Бесплатный фрагмент - Смазка для властного

Рассказ 1. Толстушка и два близнеца

Два красавчика-близнеца с распахнутыми белыми рубашками стояли передо мной. Воздух между нами казался густым и сладким, как сам крем. Я замерла, не зная, на ком остановить взгляд, чувствуя, как учащенно бьется сердце. Риск был безумным, но от этого лишь сильнее кружилась голова.

Что бы увидели их девушки модельки, если бы заглянули сейчас в эту подсобку? Что толстенькая невысокая дамочка за тридцать в белом кружевном передничке, сгорая от смущения, но и от странной, окрыляющей смелости, допустила шалость. Что она, склонившись, сжала в ладонях упругие бицепсы и уткнулась пылающим лбом в воротники стильных поло на загорелых шеях двух близнецов.

— Ммм, какой у тебя пылкий нрав!

Он легко шлёпнул меня по бедру, и я взвизгнула не от боли, а от неожиданности и щенячего восторга, который пульсировал где-то глубоко внутри. Но, наверное, надо рассказать, как я тут оказалась?

В эту подсобку бы меня никогда не пустили, если бы не звонок от моей подруги, которая недавно устроилась в мэрию:

— Ало, Марин, в эти выходные хочешь со своими пирожными приехать на ярмарку в «Алиманию»?

— Это тот новый котеджный посёлок, где живут только одни Москвичи?

— Ну да, надо же их как-то развлекать. Нужен наш местный колорит и твои пирожные, которые и так уже на весь Ставропольский край славятся.

Я облизнулась, потому что как раз в этот момент «химичила» новый убойный рецептик для своего тг канала с фисташкой, кориандром и густым бисквитным кремом.

— Хм… а красавчики с прессами там будут?

— Тебе в новом ДДиксовском фитнес клубе их мало?

— Ой, ты ж меня знаешь, я девушка свободная, изобильная и мне всегда всё мало, — игриво заявила я подружке, чтобы набить себе цену. Обожаю устраивать шоу со всеми своими парадно-выходными кастрюльками, мисочками, блендерами и планетарными миксерами, но… еще больше я любила, когда меня уговаривают приехать…

— Ну если сможешь отбить красавчиков у длинноногих московских стерв с покер фейсами, то — будут, — даже через телефонную трубку я слышала, как Олеська саркастично закатила глаза. Она не верила в меня, а я напротив… была настроена по-боевому…

— Подходите подходите, это не бесплатно, но мэрия уже за все заплатила, берите!

Я хлопотала над своим стендом на ярмарке, хитро высматривая идеальные мужские фигуры, которые можно было бы «испортить» моими эксклюзивными кексами, капкейками, брауни, блинчиками, сырниками… ой, я до бесконечности могу перечислять.

Дети обожали меня на таких мероприятиях и кружили вокруг, так что их либо надо было отгонять, либо сразу вызывать медиков, которые будут откачивать их от обжорства.

Моя лавка сладостей славилась на весь край, а я уже тратила сверх прибыли на наряды.

Сегодня я предстала перед публикой в образе баварской пряничной хозяйки таверны: кружевной передник поверх платья с глубоким декольте, идеально подчеркивающим мою пышную грудь. Я девушка плюс сайз. И я умею не только «готовать», но и «подавать».

Я сверкала ясными глазами в ожидании нужных «ингредиентов» для интересного вечера. И вот за всей этой кутерьмой из бестолковых молодых мамаш появились они…

Четыре силуэта: два строгих мужских двухметровых спортсмена с торчащими на выправленной армейской осанке короткостриженными головами и под руку у них такие же стройные девочки-бикинистки.

— О, давай возьмем! — загорелись глазки у одного из красавчиков при взгляде на мой аппетитный ассортимент.

Его спутница с длиннющими до попы волосами и противозачаточным личиком скорчила такую физиономию, что Сидни Суини по сравнению с ней просто — икона приветливости, и брезгливо отвернулась.

«Бикинистка», — подумала я, смерив её торжествующим взглядом. — «Эту мы устраним при помощи сахарной бомбы из блинчиков с бананом и нутеллой, а вторая?»

Разглядывая вторую пару, я немного офигела. В бежевом шерстяном поло, изящно утягивающем и без того рельефную фигуру второго парня, красовалась точная копия первого. Я даже несколько раз пробежалась глазками туда-сюда. Это что вообще такое? Сбой в матрице?

Братья-близнецы! Да они похожи больше, чем две пьяные вишни на моих «графских развалинах»!

Я аж прикусила губу и сложила бровки домиком, ощущая, как что-то теплое и трепетное сжимается у меня глубоко в груди… Ух… Кажется, за всей этой готовкой и сборами на ярмарку я забыла, каково это — быть желанной.

Вторая девушка, казалось, была выточена из холодного мрамора московского метро. Длинные пепельные блонд-волосы, отглаженные до стерильного состояния, идеальный макияж без единой лишней черты и взгляд, который изучал мои кондитерские сокровища так, будто разглядывал недельную плесень в забытой перед отпуском кружке с кефиром.

Однако мой опытный взгляд следил и за другими важными моментами: колец на безымянных пальцах не было, значит, мужчины юридически свободные, а мне с моими серьёзными намерениями именно это и важно.

Мы встретились глазами с одним из красавчиков, и я почувствовала себя пойманной. Впрочем, учитывая глубину его голубых глаз, — я была не против.

Вблизи стало ясно, что обе девушки не просто идут под руку со своими роскошными избранниками, а держат их наманикюренными ноготочками.

Огненная страсть

Блондинка покачнулась на пятнадцатисантиметровых шпильках и молча поднесла к губам тонкую, как игла, сигарету (хотя курить на ярмарке было запрещено), но даже не попыталась ее закурить. Просто жест. Жест презрения ко всему этому «провинциальному колориту».

— Артём, не надо тут всякой дешевки, — строго выразилась она своему спутнику голосом, от которого карамель в моих корзиночках застывала тверже. — У тебя через неделю фотосессия для «GQ». Углеводы — это яд.

Мой Артём (я мысленно уже назвала его своим) лишь усмехнулся, обнажив идеально ровные белые зубы. Его взгляд скользнул по моему декольте, задержался на щечке, выбившейся из-под кружевного чепчика, и вернулся к пирожным.

— Расслабься, Лика. Один макарунчик вселенскую катастрофу не устроит. Отработаем в спортзале!

Его брат-близнец, тем временем, уже склонился над витриной со штруделями.

— А в этом розовом что внутри? — спросил он, и его пассия, та самая Ставропольская Сидни Суини, фыркнула.

— Толя, серьезно? Это же сахарная вата с блестками. Для детей и колхозанок.

Толя — Артем… Артем — Толя. Соображала я. Как их они не путают? Они же похожи как ванильные вареники в тарелке у меня за завтраком! Я почувствовала легкое головокружение.

— Для сладкоежек с отменным вкусом, — парировала я, выдвигаясь из-за прилавка во всей своей контрастно-пышнотелой красе. Мой передник забавно затрепетал на ветру. — Розовый — клубничный мусс на белом шоколаде, с малиновым конфитюром внутри и хрустящим слоем печенья внизу. А блестки — съедобные. Проверено лично.

Я подмигнула Толе, пока его драгоценная мумия не видела. И провела пальчиком по щеке, на которой под золотистым локоном были точно такие же блёстки.

Я посмотрела прямо на Толю, а потом перевела взгляд на Артема. Вызов. Приглашение. Мол, кто из вас, сильных мужчин, осмелится?

— Дайте два, — почти одновременно сказали они, и это было так неожиданно и приятно, что у меня затряслись коленки.

— И ещё брауни, — добавил Артем, бросая вызов ледяной Лике.

— А я хочу тот торт! — вдруг пискнула вторая девушка, указывая длинным маникюром на мой фирменный шедевр — «Малиновый Наполеон с пралине из грецкого ореха», многослойный шоколадный торт с вишневым ликером и взрывной карамельной прослойкой.

— Варя, ты с ума сошла? В этом полторы тысячи калорий! — аж побледнела Лика.

— А из меня сегодня этот спортсмен выбил три тысячи перед завтраком, — Варя самодовольно выпятила точеный подбородок.

Пока я, стараясь не дрожать от волнения и запаха денег, укладывала их заказ в фирменные коробочки, между парами разгорелся тихий, но жаркий спор о калориях, глютене и моральном облике. Близнецы лишь переглядывались и ухмылялись, явно получая удовольствие от того, как я ставила на место этих столичных недотрог. Я почувствовала свой шанс.

— Ох, гости дорогие, — томно выдохнула я, поставив перед ними огромную коробку с тортом. — Такой деликатный десерт… Есть его нужно сразу, пока карамель хрустит, а бисквит не заветрился. Но у меня, видите ли, нет ни одного свободного столика…

Я широким жестом обвела переполненную площадку у моей палатки, где действительно яблоку негде было упасть.

— И что предлагаете? — спросил Артем, и в его глазах промелькнул такой знакомый, такой желанный огонек. Он все понял. И не тупил… Куклы смотрели в другую сторону, где ведущий объявлял главного ярмарочного гостя, и их телефоны для селфи уже чесались.

— А у меня есть маленькая подсобочка сзади, — сказала я, притворно смущенно опустив глаза на свою пышную грудь. — Там прохладно, тихо… и можно… распаковать всё по-нашенски, по-семейному. Без посторонних глаз.

Наступила пауза. Лика и Варя уже визжали, встречая Нелето, прыгавшего по сцене как ростовая кукла стриптизёра. Но в глазах близнецов читался азарт и радость остаться наконец-то без них с женщиной, которая смотрела на них с неподдельным интересом и теплотой.

— Почему бы и нет? — сказал Толя, первый сломав ледяное молчание. — Гоу, только быстро!

— Веди, хозяюшка. Покажи свою… подсобку.

И вот мы втроем оказались в тесном, пропахшем ванилью и шоколадом помещении. Я только успела закрыть дверь, как сделав вид, что поскользнулась на пролитом креме (а кто его пролил — большая загадка), я с легким визгом потеряла равновесие и упала прямо между ними. Мои руки инстинктивно потянулись к их напряженным, как тетива, бицепсам.

— Ой, простите! Я вся в креме…

— Ничего страшного, — прошептал Толя прямо у моего уха, а его рука легла на место, где когда-то у меня была талия. — Мы поможем… убрать.

И все завертелось.

Под предлогом «уборки» сладкой катастрофы, руки близнецов, сильные и уверенные, стряхивали с моего передника крошки, а я, затаив дыхание, ловила смешанный аромат мужского парфюма, шоколада и собственного безумного волнения. Их дыхание стало тяжелее, и эта близость, этот шепот в полутьме наполняли меня незнакомым, опьяняющим чувством.

— Мне нравится твоя дерзость, — тихо сказал Артем, и его палец, смазанный фисташковым кремом, нежно прошелся по моей щеке. Я замерла, чувствуя, как по коже бегут мурашки.

Прямой, открытый взгляд Толи заставил сердце ёкнуть. В его глазах читалась та же настороженная увлеченность, что и во мне. Это было страшно и невероятно.

— Тише, хозяюшка, — прошептал Артем, мягко прижимая меня к стеллажу с банками варенья, которые едва звякнули. — А то вся ярмарка узнает, какая ты… рискованная.

— А вы к нам заездом или совсем переехали?

— Мы купили таунхаус в «Алимании» и теперь будем жить у вас в крае… тут солнца больше…

— И встречаются интересные экземпляры, — улыбнулся один из близнецов, и в его глазах я увидела не похоть, а живой, настоящий интерес.

И в этот момент, глядя в их почти одинаковые, теперь уже не темные от страсти, а светящиеся азартом и любопытством глаза, я поняла, что мой план сработал иначе, чем я задумывала.

Сахар, специи и щепотка безумия… Но получился не десерт, а начало истории.

А две стервозные москвички так и остались раздраженными статистками, пока два красавчика-близнеца… стали моими первыми гостями в новом, неизведанном мире.

И вечер, полный обещаний, только начинался…

Рассказ 2. МЖМММ в мужском купе поезда

Я сижу сейчас в тихом, безопасном кабинете. Кожаное кресло, запах книг, внимательный взгляд психолога Саманты через ее толстые красивые очки. Она стильная. И именно её взгляд помог мне понять кое-что…

И да, я понимаю, как это звучит со стороны. Но я прошу — выслушайте до конца. Чтобы понять тот вывод, к которому я пришла. Ведь исповедь — это не только то, что случилось, но и осознание, которое пришло позже. Слова, которые были не менее весомы, чем прикосновения.

Всё началось с глупой ошибки. Я открыла дверь в купе, убежденная, что это моё. Но вместо соседок-женщин меня встретили четыре пары мужских глаз. Четверо парней, молодых, сильных, с той особой расслабленной уверенностью, которая заполняет пространство до краев.

Меня как жаром пахнуло. Как из бани, знаешь. Уффф!

В воздухе купе висела дымка не то походной усталости, не то легкого возбуждения от выпитого.

— Опа, — медленно сказал тот, что сидел спиной к движению, брюнет с внимательным, изучающим взглядом. — Смотри-ка, гости. Заблудилась, красавица?

Голос у него был низкий, бархатный, но в нем слышалось железо. Меня охватила паника. Я пробормотала что-то вроде «ой, извините, не туда» и потянулась к ручке.

— Да куда же ты? — Дверь мягко, но неотвратимо придержала ладонь другой, темноволосый, с щетиной и смеющимися глазами. Он не встал с нижней полки, лишь вытянул руку, блокируя мой выход. — Как раз свободное место освободилось. Судьба.

Он указал взглядом на место на нижней полке рядом с другими мужчинами.

Я замерла в проеме, чувствуя себя на сцене под софитами.

— Давай, проходи, не загораживай свет, — сказал четвертый, тот, что у окна, блондин с хищным, но открытым лицом. — Мы не кусаемся. Если только не попросишь.

Все тихо рассмеялись. Это был не злой смех, а… интимный. Как будто я уже стала участницей их какой-то внутренней шутки. И я, скованная нелепостью положения, сделала шаг внутрь. Дверь щелкнула за моей спиной.

Так я осталась. Их энергия обволакивала меня с первой минуты. Темноволосый и плечистый, тот, что у двери, представился Артемом. Блондин с аристократичными чертами лица у окна — Сережей. Тот, что молча наблюдал со спортивными ногами, вытянутыми через все купе, — Игорем. Четвертого звали Максим, он оказался самым молчаливым, но его взгляд был самым тяжелым, физически ощутимым, словно он самый злой и строгий из них.

— Ну что, Аня, — сказал Артем, отхлебывая из пластикового стаканчика. Он сразу взял мое имя, как ключ. — Рассказывай, от кого такая прелесть в мужское купе сбежала?

— Я просто ошиблась номером, — проговорила я, усаживаясь на краешек свободной полки, сжимая сумку на коленях как щит.

— Ошибка — это высшая форма предопределения, — философски заметил Игорь, не отрывая от меня глаз. — Ничего в жизни просто так не происходит. Особенно в поезде. Здесь пространство сжимается, время искривляется. Правила… размываются.

Поезд уже во всю стучал колёсами на стыках, словно подтверждая его слова.

— Правила она, может, и любит, — вступил Сережа, его голос был похож на медленное поглаживание. — Смотри, как зажалась. Прямо фарфоровая статуэтка. Боится, что треснет.

— Может, не боится, а ждет, чтобы её правильно взяли, — парировал Артем. Его нога в дорогом кроссовке случайно задела мою. Я не отдернула свою. — Чтоб не за хрупкость, а за… силу внутри.

Их слова вились вокруг меня, как дым. Они не спрашивали, кем я работаю, откуда еду. Их вопросы касались только моего состояния здесь и сейчас.

— Тебе часто говорят, что у тебя… запретная энергия? — вдруг спросил Игорь, прикуривая. — Такая, знаешь, от хороших девочек, которые на самом деле мечтают быть плохими. Или, точнее, не плохими, а… свободными от этой самой хорошести.

— Я не мечтаю, — выдохнула я, и мой собственный голос показался мне чужим, слабым и лживым.

— Все мечтают, — безжалостно констатировал Сережа. — Просто не все признаются. Даже себе. Вот смотри: ты сидишь, спинку держишь ровно, губы поджала. А глаза… глаза бегают. И щеки горят. Тебе интересно. Страшно, но чертовски интересно, что будет дальше.

Они предложили виски. Я отказалась. Потом — снова.

— Это не чтобы тебя опоить, — сказал Артем, наливая золотистую жидкость в чистый стаканчик. — Это чтобы тебе с нами было интереснее. А нам — с тобой. Один глоток для сугреву. Для… доверия.

В его улыбке не было угрозы, был вызов. Вызов моей скучной, предсказуемой версии себя. Я приняла его. Огненная дорожка растеклась по жилам, смывая острые грани страха. Потом был еще глоток. И мир стал мягче, пластичнее. Я перестала вжиматься в стенку. Хоть в голове и кружило: «Хватит. Больше не пей»

— Вот, видишь, — Сережа подвинулся, сократив дистанцию вдвое. — Стало веселее. Ты же красивая, когда расслабляешься. А когда напряжена — как будто из себя выпрыгнуть хочешь.

— Может, она и не хочет расслабляться, — голос Игоря резал тишину. — Может, она хочет, чтобы её… заставили не думать. Чтобы сняли с нее эту ответственность за себя. Сказали: «Всё, Аня, сегодня ты не решаешь. Ты просто чувствуешь».

Мое сердце колотилось где-то в горле. Они говорили за меня. Они произносили вслух те полуосознанные мысли, которые я гнала прочь. Это было страшнее и увлекательнее любой грубости. В этом было столько мужской силы. И запахи четырех разных мужчин проникали в меня через раскрасневшийся от алкоголя нос.

— Мы тебя не обидим, — тихо сказал Артем, и это прозвучало не как обещание, а как констатация факта его власти. — Мы тебе… покажем. Покажем тебе тебя саму. Такую, какой ты боишься себя увидеть. Во всей красоте.

Его рука легла на спинку сиденья за моей спиной, почти касаясь плеча. Я не отодвинулась. Его тепло было таким конкретным в этом плывущем мире.

— Она уже не пододвигается, — констатировал Сережа, и в его голосе появились нотки триумфа. — Чувствуешь, Артем? Начинает доверять. Начинает… хотеть нашего внимания.

— Всякая женщина хочет внимания, — сказал Игорь. — Вопрос — какого. Вежливого и безопасного? Или… полного, тотального, без права на приватность мыслей?

Максим, молчавший до сих пор, вдруг протянул руку и прикоснулся кончиками пальцев к моей щеке. Я вздрогнула, но не отпрянула.

— Горячая, — произнес он первое слово. Голос был глухим, будто из-под земли. — Вся в противоречиях. Лед и пламень. Интересно, что перевесит.

Сгорая от желания

Потом было больше виски. Я не смогла остановиться и даже наоборот… Сама предлагала пропустить следующую стопочку…

Стало больше и смеха, который становился всё более глубинным, общим. И моментов, когда границы растворились окончательно.

— Эта блузка тебя душит, — вдруг заметил Артем, его пальцы скользнули к верхней пуговице у моего горла. — Дай-ка я…

Щелчок застежки прозвучал, как выстрел. И я вздохнула, будто мне действительно стало легче дышать. Это было не насилие — это было падение в омут, которого я, сама того не зная, жаждала. Их слова подготовили почву, разрыхлили её, а первые прикосновения стали лишь логичным продолжением диалога, перешедшего на язык тела.

Артем поднял меня — я была невесомой — и уложил на узкую полку. Его тело накрыло меня, тяжелое, реальное, единственная твердая точка в качающемся мире поезда. Где-то над нами я слышала голос Сережи, тихий, назидательный:

— Смотри, как принимает. Видишь? Она не зря сюда «заблудилась»… — язык немного заплетался, но мысли были понятны.

Я зажмурилась, мозг искрился от тактильных ощущений: жар кожи, биение сердца, ритм движения, сливающийся со стуком колес, и этот низкий, обволакивающий гул их голосов, которые теперь комментировали, подбадривали, направляли уже не только меня, но и друг друга.

Это был странный, извращенный сеанс групповой терапии, где лекарством было полное саморазрушение и новое рождение в пламени стыда и наслаждения. Там были все они. Разные. Умелые. В какой-то момент грубоватые, но мужественные, ответственные и изобретательные.

Это было с вниманием ко мне. Хотя некоторые вещи вроде «маски из крема на лицо» я не ожидала.

На следующее утро, оставшись одна в опустевшем купе, я рыдала. Чувствовала себя грязной, использованной, сломанной. Но в ушах, поверх стука колес, ещё звенели их слова: «Запретная энергия», «Покажем тебе тебя саму», «Это её правда». Я носила эту травму в себе годами, как осколок, вокруг которого наросла новая плоть понимания.

Но сейчас, говоря об этом вслух, я вижу иное.

Я не оправдываю их наглость или свое опьянение. Нет. Но та девушка в купе была скована ледяным панцирем страхов: страх оценки, страх быть непривлекательной, страх собственных желаний. Она считала свою чувственность постыдной.

А те четверо… Они этот панцирь взломали. Не только действиями, но в первую очередь — словом. Они создали вербальную ловушку, из которой не было выхода, кроме как вглубь, в себя.

Они взяли меня за руку и провели не столько туда, куда хотели они, сколько в тайне мечтала я сама.

Спустя годы обиды, разочарования в себе и унижения я осознала, что в их действиях не было нарушения моих границ. Я не сказала нет ни разу. Дверь не была заперта и меня никто не удерживал.

Это я хотела представить потом всё так, словно не я была инициатором. Но правда открылась мне теперь. Я не «случайно» постучалась в их купе. Я слышала голоса. Я строила из себя тихоню. Никто не сделал мне никакого вреда. Даже когда мужчины выплескивали всю свою силу по очереди. Разве не за это мы женщины их любим?

Их диалоги были зеркалами, выставленными под таким углом, что я увидела не свое искаженное отражение, а ту самую, спрятанную, жаждущую часть. Они сфокусировали меня на том, что годами ускользало из фокуса: что секс это важная часть социальной жизни девушки. И одинаково вредно заниматься им со всеми и подряд и не заниматься ни с кем вовсе.

Тот опыт не научил меня страху перед мужчинами. Он, как ни парадоксально, научил меня любить в мужчинах эту страшную, прямую силу желания, которая способна снести все декорации.

Я была той декорацией. А они оживили меня.

Я научилась слышать в мужской настойчивости не угрозу, а… предложение. Предложение выйти на новый уровень честности, где тело и его язык важнее тысяч социальных условностей.

Вот и весь вывод, доктор. Иногда то, что выглядит как рана, на самом деле — шов, через который к нам приходит свет. А слова, которые кажутся грязью, могут оказаться тем самым зеркалом, в котором, наконец, видишь свое настоящее лицо.

— Как Вы теперь себя чувствуете, — голос Саманты вернул меня из бесконечного очищающего монолога.

— Я… я не знаю…

— Как вы думаете, как теперь изменятся Ваши отношения с Вашим женихом…

— Я не думаю, что стоит рассказывать ему об этом, но… теперь я поняла, что хочу более открытых отношений с ним. Я смогу дать ему то, что ему как мужчине нужно…

— Я уверена это сделает ваш будущий брак крепче…

— Я… — я заплакала от того как легко она направила меня в мое будущее, которого я на самом деле больше всего хотела… — я думаю я готова завести ребенка… Это ведь нормально, — я плакала, — нормально быть немного беременной на свадьбе?

— Это даже полезно… Вы будете более трезвой в этот важный день…

Мы обнялись и я вышла из кабинета навстречу той жизни, которую всегда хотела.

Рассказ 3. Властный гинеколог. Лишение девственности втроём

Марина знала, что будет больно. Не физически — с этим она смирилась, купив в аптеке самый маленький тюбик обезболивающего геля. Больнее было другое — унизительная процедура «подготовки», которую она провела вчера вечером, глядя на себя в зеркало ванной с таким чувством стыда, будто совершала преступление. Двадцать лет. Пора, твердили подруги. Пора, шептал внутренний голос, когда она видела влюбленные пары в парке. Пора, наконец, перестать быть «странной», «зажатой», «девочкой».

Клиника была приватной, дорогой, с интерьером в бежевых тонах и тихой музыкой, заглушающей любые звуки из-за закрытых дверей. Марина записалась к лучшему — так говорили отзывы. Доктор Сергей Викторович. Специалист по «сложным случаям», чуткий и профессиональный. Она представляла себе седовласого, доброго человека с глазами, как у деда в старых фотографиях.

Доктор Сергей Викторович оказался мужчиной лет сорока пяти, с жесткими, точными чертами лица и руками, которые даже в покое выглядели готовыми к действию. Его взгляд был не добрым, а оценивающим. Он изучал её, когда она робко вошла в кабинет, не как пациента, а как объект, требующий внимания.

— Марина? Проходите, садитесь, — его голос был низким, спокойным, но в нём не было ни капли успокоительной мягкости. Это был голос человека, привыкшего командовать.

Она прошла, села на край стула, сжимая в потных ладонях сумку.

— Я… я по поводу консультации. И, возможно, процедуры…

— Знаю, — он перебил её, не глядя в бумаги. Его глаза продолжали анализировать. — Боитесь?

— Немного.

— Это нормально. Страх — признак уважения к процессу. Глупость — это когда не боишься, — он откинулся на спинку кресла. — Расскажите, почему именно сейчас? Что привело вас сюда?

И она рассказала. О давлении среды, о желании «быть как все», о глупой, детской мечте, чтобы первый раз был не с кем попало в пьяном угаре, а… правильно. Осознанно. Она говорила сбивчиво, краснея, а он слушал, не двигаясь. Когда она замолчала, в кабинете повисла тишина, которую нарушал лишь тихий гул кондиционера.

— Осознанно, — повторил он, и в его голосе прозвучала тень чего-то, похожего на иронию или понимание. — Интересная формулировка. Осознанность подразумевает контроль. Вы готовы его отдать?

Марина не поняла вопроса.

— Я… я хочу, чтобы всё было правильно. Без боли. Насколько это возможно.

— «Правильно» — понятие растяжимое, — он встал, подошёл к окну, глядя на город. — Сегодня ко мне записаны ещё двое коллег. Мы практикуем комплексный подход к… деликатным случаям. Особенно к первому опыту. Один — анестезиолог, следит за физическим комфортом. Другой — психолог, работает с эмоциональным фоном. Я отвечаю за техническую часть. Это даёт максимальный контроль над ситуацией. Для вас.

У Марины похолодели пальцы. «Трое». Слово прозвучало не как медицинский факт, а как приговор. Как нечто неизбежное.

— Я не думала… что будет несколько…

— Вы хотели «правильно» и «без боли», — он обернулся, и его взгляд стал пронзительным, почти гипнотическим. — Это и есть правильный подход. Страх и боль часто идут от незнания, от потери контроля. Мы этот контроль обеспечим. Полностью. Вам останется только… довериться процессу. Это входит в пакет услуги.

Он говорил о доверии, но в его словах слышалась абсолютная, железная власть. Власть знать, решать, проводить. Марина почувствовала странное головокружение. Страх — да. Но под ним — слабый, предательский ток любопытства. А что, если он прав? Что если это и есть тот самый «контроль» — позволить всё решить профессионалам? Снять с себя этот груз выбора, стыда, ожиданий?

— Они… они здесь? — тихо спросила она.

— В соседнем кабинете. Ждут моего сигнала, — ответил доктор. — Решение за вами, Марина. Вы можете встать и уйти. Или можете довериться нам. Вам решать.

Фраза «вам решать» была самой страшной ложью во всей этой беседе. Потому что выбор уже был сделан. Он был сделан в тот момент, когда она переступила порог этой клиники, заплатила немыслимую сумму и сказала вслух своё желание — перестать быть девочкой.

Её молчание стало ответом.

Сергей Викторович кивнул, как будто так и знал, и набрал короткий номер на телефоне.

— Готовьтесь. Пациентка согласна.