Бесплатный фрагмент - Слёзы Богов

Предисловие

В стародавние времена, задолго до появления человечества и даже динозавров, до первого из пяти известных массовых вымираний, на Земле проживали три народа, совсем непохожие на нас, так как внешне больше напоминали скорее приматов, от которых отличались не только поведением, но и наличием разума. Одежд те существа не носили, так как были покрыты шерстью; ростом достигали три метра, а весом — до трехсот килограмм. Несмотря на внушительный размер, они считались одними из быстрых и сильных существ, обитавших тогда еще на молодой планете. Давайте называть их людьми, ведь возможно они были нашими далёкими предками. Кто знает?

Так вот, эти люди отличались невероятной мощью, смелостью, и в большинстве случаев жестокостью и беспощадностью по отношению к своим врагам и жертвам. Слов «милосердие» и «сострадания» для них словно не существовало. Странно, но даже при отсутствии сопереживания, три народа жили в мире и согласии. Ведь в их памяти еще сохранились воспоминания о времени, когда они составляли единое целое. История умалчивает причины, которые привели к их разделению. Никто не сможет с уверенностью сказать точное место появления самых древних мыслящих существ, так как планета сильно изменилась с тех пор. Рискнём предположить, что изначально населяли они равнинные местности. Затем произошло нечто необъяснимое, и часть племен ушла в лес — с тех пор ее стали называть «лесным народом». Спустя некоторое время другая часть отделилась и отправилась в горы. Ее представителей прозвали «горным народом», а оставшаяся группа получила двойное имя «полевого и равнинного народа» (полевыми их величали лесные жители, а равнинными — горные). Мы будем именовать их степными племенами или степным народом, именно так, как они сами себя называли. О том периоде жизни известно очень мало, так как сведения сохранились весьма скудные. По этой причине повествование начнётся со времени появления на свет первого степного царя по имени Акиус, при правлении которого слово «мир» вышло из обихода всех трех народов и было заменено новым понятием «война». Но давайте сначала познакомимся с укладом жизни каждого народа, чтобы понять, что они из себя представляли.

Степной народ был не только самым многолюдным, но и самым развитым из трёх существовавших. Он создал множество орудий труда. Племена занимались охотой, земледелием, рыболовством и другими промыслами. Устоявшиеся традиции и разделенный на диалекты единый язык объединял сотни племен, раскинувшихся на маленькие или далёкие расстояния друг от друга. Каждое племя насчитывало от ста до тысячи человек и занималось тем трудом, которое выбрали для себя его предки, пользуясь дарами природы. Одни промышляли исключительно ловлей рыбы, другие — охотой, третьи — скотоводством, четвёртые — возделыванием земли, пятые — созданием орудий. Всего не перечислить. Единого правителя у степных племен не существовало, но связывал их в единое целое так называемый «Совет Вождей», состоявший исключительно из женщин пожилого возраста. Они были единственными, кто доживал до своей естественной смерти. Всех остальных, достигавших рубеж в сто лет (60 лет по современным меркам), почётно приносили в жертву божествам или умерщвляли. Каждое племя чтило собственный пантеон богов, которых могло набраться огромное количество, но всех объединяла единая Верховная Богиня Вернаусия, являвшаяся, согласно поверьям, матерью народа плоскогорья.

Денег у степных племён не существовало. Всё хозяйство основывалось на обмене товаров. Чем больше их производило определенное племя, тем богаче оно считалось. Поэтому племена делились на состоятельные и бедные. И как часто случалось, зажиточные покоряли неимущих. Происходило это в основном мирным путем без кровопролития и сопротивления. Люди захваченных поселений становились рабами и прислугами в одних племенах или полноценными членами в других. Некоторые племена, наоборот, разрастались, а затем распадались на независимые друг от друга части. Таким образом, количество племен бесконечно менялось, так что определить их точное число никто бы не смог.

Как уже упоминалось ранее, правителями племен становились исключительно женщины. Мужчины находились в подчинении и занимались самым тяжёлым и непрестижным трудом. Степные жители, в отличие от горных и лесных, первыми придумали письменность, появлению которой способствовали огромные расстояния, разделяющие между собой многочисленные племена. Письмо помогало сохранить язык и отношения между обитателями разных племен. Не все жители могли довольствоваться умением читать и писать. В основном на обучение претендовали только женская половина и незначительная часть мужского населения из числа приближённых вождей и старейшин. Племена не находились в изоляции друг от друга и постоянно контактировали, но перейти из одного в другое не разрешалось, нужно было там родиться или жениться на одном из его представителей. Это правило являлось единственным ограничением в свободе передвижения.

Существовали у племен и собственные законы и правила. Провинившегося члена сообщества приносили в жертву определённой богине или изгоняли с меткой на лбу. Так осуществлялась система правосудия. Смерть воспринималась как переход к новой жизни, поэтому ее не страшились, а вот то, куда попадет душа: в Чертоги Благословенных или в царство Ганура, бога смерти, приводило в трепет. Жертвоприношения отличались от тех, что рисует воображение современного человека. Они покажутся жуткими любому из нас. В зависимости от тяжести вины оступившегося умерщвляли по-разному в каждом племени: кого-то закапывали заживо, а кого-то разрывали на части; некоторых мумифицировали, съедали живьем или бросали к хищникам, и все во славу божественного провидения. Самым милосердным убийством считалось удушье, но этой привилегией пользовались только достигшие пожилого возраста женщины сообщества. Мужчин-стариков обычно приносили в жертву во время свадебных церемоний.

Степные жители не знали домов. Жили они в землянках, которые соединялись друг с другом множеством подземных переходов, особенно удобных для передвижения в холодные или дождливые времена.

По сравнению с обитателями степей, лесные жители могли бы показаться более примитивными, но это оказалось бы большим заблуждением. Они не знали письменности, как и многих орудий труда, но считались отличными охотниками, отчего обладали разнообразием оружий. К тому же у лесных племен отсутствовало рабство и разделение на сословия. Мужчины и женщины располагали равными правами, но вождём, как и у степняков, могла стать только женщина, правда не выбором голосов, а через поединок не на жизнь, а на смерть. Победитель получал власть.

Племена были разрознены и мало контактировали друг с другом, что привело к тому, что языки отличались настолько сильно, отчего соседи порой с трудом понимали друг друга. Каждое племя располагало собственной территорией, куда не позволялось ступать чужакам. Нарушителю границы грозила гибель. Сообщества жили замкнуто, поэтому смешение крови стало главной проблемой для большинства племён, к которым постепенно пришло понимание того, что дальнейшая изолированность может стать причиной вырождения. Единственным выходом стала кража представителей других племён. Удивительно то, что дело до войн не доходило. Племена как будто негласно договорились о законном похищении людей, но в умеренном количестве. В общем, одни племена выкрадывали исключительно женщин, другие — лишь детей, третьи — только мужчин. Некоторых пленников впоследствии отпускали на свободу после исполнения «долга», а некоторых оставляли у себя навсегда с правом стать членом общины. Преступников не убивали, а прогоняли. Изгоям не позволяли объединяться, так как в этом видели угрозу. Как правило, перед изгнанием их намеренно делали калеками, чтобы усложнить выживание в одиночестве. Одних ослепляли, других оглушали, третьим ампутировали конечности и так далее. Виды увечий также отличались разнообразием, как и жертвоприношения у полевых племён. Выгонялись из общины и старики, но им давали возможность объединяться и не наносили физического урона.

Выживали племена за счет охоты, собирания ягод и плодов. Жилища они строили на деревьях, которые между собой соединялись множеством мостов. В обязанности вождя входили защита племени от чужаков и расширение территории обитания.

Совсем непохожими покажутся горные жители. Они объединялись в большие группы, которые нельзя назвать племенами, так как у них вождя не выбирали, но авторитетом и последним словом обладала старшая женщина, к которой обращались «Верховная Мать». Она связывала множество семей в единую общину. Как и лесные жители, горные не знали рабства, и у них царило равноправие. Воспитанием детей занимались женщины, а трудом — только мужчины, пищу же добывали совместными усилиями. Группы, которые можно назвать семьями, так как состояли лишь из нескольких десятков человек, проживали в пещерах, часто созданных искусственным образом. Горцы были единственными, кто использовал огонь для приготовления пищи и создания тепла. Каждый член общины наделялся обязанностями, которые должен был неукоснительно выполнять. Нарушителя отдавали в другую семью, где он не мог вступить брак и находился в роли изгнанника, другими словами не имел права голоса, жил и питался отдельно от остальных. Такое наказание считалось самым страшным для провинившегося. Чтобы не происходило смешение крови, общины обменивались молодыми мужчинами. Общих свадеб не устраивали. Каждая семья решала сама, с кем связать узами брака нового члена семейства. Обитатели гор отличались от двух других народов тем, что они использовали деньги: необработанное золото как в виде самородков, так и крупиц. Они ценили этот драгоценный металл, но не придавали ему столь большого значения, как мы. В некоторых районах по-прежнему сохранялся обмен товарами, особенно в приграничных со степным народом территориях. Языки горного народа отличались разнообразием. Тем не менее, это не мешало группам общаться друг с другом, в основном через пиктограммы, используемых в качестве общего письменного языка.

Так складывалась жизнь не похожих друг на друга трех народов на протяжении нескольких тысячелетий до изменений, грянувших с приходом Великого и Жестокого Акиуса, со времени рождения которого пойдёт наше дальнейшее повествование.

Часть 1

Глава 1

Антрисии, которая являлась представительницей степного народа и происходила из северного племени Обахов, накануне исполнилось пятьдесят лет, а она до сих пор оставалась бездетной. Невозможность забеременеть очень расстраивала молодую женщину. Конечно, первое время её за это никто не осуждал. Вина всегда ложилась на мужчин. Антрисия любила мужа всем сердцем, но год от года все более ожесточалась. В один прекрасный день она совсем к нему охладела. Несчастной женщине требовался новый супруг, который будет способен подарить наследника, а лучше наследницу. Каким только Богам ни молилась Антрисия, но те оставались глухими к ее призывам.

Мужчин, которые были непригодны в вопросах оплодотворения, обычно приносили в жертву, так как они считались наказанными по воле Богинь. Время шло, а Антрисия по-прежнему не могла забеременеть, поэтому вина пала на ее мужа. Супруга никогда не забудет взгляд любящего мужчины, наполненный радостью от предстоящей смерти. Не догадывалась она, что вина была не в нем, бедном Акиусе, а в ней, но тогда её сердце билось от восторга. Его жертва не станет напрасной, она будет посвящена Верховной Богине Вернаусии, Создательнице всего сущего на земле. Она несомненно удовлетворится принесенным даром и в знак благодарности подарит просящей дочь. Горло Акиуса было перерезано. Кровь вся до последней капли заполнила кувшины, которые передали вдове, дабы та полностью нанесла ее на свое тело в полночь при свете полной луны.

Вскоре новоиспечённая вдова вступила в брак с юношей по имени Панфус, который происходил родом из соседнего племени. Новый брак с новым мужчиной не принес ей счастье. Антрисия по-прежнему не могла зачать дитя. Желание стать матерью перешло в наваждение, затем в одержимость, а после в отчаяние. Антрисии казалось, она вот-вот сойдет с ума, если не родит ребёнка. Жертвоприношения не помогали, и ничего не оставалось, как обратиться за помощью к могущественной колдунье, известной по имени Селестия. Она проживала на юге у самой границе с племенем Карачуев, которые относились к лесному народу. Последние боялись ведунью, как огня, так как слава о ней гремела на всю Большую Землю. Антрисия ужасно страшилась чародейки, но страх остаться бездетной оказался сильнее. Помолившись в храме покровительнице матерей, богине Перкусии, она отправилась в дальний путь на юг. Больше года заняло путешествие, но наконец, по указанию местных жителей, она нашла место обитание той единственной, что поможет ей обрести долгожданное чадо. Сомнений в этом не было. Ведьма словно ожидала её. Не успела Антрисия взмахнуть посохом, чтобы постучать по крыше жилища, как изнутри до нее донесся голос Селестии, приглашающий гостью войти. Антрисия всегда представляла колдунью старой, даже древней старухой, но перед удивленным взором предстала совсем молодая женщина, намного младше её самой.

— Как ты догадалась о моем приходе? Все местные тебя боятся. Никто не пожелал сопроводить до твоего дома.

Изумленная и усталая Антрисия уселась на предложенную хозяйкой шкуру транавака. В землянке пахло сыростью и еще чем-то, но запах был женщине незнаком. Внутреннее убранство состояло лишь из ковра и большого кувшина, стоявшего перед сидящей хозяйкой.

— Тем я и сплавлюсь, не так ли, Антрисия?

Ведьма не спускала глаз с гостьи, одновременно насмехаясь и пугая её. Селестия продолжила:

— Очевидно, известность обо мне долетела до самых северных племён, но то не моя заслуга, а моей матери, которую несколько декад назад пришлось принести в жертву Верховной Богине. Тем не менее, она научила меня всему, что, в свою очередь, переняла у бабки. Поэтому ты удивлена тому, что я так молода, а не стара, как ты себе представляла.

— Значит, тебе ведомо, зачем я явилась?

— Нет, совсем не известно. Только Великие Богини в этом сведущи. Я лишь могу предвидеть краткие мгновения будущего, а не предсказывать его. Протяни свою руку.

Антрисия почувствовала, как холодок пробежал по её спине. Она подчинилась. Ведьма схватила ее за кисть, неизвестно откуда вытащила бракан с острым, как язык Ганура, наконечником и полоснула лезвием ладонь ничего не подозревающей гостьи. Всё это произошло так быстро, что Антрисия даже сначала не почувствовала боли. Как только кровь брызнула из раны, Селестия принялась слизывать её, как росу с листка дерева во время зноя в летнюю пору. Затем она подняла голову. Её большие голубые глаза превратились в алые. На непонятном языке стала бредить она, а затем откинулась на стену, и очи вновь обрели прежний оттенок. Всё произошло буквально за несколько мгновений.

— Богини обозлены на тебя, Антрисия, ибо ты принесла в жертву невинного, когда истинная причина бесплодия скрывалась в тебе самой. Если бы ты поняла это изначально, то в награду получила бы потомство. Дух твоего мужа не найдёт покоя, и ты не обретёшь ребёнка, пока не удовлетворишь разъяренных Создательниц.

— Как я могу искупить великий грех? Я готова на всё, чтобы загладить вину!

Селестия раскрыла ей божественную волю. С тяжёлыми думами покинула Антрисия мрачное жилище колдуньи. То, что ей предстояло совершить, являлось страшным преступлением, за которое ей грозило бы самое жестокое наказание из всех существовавших, но ничто её так не пугало, как стать изгоем из-за своего бесплодия. Кроме того, Антрисия хотела загладить вину перед ни в чём неповинным супругом, которым пожертвовала ради наследника своего рода. Возвращаясь домой, она всё размышляла над последними словами предсказательницы, которые были такими же таинственными, как и сама та, что изрекла их: «Того, кого ты произведёшь на свет, благословят сами Богини. Он добьётся всего, о чем будет мечтать, и станет могущественнейшим из живых и мёртвых. Он изменит мир и судьбу трёх народов. Ничто его не остановит на пути к осуществлению целей и не погубит, кроме твоей тайны, тайны его рождения. Помни, что только ты будешь единственным оружием, способным остановить его».

В печали и думах проводила дни Антрисия дома. Ни молодой супруг, ни соплеменники не могли узнать причины её сильнейшей тоски и замкнутости от общины. Бездетности они вменяли перемены в характере женщины и давали различные советы, как забеременеть, но не слушала их Антрисия, ибо уже знала ответ, но в душе еще сомневалась. Дилемма разрешилась после Совета старейшин, который вызвал женщину на суд для порицания и вынесения приговора.

Старухи сидели полукругом и передавали друг другу чашу с зеленоватым горьким напитком, именуемым Дафусом. Десять старейших женщин племени собирались несколько раз в год, чтобы обсудить самые насущные проблемы или вынести приговоры виновникам преступлений и отступникам от традиций. Их решения не обсуждались и не подвергались сомнениям. Горе тому, кто не входил в Совет и был вызван по какой-либо причине. Антрисии никто не завидовал в ту минуту.

— Мы долго совещались, чтобы решить твою участь, Антрисия, — первой держала речь вождь племени. — И вот наш тебе приговор. Если в течение года с этой зимы по следующую ты не родишь наследника, мы объявим тебя врагом племени. Бездетная женщина — преступление и позор для всего племени, но так как ты женщина и к тому же дочь Старейшины, к великому счастью, давно отправившейся в Чертоги Благословенных, мы дадим тебе возможность выбрать любой вид смерти или применим удушье, а вот мужу твоему грозит мумифицирование вживую, и выполнишь его ты. По воле Богинь!

— По воле Богинь! — вторили хором за вождём все старейшины.

Всю ночь без сна провела в мучительных думах терзаемая сомнениями Антрисия. Вскоре, попрощавшись с каждым представителем племени и обещая вернуться, если будет на то воля Всевышних, покинула она деревню и ушла в неизвестном направлении.

К концу следующего лета появилась Антрисия из ниоткуда на родной земле. Никто не узнал в ней той печальной и грустной женщины, которую видели в последний раз. Всё племя от раба до вождя встречало её, словно сама Верховная Богиня явила свой лик. Весь день праздновали возвращение Антрисии, блудной дочери, а ночь она посвятила оставленному в тоске и переживаниях по ней супругу.

Через месяц все узнали о свершившемся чуде: 52-летняя Антрисия носила под сердцем долгожданное чадо. Все искренне радовались за свою соплеменницу, или почти все. Лишь одна Верховная Жрица храма всех Богинь (жрицы не носили имён, так как посвящали жизнь служению Бессмертных Создательниц и отказывались от всего личного) заподозрила что-то неладное. Однажды она пригласила Антрисию вместе с ней помолиться Вернаусии и Перкусии, чтобы отблагодарить их за сделанный подарок. После молебна она усадила гостью, чтобы распить с ней чашу Дафуса. За напитком жрица начала свою речь:

— Скажи мне, Антрисия, что ты совершила, чтобы заслужить благословение Богинь?

— С чего ты взяла, Верховная Жрица, что я должна совершить нечто, чтобы заслужить честь стать матерью? Разве это не священный долг каждой женщины племени?

— Ты можешь надеть маску счастья и невинности и обмануть всех и даже саму себя, но, как вводе отражается лицо, так в глазах видится душа. Да в них можно попытаться завуалировать свои тайны и желания, но полностью скрыть их нельзя.

— Ты для этого меня позвала, Священная Служительница, чтобы узнать, есть ли у меня какая-нибудь тайна? Если она, предположим, есть, то является желанием Богинь, и даже самая страшная смерть не заставит меня её раскрыть кому бы то ни было. Насколько помню, не раз обращалась я к тебе за помощью, но и ты призналась в бессилии.

— Я всё поняла, ты обратилась к колдунье. Что ты натворила?!

— Всё, что я совершила, никому не дано знать, кроме меня, ведьмы и Богинь. Хорошего вечера тебе, Священнослужительница, да благословят тебя Всевышние и проклянут, если ты не будешь держать язык за зубами.

Верховная жрица все-таки не смолчала. Проклятия ее не пугали.

Антрисия покинула храм. Через год к её большому разочарованию на свет появился мальчик. Она нарекла его Акиусом в честь своего первого и невинно убиенного супруга. Возможно, теперь его душа обрела покой. Женщина сделала всё, чтобы заслужить вознаграждение от Богинь, но догадывалась, что они до сих пор держали на неё обиду, лишив наследницы рода. Теперь она не сможет зачать вновь, но, видимо, тому суждено было случиться, и теперь Антрисия должна принять свою участь с покорностью и отблагодарить Всемилостивых, что в любом случае они одарили ее возможностью стать матерью, а ценнее этого нет ничего на свете. В знак признательности она принесла в жертву Покровительницам одного из своих любимых рабов.

Глава 2

Как любая женщина племени, Антрисия не была исключением в проявлении чувств к своему ребёнку, но отношения, установившиеся между матерью и сыном, отличались от общепринятых. Временами она выражала нежность, временами — излишнюю строгость и отчужденность. Те пять лет, в течение которых мать кормила сына грудью, можно назвать, наверное, самыми близкими и тёплыми моментами за всю их совместную жизнь. Хотя Акиус ещё не осознавал себя как личность, но все же успел достаточно сильно привязаться к матери.

Как только пора кормления закончилась, женщина быстро охладела к плоду стольких своих страданий и мучений. Ещё один рождённый мужчина не приносил славу племени, так как любое племя, будь оно частью степного, лесного или горного народов, стремилось к тому, чтобы в нем числилось больше женщин, чем мужчин. И чем многочисленнее было женское население, тем большим почетом оно пользовалось. Рождение мальчиков считалось наказанием Богинь. С их появлением на свет не устраивали праздников, не приносили жертвоприношений, скорее высказывали соболезнования, хоть и не открыто, но, тем не менее так, чтобы было понятно. Через всё это прошла и Антрисия. Возможно, подобное отношение соплеменников способствовало тому, что мать быстро забыла о сыне. В один «прекрасный» день Акиус превратился для неё в еще одного человека, который делил с ней жилище и общую пищу. Когда она смотрела на малыша, то видела в нём все свои мучения и всю боль, которую перенесла в связи с невозможностью стать матерью в молодом возрасте.

Всё же не забывала Антрисия и о том, каких усилий стоило ей произвести сына на свет. До сих пор в слово в слово помнилось предсказание ведьмы, и от этого ей становилось ещё больнее день ото дня. Реже появлялась молодая мать дома, лишь бы не видеть своё создание. Слишком много плохих воспоминаний она связывала с ним, но как ни пыталась, не могла его возненавидеть. Какой бы ужасной тогда она стала матерью? Сородичи осудили бы её за это. Плохая мать — то же самое, что бездетная женщина. Поэтому приходилось ей быть лицемерной. На глазах посторонних она играла роль внимательной и заботливой мамы, а дома и вовсе не вспоминала о сыне, отдавая его полностью на попечение Панфусу, который души не чаял в мальчике. Именно Панфус с самых пеленок начал готовить сына к его роли в племени, постоянно разговаривая с малышом (даже когда тот оставался слепым в течение целого года). Этот монолог мог длиться бесконечно, что очень сильно раздражало супрругу. Не любила она болтунов, поэтому неоднократно приходилось ей затыкать супруга. Один раз его трескотня так разозлила женщину, что она кинула в него кувшин с водой. Благо Панфус успел вовремя увернуться, и всё обошлось потерей сосуда, а не разбитой головой.

— Он же тупой, что ты с ним попусту треплешься? Все равно ничего не понимает из сказанного, — возмущалась Антрисия. Последнее время она постоянно была чем-то раздражена.

— Это у нас семейное, — оправдывался Панфус. — Мой отец всегда разговаривал со мной, а его отец с ним.

Не подозревал Панфус, что беседовал с сыном намного чаще, чем его отец с ним. В немалой степени именно эти беседы и способствовали раннему развитию малыша. В племени Обахов с мальчиками не было принято подолгу общаться. Едва они начинали ходить, их уже привлекали к трудовой деятельности на благо племени, а некоторых (чаще больных и слабых) приносили в жертву Богиням.

Нам может показаться, что до десяти лет все дети вне зависимости от пола походили друг на друга и не отличались ничем, даже пятнышками. Но когда они начинали вставать на ноги и покрываться шерстью, разница становилась существенной. Женщины народа равнины обладали голубыми глазами, тела их покрывала шерсть серебристых оттенков; телосложением женщины были наделены чуть более крупным, чем мужчины, но в росте проигрывали последним на целую голову. Мужчины были кареглазыми и отличались шерстью бурого цвета. В целом, это единственные объективные различия. На лице, ладонях и ступнях волосы отсутствовали у обоих полов.

Считалось, что мужские особи не способны на обучение грамотности, поэтому их привлекали только к физическому труду и не допускали не только к управлению племени, но даже к его защите в случаи опасности. В общем, роль мужчины сводилась к ограниченным обязанностям, которые каждый член племени должен был неукоснительно соблюдать.

Разнообразные функции выпадали на долю женщины. Однажды наделённая определённой обязанностью, она исполняла её до конца жизни и не могла поменять или отказаться. Антрисии выпала честь стать представителем своего племени в контакте с другими. Часто она отлучалась с поручениями от вождя, жриц или старейшин в отдаленные края. Благодаря её умению договариваться и находить общий язык при разногласиях, удавалось избежать конфликтов и споров с жителями соседних и отдаленных поселений.

Однажды Антрисия отправилась по приказу вождя в одно из северных племен, чтобы передать приглашение на ежегодное празднование в честь Богини плодородия Тантарины, почитательницы северян и восточных племен. Торжества устраиваются в день летнего солнцестояния, и почитаются как одни из самых ожидаемых событий для всех и каждого. Особенно этого ждал маленький Акиус, которому исполнился десятый год от рождения, и он начал, как и все дети племени, меняться, чтобы обрести облик, который не отличал бы его от других.

В тот день Антрисия возвратилась домой. Её внимание привлекла необычная встревоженность соплеменников. Все что-то с удивлением обсуждали и спешили в сторону ее землянки. Сердце женщины забилось от волнения. Что-то подсказывало ей, что нечто ужасное случилось с ее семьей. Она немедленно поспешила к дому, ожидая увидеть изувеченными или убитыми своих близких. Люди, столпившись, кого-то окружили и с любопытством разглядывали. Те, кто стоял позади или был мал ростом, пытались протолкнуться вперёд. Гул голосов стоял такой громкий, что он слышался далеко от деревни.

— Что тут происходит? — воскликнула Антрисия, беспощадно врываясь в толпу. Народ сначала будто не обратил на неё ни малейшего внимания, но потом все сами стали расступаться, образуя для неё коридор. Продвигаясь вперёд, она слышала, как сородичи перешептывались между собой:

— И надо же этому случиться? Как это воспринимать: благословение или проклятие Богинь?

— Бедная Антрисия, она ещё не знает.

— Что решит с этим делать Совет Старейшин?

— Возможно, его принесут в жертву Всевышним.

Ещё больше встревожилась Антрисия. Наконец, она преодолела последнюю преграду, и ее взору открылось небывалое зрелище, которое ещё долгое время будет всплывать перед глазами, стоит ей опустить веки. Перед взором матери возникло некое чудо, которое точно не могло быть ее сыном. Только материнский инстинкт шептал, что дитя принадлежало ей, ведь внешность Акиуса оказалась столь нетипичной для представителей степного, лесного и даже горного народов. В облике мальчика как будто смешались черты всех трех народов. Правый глаз мальчика был голубым, а левый — зелёным, как у лесных жителей. Шерсть его обрела оттенки снега, подобно обитателям гор. Телосложением он походил на представителя степного народа, только ростом превосходил сверстников на целую голову, будто житель лесов.

Шок, ужас и восхищение одновременно охватили Антрисию. Она всё поняла и не посчитала произошедшее случайностью. Лишь мгновения хватило ей, чтобы отойти от всех эмоций. Подбежав, она схватила ребенка в объятия и скрылась в землянке, сопровождаемая супругом, который расчищал ей путь от любопытных зевак. Когда они остались одни, Панфус, не проронив ни слова, подошёл к супруге, взял её за руку и поцеловал, таким образом, демонстрируя ей безоговорочную поддержку и солидарность. Именно в эту минуту Антрисия поняла, насколько сильно любит свою семью. Конечно, она осознавала, что себя не переделает, так как многолетие бездетности ожесточило ее и сделало бездушной по отношению к родным, но она пообещала себе, что постарается впредь быть более внимательной к сыну. В том, что Акиус уникален, не было больше никаких сомнений.

— И что нас ждет теперь, Панфус? Во всём виновата я, и я должна одна нести ответственность.

Еще крепче прижала Антрисия к груди сына, который стал вырываться из её цепких объятий. Успел он отвыкнуть от материнской заботы. Пафнус молчал. Либо ему нечего было сказать, либо он не хотел испытывать невыносимый характер жены. Слишком хорошо он её изучил, чтобы высказывать личное мнение.

— Отдадимся воле Богинь. Если они сами подарили мне его, то значит, не отберут.

Разговаривала Антрисия сама с собой, уже не обращая внимания ни на мужа, ни на сына, которого выпустила из рук.

До заката солнца оставалась пара часов. С приходом темноты деревня погружалась в беспробудный сон вплоть до первого появления света, которое сообщало о наступлении утра. Племена степного народа не знали огня. Вернее, знали о его существовании, но никогда не использовали для каких-либо целей. Как-то маленький Акиус впервые увидел с наступлением сумерек маленькие огоньки далеко в горах.

— Папа, что это такое? — спросил он у Панфуса, который камнем точил клинок бракана. Завтра ему предстояло убить и разделать безнука.

— Это дыхание бога смерти Ганура, жестокого брата Вернаусии. Никогда не подходи к нему. Он принесёт только боль и проклятие нашему народу. Он безвреден лишь для горцев, ибо они поклоняются богу смерти.

Панфус посмотрел на отточенный клинок, который был приобретен у соседнего горного племени. Он никогда не задавался вопросом, из чего и как они его создали.

— А как выглядит дыхание бога смерти? — Одновременно Акиуса охватили страх и любопытство. Ему непременно захотелось увидеть огонь вблизи.

— Не задавай подобных вопросов впредь, сын. Погибель ждёт тебя, если столкнёшься с ним. Только племена гор защищены от его беспощадной силы.

Акиус больше не спрашивал, но каждую ночь, когда родители засыпали крепким сном, через отверстие в крыше землянки он подолгу любовался сверкающими вдали огоньками. И в этот раз он с нетерпением ждал наступления темноты. С ее приходом часами он следил за мерцанием огней и незаметно засыпал под песни Лонитии, богини сладких и добрых снов. Ариния уже поднялась над горизонтом, когда внезапно кто-то постучал по крыше землянки. Все трое вздрогнули от неожиданности, хотя и ждали, что нечто подобное рано или поздно должно произойти. Антрисия распахнула отверстие для выхода и вылезла наружу. Панфус последовал за ней. Какая бы их ни ожидала участь, они готовы были принять её, потому что Богинь нельзя раздражать своей непокорностью, как бы это ни казалось несправедливо.

— Верховная Жрица, вождь и Совет Старейшин ждут вас троих у Священного Места. Там должна решиться дальнейшая судьба Акиуса.

Маленький Акиус не подозревал, что ему уготовано судьбой, но чувствовал: нечто тревожное царило вокруг. То, что он не похож на остальных детей племени, мальчик отчётливо понимал, но пока еще никто не высказывал ему открыто ни презрения, ни восхищения. Скорее окружающих охватывало необычайное любопытство, и народ не знал, как относится к подобному. Мальчик осознавал свою уникальность и получал удовольствие от внимания, которое проявляли соплеменники. Он не показывал страха и шёл с поднятой головой, готовый к любому уделу, предназначенному ему Богинями.

Все собрались у Священного Места. Оно находилось недалеко от последнего жилища, и было обнесено кустарниками и огромными валунами. По центру располагалась отточенная прямоугольная глыба в длину и ширину человеческого тела и высотой в половину роста. Ее называли карачусом, то есть местом, где совершались жертвоприношения людей и животных только Богиням в честь каких-либо знаменательных событий.

С Акиусом было всё иначе. Его не собирались убивать, но так как его зачали по советам ведьмы, а как известно, колдуны черпали силы из тёмных источников подземного царства бога смерти, к ним жрицы запрещали обращаться, но препятствовать не могли. Отчаяние порой сильнее страха перед наказанием при нарушении запретов. Поэтому Верховной Жрице достаточно было узнать, действительно ли рождение мальчика связано с волей Богинь или демонов, прислужников Ганура. Кто же приложил к этому свою руку?

Самое худшее ожидали увидеть Антрисия и Панфус, но как развлечение или шутку воспринимал происходящее Акиус, виновник «торжества». Его глаза смеялись, а на лице застыла маска серьезности и задумчивости.

Жрицы, украшенные венками редкого голубого дерева Савойникса, взяли за руки мальчика, отвели и положили его на карачус. В ожидании все затаили дыхание. Верховная Жрица встала спиной к народу. Возведя руки к небесам, запричитала на незнакомом языке, затем подошла к источнику, который с трудом пробивался сквозь расщелины камня, и наполнила чашу кристально-чистой ледяной водой. Одна из жриц посыпала в чашу какие-то травы, вторая размешала их, третья поднесла её к глыбе, на которой лежал Акиус. Верховная Жрица повернулась лицом к племени и заговорила на родном языке:

— Как все вы знаете, Антрисия, дочь Егонии и Ортука, нарушила запрет и обратилась за помощью к колдунье, чтобы та помогла ей родить ребенка. Мы простили её, ибо нет страшнее наказания, чем не познать материнства, но кого она произвела на свет и по чей воле, мы спросим у Богинь и получим ответ прямо сейчас. Плод Антрисии и Панфуса настолько отличается от нас всех, что не может не вызывать беспокойства всего племени. Да свершится правосудие, и помогут нам Создательницы! По воле Богинь!

— По воле Богинь! — повторили сотни голосов за Верховной Жрицей. Та вновь перешла на лепетание на неизвестном никому, кроме приближённых Богинь, языке, взяла в руку бракан и сделала порезы сначала на левой, а затем на правой ладонях Акиуса. Потом поочерёдно жрицы выдавили кровь из ран мальчика в чашу, которую после этого поставили перед привязанным к столбу детёнышем безнука. Он принялся жадно хлебать. Его специально несколько часов продержали на солнце.

Как только животное напилось, Верховная Жрица другим браканом перерезала его горло, и после предсмертных судорог тело затихло навсегда. Верховная Жрица вспорола живот и принялась глотать вывалившиеся наружу кишки. Спустя несколько минут она застыла, затем вошла в транс. Глаза ее налились кровью, и Верховная Жрица заговорила чужим грубым голосом:

— Данное чадо благословлено Богинями.

Затем женщина упала наземь, а очнувшись, не помнила того, что с ней приключилось.

Вождь встала с почётного места и обратилась к соплеменникам:

— Если Богини благословили этого ребёнка, значит, не нам решать его судьбу. Пусть живёт и приносит пользу своему народу. По воле Богинь!

— По воле Богинь! — прокричали все, но уже за вождем.

Когда люди принялись расходиться по своим делам, одна из старейшин шепнула другой:

— И всё же я считаю, от мальчишки надо избавиться. Он плод создания колдовства ведьмы, а не жриц, служащих напрямую Богиням.

— Хватит тебе чушь нести, Эфтания. Разве не стала ты сейчас свидетелем ответа Великих Создательниц? Достаточно и того, что ты всё это затеяла. Наш долг подчиняться воле Всевышних, а не идти наперекор ей. А иначе ты и сама знаешь, чем это может грозить.

Эфтания промолчала, лишь закусила нижнюю губу, что показывало крайнюю степень ее раздражения. Старуху давно не устраивали решения нынешнего вождя, Атригии, так как все они шли вразрез с её желаниями. К счастью, Верховная Жрица благоволила пожилой старейшине.

Солнце достигло зенита. Эфтания, как и остальные, не став испытывать судьбу, отправилась с супругом к своей землянке в центре поселения, к одному из самых почетных мест после священного. По пути в голове старейшины зарождался, как ей казалось, идеальный план, как избавиться от Акиуса, но при этом не прогневить Богинь. Поэтому она улыбалась, а не грустила, как прежде.

Глава 3

Заканчивались последние зимние деньки. Вот-вот растает снег, пройдут холода и наступит долгожданное лето (тогда существовало всего два времени года: зима начиналась с первым снегом, а заканчивалась с его таянием через шесть месяцев). Все находились в воодушевленном состоянии в связи с предстоящими событиями, посвященными Тантарине, Богине плодородия.

На севере проживает около сотни племен, и каждый год празднование переходит из одного в другое. В этом году выпала честь Обахам провести соревнования и организовать базар. Последний раз игрища проводились здесь более ста тридцати лет назад. Через три месяца сюда съедутся лучшие представители племен, чтобы в состязаниях показать все свое мастерство и представить товары для обмена. Будет много людей, будут петься песни и устраиваться пляски, и, конечно, немало угощений. Особенно этого события ждали дети. Они проводили время в забавах у реки, пока взрослые готовились день и ночь к соревнованиям, оттачивая свое умение в определенной сфере. Детишки уже знали, что им нельзя ни под каким предлогом переступать границу, разделяющую равнинные местности с лесом и горами, хотя не раз издалека им приходилось наблюдать за лесными жителями и горцами.

Раз в полгода старейшины соседних племен трех народов встречались, чтобы обменяться товарами и обсудить насущные проблемы. Языков друг друга они не знали, поэтому общение происходило через мимику, жесты и эмоции. Чем больше времени проходило, тем казалось явственнее разрыв между когда-то единым народом. Более чужими становились они друг другу, но пока природных ресурсов хватало на все племена, населяющие территории севера, конфликтов не происходило. На юге уже случались мелкие стычки, но эта тема была далека от обсуждения среди Обахов. Всех тогда интересовало предстоящие игры и ярмарка, на которую привезут продукты со всех округ. Мужчины обсуждали новые виды орудий, женщины — политику, дети — игрушки. Казалось, каждый с нетерпением ждал дня летнего солнцестояния. Все, кроме маленького Акиуса.

Несмотря на то, что сами Богини дали добро и способствовали его рождению, в своём племени, среди сородичей, он становился всё более чуждым и нелюдимым. Ровесники избегали встреч и не хотели с ним водиться, а взрослые косо поглядывали. Некоторые даже плевались в его сторону. Акиуса всячески дразнили, и «ведьмино отребье» было самым ласковым из всех прозвищ, которыми его наделяли. Может быть, со временем к нему бы привыкли, если бы лучше узнали мальчика и поняли, что только внешность отличала его от остальных, но кто-то искусственно настраивал народ против невинного ребенка и его семьи. Больше всего Антрисию расстраивало, что смутьяном была одна из старейшин, а осудить её не представлялось возможным, потому что сказать слово осуждения одной — значит высказать всем, а такой поступок попахивал изгнанием. Оставалось Антрисии лишь по ночам с мужем обсуждать порядок сложившихся дел. Оба отчётливо осознавали, что им не остаётся ничего другого, кроме как примириться с обстоятельствами, так как не было возможности отправить сына в другое племя.

Слух о нём долетел до самого юга. Многие приезжали оттуда, чтобы только взглянуть на мальчика. Интерес даже высказывали племена лесов и гор. Акиуса с любопытством разглядывали и приносили ему в дар различные предметы, что вызывало зависть соплеменников и ненависть по отношению к нему. Никто ещё не посмел поднять руку на него лишь из-за страха ответа перед вождем, которая объявила бы изгоем любого, кто осмелился бы причинить физический вред благословленному Богинями.

К сожалению, Акиуса это не спасало от нелюбви соплеменников. Если женскую половину он терпел с покорностью, поскольку слово женщины было непререкаемым, то с мужской мог поквитаться и показать силу через мальчишеские драки. Обычно они происходили в полдень, когда взрослые уходили отдыхать в землянки от палящего солнца; девочки корпели часами за чтением сложных текстов фгонского языка, а мальчики собирались недалеко от карачуса (единственного места, которое укрывало от посторонних глаз; поселение располагалось на низменности, лишенной деревьев и скал), где те могли проявить силу. Несмотря на то, что физические поединки всячески запрещались, они всё же периодически устраивались между юношами и молодыми мужчинами почти во всех племенах. Именно в этих схватках Акиус предстал совсем в ином свете в глазах собратьев. Он бил, колотил, пинал соперников беспощадно, не зная жалости, словно выплескивал все обиды наружу. Он показал себя сильным и достойным противником, но вместо заслуженного уважения, получил в ответ еще большую порцию неприязни и страха от сородичей. Теперь беднягу непросто не любили за то, что Богини покровительствовали ему, сделав прекраснейшим существом из всех живущих, но и боялись, так как поняли, что он еще и всех сильнее на свете. Это ожесточало сердце Акиуса, делало замкнутым и неразговорчивым. Панфус считал, что с сыном происходят плохие перемены от безделья, и что он слишком много времени проводит дома, не общаясь с другими детьми. Он ведал, что соплеменники боятся парня из-за его непохожести, но вину вменял самому Акиусу, так как тот казался ему не слишком настойчивым в достижении уважении к собственной персоне.

— Труд должен помочь мальчику выйти из нынешнего унылого состояния и сделать из него мужчину, — поделился как-то Панфус перед сном мыслями с Антрисией, — он, как туча, мрачнее день ото дня.

— Ты прав, — согласилась Антрисия, переворачиваясь на бок к стене, ее клонило в сон и совсем не хотелось разговаривать. — Завтра узнаем, на что он пригоден.

Спустя несколько мгновений родители погрузились в крепкий сон. Этого момента и ждал Акиус. Он встал с лежанки, подошел к выходу, открыл отверстие, высунул голову и принялся наблюдать за мигающими огоньками вдалеке.

Сейчас их насчитывалось намного больше, чем прошлой ночью. Казалось, все скалы ими озарялись: зрелище впечатляющее и незабываемое, особенно в безлунную ночь, не могло не разжечь мечтания и фантазию юноши с богатым воображением. Когда глаза Акиуса привыкли ко мгле, он сумел различить каждый предмет, попадающийся ему на глаза: крыши землянок, священное место, кустарники, крупные камни и скользящие тени. Скользящие тени! Сердце мальчика забилось в бешеном ритме от благоговейного трепета. Сначала он подумал, что они ему привиделись. Он слышал от отца истории о прислужниках бога смерти Ганура. У них нет лиц, нет тела, нет очей и ушей. Они представлены только мрачными сгустками тьмы, появляющимися в ночное время суток. Бесшумно «тени» плывут между домами, и горе тому, кто выйдет в этот час на прогулку, они схватят жертву и унесут туда, где нет солнца, тепла и света. Так пропал брат отца в далеком детстве. Не послушался он совета старшего брата не выходить из дома ночью, но слишком уж тому хотелось посмотреть на светящиеся огоньки вблизи. Вылез из убежища, и тут же был схвачен демонами в виде теней.

Акиус уже собирался спуститься и спрятаться за шкуру траванака, как услышал, что тени были вовсе не безмолвными существами, как гласили легенды, а, напротив, они что-то обсуждали полушепотом. Через какое-то время любопытный юноша увидел, что ими оказались живые люди, фигуры которых отчетливо выделялись на фоне безлунной ночи. Они приближались к его землянке. Голоса показались Акиусу знакомыми, но он не мог вспомнить, может, от волнения, кому они принадлежали. Когда он убедился, что ошибки быть не может (тени направлялись именно в сторону его дома), мальчик быстро спустился и прижался к стене спиной. Голоса смолкли. Вход в крыше землянки приоткрылся и вниз что-то сбросили. Недолго думая, Акиус подбежал к месту падения непонятного предмета и ужаснулся. Им оказалась скарпеа, существо, похожее на змею с двумя головами, которое считалось самым ядовитым в северных землях. Помимо испускаемого яда (капля которого способна отправить к праотцам стадо безнуков), скарпея славилась прожорливостью, благодаря которой смогла бы съесть три человеческие особи подряд, не оставляя при этом даже костей.

Бросившие не учли только одного факта: скарпеа очень теплолюбивое существо, нетерпящее холодов и сырости. Стоит ей оказаться в чуждой среде, как она надолго застывает, словно камень, которым можно хоть мерзлую землю копать. Тело скарпеи оказалось, слава богам, твёрдым, как камень. Немало времени нужно для того, чтобы она приняла свою естественное состояние.

Быстротой отличался в своих реакциях мальчик. Недолго думая, он схватил двухголовое чудище и, выскочив из дома, последовал за первым попавшимся в поле зрения силуэтом. Второй незаметно скрылся из виду. Заметив крышу землянки, под которую скрылась тень, Акиус подбежал к ней, тихо приподнял отверстие от входа и аккуратно опустил скапею вниз. Приятное тепло паром выплеснулось наружу. Также быстро он вернулся к себе и залез с бешено бьющимся сердцем под шкуру транавака, ожидая услышать крик в любой момент, но вместо этого звенела полная тишина. Он забыл, что яд скарпеи действует, как снотворное, которое помогает избавить жертву от сопротивления грозящей ей участи. Незаметно Акиус погрузился в крепкий, но беспокойный сон.

Утром его разбудил отец. Акиусу снилось, что он бежит в страхе от кого-то или чего-то, сам не зная, что послужило тому причиной. Проснувшись, мальчик протер глаза и сразу вспомнил события минувшей ночи. Нагнувшись над ним, улыбался вечно неунывающий Панфус. Акиус был чрезмерно рад видеть своих родителей в здравии. От избытка переполнивших его чувств, он бросился к отцу на шею и повис на нем, как на ветви дерева.

— Ну, полно, Акиус. Ты уже достаточно взрослый. Сегодня тебе предстоит начать трудовую деятельность, поэтому поешь как следует, а на восходе мы должны поспешить на карачус, где состоится обряд.

В такой день всё племя должно присутствовать на церемонии. Когда народ собрался, выяснилось, что не хватало одной семьи. Отсутствовала Рария со своим мужем и двенадцатилетней дочерью. Один из рабов был послан за ними. Через несколько минут он издал дикий вопль, переполненный ужасом. Все поспешили к землянке, у края которой стоял побледневший невольник. Перед глазами очевидцев предстала шокирующая картина: три скелета лежали на земле, и вокруг них вилась скарпеа, в ожидание переваривания съеденного мяса, чтобы после приступить к костям. Больше всех запереживала старейшина Эфтания, так как погибшая была ее верной приближенной. Если кто-то в тот момент взглянул бы на Акиуса, то увидел бы оскалившуюся улыбку, отразившуюся на лице мальчишки.

Глава 4

Не ведали племена степного народа такого понятия, как «похороны». Пожилых мужчин обычно изгоняли, но чаще приносили в жертву, а тела их скармливали прирученным варситонам. В некоторых племенах мужчин умерщвляли и хоронили вместе с раньше умершими женами. Почивших относили далеко за пределы деревни. Женщин наряжали в лучшие украшения и оставляли прямо на земле, покрыв песком и ветками кустов или травой. Естественным путем образовалось собственное кладбище, судьба которого мало кого интересовала. Если бы не дикие животные, кормившиеся трупами, оно могло бы растянуться на десятки километров на север. Отправляться в «край мёртвых» считалось проклятием. Кто преступит его границы, принесёт обратно горе. Возможно поэтому покойников на плечах относили рабы умерших хозяев или изгои, если те не располагали собственными прислужниками (изгоев в этом случае не приносили в жертву Богиням). Возвращаться им уже не позволяли. Никто не знал, что с ними становилось дальше. В общем-то, никого это не заботило. На самом деле, большинство участников похоронной процессии кончали жизнь самоубийством, так как понимали, что им нет места среди живых, ибо проклятие будет следовать за ними повсюду. Другие, более слабовольные, уходили дальше, далеко на Север, где снега никогда не сходили с земли, где первые полгода светило солнце, а следующие полгода стояла непроглядная тьма. Согласно поверьям, далеко на Севере располагался край Богов. Нет пути назад тому, кто уйдет туда. Обахи были самым северным племенем, а потому считалось, что севернее их уже и живой души не найти. Не знали они, как ошибались, но об этом чуть позже.

Похороны умерших в ту ночь от скарпеи устроили поспешно, так как живым хотелось жить, а не думать о смерти. Рано или поздно она явится ко всем, так зачем же тратить время на думы о ней? Народ степей, полей и равнин считался самым жизнелюбивым из всех трех существовавших в те времена. Как уже известно, Обахи расположились на севере Большой Земли. Территория, которую предки выбрали для жизни, являлась непригодной для земледелия, так как зимы отличались суровостью, а летняя пора — зноем и засухой. И всё же почва славилась обильными залежами глины. Это сделало Обахов искусными мастерами различной утвари, сделанной из нее. Даже горцы и лесные жители пользовались посудой, произведенной этим племенем. Зимой Обахи обычно занимались охотой на мелких животных, а также собиранием плодов тартабариса, который рос на низкорослых кустарниках и обретал свой настоящий вкус только после сильных морозов. Недозрелые плоды были ядовитыми, зато в зимнюю пору они становились сочными и сытными. Нескольких ягод хватало, чтобы на полдня забыть о голоде. Большие усилия уходили на добычу тартабариса, но результат того стоил. Основная же деятельность касалась гончарного искусства. Занимались им исключительно мужчины племени, и каждый наделялся собственными обязанностями и функциями. Одни добывали глину (добыча не прекращалась даже зимой, так как та глина имела свойство не застывать даже при самых низких температурах); вторые ее обрабатывали и очищали; третьи занимались непосредственно созданием предметов из неё. Панфус входил именно в третью группу и хотел, чтобы сын пошел по его стопам. Вот только Акиусу претила эта мысль. Не хотелось ему заниматься глиной и копаться вечно в грязи и земле. Что его действительно привлекало, так это охота и чтение. Прошлой зимой отец впервые взял сына с собой, несмотря на то, что мальчик еще не покрылся в достаточном количестве шерстью, которая защитила бы его от холода и ветра, пронизывающего до самых костей. Укутанный весь с головы до пят шкурой транавака, Акиус неуклюже бегал по полям и наблюдал за тем, как ставятся силки, как стреляют при помощи предметов, похожих на дротики с каменными наконечниками (предназначенные для ранения животных), а затем умерщвляют пойманную дичь. Всё это доставило мальчику огромное удовольствие и дало понимание того, что он хотел бы стать охотником, а не гончаром. К сожалению, Обахи жили на границе с вечной мерзлотой, поэтому занятие охотой считалось бесперспективной деятельностью. Животных, водившихся в этих краях, по пальцам можно было пересчитать. Гораздо чаще они встречались в соседних лесах и горах, где звери прятались от сильных заморозков и непрекращающихся в течение зимы ледяных ветров. Что касается чтения и письма, то Акиус заинтересовался ими вовсе неслучайно. Каждый день с самых пелёнок наблюдал он за матерью, которая читала что-то начертанное на деревянных дощечках и писала на них. Но стоило мальчику подойти к ней, чтобы взглянуть на неведомые каракули, гнала мать его от себя, что разжигало в нем любознательность с еще большей силой. Все это сильно напоминало ситуацию, когда человек пытается потушить огонь, дуя на него. Осознание, что не дано ему будет научиться грамотности ни от матери, ни от кого-либо еще, так как это противоречило законам всех степных племен, расстраивало юнца. Он принялся изучать буквы самостоятельно, сравнивая их с произношением матери, читавшей всегда вслух (про себя и шёпотом в то время читать не умели; даже составляя письменное послание, писцы произносили слова). Акиус крал таблички, которые Антрисия откладывала в сторону за ненадобностью, и хранил у себя на лежанке, пряча под шкуру транавака. Даже современному человеку письменность фгонского языка показалось бы сверхсложной, она отличалась от произношения и грамматики устного варианта. Во-первых, знаки писались как в виде букв, так и в виде примитивных иероглифов. Смысл их понять было невозможно, оставалось лишь заучивать. К тому же племена юга обладали предметами быта и понятиями, которые отсутствовали у северян, поэтому их обозначения оставались непонятными и незнакомыми. В целом насчитывалось около трехсот букв и тысячи иероглифов, часто одно явление обозначалось буквенной системой и иероглифом, но они не являлись синонимами, а употреблялись по-разному в зависимости от контекста. Например, глина имела около трёх десятков обозначений в зависимости от ее внешних характеристик. Любому другому показалось бы невозможным все это запомнить, а тем более выучить. Когда мы учимся в детстве читать и писать, нам кажется это сложным, а во взрослом возрасте — естественными и простыми действиями, потому что со временем все сопутствующие трудности и мучения забываются. То же самое можно сказать и о людях, живших тогда. Однажды обретённое знание развивалось, и этот процесс нельзя было остановить. Конечно, самостоятельное обретение знаний нелегко давалось Акиусу. Изучал он все тайком и с оглядкой, чтобы никто не догадался, иначе ему грозило бы наказание. Какое? Даже вождь не знала, так как не встречалось еще прецедентов, когда мужчина самостоятельно обучался письму без помощи со стороны. И всё же сына Антрисии и Панфуса часто замечали с дощечками в руках, но всерьез не воспринимали, так как думали, что ребёнок просто играет с ними, ведь читать ему не дано научиться от природы, а писать и подавно. Именно страх быть пойманным выдрессировал мальчика произносить письмена только про себя. Уже к двенадцати годам Акиус научился всему, что требовалось для понимания текстов, но на достигнутом результате ему не хотелось останавливаться, потому что если не повторять и не развивать с трудом полученные знания, можно легко утерять их навсегда.

Акиус расстроился, когда по результатам жеребьёвки ему выпала работа по добыче и поиску глины для изготовления посуды. Утешало только то, что надолго он будет уезжать из поселения на её поиски. Отец нарадоваться не мог за сына, считая, что это поможет тому наконец обрести собственный путь в жизни, стать полноценным членом общины и избавиться от тоски и одиночества. Уже на следующий день с группой из двадцати человек Акиус отправился впервые далеко за пределы родного поселения. Предстоял неблизкий путь на северо-запад. К закату солнца они должны будут возвратиться домой. Запрягши галдаков (животных, напоминающих быков) в телеги, отправилась группа за партией глины. Лишь к полудню добрались они до места. Еще не весь снег сошел с полей, но пекло так сильно, что казалось, солнце вот-вот упадет на раскаленную им землю.

— Вернаусия сегодня не благосклонна к нам. Хоть немало мне лет, но не помню я такого жаркого дня в зимнюю пору, — воскликнул Нукриг, один из старейших жителей племени. Ему уже исполнилось семьдесят лет. Пот градом катился по его шкуре.

— Согласен с тобой, благородный Нукриг, — отозвался молодой Ролек. — Богини держат на нас злобу. По возвращении принесём в жертву самого упитанного безнука, чтобы очистить совесть и удовлетворить их.

Все понимали, что беды посыпались на них, как из рога изобилия после того, как был проведён обряд над Акиусом. И несмотря на покровительство Всевышних Создательниц, племя не приняло непохожего на них юношу. С того самого момента странные вещи стали происходить: наводнения, засуха, потеря скота и так далее по списку. Все по-прежнему принимали это за проклятие и ещё больше отдалялись от объекта, несущего несчастия. Мужчины держались скованно, но не только потому, что волей судьбы Акиус стал частью их группы, а потому что впервые их сопровождала женщина. Одна из старейшин отправила её с ними без всяких объяснений причин. Звали нежданную путницу Танасией. Всю дорогу она не проронила ни слова, лишь искоса поглядывала на Акиуса. Взгляд выдавал её волнение и нетерпение, хотя внешне она старалась выглядеть спокойной и равнодушной. Наконец мужчины приступили к работе. Маленькими деревянными лопатками принялись они снимать слой за слоем почву, пока не уперлись в глину. Эта была не та глина, которую мы себе представляем: цвета ржавчины и липкая на ощупь. То вещество обладало цветом солнца и отличалось рыхлостью. Такую глину тщательно очищали от всех мелких камешков, а затем смешивали с большим количеством воды, чтобы довести до густоты, пригодной для лепки. Несколько дней мог занять этот процесс. В общем, труд воспринимался как нелёгкий и трудоёмкий. Глину выкапывали из земли и наполняли ею телеги. Не прошло и часу, как Танасия дала о себе знать неуверенным писклявым голоском. Она держалась поодаль от места раскопок и до этого молча наблюдала за ходом работы.

— Дакур и Акиус, возьмите пустые кувшины и отправляйтесь за водой к источнику, что начинается вон за теми кустами, — она указала правой рукой на запад. Бросив лопатки наземь, оба покорно поднялись с колен, взяли сосуды и направились к указанному месту. Боковым зрением Акиус заметил, как Дакур, раб старейшины Эфтании (ещё младенцем его обменяли на большую партию посуды; происходил он из рода одного из беднейших племен Сенику, главным поставщиком рабом во все степные племена), погладил привязанный к бедру мешок, который указывал очертанием на скрытый от лишних глаз бракан. Добравшись до ручья, Акиус подошёл к воде и, наклонившись, опустил кувшин под струю. Незаметно он взял в руки лежавший рядом камень. В ту минуту проклинал он отца, который отказал ему в оружии, так как тот считал сына еще слишком маленьким для ношения такого опасного предмета. Резко обернувшись, увидел он, как Дакур, который был всего на два года его старше, но меньшего телосложения, рванулся вперёд, держа в руке сверкающий на солнце клинок. Ещё секунда, и юноши столкнуться в схватке не на жизнь, а на смерть, и выживет лишь сильнейший. Внезапно послышалось грозное рычание. Оба противника в ужасе замерли, забыв друг про друга. Повернув головы в сторону издававшихся звуков, они увидели на небольшом расстоянии от себя агрессивно настроенного самца безнука. Это говорило о том, что неподалёку находились его детёныши. Он оказался огромного роста и злобного вида. Самку, по-видимому, убили, так как отцы воспитывали детёнышей только в отсутствии матери. Безнук с яростью смотрел на Дакура, так как тот держал в руках лезвие. На правом боку у животного выделялся длинный шрам, когда-то оставленный именно этим оружием. Безнуки хоть и отличались тупоголовостью, но обладали прекрасной памятью. Не успели оба соперника опомниться, как зверь сорвался с места. Еще мгновение, и Дакур истёк бы кровью на его длинных и острых клыках, но Акиус не дал этому случиться. Он быстро отреагировал на грозящую им опасность, подбежал к застывшему от ужаса рабу, вырвал бракан из его рук и вонзил по самую рукоятку в горло безнука, подбежавшего вплотную. Кровь фонтаном брызнула из раны зверя, окрасив шкуры обоих мальчиков. Безнук умер мгновенно, даже не поняв, что с ним случилось, и совсем не мучаясь от боли. Когда Акиус с браканом, с которого на землю стекала кровь, повернулся к Дакуру, не успевшему еще отойти от шока, его глаза сверкали яростью и беспощадностью. Раб опустился на колени.

— Благодарю тебя за спасение моей никчемной жизни, великодушный Акиус, сын Антрисии и Панфуса. Отныне я и твой раб в этой и в следующей жизнях. Проси меня о чём угодно, и я с покорностью подчинюсь всем твоим желаниям. По закону племени и Богинь, отныне я тебе навечно обязан.

— Ты расскажешь мне всю правду, не скрывая и не утаивая ни единого слова.

— Вернее слуги ты не найдёшь себе, хоть обойдёшь весь свет.

Дакур ответил на все вопросы Акиуса и впоследствии на долгое время стал его тайным информатором и шпионом, и, конечно другом, первым, надёжным и самым верным. Удивительное зрелище предстало перед глазами соплеменников полчаса спустя, как удалились за водой Акиус и Дакур. Оба возвратились, но в руках несли вовсе не кувшины, наполненные холодной ключевой водой. Акиус, закинув на плечи, тащил огромную тушу безнука, которая весила втрое больше его и была вдвое шире по размеру. Дакур же нес в охапке пять визжащих во всё горло детёнышей. Все выразили восторг и удивление, бросив лопатки и в дикой пляске запрыгав вокруг обоих героев. Лишь одна Танасия не радовалась, но в этот раз она уже не скрывала своих эмоций (может, потому что никто на неё больше не обращал внимания): ненависти, страха и разочарования. Акиус улыбнулся ей, похваставшись белоснежными зубами, введя ее в еще большее смущение. Женщине ничего не осталось, кроме как дождаться окончания работ и возвращения в поселение, чтобы донести все до сведения старейшины Эфтании. Не ведала последняя, что ее связывала сильная связь с колдуньей, с которой никогда лично не встречалась.

Глава 5

Селестия, ведунья, не принадлежащая ни к одному племени, поначалу много лет искала себе мужа. Она нуждалась в наследнице, которая продолжила бы её род и освоила силу магии, которой испокон веков владели её предки. Проблема состояла в том, что мужчины всех племен дрожали не только при виде чародейки, но даже при упоминании ее имени. Женщину считали воплощением зла и прислужницей бога смерти. На самом деле Селестия служила исключительно Богиням, так как только они могли наделить её сверхъестественной силой. Тем не менее, люди страшились и избегали ведунью, но в случае беды и горя всегда обращались к ней за помощью, переборов страх. Не обращала внимания уже на это ведьма, вспоминая часто поучительные слова матери: «Власть над природой и судьбами людей лишает нас счастья быть частью общины, но оно того стоит». Действительно, магическая сила быстро заполнила тоску по общению с живыми людьми, поскольку сумела Селестия обрести способность общаться с мертвыми, и многие тайны открылись ей, и никто не сумел бы скрыть своих желаний и истинных намерений от «волшебницы». Могуществом Селестия превзошла даже мать и бабку, овладев искусством разговаривать с животными, чего не удавалась ранее ещё никому. Однажды в лесу она обнаружила умирающего от полученных ранений лапрокса, который пострадал от лесных охотников. Его взгляд, наполненный болью, и предсмертные вскрики разжалобили не знавшую сострадания женщину. Она умертвила животное, а еще через несколько минут оживила, но только очнулся вовсе не тот прежний лапрокс. Нечто темное вошло в его тело и принялось рьяно и верно служить новой хозяйке. Теперь Селестии не было равных среди живущих на земле. Казалось, сама смерть подчинялась ей. Обращаться к Селестии стало всё больше и больше людей со всех трёх народов, но не потому, что популярность о ней перешагнула за все границы племен (ведьмы ее рода исстари славились своей магией). Причина крылась в том, что в отличие от своих предшественниц, Селестия никогда не брала ничего взамен. Такая щедрость сделала ведунью известной, что позволила многим беднякам, не имевших и гроша за душой, обращаться к ней за помощью. Никому не отказывала она, и если осуществление желаний было в силах ведьмы (что часто и случалось), помогала им обрести реальность. Для этого требовалось лишь дать согласие в виде протянутой руки, на ладони которой Селестия ножом прорезала рану и пробовала на вкус кровь просящего. Как только это происходило, она захватывала душу несчастного навсегда. Не ведая того, просящие становились ее рабами как при жизни, так и после смерти. Стоило ведунье дать команду, как они явились бы к ней по любому зову и исполнили бы любую волю. С кончиной их души не уходили бы к Гануру, а исчезали навсегда, отдавая Селестии всю свою энергию и продлевая её жизнь. Со временем она обретет бессмертие. Может, не будет такой всесильной, как сами Богини, но среди людей ей не найдется равных.

Действительно, поначалу Селестия думала о наследнице, которой передала бы свой дар и научила бы волшебству, но затем поняла, что дочь со временем превратилась бы в серьезную соперницу за власть и попыталась бы избавиться от неё, как Селестия в свое время отделалась от своей матери, а та от своей. Кудесница считала себя умнее своих почивших родственниц и уже вовсе не собиралась делить могущество с кем бы то ни было. Не существовало на земле того, что могло бы ее напугать и остановить. Она была сильнейшей. Только одно волновало ведьму и не давало покоя. Шестнадцать с половиной лет назад к ней обратилась за помощью страстно желавшая забеременеть женщина из самого северного племени. Лишь отчаяние привело ее к колдунье. И чем оно больше, тем легче захватить душу. Антрисия, имя которой сами Богини нашептали Селестии, отличалась от остальных. Ее кровь оказалась безвкусной и ввела ведьму в такой транс, от которого она несколько декад тяжело отходила, словно выпила слишком много ыванира (забродивший напиток из крепких трав). Душу Антрисии ей не удалось подчинить, но получилось войти в ее сознание, чтобы через сны следить за тем, что происходило с несчастной женщиной и ее будущим сыном, хотя сама мать ничего не подозревала. Селестия знала все об Акиусе: его желаниях, страхах, стремлениях, радостях и горестях. Хоть повлиять на его судьбу она не могла, так как бессильна перед волей Богинь, но сумела воздействовать на волю тех, кто его окружал. Акиус поразил ее, как и всех, своей непохожестью, но в отличие от остальных, кто видел мальчика другим лишь из-за внешности, Селестия почувствовала исходящую из него внутреннюю силу и разглядела скрытый потенциал. Это напугало ее до безумия. «Не могли Богини наградить мужчину подобной немыслимой мощью, способной уничтожить весь уклад жизни, сложившийся за тысячелетия!», — рассуждала про себя колдунья. «Может, Создательницы всего сущего на Земле и Небесах ошиблись?» Ведунья понимала, что даже за такие крамольные мысли ее ожидала ужасная участь, но не могла не думать об этом. Слишком могучим и опасным становился мальчишка из года в год. Самостоятельно обучился грамоте без помощи посторонних и уже дважды сумел избежать смерти, которую она с помощью манипуляций подстроила для него. Придется надавить на Эфтанию посильнее, хоть и рискует ведьма выдать свою жертву и поставить все под угрозу. Эфтания была одна из первых, кто заподозрил в Акиусе настоящую угрозу, а не благословение Богинь, но будучи трусливой по натуре, чтобы что-то предпринять против него, женщина больше молола языком, чем действовала. Всё же власть старейшины давала ей иммунитет от многих деяний, только покушение на жизнь вождя могло грозить ей потерей собственной. В остальных же случаях Эфтания обладала неприкосновенностью. И так как сомнения грызли старейшину изнутри, завладеть ее душой и телом не представляло труда для Селестии. Люди слабой силой воли легко поддаются манипулированию. Этим колдунья и воспользовалась. Она отправила лапрокса, чтобы тот незаметно положил на лицо Эфтании старвенуса, проще говоря, червя, который уже сам нашел бы путь к ее мозгу через нос, глаза или уши. Как только тот оказался внутри, Селестия уже легко управляла Эфтанией: ее поступками, чувствами и думами. Последняя же наивно полагала, что все, что она делала и о чём размышляла, исходила от неё самой. Не ведала старейшина, что давно стала игрушкой в руках ведьмы. Главным для Селестии было то, чтобы ничего не подозревающая старуха не раскрыла неладное, поскольку это могло испортить все дело. Эфтания не давала согласия на рабство, поэтому легко прогнала бы колдунью из своей головы. Достаточно одного желания.

У Селестии, как ей казалось, созрел идеальный план избавления от Акиуса. Богини не всегда могут наблюдать за людьми, особенно в дни жертвоприношений, когда наслаждаются отдыхом и весельем, а также по ночам, ибо сон нужен как смертным, так и бессмертным. Да, дважды не удалось «волшебнице» осуществить замысел, но она не сдавалась и не перед чем не останавливалась, особенно после сновидения, в котором стала невольной свидетельницей разговора Верховных Покровительниц людских судеб трёх народов. Снилось Селестии, что за ней гнался невиданный зверь. Она его не видела и не слышала, но чувствовала его приближение и зловонное дыхание за спиной, а цепкие когти готовы были разорвать на мелкие кусочки свою жертву. Если бы не крылья, ужас сковал бы все ее члены и не дал бы сделать и шагу вперед. Взлетела ведьма над землей и понеслась на север со скоростью света, а может, даже еще быстрее. Чье-то заступничество защитило и спасло от клыков неизвестного и невидимого чудовища. Хоть опасность давно миновала, и позади уже не ощущалось погони, сердце не переставало учащенно биться, словно пыталось всеми доступными средствами высвободиться из грудной клетки, как узник из маленькой камеры, в которой был обречен провести всю оставшуюся жизнь. Возможно, так проявлялся страх ведьмы не перед прошлым, но перед будущим. Ушедшие в прошлое события вызывают разные чувства: боль, сожаление, раскаяние и тоску, но то, что ожидает впереди, только страх и чуть-чуть любопытство и ничего более. Селестия знала, что ее ждало что-то невероятное, но что именно? Этого колдунья и страшилась узнать, но вместе с тем, не терпелось ей разгадать эту загадку. Наконец, крылья опустили ведунью на землю и исчезли также внезапно, как и появились у нее за спиной. Не успели ноги коснуться твердой поверхности, как услышала она женские голоса, но они звучали вовсе не извне, а в ее голове, внутри ее самой. Это были нежные и успокаивающие неземные звуки. Таких речей прежде не слышала Селестия ни от одной смертной женщины, которая бы в порыве отчаяния ни являлась к ней. «Селестия, Селестия», — кто-то издалека звал ее неведомо куда. Сначала растерялась ведьма и не знала, в какую сторону держать дорогу, но потом просто отдалась зову сердца, доверилась предчувствиям и интуиции. Иногда разум и логика могут провести нас по ложному пути и привести к результату, которого мы не пожелали бы никогда достичь. Именно этого часто избегала Селестия, в отличие от многих людей, поэтому не знала ошибок и горя. Лес, в котором она очутилась, был не похож ни на один в ее краях: деревья невероятно высокие, что своими кронами достигали самых небес; стволы настолько толстые, что все племя не смогло бы их обхватить; ветви настолько длинные, что переплетались друг с другом, и часто сложно было понять, где начиналось одно древо и где заканчивалось. Листья всех цветов радуги и их оттенков сверкали сами по себе без участия света солнца и луны. Просто сказочный лес предстал перед взором Селестии и вмиг окружил ее. Самое удивительное то, что здесь не встречалось ни единого живого существа, но при этом чувствовалось, что все вокруг кипело и дышало полной жизнью. Женщина шла вперед, и голоса становились все более отчетливыми. В конце концов, огромные гиганты стали расступаться перед ней, и увидела ведьма собственными глазами, что деревья на самом деле представляли из себя живых существ, которых она и чувствовала. Словно неуклюжие безнуки, передвигали гиганты своими корнями, как ногами, уступая ей дорогу. Селестия заметила их грозные, но не желающие вреда глаза, которые различались и не походили друг на друга, как племена и народы на земле. Лес закончился, и перед взором новой обитательницы предстала чаща. Голоса были уже настолько хорошо слышимы, что различались отдельные слова. Ветки кустов раздвинулись, как только кудесница вступила в их пределы. Они ласкали и кололи, пронзали и обнимали, и каждый раз начинали препятствовать продвижению путницы к центру. В какой-то момент Селестия поняла, что пора остановиться. Так она и поступила. В эту минуту часть кустарников раздвинулась, и ей предстала небольшая поляна, полная сверкающих и светящихся, как пламя, разноцветных бабочек. Посреди поляны горел костер небесно-голубого цвета, а у него спиной полукругом к Селестии сидели три Богини. Вернаусия, богиня полей, степей и равнин, одетая в серебристые сияющие одежды, находилась посередине. Справа от неё расположилась Лоренмия, богиня лесов, чащ и болот, облаченная в яркие цвета трав и листьев. Слева от Вернаусии сидела горная богиня Торения, наряженная в костюм из различных сверкающих камней. Лиц их Селестия не видела, так как знала, что стоит взглянуть в глаза Богиням, как мгновенно сгоришь дотла и не останется после тебя даже пепла. Голоса Богинь звучали, как колокольчики, а разговор их между собой был столь же загадочным, как и они сами. Вернаусия молвила: «Сестры, я созвала вас сюда, чтобы обсудить, как нам быть дальше. Мир настолько быстро меняется, что мы больше не в состоянии его контролировать. Люди еще поклоняются нам и приносят жертвы, что позволяет существовать в достатке и довольстве, но я чувствую, что так будет не всегда. Эпоха нашего правления неизбежно подходит к концу».

Лоренмия продолжила: «Согласна с тобой, старшая сестра. Ветра нашептали мне, что грядут большие перемены, и мы не в силах будем их остановить, ибо слепы и слишком беспомощны. Как мы можем предотвратить опасность, если не ведаем, откуда она исходит? Мы очень редко вмешивались в людские дела, что ослабило нашу с ними связь. Сможем ли мы вернуть былую власть над смертными? Власть, которая тысячелетиями заставляла их страшиться нас».

В разговор вступила Торения: «Сестры, последняя надежда наша еще жива, и она теплится в Селестии, в колдунье, которую мы наделили огромной силой. Если она сумеет остановить зло, то мы примем ее в наш сонм и сделаем равной себе. Восставшим не будет ни жалости, ни пощады».

Все три Богини в голос прокричали: «По воле нашей!»

После этих слов Селестия почувствовала, как ветви кустарников обхватили ее тело и выбросили назад. С огромной скоростью полетела она в обратном направлении, а затем неожиданно проснулась.

— Боги предали Богинь и восстали против них! — воскликнула ведьма, поняв почти весь смысл разговора из сна. — Но им власти не видать, ибо я буду насмерть защищать своих Покровительниц и служить им верой и правдой!

Селестия поднялась с лежанки и принялась готовить опаснейший и страшнейший план мести. Акиус оказался намного умнее, чем она предполагала раньше. Он быстро понял, что против него ведётся заговор и плетутся интриги, и сумел показать себя смекалистым противником, чего от него никто не ожидал. Селестия же считала себя в два раза умнее юнца. К тому же на её стороне стояли сами Богини, и они выразили поддержку колдунье, хоть и намекнули, что участвовать в людских делах не собираются. Уж слишком низменным занятием для них это считалось. Та, которая помогла появиться мальчишке на свет, должна теперь поспособствовать его гибели. Селестия настолько размечталась (обещание Создательниц льстило и окрыляло), что забыла о данном Антрисии пророчестве. Селестия размышляла, что нельзя Акиуса убить с помощью способов, применяемых раньше и не оказавших результата. Нужно отравить его. Только важно поторопиться, потому что отношение к Акиусу постепенно меняется в лучшую сторону, а этому Селестия не могла позволить произойти, иначе ей придётся уничтожить всё племя вместе с ним. Колдовство обладает побочными эффектами. Чем чаще его использовать и больше накапливать в себе, тем меньше человеческого остается в сердце и душе того, кто к силам магии прибегает. Селестия прекрасно была осведомлена об этом, но слишком притягательной и соблазнительной казалась мысль о господстве среди смертных. Порой ей казалось, что сами Северожительницы ей в подмётки не годились. Часто забывала ведунья, что стала той, кем являлась сейчас, лишь благодаря им. Приготовление яда заняло несколько дней. Для его создания потребовались все элементы, существующие в природе: земля, воздух, вода, насекомые, кровь животного (живого и мёртвого). Не хватало только финального элемента, а именно человеческой крови. Только «волшебница» задумалась, где достать последний и решающий ингредиент, как почувствовала приближение очередного отчаявшегося просителя. Не успел тот взмахнуть посохом, чтобы постучать по крыше землянки, как Селестия воскликнула:

— Входи же, Доритий, я давно уже жду тебя с нетерпением.

Доритий, родом из одного из западных полевых племен, расположенных у гор, вошел туда, куда меньше всего желал попасть.

— Ты знаешь моё имя, а значит, тебе известно, зачем я к тебе пришёл?

Доритий был молод и невероятно красив. И если бы сердце Селестии не превратилось в камень, оно забилось бы от любви, но никаких добрых чувств уже не знала колдунья. Она служила уже совсем другим целям.

— Только Богиням дано это знать, я могу лишь предполагать. Если ты осмелился явиться ко мне, значит, отчаяние заставило тебя преодолеть страх.

Доритий, чувствуя доброжелательность колдуньи, успокоился, а вскоре и вовсе потерял бдительность и осторожность.

— Вот уже много лет часто мне снится один и тот же сон, смысл которого я не могу понять. За его толкованием я обращался чуть ли не ко всем жрицам всех племен степей, я молился Создательницам и приносил им самые богатые и щедрые жертвоприношения, но бесполезно. Ничто меня не избавляет от него. Никто не знает, что он значит. Ты моя последняя надежда, о великая колдунья. Твоя слава докатилась до всех народов и племен.

— Поведай же мне свое сновидение, Доритий.

— Снится мне, что я хочу совершить какое-то страшное злодеяние, но не ведаю, почему и против кого. Я всегда всем желал добра, но в том сне яростью переполняется мое сердце. Я уверен, что должен совершить нечто, но что именно, не могу знать. Ноги просто несут меня вперед. Внезапно над моей головой сыплются звезды. Их так много, что они падают прямо на ладони, как снежинки. Когда звездопад заканчивается, предо мной предстают три варситона, но не серого цвета, какими бывают в реальности, а белоснежного, ярко-красного и иссиня-чёрного. С такими мне никогда прежде не приходилось встречаться наяву. Я охотник и знаю повадки этого зверя, как свои пять пальцев, но те, во сне, оказываются совсем другими. Заговаривают они со мной человеческими голосами. Молвит первым белоснежный, что от судьбы не скрыться ни смертным, ни бессмертным. Молвит затем ярко-красный, что за свои деяния каждого ждёт своя расплата. Молвит наконец иссиня-чёрный, что моя участь уже решена. Варситоны набрасываются на меня, чтобы разодрать на клочки, и в этот момент я просыпаюсь. Можешь ли ты мне объяснить, что значит этот сон? Иначе не будет покоя моей душе.

Если бы переполнившая энергия магии не притупила чувство страха колдуньи, ее сердце забилось бы от волнения. Она бы поняла, что сновидение было ей предупреждением от восставших богов, чтобы кудесница остановилась и осмыслила то, что собиралась совершить. Селестия же, уверенная в своей неприкосновенности и недосягаемости, восприняла угрозу с точности до наоборот, как сигнал к действию.

— Протяни мне свою ладонь, Доритий.

Тот подчинился. Браканом она полоснула его ладонь и стала выдавливать кровь из раны в чашу с зельем.

— Ты исполнил то, чего от тебя хотели Богини. Теперь можешь послужить моим целям. Глаза Дорития округлились от удивления, но не успел он и рта раскрыть, как клинок Селестии вонзился в сердце мужчины. Он так и не узнал, что значило сновидение. Затем колдунья добавила в яд кровь ни живого, ни мертвого человека. Жидкость вспыхнула ярким зеленым огнем. Яд был настолько опасен, что неправильное его использование могло бы привести к неожиданным последствиям. Например, если добавить в пищу или напиток слишком мало капель, то потенциальная жертва вместо смерти получит прилив бодрости, а если переборщить, то может умереть в страшных мучениях. Хоть и была Селестия жестокосердной, всё же не хотела огласки, поэтому решила самостоятельно добавить столько зелья, чтобы внешне отравление напоминало зимнюю болезнь. Тогда подозрение ни на кого не упадет. И она, и ее «пособники» выйдут из воды сухими. Через несколько часов колдунья уже отправилась в путь на север. Держаться она старалась лесистой или кустарниковой местности, чтобы оставаться никем не замеченной, ибо ее появление вызвало бы подозрения. Еще никогда ведьма не покидала надолго своего жилища. На третий день пути при свете сияния Аринии неожиданно пошёл дождь. Затем появилась радуга, и капли засверкали, отражаясь в лучах Аринии, словно звезды посыпались с неба. Пророческое сновидение Дорития вспомнилось ей. Не замедлила «волшебница» шага и продолжила свой путь. Через пару часов дождь прекратился. Небо очистилось от туч. Рассеялся из ниоткуда появившийся туман, и пред Селестией предстали три прекрасных варситона, такими, какими их описывал Доритий. Они смотрели на нее испытующе своими горящими очами, но не выражали ни нетерпения, ни злобы, лишь спокойно наблюдали за каждым ее движением. Селестия решила первой начать разговор с взбунтовавшимися Богами.

— Я получила ваше послание, но вы зря стараетесь. На моей стороне Богини, а они могущественнее вас.

— Она совсем не уважает нас, братья, раз потеряла страх заговорить первой с Богами, — ответил на дерзость колдуньи белоснежный варситон, видимо старший по статусу.

— Где же твои покровительницы сейчас, ведьма? Или ты столь самоуверенна в своих силах, что думаешь нас одолеть при помощи магии? — заговорил ярко-красный варситон.

— Магией одарили тебя мы, а значит, можем легко забрать обратно, — промолвил иссиня-черный варситон, и ухмылка проскользнула по его морде.

— Это неправда! Вы лжете! — воскликнула Селестия с негодованием и яростью в голосе.

— Или ты, глупая, думала, что сами Богини снизошли к тебе? К счастью для нас, много лет они глухи к мольбам людей, — держал речь белоснежный варситон.

— Отступись, — увещевал колдунью ярко-красный зверь.

— Будь на нашей стороне, и мы дадим тебе мощи гораздо больше, чем ты имеешь сейчас. Будь с нами, Селестия! — добавил иссиня-черный варситон.

— Нет! Этому никогда не бывать! — вскрикнула Селестия. Три варситона топнули сначала передней правой лапой, а затем левой. Поднявшийся с земли вихрь из пыли подхватил Селестию и закружил с неимоверной скоростью в воздухе. Ей показалось, что он высасывал из нее всю энергию, делая слабой и беспомощной. Наконец вихрь резко прекратился. Селестия упала на землю. Магии в ней больше не осталось. Она обратилась в обычного человека. Нет, все же не полностью лишили Боги ее колдовства. Капля магических способностей теплилась еще в жилах женщины. Поднимаясь с земли, на миг ей показалось, что пред ней стояли три Верховные Богини, но протерев глаза, убедилась, что по-прежнему находилась в окружении Богов в образе варситонов. Не успела колдунья встать на ноги, как звери грозно зарычали и бросились на нее. Селестия подняла голову к небу и начала шептать что-то на незнакомом языке. Высоко над ней парил лапрокс. Спустя какое-то время ветер закружил в воздухе клочки шерсти и унес их вдаль от пустынного места. Лишь разбитый горшок с пролитой красноватой жидкостью говорил о том, что здесь проходил человек. В этот самый момент далеко на севере на голову Эфтании опустился первый удар толнака, который размозжил череп когда-то бесстрашной и уважаемой старейшины. Судороги охватили тело старухи. Затем посыпались удары других толнаков, которые оставили от влиятельной соплеменницы лишь кровавую массу из шерсти, костей и мяса.

Глава 6

Акиус лежал на траве и любовался яркими звёздами, светящимися бабочками и невероятной красоты луной, которая занимала чуть ли не половину небосклона. Уже не первый день он вылезал из своей землянки, чтобы провести несколько часов в ночной тиши подальше от невыносимого храпа родителей. Юноше пошёл шестнадцатый год, последний год его холостой жизни. Потом ему подберут невесту из другого племени и отправят на новое место обитания. Придет конец холостяцким забавам. Если, конечно, он доживет до этого события. Акиус чувствовал, как тучи сгущались над ним. Слишком много накопилось врагов, жаждущих его погибели, но и друзей уже имелось немало. Хоть парень был не из робкого десятка, порой страх сковывал его волю, но каждый раз он набирался смелости, чтобы преодолеть и прогнать его прочь, когда тот проникал в сердце невидимыми щупальцами. Своей трусости Акиус стыдился и старался никогда не проявлять ее внешне. Всем он казался всегда серьезным и бесчувственным, как сама ночь. Ночью, как и днем, все дышало жизнью, но звуки природы слышались по-иному: успокаивающими и убаюкивающими. Пока другие прятались под землей, любознательный юноша наслаждался свободой и простором на поверхности, будучи уверенным, что никто не решится потревожить его раздумья в столь поздний час. Ну, или почти никто. Не только тяга к звездам и луне заставила его выбраться из надежного убежища, когда настала пора власти теней. Какое-то время спустя позади послышалось чьё-то тихое приближение. Акиус улавливал чутким слухом каждый хруст, издаваемый травой от тяжелого, но негромкого шага.

— Где тебя так долго носит, Дакур? Мы с тобой договорились встретиться, когда луна будет посреди небосклона.

— Прошу прощения. Эфтания задержала. Достала она меня со своими странностями. Когда же мы, наконец, из…

Акиус перебил друга, резко вскочив на ноги.

— Скажи, Дакур, сколько времени занимает отработка глины, прежде чем она попадает в руки гончарам?

— Если не ошибаюсь, два восхода и два заката, — неуверенно ответил раб.

— Что произойдёт, если глину плохо очистить?

— Предметы, сделанные из неё, развалятся на куски.

— Вот именно. Поэтому мы должны проработать всё тщательно, прежде чем приступить к осуществлению замысла, чтобы все удалось. Иначе задуманное рассыпается, как изделие из некачественной глины. Ты принёс послания?

Дакур протянул другу дощечки с неизвестными письменами. Рабы умели читать, но Дакура Эфтания не обучила. Пришлось Акиусу каждый раз объяснять тому, что значат буквы и иероглифы, и со временем евнух начал понимать значение многих из них. Хотя чтение давалось рабу с трудом, учился он быстро. И в этот раз оба юноши при свете луны изучали каракули, составленные лично старейшиной для одной из своих подручных.

— Я так и не понял, что конкретно они задумали против тебя. Можешь прочесть еще раз?

Дакур был сильным и смелым парнем, но не отличавшимся большим умом. Загадки давались ему с трудом.

— Когда лапрокс отправится в полет, он встретит ролина, которой вопьется в его тело своими когтями и убьёт жертву.

— Что за чушь! — воскликнул с раздражением Дакур.

— А по-моему, всё понятно, — возразил Акиус. Ему совсем не нравилась вспыльчивость товарища. — Под лапроксом подразумеваюсь я. Ролины проживают далеко на севере и охотятся на лапкоксов исключительно летом, когда те мигрируют туда. Это значит… — на миг Акиус задумался, чтобы подобрать нужные слова. Дакур опередил его:

— Это значит, что Эфтания хочет натравить на тебя ролинов.

— Дурак! — в сердцах воскликнул Акиус и бросил грозный взгляд на раба, который от смущения весь замялся. — Никогда не говори того, чего не знаешь, чтобы не попасть в неприятности из-за своей глупости. Фраза, написанная на дощечке, говорит о том, что Эфтании известно о Севере больше, чем нам. Значит, и мы должны завладеть этим знанием.

Время текло быстро. Ночь подходила к зениту, а Акиусу надо было поспать, так как на рассвете он снова отправляется за глиной. Велев Дакуру не упускать ни единого слова из уст своей госпожи, он распрощался с дугом. Акиус должен находиться в курсе событий, так как в голове созревал, как ему казалось, идеальный план избавления от своих врагов раз и навсегда. Через декаду после этого разговора сын Антрисии исчез и не появлялся дома в течение трех восходов и трех закатов. Он ушел за водой во время добычи глины, но не вернулся. Акиуса не искали, поскольку подобное не было принято. Юноша же словно провалился в пустоту. Шесть долгих лет понадобилось ему, чтобы заслужить доверие и хорошее расположение соплеменников. Большинство уже не воспринимало его как угрозу. Парнем его считали спокойным, не всегда улыбчивым, но доброжелательным к остальным. Из-за разительных внешних отличий Акиус воспринимался, как бельмо в глазу, а к такому нельзя привыкнуть. Поэтому сын Антрисии чувствовал, что до конца и полностью его никогда не примут. Никогда не стать ему полноценным членом родной общины. Единственный способ изменить положение дел — прийти к власти. О ней юноша начал грезить, как жаждущий в знойный день о глотке ледяной воды. Он понял это сразу, как осознал себя личностью. Пока Акиус своей симпатией и безотказностью завоевывал сердца соплеменников, родная кровь становилась ему все более чужой. Мать все больше отдалялась от сына. В нем она видела свой грех, который тревожил ее днем и ночью. Тайна, которую приходилось хранить, тяготила ее и не давала покоя душе. Часто все это казалось Антрисии просто невыносимым, и она жалела, что не жила в племени Сенику, где ребенка сразу убивали, если он хоть чем-то отличался от других. Женщина знала, что ей нужно хранить молчание, так как ведьма при встрече предсказала, что правда уничтожит не только сына, но ее саму. Если материнский взгляд, пускай даже случайно, останавливался на мальчике, любовь к нему начинала заполнять ее сердце, но слабости нельзя было проявлять. Мужчина должен расти только в строгости. Что касается Панфуса, то перемены с ним произошли по другим причинам, хотя многие приписывали их Акиусу и, конечно, самим Богиням. На бедного Панфуса свалилась гора приготовленной для ярмарки посуды, хранившейся в специальной землянке. Изготовили ее из толстого слоя глины по заказу одного из племен. Когда вся эта тяжесть рухнула на бедолагу, грохот поднялся такой, что казалось, сама Верховная Богиня прискакала на колеснице, запряженной неуклюжими галдаками. Больше всего у Панфуса пострадала голова. От захода до заката он лежал без чувств, а когда пришел в себя, то не узнал никого. Бедняга потерял способность помнить все, что касалось его прошлого. Верховная Жрица заявила, что в их краях побывал Нитриус, бог потери памяти и плохих воспоминаний, после того, как покинула молодого мужчину и Венсия, богиня памяти и хороших воспоминаний. Чем-то провинился Панфус перед ней, и в наказание Нитриус стер его память, как песок стирает надписи с дощечек, и превратил в человека без прошлого. С того дня Панфус, как призрак, ходил по селению, не зная, кто он, что умел делать и что с ним станет. Он довел себя до сумасшествия, стал рабом Денерия, бога увечных и юродивых. Многие посчитали это проклятием. Однажды Панфуса обнаружили с перерезанным горлом в канаве. Убийц так и не нашли. Гибель отца очень сильно потрясла Акиуса, который любил его больше всего на свете. Панфус был единственным человеком, принявшим сына таким, каким его создали Богини и всегда защищал того от всех опасностей и превратностей судьбы. Акиус поклялся найти виновников и покарать их, даже если это решение будет противоречить воле самой Верховной Богини. Через несколько дней опечаленный сын Панфуса и Антрисии бесследно пропал. Кто-то связывал его исчезновение с волею Богинь, кто-то — с проделками демонов Ганура, но большинство выражало обеспокоенность. По приказу вождя на поиски парня никто не отправился. Акиус остался предоставлен на попечение самому себе. Все, кроме Антрисии, уверовали, что тот не выживет в природных условиях крайнего севера. Многие видели, что именно в ту сторону он отправлялся. Север — жилище Богов. Ни один смертный еще не возвращался оттуда ни живым, ни мертвым. Многих смельчаков провожали Обахи. Одни принадлежали к изгоям: избежавшие смерти, они спешили туда, потому что их гнали отовсюду. Они верили, что если встретятся с Богинями и обратятся к ним с мольбами о пощаде и прощении, те снизойдут к просьбам и дадут свое благословение. Другие, наоборот, были богохульниками и хотели доказать остальным, что они сильнее Северожительниц, и могут править миром без их покровительства, поэтому стремились на север, чтобы вызвать их на поединок и сразиться в честном бою. Таких людей племена презирали больше, чем изгоев. Хотя крова и пищи не предоставляли ни тем, ни другим. Немало представителей разных народов проходило мимо поселения Обахов на север, но никто не возвращался назад. Каждый знал, что помимо Богов там проживали самые ужасные монстры и чудовища, которые защищали божественные земли от проникновения смертных. Там всегда царило лето, обитали невиданные животные, а почва давала всем существам нескончаемое количество необыкновенно вкусных и питательных плодов. Там никто не ведал голода, холода и других лишений и, конечно, никто никогда не умирал. Но стоило смертному попасть в запредельные края, как ждала его неизбежная кара. Каждый получал наказание по заслугам, но какое именно, ведали только Богини. Туда и ушел Акиус. Не было никого, кто бы верил в его возвращение, кроме Антрисии, которая внешне не проявляла никакого беспокойства. Она просто доверилась материнской интуиции, которую приняла за шепот богини Петрасии. Каждый день незадолго до захода солнца приходила обеспокоенная мать к карачусу, чтобы принести богине небольшие жертвоприношения, а взамен попросить ее покровительства и заступничества за сына. Что бы ни случилось с Акиусом, значит, так изначально было предначертано судьбой, извилистый путь которой под силу изменить только Всевышним. Поэтому, чем дольше и сильней женщина молилась, прося покровительства, тем выше была вероятность того, что Богини услышат голос страждущей, снизойдут и сжалятся. Антрисии вспомнилось одна история, рассказанная очень давно ее дедушкой, когда та была еще совсем малышкой. Дедушке еще не исполнилось тринадцати зим и тринадцати лет, когда он впервые отправился за глиной в разгар зимы. Учитывая, что добывать глину зимой было сложно, обычно ездить приходилось к одному и тому же месту, которое не успевало замерзнуть или покрыться льдом из-за того, что его постоянно рыхлили. Дни стояли короткие. Ариния выглядывала из-за горизонта лишь на некоторое время, поэтому в тот период копатели оставались в специально созданных землянках и возвращались в деревню лишь раз в несколько восходов. На небольшом расстоянии от временного поселения копателей начинался кустарниковый лес. Деревья не превышали высотой полуметра. Цвет растений, никогда не менявший окраску ни в жгучие морозы, ни в невыносимую жару, оставался всегда тёмно-синим, а в сумерках и вовсе придавал окрестностям какую-то зловещность.

— Почему никому не позволено идти туда? — полюбопытствовал дедушка Антрисии, которого звали Вольбак, когда копатели уселись за вечернюю трапезу. До наступления темноты оставалось немного времени.

— Потому что там начинается Земля Мёртвых, а за ней Чертоги Благословенных, где обитают души умерших, а также Богини с Богами. Туда мы относим покойников, и что с ними происходит дальше, лишь одним Всемогущим и Вездесущим Создательницам ведомо, — ответил один из стариков, умудренный жизненным опытом.

— А еще там обитают самые странные, ужасные и жестокие существа. У них по несколько голов и хвостов. Одни извергают кровь Ганура, другие — яд, способный прожечь тело до костей. Этих чудовищ так много, что ими кишит весь лес до самого горизонта. Обречен тот, кто осмелиться переступить границу между землями смертных и бессмертных, — добавил еще один старец, проживший еще больше того, кто ответил первым на вопрос мальчика. Молодняк слушал стариков с замиранием сердца. От ужаса, а не от мороза, стыла в их венах кровь. И кто бы осмелился нарушить запрет, существовавший среди Обахов сотни веков? Только безумец! Но и такие отыскивались. С наступлением темноты все переместились в общую землянку. Постепенно начал падать снег, и мороз ослабел. Помещение землянки было разделено на две части. В одной уместились взрослые, во второй расположились совсем маленькие и молодые. Если первые почти одновременно погрузились в безмятежный сон, храпом оглашая больших размеров яму, то вторые бодрствовали то ли из-за нахлынувшей трусости, то ли из-за излишней смелости. Долго, принимая пищу, обсуждали они услышанные от старцев легенды.

— Хватит уже языками молоть! Отправляйтесь в царство Лонитии, а иначе напустит она на вас своего злого брата-близнеца Шапрома, — наконец не выдержал бесконечной болтовни соплеменников самый старший из всех, по имени Роптул. Ему шел двадцатый год.

— Я смотрю, Роптул, ты самый отважный из нас, раз не участвуешь в беседе. Неужели тебе совсем не страшно? — возразил ему Паронул.

— Глупец тот, кто не страшится стражей Богинь, но надо помнить, что они не трогают тех, кто искренен и чист в своих добрых намерениях.

— А ты искренен и чист в своих намерениях, Роптул? — спросил кто-то из темноты, чей голос разобрать было невозможно, так как слова произносились шёпотом.

— А ты сомневаешься, кто бы ты ни был? — раздраженно парировал Роптул. От возмущения он даже приподнялся с лежанки, уставившись в темноту, откуда раздался вызывающий голос.

— Докажи это нам всем и себе самому! Дойди до границы и вернись обратно, тогда не будет сомнений ни у кого. К тому же ты добьешься нашего вечного уважения и почтения, — ответил незнакомый голос. Может, оставался он никем не узнаваем из-за того, что звучал слишком низко. Разозленный Роптул от возмущения вскочил на ноги.

— Как ты смеешь просить меня нарушить закон племени?! Изгнание мне грозит в качестве наказания. Назови свое имя!

— Мое имя тебе ничего не даст, а твоя трусость о многом говорит, — с сарказмом и вызывающе прозвучал голос. Несколько человек хихикнули в ответ. Этого Роптул выдержать не мог. Он подошел к выходу и открыл крышу землянки. Вольбак заметил, что вслед за ним наружу кто-то быстро проскользнул. Он тогда подумал, что ему могло привидеться, так как во мраке все принимаешь за тени. Оттого Вольбак не придал этому большого значения. К тому времени снег прекратился. Мороз вновь вступил в свои права. Часть луны показалась из-за туч, и на улице стало светло, почти как днем. Роптул, хоть и хотел казаться бесстрашным, тем не менее, не мог скрыть дрожи. Холод тут был ни при чем. Молодой мужчина повернулся в сторону леса, из которого периодически доносились многочисленные странные звуки, похожие на вой, угуканье и даже крики и хохот, напоминающие человеческие. Даже самый храбрый вздрогнул бы, если бы оказался на месте несчастного Роптула. Но тот наивно верил, что гибель грозила лишь тому, кто грешен душой, а значит, ему переживать не о чем. Оглянувшись, он бросил быстрый взгляд на собратьев, столпившихся у выхода землянки. Никто в тот момент не завидовал парню, но вместе с тем, все восхищались им. Не каждый бы осмелился не просто нарушить древний запрет, но и направиться в сторону леса. Роптул сначала неуверенными шагами начал свой путь. Луна потихоньку скрывалась за тучами, как ребенок на лежанке за теплою шкурой траванака. Вмиг мир потонул в ледяной ночной мгле. Роптул находился уже на расстоянии, до которого, казалось, ни один человеческий крик не долетит, как сильно ни надрывай глотку. На самом деле, на открытом пространстве и на большом расстоянии слышался даже малейший шорох. Ветер дул с севера, а значит, докричаться до парня, спешащего на север, представлялось невозможным. Может, поэтому не услышал он соплеменников, когда они дикими воплями принялись предупреждать о приближающемся к нему множестве силуэтов со всех сторон. Роптул, закрывшись правой рукой, шел против порывов ветра и не видел, что в одно мгновение был окружен. Он испустил такой крик ужаса и боли, что даже мертвые пробудились бы от вечного сна. У всех, кто мирно спал в землянке, сон сняло как рукой. Через какое-то время настала тишина. Прежде, чем кто-то резко опустил крышу и оттащил очевидцев внутрь убежища, Вольбак увидел, как тени разодрали Роптула на части. Конечно, всех, кто знал о случившимся, очень жестоко наказали: их отхлестали плетьми и поколотили палками, но увиденное навсегда сохранилось в памяти каждого до самой кончины. Антрисия не сомневалась, что именно эта участь ожидала ее сына там, на границе между двумя мирами, и молилась уже не о его возвращении, а о легкой и безболезненной смерти, подстерегавшей пропавшего без вести. Были и те, кого исчезновение Акиуса не могло не порадовать. Старейшина Эфтания и ее пособницы наконец-то поверили в то, что смогли навсегда избавиться от угрозы. Шесть лет и полгода пытались они уничтожить не похожего на них юношу, видя в нем самую главную опасность для племени. С третьей попытки их план удался. Эфтания гордилась собой. Старейшина Эфтания не всегда была такой злой и жестокой. Да, грелась в ее душе змеей зависть к успехам других; да, была она нетерпелива и беспокойна, но никогда прежде не осуществляла она планов мести, ибо верила, что кара будет тому, кто причиняет другим зло. Но однажды проснулась она ранним утром, и ни с того ни с сего осенило ее решение убить Акиуса. Она толком не могла понять, откуда у нее появились подобная решительность и настойчивость в исполнении задуманного, но отступать уже не желала. Ей казалось, что сами Богини благоволили ей. Супруг не узнавал в прежней подруге по жизни злодейку. Андгиний знал Эфтанию, как свои пять пальцев, но теперь думал, что ее подменили. Они через многое прошли вместе, пережили немало лишений, в том числе потерю обоих детей. Первый ребенок, сын, умер в раннем возрасте от неведомой болезни. Даже жрицы были не в силах его спасти. Для тогда еще молодой женщины смерть первенца стала настоящим ударом, от которого она долго не могла оправиться. Понадобились годы, чтобы справиться с горем и родить второго ребенка, в этот раз дочь. Будучи тогда уже зрелой женщиной, Эфтания не могла нарадоваться рождению наследницы. Девочка росла здоровой и счастливой. Однажды, после назначения посланцем вместо внезапно скончавшейся Миприи, Эфтания направилась на юг, прихватив с собой дочь, чтобы та повидала мир. На обратном пути они из-за сильных проливных дождей (сезон дождей на юге начинался одновременно с наступлением зимы на севере) заплутали и набрели случайно на землянку ведьмы, которая проживала вдали от всех племен с маленькой дочерью, не обретшей свою индивидуальность. У Эфтании появилась плохое предчувствие, подсказавшее ей, что отсюда надо бежать и как можно дальше и скорее, но из-за дочери она осталась, так как на улице наступила ночь, а ливень не думал прекращаться. Ведьма, назвавшаяся Парненой, оказалась гостеприимной и любезной. Она поделилась с путницами своим ужином и сделала для них лежанки для сна. Ночь гостьи провели в тепле и покое. Когда на горизонте появилась первая полоска света, Парнена разбудила Эфстанию и попросила выйти с ней на прогулку. В воздухе витали сырость и свежесть, дышалось легко и свободно. Дождь прекратился.

— Почему ты меня разбудила до лучей Аринии? — спросила гостья у хозяйки.

— Потому что хочу поговорить с тобой наедине, — ответила колдунья.

— О чем? — сердце бедняжки сжалось от плохого предчувствия. С одной стороны ей не хотелось знать, что та желала ей раскрыть, с другой, не терпелось узнать.

— Я вижу глубокий шрам на твоей душе. Ты потеряла близкое к сердцу дитя. Мужайся, женщина, Нирогус не оставит твою семью в покое.

— Неужели ты имеешь в виду, что Богини отнимут у меня и последнее дитя? Как это случится?

— Увы, мне не дано этого знать, но люби ее так, как будто это произойдет завтра.

И Эфтания любила. Ею обожаемая дочь, Энатия, скончалась при родах. Она отправилась в Чертоги Благословенных вместе со своим младенцем. Уже не плакала и не убивалась Эфтания, ставшая недавно старейшиной. Она приготовилась к потере и ожидала ее в любой момент. Сердце ожесточилось, что и настроило ее против добра. Несчастная женщина охладела к супругу, стала жестока к рабам и беспощадна к нарушителям законы. Ей нужен был какой-то объект ненависти, чтобы не терять смысл существования. Без него она чувствовала бы себя мёртвой. Таким «объектом» оказался Акиус.

— Я боюсь, как бы никто не раскрыл того, как мы поступили с Акиусом. Это страшное преступление. Богини нас не пощадят, — делилась своими переживаниями Орнетия, одна из приближенных Эфтании.

— Если ты будешь держать язык за зубами, никто ничего не узнает, — равнодушно успокаивала взволнованную пособницу старейшина.

— Но…

— Помни, что мое место в Совете племени достанется тебе, как я и обещала. Завтра об этом все узнают, — перебила она Орнетию, которая стала успокаиваться, поскольку старейшиной ей хотелось стать больше всего на свете.

— А сейчас иди домой к мужу и детям и не думай о плохом.

Эфтания приказала Дакуру проводить Орнетию до землянки в целости и сохранности, но так и не добралась бедняжка до родного очага. Наутро все с ужасом обнаружили тянущуюся к северу полосу крови, как будто труп, пронизанный многочисленными ранами, тащили по земле. Бросившись по следу, вождь со свитой наткнулась на обглоданную голову Орнетии. Тело ее так и не было обнаружено. Люди стали поговаривать о высвободившихся чудовищах из подземелья Ганура. Ближе к закату второго дня к большому удивлению всех или огорчению некоторых Акиус возвратился домой.

Глава 7

Акиус вызвался отправиться за ключевой водой. Ему хотелось побыть наедине с самим собой, чтобы обдумать, как быть дальше. Не успел он обрести индивидуальный образ, как тут же обзавёлся опасными врагами. Недруги не просто желали навредить не похожему на других юноше, а уничтожить, стереть с лица земли, убить, избавиться от него всеми возможными средствами.

Не доверял уже людям сын Антрисии и Панфуса: в каждом видел потенциального предателя и неприятеля. Держал Акиус обиду и на Богинь. Именно они руководят поступками смертных, именно они портят отношения и натравливают людей друг против друга. Как после этого возлагать надежды на Всевышних? Лучше рассчитывать только на себя одного. «В этом случае и мыслями ни с кем делиться не стоит», — посчитал парень, поэтому скрывал намерения не столько от чужих, сколько от себя самого, чтобы они не стали известны посторонним. Видел Акиус, как потихоньку менялось к нему отношение сородичей, но старался не показывать внутреннего удовлетворения по этому поводу, ибо верил, что река судьбы может резко и внезапно изменить течение и опрокинуть лодку, если положиться на неё и опустить весла. Лучше все держать под контролем.

Акиус еще не знал своего предназначения и даже боялся строить догадки, чем все может закончиться, но ему доставляло истинное удовольствие строить козни против Эфтании и рушить ее планы. Он был уже достаточно взрослым, чтобы понять происходящее вокруг, но все же слишком юным и неопытным для принятия правильных решений, которые помогли бы избежать непоправимых поступков. Потому Акиус действовал так, как ему подсказывало сердце, и ни о чем не жалел.

Жизнь в племени казалась ему скучной и однообразной. Не хотелось смелому юноше выполнять одно и то же от восхода до заката, а ночь проводить под землей и страшиться монстров, которых, возможно, и не существует вовсе. Акиуса тянуло в горы, в леса и на север. Туда, где его ждали приключения, чудовища, божественные существа. Туда, где он мог бы проявить силу и, как герои прошлого, сразиться хоть с самим Гануром на стороне добра во имя света. Но больше всего юноше хотелось добиться уважения и почтения соплеменников, которые принимали его за чужого и не считались с чувствами Акиуса. Вот если б тот принес местным жителям голову орлинута, чудища, которое, по легендам, проживало в ущелье на севере и приятными, дурманящими ароматами заманивало к себе путников, чтобы затем пожрать их… Как бы соплеменники тогда взглянули на него? Акиус стал бы частью легенд, которые отец каждый вечер рассказывал перед сном, когда юноша был еще маленьким. Особенно запомнилась история о храбрых Родриге и Этнатии.

Родриг и Этнатия были единоутробными братом и сестрой. Их обнаружили на поляне, закутанных в шкуры. Одни придерживаются мнения, что малыши — дети смертных, которых благословили Богини. Как же иначе объяснить, что брат и сестра сумели пережить холодную зимнюю ночь, в течение которой взрослый непременно бы окоченел. Другие были уверены в божественном происхождении Родрига и Этнатии. Но Всевышние не приняли детей и отдали на попечение смертных. Ведь не случайно младенцев оставили на том месте, мимо которого люди не могли не пройти.

С раннего детства малыши начали проявлять чудеса ловкости, силы и храбрости. Брат и сестра никогда не разлучались и понимали друг друга с одного взгляда или полуслова. При первом же испытании они доказали и показали всем, на что способны.

Однажды Ганур сильно разозлился на людей за то, что его не пригласили на празднество, посвященное всем Богам. Им принесли множество жертвоприношений, их прославляли и восхищались, как никогда прежде. Не решился тогда Бог смерти открыто выступить против людей, поскольку его братья и сестры объединились бы в борьбе против него и победили. Ганур решил дождаться окончания торжеств. Когда они завершились, Боги вернулись на Север и коварный орк под покровом тьмы отправил к спящей Богине Солнца Аринии своего необыкновенно уродливого старшего сына Долия, Бога слепой и безудержной страсти, дабы тот ее соблазнил и заставил забыть о времени. Долий принимал образ идеала того, кем человек хотел бы видеть любимого. Ведь ночами Боги и люди спят и, если солнце не взойдет на небосклоне, то они не узнают об этом и будут продолжать почивать под колыбельные песни Лонитии или содрогаться в ужасе от проклятий Шапрома. Тогда-то Ганур сможет отомстить людям за непочтение.

Долий проник в покои Аринии. Не успела та пробудиться, как пала жертвой чар «красавца», о котором мечтала всю жизнь. Потеряла счет времени соблазненная богиня, посвятив себя объекту собственной страсти. Утро не наступило. Боги и люди продолжили наслаждаться сновидениями или мучиться от нескончаемых кошмаров, не догадываясь ни о чем. Ганур же, не терпящий света и солнечного тепла, собрал кости всех мертвецов и камни, разбросанные по земле, и из них создал монстра, сила которого была несопоставима ни с одним Богом и Богиней, что уж говорить о смертных. Когда монстр выбрался из царства почивших наружу, не знал он пощады и жалости. Крушил и топтал все вокруг, уничтожая все живое на своем пути.

Не ведали ни Боги, ни люди того, какая ужасная участь им грозила. Тысячами душ пополнялось царство Ганура. Никто не очнулся даже от ужасного грохота, настолько их сон был крепким и глубоким. Даже Лонития потеряла способность кого-либо пробудить. Пыталась она сначала своими чарами покорить чудище, но оно, защищенное колдовством Ганура, не обращало на нее никакого внимания. Тогда Богиня стала пытаться разбудить сначала Богов, а затем людей, мечась, как бабочка, от одного спящего к другому, но никто не пробуждался от ее призывов и толчков. Никто, кроме Этнатии.

Шапром, второй сын Ганура, пытаясь поймать Лонитию, дочь Вернаусии, выпустил на волю все кошмары. Те мигом окружили Богиню и не дали ей вырваться наружу, но успела она толкнуть ногой спящую Этнатию. Этого хватило, чтобы девушка вмиг проснулась. Последняя, поняв, что миру угрожает опасность, сумела, не без малых усилий, растолкать брата. Монстр оказался им не по зубам. Как они ни пытались, не могли с помощью силы сразить чудище, которого прозвали Сманолем. Тогда герои решили действовать хитростью, а для этого нужно было отыскать слабое место Сманоля. Нет абсолютно никого, кто являлся бы непобедимым и неприкосновенным. У каждого есть слабости, которые могут подвести в самый неподходящий момент. Главное — правильно их определить.

Родриг подметил, что создание Ганура, шагая по земле, тщательно старался избегать воды. Он обходил все водоемы, ручьи, реки и озера, перепрыгивая или переступая через них. Догадка юноши подтвердилась, после того как он набрал в шлем живительной влаги и выплеснул ее на ступню Сманоля. От невыносимой боли монстр заревел диким воплем раненого зверя. Место, на которое попала струя, зашипело паром и отвалилось, камнями и костями разлетаясь по земле. В царстве Ганура не найти ни капли жидкости, кроме горящей лавы. Там всегда царит жара, которую не перенесло бы ни одно живое существо. Сманоль пришел в неистовую ярость и удвоил удары, пытаясь раздавить героев, бегающих у его ног, будто маленькие надоедливые букашки. Родриг взглянул на Этнатию, и та сразу поняла, как нужно действовать.

Находчивые брат и сестра, дразня ударами и брызгами воды, стали заманивать зверя к обрыву, который круто скатывался к побережью океана. От движения земли океан взбудоражился, и волны, достигая чуть ли не неба, с грохотом обрушивались на берег. Оказавшись на краю пропасти, заманенный в ловушку обманом, Сманоль не удержал равновесия из-за большого размера и, покатившись по склону, рухнул в море. В воздух поднялись огромные клубы пара, накрывшие всю землю. Так появился туман, приходящий всегда со стороны бескрайнего водного пространства. Части чудовища, рассыпавшись на куски, покрыли собой все западное побережье от севера до юга. Таким образом, родилась горная гряда.

От ударов ног Сманоля земля периодически с тех пор сотрясалась, и в ней выступали расщелины, а от поднятой пыли образовалась пустыня на юго-западной части Большой Земли. Что касается Родрига и Этнатии, то они бесследно исчезли. Одни говорят, что их волной отнесло к морской Богине Кунирии, где те стали ее стражей. Другие считают, что брата и сестру придавило горами, образовавшимися от частей тела Сманоля. Этим объясняется одна из глубоких расщелин между скалами. В ней не видно дна. Вернаусия своей рукой развела скалы, чтобы достать оттуда почивших славной гибелью героев и доставить их к сонму Богов. От ужасного ора монстра Ариния пробудилась от чар и увидела на своем ложе не прекрасного юношу, а маленького страшного уродца, которого немедленно низвергла. Полгода земля провела во тьме без света. По этой причине шесть месяцев длится зима, а на севере царит полярная ночь.

На суде Богов было решено навсегда заточить Ганура и его пособников в царстве мертвых. Много веков люди жили, не зная кошмаров по ночам и слепой страсти в любви, но однажды Долию, Шапрому и другим богам неискоренимого зла удалось вырваться на свободу, но это уже совсем другая история.

Легенду о близнецах больше всего любил Акиус и просил отца рассказывать ее перед сном, прекрасно понимая, что не узнает ничего нового. Героями, такими как Родриг и Этнатия, мечтал стать он однажды, и даже лучше.

Юноша так замечтался, что не заметил, как солнце спустилось к горизонту, и не услышал криков соплеменников, звавших его. Даже если он встанет и побежит на всей скорости в сторону деревни, не догонит группу в пути, так как те уже далеко отъехали от места добычи глины. Акиус принял решение переждать ночь в роще.

Он не боялся темноты, но в незнакомом месте чувствовал себя, как не в своей тарелке. Иные звуки наполнили все пространство вокруг. Не были они похожи на те звучания, которыми он наслаждался в пределах родной деревни. Эти наполнялись какой-то ожесточённостью и чуждостью. Акиусу казалось, что за ним кто-то пристально наблюдает. Красные и желтые глаза неведомых существ то и дело мерцали во тьме, и, устремляясь в его сторону, следили за каждым движением. Рядом ползали и летали какие-то букашки, шурша тельцами и крыльями, сверху доносились стрекотание и шипение. Юноше хотелось зарыться в землю, но даже в ней он не нашел бы никакой защиты от пугающего и одновременно манящего внешнего мира, так как повсюду все постоянно шевелилось, порхало, рычало и угрожало. «Я смелый. Мне ничего не страшно», — успокаивал себя Акиус, повторяя одну и ту же фразу, при этом держа руку у рта, чтобы не завизжать от какого-нибудь неожиданного звука.

До наступления темноты он чувствовал себя усталым и сонливым, но теперь сна не осталось ни в одном глазу. Покинутый соплеменниками юноша боялся, что стоит ему заснуть, как его сожрут, даже костей не оставят, как это случилось с бедным Нфагоном больше года назад. Нфагон был соседом Акиуса и одним из его ярых недоброжелателей. Он постоянно подтрунивал над мальчиком, натравливал на него других и всячески показывал, как его ненавидел. Акиус все же уважал Нфагона, который был его ровесником, больше, чем Эфтанию. Та действовала злобно и всегда исподтишка, а тот — открыто и более дерзко.

Акиус долго строил план мести, пока удача наконец не улыбнулась ему. На посвящении во взрослую жизнь Нфагону выпала честь стать следопытом. Обахи не являлись скотоводами и не держали живности, но и охотниками не считались. Единственными животными, которыми они питались, были безнуки, обитавшие у леса в болотистой местности, но не проживавшие там постоянно. В задачу следопытов входило обнаружение безнуков, а ловлей их занимались уже другие соплеменники. Чтобы стать следопытом, нужно было иметь огромный опыт, чего самоуверенному Нфагону не доставало. В течение нескольких декад он должен был пройти подготовку. Мужское население всех племен степного народа не обучалось письменности, но довольно хорошо ориентировалось по картам, на которых изображались фигуры и черточки. Нфагон получил именно такую карту для изучения местоположения одного из безнуков. Обахи отлавливали только самцов и никогда самок. За убийство последних мужчины получали жестокое наказание.

Самоуверенность, которой так гордился Нфагон, подвела его. Ему стало лень сидеть весь день за зубрежкой схемы, нарисованной на деревянной дощечке при помощи золы. Бросив ее у своей землянки, он ускакал на забавы с другими мальчишками. Этим воспользовался Акиус: он стер несколько фигур и палочек, обозначающих часть местности, и пририсовал другие. На следующий день к закату солнца Нфагон домой не вернулся. Еще позже его нашли мертвым и обгрызенным дикими зверями. Только Богини ведали о грехах Акиуса, который не желал в наказание получить подобную участь в эту ночь, оставшись в полном одиночестве. Но больше всего он боялся призрака Нфагона, который принялся бы упрекать виновного в своем убийстве и непременно довел бы до безумия. Слава Богиням, приведение к Акиусу не явилось, но вместо него напала дремота. Несмотря на непрекращающиеся шуршание и жужжание, сон пересилил страх. Вскоре Акиус пал под чары соблазнительной Лонитии.

Ему приснился странное сновидение: он шел туда, куда его несли ноги, не подчинявшиеся хозяину. Голову его украшала скарпея, свернувшаяся клубком и периодически кусавшая его в шею. Боль от укусов Акиус чувствовал даже во сне. Земля перед ним разверзлась, а шерсть клочками отпала от тела, оголяя его и щекоча кожу. Внезапный шум разбудил юношу. Он почувствовал скованность в шее. Ощупав ее, обнаружил прилепившееся толстое насекомое в виде жука, пившего из него кровь. Он оторвал присосавшуюся омерзительную тварь, откинул подальше от себя и тут же вскочил на ноги. Пока он спал, множество созданий приняло его за новое место обитания и не преминуло уютно обустроиться. Акиус с отвращением долго отряхивался. В это мгновение неожиданный удар пришелся на его голову и отправил снова в объятия Лонитии.

Свет потихоньку стал овладевать его сознанием. Когда Акиус окончательно пришел в себя, то обнаружил, что был крепко привязан прутьями к дереву, причем настолько сильно, что не мог не то, что пошевелиться, но даже глубоко вздохнуть. Вокруг него столпились странные существа с рогами на головах и покрытые толстыми шкурами. Мир еще какое-то время казался расплывчатой картинкой, на которой краски перемешались друг с другом. Существа переговаривались и бросали на него любопытные взгляды. Один из них, самый крупный, отделился от группы и, подойдя к Акиусу, присел на корточки.

— Теперь я понимаю, почему они щедро заплатили нам, чтобы мы тебя убили.

Акиус долго молчал, так как еще не мог сообразить, что с ним произошло и где он находился. Существо продолжало изъясняться свободно на его родном наречии.

— Ты не похож ни на одного представителя трех народов. Ты смесь всех трех. Как такое возможно?

Возбужденые голоса раздались за спиной существа:

— Он проклятие Богинь! Порождение Ганура! Его надо убить! — кричали одни.

— Нет! Он благословлен Всевышними! Нужно сохранить ему жизнь! — ревом отвечали другие.

Главное существо встало на ноги и повернулось к кричащим. Настала гробовая тишина.

— Братья и сестры, я понимаю разногласие, воцарившееся между нами, и хочу сказать, что согласен с теми и другими. Поэтому я принял решение, которое, надеюсь, вы поддержите. Мы дадим мальчишке испытание. Мы отправим его к Натогилосу.

Бурный взрыв восторженных голосов заглушил речь говорящего. Ему пришлось замолкнуть и дождаться, когда соплеменники вновь утихнут.

— Если чужак выживет, это будет знак того, что он благословлен Богинями. Если погибнет — значит, проклят ими.

Сознание уже полностью вернулось к Акиусу. К большому удивлению перед ним стояли не чудовища, которых он ожидал увидеть, а обычные люди, облаченные в шкуры диких животных и рогами на головах для устрашения.

— Сейчас пленник будет находится под моей защитой. Тот, кто попытается его убить, будет иметь дело со мной, — закончил свою речь Тарихис, так к нему все обращались.

— Кто вы такие? — впервые заговорил Акиус. В его голосе не звучало уже страха, только искреннее непонимание происходящего.

— Мы изгои со всех племен степного народа, — прозвучал ответ Тарихиса. — Себя мы именуем Пронукатми, то есть «Северным племенем».

Глава 8

Когда Акиус добрался до деревни, он был изможден и весь изранен. Не дойдя до первой землянки, он упал наземь и погрузился в крепкий и глубокий сон, будто бодрствовал несколько декад подряд.

— Акиус вернулся! Акиус вернулся! — заголосила одна из женщин, издалека сначала принявшая юношу за одного из изгоев, сотнями проходивших мимо поселения, но никогда не решавшихся подойти ближе и попросить воды или еды (последние знали, что могли сами послужить пищей). В те времена людоедство воспринималось как нечто общепринятое и привычное.

Все, кто на тот момент находился в деревне, выбежали из землянок, бросили рутинные занятия и кинулись на зов. Несколько рук подняли Акиуса с земли и отнесли домой, где не находившая долгое время покоя Антрисия не могла скрыть счастья. Несколько восходов и закатов проспал юноша беспробудным сном, превратившись тем временем практически в настоящего героя для соплеменников. Все приветствовали его, говорили много добрых слов и расспрашивали о случившемся. Акиус оказался единственным, кто живым и невредимым вернулся из Страны Мертвых. И тогда, чтобы утолить невыносимое любопытство сородичей, он решил поделиться историей своего удивительного спасения, но только после того, как будут принесены жертвоприношения Богиням за оказанное ему покровительство.

Сопротивляясь из последних сил, безнук визжал громко и яростно, когда несколько мужчин тащили его к карачусу. Бедный зверь чувствовал, что его собираются убить. Обахи держали этих животных не только для того, чтобы готовить из них пищу, но и для жертвоприношений. Безнуки обладали способностью учуять гибель заранее и впадали в панику.

После окончания приготовления к древнему и священному ритуалу, Акиус обратился за помощью к одному из рабов, стоявшему неподалеку. Им «неслучайно» оказался Дакур, который превосходил по силе большинство свободных мужчин. Ему не составило бы труда перебить почти каждого из них голыми руками, если б он только этого пожелал. Однако с самого раннего детства Дакура обучали служению будущим хозяевам и беспрекословному подчинению. Он впитал культуру, обычаи и нормы поведения Обахов, но не считал себя одним из них. Ему постоянно напоминали, что тот родом из продажного племени, которое отказывается от собственных младенцев ради куска мяса. Когда судьба связала его с Акиусом, Дакур будто обрел смысл существования. Впервые в жизни он радовался возможности послужить своему тайному господину, но не мог понять почему. Он просто верил, что сами Богини способствовали их встрече. Преданный раб стал ушами и глазами Акиуса.

Без особых усилий Дакур огромными ручищами сдерживал неистовые порывы безнука, пока его друг воздавал похвалы Всевышним Покровительницам. Жертвоприношения совершались только для них. Затем раб перерезал горло животного и подставил кувшин под струю крови, которая быстро полилась из раны. После этого Дакур вспорол живот, вынул все органы и передал их жрицам, чтобы те аккуратно наполнили ими сосуды. Оставалось дело за малым: разделать тушку и отнести в сакральную, искусственно созданную пещеру, что являлось исключительно прерогативой Верховной Жрицы. Незаметно от всех Акиус отрезал у безнука детородный орган и выжал из него капли крови во все кувшины, а затем тайком подсунул его Дакуру, дабы тот также незаметно избавился от него.

Таким образом, вместо Богинь Акиус принес жертвоприношения Богам, чем одарил последних неимоверным могуществом и лишил части силы их супружниц. Если бы его деяние раскрыли, то юношу ожидала бы самая жестокая казнь из всех существовавших в те времена. Слава Всемогущим, соплеменники находились в нетерпеливом ожидании услышать историю о приключениях Акиуса, поэтому не обратили на это никакого внимания. Даже Верховная Жрица все делала так, чтобы покончить с обрядом побыстрее. Ей было особенно неудобно перед остальными, так как она публично предсказала гибель Акиуса, а теперь злобно бросала взоры, полные негодования, на Эфтанию. Последняя же выглядела равнодушной и невозмутимой подобно священному камню карачусу.

После завершения церемониала соплеменники собрались вокруг выжившего благодаря высшему провидению юноши (который впервые почувствовал свою значимость), чтобы послушать историю чудесного спасения.

«Я отправился за водой для собратьев, мучившихся от жажды. Но после того, как я сделал три-четыре глотка из источника, меня стало клонить ко сну. Я не ведал, как долго проспал, но, пробудившись, понял, что уже в свои права вступила ночь. Вокруг стоял невообразимый шум, издаваемый насекомыми и дикими животными. Я считал себя обреченным, и даже Вездесущие Богини меня не спасли бы уже, как вдруг… кто-то произнес мое имя. Оно словно прозвучало, с одной стороны, в моей голове, но, с другой, эхом отдалось по полю до самого леса, разделяющего наш мир с миром мертвых. Сначала я подумал, что мне послышалось и что я пал жертвой Бога Ронгулоса. Кто-то вновь позвал меня по имени. Голос звучал сладко. Я поддался искушению и отправился на отклик.

Ноги сами несли меня, и даже если б я пожелал, не смог бы приказать им остановиться, ибо не был им более хозяином в ту минуту. Страх испарился, как утренний туман после восхода солнца. Мной овладело неведомое чувство, которое невозможно описать словами. Его нужно пережить, чтобы суметь понять. Мне почудилось, что Богини призывают меня к себе.

Голос умолк также неожиданно, как и появился. Я словно очнулся от чар и понял, что стою у края леса. Наступила такая тишина, которой мне прежде не приходилось никогда раньше слышать. Прекратилось пение птиц, стрекотание насекомых, рычание зверей. Из леса через густую хвою деревьев просачивался свет. Но это был не тот свет, который вы себе представляете: свет солнца, луны, звезд, языков Ганура. Совсем иной: нежный, манящий, добрый, согревающий не только тело, но и душу. Лишь Богини могли бы противостоять его заманчивому зову. Стоило мне вступить в лес, как вмиг тот весь преобразился. Из унылого, мрачного, вечно холодного места он превратился в цветущую, солнечную и теплую долину. Там всегда царит лето. Там нет ночей и мрака. И тысячи душ летают, как птицы, над лугами и полями. Они греются в лучах солнца и наслаждаются вечной жизнью. Среди них я узнал немало знакомых лиц, покинувших нас. Встретил там и рабов, и изгоев, которых, как мы считали, должны забрать к себе прислужники Ганура. Одного я не понимал: что я там делаю, если мое время еще не пришло? Может, я умер, но тогда почему я не могу летать, как остальные души? Я решил отдаться воле судьбы.

Вдруг тысячи голосов духов в унисон стали произносить мое имя. Звучало это так божественно и красиво, словно они пели восхваления Богиням. Затем также в унисон души заговорили:

— Акиус, Богини оставили нас. Нам грозит опасность. Ганур хочет завладеть нами. Нам больше не к кому обратиться. Ты наша последняя надежда.

Души закружились вокруг меня, создав непроходимую стену.

— Неведомый зверь проник в Чертоги Благословенных. Ядом тьмы он травит наши эфирные тела, превращая их в злые тени. От его колдовства защиты нет ни для кого. Если зверя не убить, то это священное место исчезнет навсегда, и после смерти души ныне живых не найдут покоя. Они будут вечно гонимы, вечно преследуемы Гануром.

И тут голоса сбились и заговорили вразнобой. Уже ни слова не мог я разобрать из сказанного. Наконец, после недолгого смятения души вновь заголосили хором в один голос:

— Когда Боги на заре эпохи человечества создали это место, они придумали защиту на случай проникновения зла. Мы не знаем, что собой представляет оружие, и не ведаем, где скрывается оно. Обнаружить его в силах только живой смертный, но решение о помощи должно быть искренним желанием и добровольным выбором. Заставить тебя мы не в силах.

Голоса умолкли, и души беспорядочно разлетелись в разные стороны, оставив меня наедине с мыслями. Признаюсь вам, братья и сестры, я порядком струхнул. Я, сын гончара, копатель глины, не державший ни разу оружия в руках — и сразу сразиться с монстром, прислужником Ганура? Не такой участи я ожидал услышать. Поэтому вынужден был направиться к лесу, откуда пришел. И уже собирался переступить границу, как услышал знакомый голос, окликнувший меня. Я обернулся и увидел Орпилию».

В это мгновение все зашептались между собой и повернулись к вождю. У Атригии от неизвестной болезни еще до рождения Акиуса скончалась одна из дочерей. О ней никогда не говорили в племени, и юноша не должен быть знать о ее существовании. О мертвых Обахи старались не говорить, чтобы смерть не услышала и не забрала кого-нибудь еще.

«Девушка молвила: «Можешь передать моей матери и любимым сестрам, что я уже не увижу их никогда. Еще передай мое второе послание: на груди своей матушка пригрела скарпею, которая вместо благодарности одарит ее смертельным ядом».

Я никогда бы не поверил, если бы не увидел своими глазами. По прозрачному лицу Орпилии скатилась слеза и росинкой упала на землю. Тут уж я решил, что не позволю, чтобы место, куда отправятся наши души и души наших потомков, перестало существовать. Я принял решение помочь нашим предкам спасти мир, созданный Богинями. Я остался, хоть и не знал, насколько задержусь, потому что счет времени там не ведется. Оставалось только найти оружие и обнаружить демона, но как это осуществить, я не имел ни малейшего понятия.

Души летали над землей и держались кучками, как разогнанное хищниками стадо безнуков. Я начал искать тайник, в котором могло находиться загадочное оружие, но, пройдя немалое расстояние, догадался, что брожу по кругу из одного места в другое. Тут до меня дошло, что оружие может иметь не тот вид, каким мы обычно его представляем. Скорее всего, оно принимает различные формы. Надо только открыть глаза и суметь увидеть.

Все-таки самое удивительное то, что я совсем не ощущал сна, усталости или физического недомогания. Напротив, чувствовал себя полным сил и энергии. Обойдя всю землю вдоль и поперек, я ничего не обнаружил. От отчаяния повалился я на землю и уставился в небо, по которому бесцельно парили души, как летающие птицы-звери, лапроксы и киеноры. В отличие от последних они мыслили, страдали, мечтали, радовались и боялись, но при этом не осознавали своего существования. Не помню, как долго за ними наблюдал, пока не озарило меня, что оружием могут быть сами души, а вернее, одна из них. Но как выяснить это, если все они были одной и той же формы и не отличались ликами? К тому же про меня забыли, как будто я там и не существовал.

Внезапно в небе поднялось смятение среди душ. В панике они заметались в разные стороны. Одна из них даже повисла в воздухе без движения. Нечто черное изнутри стало распространяться по ее прозрачному телу, пока несчастная душа не уподобилась цвету ночи. Затем ее закружило в разные стороны, и неведомая сила утащила поверженную душу под землю, а вместе с ней исчезла часть цветов, деревьев и кустов. Я, не зная почему, решил, что оружием и зверем служили сами души, а вернее две из них, принявших их облик. На первый взгляд могло показаться, что определить их вовсе невозможно, так как духи не различались друг от друга почти ничем и парили по небу бесцельно и хаотично. Но если внимательно и долго присматриваться, разница становилась очевидной. Несмотря на то, что души не обладали физическими телами, своих привычек они не растеряли. У каждой души в руках имелся предмет, который связывал их с прошлой жизнью. У одних я увидел письменные дощечки, у других — орудия труда, у третьих — охотничье оружие. Список можно продолжать до бесконечности. Я стал отыскивать тех, у кого не имелось ничего. Обнаружить их было задачей нелегкой. Тысячами тысяч души (до миллиона в те времена считать не умели) парили в небе. Моя голова даже закружилась от их бесконечного движения.

В конце концов, потратив немало усилий, мне удалось обнаружить единственную душу, которая не только не держала в руках никакого предмета, но летала иначе, чем остальные. Она словно что-то искала и никак не могла отыскать. Через какое-то время мне посчастливилось выследить и вторую. Та постоянно скрывалась за душами других и наталкивалась на них, словно стараясь поймать. Теперь я не спускал глаз с обеих душ, но еще не знал, как изловить первую и уничтожить вторую. Посреди поля вдруг бросился в глаза огромный камень ростом с меня, которого раньше я не замечал. На нем были выбиты письмена странного содержания. Читать я не умею, но смысл слов тогда легко понял. Надпись гласила следующее: «Только тот, кто чист помыслами, бескорыстен в стремлениях и верен Богиням, воспользуется оружием в борьбе со злом. Если ты, читающий эти письмена, считаешь себя таковым, произнеси трижды последнее слово и выколи себе глаза». Недолго думая, я сорвал с ближайшего куста ветку и произнес трижды слово «спасение», после выколол сначала правый, а затем левый глаз.

Если вы подумали, что я ощутил ужасную боль и погрузился в вечную тьму, то ошиблись. Когда я открыл очи, то обнаружил, что более не нахожусь на земле, а свободно парю среди душ в небе. Причем облик моего тела не изменился, а оружие было во мне. Я увидел то, чего не могли созерцать глаза смертного. Это было прекрасное и непередаваемое словами чувство. Вы поймете, когда войдете в тот мир. Я быстро приспособился к новому состоянию и начал выслеживать демона Ганура. Теперь укрыться от меня он не мог. Я видел его истинную сущность, которая оставалась незаметной для душ, но присутствие которой они ощущали. Эта была та самая черная тень в прозрачной оболочке. Прежде чем я настиг ее, в моих руках появилось неведомое оружие. Оно чем-то напоминало бракан, но гораздо большего размера. Клинок его искрился солнечным светом, а весил легче пушинки. Я мог управлять им так ловко и умело, будто знал, как пользоваться им с пеленок, хотя видел впервые.

Я настиг тень и нанес по ней удар оружием Богинь. Демон взревел. Его сферическая защита стала потихоньку разрушаться, и солнечные лучи, проникая через трещины, причиняли монстру неистовую боль. Души, учуяв зло, заметались в хаосе вокруг нас, но я не сдавался и следовал за тенью следом, куда бы она ни улетала, и бил ее большим бранаком. По пути демон хватал души, высасывая из них энергию, исцеляя трещины. Так я никогда его не смог бы одолеть, а потому нуждался в новом плане. Если нельзя победить силой, то можно одолеть хитростью.

Я спрятал большой бракан и притворился обычной душой. Внешне я от них ничем не отличался. Я подлетел к тени, которая присматривала себе очередную жертву. Она обратила на меня внимание и стала подлетать ближе и ближе. Что-то подсказывало мне (может, это оружие говорило со мной), что мне необходимо не бить по ней большим браканом, а вонзить по самую рукоятку. Черная тень закружила вокруг меня, и вдруг я ощутил слабость. Сначала она приятным теплом распространилась по телу, а затем парализовала меня. Я не в силах был пошевелить ни руками, ни ногами, что уж говорить о том, чтобы достать большой бракан. Тень высасывала из меня энергию, а вместо нее нечто темное и мерзкое входило внутрь моей оболочки. Я понимал, что мне нужно начать немедленно действовать, пока мрак полностью не поглотит меня, и я не отправлюсь на муки вечные к Гануру. Я собрал все силы и волею мысли высвободил большое оружие. Не мешкая, я всадил его в мягкое тело мнимой души. Ее отбросило в сторону.

Защитная оболочка тени треснула и разлетелась на куски. Теперь ее настоящий вид был нескрываемым для душ. Они в ужасе стали разлетаться в стороны. Не имея больше защиты и возможности скрыться от солнечных лучей, демон заметался, как умалишенный, в поисках тени. Но прежде чем достигнуть хоть одной души, сгорел дотла. Большой бракан вновь обратился в душу и улетел прочь. Я опустился вниз, а затем пробудился в поле далеко от леса, как после сна, но только то было вовсе не сновидение».

Акиус очнулся от того, что кто-то плеснул ему в лицо ледяную воду. Он с трудом открыл глаза, так как спал тяжело и мало. Перед ним с ухмылкой стоял Даприкус, один из его новых недоброжелателей, предлагавших избавиться от мальчишки.

— Хватит дрыхнуть, молокосос. Сегодня мы узнаем, на что ты годен, — и, плюнув в парня, отправился восвояси.

Наступило утро. Потихоньку все стали выползать из землянок. Только Акиус, привязанный к дереву, провел ночь под открытым небом. Он проголодался, как дикий зверь, и весь промерз до костей, как безнук, которого обстригают перед жертвоприношением.

— Может, ты хочешь поесть? — внезапно, словно с неба, раздался красивый женский голос. Акиус с трудом поднял голову с покрасневшими глазами. Перед ним предстала из ниоткуда молодая женщина с большими грустными голубыми глазами. В руках она держала кусок сырого мяса. Она опустилась на корточки и вложила пищу в продрогшие руки юноши. Ее взгляд был по-матерински нежен. Акиус жадно вгрызся в мясо. Конечно, им он не насытился, но голод утолил.

Когда Анирия поднялась над горизонтом, местные снова собрались во главе с Тарихисом.

— Скажи мне, вождь северного племени, какая участь меня ожидает? — воскликнул Акиус, опередив речь главаря. Только глупый не услышал иронии в его дрожащем голосе. Все шумно загорланили и стали метать злобные взгляды на пленника, но больше всех испуганным выглядел сам Тарихис.

— Если бы я не поклялся беречь тебя, то уже отдал бы на растерзание братьям и сестрам. Как ты смеешь обращаться ко мне тем, кем я не являюсь?! Хоть мы и племя изгоев, но не богохульники и чтим традиции, данные нам предками. Только женщина может стать вождем, но здесь все равны, и главных нет. Развязать его!

Акиуса развязали и повели к пещере, уходящей глубоко в землю.

— Срази демона и докажи нам, что ты особенный и достоин нашего уважения.

— А если я откажусь? — спросил Акиус, зная заранее ответ на этот вопрос.

— Тогда я не завидую твоей участи, и моя клятва не сможет тебя защитить. Но прежде, чем ты войдешь туда, испей Ыванира. Он придаст тебе силы и уверенности в предстоящем бою.

Испытывая жажду, парень до дна выпил чашу кислого, но холодного напитка и под радостные и злорадные вопли окружающих вошел в грот.

Глава 9

Приктия — единственная дочь Тарихиса, известного в родных краях под именем Лимарик. Род он свой вел из юго-западного племени Серогинол, что обитало почти у подножья гор, куда Лимарика тянуло с раннего детства. Он просто болел ими, но знал, что путь туда заказан, только если нарушить запрет. Впоследствии так и произошло, хоть и не по собственному желанию Лимарика.

Однажды мужчина вместе с соплеменниками отправился в соседнее поселение для обмена товарами. На обратном пути они попали в сильную бурю, которая часто случалась в тех краях, так как два племени разделила между собой Мертвая Земля (так степной народ называл пустыню). Несмотря на все меры предосторожности, Лимарик отбился от группы и, прячась от ветра с пылью, бросился на поиски ближайшего укрытия. По пути ему попалась какая-то пещера, в которой и пришлось спрятаться от свирепой стихии. Когда опасность миновала, Лимарик выбрался из убежища и увидел, что оказался у склона одной из величественных гор западного побережья. Ее высота достигала облаков, верхушка и вовсе была недосягаема для человеческого зрения. Лимарик не смог противостоять соблазну и переступил запретную границу. То, что познал он там, изменило мужчину навсегда, но даже на суде Старейшин, подвергаясь жестоким пыткам, он не раскрыл все тайны. Около месяца провел Лимарик в горах, а когда вернулся, был признан виновным в нарушении запрета и объявлен изгоем.

Мужчина не считал себя трусом и не боялся смерти, но чувствовал, что время умирать еще не пришло. Он принял решение бежать, даже если позор покроет его семью вплоть до десятого колена. Не прощаясь с женой и дочерью, под покровом летней ночи Лимарик покинул родные земли и стал держать путь на Север, излюбленный край жителей племени Обахов и изгоев со всех полей.

Не успел он уйти далеко, как к огромному удивлению его настигла дочь. Она предпочла принять жизнь изгоя, чем остаться без отца, которого любила больше всего на свете. Мать, хоть и не одобряла, но не противилась ее выбору и с тяжелым сердцем отпустила дитя. Сначала Лимарик пытался отговорить Приктию от принятого решения, но та оказалась упрямее его самого. Подчинившись твердому намерению дочери следовать за отцом хоть на край света, он обнял ее и поцеловал крепко в губы. Вместе они отправились навстречу неизведанным землям, истории про которые передавались из поколения в поколение, потомкам от предков.

Лимарик знал, что там, куда они направились, обитали монстры, проживающие между миром смертных и бессмертных, поэтому принялся подготавливать дочь к худшему. Приктия, хоть и ощущала страх всем своим существом, но виду не показывала, ошибочно принимая трусость за слабость. Напротив, девушка стремилась доказать, что, несмотря на слишком юный возраст (Приктии едва исполнилось пятнадцать лет), в случае опасности она сможет постоять за себя и даже при необходимости защитить отца. Как только ни пыталась любящая дочь успокоить родителя, но сердце того не переставало тревожиться. Не верил он в счастливый исход странствий туда, где нет законов и запретов. Все же решил Лимарик полностью положиться на волю Богинь, Вершительниц судеб людей. Только им решать, кто будет жить, кто отправится к Гануру, а кто — в Чертоги Благословенных.

Чтобы занять время путешествия чем-то интересным, Лимарик рассказывал Приктии, в которой видел в будущем настоящую красавицу, истории из жизни Богов и героев. Согласно поверьям, Боги не жили на небе, а делили землю со смертными, но обитали только там, где снега не тают круглый год, а морозы властвуют все дни подряд. Им не страшны ни холод, ни жара. Но, как и люди, Боги зависели от солнца, так как они не могли ясно мыслить и хорошо видеть по ночам.

Степной народ (в отличии от лесного и горного) не считал, что сначала существовал хаос, из которого родился порядок. Как гласит легенда, сначала родилась Тьма. Тьма родила Свет. Свет, повзрослев и возмужав, решил захватить власть над миром. Он вступил в связь с собственной матерью. У Тьмы родились огненные монстры, которые принялись ее же и уничтожать. Казалось, Свет уже победил, но Тьма, понимая, что теряет последние силы, породила Мрак, который проник внутрь огненных монстров и разорвал их на миллионы кусочков. Монстры эти до сих пор существуют, но увидеть их возможно лишь по ночам. Они рассыпаны по небу в виде звезд, которые никому не под силу ни сосчитать, ни достать руками. Свет, проиграв битву, сбежал в самые далекие уголки вселенной. Тьма не простила сына и по сей день пытается его поймать, но не может, так как Свет умен. Вот они и бегают друг от друга бесконечно. От Света и огня родились Солнце и Луна. От Солнца и Луны появилась Земля. Свет и Земля породили трех Верховных Богинь, от которых, в свою очередь, явилось миру множество других незначительных божеств. От злых деяний образовались различные монстры и чудовища, от добрых — прекрасные существа, несущие миру добродетель.

И все же Богиням наскучило существовать с одними лишь бессмертными. Решили они создать людей. Взяли песок, камни, деревья и, смешав все ингредиенты, раскинули по земле. Из них выросли первые люди. Они поклонялись всем Богиням. Тогда три народа были единым целым. Но, как и люди, Богини отличались тщеславием. Каждая хотела, чтобы служили только ей одной. Так началась война Богов. Она длилась ровно тысячу лет и уничтожила почти все живое на земле. Лишь случайно выжило одно существо, и им оказался человек: одна женщина. Она обратилась к трем Богиням с мольбой прекратить распри, уничтожающие их. Уцелевшая женщина призывала прийти к согласию, которое устроило бы всех троих. Посовещавшись, Богини пришли к взаимопониманию и решили создать три народа, которые поклонялись бы каждой из них в равной степени. Они разделили выжившую женщину на три части, и из них создали новых людей. Торентия, вооружившись камнями, раскидала их по западному побережью (в те времена гор еще не существовало), и так родился горный народ. Лорентия, взяв дерево, бросила его вдоль восточного побережья, который покрылся лесами. Так появился лесной народ. Вернаусия, собрав песок, рассыпала его по центру побережья от севера до юга, и явился миру степной народ. С тех пор три народа живут отдельно, поклоняясь каждый своей Верховной. Богини обрели мир и покой и завещали его всем трем нациям.

Прошла с тех пор тысяча лет. Но существует пророчество, что ровно спустя тысячу лет после обретения мира начнется война, и угроза придет с Севера. Одна из ведьм, живущая много столетий назад, предвидела наступление красной эры, и эта эра должна начаться при жизни существующих народов. Приктия слушала отца с замиранием сердца. Она верила в предсказание, как все остальные, но надеялась, что Боги найдут способ предотвратить опасность, как сумели это сделать тысячу лет назад. Девушка готова была даже пожертвовать жизнью и обратиться за божественной помощью, как героиня Ваприния, чье имя вошло в легенды всех трех наций.

Будучи родом из степного народа, Ваприния сумела обхитрить своей красотой Ганура и заманить его в ловушку вместе с собой, когда тот воспользовался смутой и решил захватить мир. Храбрая девушка пожертвовала вечной жизнью в Чертогах Благословенных, чтобы удерживать в своей власти в подземелье падкого на красоту Бога смерти. Приктия тоже жаждала стать частью истории, как обожаемый кумир Ваприния. Это стало ее заветной мечтой. Как и Лимарик, она верила в предназначение и в то, что именно Богини ведут ее на путь, полный опасностей и приключений.

Почти все лето заняла у путников дорога к загадочному и далекому Северу. Питались они всем тем, что природа им посылала. Так как Лимарик обладал статусом охотника в своем племени, он учил Приктию искусству ловли мелких животных: рассказывал, как делать ловушки, правильно ставить силки и убивать зверей, но при этом не причинять им лишних страданий. Считалось, что если животное умирало в муках, боль переходила в мясо, а затем передавалась едокам. Никогда еще Приктия в своей жизни не пробовала столь разнообразного по вкусу мяса. Больше всего ей понравилась ролитгуа. Внешне она выглядела омерзительно: большая гусеница, покрытая волосинками и многочисленными ножками. Передвигалась гусеница очень быстро, и изловить ее считалась задачей нелегкой, но оно того стоило. Мясо ролитгуа отличалось отменным тающим вкусом. Приктия также собирала ягоды и травы, из которых готовила восхитительные напитки. От питья некоторых из них несколько дней могла кружиться голова, а ноги переставали слушаться. Еще эти напитки обладали лечебным свойством. Дело в том, что степные племена питались только сырым мясом, поэтому часто страдали от глистов, от которых спасало чудодейственное питье. Оно действовало на кишечник не только как слабительное, очищающее от паразитов, но и как питательный продукт. Так сказать, насыщало организм на длительный промежуток времени. Народ равнин разбирался во всех травах, что прорастали на его землях. Среди них были как очень полезные, так и очень опасные. Но даже ядовитые растения обладали лечебными свойствами, если правильно сочетать их с другими травами и употреблять в умеренных дозах. Этому искусству Приктия научилась у матери, славившейся своими знаниями.

Все же девушка немного волновалась, так как растительность с каждым новым восходом оказывалась все скуднее и более незнакомой по сравнению с той, что прорастала в ее родных краях. Природа становилась суровее, а время между рассветом и закатом — короче. Видя обеспокоенность дочери, отец спросил:

— Что тебя так волнует, Приктия? Если ты сожалеешь, что отправилась со мной, то можешь всегда вернуться назад. Я не стану удерживать силой. Ты свободна в своих действиях.

— Отец, меня терзают обычные переживания, свойственные изменению обстановки. Не волнуйся за меня, я справлюсь. Надо просто привыкнуть и освоиться в новой реальности. Надеюсь, Богини на нашей стороне. Надо принести им жертву, и, может, они ниспошлют нам свою защиту и благословение.

— Согласен с тобой, доченька, но чувствую, что ты мне что-то не договариваешь.

— Выкинь из голову эту чушь. Меня терзают обычные женские тревоги, естественные в связи с заботой о племени.

Лимарик не стал больше допрашивать свое дитя. Они продолжили путь. С наступлением сумерек путники натолкнулись на небольшую чащу, где решили провести ночь. Отец и дочка изловили несколько мелких зверей, которых использовали для ужина и жертвоприношения, а затем вместе погрузились в сон на траве под открытым небом.

Приктия всегда изумлялась отцовской проницательности, которой ей самой не доставало. За это она любила его больше, чем мать. Вот уже несколько восходов ее беспокоило что-то, чего она никак не понимала. Должно случиться нечто, что изменит ее жизнь. В думах девушка погрузилась в сновидения. Разбудило ее странное движение, доносившееся извне. Будто кто-то ходил кругами вокруг чащи и не решался войти внутрь. Сначала Приктия подумала, что это какое-то дикое животное, но потом отбросила столь странную мысль. Отец говорил, что хищники долго следят за жертвой, не нападают сразу. Учитывая их беззащитное состояние, зверь уже приступил бы непосредственно к охоте. Но кто бы это мог быть? С одной стороны, Приктией завладело сильное любопытство, наполняющее ее смелостью, но с другой, страх, от которого она страстно хотела избавиться. В конце концов, любопытство оказалось сильнее страха.

Приктия медленно стала выбираться наружу. Стоило ей высунуть голову из густых зарослей чащи, как движение сразу же прекратилось. Она посмотрела по сторонам, но кроме звуков, издаваемых ночными животными, ничего не услышала. Приктия уже собралась вернуться на место, как вдали засветился тусклый огонек. Он излучал ярко-желтый свет, и от него тянулось манящее тепло. Словно заколдованная, девушка снова выбралась из укрытия и, позабыв об опасностях ночи, направилась к свету. Ноги ее не слушались, а глаза не могли оторваться от огонька, который вблизи оказался светящимся цветком.

— Как такое чудо может произрастать в столь холодных краях?! — воскликнула Приктия и, нагнувшись, сорвала цветок. В это же мгновенье она услышала злобное рычание за спиной. Медленно повернувшись, девушка увидела перед своим взором трех варситонов. Двое (иссиня-черный и огненно-красный) находились позади самого крупного: белоснежного варситона. Не успела Приктия опомниться и рта открыть, как тот набросился на нее, свалил с ног и, положив огромные лапы на ее грудь, уставился в испуганные глаза жертвы, блестя своими разноцветными: одним зеленого цвета, другим голубого. Зверь разинул пасть, оголяя до основания острые, как бракан, клыки, но вместо того, чтобы вгрызться в горло добычи, произнес человеческим голосом на непонятном языке следующие слова: «Епассеин дпасьлеретовт тапарлас». Их Приктия запомнила отчетливо.

Не зная почему, она повторила странную фразу, хотя ее никто не просил. Яркий свет залил все вокруг, и Приктия пробудилась от самого странного сна, который когда-либо ей снился. Уже настало утро. Отца рядом не было. Видимо, он ушел за добычей на завтрак. Девушка приняла решение не рассказывать ему о сновидении, чтобы не тревожить еще больше. Любящий отец всегда придавал значение даже малейшим деталям и не верил в случайности. Когда Лимарик вернулся с пойманной птицей, то застал дочь улыбающейся и в хорошем расположении духа. Справившись с едой и испив напитка, они продолжили путь на север.

Ветра становились холоднее, ночи — более морозными, земля — более твердой. Не привыкшие к такому климату странники постоянно мерзли и ежились. Иногда в отчаянии их обуревали мысли послать все к чертям и повернуть назад. Вот только незавидная участь ждала бы их дома. К началу зимы отец с дочерью почти добрались до места. Лимарик остановился.

— В чем дело, отец? — изумленно спросила Приктия.

— Посмотри вперед! Что ты видишь?

Из-за ветра, гоняющего снег по полю, Приктия сначала ничего не разглядела, но прищурившись, заметила маленькие движущиеся фигурки.

— Я вижу живых людей. Кто это?

— Это самое северное племя степного народа, Обахи.

— Точно! Это в том племени родился, как и я, пятнадцать лет, назад странный ребенок, про которого все так много говорят. Взглянуть бы на него.

— Мы изгои. Нас схватят и съедят, поэтому просто пройдем мимо. От этого племени лучше держаться подальше. Оно славится жестокостью к таким, как мы.

— И как они могут жить в таком холоде?

— Им покровительствуют Богини.

Скрываясь в снежной вьюге, изгои прошли никем не замеченными и уже через некоторое время стояли на границе, разделяющей мир живых и мертвых. Отец взял дочь за руку и с нескрываемым волнением в голосе промолвил:

— Один шаг, и назад пути не будет. Ты готова к этому?

— С тобой, отец, я готова отправиться на самый край бездны. Пусть произойдет то, что Богини уготовили для нас, — с уверенностью ответила Приктия.

Ощущение после странного сна не выходило из ее головы ни на мгновение, хоть содержание его и забылось. Держась крепко за руки, с диким биением сердец Лимарик и Приктия вошли в лес.

Но не с обещанными монстрами довелось столкнуться им. Лес кишел изгоями со всех племен. Люди объединялись в малочисленные группы и орудовали всем тем, что способно дать им еды и помочь пережить день. Одни занимались охотой, вторые — собиранием ягод и питательных растений, третьи — грабежом и поеданием первых и вторых. Убийства и каннибализм стали обычным явлением в тех местах. Если степные племена ели друг друга в исключительных случаях, чаще ради ритуалов и в дни жертвоприношений, то северяне-изгои (не будучи еще племенем), чтобы выжить и элементарно не умереть с голода. Некоторые окончательно утратили человеческий облик, речь и сознание и превратились в настоящих диких зверей, цель которых заключалась лишь в том, чтобы поймать, убить и съесть бывших собратьев по разуму.

Лимарик начал применять охотничьи навыки не только для ловли животных и употребления их в пищу, но и для уничтожения подсевших на человечину братьев по несчастью. Его беспощадность и бесстрашие снискали славу. Множество людей стало стекаться к мужчине за покровительством и защитой. Его уважали за храбрость и безотказность, и за это с гордостью прозвали Тарихисом. Настоящее имя за ненадобностью со временем забылось и кануло в небытие.

Больше всего Тарихис боялся не за свою жизнь. Ее он нисколько не ценил. Пугала его потеря дочери. Места эти были не просто дикими, а никем не контролируемыми. Приктия же оказалась девушкой не из робкого десятка. Она сумела защитить себя и стала правой рукой отца. Согласно древним традициям, слово женщины считалось последним и беспрекословным. Может, поэтому Тарихиса хоть и называли главным, прислушивались с большим вниманием все же к Приктии. Предводитель часто советовался с дочерью перед принятием каких-либо решений, которые затем выносились на всеобщее голосование. Привыкшие проживать в равнинной местности, а не в лесах, поселяне вырубили множество деревьев, освободив под жилье большое пространство, построив с помощью древесины теплые и глубокие землянки.

Несмотря на старания Тарихиса, многие изгои свыклись с прежней жизнью и уже не желали объединяться в одно племя, предпочитая продолжать прежнее существование. Тарихис был мягким по натуре, но жестким в действиях, когда вопросы касались жизни и смерти. Возможно, поэтому он не настаивал на объединении всех изгоев и давал спокойно существовать тем, кто не угрожал новому племени, названным им самим «Пронукатми».

Территория северного племени раскинулась между западным и восточным океанами, но никто не знал, что находилось на самом крайнем севере. Все верили, что там проживают Боги. Имелись у северян и свои гиблые места, которых все боялись и старались обходить стороной. Одно из них считалась пещерой сбежавшего дьявола.

Легенда гласила, что еще до появления людей на земле Боги жили в одиночестве в окружении молчаливых животных. Вот и Гануру, Богу смерти, стало скучно в своем подземном огненном царстве. Как и все мыслящие и говорящие существа, он жаждал хоть с кем-нибудь пообщаться. К нему попадали души умерших хищных животных, которые не владели речью. Толку от них не было никакого. Тогда Гануру, как он решил, пришла в голову блестящая идея. Если рядом не существовало помощников, то почему бы не создать их самому?

Призвал к себе Бог по одному духу от каждого вида. Предстали перед ним тысячи душ. Каких только тогда животных ни существовало! Находились среди них однорогие и с тремя рогами, с пятью и более лапами, клыкастые и зубастые, огромные и маленькие, крылатые и носатые. Всех не перечислить и не описать. Принялся Ганур скрещивать души между собой. Крутил он их и вертел, наделяя черной магией, пока не создал множество теней, владеющих речью, но не разумом. Правда услышать их простые смертные не могли. Когда после долгой и тяжелой работы Бог смерти сел отдохнуть, то обратил внимание, что забыл про три души, оставшиеся не скрещенными. Они принадлежали трем самым жестоким и страшным хищникам, обитавшим тогда на земле. Облик их был безобразным, и уже лишь этим внушали они ужас жертвам. Первый умел летать, второй жил на суше, а третий — под землей. Немного поразмыслив, Ганур создал гениальное творение. Он придумал дьявола, который уступал в силе и разуме только своему творцу. Ганур, не знавший любви, полюбил свое творение и наделил его именем Натогилос, то есть «сын». Он много общался с Натогилосом, несущим смерть, обращался к нему за советами и всегда держал при себе, не расставаясь ни на минуту. Но Натогилосу, наделенному сознанием, казалось, что отец недооценивает его качества. С каждым годом сердце верного слуги ожесточалось все сильнее против создателя, а разум строил планы бунта.

Все же понимал Натогилос, что в одиночку не справится ему с таким могущественным противником, как Ганур. Тогда созданный Богом смерти дьявол начал соблазнять некоторые слабовольные тени, обещая им райские кущи и наделение разумом, о котором они только и мечтали. Те, которые сдавались под напором уговоров Натогилоса, попадали под его власть. Он высасывал всю силу из теней, которые, в свою очередь, превращались в сгустки мрака. Некоторые из них оставались верны Гануру. Они шептали господину о заговоре мерзкой твари, но тот не верил. Слишком любил он своего раба. Вместо этого Бог смерти предавал мукам каждого, кто в очередной раз доносил информацию о готовящемся предательстве любимчика.

В один прекрасный день Натогилос, полный уверенности в своем могуществе, приступил к осуществлению тщательно продуманного плана. Когда Ганур отправился на покой, предатель завалил его чертоги камнями и установил заклятие, не дававшее «отцу» возможность выбраться наружу. Верный слуга, так страдавший от того, что его недооценивают, сам недооценил своего отца. Гануру ничего не стоило разорвать заклятие и выбраться из темницы. Он был взбешен, и от его гнева и ярости вся земля затряслась и пошла ходуном. Бог смерти начал преследовать Натогилоса повсюду, но поймать того оказалось делом нелегким. Быстрее ветра бежал дьявол по суше, летел по небу и ползал под землей. Ганур каждый раз терял след добычи, но вновь находил его по запаху. Много лет продолжалась эта погоня и, казалось, ей не будет конца. Наконец, расстояние между беглецом и преследователем стало все быстрее сокращаться. Ганур набирал скорость, а Натогилос выдыхался. Вот-вот предатель будет схвачен, но не тут то было. Дьявол вбежал на земли Богов, куда Гануру вход запрещен на веки вечные. Зверь скрылся в одной из подземных пещер без выхода, и был заточен хозяином в ней навсегда без возможности выбраться на поверхность. С тех пор Натогилос обитает в той пещере, и кто случайно или намеренно входит в нее, никогда не находит пути назад.

Именно этот грот служил наказанием северного племени для провинившихся соплеменников и испытанием исключительных, одним из которых считали Акиуса. Особенно жалела юношу прекрасная Приктия, но не могла ему ничем помочь. Молодые люди, хоть и были одного возраста, но мир видели по-разному. Дочь Тарихиса выросла в тепле и заботе близких, чего сыну Антрисии сильно недоставало. Тем не менее, девушка заприметила в чужаке нечто, чего не замечали другие, а именно силу духа и стремление к жизни, несмотря на все выпавшие на его долю страдания. А эти глаза, один голубой, другой зеленый, лишали её сна по ночам. Она где-то встречала их раньше, но никак не могла вспомнить, где именно. Приктия посвящала много дум Акиусу, пока не поняла, что влюбилась в него. В этом она никому не призналась. Слишком странным, новым и непонятным было для нее это чувство, чтобы делиться впечатлениями с кем-то бы ни было.

Чтобы заглушить эмоции, разрывающие сердце, девушка принялась за разгадку странного сна. Конечно, он весь забылся, но слова, услышанные четко и ясно, Приктия записала сразу после пробуждения. Дочь Тарихиса сидела с дощечкой в руках, на которой начертила красивым почерком три странных слова: «епассеин», «дпасьлеретовт» и «тапарлас».

Глава 10

Ночь для Северного племени была полна страшных и заманчивых тайн и загадок, как и для всех остальных племен степного народа. Ее боялись, и от нее скрывались. Чем быстрее приближалась летняя пора, тем меньше длилась ночь. Это время северяне называли благословенным. Старались по возможности сделать больше запасов мяса и растительности для зимней поры.

Северные ночи длились долго, и солнце появлялось на горизонте лишь на короткий период. Особенно тяжело приходилось тем, для кого был непривычен подобный климат, так как большая половина жизни прошла на юге или в центральной части Большой Земли, где природа отличалась не такой суровостью. Немногие выдерживали вечные ледяные ветра, не тающие полностью снега и резко ухудшающуюся погоду. Пытались бедолаги вернуться домой, даже зная, что там уже в них никто не нуждался, а поэтому становились жертвами хищников, голода и других племен. Тоска по родным краям иногда бывала сильнее инстинкта самосохранения.

Но далеко не все предавались ностальгии. Примером тому служила Приктия. Конечно, оставленные позади милые пейзажи долго еще снились девушке, но она быстро свыклась с необычными реалиями, пока в один прекрасный день не назвала новое место обитания своим домом. Уже не тянуло ее назад; уже не горела она желанием повидать соплеменников и мать: все это осталось в прошлом, в далеком прошлом.

Еще до появления Акиуса в их селении, Приктия слышала про него, но никогда прежде не встречала воочию. Главными источниками известий служили беглецы. Племя постоянно пополнялось новыми изгоями (в большинстве случаев мужчинами), которые хранили свои преступления в секрете от остальных. Здесь о них никто не спрашивал. Здесь каждый начинал новую жизнь с чистого листа. От прибывших Приктия узнавала различные новости с Большой Земли. Условия Севера были тяжелыми, подчас невыносимыми. Многие умирали от зимней болезни или голода, но недостатка в людях племя никогда не испытывало.

Приктия уже успела проявить себя во всей красе. Помимо того, что она славилась необычайной привлекательностью, ее также считали умной, смелой и доброжелательной, за что ее заслужено любили и уважали. Тарихис ждал совершеннолетия дочери (двадцати лет), чтобы передать власть в надежные руки. Его хоть и почитали, но Богинь с их возмездием опасались больше, так как те обладали могущественной силой, несравнимой с мощью Богов. Поэтому мужчины не рассматривались в качестве претендентов на роль вождя, а вот старейшинами вполне могли стать. Соплеменники с нетерпением ожидали скорейшего передачи власти мужественной Приктии, дабы она заняла почётное место. Девушка и сама тому не противилась.

Властолюбие кипело в ее крови, хоть дочь Тарихиса старалась этого никому не показывать. Северяне чтили смирение и скромность. Приктия проявила выдержку и умение ладить с сородичами за счет решения многих конфликтов, которые разгорались с завидной регулярностью из-за того, что изгои происходили из сотен племен с разными традициями, обычаями и менталитетом. Когда случалось какое-то недоразумение, люди бежали на поиски девушки, рассчитывая на ее мудрость и умение улаживать ссоры. Тарихис искренне радовался за любимую дочь и не скрывал гордости за нее. В свою очередь, Приктия души не чаяла в отце, который казался ей идеалом, и которому она подражала во всем до тех пор, пока не раскрыла его тайну.

Все произошло случайно. В ту ночь Приктия спала крепко и без сновидений. Проснулась она от того, что ее будто кто-то толкнул с явным намерением разбудить. Сон пропал. Девушка не могла заставить себя вернуться под власть ни Лонитии, ни Шапрома. Наконец, от множества безуспешных попыток у нее разболелась голова, и она решила приоткрыть крышу землянки, чтобы подышать свежим воздухом прохладной ночи. Стоило Приктии высунуть голову, как ветром до ее ушей донеслись быстро и уверенно приближающиеся шаги.

Если в ту ночь стояла бы безлунная погода, девушка приняла бы прошедшие мимо силуэты за приспешников Ганура. Огромная луна освещала ярким светом все вокруг, разгоняя тени по углам. Поэтому Приктия отчетливо увидела отца, рядом с которым семенил один из его советчиков, некий Лирарк. Последнего она презирала всей душой за льстивость, лицемерие и чрезмерное прислуживание перед власть имущими. В общем, он представлял собой полное ничтожество. Недалекого ума, к тому же трусливый, старик Лирарк бежал из одного восточного племени, чтобы не принимать участие в жертвоприношении, которое касалось перехода в третий возраст. Действительно, выглядел он моложе своих лет, а энергии хватило бы для двух молодых мужчин. Не хотел Лирарк умирать, вот и убежал на Север, надеясь, что там он умилостивит Богинь раболепием и прислужничеством. Большей пользой он не обладал.

Пронукатми расправлялись со стариками, как и все другие племена, но только тогда, когда те становились беспомощной обузой для остальных. Больные и умирающие чаще служили хорошим подарком для Богинь. Приктия пообещала себе, что когда станет вождем, в первую очередь избавится от противного и скользкого, как старвенус, Лирарка. Тот угодливо семенил за Тарихисом, шагающим быстрой походкой, и что-то нашептывал ему. Мужчины прошли мимо землянки дочери вожака и углубились в чащу.

Приктия быстро выскочила из укрытия и последовала вслед за фигурами. Уже тот факт, что они оба куда-то направились под покровом ночи, пугавшая всех тенями, насторожил девушку, которая унаследовала от родителя, если не проницательность, то жажду познания. Вслед за ними она нырнула в кусты чащи. Не обращая внимания на колючие листья питрогуса, вонзающего в ее тело острые, как когти, шипы, она шла упорно вперед. Затем остановилась, присела на корточки и чуть раздвинула ветки кустарника. Перед взором Приктии предстал луг. Туман потихоньку завоевывал пространство, придавая местности одновременно призрачность и романтичность. Она увидела отца и Лирарка, стоявших плечом к плечу, но уже ничего не обсуждавших. Становилось очевидно: они с нетерпением кого-то ждали.

Вскоре у другой стороны поляны появились два силуэта. Девушка поняла, что принадлежали они женщинам, чья горделивая и прямая походка отличалась от сутулой мужской (мальчиков с раннего детства учили ходить, чуть пригибаясь). Несмотря на довольно длинное расстояние, разделяющее тех четверых с нею, Приктия расслышала каждое слово, исходившее из уст говорящих, не только благодаря хорошей акустике пространства, но из-за ветра, дувшего в ее сторону.

— Приветствую тебя, Эфтания, старейшина племени Обахов! Рад, что ты меня помнишь и не забываешь, — произнес Тарихис, преклоняя колено перед пожилой женщиной.

— И я рада тебя не забывать, старый друг, — ответила та, давая Тарихису знак подняться.

Оба спутника хранили молчание на протяжении всего разговора между Эфтанией и Тарихисом.

— Что заставило тебя переступить закон и войти в запретные края?

— То же самое могу спросить и тебя, Лимарик. Когда я узнала, что ты оказался в этих краях, то несколько удивилась.

— Меня больше так не именуют. Мое новое имя — Тарихис.

— Что ж, пусть будет по-твоему.

— От кого ты узнала, что я здесь нахожусь?

Эфтания не ответила, но бросила взгляд на Лирарка. Старик смутился, и уже собрался вступить в беседу, но был прерван Эфтанией.

— Лирарк когда-то был спасен мною. Я обнаружила его умирающим в поле и выходила беднягу. С тех пор он держал меня в курсе происходящих здесь событий. Прежде, чем ты что-либо вобьешь в голову, хочу тебя уверить, Таприху…

— Тарихис.

— Как скажешь. Мне понадобится время, чтобы выучить твое новое имя. Хочу заверить, что Лирарк — верный союзник, и тебя не предавал, потому что я сама считаю тебя своим сторонником, а друзья, как известно, не шпионят друг за другом, — слукавила старейшина, прекрасно понимая, что друг, наделенный властью, всегда будет следить за верными товарищами, обделенными ею, создавая иллюзию доверия.

— С этим я разберусь позже. Так для чего же моему «другу», который за мной «не шпионит», прежде чем объявится, я понадобился? От меня толку, как от кастрированного самца безнука в вопросах потомства.

— Вовсе уж ты не такой беспомощный, как думаешь. Не притворяйся бесполезным. В твоих руках власть, ну, до тех пор, пока ты не передашь ее дочери. Я слышала, что она также мужественна, как и красива.

— Спасибо за лестные слова, старейшина. Ближе к делу. Мы не можем здесь стоять и точить лясы всю ночь напролет.

Глаза Эфтании сверкнули ведьмовским огоньком. Даже Приктия заметила это, прячась в кустах.

— Ты, наверное, слышал о мальчике из нашего племени? О том, у которого разного цвета глаза, и который совсем не похож ни на одного из нас?

— Кто о нем только не слышал. Даже мертвые осведомлены лучше живых. Но как это связано со мной?

— Мне надо, чтобы ты его убил. Он угроза нам всем, вот только многие слепы и не чуют этого.

— Как в старые добрые времена, Эфтания.

— Кто старое помянет, тому глаз вон. Впредь обращайся ко мне со словом «старейшина».

— А кто забудет, тому оба. Прости, моя оплошность.

— Ну так что, я могу рассчитывать на тебя?

— И ты еще спрашиваешь?

— Я знала, что ты верен своим идеалам.

— Что я получу в награду?

— Все, что пожелаешь, но будь умерен в просьбах, а иначе останешься с носом.

Тарихис приблизился к Эфтании и что-то прошептал на ухо.

— По воле Богинь! — ответила Эфтания.

— По воле Богинь! — повторил за ней Тарихис.

— Мальчишка будет завтра у источника. Что делать с ним, ты уже знаешь.

Подняв руки в знак прощания, переговорщики развернулись каждый в свою сторону и отправились прочь. Тарихис уходил с тяжелым сердцем, что Приктия заметила даже по выражению лица отца. Он оказался заложником собственных клятв. Наверное, тот подумывал, как избавиться от Лирарка, из-за которого он оказался в такой неприятной ситуации. Эфтания, отойдя уже на приличное расстояние, внезапно окликнула его:

— Тарихис! Забыла упомянуть. Пускай Лирарк всегда находится при тебе.

Тарихис в знак согласия кивнул головой, но на лице изобразил гримасу презрения, будучи уверенным в том, что издалека Эфтания не увидит ее. Мужчина не верил тому, что, сбежав от рабства, вернулся к нему на другом конце света.

Приктия также быстро выбралась из чащи, как и попала в нее. Бегом возвращалась она к своему жилищу. Сердце бешено колотилось от нахлынувшего волнения. С одной стороны, девушка испытывала жесточайшее презрение к отцу за его предательство, с другой, ликовала, что представится шанс воочию лицезреть юношу, о котором она так много слышала.

На следующий день Тарихис заметил, что дочь весь день избегала его. Когда, наконец, ему удалось все-таки столкнуться с ней лицом к лицу, Приктия проявила холодность. Причин такого поведения он не понимал и списал все на переменчивый женский характер, к коему давно привык.

Не успело солнце взойти, как по селению пронесся шум голосов. Сонная и не выспавшаяся Приктия вылезла из землянки. Она уже собиралась с раздражением рявкнуть на виновников пробуждения, как до ее слуха донеслось:

— Он здесь! Он здесь!

— Кто он?

— Тот странный парень из племени Обахов.

— Его надо немедленно убить! Он проклят! — кричали одни.

— Нет, он благословлен самими Богинями! Даже Верховная Жрица Обахов подтвердила это! — перекрикивали первых вторые. Хотя отношение к пленнику и разнилось, но всех объединяло неистовое любопытство. Приктия не стала исключением. Увлекаемая толпой, она направилась к месту расположения Акиуса. Юношу привязали к дереву: тот находился в бессознательном состоянии. Когда он, наконец, пришел в себя и открыл глаза, жители племени ахнули.

Все, что говорили о нем, оказалось правдой. Очи Акиуса действительно поражали окружающих тем, что были разного цвета. К тому же разрез глаз его был шире, чем у остальных, что впечатляло еще больше. Сердце девушки затрепетало, как бабочка, запутавшаяся в сетях паутины. Лишь потом, не сразу, а спустя время Приктию осенило, что она пала жертвой Эвории, Богини любви, и пропала навсегда. Казалось, что дочь Тарихиса видела прежде эти чудесные глаза, но никак не могла вспомнить, где именно. Акиус поразил ее не только внешними отличиями, но и тем, что сохранял абсолютное спокойствие и не проявлял трусости и страха к своей неведомой судьбе. Он словно ведал, какая участь его ожидает, и принимал ее с покорностью верного раба. Приктия понимала, что оказалась бессильна и пока ничем не могла помочь таинственному чужаку, но, как и многие, проголосовала за испытание (единственный способ спасти Акиуса от несправедливой казни). Возможно, она совершила этот поступок из тщеславия. Девушка унаследовала эту черту от матери, но принимала ее за гордость. Мужчина, который желает заслужить ее любовь, должен доказать, что достоин. Он обязан быть бесстрашным, сильным, смелым и, безусловно, красивым. Если хотя бы одно из качеств отсутствует, не дано ему стать возлюбленным Приктии. Созерцая беспомощного в тот момент Акиуса, девушка нутром почувствовала пульсирующую в нем силу. Такой кандидат в мужья соответствовал ее требованиям.

Многие добивались сердца дочери Тарихиса. В племени находились и красивые, и бравые парни, но ни в ком она не видела будущего партнера по жизни. Может, слишком рано было ей думать о таких вещах, когда вокруг существовало намного больше интересных событий, чем замужество, о котором ей не переставал намекать отец. Все же дочь он ни к чему не обязывал. В этом вопросе северяне славились большей либеральностью, в отличие от других племен, разбросанных южнее Земли Мертвых.

Тарихис испытывал к узнику скрытую симпатию, но не решался нарушить данного обещания. Он должен убить его. Для начала требуется истощить силы пленника перед схваткой со сбежавшим дьяволом Ганура. С этой целью он лишил Акиуса пищи и запретил кому бы то ни было подкармливать его. Вот только не учел он хитрости дочери, которая, подкупив своей лаской и добротой детей, передавала через них еду юноше, а однажды даже принесла лично. Пока одни кружили хоровод вокруг дерева, другие подсовывали тому мясо, жевательную траву и чарку с питьем. Таким образом, Акиус не только не ослабел от голода, а, напротив, набрался сил перед предстоящим сражением. За все время он не проронил ни слова. На утро плененный юноша так сильно поразил всех дерзостью, что даже те, кто симпатизировал ему, возненавидели невольника. Подобного не случилось с Приктией, которая рискнула публично нарушить запрет предводителя и лично вручить кусок мяса Акиусу. Тарихис стал свидетелем этого проступка, но ни разу не осудил дочь за непослушание. Будучи на ее месте, он поступил бы точно также. Второй день подряд Приктия не разговаривала с отцом, и это наводило последнего на мрачные подозрения, но он ни словом не обмолвился, будучи прекрасно осведомленным о ее упрямом характере.

С чувством тревоги провожала влюбленная девушка Акиуса, входящего в пещеру. Большинство верило, что ему не дано возвратиться, но ближе к закату солнца он в царапинах и ранах к всеобщему удивлению выбрался из проклятого места, из которого еще никому ранее не удавалось выйти ни живым, ни мертвым. Все поселение собралось встречать нового героя. Лишь два человека на мгновение не скрыли разочарования. Оба обменялись сконфуженными взглядами, но быстро притворились восхищенными и радостными.

Отношение к Акиусу изменилось в лучшую сторону. Каждый подходил, чтобы притронуться к живой легенде и позаимствовать его удачу. Несмотря на жажду любопытства людей, Акиус не распространялся о том, что произошло в пещере. Он наслаждался славой и проявлял доброжелательность к каждому в равной степени. Пока все, окружив героя, выказывали восхищение, Тарихис и Лирарк исчезли из поля зрения, и лишь Приктия обратила на это внимание. Спустя какое-то время вожак вернулся, но без советника. Все угомонились, чувства поостыли и люди стали собираться в полукруг, готовясь к стихийным торжествам. Но прежде требовалась речь главаря.

— Друзья мои, соплеменники, братья и сестры, сегодня мы приветствуем нашего героя, который станет легендой не на века, а на тысячелетия. Он сумел совершить невозможное — победить сбежавшего дьявола, который погубил немало храбрецов и других невинных душ. Да здравствует Акиус! Мы будем рады, если ты станешь полноправным членом нашего племени.

Тарихис закончил непродолжительную и уж очень бедную на похвалу речь. Хоть голос его дрожал от волнения, разочарование он смог умело скрыть. Глаза предводителя сверкали от предстоящего осуществления плана. Впервые в жизни, забыв о страхе ночи, жители северного племени праздновали чуть ли не до зари. Утомленные, они разбрелись по землянкам только к рассвету. Акиус, несмотря на уговоры остаться, покинул новых друзей, но обещал навещать их регулярно.

Лучи Утренней Звезды показались из-за горизонта. Не успел новоиспеченный герой перейти границу миров живых и мертвых, как услышал за спиной какое-то движение, будто за ним неотступно следовали. Только Акиус собрался повернуться, как неожиданно кто-то схватил его за левую руку и резко потащил вглубь густо заросших кустов. Он уже хотел было накинуться на невидимого неприятеля, как перед ним предстала прекрасная и очаровательная девушка, которая подавала ему пищу. Глаза ее выражали ласку, а щеки покрывал легкий румянец.

— Слушай внимательно, храбрый юноша. Тебе грозит опасность. К сожалению, не все искренне рады твоей победе. Ты оказался здесь неслучайно: старейшина твоего племени по имени Эфтания приложила к этому руку. Она подкупила некоторых моих соплеменников убить тебя, но я не хочу позволить этому случиться.

— Но почему? — спросил Акиус удивленно, догадываясь об ответе.

— Потому что … «я тебя полюбила», — чуть не вылетело из уст девушки вторая часть фразы, но она вовремя опомнилась, — потому что ты наш герой.

— Спасибо тебе за поддержку. Я не забуду этого никогда. Как твое имя?

— Приктия.

— Спасибо, Приктия! — он склонил голову так, как принято поступать мужчинам перед женщинами.

— Мне пора, а то спохватятся, что меня нет, но прежде скажи, как ты победил сбежавшего дьявола, ненавистного сына Ганура?

— Прости, но я поклялся хранить молчание до скончания моей жизни.

Приктия исчезла также внезапно, как и появилась, и Акиус остался наедине со своими мыслями, но ненадолго. Он выбрался из кустов, отряхнулся от налипших листьев и направился в путь. До деревни было очень далеко. Сделав вид, что устал и ослабел, юноша замедлил шаг. Приближение за спиной уже слышалось отчетливо. Сомнений не оставалось: его преследовали, а значит, Приктия оказалась права.

Когда сзади подошли настолько близко, что с такого расстояния легко было вонзить бракан в шею, Акиус повернулся и, схватив за горло преследователя, опрокинул его на землю спиной вниз и придавил своим массивным телом, не давая противнику пошевелиться. Только сейчас юноша увидел, что перед ним лежал старик, а не молодой мужчина, как он себе представлял.

— Кто ты такой, и кто послал тебя убить меня? — грозно спросил Акиус, устрашая несчастную жертву одним лишь своим грозным видом.

— Убей меня. Я все равно ничего не скажу, — залепетал старик.

— Не желаешь по-хорошему, будем говорить по-плохому.

И, взяв правую руку Лирарка, победитель сына Ганура отрубил кисть старика. Кровь фонтаном брызнула из отверстия конечности. Если бы Акиус не зажал рот своему преследователю, дикий вопль крика огласил бы всю округу.

— Сейчас я уберу руку с твоих уст, но если ты издашь хоть малейший звук, я этим браканом проткну до основания твою глотку.

Глаза старика, наполненные ужасом и болью, дали согласие на невыгодное условие.

— Теперь назови мне имя, и я не убью тебя. Даю слово мужчины и клянусь Богинями.

— Тарихис, Тарихис, Тарихис.

Акиус продолжил путь с облегченным сердцем. Он мысленно благодарил Приктию за отступление от верности предводителю, поскольку понимал, что мог не услышать приближение убийцы и пасть жертвой коварного замысла, ведь голову его занимали другие мысли. Спасшийся юноша строил планы мести и решил окончательно покорить красавицу, хоть и чувствовал, что не сможет ответить взаимностью на ее чувства.

Какое-то время спустя ужасная картина предстала перед жителями поселения Пронукатми. Как и обещал Акиус, он не отнял жизнь у старика Лирарка, но отобрал у того способность ею наслаждаться. Последний, неведомо как, добрался до дому без кистей на обеих руках, с выколотыми глазами, отрезанными ушами и языком.

Глава 11

Если бы рабу Эфтании дали свободу выбора, он сначала смутился бы, затем растерялся, и в итоге не смог бы принять решения. Он был рослым и крепким юношей, но тупоголовым и безвольным по натуре. C рождения Дакур находился в рабстве в племени Обахов. Его подарили Эфтании, чтобы утешить боль в связи с утратой любимой дочери. Последняя вместо того, чтобы перенести всю любовь на ребенка, одарила его ненавистью. За свою пока что недолгую жизнь парень не услышал от хозяев ни единого доброго слова, а за малейшую провинность получал палкой по спине. Эфтания умела бить искусно, не оставляя следов. Неправомерные физические наказания рабов воспрещались и карались строго во многих племенах, поэтому их применяли скрытно.

С момента, как мальчик встал на ноги, он с покорностью выполнял все приказания хозяев, не высказывая ни слова против и даже не помышляя озвучить своего мнения: не потому, что боялся, а потому, что не знал, как это делать. Его такому не обучали. Большую часть времени Дакур слушал, а отвечал всегда кратко и лаконично, выбирая слова, как куски мяса, разбрасываться которыми считалось непозволительной роскошью.

Хозяева относились к рабу как к простой скотине, которую нужно кормить, но нельзя убить. При этом они наотрез отказывались признать его пользу. Дакур беспрекословно выполнял все поручения, какими бы безрассудными те ни казались. Много нехороших дел совершил он под покровом ночи. Немало душ отправил к Гануру, но ни о чём не жалел, ибо не ведал сострадания и пощады. Не знакомы ему были и понятия преданности или предательства. Раб служил тем, кому должен служить.

Несмотря на то, что родился Дакур в другом месте, жил он не в изоляции от новых соплеменников. Племя Обахов стало ему родным. Традиции, обычаи и порядки юноша усваивал наравне с остальными детьми поселения, следя за взрослыми членами общины и внимательно их слушая. Он прекрасно знал, что Обахи не казнят изгоев, но иногда, в отличие от южных племен, едят их. Они верны клятвам, а их нарушение считается преступлением против Богинь. Если однажды ты дал клятву, то должен исполнить ее или умереть. Люди здесь не боятся смерти, возможно, поэтому среди изгоев-беглецов не встречается ни один представитель из этого племени. Хоть Обахи и воспринимали Дакура презренным рабом (его имя значило «недостойный»), парень гордился, что попал именно сюда, а не в какое-то другое место, где отношение к рабам намного хуже, чем к безнукам. Хоть он и подвергался всяческим унижениям, но никогда не опасался за собственную жизнь. Убийство раба приравнивалось к совершению преступления. За это расплачивались не жизнью, но репутацией и уважением в родном племени.

Вместе с хозяйкой Дакур успел побывать во многих местах Большой Земли и увидеть, как живут свободные люди и рабы в других краях. Большинство принимало подневольного юношу за сына Эфтании, потому что он не ходил в полусогнутом положении, как рабы-иноземцы, к тому же не получал постоянных ударов плетьми и палками прилюдно. Эфтания отличалась падкостью на красивых мужчин, каким и стал ее раб к пятнадцати годам, пригодившийся госпоже в качестве любовника. Супруг старейшины не только не высказывал возмущения, но и сам активно участвовал в амурных утехах, устраиваемых женой. Дакура не пугала и мысль о жертвоприношении в случае смерти Эфтании. По традиции вместе с хозяевами умерщвляли также их рабов. Если тому суждено случиться, подневольный юноша примет даже такую незавидную участь с достоинством. Ни раз приходилось ему становиться свидетелем подобных погребений, и мысленно он готовился к ним. Свободных мужчин и мужей приносили в жертву Богиням, дабы умилостивить их и быть принятыми в Чертоги Благословенных в качестве слуг женщин высшего сословия племен.

Эфтания приближалась к старости, но отнюдь не собиралась умирать. Она мечтала занять пост вождя, и потому с нетерпением ожидала кончины Адригии, которая достигла девяностолетия и, к большому разочарованию старейшины, здравствовала всем молодым на зависть, как безнук в расцвете сил. Эфтания уверовала, что ее выберут следующей предводительницей, и тогда она будет править иначе, нежели слабая и слишком рассудительная Адригия, которой никогда не хватало жесткости и настойчивости в признании и приведении в исполнение решений.

Дакур оставался неизменной правой рукой старейшины во многих деяниях. Эфтания всегда беседовала с приближенным обо всем, словно хотела попросить совета у того, чье мнение ее не интересовало. В последние пять лет старуха особенно изменилась. Если раньше она часто ворчала и высказывала недовольство, то теперь стала раздражительной, нетерпеливой и жестокой. Не моргнув и глазом, старейшина могла лишить жизни любого, кто встал бы на ее пути. «В нее будто тень Ганура вселилась», — размышлял про себя раб, не узнавая прежнюю хозяйку. Конечно, немало плохих поступков он совершил по ее приказу, но теперь злоба, как зловоние от падали, разносилась из ее души. Эфтания перестала улыбаться, спать по ночам и только и делала, что строила планы мести и расправы над противниками и недоброжелателями, которые с каждым днём пополняли ее список. Она не доверяла никому, а особенно Дакуру, этому «безмозглому и неспособному ни на что истукану и болвану», как хозяйка его часто называла. Когда ее взгляд, полный беспричинной ярости и пустого гнева, случайно останавливался на юноше, ее сердце наполнялось ненавистью к невольнику, но глаза не переставали любоваться его красиво сложенной фигурой, мужественной осанкой и пронзительным взглядом. Порочность тут же овладевала старейшиной, и она тащила парня в постель, уже не стесняясь мужа. Последний лишь злобно бурчал что-то невнятное себе под нос, до последнего надеясь, что и его пригласят на любовное ложе. Когда этого не происходило, он молча удалялся из жилища. Обиду супруг естественно переносил на Дакура, который уже привык к участи мальчика для битья.

Дакур являлся ушами и глазами Эфтании в племени. Казалось, он находился в курсе всех событий, происходящих в округе, а потому докладывал хозяйке новости максимально подробно. Старейшина хоть и относилась к ним с недоверием, но всегда прислушивалась к донесениям. Она ни за что бы не поверила, что раб, которого она вырастила своими руками, мог ее предать. Смотря в покорные глаза юноши, Эфтания видела верность и готовность отдать собственную ничтожную жизнь за ее, куда более достойную и полезную для племени. Пожилая женщина считала себя достаточно умной. Она понимала, что презренный раб знал слишком много о злодеяниях, исполненных им же по ее приказам, а потому представлял опасность для стремления к высшей власти. Однажды она от него избавиться, когда наступит подходящее время. Старуха не сомневалась в том, что слуга и сам перережет себе глотку — достаточно лишь одного ее слова или жеста.

Хоть Дакур и слыл «идиотом, каких еще свет не видывал», но некоторые вещи он выучил на зубок. Одна из них касалась преданности тому, кто спасает тебя от неминуемой гибели вместо того, чтобы осуществить задуманное возмездие. Юноша не особо удивился, когда однажды Эфтания приказала ему убить Акиуса, которого недолюбливала больше всех. Причину этого презрения она ни от кого не скрывала. Дакур верил старейшине и считал будущего приятеля проклятием для племени, и рука его не задрожала, когда он схватился за оружие. Раб знал, что ему надо убить или быть убитым.

О том, что Акиус — человек не слабый, Дакур был прекрасно наслышан, поэтому рассчитывал только на внезапность и быстроту. В равной борьбе со столь сильным противником ему не справиться. Тот быстро сломит врага и проткнет сердце его же бранаком. По крайней мере, такая смерть достойна мужчины, а не труса.

Этим успокаивал себя раб, когда готовился нанести удар по беззащитной и ничего не подозревающей жертве. Дакур считал себя храбрецом, но когда эти разноцветные глаза, полные нечеловеческого гнева, пронзили его насквозь острее клинка, неведомый ранее ужас охватил приближенного Эфтании. Он никогда прежде не испытывал подобного чувства, чувства непреодолимой паники. Пред ним, казалось, сам Бог предстал во плоти. Акиус пощадил нападавшего и тем самым сделал своим рабом, но не по закону, а по обычаю племени. Законы были записаны на дощечках, и каждого члена племени заставляли заучивать их наизусть; обычаи лишь передавались из уст в уста, но имели большую силу над народом.

Самым удивительным для бедолаги Дакура было то, что после неудачного покушения одержавший победу противник не стал к нему относится также плохо, как его законные хозяева, а, напротив, проявлял симпатию и дружелюбие, словно хотел стать другом. Это перевернуло представление раба о жизни и заставило смотреть на многие вещи совсем иными глазами. Хоть Акиус и принимал последнего за глупого мальчишку, тот в ответ не обижался, а полюбил нового господина всем сердцем. «За него я готов жизнь отдать без промедления», — размышлял раб с завидным постоянством.

Эфтания, узнав о провальной миссии раба, жестоко отомстила ему. Она обвинила без вины виноватого перед Советом старейшин в сексуальном домогательстве к одной из девушек, приехавших с миссией из восточного племени Вародигов. Вародиги были довольно бедными, поэтому подкупить мнимую жертву не составляло особого труда. За «совершенное преступление» старейшина потребовала сурового наказания. Совет приговорил Дакура к кастрации, которая незамедлительно была приведена в исполнение.

— В следующий раз, если совершишь промах, я вырву с корнем твой язык. Каждый раз буду отрезать по одному органу, пока от тебя ничего не останется, — прорычала Эфтания на ухо рабу, когда после операции его подвели к яме позора, расположенной посреди поселения, и толкнули вниз, чтобы каждый мог унизить оклеветанного на свой лад и вкус. Дакур всем видом показывал стойкость, хотя на душе скребли кошки. О чем он только ни размышлял в течение всего первого дня, проведенного в одиночестве, а после отдался на суд Богиням. Только они способны решать судьбы людей, мысли которых от них никогда не скрыть. Наверняка, часто слушая смертных, они потешаются и строят козни. А как же иначе? Ведь не могут все быть одновременно счастливы. Юноша проклинал Всевышних, и при этом пугался собственных проклятий. Ему ничего не оставалось, кроме как подчиниться воле судьбы и служить двум хозяевам. А дальше будь, что будет. Несколько восходов и закатов, проведенных в яме позора, дали Дакуру богатую пищу для размышлений. Обида разрывала сердце, а на душе висел тяжелый груз совести, что мучила его из-за поступков, которые тот собирался совершить.

Со стойкостью пережил Дакур непростое время. Как только срок наказания подошел к концу, его вернули к прежним хозяевам. Ни видом, ни единым жестом он не показал, что изменился, но он уже не был тем рабом, которого они когда-то знали. Лишь странный блеск все чаще появлялся искрами молний в его больших красивых очах, но никто не придавал этому особого значения. Акиус не испытывал сильной жалости к другу. Он знал, что за непослушание тому грозило наказание, и это была расплата за попытку совершить убийство. Но раба он все же рассматривал больше как друга, нежели простого доносчика. Благодаря Дакуру и его феноменальной памяти сын Антрисии знал почти все интриги Эфтании и все заговоры, которые она готовила против него.

— У меня для тебя будет подарок по случаю свадьбы, — однажды обратился Дакур к Акиусу, который пребывал в плохом расположении духа. Ему подобрали невесту, и бракосочетания было невозможно избежать. Жениться последнему хотелось меньше всего, тем более на той, кого он в глаза не видел и к кому не питал нежных любовных чувств.

— Надеюсь, твой подарок связан с избавлением от будущей супруги? — горько пошутил Акиус. Дакур смотрел на приятеля с широко открытыми от шока глазами, пытаясь понять, серьезен тот или шутит. Акиус громко рассмеялся, заметив реакцию друга. Словам товарища он не придал большой важности. В данный момент его больше волновали собственные проблемы, нежели подарки от раба.

Лишь единожды преданный друг подвел Акиуса. Он не доложил ему о заговоре Эфтании с северным племенем. Евнух знал, что хозяйка раз в месяц куда-то исчезала из селения, но как ни пытался, не мог проследить за ней. Уходя, старейшина каждый раз оставляла сложные поручения, выполнение которых занимало слишком много времени. Видимо, в этом деле она не доверяла даже верному Дакуру, который знал каждый задуманный ею шаг.

И все же рабу удалось кое-что разведать. За день до исчезновения Акиуса Эфтания покинула деревню с наступлением ночи, но в этот раз взяла с собой одну из сообщниц. Дакур не смог последовать за ними, но дождался их возвращения и услышал, как те совещались друг с другом по поводу заговора. Он со всех ног бросился к землянке Акиуса. Солнце уже давно встало над горизонтом. Обеспокоенный раб боялся не застать друга на месте. Его опасения подтвердились. Тот выехал на работы до того, как лучи пробили синеву отступающей ночи. Впервые Акиус остался в неведение относительно того, что его ожидало, и Дакур корил себя за это до конца жизни, невзирая на то, что его товарищ вернулся домой целым и невредимым.

Те три дня, что Дакур прожил в неведении, оказались самым мучительным временем. Он даже перед кастрацией так сильно не переживал. Единственным избавлением оставалось самопожертвование. Слуга уже собирался умолять Эфтанию принести его в жертву Верховной Богине (рабы могли попросить сделать их объектами для жертвоприношения, в подобных случаях хозяева не имели права отказать, иначе их поступок считался кощунственным), как Акиус вернулся и тем самым спас Дакура от опрометчивого поступка. Зная вспыльчивый характер товарища, раб не стал рассказывать правду. Он заметил в прибывшем легкие перемены, которые не бросились в глаза другим: раздражительность, нетерпение и мстительность. Может, все это теплилось в Акиусе и раньше, но теперь дало ростки. Все чаще он задумывался над тем, чем ни с кем не хотел делиться, а на лице его проскальзывала тень хмурости и мрачности.

— Ты злишься на меня? — рискнул спросить Дакур у Акиуса, когда они встретились в очередной раз под звездным небом. Товарищ оставался верен привычкам.

— Не задавай глупых вопросов, мой друг, и я буду всем доволен, — ответил он, не глядя на смущенного евнуха и продолжая любоваться звездопадом. Спустя какое-то время Акиус промолвил, словно беседуя с самим собой:

— Я все думаю о ней и о том, что побудило ее спасти мою жизнь. Скажи, мой верный друг Дакур, ты когда-нибудь влюблялся?

— Эвория немилосердна ко мне с самого рождения. Видимо, я не способен полюбить. Я умею только служить и выполнять приказы.

— Тогда я приказываю тебе влюбиться в кого-нибудь. Хотя я передумал. Я ведь забыл, что ты не сможешь больше удовлетворить кого бы то ни было. Служи, мой друг, и за это тебе воздастся должное на этом или том свете. Все мы будем нести ответ за свои деяния. Этого не избежать. Как и смерти, если тебе суждено родиться.

Дакур ничуть не обиделся на Акиуса за сарказм. Он часто подшучивал над рабом-тугодумом, который впервые осознал, что значит доброта лишь после того, как судьба свела его с этим необычным человеком.

— Я не думаю, что влюбился, но что-то в той девушке есть такое, что меня зацепило, — продолжил Акиус. Сейчас он смотрел на Дакура, будто разговаривал с равным.

— Она предала предводителя, чтобы предупредить меня об опасности. Я мог погибнуть. Я был изможден, сонлив и рассеян. Я мог не услышать противника. Мог не услышать его приближение за спиной, и тогда он вонзил бы отточенный бранак в мою шею. Силы во мне еще не все истощились, но сразился бы я достойно с куском стали в глотке?

Внезапно три огненные звезды пронеслись по небу. Одна погасла на полпути, вторая — не долетая до земли, а третья — у самого горизонта. Оба парня подскочили на ноги, пораженные невиданным зрелищем.

— Что сие могло бы значить? — прошептал изумленный Дакур.

— Только Верховная Жрица или колдунья могут дать нам ответ, но и им верить нельзя. Теперь никому верить нельзя.

— Не говори так, Акиус, этими словами ты причиняешь мне муки. Ты ведь знаешь: я готов жизнь отдать за тебя.

— Я верю тебе, Дакур, но ты должен доказать мне это.

— Я докажу! Ты увидишь! — в глазах юноши вновь появился этот загадочный блеск.

На следующий день Дакур устроил Акиусу встречу с одной из жриц, которая лучше всех предсказывала сны. Даже жители соседних племен обращались к ней за помощью. Дело в том, что мужчинам запрещалось напрямую обращаться к жрицам, которыми становились только девочки, избранные с рождения и посвятившие всю жизнь служению Богиням. Только Верховная Жрица вступала в общение с мужчинами. Дакур же был рабом, а рабы считались бесполыми существами. Им запрещали обзаводиться семьями, не говоря уж о потомстве. Поэтому слуга мог без страха отправляться на встречу с жрицами, что он и делал часто, выполняя различные поручения Эфтании. Акиус сначала не хотел впутывать друга в эту затею, так как не без основания опасался, что злобная старейшина все прознает, но Дакур принялся отговаривать его:

— Верховная — одна из тех, кто хочет убить тебя. Как ты думаешь, почему многие злодеяния, связанные с тобой, сходят Эфтании с рук? Да потому что лично Верховная Жрица прикрывает их. Могу тебя уверить, что среди служительниц Богинь есть многие, кто недоволен ею. Если ты обратишься к Верховной за объяснением приметы, она угадает твои слабости и будет использовать против тебя.

Акиус призадумался.

— А ты не так глуп, как кажешься. Твой совет мудр. Я приму его. Помоги мне встретиться с той жрицей.

От похвалы, как от дождя в сезон засухи, Дакур даже приосанился. В тот самый вечер на закате Акиус встретился с предсказательницей снов на Священном Месте у карачуса.

— Я могла бы немедленно предать тебя суду за обращение ко мне, Акиус. Ты знаешь законы. Почему не следуешь им? — голос жрицы чуть дрожал, не то от волнения, не то от злости, что какой-то мужчина посмел обратиться к ней, минуя Верховную.

— Могла бы, но мы оба знаем, что ты этого не сделаешь. Мы оба знаем, что Верховная Жрица отдала душу Гануру за магию и власть. И за это ты ее презираешь, ибо она изменила клятве служения Верховной Богине.

Не успел юноша опомниться от сказанного, как к его горлу было приставлено сверкающее от лунного света лезвие бранака. Жрица неведомым образом преодолела в мгновения ока разделяющее их расстояние.

— Как ты, жалкий никчемный оборванец, смеешь распускать поганый язык и поносить благословенную Богинями Верховную Жрицу? Без суда я лично разрежу тебя на куски и скормлю варситонам.

Лицо ее исказила гримаса отвращения, но глаза кричали: «Верю! Верю тебе! В этом нет сомнений!» Акиус не испытывал ни страха, ни волнения. Напротив, он не отступил от своих слов и проявил решительность, чем вызвал восхищение жрицы. Кровь запульсировала в ее висках. Она еле отогнала от себя соблазн поцеловать дерзкого юношу в губы.

— Что ж, убей меня, если я лгу, но знай, умру я с достоинством. Может, я богохульник, если посмел обратиться к тебе через раба, но не лжец.

Клинок исчез также незаметно, как и появился. Жрица подошла к Священному Камню. Она дышала глубоко, постепенно успокаиваясь от недавнего потрясения.

— Верховная Жрица уже не служит Богиням. Вы должны принять меры и отстранить ее от власти, пока не поздно.

— На все воля Всевышних Создательниц. Они все видят и обо всем ведают, и не нам с тобой решать, кому править, а кому нет. Мы должны лишь исполнять их волю, а расплата воздастся каждому по заслугам.

— Вам виднее. Вы посредники между нами и Богинями. Я лишь предупреждаю…

— Ты только это сообщить мне желал? — перебила Акиуса жрица.

— Нет, мне нужно твое толкование. Вчера я видел три падающие огненные звезды. Они летели друг за другом. Две погасли, не долетая до земли, а последняя — лишь у самого горизонта. Ты не знаешь, что это могло бы значить?

Сердце Акиуса забилось от волнения в ожидании ответа. Ведь устами жриц говорят Богини. Что будет сказано ими, придется принять без ропота, как истину в последней инстанции.

— Скажи мне, Акиус, о чем был разговор, когда ты увидел падающие звезды?

На миг юноша засмущался и замешкался с ответом. Если он солжет, то получит неверное истолкование, а скажет правду — унизит себя, поскольку не принято было даже помышлять о противоположном поле до брака. Такие мысли жестко осуждались и пресекались. Акиус словно оказался между молотом и наковальней. Все же решил он открыть правду.

— О женщине… о женщине, спасшей мне жизнь.

— Интересно и… любопытно, — промолвила задумчиво жрица, — подойди ко мне, юноша.

Акиус приблизился к карачусу. Именно на этом камне, отточенным до блеска, решалась его судьба семь лет назад. Теперь же повод представился менее драматичный, но с довольно значимой тайной. Жрица подала юноше чашу и отправила за ключевой водой на другой конец селения. Пока он отсутствовал, она принялась обыскивать соседние кусты и лужайки в поисках необходимых листьев и трав для создания особенного зелья. Зелья, придуманного ей самой. Оно поможет раскрыть глаза и увидеть мир, скрывающийся от посторонних.

Рецепт зелья приснился жрице во сне. Для его приготовления требовались слабоядовитые листья папоротника Гарингука, ростки колючей травы Проликава и шипящей травы Долнируса (все ядовитые, неприятные растения и хищные животные назывались всегда мужскими именами, а съедобные или безвредные растения, а также травоядные животные — женскими), а также щепотка земли. Все содержимое необходимо смешать с ключевой водой и дать настояться в течение десяти ударов ладонями.

Акиус подоспел как раз вовремя, когда ингредиенты были уже собраны, измельчены и растолчены. Залив их водой, жрица поставила чашу на камень жертвоприношений. Лунный свет заиграл в помутневшей воде.

— Скажи мне, жрица…

— Нет! Помолчим! Божественность ценит тишину. Слова полны яда, способного отравить душу и исказить предсказание.

Акиус подчинился. Когда женщина приказывает, мужчина исполняет: испокон веков так было заведено. Движение Луны по небосклону отражало медленно плетущееся время. Жрица не сводила с юноши пристальных глаз, а он гадал, о чем та думала, созерцая его.

Акиус быстро взрослел. К семнадцати годам он обогнал по росту и телосложению всех своих сверстников. Его мужественная фигура отчетливо выделялась среди соплеменников, и женщины не сводили с него глаз. Отдавался порочным мыслям плоти и сам Акиус, но скрывал их ото всех, поскольку чувствовал стыд, что кто-то разгадает его мысли. А за разговоры могли отхлестать плетьми, как это случилось с бедным Карафулом.

Акиусу тогда едва исполнилось двенадцать, а Карафулу уже шел пятнадцатый год. Вообще, тот парень не отличался большим умом и часто болтал о вещах, которые считались табу. Еще будучи маленьким мальчиком, Акиус прекрасно знал, о чем следует говорить вслух, а о чем стоит только думать. Карафул не являлся таковым. По лицу отчетливо читались все его мысли, словно по дощечке. Он не стеснялся в выражениях и был острым на язык. Однажды чуть ли не во всеуслышание болтун поделился сновидением, посланным Протулом, богом порочности и похоти. Откровения неосторожного Карафула долетели до ушей одной из старейшин, за что тот горько поплатился. Его десять раз отхлестали жесткими плетьми, сделанными из кожи безнука. По приказу вождя экзекутором стала мать юноши. Может, поэтому она отхлестала его так, что бедняга полгода ходил сгорбленным и не мог выпрямиться. Наказание, полученное Карафулом, произвело на Акиуса гнетущее впечатление и научило молчать, если того требует закон. В последнее время он испытывал невиданное ранее чувство по отношению к молодым женщинам, в том числе и к жрице, сидящей напротив и не сводящей с него больших глаз.

— Пора! — внезапно она прервала его мысли одновременно к большому его разочарованию и радости. Юноша отряхнулся от них, как от воды после купания. Жрица хлопнула в ладоши десять раз.

— Подойди ко мне и протяни над чашей руку.

Акиус подчинился. Острый клинок прорезал тонкую кожу ладони, и алая горячая кровь потекла из раны в сосуд. Затем служительница Богинь взяла его в руки, взболтнула жидкость и залпом выпила все содержимое. На вкус напиток оказался неприятным, заключил про себя Акиус, наблюдая за лицом жрицы. Глаза ее расширились и налились кровью. Тело затряслось. Чаша выпала из рук и разбилась на большие куски. В уголках рта появилась пена. Акиус испугался за женщину. Он вскочил на ноги и обежал карачус, но не успел он приблизиться к упавшему наземь телу, как судороги прекратились, и глаза толковательницы снов прояснились, как небо от рассеявшихся туч.

— Жрица, с тобой все в порядке? — спросил юноша, находясь на небольшом расстоянии и не решаясь сократить его.

— Тебе не следует волноваться за меня. Со мной всегда будет все в порядке. А вот с тобой? Это вопрос.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Ты идешь по острию бранака и рискуешь многим. Задумайся, прежде чем сделать следующий шаг. Он может привести тебя как к великой славе, так и к позорной гибели. Все зависит от тебя и принимаемых тобой решений. Я признаюсь, я не видела твоего будущего. Оно было скрыто пеленой небытия, но от меня не укрылись некоторые вещи, увиденные также отчетливо, как тени в солнечный день. Три звезды, что видел ты — три женщины, которые оставят большой след в твоей судьбе. Следуй зову сердца, и не ошибешься в выборе. Это пока все, что я могу тебе открыть.

— И за это я тебе благодарен, жрица, — парень склонил голову в знак уважения и почтения. Он уже собирался развернуться и уйти прочь, как она его остановила.

— Постой! — она наклонилась к земле и сорвала цветок, прозванный в народе Орихонией, что значило «сердце ночи». Он распускался только в темное время суток и двигался вслед за луной. Подавая его Акиусу, жрица молвила: «Возьми его».

Юноша взял цветок, еще раз склонил голову и ушел, переполненный в душе радостью. Теперь у него имелась союзница, одна из могущественнейших жриц. О таком он раньше не мог даже и мечтать.

Оставшись наедине с собой, Орихония (так звали жрицу до посвящения в служительницы Верховной Богине), отдалась размышлениям. Она не солгала Акиусу о видении, а скорее не проговорила до конца все детали. То, что Богини показали, поразило женщину до глубины души и заставило изменить мнение о юноше. Жрице стало жаль его и, возможно, поэтому она не открыла ему всей истины. Он не обретет счастья ни с одной из трех женщин. Каждая из них принесет ему как радость, так и боль, но и это еще не все. Он должен будет убить их, если хочет избежать печальной участи, но этому случиться Орихония позволить не может. Женская солидарность для нее стояла выше чести и истины, пусть даже произнесенной устами Богинь.

Жрица вернулась в землянку, усталая и разбитая, словно из нее высосали все соки, и легла на лежанку. Не успев опустить голову, как в мгновение ока она погрузилась в крепкий сон. Уже не первую ночь ей снились три варситона. Они держались на небольшом расстоянии и молча наблюдали, не показывая агрессии. Особенно привлекал ее внимание самый большой из них, белоснежный с горящими разноцветными глазами, как у Акиуса. Хватило бы одного движения, чтобы они набросились на нее и вмиг перегрызли глотку или, напротив, дали себя приласкать. Орихония, не отрывая взгляда, следила с любопытством и страхом за ними, а вернее, за одним из них, по утрам забывала про странное сновидение, хоть ощущения, испытываемые во время сна, никуда и не пропадали.

Глава 12

С точки зрения трех народов туман таил в себе такую же мистику, что и ночь. Согласно древнему мифу он появился от пыли, поднятой с земли. Именно на эту землю когда-то упал монстр Сманоль, созданный Гануром. Пыль смешалась с водой Великого Океана и задержалась на поверхности на несколько веков. Прежде теплая погода и отличавшаяся многообразием живого мира и растительности природа изменились кардинально после падения чудовища. Люди, птицы и часть животных бежали в глубь Большой земли, где пыль была не столь едкой и губительной, а те, кто не успел, задохнулись.

Как только Боги ни пытались избавиться от пыли, но ничего не выходило. Пришлось им покинуть излюбленное место и искать убежище на крайнем морозном севере, где никому никогда не удавалось выжить. Тогда Анирия, видя, что тепло ее лучей больше никого не согревает, расстроилась и перестала вставать по утрам. Наступила долгая ночь. Земля, лишившись солнечных лучей, стала остывать. Холод принес с собой снег, но при этом разогнал пыль, которую прозвали туманом. Чтобы спасти людей и животных от очередного вымирания из-за нестерпимых морозов, Верховные Богини (Вернаусия у степного народа, у лесного — Лоренмия, Торения — у горного) придумали времена года. Они разделили их на две части. В теплый период туман появлялся каждое утро, но к зениту Анирии исчезал, а в холода и вовсе не показывался. Солнце вновь озарило сиянием окоченевшую землю, чтобы радовать каждого теплом и светом. Сама Богиня гостила на севере лишь летом, а зимой пряталась в своих чертогах на юге, так как не переносила стужу. Так появились белые и полярные ночи.

С наступлением лета туманы окутывали землю, неся страх всем трем народам. Горцы с их приближением забирались высоко в горы, а лесные племена карабкались на верхушки огромных деревьев, которые достигали в те времена ста и более метров. Жителям степей ничего не оставалось, кроме как прятаться под землей. Они старательно заделывали все щели в крышах землянок, чтобы щупальца Ганура не смогли проникнуть внутрь. Ходили поверья, что, укрываясь туманом, из царства мертвых во внешний мир проникали симакуны.

Этих жутких существ боялись больше теней, крадущихся только по ночам. Симакуны никогда не показывали истинного обличия, увидеть которое могли только те, кто лежал на смертном одре. Но и они не сумели бы их описать: от ужаса пропадал дар речи. Если доведется встретиться с симакуном, он примет любой облик и, завладев душой жертвы, утащит ее в преисподнюю. Летнее солнце, вступавшее быстро в свои права, разгоняло туман, который испарялся вместе с прячущимися в нем симакунами.

Еще эти существа умели вселяться в тело человека и контролировать его действия и мысли, как это произошло несколько лет назад с одним юношей из племен, проживавших в центре Большой Земли. Он вышел в туман, несмотря на запрет отчима, который часто бил пасынка. Молодому Ролдигу показалось, что он услышал доносившийся из тумана голос покойного отца, который звал сына к себе. Последний не смог устоять перед соблазном увидеть умершего, которого он любил всем сердцем. Парень исчез в тумане и пропал на несколько дней, а когда вернулся, то уже был никем не узнаваем, даже близкими людьми. С браканом в руках он нападал на соплеменников и убивал лишь одним способом — перерезая им горло. Много народа отправилось к Гануру или в Чертоги Благословенных, прежде чем одержимого юношу схватили, разоружили и незамедлительно казнили при помощи отрубания головы. Только так согласно поверьям можно убить симакуна в теле человека, а иначе он переселится в другую оболочку. Об этих тварях ходило много легенд.

Был осведомлен о страшных существах и Акиус. Его мать Антрисия поведала, как однажды увидела симакуна своими глазами. Тогда она еще была молодой незамужней девушкой. Внезапно беспричинно захворал неведомой болезнью ее младший брат, которого она любила больше всех на свете. Заболевание прогрессировало так быстро, что через несколько декад мальчик не мог без посторонней помощи не то, что присесть, но даже поесть. Родителям некогда было заниматься сыном, и они оставляли его на попечении старшей сестры. Так как мать Антрисии обладала статусом старейшины, ребенка не умертвили и не принесли в жертву, а дали возможность умереть своей смертью. Степные племена не занимались врачеванием. Подобные действия приравнивались к служению Гануру. Тех, кто пытался лечить больных, убивали. Обычно для немощных создавались отдельные землянки, где они спокойно дожидались момента, когда их принесут в жертву Богиням. Некоторым везло больше, как, например, брату Антрисии Парикоду.

— Сестра, — однажды Парикод обратился к ней, — я чувствую, что мне осталось немного времени на этом свете. Я слышу голоса. Они призывают меня к себе, но я не уверен, кому они принадлежат: Богиням или демонам.

— Если хочешь, брат, я принесу жертву Богиням, чтобы они позаботились о твоей душе, когда она покинет твое измученное тело, — в слезах пролепетала Антрисия.

— Я буду благодарен тебе, сестра, но потом попрошу исполнить одну просьбу. Это будет моя последняя воля на земле, — сказал Парикод и вновь погрузился в небытие.

Он часто возвращался в реальность и начинал бредить. Антрисия поспешила к Священному Месту и принесла в жертву одного из детенышей безнука. Молилась она долго и безудержно плакала над несчастной судьбой брата, а когда вернулась, застала его в сознании и ясном уме.

— Я хочу попросить тебя, любимая сестра, завтра перед рассветом отнести меня за пределы деревни и оставить там Богиням на попечение.

Антрисия не верила ушам. Был самый разгар летней поры, и туманы держались долго. Ей казалось, что братом овладел Ронгулос. Она принялась его отговаривать от этой сумасшедшей затеи, но бесполезно, тот не отступал. Отказать ему означало нарушить последнюю волю умирающего: переубедить когда-то податливого, но с болезнью ставшего упрямым мальчика представлялось невозможным.

Незадолго до восхода, когда туман уже давно господствовал над землей, покрывая поля тонкой, чуть прозрачной пеленой, Антрисия на руках отнесла подальше в поле потерявшего в весе мальчика. Положив брата на сырую землю, она вытерла сухой ладонью его запотевшее лицо.

— Уходи скорее, — стал он умоляюще просить сестру. Она нежно на прощание поцеловала Парикода в губы, но не исполнила его просьбу. Вместо того, чтобы бежать со всех ног в убежище, Антрисия спряталась в кустах недалеко от места, где оставила неподвижное тело, и стала ждать, что будет дальше. От страха и волнения ее всю трясло, как от плача. Слезы давно перестали течь из огромных глаз. Казалось, в ней больше не осталось жидкости. За время болезни брата она их все выплакала.

Не прошло и десяти ударов сердца в ожидании, как из тумана выплыла человеческая фигура. Часть тела жуткого существа скрывалась за белым паром, поэтому Антрисии не удалось его рассмотреть полностью, но она отчетливо увидела, что симакун предстал в образе жителя степного народа. В этом не было сомнений. Сердце девушки учащенно забилось. Она еще глубже заползла в кусты, оставив открытым небольшое пространство, чтобы видеть представшую перед ней картину. Симакун наклонился над мальчиком, положил руку на его лоб, и в тот же миг туман обволок их обоих. Тогда Антрисия выскочила из кустов, позабыв о страхе перед вызывающими ужас безжалостными существами, и подбежала к месту, где недавно лежал ребенок. Ни его, ни симакуна там не оказалось. Девушка бросилась наутек к поселению и больше не возвращалась назад.

Эту историю Акиус помнил наизусть, несмотря на то, что она была услышана им давно, еще ребенком. Она впечатлила его настолько, что врезалась в память, не растеряв ни единой детали повествования. Юноша мог воспроизвести ее слово в слово. И вот, уже повзрослев, веря в симакунов, как и все остальные, рискнул он выйти один в туман на рассвете, как когда-то сделала его мать. Однажды от Верховной Жрицы Акиус услышал, что эти существа являются не к каждому, а только к тем, кто находится при смерти или у кого на душе хранится какая-то тайна. Тайны людей манят их. И чем больше их у человека, тем выше вероятность столкнуться с симакуном в тумане.

Акиусу было о чем волноваться. Он не только носил на душе множество тайн, но и сам являлся тайной. Главный секрет хранило в себе его рождение. Бесстрашный юноша верил, что симакуны способны раскрыть ему эту таинственную загадку. Им достаточно взглянуть в глаза, чтобы узнать все о человеке. Может поэтому, Акиус и решил рискнуть собственной жизнью, даже потерять душу, лишь бы разузнать правду о себе. Не сказав никому о своих намерениях, он ранним утром покинул сладко спящую мать и вылез из землянки.

Туман уже давно властвовал над миром. Он не застыл на месте, а медленно растекался, захватывая новые пространства. Вокруг стояла гробовая тишина, от которой громко звенело в ушах. Ничего хорошего это не предвещало. Не доносилось до слуха ни щебетание птиц, ни шуршание животных, ни стрекотание насекомых, заглохли даже звонкие многочисленные ручейки. Достаточно далеко от поселения отошел Акиус. Он уселся на мокрую от росы траву и уставился вперед, ожидая увидеть в любой момент того, кого он никогда не встречал, но о ком часто слышал. Прошло немало времени, прежде чем из сероватой, как облака, пелены появился какой-то силуэт в форме человеческой фигуры, движущейся по направлению к нему. Акиус весь в волнении вскочил на ноги, его затрясло, хотя он уже приготовил себя к встрече с симакуном. К большой радости или разочарованию юноши, перед ним предстала Приктия. Первые мгновения он не мог поверить глазам. Он даже протер их, чтобы убедиться, что не заснул, но Приктия не исчезла. Она стояла на небольшом расстоянии от парня и нежно улыбалась.

— Неужели симакун предстал передо мной в образе красавицы из племени изгоев? — пролепетал в смущении Акиус. Девушка услышала его и звонко засмеялась.

— Нет, Акиус, я не симакун. Я настоящая Приктия во плоти.

Парень еще больше засмущался: то ли из-за того, что принял ее за мифическое существо, то ли по причине того, что она услышала его слова.

— Но как… зачем… как ты здесь очутилась? — он подошел к ней почти вплотную.

— Ты меня позвал… во сне. Сегодня ты мне приснился и попросил прийти сюда.

— Не может быть! Сами Боги… Богини направляют нас друг к другу!

Теперь пришла очередь Приктии почувствовать себя смущенной. Она смотрела на юношу и понимала, что уже не может жить без него. Ей нужно смотреть на Акиуса, любоваться им, думать о нем. Девушка боялась своих чувств, поэтому не делилась ими ни с кем, тем более с Тарихисом. Она словно оказалась между молотом и наковальней. С одной стороны стоял отец, который не отказался от идеи избавиться от Акиуса, поскольку дал клятву. После очередной встречи с Эфтанией он возвратился не в духе и без одного пальца на руке. Приктия жалела его, но понимала, что не может отвернуться от самого родного человека. Он все же ее отец, давший ей жизнь, конечно, не без благословения Богинь. Но и возлюбленного девушка хотела видеть живым и в добром здравии.

— К сожалению, я с недоброй вестью. Коварная Эфтания вновь подговорила моих соплеменников убить тебя. Она решительна в собственных намерениях. Она хочет, чтобы они заманили тебя к себе, напоили и погубили.

— Ты моя спасительница!

Акиус встал на одно колено, взял в руки кисть правой руки девушки и поцеловал. Приятные мурашки пробежали по всему ее телу.

— Не приходи к нам, — взмолилась она.

— Назови мне имена, и они поплатятся за измену.

— Не могу, прости. Они мои соплеменники. Я и так слишком многое поведала, чего не следовало.

— Я понимаю, но я приду, как и обещал, через три восхода. Акиус поднялся на ноги и отошел от Приктии.

— Если ты так решил, я не смею тебя отговаривать, ты не муж мне, и я тебе не жена. Но потом не говори, что я тебя не предупреждала.

Оба чувствовали, что приближалась минута прощания. Эта встреча тяготила их, но при этом они не желали расставаться. Солнце уже находилась высоко над горизонтом, туман стал быстро рассеиваться.

— Мне пора, — Приктия первой нарушила молчание, ставшее непреодолимой стеной между ними, — до скорого, Акиус!

Не дождавшись его ответа, она скрылась в быстро исчезающей пелене тумана.

— До скорого! — ответил Акиус, но уже в пустоту. С тяжелыми мыслями он вернулся домой.

Увидев Дакура, Акиус дал ему знак. Они встретились у священного места.

— Дакур, мой друг, через три восхода на закате будь готов. Мы отправимся в Страну Мертвых. Возьми с собой самый острый бранак.

Глаза юноши заблестели от азарта предстоящих приключений.

— Можешь рассчитывать на меня, Акиус.

— Тебе надо лишь позаботиться о своих хозяевах, а особенно хозяйке. Уж слишком редко спит она по ночам, запутавшись в нитях заговоров.

— Об этом не беспокойся. Я знаю, как успокоить ее.

Вечером того же дня Дакур незаметно спустился в землянку Орихонии. Через три восхода он спрятал под своей лежанкой сосуд с жидкостью неизвестного содержания. Когда Эфтания в очередной раз отправила раба за дафусом к жрицам (только они умели готовить различные напитки), тот на обратном пути не преминул забежать в свою землянку. После заката хозяева спали крепким сном, сопровождая его таким звучным храпом, что со стен слетали куски засохшей земли. Дакур заметил, что с возрастом храп стариков все больше усиливался.

— Что от меня требуется? — поинтересовался раб у Акиуса, когда они отправились в путь.

— Терпение, мой друг, всему свое время. Тебе придется сыграть особую роль, ты не пожалеешь, — и он подмигнул приятелю.

В племени изгоев или Северном племени Пронукатми Акиуса встретили с теплом. Наступали белые ночи, и люди больше времени проводили вне землянок, так как не боялись появления теней. Все, от мала до велика, собрались, чтобы встретить героя, сразившего «сбежавшего дьявола». Имя Акиуса звучало на устах. После приветствий и прикосновений (в знак выражения доброжелательности жители степных народов прикасались к плечам друг друга), Тарихис пригласил Акиуса в специально отведенное место, где для него приготовили торжественный ужин. Трапеза представляла собой приправленное различными травами мясо оринрогула (это животное чем-то напоминает современного оленя, только в два раза больше и с толстой кожей). Мясо было очень вкусным, нежным и ценилось всеми северянами. Обитал оринрогул только в вечномерзлых краях. После отменной пищи гость и хозяин выпили напитка, избавляющего от паразитов, а затем принялись за парнурон (питье, сделанное из кислых диких ягод и напоминающее алкоголь). Тарихис и его новые советчики напоили Акиуса, играя на тщеславии молодого мужчины. Все знали, что он сильный противник, справиться с которым будет невозможно. Если усыпить бдительность врага, то они смогут обезоружить его.

Акиус пил, веселился и непринужденно болтал. Лишь изредка он оглядывался по сторонам, будто ожидал кого-то. Тарихис подметил это и поинтересовался:

— Благородный юноша кого-то ждет?

— Нет, Тарихис, но я хотел бы увидеть прекрасную деву, которая подала мне пищу перед тем, как ты отправил меня в логово «сбежавшего дьявола».

Тарихис нахмурился. Он прекрасно знал, про какую деву говорит Акиус.

— Возможно, она тебе привиделась. У нас такой нет. Все женщины в нашем племени уже зрелые, юных среди них не сыщется. Сама Богиня Дорилия явила облик пред тобой, чтобы обмануть очи и ум.

Советники Тарихиса злобно ухмыльнулись. Акиус замолк и молча испил напиток из чаши. У него кружилась голова, а руки и ноги перестали слушаться хозяина. Все поплыло перед глазами. Мир перевернулся вверх тормашками.