Бесплатный фрагмент - Сквер Три Гвоздики

— Какая же тут удобная лавочка, — думал Иван Федорович, — вот так и просидел бы тут всю оставшуюся жизнь. Да, хотя, сколько её там уж осталось? Кроха. — Он втянул прохладный воздух и ему полегчало. Этот сквер «Три гвоздики», что на улице Карпинского, всегда действовал на него успокаивающе. Именно тут он повстречал свою единственную любовь — Веру Дмитриевну, Верочку. Здесь же и сделал ей предложение, чтобы потом прожить в счастливом браке короткие восемнадцать лет. А потом её не стало, и он по ночам бегал в этот сквер, выл от горя, расчесывал до крови глаза, пытался утопить свое несчастье в слезах. Но не получалось, ни одной слезы так и не смог из себя выдавить, все давился горем, комом поперек вставшее в глотке. Такую ношу ни с кем не разделить, ни кому не нужны его проблемы и переживания. А так хотелось простого сочувствия. Принятия, сострадания, простого разговора по душам. Вспомнить её с кем то, выпить, слезу пустить, а вдруг получилось бы. Может и не так душило бы, не так наваливалось на грудь горечь утраты. Но не было такого человека на свете и не могло быть. У них с Верой детей не получилось заиметь, а они никого так и не смогли пустить в свой райский уголок, наслаждались им вдвоем.

— Эх. — Как то мечтательно и печально получилось у него выдохнуть. Он осмотрелся и еще раз удивился красоте сквера. Осенью он особенно был красив: расчесанные газоны, подстриженные кусты, пушистые, словно охваченные пожаром, деревья. И воздух, который, как казалось, можно черпать ложкой. — Жалко, что Вера всего этого не видит. — Иван Федорович, было, вновь задумался, но тут его отвлекло какое-то движение, он посмотрел в том направлении и был удивлен: четверо крепких мужчин, одетых достаточно аккуратно, что бы филонить грузчиками, тащили, на вид довольно тяжелую тумбу. Иван Федорович присмотрелся внимательнее и понял, что это трибуна, причем настоящего, еще советского качества, из лакированного дерева. Мужчины, пыхтя и отдуваясь, пронесли трибуну к центру сквера и с облегчение установили на заранее подготовленный постамент, ранее не замеченный Иваном Федоровичем. Следом за этими четырьмя, вышли еще четверо. Эти несли акустические колонки, достаточно большие и еще какое-то оборудование, видимо для проведения собрания. — Возможно, будет встреча с депутатом.- Для себя решил он. Последними в сквере появилась группа, человек из двенадцати.

Среди них, Иван Федорович заметил людей одетых в официальные костюмы, чинно несшие кожаные портфели и черные зонты. Другие были одеты менее официально, но от этого совсем не дешевле, что выдавало в этой процессии официальный настрой, и он уже было решил, что догадка про встречу с депутатом верна, как тут заметил в центре группы старика с седыми волосами и седой же бородой. Одет старик был более чем скромно, он даже сказал бы в лохмотья и общим видом напоминал скорее бомжа, нежели был достоин своего окружения. Но вот в чем странность, судя по почтительному отношению к нему группы «деловых костюмов», именно этот старик был центральной фигурой предстоящего мероприятия.

— Вот это уже интересно. — Подумал Иван Федорович, и тут на него напал такой приступ кашля, что он сразу забыл обо всем: о странной процессии, о трибуне, о предстоящем собрании и старике. Его скрутило и сжало, выдавило воздух и вытянуло жилы, а потом резко отпустило, оставляя в голове пустоту и страх. Страх смерти.

Иван Федорович знал, что скоро умрет. Вернее совсем недавно узнал, от лечащего врача, Олега Николаевича. Знал не только потому, что ему об этом сказал врач «со стажем» — «общее состояние больного резко ухудшилось, а операция не принесет целебного эффекта», но и еще и по своему общему самочувствию, которое, за последнее время, резко ухудшилось.

А, впрочем, на что можно рассчитывать в его семьдесят семь лет, сорока годами стажа на вредном производстве и раком легких последней стадии. Плохо только, что ни останется после него памяти — не было у Ивана Федоровича ни детей, ни внуков. Жена, милая Верочка, умерла, оставив его одного, мучатся в вечности.

Даже близкие друзья уже все ушли: кто по болезни, кто по старости и немощности, а кто и просто так — растворился во времени.

Время безжалостно и оно всегда получает то, что должно получить. Ни отсрочки тебе, ни поблажек. Ни с кем не договорится, не решить вопрос «по знакомству».

— А может и не стоит ничего решать? — Задал он себе вопрос. Иван Федорович зябко укутался в легкий, непромокаемый плащ, вытряхнул из мятой дешевой пачки сигарету в ладонь и прикурил, с наслаждением зажмурился. И тут же его снова скрутил резкий, по-собачьи лающий кашель.

Приступ случился особенно сильный: он буквально не давал Ивану Федоровичу не вздохнуть и не выдохнуть, тянул жилы из рук, проламывал грудь изнутри, выцарапывал мозг. И когда почти кончился кислород, а перед глазами запрыгали «кровавый зайцы» — огненный шар, который все это время жег его возле сердца, поднялся по горлу вверх, в рот, а потом и вовсе вырвался наружу кровавым сгустком. И тут ему стало легче, слезы увлажнили высохшие глаза, а в голове, словно сквозь тучи, проглянуло теплое солнце надежды.

Он посмотрел вглубь сквера, туда, где видел странную группу, но её больше не было. Вместо людей в костюмах, появились невесть откуда взявшиеся старики: скрюченные бабки с клюшками, старики с копнами седых волос, старые инвалиды в креслах — каталках. И все эти старики заполнили собой пространство сквера, ходили без цели, сталкивались, шаркали старой, пронафталиненной обовью, выдыхали в воздух яд разложения. Он не мог, не хотел больше тут находится, но и сил еще не было подняться — приступ его доконал.

— Почему так рано? Почему я? — На трясущихся, непослушных ногах он еще раз попытался встать с лавочки, но снова гравитация оказалась сильнее него. — Боже, как же хочется жить! — Ивану Федоровичу стало страшно. Настолько страшно, что он подумал, что этот страх может его убить.