Предисловие
Мне тридцать… Игра, право слово, не боле.
Я девочка, женщина, ветер на воле.
Внезапная блажь, потаённое зелье —
ещё на губах не застыло веселье —
но я уже знаю, что скоро поманит
иное, что прошлое плотно затянет
туманом. И скрипнут протяжно ворота;
я стану лишь временем, точкой отсчёта…
Это стихотворение написано автором за девять лет до его (её) сегодняшнего возраста. За плечами — начало самостоятельной жизни без опеки родителей, которые «научили быть счастливой и, даже когда плохо, видеть красоту» (так сказано в посвящении к первой книге). Спасибо родителям за науку, ибо лирическая героиня стихотворения (она же автор), стала «точкой отсчёта» двум двум новым жизням, обретя замужество, став любящей матерью.
И куда уйти от ответственности за будущее детей, семьи, матери, живущей в Казани, да и Отечества, по большому счёту, коль всё это, родное и любимое, колеблется на той же грани добра и зла, веры и безверия, бытия и возможной катастрофы?
И вот уже в стихотворении, написанном в 2016 году, Екатерина признаётся: «Страшно мне, Господи! — нет у меня ответов; // вольно мне, Господи, жить меж твоих вопросов».
Вольно ли, если вдруг вздумается не только отвечать на вопросы, но и задавать их всему мирозданию, ибо верь — не верь, она почувствовала, ощутила и поняла: «Не заменить безвременью и бессмертью // кратких минут осторожных прикосновений». Кратких минут счастья, наверное, которое быстротечно… Не случайно же стихотворение «Скупой рыцарь» (о старике-скупце и сыне-расточителе, разумеется) заканчивается двумя строчками, констатирующими «двух крайностей равно порочных непримиримое родство»…
Вдумайся, искушённый поэзией читатель — не лермонтовский ли силы замах поставлен автором в собственном творчестве? Лично во мне это вызывает только уважение. Признак истинного поэта — его стремление отвечать на вечные вопросы, не уклоняясь от них. В подтверждение приведу стркои ещё одного стихотворения этой же книги:
То случай иль крыло упруго
над ними демон распростёр:
они смотрели друг на друга
через костёр.
Был жар земной и мрак небесный
(«Не смей, не говори, не стронь…»).
Им оставался шаг до песни —
через огонь.
И этот шаг, из ниоткуда,
всех стоил пройденных шагов,
и так легко творилось чудо
без лишних слов.
Вокруг происходило что-то,
но мимо шло, поверх голов.
Миг оставался до полёта —
через любовь.
На этом месте прерву цитату, чтобы искренне пожелать Кате Беляевой-Чернышёвой творческого полёта в будущее — через любовь…
Николай Алешков, председатель Татарстанского отделения Союза российских писателей.
ПЕРЕЛЁТНОЕ ВРЕМЯ
***
Приходим в мир — и, зрея до поры,
лежат и дремлют, как в шкатулке тайной,
на дне души бесценные дары,
чтоб в свой черёд проснуться неслучайный.
Не зная назначенья своего,
упрямо ищем, замыкая звенья.
Желания даются для того,
чтоб дух воспламенять прикосновеньем.
Чтоб от невзгод не гнуться пополам
(авось кривая вывезет подранка) —
сама судьба даётся в руки нам,
чтобы однажды с ней сыграть в орлянку.
Заранее пределов не узнать.
Не для корысти и преумноженья —
поставлены условья — чтоб взлетать,
чтобы за грань рвалось воображенье.
Вот образ, ярко вспыхнувший момент,
он возникает будто ниоткуда…
И есть игра — отличный инструмент,
чтоб воплотить неведомое в чудо.
А миг прозренья высветит до дна
твой путь мерцаньем древним палантира.
И наконец любовь ещё дана —
чтоб видеть красоту и радость мира.
ПЕРЕЛЁТНОЕ ВРЕМЯ
Поэма
I. ГОЛОВОКРУЖЕНИЕ
Одной, у окна в коридоре пустом, вдруг,
невзначай, в глухой тиши догадаться,
отчего движение губ и рук
(а кого — неважно) так отозваться
способно. Сумбурный, свистящий ритм —
а всё низачем, не о том, не в тему —
и не спастись от-глагольных рифм,
от-счастья, от-головой-о-стену.
II. ВОЗВРАЩЕНИЕ К ИСТОКАМ
Нет, ты не думай, это не измена,
а просто неизбежная тоска
о жизни. Знаешь, тонкий запах тлена
и этот отвратительный оскал —
вот собственного будущего знаки —
и это перечёркивает всё
возможное. С бездомностью собаки
завыть в ночи на тихое житьё
(неотменимо горькая примета
об окончательном, чему не быть).
И веришь ты, что мимолётность эта
всерьёз способна что-то изменить?
Забудь. Мне видеть непереносимо
укор, стаённый на твоих губах.
…Но наше счастье, даже жизни мимо
несу молитвой в сложенных руках.
III. ДВА МОНОЛОГА
Монолог первый: Вы
Я никогда не оскорблю
признаньем. Глупо и бесцельно,
ведь это даже не любовь,
лишь тень бесплотная её.
Я так давно — не Вас — люблю,
видать и правда — беспредельно;
смотри-ка: в самом деле — кровь,
сквозь пальцы на письмо ничьё.
Ах, эти белые листы
чудесной принтерной бумаги,
головокружительностью сна
и многозначностью влекут.
Пока они ещё чисты —
не растерять бы мне отваги,
сильней алеет белизна
сквозь перечёркнутый уют.
Монолог второй: Ты
А ты (ведь мы давно на «ты»,
ведь кто ещё родней и ближе?)
не сомневайся, это явь
(никто, никто не виноват),
но не забудь мои черты,
но говори как можно тише,
и обязательно оставь
те несколько минут и взгляд.
(Но ты оставь их для меня,
те самые, в ещё грядущем,
когда сойдутся, наконец,
все шестерёнки и зубцы,
когда вильнёт моя лыжня,
в изгибе замерев зовущем —
я ткнусь лицом в сухой чабрец,
упав, как падают птенцы.)
И дождь, и листья — и кресты,
само собой, — повсюду знаки,
пугают звёзды и луна
(но многозначностью влекут) —
но эти белые листы!..
Не растерять бы мне отваги,
ещё алеет белизна —
оставь мне несколько минут…
Оставь! Но ты отводишь взгляд,
и смотришь будто бы обычно,
что ты немного уязвлён
не подавать стараясь вид,
а мне об этом говорят
твои черты, притом отлично:
бровей чуть схмуренный наклон
и складка детская обид.
(Такая тишь — над всей землёй —
как будто ночь сама уснула.)
Начистоту: мой глупый пыл
ничто не в силах остудить.
Родной, о чём ты! Милый мой,
та тень, что птицей промелькнула —
ведь это только повод был,
чтобы с тобой поговорить.
IV. ПОТЕРЯ ОПОРЫ
Что же — вот и поговорили.
Вот и всё — наперекосяк.
Если б знали, покуда жили,
что аукнется нам и как.
Как всю жизнь повернуть заставит
вслух отплаканная мольба;
если б знали, куда направит
с нами связанная судьба!
(Нити спутаны — вот забота! —
заколдованный тот клубок.)
Сквозь меня происходит что-то,
как по венам пустили ток.
И не мной уже путь решаем,
остаётся лишь вслед шагать —
ничего, ничего не знаем,
ничего не предугадать!
V. ПУТЬ: РАЗВИЛКА
Нет, не мне идти проторённый,
весь решённый, на целый век.
Ах, кусочек заговорённый,
деревянный мой оберег!
(Руны тонкие вырезая —
силы ветра, любви, крыла —
разве знать до конца могла я
мощь, которую призвала?)
Так времён страшит перемена,
смена листьев и птиц отлёт —
не измена — но не-изменно
кардинальнейший поворот.
Так — каких-нибудь пять или семь дней —
глянь: деревья-то — голытьба.
Так с пронзительностью осенней
не любовь уходит — судьба.
VI. ПРОЩАНИЕ
Счастье резкое и простое. Слов —
не сказать, чтоб много, а жизнь — на взлёте,
разговор — не-здесь, где-то вне основ,
вне земных понятий, на высшей ноте.
И не нужно напрасного: «Напиши!» —
нас, как видно, кроили из ткани цельной,
навсегда останемся — две души,
породнённые близостью запредельной.
Прощай! Впереди — жизнь.
VII. МОЛИТВА
Светлый, Господи! Славься! Чуден мир Твой,
ясен лик! Без оглядки — благодарю.
Напоённый до края душистой миртой
день поющий — к весеннему алтарю.
В воскресенье ребёнка — верхом на пони.
Друга давнего — в дом, нараспашку дверь.
Отошедших с миром — Тебе в ладони.
Если можно: куда же меня — теперь?
Не ропщу — мне ли дерзкое молвить слово!
В день труднейший ведома твоей рукой,
я и горькую долю принять готова —
а свобода — вот так — мне дана впервой.
Не могла и представить — легко и вольно —
не надеясь любила, едва дыша,
и не знала сама, как мне было больно,
как была несвободна моя душа!
А теперь… Ах, разлука пускай, тревога —
но любить — и услышать в ответ: «Люблю»! —
разве это возможно, не слишком много?
Боже, Господи! Благодарю!
VIII. ПОЛЁТ
Кто мне дал — бескорыстно — вечность?
Кто меня научил летать?
Свойство высшее, человечность —
вот и встретилось мне опять.
Пить взахлёб из-под неба-свода
синь-заоблачные края…
Неужели она, свобода —
целиком, насовсем — моя?!..
Здравствуй, небо моё,
крылатый,
здравствуй, ветер,
моя отрада,
здравствуй, жизнь моя,
невозможный,
здравствуй, здравствуй,
моя весна!
IX. ПОСТСКРИПТУМ
Что ж, по знакам, как по столбам,
отмечающим километры,
пробирайся к своим крестам,
подбирая слова и ветры.
Что же, выбрано — решено.
Время будет дотошно строго.
Нам судьбы на двоих дано,
одному это слишком много.
Всё возможно пока ещё;
синей складкой взметнётся тога,
ляжет жизнь на твоё плечо
безупречной ладонью Бога.
***
На строке чужой, на взлёте, взмахе крыл,
помоги мне удержаться, строгий Бог.
Невозможно, невозможно, нету сил —
Этот голос, эти ритмы, этот слог.
Вся бессильная словесная труха,
все ответы и пути, теченье вод
перечёркнуты звучанием стиха,
где литая интонация живёт.
И живая, неподдельная, как стон,
нарастая, тихо, исподволь она
подчинит себе глубинный рокот волн,
рокот моря, потемневшего до дна.
Так на счастье, на мученье и беду,
перехлёстывает пена прямо к нам
(так воздушные потоки ерунду
легковесную вздымают к небесам).
Позабыв свои огрехи и грехи,
задыхаясь, спотыкаясь и спеша,
в том горниле, где он выплавил стихи,
каждый раз переплавляется душа.
***
То ли «нет», то ли «да».
Синеватая наледь.
Вот и всё. Холода.
Ничего не исправить.
Ты не то, чтобы лишний,
но грустит у перрона
поезд в Нижний —
всего-то четыре вагона.
Гам. Дымит самокрутка.
(Ночи сумрачно лунны.)
Отъезжает маршрутка
до Парижской комунны.
Перевозчиков прыть,
с багажом суматоха…
Я стараюсь не быть.
Получается плохо.
И гудки говорят
даже слишком понятно.
Холода. Снегопад.
К декабрю, вероятно.
КРЫЛЬЯ. ДЕТСКОЕ
Ты мог бы стать моей безудержной любовью,
но ей не стал; не стал надеждой зыбкой.
Ты мог бы — но не станешь — ни судьбою,
ни даже первой страшною ошибкой.
Я, верно, всё могла б преодолеть
с тобой — но, кажется, недостаёт отваги
зажмурившись, шаг сделать — и взлететь,
легко, как самолётик из бумаги.
Взлетев, открыть глаза и увидать,
как далеко земля — и будь что будет…
А знаешь, если рук не разнимать,
то всё не важно — ветер, годы, судьбы.
Так что ж я нерешительно стою
у края этой пропасти прекрасной,
и не могу произнести «люблю»,
и чудится, что всё вокруг — напрасно?..
Сомнения клубятся серой пылью —
всё не пойму из наших встреч земных:
способны ли твои к полёту крылья,
и вообще ты помнишь ли о них?
КРЫЛЬЯ. ВЗРОСЛОЕ
Всем моим посвящается
Чёрное — белое. Холод — жара.
Вечно звучащее: «Надо. Пора».
Вечно-родное, летящее мимо.
Дверь закрывается — неотвратимо.
Верить — не верить, запомнить — забыть.
Это посмертное право — любить.
…Знаешь, любое прощание — смерть.
Не выходи за порог смотреть.
Просто ли видеть, как вдалеке
тает фигурка? Так на песке
белом прибрежном — тают следы,
так уплывают весенние льды,
так замерзают зимой в холода,
так забывают меня — навсегда.
Время, я тоже училась жить.
Проще остаться, чем уходить.
Тупо, бессмысленно, глядя на пламя —
проще, чем так вот — своими руками!
Проще, чем, первым шагнув в пустоту,
крылья успеть отрастить на лету.
Многие я не постигла науки,
так не давалось забвение в руки.
Так зачастую я наперёд
знала откуда-то — не приведёт
встретиться снова придирчивый случай
(зная, что с кем-то не встретиться — лучше),
просто и радостно, трудно и сложно —
помнила — бережно, страстно, тревожно —
каждую каплю в мерцании вод,
каждую встречу и каждый уход.
…Что ты, ведь я не просила иного.
Жизнь моя, память, синее слово,
если б не это — я, падая вниз,
не захотела б, наверно, спастись.
***
Мне тридцать… Игра, право слово, не боле.
Я девочка, женщина, ветер на воле.
Внезапная блажь, потаённое зелье —
ещё на губах не застыло веселье —
но я уже знаю, что скоро поманит
иное, что прошлое плотно затянет
туманом. И скрипнут протяжно ворота;
я стану лишь временем, точкой отсчёта…
Мне скоро прибиться, прижаться к коленям —
и я ещё верю случайным мгновеньям,
но втайне уже начинаю прощаться
и медленно, необратимо меняться.
ЦИКЛ «МАСТЕРА СУДЕБ»
1. БЕГ
От вокзала до вокзала,
с вечера до дня —
рельса, рельса, шпала, шпала —
вертится земля.
Ночь да лёд с огнём и ветром,
кобальт и базальт.
Нежно-персиковым светом
светится асфальт.
Поезд наш вот-вот прибудет,
через пару лет.
Сволочные это люди —
Мастера Судеб.
В поднебесье лики строги,
только мы — ничьи.
По деревьям вдоль дороги
трауром — грачи.
Милосердный, невозможный,
высший судия,
путь мой железнодорожный —
песенка моя.
Жизнь прекрасна, словно осень,
донельзя остра,
вот сейчас мы грянем оземь
с первого моста.
2. ОБРЫВ
И день и ночь перемешались,
но было как-то не до них,
и наспех выплюнутый стих
внушал лишь мимоходом жалость;
а я отчаянно цеплялась
за камни, выступы, пучки
сухой травы. И светлячки
летели прочь. Земля качалась.
И жизнь упрямо не кончалась,
и темнота — живой клубок…
Твердь ускользала из-под ног
и под руками расползалась.
А город праздновал: зажгли
повсюду сеть иллюминаций…
Мне так хотелось удержаться
по эту сторону земли!
Здесь буйно зацветало лето…
Но знаешь, вертится планета —
рывок — рука скользнула вниз
и все слова оборвались…
3. СЮЖЕТ
Вилы в руки и чуть рассвет —
прошлое вороши.
Что-то нынче моден сюжет
о продаже своей души.
А мне и нечего написать,
правды не утая.
Ну как я могла бы её продать,
если она — твоя?
4. ТВОЯ. МОТИВ
Йенифер, хотя дело не в ней
«На веки вечные. Отныне.
Иди, скитаясь по земле».
За что тебя — приговорили
на веки вечные ко мне?
Мои слова сплелись с твоими,
как руки в нежности одной.
За что меня — вознаградили
на веки вечные — тобой?
Соблазн — осеннею порою
поддаться сладостной волшбе,
уйти в туман. Но что я стою,
когда не помню о тебе?
Когда пристойно и по плану,
и всё быстрей скользят года —
кто мне ответит, чем я стану,
что мне останется тогда?
Мы дальше, дальше. Что в итоге?
Наш путь и счастлив, и нелеп.
Всё крепче связаны дороги
по воле Мастера Судеб.
И что бы ни было, отныне
я предрекаю свой исход:
твоё шепну с улыбкой имя,
пересекая Лету вброд.
5. БОЛЬ. АРМАГЕДДОН
Красною нитью сквозь путаный рунный узор,
красною, перевитою с мучительным утром;
заревом долгим затянет мутящийся взор,
будет в безумство низвергнут считавшийся мудрым.
Эта реальность уже обесцветила страх;
словно обрывки, плывут раскалённые мысли;
время уснувшею тенью укрылось в углах;
слов перестук, перезвук, отделённый от смысла.
Это рожденье стиха, это сбывшийся миф,
после которого только безмолвное «кану»…
Мир перекатится навзничь, бессильно открыв
рваную, клочьями в небо глядящую рану.
6. ФИНАЛ
Чёрными каплями падает яд,
чёрные птицы над пашней летят,
чёрной дорогою стелется пыль,
снова и снова сбывается быль.
Жесты знакомы, рисунок бровей.
Небо расчертят изломы ветвей.
Пальцы не дрогнут, но хладны как лёд.
Все предсказания — в круговорот.
Ворот, воронка, крушенье и крошево,
даже в финале не будет хорошего.
Жёсткая корка, сухой переплёт;
жанром предписан суровый исход.
Ну а герои, предсмертно хрипящие —
будем же взрослыми! — ненастоящие.
Был бы сюжет и словарный запас…
Только обломки придавят и нас.
Мы, рисовавшие жизнь как градацию,
сможем сполна оценить кульминацию.
И очевидность проглянет из тьмы:
боги-создатели — это не мы.
В руны сойдутся изломы веков.
Необъяснимы причуды богов.
Ночь, расколовшись, сверкнёт как сапфир;
за нами
ветвями
протянется мир.
***
Электрички
разлетаются воробьями с твоих вокзалов.
Здравствуй, город.
Ты опутан круго'м сетями, и современно
бьётся пульс твой,
не только стрелки передвигая
на переездах —
но в каждом атоме-человеке
жизнь тяготеет упрямо к преодоленью.
Люди передвигаются. Люди едут.
Шлют телеграммы. Включают электрочайник.
Не говоря уж о сотовых телефонах,
ну и конечно, куда же без интернета.
Тысячи мыслей, направленных в запределье,
держат вернее, чем все провода на свете.
Город, стремящийся вырваться из окраин,
бдительно дремлет, покачивая плечами.
***
А воспоминанья — закрытые двери,
и если забыты, то не достучаться.
Молчи, в кулаке зажимая потери,
сейчас подходящее время прощаться.
Сейчас, когда солнце пошло на прибыток
и птицы трещат о весне предстоящей,
весьма подходящее время для пыток,
для судорог памяти, грусти щемящей.
Мы слишком надолго исчезли из вида
(пусть сняты засовы, но не постучится),
молчанье больней, чем любая обида.
Я тоже хочу забывать научиться!
Я тоже хочу растворяться неслышно,
пусть двери мои бутафорские стынут,
пусть летние тучи вздымаются пышно,
сбиваются в стаи и ливнями хлынут.
Пусть грома раскат напугает до дрожи,
так дрогнут на брус налетевшие дроги.
Но как ты был дорог мне! Пусто. О боже,
как пусто теперь без тебя на пороге!
***
Звёздочка-фонарик серебрится,
мне она мигает неспроста;
сказка прямо под ноги ложится
по старинным правилам квеста.
Много ли я знаю? Да немного.
Но уже осмелилась начать.
Может быть, мне возвратят Дорогу,
если сил достанет промолчать.
Здесь любая малость вероятна,
ерунда малейшая важна;
cлишком просто не прийти обратно,
если я пойду туда одна.
Старый друг со мною рядом снова,
мы разделим эту часть пути
(молча — нерифмованное слово
может погубить или спасти).
Правила просты: не теплить свечи,
не писать, имён не называть.
Даже, может статься, будет встреча,
если я сумею просто ждать.
Вспоминаю терпкий вкус напитка,
примечаю вешки на пути.
У меня всего одна попытка,
не имею права не дойти.
***
То время тяжело далось,
что ни беда — всё было мало,
и день пронизывал насквозь,
а ночь почти что добивала.
одна держала на плаву
любовь — неведомая сила.
А я любила жизнь свою,
твою — тем более любила.
Но было всё, и всё — зима,
и снег, и незакрытый ставень…
И жизнь — отмерена сполна,
и каждый час был жизни равен.
А мир, как будто незнаком,
сиял нездешней новизною…
Наш город синим февралём
плыл над спешащею толпою.
ВОЛНА
Дыханьем осени, замёрзшей на лету,
глазами статуи, увидевшей звезду,
ломая льды, сметая имена, —
идёт волна.
Сквозь горечь, в горле ставшую колом,
навстречу, напрямую, напролом,
слов не найдя (они и ни к чему) —
лови волну.
Миг — и следы исчезнут на песке —
но время остановится в прыжке
кристаллами, где «рядом» и «давно»
слились в одно.
Я не спрошу зачем — и о цене —
она летит, она уже во мне;
и разметайте клочьями во тьму —
я рук не разожму.
***
Закрывается дверь. И, туманом дробясь,
стылый воздух рисует дрожащую вязь.
Очертанья внезапно отступят назад,
ещё шаг — их уже не увидят глаза,
и ещё, и ещё — и не вспомнят они,
как свои коротали бездонные дни,
и теперь даже тонкий неровный пунктир
не означит на звуки распавшийся мир —
шаг за шагом, неслышно… И кто же из нас
растворяется в утре прохладном сейчас,
кто истает туманом у края дорог,
кто из нас пережить эту встречу не смог?
Кто из нас не забыл холодящих потерь,
кто из нас? За тобой закрывается дверь.
***
Нет, и нет, и ещё раз нет,
ничего у нас быть не может.
Отпечатался зыбкий бред
синяком на прозрачной коже.
Наобум, безрассудно — пусть,
чем окончится — безразлично
(я вернусь, всё равно вернусь,
ты поверь, будет всё отлично).
И, немыслим, проляжет путь,
разойдутся мосты и сроки.
(Объяснил бы мне кто-нибудь,
как слагаются эти строки!)
До ключиц, до запястий — в дрожь;
жить — мы раньше так не умели
(ты не знаешь, меня не ждёшь);
всё равно доберусь до цели.
Я дойду, проскользну, как тать,
сквозь опасности-кривотолки,
пусть грозятся меня сожрать
отощавшие в зиму волки;
пусть дожди промочить насквозь,
пусть леса не пустить грозятся —
всё равно — не могу я врозь
и не стану с тобой прощаться.
Как ты будешь меня бранить!
Но послушай, такое дело:
я о стольком поговорить,
помолчать с тобой не успела!
Не тревожься и не грусти,
ведь никто на земле не вечен;
верь: меня будет Бог вести
и беречь — ради этой встречи.
Ткнуться носом тебе в плечо! —
разве многого я просила?
Боже мой! — никогда ещё
не жила я с такою силой!
Не видала сибирских рек,
в городах, взаперти, острожно
закольцованный длила бег
и не знала, что всё возможно.
Впереди — целый век пути,
но ложится тропа под ноги;
подожди меня, подожди
в безоглядной моей дороге.
***
Неясный звук разбудит в час ночной:
настойчивы, мучительны повторы…
Не отмахнись, задёргивая шторы —
прислушайся и форточку открой.
Скрипит ли ставень или снег метёт —
тревожное нахлынет ожиданье.
Внимай, оно послание несёт,
а время не прощает невниманья.
Лишь отвернись — и время хлынет прочь,
в зазоры, лазы, щели, промежутки —
и мимо жизнь проносится, как ночь,
как повороты сквозь окно маршрутки.
Остановись! Я вглядываюсь в мрак,
гляжу ему в лицо, не отрываясь —
и время останавливает шаг,
как на прикосновенье отзываясь.
ПЕСОК НА ЮЖНОМ БЕРЕГУ
Стихи не моих историй
ЦИКЛ «СНЫ БЕЗВРЕМЕНЬЯ»
1. СОН
Когда, покинув берега, мы плыли в край чужой,
оцепенением зимы объялся разум мой.
Спускалась ночь, качался борт, затягивало зрак…
Мне снился сон: моя страна погружена во мрак.
Мне снились те, кто дорог был в те золотые дни —
по одному, по одному срывались в тьму они.
И бешеный водоворот подхватывал и мчал,
и билась мутная волна о каменный причал.
Мне снилась череда разлук, тоскливый женский вой
и чей-то профиль в небесах светился надо мной;
холодный госпиталь в тифу, и вереница тел,
огни вокзала; снился брат, ведомый на расстрел.
И просыпаясь каждый раз, в зубах сжимая крик,
я ощущала, как разрыв немыслим и велик,
как молча уходя в закат, уносят корабли
невозвратимость и тепло утраченной земли,
как ноют где-то под ребром прошедшие года
и как наотмашь гулко бьёт словечко «никогда».
2. ВРЕМЯ
Время накатывает — неудержимо и всепоглощающе,
как волна,
разом смывая мои песчаные крепости,
все страхи мои, все встречи, надолго отложенные, —
и я задыхаясь, захлёбываясь тоской,
отплёвываю осколки ракушек,
песком на зубах скрипящие,
мелкие камушки, водорослей обрывки,
силюсь бежать, из воды вырывая ноги —
в отчаянной жажде успеть самое главное —
слово сложить, нарисовать рассвет,
увидеть родные лица,
сказать: «люблю»…
3. ПАРИЖ
Нежнейший свет струится сквозь листы
и жмурится разнеженное утро,
и беспечальной плёнкой гладь воды
отобразит оттенки перламутра.
Я вспоминаю Петербург зимой,
снег, тяжело свисающий с ограды,
Бесплатный фрагмент закончился.
Купите книгу, чтобы продолжить чтение.