Бесплатный фрагмент - След молота

И если видишь ты время

В котором пусто и холодно —

Знай, это старый след

Тяжелого древнего Молота

Что бьет по наковальне Времен

Автор выражает признательность трем отважным людям, взявшим на себя труд первого тестирования романа:

Андрею Гайосу

Владимиру Тимофееву

Татьяне Левченко

Пролог

8 декабря 1941, посреди нигде, 18:15

Отто Штольцу было двадцать пять лет. Он уже дослужился до гауптшарфюрера СС и командовал танковым взводом. Люди в СС быстро росли по служебной лестнице, особенно в боевых частях, особенно в танковой дивизии «Мертвая голова», которую кидали затыкать бреши на самых горячих участках фронта.

А еще у Отто Штольца имелись принципы.

Ему было поручено всячески содействовать Крюгеру и Ленцу, представителям Аненербе — и он с большим трудом, но разместил их чаши, треножники, хирургический инструмент и прочее оборудование по всем пяти танкам, которыми командовал.

Да, он догадывался, что не все эксперименты Аненербе будут включать в себя молоденьких русских партизанок, как вчера вечером. Но когда Крюгер объяснил Штольцу, зачем они должны взять с собой пятерых солдат из латышской охранной дивизии, и попросил помощи в планируемых действиях, Штольц не колебался ни секунды.

— Нет, — твердо сказал он. — Они — наши союзники. Не евреи какие-нибудь.

Штольц ожидал скандала. Но Крюгер кое-что знал о порядках в СС, хотя, возможно и впервые сталкивался с прямым отказом исполнять приказ.

— Я вас понял, — медленно произнес Крюгер. — Хорошо. Тогда просто довезите нас до места, которое укажет Ленц.

Против этого Штольц возражать не стал. В отношениях с начальством он всегда тонко чувствовал грань, которую не стоит переходить.

Хоть и выдвинулись танкисты поздно, до точки назначения успели добраться засветло. Большая часть пути пролегала по дороге, связывающей две деревни. Когда они проделали по ней километров двадцать, Ленц, ориентируясь по ему одному известным признакам, приказал съехать с колеи и двигаться по лесу напролом.

Минут через десять лес расступился. Танки выехали на круглую поляну, на удивление большую. В центре возвышалась громадная ель. Тень от ее ветвей накрывала поляну почти целиком — возможно, поэтому здесь ничего и не смогло вырасти.

Ленц приказал Бреннеру, водителю одного из танков, заровнять снег на поляне.

— Вы должны начать от ели, и двигаться слева направо, против хода часовой стрелки. Вам понятно, Бреннер?

Он повторил инструкцию несколько раз, хотя ничто в поведении Бреннера не давало поводов думать, что тот может перепутать право и лево. Остальные танки отогнали в сторону, чтобы они не мешали.

— Пусть заглушат моторы, — сказал Ленц Штольцу.

Штольц поморщился. Ходовая часть не была рассчитана на ведение боя в условиях суровой русской зимы, как танкисты неоднократно успели убедиться. Обычно на стоянках мотор не глушили — не было никаких гарантий, что остывший танк заведется вновь.

— У нас достаточно топлива, герр Ленц, чтобы… — начал Штольц.

— Вы хотите разбудить его грохотом ваших моторов? Чтобы он проснулся раньше времени? — запальчиво выкрикнул ученый.

Штольц вздохнул и махнул рукой ожидавшим приказа танкистам. Один за другим затихли моторы танков. Кто такой «он», никто уточнять не стал.

Ленц с термосом в руках направился к пятерым замерзшим пехотинцам. Из-за грохота танка Бреннера, который ездил по все расширяющейся спирали вокруг ели, Штольц не расслышал, что Ленц им говорил. Но он видел, как оживились солдаты. Они проделали весь путь на броне, и конечно, замерзли как собаки. Предложение Ленца выпить горячего чаю пришлось как нельзя кстати.

«Я бы на их месте хотя бы удивился», думал Штольц, глядя, как Ленц откручивает крышку термоса и наливает дымящийся напиток. — «Почему мы взяли с собой только их пятерых. Танковый взвод должен сопровождаться взводом пехоты, они не могут этого не знать. Возможно, они считают себя избранными… особо отличившимися».

Штольц зло сплюнул на снег.

Пехотинцы знали, что после выполнения секретной миссии в лесу ребята Штольца собираются заглянуть в Точки, ближайшую деревню, и зачистить ее от партизан. Наверное, солдаты предвкушали развлечения и веселье.

Они ошиблись.

Штольц и его танкисты стояли у машин и молча наблюдали, как пехотинцы засыпают, один за другим, под грохот мотора танка Бреннера. Кто-то из солдат успел сесть в мягкий, рыхлый снег. Кто-то рухнул, как подкошенный, с выражением неимоверного изумления на лице.

Когда заснул последний солдат, Бреннер как раз справился с поставленной ему задачей. Рыхлый снег украсился следами гусениц, закрученными в спираль. На поляну вползла осторожная, предательская тишина леса — всегда чуть поскрипывающая, наполненная тихим свистом ветра и вовсе уж непонятными, и оттого неприятными звуками вдали.

Бреннер остановился на противоположном от остальных машин краю поляны и вылез наружу. К нему подошел Крюгер, второй представитель Аненербе. Они закурили.

Штольц понял, что Крюгер, как и все, не намерен помогать Ленцу.

Ученый тем временем отломил у ближайшего дерева крепкую ветку и принялся чертить глубокие борозды по периметру поляны, создавая какой-то сложный узор. Ленц поглядывал на низкое, красное солнце, ставил вешки, отламывая кусочки от ветки у себя в руках, и что-то бормотал себе под нос. Когда на снегу появилась сложная геометрическая фигура, Ленц остановился и обвел взглядом всех присутствующих. Он был слишком горд, чтобы просить о помощи, но никто из танкистов не вызвался сам навстречу его вопрошающему взгляду.

Поняв, что никто не собирается ему помогать, ученый неприятно усмехнулся, дернул щекой и полез в танк Бреннера. Ленц достал из танка одну из чаш. Она запомнилась Штольцу тем, что отличалась от остальных относительно маленькими размерами и небольшим острым носиком. Подойдя к ближайшему латышу, Ленц присел на корточки и достал из кармана нож. Он распорол рукав шинели и вскрыл вену солдату. Тот даже не вздрогнул.

«Не хотел рисковать», подумал Отто Штольц. — «Вбухал в чай лошадиную дозу снотворного».

Тяжелые, почти черные капли упали на снег. Ленц подставил чашу и подождал, пока она наполнится. Аккуратно перетянул руку пехотинца жгутом. Взяв чашу, Ленц пошел вдоль намеченных линий. Стало ясно назначение носика на чаше — кровь лилась к борозды тонкой ровной струйкой, не разбрызгиваясь.

Яркое, хотя и негреющее зимнее солнце стояло почти в зените. Деревья на дальней стороне поляны казались лохматыми из-за инея. Кровь падала на снег, складываясь в темные линии.

Штольц думал, что первым не выдержит и бросится помогать Ленцу Бреннер. Они ведь ехали в одном танке. По танкистской привычке Штольц считал Ленца и Бреннера членами одного экипажа, товарищами — так же, как считал своим товарищем Крюгера, который ехал вместе с ним в командирском танке. Да и Крюгер и Ленц приехали именно к Бреннеру. Штольц знал, что Крюгер и Бреннер были старыми друзьями, и когда в Аненербе понадобилось выбрать место для очередного полевого эксперимента, Крюгер вспомнил и разыскал Бреннера.

Штольц слишком поздно осознал тот факт, что Бреннер считал своим другом только Крюгера.

Чаша опустела. Ленц вернулся к телу, снова наполнил чашу и принялся за дело. Тонкие черные линии начали складываться в геометрический узор на дальнем углу поляны.

Медленно. Слишком медленно.

Карл, водитель командирского танка, понял это одновременно со Штольцем.

— Отто, — пробормотал Карл. — Он провозится до темноты…

Карл был прав — солнце стремительно садилось, а леса здесь кишели партизанами. Подобно вампирам из готических романов, днем они старались не попадаться на глаза, но темное время суток безраздельно принадлежало им. А Ленц едва успел приступить к нанесению на снегу рун, которые, как стало уже ясно, должны были покрыть всю поляну.

Штольц пожал плечами:

— Можешь помочь ему, если хочешь.

Когда Карл и другие танкисты принялись помогать ученому, дело пошло живее. На снегу стали появляться очертания сложной геометрической фигуры — то ли звезды в пятиугольнике, то ли мятого круга с пятилучевой звездой внутри. Одного человека хватало примерно на один луч звезды; Ленц вскрыл второго, третьего…

Обескровленных латышей эсэсовцы оттаскивали за танки, чтобы тела не мешались под ногами. Штольц слышал, как хрипят и стонут умирающие люди. Но вряд их слышал кто-то еще — у ослабевших солдат, досуха выжатых ученым кровососом, не было сил кричать громко.

Поляна вся была испещрена кровавыми бороздами.

— Не наступайте на линии! — нервно покрикивал Ленц. — Иначе я ни за что не отвечаю!

Но, как ни старались танкисты следовать инструкицям ученого, один угол рисунка они затоптали. Штольц молчал, пока солдаты, действуя аккуратно и быстро, пока Ленц не видел, незаметно нарисовали его заново.

Последнему латышу почти удалось сбежать. Он, видимо, пришел в себя давно. Ленц провозился дольше, чем рассчитывал, и действие снотворного закончилось. Солдат успел во всех подробностях рассмотреть порядок использования своих товарищей. Штольц видел, как темная фигура медленно ползет по снегу в сторону леса, но не издал ни звука.

Латыш успел доползти до берез, укутанных в лохмотья инея. Минута-другая, и солдат скрылся бы в лесу, где танки, только что уверенно ехавшие по плотной снежной целине, вдруг целиком проваливались в болото, и хорошо, если экипаж успевал выскочить. В лесу, в котором мрачные, озлобленные, готовые на все партизаны сидели, по ощущениям Штольца, за каждым кустом, сжимая в руках кто автомат, кто дедовский дробовик, а кто и противотанковое ружье. В жутком лесу, куда пехота не совалась без прикрытия танков.

И под защиту которого латыш теперь так стремился.

Несчастного догнали. Это было легко.

— Не надо, — жалобно сказал солдат, когда его подняли.

С его рукавов отряхнули снег и потащили к доктору Ленцу. Тот ждал, нетерпеливо помахивая ножом. С лезвия капало густое и темное. Штольц удивился тому, что кровь предыдущей жертвы до сих пор не свернулась. Хотя, мороз…

Но Штольц не дал себе отвлечься от другой мысли, неуютной, как колючая проволока.

Жертва.

Да.

Вот что они делали.

Они совершали жертвоприношение темным богам зимы.

Штольц прошел с «Мертвой головой» весь ее извилистый боевой путь. Он был из тех ребят, которых набрали из охраны Дахау. Штольц грабил, убивал, жег людей заживо и делал много чего другого, испытывая приятное чувство исполненного долга. Но сейчас он чувствовал себя не в своей тарелке. Это было новое — и премерзкое — ощущение.

Ленц распорол вену на руке последней жертвы, наполнил чашу. Одни танкисты остались удерживать солдата — он продолжал вяло отбрыкиваться. Другие понесли чашу вдоль намеченной линии, проливая кровь на снег.

Круг надо было замкнуть.

Штольц видел, что Крюгер и Бреннер, стоя у танка, о чем-то разговаривают.

Хотел бы он знать, о чем.

* * *

Крюгер увидел, что Ленц идет к ним. Операция переходила в решающую фазу.

— Помогите мне, Дитер, — обратился он к водителю танка.

Предварительные приготовления были закончены. Ленц начертил на снегу все символы, которые хотел. Сумерки легли на поляну. Ленц, желая то ли подсветить себе площадку, то ли исходя из магических требований к ритуалу, расставил на поляне огромные масляные светильники. В округлые жестяные плошки, венчавшие острые металлические треноги, вошло бы больше супа, чем в походную миску Бреннера. Ленц наполнил их отнюдь не супом, а маслом, и поджег. На поляне не стало светло. Наоборот, тьма за ее границами стала гуще и осязаемей. Отсюда Бреннер не мог различить лиц товарищей, стоявших у танков на другой стороне поляны. Лишь смутные силуэты.

Что оставляло простор для размышлений, кто же действительно там стоит.

Крюгер запрыгнул внутрь танка и чем-то гремел там. Бреннер вскарабкался на броню и принял тяжелый, угловатый ящик, который Крюгер подал ему в люк снизу. Крюгер выбрался наружу, и они вместе осторожно спустили обитый железом ящик на снег около танка. Крюгер достал из кармана ключи, отпер замок на крышке ящика. К танку подошел Ленц. Крюгер отодвинулся, давая возможность ученому самому извлечь свой инструмент.

Увидев прибор впервые, Бреннер принял его за аккордеон. Впрочем, прибор выглядел немного странно и для аккордеона. Растянуть его меха было нельзя. Они намертво крепились к невысокому основанию инструмента, сделанному из полированного красного дерева. Клавиши были крупнее и располагались не на панелях по сторонам от мехов, а наверху, на широкой плоской дощечке. Они все были подписаны. Но если на левой стороне панели находились вполне понятные стрелочки — влево-вправо, вбок, вниз, — и забавные, крохотные, но четкие изображения согнутой руки или ноги, то знаки на правой части дощечки были вовсе незнакомы Бреннеру.

Однако название «аккордеон» прилепилось к чудному инструменту. Бреннер сам слышал, что его так называют между собой не только солдаты, видевшие его на вчерашнем концерте, но и сами Крюгер с Ленцем.

Ленц наклонился, продел руки в длинные широкие лямки и поднял аккордеон. Инструмент оказался на уровне груди ученого. Бреннер знал, что перед тем, как играть, Ленц ослабит лямки, опустит его на уровень пояса, и упрет в снег три прочные складные ноги, крепившиеся ко дну инструмента.

Ленц направился к ели.

— Инструмент будет прогреваться минут пять, — холодно сказал он Крюгеру через плечо. — Надеюсь, вы меня не подведете.

Крюгер промолчал, но взгляд, который он бросил вслед коллеге, едва не заставил теплую зимнюю шапку Ленца задымиться. Крюгер вернулся в танк.

— Хельмут, тебе помочь? — спросил Бреннер.

Но Крюгер выбрался сам. В руках у него был очередной ящик с оборудованием, маленький и узкий. Крюгер поставил его на броню и открыл. Бреннер заглянул через плечо товарища. В ящике оказался штык-нож от винтовки. В неверном свете масляных жаровень Бреннер не мог толком разобрать знаки, украшавшие рукоятку и сам клинок. Казалось, что рисунки пританцовывают.

— Вот он, — сказал Крюгер. — Мы называем его молотом Тора. Хотя это, конечно, всего лишь молоточек. Молот нам еще предстоит сковать…

— А похоже на штык, — вырвалось у Бреннера.

Крюгер улыбнулся. Сам не зная почему, Бреннер попятился.

— Осторожнее, Хельмут, — пробормотал он жалким голосом.

Бреннера окатила волна горячего стыда за свою слабость. Крюгер обернулся.

— Он не подключен, — сказал он мягко и улыбнулся товарищу. — Видишь?

Он вытащил из кармана полушубка две батарейки и показал Бреннеру.

— Очень хорошие, — произнес Крюгер. — Военный заказ. На двое суток должно хватить. Но я вставлю их только когда встану рядом с Рольфом, не переживай.

Бреннер и сам догадывался, что никому не стоит долго находиться под воздействием тех сил, что были заперты в обычном штык-ноже и активировались батарейками AFA, марганцево-цинковый солевой элемент, новый, надежный и компактный.

— Кстати, — рассеянно сказал Крюгер. — Я слышал много рассказов о том, как ловко вы умеете выпрыгивать из танка. А как быстро вы запрыгнете в него? А, Дитер?

Бреннер покосился на огромную ель и светлое пятно форменного полушубка Ленца под ней.

— Фантазии, ты говорил, — произнес он.

Бреннер никогда не был многословен. В особо напряженные моменты он возвращался к той категоричной лаконичности, которая была свойственна ему в первые дни их знакомства с Крюгером.

— А еще я говорил, — терпеливо произнес Крюгер. — Что любая фантазия может оказаться правдой.

И тогда Бреннер все понял.

— А ты? — с тревогой спросил он.

Крюгер нехорошо улыбнулся:

— Обо мне не беспокойся.

Бреннер нервно потер левый висок под шлемофоном. Он всегда так делал, когда хотел выразить вслух какую-то сложную мысль.

— Отчет, — сказал он. — Ленц нужен тебе, чтобы подписать отчет.

Крюгер наклонился и что-то быстро прошептал ему на ухо. Глаза Бреннера округлились от изумления.

— Да он с ума сошел, — пробормотал Бреннер.

Крюгер с трудом удержался, чтобы не засмеяться. Тонкий юмор ситуации мог оценить только он; Бреннер обиделся бы, поняв, над чем смеется товарищ.

— Да-да, — с трудом переводя дыхание, сказал Крюгер. — Нам в лаборатории сумасшедшие не нужны.

— Я понял, — сказал Бреннер.

Крюгер довольно улыбнулся, сплюнул на снег. Достав штык из коробки, он направился к Ленцу, на ходу рассеянно поигрывая оружием. Блики от горящих жаровень заплясали на стальном клинке. Ленц нервно оглядывался, разыскивая напарника.

Бреннер был понятливым малым. Он забрался в танк, не дожидаясь, пока темная фигура Крюгера поравняется с силуэтом ученого.

* * *

У мощных корней ели была навалена груда веток, присыпанная снегом. Опытный охотник — а вслед за ним и Крюгер — предположил бы, что в дупле под корнями дерева зимует некрупный медведь. Леннац считал иначе. В ближайшие мгновенья им предстояло выяснить, кто из них прав.

Крюгер думал, что Ленц упрекнет его за неторопливость, но ученый промолчал. Крюгер раскрутил заглушку на ручке штыка. Внутри она была полой. Крюгер ловко вставил батарейки внутрь и закрыл заглушку.

— Я готов, — сообщил он.

Ленц ничего не ответил, но Крюгер услышал тихий, тоненький вой электроторсионного генератора. Ученый запускал его на полную мощность. Сначала ничего не происходило. Крюгер напряженно наблюдал за темной кучей веток. Когда она дрогнула, сначала почти незаметно, и начала подниматься — вся сразу, целиком — Крюгер удовлетворенно улыбнулся. Он перехватил штык поудобнее и сделал шаг вперед.

Ветки полетели в разные стороны. Кто-то из эсэсовцев закричал от неожиданности. Перед Крюгером проплыла огромная лохматая макушка. Его обдало мощными запахами мокрого дерева, потревоженного зверя и чего-то еще, гнилого и отвратительного.

— Давайте, Крюгер, чего вы ждете! — нервно крикнул Ленц.

Крюгер не шелохнулся. Он ждал, пока появятся глаза существа, на которого они охотились. Он не мог себе позволить бить торопливо, наугад.

И он дождался.

Глаза были огромными, желтыми, как у кошки. В них горела неприкрытая ярость. У Крюгера захватило дух от этой силы, чуждой и свирепой. Теперь он наконец мог оценить все пропорции черепа. Он сделал шаг вперед и оказался вплотную к зверю. Умелым, привычным движением Крюгер воткнул штык между глаз, чуть выше переносицы. Там, где сходятся пластины черепа у большинства млекопитающих, и где кость слаба. В невыносимо долгую секунду, когда лезвие чиркнуло по кости, Крюгеру показалось, что он промахнулся. Но в следующий миг ручка легко подалась под его рукой. Штык погрузился в мозг. Крюгер выжал его почти до конца. Когда снаружи оставалось сантиметров пять, не больше, зверь взревел и тряхнул головой. Крюгера обдало волной смрада из пасти.

Глаза чудовища из желтых стали красными. Словно Крюгером стоял перед огромным светофор, и неведомый регулировщик переключил сигнал.

* * *

Ленц видел, как из норы появилась голова чудовища. Видел, как Крюгер медлил. Чего он, интересно, ждал? Но вот штык-нож оказался между глаз монстра.

Приемник был на месте. Передатчик работал на полную мощность.

Пришла очередь Ленца показать, на что он способен.

Рольф Ленц так много раз прокручивал схему действий у себя в голове, что теперь его руки двигались словно сами по себе. Точнее, одна рука — правая.

Левую руку простреливало болью каждый раз, когда он шевелил ею. Когда вскрывал вены латышам, поднимал и наклонял носик чаши, выписывая на снегу необходимые знаки. Рука начала гореть, словно в нее напихали раскаленных углей. Когда эсэсовцы наконец пришли ему на помощь, Ленц уже не чувствовал ее, но немота тела была лучше нестерпимой боли. Однако пальцы перестали его слушаться. Пытаться нажимать ими на клавиши было бы рискованно.

Проклятая баба.

О том, как в ее руках оказался пистолет, Ленц предпочитал не вспоминать.

Руны на панели управления находились справа. Рольф решил, что задаст последовательность конкретных действий позже, когда сломит волю чудовища. Заставит плясать его под свою дудку. Он твердо и уверенно вдавил кнопку с руной Эйваз, нажал верный Науд. Чудовище должно было замереть в ожидании дальнейших приказаний. Воля и технологии человека должны были сломить демона.

Ленца резко дернуло вверх. Возносясь к верхушкам берез, он еще успел увидеть Крюгера. Тот проскочил под ногой чудовища и скрылся в направлении танков. Что-то сдавило грудь Рольфа Ленца. Он в ужасе снова нажал Науд, затем Исс. Он знал, что монстр потеряет всякую подвижность после этой убийственной комбинации.

Но монстр об этом не знал. Огромная лапа стиснула Ленца, ребра ученого затрещали. Почти теряя сознание, Ленц последний раз попытался нажать Науд. Руну подчинения воли объекта.

Кнопка хрустнула под его рукой, легко выскользнула из крепления и стремительной белой звездочкой промелькнула где-то внизу, уносясь в темноту.

Грохнул выстрел — кто-то из танкистов успел дотянуться до пушки. Ленца обдало жаром — снаряд просвистел совсем рядом. Он успел увидеть, как снаряд прошел сквозь тело чудовища, не причинив ему никакого вреда, будто тело было соткано из воздуха.

Но ствол сосны оказался гораздо тверже.

Ленц не увидел, как во все стороны брызнули искры и осколки. Глаза ученого залила тьма, гораздо более вещественная и окончательная, чем окружавший его мрак зимнего вечера.

* * *

Отто Штольц был настолько потрясен, когда увидел темную фигуру, появившуюся из-под корней ели, что не слышал, как завелся и уехал в темноту, ломая юные березки, танк Бреннера. Его водитель сделал свой выбор раньше, чем командир взвода, не заботясь о том, что теперь ему одна дорога — под трибунал.

Но трибунал был где-то там, далеко, за линией фронта, а огромная фигура была здесь. Она все росла и росла. Голова чудовища заслонила собой редкие звезды, высыпавшие на ночное небо.

«Не может быть», думал Штольц. — «Оно не могло там поместиться…».

Раздался грохот выстрела — это заговорила пушка одного из танков. В темноте расцвела вспышка. Снаряд столкнулся с телом чудовища или со стволом ели и повел себя так, как и должен был. Земля дрогнула под ногами Штольца. Взметнулся и опал вихрь снежинок. Из мрака вынырнула темная фигура. Штольц, ослепленный, растерянный, потянулся к кобуре.

— Все по машинам! Танки, вперед! — закричал человек.

Штольц с огромным облегчением узнал оберштурмфюрера Хельмута Крюгера.

Звуки его голоса вывели танкистов из оцепенения. Штольцу и Крюгеру пришлось запрыгивать на броню разворачивающегося танка. Чудовище повалило один из светильников. Огненный столб разлившегося масла озарил поляну.

Крюгер махнул рукой, указывая на открытый люк — он хотел, чтобы Штольц забрался первым.

— Где Ленц? — прокричал Штольц, цепляясь за броню.

Как командир, он не покинул бы поле боя, не убедившись, что все его люди в безопасности — так или иначе.

Сверху что-то посыпалось. Штольц подумал, что начинается метель. Но эта метель была красной. Штольц увидел красный зигзаг на лице Крюгера и сначала решил, что тот поранился, когда взорвалась их аппаратура. Красных брызг становилось все больше. Некоторые из них были великоваты для брызг. Крупный ошметок шмякнулся на щеку Крюгера.

Крюгер глянул вверх и улыбнулся. Высунул язык и коснулся кровавого кусочка на своей щеке.

— Вот он, Ленц, — ответил Крюгер на вопрос Штольца.

И ловко слизнул ошметок со щеки.

Штольц окаменел. Это было слишком даже для него.

Крюгер силой втолкнул его в люк, сам прыгнул следом и захлопнул крышку.

8 декабря 1941, д. Лешино, 20:01

Саша не слышал никаких подозрительных или странных звуков. Но Катерина вдруг резко вздернула голову, прислушиваясь к чему-то.

Ее круглое, доброе лицо с лукавыми маленькими глазами — среди ее предков явно были не только русские, но и вепсы или саамы — оставалось красивым даже в свете керосиновой лампы-коптилки, сделанной из гильзы от снаряда к 45-миллиметровой пушке. Даже когда она тревожилась или сердилась.

Впрочем, ее лицо казалось Саше красивым с того самого дня, как он познакомился с Катериной в Кавголово. Там будущих партизан учили ходить на лыжах. Маленькая, хрупкая Катерина оказалась удивительно шустрой и ловкой. На тренировках она мчалась по лесу, незаметная, как песец, быстрая и бесшумная, как белая молния, в то время, как рослые мужики хрипели, обливались потом, теряли палки и ломали лыжи.

Саша отложил гранки.

— Что-то случилось? — спросил он.

— Тихо, — отрывисто бросила Катерина. — Слишком тихо. Ты продолжай. Я пойду посмотрю.

Саша растерянно посмотрел на мешочки с литерами, разложенные на расчерченном столе — импровизированную наборную кассу партизан. Рядом теснились гранки и листочки, исписанные твердым и крупным Катиным почерком.

«Стервятники могут занести в список своих „побед“ еще одну победу — над младенцем: недавно один из желтокрылых негодяев убил на руках матери в деревне П. ее грудного ребенка. Другой разбойник скосил пулеметной очередью шестилетнюю девочку. Сподвижники этих подлецов разбомбили Ясски, часть Железниц, Городню, Гнилицы»

Очередной выпуск газеты «Коммуна» должен был быть готов к утру. За ним придут веселые братья-близнецы из Яссок, спокойная и собранная девушка Таня из Точек, и многие другие. Придут за словами, что написала Катя:

«Не удовлетворившись первой бомбежкой деревни Городовик, фашисты повторили налет. Точно против целой армии направили на беззащитную деревню 27 самолетов. Разрушив почти все здания, бомбы похоронили под развалинами домов 9 колхозников и в их числе 5 стариков. В эту бомбежку окончательно осиротели дети (6 чел.) Язевых: при первом налете погиб их отец, при втором — мать».

Саша знал, что ей хотелось бы написать совсем другое. Об успешных действиях партизан, о смертях оккупантов. Но пока что Катя могла написать только о тех, кто погиб от воздушных налетов и от рук пособников фашистов — латышей из охранной дивизии.

Основная часть 2-й бригады покинула Партизанский край незадолго до начала карательной операции. Николай Васильев, их командир, объяснил, что хочет провести крупную диверсию по соседству — в Локнянском районе, что в Калининской области,.

«Выйти на соединение с местными партизанскими силами и ударить одним мощным кулаком», сказал тогда Васильев.

Катерина заболела. Простудилась во время ночного перехода. У нее был сильный жар, и врач из их группы подозревал пневмонию. Ей пришлось остаться в Партизанском краю, как называли непокоренную территорию немцы. Остался и Саша.

И ему невыносимо было думать, что командир, наверное, знал… знал о планах фашистов. И оставил жителей окрестных деревень на растерзание немцам. Оставил на разграбление, на бесконечные бомбежки, бросил в грязные лапы жадных, невыносимо жестоких и тупых латышей из охранной дивизии.

А Катерина выздоровела и продолжала заниматься тем, чем должна была, как заместитель председателя тройки по партийно-массовой работе. Они с Сашей издавали газету, в которой страстно обличали зверства оккупантов на родной земле. Однако Саша думал, что одних слов мало.

Сегодня ему предстояло узнать истинную силу слов.

— Я пойду с тобой, — сказал он, поднимаясь.

Катя поморщилась:

— Краска замерзнет, пока ходим.

Она пригнулась и вышла в узкий, низкий коридор. Жители Лешино отвели им большую, справную, пустовавшую избу с обширным подполом. Здесь, среди мешков с картошкой и кадками с солеными огурцами, и разместилась походная типография.

Саша, поколебавшись, последовал за Катериной. Выйдя во двор, он огляделся и заметил открытую калитку. Катя вышла на улицу, но вряд ли бы она замерзла. В подвал тепло печки не доходило, и они оба работали в теплых полушубках.

Саша вышел на улицу в тот момент, когда раздался страшный, знакомый рев моторов. Саша схватил Катю за рукав и потащил было обратно, во двор, в подпол, подальше от немецких танков, но Катя уперлась с неожиданной силой.

Два громоздких белых силуэта появились из тьмы леса. Покачиваясь на колдобинах, они прошли по улице так близко, что Саша мог коснуться рукой брони. Катки исступленно вращались. Даже не притормозив на повороте, оба танка свернули на перекрестке на аллею. Она вела на восток, прочь от Лешино.

Саша никогда не видел, чтобы танки двигались с такой скоростью. От кого они бежали, эти бронированные чудовища, чьи стальные хоботы изрыгали пламя и несли смерть всему живому? Он перевел озадаченный взгляд на Катю. Та, задрав голову, смотрела в небо. Бездонное черное небо, усеянное огромными, яркими, как на юге, звездами. Луна, болезненно яркая, заливала деревню ослепительным светом. Заборы и дома тонули в угольно-черных тенях.

— Что за… — пробормотал Саша.

Здесь, в Ленинградской области, звезды всегда были маленькими, далекими и тусклыми. Но сейчас они превратились в сияющие огромные кляксы на черном котле неба. В рваные дырки от пуль на простреленной автоматной очередью каске.

Катя недовольно повела рукой. Саша пристыжено выпустил ее рукав.

И только тут он почувствовал, насколько сильный сегодня мороз. Он пробирался в рукава полушубка, кусал обнаженную кожу словно рой обезумевших ос. Саша спрятал руки в карманы, но руки продолжали мерзнуть.

Раздались шаги.

— Кто идет? — крикнул Саша.

Из темноты, шатаясь, появилась человеческая фигура. По болтающемуся треуху Саша узнал Ваню-тракториста. Саша попятился — лицо Вани покрывали черные пятна. Не дойдя до них двух шагов, Ваня рухнул на снег.

Катя повернулась к Саше.

— Принеси мой бубен, — резко бросила она. — Быстро!

Саша, не чуя под собой ног, кинулся в избу. Конечно, он знал, где лежит ее бубен, разрисованный странными человечками и смешными зверями, и колотушка, которую он сам сделал по просьбе Кати из заячьей лапки.

Катерина была откуда-то из-под Петрозаводска. Ее призвали из местного обкома партии, где она работала освобожденным парторгом. Больше ничего Саша не знал о ней до того самого дня, когда партизаны поняли, что им больше не удастся вернуться на отдых и переформирование в осажденный Ленинград. Кольцо блокады сомкнулось. Группа Васильева оказалась предоставлена сами себе.

Саша узнал тайну Кати. Странную, удивительную тайну. Саша до сих пор не знал, почему Катя выбрала в напарники именно его. Если бы о том, чем занимается пламенная коммунистка и парторг, узнал бы командир бригады, или, не дай бог, сам комиссар Орлов, ведавший всей партийной работой в их бригаде, Катерину бы с позором исключили из партии. Да и из бригады выгнали бы. Хорошо, если не расстреляли бы за слабую идеологическую подготовленность, потакание невежеству и предрассудкам и разложение духа в столь трудное военное время.

Саша стащил с полки Катину сумку, вывернул ее вещи на пол.

«Да где же он», думал он, копаясь в рассыпавшихся вещах.

Впрочем, эту тайну знала вся деревня Лешино. Колхозники, как теперь понимал Саша, совершенно не удивились тому, что предложила им их новая партийная руководительница. Сморщенная, согнутая в три погибели старушка вызвалась показать Катерине место, которое та искала. Тайное место, которое крестьяне под руководством Катерины обустроили, облагородили, покрасили.

И довольно часто посещали.

Рука Саши наткнулась на гимнастерку. Она была слишком твердой. Катя завернула в нее бубен, чтобы он не бросался в глаза! Саша облегченно схватил инструмент, и, на ходу разматывая ткань, бросился к выходу. Катя, не дожидаясь его, начала петь. Свою странную гортанную песню. Такую же, что она пела в тайном месте. Такую же — и другую. Более резкую, более злую.

Катя вырвала бубен из рук Саши.

— Спрячься на печке, — сказала она и отвернулась.

Саша был решительным, смелым и сообразительным мужчиной. До войны работал в ленинградском угрозыске, откуда и попал на курсы партизан при университете Лесгафта. Теперь Саша сам мог научить кого угодно, как минировать железную дорогу, как уходить от погони и как провести налет на гарнизон немцев практически без потерь. Но что петь огромной зыбкой фигуре, что появилась в конце улицы — и голова существа возвышалась над коньками крыш — Саша не знал. Он даже смотреть на нее не мог.

Саша развернулся и ушел в избу.

* * *

Мать Катерины работала на фабрике. В детстве маленькая Катя часто оставалась с бабушкой. Девочке нравились игры, на которые старушка была неистощима. Нравились перья, косточки, камушки, буквы — смешные, непохожие на русские. Нравились бабушкины сказки. Про колдуна, который после смерти превратился в щуку, про парня, который побратался с лешим, и ему пришлось пригласить на свадьбу всякую нечисть, а сам парень почернел и стал одноногим, но девушка скрепя сердце пошла за него, потому что леший подарил жениху мешок золота. Про оленя, что взял в себе в жены обычную девушку, и все у них было хорошо, пока их маленький сын не помочился на шкуру отца. Чувство юмора у детей непритязательно, и Кате эта история казалась очень смешной. Были и не смешные, а наоборот, страшные, но оттого более притягательные — про мертвеца с железными зубами, про отца, который вернулся из могилы и съел дочерей в неутолимом голоде, что испытывают мертвые, про шуструю младшую дочку, которая кидала ему в рот камни…

А еще бабушка учила Катю играть на бубне и петь. Это была их тайная игра, игра только для них двоих. Мама рассердится, сказала бабушка. Она испугается. Никому не говори. Катя гордилась тем, что у нее есть что-то особенное, что бабушка выделяет из всех остальных внуков, что хвалит ее и восхищается.

Потом Катя забыла песни, сочетания знаков и перьев.

А этой осенью ей пришлось вспомнить все.

И ту тягучую песню — тоже.

Катерина не помнила ее целиком. Она смешала обрывки, которые всплыли в памяти и добавила своего, следуя тому наитию, которое приходит к хорошему шаману в минуту смертельной опасности.

И она пела, пока Саша, как и все остальные тридцать два жителя Лешино, лежали на печках, дрожа от пронизывающего холода, и слушали резкие, пронзительные, гортанные звуки, доносившиеся с улицы. Катя пела не одна. Ей отвечал яростный рев чего-то такого, чему и имени нет в человеческом языке. А если оно когда и было, то люди давно забыли его. Однако и без слов было ясно, что Катерина прогоняет кого-то. Приказывает обойти деревню стороной.

Вскоре удаляющийся треск стволов сообщил о том, что ей это удалось.

* * *

Хлопнула дверь. Катерина вернулась в избу и без сил опустилась на лавку около стола, покрытого побуревшей от времени клеенкой.

Саша слез с печи и заварил чай. Катя не подняла глаз, когда он со стуком поставил перед ней кружку. Саша достал из кармана шоколадку. Катя без всякого выражения на лице посмотрела на напарника. Он развернул шоколадку и положил ее перед Катей. в ее взгляде ничего не изменилось. Она словно забыла, что делают с шоколадками.

— Это едят, — сказал Саша. — В голову, вот так: ам-ам!

В пустых глазах Катерины промелькнула искра. Губы чуть дрогнули в подобии улыбки. Она взяла шоколадку и откусила. Отхлебнула из кружки.

— Он пошел в Точки, — сказала она.

Саша вопросительно приподнял бровь.

— Там шамана нет, — мертвым голосом сказала Катерина.

Глава 1

7 декабря 1941 г, д. Подмышье, 12:15

Гауптманн Эрнест Траум отхлебнул из чашки поморщился. Чай был слишком горячим. Гауптманн обжег язык, и настроение у него окончательно испортилось.

А оно и так было муторно тоскливым последние дня три.

Рота под командованием Траума вместе с остальными подразделениями двести восемьдесят первой охранной дивизии ворвалась на удерживаемые партизанами территории, заливая все огнем, пропахала их практически насквозь, и обосновалась в самом сердце Партизанского края, в глухой деревушке с непроизносимым названием. Ну, точнее, в том, что осталось от деревни после развлечений латышей — именно они составляли основной костяк роты. Гюнтер Брандт, адъютант Траума, перевел название деревни: «Подмышье» означало либо «под мышами», либо подмышку. То есть немцы забрались партизанам прямо в подмышку. Траум знал, что генерал Шпейман, руководитель карательной операции, уже отрапортовал вышестоящему начальству об удачном ее завершении и полном разгроме партизан.

Но Шпейман сидел в теплом штабе, а Траум — в разоренной деревушке, заваленной снегами, окруженной лесами и болотами. Сегодня утром Траум отослал в помощь соседям в их рейде по партизанским тылам последние остававшиеся у него четыре танка под командованием Клауса Троттентота. Танковый взвод вообще-то должен был прикрывать госпиталь, находившийся в Подмышье. Теперь под командованием Траума остались одни латыши, и гауптманн чувствовал себя неуютно.

Последнее время латыши из охранной дивизии совершенно отбились от рук. Траум оказался в сложной ситуации. С одной стороны, он знал, что три года назад коммунисты захватили их страну, вернули себе бывшую царскую провинцию. Знал — Айвар как-то обмолвился — что комиссары пытали и расстреливали всех, кто казался им опасным, включая женщин и детей. Блауманис и его парни не скрывали, что пошли с немцами, чтобы сделать то же самое. Но Траум не мог, в отличие латышей, не понимать, что изнасилования, отрезанные груди и вырванные гениталии бессмысленны — и бесполезно озлобляют местное население. Он бы не стал вести себя подобным образом; но у него-то коммунисты хутор не отнимали. А именно это и произошло с Блауманисом и другими…

Траум, устало морщась от неприятных мыслей, подул на чай. Брандт, лежавший на лавке в углу комнаты (подобной вольности в присутствии командира еще полгода назад адъютант бы и представить себе не мог), шевельнулся и сказал негромко:

— Можно в блюдечко перелить. Быстрее остынет.

«Пребывание в этой проклятой стране не разлагает только людей, очень крепких духом», уныло подумал Траум.

Он был достаточно честен с собой, чтобы не относить себя к последним.

Траум со стуком снял чашку с блюдечка и перелил чай. По краю чашки шел голубой узор. Почерневшая чашка с выщербленным от частого использования краем напомнила Трауму его дом, где он столько раз пил чай из почти такой же чашки. Тоска захватила его целиком, как удав заглатывает овцу. Траум словно ощутил в руках бархатную корочку верного кляссера. Ему захотелось коснуться зубцов своих любимых марок. Если притронуться к ним под определенным углом, они приятно покалывали кожу.

Да, он тосковал. По маркам с зубцами, по жене, по нормальному чаю, в конце концов, ведь пить невозможно эту обжигающую бурду. Обоз с продовольствием и боеприпасами задерживался, ждали со дня на день. Повар делал, что мог, но чай имел такой вкус, будто в него накрошили еловую кору и шишки!

Траум уже бывал в России. Его поэтому перевели сюда из Франции год назад. Но он-то этого не хотел! Да, сначала все было иначе, чем в прошлый раз. Они шли вперед, едва поспевая за отступающими русскими. Но в конце концов они завязли в здешних болотах, как и в прошлый раз. А Эрнест Траум прекрасно помнил, что представляет собой Россия. Огромная страна с бесконечными лесами и угрюмыми злобными жителями. Хоть она теперь и называлась Советами, здесь ничего не изменилось.

Разница была лишь в одном. Траум стал намного старше и потому задавался вопросом, который в юности не приходил ему в голову — а вернется ли он домой?

Гауптманн отхлебнул чаю. Тот остыл и стал противно теплым. Траум выглянул в окно. Зимой в России очень темно. Красное, больное солнце выползает на небо часа на три, и все снова погружается во мрак. Сейчас с неба сочился серенький унылый сумрак. Траум подумал, что сейчас часа четыре дня. Он посмотрел на часы и усмехнулся — четверть первого. Практически полдень.

Просто сегодня было пасмурно.

Траум услышал знакомый рев моторов и улыбнулся. Похоже, танковый взвод под руководством Троттентота справился со своей задачей и возвращался в исходную точку дислокации. Траум подошел к окну как раз в тот момент, когда мимо дома, занимаемого гауптманном, по узкой улице пошли танки. Траум изумленно смотрел на них.

Подразделение, находившееся под командованием Траума, разъезжало на чешских «тридцатьвосьмерках», а за окном проходили новенькие «тройки». Судя по бортовым номерам, в этой роте имелся четвертый танковый взвод, в то время как в 207-й роте сохранил боеспособность лишь первый. Траум догадался, откуда эти танки, за миг до того, как разглядел на башнях разухабисто намалеванные черепа.

— Но «Мертвая голова» — в Демянске… — изумленно пробормотал он себе под нос.

В одном из танков на ходу распахнулся люк. Из него появился человек. Танк мягко притормозил напротив крыльца дома. Траум восхитился мастерством водителя. Танк легко могло занести на скользком льду. Но не занесло. Человек спрыгнул с брони, приземлился, даже не покачнувшись, и двинулся к дому. Танки продолжили движение.

Траум опомнился.

— Гюнтер, у нас гости, — с упреком в голосе сказал он.

Адъютант вскочил с лавки и выбежал в сени, чтобы встретить гостя. Траум оглянулся. Чай в блюдечке выглядел нелепо, по-старушачьи. Траум в спешке не смог придумать ничего другого, как вылить его обратно в чашку. Он сел за стол и придвинул к себе бумаги, напуская на себя деловой вид.

Хлопнула дверь. На пороге появился крупный мужчина в черной шинели. Свет лампы мягко блеснул на сдвоенных молниях и знаках различия вошедшего.

— Хельмут Крюгер, оберштурмфюрер СС, — отдав честь, представился гость.

Он протянул Трауму документы. Траум взял в руки лист — потрепанный, но не мятый, а четко сложенный по сгибам. Траум сам был большим аккуратистом и по достоинству оценил бережность в обращении с бумагами. Траум расправил документ.

Весь лист, как небо звездами, был испещрен печатями и размашистыми подписями. Собственно текста там было немного. Траум успел заметить знакомый росчерк, которым увенчивал свои приказы Карл фон Тинкерман, вздрогнул при виде печати штаба 16-й армии, но тут его взгляд упал на подпись, стоявшую в центре документа. Она была словно солнце, вокруг которой крутились планеты, спутники и всякие астероиды поменьше.

«Рейхсфюрер…", только и успел прочитать Траум. В глазах у него потемнело. Никогда раньше ему не приходилось выполнять приказы, завизированные самим Гиммлером. Противно засосало под ложечкой. Траум всегда следовал старой солдатской мудрости «подальше от начальства, поближе к кухне», и не в последнюю очередь именно благодаря соблюдению этого правила ему удалось вернуться из России двадцать с лишним лет назад.

Траум твердо знал, что за ним не числится никаких грешков. Но он знал также, что наказывают всегда невиновных.

«Что им здесь понадобилось?», подумал Траум.

Вслух он сказал:

— Да вы присаживайтесь, — и приветливо улыбнулся.

— Благодарю, — ответил Крюгер.

Скрипнул стул. Крюгер снял шапку, и оказалось, что он обрит налысо. У него был круглый, гладкий череп, с мощными челюстями и надбровными дугами. Глаза у Крюгера были большие, темные и выразительные.

— Чаю? — предложил адъютант. — Замерзли с дороги, наверное, герр оберштурмфюрер?

— Да, морозы стоят суровые, — весело ответил Крюгер.

Он словно бы восхищался и удивлялся тем самым морозам, которые приводили в отчаяние Траума и многих других.

Траум вернулся к письму — он наконец снова смог различать буквы. В письме от гауптманна не требовали ничего особенного. Просили оказать всяческое содействие в исполнении миссии сотрудникам фонда «Наследие предков» Рольфу Ленцу из учебно-исследовательского отдела рунологии (научный руководитель Вольфганг Краузе) и оберштурмфюреру СС Хельмуту Крюгеру (Институт физики сознания, директор — Карл Маур).

Траум задумчиво посмотрел на подпись в правом верхнем углу. К тому моменту, как Крюгер и Ленц добрались до расположения дивизии «Мертвая голова», на бумаге почти не осталось живого места. Теодору Эйке пришлось расписаться в этом уголке.

И Теодор Эйке уже оказал всяческое содействие. Он выделил сотрудникам Аненербе танковый взвод, в машинах которого Крюгер и Ленц и добрались в Подмышье.

Траум перевел взгляд на Крюгера. Черная эсэсовская шинель сидела на госте как влитая.

Во время боевых действий выяснилось, что солдат в черной шинели отлично виден на снегу, и, насколько знал Траум, недавно цвет шинелей СС сменили на серый. Крюгер либо не успел получить новую шинель, либо не захотел.

«Действительно, зачем ему», подумал Траум. Острое жало зависти кольнуло его. — «В Берлине… или где там их институт… русских снайперов нет».

Но на кадрового офицера Крюгер походил мало. На ученого из крупного института, физика-теоретика, не видящего белого света за своими пробирками — тоже. Было в движениях и выражении глаз лобастого, крепкого оберштурмфюрера нечто, что наводило на мысли о матером, опытном и ловком бандите. Траум, непонятно почему, почувствовал к нему симпатию, гораздо большую, чем испытал бы к собрату-офицеру или ученому.

— Какого рода помощь вам нужна? — спросил Траум.

Крюгер небрежно отмахнулся:

— Не беспокойтесь о нас, герр гауптманн. У нас есть все необходимое.

Траум вернул документы Крюгеру. Тот немедленно встал, надел шапку.

— Я даже не знаю, где вас разместить, — пробормотал Траум. — В деревне уцелело не так много домов, пригодных для жилья. Разве что в той избе на окраине… Там расположились наши танкисты. Но сейчас они на задании.

Траум прикусил язык. Танки эсэсовцев поехали именно туда, к пустующей избе. Кто-то уже показал гостям дорогу. У Траума не было никаких сомнений, кто именно. Айвар Блауманис, сержант, командовавший латышами из добровольческой дивизии. Офицеры в этой части были, конечно, немцами, но кто-то погиб во время наступления, а кто-то лежал в госпитале.

— Прекрасно. Благодарю вас, — кивнул Крюгер.

— Не смею вас больше задерживать, — сказал Траум.

Крюгер улыбнулся и направился к двери.

Трауму хотелось знать, чем собираются заняться сотрудники Аненербе на его территории, и даже подпись Гиммлера не смогла полностью отбить любопытства гауптманна.

— А каковы ваши планы, герр оберштурмфюрер? — спросил он в удаляющуюся спину.

Крюгер обернулся.

— Поужинать, — широко улыбаясь, сказал он. — Парни уверяют, что все будет готово часам к шести. Мы будем рады, если вы заглянете на нашу маленькую вечеринку.

Траум, поняв, что команда Крюгера не собирается становиться на довольствие в ротной полевой кухне, облегченно вздохнул.

— Разумеется, — кивнул он. — Я загляну к вам.

— Будем ждать, — миролюбиво сказал Крюгер. — Парни по дороге задавили лося. Выскочил прямо под гусеницы, представляете? А повар у нас хороший. Приходите, поделимся лосятиной.

Он снова отдал честь и вышел. Траум проводил его задумчивым взглядом. Крюгер умел произвести впечатление. Однако пожилой гауптманн был наблюдателен. Застить ему глаза не могли и подписи самых высокопоставленных лиц.

Рост, телосложение и особенно форма черепа Крюгера не соответствовали тем высоким требованиям, которые предъявлялись к кандидатам в члены СС последнее время. Это видел даже Траум, не являвшийся специалистом в вопросах чистоты крови.

А значит, когда Крюгер вступил в СС, на критерии отбора были мягче. То есть не менее десяти назад.

7 декабря, береговая линия Рдейских болот, 15:30

На краю болота продвижение замедлилось — проводник разыскивал тропу. Но ее, видимо, занесло снегом. Пехота и танкисты остановились перекурить в чахлом подлеске. Беккер, радист 715-го танка, извлек откуда-то термос с горячим кофе и угостил членов своего экипажа. Остальные танкисты наблюдали за ними с некоторой завистью. Рачительность и оборотистость Беккера была известна; его товарищи жили, по выражению командира взвода, как у Христа за пазухой. Беккера неоднократно пытались переманить в другие экипажи, но он всегда мягко отказывался.

Метцгер, командир танка 715, отхлебнул кофе и направился к командиру взвода. Клаус Троттентот и Грубер, командир 713-го, стояли на краю трясины. Надо было оценить местность, по которой им предстояло передвигаться.

Раньше Метцгер радовался, увидев просвет между деревьями. Танки созданы совсем не для боя в густом лесу. Но теперь Метцгер знал, что означают эти просветы. Нет, не поляну или луг, где можно нормально разогнаться и прицелиться, а бездонную яму, способную пожрать танк в один присест. Он старался избегать таких прогалин.

Пустое пространство, развернувшееся перед командирами танков, для прогалины было слишком велико. Проводник привел немцев туда, куда обещал — к Рдейским болотам. Всюду, сколько хватало взгляда, вздымались сугробы и ледяные заструги. Последние напоминали грабли, которые великаны побросали на поле перед тем, как уйти. Что до сугробов, то Метцгер видел брустверы окопов, которые были намного ниже. Однако, в отличие от честных и прямолинейных брустверов, сугробы, следуя прихотям создавшего их ветра, изгибались, словно сонные змеи. Во льду зияли зловещие черные полыньи. Завершая картину, исполненную тоски и безнадежности, торчали голые, искривленные стволы деревьев.

Метцгер прищурился.

Сегодня было пасмурно. Дальний край болота тонул в серой дымке преждевременных сумерек. Но там, на островах, действительно виднелись постройки типа шалашей. И вроде бы башня из красного камня. Метцгер моргнул. Башня исчезла, исчезли и шалаши. Их неверные контуры растворились в окружающем пейзаже. Вполне возможно, что не было на острове ни шалашей, ни башен. Была лишь привычка мозга придавать всему увиденному знакомые, понятные очертания, какими бы зыбкими ни были увиденные силуэты.

Клаус Троттентот, командир взвода, обозревал окрестности не менее мрачно, чем его подчиненные. Танкисты молчали, да и о чем тут было говорить?

На начало карательной операции 207-я рота фактически представляла собой один взвод, состоявший из пяти танков. Тогда они еще передвигались по дорогам, точнее, по тому, что здесь считалось дорогами. 712-й подорвался на заложенной партизанами мине. Троттентот поручил экипажу 714-го отбуксировать неисправный танк в тыл. Рота потеряла два танка до того, как смогла увидеть врага воочию. Когда остатки 207-й роты приставили охранять полевой госпиталь, развернутый в Подмышье, танкисты надеялись, что на этом их участие в кампании и закончится. Намеченных целей достигнуть не удалось; партизаны ушли из разгромленных деревень в тайные лагеря, просочились, как вода между пальцев. Но в штабе разродились блестящей идеей, что танки смогут сделать то, чего не удалось пехоте и авиации. Проникнут в лесные поселения партизан и как следует отутюжат их гусеницами. Надо только придать танкам в помощь некоторое количество пехоты, и дело будет сделано.

Идея мало того что была идиотской — она была самоубийственной.

Но Клаус Троттентот ни идиотом, ни самоубийцей не был. Наглядевшись досыта на острые заструги, черные лужи полыней и призрачный силуэт старинной башни вдали, он сообщил:

— Я предложил оберштурмфюреру не лезть в болото, а расстрелять лагерь партизан отсюда.

Грубер, командир 713-го, одобрительно улыбнулся. Метцгер кивнул.

Судя по тому, что они видели, убежище партизан находилось в пределах досягаемости танковых пушек. Как и его подчиненные, Троттентот прекрасно понимал, что лезть в болото означает потерять последние танки. Если оберштурмфюрер хотел поберечь своих солдат — пехота тонула в болоте ничуть не менее бодро, чем танки — он должен был согласиться.

Но подошедший вестовой разрушил их зыбкие надежды. Он сообщил, что тропу нашли, и что танки должны выдвигаться по ней вслед за пехотой. Разумное предложение Троттентота командующий проигнорировал.

Обернувшись, Метцгер увидел цепочку солдат, что тянулась по серому льду. Возглавляла их невысокая щуплая фигурка в черном ватнике.

Троттентот скривился, махнул рукой, и все трое направились к машинам. Метцгер и Грубер из почтительности немного отстали.

— Как фамилия старика, что показывает нам дорогу? — спросил Грубер.

— Земенов, кажется, — ответил Метцгер. — Я не запоминаю эти варварские фамилии… А что?

— В одну из прошлых войн один русский крестьянин вызвался довести солдат противника туда, куда нужно, — сообщил Грубер.

До войны он работал учителем истории в сельской школе.

— Ну и? — заинтересовался Метцгер.

Троттентот замедлил шаги, прислушиваясь к их разговору.

— Завел всех в болото, — безразлично сообщил Грубер. — И фамилия у него вроде была та же самая. Зуменин, как-то так.

Метцгер покачал головой и молча сплюнул на снег. Они оба ожидали окрика или какой-то иной реакции командира, но Троттентот промолчал. На том они и расстались, разойдясь по машинам.

Внутренняя электропроводка 715-го покрылась инеем, хотя водитель танка заглушил двигатель не больше получаса назад. Мотор 715-го не успел толком прогреться, когда танк Грубера начал движение.

— Мы должны следовать за ними и прикрывать, если что, — сообщил радист Беккер.

713-й осторожно выполз на полосу прибрежного льда, сминая камыши.

Метцгер вздохнул.

— Вперед, — сказал он Штайнеру.

Им удалось проехать метров пятьдесят. Идущий перед 713-й взревел и забуксовал. Из-под гусениц полетела грязь. Корма его беспомощно задралась. Танк Грубера угодил в скрытую под снегом полынью, хорошо хоть неглубокую, и провалился в нее. 715-й остановился.

— Кауэр, прицепите к ним буксировочный трос, — приказал Метцгер башенному стрелку.

Не дойдя до цели метров трех, Кауэр и сам провалился по пояс. Танкисты, уже выскочившие из 713-го, подхватили его и вытащили на твердую землю.

— И как трясина не промерзла до сих пор, такие адские холода, — пробормотал Метцгер, наблюдая за происходящим в смотровую щель.

— Видимо, она очень глубокая, — тихо ответил Штайнер.

— А еще на дне могут быть горячие источники, — добавил Беккер.

Били ли на дне горячие источники, или нет, но у поверхности вода была очень холодной. Кауэр, прицепив трос, вернулся весь ниже пояса покрытый коркой льда и грязи. Беккер ловко и незаметно вложил ему в руку фляжку. Кауэр заколебался было.

— Пейте, — сказал Метцгер. — А то угодите в госпиталь.

Кауэр не хуже командира знал, что Ланге, конечно, мастер своего дела, но из лекарств у него имеется под рукой разве что йод. Кауэр торопливо приложил фляжку к губам, сделал несколько глотков, поперхнулся от неожиданности и, кашляя, пробрался на место.

В тот момент, когда Кауэр устраивался в своем гнезде стрелка, все и произошло.

Черные, серые, и белые фигуры хлынули из камышей. В ватниках и маскхалатах, с автоматами, ружьями и только что не ножами в руках.

Мотор 715-го взревел. Штайнер попытался спасти товарищей. Он хотел выдернуть 713-й из болота. В обреченный танк полетели гранаты. Земля заходила, задрожала под танком. Ало-черное заволокло смотровую щель.

— Кауэр, огонь! — яростно выкрикнул Метцгер.

Стрелок промедлил какую-то секунду. Кауэр боялся попасть по своим же. Пехота вернулась на выручку к попавшим в ловушку танкам. Кауэр выстрелил. Пулемет загрохотал, затрясся. Метцгер не мог услышать, как лопнул трос. Метцгер почувствовал это — 715-й резко рванулся назад и смял кормой какое-то дерево.

Беккер, исправно передававший приказы командира взвода, на этот раз молчал. Метцгер воспользовался случаем, пока ему никто ничего не запрещал, сделать то, что сам считал нужным и правильным. Он направил пушку в ту сторону, где, как ему помнилось, в сумраке пасмурного зимнего дня виднелись какие-то постройки, и выстрелил левее горящего 713-го.

Штайнер, поняв, что хочет сделать командир, сдал назад и вправо, освобождая огневую биссектрису. Метцгер выстрелил второй раз — в силуэт башни, все еще заметный, несмотря на бушующий перед танкистами огонь.

Неизвестно, какой из выстрелов достиг цели, но результат превзошел все ожидания.

Тяжело ухнуло. Метцгеру на миг показалось, что десятитонный танк подбросило в воздух. Над болотом взвился фонтан грязи. Башня из красного кирпича исчезла. Рядом с ней что-то нещадно чадило, клубы жирного дыма застилали небо.

— Пороховой погреб! — в восторге вопил Кауэр. — Командир, вы попали в их склад боеприпасов!

— Вряд ли, — ответил Метцгер. — Они не идиоты, чтобы хранить взрывчатку в хорошо заметной башне. Просто башня старая, грунт слабый. Она только и ждала момента, чтобы развалиться…

— Первым выстрелом вы что-то зацепили в их лагере, — заметил Штайнер.

Метцгер пожал плечами. Горело и правда знатно. Сначала огонь нехотя пожирал что-то сырое, давая лишь дым, но скоро на острове заплясали хорошо различимые и с берега языки пламени.

— Глушите двигатель, — сообщил Беккер.

Штайнер покосился на Метцгера. Тот кивнул — он тоже слышал приказ в своем наушнике. Водитель 715-го выполнил его.

Метцгер выглянул наружу.

Партизаны отступили. У них теперь было чем заняться и кроме беспомощно завязшего в трясине немецкого танка. Например, тушить пожар в лагере. Спасать из трясины своих женщин и детей.

На истоптанном черном снегу остались лишь мертвецы, одетые во что попало, вперемешку с обгоревшими трупами танкистов и пехоты. Снаружи раздался громкий стон. Грубер был жив, хотя от него немного осталось. Командир танка 713 умирал, истекая кровью на грязном снегу, а товарищи ничем не могли ему помочь.

— Зуменин, — вдруг как во сне сказал Метцгер. — Я понял. Это у них семейное дело.

Никто из экипажа не ответил. Танкисты были слишком подавлены случившимся, чтобы обращать внимание на странные слова командира.

7 декабря 1941 г, д. Подмышье, 18:15

Такт и вежливость подсказали Трауму, что идти в гости с пустыми руками будет не совсем правильно. Но какой подарок он мог принести?

Во-первых, все необходимое и даже больше у людей Крюгера было. Айвар Блауманис, командир латышей из охранной дивизии, беззастенчиво наблюдавший за разгрузкой, доложил, что помимо танков, гости пригнали подводу, забитую мешками и кадушками. Окровавленная туша лося, о которой упоминал Крюгер, лежала поверх остального груза.

Во-вторых, не так уж много имел Траум, чтобы поделиться. У него была бутылка хорошего коньяка, еще из французских запасов, но, увы, основательно початая. И тогда адъютант Траума, Брандт, вспомнил про песочный торт, который прислала ему мать. Песочное тесто может храниться долго; Брандт получил торт прошлой почтой и намеревался съесть его на Рождество.

Но судьба в лице танкового взвода СС распорядилась иначе. Траум и Брандт прихватили тортик с собой, когда около шести часов направились в гости.

Дверь дома открылась в ответ на их стук. Траум вздрогнул и попятился. Перед ним стоял призрак — полупрозрачный серый призрак, с черными ямами глаз и жестокой вечной ухмылкой оскаленного черепа. Крюгер попал в полосу света от керосиновой лампы, которую держал в руке — он отвел ее чуть в сторону, когда открывал дверь — и жутковатая иллюзия рассеялась. Причиной ее стало то, что Крюгер вышел встретить гостей в одной форменной серой гимнастерке и штанах.

«А мог бы и в своей черной шинели», подумал Траум.

При виде крупной фигуры в черном он испугался бы гораздо сильнее.

Траум и Крюгер обменялись приветствиями. Гость протянул Крюгеру картонную коробку и смотрел, как тот открывает ее. Крюгер улыбнулся, увидев подарок. По его глазам стало ясно, что он понял происхождение тортика.

— Прекрасно, — сказал он. — Да что мы в коридоре топчемся. Проходите внутрь.

Гости последовали его совету. Траум и Брандт вслед за Крюгером миновали неотапливаемый коридор, который русские называли сенями, и вошли в избу. Внутри было очень жарко. Солдаты топили печь не жалея дров. Им не надо было заботиться о том, чем они будут топить печь завтра и послезавтра. И через месяц.

— Раздевайтесь, — сказал Крюгер.

К гостям по знаку Крюгера подошел мрачный мужчина. Брандт его сегодня уже видел. Это был, очевидно, водитель одного из танков. Днем он с деловитой сноровистостью ковырялся в моторе того танка, что стоял во дворе избы. Мужчина молча взял их шинели и унес куда-то за печь.

Траум огляделся. Они находились в самой большой комнате, где стояла печка. Траум бывал здесь и знал, что насчет мебели тут небогато. Эсэсовцы смастерили несколько столов из подручных материалов и расставили их вдоль стен в виде перевернутой буквы «U», так что получилось нечто вроде трапезной Одина в Вальгалле. Впечатление усиливали яркие скатерти, украшенные рунами.

«Интересно, им их выдают?», подумал ошеломленный Траум. В его части никогда не наблюдалось подобных излишеств.

Сами танкисты, тесно набившиеся в избу, щеголяли в основном в одних штанах — из-за жары. На обнаженных телах виднелись разнообразные татуировки. В основном — руны, из-за чего солдаты казались павшими героями, пирующими в Валгалле.

Неизвестно почему, Траума вдруг пробрал озноб.

«Как они различают звания?» с возмущением подумал он, и сообразил, что в танковом взводе, вместе прошедшем весь путь от Прибалтики до Демянска, всем давным-давно известно, в каком звании Олаф или Герберт.

Но для гостей отсутствие формы на хозяевах создавало определенные неудобства.

Траум хотел обогнуть овальный стол, на котором находилась огромная дымящаяся кастрюля и таз с салатом, но Крюгер сказал:

— Угощайтесь.

Траум был наслышан о знаменитом боевом братстве СС, но есть из одного котла с рядовыми он был не готов, а уж тем более зачерпывать себе самостоятельно. Выручил его Брандт. Адъютант предусмотрительно захватил с собой миски. Брандт подошел к столику и наложил им обоим. Салат состоял из картошки, квашеной капусты, лука и масла, а в кастрюле оказалось жаркое из лосятины.

Траум тем временем прошел вслед за Крюгером к столу, стоявшему у окна. Если бы они и правда были в чертогах Одина, бог восседал бы именно здесь. Но сейчас там расположился высокий худой мужчина, белокурый и со светлой бородкой. Он поднялся, приветствуя гостей. Мужчина единственный был полностью одет — и в штатское. Траум догадался, что перед ним тот самый Рольф Ленц, сотрудник учебно-исследовательского отдела рунологии, который упоминался в сопроводительном письме. Траум знал, конечно, что не все сотрудники Аненербе носят погоны, но отсутствие какого-либо воинского звания перед фамилией Ленца сразу привлекло его внимание.

Крюгер представил их друг другу. Мужчины обменялись рукопожатиями. Их пятым компаньоном за командирским столом был, против ожиданий Траума, не командир взвода Отто Штольц, а Дитрих Бреннер, тот самый водитель танка, что повесил их шинели. Траум удивился, но вслух ничего не сказал.

Пока гости воздавали должное таланту повара танкистов, Крюгер и Ленц продолжили беседу, начатую до прихода Траума и Брандта.

— Руна, Рольф, — говорил Крюгер, лениво поигрывая ножом. — Это просто буква. Хорошо, допустим целое слово, понятие. Мы до сих пор не знаем, кто создал этот алфавит. Тех, кто говорил на этом языке, не осталось. Возможно, именно поэтому мы до сих пор не можем воспользоваться наследием наших предков в полной мере. Но Маур относится к табличкам герра Виллигута как к записям. Как к формулам, как к техническим расчетам. Благодаря этому подходу мы создали этот прибор. И он работает. Мы учимся пользоваться торсионными полями, пусть пока еще и разобрались в них до конца. Но что мы твердо знаем на настоящий момент? Поле возникает в камере формирования электроторсионного излучения, а собирается в адресном модуляторе. А не от того, что мы нарисовали на боку нашего ящика парочку рун!

Бреннер тихо, но отчетливо кашлянул. Он явно полагал, что торсионные поля и руны не входят в компетенцию Траума и его адъютанта, а возможно, и являются государственной тайной, и обращал внимание командира, увлекшегося спором, на то, что за столом находятся посторонние. Крюгер понял намек — он покосился на гостей и замолчал.

«Они с Бреннером знакомы», сообразил Траум. — «Знакомы давно. Привыкли работать в одной команде».

Теперь становилось ясно, почему простой водитель танка сидит за одним столом с офицерами.

Необычный предмет беседы заинтриговал Траума настолько, что он позабыл подносить ложку ко рту. Он торопливо почерпнул горячего варева из миски и сделал вид, что адресные модуляторы и руны ему совсем не интересны. Траум вперился взглядом в татуировку парня, сидевшего в торце стола слева от них. И там было на что посмотреть. В отличие от большинства остальных эсэсовцев, украшенных малопонятными крючками и загогулинами, этот танкист предпочел старую добрую латынь. Его мощный бицепс украшала фраза «A potentia ad actum».

«Однако!», подумал Траум, удивленный эрудицией солдата.

— Главная ошибка данных рассуждений заключается в самой постановке вопроса, — с плохо скрываемым презрением в голосе возразил Ленц.

Он был слишком увлечен беседой, чтобы обращать внимание на покашливание каких-то рядовых.

— Излучение возникает в камере, и собирается в модуляторе, — продолжал Ленц. — Но работает это все потому — и только потому, я не устану это повторять! — потому что вы нарисовали на нем парочку рун, как вы изволили выразиться. Все эти руны вместе и создают, и модулируют сигнал. Как известно всем, кто хоть немного занимался этим вопросом, торсионные поля присутствуют везде, где есть вращение, от электрона до Галактики. Природа биополей любых предметов, живых и неживых, имеет торсионную природу.

Сначала Трауму показалось, под влиянием общей атмосферы в избе эсэсовцев, что Ленц похож на Бальдура, бога юности и красоты. Но когда он с вдохновенным видом рассуждал об электронах и биополях, он лишился этого сходства.

Ленц был не только красив, но и хорошо образован.

— Торсионные поля, как и электромагнитные, имеют разные частоты, которые воспринимаются людьми как разные цвета радуги, — говорил Ленц. — Торсионное поле действует иначе, чем электромагнитное. Одноименные торсионные заряды притягиваются, а разноименные отталкиваются. Любая геометрическая фигура нарушает строгий порядок физического вакуума, и возле нее образуется торсионное поле. И таким образом именно руны генерируют торсионное поле, благодаря которому наш прибор работает. А не наоборот, как пытается утверждать Хельмут.

Хельмут Крюгер уже давно ничего не утверждал.

— Извините нас, герр гауптманн, — обратился он к Трауму. — Мы слишком увлеклись нашим спором. Вам он, наверное, малопонятен да и не интересен. Мы, ученые — безумные ребята. Готовы ночи напролет спорить о совершенно непонятных вещах.

Траум понимал, что с опасной темы надо уходить, но нить разговора он уловил, и ему хотелось поддержать Крюгера. Хотя номинально он и не являлся главой экспедиции, по факту, несомненно, был.

— Ну, почему же, я понимаю, о чем вы говорили, — ответил Траум, добродушно и глуповато улыбаясь.

Лицо Ленца окаменело. Он наконец вспомнил, что за столом рядом с ними кто-то сидит и слушает. Крюгер, однако, был лучше воспитан. Он вежливо полувопросительно улыбнулся, как бы подбадривая Траума.

— Если я скажу «танк», он здесь не появится, — продолжал Траум.

Жаркое закончилось, и повар унес котел. Траум махнул рукой в сторону опустевшего стола:

— Даже если я напишу на нем слово «танк», он не станет танком. Танк появляется в результате напряженной работы многих людей. Сначала это работа ученых, ваших с герром Ленцем коллег. Можно написать на танке «танк», для верности. Но утверждать, что танк существует и ездит благодаря этой надписи, а не потому, что в него вовремя залили бензин…

Траум развел руками, как бы подчеркивая нелепость последнего утверждения.

Ленц почернел от сдерживаемой ярости и резко отодвинул миску.

Крюгер расхохотался:

— Вот он, глас народа! Вы ухватили самую суть, герр гауптманн!

Траум улыбнулся.

— Вам не удалось сбить нашего гостя с толку своими мудреными терминами, — весело продолжал Крюгер, повернувшись к Ленцу. — Мы не можем увидеть торсионное поле. Ну и что? Электромагнитное поле мы тоже не видим. Но мы можем изучить его, измерить — при помощи приборов более совершенных, чем наши глаза и руки, к примеру. И мы можем научиться им управлять.

— Оберштурмфюрер Крюгер знает, о чем говорит, — с нескрываемым сарказмом ответил Ленц. — Он целых два года изучал физику в Королевской Баварской Технической Высшей Школе. Целых два года!

Брандт вздрогнул, да и Траум почувствовал себя неуютно. Бреннер мрачно посмотрел на гостя. Траум не ожидал, что Ленц примет спор так близко к сердцу. Слишком поздно Траум сообразил, что они с Крюгером спорили на эту тему не первый раз, и если Крюгеру Ленц со скрипом, но уступал, то выкладки какого-то пехотного гауптманна взбесили его окончательно.

— А что помешало вам закончить обучение, оберштурмфюрер? — спросил Траум в отчаянной попытке выпутаться из неприятной ситуации. — Может быть, были обстоятельства…

— Были, — кивнул Хельмут. — В двадцать третьем году, по приговору суда, как участник известных событий…

— Ах вот как, — пробормотал Траум.

Ему стало абсолютно безразличны мнение и чувства Ленца. Траум был человеком небольшого ума — то есть был умен ровно настолько, чтобы понимать это. Но он знал, всегда знал, на кого поставить, на правильного человека — и чутье не подвело его и сегодня.

Крюгер оказался одним из самых первых членов НСДАП. Траум подумал о чем-то подобном, когда заметил несоответствие его внешности тем требованиям, что последнее время предъявлялись к кандидатам в СС. Крюгер мало того, что вступил в партию в дни ее основания — но оказался достаточно ловок и умен, чтобы уцелеть в недавних партийных чистках.

Что ж, теперь Крюгер запомнит его — незначительного командира пехоты — и запомнит, что Траум выступал на его стороне.

— Да. Судьи сделали скидку на мой юный возраст, — пояснил Крюгер. — Мне тогда еще не исполнилось семнадцати лет. Я был приговорен всего к шести месяцам тюремного заключения.

— В одной камере с фюрером сидели, наверное… — со змеиной улыбочкой подхватил Ленц.

За столом воцарилась тишина. У Траума перехватило дыхание. Бреннер резко встал и вышел. Вздрогнул даже Брандт.

— Нет, — спокойно ответил Хельмут. — В разных. Фюрер отбывал наказание в одиночной камере. Так вот, — продолжал он, обращаясь к Трауму. — Потом я хотел вернуться к учебе. Но знаете, как-то не сложилось. То одно, то другое…

— Понимаю, понимаю, — пробормотал Траум.

Ленц яростно смял лежавшую перед ним салфетку, отшвырнул ее и встал.

— Мне нужно подготовиться к мероприятию, прошу меня извинить, — сказал он.

Ленц покинул комнату. Ошеломленный Траум проводил его взглядом. Может быть, молодой ученый и разбирался в рунах — но в людях он не понимал ничего. Крюгер, словно прочитав мысли Траума, усмехнулся и развел руками.

— А что за мероприятие у вас запланировано? — спросил Брандт.

— Люди нуждаются в пище не только для тела, но и для души, — ответил Крюгер. — Впрочем, вы сейчас сами все увидите.

Он поднялся.

— А пока — налейте себе кофе, — сказал он дружелюбно и покинул гостей.

Траум заметил, что на столе в центре комнаты снова появился дымящийся котел. В нем, очевидно, и находилось кофе. Брандт поднялся и направился к столу. Кружки адъютант, как и миски, тоже прихватил с собой. Ему пришлось сходить дважды. Помимо кофе, там стоял нарезанный крохотными кусочками тот самый песочный торт, который гости принесли в качестве подарка. Траум не ожидал, что Крюгер разделит угощение на всех. Порции торта получились на один укус. Но с другой стороны, Крюгер сам имел право решать, как ему поступать с подарком. И он последовал традициям СС.

«Ну и правильно, что коньяк не взяли», подумал Траум.

Ленц вернулся в комнату. Он устроился в углу, около печки, и поставил перед собой нечто вроде шарманки. Траум оторопел от изумления, рассматривая инструмент. Угол, в котором расположился Ленц, был практически неосвещен. Все, что удалось разобрать Трауму — что инструмент представляет собой увесистый ящик из красного полированного дерева. Ленц поставил его на специальную треногу. Центральную часть предмета занимало что-то вроде мехов. Ленц положил руки на верхнюю поверхность жестом нетерпеливого пианиста. Вернулся Бреннер с гитарой. Он сел на лавку неподалеку от Ленца и тихонько забренчал, настраивая инструмент.

«Уж не собираются ли они дать концерт для солдат?», подумал ошарашенный Траум.

Есть из одного котла с нижними чинами; разделить принесенный торт на всех; но играть для солдат на гармошке и гитаре? Траум издал нервный смешок и отхлебнул кофе.

Тем временем каждый из присутствующих налил себе кофе и смог полакомиться тортом, испеченным матерью Гюнтера Брандта. Тонко почувствовав момент, Крюгер появился из соседней комнаты. Траум с удивлением увидел, что он тоже снял гимнастерку. Крюгер поднял руку, привлекая всеобщее внимание. Негромкий гул голосов стих.

— Сейчас мы все немного отдохнем и насладимся интересным зрелищем, — сообщил Крюгер. — А затем все желающие смогут поучаствовать в одном научном эксперименте.

В комнате воцарилась гробовая тишина. Траум физически ощутил, как в комнате стало холоднее. Траум внезапно сообразил, что большая часть присутствующих начинала служить Германии в качестве охранников Дахау. «Интересный научный эксперимент» присутствующие легко могли представить себе — в деталях.

— Участие строго добровольное, — непринужденно добавил Крюгер.

Трауму показалось, что по комнате пронесся отчетливый облегченный вздох. Солдаты зашевелились, заулыбались. Крюгер распахнул дверь в соседнюю комнату. Бреннер заиграл какую-то нежную танцевальную мелодию.

— Встречайте! — сказал Крюгер.

Перед заинтересованными солдатами появились две девушки.

«Господи, да где они их взяли», удивился Траум.

Хотя он догадывался, где. Там же, где квашеную капусту и картошку. В одной из деревень, которую танковый взвод миновал между Демянском до Подмышьем.

Одна из девушек была довольно высокой и худой. А возможно, такое впечатление возникало потому, что парадный китель СС болтался на ней, как на вешалке.

«Похоже, Крюгер пожертвовал свой», мелькнуло у Траума. Как бы ни был потрясен Траум, знаки различия он успел разглядеть чисто механически. Крюгер был весьма крепким мужчиной. Вряд ли можно было найти настолько полную девушку в разоренных карательной экспедицией деревнях, чтобы китель Крюгера пришелся ей впору. Но сапоги по размеру ей нашли, и двигалась она довольно изящно. Больше на ней из одежды ничего не было.

Вторая, блондинка с толстой светлой косой, выступала босиком. Пока Бреннер не разыгрался в полную силу, были слышны шлепки босых пяток по доскам пола. Из обмундирования Крюгера ей досталось черная парадная шинель. По уставу, три верхние пуговицы шинели можно было не застегивать, чтобы видны были знаки различия. На девушке, разумеется, никаких знаков различия не было, да и шинель была расстегнута полностью.

Солдаты восторженно хлопали в ладоши и кричали, подбадривая танцовщиц. Те исполняли что-то вроде польки, насколько мог понять Траум. Во время одного особенно заковыристого коленца шинель Крюгера распахнулась окончательно. Траум увидел сине-черный синяк на худой ляжке.

Он отвел глаза и уперся взглядом в Крюгера. Тот успел вернуться к столу и сидел рядом с ним, непринужденно заложив руку за голову. Подобно многим своим товарищам, Крюгер украсил внутреннюю поверхность руки татуировкой помимо стандартного обозначения группы крови. Изображение показалось Трауму необычным даже после всего того, что он успел сегодня увидеть.

Это была звезда с пятью лучами, аккуратно вписанная в круг. Помимо звезды, внутри круга разместились затейливые разнообразные закорючки. Крюгер, наблюдавший за танцем девушек вместе со всеми, почувствовал взгляд Траума и повернулся к нему.

— Какая у вас татуировка необычная, — пробормотал тот неловко.

— Она у меня вроде каски, — улыбнулся Крюгер. — Знаете, рабочие носят на стройках. Я давно работаю в Аненербе. У нас бывают всякие случаи…

Мелодия, которую наигрывал Бреннер, врезалась в мозг. Мир вокруг плыл, дробился на осколки. Обнаженные мускулистые тела заполнили его. Жарко было, как в бане — Траум успел познакомиться с этим изобретением русских и одобрить его.

— Какие случаи? — спросил совершенно ошалевший от всего происходящего Траум.

Крюгер покосился на него. Траум смутился.

— Некоторые верят, — дружелюбно ответил Крюгер. — Что этот знак, если его нанести на тело, не позволяет демону захватить человека. Ты можешь быть уверен, что демон не сможет поработить твою волю и управлять твоим телом по своему усмотрению.

Траум нашел в себе силы ответить вежливо:

— Какими интересными вещами вы занимаетесь в Аненербе. Я думал, там в основном читают старые книги, изучают фольклор, руны вот…

— И это тоже, — кивнул Крюгер, не отрывая взгляда от девушек.

Траум понял, что тот считает вопрос исчерпанным, и замолчал. Гауптманн обреченно перевел взгляд на танцовщиц. Они проходили вдоль столов, за которыми сидели солдаты, и неотвратимо приближались к самому Трауму. Траум старательно избегал смотреть на обнаженные худые тела, и поэтому заметил металлических орлов на лбу у девушек.

Подошедшая девушка плюхнулась ему на колени. Солдаты поддержали ее восхищенным ревом. Траума обдал запах пота, немытого тела, и чего-то еще… словно бы горячего железа.

Траум испытал странное чувство уюта и защищенности.

Если бы он был раздет по пояс, как большинство присутствовавших, тощая, обвислая грудка девушки сейчас прижалась бы к его груди. Но он был надежно отделен от ее горячего потного тела своим мундиром. Он остро почувствовал, что не является частью грозной, жестокой и разнузданной силы, что орала, топала и свистела вокруг него. Но топала, свистела и орала эта сила одобрительно. Солдаты хотели поддержать Траума. Он не был чужаком здесь, но и не был одним из них. Эта мысль вернула Трауму внутреннее равновесие, которого он лишился, когда Крюгер распахнул дверь и выпустил девушек из их закутка.

Глаза девушки были темными — и абсолютно пустыми, как у куклы. Как у мертвеца. Они стеклянно поблескивали в свете керосиновых ламп. Выдержать взгляд этих плоских, бессмысленных глаз не было никакой возможности. Траум непроизвольно покосился на орла, гордо красовавшегося на ее лбу. Траум не обнаружил никаких подвесок, которыми орел мог бы крепиться к голове. Возникало ощущение, что фигурка приклеена, либо прибита ко лбу девушки. В пользу последнего предположения говорил крохотный бурый потек на коже, находившийся сразу под крылом орла. Траум увидел то, чего нельзя было заметить издалека. На груди орла был грубо вырублен перевернутый косой крест.

«Какое кощунство», подумал Траум.

Он не был особо ревностным католиком. Но глумление над священным для христианства символом покоробило его. Впрочем, он сообразил, что для Крюгера и других ученых Аненербе этот знак мог означать что-то совсем другое. Даже руны бывают похожи на буквы, но от этого они буквами не становятся. Траум знал, что должен делать. Не чувствуя руки, он похлопал девушку по ляжке. Та поднялась и продолжила путь под свист и крики солдат.

Траум механически отхлебнул кофе. Тот уже остыл. Странно — Трауму казалось, что здесь настолько жарко, что кофе должен был стать горячее, чем был. Мимо Траума проплыло дряблое бедро, просеченное глубокими складками — так бывает, когда от природы полный человек вынужден голодать и в итоге оказывается в коже на размер или два больше, чем ему теперь нужно. Это прошла вторая девушка, со светлой косой, которой Крюгер для выступления предоставил свою шинель.

Девушки обходили дальний конец комнаты. Траум прихлебывал кофе и пытался придти в себя. Взгляд его снова упал на Ленца. Стало ясно, что ни на какой шарманке Ленц играть не собирался — Бреннер с гитарой выступал сольно. Однако, как вдруг заметил Траум, пальцы Ленца летали над клавишами его диковинного инструмента, Ученый как будто и впрямь играл на пианино, что-нибудь из Шопена. Серебряная печатка на его левой руке так и мелькала — настолько быстро Ленц перебирал пальцами. По лицу ученого тек пот. Крохотные капельки поблескивали в полумраке на лбу, крыльях носа и над верхней губой. Ленц, как и все остальные, не сводил взгляда с девушек.

Те наконец обошли и всю комнату, уделив толику внимания каждому из разгоряченных солдат. Девушки вернулись в центр помещения и остановились по обеим сторонам от Крюгера. Он взял их за руки. Девушки застыли, как манекены, которые Трауму доводилось видеть в витринах магазинов дамского платья. Только обычно на манекенах было больше одежды.

«Как куклы, у которых кончился завод», подумал Траум и невольно покосился на Ленца.

Ученый устало положил руки на колени, которые ему пришлось растопырить по обеим сторонам громоздкого инструмента. Бреннер последний раз ударил по струнам и поставил гитару к стене.

— А теперь переходим к экспериментам, — сообщил Крюгер.

— А в чем они заключаются? — немедленно спросил кто-то.

— Да-да! — раздались голоса. — Расскажите нам, герр оберштурмфюрер!

Солдаты, несомненно, догадывались. Надеялись, по крайней мере. Но они хотели услышать это от него — от главного кукловода сегодняшнего вечера.

— Каждый желающий может пройти в комнату номер один, — произнес Крюгер, поднимая вверх руку блондинки. — Или номер два.

Ленц сделал несколько быстрых движений.

Брюнетка, стоявшая с другой стороны, механически улыбнулась и кивнула.

Траум ради спасения собственной жизни не отличил бы руну Тир от Науд, а про электроторсионные поля сегодня услышал впервые. Но он был человеком наблюдательным и умел делать выводы из того, что видел.

«Однако ребята из Аненербе не зря едят свой хлеб», уважительно подумал Траум.

— И там… — улыбаясь, начал Крюгер.

Окончание фразы потонуло в восхищенном реве солдат. Крюгер поднял руку, опять призывая к порядку. Тишина установилась мгновенно. Несмотря на всю эсэсовскую вольницу и боевое товарищество, которое казалось Трауму панибратством, танкисты соблюдали правила субординации ничуть не хуже солдат вермахта.

— Прошу обратить внимание вот на что, — сказал Крюгер.

Он указал на орла, укрепленного во лбу блондинки.

— Этот орел — знак того, что девушки принадлежат нашей лаборатории. Это хрупкое оборудование. Если вы его повредите, мы не отвечаем за последствия. Вам так же придется возместить стоимость этого дорогого прибора. Поэтому, как бы ни бурлила ваша фантазия, пожалуйста, не касайтесь лиц наших очаровательных дам. Все ясно?

Да, им все было ясно.

— Кто хочет поучаствовать в эксперименте? — еще раз для очистки совести уточнил Крюгер.

Желающих отказаться не нашлось. Траум, который уже все решил для себя, промолчал.

— Кто пойдет первым? — крикнул кто-то из танкистов, самый нетерпеливый.

— Сейчас наши дамы удалятся к себе и приготовятся, — сказал Крюгер.

Девушки развернулись и размеренным шагом направились к дверям своих комнат. Дальнюю, в которую направилась блондинка, Траум заметил только теперь.

— А мы пока проведем лотерею — абсолютно честную, — закончил Крюгер.

Бреннер занял место повара за раздаточным столом. Повар успел незаметно убрать опустевший котел из-под кофе. Перед собой Бреннер поставил белую жестяную коробку с откидывающейся крышкой. Когда он ее откинул, из банки вырвалось белое облачко. На крышке обнаружилось изображение бледно-желтого колоса. Траум догадался, что синие буквы на коробке, которые казались знакомыми, но ни во что осмысленное не складывались, означают «мука». Для проведения лотереи Бреннер позаимствовал коробку из вещей, что остались в избе после того, как латыши из охранной дивизии расстреляли ее хозяев. А мука в банке скорее всего закончилась еще осенью.

Траум наклонился к адъютанту.

— Гюнтер, — сказал он. — Собирайте нашу посуду. Мы уходим.

Ответом ему был умоляющий взгляд. Брандт явно хотел остаться и поучаствовать в лотерее. Но Траум предпочел не заметить просьбы, горевшей во взгляде адъютанта.

— Подходим в порядке старшинства! — крикнул Крюгер.

Отто Штольц поднялся и направился к столу. Следом за ним поднялись и Траум со Брандтом. Но они двинулись к выходу. Подскочил Бреннер, подал им их шинели.

— Благодарю за прекрасный вечер, — сказал Траум Ленцу, когда они проходили мимо него.

Ученый был занят. Он набирал сложную комбинацию клавиш. Вся верхняя поверхность инструмента была усеяна ими. Траум разобрал крючочки рун на клавишах и ничуть не удивился этому.

«Как он ловко управляется», подумал Траум. — «И печатка не мешает ему!»

Траум думал, что после ссоры, разразившейся в том числе и по его вине, Ленц сделает вид, что не услышал его. Он попрощался чисто для проформы. Однако Ленц, не отрывая взгляда от рун, кивнул и вежливо улыбнулся гауптманну. Ученый исполнил последний стремительный и беззвучный этюд на своем техномагическом пианино и сказал:

— Готово.

Крюгер, стоявший рядом, только этого и ждал. Он поднял инструмент и убрал его в тяжелый железный ящик. Ленц сложил треногу, на которой крепился инструмент, и положил ее туда же. Крюгер захлопнул крышку ящика, навесил на черные петли маленький замочек и закрыл его на ключ.

Траум и Брандт тем временем застегнули шинели на все пуговицы, надели шапки и старательно замотались теплыми шарфами (их тоже прислала предусмотрительная мать Брандта). Какая бы жара ни царила здесь, внутри, снаружи их ждала морозная зимняя ночь. У Траума свело зубы при одной мысли об этом. Но гауптманн решительно шагнул из теплой комнаты в промозглые, стылые сени.

Крюгер догнал гостей, когда они спускались по ступенькам к выходной двери.

— Как-то вы по-английски уходите… не прощаясь, — сказал он, смеясь.

Но глаза его не смеялись. Цепкий, холодный взгляд остановился на Трауме.

— Все было великолепно, герр оберштурмфюрер, — прижав руку к груди, заверил его тот. — Просто я слишком стар и устал.

— Да ладно, ладно, мы не навязываемся, — хмыкнул Крюгер так добродушно, что у Траума отлегло от сердца.

Он твердо знал, что не будет участвовать в том, что происходит в комнатах номер один и номер два. Но и настроить Крюгера против себя Трауму бы не хотелось. Оберштурмфюрер спустил Ленцу его отвратительную, мальчишескую выходку, по крайней мере, не стал раздувать скандал. Но Траум достаточно знал жизнь, чтобы понимать — людям вроде Крюгера смысл слова «прощение» неизвестен.

— Мы выдвинемся завтра утром и больше не побеспокоим вас. Мы, наверное, быстро закончим свои дела и вернемся в часть, — сказал Крюгер. — Нет ли тут у вас какого-нибудь партизанского гнезда, которое нужно было бы выжечь, или что-нибудь еще, в чем мы могли бы вам помочь? — любезно осведомился он.

Траум задумался.

— Километрах в тридцати к северу расположена деревня Точки, — сказал он. — Там обосновались те из партизан, что не ушли в лесные лагеря.

— Я вас понял, — сказал Крюгер. — Даже если мы не вернемся, мы должны будем выйти на связь не позже чем через сутки.

Он улыбнулся:

— Из Точек, скорее всего.

И на этот раз он улыбнулся по-настоящему. Блеснули великолепные крупные зубы. Так мог бы улыбнуться тигр, не человек. Улыбка служит высшим приматам для выражения симпатии по совершенно загадочным причинам. Бо́льшая часть животных показывает зубы во всей красе совершенно с другими намерениями.

Траум судорожно сглотнул и кивнул Крюгеру. Брандт толкнул тяжелую, разбухшую от осенней сырости и промороженную дверь. Та неохотно подалась. Траум и его адъютант вышли в ночь.

7 декабря 1941 г, д. Подмышье, 20:05

Айвар Блауманис, командир роты из двадцатой охранной дивизии, поставленной охранять госпиталь в Подмышье, рассчитывал получить приглашение на вечеринку у эсэсовцев. Но он ошибся. Эсэсовцы оказались надменными сволочами. Они позвали на ужин только Траума с адъютантом. Едва стемнело, Блауманис, проклиная про себя русские морозы, надменных сволочей и самого себя за нестерпимое любопытство, прокрался к избе, где обосновались гости. Если бы во дворе дома все еще жила собака, она бы выдала его. Но Блауманис сам третьего дня пристрелил голосистую шавку, которая бросалась ему в ноги, пытаясь защитить хозяев. Здесь жила старуха с тремя разновозрастными дочерьми. Солдаты Блауманиса истосковались по женскому телу. Им сгодились все четверо, включая старуху. Потом женщин, конечно, расстреляли. Тела валялись на улице, хотя их и нельзя было увидеть. Вчера пошел снег и милосердно скрыл их.

Айвар устроился напротив окна, покрытого инеем. Окна в избе находились довольно высоко, и ему пришлось подкатить один из валявшихся во дворе чурбачок. Танкисты подкладывали его под катки, когда делали текущий ремонт машины. Чурбачок отчетливо вонял машинным маслом. И был, ко всему прочему, чертовски скользким.

Айвар отчистил от льда небольшой кусочек окна и припал к нему жадным глазом. Он удачно выбрал место для наблюдения. Чуть левее обзор загораживала чья-то спина. Айвар с ненавистью отметил, что солдат обнажен по пояс — а его люди мерзли в промозглом сарае. Айвар увидел, как пришли и уселись Эрнест Траум со своим адъютантом. Тупая жирная скотина, трусливая и одновременно гордая — вот кем, по мнению Блауманиса, являлся его непосредственный начальник.

Сначала ничего особенного не происходило. Ноги мерзли и все время соскальзывали с чурбачка, Айвару приходилось балансировать изо всех сил, чтобы сохранить равновесие. Насмотревшись вдоволь, как Траум беседует с командирами новоприбывших, ест мясо с картошкой и пьет кофе, Айвар заскучал и хотел уйти. Но тут Крюгер вывел из тайного закутка девушек. Айвар не поверил своим глазам, и чтобы не упасть, вцепился в наличник окна.

Айвар бывал здесь и знал, что из большой общей комнаты имеются выходы в три маленькие. В двух из них, очевидно, и содержались девушки. И как только эсэсовцам удалось протащить сюда баб? Они привезли припасы на большой подводе, и Блауманис внимательно наблюдал за ее разгрузкой. Женщин он не видел.

Горячее дыхание Блауманиса с хрипом вырывалось из его груди. Наличник опасно потрескивал и гнулся. Пар от дыхания оседал наледью на стекле. Блауманис торопливо и нервно стирал его, боясь упустить хоть миг неожиданного зрелища. Изнутри доносились мелодичные звуки. Кто-то аккомпанировал девушкам в их бесстыдном танце.

Девушки ушли. Солдаты стали один за другим подходить к столу и вытаскивать из банки какие-то бумажки. А Айвар все никак не мог отойти от увиденного. Он с досадой обнаружил, что пальцы его примерзли к наличнику рамы. Варежки совсем не грели, и до поры Айвар держал руки в карманах. Сгоряча он схватился за наличник голой ладонью. Айвар думал, что он — деревянный, как и в большинстве домов. Но он оказался жестяным.

Айвар злобно зашипел себе под нос. Можно было освободить кисть и не рискуя шматом мяса из ладони, но для пришлось бы позвать на помощь. Постучать в стекло. Признаться, что он подглядывал за эсэсовцами, как школьник — за дамами в женском туалете. Танкисты бы, конечно, вынесли ему теплой воды, полили на руку и помогли выбраться из ловушки, в которую Айвар Блауманис попал по собственной невнимательности.

Все происходило бы под веселый смех. Наверняка кто-нибудь сфотографировал бы его…

Айвар закусил губу. С трудом впихнул свободную руку в варежку. Уперся ею в обледенелые бревна сруба с другой стороны окна и дернул примерзшую кисть на себя. Чурбачок словно того и ждал. Он вырвался из-под ног Айвара и, звонко стуча по промерзшей земле, укатился куда-то в темноту.

Айвар обрушился вниз. Он успел отдернуть голову, чтобы не приложиться об стекло, но задел острый край подоконника и пересчитал все бревна в стене дома. Резкая боль прострелила лоб, висок, и померкла на фоне пламени, которое вспыхнуло в несчастной левой руке.

Он все-таки отодрал ее от наличника.

Айвар упал в снег и взвыл. За воротник Айвара набился снег и немедленно принялся таять. Из разбитого лица и руки лилась кровь, пятная и до того не слишком чистый, истоптанный снег.

Он услышал, как открылась дверь, и прикусил язык, скорчившись от боли и унижения.

— Да, — услышал он голос Траума. — Что бы ни говорили, но СС — это стиль! Вы согласны со мной, Гюнтер?

«Да чтоб ты провалился со своим стилем!», яростно, хотя и с облегчением подумал Айвар.

Ему удалось остаться незамеченным. Не эсэсовцы вышли выяснить, кто подглядывает им в окна, а всего лишь Траум с верным шакалом Брандтом покидали мероприятие. Ответ адъютанта Айвар не разобрал. Тот всегда говорил тихо. Айвар дождался, пока стихнет звук шагов, поднялся, и, припадая на ушибленную при падении ногу, поплелся в госпиталь. Начиналась поземка. Крошечные льдинки, врезаясь в разбитое лицо, приятно холодили рану. Но по сравнению с тем огнем, что пылал в кисти — Айвар лишился здорового куска мякоти из ладони — это были сущие пустяки.

«Стиль», думал Блауманис. — «Стиль…».

Траум, старая жирная свинья, был прав. Развлечения Айвара и его людей выглядели жалкими на фоне того, что творили эсэсовцы. Хотя, в принципе, солдаты из «Мертвой головы» занимались тем же самым.

Это надо было исправить.

7 декабря 1941 г, д. Подмышье, 20:10

Бреннер постарался на славу, перемешивая в коробке бумажки с номерами. Хотя Отто Штольц и тянул жребий первым, ему достался клочок бумажки с кособокой семеркой. Четные номера шли в комнату брюнетки, и Штольц втайне рассчитывал именно на четный номер. Но и блондинка ему вполне сгодилась.

Когда он зашел в маленькую комнату, голая девушка сидела на столе, широко раздвинув ноги. В комнате хоть и не было той жары, что в общем зале, но все же было достаточно тепло. Штольц тоже мог ходить здесь голым, если бы захотел. Но он не хотел. Отто припомнил, как кто-то из философов говорил: любовные изыски — дитя сытых, спокойных дней, когда у людей есть силы фантазировать.

Ему сегодня было не до изысков.

Рука девушки совершала механические копающие движения в глубине светлых зарослей внизу ее живота. Глаза ее смотрели прямо на Штольца — и сквозь него.

— Да ты уже изнемогаешь, — усмехнулся Отто Штольц

Он приблизился и принялся хлопать себя по карманам. Отто совсем забыл, в какой из карманов засунул презерватив. Их всем выдавали в госпитале после суровой лекции о том, как важно в военное время сохранять боеспособность и здоровье.

Танкисты, ожидавшие своей очереди в большой комнате, принялись петь.

— Высоко знамя реет над отрядом, — затянул Карл, взводный запевала.

— Штурмовики чеканят твердо шаг! — подхватили остальные.

Отто нашел презерватив и надел его. Задумчиво посмотрел на металлического орла, торчавшего изо лба девушки. Крюгер просил быть аккуратнее с дорогим оборудованием.

— Повернись-ка, — сказал Штольц девушке.

Он хлопнул ее по бедру, чтобы было понятнее. Девушка проворно слезла со стола и наклонилась вперед. Штольц взялся за худенькое плечо.

— Коричневым дорогу батальонам! — пели за стеной.

«Отличные голоса у моих ребят», подумал Отто Штольц с родительской гордостью. — «А Крюгер — тот еще затейник…».

Потом он не думал ни о чем.

И удивился бы, если узнал, что Хельмут Крюгер, который сейчас курил в сенях, тоже думает о нем.

Вспоминает их последний разговор.

7 декабря 1941 г, д. Подмышье, 20:15

После третьей рюмки коньяка Отто Штольц задал неожиданный вопрос.

— А как давно вы знаете гефрайтера Бреннера? — осведомился он как бы между прочим, любуясь темно-желтой жидкостью в своей рюмке.

Крюгер имел слишком большой опыт подобных посиделок и разговоров как бы ни о чем, и трех рюмок коньяка было недостаточно, чтобы он утратил годами натренированный навык давать правильные ответы на подобные вопросы.

— С тридцать седьмого года, гауптшарфюрер, — так же небрежно, не отрываясь от нарезания сыра, ответил он.

Отто Штольц бросил быстрый взгляд по сторонам. Наклонился к Крюгеру всем корпусом и спросил тихо:

— Скажите, правда, что Бреннера уволили из гестапо за жестокость?

Крюгер начал было:

— Насколько мне известно, Бреннер никогда не служил в…

Тут понял, наконец, в чем дело, и засмеялся. В глазах Штольца тоже запрыгали лукавые огоньки. Но командир взвода хотел скрыть за ними кое-что, и Хельмут Крюгер знал, что именно.

Товарищи любили Бреннера. За два дня, проведенные в части, Хельмут успел услышать о Бреннере, выпрыгивающем из горящего танка. О Бреннере, спасающего из пламени потерявших сознание, раненных товарищей. О Бреннере, проезжающим своим танком по подвесным мостам, в одиночку расстреливающем колонну бронетехники неприятеля…

Это несколько не вязалось с тем Бреннером, которого знал Крюгер.

Они познакомились в этнографической экспедиции. Фон Грёнхаген, руководитель той поездки, был неплохим исследователем, вдумчивым и внимательным, но организатором был из рук вон плохим. Крюгера ввели в состав экспедиции незадолго до отъезда. Ознакомившись с делами, Хельмут понял, что ученым, судя по всему, придется питаться сырым мясом, которое они добудут в финских лесах. Крюгер не любил сырое мясо. Он любил жареные сосиски и пиво. И он приложил все усилия, чтобы обеспечить себе — ну и другим участникам экспедиции — минимальный уровень комфорта. Ученых в экспедиции хватало, не хватало охранников и разнорабочих. Среди прочих резких действий, которые в этой связи пришлось выполнить Крюгеру, был вошедший в анналы легендарный увод полицейского прямо с поста полиции напротив здания института. Размахивая удостоверением, Крюгер затащил его в машину и сообщил изумленному парню, что тот включен в состав экспедиции.

Полицейский оказался тихим, исполнительным и молчаливым. Переменам в своей судьбе не удивлялся. Крюгер, как и остальные участники экспедиции, практически не замечал его. Сказители были капризны, как и все творческие люди. А ведь надо было не только сфотографировать шаманов и шаманок в национальных нарядах, но и записать их выступления на огромный, тяжелый магнитофон, и расшифровать записи на случай гибели пленок.

В один из переходов участникам экспедиции не удалось добраться засветло до намеченной деревушки в финской глухомани. Крюгер распорядился разбить лагерь на берегу подвернувшегося ручья. А когда стемнело окончательно, на их лагерь налетела банда грабителей. Шиллеровскими «Разбойниками» там и не пахло. Пахло совсем другим — потом, страхом, маринованным луком, и пахло гнусно.

Крюгер в ту ночь спал один, и ему не пришлось одеваться. Он выскочил из палатки почти одновременно с бывшим полицейским и видел все, что произошло в следующие несколько минут. Когда из палаток начали выползать привлеченные шумом ученые, все было кончено. Крюгер всегда соображал быстро. Действуя твердо и спокойно, он уговорил коллег не выходить из палаток, мол ничего серьезного, мимо идущие путники спросили дорогу и ушли.

Они действительно ушли. Той дорогой, которой человек проходит один раз.

Крюгер помог тому, кого уже не считал полицейским, сбросить остатки истерзанных тел в ближайший овраг и завалить их ветками. Затем они вместе прибрались в лагере. Про себя Хельмут радовался тому, что спросонок герой сегодняшней ночи схватился за топор, а не за пистолет. Судя по всему, движения он предпочитал широкие, размашистые; будь в его руках оружие, он бы расстрелял не только нападавших, но и ученых, спящих в палатках.

Когда они, измученные, курили по последней сигарете перед сном, Хельмут сказал:

— Ты безумен, как обожравшийся мухоморов берсерк. Но тебе, я так погляжу, и мухоморы не нужны. Как же тебя в полицию-то взяли?

Собеседник в затруднении потер левый висок. Он обычно носил шапочку. Но Крюгер за время похода несколько раз видел его с непокрытой головой и заметил необычайно глубокую вмятину над виском. Казалось странным, что человек, получивший подобную травму, остался в живых. Да выглядела она жутко. Крюгер иногда думал, что туда легко вошел бы кулак. Женский изящный кулачок, не его собственный, конечно.

— Не они меня, — ответил парень. — Я их. Они пришли. Арестовать.

До Крюгера не сразу дошел смысл его ответа. Он понял, откуда у парня взялась полицейская форма, и спрашивать, зачем к нему приходила полиция, уже не стал. Вместо этого Крюгер в задумчивости уставился на лезвие топора. Отмытое от крови и прилипших к нему волос, оно мирно поблескивало в свете догорающего костра.

С парнишкой все было абсолютно ясно.

— Германия? — своим ровным, как всегда, ничего не выражающим голосом спросил тот. -Полиция здесь? Разрешите мне уйти, штурмшарфюрер.

В его голосе послышалась мольба:

— Я не пропаду!

Хельмут, все еще пребывавший в растерянности, отрицательно покачал головой. Сдать кого-то полиции он физически не мог. Даже парня, зарубившего топором восемь человек — притом четверых из них он покрошил настолько мелко, что впору было делать жаркое. Но и отпустить этого несчастного в темноту, на вольные хлеба, было бы нечестно по отношению к мирно спящим в округе финнам. В конце концов, не все они грабили путешественников под покровом ночи.

— Конечно, не пропадешь, — пробормотал Хельмут.

И закончил, глядя прямо в полные отчаяния глаза:

— Я что-нибудь придумаю. Такие ребята нам нужны, и именно сейчас!

Вернувшись в Германию, Крюгер переговорил с одним знакомым, который служил в Дахау. Выправил Бреннеру документы — тогда он и стал Дитером Бреннером — и облегченно вздохнул, когда тот написал ему, что добрался благополучно и на работу его приняли. Крюгер был лишен педагогических наклонностей и отчасти понимал это; он не испытывал потребности заботиться и опекать кого-то намного слабее себя. Подобные ситуации вызывали в нем тоску и ужас, и Крюгер научился избегать их. Убедившись, что приступ внезапного милосердия не обойдется ему слишком дорого, а объект его не повиснет на его шее тяжким камнем, Крюгер впервые испытал к Бреннеру нечто вроде уважения и благополучно выбросил всю ситуацию из головы.

Но Бреннер не забыл о нем.

Два года спустя Крюгера отозвали из лаборатории и сообщили, что с ним хочет поговорить унтершарфюрер СС. Увидев того, кто ожидал его в коридоре, Крюгер искренне удивился. Но и обрадовался.

— Они хотят, чтобы я женился, — страдальчески вскинув брови, сообщил Бреннер после стандартного обмена приветствиями.

— Так женись, — весело сказал Крюгер.

Бреннер посмотрел на него с мягким укором.

— Даже фюрер, говорят, не заводит детей потому, что сомневается в чистоте своей крови, — сказал он.

— Мой бог, ты скоро станешь таким же оратором, как наш фюрер! — откликнулся потрясенный Крюгер.

Он не мог припомнить случая за время всей экспедиции, чтобы Бреннер изрек столь сложную и длинную фразу.

В ответ Бреннер слабо улыбнулся:

— Нет. Это таблетки. Улучшают кровообращение в голове. Я лучше говорю, вот и все.

— Я думал, опыты ставят только на заключенных, — растерянно пробормотал Крюгер.

— Да, — кивнул Бреннер. — Но я помогал при опытах, видел, что происходит. Попросил для себя. Искали средство от рака, а нашли… — он усмехнулся.

— Да вы там жжете в Дахау, как я посмотрю, — сказал совершенно сбитый с толку Крюгер.

— Я не хочу жениться, оберштурмфюрер, — сказал Бреннер мрачно. — Если фюрер еще сомневается, то я как раз не сомневаюсь, что…

— Я понял, понял, — перебил его Крюгер.

Бреннер не был идиотом и в то время, когда не мог толком разговаривать без волшебных таблеток. Крюгер неоднократно имел случай убедиться в этом. Пару раз Крюгер видел Бреннера на привале с книгой. А, взглянув на заголовок, был просто потрясен. Бреннер выпросил у фон Грёнхагена «Происхождение человечества» Германа Вирта — и читал ее с большим интересом. Бреннер быстро соображал, всегда с интересом слушал споры этнографов. Его не прогоняли, слишком уж очевидно придурковатой была его внешность, и ученые были уверены, что он ничего не понимает. Но к концу экспедиции, когда решался важный вопрос и споры зашли в тупик, Бреннер как-то раз позволил себе высказаться в своей привычной отрывистой манере. Ответом ему было ошеломленное молчание — совет был дельный и решал проблему.

Бреннер был не идиотом, а импульсивным опасным психопатом, и знал об этом.

И он не хотел, чтобы опасных импульсивных психопатов становилось больше. Хельмут не мог не уважать его позицию.

Он сделал Бреннеру справку, что тот бесплоден. Из-за этой несчастной бумажки, из-за суеты, связанной с ее получением, Крюгер и вспомнил о Бреннере тогда, когда в лаборатории Маура был собран и частично опробован электроторсионный генератор. Пришло время выбрать место для проведения серии заключительных полевых экспериментов. Руководство было готово оплатить экспедицию в любое место, при условии, что там имеются подразделения СС — для оказания технической поддержки.

Рунологи, принимавшие участие в проекте, никуда ехать не хотели. Вольфганг Краузе предлагал провести заключительные испытания в подвалах замка, где находился их отдел. Но Крюгер, один из кузнецов «молота Тора», — как Маур окрестил их детище — скептически относился к рунам. К тому же, он слишком хорошо знал, как дома помогают стены.

Крюгер выяснил, где воюет дивизия «Мертвая голова», сформированная из бывших охранников Дахау. Дивизия оказалась на Восточном фронте. Все складывалось как нельзя лучше. Крюгер знал русский. В тридцать девятом он участвовал в экспедиции Германской архивной комиссии в Прибалтику, но в торжественно-пыльных архивах он не провел ни дня. Его миссию пришлось исполнить чуть восточнее.

Крюгер осведомился у рунологов, не проживает ли какой-нибудь шибко зловредный дух чуть южнее Ильменя. Ведь если с помощью рун можно подчинить волю человека, то и демона можно поставить на службу Рейху, а эффект будет намного больше. Рунологи, как всегда, раскинули руны и заверили, что и там найдется подходящий для планируемого опыта демон.

А прибыв в расположение «Мертвой головы», Крюгер встретил Бреннера, смельчака и отличного товарища, подвигами которого восхищались друзья — хотя он был по-прежнему не очень-то разговорчив.

И теперь, смеясь вместе со Штольцем над его грубоватой шуткой, Крюгер понял, что Отто Штольц, командир танкового взвода и непосредственный начальник Бреннера — наблюдательный и внимательный человек. Как и когда-то Крюгер, Штольц сумел разглядеть то темное пламя, которое крутило мотор души Бреннера. Но Штольц, в отличие от Крюгера, предпочитал не вглядываться в него слишком пристально.

Крюгеру же Бреннер напоминал ребенка, втиснутого за одну парту с огромным мрачным зверем. Сидящего на коленях у зверя, который вместо него разместился на маленьком детском стульчике. Бреннер более-менее управлялся с чудовищем, которое сидело внутри него; но на это уходили все его жизненные силы. Однако Бреннер научился выводить свое чудовище на прогулку — в нужном месте и в нужное время. У Бреннера появились силы на собственные чувства, не в последнюю очередь благодаря таблеткам. Он смеялся и шутил с товарищами, совершенно не напоминая того игрушечного, оловянного солдатика, которого Крюгер когда-то знал.

Крюгер первым приручил этого зверя — походя, сам не заметив того. И показал Бреннеру, что это чудовище можно не только держать в клетке, но выдрессировать и пристроить выступать с хорошим номером в ближайшем цирке.

Отсмеявшись, Отто Штольц сказал:

— Я давно хотел познакомиться с вами, герр оберштурмфюрер. Вся жизнь Бреннера, как мы поняли, делится на две части: до того, как он встретил вас, и после. И я так понимаю, что «до» у Бреннера вообще не было никакой жизни.

Хельмут понял, что Штольц ожидал встречи с ним, создателем Бреннера, скорее с опаской, чем с интересом. Каким должен быть тот, о котором с восторгом и восхищением рассказывает человек, на спор выкладывающий пленных в два ряда вдоль дороги и переезжающий им танком ровно по шеям? И еще понял Хельмут, что Отто Штольц разочарован — но разочарован приятно.

— Вы были, судя по всему, светлым духом, ангелом-спасителем нашего Дитера, — закончил Штольц и отхлебнул коньяку.

Хельмут хмыкнул. Он себе цену знал и не питал насчет самого никаких иллюзий, кроме разве что самых необходимых, которые позволяют человеку не выть в отчаянии и не разбивать зеркало, увидев себя в нем.

— Да какой из меня светлый ангел, — сказал он честно.

— Все зависит от того, насколько глубоко во тьму забрел тот, кто вас видит, — философски заметил Штольц.

Эта беседа состоялась два дня назад, а теперь Хельмут Крюгер вспоминал ее в сырых, холодных сенях, где остался покурить после того, как проводил Траума и его адъютанта.

Крюгеру хотелось передохнуть от жаркой круговерти, что царила внутри избы. Но не успел он сделать и двух затяжек, как в сени выскользнул Бреннер. Он принес фонарь. Поставил его на лавку чуть поодаль, сел там и тоже закурил. Крюгер молча смотрел на него, в голове его прокручивалась беседа со Штольцем — и одновременно он ждал, с интересом и нетерпением, когда Бреннер заговорит сам.

С тех пор, как Крюгер и Ленц прибыли в расположение «Мертвой головы», старые друзья не успели толком пообщаться. Крюгер, как руководитель экспедиции, ехал в командирском танке, а Бреннер вез Ленца и оборудование.

Дитер явно хотел что-то сказать ему, переговорить наедине, но, как всегда, стеснялся. Хельмут почти докурил, когда услышал его голос.

— Я давно хотел поблагодарить вас, герр оберштурмфюрер, — откашлявшись, сказал Дитер.

— За что? — лениво спросил Хельмут.

— За то, что помогли мне устроиться тогда на работу, — ответил Дитер.

Хельмут небрежно махнул рукой:

— Не стоит, Дитер.

— Это было здорово, — продолжал тот. — Но это было неправильно.

— Неправильно? — удивленно приподняв бровь, переспросил Хельмут.

— Неправильно, — убежденно повторил Дитер. — Даже крыса должна иметь возможность укусить в ответ. А там, в Дахау… — он развел руками, подыскивая слова.

Хельмут хотел ответить, что крыс, в любом смысле, в сотни раз больше, чем настоящих людей, и если дать этим тварям возможность защищаться, человечество будет погребено под серой волной.

Но он вспомнил, с кем разговаривает, и сказал только:

— А теперь все правильно, Дитер?

Губы Бреннера дрогнули и расплылись в улыбке.

— Да, — сказал он. — Да!

— Я рад, что у тебя все так удачно сложилось, — сказал Хельмут. — Слушай, я смотрю, твои таблетки творят чудеса. Ты все еще их принимаешь?

— Мне дали с собой достаточное количество и время от времени присылают, — кивнул Дитер. — А я посылаю им отчеты, как себя чувствую.

— Ты не мог бы дать мне пару штук? — осведомился Хельмут.

— С удовольствием, — ответил Дитер.

Он выудил из кармана гимнастерки паллету с таблетками и протянул ее Хельмуту. Тот прищурился, пытаясь в неверном свете фонаря прочесть название.

«Состав: пирацетам, лецитин…", разобрал Хельмут.

— Но вы должны знать вот что, — продолжал тем временем Дитер. — У них накопительное действие, понимаете? Если принять их разово, сильного эффекта не будет. Какой-то будет, конечно, но нестойкий. Так же и наоборот. Эффект продержится примерно месяц после того, как они у меня закончатся. А потом я снова стану немой обезьяной, — Дитер усмехнулся.

— Я понял, — сказал Хельмут. — Спасибо, Дитер. Пойдем в дом?

Дитер кивнул и поднялся.

Когда они шли к дверям, ведущим в теплый зал, где пели эсэсовцы, Дитер сказал:

— Имей в виду, пациент должен принимать их добровольно.

— Я запомню, — сказал Хельмут.

Глава 2

7 декабря 1941 г, д. Подмышье, 22:45

Когда ушел последний удовлетворенный танкист из взвода Отто Штольца, Крюгер заметил:

— Душно тут у нас.

Ленц, сидевший около печки, никак не отреагировал на его слова. Бреннер накрывал на стол. Перед сном не помешал бы еще один легкий перекус. Услышав слова Крюгера, Бреннер оставил тарелки и котелок и двинулся к окну.

— Не надо, Дитер, я сам, — сказал Крюгер.

Он подошел к ближайшему окну и попытался его открыть. Задача оказалась не из простых. Жители избы, спасаясь от морозов, забили щели в раме ватой и вдобавок заклеили их полосками бумаги. Крюгер отодрал их и вытащил вату. Выяснилось, что для верности бывший хозяин вогнал в раму гвоздь.

— Черт, — пробормотал Крюгер. — Дитер, у тебя пассатижи есть? Или кусачки?

У Дитера были и пассатижи, и кусачки. Вдвоем они справились с непокорной рамой. Холодный свежий воздух хлынул в комнату.

— Хорошо! — воскликнул Крюгер, вдыхая полной грудью.

Ленц, пристроившийся у стола, поежился, но ничего не сказал. Танкисты забрали с собой столы, которые наколотили из досок. В комнате оставался лишь небольшой овальный стол, который во время общего обеда служил для подачи блюд, а сейчас был придвинут к дивану у стены.

Ужинали в молчании. Бреннер думал, что Ленц извинится за свое похабное поведение — надо же додуматься, устроить ссору из-за пустяка, вдобавок при гостях! Но Ленцу подобная мысль в голову не пришла.

— Ребята, вы пойдете? — кивая в сторону комнат, спросил Ленц. — А то я наших куколок спать положу.

Стало ясно, что ученый не намерен никак восстанавливать отношения. С его точки зрения ничего, требующего извинений, не произошло. Крюгер и Бреннер обменялись взглядом.

— Схожу, пожалуй. К полненькой этой, — сказал Бреннер.

Он допил кофе и встал.

— Ты не мог бы задать ей особенную программу? — сказал он, обращаясь к Ленцу.

— Особенную? — удивленно приподняв бровь, переспросил тот.

Бреннер наклонился к его уху и что-то прошептал. Ленц издал смущенный сморкающийся звук и покачал головой. Крюгер наблюдал за ним не без злорадства. Ученый, как выяснилось, в рунах разбирался гораздо лучше, чем в отношениях с противоположным полом.

— Или это слишком сложно? — осведомился Бреннер.

— Можно и так. Ничего сложного, — ответил Ленц.

Крюгер подошел к ящику с молотом Тора и открыл его. Ленц вытер руки старым, захватанным полотенцем, приблизился к инструменту и нажал несколько клавиш.

— Готово, — сказал он.

— Спасибо, — сказал Бреннер.

Он направился в комнату, которую они отвели для блондинки. Ленц вопросительно посмотрел на Крюгера.

— Сними контроль со второй женщины, — сказал тот. — Мы же собирались.

— Ах, да, действительно, — пробормотал Ленц.

Он снова принялся нажимать на клавиши. И хотя он старался прикрывать их руками, Хельмут разглядел одну из тех рун, которых касался ученый. «Науд». Крюгер запомнил ее потому, что Ленц нажимал ее практически всегда, когда стучал молотом Тора по мозгам подопытных. Когда Ленц закончил, Крюгер запер защитный кожух, закрыл окно и проверил температуру воды в большом баке, который Бреннер по его просьбе заблаговременно поставил греться. Вода показалась Крюгеру недостаточно теплой. Он подбросил дров, уселся на лавку около печки и закурил. Ленц сидел на потрепанном диванчике около стола.

— Сыровато, — морщась, сказал Ленц. — Как она к этому потному индюку на колени взгромоздилась…

Крюгер понял, что Ленц говорит о той самой брюнетке, которую отключил от управления и вернул ей свободу действий, и о том, как неловко она сидела на коленях у Траума.

— Да нормально все, — сказал Крюгер. — Ты вел их двоих. Танец — это сложная совокупность движений. Ну ошибся один раз, подумаешь, не ту кнопку нажал.

— Я нажимал то, что нужно, — твердо ответил Ленц. — Проблема в контактах, это они отходят.

«А ты все не успокоишься никак», подумал Крюгер зло и почти весело.

— Я проверю завтра, — ответил он.

Он еще раз потрогал воду и нашел ее температуру удовлетворительной. Надев плотные рукавицы с вышитыми на них петухами, он ухватил бак за ушки и потащил его.

— Экий ты брезгливый, — усмехнулся Ленц.

— Что есть, то есть, — спокойно ответил Крюгер.

«Идиот», подумал он про себя.

Ленц и сам понял свою ошибку. Крюгер потащил воду не в комнату брюнетки, а маленькую, третью комнату, где они устроили операционную. Но Ленц ничего не сказал.

Оставшись один, Ленц развернул солдатскую скатку с одеялом, которыми их любезно снабдил Отто Штольц, и принялся устраивать себе спальное место на теплой, но уже остывающей печке.

* * *

— Ложись, — сказал Хельмут по-русски.

В качестве импровизированного операционного стола Крюгер и Ленц использовали старинный комод. Он был широким, длинным и достаточно крепким, чтобы выдержать вес человеческого тела.

Девушка покорно вскарабкалась на комод, покрытый простыней, и улеглась там на спину, поджав ноги. Для того, чтобы лечь на нем во весь рост, он все-таки был слишком коротким. Если бы Хельмуту было нужно провести какие-нибудь манипуляции с ногами девушки, комод бы уже не сгодился.

Хельмут протер руки спиртом, надел перчатки и склонился над девушкой. Ее обнаженная грудь коснулась его груди. Это отвлекало. Хельмут с досадой подумал, что надо было надеть гимнастерку.

Он крепко взялся за основание того металлического орла, который бросился в глаза Трауму. Сильно и быстро дернул его вверх. Девушка взвыла и попыталась сесть. Хельмут остановил ее, прижавшись к ней всем телом. Его подбородок уперся ей в плечо. От нее пахло немытыми солдатскими телами, спермой и страхом.

— Тихо, тихо, — прошептал он.

До того, как девушка зашевелилась, он успел вытащить «молоточек» лишь наполовину. Теперь надо было вынимать его осторожными, подкручивающими движениями, если он не хотел вытащить вместе с «молоточком» половину мозговых оболочек. А он не хотел. Надо было, конечно, дать девушке анастезию, чтобы она не дергалась. У Хельмута совсем вылетело из головы, что пациентка отключена от передатчика и может предпринять какие-то действия по собственной инициативе. Хельмут сжал скользкую голову передатчика и аккуратно потянул. Вскоре он почувствовал, что инструмент больше ничто не удерживает, что тот свободно висит в его руке. Он выпрямился, глянул на девушку. Она замерла в нелепой, выгнутой позе, упираясь на локти. Из раны на лбу сочилась кровь и стекала по переносице.

— Я тебе что сказал? — спросил он тихо, но таким тоном, что девушку пробила дрожь.

Она немедленно улеглась на обе лопатки. Хельмут положил прибор в кювету. «Молоточек» оставалось продезинфицировать, отмыть от крови и осколков костей, перезарядить батарейки. Но это можно было сделать чуть позже. Хельмут стер кровь с лица девушки, промыл рану и принялся аккуратно зашивать.

— Вот и все, — сказал он, сделав последний стежок и наложив повязку. — Поднимайся. Осторожно.

Слезая с комода, она пошатнулась и чуть не упала. Хельмут по-хозяйски подхватил ее подмышки и подтащил к большому тазу, который заранее установил посреди комнаты. Он помог ей встать в таз. Девушка вся сжалась, закрыла руками низ живота. Хельмут довольно улыбнулся — украдкой, чтобы не напугать ее еще больше. К ней возвращались нормальные реакции, хотя после отключения прошло не больше получаса.

«Очень хорошо», подумал он.

— Я тебе ничего не сделаю, — сказал он. — Хотел бы, давно бы сделал. Я должен тебя вымыть, накормить и уложить спать. Убери руки.

Она всхлипнула и опустила руки по швам.

— Вот так, — сказал Хельмут.

Он солгал. Он имел определенные планы на эту ночь. Но того, чего опасалась несчастная русская, он делать не собирался.

Хельмут принялся мыть ее, зачерпывая ковшиком теплую воду из бака. Мочалка и мыло в вещах бывших хозяев избы тоже нашлись.

* * *

Когда Крюгер вернулся в общую комнату, Ленц, против его ожиданий, еще не спал. Рунолог сидел в кресле у стены, под какой-то безвкусной литографией, изображавшей букет в вазе. Бреннер устроил себе лежанку на одной из лавок и собирал ужин для подопытных девушек. Он раскладывал остатки капусты с мясом в две миски. Затем заботливо накрыл их двумя другими, чтобы не остыло. Хельмут с грохотом задвинул опустевший бак за печь.

— Возьми таз там, — сказал он Бреннеру. — Вылей.

Бреннер кивнул и направился за тазом в операционную. Хельмут поставил на поднос две миски и чашки с кофе. Пленных надо было покормить.

— Крюгер, извините меня, я сегодня погорячился, — сказал Ленц вдруг. — Нервничал перед опытом.

— Да ладно, забудьте, — не глядя на него, ответил Хельмут.

— Да, это была всего лишь небольшая разминка, потренировать руки, — продолжал Ленц. — Если же наш эксперимент — наш главный эксперимент, ради которого мы проделали весь этот долгий путь, пройдет успешно — а я в этом уверен — вашей лаборатории понадобятся не разовые консультации нашего отдела.

Хельмут отрезал два ломтя хлеба, положил их на поднос, добавил к ним пару ложек. Мимо прошел Дитер с тазом. Хельмут уже понял, о чем Ленц собирается поговорить с ним.

Он c холодным наслаждением предвкушал этот разговор с того самого момента, как Ленц произнес: «В одной камере с фюрером сидели, наверное…».

— Возникнет необходимость в собственном штатном специалисте, который будет разбираться в рунах и сможет составить для вас что-то вроде гальдраставов, но на новом уровне, торсионном, — продолжал Ленц. — И вам будет нужен хороший специалист.

Хельмут направился к небольшому шкафу, стоявшему у входа, достал оттуда гимнастерку и надел ее.

— Скорее всего, да, — сказал он рассеянно, застегивая пуговицы. — Если опыт подтвердит предположения моего начальника, Маура, разработку проекта поручат нашей лаборатории. Соответственно будет перераспределено и финансирование. Исследование влияние рун на формирование торсионного поля, которое ведется при вашем отделе, скорее всего, свернут — зачем дублировать аналогичные проекты? Мы сможем выбирать лучших специалистов.

Хельмут знал, где у Дитера припрятаны остатки печенья. Он направился за ним — прошел в небольшой закуток за печкой, служивший кухней. Данный маневр позволил ему практически скрыться из поля зрения ученого. Но Ленц упрямо продолжал в его бритый затылок:

— Как вам известно — и сегодня вечером вы могли сами убедиться — в нашем отделе я являюсь лучшим специалистом в данной области. Самым квалифицированным.

Вернулся Дитер с пустым тазом. Оставив его у дверей, он проскользнул к своей лежанке, где и натянул одеяло по самый подбородок, словно стыдливая девица.

— Нет, Ленц, — со вздохом ответил Хельмут. — Ваши услуги будут нам не по карману даже с учетом дополнительного финансирования.

Он положил початую пачку печенья на поднос, устроился на стуле и закурил.

Ленц не понял сначала, что именно Хельмут сказал ему.

— Но это же я создал панель управления, нашел правильное расположение рун, при котором они оказывают максимальную эффективность! — горячо воскликнул он.

Хельмут принялся задумчиво постукивать пальцами по подносу.

— Насколько я помню, на чертеже стояла подпись Вольфганга Краузе, вашего непосредственного руководителя. Или, — Хельмут усмехнулся. — Краузе начертил то, что подсказали ему вы?

Ленц среагировал быстро:

— Я не хотел говорить, — с показной стеснительностью произнес он. — Но вы сами знаете, это бывает — руководитель, не шибко компетентный, но имеющий энергию и нужные связи, присваивает наработки подчиненного, чтобы показать, что он и сам кое-что может…

«Вот так ты и Маура сольешь», мелькнуло у Хельмута. — «Черт, да он чуть не прослезился!»

Крюгер в упор посмотрел на Ленца. Он не испытывал к нему даже отвращения. Это был холодный интерес, как к некому диковинному виду многоножки или крысы с двумя хвостами.

«Крыса, да — вот что он такое», подумал Крюгер.

Ему вспомнился разговор с Бреннером в сенях. Крысы умеют не только защищаться, но и нападать. И прогрызать себе путь сквозь бетон. И горе тому, кто спутает их с человеком…

Сначала Хельмут планировал лишь немного поиграть с Ленцем, напомнить ему его место. Но в этот момент Хельмут Крюгер окончательно решил, что Рольф Ленц не будет работать в их лаборатории.

— Я верю вам, Рольф, — сказал он, стряхивая пепел в пустую жестянку на краю стола. — Я вот все приглядывался к вам, думал, не ошибся ли я? Но я оказался прав — вы гений. Гений в своей области.

Лесть подействовала. Ленц немедленно раздулся от гордости, словно жаба на болоте.

— О, благодарю вас, — произнес он. — Так я могу рассчитывать на…

— А гений не продается, — перебил его Хельмут. — Как я и сказал, нашей лаборатории придется обойтись моими познаниями. Более чем скромными. Кто-то получает знания в тишине университетских библиотек, как, например, вы. Фундаментально и основательно. Я изучал вопрос немного на лекциях в обществе Туле, но в основном на практике. Я участвовал в экспедиции профессора Вирта по скандинавским странам, был в Карелии вместе с фон Гренхагеном в тридцать седьмом году. Мне удалось побывать и в некоторых других интересных местах нашей планеты. И, конечно, мои познания, разрозненные и часто, возможно, ошибочные, — Крюгер заметил, что невольно копирует манеру Ленца говорить, что передразнивает ученого и звучит это издевательски; но Хельмута понесло, и он не хотел, да и не смог бы остановиться. — Не могут идти ни в какое сравнение с фундаментальным образованием, которое вы, герр Ленц, получили, — продолжал он. — Но что делать, такова жизнь.

Ошеломленный Ленц открыл рот и снова закрыл его, не в силах произнести ни звука.

— Я забыл, что вы кончали? Вроде бы вы аттестовались как учитель истории и немецкого языка, если мне не изменяет память? — добил его Хельмут. — Извините, мне нужно идти.

Он взял поднос и направился к дверям той комнаты, где содержалась блондинка.

Ленц, наконец, его понял. Лицо ученого рунолога пошло бурыми пятнами. Он вскочил, и, как был, без шапки и даже не накинув пальто, выбежал в сени, громко хлопнув дверью.

— Ступеньки скользкие там, на крыльце, — подал голос со своего места Дитер Бреннер. — Можно упасть и разбить голову.

В некоторых делах он соображал очень быстро.

— Не надо, друг мой, — откликнулся Хельмут.

Бреннер недовольно засопел. Крюгер как был, с подносом, повернулся в его сторону и твердо повторил:

— Не надо. Если Ленц по каким-либо причинам не будет участвовать в эксперименте, не напишет свой отчет, отдел рунологии будет утверждать, что опыт был проведен некомпетентными людьми. Вроде меня. Они будут настаивать на повторной серии испытаний и всячески тянуть время. А Гиммлер может и охладеть к идее психофизического оружия, если мы не будем расторопны.

— Ладно, ладно, — крайне неохотно откликнулся Бреннер.

Блондинка осталась голой. Она сидела на краю кровати неподвижно, словно сломанная кукла. Она начала есть, только когда Крюгер ей приказал. Брюнетка, освобожденная от молоточка Тора, вела себя иначе. Сразу после извлечения молоточка Тора Хельмут вернул ей ее собственную одежду, которую безжалостно содрал перед вечерним выступлением. К его возвращению она успела полностью одеться. Во-вторых, она сидела на кровати, закутавшись в одеяло.

«Жар у нее, что ли», встревожился Хельмут. — «Только присоединившейся инфекции не хватало!».

Хельмут поставил на небольшой столик миску с едой и кружку с кофе.

— Тебе холодно? — спросил он.

Девушка отрицательно покачала головой. Он понял, в чем дело, и больше ничего говорить не стал.

Вернувшись в комнату, он обнаружил, что Дитер постелил ему на диване. Ленц, судя по негромкому, но отчетливому посапыванию, доносившемуся с печки, вернулся в избу. На морозе люди быстро становятся рассудительными. Кто-то из них прикрутил фитиль у лампы, и комната таяла в полумраке.

Хельмут открыл свой походный рюкзак и принялся рыться в нем.

«Где же она…", думал он.

Плеть завалилась на самое дно. Увидев ее, Дитер негромко засмеялся:

— А ты не меняешься, да? «Когда идешь к женщинам, захвати с собой плеть»?

— А как же, — ответил Хельмут.

И тут до него дошло.

— Ты и Ницше прочитал? — с интересом и почти восхищением глядя на товарища, спросил он.

— Да, — скромно кивнул Дитер.

Хельмут только покачал головой.

Поигрывая плеткой, направился к двери в комнату брюнетки.

8 декабря 1941 г, д. Подмышье, 00:04

Девушка расправилась с ужином и как раз допивала кофе, когда Хельмут вернулся.

Он положил плеть поперек стола.

Девушка подавилась кофе и закашлялась. Хельмут дружески похлопал ее по спине. Девушка отдышалась и застыла, словно во лбу ее по-прежнему находился крошечный приемник торсионного поля, а Ленц нажал свою любимую руну на «аккордеоне».

— Допивай, — сказал Хельмут. — Я не тороплюсь.

Девушка в упор посмотрела на него. Хельмут с удовлетворением и радостью отметил проблески разума в ее глазах.

— Я потом допью, — сделав ударение на слове «потом», тихо сказала она и отодвинула чашку.

Хельмут чуть наклонил голову, чтобы скрыть улыбку.

Он был рад, что не ошибся в ней, и что молот Тора, долбивший ее мозг последние часов шесть, не раздробил ее личность на бессмысленные осколки.

Танкисты раздобыли девушек там же, где и квашеную капусту. В подвале дома одной из разоренных деревень, что попались им по пути.

Когда Хельмут, Отто Штольц и Карл, водитель командирского танка, спускались в клеть, эта девушка выскочила им навстречу. В руках у нее был топор. Штольц выхватил пистолет и наверняка пристрелил бы ее, если бы не Хельмут. Он бросился вперед, ловко пригнулся, проскользнул под рукой и выбил топор. Топор просвистел перед носом у Карла и со звоном вонзился в бревно фундамента. Он еще тихо дрожал, когда Хельмут прижал яростно брыкающуюся девушку к стене. Он закрыл ее собой и закричал:

— Не стрелять! Она нужна мне для опытов! Веревка есть?

Веревка нашлась у Карла. Отчаяние придало девушке сил. Она продолжала бешено сопротивляться. Им удалось справиться с ней только втроем. Блондинку они нашли в клети по тихому, обреченному подвыванию.

Когда они выбирались из подвала с добычей, Штольц сказал Крюгеру, нервно посмеиваясь:

— Я чуть не застрелил вас, герр оберштурмфюрер.

Как бы он объяснил в штабе гибель руководителя экспедиции, которой ему было предписано оказывать всяческое содействие?

— У вас отменная реакция, Отто, — ответил Хельмут. — Я в вас ни секунды не сомневался.

А теперь Хельмут с наслаждением наблюдал за чистой, беспримесной ненавистью, что плескалась в глазах девушки под тонкой корочкой выдержки.

«Болота», подумал Хельмут. — «Ее глаза — как здешние болота. Смертоносная трясина подо льдом, который кажется толстым…».

— Ты ненавидишь меня? — спросил Хельмут.

Глаза ее вспыхнули на мгновенье. Так вспыхивает судорога молнии в просвете туч — и снова исчезает в их влажном брюхе.

— Я знаю, что ненавидишь, — продолжал Хельмут. — Я и такие, как я, убили многих твоих друзей. Наверное, даже родных. Я сжег твою деревню. Я загнал тебе в череп эту штуку, — он разжал ладонь, где предусмотрительно припрятал металлического орла.

Он чуть качнул рукой, чтобы отблески керосиновой лампы заиграли на хирургической стали.

— И тебе пришлось танцевать перед нами… пропустить через себя кучу этих грязных свиней…

Он пытливо посмотрел на нее. Правая щека девушки дергалась, и она невольно попыталась прикрыть ее рукой.

«Ярость или расстройство лицевого нерва после эксперимента?», подумал Хельмут.

Он убрал приемник обратно в карман.

— Накажи меня.

Он кивнул на плеть на столе и понял, что сумел ее удивить. На лице девушки быстро, как тени в волшебном фонаре, отразились ярость, надежда, и отвращение. У нее даже щеки порозовели.

«Нет, с нервами все в порядке», обрадованно подумал Хельмут.

— Ну, я прошу тебя, — сказал он мягко. — Окажи мне услугу. Тебе и самой этого очень хочется.

Девушка нервно облизнулась. Хельмут наблюдал за ней не шевелясь, боясь глубоко вздохнуть.

— В чем подвох? — спросила она хрипло.

— Я парень без подвохов, — твердо сказал Хельмут. — Если ты выполнишь мою просьбу, утром я отпущу тебя.

В глазах девушки промелькнуло невыразимое презрение.

— Слово офицера, — сказал Хельмут.

Она протянула руку и взялась за гладкую ручку плети.

Хельмут улыбнулся и встал, расстегивая гимнастерку. Девушка смотрела, как он раздевается. Ему было не стыдно раздеться перед женщиной. Хельмут был крепким, пропорционально сложенным мужчиной. Но сейчас это не имело не значения, и он знал об этом. Пожалуй, для девушки было бы лучше, если бы он был рыхлым, сальным, волосатым как обезьяна.

Но он был таким, каким был — крупным мужчиной атлетического телосложения. Движения его были неторопливыми и четкими.

Но она помнила, каким стремительным и гибким он может быть. Должна была помнить. Хельмут крепко приложил ее затылком о бревна, когда прыгнул на нее в подвале дома, да и запястье наверняка еще побаливало — Хельмут сильно ударил ее по руке, выбивая топор.

Хельмут положил гимнастерку на стол, аккуратно свернув ее. Подошел к кровати, стоявшей у стены. Это была хорошая, надежная кровать со спинками из металлических прутьев. Хельмут надеялся, что они достаточно прочны и надежно укреплены. Во время последнего опыта Ленц задал девушкам незатейливую программу действий, которые не предусматривали, однако, использование кровати. В жертву науке принесли стол. Хельмуту пришлось вымыть его перед тем, как накрывать на нем ужин.

Хельмут повернулся к ней спиной. Девушка коротко, резко выдохнула — увидела на спине Хельмута старые рубцы. Хельмут опустился на колени, взялся руками за прутья.

— Когда я махну рукой, — он сделал выразительный жест. — Ты остановишься.

Он прижался лбом к прутьям.

— Давай, — сказал он. — Действуй.

Повторять не потребовалось.

Она испытывала неподдельную ярость. Она слишком торопилась. Она хотела причинить ему как можно больше боли, всю и сразу. Конечно, сравнивать ее с умелицей из борделя, который Хельмут регулярно посещал, было нельзя. Но все равно это было хорошо. Это было очень хорошо. Девушка постепенно приноровилась, вошла в ритм.

— Да. Да! — простонал Хельмут. — Еще, еще… О, да… да…

Он почувствовал, что теряет себя, соскальзывает в темную бездну. Слишком быстро. Что ж, у него давно не было женщины. С тех пор, как Институт физики сознания перевели из Берлина в старинный замок в самой глуши, у Хельмута никак не получалось вырваться в столицу, чтобы посетить свою старую знакомую.

Да и девушка все-таки торопилась.

Он расслабленно помахал рукой. Девушка, как выяснилось, внимательно наблюдала за ним. Она тут же остановилась. Хельмут согнулся в последней судороге, разжал обе руки и свалился на пол, свернувшись в позе эмбриона. Он не знал, сколько времени он провел, скрючившись на давно не крашенных досках. Он услышал, как одна из досок скрипнула под ногой. Девушка подходила к нему. Затем он ощутил чувствительный толчок под ребра — она пихнула его рукояткой плети.

Хельмут открыл глаза. Сначала он увидел на полу рядом с собой сброшенные, собравшиеся гармошкой теплые колготки и поверх них — белые хлопковые трусы. Он медленно перевел взгляд на девушку. Она молча указала рукоятью плети на кровать.

— Даже так, — пробормотал Хельмут себе под нос по-немецки.