Бесплатный фрагмент - Сколько человеку денег надо

ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА

Во множестве художественных книг рассказывается о том, как тратятся, делятся, отнимаются и воруются деньги. А о том, как они зарабатываются, откуда берутся, как правило, либо вообще не говорится, либо упоминается вскользь в самых общих фразах. Книжный герой чаще всего или богат изначально, или получает наследство, или, наконец, просто разом отхватывает куш.

Постепенное восхождение к материальной обеспеченности, по-видимому, полагается авторами делом скучным и недостойным описания. А, возможно, они просто не владеют вопросом в достаточной мере для детального проникновения в механику этого процесса.

Возможен ли бизнес без криминального уклона? Какими качествами нужно обладать, чтобы заработать деньги? Можно ли сделать это путем созидания, а не разрушения? Сколько человеку денег нужно? — именно таким вопросам посвящена данная книга. Это, конечно, не учебное пособие, но, прочтя ее, можно сделать весьма полезные для себя выводы.

Глава первая. ДОМ

Внизу, под пологом леса, ветра не было совсем, но тут, высоко в кронах корабельных сосен он гулял вовсю, с силой раскачивая красноватые ветви с тяжелыми бирюзовыми шапками хвои. И даже довольно громкий щелчок, раздавшийся на одной из верхних веток, полностью потонул в шуме ветра и поскрипывании стволов. Щелчок издала сосновая шишка, которая треснула и раскрылась, пригретая усердным весенним солнышком.

Из-под ее чешуйки выскользнуло крохотное зернышко с коричневатым крылышком и, вращаясь, полетело куда-то далеко вниз сквозь переплетение ветвей, в тихий сырой сумрак.

Зернышко упало на мягкое и влажное одеяло мха, укрывающее полуистлевший ствол сосны, которая когда-то рухнула тут, отжив свой долгий век. Лучшего субстрата для прорастания семени и придумать невозможно.

В сыром мху зернышко набухло, рыжеватая кожура его снизу лопнула, и показался светлый кончик тоненькой ниточки, которая, вытягиваясь, медленно, день за днем стала погружаться в трухлявую ткань мертвой сосны, упорно протискиваясь между корешками мха. Мох не важничал, расступался, как будто понимал, что спорить тут бесполезно, поскольку он имеет дело с будущим властелином леса — огромным хвойным деревом, хотя оно, по правде, пока что больше походило на крошечное жгутиковое существо с длинным белым хвостиком и рыжеватой головкой.

Но вот тоненький корешок нащупал в трухе то, что должен был найти в первую очередь — другую ниточку, еще более тонкую. Ниточка была живая, однако не принадлежала ни одному растению и ни одному животному. Она была частью организма, относящегося к третьему из царств, на которые ученые делят все живое на Земле. Большинство представителей этого царства обитают в толще мирового океана, хотя об этом мало кто знает. Именно эти существа когда-то в незапамятные времена были первыми, кто вышел из древнего моря на пустынный бесприютный берег, и проложили дорогу растениям и животным, обеспечив им условия, приемлемые для жизни на суше. И имя этим существам — грибы.

Вот и теперь две ниточки — растение и гриб — сплелись в дружеском объятии. Дружба продлится не одну сотню лет, до самой гибели огромной старой сосны, в которую превратится маленькое зернышко. К тому времени в ее мощных корнях, что расползутся, как щупальца гигантского спрута, на добрый десяток метров вокруг, вырастет крупная грибница, пронизывающая всю толщу почвы.

Хвойное дерево — это, по сути дела, не один организм, а симбиоз сразу двух: дерева и гриба. Весь отпущенный им век эти два существа проживают вместе. У ботаников есть специальное название для такой корневой системы, в которой живет гриб. Ее называют — микориза. По-гречески «μύκης» означает — гриб, а «ρίζα» — корень. Дословно получается — грибокорень.

Осенними днями после моросящих дождиков грибница будет рождать, выталкивая из земли, плоды. Их выпуклые шляпки сверху будут покрыты коричневатой, под цвет палой листвы, кожицей, а снизу подбиты желтой пористой губкой, которая у ботаников именуется: «гименофор». Поддерживать каждую шляпку будет ножка, тоже желтая, но с белым колечком, и даже неопытный грибник, едва взглянув, легко опознает в этом создании обыкновенного масленка. Вкусный и полезный гриб, он один из немногих, кто не имеет ложного ядовитого двойника.

Через некоторое время рыжее семя, которое, казалось, навсегда кануло в пушистый мох, вдруг снова высунулось из малахитово-зеленого ковра. Только теперь это было уже не плотное зернышко, а всего лишь его рыжая полупрозрачная оболочка. Она была надета наподобие шапочки на пучок зеленых ниточек, которые как раз и выталкивали ее наверх. Ниточки упруго выгибались, не желая быть стиснутыми в пучке, но шапочка держала их кончики вместе. Наконец, они ее сбросили и свободно раскрылись ершиком. Это были первые иголки будущей сосны.

Прошли годы. Все это время под влиянием гриба корни молодой сосенки видоизменялись, на них появились особые выросты для лучшего контакта с грибницей. Оплетая эти выросты, гриб тоже менял свою форму. Так в дружных семьях супруги подстраиваются друг под друга. В результате взаимного влияния, в том числе и химического, они становятся даже похожи внешне. Семья — это ведь тоже симбиоз двух совершенно разных существ — мужчины и женщины.

Наконец, собственные питающие корни сосны совсем отмерли, и все необходимые вещества из почвы она теперь получала только через нити грибницы, называемые гифами. Добытчик в семье остался один. В ответ деревце давало грибу сахар, рождающийся в согреваемой солнцем хвое и растворенный в смолистых соках. На сладкое все падки, даже грибы.

Однако солнца, а, значит, и сахара, было пока мало: материнское дерево сильно заслоняло свет. Поэтому молоденькая сосна росла с чахлой, реденькой хвоей, вытянутая, как мосластый и немного несуразный подросток. Она ждала своего часа, как наследники ждут смерти богатого родственника. И вот в один особенно ветреный день старое дерево рухнуло, открыв большой кусок чистого неба. Обласканная солнцем, молодая сосенка распушилась, и хвоя ее налилась темной, сочной зеленью.

Природа давным-давно поняла: как бы ни защищался организм от болезней и паразитов, рано или поздно они его все равно одолеют, и единственный способ сохранить жизнь вечно — это заблаговременно старить и убивать живые существа, заменяя их новыми, незараженными и неиспорченными.

К сорока годам сосна достигла высоты в двенадцать метров, имела ровный стройный ствол, красивую густую крону и была похожа на большой пушистый зонтик.

Тут-то однажды в октябре и раздались вблизи нее громкие голоса людей, пришедших с лопатами:

— Андрей Владимирович! А вот эта? Посмотрите, какая красавица!

— Ну, да. Согласен. Вот эта — другое дело. А подъехать-то вы сюда сможете?

— Не беспокойтесь, Андрей Владимирович! Это мы организуем. Надо — просеку прорубим. Ваше дело — одобрить.

— Ладно. Эту — одобряю. Пойдет.

Андрей подошел к сосне. Сначала он слегка похлопал ее по коре, глядя вверх, в высокую крону, а потом приобнял, словно девушку за талию, и улыбнувшись, тихо сказал:

— Ну что, поедешь ко мне жить?

И рассмеялся, оборачиваясь к своим спутникам:

— Приступайте, она согласна!

Мужики с лицами, красными от ветра и вчерашней пьянки, скинули в кучу фуфайки, оставшись в одних майках, обступили сосну и деловито осмотрели пространство вокруг ствола, сгребая лопатами с почвы сухой валежник. Бригадир, которого мужики уважительно звали Михалычем, обошел дерево, очерчивая лезвием лопаты круг диаметром метра два с половиной.

— Вот так будет достаточно, — сказал он с убежденностью специалиста, выполняющего знакомое дело.

Мельком взглянув на Андрея — не передумал ли? — Михалыч скомандовал бригаде:

— Начали!

Заточенные остро, как ножи, лопаты дружно вонзились в рыхлую лесную землю.

Скоро вокруг сосны появилась кольцевая траншея, которая постепенно углублялась. Люди, копая, шли друг за дружкой по кругу. Траншея была им сначала по колено, потом по пояс, а потом и по плечи. Сосна оказалась как бы на островке, окруженном рвом. Корни, выходящие из островка во все стороны, аккуратно обрубались, так, чтобы по возможности не тревожить и не осыпать ком.

— За комель — головой отвечаете! — строго прикрикнул на подопечных бригадир, опять мельком взглянув на заказчика.

— Не боись, Михалыч! — заверили те в ответ. — Понимаем же.

— Тут ведь, Владимирыч, главное — что? — пояснил бригадир, подойдя поближе к Андрею и продолжая ревностно наблюдать за процессом окапывания. — Комель! Не ударить, не рассыпать, не пересушить. А то же микориза порвется, пересохнет и воздухом обожжется. На базаре вон иногда продают хвойники с голыми корнями. На дурака рассчитывают. Они ж без микоризы — не жильцы!

Андрей еще раз посмотрел на пышную крону дерева, потом попрощался с бригадой и направился в сторону разбитой проселочной дороги к приткнутому у облетевших кустов серебристому автомобилю.

За полтора года до этого, возвращаясь домой из Задоно-Несветайска, он, ведя машину и не отрывая взгляда от трассы, сказал другу:

— Денис, я хочу простроить дом.

— О, точно, дружище! — отозвался тот. — Я как раз хотел тебе сказать: продается одна клевая квартира…

— Ты не понял. Мне не нужна квартира. Я хочу построить дом.

— А зачем строить? Сейчас вон целые поселки закладываются, с инфраструктурой: магазины, детские сады.

— Нет, Денис. Я буду строить.

— Реализуешь детские мечты? Помнишь, ты спорил, что к пятидесяти годам у нас будет по кирпичному дому, по пятьдесят тысяч на сберкнижке и по автомобилю «Жигули» седьмой модели?

— Помню, конечно, — улыбнулся Андрей. — Но разве я ошибся? По сути? Ведь не ошибся? Помнишь, я говорил: все дела начинаются с желаний? У нас с тобой ведь не было ничего, никаких предпосылок, никаких толкачей и тягачей наверх, только желание не остаться на дне жизни, так же? И мы его реализовали! Желание — самое важное! Пока оно есть, жизнь продолжается! А уходят желания — жить незачем! Почему нам так важны женщины и дети рядом? Потому что они умеют желать! Мужик зашел в магазин, купил, что надо, и вышел. А для женщин, и особенно детей, магазин — волшебная лавка чудес. Им там нужно решительно всё!

— Как там у Остера: «Если мама в магазине вам купила только мячик и не хочет остальное, все, что видит, покупать…»

— Да! Очень точно подмечено! Я за жизнь понял: только детские мечты — самые настоящие!

— Сберкасс давно нет, — продолжал Денис. — «Семерок» я тоже уже не вижу, погнили все. Так ты, дружище, решил: хотя бы дом, да?

— Дело не в этом. Я считаю, покупка участка и постройка дома — это, только не смейся, возможность преобразовать по своему разумению крохотный, но все-таки кусочек вселенной. Такой шанс дается не каждому. Но если Господь дал его, то не воспользоваться — грех. Мне кажется, Бог ждет от нас именно такого шага. Ты не думал об этом?

— Скажи честно: а ты реально веришь, что он есть?

— Бог? Денис, я понимаю, это звучит парадоксально, но для меня Бог — не вопрос веры.

— Тю! Как это?

— Ну, вот, если сам ты его не видел, то как ты можешь в него верить? С чужих слов? Кто-то сказал — и ты сразу поверил. Так? Или потребовал доказательств. И тебя убедили. И ты поверил. Да? А завтра тебя переубедят. И ты разуверишься. Почему бы и нет?

— Ну, подожди, Андрюха, а как же Библия, церковь…

— Нет. Бог — не сказка, в которую можно верить ребенком. И не обычай, который надо соблюдать. И не теорема, которую надо доказывать. Бога надо чувствовать. В себе. Ты должен сам достучаться до него в своей душе. Он откликнется, вот увидишь. И это очень важно. Потому что Бог — это смысл. Нет Бога — нет смысла.

— В чем?

— Ни в чем.

Денис задумался. Андрей мельком посмотрел на него, снова перевел взгляд на дорогу и сказал:

— И вот теперь вопрос. Если он есть, то мы ему — зачем? С какой целью он нас создал, для чего он всегда с нами?

— У тебя есть рабочая версия?

— Да. Я считаю: мы — инструмент преобразования мира в его руках.

— Зачем ему инструменты, дружище? Он и так все может. Сказал — и стало!

— Ты уверен? С чего? Мы не настолько хорошо его знаем, чтобы вот так что-либо утверждать. Мне кажется, считать Бога абсолютно всемогущим и не подчиняющимся никаким правилам — это какое-то наивное представление. Так маленькие дети видят своих родителей всесильными и не знающими барьеров. А как там у Него на самом деле — мы ж понятия не имеем!

— Кажется, Кант когда-то задался вопросом: может ли Бог создать что-то, куда он сам не будет иметь доступа?

— И что?

— Если сможет — получится, он не вездесущий. А если не сможет — значит, не всемогущий. Логика, дружище.

— Казуистика это, а не логика, — усмехнулся Андрей. — Мне когда-то в Варшаве поляки сказали одну их народную мудрость. Звучит она так: Бог есть везде, кроме чуланчика пана Ковальского. И, знаешь, почему?

— Почему?

— Потому что у пана Ковальского нет никакого чуланчика.

— Ну, ладно, тут можно долго философствовать, — Денис решил вернуться к теме дома. — А квартиру ты, значит, не считаешь шансом преобразовать кусочек вселенной?

— Нет. Как это объяснить? Вот, знаешь, космонавтам, чтобы облегчить перегрузки, делают специальные вкладыши в кресла, ложементы называются. Они индивидуальные, изготавливаются по форме тела каждого конкретного космонавта. Перед полетом даже есть специальная регламентная процедура — примерка ложементов. Проверяют — подходят ли они точно.

— Ну, и что?

— Я считаю, дом должен быть таким же ложементом. Обычно мы приспосабливаем, втискиваем нашу жизнь в жилища, которые придуманы не нами и не для нас. А должно быть наоборот! Надо строить дом вокруг своей жизни. Я уже встретился с парой-тройкой архитекторов и понял, что буду делать проект сам, без архитектора.

— Что ты такое говоришь, дружище? Как это без архитектора? А ты уверен, что правильно там все рассчитаешь? Дом твой не завалится?

— Нет, ну, возьму какого-нибудь, но не сразу, попозже, уже ближе к строительству. Пусть проверит, посчитает, огрехи поправит — я же все-таки не профессионал, могу и напортачить. Кстати, я готов отказаться от многих дизайнерских излишеств ради того, чтобы дом был прочным, долговечным и неприхотливым в обслуживании.

— Ты ж всегда был певцом красоты?

— Красота дома именно в этом: надежное основание, прочный каркас, качественная отмостка, проверенная облицовка и беспроблемная крыша. Мне не нужны красивости, которые будут подтекать, трескаться и осыпаться. Дом — он ведь настолько тяжелый, что почва для него — почти как жидкость: он в ней, считай, плавает, поэтому все углы должны быть уравновешены. У нас же в городе нет выхода горных пород, как в Задоно-Несветайске.

— Что? Вспомнил того речного архитектора?

— Да, — рассмеялся Андрей, — он мне тогда раз десять про это рассказывал.

И продолжил, уже серьезно:

— А у нас грунты просадочные.

— Это что значит?

— Это такие, что слабеют при увлажнении.

— Красиво звучит: «слабеют при увлажнении».

— Нет, правда: если просадочный грунт под фундаментом промокает, дом его из-под себя выдавливает, как пасту, проседает и трещит. Поэтому воду от дома нужно отводить всеми силами.

— А почему ты считаешь, что архитектор нужен только в конце?

— Нет, это было бы прекрасно — с самого начала работать с профессиональным и опытным архитектором, который тебя понимает. Конечно, он может предложить такое, что мне и в голову не придет, дать совет, натолкнуть на идею, уберечь от ошибки. Но вот я пробежался — не встретились мне такие! Наверное, через какое-то время они появятся, рынок-то растет, требует. Но пока — с нашей советской архитектурной школой — ни вменяемого зодчего, ни думающего ландшафтного дизайнера я не нашел. А те, что встретились… Как-то не вижу я у них осознанного и творческого подхода.

— И что в их мыслях тебе не нравится?

— Во-первых, пытаются приспособить что-то из предыдущих своих или типовых разработок. А мне не надо приспосабливать. Во-вторых, нужного опыта у них нет. Видно, что — и сами живут в квартирах, и домов нормальных еще не проектировали. Дом — это же совершенно другой мир. Это надо воспринимать на уровне чутья…

— Может, поменяемся?

— Да, наверное, давай.

Андрей остановил машину на обочине дороги, вышел, разминая затекшие плечи, а потом сел в авто с другой стороны. Денис сделал то же самое, и теперь он был за рулем.

— Подожди, Андрюха, а ты вот так четко прямо видишь, что тебе нужно?

— Пока не все. Знаешь, что мне сказал один неглупый человек? «Первый дом построй — и не вселяйся, сразу продай. Второй дом построй, вселяйся и живи в нем пять лет, а потом все равно продай. А в третьем доме — вот там можешь жить долго, потому что ты его построишь, уже кое-что понимая».

— Так ты сейчас хочешь построить и не вселяться?

— Нет, ты же помнишь, мы пацанами совсем были, когда мой отец построил новый дом. Ну, ты-то ладно, просто забегал ко мне, и нас еще гоняли со стройки, чтоб мы что-нибудь себе не повредили. А я же все прошел от начала и до конца и запомнил до мельчайших деталей. Как отец вечерами под лампой с абажуром чертил планировку, обсуждая ее с мамой, как из речного камня клали фундамент, как каменщики натягивали шнурку и пристукивали мастерками кирпичи стен, как на деревянные перегородки набивали дранку — помнишь, такую обрешетку из тонких длинных реек, под штукатурку. А потом еще крыша, а потом — летняя кухня с погребом, а потом — сад.

Сад — это неотъемлемая часть дома. Дом без сада — это опять-таки квартира. Летом ведь, вспомни, мы в дом почти не заходили. А тут показывает мне один архитектор какую-то из своих заготовок, я его спрашиваю: «Где у этого дома — юг?» А он: «Что значит — где юг? Как захотите, так и повернете». Я даже спорить не стал. А сам думаю: вот тебе и подход. Дом — это разве автомобиль, чтоб его вертеть можно было, как хочешь? Дом же не зря называется недвижимостью! Это часть ландшафта. Он даже не должен вписываться в ландшафт — это неправильная постановка вопроса! Дом должен вытекать, высчитываться из ландшафта.

— Как это — высчитываться?

— Ну, вот смотри. У нас — не тропики, где солнце ходит туда-сюда через зенит. У нас оно зимой почти на сорок семь угловых градусов ниже, чем летом. Это важнейший фактор, это больше половины прямого угла, то есть угла от горизонта до зенита!

Если ты посадишь густые хвойники по южной границе участка — то зимой они затенят его, и солнца в январе ты не увидишь. А летом, когда светило поднимется вверх и перевалит через их кроны, дом и двор останутся беззащитными, везде будет солнцепек, от которого ты побежишь прятаться под кондиционером! Поэтому с юга от дома лучше сажать листопадные деревья. Они — как естественные жалюзи: летом закрываются листвой, а на зиму открываются, пропуская свет.

Если поставишь дом на южной стороне участка, то сад окажется в тени от стен, и посадить там ты сможешь только какие-нибудь тенелюбивые тисы. Это будет не сад, а кладбище. Конечно, можно размахнуться на огромный участок, где дом вообще потеряется, но тогда там должны быть садовники, а я не хочу, чтобы растения знали чьи-то руки, кроме моих.

Я вообще не понимаю, как это люди сначала строят дом, а потом заказывают «дендроплан»! В моем представлении, выбрав участок, ты должен живо и максимально подробно представить: как ты будешь на нем жить. А отсюда родится и сад, и его крытая часть — дом.

Например, вот здесь ты собираешься ранней весной или поздней осенью выйти, подышать и погреться на солнышке. В кресле, с книжкой и пледом.

— Как-то ты, дружище, рассуждаешь — по-стариковски.

— Почему? Что плохого в чтении на свежем воздухе?

— Ну, ладно.

— Вот. И, значит, что? С юга тебе ничто не должно закрывать желанное ласковое солнышко, так ведь? А с боков плотные вечнозеленые кусты должны перекрыть холодный ветерок и дать хвойный аромат. И за спиной лучше иметь надежную и теплую стену дома. Вот уже, чувствуешь, как кусочек ландшафта вырисовывается?

Пошли дальше. Глянем теперь, а что с этим прекрасным местечком станет летом? А летом оно раскалится, как сковородка, и здесь невозможно будет находиться. Как этого избежать? А давай прямо возле твоего кресла посадим высокую сосну с голым стволом и раскидистой кроной. Зимой, когда солнце низенькое, эта сосна никакой тени не даст, все будет пронизано светом и согрето. А летом, когда солнышко пойдет вверх, в дело вступит раскидистая крона, и здесь будет тень.

Но сосна возле дома — это что значит? Значит, в нее не должно упираться окно, в которое ни черта не будет видно. Ей должно быть обеспечено место для развития кроны на годы вперед. Ты же не собираешься перестраивать дом каждые пару лет? Сосна будет сыпать хвоей, которая не должна забивать водосточные желоба. Видишь, сразу какие требования к архитектуре дома возникают?

Сосну в таком месте лучше сажать не маленькую, а уже взрослую. Это, конечно, сложнее и дороже. Но, во-первых, ты видишь готовое дерево. Формировать саженец — у тебя не то, что терпения — жизни может не хватить! Взрослое растение — другое дело. Его ты сразу впишешь, куда надо. И, во-вторых, бурно растущие корни молодой сосны могут взломать все вокруг! А зрелая гораздо спокойнее.

Летом — разве тебе не захочется поставить где-нибудь в тени качели, такие, знаешь, типа дивана, и подремать на них, покачиваясь. Ты думаешь, место для них найдется само собой? Нет, надо его сделать, чтоб потом не таскаться по двору с этими качелями, как с писаной торбой, не зная, куда их притулить.

Теперь, представь: к тебе пришли друзья. Не надо их летом тащить в дом, подышите воздухом. Ведь на воздухе и еда, и вино — совсем другие. Но нужна просторная тенистая площадка. То место, где мы поставили кресло для чтения, уже не подойдет. Значит, надо организовывать новую зону — с барбекю, с маленьким прудиком.

Прудик — необходим. Это притягательный центр сада, но он тоже требует, чтобы летом его спасали от перегрева раскидистые кроны, а то вода в нем зацветет. В пруду, кстати, должны быть рыбки. Большинство людей у нас считает, что, например, золотые рыбки — чисто аквариумные создания. А они отлично зимуют в пруду, если он достаточно глубокий. Зато как здорово, когда летним вечером крупная золотая рыбка подплывает к лампе подсветки, и весь пруд озаряется оранжевыми всполохами. Я видел у одного перца.

Опять же, приезд гостей. Сколько их? Где они оставят машины, каким путем пройдут, куда смогут сесть? А если пошел дождь? Ответы на эти вопросы сами собой организовывают пространство твоего участка. И лучше найти эти ответы сейчас, а не терзаться потом, недоумевая: как же я этого не предусмотрел?

— Знаешь, как говорят? Лучше думать и затем делать, что надумал, чем делать и затем думать, что наделал.

— Точно. И теперь, наконец — дом. Это завершающий аккорд ландшафта. Он должен стать надежным щитом от северо-восточных ветров, и под его защитой, у его южной стены, ты можешь создать зоны микроклимата, где посадишь теплолюбивые растения, которые не выживут в другом месте.

Самые ценные окна в доме — те, что на юг. Летом, когда жара, солнце в них почти не заглядывает: оно проходит полдень поверху, пропекая крышу. Ее, кстати, нужно качественно теплоизолировать. А вот зимой солнце идет низко, проникая сквозь южные окна в дом и пронизывая его весь! Давая свет и тепло, которых так не хватает в этот сезон. Западные окна — наоборот. Зимой солнце в них не заглядывает, оно закатывается за горизонт, не успевая дойти до запада, а вот летними вечерами жарит от души, и это бывает очень утомительно. Северная стена дома — самая утепленная, окна тут должны быть небольшими. Ты слушаешь, я тебе еще не надоел?

— Да, нет, ничего. Еще немного послушаю — может, тоже дом решу строить.

— Давай, вместе начнем.

— Нет, сначала посмотрю, что у тебя получится. Я же все равно вселиться не смогу — мой-то отец домов не строил, мы жили в том, который был.

В поисках участка прошел не один месяц. Лето кончилось, а Андрей все выезжал с надеждой по звонкам риэлторов и возвращался разочарованным: предлагаемые участки ему не нравились. Жена смотрела на него с тем сомнением, которое всегда охватывает женщин, если муж сильно увлечен чем-то не очень понятным.

— А какой ты хочешь? — спрашивала Варя. — Может, вместе надо смотреть?

— Варь, я, когда увижу что-то стоящее, мы обязательно поедем вместе.

— Все-таки, скажи: что ты ищешь?

— Ну, вот смотри, — Андрей расстелил на полу большую, специально купленную карту их города. — Участок должен быть не очень далеко от центра, но в зоне индивидуальной застройки, где нет высотных домов. Ты же не хочешь, чтобы тебе во двор бычки с балкона бросали, так же? Это раз. Таких районов в нашем городе есть несколько — слава Богу, не Москва, там бы пришлось за МКАДом искать.

Теперь посмотрим экологию. Вот, гляди, я раздобыл карту экологической обстановки. Видишь, вот эти районы не подходят, там господствующие ветра прямо от промзоны. Таким образом, область поиска сужается.

Кроме того, я не хочу строить дом в низине. У нас вечно по городу что-то течет, и все стекает в низины. Там же собирается загазованный воздух, оседают взвешенные в нем тяжелые металлы, канцерогенная пыль от покрышек.

— Каких покрышек?

— Автомобильных. Машины же по улицам ездят? Тормозят, истирают покрышки и тормозные колодки, образуется мелкая, очень вредная пыль. Ветром ее сносит в низины. И там же зимой застаивается холод, это нехорошо для растений. Так что лучше пригорок. Причем его южный склон. Он получает больше тепла и света. Саду будет здесь комфортнее. Я специально изучал этот вопрос: даже совсем небольшой уклон участка в ту или иную сторону дает очень большую разницу в микроклимате! Французы не зря уделяют особое внимание тому, на какой стороне холма расположен виноградник. На южных склонах кисти созревают раньше, разница до двух недель и больше. К тому же ягода получается более сахаристой, а грибками куст поражается гораздо реже.

Правда, на пригорке бывает ветрено, но это мы уже живыми изгородями защитимся. Зато воздух будет чаще обновляться.

Сторону улицы хотелось бы северную. Забор ведь придется делать глухим и высоким, у нас по-другому нельзя, опасно. И тень от него не должна ложиться на тротуар. А то, особенно по весне, когда тает снег, у нас вечно сырость и грязь вдоль заборов. На северной стороне улицы тротуар будет сушиться солнышком, греющим с юга.

Дом, чтобы он не затенял сад, мы расположим в глубине двора, и, входя в калитку, мы по пути к крыльцу будем проходить через весь сад, каждый раз любуясь им и вдыхая его аромат. Такое расположение опять-таки возможно только на северной стороне улицы. На южной — дом, наоборот, приходится ставить у проезжей части, иначе он затенит все посадки. Но тут и шума больше, и сад оказывается где-то за домом. А сад на заднем дворе — это уже почти как дача: туда вечно некогда заглянуть. Сад должен быть здесь, перед домом. Тогда он будет встречать и провожать тебя каждый день.

И это я тебе сказал только малую часть требований. Ведь есть еще вопросы коммуникаций, соседей, общего вида на окрестности и много чего еще! Центральная канализация в нашем городе далеко не везде! Теперь ты веришь, что подобрать участок не так просто? Тем более, их же не магазин. Это — случай, который надо подловить.

— Не переживайте, — успокаивала Андрея бойкая риэлторша. В ее взгляде ясно угадывался намек как минимум на флирт. — В наше время, людей, владеющих участками, гораздо больше, чем людей, имеющих толстую пачку долларов.

В сентябре подходящий участок, наконец, нашелся. Он был расположен в тихом тупике, и от ближайшей проезжей улицы его отделяло пять других домовладений. Андрей прочел, что каждый ряд домов, отделяющий от дороги, снижает ее вредное влияние в десять раз. Десять в пятой степени — сто тысяч раз!

Этот район, расположенный на невысоком, но протяженном холме, был когда-то дачным поселком. Растекающийся высотками город обошел его двумя потоками улиц и совсем поглотил, но, к счастью, не переварил. И, как узнал Андрей у главного архитектора района, никакого высотного строительства здесь не предполагалось.

На вечеринке, посвященной покупке участка, недостатка в советах и строительных идеях не было.

— А вот я прочла, что самые лучшие дома — деревянные, — сказала жена Дениса, демонстрируя знания, почерпнутые из любимых ею глянцевых журналов. — Они легкие, теплые, недорогие и быстро строятся. Например, немцы — очень практичные люди, и они уже сотни лет в таких живут.

— Мариночка, я не знаю, как там немцы, — ответил Андрей, — но, во-первых, у них нет таких контрастов погоды, как у нас, а, во-вторых, везде своя культура строительства. У нас очень хорошо умеют класть кирпич на кирпич. И я, Маринка, в свое время тоже прочел по этому поводу одну книжку, и там говорилось, что каменный дом все-таки лучше.

— Что за книжка?

— «Три поросенка».

В это время по телевизору, на который никто почти не обращал внимания, в анонсе новостей прозвучало:

— Сегодня бронетанковые подразделения российской армии со стороны Ставропольского края и Дагестана вошли на территорию Наурского и Шелковского районов Чечни.

Ребята замолчали и повернулись к экрану.

Там новый, назначенный в прошлом месяце председатель Правительства России Владимир Путин говорил, обращаясь к журналистам:

— Нужно набраться терпения и сделать эту работу — полностью очистить территорию от террористов. Если эту работу не сделать сегодня, они вернутся, и все понесенные жертвы будут напрасны.

— Недолго продержался Хасавюртовский мир, — произнес Андрей, глядя на экран.

— Да это было сразу видно, — согласился Денис.

— Сколько теперь все это продлится, — вздохнула Варя. — И чем еще закончится?

— А другого выхода нет, — Андрей обнял жену. — Дай Бог, только, чтобы хватило воли не остановиться опять на полдороги.

— Андрюха, а ты помнишь, с чего там все начиналось? — спросил Денис. — Я вот помню. С авизовок.

— Ты думаешь?

— Да точно!

— А что это такое — авизовки? — спросила Марина.

— Не знаю, застала ты или нет, — ответил ей Денис, — но в СССР люди могли посылать друг другу денежные переводы по телеграфу, слышала?

— Да, что-то слышала. Но сама не сталкивалась.

— Так вот, была такая система. Например, находимся мы в разных городах, и хочу я срочно послать тебе деньги, чтоб сегодня же получила. Прихожу на почту и даю их кассиру. Он кладет их себе в кассу, а тому почтовому отделению, где находишься ты, дает телеграмму. Обычную телеграмму с таким, примерно, содержанием: выдайте такой-то гражданке столько-то рублей. И кассир в твоем отделении на основании этой телеграммы выдает тебе деньги. Он верит, что мой кассир их от меня получил.

— Без всяких подписей-печатей?

— Ну, какие же печати по телеграфу?

— Так, понятно. Ну и что?

— А то, что отделения Госбанка СССР пересылали друг другу деньги точно такими же телеграммами. Только суммы были — миллионы рублей! Вот эти телеграммы и назывались «авизо».

— Да ты что? И никто никого не обманывал?

— А зачем?

— Что значит — зачем? Сегодня везде пытаются обмануть…

— Ты сегодняшний день с советскими временами не путай, — рассмеялся Денис. — Вот скажи, например: почему, когда грабят банк, надевают маску?

— Что за вопрос? Чтоб никто не узнал, конечно!

— Вот. А с авизовками остаться неузнанным невозможно. Там же твоя фамилия. Ну, получишь ты эти деньги. Раз в месяц проводилась сверка. Куда ты за месяц денешься и на что потратишь свои миллионы? Граница Родины была на замке, а за хищения в особо крупном размере расстреливали мигом!

— Ужас какой!

— Но это все, Маринка, работало, пока в стране был относительный порядок. И тут вдруг Чечня заявляет о суверенитете и не пускает к себе никаких контролеров. А Грозненское отделение Госбанка по-прежнему остается в системе! И рассылает авизо другим отделениям по всей территории страны. И следом едут те, кому якобы перечислены эти деньги. И возвращаются с полными мешками купюр!

— Это правда, — кивнул Андрей. — Я помню этих ребят из Чечни. Они и у нас зачем-то появлялись, что-то там перерегистрировали. Веселые такие, вежливые, шустрые.

— В итоге, девочки, были украдены четыре триллиона рублей! Прикинь — четыре миллиона миллионов! Кто украл? Для кого? Кем это было придумано? Никто так и не узнал. Как только органы занялись этими вопросами, тут же затеялась война. Она просто понадобилась, чтобы замести следы. Чеченские боевики и наши военные сыграли роль той троицы из «Операции «Ы», что грабила склад, с которого все давно украли.

— Денис, ты сильно упрощаешь картину, — не согласился Андрей. — Авантюра с авизовками — это был один из механизмов развала страны. Это же мы так считаем, что СССР распался на республики. А в мире видят по-другому. Там видят, что Россия просто распадается на части. И многие готовы поддерживать этот процесс дальше. Чем больше кусков отвалится — тем проще будет потом с ними разбираться. Кавказ — один из нервных узлов. Тут все интересы смешались. И Европы, которая хочет качать каспийскую нефть, и арабских шейхов, которым эта нефть на рынке на фиг не нужна, и исламистов, которые мечтают возродить халифат, да и у нас в верхах кукловодов хватает.

— Андрюха, я не спорю. Я именно и хотел сказать, что вот этот конфликт — он вроде бы на национальной почве, но на самом деле в его основе — экономический интерес. А национальные чувства используются, просто потому что это такое ранимое место, где человек особенно остро реагирует на несправедливость.

Андрей снова посмотрел на экран телевизора. Там танки и солдаты месили грязь.

Он повернулся к Денису:

— Надо бы туда муки послать — как думаешь? Только, чтобы тут, по тылам, не осела. Найти, где отправляют ребят, и прямо с ними. Тонны по две-три, но регулярно. Больше не надо, а то будет для кого-то соблазн. Ну, и вообще, хорошо бы узнать: чем еще можем помочь.

— Согласен. Хорошая идея, давай сделаем. Я все узнаю и дам распоряжение Ивану, чтоб занялись.

— Андрей, может, не будем ничего строить? — сказала Варя, когда гости ушли. — Посмотри, что делается — в Москве и Волгодонске взорвали дома, а теперь военные действия! Вдруг эта война разрастется так, что надо будет бежать?

— Варюха, дорогая, куда мы убежим? В мире нет и никогда не было абсолютно безопасных мест. Если война все-таки придет, я, конечно, возьму в руки оружие и буду защищать вас, мою семью, мой дом. Но, если мы сегодня начнем бояться, прятаться, сворачивать свою жизнь и укладывать ее в походную котомку, мы станем невольными помощниками тех, кто развязывает войны.

— Я боюсь.

— И я боюсь. Я прекрасно понимаю, что именно от моих решений зависит жизнь нашей семьи через пять, десять лет, будущее наших детей. Но я не хочу уезжать. Посмотри — многие даже из наших близких знакомых уехали. И что? Нашли они там счастье? Семьи распадаются одна за другой. Дети, ради которых они ехали, теперь стесняются родителей и не находят с ними общего языка — как в переносном смысле, так и в прямом.

— Я же не говорю — уезжать. Но развернуть сейчас строительство особняка — не будет ли это выглядеть пиром во время чумы?

— А, ты знаешь, я рассматриваю стройку не только как обеспечение комфортных условий нашей семье, но и как, может быть, даже свой социальный долг. Не смотри так. Да, это звучит высокопарно. Но я заработал деньги. Заработал их честно.

— Это ты так думаешь. А, вспомни, чему нас учили в школе. Капиталисты — а ты у нас капиталист, эксплуататор, это я по себе знаю — они же не зарабатывают. Они просто присваивают часть прибавочной стоимости, созданной рабочими.

— Все правильно. Но, знаешь, где у Маркса прокол? Он рассматривает установившийся процесс. Такое прямолинейное равномерно-поступательное движение: рабочие трудятся — капиталист присваивает. Но, скажи, если бы мы не купили этот ХП и не организовали отгрузку, много ли было бы там создано прибавочной стоимости? Не будь нас, работники ХП что — озолотились бы? И, если мы сейчас оттуда уйдем, много ли дней потребуется, чтобы все растащить и пропить?

— Но в итоге ты получил больше, чем любой из работников, так же?

— Если посчитать, сколько мы отдали на зарплату, на премии, на налоги, на услуги других компаний (а там тоже работники), на оборудование (которое тоже кто-то делал), то деньги, которые мы взяли себе — это крохи.

— Ну, прямо скажем, не крохи — все-таки дом собираешься строить немаленький.

— Вот именно. Я и хочу сказать: даже то, что я взял, я не собираюсь прятать под матрацем до последних своих дней. Как говорится — у гроба багажника нет!

— Фу, гадость какая!

— Я к тому, что я все равно все деньги раздам. Только не нищим в подземном переходе, а людям, которые трудятся. Часть я уже отдал тем, кто работал на ХП, а оставшуюся часть отдам тем, кто будет строить мой дом. Поэтому, готовься, на косметику будешь зарабатывать себе сама, а без побрякушек — обойдешься.

Их внимание снова привлек телевизор воплями и выстрелами. Начался очередной американский боевик.

— Каждый день одно и тоже, — вздохнула Варя, беря пульт, — каналов стало больше, а смотреть нечего — одни бандиты на экране. Неужели им там все равно, что показывать?

— Потому, Варенька, и показывают, что не все равно. Минута центрального канала стоит, как двухкомнатная квартира. Вряд ли эти деньги тратятся по попустительству. Там, где такие бабки — случайностям места нет. Причем, заметь, что в Америке по каналам широкого вещания это барахло не гонят. У меня знакомый недавно вернулся, говорит — как в Советском Союзе побывал. По телику все прилично, целомудренно — либо спорт, либо нецветные фильмы сороковых, где мужчины в плащах и шляпах, а женщины — с тонкими талиями в плиссированных юбочках до середины колена.

— Да у нас эти боевики тоже никто не смотрит. Все плюются. Не знаю, для кого их показывают.

— Это пока — плюются. Но дети уже привыкли, и взрослые тоже потихоньку втянутся. Вот посмотришь — лет через пять-десять все будут, как миленькие, смотреть фильмы сплошь про ментов и зеков. И дети сызмальства будут уверены, что унизить кого-то — это большая радость, что месть — это самое святое, что без пистолета — жизнь скучная, а без тюрьмы — опыта не наберешься. Ты посмотри — уже сейчас — где все самое интересное? За решеткой. Там у них и конкурсы красоты, и КВНы, и артисты приезжают лучшие из лучших. А то, что удобства и еда — не ахти, так у нас большинство живет в таком дерьме, что терять им абсолютно нечего.

И еще. У нас как-то старательно вкладывается в головы: бизнес может быть только криминальным. Но мы же знаем, что это не так. Мы с Денисом — разве одни такие, кто не хочет связываться с криминалом? Кто хочет создавать, а не отбирать? Нет. Таких много.

— Тогда почему в стране творится столько ужаса? У нас ведь сын! В каком мире он будет жить, среди кого? Не знаю — надо же, наверное, что-то делать?

— Что ты имеешь в виду? Идти на улицу с плакатом? Там таких, озлобленных и непримиримых, хватает и без меня. Нет, Варя. Я лучше буду строить, а не воевать. Понимаешь, все войны и большие преступления задумываются — очень богатыми людьми, а реализуются — очень бедными, теми, кому нечего терять. Я не хочу принадлежать ни к тем, ни к другим.

— Я не имела ввиду какие-то протесты. Наоборот, я считаю, нам надо как-то быть подальше, изолироваться, защититься от всего. Ты же все равно не сможешь ни на что повлиять!

— На богатых — нет. Они от меня далеко. А неимущий народ — он вот он, рядом. И, если мастер, отточив свое умение на моем доме и получив от меня деньги на жизнь, сделает ремонт в своей квартире — это будет здорово! Если кто-то, посадив у меня большое дерево и увидев, что это хорошо, посадит у себя маленькое — это и будет мой вклад в будущее! У людей должно быть, что терять, когда встанет выбор: идти строить или идти разрушать.

— На словах получается хорошо. А ты не боишься просто вызвать зависть и озлобление?

— А зависть, Варя, это внутреннее свойство каждого данного человека. Если она у него есть — то всегда найдется, чему завидовать, даже тому, что у соседа на один рваный башмак больше. Уж у меня вокруг поводов для зависти — море, только успевай давиться ненавистью да злопыхать. Но я однажды твердо для себя решил, что никогда не буду портить себе жизнь такими вещами. Ведь, завидуя, пакостишь прежде всего себе, так же? И я давлю этого червячка, как только вылезает.

— Так, значит, все-таки вылезает?

— Все пороки присутствуют у всех. Так же, как все яды в любой пище. Вопрос в концентрации. Ты, кстати, напомнила мне одну притчу. Явился Господь людям. И они бросились к нему с жалобами: «Посмотри, какой ужасный мир ты создал! Сколько вокруг творится зла, беззакония, несправедливости!» И Господь спросил: «А вам разве это все не нравится?» «Нет, конечно!» — возмущенно ответили люди. «Ну, так не делайте этого…» — кротко произнес Господь.

Сначала Андрей набросал общий план дома и сада. Перепад высот на склоне он использовал для того, чтобы разбить участок на несколько зон с плоским рельефом, но на разных уровнях — то есть сделал террасы. Так и уклон используется, и почву дожди смывать не будут, и полив организовать проще. Одну зону от другой будут отделять подпорные стенки из дикого камня.

Террасы будут уступами спускаться к югу. В этом случае у основания подпорных стен формируются зоны, особенно прогреваемые солнцем и защищенные от северных ветров. Своего рода маленькие «ривьеры». Почва тут меньше промерзает, и растениям уютнее.

«За наиболее красивыми камнями придется пару раз сгонять грузовик на Кавказ, — решил Андрей. — В наших краях „выходы горных пород“ какие-то уж очень невзрачные. Камни должны быть крупными и лежать на надежном основании, иначе они поползут после первого же дождя. Сад надо строить так же надежно, как и дом. А связываться террасы будут ступенями, к которым подойдут дорожки, мощенные разноцветной брусчаткой».

Из растений он первыми расставил на плане крупные деревья — костяк сада.

— Их не должно быть много, — объяснял он потом Варе. — Иначе вместо сада получится темный лес. Но без них сад лишится вертикального развития. Мощь ствола и ветвей создает ощущение стабильности и защищенности. И просто красиво, когда правильно обрезано. Обрезка вообще штука тонкая! Оставишь от ветки пенек — он высохнет, и в нем заведутся грибки и вредители. Срежешь заподлицо со стволом — образуется дупло, будет гнить.

— И как же надо резать?

— Смотри: у основания каждой ветки есть такой наплыв. Если спилить так, чтобы остался только этот наплыв, тогда кора быстро затянет срез. Можно еще сделать насечки вокруг спила, это дополнительно стимулирует рост коры. Такой прием называется «бороздование».

— Откуда ты все это знаешь?

— Нельзя браться за дело, не вникнув. Вот глянь на схему, я расставил главные деревья: тут и тут — сосна обыкновенная. Это та, что с красноватой корой, она прямо насыщается цветом, когда ее потрешь рукой в грубой перчатке. Вот здесь — голубая ель, там — бальзамическая пихта. А рядом с патио — сосна Банкса. Ее еще называют санаторной за то, что она выделяет на побегах и почках много пахучей смолы и ароматизирует воздух.

Аромат сада — вообще, особый вопрос! Во-первых, это здоровье. Растения ведь не могут убежать от инфекций и вредителей. Единственный способ защититься у них — химический. Вот они и приловчились за миллионы лет производить защитные вещества — фитонциды. Нам этой защитой тоже не грех воспользоваться. Поэтому нам и нравится их благоухание. Бывает, растение вроде и не пахнет, а, когда воздух вокруг него постоит неподвижно, такой тонкий аромат настаивается — никакой парфюмер не сотворит!

Под соснами давай посадим кусты можжевельника. Библейское растение, я его на иконах часто рисовал, хотя живьем тогда еще и не видел ни разу. Кстати, выделяет фитонцидов в четыре раза больше, чем сосна или ель, и в семь раз больше, чем лиственные растения. Можжевельники хорошо переносят обрезку, поэтому, когда они повзрослеют, из них можно будет формировать очень симпатичные кусты в японском стиле, с извитыми стволиками и шапками густой хвои.

На солнышке очень приятно пахнут западные туи. Лучше посадить карликовые сорта, они компактнее и гуще. Особенно эффектны те, что с золотистыми кончиками веточек.

— А цветы? — спросила Варя. — Они же тоже пахнут. Тебе какие нравятся?

— Основную ноту я бы все-таки оставил хвойную, — предложил Андрей. — И еще мне очень нравится аромат самшита, он особенно заметен на знойном солнышке и при стрижке кустов, обрати внимание. Но как дополнение прекрасно подойдут и цветущие кустарники, например, филадельфиумы, их еще называют садовыми жасминами, или чубушниками. Среди них есть чудесные сорта, источающие при цветении запах земляники и ананаса. Обязательно махровые. Обычные не пахнут. В сочетании с хвоей — духан обалденный!

— Что значит махровые?

— Махровые цветы — это цветы с увеличенным числом лепестков. Селекционеры специально такие выводят. Сравни чайную розу и дикий шиповник.

— За двором надо посадить белую акацию и липу. Первая будет зацветать в мае, а вторая в июне, и ароматный фон нам на два месяца обеспечен. Во дворе на прогреваемых местах у подпорных стенок — лаванду. Можно ту же розу. Сочетание ее аромата с лавандой считается классическим. Я, правда, читал, что аромат лаванды плохо влияет на развитие мальчиков.

— Мальчиков?

— Ну, да. Содержит какие-то вещества, тормозящие действие мужских гормонов. Не знаю, насколько можно этому верить.

— На всякий случай, лучше вам с Никитой держаться подальше.

— Хорошо. В глубине двора давай посадим кустовую и вьющуюся жимолость. Подберем сорта, которые цветут в разное время, с ранней весны до осени. Как она пахнет по вечерам — сказка! А есть еще и съедобные сорта.

— Еще я вот видела какие-то мелкие белые или сиреневатые цветочки. Они все лето цветут и такой медовый запах на солнышке источают!

— Это алиссумы. Однолетники, но сами засеваются на каждый следующий год. Давай, посадим вдоль дорожек. Они, правда, уже на второй год вытягиваются и становятся не такими красивыми. Но цветочные клумбы вообще лучше частично пересаживать каждый год. Потому что многолетники отцвели свой сезон — и все. До следующего года только листья. А однолетники радуют цветением до морозов!

— И мне еще нравятся весенние голубенькие цветочки с сильным ароматом, их бабушки продают, называют лавандой, но это не лаванда.

— Это флоксы, одна из разновидностей. По-моему, полное название: флокс растопыренный. Он многолетник, цветет в мае. Найдем, посадим.

Каких-то особенных экзотов Андрей решил не заводить, чтобы не мучить растения и не мучиться самому.

— Ну, и, конечно, небольшая грядочка зелени: укроп, петрушка, базилик, мята.

Андрей помнил, как одна подвыпившая базарная торговка зеленью, расхваливая свой товар, призналась ему по секрету:

— Ведь мы же всей семьей, все, что на двор ходим — в яму не выбрасываем, а забалтываем водичкой, и все на грядки! Вот он, укропчик-то, и бушует, видишь, какой красавец!

После этого они с Варей всегда особенно тщательно, по одной веточке, мыли базарную зелень, но мечтали о том, чтобы растить на грядке свою.

Теперь настала очередь дома.

Андрей старался обсудить с Варей каждый уголок проекта.

— Подключайся, — говорил он. — Одна голова хорошо, а две лучше. Дом должен быть продуман в ежедневных мелочах. Вот представь: ты пришла. Вошла в прихожую. Куда ты поставишь сумочку, зонтик, положишь перчатки, повесишь плащ? Все должно быть удобно и под рукой. И в то же время необязательно эти места выставлять на обозрение. Мы сделаем их внутри зеркальных шкафов-купе.

Теплый пол от самого порога, и наша обувь будет всегда сухой. Пол лучше гранитный, потому что мрамор царапается, а плитка, как правило, имеет швы, куда забивается грязь. Но гранит надо проверить на радиацию. Он может фонить. Я организую.

Идем дальше. Надо, чтобы из прихожей ты попадала сразу в самый центр дома. Отсюда до любого помещения — близко, и не понадобятся коридоры. Длинные коридоры выдают плохого архитектора. И лестница на второй этаж должна опять-таки приходить в его центр по той же причине.

А теперь приехал я. Оперся ладонью о стену, снимая обувь. Облицевать стену мрамором, чтоб не затиралась. Привез продукты. Мне их будет удобно вот таким путем пронести и сложить вот здесь. И рядом будет холодильник, поэтому теплый пол тут делать не надо. Идем дальше.

И так они шли вдвоем по воображаемому дому, из комнаты в комнату, переодеваясь, готовя еду, встречая гостей, отдыхая, танцуя, ложась спать и вставая, делая уборку, стирая, болея, забирая старых родителей и рожая новых детей. Их придуманные комнаты наполнились мебелью, обрели каждая свой стиль, свою цветовую гамму.

При этом Андрей старался убрать любые необоснованные площади. Когда конструктор указал на необходимость так называемой диафрагмы — стены, повышающей жесткость конструкции дома, Андрей, уловив и одобрив идею этой стены, ткнул пальцем в чертеж:

— Хорошо, но вот в этом месте ведь конструкция не пострадает, если мы сделаем в этой диафрагме нишу, уменьшив толщину с полутора до полкирпича?

— Не пострадает. Но какая разница? У вас ведь большой дом! Метр туда, метр сюда — никакой роли не играет. Что вы мелочитесь?

«Нет, — подумал Андрей, — я буду мелочиться, потому что ненавижу огромные расхлябанные дома, построенные с одной целью: удивить гостей. Я не хочу никого удивлять. Я хочу тут жить. Поэтому надо найти золотую середину. Дом нигде не должен быть тесным и убогим, но показная роскошь, непродуманные и неприкаянные пространства сделают его неуютным и неудобным».

— Никаких бильярдных, бань и, тем более, бассейна в доме делать не будем, — убеждал он Варю. — Мы — не спортсмены-бильярдисты и не банные фанаты. А обычные люди такими вещами раз-два попользуются, пока в новинку, и потом все это стоит, пылится и захламляется. Бассейн — сырость внутри дома. Это вечная борьба с плесенью, куча хлопот, а отдача сомнительная. К тому же плесень — канцероген. Вместо здоровья можно получить проблему.

— А камин? — спросила жена.

— Вот камин — другое дело, — поддержал муж. — Камин обязательно. Это и красота, и здоровье. Он утягивает и выжигает все вирусы и всех клещей, живущих на домашних пылинках. Каталитический воздухоочиститель, конечно, нужен все равно. Но, например, если ты простыла — сунь нос прямо к камину, прогрейся сухим теплом его излучения — и будешь здорова!

От кухни сами собой отпочковались и небольшая веранда, и продуктовая кладовая, и столовая.

— Кухонная зона — это очаг, центр сбора семьи. Каким бы большим ни был дом, а все равно все будем толочься здесь, — убежденно аргументировала Варя. — Тут не должно быть тесноты и скученности. Порой видишь: дом — огромный, а кухонька маленькая и вся завалена утварью, подсобных помещений рядышком нет. И столовой нет, и гостям приходится тесниться возле плиты и мойки. Нехорошо же, правда? Или, наоборот, пустая и неуютная кухня говорит о том, что хозяйка — не хозяйка. У меня Марина спрашивает: «Откуда ты знаешь, какие ящики на кухне нужны и как их надо расположить? Где ты это прочитала?» А я говорю: «Мне не надо читать. Я же готовлю, и сама знаю, как удобнее!»

— Умница! — похвалил ее Андрей. — Ты не просто готовишь, а лучше всех! Я считаю: питаться надо дома, за семейным столом. Когда муж и жена едят разную пищу, это разделяет их химически.

Он обнял Варю и продолжил:

— А когда читают разные книги — то духовно.

— И обеспечь мне тут какую-нибудь кушетку или козетку, чтобы я могла прилечь, пока готовится еда, — добавила Варя.

— Сделаем! — заверил муж.

— Никогда не думала, что для того, чтобы построить дом, нужно привлекать столько разных специалистов. Я как-то думала, что дом просто строит одна бригада, которая знает, как это делается, — сказала ка-то Варя, когда Андрей просматривал проект каких-то коммуникаций, представленный очередной фирмой.

— Нет, Варя, — ответил Андрей. — Люди вообще, когда думают о доме, больше размышляют о внешней стороне этого дела: чем облицевать снаружи, чтоб было красиво, какую плитку и какие обои подобрать внутри. Это, конечно, тоже важно. Но суть жилища — в другом.

Важно, чтобы дом имел прочный каркас, стоял и служил долго, не создавая проблем. А то, когда — то там тресь, то тут тресь, из такого жилья бежать хочется. И правильно: жить в таком доме опасно. И даже если он устоит, бесконечные ремонты замордуют.

Коммуникации обязаны быть долговечны, собраны отдельные шкафы, где они доступны для осмотра и ревизии. Если устареют — нужно, чтобы они не были вмурованы, чтобы их не пришлось выдалбливать из бетона, а можно было просто заменять по мере необходимости. Провода в стенах должны быть проложены не по диагонали, как я уже не раз видел, а спускаться вертикально и не по фантазии электрика, а в строгом соответствии с продуманным профессиональным проектом.

Материалы в отделке должны быть такими, которые не выделяют вредных веществ. Мы даже не отдаем себе отчет, сколько того, что предлагается на нашем рынке — смертельно опасно. Причем убивает медленно и незаметно, день за днем.

Здесь также важен вопрос вентиляции, хорошего воздухообмена. Сейчас в моду вошли разветвленные системы кондиционирования, а в них, особенно если в доме есть бассейн, заводятся легионеллы.

— Я что-то читала. Это микробы такие?

— Да. В природе они живут в почве и водоемах и здоровью не вредят. А вот если легионелла появляется в искусственных водных и вентиляционных системах, она может вызвать тяжелую форму пневмонии. Называется болезни легионеров.

— Да-да-да. Я читала, там какие-то ветераны заболели.

— Точно. В США есть такая организация, Американский легион, куда входят участники всех войн. И вот они собрались на свой съезд в одном отеле. А там в вентиляционной системе расплодились эти микробы. Их потом в честь легионеров и назвали. А те массово заразились и многие умерли в течение буквально нескольких дней.

— Ужас.

— Та же пожарная сигнализация — она ведь нужна не для того, чтобы успеть добро спасти. Прежде всего — для того, чтобы проснуться в опасный момент. Жизнь себе сохранить, деток вынести. Остальное — дело наживное.

— Слушай, ну ты так рассказываешь. Дом, получается, опасная штука!

— Неразумно построенный — да! Поэтому я и зову столько разных спецов, общаюсь с ними.

— Это же все, наверное, дорого…

— Да, но оно того стоит.

Сосны, которые Андрей выбрал в лесу, приехали поздним вечером на военных тягачах. Посадку отложили на утро, все устали. «Сажальцы» разъехались по домам, а Андрей, накинув на плечи домашнюю куртку, вышел в сырую ночь.

Несколько дней назад он перевез семью в новый дом, возведенный ударными темпами, но сад пока напоминал изрытое взрывами минное поле. Пройдя по дорожке до калитки, Андрей вышел на улицу. Ее было не узнать.

Сгустился туман. На проезжей части, наполовину загородив ее, теснилась армейская техника устрашающего вида. Только вместо смертоносных ракет или пушек в этот раз тягачи привезли самый мирный груз — живые деревья. Даже в лежачем положении и со связанными ветвями сосны темными махинами высоко громоздились над кабинами мощных машин. Корневые системы были надежно упакованы в специальные металлические контейнеры, чтобы не растряслись по пути. Андрей прошелся вдоль колонны замерших монстров. Стальные бока тягачей покрылись росой и тускло отсвечивали в желтом сиянии уличных фонарей. На стволах деревьев, в местах обрезки сучьев выступили посверкивающие россыпи капелек смолы. Сильно пахло хвоей, как на елочном базаре.

Андрей ощутил волнение. Завтра эти сосны вознесут свои бирюзовые кроны на новом месте, рядом с его домом. Пройдет немного времени, и их подножья украсят крупные валуны, перемежаясь с пушистыми кустами можжевельника, а красноватые стволы сосен отразятся в небольшом прудике. И только веревочные растяжки будут еще год напоминать, что эти сосны — путешественницы. Приехавшие в город провинциалки.

Но сегодня они между двумя мирами. Лежат, оглушенные, оторванные от родного уюта и покоя и не знающие пока своей судьбы.

На новоселье к другу Денис приехал с женой и дочерью.

— Ого, ну ты тут размахнулся! — сказал он, окидывая взглядом новый сад.

И, обратившись к дамам, добавил:

— Девушки будьте осторожны! Помните: чем дальше в лес, тем меньше вероятность, что на шашлыки.

Ужин удался на славу. На новой, оборудованной по высшему классу кухне Варя продемонстрировала чудеса кулинарии. Блюда были одно вкуснее другого.

— Да, — сказал Денис, откидываясь на спинку стула и оглядывая новую красивую столовую, — много есть вредно, а мало — скучно! Спасибо, Варенька, уважила.

И, посмотрев в сторону жены, добавил:

— Учись, Маринка!

— У меня руки под другое заточены, — отмахнулась та.

— Это, интересно, под что же они у тебя заточены? — с деланным изумлением спросил Денис.

— Ага-ага! В этом месте поподробнее, пожалуйста, — поддакнул Андрей.

— Да, ну вас! — на всякий случай смутилась Марина и стала нарочито активно помогать Варе убирать со стола.

— Ладно, пошли, по саду прогуляемся, — предложил другу хозяин домовладения. — Покажу тебе подсветку в пруду, пока женщины к чаю накроют.

Одевшись, они вышли в прохладу тихого вечера. Поздняя осень выдалась теплее обычного, но пар изо рта уже был различим.

— Что-то я сегодня переусердствовал с едой, — пожаловался Андрей. — Надо сдерживаться. Живот стал расти. Придется на спорт подналечь!

— Да брось ты, Андрюха! Что ты себя терзаешь? И то тебе не так, и это! Расслабься! Растет пузо — и хрен с ним!

— В том-то и дело, что хрен вместе с ним, Денис, как правило, не растет. Наоборот. Жир — он ведь обладает свойством мужские гормоны перерабатывать в женские. Справный петух жирным не бывает!

— И ладно. Вот глянь на меня. Как сказал один комсомольский поэт, «большой живот и малый фаллос — вот все, что от меня осталось!» И я по этому поводу не парюсь! Жене нравлюсь — и достаточно. Так что плюнь на все, сойди беговой дорожки, поживи для себя!

— Я для себя не умею.

Они подошли к пруду, в котором, подсвеченные подводными светильниками, плавали белые с ярко-красными пятнами японские карпы «кои».

— Вчера вдруг, знаешь, о чем подумал? — Андрей повернул лицо к другу. В глазах играли отблески света из пруда.

— О чем?

— Многому по жизни мы с тобой научились. Освоили то, другое… А самое главное — умение быть счастливыми — вроде как упустили. В этом мы не только не поднаторели, но и, напротив, по-моему, растеряли то, что умели… И деньги, которые мы научились делать — они как будто уводят нас все дальше от простой и счастливой жизни. Вот, знаешь, мы жили в деревне, в маленьких домиках, и там я чаще слышал, как поют и смеются соседи, чем здесь, в дорогом престижном районе.

— Может, здесь просто расстояния больше?

— Нет, не в этом дело. Как ругаются — хорошо слышно.

— А ты соскучился по звонкому смеху Вовки Сапрыкина, да? Андрюха, брось маяться ерундой. У нас все хорошо…

— Вспомни, о чем мы говорили в общаге. О загадках мира, в котором живем, о галактиках, о кварках, о гравитации… А теперь? В основном о деньгах. Понятно, что без них — никуда. Но иногда смотришь — люди гораздо беднее нас умеют как-то организовать и досуг, и веселье, а мы пашем-пашем… И все, вроде, есть, а счастье….

— Мужчины! К столу! Чай наливаем! — донеслось со стороны дома.

— Ладно, пошли, — Андрей положил руку другу на плечо, и они неторопливо побрели к крыльцу по извилистой каменистой дорожке, подсвеченной низенькими цветными фонариками.

— О-паньки! Красота! — восхитился Денис, увидев домашний пирог. — Я сегодня точно лопну!

— Удержись! — предложила Марина.

— Да, конечно! Варенька, я, знаешь, как про себя говорю? Сколько волка ни корми, а он все жрет и жрет!

— И о чем же вы там так мило беседовали? — спросила Марина, когда мужчины садились за стол.

— О счастье, — ответил Денис.

— Ух, ты! — усмехнулась Марина. — Все, Варя, сегодня им больше ни капли! А то они не до того договорятся!

— Да нет! — подключился Андрей. Он вдруг почувствовал себя пойманным на чем-то, что не хотелось бы раскрывать, и поспешил замести следы. — Просто я прочел недавно статью, что счастье, оказывается, вредная штука!

— Ну, надо же? — деланно изумилась Марина. — А нам так не кажется, правда, Варя?

— Нет, действительно, — продолжил Андрей. — Американцы, из Йельского, по-моему, университета, после многолетних исследований доказали, что счастье и даже само стремление к нему — сокращают человеку жизнь. Люди, у которых было радостное и беззаботное детство, оказывается, живут в среднем меньше тех, кто в младенчестве был несчастным и угрюмым.

— И как же это объясняется? Я, например, по себе знаю: когда счастлива, меня даже простуда не берет!

— Когда же такое бывает? — изумился Денис и, пользуясь тем, что дети удалились наверх к компьютеру, добавил. — Это, знаете, как муж говорит жене: «Дорогая, почему ты мне никогда не говоришь, когда кончаешь?» А та в ответ: «Да тебя просто в это время вечно рядом нет!»

— Ой, — отмахнулась от мужа Марина, — что-то тебя на пошлятину стало тянуть. Извини, Андрюша, не слушай этого хулигана. Ты у нас человек приличный. Так и что же там не так со счастьем?

— Ученые уверены, что переполненность ощущением счастья — это проблема. Такой человек, так же, как и пьяный, чаще попадает во всякие неприятности. К тому же он стремится забыть все плохое, а негативный опыт нужен для выживания не меньше, чем позитивный.

— Да, — согласился Денис. — Я вот тоже. Никогда зла не помню. Помнить — это ненадежно. Лучше записать.

— А главная беда, — продолжил Андрей, — как раз само желание непременно быть счастливым. Желание, которое воспитывается и поддерживается в нас всей мировой литературой, всем искусством. Помните? «Человек создан для счастья, как птица для полета».

— Тысячу раз слышала эту фразу, а вот кто ее сказал — не знаю.

— Ее не сказал, а написал ногой безрукий уродец в рассказе Короленко «Парадокс». Почитай как-нибудь.

— Ой, нет. Про уродца — не хочу. Так и что же плохого в стремлении быть счастливым?

— Ученые утверждают, что, начитавшись всяких наставнических книг, люди начинают погоню за счастьем. А это — неблагодарное занятие. Как правило, после ряда неудач человек чувствует себя обманутым и от этого еще несчастнее, чем раньше.

— Какой же выход? Они что-нибудь предлагают?

— Ну, эти исследователи рекомендуют прекратить думать, что вы непременно должны быть счастливы, перестать искать свое счастье, успокоиться.

— И что?

— И это, дескать, и принесет вам в конечном итоге самое настоящее счастье.

— Бред, — фыркнула Марина. — Старая песня на новый лад. Не можете увеличить возможности — сокращайте потребности. Пустоту это принесет! Вспомнить нечего будет!

— Вот так живешь, стараешься, чтобы было, что вспомнить, — вмешался Денис, — а потом — бац! — склероз, и ни хрена не помнишь! Нет, я согласен: счастье, конечно — вопрос непростой. Как говорил один гинеколог стоматологу: это тебе не в зубах ковыряться! Но, мне кажется, человек — слишком сложное животное для того, чтобы быть счастливым. То ли дело — собака! Смотрю на своего Рекса, ведь он даже не знает, что умрет! Вот кто счастливчик!

— Ага! — отозвалась вышедшая на кухню Варя. — Особенно после того, как ты его к ветеринару сводил. Лишил мужика достоинства!

— Да бросьте! Это ж ему — еще одной проблемой меньше!

— Что-то себе ты эти проблемы так решать не захотел! — усмехнулась Марина.

— Денис прав, — поддержал друга Андрей, — все-таки, чтобы испытывать счастье, надо быть немного примитивом, хотя бы временно.

— Мне рассказывали, вроде, в мозгу обнаружен особый орган счастья. Прямо вот тут, под костью, — Денис постучал себя пальцем по центру лба. — И вроде у буддистов это место особенно развито.

— Насчет органа не слышал, — сказал Андрей, — но я согласен, что счастье — несложное чувство, как кайф от наркотика. Мало того, что оно довольно эгоистично…

— Эгоистично?

— Да. Счастливые не видят, да и не хотят видеть несчастных. К тому же счастье гасит в человеке стремление к действию, развитию, творчеству. Если все и так хорошо, зачем что-то менять? Не случайно гении во все времена были, по большей части, несчастными людьми.

— Гиппократ, знаешь, как говорил о гениальности? — Денис отхлебнул чаю, запивая проглоченный кусок пирога с черникой. — Что-то типа: «Гениальность? Болезнь, конечно. Но, жалко — очень редкая и совершенно не заразная».

— Трудно не согласиться. В свое время мой научный шеф по поводу одного бездарного студента, сына талантливого профессора, сказал: «Умеет все-таки природа отдохнуть на детях!»

— Андрей, ты опять съехал с темы. Денис, не сбивай его, — одернула мужа Марина. Ее, судя по всему, тема счастья живо заинтересовала. — Ты говоришь, гении несчастны. Но творчество — это ведь само по себе счастье! Разве не так? Мне кажется, наоборот — настоящий художник, или, там, писатель — он всегда счастлив, творя свой собственный мир!

— Вот именно! — ответил за друга Денис. — В жизни ни фига не сумел, зато он там, в своих фантазиях — всего достиг и всех сделал! Творчество, Мариночка, это — счастьезаменитель для неудачников!

— Нет, Денис. Тут я тебя не поддержу, — улыбнулся Андрей. — Творчество — действительно, высшая из радостей, данных человеку. Ведь это как раз та надстроечка, которая приподнимает нас над животными и роднит с главным творцом — Богом.

— Послушайте! — Денис скроил смешную мордочку, имитируя одесский акцент. — Господь за шесть дней сотвойил мир, а вы шили мне бьюки целый месяц!

— Ну, так и йезультат! — ответил ему в тон Андрей. — Взгляните на этот мир и взгляните на эти бьюки!

— Вот они, одесситы липовые! — разочарованно вздохнула Марина, недовольная итогом беседы.

— Есть еще анекдот на эту тему, — вспомнил Андрей. — Пастор, проходя мимо ухоженного сада, обращается к работающему там садовнику: «Какой чудесный результат, когда человек и Бог соединяют усилия и создают что-то вместе!» На что садовник отвечает: «Видели бы вы этот сад пару лет назад, когда он хозяйничал тут один!»

— Про пастора еще есть, — оживился Денис. — Пригласил пастор нашего батюшку в гости, так сказать, по обмену опытом. Ну, там, показал собор, базилику, витражи, капеллы, а потом вышли на задний дворик, а там — небольшое гольф-поле. Наш батюшка: «А это что такое?» «Да вот братия после трудов и молитв культурно отдыхает, играет в гольф». «А можно мне попробовать?» «Почему нет? Вот клюшки, мячи, вон лунка. Пробуйте, святой отец!» Батюшка прицелился, ударил: «Вот, б…ь, промазал!»

— Денис! — возмутилась Марина.

— Ну, из песни слова не выкинешь, — отмахнулся от нее Денис и продолжил. — Пастор тоже вот так, возмущенно: «Да вы что, святой отец! Разве можно так выражаться!?» «Ой, виноват, лукавый попутал! А можно еще попробовать?» «Да сколько хотите!» Батюшка прицелился, ударил: «Вот, б…ь, опять промазал!» «Святой отец! Побойтесь Бога! Накажет ведь!» «Да ладно там! Я сейчас еще разок… Б…ь!» И вдруг с неба — страшный грохот и пламя. Батюшка глаза зажмурил. Стоит — ни жив, ни мертв. Потом один глаз открыл. Смотрит, на месте пастора — воронка дымится. И громовой голос с неба: «Вот, б…ь, промазал!»

Возмущению Марины не было предела:

— Богохульники!

— Слушай, Андрюха, — не унимался Денис, — а я вот думаю: мужчину Господь создал по своему образу и подобию. А женщину?

— Вот тут он уже дал волю фантазии!

— Ну, так ведь и йезультат! Не зря он именно на этом и завязал с дальнейшим творчеством! Понял, что ничего лучше уже не придумать! Хотя — слушайте, Бог ведь создал не женщину, а девушку. Практически — полуфабрикат. Женщину-то из нее уже Адам сделал. Так что мы в какой-то степени тоже причастны к акту творения…

Денис обнял жену, с улыбкой заглядывая ей в глаза. Марина снисходительно усмехнулась ему в ответ.

— Ты хочешь сказать, девушка — это сад до того, как в нем поработал садовник? — прищурил глаз Андрей.

— А вот интересно, — задумчиво произнесла вернувшаяся с кухни Варя. Она, видимо, все еще прокручивала в голове анекдот про гольф. — Может ли Бог, вообще, промахнуться, ошибиться?

— У церковников есть такой термин — «упущение Господне», — ответил Андрей. — Именно упущением они объясняют случаи такой вопиющей несправедливости судьбы, что даже неисповедимостью путей оправдать сложно. Но, мне думается, нам бы научиться следовать воле Божьей, а уж искать в ней изъяны — не пристало. Как говорят испанцы, не по Хуану сомбреро!

— Я, вообще-то, не очень доверяю тому, что вещают церковники, — поморщился Денис. — На каком основании они присвоили себе право толковать волю Господа?

— Да, я тоже предпочитаю прислушиваться к Богу в себе. Но, если кому-то для этого нужно видеть купол над головой, то пускай будут храмы.

— Что-то вы, ребята, ерунду какую-то говорите, — покачала головой Марина. — Как же можно без храмов? А молиться где?

Проводив гостей, хозяин задержался в саду, задумчиво глядя на ярких кои, которые неторопливо шевелили плавниками в кристально прозрачной воде. Рыбы уже не устраивали гонок друг за дружкой, как это бывает летом, а постепенно замирали. Всю зиму они простоят на одном месте, потихоньку расходуя накопленные запасы жира. Вроде бы скука — почти полгода стоять, не шевелясь. Но для них это время, наверное, пролетает незаметно, как одно мгновенье.

Андрей окинул взглядом сад.

«Ну, вот, — подумал он. — Программа-минимум выполнена: дом построил, деревьев насажал, сын растет. Что дальше? Жизнь — как загрунтованный холст. Если самому не наносить на него краски, он так и останется пустым.

Чтобы будущее стало желанным, его надо делать желанным. Надо забрасывать в него мечты, как скалолаз вбивает колья, чтобы потом тянуться к ним, карабкаясь вверх. Счастье — это, когда вечером ты засыпаешь в изнеможении от усталости с чувством того, что сделал что-то важное, и при этом горишь желанием проснуться пораньше, потому что завтра тебя ждет новое дело, интересное и волнующее.

Надо прислушаться к себе, отыскать в глубине себя припрятанное желание, вытащить его на свет божий и превратить в программу следующего куска жизни.

Но не сегодня.

Сегодня у меня праздник».

Андрей вернулся в дом, посмотрел, как сын помогает Варе закладывать посуду в новую посудомоечную машину, еще раз похвалил ее вкусный ужин.

Когда Никита ушел наверх в свою новую комнату, Варя подошла, обняла мужа и сказала:

— Спасибо тебе за то, что ты построил этот дом. Я же всегда жила в квартирах и даже не представляла, насколько велика разница. Дом — это, правда, целый мир. Который ты подарил мне.

Через два года Денис заедет к другу и застанет его в саду подрезающим мощные побеги можжевельника.

— Слушай, у тебя тут действительно пахнет, будто в дремучем лесу. Сразу вспомнилось, как в детстве мы забредали на дальние поляны.

— Ты знаешь, — улыбнется в ответ Андрей, — иногда остановлюсь, засмотрюсь на какое-нибудь растение и спохватываюсь: чего ж я стою, дел-то сколько! А сегодня вдруг подумалось: да есть ли на свете дела, которые важнее, чем любование миром, в котором мы живем? Помнишь, я говорил о том, для чего нас создал Господь?

— Что мы — его инструменты?

— Да. И вот я думаю: есть еще одна причина.

— Какая?

— Бог ведь создал нас по своему образу и подобию, так?

— Так.

— Значит, он должен быть очень похож на нас. Не только внешне.

— Бог? Ну, наверное.

— И вот представь. Создал ты мир. Причем видишь, что классно получилось, интересно, дух захватывает.

— Ну.

— Какие чувства ты испытаешь? Радостно тебе будет на все это смотреть, если ты совсем один, если поделиться этой радостью не с кем?

— Нет, если совсем не с кем, тогда это неинтересно.

— Ну, так вот и Богу было неинтересно. Он создал нас, потому что ему хотелось разделить с кем-то ту радость, которую он испытал, когда сотворил мир и увидел, что это — хорошо.

Глава вторая. ЗЕРНОВАЯ БИРЖА. НЕПОДНЯТАЯ ЦЕЛИНА

В канун миллениума урожай зерновых выдался на славу. Причем фермеры убрали его слаженно и в кратчайшие сроки, так что даже пошедшие дожди не смогли помешать. Дядя Андрея, который как раз только что вышел на пенсию после долгих лет на партийной работе, недовольно бурчал по этому поводу:

— Это разве уборочная страда? Вот раньше было — сорок дней вынь, да положь! Не смыкая очей! Вот это битва за урожай! А теперь — девять дней, и все убрали. Несолидно.

— Так собрали же больше, чем в прежние времена! Ведь, чем быстрее уборка — тем целее урожай! — попытался возразить Андрей.

— Не-со-лид-но, — весомо аргументировал дядя.

Ребята так и не придумали подходящего названия своему предприятию. В документах оно именовалось по-прежнему длинно и странно, а между собой говорили просто «ХП». Но главное, что склады были засыпаны зерном, отгрузки шли одна за другой.

— Ну что, небось, в этом году поменяешь свою «Короллу» на «Лендкрузер»? — спросил Денис заехавшего на ХП Николая Морозова, преуспевающего фермера, председателя районной фермерской ассоциации.

— Да где там! С таким урожаем последние портки продашь.

— Так хороший же урожай!

— В том-то и дело. Цена на зерно, сам видишь, какая.

— Припала, конечно. Зато его насколько больше, зерна-то!

— И что хорошего? Чем больше зерна, тем больше затрат, чтоб его собрать и вывезти. Солярка-то не подешевела! Кабы я знал, что будет такая цена на пшеницу, лучше бы подсолнечник посадил, или рапс. А так возишься, возишься, а в конце — шиш! В прошлом году все ведь наоборот вышло. Все кинулись в подсолнечник, а что получилось? Отдали за бесценок, а пшеничка была дорогая. Вот и дергаемся туда-сюда, хоть вообще все бросай.

В этих словах слышалось удивление и возмущение человека, выросшего в советское время в условиях нехватки всего на свете и, в первую очередь, продуктов питания. Как же так? Он потрудился, все сделал, произвел прекрасный продукт — а результат его труда не востребован! Куда смотрит правительство?

И правительство откликнется. В следующем году, который окажется еще урожайнее, оно выделит миллиарды рублей на зерновые интервенции. Идея хорошая: купить сегодня за бюджетные деньги дешевое зерно. Забрать его с рынка. Зерна там станет мало. Цена поднимется. Тогда купленное зерно можно будет вернуть на рынок и продать с выгодой.

То есть, вроде бы, государству тройная польза. Во-первых, крестьяне сразу получат деньги за зерно. Во-вторых, стабилизируются цены на рынке. И, в-третьих, бюджет на этом заработает.

Действительность окажется другой. Пока чиновничья машина провернется, фермеры, зажатые долгами, зерно свое давно продадут за бесценок, и государство приобретет его на бюджетные деньги у крупных перекупщиков, которые обогатятся несказанно. Еще бы! Цены какое-то время будут — фантастические! Чиновники экономить не станут — бюджетных денег не жалко. Тем более, крупные торговцы на откат не поскупятся. А с фермера — какой откат? Не по деревням же ездить собирать! Как только закупки за государственный счет прекратятся, цены на рынке снова упадут.

И некому будет сказать знаменитую фразу: «Хотели как лучше, а получилось как всегда», потому что Виктор Степанович Черномырдин, дважды неутвержденный Думой на премьерскую должность, а затем безуспешно выдвинутый в Нобелевские лауреаты, уже отбудет из страны. В качестве чрезвычайного и полномочного посла России он приступит к разруливанию ситуации на Украине. В Киеве он будет награжден орденом «Казацкой славы» первой степени и удостоен звания генерала казачества «за значительный вклад в возрождение казачества не только в Украине и России, но и во всём мире».

История с государственными зерновыми интервенциями повторится еще не раз. Закупленное зерно будет по нескольку лет лежать на уполномоченных элеваторах, требуя дополнительных затрат на оплату его хранения. Что с ним делать — будет непонятно. Продать его станет возможно только вдвое дешевле, чем покупали, но это означало бы — открыто признать нанесение бюджету колоссальных убытков. Ни один чиновник на такое пойдет. Сначала пшеницу будут пытаться раздать на гуманитарную помощь во всяких горячих точках, возникнет даже идея поменять ее на кубинский сахар — при экспортных и бартерных операциях убыток можно затушевать. Но, как всегда, ничего не выйдет. В итоге основная часть зерна просто сгниет. Обвинят в этом элеваторы, убытки спишут на них и за долги отберут их у частных владельцев в государственную корпорацию. Бюджет страны страдать не должен!

Однако все это будет спустя несколько лет. А пока Андрей за ужином рассказал Варе о разговоре Дениса с фермером и парадоксальной ситуации с урожаем.

— Надо же, — удивилась жена. — Теперь, значит, вырастить — мало. Надо еще суметь продать.

Андрей задумался.

— А ведь на самом деле проблема! Да еще какая! В рыночной экономике цена — это не просто ценник в магазине. Это — начало начал. Это больше, чем вопрос «как делать?», это вопрос «делать ли вообще?» Быть или не быть? Невозможно производить продукт, не зная, почем ты его продашь! Это даже не риск. Это глупость.

— Ну, а что тут сделаешь? Рынок ведь! Ты сам говорил — таракан, — сказала Варя.

— Весь мир давно нашел управу на этого таракана!

— Какую же?

— Фьючерсную биржу.

— Это — что такое?

— На самом деле, Варя, это — разновидность казино, — объяснил Андрей. — А, вернее, букмекерской конторы, где собираются азартные люди, делают ставки, выигрывают, проигрывают, обогащаются и разоряются.

Он принял из рук жены чашку с чаем и, пригубив, продолжил:

— Но есть одно важное отличие. Все, что происходит в обычном казино, никому за пределами его стен неинтересно и неважно. Это пустое прожигание денег, да и жизни. Обществу от него никакой пользы. Разговоры о налоговых поступлениях в этом случае — от лукавого. С тем же успехом можно ввести налог на убийство и предвкушать, как наполнится казна, когда все друг друга перебьют. А вот фьючерсная биржа — это полезное казино, где азарт работает на экономику. Биржа делает сразу два дела. Во-первых, формирует цену на товар. Вот ты помнишь, где мы с Денисом брали цены на ваучеры?

— Ну, на этом вашем «срубе».

— ЦРУБе, — улыбаясь, поправил Андрей. — А на акции — в РТС. И то, и другое — биржи. Но не фьючерсные. Фьючерсная, в отличие от них, дает еще одну, дополнительную возможность. Она позволяет не только знать сегодняшнюю цену товара, но и застраховаться от ее неблагоприятного изменения в будущем. «Фьючерс» — от английского «future», то есть «будущее».

— Как это «застраховаться»? Биржа полисы выписывает? — не поняла Варя.

— Нет, тут механизм другой. Если ты готова слушать, я расскажу.

— Ну, ладно, давай.

— Как я говорил, внутренний двигатель биржи — это спекулянты, то есть люди, у которых нет ни товара, ни денег на его покупку, но они — азартные игроки и готовы рисковать в надежде сорвать куш.

Спекулянты делятся на две противоположные группы: на быков и медведей.

Быки — это те, кто уверен, что данного товара — например, зерна — будет мало, и цена на него вырастет.

— Почему их называют быками?

— Бык — он цену товара как бы рогами снизу поддевает и вверх толкает. Вот, допустим, сегодня — начало года, 1 января, и зерно стоит 8 рублей за килограмм.

— Ты вроде какие-то совсем другие цифры называл…

— Я сейчас говорю условно.

— Ладно.

— Как рассуждает Бык? Он уверен, что через год зерно будет стоить дороже. И он готов сегодня заключить договор на его покупку с поставкой через год по сегодняшней цене — 8 рублей. При этом само зерно его не интересует. Бык мечтает о чем? Вот придет он на биржу в конце года, 31 декабря и спросит:

— Кому нужно зерно?

А все наперебой:

— Мне, мне!

Зерна-то мало! А Бык говорит:

— По десять рублей.

И все с радостью:

— Согласны.

А он:

— Вот у меня есть договор, по которому мне должны завтра поставить килограмм зерна за 8 рублей. Мы с вами договорились по десять. Я вам переуступлю этот договор, и вы возьмете зерно по восемь, только мне сначала разницу — два рубля — отдайте, пожалуйста.

Вот и все. Зерна он даже не видит. Ему нужны только вот эти два рубля.

Теперь глянем на ситуацию глазами Медведя. Этот, наоборот, уверен, что зерна будет много, продать его будет трудно, и цена на него упадет. На то он и Медведь — он сверху на цену наваливается и давит ее вниз.

И вот сегодня, 1 января, он готов стать второй стороной договора с быком и продать ему килограмм зерна по 8 рублей.

В мечтах Медведя — приходит он на биржу в конце года, а там зерно — по 5 рублей, да то берут неохотно!

Тут он и говорит:

— Вот договор, по которому у меня завтра обязаны купить килограмм зерна за восемь рублей — на три рубля дороже, чем вы хотите продать. Я готов переуступить этот договор, только вы мне сначала три рубля отдайте, пожалуйста.

Варя кивнула:

— Хорошо, это я поняла. Но причем тут фермеры?

— Подожди. Дойдем и до фермеров. Так вот. С Быком и Медведем ясно. А теперь появляется Биржа и говорит, например, Медведю: «А ты уверен, что через год договор, который ты заключил с Быком, будет выполнен? Если все будет по-твоему, и зерно будет стоить 5 рублей — сбежит твой бык, не захочет покупать зерно на три рубля дороже рынка. Где гарантия выполнения договора? А если нет гарантии, кто перекупит твой договор и заплатит тебе твою трешку?

Давайте сделаем так, — предлагает Биржа. — Вы будете заключать договор не друг с другом, а каждый со мной. Я у тебя, Медведь, килограмм зерна за 8 рублей куплю, и тебе, Бык, за 8 рублей продам. Тогда вы оба будете связаны не между собой, а каждый — только со мной. При этом каждый из вас заведет у меня счет и положит туда две копейки в залог».

— Зачем?

— А вот зачем. «Я, — говорит Биржа, — буду каждый день весь год до исполнения вашего договора проводить торги, на которых такие же, как вы, быки и медведи будут заключать такие же договора на ту же дату — тридцать первое декабря. Эти договора будут точной копией вашего, тоже на один килограмм. Я назову это стандартным фьючерсным контактом.

И тогда, если завтра такие договора будут заключаться по цене не 8, а 7 рублей 99 копеек, значит Медведь начнет выигрывать, и я завтра же переведу на его счет одну копейку с твоего счета, Бык. А тебя попрошу внести на твой счет еще одну копейку, чтобы там опять было две копейки. Медведь, кстати, выигранную копейку может сразу забрать — мне главное, чтобы две копейки всегда были на счете».

— А почему именно две?

— Биржа устанавливает правило: цена контракта не может меняться больше, чем на одну копейку в день. И говорит: «Бык, если ты не внесешь ту дополнительную копейку, то на следующий день я твой контракт передам другому быку. И даже если зерно к тому времени опять подешевеет, и я, Биржа, должна буду перевести еще одну копейку на счет Медведя, это и будет твоя вторая и последняя залоговая копейка. Тогда ты, Бык, потеряешь две копейки и контракт, у Медведя все остается в силе, а я, как Биржа, в любом случае ничем не рискую».

— Слушай, а попроще нельзя? — нахмурилась Варя. — Как-то сложновато получается.

— Зато надежно. Задача ведь — кидалово исключить. Простые схемы жулики запросто обходят, а вот эта на всех биржах мира безупречно работает уже больше ста пятидесяти лет. И ежедневным пересчетом этих копеечек занимаются специальные организации — расчетные палаты.

— Ну, хорошо, Быки с Медведями затеяли свое казино. Биржа — крупье. Это понятно. Фермеру от этого какой прок?

— А вот представь. Приходит фермер где-нибудь в марте на биржу и видит, что зерно с поставкой 1 сентября торгуется по цене, например, 7 рублей 50 копеек. Он прикидывает — устраивает его такая цена или нет? Если нет — он пшеницу не сеет. А если да, тогда он продает свое еще не выращенное зерно, фиксируя эту цену.

Теперь он спокойно, зная конечную цену своего зерна, может идти и выращивать его. Если цена на рынке начнет падать, и упадет до 5 рублей, то — да, он продаст выращенное зерно по этой цене — 5 рублей. Но к тому времени на его биржевой счет постепенно, по копеечке, будут переведены со счетов быков 2 рубля 50 копеек, и он ничего не потеряет от снижения цены.

— Но, если цена начнет расти, деньги с его счета станут утекать!

— Да, но выращенное им зерно подорожает, и он опять ничего не потеряет. Хотя, конечно, заработка не бирже он не получит. Фермер на бирже — не игрок, он сюда пришел не за кушем. Он страхуется от нежданного проигрыша, жертвуя нежданным выигрышем. Любая неожиданность исключается, и он может спокойно работать. Наша цель ведь была именно в этом — справиться с непредсказуемым рыночным тараканом! Мы ведь с этого же разговор начали, так же?

— Да… И — что? Именно на этом принципе работают зерновые биржи во всем мире?

— Именно на этом. Причем не только зерновые, но и нефтяные, и биржи металлов и любых других биржевых товаров. И производители вот так же страхуются от ценовых рисков. Такое страхование называется хеджированием, а такие участники торгов — хеджерами, в отличие от спекулянтов.

— Это хорошо. Но что получается? Все хеджеры — медведи? А в быках — только спекулянты?

— Нет. Ведь стабильность нужна не только производителям товара, но и его покупателям. В нашем случае, например, придет какой-нибудь мукомол, посмотрит на цену, и купит зерно на год вперед, чтобы не дергаться и спокойно молоть муку. То есть стабилизируется вся производственная цепочка. А риск берут на себя спекулянты.

— А если у нас попробовать запустить такую биржу?

— Уже думал об этом. Непростая задача. Придется пройти весь путь, по которому биржи мира шли столетиями. Ведь, чтобы на биржу пришли спекулянты, там уже должны идти торги зерном.

— Между кем и кем?

— Между обычными торговцами — теми, кто у нас и сегодня, без всякой биржи, покупает и продает зерно. Фьючерсная биржа — это высший пилотаж. Для начала надо хотя бы обычную сделать, которая будет формировать сегодняшнюю цену. Сейчас-то ведь сделки между фермерами и перекупщиками происходят как? Перемигиванием и перешептыванием, чтоб никто ничего не знал. А деньги под столом, наличкой передаются. Потом мелкий перекупщик продает более крупному, и так по цепочке. Каждый, естественно, накручивает. В итоге фермеру от конечной цены крохи перепадают.

— Ну, ладно, — обняла мужа Варя. — Посоветуйся с Денисом. Вы ребята неглупые, что-нибудь придумаете.

— Андрюха, а если сделать электронную систему, как РТС, чтоб туда могли выйти и фермеры, и мукомолы, и крупные экспортеры. Они же тогда смогут торговать без посредников, и цена единая сформируется, — предложил Денис, когда друг наутро поделился с ним вчерашней идеей.

— Попробовать-то можно, только очень уж привыкли все друг друга втемную дурить, захотят ли в открытую работать? Оно, может, и выгодней, да азарта того уже не будет. У нас ведь главная радость — лоха втихаря обуть!

— Ну, перекупщики — понятно. Для этой шелупони биржа — смерть. Но крупные-то экспортеры должны быть заинтересованы покупать зерно напрямую, не платя лишних комиссионных по всей цепочке. Да и разве не интересно им было бы иметь свою биржу и самим формировать цену? Почему мы должны зависеть от заокеанских спекулянтов?

— А, давай, Денис, мы их самих и спросим. Если им это интересно, я бы с удовольствием такую задачку порешал.

Ребята определили в качестве возможных учредителей биржи восемь крупных зерновых компаний-экспортеров. Это были действительно мощные фирмы, имевшие по нескольку элеваторов, собственные порты, комплексные производящие хозяйства и перерабатывающие заводы.

— Вряд ли, конечно, эти монстры обратят на нас внимание, — говорил Денис, — но, если бы удалось их убедить — ты представляешь, какое масштабное дело бы завертелось?

Однако, вопреки ожиданиям, на письменное предложение встретиться и обсудить создание зерновой биржи все восемь компаний откликнулись на удивление бодро. Видимо, идея уже витала в воздухе.

Наиболее горячо проникся замыслом директор самой скромной из компаний. По-русски он говорил с акцентом, и, как оказалось, был англичанином. После встречи с ним Андрей весело рассказывал Денису:

— Интересный парень! Открытый такой, общительный. Прикинь, родился в Майами, детство провел в Англии. Отец у него там, в Лондонском Сити, говорят, не последний человек.

— Как он здесь-то оказался?

— В том-то и дело! Представь только: в детстве он смотрит спортивную передачу, и там звучит наш гимн. И мальчишку так поражает эта музыка, что он начинает учить русский язык! Потом увлекается русской литературой, продолжает изучать язык в Бристольском университете, пишет диссертацию по произведениям Булгакова и, в конце концов, приезжает жить в Россию. Теперь создал здесь компанию по торговле зерном, женился на русской девушке, ждут малыша. Живет в квартире, которая расположена прямо над квартирой губернатора! Ездит на огромном, невероятно захламленном «Лендровере-Дефендере». Клиренс — вот такой! Остановился на сугробе — я к нему еле запрыгнул. Идею нашу поддерживает с огромным энтузиазмом. Едем сквозь снегопад, в месиве машин, он крутит руль своего «Дефендера» и кричит: «Андрей! Давай, сделаем биржу! Я обещаю наладить связь с Лондоном! Это будет крупный международный проект!»

— Веселый парень!

— Классный. Я хочу предложить его на должность председателя Биржевого совета.

Эту идею Андрей при встрече изложил Виталию Сметанину, генеральному директору компании «Регион», самой крупной из всего списка учредителей. Тот, однако, не только не поддержал предложение, но и пришел в полный ужас:

— Вы с ума сошли! — Сметанин пыхтел, как разогретый котел. — Вы — что? Ничего не знаете?

— Что Вы имеете в виду? — не понял Андрей.

— Этот англичанин написал и выпустил книжонку!

— О чем?

— О зерновой торговле в нашем регионе! И там написал, сколько, кому и за что давал взяток! Прямо с именами! И председателей колхозов, и чиновников администрации! Мерзкий пасквиль! Ославил нас на весь мир! Так разве можно?! Губернатор в бешенстве. Этому мерзавцу не то, что на бирже, нигде места быть не должно! Он — персона «нон грата», имейте в виду! Если его имя хоть где-то всплывет в учредительных документах биржи, ее не будет! Я сам первый ничего не стану подписывать. А без меня вы загнетесь сразу.

— И что теперь делать? — советовался Андрей с Денисом. — Мне так этот парень понравился! Да и сразу выход на международный уровень — здорово было бы. А тут какие-то дрязги.

— Боюсь, Андрюха, придется отступить. Если и «Регион», и губернатор… А англичанин этот, как мне сказали, сильно влетел на дефолте, и теперь его фирма — на грани банкротства. Так что, может, все, что ни происходит, к лучшему?

— Жалко, — вздохнул Андрей. — Ладно, пока готовлю учредительные документы без него, а, как зарегистрируем биржу — мы его как-нибудь в состав участников протащим. Банкротство — дело житейское. Мы ведь с тобой тоже были на этой грани, в тот же самый кризис. Это не повод чураться человека. Если, конечно, он тут останется. Потому что за книжку его сожрут. Чиновничья свора такого не прощает. Почитать бы.

Андрей окажется прав: этот парень скоро уедет к себе в Лондон. Правда, потом заскучает в чопорной Британии и опять вернется в Россию, только теперь в Москву. Через двенадцать лет задорный англичанин станет в нашей стране известным телеведущим и путешественником, хорошим знакомым президента. Когда из телевизора будет звучать его звонкое: «Поедем, поедим!», — Андрею всякий раз будет слышаться: «Андрей! Давай, сделаем биржу! Это будет крупный международный проект!»

Наконец, после утомительных согласований с юридическими службами всех участников, документы будущей биржи были готовы. Осталось собраться и подписать. Андрей обговорил со всеми дату учредительного собрания и разослал красивые официальные приглашения.

Однако долгожданное мероприятие с треском — а вернее, даже не с треском, а уныло и тихо — провалилось. Состав присутствующих оказался крайне неоднородным. Одни руководители прибыли лично и были готовы ставить подпись, а другие, в том числе и Сметанин, несмотря на обещание личного присутствия, прислали каких-то мальчиков без полномочий, которые вежливо заверяли, что все внимательно послушают и доложат начальству.

— Ты знаешь, так мы каши не сварим, — сказал Андрей, когда все разъехались. — Надо их собрать в таком месте, чтобы им неудобно было присылать пацанов.

— Это где же такое место?

— Ресторан. Дорогой. Лучший.

Друзья сняли уютный банкетный зальчик в престижном заведении и пригласили туда лично первых лиц всех компаний на деловой обед. Дескать, все равно же обедать надо, вот и пообщаемся без потери времени.

Когда директора вошли в зал, они увидели большой круглый стол, застеленный белой скатертью и уставленный изысканными напитками и закусками. При этом рядом с каждым прибором лежала скромная папка. Это были подготовленные для подписи учредительные документы.

— Слушайте, а ведь мы впервые собрались все за одним столом! — сказал один из директоров, поднимая тост за здоровье и процветание присутствующих — Даже, когда на Зерновой союз в Сочи ездили, и то по кучкам разбивались.

В конце обеда учредительные документы были подписаны всеми восемью компаниями. Девятым учредителем стала фирма Дениса, десятым пожелала выступить областная Торгово-Промышленная палата.

Тем временем страна вошла в новую фазу перемен, хотя вряд ли кто-то представлял себе, что они будут столь значительны. Пожилой и больной президент, утомивший народ своим неуемным забурунством, в канун 2000 года вдруг стих, заявил в предновогоднем эфире, что устал, смиренно покаялся в грехах и ушел на покой.

Западные издания запестрели вопросом: «Who is Mr. Putin?» Такого молодого правителя Россия в новейшей истории еще не знала. Лидеры разных стран, в том числе и США, приезжали на него посмотреть. Он смущенно улыбался и всем видом показывал, что искренне хочет стать достойным членом их круга. Особенно теплые отношения стали складываться с близким по возрасту, неглупым и энергичным Тони Блэром. Даже газопровод «Северный поток» изначально задумывалось тянуть именно в Великобританию.

В феврале, накануне выборов президента, федеральные войска взяли Грозный, но вторая чеченская война продлится еще не один год. Президент самопровозглашенной Ичкерии Масхадов будет уничтожен только через пять лет, а одиозный боевик Басаев — еще годом позже.

— А вот теперь давай решать задачку, — сказал Андрей уже в качестве новоиспеченного директора зерновой биржи.

Накануне они немного поспорили с Денисом по поводу распределения должностей в новом проекте. Андрей предложил Денису занять пост директора биржи, но тот отказался:

— Ты же знаешь, что бла-бла — это не мое, у нас специалист по раздуванию щек — ты. А я лучше возглавлю брокерскую фирму, которая будет торговать зерном на твоей бирже и зарабатывать нам бабки.

— А как же регистратор? Я не смогу совмещать!

— Андрюха, извини, но регистратор — это для тебя все-таки вчерашний день. Да — было интересно. Но он достиг предела своего развития. Ты видишь, в какую сторону у нас пошел фондовый рынок? В Москве небольшая кучка акций крутится, а у нас — вообще полное болото. Все директора напуганы рейдерскими захватами, боятся, что родное предприятие скупят, а их турнут. Они не понимают и не хотят ничего понимать в фондовом рынке. Вместо того, чтобы забросать скупщика новыми выпусками акций и заработать на этом деньги для развития производства, они прячутся и пытаются подгрести под себя контрольный пакет. Предел мечтаний — схлопнуть свое акционерное общество до частного предприятия. Какие уж тут реестры?

Теперь друзьям предстояло разработать правила торгов.

— Вот смотри, Денис. Почему мы говорим, что на бирже можно торговать только биржевым товаром? В чем главное отличие такого товара от любого другого? В том, что биржевой товар — стандартен! Покупателю не надо его смотреть, щупать, проверять.

— Я в девяносто первом году, помню, зашел как-то из любопытства на товарную биржу, — припомнил Денис. — Их тогда много расплодилось, в каждом крупном городе своя была, а то и по нескольку. Захожу, а там прямо в торговом зале — свитера и прочие шмотки по стенам висят — «биржевые товары». Идут торги. Аукционист объявляет: «Лот номер такой-то. Трактор гусеничный, 1973 года выпуска». Поднимается брокер: «А он заводится? Не очень ржавый? Гусеницы на месте?» Аукционист обращается к залу: «Продавец присутствует?» Кто-то откликается: «Да!». Аукционист: «Ну, вы тогда с покупателем съездите, посмотрите состояние трактора, и на следующие торги мы вас ждем для заключения биржевой сделки».

— Вот, точно, Денис. Ржавый трактор — это пример того, что не может выступать биржевым товаром. Поэтому те биржи, которые расплодились в начала девяностых, только назывались, по-модному, биржами, а на самом деле были барахолками, блошиными рынками.

— Но зерно-то во всем мире — биржевой товар!

— Да. Но только не то, которое гниет на самопальных складах у фермеров!

— Согласен. Такой товар будет похлеще ржавого трактора.

— Вот мы и пришли к первому условию — зерно, торгующееся на бирже, должно находиться на профессиональном хранении у надежного элеватора.

— И чтоб качество этого зерна было подтверждено сертифицированной лабораторией.

— Хорошо. Теперь как нам защититься от кидалова? Вот, представь: выставляет кто-то на продажу зерно. Дает нам справку от элеватора. Мы это зерно продаем на торгах. Покупатель платит деньги, приезжает за товаром на элеватор, а там говорят, что хозяин это зерно только что вывез. Или зерно есть, но набежал большой долг за его хранение! А то и вообще — справка поддельная, никакого зерна не было и в помине.

— Тогда покупатель должен сначала переписать на элеваторе зерно на себя, а потом уже платить.

— А кто ж заплатит, когда зерно и так уже у него?! Ты ж понимаешь… — пожал плечами Андрей.

— Замкнутый круг получается.

— Давай размыкать. И, знаешь, что нам поможет?

— Говори.

— Есть такая штука — простое складское свидетельство. В мире его давно применяют, а у нас только недавно прописали в Гражданском кодексе.

— Откуда ты это знаешь?

— Читал.

— И что это такое?

— Это когда ты сдаешь что-нибудь на хранение, а склад выдает тебе не просто квитанцию, а ценную бумагу — вот это самое свидетельство.

— А какая разница?

— Разница в том, что в квитанции указано твое имя, а в этой бумаге — не указано. Такие бумаги называются предъявительскими. И в ней сказано, что предъявителю этой бумаги склад, который ее выпустил, отдаст то, что ты положил к нему на хранение.

— То есть, даже если это буду не я?

— Любому предъявителю.

— И что это дает?

— А вот смотри. Фермер кладет свое зерно на элеватор, а тот выдает ему складское свидетельство. Теперь фермер может забрать это зерно только, если он предъявит элеватору данное свидетельство.

— Допустим.

— Пошли дальше. Фермер приходит к нам на биржу и выставляет это зерно на продажу. И мы забираем у него свидетельство на хранение.

— И что, он так просто нам его отдаст?

— Не просто, а по договору, с актом приемки-передачи и только на время торгов. Если зерно не продалось, он может забрать свидетельство обратно.

— А если продалось?

— Тогда мы фиксируем сделку и оставляем у себя свидетельство, к примеру, на два дня, пока покупатель производит оплату. Ты понимаешь, покупатель теперь может спокойно платить — мы гарантируем, что продавец ничего с зерном не сделает, потому что свидетельство у нас.

— И что дальше?

— Как только деньги дошли до продавца, мы отдаем свидетельство покупателю, он едет на элеватор, предъявляет его и забирает зерно. Вот и все.

— Ну, что же, вроде гладко. Но свидетельство ведь можно подделать — на ксероксе скопировать, и впарить копию нам или элеватору.

— Вот поэтому мы сделаем защищенные бланки свидетельств с номерами, водяными знаками, микрошрифтами и прочей ерундой, чтоб нельзя было скопировать. И станем снабжать ими наши элеваторы. А те будут ставить на них свои печати и фиксировать все в журналах строгой отчетности.

— Как мы сделаем такие бланки?

— Закажем на Гознаке, там, где деньги печатают. Помнишь, банк «Техноинвест» облигации выпускал, а ты их бабушкам продавал?

— Помню, конечно.

— Так вот у них было пятнадцать степеней защиты. И печатались они именно на Гознаке, я точно знаю. И найду, у кого взять координаты, чтобы сделать заказ.

Несколько дней ребята, разделив роли, оттачивали схему торгов. Денис находил слабые места, а Андрей придумывал, как их устранить, чтобы не допустить жульничества и нестыковок. В конце концов, когда Денис дошел до каких-то немыслимых фантазий, Андрей сказал:

— Достаточно. Схема надежная. Тут важно не переборщить. В мире нигде нет идеально защищенных систем. И даже если такую создать, она будет настолько дорогой, что не сможет работать. Давай-ка лучше все то, что мы напридумывали, запишем в официальные правила торгов на нашей бирже. Нам их еще в Москву на лицензирование везти.

— Представляю, Андрюха, сколько эти столичные взяточники возьмут с нас за лицензию.

Как приятно иногда ошибиться в своих худших опасениях!

В Москве, в Комиссии по товарным биржам, две приятные веселые женщины приняли у Андрея толстую пачку документов, над которыми друзья корпели почти месяц. Прошло менее двух недель, и поступил вызов на заседание комиссии.

Андрей не без волнения вошел в зал и сел подальше от президиума. Помимо их заявки рассматривались еще две — от столичных бирж. Одной было отказано, одна прошла. Когда настала очередь Андрея, он поднялся. Председатель комиссии посмотрел на него поверх очков и улыбнулся.

— А вот ребята из провинции порадовали, — сказал он. — По вашим документам видно, что вы хорошо знаете то, чем собираетесь заниматься. Это приятно. От всей души желаю вам успеха.

Андрей вышел из здания недалеко от ГУМа окрыленным. Он не ожидал, что чиновник антимонопольного ведомства вот так глубоко вчитается в придуманные ребятами правила, да еще и горячо их одобрит.

Идя к Красной Площади, Андрей уже успел обрадовать по телефону и Дениса, и Варю, но ему хотелось поделиться с кем-нибудь еще.

Он набрал номер Сметанина.

— Виталий Игнатьевич! Удобно говорить? Докладываю: лицензия уже на руках. Можно начинать работу.

Интонация ответа поразила Андрея.

— Лицензия? Как же это вы все-таки успели?

Сказано это было таким разочарованно-растерянным тоном, каким обычно говорят фразу «Как же это я так прошляпил?»

— Почему вы говорите «вы», Виталий Игнатьевич? Это мы с вами получили лицензию! Я поздравляю прежде всего вас!

— Да… Как же это вы все-таки успели? — задумчиво повторил Сметанин и повесил трубку.

«Вот так, — вздохнул Андрей. — На то она и непредсказуемая жизнь».

— Теперь, Денис, давай решим, как технически будут проходить торги.

— Одно могу сказать точно — к нам в офис ездить на торги никто не будет. У них всегда найдутся неотложные дела, а у нас, к тому же — неудобная парковка.

— Согласен. Мы должны доставить картинку к ним на мониторы в офисы.

— Как это сделать? Ты представляешь, Андрюха, какая это должна быть мощная и защищенная система с удаленным доступом — почти что РТС!

— А почему «почти что»? Почему не сама РТС?

— Ты что? РТС же акциями торгует!

— Да, акциями. Но у них есть технический центр, где собраны главные компьютеры и обслуживающие их программисты. Уверен, вот этому центру абсолютно все равно, кто и чем там торгует — алгоритм обсчета один и тот же!

— Но они же в Москве!

— Какая разница? Сделаем доступ через Интернет. Зато это сразу будет всероссийская система. А что нам себя в перспективах-то ограничивать?

— Я думаю, в РТС с нами никто и разговаривать не станет! — с сомнением покачал головой Денис.

— Ты думал, что и зерновики с нами разговаривать не станут. Тут думать не надо. Надо ехать и общаться, — озорно подмигнул ему друг.

Выйдя из метро на станции «Новослободская», Андрей пересек подземный переход, а затем, пройдя несколько кварталов, вошел в здание сталинской постройки, где располагался центральный офис Российской Торговой Системы.

Президент РТС выслушал его с каким-то удивленным выражением лица, типа: «надо же, такая глушь, а прилично шьют!» — и вызвал начальника технического центра:

— Послушай, что предлагают эти ребята! Сможешь такое обслужить?

Технарь стал задавать вопросы, и, увидев его живой интерес, гость из провинции понял, что попал к единомышленникам. Этим ребятам явно тоже было любопытно «задачку порешать».

Обратный самолет был следующим днем, поэтому Андрей на одну ночь поселился в расположенной неподалеку гостинице. Вернувшись с ужина, он принял душ и запахнутый в белый гостиничный халат, подошел к окну своего номера, все еще прокручивая в памяти детали разговора в техническом центре РТС. Вроде бы, все складывалось.

«Должно получиться!» — в радостном предвкушении подумал Андрей.

Номер ему достался на верхнем этаже, и за окном до горизонта раскинулось световое море вечерней Москвы с торчащими из него огненными айсбергами высоток. Восхищенно обозрев раскинувшуюся картину, Андрей перевел взгляд на дом напротив. Улочка, на которую выходил его номер, была совсем узкой, и в окнах здания, что было чуть пониже гостиничного, легко разглядывались все детали происходящего.

Было забавно смотреть, как в пределах одного небольшого куска пространства, запертого стенами этого дома, разворачивается картина жизни множества разных семей, разделенных тонкими перегородками. Где-то гладили белье, где-то ужинали, школьники делали уроки, бегала малышня, ковыляли старики — и все это в нескольких метрах слева, справа, выше и ниже друг друга.

Прямо напротив него в ярко освещенном окне молодая женщина в облегающем черном платье, поверх которого был надет клетчатый фартук, сервировала стол. Андрей никогда не жаловался на зрение и через узкую улицу мог свободно разглядеть мельчайшие детали.

Хозяйка явно ждала гостя, стол накрывался на две персоны. Хотя — почему гостя? Может быть, мужа? Или, например, подругу. Нет. Что-то в поведении женщины подсказывало Андрею, что это будет мужчина, причем не только не муж, но вообще — предстоящий ужин будет их первой совместной интимной трапезой. В голове Андрея явственно зазвучала песня Олега Митяева:

«Вроде бы откуда

Новая посуда,

Но хозяйка этим гостем дорожит…»

Ага! Она встрепенулась, моментальным движением сдернула с себя фартук и, окинув взглядом стол, вышла из поля зрения.

«Принц пожаловал! — усмехнулся Андрей. — Ну-ка, ну-ка, посмотрим, что там за гусь!»

Гусь был еще тот: крупный, румяный, в черном костюме, белой рубашке и красновато-полосатом галстуке, с бутылкой шампанского в пухлых руках. Элегантностью облика он явно уступал своей даме.

Они сели за стол. Женщина — спиной к окну и, соответственно, к Андрею, а мужчина — лицом. Люстра, что висела над столом, ярко освещала его крупную фигуру, а дальше, за спиной гостя в полумраке виднелась диван-кровать. Квартира, судя по всему, была однокомнатной, и гостиная совмещалась со спальней.

«Ну, ладно. Все понятно, — подумал Андрей, отходя от окна. — Интересно устроен мужчина! Казалось бы, какое мне дело до этой подруги, а вот почему-то грустно на все это смотреть».

Его мозг тут же выдал сразу целый букет версий этой незамысловатой истории. Тряхнув головой, Андрей прошел вглубь комнаты, лег на постель, переговорил по телефону с Варей и Денисом, потом включил телевизор, посмотрел новости и начало какого-то фильма, но тот оказался поразительно пустым и абсолютно нежизненным. «Кто пишет эти диалоги? Ни смысла, ни фантазии», — подумал Андрей и решил, что пора спать.

Проходя в ванную комнату мимо окна, он не удержался, остановился и снова понаблюдал за квартирой напротив. Там события развивались. Гость был уже без пиджака и что-то вдохновенно рассказывал хозяйке, активно жестикулируя. Вот он пригнулся к столу и расставил руки, изображая из себя птицу или самолет. Белая рубашка мужчины и белая скатерть стола слились в единое яркое пятно, резко выделяющееся на фоне темного дома, в котором окна уже гасли одно за другим.

«Как же мы, мужики, смешно смотримся со стороны в такие моменты, — улыбнулся Андрей, — но женщинам нравится! Значит, все правильно. Не важен метод, важен результат. Ладно, пойду, почищу зубы и буду укладываться. Перед сном еще гляну — интересно, до интима у них сегодня дойдет или нет? И если да, то как произойдет этот переход от застольной беседы к постельному действу?»

Когда буквально через пять минут он вышел из ванной, окно в доме напротив было уже темным. «Шторы задернули, — решил Андрей. — Ну, и правильно. Давно было пора».

Уже отворачиваясь, он боковым зрением засек в темном окне слабую вспышку.

«Ах, вот оно что! Никакой шторы нет. Просто выключен свет и работает телевизор».

Каких-то два подвижных светлых пятнышка привлекли его внимание. Приглядевшись, он понял, что это — пятки женщины. Ее стопы, безвольно покачиваясь, парили высоко над кроватью примерно в метре друг от друга. Ниже всполохи телеэкрана выхватывали из темноты крупную упитанную мужскую задницу.

«Вот тебе и переход! — вздохнул Андрей. — Что же это они так прямо с разбегу. Ни танца, ни объятий, ни поцелуя. Да еще как-то некрасиво, с задранными ногами. Фу!»