Бесплатный фрагмент - Синяя чашка красная

Когда становится достаточно темно, можно увидеть звезды.

Персидская пословица

Hello!

My name is Elena…

Обычно здесь я делаю паузу, потому что это единственное в чем я уверена. Все остальное — случилось ли это на самом деле или лишь мои домыслы и интерпретация реальности?

Я запуталась. Нужно начать все сначала. Давайте попробуем заново.

Часть 1. Иордания
Начало

Я прилетела в Иорданию после затяжной русской зимы, которую провела в Санкт-Петербурге. Было ли это необдуманным и эмоционально поспешным решением? Может быть. Последние десять лет я много путешествовала, в основном по экзотическим теплым странам. Мои путешествия обычно бывали рандомными, неочевидными и часто спланированными в последний момент. Но именно благодаря этой своей халатности и беспечности, может быть даже наивности и недальновидности, я находила самые захватывающие места на планете, которых иногда даже не было на карте. Зима в родном Питере была тоже своего рода экзотикой. Единственный способ полюбить такую погоду — это вернуться из пустыни, где круглогодичное солнце прожигает глаза и открывая шторы я обычно молила увидеть облачко на небе. Я прожила в Питере несколько месяцев в затишье и вьюге, в комфортной квартире у Финского залива. Я называла это место

«Дом у моря». Мне нравилось закрывать за собой входную дверь и

чувствовать себя в безопасности и тишине. Когда ничего не происходит. Вместо пижамы дома я носила галабею, привезенную из Марокко, расшитую золотыми нитями. Принимала расслабляющие ванны под джаз, заваривала травяные чаи и зажигала благовонии.

Хотя я не люблю пробелы в своей жизни — они вводят меня в заблуждение и тянут время, превращая весь мир в ледяную душу, с них очень сложно соскочить. Но иногда, несясь напролом по жизни, мне нужно остановиться, чтобы все обдумать, переключиться на новый уровень и двигаться дальше. Мне нужны такие передышки. Эффектные паузы. Когда ничего не происходит и есть время порефлексировать, проанализировать приобретенный опыт со стороны. Запастись топливом и вновь броситься в пучину бурлящих приключений.

Вечная темнота и серость будней, в снегу по колено. Скоро мне это надоело. Удовольствие тишины и тем, что ничего не происходит в моей жизни, сменились недовольством, нерешительностью, что делать дальше. Я вновь заскучала и жаждала приключений, после которых возвращалась домой в психическом изнеможении.

Прошло пять лет с тех пор, как я покинула Ближний Восток. Несколько лет я прожила в Южной и Юго Восточной Азии, ходила по музеям в Европе, вернулась в Россию, и теперь скучала по пустыне, палящему солнцу и горячему сияющему песку. Вот и решено. Словно подкинула монетку. Еду в Иорданию. Похоже для меня сейчас это единственно правильный вариант. Мои путешествия — это всегда билет в один конец.

Амман

И вот я прилетела в Иорданское Хашимитское Королевство. Я планировала поработать в Аммане на одном туристическом проекте в качестве волонтера, но прилетев, туда довольно быстро поняла, что этот вариант мне не подходит по условиям жизни и труда, и уехала на юг страны, на побережье Красного моря в Акабу, там где море и солнце. Это был период путешествия, когда я просто следовала за течением, без четкого плана или направления. Амман с его шумными улицами и древними руинами, раскатами муэдзинов, сменился спокойствием Акабы, где прибрежная атмосфера создавала совершенно другой ритм жизни.

В это время года на севере страны было достаточно холодно. После захода солнца резко падает температура и становится невыносимо холодно даже дома. Это особенность местного климата и всех стран, расположенных в этих широтах и не имеющих центрального отопления. Принимать душ при почти нулевой температуре — то еще испытание гусиной кожи, несмотря на то, что днем светит солнце, и кажется, что вот уже скоро наступит лето. Время проведенное в более теплом климате, на пляже с летающими вокруг чайками, развеяло мою зимнюю склонность много думать о себе и сомневаться в дальнейших действиях. Такой климат располагает к сиюсекундному наслаждению.

Я стояла на берегу Красного моря в купальнике, поддавшись солнцу, мои ступни наслаждались рельефом гальки, которые массировали ноги. На противоположном берегу — самая красивая картинка из моих воспоминаний

— горы Синая и пустыня Израиля. Три города уложены как в двух ладонях у одного залива, три государства, так близко, что все кажется доступным. Ни одну из этих границ я перейти не могу. Дайте мне бинокль, я хочу рассмотреть, что там происходит на том берегу. Как там все идет своим чередом. Точно также как когда я была там когда-то? Я прожила в Египте полгода, в Израиле почти год. Мне нравилась эта аутентичность. С этими местами у меня связаны самые сильные жизненные опыты. Зачем то я себя разгоняю на чувства в этом моменте и тоскую по тем временам. Может потому, что тогда я была в окружении людей и мне было весело, а теперь я одна, стою на берегу и ностальгирую?

***

Потом я поехала в Вади Рам и провела там неделю. Помимо захватывающего дух пейзажа и знакомства с местными бедуинами, в одном из лагерей я встретила итальянского журналиста. Экстравагантная внешность, яркий характер, приветливость и сверхобщительность, общая харизматичность и привлекательность, три серьги в одном ухе, арафатка повязанная вокруг шеи.

Давид увидел, что я читаю Шантарам и, подсев ко мне, сделал ремарку по этому поводу.

— А ты уже прочитал?

— Да.

Он был очень эрудирован и хорошо разбирался во многих политических и социальных темах. Терпеливо разъяснял мне все ответы на вопросы, которые я задавала по любому удобному случаю. Он жил в Лондоне.

Несколько раз переспрашивала то, что не могла понять из-за его британского акцента, а он терпеливо снова и снова разъяснял все как пятилетнему ребенку.

Мы очень много общались несколько вечеров подряд, сидя рядом с друг другом и слушая арабские песни. Я поделилась с ним историями из своей жизни и тем, что в замешательстве о своем будущем.

— Моя жизнь — это как вести машину по левой стороне и все время извиняться за это.

— Что ты имеешь в виду?

— Быть не на своем месте и не знать, что делать дальше. Как бы ты себя чувствовал если бы смотрел сериал и вдруг остановился бы на одном эпизоде, пересматривая его снова и снова? Один и тот же эпизод. Раз за разом. Годами. Ты знаешь, что было раньше, но не можешь представить себе, что будет дальше. У тебя вроде бы не хватает воображения. Как бы ты себя чувствовал? Я имею в виду… Похоже я застряла на одном и том же месте.

— Ты можешь создать свое будущее сама. Просто выбери его и не думай слишком много об этом.

Он уезжал на несколько дней раньше меня вместе со своим другом. Перед отъездом, сидя в кузове пикапа, он махнул мне рукой и кинул вдогонку несколько слов: «Нарисуй что-нибудь или напиши пока ты здесь, у тебя нестандартная жизнь, ты так много путешествовала, много всего видела.

Может быть ты напишешь еще один Шантарам». Эта мысль мне понравилась, она прозвучала как лесть и мое тщеславие затрепетало, я утвердительно кивнула. Через несколько лет я написала эту книгу. Надеюсь он когда- нибудь прочтет и напишет рецензию на нее.

В последний день моего пребывания в Вади Рам погода резко ухудшилась и небо заволокло густыми тучами, пошел град. Вы когда-нибудь ожидали такого от пустыни? Снег и дождь — хорошо, о таком я слышала, но град?

Я еще немного потянула резину и решила двигаться дальше — логично теперь было бы поехать в Петру — песчаный город, построенный Набатийцами в тринадцатом веке, Новое Восьмое Чудо Света. Больше известных мне мест в Иордании не оставалось.

Примерно вот здесь и начинается моя странная история. Я переехала в Петру и попала в какую-то феерическую, кажется как будто бы вымышленную страну бедуинов, где казалось, никакие законы — юридические, моральные, и даже иногда физические, не работают. Всё, что я считала белым — стало черным, и наоборот. Где бы я не искала справедливости, не находила там ее.

Когда то я была уже здесь раньше, лет восемь назад. Как впрочем и в Вади Рам. Я посещала эти места в качестве туриста. Это была короткая трёхдневная поездка из Израиля. Сокровищница Эль-Хазна в Петре оставила в моей памяти самые глубокие впечатления. Это самое красивое место, которое я когда-либо посещала. Мне повезло, что тогда я еще мало путешествовала и мои впечатления были такими яркими, и ощущались так остро, что остались на всю жизнь, даже

после десятков посещенных мной стран.

Мне было интересно рассматривать свое первое воспоминание о прошлом посещении Петры. Один бедуин увязался за мной, ходил со мной весь день. Он прошел со мной весь путь от Сокровищницы до монастыря, показал мне скрытые пути, чтобы посмотреть на Сокровищницу с высоты гор. Мне претила его компания, но он не отставал, и я не понимала почему. Он был первым человеком, не умевшим читать и писать, которого я встретила в своих путешествиях, зато он бегло говорил на пяти языках. Правда потом я слышала это описание от многих других бедуинов: «не могу читать и писать,

но говорю на пяти языках». Наверно они решили, что это звучит экзотично, а значит романтично.

А потом он позвал меня в свою деревню. Я отказалась, он разозлился, уже стемнело. Это было на выходе из Петры. Он развернулся и ушел по направлению к своей деревне. Охранник, стоявший у ворот, показал мне жест перерезанного горла, мол опасно. Но вот, я здесь и оказалась, спустя столько лет. Но понимание этого, мне пришло гораздо позже.

Петра — довольно маленькое место, и многие туристы приезжают сюда всего на пару дней, осматривая Сокровищницу, развалины и пещеры, а затем уезжают. Некоторые же туристы и вовсе уделяют этому месту только три часа, чтобы посмотреть на Сокровищницу, не забегая дальше каньона. Днём Петра является одним из самых дорогих туристических аттракционов в мире, а вечером — это место превращается в обитель бедуинов, которые продолжают жить так, как жили тысячи лет назад. Вечером они собираются у костра в пещере, пьют чай и делят ужин между собой, за долгими тихими беседами, похожими на арабскую вязь.

Деревня бедуинов

Я приехала в Петру, а оказалась в бедуинской деревне. Вади Муса — это официальное название города, где расположена Петра — знаменитый археологический памятник, построенный на торговом пути между Азией и Европой. Я немного погуляла и ничего не узнала здесь с моего прошлого визита, кроме арабских лавочек, продающих крупы, конфеты и сигареты. Я прошла совсем немного по главной улице, спустилась вниз с холма и взяла такси, показав адрес дома водителю. В Петру я ехала тоже по волонтерской программе — проживание в семье бедуинов и языковой обмен, обучение их английскому языку и помощь с туристами в гостевом доме, я же надеялась обучиться арабскому. Идеально, подумала я, когда искала приключений.

Каково же было мое удивление, когда мы выехали за пределы города и

теперь за окном были лишь бесконечные просторы каменистой пустыни с одной стороны, скалы и обрывы с другой.

— Мы что, едем в другой город?

— Нет, это рядом.

Мы въехали в поселение. Такси остановилось перед домом, а я не осмеливалась выходить. Где я? Что это за место? Перед тем, как приехать сюда, я отправила сообщение женщине, с которой договаривалась о волонтерстве. Амина ответила, что ждет меня, она сказала, да, приезжай. И вот открывается входная дверь, оттуда выходит мужчина. В шортах, сандалиях, куртке, с бородой и сигаретой в зубах. Мгновенно кидалась его дикость в глазах, неотесанность в голосе, развязанное поведение и настырность в общении.

Он спросил мое имя, я уточнила где Амина. Он сказал, да здесь, выходи. Я все же с некоторым промедлением и неуверенностью вышла из машины и направилась за ним. Он сразу же протянул мне руку и назвал свое имя — Мохаммед, ничего нового, в каждом доме, в каждой арабской семье есть свой Мохаммед. Я зашла за ним в дом, а краем глаза увидела, что это место, вероятно, бедуинская деревня, о ней я слышала еще в свой первый визит в

Петру. Именно сюда меня зазывал на ужин тот бедуин в прошлый раз. Меня этим местом пугали, называя его опасным для туристов. Но ведь я теперь в семье, под присмотром, обо мне позаботятся, подумала я тогда.

Деревня бедуинов называется Умм Сайхун. Она известна тем, что ее построили недавно, когда правительство вместе с общественными организациями вроде ЮНЕСКО решили выселить бедуинов из Петры, как считалось тогда для сохранения наследия, где те жили в пещерах, считая их своими законными владениями и домами для своих семей.

Бедуины долго сопротивлялись, но их все же удалось переселить, пообещав построить жилплощадь для всех. Проект уже на стадии планирования был по-честному так себе. В каждой семье рождается по 6-7-8 детей — это норма в арабских странах. Какого размера должна быть эта деревня, чтобы разместить их всех? Как Дубай. В результате были построены бетонные коробки высотой в 2—3 этажа, выше строить нельзя из-за холмистой песчаной местности и ненадежных фундаментов, построенных второпях.

Поэтому бедуины продолжали сбегать в пещеры на ужин или на ночь, некоторые семьи так и не переехали полностью в деревню. Некоторые предпочитают жить под тентом в пустыне с козами.

Мы вошли внутрь дома. Темный зал. Снаружи солнце. По телевизору нараспев читают Коран. В традиционных арабских домах вне зависимости от достатка и страны, роль диванов и кресел обычно играют ковры и матрасы. Меня усадили в центре гостевой комнаты и через некоторое время предложили чай — тоже арабская традиция. Мохаммед взял на себя роль хозяина, хотя я поняла, что это был не его дом, он безостановочно говорил со мной, стараясь казаться дружелюбным. В комнату входили все новые люди и поочередно они здоровались со мной, называя свое имя, протягивая руку. Амины все не было. Где она? Она там. Скоро придет. Это было немного странно. Так продлилось почти до вечера. Заходили все новые люди, и все они подходили ко мне, протягивая руку, и представляясь одинаково: брат, сестра, тётя, дядя, еще одна сестра, кузен кого-то там. На лицо они тоже все были примерно одинаковые для меня. А одеяния, традиционные черные абайи у женщин, и галабеи у мужчин, подчёркивали их внешнюю схожесть.

Мы перекидывались парой стандартных фраз: как зовут, откуда, кто кому

кем приходится. Диалог в основном я вела с мужчинами, в частности с Мохаммедом, так как девушки, его сестры, и женщины не знали английского. А знание арабского, к моему стыду, за последние десять лет сильно не улучшилось и было довольно скудным. Поэтому с женщинами мы в основном общались на пальцах, играя в крокодила, улыбаясь и раскланиваясь друг другу.

Кроме приветствий и Мохаммеда на меня долго никто почти не обращал внимания, радушия и гостеприимства, внимания и заботы о госте жильцы дома также не проявляли ко мне. Я не могла понять, что здесь происходит, кто все эти люди вокруг и где Амина?

Пришёл ещё один молодой человек, представился ещё одним братом Мохаммеда. Его звали Омар. Он работал учителем в школе и только что вернулся после уроков. Он очень хорошо говорил по-английски, был достаточно интеллигентен, вежлив в общении, открыто и дружелюбно

общался со мной, в отличии от других присутствующих. Мне даже показалось, что он не из этой семьи.

Позже, к обеду, пришел хозяин дома Абу Резек. Он тоже хорошо говорил на английском, медленно передвигался, а его одежда была огромных размеров, как и полагается всем зажиточным мужчинам в возрасте в этом племени.

Настало время трапезы, и теперь мне предстала возможность увидеть большинство членов семьи одновременно, тех, кто находился в доме, и тех кто время от времени заходил поздороваться и проходил мимо.

Наконец, у меня сложился пазл в голове: кто кому приходится. Абу Резек — глава семейства, отец троих братьев: Мохаммеда, Омара и Резека, а также дочерей, которые тоже живут в этом доме.

В арабской культуре имя мужчины, имеющего детей, формируется по первому рожденному мальчику. Слово «Абу» означает «отец». Таким образом, сочетание «Абу Резек» переводится как «отец Резека».

Одно из самых приятных воспоминаний, которое я сохранила об этом месте — когда вся семья сидит вместе вокруг одного большого подноса, мужчина берет в руки хлеб, отрывает кусок и дает его в руки тебе, а затем передает дальше всем по кругу. Патриархальность и уважение. Я не протестую.

Наибольший интерес в общении со мной все же проявлял Мохаммед. За неимением другого внимания мне приходилось общаться с ним, но все же внимательно держать дистанцию. Тогда я ещё не предполагала, что мне следует чего-то опасаться или кого-то избегать. Наивность и дружелюбие были моими постулатами. Я достала табак и собиралась сделать самокрутку. Рядом сидел Мохаммед, он тут же ко мне примкнул, собираясь сделать сигарету и для себя, даже не спрашивая, как будто само собой разумеющееся. Я вышла на улицу, чтобы закурить, он увязался за мной.

Рядом остановилась машина, и не выходя оттуда мужчина протянул мне руку, назвал свое имя — Резек. Он представился мужем Амины, еще до того, как я встретила ее саму, и показал пальцем на Мохаммеда: «Не верь ничему, что он говорит, не ходи с ним никуда, не доверяй ему. Лучше вообще с ним не разговаривай». Это ввело меня в замешательство и разозлило. Кто ты такой, указывать мне, что делать и нет? Я впервые вижу тебя. Что ты себе позволяешь? Когда мне приказывают, тем более какой-то незнакомец на улице — естественно во мне это вызывает протест и поднимает бунт. Поэтому в тот самый момент я решила начать тусить с Мохаммедом, за неимением альтернативы, а затем и с его друзьями, слушала их рассказы, и даже иногда чему-то верить. Может я и в арабской стране, но ты мне никто, чтобы устанавливать правила. Резек оказался старшим братом Мохаммеда. Тогда я стала понимать еще меньше, что здесь происходит.

Я приехал в деревню бедуинов, и как будто бы оказалась в перевёрнутой

Стране Чудес. Самое странное, что здесь происходит — это люди, а точнее их отношения между собой. Как меня вообще сюда занесло? Во время моих путешествий люди всегда вызывали во мне куда больший интерес, чем местные достопримечательности. Когда я только начинала изучать мир, конечно, мне было интересно и в Финляндии. Но потом количество посещённых мной стран стало исчисляться десятками, и эмоций на новые храмы, музеи и памятники культуры не оставалось. Я пыталась получить их

от людей. От самых необычных людей. Я везде искала экзотику. Поэтому когда возвращаюсь домой, я прозябаю в эмоциональной глухоте.

Мохаммед предложил мне поехать в Вади Мусу — просто так развлечься. Было странно и непонятно зачем, я ведь только приехала оттуда, но оставаться в доме и просто так сидеть в гостиной было бессмысленно. Меня уже начала раздражать эта неопределенность. Обычно я веду себя так, когда теряю ориентир в ситуации. Что делать? Опять бежать? Куда на этот раз?

Мы поехали в Вади Мусу «покататься» и по пути захватили друга Мохаммеда Акрама, мы зашли в кафе и заказали кнафе — деликатесный десерт, похожий на пахлаву, приготовленный каким-то невероятным способом из сладкой тонкой вермишели и козьего сыра. Выпили кофе, Мохаммед вышел покурить, я осталась с Акрамом наедине. Я пыталась заговорить с ним, но всякий раз его пробирала дрожь, когда ему приходилось отвечать, а его глаза бегали повсюду, иногда задевая и меня. Было непонятно, это из-за не знания английского или из-за неуверенности в себе. Нога у него как будто бы отделилась от тела, и сама по себе отчеканила чечетку. Скоро я бросила все эти попытки поддержать беседу, чтобы не терроризировать его.

Мохаммед вернулся, он постоянно с кем-то переговаривался. Я отметила,

что у него много знакомых. «Меня знают здесь все», сказал он. Это всегда звучит слишком наиграно. Вот я, например, предпочитаю не знать никого в своей обычной жизни. Он вел себя слишком развязно. Хочет произвести впечатление, подумала я. Меня всегда это настораживает.

Амину я увидела лишь к вечеру, когда она вышла к ужину с маленьким примерно годовалым ребенком на руках. Бледная, худая, маленькая, осунувшееся лицо, трое детей, хотя она была примерно моего возраста — лет тридцать, вся в черном. Много позже она рассказала мне, что за день до моего прибытия она поругалась с мужем и переехала в дом к его родителям, где меня и встретили. В тот день она просидела в комнате сестер и почти не выходила оттуда. В свой родной родительский дом она вернуться не могла, поскольку по местным обычаям это означает развод, а женщина таких действий предпринимать не должна. Она была под впечатлением от ссоры, ей было не до меня. Поэтому такая неловкая тишина была создана напряжением в этом доме. Все же мне было странно, что она не вышла меня встретить. Я ведь гость, и приехала к ней, даже пусть и не в ее дом.

Вечером мне выделили одну комнату. Во всем доме из фурнитуры были лишь ковры и матрасы, выполняющие роль диванов, стульев, кресел и кроватей, телевизор и несколько фотографий членов семейства, висящих в простых рамках на стене. Моя комната была обставлена точно в таком же аскетичном стиле. Удивило меня лишь отсутствие окон, только лишь одна форточка сверху, до которой сложно дотянуться.

Это был март. Жуткий холод везде — снаружи и внутри дома. С закатом наступает зима. Температура опускается почти до нуля и дом обогревается только портативными печками, либо газовыми горелками, на которых заваривают чай.

В доме было всего три спальных комнаты, гостиная, в которой велись все основные виды деятельности, кухня, одна ванная и две туалетных комнаты.

Был еще один зал, по виду напоминавший помещение для торжественных приемов, дверь туда всегда была закрыта и эта часть дома никогда не использовалось, хотя была празднично украшена.

Меня удивило, что при таком разнообразии комнат, хозяева этого дома предпочитали спать в гостиной, там где днем постоянно включён телевизор, там где проходит каждый прием пищи, а по вечерам они приносят свои матрасы из спальни, где стояла настоящая кровать, располагаются на полу, выключают телевизор и мирно засыпают как под открытым небом. Я несколько удивилась этому, а через некоторое время пришла к умозаключению, что они, вероятно, сохраняют кочующий образ жизни даже в своем собственном доме. Free Spirit forever. Born to be wild.

Могло создаться впечатление, что они только переехали в этот дом и ещё не успели перевезти все вещи, никаких личных вещей, книг, записей, кроме фотографий на стенах я не увидела. Однако жили они здесь уже довольно давно, и в магазине, что занимал часть дома на первом этаже было намного больше вещей, казалось они хранились там веками, поскольку были покрыты слоем пыли, как и древние артефакты в заброшенных жилищах мамонтов. Главными вещами в любом сувенирном магазине были «фарва» и

«куфия». Традиционное теплое мужское пальто у бедуинов и арабский платок на голову. Пальто тяжелое и мягкое, обычно коричневого, иногда чёрного или серого цвета, у каждого бедуина есть такое, в условиях пустыни служит в качестве одеяла или подушки. Куфия или арафатка в этой местности обычно красного или чёрного цвета, иногда красно-белого или черно-белого, как у Ясира Арафата. Слышала легенду о том, что цвет платка определяет принадлежность к определённому племени, в этой деревне их было пять. Женщинам полагается носить абайю — чёрный халат или платье, скрывающие домашнюю одежду часто некрасивой расцветки и фигуру.

Голова всегда покрыта платком или хиджабом.

День за днем стали проходить, меня стало все больше поглощать их устройство быта и жизни в целом, меня интересовали их взаимоотношения, собственное мнение о себе, отношение к внешнему миру.

Довольно скоро я поняла, что какая-то чертовщина творится в этой деревне. Это место похоже на настоящий ад на земле. Здесь собраны все людские пороки и грехи. Бедуинская деревня является чем-то вроде очагом грехопадения, где как и в кунсткамере можно посмотреть все виды человеческих отклонений, редких диковин. Я еще никогда и нигде не видела настолько низко падших, ныне живущих людей, как бедуины. Даже в джунглях Юго Восточной Азии я не испытывала таких потрясений от устройства общества. От их былого величия и гордости, прославленных подвигов, о которых рассказывают в старых книгах и легендах ничего не осталось. Даже с трудом верится, что это не было кем-то придумано.

Люди из соседнего города Вади Муса говорят про бедуинов, что те живут как животные. Я думала это предвзятое отношение, обусловленное спорами из-за контроля Петры и необъективными суждениями. Но оказалось самой настоящей правдой.

Ощущение было, что я нахожусь в размагниченном пространстве. Люди в этой деревне меня очень сильно дезориентировали. Через какое-то время

мне пришлось сравнить свои впечатления от бедуинов, их жизненного уклада, своего опыта жизни с ними с тем, что было написано до меня. Мне пришлось покопаться в чьи-то трудах, чтобы выяснить суть. В последствии я наткнулась на шикарное объяснение того, что же здесь все-таки происходило. Так, Макс фон Оппенгейм, «последний великий археолог- любитель» приписывает бедуинам «бесконечное чувство независимости» и отмечает: «Их ничего не интересует, кроме жизни в пустыне. Отсюда их отвращение к любому насилию, к любому правительству, к любому налогу, к военной службе, отрицательное отношение к оседлости и упорядоченному труду». Аналогичного мнения придерживается ливанский историк Ф. К. Хитти. Он отрицает малейшее стремление бедуинов к изменениям и прогрессу.

Здесь же я могу добавить уже от себя: непомерное чувство собственной

важности, величия. Как будто бы являясь потомками набатийцев, каждый из них припрятал золотую монету за пазухой. Отсутствие чести и достоинства. Все это осталось только на словах, в легендах, под толстым слоем археологической пыли. Самоуважение приправлено высокомерием.

Отсутствие планов на будущее, жить сегодняшним днём — вот их нынешний девиз.

Бедуины живут еще в своем прошлом сознании, как будто время для них остановилось. Они застряли в своем анахроническом самосознании и продолжают воспринимать себя и окружающий мир через призму своей традиционной, кочевой культуры, несмотря на то, что современность уже изменила обстоятельства вокруг. Их образ жизни и мировоззрение «застряли» в прошлом, не соответствуя сегодняшнему дню, как будто тем самым они пытаются спасти свою идентичность. И с этим все в порядке, если ты не воспринимаешь их всерьез. С другой стороны, можно сказать, что это самосознание позволяет бедуинам сохранять свою уникальную культуру, язык и обычаи, которые уже в пыли.

Однажды я поднялась на холм, который возвышался в пустыне над этой

деревней. С той вершины открывался удивительный вид: ночь, звезды, и там внизу — маленькая деревушка, освещенная желтым светом огней вдоль улицы. Кажется, там ничего не происходит. Может все сидят по домам за ужином в кругу семьи, вряд ли кого-то можно увидеть на улице. Иллюзия.

Только спускаясь вниз, понимаешь насколько это место преисполнено греха. Грехом я называю любые отрицательные черты характера человека, над которыми ему предстоит поработать в этой жизни или негативные поступки. А таланты — это любые плюсы, которыми он обладает или развивает в себе на протяжении своей жизни. Иногда в своих путешествиях мне удавалось встречать людей одаренных и талантливых, и обычно можно было заметить, чем человек более талантлив, тем он более красив. Здесь же был сгусток греха и ненависти, что отражалось на лицах этих людей. Здесь все живут в грехе. А кто нет — потакают ему. Они не осуждают, не оправдывают — они делают вид, что ничего не замечают. Иногда кажется, что среди них могут быть хорошие и интересные люди. Но чем ближе ты их узнаёшь, тем сильнее разочаровываешься. За внешней приветливостью и гостеприимством скрывается то, что невозможно заметить издалека — с вершины холма. Не

зная, что там происходит, невозможно поверить, какие люди там обитают. Это место словно воплощение всех человеческих грехов, которые только существовали за всю историю человечества.

Иногда меня смущали какие-то бытовые мелочи. Например, кто-то мог надеть мои тапки, которые я оставляла перед входом в гостиную, потому что здесь было так положено. Однажды я прихватила их с собой и положила рядом с собой, когда села на матрас. Глава дома сказал, чтобы я убрала их оттуда. Я не понимала в чем дело, он сказал, что он молится в том углу.

Было неловко. Я сразу же их убрала обратно за дверь. Потом мне приходилось ходить в чьи-то. Это было неудобно, неприятно, но собственность здесь имеет весьма размытое понятие. Кто-то взял мою бутылку воду и отпил прямо из нее, а потом передал по кругу. Мои вещи — это мои вещи. Они этого никогда не понимали. Здесь все делилось между всеми: еда, одежда, даже моя бутылка воды.

Очень многое оставалось для меня туманным и неясным, например отношение членов семьи ко мне. Казалось, я слишком много значения придавала чужим людям, что они думают обо мне. Я сама делала их важными для себя.

И все-таки я задавалась вопросом: зачем я провела здесь столько времени? Почему осталась тогда? Я много путешествовала по миру, видела разные культуры, традиции, народы и их быт. Люди везде были разные, мне нравилось изучать их отличия. Самое интересное и уникальное в этом мире

— это люди. Их жизни — это словно бесконечная серия археологических раскопок. Мне хотелось понять их, изучить устройство их быта и взгляды на жизнь.

Чем глубже я погружалась в их мир, тем больше я удивлялась. Я могла бесконечно рассказывать об их грехах, о моральной небрежности, беспринципности. Но вместе с этим они обладали разительным чувством свободы, которую может иметь лишь человек рожденный в пустыне.

Считающий, что пустыня принадлежит ему. Они не следовали правилам, не оглядывались на осуждения, привыкли делать то, что хочется. Абсолютная свобода разума и действий. Вероятно поэтому они действовали так, будто бы не ожидали последствий.

Я выросла в другой системе. Она называлась СССР. Хотя я родилась уже на закате той эпохи, мои родители выросли в ней. А значит, они воспитывали меня, опираясь на те же догмы, которые вкладывали в их головы всю жизнь. Это была система контроля, и она жила в нас, даже когда сама по себе уже отжила. Люди, которых я наблюдала теперь, обладали свободой с самого рождения. Как и все мы. Но, похоже, они умели ей пользоваться. И, возможно, именно поэтому я осталась здесь — чтобы попытаться научиться ощущать себя свободной от любых навязанных социальных суждений и постулатов.

Когда весна уже была в самом разгаре, бедуины всем семейством в несколько поколений и я отправились на пикник в Маленькую Петру, отметить скорое начало Рамадана и следующее за этим наступление лета. Весна — единственное время года, когда цвет пустыни меняется и

поверхность желтых песчаных холмов покрывается зеленым пушком. Скоро вся эта зелень будет сожжена палящим солнцем.

Мы приехали на пикапах и расстелили несколько покрывал, дамы вытащили приготовленные закуски и напитки. Дети быстро потеряли интерес к происходящему и предпочли носиться по пустыне, убегая иногда на сотню метров в округе. Воля. Некоторые женщины сидели на расстеленном покрывале, некоторые стояли как и я. Жена брата отца мужа Амины оказалась сидящей рядом со мной. Ее глаза были примерно на одном уровне с моими ногами. Она увидела какие красивые у меня ботиночки и попросила их примерить. Она не говорила по-английски, она показывала жестами. Какая же нелепая ситуация. Мне пришлось снять ботинки, встать на покрывало и смотреть как она их примеряет. Она была раза в три толще меня, но все же она с удовольствием отметила, что они ей подошли.

— Оставишь мне свои ботиночки, когда поедешь от нас? Я посмотрела в ее большое круглое лицо и недоуменно посмотрела на нее. Ага, поеду босиком. С той же простотой я могла бы попросить любого из присутствующих здесь мужчин отдать мне свою машину. Какого черта?…

Последним на заправку в качестве десерта оставался арбуз. Глава семейства положил его на землю, отрезал кусок и передал его мне. На нем все еще был слой песка и сам нож тоже был в песке. Я знаю, что эти люди пустыни не считают песок чем-то грязным, но про дизентерию они тоже вероятно мало что слышали.

Мы сложили все вещи в пикапы и вернулись в дома. Праздничное настроение продолжало присутствовать. Мы вернулись к обычной жизни, но все же продолжали радоваться солнцу и прекрасной погоде, как будто это было что-то особенное, и вот теперь то все и заладится. Этим мы мало отличаемся друг от друга.

Через несколько дней, когда снова ничего не происходило, а я в который раз сидела, уставившись в окно, меня охватило чувство бесполезности. Что, черт возьми, я здесь делаю? Просто трачу свое время на созерцание?

Я сидела на балконе, и рядом со мной устроились двое бедуинских детей. Старшая девочка, уже довольно сносно говорящая на английском, указала на мои колени и сказала: «This is not good.«Она имела в виду мои рваные джинсы.

Я задумалась. Вот это да… Чье-то ограниченное представление о мире влияет и на меня тоже, поддевывая меня чьими-то тычками о праведности. Все что касается свободы здесь относится исключительно лишь к мужчинам. Девочкам же с самого раннего детства внушают, что можно, что нельзя, исходя из взглядов мужчин в этом обществе, из условностей и традиций. У неё уже нет выбора, потому что она была рождена здесь.

Я не против хиджаба. Я за свободу выбора. Я не люблю, когда мне говорят что правильно, а что нет, потому что так кто-то сказал. Я была рождена свободной девочкой в свободной семье, хоть и не в свободной стране. Наша свобода была ограничена чьими то представлениями о друг друге. Я же никогда не чувствовала полового превосходства или уничижения. Поэтому никогда не чувствовала, что должна бороться за женские права, и я ни разу не феминистка, потому что для меня эта тема никогда не была болезненной.

Но увидеть, как женщины в бедуинской деревне Петры лишены примитивных человеческих свобод, когда они зачеркнуты семейными вековыми традициями, было новым и весьма чувствительным опытом.

Мне бросалось в глаза и было необычным замечать уничижение женщин и их прав в этой деревне. Я наблюдала, как мужчины относятся к женщинам. Полное игнорирование их человеческой ценности. Женщина здесь воспринимается скорее как вещь, объект или сервис, на который можно возложить все обязанности по дому и воспитанию детей, это инструмент, а не личность с правами и собственными желаниями. Свадьба здесь — это не торжество любви, а скорее передача собственности. Женщина становится собственностью мужчины после обряда — продолжением трудового ресурса в семье мужа.

У меня были сомнения: испытывают ли эти женщины внутренний протест? Ведь для них такая жизнь — это норма. Они были рождены в этих семьях, в этих условиях, где их роль строго определена обществом. Когда рабство было отменено, многие рабы не знали, что делать с обретенной ими свободой, потому что никогда не знали другой жизни. Так и эти женщины: они не борются, не сопротивляются, потому что не знают другой жизни. Мне сложно представить себя в их положении. Во мне просыпается бунт. Думаю, и они не могут представить себя в другой роли.

Я счастлива, что родилась в мире, где у меня есть право выбирать свой путь. И хотя я не чувствую, что должна бороться за права женщин в других странах и культурах — ведь это их норма, их реальность, — в этот Рамадан я испытываю глубокую благодарность за возможность делать свой собственный выбор. Во время своих путешествий я встречалась с голодом, нищетой, необразованностью, сумасшествием. Думаю, что глядя этим порокам в глаза, я всегда была благодарна за то, что это не было предназначено мне судьбой. Но сегодня, глядя на этих женщин в бедуинской деревне, я понимаю, что для них даже базовые права остаются недосягаемой роскошью. Они лишены возможности выбирать: как жить, кого любить, кем быть. Их мир ограничивается рождением детей и обслуживанием семьи.

Обычно, если женское население не было занято домашними делами, то они проводили время на крыльце своего дома, наблюдая за детьми, переговариваясь друг с другом. Или сидели по своим комнатам, обсуждая что-нибудь. Это как сходить с подружками в бар выпить. Мне все это было скучно, поэтому я нашла себе новое развлечение и в свободное время я отправлялась на прогулку по Малой Петре на хайкинг. Здесь были отличные условия для скалолазания и пеших прогулок — степная пустыня и скалистая местность, песчаник из которого была построена сама Сокровищница Эль- Хазне в Петре был отличным материалом и для природного скалодрома, на котором я проводила очень много времени. Местные бедуины часто замечали меня и стали называть «hiking girl», показывая на меня пальцем.

Это были мои маленькие приключения, наполненные радостными порой

микроскопическими событиями — увидеть змею (я обожаю змей) или скорпионов, необычных пауков и в целом, такое разнообразие флоры и

фауны, что мне часто приходилось гуглить, чтобы найти объяснение тому, что я видела.

В первую ночь, когда я проснулась в Аль Бейде, множество черных жуков было повсюду и в моих волосах. У них был сезон, они размножались и передвигались стаями с огромной скоростью. Иногда черное облако можно было заменить в воздухе. И это было только начало. Потом я стала натыкаться на скорпионов в доме и странных пауков, похожи на гибридов скорпиона и паука с двумя гигантскими клыками. Я погуглила их по фото.

Паук-верблюд черного окраса. Благодаря этим клыкам он кусает жертву, пускает анальгетик, затем ест плоть и издает специальные звуки. Один их вид вызывал у меня страх.

Именно в часы своих бесконечных прогулок мне удавалось открыть такие места, которые не обозначены на карте и недоступны большинству туристов. Нечасто, но все же я встречала группы туристов, проезжающих на джипах, и бедуинов, разводящих костры для приготовления чая.

Как то я гуляла по Маленькой Петре, вокруг было тихо и безлюдно, я встретила пастуха со своим стадом коз. Он появился из-за холма, за которым я не могла его раньше видеть. На вид ему было лет четырнадцать, не больше. Его одежда была простая, лицо обветренное, коричневое от солнца. Я остановилась, присев на камень, и начала сворачивать самокрутку. Это было приятное время суток, когда солнце начинает опускаться за горизонт. Мальчик подошёл ко мне и заговорил на арабском. Он попросил у меня сигарету. Меня это смутило. Я поколебалась. Он ведь был ребёнком по моим суждениям, может быть здесь он и был уже мужчиной. Я отказала, объяснив, тем, что он еще маленький. Конечно, это были мои личные убеждения, я знала, что, скорее всего, он уже давно курит. Но всё равно — не могла позволить дать ему сигарету.

Чтобы сгладить момент, я достала из сумки конфету и протянула её ему. Он

согласился и принял ее с ухмылкой. Мы ещё немного поговорили, и я продолжила свой путь обратно домой. Вот и вся его жизнь, подумала я, пасти коз. Это ли свобода?

***

За неимением больших впечатлений, время от времени мне приходилось тусоваться с Мохаммедом и Акрамом и с другими его друзьями-бедуинами. Просто чтобы развлечь себя и выехать из этого поселка, посмотреть на других людей, и понять, что здесь еще происходит.

Однажды мы поехали в «Cave Bar», нас было четверо — я, Мохаммед, Акрам и еще одна девушка, которая тоже была волонтером в этом поселке бедуинов. Судя по названию, я многого не ожидала от этого места, я думала это название — шутка, но оказалось, это было одно из самых популярных и приятных мест в Вади Мусе. Действительно уютное, красивое и даже веселое место. Бар был выполнен в виде настоящей пещеры с несколькими комнатами — углублениями в стене, которые создавали чувство уединения.

Мы же заняли столик посередине и хотели побольше веселья, внимания и музыки. Было интересно, кто эти люди вокруг. В основном зале находились арабские гости, немного местных жителей и еще меньше европейских

гостей. Играла арабская музыка, почти у всех на столах стояли безалкогольные напитки — кому то дорого, кому-то нельзя. Мы играли в Блэк Джек, я объясняла правила, и у меня было весьма приподнятое настроение. Мы поднялись и начали танцевать под эти арабские мотивы. Я заметила, что в зал приходили и другие бедуины тоже с европейскими девушками. Бедуины переговаривались между собой, а девушки недоверчиво разглядывали друг друга. Это был единственный раз, когда мне удалось повеселиться.

***

Через месяц у меня заканчивалась виза и вопрос ее продления не должен был занять много времени. Резек, муж Амиры, сказал мне, что сделать это очень просто, нужно лишь поехать в районную полицию Маана — окружной муниципалитет, отметиться в полиции, указав свой адрес проживания, и там сразу же продлят мою визу. Это делается легко, если местный житель подпишет бумагу в которой говорится, что ты проживаешь у него, с указанием адреса. Мохаммед поехал со мной.

Путь лежал через пустыню. Желтая выжженная земля. Почти моя любимая. В каком бы направлении ты не поедешь — всегда увидишь одно и то же — степную пустыню, выбеленную ярким солнцем. Хотя была еще весна и его сияние не было еще таким жгучим.

Мы зашли в здание полиции, прошли по коридору, вошли в кабинет. Бюрократическая система в арабских странах определяется бесконечным хаосом, неровными стопками бумаг, ожиданием, мужчинами, в основном с усами, и сигаретным дымом.

Нам сказали подождать и мы сели на холодные железные стулья в коридоре. Мохаммед тоже закурил.

— Ты выглядишь хорошо, когда ты такая серьезная.. в ожидании…

— Да иногда я люблю быть… Формальной.

Мужчина с усами и без формы взял мой паспорт и сделал копию, он пролистал мой паспорт и что-то сказал Мохаммеду, явно что-то было не к добру. Мохаммед повернулся и объяснил, что визу мне не продлят, потому что я русская. В Иордании запрещено продлевать визы по визиту в полицию гражданам России, Украины и Белоруссии, обосновывая это тем, что девушки именно этих национальностей чаще всего работают нелегально в барах Аммана на консумации, что в таких арабских странах как эта приравнивается к проституции. Я немного приуныла из-за такой несправедливости. Я то тут при чем? Но Мохаммед обещал решить этот вопрос. Отсюда началась долгая вереница канители решения моего визового вопроса.

***

Мне было скучно находиться в семье бедуинов, работа с туристами не занимала много времени, общение с детьми на английском тоже сводилось к минимуму, поэтому все чаще выходила гулять, исследуя новые треки Петры, понемногу расширяя свой кругозор и масштаб покрытия.

Однажды я спустилась вниз по склону позади деревни и оказалась прямо у подножия Королевской гробницы. Я еще не очень хорошо знала

расположение всех достопримечательностей в Петре и не знала куда ведет эта тропа, но когда увидела сувенирные столы и магазинчики бедуинов, я поняла, что нахожусь уже на территории парка. По пути я встретила несколько бедуинов и разговорилась с ними. Они спросили где я живу, и когда они кивнули в знак того, что знают у кого я остановилась, я почувствовала себя в безопасности. Я как будто бы прикрывалась громогласным именем Абу Резек.

Здесь у подножия Королевской Гробницы я познакомилась с Ахмедом. Мне он показался одним из самых адекватных бедуинов, что я встретила за все это время. Наряду с Омаром. Он хорошо выглядел, что не так часто можно сказать о бедуинах, он хорошо разговаривал, а главное, держал дистанцию, он был вежлив и уважителен.

Мы сидели на скалистом выступе и смотрели на угасающий закат, переговаривались и курили. С нами был еще один турист и несколько бедуинов. У них закончился рабочий день (все туристы покидают Петру с заходом солнца), им теперь предстояло подняться вверх по скалистому пути в деревню. Некоторые из них останавливались рядом с нами и заговаривали. Бедуинский язык сильно отличается от арабского, так что слов я совсем не разбирала, но было понятно, что они переговариваются о нас, кто мы, где мы живем и почему мы здесь. Некоторые бедуины уже были укуренные, многие из них напьются после того как поднимутся в деревню. Мы просидели там до самых сумерек, Ахмед взял за поводья своего осла и вместе с нами поднялся в деревню.

Резек узнал, что я ходила в Петру «тропой бедуинов», он разозлился узнав,

что второй раз я уже была там с одним из его туристов. Он сказал чтобы такого больше не было. Меня все больше возмущали его приказы, и я все чаще их нарушала, не стараясь сохранить мир. Еще больше меня возмущало, что когда мы оставались наедине в квартире предназначенной для туристов, он явно делал интимные намеки на массаж после тяжелого трудового дня, пока Амина была в своей квартире. Мне казалось это верхом неуважения к ней, поэтому я всячески начала избегать его и сводить к минимуму разговоры с ним.

***

Мы встретились с Ахмедом еще раз, на этот раз уже в деревне, и он пригласил меня на ужин в Королевской гробнице. Он сказал, что когда солнце сядет — приходи на то же место, где мы встретились в прошлый раз, я буду там и мы устроим ужин в пещере.

В тот вечер я спускалась вниз из деревни, когда на своем пути встретила трех бедуинов, очень похожих на разбойников. Двое из них были на лошадях, а третий на пони. Самый главный из них, в центре всей процессии имел несколько татуировок на лице, роскошные черные кудри до плеч, шляпу украшенную пером и красный пиджак. Примерно так выглядят аниматоры на детских праздниках.

Они остановили меня и остановили своих животных, спросили кто я, откуда, и куда иду. Они снова начали заливать мне свои песни о том, что мне туда идти нельзя, уже закат, и что мне стоит повернуть обратно. Я убедила их, что

знаю, что нельзя, но меня пригласил бедуин _назвала его имя_ и они пропустили меня дальше, посетовав на то, что я уже «занята» и предложили проводить меня до места назначения. Похоже они поняли, что предстоит веселье сегодня ночью и они не захотели его пропускать. А я почувствовала, что мне нужно отделаться от них как можно скорее.

Один из этих разбойников выглядел точь-в-точь как Джонни Депп в свои лучшие годы пиратства. Сами бедуины говорят, что к ним когда-то приехали голливудские киноделы, вероятно во времена когда еще снимали Индиану Джонса, и увидели невероятные аутфиты бедуинов, впоследствии использовав их для создания образа Джека Воробья. Так что бедуины считают себя прообразами всемирно известного персонажа.

Я нашла Ахмеда, он был на том же месте. Он уже закрывал свой магазин. На самом деле это был обычный шатер, и он опускал часть ткани, которая закрывала вход, завязывая ее на узел. Здесь не было ни замков, ни стен, здесь было доверие. Мы перекинулись парой слов, я рассказала ему о том, кого встретила, он сказал не волнуйся, они ничего не сделают. Кто-то из бедуинов принес наш будущий ужин: в основном это были несколько овощей, и позже кто-то еще принес несколько кусков курицы, и разжег костер.

Было еще достаточно светло, несмотря на сумерки, поэтому пока что я гуляла вокруг гробницы и смотрела как все вокруг угасает в ночи. Когда стемнело и яркие звезды осветили небосвод, мы собрались возле костра и началась магия. Четверо бедуинов тихо переговаривались между собой, иногда обращаясь ко мне на английском. Мне здесь нравится. Я одна с бедуинами и чувствую себя в безопасности. Странно. Это не то, от чего меня предостерегали.

Позже мимо гробницы проходил еще один бедуин, он заглянул к нам, но не зашел в пещеру, может быть позже. Он спросил про меня, после разъяснений, обратился ко мне, на английском и сказал, что видел меня до этого в деревне, поэтому поинтересовался обо мне. Теперь я ощущала напряжение среди бедуинов. Может быть это была просто тишина. Здесь все друг друга знают, но что у них за отношения, я не знаю. Некоторые друзья, некоторые не очень.

Наиболее отчетливо эти взаимоотношения объясняет другой исследователь арабского мира Каскель: «Здесь господствует борьба всех против всех, нападения и кровная месть. Здесь мы находим тесно сплоченные общности. Отдельный индивид может назвать предков до десятого колена. Вместе со своими потомками они составляют племя». Им присуще неизвестные нам стимулы: прочная связь между членами племени, высокая значимость происхождения, охрана каждого члена племени законом кровной мести.

Это именно то, от чего я всегда была так далека. Мне никогда не было непонятно, что это значит, даже когда мне рассказывали об этом. Но это передавалось в ощущениях на каком-то эфемерном уровне — кто кому друг, враг или племя.

Ибрагим, бедуин, который спрашивал обо мне, был приятен на лицо, никакой угрозы или негатива я от него не испытывала, он зашел еще раз в этот вечер

к нам на чай. Время от времени я выходила из пещеры, стояла напротив гробницы, и наблюдала за всем со стороны. Ахмед подошел ко мне:

— Почему ты здесь стоишь одна?

— Я просто хочу посмотреть на все это со стороны. Это завораживающе. Выглядит все просто супер. Спасибо тебе.

— Да, не за что. Приходи к нам, когда закончишь.

— Да, хорошо, спасибо.

Темнота вокруг, яркие звезды на небе, тишина, бедуины сидят в пещере у костра, королевская гробница, которой сотни лет, а напротив — римский театр построенный в 13 веке, и королевские купальни и сады, которые тоже кто-то когда-то построил, и вся эта история запечатлена перед моими глазами, пока я стою здесь и смотрю на это место. Мне хотелось вытащить эти ощущения наружу, сделать их значимыми для себя и оставить в своей жизни навсегда. Эти короткие моменты были особенными для меня. Не из-за достопримечательностей, а из-за людей рядом с которыми я здесь находилась. Это был один из самых волшебных моментов за все время моих путешествий, а может и всей моей жизни.

***

В ту ночь мы поехали все вместе в город поужинать. Я стояла одна на углу деревне, рассматривала фонари и курила. Мимо меня проехала белая машина Акрама, их было трое: Мохаммед, сам Акрам и та девушка-волонтер, которая тоже с ними тусила. Мохаммед спросил, хотела бы я поехать вместе с ними за едой. Я не отказалась. Мне просто нужно было развеяться, сменить обстановку, выехать из этой деревни, увидеть других людей, вспомнить, что они есть. Только сев в машину, и выехав из деревни, я поняла, что все они пьяны. Мохаммед вел машину резво, неаккуратно, быстро. С одной стороны дороги — все те же холмы, а с другой — обрыв. Я напряглась, но все же подумала, что может и в этот раз пронесет.

Мы вышли в центре города, и зашли в кафе, заказали еду. Пока я стояла и ждала, меня угостили фалафелем. Люди обычно любят меня угощать. Я увидела краем глаза, что Мохаммеда это взбесило. Он подошел ближе посмотреть в чем дело. С чего бы это? Он просто любит на все реагировать. Импульсивный и агрессивный. Как будто бы это все вокруг его собственность. На самом деле ему принадлежало ничего.

После еды мы еще немного покатались по городу. У бедуинов, самое большое развлечение, когда нет денег — это покататься на машине по городу пьяным.

Их не любят в городе, не только за животный стиль жизни, который они ведут в деревне, но и за пьянство на дорогах, аварии и драки, которые устраиваю бедуины. Когда я услышала об этом впервые, даже мне показалось это грубостью, когда я увидела тому подтверждение — оказалась смущенной в их правоте.

Мне надоело напрягаться на каждом повороте. Мохаммед на протяжении всей дороги в шутку повторял одно и тоже: «Tonight accident. Everybody die». Может ему и не хотелось жить. Меня взяла дрожь. Я увидела, что он по настоящему пьян. Каждый раз, проезжая обрыв, мое тело вжималось в сидение, сердцебиение замедлялось, я переставала дышать. Зачем я это делаю?

Может быть для меня это тоже было развлечением? Но рисковать жизнью и полагаться на случай? Это слишком даже для меня.

Иногда я совершала самые странные поступки, и теперь, оглядываясь назад, не могу распознать себя. Почему я так поступала и рисковала жизнью? Это было не впервые.

Однажды на Бали, когда я закончила очередной сезон детского лагеря и мне нужен был отдых — сменить обстановку, уехать в какое-то другое место, я выбрала соседний остров Нуса Пенида. Множество раз я слышала о нем, и мне хотелось узнать в чем отличия соседних тропических островов в Индонезии.

Когда я сошла с лодки на берег, везде был песок. Я подумала, а где же начинается дорога? И вдруг мне показалось, что здесь нет дорог, это же остров. Здесь всякое может быть. На таком тропическом, нетуристическом острове я никогда не бывала раньше. Хотя странное дело, он чем-то мне напомнил Хвар.

Я арендовала байк у местного жителя, когда сошла с причала. Он сам предложил мне взять его в аренду, назвав чуть завышенную цену, мне даже искать ничего не пришлось. Этот байк был намного тяжелее моего привычного Scoopy, хотя и не сильно отличался по габаритам или мощности. Я ездила по острову без какого-либо плана, осматривая тропические заросли, натыкаясь на местных обитателей, как будто бы заставая их врасплох в самых неожиданных местах. Жизнь здесь протекает медленно и все улыбаются. Они рубили листья пальмы, складывали из них крыши дома и даже ставили стены. Из инструментов у них в руках были только мачете и веревки. На головах у них были панамки, а на ногах — шлепки. Такие воспоминания навсегда остаются в моей памяти. А я для них — очередной заехавший фаранг (турист, белый иностранец) на их остров.

В такие моменты ощущаешь полную свободу, забывая, что в любой момент

можешь оказаться без бензина, застрять под тропическим дождем или столкнуться с местными жителями, требующими деньги за бесплатную парковку или просто заблудиться в джунглях. Неожиданно могут возникнуть и другие трудности, например, несчастный случай на дороге из-за размытого земляного слоя после вчерашнего ливня или семейство обезьян, мирно расположившихся посреди дороги и совершенно не ожидающих твоего появления здесь.

Я открывала для себя дикие пляжи, которые не соответствовали привычному представлению о переполненных курортах — здесь не было ни толп туристов, ни супермаркетов, ни симпатичных кафешек, а кофе здесь подавали на самодельном столе, стоящем на песке на берегу океана, под крышей сделанной из листьев пальмы.

Так, бесцельно катаясь по острову, ощущая ветер в волосах, наслаждаясь солнцем и океаном, радуясь улыбкам местных детей, увидевших белого туриста, и исследуя неизведанные дороги, которые обычно приводили меня к неожиданным приключениям, я остановилась на большой равнине, она завершалась обрывом, с которого открывался потрясающий вид на океан. Я захотела большего — приблизиться и рассмотреть его вплотную,

спуститься к подножию скалы и побыть в укромном месте, вдали от всех, как

будто бы это место принадлежало только мне. Посмотреть на волны океана вблизи. Когда я занималась скалолазанием, мы тренировались на подготовленных скалодромах, незаконченных стройках в городе, и в походах на мраморных скалах Карельского перешейка, иногда зимой в минус двадцать. А здесь — океан, тропики и солнце. В своих силах я была уверена. Я захотела спуститься вниз по скалам скорее ради самого процесса, а не для того, чтобы потрогать океан. Весь спуск занял около получаса. Я наслаждалась каждым шагом, каждой веткой и камнем на моем пути, лучами солнца, что пронизывали лес. Когда я добралась до самого низа, и успев только немного насладиться волнами, которые обрызгивали камни бухты, я поняла что уже скоро заход солнца, наступает прилив, и я, если задержусь здесь ещё ненадолго, окажусь отрезанной от пути обратно по скалам, которыми я пришла, а подниматься вертикально вверх по скале — будет уже слишком опасно. Здесь действительно я точно никого не встречу — слишком укромное место, помощи ждать будет не от кого. Я собрала свои вещи и начала быстрый подъем наверх. Поднималась я по тому же пути, но теперь он был явно сложнее, чем до этого. Скрывающееся солнце создавало панику, вселяя чувство опасности. Я знала, что самым главным испытанием будет для меня не физическое, а психологическое преодоление суеты, не нервничать, не совершать быстрых, необдуманных ошибок, из-за которых я могу слететь вниз, действуй размеренно, четко, шаг за шагом. Я все время повторяла себе: «Im not gonna die here… Im not gonna die here… Not today…» Вот и сейчас, я сижу в его машине и повторяю про себя все те же слова: «Im not gonna die here. No way». Я видела так много в своей жизни, и я еще ничего не успела сделать. Я не готова умереть сегодня. Я не дам тебе убить себя.

Зачем я снова создала для себя эту ситуацию, почему вновь оказалась в

ней? Ведь я могла отказаться и не поехать вместе с ними.

Мы повернули на дорогу домой. Акрам и Мохаммед все время менялись местами, кто за рулем. Последним сел за руль Акрам. Он сказал, что Мохаммед слишком пьян. Он и сам недалеко от него отставал. Все это превратилось в кошмар. Я подумала, что если буду молиться всю дорогу, это не сильно поможет их состоянию и аккуратности вождения.

Дорога теперь выходила на обрыв. Сейчас будут 10 минут ада, подумала я. Отрезок дороги, на котором, даже в дневное время суток случаются столкновения и машины летят в овраг. No way. Я крикнула STOP THE CAR! Акрам дернул за ручник. Горячий чай обжег мою руку. Плащ оказался мокрым. Я с размахом открыла дверь и вышла из нее матерясь. Я шла в обратном направлении, подальше от этих чертовых бедуинов, допивая оставшийся чай, и матерясь на русском и английском одновременно. Эмоции зашкаливали, я не знала, что делать дальше. Я просто хотела уйти от них подальше.

Проезжала мимо машина. И я посчитала, что сесть в нее будет безопаснее, чем оставаться здесь на одной улице с ними, и ждать пока они меня догонят. Я выкинула стакан с чаем и села в машину в машину к незнакомцам.

Я попросила отвезти меня к ближайшему банкомату. Мне сказали, что он в Movenpick, это было недалеко, в конце улицы. Я хотела, чтобы меня отвезли куда-нибудь подальше отсюда, but ok. Эти двое парней, сказали, что если тебе

нужна еще какая-либо помощь, дай нам знать. Я спросила откуда вы — из деревни или города? Они сказали no way, мы отсюда, из города, мы не бедуины.

Я зашла в отель, и вежливо спросила где банкомат, как будто бы ничего не произошло. Мне указали правильное направление. Я шла по коридору и чувствовала себя в безопасности. Здесь меня никто не найдет. Этот чертов банкомат не выдавал мне деньги. Что черт возьми происходит? Я стояла и смотрела на него. У меня совсем не было денег на такси, чтобы добраться до деревни.

Я разворачиваюсь и направляюсь к выходу, вижу Мохаммеда, идущего мне навстречу. Я оторопела, потому что никак не ожидала его здесь увидеть. Он что-то в своем духе начинает мне говорить. Как же он ужасен. Безобразен. Зол. Ничего кроме ярости и отвращения я к нему не испытывала.

Я шипела ему в лицо, что не готова расстаться с жизнью, так глупо, здесь, по его воле, кто ты такой, чтобы лишать меня жизни? Потому, что у меня есть люди, которым не безразлична моя жизнь. Только эти слова застряли у меня в горле. Я запнулась. Я смогла вызвать в памяти только образ своих родителей

— те, кому будет небезразлична моя смерть. Никому кроме них, не будет дела до меня. Я одна. И почувствовала из-за этого глубочайший стыд. И радость, что мне удалось от него это скрыть. Никто даже не заметит моего исчезновения. Наверно для меня самой это было открытием. Мне пришлось признаться самой себе в том, что никого кроме меня моя жизнь не интересует. А моё собственное отношение к своей смерти — лишь разочарование в том, что я не успею что-то сделать, поскольку у меня слишком много планов и ожиданий от неё, мечтаний, что когда-нибудь все будет по-другому, так, как этого захочу я.

Сколько же дерьма я вылила ему в лицо, наговорила ему кучу неприятностей, смотря ему прямо в глаза, только лишь для того, чтобы он отстал от меня, хотя все, что я сказала было правдой. Я спрашиваю себя зачем я все это сделала? Неужели ради развлечения? Это было веселее, чем сидеть дома.

Чтобы испытать хоть какие-то эмоции, это было лучше чем ничего.

Я вышла из отеля, он шел за мной. Я не понимала, почему бы ему просто не поехать домой? Видимо, ему тоже хотелось приключений. Я шла впереди, он позади меня нес какую то чушь, что если увидит меня с кем то другим, то убьет и меня и его. Это было даже не смешно. Он шел за мной по следам на расстоянии 20 метров. Я зашла в другой отель, спросить нет ли у них банкомата. На ресепшн мне ответили, что банкоматы либо в Мовенпике, либо в центре города — на холме. У меня не было денег, чтобы доехать туда. Что же мне делать?

Я вышла из отеля и Мохаммед не глядя на меня заходит в тот же самый отель. Это уже чересчур. Наверное, зашел спросить зачем я заходила. Внезапно передо мной останавливается белая машина. В ней Акрам. Похоже он больше не пьян. Очень вежливо, слишком вежливо, чтобы быть правдой он просит сесть меня в машину. Я прохожу мимо него, не обращая на него внимания, и захожу в ресторан, заказываю чай.

Что происходило далее, могу обозначить как необоснованное стечение обстоятельств, которое повергло меня в замешательство, и, несмотря на все

мои попытки вести себя как ни в чем не бывало, сделать вид, что я тут вообще не причем, в конечном итоге именно я послужила триггером последующей неразберихе. Люди оборачивались и смотрели на меня, пытаясь понять при чем здесь я, потому что Мохаммед выкрикивал мое имя, я пряталась за колонной, но он увидел меня и направился в мою сторону, хозяин заведения остановил его, они спорили, я снова поднялась наверх, но любопытство взяло верх и я вернулась обратно на позицию наблюдателя. Я поднимаюсь на верхний этаж и вижу Мохаммеда, разговающего с хозяином заведения у входа в ресторан. Они знали друг друга. Тот ему что-то объяснял. Я спряталась за колонну, но он меня увидел и теперь направляется ко мне. Он говорит мне: «Либо ты едешь сейчас домой с нами, либо собираешь свои вещи и уезжаешь». Я думаю с хера ли, и говорю так, чтобы это было больше похоже на драму: «You are not the one who is going to tell me that». — No, I am.

Я разворачиваюсь и бегу наверх, пытаясь на ходу заплакать. Я хоть и была

взволнована и расстроена, но помню, как чувства и эмоции мне приходилось подогревать искусственно. Я немного посидела за столом наверху, ко мне подошел официант, спросил в порядке ли я. Да нихрена я не в порядке, друг, и он мне говорит, посиди здесь, успокойся, сейчас все будет нормально. Я даже удивилась его заботливости и вежливости.

Ничего не происходит. Прошло 1,5 минуты, слишком тихо, надо спуститься, посмотреть что там. Одной здесь скучно сидеть. И почему меня никто не приходит и не успокаивает?

Ситуация продолжала развиваться по совершенно непредсказуемому сценарию, оставляя меня в состоянии полной разрозненности. Началась драка, она уже была в самом разгаре, когда я спустилась и просто стояла и смотрела, что будет дальше. Мне хотелось как то все это предотвратить, но слишком поздно, кто-то забрался на крышу машины Акрама и бьет битой на лобовому стеклу.

Я спускаюсь вниз и вижу их за стеклом, снаружи, как будто бы в витрине, человек двенадцать и белая машина, между ними происходит драка. Кто все эти люди? Конечно, это было событийно. Но в чем дело я понять не могла. В момент испуга, я всегда думаю: это не я, это не я. А кто блин? Потасовка началась серьезная, все посетители заведения встали из-за столов и смотрят попеременно то на меня, то на драку. Я не знаю как на это реагировать. Мне хочется стать невидимой. Исчезнуть, чтобы никто не заметил. Кто-то забирается на машину, у него в руках дубинка, он начинает бить по лобовому стеклу. Я замерла, мои глаза расширились. Посетители кафе здесь уже не на шутку встревожились и приготовились бежать, но выход только один и он заблокирован. Я крикнула: кто-нибудь вызвал полицию? Потом, когда дома меня спросили, кто вызвал полицию, я сказала, что не знаю. Я и вправду не знала.

Красно-синие огни. Приехала полиция, несколько машин, драка остановилась. Я направилась к выходу. Владелец заведения был весьма потрепан, рубашка нараспашку. Он на ходу потряс пальцем в мою сторону: «Это все из-за тебя,

это все из-за тебя». Я не спорила. Абсурдное обвинение для тех, кто хочет приключений. Я стояла в недоумении. Кого-то увезли на скорой из-за сильных побоев. Офицер в форме спрашивает хочу ли я дать показания. Я отказываюсь. Я курю и делаю вид, что переживаю.

Приехал Резек. Мы все поехали в полицию. Я — в машине Резека, Мохаммед в полицейском машине, Акрам и та девушка — на белой машине. Мы провели час в полиции, потому что Мохаммеда обвинили в избиении того парня, которого отправили на скорой в госпиталь.

На следующий день Резек сказал мне, что Мохаммеда не арестовали только из-за его влияния и дружественных отношений с владельцев кафе, где все произошло. Ему кто-то должен и он попросил об услуге, чтобы его не упекли. Резек сказал, что «если ты еще раз себе позволишь что-то в таком духе.. I ll take my ID, go to police and you will be in jail». Я пропустила эти слова, отмахнулась от них как от чего-то самого нелепого, что могла услышать. Кто ты такой, чтобы угрожать мне? Кто ты мне такой, чтобы ставить условия?

Самое нелепое и забавное во всей этой истории — это то, что мы все вместе вернулись домой на одной машине. Я хочу понять все эти эмоции, что я испытывала прошлой ночью — это все фэйк и я сама себя заставила почувствовать их или же и это настоящее чувство, которое человек должен испытывать в подобных ситуациях. Я настолько растождествлена со своими эмоциями, что придумываю их, чтобы наполнить свою жизнь. То что произошло той ночью, просто какое-то дичайше совпадение ненужных, бессмысленных, неосторожных, необдуманных действий. Я не должна была оказаться там.

Я вижу, как вихрь событий плотно закручивается вокруг меня. Хотя, вероятно, этот циклон существовал всегда рядом со мной, меня лишь затягивает в него с непреодолимой силой с момента моего появления здесь. Я здесь не при чем. Это все они. Их действия и выбор, взаимоотношения создают эту бурю, а я лишь оказываюсь в эпицентре этого хаоса. Когда ситуация обострилась, в моей голове проскользнула ясная звучащая мысль, что мне могут причинить здесь вред люди или даже нанести серьезный ущерб мне или моей жизни.

Однако тюрьма никогда не входила в мои планы. Я знаю, что некоторые богатые мужчины предпочитают путешествовать по странам, где идут военные действия, там где можно подержать оружие взаправду и пострелять, чтобы испытать сильные эмоции, адреналин. Наверно, мои отклонения из этой же серии.

На следующий день, когда я разговаривала с Омаром, я снова в который раз пересказывала историю о случившемся прошлой ночью с моей точки зрения, потому что истории разнились. Каким то образом меня стали негласно считать виновницей этого происшествия. Хотя это было не так.

**О, ты поменял лобовое стекло?** «Какое лобовое стекло?» «Переднее лобовое стекло.»

«Да, поменял. И за это нужно заплатить, потому что оно разбито из-за тебя.» «Не думаю, что это так. Оно разбито, потому что кто-то был слишком пьян.» «Мохамед кого-то ударил?»

«Да, потому что у него была палка.»

«Я дрался?»

«Он ничего не помнит с той ночи.» «Серьезно? Я дрался? Как Брюс Ли?» «Да… как Брюс Ли.»

Все смеялись, но та ночь была невероятно драматичной.

Возможно, мне всегда хотелось дружить с плохими парнями, как и всем хорошим девочкам, быть частью их команды. Лучше быть среди опасных людей, чем с теми, чей характер ты не знаешь.

Думаю, что я уже свыклась с мыслью, что все эти люди вокруг меня — отражение моего внутреннего я. Все пороки, которые я вижу в других, существуют и во мне. Может быть, моя цель — найти мир с ними, и тогда я обрету мир с самой собой.

Когда я делилась событиями прошлой ночи, Омар внимательно слушал меня не принимая ничью сторону. Я рассказала о том, что наговорила Мохаммеду очень много гадостей прямо в лицо — вот как я была зла на него. И я даже наслаждалась этим, видя как мои слова попадают точно в цель, больно задевая его. Это доставляло мне странное удовольствие.

Омар слушал меня, а потом сказал: «Даже если я знаю что-то про человека, что может его сильно задеть, сделать ему больно и мы находимся во вражде, я все равно не скажу этого, даже будучи очень злым на него». Эти слова стали для меня откровением своего рода. В его словах было много чести и благородства, оказалось мне есть куда расти в человеческом плане, раз бедуин говорит мне такое. Меня заставило это задуматься, почему я причиняю боль другим, используя это как средство самозащиты? Это моя эссенция жизни, того, что я вывела для себя из детства: топтать топтать топтать ногами чужие чувства, чтобы мне самой было не так больно ощущать свои собственные. Обиженные в детстве люди редко церемонятся с чувствами других. Мы так привыкаем к боли, что начинаем находить облегчение в том, чтобы причинять боль другим. Это как будто бы временно снимает собственные болевые ощущения с незаживающих ран, вроде анальгетика. Это то, что не заметно взгляду, но видно всем. Этакая внутренняя ссученность. Я русская, поэтому мне даже не приходится извиняться и притворяться в своей «хорошести». Люди любят жалить. Я к этому привыкла, но вдруг поняла, что можно поступать и по-другому. Не обязательно переносить свою боль и неуверенность в себе на окружающих. Возможно, в этом и заключается настоящая сила духа — не причинять боль, даже когда у тебя есть такая возможность.

Через день, когда Резек вновь мне объявил, что я нарушаю правила его дома, он сказал: «Я больше не хочу видеть твое лицо. Собирай свои вещи и уезжай!». Где-то я уже слышала раньше такое?

Аль Бейда

На следующий я переехала в соседнюю деревню Аль Бейда. Она отличалась своими размерами по сравнению с Умм Сайхун. На одной улице было всего несколько домов, и никого из жителей этого поселка я не увидела.

Я не попрощалась с Аминой и отказалась от завтрака в ее доме. Я попросила Омара отвезти меня на машине, он единственный с кем мне хотелось и я еще

могла продолжать общение в этой семье. По-моему, он единственный кто ни разу не солгал мне за все это время. Уровень его адекватности меня удивлял. Вероятно потому, что он был учителем в школе. Или наоборот. Он слишком сильно отличался от своих братьев по характеру и умом от своих сестер.

Он остановил машину у дома, ворота которого ничего не обозначали. Розово-песочный цвет стен меня не озадачил, а расслабил мою восприимчивость. Все тот же желтый, теперь уже раскаленный песок под ногами. Я понадеялась на что-то лучшее. Железный ворота с громыхающим лязгом откатились в сторону и пригласили меня внутрь.

У моего нового хоста было лицо шайтана. Говорил он в той же манере. Мы сидели и пили чай за столом. Мне показалось, я успокоилась, все мои переживания остались в той деревне. Он сказал, что ночевать мы будем сегодня в пещере, ее нужно будет подготовить к приезду туристов.

Я не возражала, мне было интересно. Мы погрузились в машину, приехали в пещеру, он сделал небольшой ужин и мы поговорили о чем то неважном. Я не чувствовала никакой опасности, меня даже ничего не насторожило. Когда мы легли спать, он пытался меня соблазнить, предлагая массаж и рассказами про туристку, которая остановилась в его пещере и призналась, что у себя дома в Америке она снимается в порно. Когда я отказалась играть по его правилам и не проявила никакого интереса к его услугам, пропустила все мимо ушей и притворилась, что не поняла его намеков, как уставшая жена притворившись спящей, на следующий день он сказал мне, что я буду жить и работать у его соседа — Гассаба, у него есть для меня место.

Гассаб немного отличался от других бедуинов, что я здесь видела. Дреды до пояса, бандана на голове как у расты, а не у бедуинов, браслеты на руках, но все же его страстное желание быть непохожим на других, немного озадачило меня. Он рассказал, что какое-то время жил в Германии, поэтому позиционировал себя как совершенно другой вид бедуинов, непохожий на то, что я видела раньше. Когда меня пытаются в чем-то очень сильно убедить, я начинаю невольно сомневаться.

Мы стали обсуждать условия работы, сели за стол в его доме, он приготовил чай и сказал мне:

— За один год в этой стране ты можешь получить многое, почти все, что захочешь, но тебе нужно быть серьезней.

— Серьезней? Ты думаешь я не серьезна?

— Серьезно… Я имею в виду не говори о себе никому ничего. Никому. Пауза. Я пытаюсь понять, что он имеет в виду, а не что он говорит. Слова я слышу, но не понимаю значения слов, что он произносит.

— Как ты видишь свою жизнь?, — спросил он, чтобы сбить меня с толку или сменить тему.

Я не люблю этот вопрос. У меня срабатывает защитная система и оповещающий красный сигнал со звуковой сиреной, потому что кто-то пытается влезть в мою жизнь, запустить в нее свои руки и вытащить правду наружу, которой я ни с кем не хочу делиться.

— Я вижу её в периодах, ответила я. Не знаю, что это могло бы означать. Но я знаю, что сейчас использую свой прошлый опыт для того, чтобы построить

своё будущее. И кажется это неправильно. Когда у меня не было собственного опыта, в моей двадцатилетней жизни я была свободна представлять себе любое будущее, которое мне могло бы прийти в голову. Придумать его и эмоционально прочувствовать. Поверить в него. А теперь, когда я вижу реальное положение дел в свои тридцать, и с некоторым опытом за плечами, я чувствую себя в клетке своего разума.

Гассаб предоставил мне комнату. В ней не было кровати, но был матрас на полу. Я поняла что он спал там. Я попросила заменить постельное белье. В тот вечер шел сильный дождь. Он постучался в комнату под предлогом что- то забрать и спросил, может ли он спать здесь рядом на полу, потому что на улице дождь. Что это опять за бред? Я удивилась: Здесь? А почему бы не где-нибудь еще?

— Потому что на улице дождь, ответил он. Я буду спать здесь у двери, как собака.

«Что за чертовщина?», — опять подумала я. После этого случая мне показалось, что мы оставили неразумные дискуссии. Но позже он припомнил мне этот случай.

Мы начали работать вместе. Он предложил делить доход пополам. Я буду заниматься домом, маркетинговой частью и бронированиями, встречать и развлекать гостей. А он будет возить туристов и устраивать им бедуинские ужины в пещерах пустыни. Наступал высокий сезон, поэтому мы получали сразу же много бронирований и многие из гостей покупали дополнительные услуги, в том числе туры и завтраки, поэтому ручеек кэша сразу же был довольно хорошим. Работа была довольно простая, хоть и объемная, и не предвещала никаких поразительных поворотных событий. За месяц, особо не напрягаясь я заработала довольно крупную сумму. Сумму, которую мне пришлось бы зарабатывать с трудом на работе, если бы я осталась в России. Здесь же я вовсе не чувствовала, что работаю, я как будто бы развлекалась, потому что мне нравилось то, чем я занималась.

Мне казалось, что отношения с Гассабом установились вполне в рамках

моей морали — по-дружески рабочие. Он не переходил границ, соблюдал дистанцию после того случая, когда он хотел примоститься возле моего матраса, и меня это устраивало. Его манера общения была комфортной для меня, он не давил своими правилами, как это делали в предыдущем доме. Я просто выполняла свою работу. Гассаб оставлял меня наедине с собой, когда мне это было нужно, и в то же время мы много времени проводили вместе. Мне нравились эти дружеские разговоры, поездки по делам, пустыням и пещерам, ощущение того, что мы вместе делаем одну работу.

Но за этим радужным началом скрывалась не совсем разборчивая витиеватая подоплека, которую я начинала осознавать не сразу. Я поняла, что Гассаб часто недоговаривает, а иногда откровенно врёт. Он мог смотреть мне прямо в глаза и рассказывать свои фантастические истории, которые звучали иногда весьма неправдоподобно, даже для меня, повидавшей людей разных. Самым ходовым коньком были истории о его благочестивости. Рассказы о его прошлом и настоящем менялись как картинки диафильма в зависимости от ситуации, от того, с какой стороны он хотел себя показать. Сегодня он был героем, который спасал голодных

брошенных детей в пустыне и ругал за неподобающее отношение к ослам, завтра — человеком, который «никогда не влюблялся», а в другой день — бедуином, который провел свои лучшие годы жизни за пределами Иордании, в Германии. Меня это даже не раздражало, но я все время делала пометки, и держала оба образа в голове: правдивый, тот что видела я, и лживый, тот, что он хотел мне продать. Мне было всё равно, что он там о себе навыдумывал. Его вымышленные истории не затрагивали меня лично, не мешали мне жить и работать. Я воспринимала его рассказы как легенды которые передаются в этих краях из уст в уста, и они не требуют подтверждения, потому что это всего лишь часть местного наследия — культурного развлечения. Иногда я даже находила в этом что-то забавное. Я не пыталась разоблачить его, не задавала наводящих вопросов, которые бы могли подсветить фальшивость его слов. Игра в супергероя, которую он вел, меня совершенно не интересовала. Его истории были чем-то вроде фонового шума, который можно было игнорировать, не теряя основного фокуса.

Пока Гассаб соблюдал дистанцию, у меня не было поводов для

беспокойства. Я видела, как он общается с другими людьми, как легко он может сближаться с туристами — иногда слишком легко и слишком близко. Его манера общения с женщинами была особенно выразительной: комплименты, шутки, лёгкие пока ничего не значащие прикосновения. Но со мной он все же держался иначе. Как бы то ни было, мне казалось, что между нами установилось негласное соглашение — ни о чем таком и речи быть не может.

Свойство многих арабов — подменить мелкую оплошность на крупную манипуляцию, пока ты отвернулся за добавкой. И если никто его не остановит, не схватит за руку в моменте, он начинает переходить границы разумного и здравого смысла в своих поступках, не замечая, что со временем они становятся вопиющими.

Возможно, я недооценила Гассаба из-за своей наивности. Его изворотливость создавала иллюзию безобидности, но за этим поведением скрывалась недалекая игра в дурака. И хотя в тот момент меня все устраивало, позже я начала запинаться об одну и ту же мысль: не была ли эта визуальная дистанция, которую он показательно соблюдал, всего лишь иллюзией?

Shakira the donkey

Однажды я сидела за столом с ноутбуком в гостиной, которая выполняла одновременно роль столовой, когда собиралось много гостей, и выполняла какую-то работу. Гассаб проходил мимо, он только что откуда то вернулся и снова собирался куда-то уезжать, остановился и снова заговорил со мной о Мохаммеде, сказав, что тот спрашивал обо мне. У меня даже глаз не дернулся, но я видела, что он следит за моей реакцией. Когда за этим ничего не последовало, он сказал открыть инстаграм* и ввести «Shakira_the_donkey». Я послушно выполнила указание, открыла профиль и сразу же увидела знакомые лица бедуинов. Пролистнув немного вниз, я увидела на этой странице почти всех, кого я знала в той деревни. Мои глаза расширились и приковались к экрану. А Гассаб все продолжать приговаривать мне на ухо:

«Im not like these donkey people, Im not like that». Я больше не обращала на него внимания. Он уехал по делам, а я углубилась в чтение. С первых же постов я поняла, о чем тут речь. Это было что-то вроде доски «Особо опасен» или «В розыске». Этот аккаунт в социальных сетях был создан для информирования туристов, посещающих Петру, в особенности одиноких девушек, о мошеннических схемах, распространённых среди местных бедуинов. «Шакира» — так зовут здесь почти всех ослов, которые катают туристов.

На сайте и в сообществах публикуются реальные истории женщин, которые стали жертвами так называемых «любовных пиратов» или «Love rats» — бедуинов, использующих романтическую связь с туристками, в основном из Европы, для собственной выгоды и обогащения. Мне кажется перевод названия этого сообщества «Shakira the donkey» символически можно перевести как «ослицы».

Это целое движение женщин, пытающихся предупредить об опасности других. Туристки, которые столкнулись здесь с мошенничеством, насилием, или другими неприятными происшествиями, делятся своими историями и примерами того как их «развели» бедуины, приводя доказательства — переписки, обещания, фото и скрины. Наконец-то мне стало понятно, что происходит в той деревне, и что такое «рыбачить», которое я слышала от Мохаммеда. И почему к иностранцам здесь относятся как к фигурам на шахматной доске.

Схема у местных бедуинов очевидно проста: они отправляются к главной площади Петры, к знаменитой Сокровищнице, чтобы искать «клиентов» —

«порыбачить». Чаще всего это одинокие путешественницы, иногда группы из двух-трёх подруг, реже — пары. Всё начинается с дружелюбного общения. Они быстро устанавливают контакт, им помогают вариативное знание языков и намеренно располагающее к дружелюбию отношение, а также их экзотический внешний вид. Затем вас ждет бесплатная экскурсия по Петре, чай в пещере у песчаной скалы в обществе других бедуинов, про которых они обязательно скажут — это мой кузен или мой дядя, кто-то из родственников, далее предлагают покатать на ослике и показать места, обычно скрытые от глаз туриста. Звучит заманчиво, правда?

Обычно они даже не просят денег сразу и делают это на добровольной основе. Но ты заплатишь позже. И не обязательно деньгами.

Они рассказывают о своей «трудной жизни», делятся личными историями, и легендами о принадлежности своего рода к древним Набатеям, построившим этот город, который стал центром мировой торговли, поэтому считают себя истинными наследниками Петры, и законными правообладателями этих пещер, а главное — всех туристов, которые приезжают сюда посмотреть на Петру. Обычно они проводят день вместе до самого заката, а потом приглашают на ужин у костра в горах пустыни.

Либо договариваются о встрече на следующий день. Они втягивают свою клиентку в романтическую игру: комплименты, прогулки под звёздами, ужин в пещере у костра, рассказы о своих искренних чувствах и ее особенности, используя комплименты и обещания вечной любви. У каждого из них есть скачанный плейлист для романтических ночей в пустыне под звездным

небом. Музыка, звёзды, горы — всё это работает на создание декораций иллюзорной любви. Секс под звёздами между скалами кажется чем-то невероятным, почти магическим для соскучившейся по любви туристки из Европы. Она чувствует себя любимой, желанной, единственной. Это схема разыгрывается как дважды два. Бедуины уже профессионалы в своем деле. Они знают, что делают, ведь занимаются этим из поколения в поколение, передавая свои секреты мастерства по наследству.

После того как женщина эмоционально вовлечена, бедуин может начать просить деньги, объясняя это финансовыми трудностями, необходимостью помочь семье, на «лечение» или «образование», или другими убедительными причинами. Иногда у них получается убеждать женщин отправлять им крупные суммы денег, после возвращения на родину. Одна из них рассказывает, как перевела бедуину несколько тысяч евро, чтобы он мог

«начать новый бизнес» во благо их совместного прекрасного будущего. Некоторые даже пытались помочь своим «возлюбленным» переехать в Европу, оплачивая им визы и билеты.

Бедуины научились манипулировать эмоциями своих жертв благодаря использованию коллективного разума, по-видимому, играя в холодно- горячо, то надиктовывая пламенные речи голосовыми сообщениями в мессенджере, то игнорируя их, заставляя почувствовать вину, наказывая за отказ в помощи. Некоторые бедуины используют более агрессивные методы, включая манипуляции и угрозы, чтобы добиться своего. Женщины, попавшие в такие ситуации, часто оказываются эмоционально нестабильными и не сразу понимают, что стали жертвами мошенничества. Обычно они до самого конца отрицают очевидное, не хотят верить, что их обманули, даже когда факты говорят громче рассудка. Они не хотят терять надежду на любовь, на новое романтическое будущее. Ведь у многих, кто ищет приключений, жизнь дома скучно и сера. Так вот, что я здесь делаю? Может быть среди них затерялась и я. Я думала, меня это все не касается, потому что я наблюдаю за всем со стороны, как исследователь, археолог-любитель, или как в музее разглядывая людские экспонаты. Как не ожидаешь, что мумии в гробницах способны убить тебя.

Многие женщины попадаются на этот крючок, потому что им не хватает романтики или даже просто мужского внимания в своей обычной жизни, в своем обычном европейском городе. Всё кажется таким искренним, настоящим. Но это — игра на эмоциях, на мечтаниях и желании быть любимой. Но после этих приключений у многих женщин остается дыра в сердце, разбитые мечты и пустой кошелёк. Мне же все-таки никогда не было понятно на что они рассчитывают? На «с милым и рай в пещере?».

Одна женщина поняла, что ее обманули, только тогда, когда она уже вернула свою съемную квартиру владельцу у себя в Амстердаме, собрала вещи в коробки, уволилась с работы и выписала из детского сада своего маленького сына. Именно тогда, когда было все готово к переезду, она уже стояла на пороге своей новой жизни, он перестал отвечать на ее звонки и сообщения. Она решила, что с ним что-то произошло — упал со скалы, разбился на машине, упав в овраг. Вероятно, поверить в то, что его переехал осел было проще, чем в то, что он ее бросил. Она начала звонить и писать

его друзьям-бедуинам. Все как один отнекивались, говоря, что не видели его уже несколько дней. Это оказалось неправдой. Все они были в курсе происходящего, того как он доил ее деньгами, того, что он и не собирался на ней жениться и впускать в свою семью, и никакого совместного будущего у них быть не могло. До этого она на протяжении нескольких лет приезжала к нему в Петру, уже познакомила его со своим сыном, привозила ему дорогие подарки, сначала только для него, а потом и для всей его бесконечной родни, чтобы быть принятой в семью. Все они весьма поощряли такие подарки и требовали с каждым разом все больше.

Конечно, эта история крайность. Но немало женщин, которые просто обожглись, чувствуя себя обманутыми и преданными после ненадежной любви. Они теряли не только деньги, но и веру в людей. На момент моего пребывания в Петре я была знакома с этим бедуином лично, но пока не знала этой истории. На тот момент у него уже была беременная подруга из Франции с Алжирскими корнями и бизнесом, который они вместе вели, но лежал на ее плечах.

Таким «бизнесом» занимаются многие молодые бедуины. Это самый крупный и быстрый источник дохода. Это не открытки продавать у Петры или чай разливать туристам. Это шаблонная финансовая модель в этих краях.

Харизматичные, обаятельные, с тенью авантюризма, присущей Джеку Воробью из «Пиратов Карибского моря», обещающей неведомые доселе приключения. Они знают, как очаровать, заставить поверить в искренность. Их манеры и обаяние легко завоёвывают доверие. Их развевающиеся длинные кудри на фоне голубого неба и желтых песков, когда они так ловко перескакивают по уступам скал — притягивают все твое внимание. Не умеют читать и писать, зато говорят на пяти языках — даже меня это впечатлило, когда я была здесь впервые. Внешне эти бедуины тоже напоминают Капитана Воробья, в основном благодаря своему аутфиту: красный платок, повязанный вокруг головы на особый манер, длинное овечье пальто, специфичная традиционная одежда — все это кажется воплощением экзотики. Но главное, без чего не обходится ни один бедуин — это подведенные черным углем глаза — кохл, считается, что он предохраняет глаза от солнца и пыли, но по факту благодаря ему, глаза становятся выразительными, просто магнетическими. Я вот, например, до сих пор крашу глаза кохолем.

Причина, почему Гассаб мне рассказал об этом была проста: так он противопоставлял себя другим бедуинам, и показывал мне, что не имеет с ними ничего общего, даже намерений. Когда любая история начинается с фразы: «я не такой, как все они» или «обычно я так не делаю, но…», во мне сразу просыпается подозрение. Когда на раскаленную маслом сковороду льют воду, получается как раз тот звук, который я слышу в эти моменты.

Опасность. Обычно после этого я уже не очень верю, тому, что говорят дальше. Как будто бы человек пытается убедить себя в своей искренности, прежде чем я даже успею засомневаться. Похоже на хорошо выученную защиту в суде.

Гассаб пытался отстроиться от других бедуинов, чтобы втереться в моё доверие. Слова его звучали как попытка убедить меня, что ему можно

доверять. Но чем больше он говорил об этом, тем меньше я верила ему. Моя настороженность росла к нему с каждым днем. Иногда его увещевания разбивались напрочь о ситуации, в которые он влипал прямо на моих глазах. Все же мне казалось, что пока я вижу грань, где он лжет, а где придумывает, я держу его на крючке и не подпускаю его близко, значит мне ничего не угрожает.

Иногда мне казалось, будто бы он думал, что умеет гипнотизировать людей. Я зацепилась об эту мысль, когда сказала ему, что у меня прошла боль, когда он приложил руки, хотя я так сказала, чтобы он эти руки свои убрал. Гассаб же сразу подхватил мои слова, сказав, что ему такое уже раньше говорили. Он тут же просиял, как Иисус Христос, сотворивший чудо, но в разлад с ним возгордившись. Думаю то как я внимательно его слушала заставило его поверить в то, что я ведусь на его заговоры о его суперспособностях.

Еще он любил рассказывать какие-то дикие истории о своих соседях, утверждая, что те ведут себя как цыгане. Там жили только женщины, и все они были местные. Он их недолюбливал или даже презирал, и рассказал мне, что они объявили, будто бы нашли клад за своим домом, но на самом деле это были его монеты, которые он спрятал в земле за своим домом. Из- за этого они рассорились в дребезги. Я слушала его, как сказку, но не могла понять, зачем он мне это рассказывает. Чтобы я ему поверила? Возможно с каждой рассказанной байкой он расширял круг моего доверия к себе? Ну раз она поверила и в это, тогда ей можно еще и это рассказать.

Иногда его истории были столь причудливыми, и рассказывал он их так, что казалось, пытается зомбировать меня, чтобы я принимала за правду его ложь. Когда же мне не удавалось скрывать сомнения в его словах, он повторял их так часто, что в конце концов я начинала задумываться, действительно ли он так считает.

Однажды мы разговаривали о каком то деле, я спорила с ним о чем-то, это явно касалась правдивости его слов, и выронила, вспылив:

— Я спрашиваю какого цвета эта чашка, а ты мне говоришь, что она синяя, —

показав на красную кружку.

— Синяя.

Черное никогда не станет для меня белым. Когда меня пытаются слишком сильно в чем то убедить, я, из принципа, отстаиваю своё мнение, потому что суждение о правде становится слишком субъективным. Хорошо, хорошо.

Картины я пишу, а аромат слышу. Хотя картины я рисую и аромат я чувствую. Его манипуляции были слишком очевидными. Он говорил мне именно то, что по его мнению, я хотела услышать, а не то, что было правдой.

*«Экстремистская организация, запрещенная в РФ»

Виза волокита

Я рассказала Гассабу своей проблеме с визой, и сказала, что мое пребывание здесь будет зависеть от того, продлят ли мне ее. Он сказал, что решит этот вопрос. Я и сама не хотела думать над этим, обычно я откладываю решение неприятных мне проблем до последнего, когда «оно само не пройдет» или «будет гореть огнем», так что игнорировать больше не получится. Поэтому больше я не поднимала эту тему, и ждала пока оно само

как-нибудь разрешится. Через несколько недель Гассаб сказал мне, что сегодня к нам приедет особый гость — его подруга, она работает в парламенте, возможно она сможет мне в помочь в обновлении визы. Но какого рода помощь и какая у нее работа, он не уточнил. Я ждала сюрприза. На тот момент это была уже еще одна из его подруг, которая время от времени навещала его в доме, хотя он убеждал меня в своей «сухости» на протяжении шести лет, это была одна из его легенд.

С самого начала, как только она приехала, все выглядело довольно необычно. Она была за рулем своего большого черного пикапа, и была очень красивой женщиной, но все же носила хиджаб и черную абайю, из под которой выглядывали высокие черные каблуки, что весьма нетипично для арабских женщин, носящих мусульманскую одежду в Иордании. Она была очень стройной и у нее было четверо детей. Выглядела она довольно молодо. Старшему ее сыну было 19, а младшему — 9. К нам она приехала со своим младшим сыном. Он тоже был одет во все черное — черное мужское платье до колен и брюки, на голове — черный платок, на боку у него был кинжал, не игрушечный. Она попросила его отогнать машину, и он справился с этим куда лучше, чем могла бы это сделать я. Мне было интересно разглядывать ее. Она была преисполнена достоинства. Ее осанка говорила больше, чем она сама.

По-моему, именно так описывают средневековых ведьм. Не в меру самостоятельна, слишком красива, излишне своенравна, умна.

Мы сели в гостиной выпить чаю. Она совсем не говорила на английском. Гассаб переводил мне очень скупо, она задавала вопросы по визе и паспорту, срокам моего пребывания в Иордании. Похоже мы закончили разговор и все встали. После того как она уехала, Гассаб сказал, что через несколько дней я поеду с ней в Амман в правительство Иордании к министру иностранных дел решить мой вопрос с визой, поскольку знакома с ним лично. Еще он рассказал, что она только что развелась со своим мужем, ради другого мужчины, и теперь ее бывший муж угрожает убить его, поэтому они пока не женятся.

— Прямо таки убить, переспросила я?

— А что бы ты сделала, если бы тот кого ты любишь полюбил другого?

Я посмотрела на него и после долгой паузы саркастично ответила: «Я бы достала пистолет из своего кармана, направила бы пистолет ему в голову, спустила бы затвор, и выстрелила. Ты хочешь, чтобы я сказала это?».

Он тоже ничего не ответил.

Еще через несколько дней она вновь приехала на своем черном пикапе и мы поехали сначала к ней в дом, он был на пути в Амман, а на следующий день уже в сам город.

Дома она себя вела более раскованно, как только мы приехали, она скинула с себя черные одеяния, а каблуки сменила на золотые, кто-то из детей приготовил ей кальян, мне предложили чаю. Ее отец, почтенный в возрасте, предпочитал сидеть рядом со мной и делать фотографии как «с новым другом», она смотрела на все это со стороны, и никак не комментировала, хотя явно видела мой дискомфорт. Она не вмешивалась, пока он не запостил эти фотки на фейсбук* с подписью «friend», и тут она сделала ему замечание,

так как сейчас Рамадан, тебе не стоит вести себя так порочно. Он воспротивился, мы же просто друзья, а это просто фотки на Фейсбуке*, но когда я сказала «нет», он обиженно удалил их.

Утром мы выехали в Амман. Она сменила машину на белую, такую же большую.

Алия флиртовала со всеми, даже с девушками на дороге за рулём и всегда была в хорошем настроении, у неё везде были друзья. При въезде в Амман на перекрестке перед светофором парень разносил букеты красных роз по два дирхама, она взяла их, а потом дарила по несколько штук разным незнакомым людям по дороге. Все это время она веселилась и проговаривала: «Im a crazy girl». В шутку, конечно.

Еще не было девяти, но солнце сияло ярко. Почти также ярко как и ее улыбка. Мы приехали к воротам министерства и нас не пустили, сказали подождать, но не здесь, парковка запрещена, отъедьте туда подальше. Я волновалась. Мне хотелось побыстрее узнать как все разрешится. Я представляла, что мы сейчас войдем в кабинет министра и он тут же достанет печать из ящика своего стола и поставит мне штамп в паспорт. Эту идеальную картинку я крутила у себя в голове.

Когда мы вошли в здание, огромное, серое, с железными воротами и решетками по периметру, нам снова сказали ждать пока нас примут. Мы ждали так долго, как это принято в таких заведениях. Я спросила могу ли я пока покурить? Да, там наружи. Я стояла, курила у входа в здание. Я не пыталась отвлечься от крутящихся в голове мыслей, просто хотела чем-то занять время. Мимо меня кто-то проходил в пиджаке, а с ним еще человека четыре со всех сторон, его помощники или охрана. Он остановился напротив меня и укоризненно сказал что-то на арабском, я попросила перевести на английский. Он не задумавшись, без заминки сказал, что нельзя курить. Я решила, что нельзя курить в этом месте: «Я спросила у охранника, он сказал можно».

— Сейчас Рамадан. В знак уважения вы не должны курить.

Тут я поняла в чем дело. Мне стало неловко. Даже почти стыдно. Я забыла, что сейчас Рамадан. Все пятеро стояли уставились на меня. Я сразу же затушила сигарету. Вероятно, он был кем-то важным, раз привык отдавать приказы, а другие — их выполнять. Надеюсь, это был не тот министр, которому мы сегодня наносим визит. Я вернулась и ничего об этом не рассказала Алие, села рядом с ней.

Когда время ожидания вышло, мы поднялись на второй этаж. Теперь мы ждали в приемной. Она была богато украшена в арабском стиле. Нам предложили сесть. За теми дубовыми лакированными дверьми в потолок — мой ответ. Я смотрю на нее и молюсь. Пока что оттуда только выходят люди. Они все озадачены. Как будто получили нагоняй и список дел. В приемную входит группа мужчин, все они одеты по арабскому официальному стандарту — на них национальная одежда — бишт, галабея и куфия с игалем. Я повторяю за Алией — встаю вместе с ней. Все мужчины один за другим жмут руки одному из них, они заходят в кабинет к министру, мы садимся. Алия поворачивается ко мне и говорит — одного из мужчин поздравляют с новым назначением. Я киваю. Она почти не говорит на английском, но я нативно ее понимаю.

Теперь наша очередь. Мы входим в кабинет министра. Он стоит посередине за столом. Высокий, пожилой с черными окрашенными волосами и такими же темными усами. Его пузо немного выдавало себя из-под застегнутого на одну пуговицу пиджака. Дубовые стены, роскошный стол, просторный кабинет, портреты короля и сына на заднем плане. Нам не предложили сесть. Мы втроем стоим и смотрим друг на друга. Мне говорить не пришлось.

Алия и министр переговариваются. Я понимаю, что она говорит — она просит для меня визу, объясняя это тем, что я помогаю ей в работе — в ее ресторане и обучаю английскому. Он смотрит на меня несколько раз и говорит, что не может дать мне визу. Почему — я не понимаю, просто отказывает. Может у него нет полномочий или он ей не верит, неважно, ответ — нет. Она благодарит его и мы выходим из кабинета, из здания. Она говорит мне, что мы попробуем другим путем. Я сдулась как шар.

Мы ездили по городу, встречались с какими-то людьми. Я была в замешательстве. Она вдруг сказала мне — если хочешь — садись на автобус, возвращайся в Петру. Я выбрала остаться с ней, хотя не понимала, каков план. Я тупо следовала за ней, когда мы выходили из машины. Что-то происходило, она с кем-то встречалась, переговаривалась, мы возвращались в машину и снова куда-то ехали. Однажды мы вышли и направились к золотым магазинам. Их в арабских странах очень много. Обычно они расположены друг за другом и все золото висит в витринах и выставлено на прилавках. Мы стояли на тротуаре, уперевшись лбами в витрину. Это было немного странно, особенно потому что они были закрыты. Похоже ей просто нравилось разглядывать золото. Она сказала мне, что на вечер у нас запланирован ресторан. Мы поужинаем с одним человеком. Хорошо, подумала я, вероятно он может помочь мне с визой, поэтому она его пригласила.

Когда солнце начало садиться, мы зашли в ресторан. Мы были первые, потому что только с заходом солнца рестораны открываются и обслуживают посетителей в Рамадан. Мы ждали закуски, напитки, и ее друга. Было жарко на улице, поэтому она выбрала подождать в кондиционированном помещении. Она сказала, если хочешь, можешь погулять, пока этот человек еще не пришел. Хорошо. Я вышла на улицу, после деревни в пустыне эта ободранная часть Аммана казалась мне мегаполисом. Было слишком шумно, многолюдно, огромный поток машин, все возвращались домой, чтобы успеть к ифтару. Я скрылась в торговом центре. Ничего интересного, но на минус первом этаже я увидела МакДональдс. Мне захотелось прикоснуться к цивилизации. На тот момент я уже несколько месяцев провела безвылазно в пустыне. Это был ритуал, а не наслаждение, мне просто захотелось вспомнить какого это было на вкус.

Я вернулась в ресторан. Приглашенный человек оказался ее племянником. Все блюда уже стояли на столе. Я не проявила никакого интереса ни к тому, ни к другому. Алия смотрела на меня выжидающе и требовательно. Она хотела, чтобы я отведала и того и другого. Может это и был ее план? Выдать меня замуж и так решить мой вопрос с визой. Племянник хорошо говорил на английском, но мне не о чем было с ним разговаривать. Алия же укоризненно сказала мне — ты уже где-то поела! О, это и вправду прозвучало как обвинение! Не поймите неправильно, мне нравится традиционная арабская еда, обычно — моя любимая, но я уже задолбалась есть ваш мансаф. После месяцев проведенных в пустыне я захотела нормальный бургер с картошкой фри. Она казалась разочарованной, разозленной, раздраженной, а я не понимала, почему она не уважает мой выбор и мне приходится оправдываться. Я не хотела никого обидеть, но это был мой выбор. Мне не интересны подосланные мне мужчины, и я устала есть ваш мансаф. И мне должно быть за это неловко?

Когда вечер закончился, мы начали долгий и нудный путь домой в свои деревни. Было уже темно и мы почти не общались. Она предложила вновь остановиться в ее доме, а завтра продолжить путь, а я наотрез отказалась. Я отправила сообщение Гассабу с просьбой прислать машину за мной, так как не хочу оставаться в ее доме, чтобы избежать встречи с ее отцом. Где-то на дороге на полпути к дому я пересела из ее машины в другую, присланную Гассабом. Я вернулась с чувством бесполезно проведенного времени, но наполненного всякими непонятными приключениями, и ощущением, что меня хотят обвести вокруг пальца. Может это был и план Гассаба, выдать меня замуж за человека близкого к ней? Я устала копаться в этих вариантах правды. И я устала просеивать правду от плевел. Нельзя ли мне все на блюдце с каемкой безо всякой фальши?

Я до сих пор задаюсь вопросом кем она была на самом деле? Действительно ли она работала в парламенте или ее задачей было налаживание связей?

Ко мне вернулась моя обычная жизнь в пустыне, все еще не зная, что мне делать дальше с визой. Надеюсь, это как-нибудь разрешится все само собой. Обычно именно на это я и рассчитываю, когда не могу принять решение.

*«Экстремистская организация, запрещенная в РФ»

***

Я вернулась домой, я вернулась к своим обязанностям и своему привычному ритму жизни в пустыне. День за днем я встречала и провожала туристов. Я все еще поддерживала контакт с Омаром и Ахмедом. Омара я как-то раз пригласила на чай, поскольку школа, где он работал находилась как раз в Аль Бейде. А Ахмед позвал меня на прогулку в Петру.

Я оттягивала момент, когда я увижу Сокровищницу во второй раз. Мне казалось это разрушит мои впечатления от первого посещения и я останусь разочарованной. В то время у меня было правило: никогда не возвращайся, лучше уже не будет. Позже я его отменила. Ахмед предложил мне пойти туда ночью. Я решила, что это здравое и интересное предложение и совершенно другой опыт, им я не испорчу первое впечатление.

Петра был одним из самых красивых мест, которые я видела в своей жизни за все время моих путешествий. Когда я посетила это место впервые, я сидела напротив Сокровищницы на протяжении трех часов и не могла отвести от неё взгляд. Я пыталась представить как люди вырезали это огромное и безупречно красивое здание из скалы, много веков назад и сделали это своими руками с минимальным набором инструментов.

Ахмед назначил день, когда я должна была спуститься вниз по ущелью, ведущему к нему в магазин у подножья Королевской гробницы. Он сказал

мне выйти попозже, чтобы меня никто не заметил по дороге. Он был занят сворачиваем своего магазина, когда я добралась до него.

Когда солнце опустилось за горизонт, Ахмед сказал, что мы выпьем чай, пока не наступит полная темнота и тишина. Мы сидели вдвоем в шатре и разговаривали. Он сказал, тебе не о чем беспокоиться: «With me — no touch, only talk». Я посмотрела на него, и мне действительно было комфортно с ним, я не боялась, не стеснялась, не смущалась, у меня не было никакого потустороннего ощущения, которое я обычно испытывала, когда оставалась с бедуином наедине. Он рассказывал мне истории о себе и своей семье, они немного отличались от тех, что я слышала раньше от бедуинов.

Ахмед несколько раз выглядывал наружу и после того как убедился, что под покровом опустившейся ночи можно идти и все действительно стало темно и тихо, надел мужское платье — галабея, повязал платок на пояс, взял еще несколько предметов и мы вышли из шатра, отправившись на поиски приключений.

Все вокруг мне напоминало, что мы не в реальности, а в компьютерной игре. Мы идем по каньону и я не знаю, что нас ожидает за следующим поворотом, но все это очень интересно, особенно, потому что запрещено. Туристам не разрешается находиться в Петре после захода солнца. Чувство опасности напоминает о себе как осколки битого стекла в моих ботинках. У меня все еще просрочена виза. Если меня поймают здесь — штраф, паспорт, депортация. Вокруг стоит полная тишина, но лай собак не утихает. Я испытываю настороженность, но не отдаю себе отчета в том, что это и вправду может со мной случиться. Было темно, но я знаю, что мои глаза сияют в такие моменты. Они зажигают меня изнутри.

Вероятно Ахмед специально выбрал лунную ночь, чтобы я могла разглядеть все на нашем пути. Она светила также ярко как и днем солнце. Этот лунный свет лежал у меня на плечах, мы как будто бы были в свете софитов. Он шел впереди, скрываясь от охранников, а я пряталась за ним. Были слышны только наши шаги по хрустящему песку. Казалось они раздаются эхом в этой вакуумной тишине. Ущелье было окружено высокими скалами, которые казались еще более величественными при свете луны. Мы шли быстро, чтобы не быть пойманными за руку лающими собаками. «Жди меня здесь».

Я пристала к скале, а Ахмед двинулся вперед к шатру впереди, откуда доносился лай собак. Он с кем-то переговорил и вернулся, по-видимому он раздавал взятки. Мы двинулись дальше в путь.

Если вы идёте от главных ворот парка через каньон Сик, Сокровищница открывается медленно, как будто бы песочные стены раздвигаются перед вами, позволяя вам сначала украдкой взглянуть на свои приоткрытые прелести, а потом являясь во всей своей красоте. Но когда мы пришли с обратной стороны каньона, Эль-Хазна открылась нам внезапно резко, безо всяких предупреждений, обнажаясь, стоя на главной площади.

Мы идем плечом к плечу, чтобы наши тени не выдавали нас, пересекаем площадь быстрым шагом, он говорил мне: «Зайди в ущелье и жди меня там», а сам идет к охраннику, чтобы отвлечь его. Из ущелья разносится лай собаки, но я не вижу ее. Луна светит как фонарь. Чистое небо, полное звёзд. Величие архитектуры и магия ночи украшали друг друга. Лунный свет

отражается от фасада, подчеркивая детали и узоры, которые видны даже в темноте. Благодаря контрасту света и тени Сокровищница становится еще красивее в своем величии, но теперь у меня почему-то ощущение, что она приоткрывает свои тайны, а не прячет их как при дневном свете. Самый главный секрет — что находится внутри? Ничего. Это Сокровищница — внутри лишь полые комнаты для хранения сокровищ, теперь там нет ничего. Ахмед вернулся: «Все в порядке». Мы сели на скамью, и я снова не могу отвести от нее взгляд, поражённая тем, как это песочное сооружение выглядит в ночном освещении. Я смотрю на Ахмеда, но вижу только его силуэт, мы сидим в тени и нас не видно, «Спасибо, Ахмед». «Не за что, не нужно меня благодарить. Я рад, что тебе понравилось».

***

Через пару недель я вновь соскучилась по приключениям и отправилась в новый поход. Сегодня отличный день для хайкинга, подумала я, как и любой другой здесь, впрочем… Погода характерная для этого места, солнце светит, жарко, но я уже привыкла, да и времени у меня сегодня предостаточно.

Было уже около часа дня, когда я добралась до долины, которую видела раньше издалека, но никак мои ноги не доходили до нее. Та часть малой Петры оставалась для меня неизведанной. Заманчивый силуэт виднелся издали, но оставался недосягаем. Мне хотелось открытий. Изысканные изгибы ландшафта манили меня. И пусть здесь все выглядит одинаково, песок да камни желтого цвета, все же в той долине я никогда не была и мне хотелось узнать что там, за поворотом. Когда я обогнула скалу, увидела большое ущелье, на удивление я была не у его основания, а в верхней его части. Я хотела пройти насквозь и обогнуть эту скалу вокруг, тогда по моему мнению, я должна была выйти в самое его начало, завершив свой путь там, где и начала. Приключение обещало быть заманчивым и интересным. Только немного позже, уже на треке я поняла, что никому не сказала, куда направилась, потому что не собиралась надолго задерживаться — пару часов, не больше. Я хотела себя поинтриговать, а не испытать. Единственного человека на своем пути я встретила перед входом в ущелье, он пас коз, и я даже обмолвилась с ним несколькими словами, сказала пойду прогуляюсь, посмотрю что там за горизонтом.

Путь был увертистый. Идти было не сложно, но над каждым шагом стоило подумать. Мне нравится задействовать все части тела в таких пеших прогулках с элементами скалолазания — руки, ноги, голова, локти, колени, я чувствую, что так лучше понимаю суть происходящего и ощущаю пространство. Пологие склоны казались такими из-за огромных валунов, которыми было усыпано подножие скал, поэтому мне приходилось спускаться то вверх, то вниз, обходя преграды, и находя удобный и безопасный путь. Я продвинулась внутрь каньона на несколько сотен метров. По моим расчетам, мне стоило подняться на самый верх той скалы и тогда я окажусь там, откуда начала, обогнув скалу по кругу. Я нашла удобное место, где мне показалось будет удобно подниматься наверх. Метров двести или триста по таким валунам и отвесному утесу не составит особого труда.

Путь наверх оказался сложным и интересным, я успешно взбиралась наверх. Если бы что-то пошло не так, поскользнулась или камень за который я держалась подвел меня, максимум я бы упала на два метра вниз, а это не так уж критично. Где-то на середине пути мне показалось, что становится тяжело, но оставалось ровно столько же, поэтому я справлюсь.

И вот наконец, я уже почти у вершины, и последние метры мне дались особенно тяжело, но предвкушая конец этого пути я закончила его с огромным удовольствием. Десять метров, пять метров, последний метр, и вот я на вершине.

Передо мной открылся густо населенный лес, который я могу обойти со стороны. Это место выглядело как опушка леса. Обходя по тропинке передо мной открылась ужасающая картина, я поняла, что ошиблась в своих предположениях. Я вышла на скальное плато усеянное деревьями, а не на равнину и окружена ущельем. Я не могла поверить — я не в долине, я на плато, на самой вершине огромной скалы, которую я с самого начала ошибочно приняла за равнину. Я промахнулась в своих расчетах в самом начале пути, решив, что нахожусь уже почти на самом верху ущелья, а оказалось, что напротив, я находилась на днище и весь этот путь я проделала наверх, залезая на вершину скалы. И с нее не было обратного пути кроме как вниз тем же самым маршрутом, каким я сюда и поднялась. Я была в шоке и ужасе от понимания, что мне предстоит спускаться тем же маршрутом вниз. Я уже истратила все свои силы, чтобы подняться сюда, воды у меня почти не осталось, а самое ужасное — до захода солнца оставался всего час. Если я не успею спуститься до темноты, меня поджидают не только высота и риск оступиться, но и дикие животные, змеи, пауки и скорпионы, которые здесь у себя дома и выходят из своих укрытий именно в это время, когда жара спадает. Я ошиблась и теперь мне нужно платить за эту ошибку. Я помедлила лишь только для того, чтобы прийти в себя, принять ситуацию и приступить к спуску. У меня не было времени ни полюбоваться видом, ни отдохнуть. Я достигла самой вершины, и у моих ног вся планета, а мне нужно было торопиться, чтобы успеть завершить свой спуск.

Я начала путь обратно. Это было еще сложнее, чем путь наверх. Силы на

исходе, спуск всегда опаснее подъема, моя нервозность, страх сделать ошибку, наступающая темнота. И никто даже не знает куда я отправилась, я думала это будет увеселительная прогулка на пару часов. Аккуратно насколько это возможно в моем состоянии, я проделывала путь вниз.

Прежде чем сделать очередное движение, я раздумывала верный ли это шаг или я делаю его из спешки? Упасть здесь с высоты — равно самоубийству.

Почему я здесь оказалась? Случайно ли это вышло на этот раз или снова, бессознательно я поддалась влиянию своему эго, испытывать себя на прочность и подвергнуть опасности? И опять я твержу себе все те же слова:

«Я не умру здесь, я не дам себе здесь погибнуть».

Последние несколько десятков метров я завершала в полной темноте. Я сосредотачивалась на каждом следующем шаге и видела куда ставлю ногу, но не дальше, ничего вокруг. Я спустилась на землю и ликовала еще больше, чем там наверху. У меня получилось! Только теперь мне еще предстоит найти

путь обратно из этой расщелины. Я обогнула плато, на которое только что забралась, и в кромешной тьме шла по зарослям кустарников и деревьев через ущелье среди скал. Перешагиваю ручей, не вижу насколько он глубокий, двигаюсь вглубь каньона. Надеюсь теперь я не сбилась с компаса. По обе стороны в скалах были пещеры бедуинов. Они отличались друг от друга размером, но имели прямоугольные входы и находились на высоте двух-трех этажей от земли. Значит я уже близко к людям. Доносится лай собак. Надеюсь они на привязи. Чем дальше я продвигаюсь, тем ближе я слышу их грохочущий лай. Они где-то наверху в пещере. Я вижу, что вход одной из пещер закрыт решеткой, неужели они там? Стерегут пещеру? Или их там просто оставили и они живут там постоянно? Мне никогда не понять всех этих уловок бедуинов. Собаки лают, а я иду. Значит они на привязи, раз они еще не здесь. Я чувствую себя как Лара Крофт. Расхитительница гробниц. Мне не хватает факела в руках. Однажды мне прочитали астрологический прогноз: Середина неба во Льве, предпочтительные виды деятельности связаны с властью, огнем, золотом и оружием. Хм.. Лара Крофт, подумала я тогда.

Я шла в потемках по ущелью. Было страшно, но интригующе интересно. Я и

раньше выходила на трекинг в горах и пустыни и это всегда было интересно, но не опасно. Иногда я не вижу эту грань перед которой стоит остановиться. Иногда я делаю шаг, просто надеясь на лучшее, не оценивая риски.

Похоже я дошла до конца ущелья. Наверху за скалой показался свет. В пещере кто-то был. Я поднялась и увидела там много людей, в основном это были дети. Я оповестила их голосом, до того как они еще успели меня увидеть, они обратили на меня внимание, остановились и начали разглядывать меня. Мальчик лет двенадцати предложил мне воды. Я объясняла, что мне нужна машина в Аль Бейду. Он сказал, что сейчас позовет отца. Я села возле огня и пока ждала, вышла мать и предложила мне чаю и хлеб. Они не задавали вопросов, они даже не казались сильно удивленными мне. Вышел отец, худощавый и высокий, на его лице не было и тени радушия, только одни заботы. Я сказал, что мне нужно в Аль Бейду. Он достал кнопочный телефон из складок своего подпоясанного темного платья, позвонил кому-то, назвал мне цену, я согласилась. Я не знала как далеко мы находимся от деревни, было бессмысленно торговаться, к тому же во мне сияло такое чувство благодарности и радости от понимания, что я спасена, что все уже закончилось, и что эти люди мне помогут. Он сказал подождать, я вздохнула и поняла, что наконец теперь в безопасности. Мне было больше не о чем беспокоиться. Я не погибла, я вышла в людям, скоро я буду дома, скоро я усну. За это время, что я сидела у костра, мне ни разу не пришло в голову, что все могло бы сложиться иначе. Мое сознание было настолько включено, что все мои фантомы страхи исчезли, вновь появилось чувство любопытства к окружающим. Как они здесь живут, почему они здесь живут? Хижина и пещера. Бесчисленное количество детей и куча животных, один фонарь, который висит высоко и освещает все вокруг, который я и нашла, идя по ущелью. Здесь проходит вся их жизнь. Не похоже, чтобы это место было туристическим.

Вероятно отец выходит в Петру на заработки, но не приводит сюда туристов, здесь все по-хозяйски просто, и по бедному жалко, совсем не «фенси», не то

место, куда туристы любят приходить, чтобы получить «настоящий бедуинский опыт». Но для меня она и было интересно тем, что оно не рассчитано на туристов. Я увидела все изнутри, без прикрас. Настоящий бедуинский образ жизни. Совокупность моего арабского и их английского сделала нашу беседу содержательной. Мне удалось узнать, что у них восемь детей, козы, овцы, собаки и кошки, и все они живут здесь, постоянно в этой пещере.

Они же меня ни о чем не расспрашивали. Я сама им рассказала, что отправилась на прогулку, и вот, немного задержалась.

Через двадцать минут приехал джип и отвез меня в Аль Бейду. Пока я доставала деньги из кошелька, к машине подошел Гассаб и заглянул в машину, и начал расспрашивать водителя о чем-то, я протянула деньги на что Гассаб заметил «kftir» — много, водитель ему ответил что-то, но мне было все равно — много или мало, я поблагодарила его и вышла из машины. Я коротко пересказала Госснабу свою историю путешествия, но кажется он не поверил. На следующий день его коллега, который тоже присутствовал вчера на веранде, когда я вернулась домой, сказал мне, что Гассаб выбегал на дорогу на каждую мимо проезжающую машину — хотел посмотреть с кем я вернусь.

«Он беспокоится, что ты заведешь роман с каким-нибудь бедуином и уйдешь к нему». Гассаб, ты лезешь не в свое дело, у тебя нет права ограничивать мою свободу и следить за мной. Я тебе не принадлежу, я всего лишь работаю с тобой. И сидеть дома и ждать тебя не входит в мои обязанности.

Однажды он предложил мне выйти за него замуж, я подумала, что это шутка. Это было так буднично, пока я красила ногти на веранде, он вышел из дома, прошел мимо меня, сел на стул напротив и сказал это. Я пропустила это мимо ушей, но он повторил. Я посмотрела на него с таким негодованием, и сморщенной миной на лице, я спросила, ты вообще о чем говоришь?

Гримаса сказала больше, чем это сделала я словами.

Мое негодование росло с каждым днем, так же как и его. Этот ком было уже не остановить. Алчный. Жадный. Похотливый. Лживый лицемер. Когда я перестала думать о нем хорошо? Однажды он попытался меня обнять «как друг». Я задержала дыхание. В следующий раз я лучше обниму ель. Она хоть такая же колючая, но так сильно не воняет.

Рамадан Карим

Гассаб сказал, что сегодня мы поедем на ужин к его матери в Умм Сайхун, отметить скорое окончание Рамадана.

Мы подъезжали к ее дому, когда я увидела одного из близнецов Аль-Факиров. Он стоял на улице возле дома и смотрел на нас. Когда я вышла из машины — увидела в воротах дома и второго близнецы. Я все сразу поняла. Они с Гассабом родственники. Раньше он мне об этом никогда не говорил. Они оказались его племянниками. Мать Гассаба — их бабушка. Оба близнеца невысокие, скудного телосложения, сутулые, со злыми глубоко посаженными глазами, чёрная борода шайтана и бедуинский платок, повязанный у обоих одинаково. Эти двое бедуинов — самые частые персонажи сводок обвинений в мошенничестве, насилии и других преступлений против туристов. Однако со мной они были вежливы и соблюдали дистанцию.

Мы вошли в их хижину. Маленькая темная коробка из глины и сена с чёрным потолком и стенами. Я огляделась. Мы сели на пол. Мать Гассаба, вся в черном, с татуировками на лице готовила чай. Похоже ей перевалило за сто. Я повернулась к Гассабу:

— Она здесь живёт?

— Нееет, — с усмешкой ответил он. Это как кухня, приемная.

— Конференц зал для приема гостей?

— Точно.

Эта маленькая иссохшая потемневшая старушка находится на самом краю своей жизни, в то же время она может прожить ещё лет двадцать. Многие здесь сомневаются в своем возрасте. Она медлительна, малоповоротлива, худая, сутулая, глубокие морщины по всему ее лицу и безэмоциональность заставляют усомниться в ее принадлежности к этому миру. Она приготовила чай и теперь варит суп.

Один из близнецов, кажется Ахмед, оказывает мне внимание, всячески пытается заговорить, второй, вероятно Мохаммед, наоборот игнорит не поднимает на меня глаз, даже когда подает мне чай — знак вежливости и гостеприимства в арабских странах. Я отказываюсь, так как не хочу ничего принимать из его рук — верх грубости.

Я сижу на полу в чёрной комнате, где все говорят на бедуинском языке. По социальной лестнице, к которой я привыкла в обычном западном понимании, я сейчас нахожусь на самом днище среди мошенников и маргиналов, в одном кругу с насильниками, алкоголиками и наркозависимыми, патологическими лжецами, отсидевшими свой срок преступниками. Это была совершенно иная реальность, не та к которой я привыкла. Но может именно это мне сейчас и нужно? Научиться жить со всеми людскими пороками. Мне предъявили их в лицо. А может это всё я и есть? Может это есть во мне?

Похоже у меня когнитивный диссонанс. Может ли он уравновесить мое нахождение здесь? Все против чего я обычно восстаю сидит здесь, в одном кругу рядом со мной.

Вообще, в этой деревне собрались представители всех людских пороков. Это было похоже на собрание злонамерений в конференц зале после захода солнца. Я все чаще думаю, что мне намеренно подсовывают таких людей на пути моей жизни. Чтобы увидеть свои пороки со стороны.

Старуха приготовила какой-то странный суп из крупы, козьего сыра, и марихуаны. Она и сама курила джойнты по ходу приготовления. Когда суп был готов, его разлили по чашкам и передали по кругу. Я сделала глоток и удивилась странному вкусу. Вероятно все было видно на моем лице, поскольку мне сказали: «Можешь не доедать, если не хочешь». Но я доела, из вежливости наверное. Мне было интересно наступит ли какой-нибудь приход, но ничего такого не произошло.

Однако эффект был от того, что я никак не могла определить легитимность своего нахождения здесь, в этом бедуинском сообществе вообще, и в частности с этими близнецами. Обычно я никогда не ем за одним столом с неприятными мне людьми, так как верю, что вместе с едой поглощаешь и энергию вокруг себя.

И вот парадокс: я не хотела общаться с близнецами, но их упорство было неколебимо. Они продолжали искать мой отклик, игнорируя мое равнодушие. Мохаммед (один из близнецов) однажды помог мне добраться до дома в Аль Бейду. Он случайно встретил меня на улице в Умм Сайхоне поздно вечером, он спросил нужна ли мне помощь, я сказала что нет, все в порядке, направляюсь домой, он остановил машину и сказал отвезти меня домой. Я поблагодарила его со скупым лицом. Может это и плохой для кого-то человек, он сотворил зло и поступает неправильно с социальной или ещё какой-либо другой точки зрения. Может быть он даже преступник. Но в твоей судьбе он сыграл положительную роль. Могу ли я лично отзываться о нём плохо?

Не думаю, что какой-либо уровень когнитивного диссонанса в моем сознании мог бы узаконить или оправдать эту дружбу с ними. Я пас. Поэтому я просто продолжала игнорить их. Нехотя отвечала на вопросы и их попытки заговорить со мной. Фокусы моего разума.

Через неделю мы снова приехали в этот дом праздновать окончание Рамадана — Ead -kareem. На этот раз здесь было людно, мужчины и женщины, в основном все они были частью одного племени. Был еще один турист из нашего дома, который остановился у нас на несколько ночей, поэтому был приглашен поехать с нами.

Мы вошли в дом, все люди были разделены надвое: мужчины и женщины. Они находились в одном помещении, но соблюдали строгую субординацию разговоров и обязанностей. Женщины выносили подносы с едой и ставили их перед мужчинами. Я спросила Гассаба, здесь что, женщины едят после мужчин? — Нет! Женщины едят отдельно от мужчин, в другой комнате.

Когда я зашла в «отдельную едальню» для женщин и уселась в кругу, рядом со мной оказалась еще одна европейска. Ее коварно длинные выбеленные волосы сияли среди женщин бедуинок как палящее солнце посреди пустыни в полуденный час. Казалось эта женщина живет здесь давно, знает местные обычаи и некоторых из женщин. Она не говорила на их языке, но чувствовала себя как дома. Прямиком принялась за еду руками, я же однако помедлила и повертела головой, в надежде найти ложку или вилку, прежде чем приняться за еду. Руки то я не помыла. Когда же нам все же предложили приборы, она взяла их тоже.

Женщины ели почти молча, хоть и переговаривались между собой почти тихо. Все-таки раздельно, но не после, я все же чувствовала кое-какую ущербность из-за того, что меня отселили. Вероятно потому, что мне не с кем здесь было общаться. Тот английский турист сидел в соседней комнате и позже поделился со мной своими впечатлениями. Он сказал, что был ошарашен привычками местных мужчин не просто есть еду руками, но тем, как они брали куски мяса в свои руки и с животной страстью жамкали их в своих руках на подносе, смешивали это с рисом, делали шар в своей ладони и отправляли все это в рот. Он сказал, что это было противно ужасающе. Я старался оградить свой участок подноса и не перемешивать еду ни с кем, есть только из одного места, до которого больше никто не дотрагивался. Я слушала, разинув глаза и уши. Проанализировав информацию своим европейским умом, я предложила вывод, что, вероятно, так мужчины этого племени показывают свою власть. То как они хватают куски мяса на подносе — могут разделаться с любым.

Однажды я вернулась с прогулки с этим английским туристом поздно вечером, Гассаб сказал, прищурив глаза, что теперь он немного ревнует меня. С какой стати, Гассаб? Я опять отмахнулась от него и пропустила все это мимо ушей, какой очередной бред. Шутит, наверно так. Меня стали напрягать его приколы. Оказалось, мне повезло чуть больше, чем английскому туристу — у меня еще были приборы и женщин было меньше в нашей комнате, чем мужчин в общей комнате и никто не лез своими руками жамкать еду в подносе. Когда в моей голове все выгоды уравновесились, я перестала переживать об ущемлении моих гендерных прав и неравенства в этой странной стране бедуинов.

Для европейского человека это было неуважением. Неуважение к еде, к окружающим, было что-то дикое в этом, назад к предкам. После трапезы остался целый мешок еды, все остатки со всех поддонов без разбора сбросили в большой мешок из-под муки и превратили это в кашу для животных. Потом им отнесут и они сожрут все это без разбора. И будут рады. Их редко кормят здесь. Их поят водой, чтобы желудок оставался полным.

Животные у бедуинов — это необходимость, инструмент заработка, но зачастую о них заботятся в последнюю очередь. Ни медицинского обслуживания, ни полноценного питания. Что для людей, что для животных. Но это интересно. Смотреть на все со стороны, как они варятся в этом бульоне. Я любопытна.

Почему то весь сегодняшний вечер я была занята воспоминаниями о том, как меня пригласили на шаббатний ужин в Израиле. Наверное, сегодня я хотела быть где-то еще. Тогда я тоже оказалась в пустыне, одна туристка среди членов одной семьи. Меня пригласили из вежливости, как гостя, чтобы не оставлять одну в пятничный вечер, но приняли со всем радушием и теплотой. Все было красиво и вкусно на столе. Это воспоминание я храню до сих пор.

Эстетика для меня не менее важна вкуса, количества еды и разговоров. Все эти дни предшествующие Рамадану и несколько дней после, Гассаб щедро раздавал сладкие подарки детям из бедных семей. Есть такая традиция — радовать нуждающихся в Рамадан. Я находила сомнения в его доброте. Потому что они были артикулированы, несколько раз подмечены и сделаны точно в срок. Никогда подобных жестов я за ним раньше не наблюдала. Он говорил о помощи бедным больше и громче, чем его дела.

Когда ужин был завершен и чай подан, я ждала, когда же мы все уберемся отсюда. Ко мне подсел Мохаммед — один из близнецов, попытался о чем-то заговорить со мной, затем спросил, есть ли у меня деньги. Для чего, спросила я? Мы собираем деньги, подаяние для бедных, он показал рукой мне на девочку только что вошедшую во двор дома, она действительно стояла и ждала чего-то, и выглядела как бедняжка. Я потянулась за кошельком и вытряхнула все свои монеты. Их было не много. Все же он взял то, что посчитал нужным. Надеюсь он потом отдал монеты этой девочке.

Вчера был плохой день, а сегодня я счастлива. Позавчера я тоже была счастлива. Поэтому вчера подумала, что буду счастлива сегодня. Все

проходит. Даже это.

***

Раз в несколько недель я устраивала себе выходной и выезжала в город. Это было далеко и без машины сложно. В этот раз я решила отправиться пешком по дороге, чтобы меня кто-нибудь подвез. На пути из Аль Бейды в Умм Сайхун я пыталась застопить машину, но никого не было на пути. Уже смеркалось, я торопилась, было поздно, только один бедуин предложил меня подвести, но я почему-то отказалась.

Наконец, остановилась ещё одна машина. Большой старый пикап. Внутри были дети. Я немного оторопела и не знала к кому обращаться. За рулем сидела молодая девочка лет 13—14. Один маленький мальчик на заднем сидении и ещё одна маленькая девочка впереди. Они все смотрят на меня с большой улыбкой. Девочка за рулем спросила моё имя, откуда я приехала и куда я иду. «Вади Муса», ответила я. Они ехали в деревню. «Тогда я с вами», сказала я. Я вышла в деревне и отправилась дальше в Вади Мусу. Мне хотелось побыть в городе, съесть пиццу, купить что-нибудь себе в супермаркете, увидеть других людей.

Я выходила из пиццерии, когда встретила Оттмана. Один из друзей Мохаммеда. Мы с ним пересекались несколько раз в деревне, знали друг друга, но никогда особо не общались. Оттман был из деревни, но жил в городе. Он смотрел на меня из своей машины, остановился и выглянул из окна. Мне было приятно его встретить. Он сказал «Ноу проблем, я могу отвезти тебя обратно в деревню». Я села к нему в машину и очевидно мы хорошо поболтали.

Когда приехали к дому Гассаба, я пригласила его на чай в качестве благодарности за то, что он подвез меня. Мне хотелось чтобы он составил мне компанию, и не хотелось, чтобы он уезжал. Он ответил: «Как я могу войти в дом без мужчины?». Я и сама это знала, здесь так не принято, я сказала, что я и не приглашаю тебя в дом. Он усмехнулся: «Что, гостеприимство на улице?». Я ответила: «Нет, мы выпьем чаю на веранде». Он все еще отказывался:

«Слушай, у меня хорошие отношения с Гассабом… Я не хочу их портить». Уууух.. за этими словами спрятано многое. Опасность. Перед отъездом он сказал: возьми мой номер телефона, если тебе вдруг что-то понадобится. Я записала.

Я вышла из машины и попрощалась с ним, а зайдя в дом, снова позвонила ему, сказав, что Гассаба нет дома, и вообще тут нет никого, кроме туристов нет, возвращайся, будем пить чай на террасе. Мне пришлось его еще уговаривать. Он сказал: «Ok, I’m coming». Не знаю, боялся ли он Гассаба или это было частью его плана, но он вернулся, а я приготовила чай. Он похвалил мое умение приготовить чай по-бедуински, и мне это польстило. Было классно сидеть на террасе, пить чай с бедуином и курить. На какое-то время к нам присоединились две туристки, я представила его как своего друга, хотя это было излишеством. Оттман вел беседу со всеми нами прекрасно осознавая, что является экзотическим артефактом, который рассматривают как часть экспозиции в Петре. Оттман был красив. Чертовски красив. Просто красавчик. Он сильно отличался от остальных бедуинов. Внешне. Его подведенные углем глаза, черные кудри и белые зубы, красный платок на голове, браслеты на руках — все делало свое дело. Его внешность была с умом атрибутирована аксессуарами, принадлежавшими Капитану Воробью из «Пиратов карибского

моря», которые придавали ему этот внешний магнетизм и подчеркнутую инаковость. Я с удивлением обнаружила, что не могу отвести взгляд от него. Так и хочется его рассматривать. Пленительные у него глаза, конечно. Он был одним из самых красивых мужчин, что я видела в своей жизни, но с характером как у самой последней сучки. У него уже была невеста из Франции алжирского происхождения, беременная от него. Она была явно не самой симпатичной кандидатурой среди его опций, но похоже самой практичной.

Время от времени он шел к своей машине, чтобы выпить. Он боялся принести флягу на стол, в случае внезапного появления Гассаба. Он сидел на иголках. Он хотел остаться, но боялся быть обнаруженным в неподобающем месте.

На веранду пришли две кошки, одна темная, другая светлая. Оттман начал их гладить, потому что любил кошек. Ему действительно нравилось гладить этих кисок. Не сильно задумываясь и ничего не имея в виду я выдала: «Одну из них зовут «Shakira», а другую «the donkey (осел)». Его глаза мгновенно поднялись на меня, выражение лица изменилось. Глаза округлились и увеличились. Он не знал, что я знаю. Засмеялась, похоже я одна. Кто-то не понял шутку, кто-то её не разделил. Через мгновенную паузу он начал оправдываться, что мол все бедуины в Петре выглядят одинаково, и у них на меня ничего нет, ни звонков, ни доказательств, что я брал деньги или что-то другое. Я кивала и соглашалась, понимая, что невиновному не стоит оправдываться.

Именно об Оттмане я узнала одну из самых фееричных историй про бедуинское скамерство, которое произошло несколько лет назад с одной женщиной из Европы. Эту историю я прочитала в интернете, уже намного позже, вернувшись домой в Россию.

Девушки поблагодарили меня за чай и отправились спать. У меня было чувство, что они не хотели нам мешать или им было просто не интересно. Оттман посмотрел на время и заметил, что Гассаб не возвращается, хотя уже так поздно, значит не приедет. Он сходил за стаканом в машину, и больше не стесняясь, пил на террасе. Оттман сказал, что до этого пил из машины, потому что если бы приехал Гассаб, он бы убежал в горы, а я сказала бы, что эта машина гостей.

— Нервничаешь?

— Нет, нет. Ни за что.

Хотя я тоже оглядывалась на каждую проезжающую машину. Время действительно было позднее и наверное я впервые в жизни подумала, что гость задержался и ему бы пора уже уезжать. Последние три раза, когда он подходил к машине, я каждый раз думала, «ну наконец-то, он собрался».

Когда он действительно собрался уезжать, сказал мне, что поедет в город взять свою палатку, и отправится в горы, заночевать под звездным небом, потому что дома слишком жарко. Намека я не поняла, сказала ему хорошо, спокойной ночи. Он уехал.

В середине ночи, где-то часа в четыре утра я получила звонок от Оттмана. Он позвонил дважды, я не успела ответить, он сбрасывал каждый раз. Что за шутки, подумала я? Когда он позвонил в последний раз, единственное, что я услышала: «Я в полиции. Там была драка и моя машина разбита». Я ответила

«Oh fuck» и «Wallah». Что я могла ему еще сказать? Что я могу сделать? Я

явно не тот человек, которому нужно звонить в такие моменты. Он сказал, что перепутал номера, случайно мне позвонил, он нервничает и извиняется за беспокойство. Я все же подумала, что может он глумится, и единственное, что смогла ответить той ночью: «Whalla whalla whalla. Alright. OK. Bye.»

Утром я вспомнила о том разговоре ночью где-то ближе к полудню, хотя я и сны то почти никогда не запоминаю. Проверила свой телефон, убедилась, что с кем-то действительно разговаривала той ночью. Я отправила ему сообщение: «Ты в порядке? Что с тобой случилось прошлой ночью?». Потому что не хотела бы, чтобы он подумал, будто бы я проявила безразличие и сказала ему «отвали». Он не ответил, но сразу же перезвонил. Вероятно, я забыла, что он не умеет читать, как и большинство бедуинов, хотя не знаю правда ли это.

Оттман рассказал, что прошлой ночью случилась большая драка между бедуинами из деревень и жителями города Вади Муса. Там было много разных людей, и все они дрались между собой, а он проезжал мимо, и когда он попытался выбраться из этой передряги, люди побили и его машину тоже, поэтому он был в полиции.

То, что он рассказал оказалось правдой. В то утро наш водитель не смог приехать из города, забрать туристов в Петру. Большая драка была на самом деле. Это противостояние городских жителей и пещерных обостряется время от времени и дает такие всплески. Теперь бедуины не могут ездить в город две недели, пока не разрешится эта ситуация. Таков закон.

— Что же все-таки будет если ты поедешь туда? Я спросила у Гассаба.

— Если я поеду в Вади-Мусу — из меня сделают шаверму.

Я до сих пор не могу освоиться с мыслью, что во времена, когда люди разрабатывают туристические полеты в космос, некоторые из них до сих пор ведут племенные войны.

С тех пор мы с Оттманом даже на какое-то время стали «друзьями» и переписывались почти каждый день. Ах да, он все же умел читать и писать. Или это делал за него кто-то другой. Около полуночи, он написал мне сообщение, что сейчас рядом с Маленькой Петрой и едет в горы ночевать. Наверное, он думал, что я пожелаю присоединиться к нему. Я ответила — вот как здорово! А я уже иду спать. Он сказал спокойной ночи.

Думаю, он был лучшим из всех дельцов, кто рыбачил у Сокровищницы. Ему было легко, вероятно девушки заискивали перед ним и действительно влюблялись. Он наслаждался процессом, и девушки тоже получали удовольствие. Но затем пришли другие бедуины, некрасивые, неотесанные, грубые, для которых эта игра оказалась сложной. У них не было успеха.

Поэтому они стали брать силой и обманом, они причинили много боли многим людям. Такие девушки и создали сообщество «Shakira the donkey», чтобы обезопасить других туристок. Именно поэтому Оттман уехал отсюда одним из первых, женившись на выгодной персоне. Кстати, когда он переехал во Францию к своей девушке, то обрезал свои кудри. Так, он вполне мог сойти за европейца во многонациональном Париже, если все еще не подводит глаза углем.

***

Я испытывала давление со стороны Гассаба, он неоднократно делал мне скользкие намеки, а я каждый раз делала вид, что не понимаю о чем он. Его молчаливое недовольство тем, что я поступаю вразрез с его желаниями и все чаще предпочитала чью-либо компанию, а не его, с каждым днем усиливало мое нежелание общаться с ним и даже побуждало избегать его, когда это было возможно. Мы продолжали делать свою работу, но теперь каждый из нас по отдельности, мы почти не пересекались, он даже теперь делил всех гостей на «твои и мои». Хотя это было все-таки странно, поскольку дом его, бизнес его, а он делит гостей «на твое и мое», чтобы не делить со мной выручку. Распределение поступающих денег было перекроено. Теперь это не пятьдесят на пятьдесят, а твои и мои туристы и

соответственно деньги за них. За эти месяцы я заработала приятную сумму,

но оставаться здесь дольше мне не хотелось. Мне было некомфортно в этом доме. Я стала думать, что дальше. Останавливала меня лишь вдалеке болтающаяся возможность с его помощью получить визу. Это была самая неприятная загвоздка во всех моих вариантах будущего. Если я уеду прямо сейчас, кто мне поможет?

Я отправила бумаги с запросом на рассмотрение продления визы в полицию. После поездки с Алией в Аммане я еще несколько раз пыталась сделать это самостоятельно, ездила в местную полицию, оформляла какие-то бумаги, их принимали и говорили ждать. Они должны были пройти все местные, городские, районные инстанции прежде, чем кто-либо примет какое-либо решение. Вся эта виза волокита заняла очень много времени. Бумаги были на рассмотрении и казалось, что процесс завис. К тому времени отношения с Гассабом уже натянулись.

Однажды я услышала его разговор по телефону с кем-то. Он говорил обо мне, про мою работу с ним.

— She is good but… not like before.. but still..

Может он думает, что я не так сильно стараюсь на его работе? Что ж, может это даже к лучшему. Я делаю ровно столько сколько нужно. Не нужно ждать от меня экстра услуг.

Когда он начал терять терпение, он отказался от моих услуг в работе. Он казался сильно раздраженным не из-за работы, а из-за того, что от меня ему больше нечего ждать. Незадолго до этого дня, он предложил мне работу в офисе в туристическом агентстве своего друга. Вероятно он подумал, что это «продвижение по службе» меня удержит и изменит мое отношение к нему. Посколько своих попыток и намеков он не оставлял. Через несколько месяцев совместной работы я съехала от него и переехала в Вади Мусу.

Решение, что дальше было наверху — делать свой бизнес. Я не хотела уезжать отсюда, я хотела продолжать работу в туризме.

Вади Муса

Я переехала в Вади Мусу и заселилась в простенький отель, и сразу же не теряя времени на раздумья, начала искать помещение для своего собственного гостевого дома. Посмотрела несколько вариантов и каждый раз меня что-то настораживало. Мне предлагали отличный вариант, а через некоторое время повышали цену в пять раз. Мне предлагали управлять чьим-

то гостевым домом, а потом арендовать его. Человек, который работал с нами у Гассаба, скрывался сейчас от полиции в своем доме, он хотел помочь мне найти помещение, при этом не упустив случая нагреть меня на аренде здания, заломив сумму, чтобы с неё получить откат и заплатить за свои долги из-за которых его сейчас преследует полиция.

Я вспомнила одного знакомого — Рами, мы пересекались с ним пару раз и откуда то у меня был его номер телефона, я написала ему. На мое удивление он очень быстро ответил и назначил мне встречу в кафе через пятнадцать минут. Я не доверяла ему, но он был глуповат и наивен, поэтому я решила, что он не сможет мне навредить, а помочь — может быть.

Наконец с четвертой попытки и с помощью Рами я нашла то, что искала — почти идеальный дом: второй этаж частного дома, на первом этаже живет семья — это и есть «почти», а весь второй этаж — мой. Четыре комнаты, кухня, зал и коридор, ванная. Внутри белые стены, большие окна, нужно только привести все в порядок, сделать небольшой косметический ремонт и все отмыть. Я была так счастлива. Никто мне теперь не скажет — собирай свои вещи, никто меня теперь не выгонит отсюда.

Я открываю глаза, смотрю в потолок. Первые десять секунд пытаюсь определить в какой стране я нахожусь, и что я здесь делаю. Вот как выглядит моя жизнь последние десять лет. Вот во что превратилась моя жизнь. После нескольких лет непрерывных путешествий может показаться роскошью иметь свой дом. Именно этого я больше всего и хотела, иметь свой дом, когда решилась на это. Я имею в виду открыть свой бизнес в стране бедуинов, в месте, наиболее часто посещаемыми туристами на Ближнем Востоке — Петра. Именно мое желание стать независимой, иметь свой дом и организовывать путешествия для туристов, сдавать им комнаты в своем доме — привели меня к выбору остаться здесь жить на два-три года и поработать здесь в туризме. Все же это звучит куда интереснее, чем работа в офисе.

И вот в назначенный день мы сели втроем за стол — я, Рами, и хозяин дома. Он принес с собой две копии договора на аренду. Меня несколько смутило то, что договор был только на арабском и я запротестовала. На что Рами ответил:

«Разве я желаю тебе плохого? Здесь все чисто, можешь подписывать». И я подписала, не из-за глупости или наивности, а потому что у меня не было других вариантов, потому что альтернатива была — вернуться в Россию.

Поскольку с нами не было переводчика, и никто из них не позаботился об английском экземпляре, я предложила написать точно такой же договор на английском, чтобы владелец дома подписал его и забрал себе, а я себе — вариант на арабском. Все согласились, я так и сделала, но когда он взял листок, исписанный английскими словами, двумя руками — он сказал, посмотрев на меня: но ведь я здесь ничего не понимаю. Квиты.

Я была так счастлива своему новому просторному белому дому с большими окнами на все четыре стороны здания. Я чувствовала себя такой свободной, ничем не обременённой, в самом начале своего выбранного пути.

Время от времени Рами заикался о том, что неплохо бы нам вести бизнес совместно, но я тут же пресекала любые его попытки поговорить об этом. Время от времени Рами принимал у себя дома гостей, но это было крайне редко, потому что сам по себе он никакого бизнеса не вел, только лишь иногда

находил каких-нибудь туристов в Петре на отцовской машине. Надо сказать, что здесь в Петре бизнесом называется любое действие, нацеленное на получение денег — неважно что это, мошенничество с туристами, предоставление им туристических услуг, таких как трансфер, гид или комната в доме. Поэтому каждый, кто работает с туристами, считает себя здесь бизнесменом.