Бесплатный фрагмент - Смута

I

12 января 2006 года. Утро. Череповец. Больница.

— Разряд, — проговорил врач, опуская две ручки дефибриллятора на обнаженную грудь мужчины, доставленного пару минут назад.

Ассистент в светло-зеленом костюме, с маской на лице нажал на клавишу прибора. Заряд тока пробежал по проводам и проник в тело. Пробуждая, уже почти остановившееся, сердце к жизни.

Человек дернулся и открыл глаза.

— Кто я? Где я? — задал он два вопроса и вновь погрузился в небытие.

— Ну, вот и все, — вздохнул облегченно врач, — он вернулся, значит жить — будет. Дайте ему поспать.

Доктор вышел из реанимационного отделения, оставляя с больным ассистента. Стянул с рук одноразовые прозрачные перчатки. Резким движением бросил их в ведро. Отпустил с лица маску. И достав из коробочки, что стояла на металлической тумбочке, салфетку обтер уставшие, вспотевшие глаза.

— Докладывайте, мне о его состоянии каждый час, — произнес он медсестре, — мне нужно поспать. Если состояние ухудшится, будите меня немедленно.

Уже в коридоре, врач подумал, что какой-то странный пациент. Раненый поступил в тяжелом состоянии, Милицейский патруль привез его из района вокзала, где на того было совершенно нападение. Причем ему, как врачу, пару минут казалось, что тот вот-вот уйдет в лучший мир. Но затем какой-то слабенький импульс вернул его к жизни. С другими вон минут пять возишься. Двух импульсов, а то и трех маловато. Да и раны, как-то быстро затянулись. Причем, как он мог предполагать, это были не единственные ранения. На теле осталось несколько шрамов, которые казались одновременно свежими и давно зажившими. Такого не бывает.

Врач открыл дверь своего кабинета. Посмотрел на кушетку, куда утром он клал для обследования пациентов. Покачал головой. Уселся за стол и закрыл глаза. Подремать не удалось. Зазвонил телефон.

— Завотделением Белов Игорь Сергеевич у аппарата, — прошептал в трубку, зевая, он.

Сон как рукой сняло, когда абонент на том конце представился:

— Следователь первого отдела Данилюк Григорий Григорьевич. Мне бы хотелось узнать, как обстоят дела с поступившим к вам сегодня пострадавшим?

— Я бы хотел убедиться, что вы являетесь тем за кого себя выдаете? Как мне это проверить, ведь я не могу видеть ваших документов.

— Не вижу ни каких проблем. Перезвоните по номеру, — тут человек, говоривший с доктором, назвал номер.

Игорь Сергеевич записал его и положил трубку. Перезвонил.

— Управление Внутренних Дел. Сержант Майский — раздалось на противоположном конце провода.

— Доктор Белов Игорь Сергеевич. Не могли бы вы меня соединить со следователем Данилюком Григорием Григорьевичем.

— Минуточку.

Раздался щелчок, а затем в трубке прозвучал уже знакомый голос.

— Следователь Данилюк.

— Доктор Белов.

— Ну, убедились, что я тот за кого себя выдаю?

— Почти, — согласился доктор.

— Вот и хорошо. Так все-таки как обстоят дела с пострадавшим, поступившим сегодня утром?

— Для вас он пострадавший, а для меня пациент, — поправил его доктор.

— Хорошо, пусть будет пациент, — согласился следователь, — так как там у него состояние? Смогу ли я, с ним поговорить?

— Боюсь что пока, нет. Да и вообще это не телефонный разговор. Приходите, сегодня часов этак в девять, я так, и быть задержусь для вас в медсанчасти.

— Я вас понял. Завтра в девять часов. Я буду у вас.

На том конце провода раздались гудки. Милиционер повесил трубку.

Игорь Сергеевич вздохнул, и закрыл глаза. Задремал. Проснулся он оттого, что его теребила медсестра.

— Больной из палаты семьсот второй пришел в себя.

Врач достал из ящика стола фонендоскоп и вышел вслед за девушкой в коридор. Больница еще спала.

Человек открыл сначала правый глаз, потом левый. Повернул голову и его взгляд угодил точно в окно. Там на улице темно. Через стекло видно, как пробивается сквозь огромные, покрытые снегом тополиные ветки, луна. На мгновение ему показалось, что сейчас она выглядит, как желтый глаз неизвестного животного, заглядывающего в помещение.

— Кто я? — вслух произнес он. Неожиданно человек понял, что сейчас в комнате один, а странная техника, которой было заставлено помещение, ничего не могла ответить. Она лишь мигала огнями, издавая только гудки. — Где я? — вновь задал он вопрос, ни к кому не обращаясь. После чего снял, с себя какие-то приборы, прикрепленные к нему проводами. Гудки, издаваемые оборудованием, прекратились. Вместо них в комнате раздался странный звук. Тем временем, не обращая внимания на изменения, человек встал и подошел к окну.

Теперь, когда пациент смог увидеть город за окном, он снова спросил:

— Где я?

— Вы в Череповце. Это медсанчасть «Северсталь», — неожиданно прозвучал за спиной, незнакомый голос. — С вами произошло несчастье, и вы оказались в заводской больнице.

Человек вздрогнул и повернулся. Прямо на него смотрел пожилой мужчина в белом халате. На груди у него висел прибор для прослушивания биения сердца. То, что устройство предназначался именно для этого, пациент был уверен, но как тот называется — увы, не помнил. Так же и, то, что ему откуда-то было известно, что на улице была зима, на ветках лежал белый снег и, то, что город этот для него чужой.

— Кто я? — вновь спросил больной.

— Увы. Я в таком же неведений, как и вы. Когда вы к нам поступили, у вас не было документов. Кстати, меня зовут Белов Игорь Сергеевич. Боюсь что все это зря, но все, же спрошу. Вы, хоть что-то о себе помните?

Человек отрицательно замотал головой.

— М-да. Тяжелый случай, — вздохнул доктор. — Можно пока вы не вспомните, я буду вас называть «Потеряшкой».

— Не называйте меня «Потеряшкой», — проговорил пациент. — Не надо. Зовите меня… — тут больной замолчал, понял, что не может вспомнить, в отчаянии махнул рукой, — ладно зовите меня «Потеряшкой».

Человек развернулся к окну и вновь посмотрел на улицу. Там пошел снег. По дороге, разделявшей госпиталь с кварталом, проехало несколько автомобилей и автобус. На другой стороне высились несколько пятиэтажек и четырехэтажное здание, по всей видимости, или школа, или кинотеатр.

— Какой сейчас год? — неожиданно спросил Потеряшка. Причем этот вопрос все время вертелся, вместе с теми двумя. И сейчас словно вырвался из глубин сознания.

— Что? — переспросил доктор.

— Какой сейчас год?

— Двенадцатое января две тысячи шестого года, среда, — ответил Игорь Сергеевич, — а сейчас, пожалуйста, ложитесь и поспите.

Человек отошел от окна и лег в постель. Вошедшая в комнату медсестра попыталась было вернуть снятые приборы на место, но Белов, попросил ее это не делать.

— Видите ему уже лучше. Так пусть поспит. Не надо, чтобы все это ему сейчас мешало.

Слова прозвучали как команда. Пациент тут же закрыл глаза и уснул. В его голове все еще летали вопросы: «Кто я? Где я?» да мысль, зачем ему понадобилось знать число и год. Почему-то, а Потеряшка не знал, ему казалось, что он не из этого города, и уж тем более не из этого времени. Хотя природа, которую пациент видел из окна, была ему знакома.

— Странный больной, — проговорил Игорь Сергеевич, выходя вслед за медсестрой из палаты. — Не будем его тревожить до утра, — добавил он, закрывая дверь.

12 января 2006 года. 8:30 часов. Череповец. Медсанчасть города Череповца.

Утром раньше условленного времени Данилюк прибыл в больницу. Оставив автомобиль на улице Металлургов, он пешочком прогулялся для реанимационного отделения. Там через регистратуру вызвал доктора в приемное отделение.

Тот появился уже в гражданском костюме. Вышел из лифта и глазами стал искать следователя. Удивительно, но следователь оказался в форме. Когда подошел доктор, Данилюк достал и продемонстрировал документы.

— Больно уж вы подозрительный,, доктор, — проговорил милиционер.

— Работа такая. Откуда мне знать, кто звонит. А вдруг преступник. Проверял, удалось ли ему завершить свою работу.

— Правильно, правильно. Эх, если бы все граждане были такими бдительными. Так как насчет того, чтобы поговорить с больным?

— Организовать то не сложно. Ему стало лучше, даже может самостоятельно перемещаться. А так состояние стабильное. Травм серьезных нет. Вот только есть маленькая проблема.

— Какая?

— У него амнезия. Он, к сожалению, ничего не помнит. Придя в сознание, он задал два вопроса…

— Каких?

— Кто я? Где я?

— Понятно. Типичные вопросы. А еще, что-нибудь вы можете рассказать о нем?

— Ну, что рассказать. Все что знаю, вряд ли связано с последним происшествием. Мне удалось разглядеть, во время осмотра несколько ран. Причем раны были нанесены холодным оружием.

— Ножом?

— Да нет. Не характерные они для ножа.

— Понятно. Но все же, я хотел бы на него взглянуть. — Попросил следователь.

— Да, конечно. Сейчас нам выдадут бахилы и халат, и я смогу вам в этом помочь.

Они поднялись к палате, и доктор открыл дверь. Пациент по-прежнему спал.

— Разбудить? — поинтересовался доктор.

— Пожалуй, нет.

— Почему?

— Если у него амнезия, то он все равно вряд ли что помнит. Как говорила моя бабушка: Сон это лучшее лекарство. Если он проснется, то пусть мне лучше позвонят на сотовый телефон.

Милиционер продиктовал свой номер.

— Вот вы сказали, — продолжил он, протягивая бумажку, — что вы опасались, что звонивший вам вчера не из милиции, а что были такие случаи?

— Нет. Кроме вас и тележурналистов из телепрограммы городских новостей больше им никто не интересовался.

— А эти, откуда узнали?

— Вы меня спрашиваете? — удивился доктор, — это вас надо спросить, откуда такая информация просачивается в прессу.

— Знаете, доктор, — проговорил следователь, закрывая дверь. — В последнее время, вместо того, чтобы создать пресс-службу УВД, руководство все чаще стало прибегать к помощи телевизионщиков. А там сами знаете без давления сверху не обойтись.

Сыщик неожиданно понял, что журналисты интересовались «Потеряшкой» неспроста. Телевизионщики искали даже в незначительном деле сенсацию. Какими способами тем удалось уговорить высокое начальство привлекать их к освещению происшествий, лично для Данилюка оставалось тайной. А может, подумал милиционер, само руководство, чтобы не тратить средства на создание пресс-службы, попросило тех оказывать им небольшую услугу. Информация, прошедшая по телевизору частенько помогала в расследовании преступлений. Отчего и журналисты, и милиция ставило себе это «ноу-хау» в заслуги.

Они подошли к лифту, и доктор нажал клавишу.

— Так во сколько, они должны подъехать? — неожиданно спросил Данилюк.

— Кто? — удивился врач.

— Журналисты. Ведь они просили вас помочь им в создании репортажа?

— Просили. Не посмели отказать. В двенадцать.

— И правильно сделали. Может быть, информация в новостях поможет в установлении личности пострадавшего. — следователь взглянул на часы: — Ждать долго. Придется возвращаться. — Вздохнул он с грустью. Увидев удивление на лице врача, пояснил: — Нужно в отделение возвращаться.

12 января. 2006 года. 20:30.

Вечером в новостях показали «Потеряшку». Тот сидел на кровати и молчал. С журналистами разговаривали двое: дежурный врач Сидоров Сергей Петрович и следователь Данилюк Григорий Григорьевич.

13 января 2006 года. 10 часов. Череповец. Первый отдел УВД.

Утром майор милиции Варенцов вызвал к себе в кабинет все опергруппу. Происшествие, случившееся в районе железнодорожного вокзала накануне, могло по стечению обстоятельств попасть в категорию нераскрывающихся дел. Проще говоря, стать обыкновенным «висяком», а таких и так, несмотря на все усилия, уже накопилось достаточно. Тем более что информация, поступившая от врача, не была оптимистичной. Выяснилось, что у потерпевшего амнезия. Пострадавший не помнил, ни кто он, ни откуда, ни как его зовут. Кроме того «Потеряшка» интересовался временем. Складывалось ощущение, что он забыл какой сейчас год. Да к тому же звонок из администрации мэра. Градоначальник взял это дело под собственный контроль. И все эти обстоятельства вынудили Варенцова прибегнуть к уже проверенным средствам. А именно: включить в ход расследования тележурналистов, из городской телекомпании «Провинция». У тех существовал филиал телепрограммы Первого канала — «Жди меня», а та уже не раз помогала устанавливать личности вот таких вот «Потеряшек».

За длинным столом, во главе которого сидел майор, собрались следователь Данилюк, младший следователь Игнатов, стажер Андрей Семенов и журналистка Светлана Баринова.

— На какой стадии сейчас расследование? — поинтересовался Варенцов, переворачивая документы в папке.

— На данный момент мы обследуем привокзальный район. Нашли нескольких свидетелей. Взяли у них показания. Есть информация, что потерпевшего видели в компании двух молодых парней. Лет двадцати. Сейчас пытаемся установить, откуда именно они пришли в микрорайон. Так же нашего пострадавшего видели в привокзальном буфете. Там он тоже был в обществе этих же молодых людей. Буфетчица, работавшая в тот момент, утверждает, что слышала, как они говорили об ипподроме.

— Ясно. Надеюсь, вы собираетесь отправить туда человека? Я имею в виду на ипподром.

— Сразу же после совещания я сам лично выезжаю туда. — Ответил Игнатов, — Теперь на счет личностей подозреваемых. На данный момент установить ничего не возможно. Сам же потерпевший очень интересный субъект. Выяснилось, что пострадавший получал в прошлом ранения холодным оружием. Есть вероятность что колющим, ну там шпага, рапира. Есть следы от нанесенных побоев, которые были нанесены задолго до нападения. И что самое интересное, как утверждает лечащий врач, все травмы быстро заживают.

— А может он вообще из параллельного мира, — проговорил неожиданно стажер, парнишка, недавно вернувшийся из армии, и увлекавшийся Уфологией. — Я в газете читал, что там есть зона перехода в соседний мир….

— Меньше «Секретных материалов» смотри стажер, — сделал замечание ему Варенцов, — я, конечно, понимаю, что тебе нравится все необычное, но надо быть ближе к реальности. Ты еще заяви, что он инопланетянин. Знаешь, что поезжай-ка с Игнатовым на ипподром, поинтересуйтесь, может, кто и видел эту троицу. А ты Данилюк бери Светлану, и езжайте в больницу. А сейчас совещание закончились.

Опергруппа покинула кабинет.

— Боюсь, что дело «Глухарь»! — проговорил Данилюк уже в коридоре у дверей кабинета. — Ваша программа единственная наша надежда сейчас. По крайней мере, я так думаю, — сказал он и открыл кабинет. — На данный момент главное вернуть пострадавшего родным. Ведь должны же они у него быть! Верно, я говорю Светлана Николаевна?

— Конечно, — согласилась девушка.

Пропустив журналистку в кабинет, Григорий Григорьевич улыбнулся и проговорил:

— Я вот что думаю. К пострадавшему мы еще успеем. Ну, не убежит же он из медсанчасти. Вряд ли он инопланетянин, или житель параллельного мира. Не потому, что в отличие от стажера я в это не верю, просто, если он не помнит, кто он и где. То откуда ему знать куда бежать.

Тут он подмигнул Светлане и добавил:

— Может, на дорожку выпьем кофейку?

— Я не возражаю.

— А я обожаю после оперативки выпить крепкого кофе.

Тут Данилюк не лукавил. После встреч с шефом он предпочитал чашечку другую «пропустить» кофе, то самое три в одном, что продается в любой палатке. Григорий Григорьевич подошел к тумбочке. Включил электрочайник в сеть. Достал из ящичка две чашечки. Затем вытащил оттуда коробку с пакетиками кофе, вазочку с печеньем. Высыпал содержимое пакетиков в чашки и поставил перед девушкой на стол.

— Мы сначала съездим в больницу, — сказал Григорий, — вы снимете репортаж. Если ничего из этого не выйдет, свяжетесь с передачей «Жди меня». Тогда можно объявить всероссийский розыск.

— Это больно заумно Григорий Григорьевич, — проговорила Света, — мы сделаем проще. Одновременно подадим заявку в передачу. А если родственники «Потеряшки» найдутся, подадим отказ. Пока там заявку возьмут на рассмотрение, может пройти неделя. Сами подумайте неделя на отзывы горожан, неделя на рассмотрение заявки, и несколько дней до выхода в эфир. Так мы с вами можем потерять очень много времени. Мы едем в больницу, снимаем репортаж и к вечеру я созваниваюсь с Москвой.

Чайник закипел и автоматически выключился. Следователь налил кипяток в чашки.

— Вот фотография «Потеряшки», — проговорил он, протягивая фото молодого человека лет тридцати-тридцати пяти, постриженного под «ежика».

— А почему «Потеряшка»?

11:30 утра. Череповец. Больница.

Темно-синяя «Нива», с надписью «Провинция», въехала через центральные ворота на территорию госпиталя, и остановилось у нового здания. Дверца открылась, и из автомобиля выбрались: в милицейской форме, он ее для солидности одел, Данилюк, Светлана и оператор с камерой. Для невыдающейся личности в этой компании он носил звучное имя — Виктор. Что по латыни значило не иначе как победитель. Втроем они вошли в здание и оказались в просторном вестибюле.

Вот уже который раз человек подходил к окну и долго смотрел на улицу. Пытался припомнить — кто он. И как, и почему оказался в этом городе. Но в памяти только всплывала старенькая зеленая машина, марку которой он, ни как, хоть убей, не мог вспомнить.

— Кто я? — проговорил Потеряшка вслух, когда дверь открылась. На пороге стояли: доктор Белов, молодая женщина, парень с камерой и военный (по крайней мере, человек так подумал). То, оператор с видеокамерой он понял как-то сразу.

— С вами хотят побеседовать, — проговорил Игорь Сергеевич.

Парень сел на кровать. Вновь посмотрел на вошедших. Военного он уже видел вчера. Пришел тот с такой же компанией: журналистки и оператора, вот только у того, в отличие от этого, на камере наклеена крупная цифра — «12», обозначающая не иначе номер телевизионного канала. Вчера его в основном снимали. Вопросов не задавали, если кого и спрашивали, то в основном доктора и военного. Потом, когда пресса ушла, его начал расспрашивать офицер. Врач, а это был в тот раз не Игорь Сергеевич, стоял рядом и следил за его реакцией. Казалось, тот опасался, что может произойти осложнение и Потеряшка вдруг замолчит и «уйдет в себя». К счастью этого не случилось. К тому же вопрос, что задали ему, был один: сможет ли он описать, как выглядели напавшие? Конечно же — нет!

Вот сейчас, решил Потеряшка, вновь хотят об этом побеседовать.

— Ну, если желаете побеседовать, то, пожалуйста. Правда, я в этом не вижу никакого смысла. Вы же знаете, Игорь Сергеевич, что я ничего не помню, — стал объяснять он. Поправил одеяло, которое начало медленно сползать на пол.

— Но, что-то вы должны помнить? — сказала девушка, опускаясь на стул.

— Что-то? — спросил пациент, задумался, посмотрел в окно. — Что-то я помню, — вздыхая, произнес он, — но эти знания бесполезны.

— Отчего же? — уточнил военный: — Например, что вы помните?

Оператор включил камеру. На ней загорелся красный огонек, и Потеряшка догадался, что его снимают.

— Например. — Он вновь задумался, — например я знаю, что вы девушка, а они мужчины. Вот мужчина в форме — военный…

— Милиционер, следователь Данилюк, — уточнил Григории Григорьевич, вспоминая, представлялся ли он потерпевшему вчера.

— А вот это я не помню. Я не могу отличить военного от милиционера. Я знаю, что на улице зима. Я понял, как-то инстинктивно, что Игорь Сергеевич врач, когда очнулся. И на данный момент это все. Но я все это скорее знаю, чем помню.

— Может у вас что-то есть в памяти? — спросил Данилюк.

— В памяти? — переспросил Потеряшка, и увидал как в подтверждения вопроса, девушка кивнула, — в памяти, — повторил он, — да в памяти есть. Иногда мне кажется, что у меня была машина, — человек закрыл глаза, словно пытался ее представить, — и сказал, — Зеленая машина. А еще у меня есть ощущения, что мне нравилось ездить на конях. Я помню, что есть такие животные, но как они выглядят, не помню. И это все. Да пожалуй, это все.

— Хорошо, — сказал следователь, — сегодня больше не будем вас мучить. Но, если вы что-то вспомните, что-то из своего прошлого, или тот момент, когда на вас напали, скажите об это Игорю Сергеевичу.

— Мы все, — проговорила девушка, лампочка на кинокамере погасла, — вы не против того, если мы еще к вам придем, — сказала она и погладила по руке.

— Приходите. Я буду рад.

Когда они были в дверях, он неожиданно проговорил:

— Я не уверен, но когда вы ко мне прикоснулись, мне показалось, что я женат, ну или, по крайней мере, был.

— Увы, но должен признаться, — проговорил Игорь Сергеевич, когда они втроем сидели у него в кабинете, оператор ушел в машину, — боюсь. Опасаюсь, что случай очень тяжелый. — Вздохнул и продолжил, — лично в моей практике это первый такой случай, когда человек забыл все.

— Ну, во-первых, не все. — Заметил Данилюк, — а во-вторых, во всем мире это обычное явление. Знаете, сколько по России вот таких же потерявших память гуляет. Сотни, да какие там сотни — тысячи. А ведь у каждого из них было прошлое. И если этот получил «склероз» по известным нам причинам, то те другие загадка не только нам милиционерам, но и ученым. Мне вдруг подумалось, а может стажер прав?

— В чем прав? — уточнил доктор.

— В том, что провал в пространстве существует в районе улицы Комсомольской.

— Да будет вам, — фыркнул доктор, — да какой он пришелец. Обычный человек, правда, с отклонениями. Но у кого их теперь не бывает.

Затем он достал из ящика медицинскую карту Потеряшки. Полистал ее и протянул милиционеру.

— Вот только если он из прошлого, к нам в будущее попал. Кони, холодное оружие. Вы в курсе, что он был ранен холодным оружием. Причем самое загадочное в этом то, что рана была обработана лекарствами, которые уже не применяются и не используются лет вот уже пятьдесят. К тому же на его теле в некоторых местах найдены следы побоев, уже заживших на момент нападения

— Да я в курсе, — проговорил Данилюк, — вы уже говорили насчет ран. Вот только почему-то до этого момента промолчали о лекарствах. А может, у какой-нибудь бабушки оно в «заначке» было. Вы это не исключаете. Так что прошлое, космос или даже параллельный мир, это фантастика. Ими вон пусть дети увлекаются, ну, и стажеры. А мы с вами люди серьезные и ко всему должны относиться прагматично. Вы вроде говорили, что его пытали?

— Говорил. И считаю, что вполне возможно. И еще мой вам совет, — неожиданно проговорил врач, — а что если свозить его в те места, где его видели, может что-нибудь, да и вспомнит.

— Если «ВиД» даст на участие его в передаче «Жди меня», то мы так и сделаем, а пока подождем ответа из Москвы, — сказала Светлана.

— В любом случае его надо повозить по городу, может, что и вспомнит, — согласился Данилюк, — вот что мне не дает покоя так это зеленый автомобиль. Эх, помнил бы он марку.

— Хоть что-то бы помнил, уже хорошо было. А так одни загадки.

14 января 2006 года. 13 часов дня. Череповец. Ипподром.

— Глухарь, — проворчал Семенов, — ну, как есть глухарь. Где мы тут отыщем тех, кто его видел?

— В буфете, — улыбнулся Игнатов. — Понимаешь, это единственное сейчас место, не считая, стоил, куда можно зайти. Как-никак зима, и любая тварь, будь то человек, собака или кошка, сейчас в тепло стремиться.

Они вылезли из УАЗика, и по протоптанной дорожке направились к гостиничному комплексу ипподрома. Небольшое двухэтажное здание, что стояло в нескольких метрах от дороги. И скорее всего, было построено одновременно с ипподромом.

— Сюда лучше в выходные приезжать, — вздохнул стажер, — когда здесь гонки.

— Ну, вот будет выходной и приезжай.

— Как же, приедешь, — проворчал Андрей, — у вас вечно какой-нибудь вызов. Вечно кого-нибудь или изобьют, или обворуют.

— А ты ведь знал, куда шел работать, — возмутился следователь, — или ты хочешь, что бы и воры с убийцами на гонки ходили. Мы бы тут и брали их тепленькими, — с этими словами он открыл дверь, и они вошли внутрь.

Слева было кафе, справа размещалась помещение регистрации. Зашли в бар, прямиком направились к стойке и обратились к бармену, парню лет двадцати стриженному под «ежика». Тот протирал бокалы и, увидев посетителей, прекратил это дело.

— Следователь Игнатов, первый отдел, — представился Игнатов, протягивая корочки.

— Чем могу помочь? — спросил тот. — Доблестным защитникам правопорядка.

— Я бы хотел узнать, не видели ли вы вот этого человека? — проговорил, и протянул фото, которое ему дал майор Варенцов. — Одиннадцатое января.

— Увы, сразу же могу сказать, не видел.

— Почему так категорично, вы ведь даже не взглянули на фото?

— Просто не моя была смена.

— А чья?

— Ирины Николаевны.

— И где ее можно найти. Нам нужно задать ей несколько вопросов по поводу этого человека.

— Да она вроде здесь должна быть в гостинице.

Он подошел к телефону, стоявшему на стойке, и набрал номер.

— Ирина Николаевна, это Вадим! Да, у меня все тип-топ, просто с вами хотят поговорить. Товарищи из милиции. Окей.

Он повесил трубку.

— Она сейчас подойдет. Может, желаете, что-нибудь выпить? — Спросил Вадим, и, помедлив, добавил, — за счет заведения.

— Чай, — хором ответили милиционеры.

Они выбрали столик у самого окна. За стеклом было видно Кирилловское шоссе, и проносившиеся мимо автомобили.

— В город спешат, — констатировал стажер.

— Дедукция? — поинтересовался, ухмыляющийся Игнатов.

— Не, интуиция.

Тем временем Вадим принес чай и вазочку с печением. Вскоре появилась полненькая женщина лет пятидесяти. На ней был темно-красный костюм, с длиной юбкой, и белая сорочка, манжеты рукавов которой, как и воротник, выступали из-под пиджака.

— Здравствуйте, — поздоровалась дама и присела напротив них, — чем могу помочь? — спросила она.

— Вы видели этого человека, — спросил он, пододвигая фотоснимок к ней ближе.

Ирина Николаевна взяла ее в руки и долго вертела.

— Да, я его помню. Он появился в кафе во второй половине дня. Пришел один. Весь в снегу и заказал салат оливье, суп рассольник, пюре с котлетой и чашечку кофе. Сидел долго один, потом подсели к нему двое. Долго о чем-то разговаривали. Паренек им показал одну вещичку, мне даже показалось, что он хотел узнать, где ее можно купить. Потом они ушли.

— Вы не подскажете, где он сидел?

— Так за этим столиком и сидел.

— Вы не помните, как выглядели те двое?

— Увы, нет. Парни, как парни.

— Может, пострадавший называл свое имя?

— Нет, имени он не называл. А что с ним случилось?

— Есть вероятность, что эти двое избили и ограбили его, — проговорил Игнатов, убирая фото в портмоне. — К сожалению, у паренька полная амнезия.

— Жаль парнишку, — вздохнула женщина, — он так похож на моего покойного племянника.

14 января 2006 года. 19 часов вечера. Череповец. Первый отдел УВД.

— Далеко мы не продвинулись, — вздохнул Варенцов, — все, что у нас с вами есть. Можно сказать ни чего. И где мы, по-вашему, будем искать эту зеленую машину? В нашем городе их сотни, а по России и того больше. Да и я как-то не уверен, точно ли он помнит окраску. А вдруг ошибается. Белов не говорил, может он красный свет не различает?

— Да, вроде зрение у него нормальное. Цвета вроде все различает.

— Ну, хоть этим вы меня утешили, — сказал майор, затем посмотрел на собравшихся оперативников и подошел к стоявшему в его кабинете телевизору.

— Сейчас должна начаться передача, — проговорил он.

20 января 2006 года. 11 часов утра. Череповец. Больница.

И в этот раз девушка появилась в палате Потеряшки не одна. На этот раз с ней были два незнакомых ему человека. Один из них, в кожаной куртке с камерой в руке, был оператором телеканала, но не один из тех, что приходили в прошлые разы, а вот второй… Пациенту задумался, ему показалось, что тот (второй) смутно кого-то напоминал, но вот кого? Черный бархатный костюм, белая рубашка. Уж как больной не пытался, но вспомнить не смог.

— Это тележурналисты из телекомпании «ВиД», — представила их Светлана, и только теперь паренек разглядел на видеокамере эмблему телекомпании.

Потеряшка шлепнулся на кровать и вновь посмотрел в окно. За прошедшие дни, когда гостей не было, он так ничего и не вспомнил. Доктор Белов каждый день сообщал ему, что звонила Светлана и интересовалась его самочувствием. Врач ходил завороженный, наблюдая с какой скоростью, его пациент шел на поправку. И если бы не проблемы с проживанием, то Потеряшку давно бы выписали. Данилюк пообещал, что до того момента, пока не найдутся родственники, милиция попытается найти ему временное жилье. Тем более, что в больнице больше месяца держать не имели права.

— Кто я? — в надежде, что Московский журналист сможет ему ответить, спросил Потеряшка. Но тот только развел руками и сказал:

— Вот для того, что бы узнать кто вы, мы и приехали из столицы, — потом покосился на оператора и спросил, — Кирилл ты снимаешь? Тот кивнул. — А сейчас давайте одевайтесь, мы с вами прокатимся по городу, — обратился он к герою репортажа.

20 января 2006 года. 12 часов дня. Череповец. Район пятиэтажек.

Белый микроавтобус, с надписью «Провинция», медленно въехал во двор, где сердобольный прохожий в ночь с одиннадцатого на двенадцатое января, прогуливавшийся с собачкой, нашел раненого «Потеряшку». Дверцы открылись и из машины вылезли Светлана, журналист из Москвы, его напарник оператор и сам виновник видеосъемок.

Только сейчас Светлана разглядела пациента в не больничной одежде. На пареньке была недорогая дубленка (скорее всего ему ее отдал врач), темные джинсы и шапка-ушанка, уши которой были опущены. На ногах сапоги, вышедшие уже давно из моды.

— Холод собачий, — проворчал москвич, переминаясь с ноги на ногу. — Не подходящее время, — пожаловался он, — но мы ведь не выбираем, — затем посмотрел на своего приятеля и проговорил, — Кирилл ты уже выбрал ракурс?

— Да, Антон, но ты сначала дай бойцу походить. Может он что-то и вспомнить.

Увы, Потеряшка ничего так и не вспомнил. Он не спеша, обошел двор, заглядывал в подъезды, на дверях которых не было домофонов. Останавливался, закрывал глаза, пытаясь представить ту ночь, но все было тщетно.

Его хождение лишь привлекло любопытные взгляды. Несколько женщин прильнули к окнам.

— Завтра, а может уже сегодня, будут шушукаться, — проговорил москвич, запрыгал и замерзшим голосом сказал, — Кирилл теперь снимай меня.

Минут пять выбирал место для удачного ракурса, потом махнул рукой и встал спиной во двор. Заговорил, глядя в камеру:

— Именно в этом дворе и был найден, так сказать «герой» нашей передачи. Именно здесь в ночь на двенадцатое января он и потерял память. Двое неизвестных заманили его и избили, забрав у него всю наличность. Конец записи. По машинам.

Вся компания погрузилась в микроавтобус. Мотор, которого продолжал все это время работать.

— Теперь на ипподром, — проговорил телеведущий, шофер кивнул, и они выехали на Кирилловское шоссе. — Ну, и собачья работа, — продолжил он, разливая теплый чай из термоса по стаканчикам. — Теперь согреемся.

20 января 2006 года. 12:40 дня. Череповец. Ипподром.

Рыжий пес признал его. Он помнил этого человека по его специфическому запаху. От него пахло летом. Пахло летом, когда на дворе была зима. Он встал на задние лапы и стал прыгать на «Потеряшку».

— Даже пес признал его, — проговорила Ирина Николаевна, укутываясь в шубу.

— Света ты говорила он, что-то насчет коней говорил, — неожиданно спросил журналист, разглядывая, как их герой бродит по ипподромной дорожке.

— Да, он упоминал, в первую нашу встречу.

— Ирина Николаевна, а нельзя ли нам организовать для меня коня, с хорошим нравом, ну, чтобы он его не скинул. А то не дай бог, амнезию усилим.

— Наоборот, память может и вернуться, — пошутил Антон.

— Вряд ли. Случай не тот, — парировал Кирилл, продолжая снимать.

Женщина улыбнулась и ушла в сторону конюшен.

— Все-таки мне кажется его нужно вести в Москву. Это же сюжет нашей передачи, — проговорил телевизионщик, — если показать его по телевизору есть шанс, что родственники и знакомые отзовутся. Метод проверенный. Скольких вот таких вот уже родным возвращали. А когда человек среди знакомых, память быстро возвращается. То одного вспомнит, то другого.

Ирина Николаевна появилась не одна. С молоденькой наездницей они вели под уздцы черного жеребца.

— Вот, — проговорила девчушкой, — это Ворон, — затем погладила коня, — ну, где ваш «Потеряшка»?

— Да тут он, — проговорил Антон. Взглянул на коня и поинтересовался: — А точно не скинет?

— Ворон у нас добрый. Мы на нем в основном детишек на площади Металлургов катаем. Не скинет.

Снег хрустел под ногами. Потеряшка шел по протоптанной тропинке, за ним медленно, снимая каждый его шаг, следовал оператор. Впереди него, стараясь не путаться под ногами, прямо по сугробам бежал, тявкая, пес.

Неожиданно зазвонил телефон. Потеряшка остановился и огляделся. Телефон на улице, хотя почему это его так удивляет. Он развернулся и посмотрел на Кирилла. Тот выключил камеру, поставил ее на снег и достал из-за пазухи пуховика мобильник. О чем-то поговорил минуты две, потом махнул рукой и сказал:

— Пойдем Потеряшка, Антон приготовил для тебя сюрприз.

— Не называй меня Потеряшкой, — проговорил тот сердито, — не надо.

— Как тебя называть?

— Я, я не знаю…

Они подошли к гостинице. Потеряшка огляделся и увидел, как у ворот, в окружении людей, переминаясь, стоял вороной жеребец. То, что его привели для него, это он сразу понял. Молодой человек долго перебирал в памяти, приходилось ли, видеть ему этого коня раньше. Но ничего в голову не пришло. Он вздохнул и посмотрел на Антона.

— Не хочешь прокатиться, — спросил тот.

Женщина, сказавшая, что он похож на ее племянника, улыбнулась.

Потеряшка подошел к коню. Легко и непринужденно, словно всю жизнь провел в седле, вскочил на него. Он даже удивился, как ловко это у него получилось. Ему даже на минуту показалось, что они с приятелем гарцуют позади кареты. В голове всплыло лицо женщины. Свободолюбивой и гордой. То, что это императрица, у Потеряшки, не было сомнения.

— Сейчас в стране монархия? — неожиданно спросил он, обращаясь к стоящим людям у гостиницы.

— Монархия? — Переспросил Антон. — Нет. Ее уже лет девяносто как у нас нет. Сейчас демократия. Власть трудового народа. — Невольно усмехнулся, вспомнив, что и это уже осталось в далеком прошлом. Махнул рукой, — Короче у нас сейчас демократия.

— Значит, это был сон. Мне вдруг представилось, что я гарцую позади императорской кареты. Мы едем к столице, охраняя ее величество.

Потеряшка продолжил кататься на рысаке. Держался он в седле уверенно, словно полжизни провел в нем. Причем делал это так грациозно, что у многих присутствующих, просто перехватило дыхание. Между тем все происходящее, не обращая внимания на слова всадника, снимал Кирилл. Изредка он бросал взор на Антона, но тот лишь махал рукой: дескать, продолжай делать свою работу. Журналист усиленно комментировал все происходящее. Неожиданно он подошел к всаднику. Взял коня и обратившись к Потеряшке попросил того проехаться вдоль дороги. Туда и обратно. Человек выполнил его просьбу. После чего, Антон заявил, что съемка закончена.

Потеряшка остановил коня, спрыгнул на землю и, подойдя к Ирине Николаевне, спросил, словно она знала ответ:

— Может вы, мне скажете, как меня зовут?

20 января 2006 года. 19 часов вечера. Череповец. Первое отделение УВД.

— А может он действительно из параллельного мира, — проговорил стажер, после того, как опергруппа осмотрела копию записи, любезно предоставленную журналистами. — Вон и о какой-то императрице говорит. На коне отменно ездит. Кто-нибудь из нас когда-нибудь вот так вот непринужденно ездил на лошади?

— Фэнтези начитался стажер? — спросил майор, не глядя на следственную группу. — Я, конечно, понимаю, что все можно свалить на параллельный мир. Даже если он и оттуда, какое нам дело. Нападение было в нашем районе и нам придется искать нападавших. Это нам с тобой руководством было поставлено задание — найти преступников, а не полицейским из параллельного мира. Вот мы и будем искать. — Он тяжело вздохнул, — И так у нас «глухари» стали накапливаться.… Ни отделение, а какой-то зоопарк. Чует мое сердце, если мы его не раскроем, нас всех в орнитологи переведут. Чуете, к чему я клоню? Вам, я посмотрю, так и хочется списать это дело на параллельный мир. Отдать его в архив. Что, Семенов, разве я не прав?.

— Вы правы, товарищ майор. — Проговорил Семенов, закрыв блокнот, положив гелиевую ручку на стол, — но с другой стороны императрица….

— Меньше фантастики читать надо, — перебил его полковник, — ты пример со стажера не бери. Вы бы лучше лишний раз учебник по криминалистике проштудировали. А то я посмотрю, расслабились. Мне все равно, откуда он. Но я опасаюсь, что дело очередной «глухарь», а на нас и так «даниловский маньяк» весит. Может, скажешь и он оттуда? Скажите мне, что из прошлого маньяка закинуло. Потрошитель. Его там вся Лондонская полиция с ног сбилась, а он здесь, дела делает. Увольте. Завязывайте со своими фантазиями, а лучше поплотней, займитесь расследованием.

— Куда уж плотнее, проворчал Данилюк, но Варенцов так на того глянул, что ему пришлось замолчать. Отпустив голову, он уставился в блокнот.

— Разговорчики.

27 февраля 2006 года. 13 часов дня. Череповец. Первое отделение УВД.

Прошло больше месяца с момента съемок передачи для центрального телевидения. И три недели с показа в программе «Жди меня». И, наконец, случилось, то на что рассчитывал майор Варенцов. Нет, найти преступников так, и не удалось, зато у Потеряшки объявились родственники. Они вышли на журналистов, а уж те доставили их в отделение УВД. Причину, как и почему Федор, а именно так звали Потеряшку на самом деле, очутился в Череповце, они не знали. Сказали, что ушел, десятого января из дома, собирался уехать на дачу, но через два дня так и не появился. Местное отделение милиции предприняло попытки разыскать, но, увы, безрезультатные. Всю вину исчезновения, как сказала жена Федора, они свалили на нее. Якобы довела мужа, вот он и слинял. Даже предположили, что тот завел любовницу.

— Императрицу? — поинтересовался Варенцов.

Но девушка лишь улыбнулась.

— Да что вы, какая любовница, какая императрица, — сказала она, — Федор ведь меня любит. Знали бы вы, как мы с ним познакомились.

У майора не было интереса слушать эту обыденную историю их встречи. Ну, как в нынешнее время знакомились. На дискотеке, в кино или на пляже. В остальных случаях, ни какой романтики. Лишь только в этих трех места, можно выставить себя героем.

Варенцов проводил их до выхода, и когда дверь за посетителями закрылась, проговорил:

— Ну, хоть родственников нашли, вот она сила телевидения.

Затем вернулся в кабинет и взглянул в окно. Зимнее, но уже весеннее солнце отогревало замерзший после целого месяца мороза город. Где-то вверху в голубом небе летел ворон. Люди спешили по делам и не знали, что нашлись родственники «Потеряшки». Посмотрел на строящееся напротив здание Сбербанка. Потом перевел взгляд на автомобиль, на котором приехали родственники Федора. Это была зеленая «Газель»

То, что автомобиль был этой модели, Варенцов узнал в тот, день, когда потерпевший вернулся из Москвы, где снимали с ним продолжение передачи. Светлана еще в дороге связалась с майором по телефону, и сказала, что, «Потеряшка» узнал, в проезжающих машинах марку зеленого автомобиля. Ведь с момента их первого появления в его палате, он все пытался вспомнить.

— Он вернется домой, — проговорил Варенцов вслух, — а на нас так и будет висеть нераскрытое дело. — Неожиданно он улыбнулся, — слава богу, хоть он не из параллельного мира. Да, стоило стажеру сказать такое, и я бы не удивился, что Данилюк чуть было, не поверил его бреду.

Майор вернулся к столу. Достал папку и положил ее перед собой. Сейчас он не знал, что делать с делом. Версия насчет старинных монет, хоть и имела шанс, на раскрытия преступления, но не была такой уж достойной, как хотелось. Да и кто знает, что за монеты были у потерпевшего. Может сдать в архив. Пусть ругаются. Кто знает, когда к «Потеряшка» вернется память. Неожиданно для самого себя майор разозлился. Он ведь знал, как звали потерпевшего, а все еще по-прежнему называл его «Потеряшкой».

27 февраля 2006 года. 14 часов дня. Череповец. Общежитие УВД.

— Кто я? — вновь задал он себе этот вопрос. Разглядывая в окно снегирей, облепивших соседнюю березку.

Вот уже двадцать дней он жил в милицейском общежитии. Из больницы его перевели сюда, ведь держать его там стало не целесообразно. У него теперь появились новые друзья. Особенно стажер Семенов, приехавший в Череповец из Устюжны. Андрей, представленный к нему следователем Данилюком, все пытался выпытать у него, а не пришелец ли тот из параллельного мира. А, что он мог ему ответить, если даже сам не знал, откуда он.

Что Потеряшка знал точно, что если и пришелец, то в его мире явно существовал зеленый автомобиль, и что тот мир ненамного отличался от этого.

Частенько, когда у нее не выпадала смена, к нему приезжала Ирина Николаевна. Она рассказывала о лошадях, пытаясь подтолкнуть его память, даже возила пару раз на ипподром, один раз покататься на лошадях, а в другой раз посмотреть на автомобильные гонки, устраиваемые местными энтузиастами.

Захаживала сюда и Светлана. Принося ему корреспонденции из разных городов страны и фотографии тех, кто эти письма писал, но, увы, ни один из них не оказался его родственником. Отчего он сам стал верить, что явился в этот город из параллельного мира.

— Федор, — неожиданно раздалось за его спиной, — Федор.

В голове что-то щелкнуло. Словно сломался старый замок, блокировавший его прошлое. Образовалась маленькая щелочка, через которую начал просачиваться информация. И первое что он вспомнил — это свое имя. Его звали когда-то Федор. А значит, человек, что произнес имя сейчас, его знал. Он повернулся и обомлел. Перед ним стояла девушка из его сновидений. То, что она ему снилась, Федор никому за время, проведенное здесь, и словом не обмолвился. Словно пелена спала с его сознания, и в голове отчетливо возникло ее имя.

— Настя, — проговорил он, и заплакал, — Настя.

— Ну, слез еще не хватало, — проговорил появившийся в проеме молодой человек, его ровесник, — все кончилось, все кончилось…

— Шурик ты…

II

1572 год. Конец Июня. Русь-Орда.

Под вечер июньского дня тысяча пятьсот семьдесят второго года, когда в храмах города Ярославля еще шли службы во славу Империи, на Лесной улице появился всадник на пегой лошаденке. Одетый в заморские одежды, чувствовалось, что он одолел долгую дорогу, и, по всей видимости, во время странствия загнал не одного коня. Молодой человек, а на вид ему легко можно было дать лет двадцать, остановился только перед двухэтажным теремом, обнесенным высоким деревянным забором. Спешился. Поправил весь в пыли, потрепанный темно-зеленый колет, и только после этого постучал в ворота нагайкой.

Где-то в глубине двора раздался собачий лай. Потом донеслась нецензурная ругань, казалось, что человек пытался что-то внушить злобному псу. И, по всей видимости, это ему удалось, лай прекратился, и через минуту ворота открылись.

— Кто таков? — поинтересовался худенький старичок, в обшарпанном зипуне, и, не смотря на летнюю жару, в валенках.

— Гонец от адмирала колонии Гаспара де Рюши, с грамотой. К князю Зарубину.

— А гонец, — вздохнул старик, — проходи.

Всадник вошел во двор и огляделся. Странно было ему, коренному жителю Парижа, видеть всю эту русскую архитектуру. Деревянный дом с резными наличниками и массивными ставнями. Крыша, покрытая красной черепицей. Красивое крыльцо, с колоннами украшенными фигурами зверей и птиц. Напротив дома просторная конюшня, куда заботливый старичок увел лошадку. Ну, и, наконец, колодец. Колодец, каких в Париже и отродясь не видели. Конечно, они были, но не такие.

— Что ты, дурень, в дом не идешь, — проворчал старичок.

Только теперь курьер вернулся в реальность. Он вышел из схватившего неожиданно оцепенения и поднялся на крыльцо. Открыл дверь и вошел. Немного прошел вперед по просторным сеням и остановился, не зная куда идти.

— Ты, кто? — раздался за его спиной нежный женский голос.

— Гонец из Парижа. К князю. — Отчеканил, как учили, молодой человек и обернулся на голос. И замер. Словно молнией шарахнуло. Такой красоты он никогда раньше не видел.

— Прямо. Он в гридне.

Курьер кивнул, у него словно язык приклеился и направился к князю. Миновав несколько дверей, он, наконец, то оказался в помещении, где на одной стене висели казацкая сабля и мушкет, а на другой старенький ковер из Атаманской империи. В красном углу несколько икон. Под ковром монгольский диванчик. И стол, над которым, склонившись над географическими картами, стоял мужчина средних лет. Когда же дверь скрипнула, он оторвался от дел и посмотрел на вошедшего гостя.

— Гонец от Адмирала колонии Гаспара де Рюши, — отчеканил молодец. Расстегнул пуговицу на колете, и, запихнув за пазуху руку, извлек на свет божий грамотку. И со словами, — Грамота для князя, — протянул ее.

— Читал? — грозно спросил Семен Зарубин. И видя, что сургучовая печать цела, промолвил, — Значит не в курсе, о чем пишет адмирал.

После этих слов, князь сломал печать и стал читать. И чем дольше он это делал, тем все бледней и бледней становилось у него лицо.

— М-да, — прошептал он, сворачивая грамоту. После чего словно вспомнив о гонце, спросил, — Устал, небось, с дороги?

— Есть немного, — признался юноша.

— Серафима, — прокричал Семен, а когда на пороге через несколько минут появилась девушка, проговорил, — Подготовь для гостя светелку.

— Хорошо князь, — промолвила та и скрылась в коридоре.

— А сейчас гость дорогой не отужинаешь с нами?

Ночью Зарубину не спалось. Он извинился перед женой, что обычно не принято было в обществе, накинул старенькую шубейку на плечи и вернулся в гридню. Зажег свечи и опустился на диванчик. Письмо от адмирала меняло все его планы. Ну, не для того он попросил отставку у Императора, чтобы куда-то ехать, куда-то скакать. Тем более в самые отдаленные края империи. Можно даже назвать на край света. Прошло то всего пара месяцев, когда Иван Vасильевичотпустил его с опричнины, и на тебе Адмирал требовал Семена в Париж. Зарубин, скорее всего, послал бы его подальше, будь она не ладная, но все было куда сложнее. Его жена была племянницей Гаспара де Рюши.

«Адмирал на чужбине вынужден фамилию исказить, — подумал Зарубин, — оно и понятно, если бы я там жил, то меня тоже местные жители перекрестили. Ведь для них куда удобнее Рюши, чем Россин. Да и там теперь так много мест связанных с родиной».

Семен вздохнул и подошел к столу. Склонился над картами, которые так и не стал убирать после приезда гонца. Стал медленно перебирать, и вскоре нашел нужную, ей оказалась карта Европы. Вот они провинции империи. Вот Галлия, вот Псковское княжество, вот Вятка, вот Пермь. Вот внизу на стыке Европы и Азии лежит Тверь. Прекрасно прорисован символ города Царьграда, что величественно раскинулся на берегу пролива Золотой рог. Тут и другие города нанесены: Смоленск, Краков, Цюрих, Париж и новая столица Империи Москва. Что построена была на реке Смородинке носившей, уже лет пять, гордое имя Москва-река. Шумный и не уютный город.

«На месте битвы город построен» — промелькнуло в голове Зарубина. Потом задумался и уже вслух произнес:

— Что же все-таки понадобилось от меня Адмиралу? Зачем завет в Париж. В грамоте он ведь этого не указал. Не иначе что-то секретное. Что-то такое, о чем он сообщит мне по приезде.

Вздохнул. Почесал затылок.

«Надо поспать. Все-таки утро вечера мудренее». — Подумал он, свертывая карты.

Спать лег тут же на диванчике.

Проснувшись утром с первыми петухами, борясь с недосыпанием, князь окатил себя ледяной водой, оделся и пошел в гридню. Еще раз перечитал грамотку. Вновь вздохнул. Задумался. Из тяжких мыслей в реальность его вернула Серафима. Девушка сообщила, что приехал гонец от императора.

— Вот только гонца от Грозного, мне и не хватало. — Проворчал Зарубин.

Посланником оказался его бывший стрелец. А привез он приглашение, явится ко двору государя, в новую столицу державы — третий Рим. Хотя сам император коротал время не в самом городе, а в небольшой Александровской слободе. Императорские хоромы, что должны были построить все еще в разработке. А здесь в Великом Новгороде, как и во Владимире, он жить уже отказывался.

Около десяти часов, перед самым обедом, он собрал в повалуше всю свою семью. С грустью в голосе, объявил, что ему нужно срочно уехать в Париж. Насколько и зачем Семен и сам не знал. Отцу и братьям он наказал следить за хозяйством. Женщин попросил утереть слезы, чай не на войну едет. У детишек потребовал вести в его отсутствие хорошо, чтобы по приезду не было жалоб от матушки. После этих слов, Семен сказал, что обедать не будет, и на четверть часа закрылся у себя в гридне. Там он извлек из старенького сундука свой черный кафтан опричника, пару пистолетов. Снял со стены сабельку, что не раз выручала его в те трудные годы, когда ему приходилось участвовать в походах на Казань. Вполне возможно если бы неплохое отношение Императора к его родному городу Ярославлю, Зарубин до сих пор бы состоял в его войске. Отставка, если честно признаться, его угнетала. Но во всем как говориться, виновата женщина. Любовь Ивана Vасильевича к Марфе Собакиной, заставила правителя отвернуться от веры предков, и от своего народа. Любовь такая штука. Все дела совершившиеся, по ее прихоти, можно причислить к тем, что были совершенны в состоянии эффекта. Она приходит неожиданно, а затем так же неожиданно исчезает.

С этими мыслями он переоделся. Запихнул за огромный кушак пистолеты. Прицепил сабельку. Стремительно вышел из дома и направился в конюшню. Там он погладил по холке коня, который уже был приготовлен к дальнему походу. Возможно, что отец с братьями позаботились. Вывел коня во двор и остановился у ворот. Отец и жена стояли и ждали его тут.

— Ты уж побереги себя родненький, — вновь запричитал супруга.

— Да, будет тебе, будет, — прошептал Семен, обнимая ее, — чай еще свидимся….

— Боюсь я Сеня. Сон я дурной видела. — Перебила она его, — ты в комнате, а кругом враги. Может Сеня, не поедешь?

— Не могу не ехать, не могу.

Женщина зарыдала, вытаскивая из широкого рукава платочек. Но Зарубин уже сам достал шелковый платочек, и обтер ей слезы.

— Будет тебе, будет. Обещаю, вернусь.

Затем отстранил жену в сторону и подошел к отцу.

— Благослови бать!

— Куда ж без этого. А к словам жены может, прислушаешься. Слух идет, что там, на Западе, не спокойно.

— Не могу отец. Не могу.

— Понимаю. Отчего прошу тебя сын — будь поосторожнее.

— Хорошо батя.

Открыл ворота. Вывел коня на дорогу, и тут вспомнив, спросил:

— А что гонец из града Париса?

— Так он утром уехал. Морем решил возвращаться. Тебе ведь все равно в слободу ехать.

— Ну, да и ладно. Одному и спокойнее.

С этими словами он вскочил в седло.

Правда, прежде чем покинуть Ярославль, Семен заехал к архиепископу Ярославскому, служителю православно-кафолической веры. Резиденция, которого находилась в соборе Рождества, построенного здесь более ста лет назад. В огромном храме с золоченными, на деньги собранными с дани, куполами и крестами, символами звезды — рождения Миссии.

Остановившись у ворот собора. Спрыгнув с коня, на каменную мостовую Зарубин подозвал служку, и попросил подержать коня. После чего перекрестился и вошел в храм. В холодном помещении здания было пустынно. Только лики святых смотрели сейчас на вошедшего. Сотни свечей горели перед их образами. А где-то впереди у иконостаса, кто-то мелодично пел псалтырь. Семен сделал несколько шагов и разглядел в исполнителе монаха. Это был Громко, получивший такое прозвище за дивный голос, послушник, не гнушавшийся и чревоугодием и песнопением. С этим монахом князь иногда пересекался в шумной таверне «Медвежий угол», куда обычно оба заглядывали «промочить горло».

Зарубин прошелся по залу, поставил свечку перед иконой святого Николая. Перекрестился, Потом минут пять стоял и слушал, как пел монах. И когда тот закончил, спросил:

— Отец настоятель Иннокентии у себя?

— У себя сын мой, — пропел монах и направился к выходу из собора.

Зарубин еще раз перекрестился. И открыв невидимую для постороннего взгляда дверь в иконостасе. За иконостасом был длинный коридор, ведший в тайное помещение.

У дверей светелки архиепископа он остановился и постучался. Не дожидаясь ответа, вошел.

Отец настоятель склонился над картой города. Он дернулся, когда дверь скрипнула, и оторвал свой взгляд.

— А это ты, — проговорил он, рассматривая князя, — по делам или как?

— По делам отче.

— Сам теперь вижу, что по делам. Оружие вон нацепил, да кафтан вон свой старенький. Ладно, уж раз по делам, но ты князь подожди пока минуточку. У меня тоже дела. Вон надо охрану города организовать. Ордынцы они ведь только для войны хороши, не в обиду тебе будет сказано. А для предотвращения преступлений и грехопадений, чтобы мы на Европу не походили, внутренние войска нужны. Сам понимаешь мы оплот веры. Рыцари Креста и чаши. А ты пока не стой. Вон на лавочку присаживайся. В ногах ведь правды нет. Кваску церковного испей. Он ох как жажду утоляет.

Зарубин покосился на покрытый паутиной кувшин и кружку, привезенных, скорее всего из-под Гжели. Потом обтер кружечку рукавом, и налил в нее кваса. Осторожно присел на старенькую, почерневшую от времени лавочку.

Тем временем отец Иннокентий продолжал ворковать над картой. Что-то крестил, что-то чертил. Затем свернул в трубочку и запихнул в деревянный шкаф, явно иноземного производства, где в беспорядке лежали, как минимум еще десяток таких же планов.

— Ну, рассказывай, сын мой, зачем пожаловал, — проговорил он, подходя к Зарубину и присаживаясь с ним на лавку.

— Уезжаю я, отче.

— Куда, сын мой?

— С начала в Александровскую слободу, возможно в Москву, а затем в Париж, — после этих слов Зарубин извлек из дорожной сумки грамоты и протянул архиепископу.

Святой отец развернул их, долго читал, пытаясь угадать тайный смысл. Потом вздохнул.

— Смысл не понятен. Предположить можно, но… Скорее всего Император, наверное, вновь тебя на службу зовет. Но хочет об этом поговорить с тобой лично. А вот с адмиралом, тут вообще предположить ничего не могу. Знаю лишь, что за пределами Московии не спокойно. Уверен, что ересь жидовствующих окутала сейчас запад. Поэтому предполагаю, что поездка будет опасна. Я повторяю, очень опасна. От обоих приглашений, ты Семен отказаться не можешь. Не такой ты человек сын мой, чтобы бежать от трудностей.

После этих слов отец настоятель встал и подошел к столу. Достал из стопки пергаментов лист. Обмакнул перо в чернильницу и стал писать. Когда же закончил он это делать, то протянул новую грамотку князю со словами:

— Благословляю на дальнюю дорогу. Да вот эту охранную грамоту возьми. Вряд ли она теперь откроет ворота всех монастырей, но все же. И еще, — тут он задумался, — прежде чем показывать ее, ты погляди, что за кресты на соборах. Говорят у жидовствующих — брутистантов кресты не такие, как у нас.

Семен свернул грамотку, сунул ее в суму к остальным. Наклонился, поцеловал руку настоятелю и вышел.

В храме по-прежнему было пусто.

Императора в Александрийской слободе не оказалось. Дворовый дьяк Петр Григорьев, лучший друг Семена, сообщил ему, что вечером у Императора была ссора с женой. Собрав только личных телохранителей да кашевара. И предупредив опричников о приезде князя, он отправился в только что недавно построенный в Царский терем в третьем Риме.

Отоспавшись и отдохнув от дороги, утром следующего дня Зарубин выехал в сторону Москвы, где уже ближе к вечеру он подъезжал к Куличкову полю. Месту памятному для любого ордынца. Именно в этом месте почти двести лет назад произошла битва между двумя атаманами, дальними родственниками. И всему виной послужила власть, к которой оба стремились.

Уже в поле Семен соскочил с коня. Опустился на колено, отдавая память всем казакам погибшим здесь, не разделяя их на хороших и плохих. Потом, встав, повернулся к собору, построенному в память о битве, перекрестился.

— Да не забудет вас никогда земля русская, — пошептал опричник. Развернулся на сто восемьдесят градусов и посмотрел на строящийся город. Что раскинулся на противоположном берегу маленькой речки Неглинки. И возведенному по образу и подобию города Царьграда, что лежит где-то в Твери, а сейчас находится под властью Атаманской империи.

— Неисповедимы твои пути господи, — вымолвил Зарубин и, вскочив в седло, поехал к главным городским воротам. Огромной башне с часами, все еще недоделанной, но уже сейчас производившей неизгладимое впечатление.

Город, как помнил Семен, возводили иноземные вольные каменщики. Он еще тогда удивился, зачем было свозить со всего мира строителей, когда в центральной части империи их было не меряно. Толи император боялся, что когда-нибудь, если станет он неугоден народу, то сможет скрыться от ордынцев за стенами красного Кремля.

«Бог ему судья» — подумал Зарубин, пробираясь через шумные ряды торгующих купцов.

Въехал в просторные ворота, охраняемые двумя стражниками, которые беспечно играли в карты.

«Никакой дисциплины, — пронеслось в голове казака, — совсем разложила страну иудейка».

В направлении строящейся колокольни князь свернул. Именно эта колокольня должна была стать самым высоким зданием в городе. Словно император, хотел построить башню способную его вознести на небо. Объехал стройку и остановился у красивого терема. Спрыгнул с коня. И тут же к нему подошел старший стрелец и попросил предъявить бумаги. Зарубин открыл дорожную сумку и извлек из нее царскую грамотку. Служака минуты две изучал ее, после чего приказал следовать за ним.

Зарубин открыл небольшую дверь, проходя через которую приходилось сгибаться в поклон, и вошел в тронный зал. В центре зала, на резном, покрытом сусальным золотом троне, в длинных царских одеждах с тиарой на голове сидел Иван Vасильевич Грозный. Поглядев на Семена, тот улыбнулся и проговорил:

— Здравствуй, князь. Проходи, проходи. Рад, что ты, князь, выполнил мой приказ и приехал.

— Ваше величество считает, что я мог этого не сделать? — уточнил Зарубин.

— Мог, я вас казаков знаю. Вас медом не корми, дай все наоборот сделать. — Сказал это с такой интонацией, что Семен не удивился бы, если царь, будь у него посох, ударил бы тем об пол. — Вон что в империи творится. Каждый так и норовит против императора выступить. Мне уж и доверять некому. Везде видишь подвох. Но, бог с ними, перейдем к цели моего вызова князь. Присаживайся

Казак огляделся. Выбрал скамеечку, на которой сидели бояре. Присел.

— Я хочу тебе поручить миссию, князь, — продолжал тем временем Иван Грозный, — поездка в Европу. В Варшаву, Женеву, Кельн, Париж, Барселону, Итальянский Рим. Я хочу знать, что происходит за пределами центра. Видишь ли, князь, сведения, поступающие с окраин противоречивы. Причем послать кого-то другого я не могу. Хоть ты и покинул расположение моих опричников, ты остался одним из тех, кому я еще могу по-прежнему доверять. Ты на слова, что я говорил до этого, не обращай внимания. В стране творится что-то неладное. Иногда мне кажется, что даже мои сторонники планируют против меня заговор. Особенно опасаюсь я Кошкиных. Особенно Романа, по прозвищу Кощей. Иногда мне кажется, что он так и готов положить руки на мои богатства. Вон и сына моего любимого Димитрия отослали от меня подальше. Кому как не тебе Семен, мне доверять. Ведь вокруг меня теперь не ордынцы, а вольные каменщики. — Тут он плюнул в сердцах, — Словно я не император славных ратичей, а архитектор. Так вот я тебя и спрашиваю князь Зарубин. Готов ли ты отправиться в путешествие?

— Готов Ваше Величество, — отчеканил Семен, понимая, что планы его и Императора на данный момент не расходились. Единственный минус во всей этой авантюре был в том, что теперь ему придется посещать города.

— Тогда ступай. Возьми у писаря охранную грамотку.

Князь встал, поклонился. И вышел через дверь. Спросил у охранника, где ему писаря найти. И получив ответ, отправился в указанном направлении.

— Вот вам охранная грамота, — проговорил толстый писарь, больше смахивавший на монаха, чем на гражданского человека. — Тут вам еще сто рублей серебром положено, — добавил он, доставая из комода тяжеленький кожаный мешочек. — Да конь. Император прикинул, что дорога не легкая и лишние деньги, а уж тем более конь не помешают.

Зарубин взял грамотку, запихнул за пазуху. Туда же последовал кошелек. Простился с писарем и вышел на площадь перед дворцом. Там около старого его коня, стоял молодой жеребец, с привязанной к седлу мертвой головы собаки.

«На кой черт он мне сдался» — подумал казак, забираясь в седло. — «Ну, что делать. Дареному коню в зубы не смотрят».

Он выехал из кремля и направился в сторону Смоленского тракта. Но прежде чем покинуть город, Семен заехал в трактир. Хорошенечко пообедав, он продал царский подарок. Приобрел у местных мастеров, на вырученные деньги мушкет.

Вечером двадцать пятого июня князь Зарубин выехал по Смоленскому тракту из Москвы в сторону Смоленска.

1572 год. 2 Июля 15 часов дня. Европа. Территория современной Польши.

На пятый день путешествия неожиданно пошел дождь. Ветер принес с запада тучи. Вокруг стало темно и похолодало. Зарубин остановил свою лошадку (Императорский подарок был успешно продан в Смоленске), достал из сумки плащ опричника и накинул на плечи. Причем он успел это сделать, до того, как первая капля упала на землю.

— Угораздило, застать непогоду в дне езды до Кракова, — проворчал Семен. И пока, дождь не превратился в сильнейший ливень, пришпорил лошадку.

Сейчас несясь во весь опор, он надеялся, что где-нибудь впереди окажется постоялый двор, или на худой конец кафолическо — православный монастырь. После того, как ему суждено было пересечь (невидимую) границу Московского царства, наткнуться на военные базы казаков-ордынцев было очень даже возможно. Те, кто не желал искать пристанище в военных стенах крепостей, предпочитал коротать темные ночи, а иногда и вот такие вот дождливые дни на постоялых дворах. Государи русские позаботились об этом во время исхода.

Вскоре впереди он разглядел небольшой уютный домик. Позади него можно было разглядеть яблоневый сад, отделенный от небольшой рощицы ложбиной. Из трубы валил белый густой дым. Чуть сбоку виднелась привязь для лошадей. Зарубин облегченно вздохнул и направился к постоялому двору. И лишь только у него он притормозил. Спрыгнул с лошадки, и, не смотря на усиливающий дождь, медленно подвел ту к привязи. Затем запихнул за пазуху пистоли. Подошел к дому, минуту рассматривал деревянную вывеску, на ней была изображена голова Петуха.

Открыл дверь и вошел в дом. Прошел к стойке хозяина. Подкинул монету. Та сделала в воздухе пируэт и со звонким звуком упала на ребро. Покатилась, и, наверняка свалилась на пол, если бы хозяин, коротышка лет шестидесяти, с грустными глазами и большим длинным носом, не накрыл ее рукой.

— Что желает мой гость? — поинтересовался он.

— Выпить, — тут Зарубин замялся, оглядел свой сырой плащ, и добавил, — обсушиться и перекусить.

Затем Семен окинул взглядом зал. Выбрал место недалеко от камина. Прошел туда и плюхнулся на стул, вытянув ноги. Сейчас, когда хозяин не принес заказ, он мог спокойно рассмотреть посетителей. Кроме него в таверне было еще трое. Крестьянин, который сидел у самого окна, и был занят поглощением большого окорока баранины. А так же двое горожан, явно приехавшие сюда развеяться, и теперь усердно пережидавшие дождь, за поеданием сочной горки жареной рыбы. Скорее всего, карасей. У всех троих на столах стояло уже не по одной кружке. Зарубин даже не сомневался, что в них было Краковское пиво.

Хозяин появился с подносом. На нем лежал круглый белый хлеб, колбаса (кровавая с белым жиром), а так же две кружки с напитком. Ловким движением он расставил все содержимое на стол. После чего сделал поклон, и молвил:

— Приятного аппетита.

— У вас всегда так много народа? — Поинтересовался Зарубин.

— Да, нет. В прежние времена народу больше было. Сейчас, как налог для народа повысили, количество посетителей уменьшилось. Бывало, тут человек двадцать собиралось.

— Понимаю. Вот только что-то про увеличение дани я ничего не слышал. Может это князь местный шалит?

— Может и он, — прошептал трактирщик, и быстро оглядел зал.

В том, что поляк, чего-то опасался, Семен не сомневался. Он еще раз оглядел зал, и сделал вывод, что на данный момент трактирщик это делал зря. Вряд ли эти двое горожан имели какое-то отношение к местному князю. Поэтому Зарубин поблагодарил трактирщика за принесенный обед. Сделал глоток из кружки и поморщился. Поило было еще то. Казалось, что варивший его пивовар что-то сделал не то с суслом.

Затем Семен переломил кусок хлеба. Сломал пополам колбасу. На секунду задумался, потом махнул рукой хозяину. Тот сразу же подбежал к нему.

— Может у тебя репчатый лук есть? — поинтересовался опричник.

— Есть, — кивнул трактирщик.

— Так неси. Понимаешь, не привык я трапезничать без лука.

Хозяин убежал. Пока его не было, Зарубин встал и прошелся по залу, затем вернулся к камину и стал греть руки. До него вдруг донесся разговор горожан. Они о чем-то спорили. Один, не обращая внимание на опричника, а по плащу можно было в Семене признать государева человека, ругал Ивана Vасильевича. Называя того дураком и под «каблучником». Ему не нравилось, что тот в жены взял иудейку, а так же тот был против переноса столицы «Гранд Татарии» в Москву. Ссылаясь на то, что город строился на месте междоусобной бойни. Именно бойни, а не битвы. Другой же в ответ, косясь на Зарубина, твердил, что Император человек, который имеет право делать, что ему хочется. Даже если это идет в разрез с интересами Ордынской империи. Неожиданно тот, что был недоволен развратной жизнью государя, сказал:

— А князь еще хорош. Все на запад смотрит. Оттуда слухи доходят, что местные князи решил отделиться. Франция, Англия, Германия, Швейцария — их наместники сами хотят руководить. Не оглядываясь на Московию. Им самим хочется оставлять то золото, что уходит на восток. Появляются те, кто пробует просто переписать историю.

— Слышал я об одном, — согласился с тем второй, — Иосиф Скалигер. Написал книгу о государстве, которого отродясь не было. Второй — некто Мишель Нотердам, так тот вообще надумал историю в стихах изобразить. Что он там насочиняет одному богу известно. Да и за их спинами мне кажется, стоят заказчики — люди, которым эта вот самая искаженная история и нужна.

В это время Зарубину пришлось отвлечься. Трактирщик принес две луковицы с длинными зелеными стрелами. А так же солонку.

— Как только прекратится дождь, я уеду, — проговорил Семен хозяину. — Я надеюсь отсюда до Кракова недалеко?

— Далековато князь. День езды до города.

— А как же эти? — Зарубин кивнул в сторону, все еще споривших, горожан.

— А они вчера сюда на охоту приехали, вот и сидят уже второй день. А как напьются, начинают всякую чушь нести?

— С пива? Напиться.

— Так это они не только пивом балуются. Мне ведь от московских монахов водочку привозят. Уж больно ядреная вещь сударь.

— Наслышан, наслышан. Но сам предпочитаю медовуху, а уж на крайний случай пиво.

— Может, попробуете, — предложил трактирщик.

— Э нет. Говорят, она язык развязывает. А мне это не надо.

— Может вам комнату приготовить? — на всякий случай поинтересовался хозяин постоялого двора.

— Зачем? — настороженно спросил Семен.

— Вдруг дождь до утра продлится. Да и время уже позднее. А сейчас на дорогах разбойнички появились. Уж много недовольных налогами. В каждом едущем из Московии видят оккупанта.

— Ладно, уж. Будь, по-твоему. Но, чтобы окна выходили на сторону дороги, а не во двор.

— Как пожелаете сударь. Как пожелаете.

Закончив трапезничать, и чтобы не привлекать к своей персоне особого внимания Зарубин поднялся к себе в комнату. Она была небольшая, и вся обстановка ее состояла из стола, табуретки и кровати. Окна, как и обещал трактирщик выходили на дорогу.

— Дождь, — проговорил Семен, разглядывая в окно, как крупные капли барабанят по образовавшимся лужам. — Он срывает мой график поездки.

Зарубин вздохнул, сел на табуретку и стянул с ног сапоги. Потом посидел маленечко, подумал, что не плохо бы вздремнуть часок. А там смотришь, и погода наладится. Отчего он расстегнул пуговицу на кафтане, а затем грохнулся на кровать, которая в свою очередь зашаталась под ним.

— Упс, — пробормотал Семен, — так и кровать сломать не долго. А мне государь деньги выделил, не для того, чтобы я кровати ломал.

Долгое путешествие в седле, и тот перезвон капель за окном дал о себе знать. Опричник зевнул и через секунду погрузился в непробудный сон.

Спал он спокойно. Изредка переворачивался с боку на бок, а проснулся лишь только от того, что за окном шум дождя, который все время его убаюкивал, прекратился. Семен открыл глаза и посмотрел в окно.

— Нужно ехать, — проговорил он вслух. Стал с кровати, застегнул пуговку, надел сапоги и хотел было уже выходить из комнатки, когда в дверь постучались. Затем, не дожидаясь ответа, дверь открылась, и на пороге возник хозяин трактира.

— Я пришел сообщить, что дождь кончился сударь, — проговорил тот. — Видите ли, я бы предложил вам заночевать на нашем постоялом дворе. Во-первых, сударь на дорогах нынче по ночам не спокойно, разбойнички пошаливают. Не так как в Германии или во Франции, но все-таки пошаливают. А во-вторых, если вы завтра выедете на рассвете, а я вам даю честное благородное слово что разбужу вас (видите ли, сударь, я привык рано вставать) то вы вполне можете прибыть в Краков до закрытия городских ворот.

— И с каких это пор ворота в славный город Краков стали закрывать на ночь? — поинтересовался Зарубин.

— С тех самых времен, как батюшка государя Московского отбыл в мир иной, а его двоюродный брат поселился в Батихане. — последнее слово, трактирщик произнес как-то по-особенному, отчего в ушах Семена оно прозвучало скорее как Ватикан.

— Ладно, вы меня убедили, — согласился он, — вот вам еще один ефимок и позаботьтесь о моей лошадке.

Трактирщик жадно схватил золотую монету и поместил в карман фартука.

Утром, пока еще не пропели петухи, Зарубина разбудил трактирщик.

— Вставайте князь, — проговорил он, тормоша Семена за плечо. — Вам пора выезжать.

Опричник встал, потянулся. Сделал несколько шагов по комнате и попросил хозяина плеснуть ему водички на ладони. Когда тот выполнил его просьбу, обтер лицо.

— Я приготовил для вас завтрак князь, — пятясь к дверям, продолжал поляк.

— Хорошо. Я оденусь и спущусь в зал.

Когда же тот скрылся за дверьми. Зарубин проверил содержимое сумок. К счастью все было на месте. Затем он обул сапоги. Надел кафтан и пристигнул сабельку. За пояс запихнул пистоли, что лежали на столе. Потом на секунду задумался, вытащил их обратно и проверил наличие заряда. И только после этого спустился в зал.

Там кроме хозяина, что копошился возле камина, больше никого не было.

— А что камин часто топите? — поинтересовался Семен.

— Да нет. Только в дождливую погоду. Забредет какой-нибудь путник и прямо к нему отогреваться. А еще зимой.

— А где все остальные?

— Крестьянин, как дождь прекратился, ушел к себе в деревеньку. Рядом она тут в версте. А господа горожане посапывают в номерах. Они раньше десяти не встают. Пьют почти до двух часов ночи, а потом отсыпаются.

— И много пьют? — поинтересовался Зарубин.

— Многу. Ведь в Кракове, как и в других городах, появляться в непристойном виде нельзя. Монахи сразу в темник закроют. Они считают, что пить водку это грех, а те монахи, что ее придумали — не иначе, как слуги дьявола.

— Что же они предлагают? — вновь спросил Семен, отпивая из огромной глиняной кружки пиво.

— Пиво пить, да вино. Говорят, что сие есть продукт естественный, насыщенный солнцем, а водка продукт бесовский, ибо сотворена она на огне дьявольском.

Закончив трапезничать, и наслушавшись баек трактирщика, утром тысяча пятьсот семьдесят второго года от Рождества Христова, выехал Семен Зарубин в Краков.

1572 год. 3 Июля. 20 часов. Европа. Окрестности Кракова.

Где-то примерно за версту до Кракова, Зарубин разглядел шпили городских башен.

— Ну, вот и приехали, — проговорил он, гладя лошадку по гриве. — Еще немножко и ты отдохнешь милая. Монахи позаботятся о слуге императора, накормят и напоят.

Семен пришпорил коня, и уже через полчаса, оказался в толпе спешивших впереди него в город людей.

Встречались тут и шляхтичи в сопровождении слуг. Некоторые ехали верхом, другие на повозках с женами и с детьми. Зарубин, как настоящий войн и истинный дворянин терпеть не мог эту имперскую касту. Богатые и зажиточные, они принадлежали к различным именитым родам, и при этом не несли военную службу. Кое-где всю дорогу загородили своими телегами купцы. Им не возможно было объехать город, так как по указу отца Ивана Vасильевича — каждый купец обязан был заезжать в город, лежащий на его пути и оплатить пошлину, ведь в противном случае братство, прекращало бы оказывать им военную помощь в их далеком и трудном пути. Опричнику посчастливилось обогнать нескольких из них. Ему просто повезло, он увидел, что на повозках они везли: соль, воск, зерно, рыбу, кожу и пеньку. При этом навстречу Семену купцы не попадались. Ни один из них в трезвом уме и здравой памяти ни за что не согласился, покинуть бы город. Отсидевшись под охраной городской стражи, купцы отправлялись в путь только под утро.

Проехав по подъемному мосту, он приблизился к оборонительному бастиону, именуемому Барбаканом. В город, окруженным глубоким рвом, можно было попасть только через эту цитадель. Но нормально приблизиться к Флорианской башне не смог, все потому, что попал в «пробку». У самых ворот башни движение вдруг затормозилось. Семен выругался и прислушался. Где-то впереди, у ворот, раздавался громкий голос стражника, говорившего на славянском языке с каким-то местным говором:

— Кто есть, шо везеш?

Иногда он еще добавлял:

— Заплати оплату.

И тогда было слышно, как сыпалась в медный таз, деньга.

— Посторонись, — прокричал Семен, пытаясь растормошить толпу, и очистить себе путь к воротам.

При этом некоторые оглядывались, начинали ворчать, но видя коричневый плащ опричника, медленно отходили в сторону, пропуская его вперед. То и дело, бросая по сторонам грозный взгляд, Зарубин наконец-то добрался до ворот.

— Кто есть? — не смотря в его сторону, а пялясь на большегрудую красотку, осведомился охранник в блестящих стальных латах, с алебардою в руке, — почему без очереди?

Семен запустил руку в дорожную сумку и извлек оттуда царскую грамоту. Ткнул ею в рукав караульному, и только после этого, тот перестал созерцать девушку.

— А, что, — пробормотал он, и посмотрел на путника. Только сейчас на приезжем он разглядел плащ опричника. Перекрестился и пробормотал, — прошу прошения ваше сиятельство.

Взял грамоту, развернул, быстро пробежал по тексту и произнес, возвращая ее:

— Проезжайте.

Но Зарубин не спешил ехать, он окинул взглядом Флорианскую башню, через которую нужно было проезжать. Разглядел старый добрый герб, на щите которого были изображены: три башни с городской стеной, открытые ворота, в которых стоял белый двуглавый орел. Причем сам герб был раскрашен разноцветными красками. Потом посмотрел на стражника и спросил:

— Как проехать к королю?

— Так нету короля, — пролепетал караульный, — нету. Он уже, как два месяца, в Кнышине живет.

— Ну, хоть воевода-то в городе?

— Этот в городе.

— Ну, и как к нему проехать?

Охранник что-то пробормотал, Семен махнул рукой и сквозь зубы процедил:

— Ладно, сам найду.

1572 год. 3 Июля. 20:30 часов. Европа. Кракова.

Все чаще и чаще, после того, как Зарубин покинул пределы Золотой орды и оказался на территории Белой, ему все чаще и чаще стали попадаться города, выстроенные по иному архитектурному принципу.

— Европа, растудыть ее в качель, — проворчал он, разглядывая город, обнесенный крепостной стеной. — Как тут не заплутать, — прошептал Семен, — семь въездных ворот и сорок семь башен. Эко сколько нагородили, знать бы кого они так боятся?

Кроме основной крепостной стены град окружала и специальная дополнительная ограда, высотой в восемь локтей.

Проехав прямо до башни ратуши, что высилась над домами, как ориентир, Семен выехал на рыночную площадь, которая была центром городской жизни. Огляделся.

— Вот она ратуша, — прошептал он, разглядывая здание, в котором находилась резиденция городской власти.

Спрыгнул с коня. Подошел к двери и дернул за бронзовую ручку.

— Закрыто. Ну, да время уже позднее.

Огляделся и увидел костел. Первое, что бросилось ему в глаза, — семерично поставленные башни были не одинаковы. Одна из них оказалась выше и изящнее другой. Контраст башен был настолько очевиден, что в голову Зарубина вкралась мысль, что тут вряд ли не обошлось без трагедии. Потом поднял голову, вверх, пытаясь рассмотреть, что за тип креста был на шпиле. Поняв, что попытка ему эта не удастся, пошел, ведя коня в поводу, к зданию собора. Привязав лошадь к привязи, он вошел внутрь.

Семен поднял голову вверх и увидел темно-голубой свод, усеянный золотыми звездами. Отчего Зарубин себя тут почувствовал маленьким и ничтожным. Ему вдруг захотелось узнать, как удалось это сделать живописцу.

— Вы кто? — раздался голос, прерывая гулкую тишину внутри собора.

Зарубин оторвался от созерцания свода и посмотрел наговорившего. Перед ним стоял монах, совершенно не похожий на святых отцов, что он встречал в Московии. На нем была белая туника, на ногах сандалии, кожаный пояс с четками, и черный плащ с капюшоном.

— Я путешественник из Московии, — проговорил Семен, — мне бы найти место для ночлега.

— Я могу посоветовать монастырь доминиканцев, — молвил монах, признав в госте опричника императора.

— Благодарю вас, но я в первый раз в Кракове, и не знаю, где находится монастырь.

— Я дам вам провожатого.

Монах громко крикнул, отчего звук его голоса отразился от потолка, и словно вода окатил опричника. Тот перекрестился. Через минуту в зале появился еще один монах. Он поклонился перед священником.

— Проводи, нашего брата до монастыря доминиканцев. — Проговорил старший, когда служка прильнул к его руке.

— Хорошо приор Бенедикт, — молвил монах, и поклонился. Затем взглянул на Зарубина и добавил, — следуйте за мной брат.

Они вышли из костела. Семен отвязал лошадь.

— Пошли, — проговорил он, и они двинулись.

Сначала прошли немного на восток. Затем вышли на улицу, ведущую на юг.

«Если смотреть на каноны братства, которое иногда называется «Милиция Иисуса Христа, — рассуждал Зарубин, — то выходит доминиканцы, как опричники люди одной и той же организаций. Ведь правильная расшифровка понятия не «Псы господни», а «Дом хана». А это почти, то же самое, что и опричнина, только за пределами Московского царства. Да и принципы ордена охрана церкви от ереси, это основной принцип опричников при правлении Ивана Грозного».

Пройдя немного, Семен увидел крепостную стену монастыря.

— Да, — прошептал опричник, вспомнив какие пространства, монастыри занимали у него на родине. Ведь там по площади они в несколько раз превышали здешние. Да и сами стены обители не были такими уж высокими.

— Мы пришли, — молвил монах, останавливаясь перед железными воротами. Он громко постучал, привязанной деревянной колотушкой, что висела рядом.

После десяти минутной тишины, маленькая дверь в воротах скрипнула и отворилась. На пороге стоял монах, в точно таких же одеяниях, что и приор из костела. Он окинул взглядом Зарубина и улыбнулся.

— Одну минуту брат, — проговорил он. Затем закрыл дверь и открыл ворота. — Проходите брат.

Семен вошел на территорию монастыря, ведя под узды лошадку.

— Я надеюсь у вас можно поесть? — Поинтересовался он, и тут же добавил, — мы с моей лошадкой голодны.

— Конечно брат, — проговорил монах, закрывая ворота, — хоть наш орден и ведет нищенствующий образ жизни, но усталого путника и его верного помощника, мы всегда можем накормить. Брат Иннокентий, — прокричал он, — возьмите у нашего гостя лошадь.

По лестнице, ведущей со второго этажа здания монастыря, бегом спустился монах. Он погладил коня по спине, и взял поводья.

— Брат Иннокентий, — продолжал между тем монах, — будь добр, накорми божью тварь.

Семен и глазом моргнуть не успел, как его лошадку увели.

— А теперь пойдем брат, я покажу тебе келью, в которой ты сможешь переночевать.

Они подошли к лестнице и поднялись на второй этаж. Пройдя несколько дверей, они остановились еще у одной. Монах легонько толкнул ее, и она открылась.

— У нас у каждого брата, своя келья, — молвил доминиканец, — так что свободных не много. Наши монахи занимаются изучением наук, — пояснил он, — чтобы быть готовыми ко всем ново ведениям, которые могут происходить в мире. А так же мы проповедуем Евангелие. Пытаемся довести до всех, правду о жизни Иисуса — Андроника.

Они вошли в келью. На удивление окна в помещении были большие. Отчего в комнате, если так можно было назвать, было светло. Кроме деревянной кровати, на которой ничего не было, здесь из мебели ничего не было. Над кроватью было приколочено распятье.

— Трапезная внизу, приходите, мы вас накормим, — проговорил монах, закрывая за собой дверь.

Оставив оружие и дорожную сумку в келье, Зарубин спустился на первый этаж и нашел трапезную. Там уже сидело пятеро монахов.

— Заходи брат, — проговорил один из них, — откушай то, что бог послал.

Бог в этот раз послал немного черного, чуть жесткого хлеба, краковской колбасы, зеленый лук, и какого-то монастырского вина, кислого на вкус.

— Что вас привело ратник в наши места? — поинтересовался самый полный из братьев.

— Путешествую из Ярославля в Париж, — ответил Зарубин.

— А почему, через Краков? Ведь есть же более короткий путь.

— Я братья хочу посетить Кельн, где находится склеп трех волхвов, и Женеву.

— Трудный путь ты избрал, опасный. Сейчас в Европе не спокойно. Много людей недовольных политикой центра. Особенно большое сосредоточение их в районе города Женевы. Ушла из тех мест благодать божья, — неожиданно проговорил старший из братьев. — И если тебе не изменить свой путь, и города Женевы не миновать, то советовал бы я тебе воин, во-первых, ехать туда не одному, а во-вторых, сначала посетить Женеву, а уж затем Кельн.

— Это еще почему? — удивился Семен.

— Так ведь дорога из Женевы в Париж находится под контролем реформации, а северный же тракт Кельн-Париж пока еще не подвержен.

— Брат Валентин, — проговорил уже знакомый опричнику монах Иннокентий, — а может выписать ему охранную грамотку. И показать расположение доминиканских монастырей на маршруте от Кракова до Женевы?

— И это можно брат, — ответил брат Валентин, — но мы поступим умнее. Ведь собирались же братья посетить Неаполь?

— Да, брат собирались.

— Так почему бы им, не проводить нашего гостя до города Лозанны.

Зарубин хотел было вставить слово, что не собирается брать с собой попутчиков, но монах сердито посмотрел на него.

— И не спорь. — Молвил он, — Братья все равно собирались идти в Неаполь. Братья собирались посетить Цюрих, и им все равно нужен был профессиональный воин. А тебе все равно идти в Женеву, а на дорогу туда тебе проводники потребуются. Вот только меня поражает твой путь, — вздохнул монах. — Сначала на запад, потом на северо-восток, потом вновь на запад. А обязательно ехать в Женеву?

Семен задумался. Если бы не задание императора, то он и в Краков заезжать не стал бы. Прямиком, через германские земли белой орды отправился в Париж. Времени бы на путешествие потратилось на много меньше. Есть, конечно, вариант, из Кракова отправиться в Кельн, а оттуда в Париж, а уж оттуда на обратном пути посетить Женеву, Мадрид, Батихан, Венецию, Прагу и Вену. Но, кто знал, для чего опричник понадобился адмиралу. Поэтому Зарубин только лишь проговорил:

— Увы, обязательно.

— Ну, дело твое. А от нашей помощи брат не отказывайся.

Дальше трапезничали уже молча. Потом Зарубин вернулся к себе в келью. На всякий случай проверил дорожную сумму и пистоли. Утром он принял условия доминиканцев. А когда небольшой отряд, готов был выехать из монастыря в дорогу, прискакал гонец из Кнышиня.

— Наместник серьезно болен, — прокричал он, спрыгивая с коня.

1572 год. 15 Июля. Европа. Швейцария.

На шестой день странствия догнал Зарубина с монахами всадник из монастыря. И привез известие о смерти наместника императора ордынского Сигизмунда II Августа. Старший монах брат Иннокентий остановил процессию и проговорил:

— Помолимся братья за Святого Сигизмунда, что был наместником в белой орде и правил всегда по совести, и ни когда народ сой не отдавал в поругание.

Три монаха и Семен спрыгнули с лошадок. Брат Иннокентий определил направления с юга на север и воткнул в землю двуручный меч, служивший ему в походе оружием. Теперь он стал напоминать крест. Монахи, а потом их примеру последовал, и опричник упали на колени и стали молиться.

— Да прибудет с ним благодать, — проговорил в конце молитвы Иннокентий. — Аминь.

Все трое встали.

— Благородный человек был Сигизмунд. Поборник веры и религии, — молвил брат Иннокентий, обняв Зарубина. — Ни один проповедник богохульства не мог ступить на территорию, а уж тем более в Краков. При нем ни когда злато не было выше добродетели. Что будет сейчас воин, я честно признаюсь, не знаю. Может император другого наместника пришлет, а может, отдаст власть сыну покойного. — При этих словах, монах перекрестился, — А тот умом не отличается и все больше не к святым отцам за консультациями обращается, а к астрологам и алхимикам.

После чего брат Иннокентий вернулся к мечу, и вытащил его из земли.

— Пригодится еще, — проговорил он.

На десятый день пути, у города Лиссабон, на берегу озеро Лиман отряд сделал привал. Монахи разбили костер. Брат Феактист, выломав ветку дерева и сделав острогу, пошел ловить рыбу. Иннокентий нашел несколько бревен и с помощью Зарубина притащил их ближе к костру. Третий монах и гонец из монастыря, продолживший с ними путешествие, отправились мыть в озере коней, стараясь при этом не мешать Феактисту в ловле рыбы. То ли бог был на стороне, то ли равных в рыболовстве брату не было, но тот вскоре вернулся с пятью рыбешками.

— Радуйтесь братья, — проговорил он, — но сегодня нас господь не обидел.

Он протянул Иннокентию свой улов. Тот вытащил пять металлических прутков, больше напоминавших небольшие шпаги, и нанизал на них рыбу. И стал жарить.

— Мир рушится, — неожиданно проговорил Феактист, присаживаясь на бревно рядом с Зарубиным. — Мы, почему сейчас отправились в Неаполь, — то ли спрашивая, то ли поясняя, продолжил он, — что на территории Перми, становится не спокойно. И если раньше воду там мутил, заблудшая овца Мартин Лютер, то теперь… Теперь вон алхимики, астрологи, да так называемые прорицатели воду мутят. Слышал я об одном из Леона, лет шесть назад богу душу отдал, так тот якобы предсказал, кем будет следующий Папа. Вбил в голову обычному служке, что тот будет Папой. Собрав братьев, верных ему, пришел в Авиньон и объявил себя им. Запретил братьям молиться на языках их родных, повелел чтение писаний проводить на искусственном языке. Да и все святые писания, со староцерковного велел переписать на новоцерковный, используя алфавит Святого Стефана Пермского. А еще ходит слух, что слуга Кальвенисткий — Иосиф Скалигер, пишет ложную историю мира, чтобы стереть следы Ордынских завоеваний. И за всем этим стоят брат Семен, — молвил монах, — люди не довольные властью Ивана Грозного, и те, кому крепкий центр Империи не нужен. Скоро власть будет не у детей божьих, а у тех, у кого есть деньги. Почему я тебе все это говорю князь Зарубин? Да все к тому, что скоро тебе придется посетить один из городов, являющихся центром недовольства. Может, передумаешь? Пойдешь с нами в Неаполь?

— Нет, братья, — ответил Семен, — миссия у меня в Париж. И должен я ее проделать, через города Женеву и Кельн. Так что, если вы не желаете идти в Женеву, то я должен.

— Понимаю, — проговорил брат Иннокентий, протягивая рыбу.

Но взять еду, ни Зарубин, ни Феактист не успели. Со стороны озера, скрытого от них небольшим леском, раздался крик. Путешественники вскочили, и, выхватив из своих вещей оружие, что было, бросились на выручку.

Посреди озера стояли брат Джустин и гонец. Гонец держал пять коней, а монах вытащил длинный меч. Он готов был дать бой пяти крестьянам, которые двигались на них. Швейцарцы были вооружены. У двоих были косы, третий был вооружен длинной палкой, а еще двое пиками.

— Ни хрена себе, — выругался Зарубин, и вслед за монахами бросился на помощь. Он выхватил из-за голенища пистоль и выстрелил вверх.

Один из крестьян оглянулся и увидел бегущих на них монахов, вооруженных мечами, и воина в странной черной накидке. Теперь уже они из нападавших разбойников, должны были превратиться в защищавшихся. Старший крестьян, тот, что был вооружен палкой, в них признал в монахах воинов из ордена «Псов господних», людей способных только с помощью одного меча, без всяких средств защиты, разделаться с любым противником.

— Уходим, — прокричал он басистым голосом, — уходим. Нам против этих монахов делать нечего. Это воины — хана.

Словно крысы те бросились в рассыпную, а когда Семен, хотел выстрелить в спину убегавшим разбойникам, Иннокентий опустил свою руку на его пистолет и проговорил:

— Не надо.

Зарубин запихнул оба пистоля в голенище сапог и проговорил:

— Бог с ними, вернемся к трапезе братья.

Уже впятером, ведя лошадей под узды, они вернулись к костру.

— О, нам повезло, — проговорил Феактист, — нашу трапезу испортили только разбойники. Слава богу, ни одна из тварей божьих не посягнула на наш скромный обед.

— Так может, ты брат передумаешь? — поинтересовался Иннокентий, вновь протягивая рыбу, — и не пойдешь в Женеву!

— Нет, братья я должен посетить этот город.

— Братья, будет это грехом? — поинтересовался брат Джустин, — Если мы тоже войдем в Женеву, и будем там, пока князь не покинет этот город — Дьявола, которым правит не разум, а золото?

— Не будет, — проговорил Феактист, — думаю, брат Валентин — одобрил бы наши действия.

— Согласен с братом Феактистом, — кивнул гонец.

— А я уж и возражать тогда не стану, — молвил брат Иннокентий.

Через два дня. Зарубин уже разглядывал придорожный камен, на которого азбукой Стефана Пермского было написано «G nova».

— Женева, — произнес он, оглядывая монахов.

А еще через полчаса они въехали в городские ворота города. И только тут, Семен обратил внимание, что черный двуглавый орел на золотом поле, был на половину закрашен. На уже закрашенном красной краской поле, был нарисован золотой ключ.

1572 год. Начало Августа. Европа. Германия.

Проведя два дня в Женеве, первого августа Семен Зарубин въехал в Кельн. Его приятели по путешествию направились в Неаполь, оставив его на произвол судьбы. Как и предрекал брат Валентин, дорога на Кельн оказалась более спокойной. На пути опричника все реже и реже встречались районы, в которых населения было недовольно имперской властью. Еще в Женеве, для общего развития Зарубин приобрел две книги: «Центурии» Мишеля Нострадамуса и «Историю мира» Скалигера, авторов, чьи имена упоминали во время путешествия доминиканцы. Книгу второго, он сжег при первой возможности, так как такой лжи он ни когда в жизни не читал. Произведение прорицателя его очень даже заинтересовало. Отчего, во время отдыха, когда ему приходилось останавливаться на постоялых дворах, Самое удивительное, что Семен так и не смог понять что все-таки написал автор. Предсказание или историю? Ведь большая часть катренов рассказывала об известных событиях. Вот только одно четверостишье его заинтересовало. Связано оно было с будущим, хотя и в нем, Зарубин конкретной даты не увидел. Единственное что порадовало, так это то, чтобы не произошло с миром. Вавилон или Аквилон, как Мишель называл Московию, несмотря на все перипетии, существовала и будет существовать.

Поэтому в Кельн он въехал одухотворенным человеком. Искать монастырь Семен не стал, снял квартирку с окнами, выходившими на собор, и отправился посмотреть гробницу «Трех волхвов».

Он прошелся по узким улочкам, на которых вряд ли смогли разъехаться две кареты. Миновал пару перекрестков. И подивился тому, как здесь впритык были построены двух, а иногда и трех этажные дома.

— Нет, это не Русь, — прошептал Зарубин, вспоминая какие дома, были в Ярославле, да и в той новой столице. Жители города явно экономили на строительных материалах, из-за чего две из четырех внешних стен в доме являлись общими у трех домов.

Вот так вот любуясь европейской архитектурой, и вышел Семен к собору, в котором были похоронены останки трех первых русских князей, что отправились четыреста лет назад в Вечный город, чтобы застать рождение Иисуса — Андроника. Только потом через двести лет, после тех событий, один из атаманов увез остатки с собой в неосвоенные западные земли.

Зарубин вошел в храм и перекрестился. Он сразу же нашел глазами саркофаг и проследовал к нему. Минут десять стоял, разглядывая рисунки на раке. Потом услышал шаги за спиной и оглянулся. Перед ним стоял еще один доминиканец.

— Рад тебя приветствовать в храме воин, — проговорил тот. — Я рад, что у тебя появилась возможность посетить этот собор, чертежи на который, как говорит легенда, дал… — тут монах замолчал, перекрестился, — он.

— Бог? — переспросил Семен, но тот только отрицательно замотал головой. И Зарубин понял, что чертежи этого собора могли архитектору дать только двое — бог и дьявол.

— И он сказал, что когда храм будет достроен до конца, наступит апокалипсис. — Продолжал между тем монах, — вот почему собор и кажется незавершенным.

— А те события, что творятся на юге Европы?

— Так баловство. И он, второй, видит все. Он позволяет нам пока шалить, а потом или он поможет достроить собор, или дети его повзрослеют.

Монах посмотрел на Зарубина еще раз и молвил:

— Ступайте за мной.

Послушно Семен последовал за священником. Тот свернул к длинному ряду колон и толкнул рукой невидимую дверь. Затем повернулся и знаком пригласил опричника следовать за ним. То, что Зарубин им является, он понял по той накидке, что была накинута на плечи посетителя.

Когда они скрылись в потайной комнате, дверь закрылась. Монах провел его по длинному коридору и привел в маленькую комнату, заставленную шкафами с книгами.

— Вы из столицы? — поинтересовался священник. — Не говорите, я знаю. Вы наверно видите, куда катится мир. — И получив утвердительный кивок, продолжил, — Он, словно сошел с ума. Всюду, всюду деньги. У бывших граждан империи, непонятно откуда появилась алчность, зависть и тяга к накопительству. Всюду деньги, деньги. Некоторые их просто делают из воздуха, словно они алхимики какие. Я не против денег, — продолжал монах, — но их нужно получать, только за произведенный товар. И уж во всяком случае, не собирать. И чем дальше от границ империи, тем жажда наживы больше.

Священник замолчал.

— А у меня для вас письмо, проговорил Семен, извлекая из сумы грамоту, — от отца настоятеля Ярославского — Иннокентия.

Монах жадно схватил письмо, и стал читать. Что в нем написано, Зарубин не знал, он обнаружил послание уже в дороге, в тот самый день, когда продал подарок императора. Кроме, того, что грамота предназначена для архиепископа Кельнского собора РайнальдаII. Именно из-за этого письма Семену и пришлось делать такой круг.

— Дела совсем плохи, — прошептал священник, затем посмотрел на опричника и спросил, — это правда, что Император решил жениться еще раз, выбрав женщину из Твери, Марту?

Зарубин кивнул, понимая, что Мартой, архиепископ назвал Марфу, прозванную среди народа Собакиной.

— Неисповедимы пути твои господи? — взмолился священник. Потом вновь взглянул, на Семена, — а что ж мы с тобой стоим? В ногах ведь, как говорит брат Иннокентий, правды нет.

Опричник, так и не понял, которого из братьев имел в виду монах. И уж только через минуту понял, что не того, который сопровождал его до Женевы.

— Ну, рассказывай, где был и что видел? — поинтересовался архиепископ, наливая в кубки, какое-то монастырское вино.

И Зарубин поведал тому, что с ним произошло с момента въезда его из Ярославля. Когда он закончил свою речь, монах лишь вздохнул:

— М-да. А у нас в Кельне книги жечь в последнее время начали. И я со своими людьми поделать ничего, увы, не могу.

Опричник еще около часа просидел с архиепископом, обсуждая все, что делается на территории прихода последнего. Под конец монах пожаловался, что в последнее время доходы снизились, и он уже не сможет отправить ту же самую сумму, что была в прошлые годы во Владимир.

— В Москву, — поправил его, Семен, — император переехал в Москву.

На следующий день опричник покинул Кельн и двинулся, теперь уж без всяких отклонений, в Париж.

1572 год. 23 августа. 23:00 часов. Европа. Франция. Меншиков.

Когда теплое июльское солнце, задевая верхушки деревьев, медленно опустилось за горизонт. Как только ночной сумрак, как будто покрывало, начал окутывать еще не совсем остывшую, после утреннего зноя, землю. Когда молодой только что оперившийся сокол в последний раз в этот день сделал круг над пшеничным полем, охотясь на мелких грызунов, будь то мышь или слепой крот, вылезший из норы погреться. Когда местные крестьяне потянулись к себе домой, после долгого дня, чтобы разделить свой скромный ужин с семьей. В темном ночном небе из ничего возник загадочный и непонятный продолговатый предмет со стреловидными крыльями, мерцающими огнями и вырывающимся (откуда-то сзади) пламенем. Этот объект пронесся с ревом над деревушкой, заставив своим шумом высыпать на улицу местных мужиков вооруженных вилами и топорами. Затем сделал круг над лесом, в поисках места для приземления, и, выбрав поляну, недоступную для аборигенов, совершил посадку в высокую зеленую траву. Замер.

Где-то там вверху, что-то скрипнуло, и фонарь кабины не спеша, отъехал в сторону. Затем оттуда вылетел небольшой кожаный мешок и с глухим ударом упал на землю, затем шпага. Она сделала кульбит в воздухе и вошла в землю. Вскоре из кабины показалась голова, а затем и сам пилот, который тут же выбрался на крыло. Это был молодой парень, облаченный в коричневый колет с пуговицами из черного агата, в штаны из такого же материала, а так же в красные сафьяновые сапожки. Спрыгивать вслед за своими вещами он не стал, а лишь нагнулся над креслом, в котором только что сидел, и стал что-то искать за его спинкой. Извлек пистоль с кремневым замком, запихнул за пояс, и темно-синий плащ, а так же шляпу, что носили в эту эпоху. Резким движением напялил ее на голову, затем закрыл фонарь кабины и спрыгнул на землю, приземлившись мягко у кожаного мешка.

— Ну, вот Федор, — проговорил он вслух, — теперь ты для всех не Федор Меншиков, житель двадцать первого века, — тут он задумался, словно пытался выбрать из большого списка имя, — а Франсуа — Анри — Поль граф д'Мане, человек шестнадцатого века прибывший во Францию из Америки. То есть, как ее здесь называют Ямарики.

Меншиков нагнулся, поднял мешок, посмотрел, цела ли бутыль с минеральной водой. Как и любой путешественник, он опасался, что источник, если Федька вдруг на него набрел бы, может быть не безопасный. И хотя в этот период истории, в отличие от двадцатого и начала девятнадцатого века, и не было химических или других отходов произведенных человеком в таком количестве, что могли попадать со складов в биосферу, Меншиков полагал, что могут существовать и другие виды опасности, исходящей от воды. И убедившись, что с той ничего не случилось, закинул суму на плечо. Потом вытащил из земли шпагу и запихнул в ножны. Достал из кармана компас, определился на местности, и направился в чащу, напевая веселую песенку из кинофильма «Три мушкетера». Ему нужно было выйти на дорогу, которая привела бы его в Париж.

Меншиков выбрался из лесной чащи только под утро, когда первые лучи коснулись верхушек деревьев, на дорогу выложенную булыжником. Уставший он тяжело вздохнул и опустился на небольшой валун, что одиноко стоял около дороги.

Хотелось пить.

Федька снял с плеча сумку и стал рыться в ней. Через минуту он извлек оттуда стеклянную бутыль, заполненную по самое горло водой, названия которой путешественник уже и не помнил. Не торопясь, стараясь не повредить, вытащил пробку. Сделал глоток. Жажда мучавшая его вот уже более часа неожиданно пропала, не оставив о себе и напоминания. Путешественник еще десять минут посидел, сделал еще парочку глотков, потом заткнул пробкой бутылку и запихнул ее в сумку. Сорвал с большой лист лопуха и обтер им свои ботфорты. Затем скомкал его и бросил в куст. Встал, отряхнул с костюма прилипшие веточки и листочки. Поправил шляпу. После чего, насвистывая свой любимый мотив, направился в сторону Парижа.

Сначала Меншиков все еще шел лесом, где ему то и дело попадались придорожные кусты с ягодами, в которых Федор признал один из подвидов земляничных. Он иногда останавливался, набирал горсть.

Вскоре лес стал редеть, и постепенно среди веток стали видны поля, на которых уже, несмотря на раннее время, копошились крестьяне.

— Маркиза. Маркиза. Маркиза Карабаса, — неожиданно для самого себя путешественник напел знакомый с детства мотив. Ему даже показалось, что он ощутил себя котом в сапогах. Но, вспомнив с каким капиталом, отправился в путешествие, переменил мнение. Несколько золотых монета из Австралии, что они с Сашковым прихватили из его второй поездки, да золотая цепочка. Нет, он — скорее «маркиз Карабас».

Мимо на лошади промчался всадник. Федор проводил его глазами, вздохнул:

— Мне бы сейчас карету, или коня на худой конец.

Где-то вдали замычала корова. Несколько раз прокуковала кукушка. Меншиков уже было, подумал спросить, сколько лет ему жить, но передумал.

Из кустов неожиданно выскочил заяц. Остановился перед путешественником. Замотал ушами, и тут же резко скрылся на противоположной стороне дороги, в пшенице.

— Мне бы ружье, из пистолета вряд ли попаду, — вздохнул вновь Федька, провожая грызуна глазами и глотая слюну, которая предательски появилась во рту. Хотелось есть. Надо было поспешить и до вечера найти какой-нибудь постоялый двор или таверну.

Вскоре поля закончились, и дорога стала петлять по небольшой рощице, в которой пел соловей. Птица пела так прекрасно, что на мгновение Меншиков остановился. Потом отогнал от себя оцепенение и побрел дальше.

Дорога неожиданно выскочила из рощицы и пошла на подъем. И именно там, на холме путешественник разглядел трехэтажный фахверковый дом, с каркасом из дубовых балок, вытесанных вручную и переложенных кирпичной кладкой, с красной покатистой крышей, из трубы которой, почерневшей от копоти, валил в небо густой дым.

Чуть справа в стороне виднелся кирпичный коровник, об этом можно было судить по звукам доносившимся оттуда. Слева от дома была конюшня. Рядом с ней стояла распряженная карета, а молодой паренек, не иначе сын хозяина дома, а может быть и холоп, уводил двух чернух лошадок внутрь. Между конюшней и домом лежал небольшой стог сена, из которого торчал черенок вил. На той стороне дома видно был птичник, чему свидетельствовали крики уток, гусей и кур.

Хозяин постоялого двора, лысый мужчина, страдающий от ожирения, в серых штанах и в красной рубахе, с ажурными рукавами, минут десять разглядывал золотую цепочку. При этом он, то чесал за ухом, то теребил свой сизоватый нос, и Меншикову было, не понятно хочет ли он ее приобрести. Или он думает, какую сумму за нее отвалить? Неожиданно трактирщик прекратил все манипуляции с ухом и носом, посмотрел куда-то вглубь зала, где было всего несколько посетителей, и, по всей видимости, представил свою жену с цепочкой на шее, которая в это время суетилась между столов.

— Хорошо! — Воскликнул он, запуская свою руку под стойку бара, — Я дам вам за эту цепочку.… Ну, скажем, свою лошадь и несколько экю.

Они ударили по рукам, и сделка была совершена. После чего Федор, вытащил австралийский золотой и протянул мужику.

— Перекусить бы.

Тот попробовал ее на зуб. Затем встал и подошел к печи. Снял со сковородки гуся и положил прямо на стол перед путешественником. Затем отломил кусок белого хлеба.

— Для такого гостя ничего не жалко, — проговорил, улыбаясь, он.

Пообедав, вскочив на коня, Федор Меншиков в десять часов и ни минутой раньше, и не минутой позже въехал в город Париж.

1572 год. 24 августа. 7 часов утра. Европа. Франция.

Проехав через Варшаву, Берлин, Кельн, Женеву двадцать четвертого августа Семен Зарубин, через Тампльские ворота, въехал в славный город Париж. И миновав почти весь город, остановился в трактире «Меч и крест».

III

1 марта 201… года. 15 часов. Где-то под Псковом. Дом Федора Меншикова.

— Слышь Саш! — с грустью в голосе, проговорила встревоженная Анастасия, — Мне кажется с Федей, что-то случилось. Уже час прошел после того, как он должен был из прошлого вернуться.

Сашков Александр, лучший друг Федора Меншикова, оторвался от спортивной газеты и посмотрел на часы. Если судить о путешествии, то с одной стороны времени прошло не так уж и много, но с другой стороны перемещение, с использованием техники обычно бывало в этом плане продолжительным, и все равно какую-то часть отнимало. Ведь чтобы оказаться в прошлом, да еще в совершенно другом месте требовался в лучшем случае автомобиль, в худшем специальный самолет, но и тут надо было кое-что учитывать. Если это был автомобиль, то прежде чем совершить «скачок», а именно так называл Федор перемещение, надо было добраться до места. Если же путешественники пользовались самолетом, то сначала совершали «скачок», а уж затем летели куда надо, причем совершали перелет в таких эпохах, когда о существовании радара никто не знал. В этот раз Меншиков воспользовался вторым способом, и именно это обстоятельство так встревожило его жену. У него просто мог закончиться керосин.

— Давай дадим ему еще времени, — произнес Александр, — А уж потом начнем паниковать. Тем более, чтобы с ним не случилось, у нас всегда остается шанс на спасение. Что с ним могло случиться? Ну, разве что поломка. А если он в таком месте, где нет запчастей, то Федя оставил бы нам знак, где его искать. Помнишь, как он познакомился с тобой?

Девушка кивнула.

Это произошло совсем недавно. Как-то зимой, после очередного возвращения из прошлого, Федор Меншиков увидел в одной художественной книге, где были собранны репродукции из Эрмитажа, Анастасию, в то время еще носившей фамилию, Юрская — Долгорукая, и по уши влюбился. Вот только, что это Анастасия Юрская-Долгорукова, он тогда еще и не знал, как и не догадывался, кто был автором портрета. Из всей информации, что Федор владел на тот момент, ему было известно только одно. Художник написал ее в восемнадцатом веке, во времена правления Екатерины Великой, которой была подарена каким-то меценатом.

Решение было принято сразу. Меншиков уговорил друга, ссылаясь на то, что потерял сон от дивной красоты, и они отправились в прошлое. От Екатерины они узнали, что меценатом был Кирилл Разумовский. Тому в свою очередь подарил Луи Каравак, но и тот не являлся автором портрета. Портретистом оказался Клим Ташкин, обыкновенный военнослужащий из Петропавловской крепости. Нашелся и заказчик картины. Им оказался ни кто иной, как Федор Меншиков, ведь до встречи с ним Настя и не думала заказывать свой портрет.

Таким образом, получалось, что сам Федор намекнул себе из прошлого, где находится девушка его мечты. Парадокс, а что поделаешь. Из всего этого следовало, что чтобы не случилось, а Федор все равно бы оставил бы о себе знак в истории. Даже если бы это и был период Ордынской империи, выжженный из памяти человечества каленым железом.

— Если он не вернется сегодня вечером, — продолжил Александр, — то завтра мы с тобой займемся изучением истории. Полазим по Интернету, пороемся в альбомах с живописью. На худой конец пересмотрим все телепрограммы со времен создания кинематографа и телевидения. О подобном я читал у Джека Финнея, когда его герой с помощью средств массовой информации сообщали, что переход в прошлое прошел успешно. — Он неожиданно задумался на секунду, произнес, — Настя, а он не говорил, в какой век собирался отправиться? Все ж ты ему жена, и от тебя-то секретов недолжно быть.

Девушка подошла к камину. Долго смотрела на плясавшее в очаге пламя, потом вздохнула и прошептала:

— Не знаю. Год он мне точно не называл. Правда говорил что-то толи про Италию, то ли про Францию, — тут Настя замолчала, — ты уж извини Шурик, но я не помню. Куда-то в Европу. А уж для чего, с какой целью он отправился, он мне не сказал. Скрытный он стал в последнее время. Ну, ты же сам видел.

Сашков кивнул, а Анастасия продолжила:

— Зима вроде кончается. Вон уже и март наступил. Для депрессии, вроде повода не было. Тем более такой, что вынудила бы его отправиться куда-то.

— Да уж март, — вздохнул Сашков и вновь погрузился в чтение газеты.

Зима действительно подходила к положенному концу, еще два месяца и снег окончательно растает. Календарная зима пятнадцать часов назад кончилась, и уже было первое марта, а там и Международный женский день в окошечко настойчиво постучит.

«Женский день, как же я забыл про него, — подумал Александр, — ясно, небось, подарок из прошлого решил привести. А может и пару бутылочек вина прихватить, раз уж бургундское подошло к концу. Так что страна может быть хоть Франция, хоть Италия, наконец, та же Россия! Да в любую страну мог рвануть Федор. Вот, правда, не автомобиль взял, — но тут Сашков, отогнал свою мысль, — хотя это, ни о чем не говорило. Может, он в Оренбург рванул за платком».

— Знаешь, что если он к утру не вернется, начнем его искать, — проговорил он, отрываясь от газеты, и отгоняя мысли, — хорошо?

— Хорошо.

2 марта 201… года. 10 часов. Где-то под Псковом. Дом Федора Меншикова.

— Он так и не появился, — проговорила Анастасия, крутясь утром у плиты, — так и не появился. Александр нужно же что-то делать.

Утром они сидели вдвоем на кухне и завтракали. Увы, но девушке немного пришлось изменить свое отношение к домашним делам. Хорошо, что она благоприятно отнеслась к тому, что ей придется вести домашнее хозяйство самой. И хотя у Меншикова водились деньги, в основном золотые и серебряные монеты из прошлого (он их менял в антикварном магазине на бумажные купюры) прислугу они себе, увы, позволить не могли. О том, чтобы кто-то еще знал о возможности путешествия в прошлое, и разговора не было. Федька считал, а Сашков с ним был полностью согласен, посторонний человек волей-неволей мог наткнуться на тайну.

Настя поставила тарелки с пюре и котлетой по-киевски на стол, присела на табуретку и, вздохнув, повторила:

— Он так и не появился…

Сашков пододвинул к себе тарелку к себе и пробормотал:

— Хорошо, что ты присела. А то твоя беготня из угла в угол не дала бы мне сосредоточиться. В нашем положении, прежде чем что-то делать нужно, хорошо подумать.

Он отломил котлету вилкой и положил в рот. Налил в бокал компот и продолжил:

— Значит так, я иду в Интернет и ищу все странные события происшедшие с семнадцатого века. Увы, ты, Настя, так и не освоила компьютер. Если там у меня ничего не получится, схожу в библиотеку, и возьму все каталоги по живописи. Если со мной бы что-то случилось, я бы поступил именно так.

— Почему?

— Раз Федор нашел тебя через портрет, то и сам бы он подал сигнал искать его так же. Стал бы статистом.

— Ну, хорошо. А если он пропал в начале двадцатого века, когда были кубисты и прочие таланты неадекватной живописи?

Если с компьютером и интернетом у девушки пока были проблемы, то о направлениях в живописи она знала все. Поэтому ее слова нисколько не удивили Сашкова.

Александр вновь закинул котлету в рот, и, прожевав ее, сделал предположение:

— М-да. Об этом я и не подумал. — Он невольно улыбнулся. — Впрочем «неадекватные направления» появились в истории тогда, когда люди научились пользоваться фото и кинотехникой. Поэтому тебе придется посмотреть записи всех известных фильмов. Особенно те, где большие массовки, — тут Сашков замолчал, немного подумал и добавил, — а еще ты должна будешь достать и пересмотреть подборку передач «Жди меня». Кто знает, вдруг он отправился в недалекое прошлое. А тут еще несколько десятков лет такое творилось. Не дай бог, с ним случилось, что-нибудь серьезное…

— Что серьезное? — побледнев, спросила девушка.

— Ну, например он мог просто потерять память. И если это случилось в прошлые годы, то это полбеды. А вот если…

Тут они оба побледнели. До Настии вдруг дошло то, о чем только что не договорил Александр. Если предположить, что случилась не поломка, а то, что Федор в результате чего-нибудь потерял память, то окажись он в эпохе, где не существовало телевидения (в кадр, ведь можно и случайно попасть) поиски просто сводились к нулю. Но ведь могло случиться вообще непредвиденное происшествие — Федора просто могли убить. О последнем Сашков, не только не хотел — говорит, но даже думать. О том, что путешествия могут привести к гибели, они с приятелем не задумывались, до сегодняшнего дня это были просто авантюры, приятные и веселые.

И больше ничего, не говоря, Александр быстро доел, оделся и вышел из дому.

2 марта 201… года. 12 часов. Псковом. Центральная библиотека.

Красный «Ягуар» проехала по центральной улице и остановилась на стоянке у входа в центральную библиотеку. Сашков открыл дверь и выбрался из машины.

Если рассуждать логически, то найти иголку в стоге сена с первой попытки не реально. И находится где-то на грани фантастики. Александр в этом ни сколько не сомневался. Он постоял еще пару минут на улице, не веря в результативность своих действий, потом махнул рукой и вошел в здание, кто знает, сколько раз придется еще сюда приходить.

— Так и станешь постоянным посетителем, — вздохнул он. Он уже и так несколько раз приходил сюда, в основном по просьбе Федора. Нужна была информация об том, как одеваются в той эпохе, куда они собираются.

Поэтому раздевшись, он вошел в зал, и протянул свой абонемент библиотекарше, молодой девушке лет двадцати пяти.

Она открыла книжку, улыбнулась, достала из металлического ящика личную карточку читателя и спросила:

— Александр Семенович, Вас интересует конкретно какая-нибудь литература?

— Мне нужны книги по живописи. — улыбнувшись проговорил Сашков.

— О, их так много, может что-то конкретно?

Вдруг Александр задумался. Книг о художниках так много. Ведь почти на каждого автора выпущена своя книга. В памяти вдруг всплыли книги, выпущенные об Леонардо да Винчи, Рембрандте, Верещагине.

— Может, что-нибудь с репродукциями картин? — неуверенно проговорил он.

— Вам, наверное, подойдут специальные альманахи, которые стали выпускать совершенно недавно, лет десять-пятнадцать назад. В таком случае, Александр Семенович, Вам надо пройти в читальный зал.

— Хорошо, — проговорил Шурик, взял абонемент и прошел в читальный зал.

Журналов с репродукциями картин было слишком много. С начала он отсеял всех авторов, что не рисовали людей, после чего натюрморты и пейзажи, где не фигурировали персонажи. Отмел художников, писавших в неклассической манере. Отложил картины живописцев двадцатого века, ведь если бы Федор застрял в ту эпоху, он, скорее всего, подался бы на телевидение, и засветился бы в документальном, а может быть и в игровом кино, но даже эти манипуляции с журналами не уменьшили их количество. Это хорошо, если Меншиков заказал у художника портрет, а если на масштабное полотно. Ведь на маленькой миниатюре, что печатали в журнале тогда его и не разглядеть. Смотреть баталистов тоже бесполезно, ведь часть людей изображенных на таких картинах стоят спиной.

И тут завибрировал телефон. Сашков полез в карман и извлек оттуда старенький сотовый. Сообщение, которое он получил от Насти, гласило:

«Я нашла его, приезжай»

Вернув журналы библиотекарше, поблагодарив ее. Александр оделся в гардеробной и выскочил на улицу.

2 марта 201… года. 15 часов. Где-то под Псковом. Дом Федора Меншикова.

— Я набрела на запись совершенно случайно, — проговорила девушка, — совершенно случайно. Я уже дисков десять в быстром режиме отсмотрела. Знаешь, и даже стала отчаиваться. И вот на экране проскочило его лицо.

Анастасия взяла в руки пульт и нажала кнопку. Удивительно, но бытовую технику женщина из восемнадцатого века быстрее освоила, чем компьютер.

С начала на экране не было ничего. Потом появилось лицо ведущего передачи.

— Таких людей в милиции обычно называют «Потеряшками». — Проговорил он, смотря то ли на зрителей, собравшихся в зале, то ли в камеру, а может, делая одновременно и то и другое. — Случай, о котором сейчас пойдет, произошел в городе Череповец. Случаи один из тех, что переходят в наше время, увы, в норму. Кто он? И как оказался в городе металлургов? Об этом после рекламы.

Но рекламы на диске не было. Из-за чего сразу же передача продолжилась, и ведущий проговорил:

— Молодой человек, неизвестно, как оказавшийся в городе металлургов был подвержен нападению хулиганов, отчего потерял память. Он ищет своих родных и близких. Он «Потеряшка» из Череповца.

Картинка на экране сменилась, и возникло лицо молодой милиционер лет тридцати пяти, с темно-коричневой папкой под мышкой.

— Сигнал поступил в полпервого-ночи. Звонивший сообщал, что в районе вокзала был несколько минут назад избит молодой человек. Выехавшая на место происшествия бригада, обнаружила мужчину, который оказался в состоянии комы. Слава богу, потерпевший был еще жив. Реанимация доставила его в дежурившую в тот день — заводскую больницу.

— Когда это произошло? — спросил мужской голос за кадром.

— В ночь с одиннадцатого на двенадцатое января.

Картинка на экране вновь поменялась. Теперь на нем был врач. Сразу же под ним внизу выступит мелкий текст «Белов И. С. — лечащий врач». Он стоял на фоне окна, за которым была видна дорога и пятиэтажки, и обтирал белым полотенцем, которое ему только что подола медсестра, руки.

— Больной поступил уже двенадцатого января в час ночи. Травма головы. В результате несчастного случая, он потерял, благодаря действиям врачей, что прибыли на вызов, совсем немного крови. Благодаря этому и удалось вытащить пациента с того света. Кроме того у мужчины были обнаружены несколько порезов нанесенных задолго до этого случая. Единственное, что нам осложнило работу, была амнезия. Пациент ничегошеньки о себе не помнит. Правда у него есть отблески, которые всплывают, время от времени. В последнее время он стал вспоминать автомобиль зеленого цвета. Еще оказалось до того, как потерять память, он был хорошим наездником.

Картинка вновь поменялась. Теперь на экране появилось голубое деревянное здание на ипподроме. Белый снег, и закутанная в шубу женщина «рубинсовских» форм. После того, как внизу экрана появилось ее имя, она проговорила:

— В тот день была моя смена, молодой человек пришел в кафе под вечер. Заказал у нас столик и стал, смотрел в окно. Иногда рассматривать фотографии коней, развешанных на стенах. Потом к нему подсели двое, они о чем-то беседовали, а потом ушли. Разговора я их не слышала.

— Вы сказали в тот день, — проговорил голос за кадром, — а конкретно это когда?

— Ну, одиннадцатого января.

— Спасибо.

Картинка вновь поменялась. Сейчас на экране был Меншиков. Тот ехал на лошади прямо, на работающую камеру.

— Он не помнит автомобилей, но зато прекрасно ездит на лошадях, — проговорил голос за кадром.

Картинка сменилась и на экране вновь возникла студия в Останкино. Несколько камер телекомпании показали зал, полный народу.

И ведущий передачи, народный артист проговорил:

— Сейчас наш герой в студии. Я бы хотел попросить операторов взять его крупным планом.

Одна из камер сделала быстрый «наезд» на Меншикова. Тот был пострижен под ежика и не выглядел на много старше. Его глаза были грустные, и казалось, что у него из них вот-вот потекут слезы.

— Что вы можете сказать о себе? — спросил ведущий.

— Ничего. Видите ли, я ничего не помню. Те воспоминания, что иногда всплывают в моей голове… — тут он замялся, — понимаете, в них нет ни какой логики. То это зеленый автомобиль, то кони, то вообще… Ну, чертовщина какая-то.

— Может, вас, волнует, что-нибудь? Ведь не может быть, чтобы ничего человека не волновало.

— Волнует! — Тут Федор задумался, — Да, меня волнуют два вопроса. Кто я? И где я?

— Ну, на первый мы ответить вам не сможем, если только телезрители не узнают в вас, своего родного, дорогого человека. А на второй, я, пожалуй, отвечу. Вы в России. Ну, или если быть точнее в Москве, в Останкино, а завтра вы возвращаетесь в Череповец.

Анастасия выключила DVD-и. Вытерла слезы. Посмотрела на Сашкова и произнесла:

— Видишь!

Александр кивнул. На душе стало как-то хорошо.

— Во всяком случае, он жив. — Проговорил Шурик, — Это точно Федор. Единственное что для нас неприятно — это то, что он потерял память. Судя по записи события совсем не далекого прошлого. Если судить по аннотации диска, две тысячи шестой год. Передача от тринадцатого февраля, повтор от двадцатого февраля. Выходит отправляться за Федором, мы сможем только в двадцать шестое, двадцать седьмое февраля. Кстати, что там за телефон промелькнул?

— Это телефон Череповецкого филиала программы.

— Значит так, делаем вот что. Отправляемся в Череповец. Там есть одно место, делаем переход в прошлое. Связываемся с телекомпанией и забираем Федора. Слава богу, что документы делать не надо. Вот только почему он в Череповце оказался. Ведь мы в нем были только один раз? Ладно, пойду, подготовлю все к путешествию.

Сказал и вышел из комнаты. Прошел к себе. Достал из письменного стола свои, Федькины и Настины документы. На всякий случай внимательно осмотрел их. Нужно было убедиться, что в них нигде не проскальзывают года, шедшие за две тысячи шестым. Сложил документы в черный дипломат. Вернулся в гостиную. Анастасия уже была готова.

— По-крайней мере он жив, — повторил Александр, разглядывая девушку. От той барышни, что приехала с ними из восемнадцатого века, почти ничего не осталось. Она как-то за короткий срок «акклиматизировалась» в двадцать первом веке, — Так что спасение это дело двух или трех дней. Ведь нам еще до Череповца добраться надо.