Бесплатный фрагмент - Сказка о полярном летчике пингвине Валере и его наставнике медведе Михалыче

Говорят, пингвины не умеют летать. Это неправда: я умею.

Да нет, я вполне себе обычный пингвин, и крылья у меня как у всех. Просто я — летчик. Полярный, как можно догадаться. Потому что на полюсе живу, на Южном.

Тебе, наверное, интересно, как я им стал, пилотом воздушного судна? Я все расскажу. И очень подробно. И про Михалыча расскажу, и про Тайную Службу Добра, и про чудеса, которые случаются, когда ты уже почти отчаялся и перестал верить.

Прочитаешь — и, может, тоже станешь полярным летчиком. Если захочешь, конечно. Авиация — дело добровольное!

Глава первая. О том, как я учился летать

Я всегда хотел научиться летать. А что, неплохая мечта для пингвина! Когда был маленьким, забирался на какую-нибудь высокую льдину, разгонялся и — летел. Недолго, конечно. Потом — шмяк! — головой об лед. И — снова на льдину, снова разгоняться и снова лететь. И падать. Чем сильнее разгонялся — тем дольше лете-е-е-л!

И тем больнее падал.

Но это ничего: какой полет без падений?! Чтобы научиться летать, обязательно нужно попадать как следует, это каждый знает.

Я все о полетах да о полетах, а сам даже не представился.

Меня Валера зовут.

Смеешься? Нет? Надо мной все пингвины в Антарктиде смеются, я уже привык. Что и говорить, необычное имя. Тут у всех имена короткие: Ю, А, О. Холодно разговаривать, знаешь ли, лишний раз и клюв открывать не хочется.

Но я вот — Валера. И мне нравится, правда. Потому что меня так мама и папа назвали. Только почему Валера, спросить я у них не могу — нет их.

То есть они есть, конечно. Но здесь, рядом, — нет.

Запутал? Сейчас все объясню.

Моих родителей в нашем поселке не очень-то любили. Потому что они всегда жили отдельно от всей колонии и не особенно дружили с остальными пингвинами. Не враждовали, нет. Просто — не дружили. Маме не по душе были сплетни о разных антарктических обитателях, а папа, в отличие от других пингвинов, не любил подледный хоккей. Ему больше книжки читать нравилось — о других континентах, о животных, о людях. Он все-все о нашей планете знал! И мне рассказывал.

Жили мы, в общем, особняком. И когда в Антарктиду прилетели на самолете какие-то дяденьки (я был тогда совсем-совсем маленький, год как из яйца вылупился), никто их, кроме нас, и не увидел.

А им как раз мы-то и были нужны. Они ходили вокруг да около — серьезные такие, бородатые и в очках. Наблюдали за нами, смотрели, как мама и папа ныряют, катаются по льду на брюхе, ловят рыбу, меня кормят. Записывали что-то в свои блокнотики, фотографировали: «Гляди, сейчас вылетит птичка!». Но она все никак не вылетала — может, нажимали не на ту кнопку?

Мы довольно быстро к ним привыкли, к этим людям. И совсем их не боялись. Как оказалось, зря.

В один из дней дяденьки вдруг схватили папу и потащили в свой самолет. Я в этот момент нежился у мамы под брюшком, в жировой складке. Она вытолкнула меня в снег: «Тише, малыш!» — и все. Ее тоже поймали и погрузили на борт. Самолет взмыл в небо.

Я потом читал в книжках, что там, на Большой Земле, люди любят сажать разных зверей в клетки, тыкать в них пальцами и смеяться. Зоопарк это называется. Туда они моих родителей и повезли. Я уверен.

Если бы я умел летать — я бы догнал эту железную птицу и освободил маму и папу. Но летать я не умел: я же пингвин. Я был совсем маленький и беспомощный. Стоял и смотрел в небо. А самолет все меньше и меньше становился. А потом и вовсе исчез.

Океан в тот день разбушевался не на шутку. Ветрище страшный задувал. И негде было согреться: мамы больше не было рядом. И папы.

Другие пингвины, когда я пришел в колонию и рассказал всю историю, мне не поверили. Сказали, что родителей моих наверняка унесло на льдине в океан, и они погибли во время шторма. И что всю историю про ученых на самолете и про зоопарк я выдумал. Сказали, что я фантазер и врунишка. И сирота.

А я не сирота. Мама и папа живы, я точно знаю!

***

В «Приюте бездомных пингвинов», где я теперь живу, мне не очень нравится, хотя библиотека у нас — что надо, я почти все книжки перечитал! Воспитатели, в общем-то, ничего. Но они тоже не верят насчет родителей. И одноклассники не верят.

Кстати, забыл сказать. Недавно мне исполнилось четыре, и я уже второй год хожу в школу.

Дерусь там очень много. Стыдно, но что поделать. Я же не просто так, не из вредности. Просто недавно кто-то из ребят увидел мои летные тренировки — и началось! Я теперь не только «фантазер», но и «дурак»…

«Пингвины же не летают!»

«Ты что, пингвинологию не учил в первом классе?»

Учил, конечно. И экзамен сдавал. До сих пор помню билет №1. «Способности семейства Пингвиновых». «Все представители Пингвиновых хорошо плавают и ныряют…». Про полеты в учебнике ни слова не было. Зато про прародительницу рода — Бескрылую Гагарку — там написали очень подробно. Да что там в учебнике. Про Гагарку даже в нашем гимне поется!

«Потомки Гагарки Бескрылой,

Мы плавать с тобой рождены!

И в этом, пингвин, наша сила,

И сила Пингвиньей страны!»

Но я не хочу Бескрылой Гагаркой быть. Я летать хочу. И буду, буду летать! И пусть не верят, пусть смеются! Я им ка-а-ак дам-дам ластой — мало не покажется.

Да, чуть не забыл. Есть у нас в школе одна девчонка. Она не смеется надо мной. О ее зовут. Красивое имя, правда? Кругленькое такое, маленькое — как сама О. Она тихоня и отличница.

Так вот, О догнала меня как-то раз после школы, сказала: «А я тебе верю, Валера», — и бултых в воду.

Но мне, конечно, от ее веры ни горячо ни холодно. Девчонка, что с нее взять.

Глава вторая. О том, как я изменил свою жизнь

После уроков я перекусил рыбным супом и пошел на свою любимую тренировочную льдину. Забрался на самый верх. Красота! Небо, солнце, океан — дух захватывает.

Подошел к краю, посмотрел вниз.

Хотел разогнаться, прыгнуть, полететь, как обычно. Но потом представил, как врезаюсь в лед головой — бр-р-р-р. И ведь снова придется забираться наверх! Почти полчаса, между прочим, — и ради чего? Ради каких-то жалких секунд полета.

«Да я же и правда дурак! Все они правильно говорят. Ну разве может пингвин научиться летать? Где, где крылья? Вот эти жалкие шпильки, что ли? Ага, улетишь на таких. Никуда не улетишь».

На душе стало очень скверно. Там будто бы начался шторм. Все заходило ходуном, заволновалось. Тучи становились все чернее. А потом грянул гром и пошел дождь. В общем, заплакал я. Да, да, мальчишки тоже плачут иногда, хоть и редко. И обычно никому об этом не рассказывают. Но я же пообещал тебе все рассказать — я свое слово всегда держу.

Ревел я долго. И чем больше ревел, тем меньше верил, что смогу когда-то научиться летать.

«Все это глупые мечты и ничего больше!», — я в отчаянии бил крыльями по снегу.

Я был так увлечен процессом литья слез, что сначала и не заметил ничего — ни шума мотора, ни тени, которая вдруг заслонила солнечный свет. И даже когда заметил, не сразу понял, что это.

А это был… самолет! Большой, голубой, с крыльями. И с какими! Они разрезали воздух и переливались на солнце — могучие, смелые, решительные.

Самолет кружил надо мной все ниже и ниже. А я аж клюв открыл от восхищения. Дышать забыл, честное слово. А плакать — и подавно.

И только когда эта железная птица приземлилась неподалеку, ко мне вернулась способность мыслить. Вернулась мгновенно. Не прошло и секунды, как я зарылся в ближайший сугроб и злобно прищурился. Ведь самолет — это люди. А люди — это злодеи, которые похищают пингвинов, чтобы запирать их в зоопарках. И как только я мог забыть об этом, разиня?!

Дверца самолета тем временем отворилась. Ожидая увидеть бородатых дяденек с блокнотами и фотокамерами, я еще пристальней уставился на самолет.

Но никаких людей не было. Из кабины вышел… медведь!

Я протер глаза, думая, что мне мерещится, и посмотрел еще раз. Так и есть: медведь, собственной персоной. Белый, полярный — как в книжках по зоологии рисуют.

Правда, на картинках в учебниках он ходил на четырех лапах. А этот вышагивал на двух, задних. И на голове у него была диковинная шапка и огромные очки.

Медведь разминал лапы, потягивался, растирал морду снегом и что-то напевал себе под нос.

А я сидел в укрытии и терялся в догадках: «Каким ветром его занесло с Северного полюса на Южный? Почему он ходит как человек? И вообще, как так вышло, что медведь… летает?!»

Тут я аж подпрыгнул, чуть свое снежное укрытие не поломал.

«Медведь ЛЕТАЕТ! У него нет крыльев, а он ЛЕТАЕТ! А все почему? А потому что самолет! Вот оно, решение! Чтобы летать, нужен самолет!»

Мне хотелось кричать от радости и восторга, но этого я, понятное дело, не мог себе позволить. И потом — зачем тратить время на крики и вопли, когда нужно действовать?!

Я бесшумно скатился на брюхе со своей тренировочной льдины и стал тихонько подкрадываться к самолету.

Я не думал о том, как объясню свое появление на борту. И о том, что завтра в школе контрольные по естествознанию и математике, не думал. И о том, как воспитатели разозлятся.

Немножко подумал о том, что было бы неплохо, если бы О все увидела своими глазами и узнала, что не зря верила — но потом и про это думать перестал.

Некогда было думать. Я действовал! Шаг за шагом подбирался к железной птице. У трапа я замер. Сердце стучало так, что даже обезьяны на экваторе, наверное, слышали. Медведь, видимо, был туговат на ухо — иначе услышал бы и он.

Но он, к счастью, был занят своими делами — закончил зарядку и, скинув шапку на снег, бултыхнулся в воду.

Мне было страшно интересно посмотреть, как купается полярный мишка, но — увы — не в этот раз. Я юркнул в самолет, спрятался под сидением второго пилота и замер в ожидании.

Глава третья. О том, как мы познакомились с Михалычем

Медведь уверенно правил самолетом, то и дело поглядывая на приборную панель. А я — ни жив ни мертв — лежал под сиденьем. Боялся шелохнуться. Понятно было, что рано или поздно выбираться из укрытия все равно придется. Но хотелось оттянуть этот момент.

Я впервые в жизни видел полярного медведя и понятия не имел, чего от него ожидать. А вдруг он вообще пингвинами питается? В учебнике зоологии про это не говорилось. Но там и про то, что мишки могут самолетами управлять, не было ни слова.

У меня затекла правая ласта. Но я лежал и терпел.

— Ну здравствуй, помеха справа.

От неожиданности я чуть не поперхнулся. А медведь продолжал.

— Покидай уже свое укрытие. Чувствую, что-то самолет барахлит, кренится. Как считаешь, товарищ балласт, удалить мне тебя с борта воздушного судна или не стоит?

Я выбрался из-под сиденья и сел, понурив голову и поглядывая на пилота. Он был серьезен и хмурился. Стало жутковато.

Но потом я увидел, что глаза у него смеются. А затем и сам он засмеялся — весь, целиком: и голова, и живот, и лапы — все тряслось от смеха — раскатистого и заразительного. Затрясло и самолет. И меня заодно. Вот она, истинная причина турбулентности!

— Шутит, шутит Михалыч. Михалыч — это я.

Медведь протянул мне свою большую когтистую лапу.

— А я — Валера.

Я приготовился, что Михалыч опять будет смеяться — на этот раз над моим чудным именем. Все же смеются, я привык уже.

Но я ошибся.

— Отличное имя, — серьезно сказал он. — Зачем на самолет-то пробрался, Валера?

— Ну…

— Не тяни. Докладывай по существу.

И я стал докладывать. Рассказал ему все — и про маму с папой, и про ученых, и про зоопарк, и про то, как сильно хотел научиться летать.

— Я и подумал: раз на своих крыльях летать нельзя, можно же научиться на железных. Вы же летаете! Хоть и медведь.

— Значит, пилотом стать хочешь?

— Ага. Летчиком.

— Славно, славно. Ты смелый пингвин, Валера. Если честно, я немножко сомневался в том, что ты поверишь в чудо и заберешься на борт.

— А вы видели меня, что ли?!

— Старательно делал вид, что не вижу, — Михалыч улыбнулся. — Но видел, конечно. Вообще-то я за тобой и прилетел.

— Как это?

— Сигнал такой поступил. Звезду видишь? — медведь указал на ярко-красную точку высоко в небе. — Это твоя. Звезда надежды.

Я ничегошеньки не понимал. Сигналы, звезды, чудеса какие-то.

Михалыч увидел мое замешательство.

— Так-так, кажется, пришло время для краткого инструктажа по сказочным делам. Пойдем на посадку. Принимай управление, товарищ стажер!

Я с радостью и гордостью вцепился крыльями в штурвал, и самолет начал снижение.

Глава четвертая. О том, как я узнал, кто такие полярные летчики

— Сардину хочешь?

Еще бы я не хотел. Это моя любимая рыба! И анчоусы я еще очень уважаю.

Мы с Михалычем сидели на берегу океана. Судя по окружающим пейзажам, находились мы где-то в Южной Африке. По крайней мере, в учебнике географии ее изображали именно так.

Было непривычно жарко. И темно. Шумел океан, кричали птицы.

Медведь ел. Я — тоже. И ждал, когда же он мне все объяснит. Но тот не торопился.

— Пока я ем, я глух и нем, — заявил он.

Все взрослые одинаковые!

Наконец Михалыч отправил в рот последнюю сардину, отряхнул лапы и начал обещанный рассказ.

— Полярные летчики, Валера, — необычная профессия.

— Волшебная, что ли?

— Можно сказать и так.

— Ну уж.

— Можешь не сомневаться. Ведь полярные летчики служат в ТСД.

— Где-где?

— В Тайной Службе Добра.

— А-а, — если честно, я все еще ничего не понимал.

— Полярные летчики никогда не прилетают просто так. Только когда кому-то нужна помощь. Когда кому-то нужно чудо. Потому что этот кто-то настолько устал надеяться и верить в свою мечту, что уже совсем отчаялся. Так вот ему надо показать, что чудо все-таки есть. Наглядно, так сказать, продемонстрировать. Тут уж, конечно, дело каждого — поверить в это чудо или нет. Но шанс обязательно нужен. Каждому отчаявшемуся.

— Вроде меня, да?

— Вроде тебя.

— Это вы прямо в точку. Я уже совсем отчаялся. Такую сырость развел там на льдине, самому противно.

— Сырость — не страшно. Страшно, что ты начал сомневаться в том, что можешь научиться летать. Чуть было не предал свою мечту, представляешь?

Мне стало стыдно. Я тяжело вздохнул.

— А этого, Валера, допустить никак нельзя. Тайная Служба Добра как раз такие случаи и отслеживает. И когда видит, что дело плохо, посылает сигналы агентам — полярным летчикам. Тогда мы вылетаем на место и творим чудо. То есть помогаем ему сотвориться. А потом улетаем незамеченными.