Бесплатный фрагмент - Смотрящий

«…И возрыдали братья и сестры, И пали ниц, И Тьма сошла на Землю, Но Земли той уже не было…»

***

Они снова будут петлять среди безлюдных темных кварталов защитной Зоны, в брошенной кем-то полуразбитой машине. Заметать следы, чтобы оторваться от предполагаемого «хвоста», хотя оба знают, что сюда по доброй воле не ступит ничья нога. Снова поначалу это будет веселить их, добавлять огня в истосковавшиеся души, чтобы потом высветить изнутри все потаенное, сломать все границы, переплавить их двоих в одно целое, наделив иллюзией вечности. А затем — сжечь в пепел, что медленно осядет куда-то вниз, в темноту, оставляя после себя лишь знакомый привкус дымной горечи.

Потом он, как обычно, встанет у окна, глядя на пустые мертвые здания, режущие своими крышами черный горизонт. Где-то там, в вечной ночи остался Город с его вечными фонарями и негаснущими окнами небоскребов. Мерно пульсирующая жизнь, из которой они двое выпали на мгновение, и куда вернутся вскоре.

А пока они здесь, в одном из брошенных домов, что тянутся вдоль Периметра, в пустой холодной квартире. Она спит на чужом диване, кутаясь в его черный форменный плащ и зябко поводя плечами. А он снова будет смотреть на нее, не думая и не сожалея ни о чем. Просто так.

И даже ее очередной, хоть и очень редкий, внезапный приступ удушья — тоже снова. И неземной ужас в полумертвых глазах. Он успеет ей сделать укол — ампулы с препаратом она всегда носит с собой — и будет качать ее на руках, осторожно вытирая холодную испарину с худенького лица.

Вот и сейчас. Сегодня.

— Прости, Грин, ­– сказала она, придя в себя после того, как подействовал препарат.

— Тебе не за что просить прощения. Это я… Я во всем виноват.

Он резко встал и заходил по комнате.

Она с опаской и настороженностью следила за ним.

— Нам нужно это прекратить, ­– сказал Грин, стараясь не встречаться с нею взглядом.

— Нет. Только не это. Я справлюсь.

— Ты же знаешь, обычным людям не место в Зоне. Я вообще не представляю, как ты здесь выживаешь.

Он подошел к ней и присел рядом:

— Ли́ви, самое страшное для меня — это потерять тебя.

Девушка откинула со лба сбившуюся русую прядь и, слегка отстранившись, твердо посмотрела Грину прямо в глаза:

— Это происходит со мной и за пределами Зоны. Там. В Городе… Со мной и еще с сотнями, а может, с тысячами людей. Но у них нет этого препарата.

Помолчав, она тихо добавила:

— Я случайно услышала, как отец говорил по телефону. Ему докладывали. Т-синдром распространяется по Городу как эпидемия. А с производством «сакуры» возникли проблемы… Я боюсь, Грин. Что-то грядет. Что-то страшное.

Грин снова обнял девушку, будто пытался защитить от неведомой опасности. И промолчал.

Если он скажет, что его тоже одолевают подобные предчувствия, то вряд ли это утешит Ли́ви.

Грину не раз приходилось видеть, что делает с людьми Т-синдром. Сначала человек впадает в ступор, буквально каменеет в любой позе, застигнутый приступом врасплох. На побелевшем неподвижном, как маска, лице, живут только одни глаза, которые словно видят нечто, в принципе несовместимое с человеческим бытием. И Бытием вообще. И это нечто находится внутри самого человека.

Потом — полная остановка дыхания.

«Такое ощущение, что я просто не умею дышать, — рассказывали те счастливчики, которым удавалось пережить приступ, — и никогда не умел раньше. И что у меня вообще нет легких…».

Сперва это происходило только с учеными, техническим персоналом и теми, кто занимался исследованиями Тьмы, работал в непосредственной близости от Барьера. Ситуация сложилась столь критическая, что поставила под вопрос само строительство Периметра. Стройка возобновилась только после того, как японский ученый разработал препарат, блокирующий приступы. Имя этого ученого уже давно кануло в лету, но название «сакура», которым поначалу окрестили препарат, так и осталось в ходу у сотрудников Службы Периметра.

«Сакура» всегда была в большом дефиците. А если Т-синдром продолжит распространяться и дальше, последствия могут быть самыми тяжелыми.

Только Грин и такие, как он, люди с особенными врожденными качествами, природа которых до сих пор не изучена, могут чувствовать себя в безопасности. Он — Смотрящий в Темноту. Элита. Избранный и отверженный одновременно.

***

— Сегодня для вас — особенный и великий день! — сенатор То́нго обвел взглядом огромную аудиторию и сделал полагающуюся моменту паузу.

Его взор, сияющий и одновременно суровый, взыскательный, наводил на собравшихся почти священный трепет.

— Вы уже не курсанты. Вы — полноценные сотрудники Службы Периметра. Позади долгие и непростые времена учебы, теоретических исследований и практических испытаний. Не все прошли этот тернистый путь. Но если вы здесь, я знаю, вы — лучшие из тех, кто выбрал этот жертвенный путь служения человечеству.

Сенатор стоял на ярко освещенной площадке, в самом центре зала, устроенного подобно амфитеатру. Трибуны, расходящиеся от него во все стороны, были заполнены до отказа. Верхние ряды занимали простые зрители, средние — почетные граждане Города и руководители департаментов. Ближе всех к оратору, в самом низу расположились выпускники Академии, двести пятьдесят юношей и девушек в черной парадной форме с золотыми нашивками.

— Я уверен, — продолжил сенатор, — что никто из вас не пожалеет о сделанном выборе, как не пожалел об этом профессор Карпинский. Величайший ум Нового времени, пытливый и бесстрашный исследователь, он в самый критический момент, не задумываясь, пожертвовал своей жизнью ради всеобщего блага.

Включились дополнительные прожекторы и осветили висевший над головой сенатора огромный портрет пожилого человека с усталым лицом, мягкой улыбкой и трудноразличимым выражением глаз, спрятавшихся под кустистыми седыми бровями.

По трибунам прокатился неясный гул: все встали, чтобы почтить память героя.

Грин наблюдал за происходящим со стороны и с некоторым равнодушием. Впервые он оказался здесь, в числе выпускников Академии, много времени назад. Тогда сердце его тоже учащенно билось в груди, стесненной новым черным мундиром, но со временем эмоции притупились. Ничто с тех пор не изменилось в торжественной церемонии. Да и речь сенатора повторялась каждый год буква к букве. Грин выучил ее почти что наизусть.

Он пришел в Академию не по зову сердца. Судьба сама выбрала его, наделив от рождения особым даром — без риска для здоровья и жизни смотреть в Темноту. Смотреть и видеть то, что не могли обнаружить даже самые чуткие и совершенные приборы. Таких, как он, Смотрящих — единицы. Они на вес золота. Самое главное подразделение Службы, призванной обеспечивать безопасность города, окруженного Темнотой.

Тьма — катастрофическое последствие рискованного научного Эксперимента — пала на Город очень давно, много поколений назад. Суть и цель того Эксперимента до сих пор держатся в тайне и известны лишь ограниченному числу лиц. У Смотрящих была предпоследняя перед наивысшей степень доступа к секретной информации, что требовали условия их работы. Больше знали только сенаторы и сам Господь Бог. Для остальных же людей современная история человечества, которая начала свой отсчет с Эксперимента, преподносилась в виде мифологических образов.

Просто однажды весь прежний мир исчез, и остался только Город. Небытие обрело реальное физическое существование в виде Тьмы, обступившей руины прежней цивилизации. Тьма была везде: и справа, и слева, и сзади, и впереди. И наверху, над головой.

Первые поколения блуждали во Тьме, и не все пережили те времена. Но нашлись герои — ученые и энтузиасты-исследователи, которые, жертвуя собой, изучали Тьму. Они создали новые технологии сдерживания, построили Периметр. И Тьма отступила. Выжившее на небольшом пятачке человечество возблагодарило судьбу за выпавшие на его долю испытания. И теперь…

— Теперь, — сенатор Тонго перешел к заключительной части своего выступления, — мы в полной мере можем оценить весь смысл тех бесценных даров, которыми щедро вознаградила нас судьба. Окруженные Тьмой Небытия, мы почувствовали всю остроту и полноту жизни. Лишившись внешнего мира — обрели душевный покой подобно тому, что испытывали до рождения, защищенные от неведомых опасностей надежной стеной материнского чрева. Мы обрели подлинную Свободу, Свободу от страха неизвестности. Наш мир — исчезающе малая точка во Тьме Небытия, но он знаком и изучен так хорошо, что по нему можно передвигаться с закрытыми глазами. Каждый уголок его обжит и обустроен. Мы победили нищету и голод, болезни и преступность. Мы знакомы друг с другом в лицо. И лица наши светлы, помыслы чисты, а сердца преисполнены радости. О, как несчастен ребенок, с муками исторгаемый из материнского лона во внешний мир, полный опасностей. И как счастливы мы, избранные, обретшие свой дом, который принял нас в свои объятия навеки!

Сенатор покинул трибуну под бурные аплодисменты. Зазвучали первые аккорды гимна Академии, которым и завершилась официальная часть выпускного вечера. За ней так же неизменно последовало более неформальное мероприятие — изысканный фуршет для узкого круга избранных лиц.

Как руководитель департамента Смотрящих, Грин тоже относился к числу избранных, и по статусу ему полагалось вести хотя бы подобие светской жизни. Тяготясь этой обязанностью, он лишь для вида прошелся среди столов, перекинулся с некоторыми гостями парой-другой фраз и собрался уже уходить, когда его остановил голос сенатора:

— Ну как, Вы довольны своими курсантами?

Грин обернулся и едва сдержал эмоции — рядом с сенатором Тонго стояла Ли́ви и спокойно улыбалась.

Сегодня она была особенно хороша, в красном лаконичном платье и ожерелье «Дыхание Тьмы» от новомодного дизайнера. Высоко подобранные пепельные кудри слегка золотились под светом ламп, подчеркивая бледность и хрупкость шеи. Грин поневоле залюбовался ею, но быстро взял себя в руки.

«Что она здесь делает?» — озадаченно нахмурился он, отвечая на рукопожатие Тонго.

— Позвольте Вам представить мою дочь, Ли́ви, — сказал Тонго, указывая жестом на девушку. — Она сегодня впервые на подобном мероприятии.

Странно, но только сейчас Грин обратил внимание, насколько Ли́ви не похожа на своего отца, плотного высокого мужчину с крупными, словно рубленными чертами лица и гладко зачесанными назад иссиня-черными набриолиненными волосами.

«Мы же договаривались не оказываться вместе на публике!» — Грин взглядом послал девушке замечание, а вслух произнес:

— Рад знакомству, — и слегка поклонился.

— А я представляла Смотрящих иначе, — сказала Ли́ви, кокетливо наклонив голову на бок.

— И как же?

— Я думала, что у них очень бледная кожа и глаза, горящие в темноте красным огнем. Как у вампиров. А правда, что у всех Смотрящих рыжие от рождения волосы?

— Нет, — слегка смутился от подобного напора Грин, — они рыжеют и выцветают после.

— Рыжий — это немного несерьезно, — девушка слегка надула губы, словно в мимолетном капризе. — Но несмотря ни на что, у Вас очень мужественный вид. Я бы даже сказала, героический! Правда, папа?

И она, как ни в чем не бывало, опять расплылась в широкой улыбке.

«Не заигрывайся!» — снова метнул взгляд на девушку Грин, но сенатор расценил его хмурый вид иначе.

Жестом предложив дочери продолжить общение с другими гостями фуршета, То́нго отвел Грина в сторону, туда, где меньше людей и шума. Судя по всему, у него назрели к Смотрящему непростые вопросы. И их обсуждение требовало полного уединения.

Так и оказалось.

— Ну, и как Вам Ваши воспитанники? Вы довольны курсантами? — начал сенатор издалека.

— Да, конечно. Как всегда, на высоте. Благодаря Вашей поддержке наша Академия…

— Это все понятно, — прервал сенатор с легким нетерпением. — Меня волнует другое. Статистика указывает, что среди курсантов становится все меньше Смотрящих. Есть ли у Вас свои личные соображения по поводу причин?

Они медленно двинулись в сторону широкой прозрачной двери, ведущей на веранду. Грин, пользуясь моментом, обдумывал, как лучше преподнести сенатору то, что особо беспокоило его последнее время. Смотрящих действительно стало меньше. И не потому, что престиж службы упал. Врожденные способности Смотрящих отслеживались и фиксировались еще в раннем возрасте, так что судьба таких детей решалась заранее. Перспектива для них была одна — работа в Службе Периметра.

— У меня нет в достаточном объеме данных для интерпретации, — уклончиво ответил Главный Смотрящий, когда они вышли на веранду, оставив позади шумные освещенные помещения, — но создается впечатление, что их стало меньше рождаться.

То́нго, прищурившись, созерцал открывшийся городской пейзаж. В сумерках вечной ночи Грин не мог различить выражение лица своего собеседника.

— Может быть, департамент отбора не справляется со своими обязанностями? — предположил, помолчав немного, сенатор. — Может, нужны новые технологии фильтрации?

Грин отрицательно мотнул головой:

— Мы контролируем их работу. Они и так на пределе возможностей. Никто из родившихся Смотрящим не может уклониться от службы. К тому же для таких, как мы, смотреть — это первая жизненная необходимость, первая потребность почти на генетическом уровне.

— И как давно прослеживаются подобные неутешительные тенденции?

— Третье поколение дало подтверждение устойчивому снижению.

Сенатор резко повернулся к Грину:

— Когда Вы собирались сообщить мне об этом?

— Я направлял отчеты по инстанциям, согласно регламенту. Видимо…

То́нго слегка смягчился:

— Теперь Вы можете отчитываться непосредственно передо мной, напрямую. В любой момент, когда сочтете нужным.

Грин слегка наклонил голову:

— Разрешите покинуть зал? Сегодня выдался сложный день.

— Конечно. Отдыхайте… Кстати, — сенатор сжал локоть Смотрящего, придержав его на несколько секунд. — Вы, кажется, дружили с профессором Карпинским? Что он думал о последних тенденциях? Вы случайно не в курсе?

— Не знаю, — сухо ответил Грин. — Наши отношения были сугубо деловыми.

***

Золотисто-персиковый цвет окрашивает вечером западную часть небосклона. Потом он сменяется на багровую дымку. На ее фоне отчетливо видно солнце — огромный, немного сплющенный светящийся диск, плавающий у самого горизонта. Ему вслед несутся по автостраде, мерно гудя, тысячи усталых машин. Все погружается в оранжевый туман угасающего дня. Все пахнет солнцем: и кожа загорелых рук, уверенно лежащих на руле, и пыль на ветровом стекле, и ветер автострады, влетающий в окно разогретой за день машины. Ветер рвется и мечется по салону, жаркий и пряный… И ты сливаешься с этим ветром, с этой скоростью и безграничным простором…

Грин вынырнул из сна, будто из омута, с часто и тревожно бьющимся сердцем.

Сон ли это? Разве может сниться то, что не видел никогда? Карпинский утверждал, что это возможно. И что это не просто сны, а память, передающаяся через поколения, и живущая в нас по-прежнему на клеточном уровне.

Грин встал, не включая свет, в несколько шагов пересек небольшую комнату и остановился перед приборной панелью, отливающей темно-фиолетовым глянцем. Помедлив немного, выбрал клавишу с зеленой светящейся надписью «со́ма». С легким музыкальным звоном открылось небольшое углубление, в котором появился стакан с молочно-голубоватой жидкостью.

Отпивая сому маленькими глотками, Грин направился к окну. Пять шагов туда и пять обратно — неслыханная роскошь свободного жилого пространства для одинокого мужчины. Большинство населения живет в гораздо более стесненных условиях. Но ведь он — не большинство. Он — руководитель Департамента Смотрящих, один из тех, от кого зависит безопасность всех выживших людей.

С высоты сто двенадцатого этажа ему хорошо был виден Периметр, окруживший кольцом весь Город. Там, у самого горизонта мелькали голубоватые всполохи света, что возникали при контакте оборудования с границей Тьмы. На фоне их сияния четко выделялись силуэты высотных зданий, похожих на гигантские черные сталагмиты. Они переливались искрами миллионов окон, гаснущих и вспыхивающих заново. Ничто не менялось в этой картине, ни в какое время. Ибо не было уже ни дня, ни ночи. Ни времен года. Одна сплошная Тьма.

Странный Город. Странный образ жизни. Невероятные научные достижения в области изучения Барьера, контроля рождаемости, строительства жилых зданий, технологий замкнутого цикла и разработки новых материалов сочетались здесь с явной стагнацией по многим другим направлениям.

Перестала работать спутниковая связь. Сигналы немногочисленных уцелевших сотовых вышек отражались от Барьера и искажались до неузнаваемости, поэтому обычные мобильные телефоны быстро вышли из употребления. Только небольшой круг ответственных лиц мог пользоваться устройствами, работающими на принципиально иной основе. Но название за ними осталось прежнее — телефон. Подвергся значительным изменениям и межсетевой протокол, регулирующий обмен данными между компьютерами и серверами.

В условиях хоть и большого, но все же ограниченного пространства постепенно отпала потребность в развитии транспортных средств и средств коммуникаций. Общая протяженность дорог в Городе не менялась и не изменится никогда. Так какой смысл в том, чтобы завтра стараться проделать быстрее тот же самый путь, что и сегодня, если это никаким образом не повлияет ни на общее положение дел, ни на твою собственную жизнь?

Так проявляются некоторые особенности абсолютно замкнутых систем. Смотрящий ничего не понимал в столь тонких материях. Но он слышал, как рассуждал об этом профессор Карпинский.

Сегодня Грин впервые нарушил служебные инструкции и утаил важный факт — на самом деле он был хорошо знаком с профессором, и их беседы порой выходили далеко за рамки технического регламента. Грин сам не понимал, как это вырвалось у него в беседе с сенатором. А главное — почему? Ведь при особом желании уличить Грина во лжи не представляло особой сложности.

Профессор был последним из тех, кто стоял у истоков Эксперимента, и единственным, кому удалось выжить в ходе массовой паники, беспорядков, актов мародерства и жестокой агрессии немногочисленного населения в адрес ученых, устроивших эту катастрофу. Когда волнения стихли, и пришедшие к власти структуры начали наводить порядок, оказалось, что уничтожены почти все материалы и данные об Эксперименте. И единственным живым носителем бесценной информации стал тогда еще совсем юный аспирант Карпинский. Полуживой, одичавший, он прятался в заброшенных районах, граничащих с Барьером, когда его случайно обнаружили волонтерские патрули.