Бесплатный фрагмент - Сибирские Светлые Маги (Василий и Настя — Любовь и Смерть)

СИБИРСКИЕ СВЕТЛЫЕ МАГИ — ХРОНИКИ БРАТСКА:

(ПРЕДИСТОРИЯ)

«ВАСИЛИЙ И АНАСТАСИЯ: ИСТОРИЯ ЛЮБВИ И СМЕРТИ».

18+
КНИГА ТРЕТЬЯ
ПРОЛОГ. ОТ АВТОРА

Олег кричал многое, но не клял. Он слетел с тормозов, долго так вопил, — пока, наконец, не рухнул на бетон, и зарыдал, — горько, тяжело. Маг действительно НИЧЕГО не мог сделать. Уже несколько лет тошно находиться среди быдла, которое ни о чем больше, — кроме себя и стройки, думать не хотело. Знал: по приезду девицы на стройке абсолютно ничего не умели делать, — их хоть проволоку научили вязать. Все наивно верят в Светлое будущее… которого на самом деле нет. Ни у кого здесь, — на Ангаре, — только у Гвелда есть смысл терпеть. Плакать, рыдать, мечтать, целоваться с душой погибшей невесты в палатке, а потом выслушивать грязные вопросы любопытных: «Аренский, ты напился? Или как? Мда, плохо тебе без женщин»… Вот за такое не раз Олежа месил морду многим. Кому какое дело, что в палатке творится?! Больно много любопытства к его персоне с длинными волосами. Даже бантики подкидывали и звали грязно.

Станислав принялся трясти товарища за плечо, стараясь привести в чувство. Наконец, Энрике немного успокоился и повернулся на бок, опершись на руку. Сдвинул брови, серьезно посмотрел в глаза Светлому. А тот не унимался:

«Гвелд, что же тебя держит здесь? Ради чего сюда приехал»? — во второй раз спросил парень и помог другу встать на ноги.

«Я ради любви сюда приехал. Не больше и не меньше». — Еле выжал из себя тот. Запрокинув голову.

«Да? Попросила возлюбленная? Которая живет в другом городе»?

И начал Архимаг свой рассказ, плача от собственного бессилия:

«Нет. Все очень сложно. Моя невеста была простой крестьянкой, умерла в самом начале девятнадцатого века. Я хочу вновь ее встретить. В двадцать первом веке, — в Братске, на Ангаре, на Братской ГЭС, в дыму и в Аду, в мире бетонных домов… Где будет вечная война Добра и Зла… Где… — Он вновь прокашлялся. — Но неизвестно, в каком году. Мне сделали предсказание. Не могу жить без моей Анастасии! Вот почему я здесь. Да, сейчас я выгляжу не так, как раньше, — в русских народных одеждах, — вместо них печать боли на лике и синяя рубашка»…

Стас глаза вытаращил:

«Вот это да! Теперь это… теперь ясно, почему все девушки на стройке уродливы для тебя. Влюблен, уже двести лет почти! Это как надо любить, чтобы все бросить и рвануть сюда!? А погибшая, самоубийца, красива»?

Кадык шевельнулся на горле Архимага. Тяжело вспоминать. Слишком тяжело.

«Не то слово… Мы до одури любили друг– друга. Но крепостное право не дало нам быть счастливыми. Девушка покончила с собой, ночью. На озере, где мы и познакомились — она купалась, а я оказался рядом, спас. Тонула девица. И я ее испортил. Обесчестил потом, спустя некоторое время. Понимаешь? — Улыбка поползла по устам. — Она даже беременела от меня. Только дети не выжили».

«О! Ах… А вот что будешь делать, если не узнает внешне, или не вернется? Или сам не узнаешь»?

Энрике вновь улыбнулся:

«Я узнаю ее. За миг. Тело будет идентично, — проще говоря, сохранит прежний облик».

Рассказ взбудоражил строителя.

«Вот это любовь! Мужчина бросает все, едет в непролазную глушь, — на стройку, ради личного счастья, вырванного насильно! Я знаю, во времена крепостного права девушку могли отдать, продать, убить, подарить, содержать как животное и насиловать, когда захочется! Дикость! Понимаю, брат, — девушку, может, купили, а она в петлю, или в омут… Страшно это все».

«Что случилось, уже не исправить. Меня утешает лишь факт воссоединения. Долина после стройки БРАЗА наполнится ядом, и мы будем вместе… Не в Раю расцветет наша любовь, а в Аду. Так было сказано ведьмой. Строителям будет лихо при этом».

«Ты это уже говорил, брат Светлый. Любовь, пережившая века — это здорово! Кстати, а если у той, возрожденной, окажется парень? Несвободна она, и все? Вот встретитесь, а тут такое»?

Олег одновременно и серьезно, и с усмешкой поглядел на Станислава.

…В этом исходном варианте, в начале книги, — указана лишь краткая версия любви Василия и Анастасии, — она же Тиль в новом Воплощении в двадцать первом веке. Неизвестно также, как на самом деле жил Архимаг среди простых крестьян, как попал в Россию, что побудило приехать… В тексте ниже будет для читателя пояснение в развернутом варианте, что творилось в те времена, кто такая Анастасия, как она жила, что чувствовала. Как и Василий–Энрике.

Ниже дана рукопись расширенного варианта событий, где указаны ответы на все вопросы читателя, НИЧЕГО НЕ ОТБРАСЫВАЯ. Начну по порядку рассказывать, как дальше жил Гвелд в простой крестьянской семье, как любил и потерял любимую… с предыдущего текста, который написан несколько лет назад. Здесь — продолжение истории до самого конца. Повторять текст из второй книги про знакомство Энрике и его настоящей любви в прошлом не имеет смысла.

Автор

«БАРИН И АНАСТАСИЯ. ОТРОК С КОГТЕМ НА ШЕЕ».

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ГУБЕРНИЯ,

РОССИЙСКАЯ ИМПЕРИЯ,

ГДЕ–ТО ТАМ…

— 1 —

…Василий–Энрике прекрасно понимал, ЧЕМ чревато его обнаружение Инквизицией, — как Архимага, в такой глуши. Непонятно также, что бы сделали в Штабе, — за такое отшельничество. Ведь он — основатель! Мало кто знал: кельт два века жил в Китае, и имелись СЕРЬЕЗНЫЕ основания оттуда бежать. Не собирался новичок особо рассказывать о своей боли, которая мучила душу и сердце. Да и Высшей Инстанции Магов не до чего было в тот век: готовились рыть бункер на случай войны. Гвелд там не нужен. Сами разберутся.

Для родителей невесты (а обручены они уже, или нет?) он простой работяга в крепостной России, — каких тысячи работало в лесу, лавках, на полях. Вся Империя представляла собой простое государство деревень и крупных городов. И все. Москва, Петербург, Царь–Государь, где–то там что-то случалось в мире, но не тут, и жизнь текла дальше. От зари до зари. Здесь абсолютно ничего никогда не менялось и время словно остановилось. Люди ходили на молитвы, боялись жестокого Бога, рожали детей, старели, умирали, — так жил люд, — внесли в церковь младенца, коего родила девка, и занесли его уже умершим в летах, — отпевать. ВСЕ. Никакого развития в Губернии, куда занесло Архимага, вовсе не наблюдалось. Народ в прямом смысле одичал, плюс этому способствовал барин. Имя его стерто с истории, а почему, — будет растолковано дальше.

Религиозных фанатиков да сумасшедших тут с незапамятных времен развелось пруд пруди, которые не то что меча Энрике, — телескопа Коперника никогда не видели, а признавали лишь все, чего ползает, летает, плавает, стоит на земле. Слишком замолилось сие место, потому некоторые даже Луну считали чем-то страшным. Случалось даже такое: некие веруны принялись убивать ВСЕХ новичков приблудных, видя опасность. Но никак не Энрике: чарами, пользуясь правами Инквизитора, мужчина заткнул трусливый люд за пояс. Легенда о разбитой голове жила дальше. В нее охотно верили. Но нашлись также и нормальные люди, которые дали жилье кельту, где он поселился. А вышеописанные сумасшедшие уроды потом утихли: опасности нет, можно дальше внушать деткам, будто Земле шесть тысяч лет. Словно звезды, — дырки в твердом небесном своде, а там, — Рай, где поют ангелы. Но новичок прекрасно знал: где-то высоко есть неизведанные Миры, планеты, а не только один лунный диск. Дикость края поражала до глубины души. С одной стороны, есть свое богатство: урожаи слив, яблок, пшеницы, капусты, рябины, — с другой, — мало кто все ценил. Людьми двигали инстинкты размножаться, жрать, срать, и бояться Бога. Поговорить на другие темы с ними было бесполезно. Не понимали, считая за чудного и убогого. Не видя в упор свою убогость.

Энрике видел и нормальные места, где люди порой книги читали, но здесь все остановилось на уровне допетровской Руси. Без попа жизнь не та: ребенка не назовешь именем крещеным после рождения, а нарекут словом Полынь, Дурак, Вода, — чего там только не встречалось… Некрещеное дитя объявлялось порождением Сатаны и изгоем. Даже жениться такой человек не мог или выйти замуж девушка. Прямая дорога от отчаяния на вольные хлеба или сумасшествие.

У барина оказался богатый терем допетровской постройки, — тысяча пятисотых годов и ранее, от кого досталось, — большой вопрос. Может быть, он вел свою родословную от Царя Гороха. Хотя, судя по пропитой роже и огромному животу, — вряд ли. Огромный, красивый терем постоянно привлекал взоры крепостных. Но зайти туда просто так не представлялось возможным. Еще слухи ходили: там постоянно люд мрет. То забьют, то девку до смерти двенадцати — тринадцати лет изнасилуют. Или сразу нескольких. Либо они умирали родами, вместе с ребенком. Не исключено: бытовало в Губернии кровосмешение. Отсюда беспробудная тупость да дикость. И плевать на то, что по церковным канонам НЕЛЬЗЯ таких венчать. Ничего, скоро это навеки закончится, — через сто с лишним лет.

Василий невольно вспоминал себя, — как католического священника в прошлом, когда в Европе свирепствовала Чума. При этом никак НЕ ВЫДАВАЯ своей натуры Архимага. Там травили друг — друга, брат трахал родную сестру, поскольку та не предаст никогда, рождались бастарды, умирали в пьянках, драках, девушки рожали детей аж в двенадцать-тринадцать лет. Некоторые, конечно, от таких ранних родов умирали, но всем на такое плевать по большему счету. Подкатывала так к Гвелду одна — Темная, да ничего не вышло. Двенадцатилетняя — тринадцатилетняя красавица. Они НАВСЕГДА остались друзьями: Светлый и Темная. Потом, конечно, женщина меняла свою внешность, — чтобы никто не придирался, не искал. А здесь, в Губернии, Инквизитор всего лишь мужчина, — каких много, — по–настоящему влюбленный в свою Единственную.

Он вставал в самую рань, — в пять утра, — когда начинали голосить петухи, растапливал русскую печь, с одного удара топора раскалывая дрова. Благо руки с самого детства сильные. В качестве сексуальной разрядки Энрике во время колки свежих березовых поленьев, — зимой, летом, в любое время года, — представлял, — сзади к нему подходит в платье Анастасия, после медленно запускает руки сначала в его прекрасные золотые локоны, потом оттягивает их вниз, закрывает рот долгим поцелуем. Естественно, чтобы матушка с батюшкой не видели. Тут же Василий–Гвелд медленно ослабевает хватку, рука роняет топор, — в снег или на землю. Делает шаг назад, и сильной рукой прижимает девушку к себе. Каждый раз поражаясь ее смелости: внебрачная, невинная связь с холостым, еще и целует! Чмокает в губы. Прижимая свои к устам Архимага. Наивная, милая красавица. Отличающаяся от остальных. В результате таких экспериментов Гвелд научил ее целоваться по-настоящему. Та вошла во вкус. Природу не обманешь, она все равно сделает свое дело. А потом Анастасия шла с ведрами за водой, к колодцу.

Все это постоянно вертелось у Васьки в голове. Он понимал: так долго не сможет ждать сокровенного, изнывая каждый день от потаенного желания. Что тут сказать — нашел свою мечту… потому надо делать свое дело… по–доброму, со свадьбой впоследствии. Хотя КТО их обвенчает?! Так и придется прятаться от всех. Не нужно язычнику — скандинаву христианское венчание. Не надо ему пить кровь Христа и есть его плоть. Как говорил Святослав: «Вера христианська, — уродство есть».

До этого всего случилось в его жизни несчастье, — пошатнувшее уверенность в завтрашнем дне. С момента гибели предыдущей невесты, — а точнее, уже жены, — прошло совсем немного времени. Рана в душе заживала медленно, но верно. Быстрее пришло облегчение после ухода с Китая. Про это государство отдельная история, — с теми же приключениями, о чем написано ниже. Секс сексом, — возжелал он Настю, — но делать что–то надо. Потому, чтобы никому не навредить, Гвелд уходил в лес, находил там поляну и упражнялся со своим мечом, отрабатывая старые приемы. Рубился с чем–то невидимым. Доводя до совершенства свое мастерство.

А насчет колки дров… управлялся с ними так, — даже отец милой периодически любовался на этот процесс.

Стояло ясное утро.

— Ай да парень ты, Василий! Но ОЧЕНЬ УЖ чудной, для всех нас… видать сильно кони тогда понесли, да расшибся. Бог миловал. Батюшка почему–то тебя не причащает. Крестишься СОВСЕМ иначе, не как я. Выдаешь себя, отрок… Помнишь ли свое настоящее имя? Не молишься перед трапезой, не благодаришь Бога за приготовленную пищу. Почему? Забыл молитвы? Сидишь, опустив голову, даже не вставая. Грешно сие, Василий! Бог накажет! Вот нашлет на нашу семью голод…

— Я не помню его… — сухими губами произнес Гвелд, будто не слыша слов про трапезу. Прекрасно понимая: Ивану слишком любопытно, ОТКУДА он взялся, что дальше может случиться, коли узнают о таком позоре люди. Иноверцем нарекут да закопают в землю по шею, оставив умирать. Либо убивала семья тех, кто не верил в Христа. Так Церковь казнила ВСЕХ атеистов да иноверцев. Гвелду на ее мнение всегда было плевать. Он — Архимаг. Пусть думают всякое — убить таких всегда получится. Плевать на Устав Инквизиции, — жизнь дороже. Боги Нового Мира придут, когда надо. Защищать своего основателя.

— Как это так, — НЕ ПОМНИТЬ своего имени, даже крещеного? Не помнить молитв никаких? Давай сходим к батюшке, отмолит недуг! Или позовем его в дом. Мы итак благодарны за помощь. Хотя не просили. — Удивлялся Иван. — Возьми Библию и икону, помолись. Хворь уйдет.

— А вот так… Бывает такое в этом Мире… Головой убился, как упал. Как очнулся, — половину жизни забыл, с той поры так по свету скитаюсь. Благодарствую. — Василий поклонился, начав спокойно складывать поленницу. — Не так давно мою невесту жестоко убили. На моих глазах, за отказ прелюбодействовать с ворами. Кишки выпустили. Каково? Разве молитвы вернут мне ее?! Или как?!

Хозяин перекрестился, в его глазах мелькнул ужас.

— Она носила мое дитя… я до сих пор не могу прийти в себя, с такого.

— Как ее звали–величали? — Спросил христианин, вытирая крепким кулаком мужскую слезу. На щеке остались следы сажи. Волосы мужика растрепаны, — точнее, взлохмачены после кормления кур в курятнике. Гвелд понял: он прощупывает почву, лезет не в свое дело. Ладно… пройдет, отстанет с расспросами. Это уже начинает даже злить. Кто, откуда. Дали соседнюю избу и все! Дотошные люди.

— Ирина… — Кельт закрыл глаза, почувствовав сразу, как к горлу подступают слезы. Не хотелось оживлять воспоминания, но Василий вспомнил все, — от начала до конца, в мельчайших подробностях. КАК же ему хотелось убежать куда подальше! Но… страна есть страна, такой народ здесь. Все должен знать. Дрова на этой почве хотелось выкинуть подальше. Понимал: имя настоящее пришлось изменить на русское, иначе он себя выдаст.

ИНГРИД

Бедная девочка из Европы, — рыбачка, попавшая в Китай, чудом выжившая с родителями после крушения судна в шторм. ЧТО погнало семью в такую даль — можно догадываться. Наверняка Чума. Любого нормального человека жизнь в дерьме достанет до самое не хочу. Теперь это имя придется забыть НАВСЕГДА. Ведь на Руси есть другая. Немного помладше. Обнаженной он деву православную уже видел, но теперь сие зрелище не давало покоя ни днем, ни ночью. Зрелище в воспаленном воображении, со своими грезами, самыми смелыми. Особенно по ночам. Снилось занятие любовью.

Иван видел его мучения, не мог ничем помочь, даже советом. Мало ли чего после Васька измыслит. Вдруг обрюхатит дочь?! Как тогда? Позор падет! Энрике не женат на ней. Потому такое — грех страшный, от Дьявола, БЛУД. За который можно получить тысячу поклонов в храме в наказание и непрерывную суточную молитву. Плюс пост скажут держать в строгости, соблюдать ВСЕ православные праздники. Смеялся над таким мышлением Архимаг, читая мысли: КТО станет проверять, блудил или нет? Никто. Всем все равно. Как и следующее: в церквях в Пасху попы напивались до поросячьего визга, а люду, пришедшему на праздник, доставались объедки. Яйца дай, куличи дай, остальное дай. Потом все скармливалось свиньям. Вот и чудо Господне. Вранье на голубой каемочке. Лишь бы сожрать побольше и напиться. Сплошное лицемерие.

Влюблен, не влюблен в девственницу, — ничего с этим делать нельзя. Но Энрике, — несмотря на дикость люда, — всерьез рассчитывал на брак, счастье в семейной жизни. Но Судьба на этот раз уготовила мужчине ТАКОЕ испытание, какое не привидится и в страшном сне. Но тот выстоит все, выиграет.

Дрова Гвелд колол с остервенением… Вытерев кулаком сопли, он дальше делал свою работу. Не раз хотелось сделать свое дело. Поясница ныла, Иван принялся помогать мужчине. Не знал простой крепостной, — этот с виду юноша на пару тысяч лет его старше. Понятное дело, Архимаг по приезду в Империю снял с себя почти ВСЮ атрибутику: что европейскую, что родную. Кроме гигантского когтя Властелина Тьмы на шее, — лишь бы не гнобили. Насчет последнего, — отшучивался: медвежий коготь выбеленный. Хотя тот по размерам очень превосходил. Как детский мизинец трехлетнего ребенка по сравнению с мизинцем взрослого мужчины.

Лишь ГЛАЗА напоминали кельту о его настоящем возрасте. Нет, они не старые, — с желтым оттенком, как бывает, — они сияли на лике кельта каким–то синим огнем. Сияли, на вечно молодом лике, приводя некоторых в замешательство, на мысль наводя, — не гад ли? Порой ночью Энрике смотрел на себя в зеркало, применял магию, — зажигая лучину или свечу на столе, чтобы видеть себя, — и его очи (радужка) светились в полумраке, словно облученные радиацией предметы. Как неоновый свет на современных улицах. О да, он многое мог! Придется когда-нибудь все показать. А пока нельзя: за демона примут. Иногда Архимаг брал Библию в руки, не находя там ничего путного для себя, посмеиваясь над еврейским творением. А в церкви он увидел большую икону Архангела Михаила, — с мечом и щитом, задумался. Похож на него! Что ж… поиграем. На невежестве народа, если ооочень разозлят.

Задавались люди вопросом (сталкиваясь с этим серьезным, взрослым взглядом мужчины): ЧТО же произошло в жизни Василия, чтобы он НАСТОЛЬКО отдалился от люда, повзрослев в одночасье? Они всеръез думали: отрок еще девственник, ему от силы лет девятнадцать. Но ГЛАЗА говорили об обратном.

Может быть, в них и влюбилась Настя. Молодое лицо с умудренными веками очами… Со СЛИШКОМ ПРАВИЛЬНОЙ ФОРМЫ радужкой, — СЛИШКОМ круглой, голубо–синего цвета. Как озеро в горах в ясную погоду. Девки сходили от Васьки с ума в храме, на улице, по его ухоженным, золотым волосам. Ведь у них ТАКОЙ цвет, какой давно не встречался ни у кого.

День, ночь с Настей — все равно, когда и как… наслаждаться этим счастьем БЕСКОНЕЧНО, целуя сие великолепное тело, нежно или сильно сжав в объятиях. Фантазия Гвелда порой застилала разум, он тогда старался не показываться на глаза девушке. Глаза сразу становились в слезах, или красными от возбуждения. Не раз Энрике хотел плюнуть на страну, на ее порядки, утащив девушку на сеновал.

Бывало, пойдут вместе на службу, отойдет Энрике от девушки в сторону, — чуть ли не в угол, — а сам любуется, порой сглатывая слюну. Представлял, как будет в этом храме венчаться. Или на поляне, по — скандинавски. Иногда на мужчину поглядывал батюшка, но слишком подозрительно. Приходит, не молится, не поет молитвы! Непорядок! Гвелд мысленно успокаивал его: «Я не бесноватый, а самый старый из всех… Я не желаю зла. Пусть Бог и мне счастье подарит».

Иногда Энрике–Васька не ходил никуда, а рыдал в подушку. Прекрасно понимая: Настя смертная девушка, она состарится, умрет. Все равно есть в ней что–то НЕ ТО для человека. А потом Архимаг перестал ходить в храм для вида, плюнув. Иван не раз говорил: дочь находила пропавшую скотину в лесу, словно читая мысли. Поглядел Васька на нее сквозь невидимость Магов, — и ничего.

СТРАННО

ПОЧЕМУ так? Обычная ворожея? Нет. Первый раз попался такой тип человека, серединка на половинку, — и человек, и наша сразу. Лишь колдовать не умеет. Не раз кельту казалось: Россия станет ему последним прибежищем в этом Мире. Но Богам виднее, Они готовили свой сценарий для обоих. КАК тут не плакать, ни молить их о милости?

Другая совершенно страна, другие нравы, обычаи, вера. Не Шаолинь, в конце концов. До Китая не так далеко. К христианству Энрике за столько веков вполне привык. Одновременно не привык, — чтя старых Богов своего времени, — и то тайком. Родноверов любой масти не любили нигде теперь. Коготь — тому доказательство на шее, вместе с православным крестом, который не жгет совсем, не дымится.

Пока никто не верил про басни о Василии, — будто он от лукавого. Ходили даже такие разговоры, но быстро забывались.

Православие — совсем ДРУГАЯ ветвь христианства, всю жизнь после того, как Европа шагнула ко Христу от родных Богов, Энрике умело шифровался. Такого, как он, приняли бы за демона и запросто сожгли на костре. Или, — чего хуже, — выпотрошили в Средневековье живьем, — предварительно придушив до полупотери сознания, кидая внутренности в костер. Жгли и на Руси еретиков, книги, изобретения, за неверие. Будто все от Лукавого.

Ужасы европейских казней Архимаг помнил. Во время европейского гнета он притворялся католическим священником, о чем говорилось выше, — подставным, чтобы знать обо всем. Либо скрывался в лесах среди своих, показывая мощь, круша Тьму. Делая детей своим смертным возлюбленным. Один из сыновей унаследовал от отца Дар Мага, но не в полной мере. Его едва не казнили, — оказался Видящий, а проще, — Чтец. В итоге сын Архимага за подставу разнес ВСЕ среди «друзей», устроив разгон по полной программе. Вырезав под корень род предателя. Другим гнидам он заговором пресек всякую попытку размножаться.

На Земле этот человек прожил всего шестьдесят два года, и умер тихо в собственной постели, не оставив наследников. До этого Энрике похоронил троих своих детей, НИКОГДА не посещая могил, — сколько бы лет ни прошло, — хоть век, два, пять.

Каждый раз после смерти близких золотоволосый дико напивался, свершая такую тризну, потом громил свою комнату — с битьем посуды, крушением мебели, как бы уничтожая ВСЕ связанное с детьми и женами. Пьянки с воплями продолжались неделю–две, дальше начинались плевки в сторону женщин. Но все равно находились те, кому отдавал Архимаг свое сердце. Один раз или два в столетие, с перерывом в век или два Гвелд женился. При этом никогда не отбивал женщин у других мужчин. Фантазируя на сексуальную тему, рисовал на бумаге себя с воображаемыми женщинами, сжигал художество в печи, и снова случались запои, — от безнадежного бытия… Организм у Архимага был словно железный: Энрике пил практически все в свое время.

Про Анастасию он грезил постоянно. ДРЕВНЯЯ, настоящая краса. Словно Афродита! Хотя нет, поинтереснее. Настоящая древняя Валькирия! Век бы любовался, но не разрешено ходить по дому, в чем мать родила. Живет с матушкой и батюшкой в соседней избе, а красть милую нехорошо. Хозяева обидятся. Дальше в мыслях, — обнял, понеслось… и в перину лебяжью, в экстаз со стоном после венчания. Течение времени исчезнет.

Было, что влюблялся и в равных себе, — да останавливался. Непонятно, чего именно тормозило. А хоронить своих женщин, которые старели, впадали в деменцию и отправлялись в мир иной, до полусмерти надоело. Тогда Светлый облачался в черные одеяния и ходил так: век, два. Постепенно на все становилось плевать.

В Средневековье, где–то в 1300 — 1500 года, сын Элиндры ходил с блистающим мечом, который в тяжком и страшном бою сломал пополам колдуном, — о котором говорилось выше, — и выжить в такой бойне едва не стоило Гвелду жизни. Схватились в огненном шторме двое насмерть, — Тьма и Свет, последний победил. Похожий на персонажа из Final Fantazy, — с таким же почти клинком, который просуществовал лет шестьсот. Ходила молва: дали его Боги перед принятием Европой христианства. Подобного оружия больше ни у кого из Магов не встречалось. В той схватке Темный Инквизитор стал страшен, приняв чуть ли не облик Дракона, сломав клинок Богов. Энрике рухнул на землю, — едва не потеряв сознание, — из раны хлестала кровь, рука распорота до костей. Потом, — словно белая птица, летал в тех сполохах огня. Свидетелей завораживал тот бой.

Два почти смертельных ранения! Но Боги не собирались забирать воина к себе в Вальхаллу. Бойня разгорелась по одной причине: кто–то из Темных захотел извести клан Светлых Магов, укрывавшихся в лесу, при помощи Чумы. А в целом, — взять Европу в свои руки при помощи своих, убив болезнью неугодных. В этом клане состоял Гвелд–Энрике, который скрывался от европейского заполонения дерьмом улиц.

Те же Инквизиторы людей и Темные Маги насылали Чуму на города, при этом радуясь, как малые дети. Такой ИГИЛ тех времен. На правах главаря и сильнейшего, Архимаг вступил в бой с врагом. Дрались они часа три. Выздоравливал основатель магической Инквизиции достаточно долго. Потом переселился в Венецию, и то не навсегда. После опять ушел в лес. Жили такие Маги в поле, даже в невидимом Мире, — сражаясь с Призраками, Темными тварями, — коих порождала неоднократная эпидемия Чумы. Как именно проникла зараза на континент, — история дала свои версии.

В мире людей Европа способствовала продвижению болезни — шла вовсю торговля шелками, медом, шерстью, экзотикой всех мастей, на караванах обитали крысы, — на крысах блохи, вши. Так завелась в степях чумная палочка, на кораблях тоже. В результате судно вымирало ПОЛНОСТЬЮ в короткое время, а мародеры в городе, — куда сей рассадник Смерти причаливал, — его нехило грабили. Естественно, радоваться им недолго: люди умирали в страшных мучениях, — с интервалом в три дня.

Факты говорили и о церкви, — в Средневековье люди наотрез отказывались мыться: так можно смыть святую воду, полученную при крещении. Чушь несусветная, порожденная приходом христианства от невежества, — не мыться по этому поводу, — но чего получилось от пренебрежения гигиены, то получили.

Если Энрике появлялся в городе, — люди от него шарахались, иногда швыряли грязью в спину по одной причине: он следил за собой. Язычником называли Архимага, а он улыбался, смеялся. Чума не могла его сразить, вши не брали, кельт ходил или с непокрытой головой, или маской доктора накрывался, нося с собой меч. Люди делали попытки за один вид меча отправить незнакомца в лапы Святой Инквизиции. За опрятный вид тоже. Мылся Гвелд почти каждый день, златые власы блистали чистотой в лучах солнца, некоторые считали его Ангелом. Тот посмеивался. Католики думали, — мужчина бес, языческий бог, призывая таких уничтожать. Пытались, ловили, — да без толку, потом пошли слухи об оборотне… Но все это оказалась полная чепуха, вызванная голодом.

Имелся за Чумой, — как писалось выше, — свой начальник. Темный невероятной силы и власти, Чумы ему показалось мало, — он решил заполучить власть над Миром, над Вселенной. Последнее у него вряд ли получилось. До Энрике НИКТО не мог его победить, — сеял мор, Смерть, так как явился во времена Богов и Одина.

Слишком много грязи говорилось про отсутствие креста на груди. Отговорка нашлась такая:

— Украли феодалы в пьяной драке.

Святая Инквизиция такое не принимала, но каждый раз перед казнью тюремная камера оказывалась пустой. Скрывался Васька так через невидимость, и за сотни лет нарастил ТАКУЮ магброню, — НИЧЕГО на него не действовало. Даже привороты самых сильных колдунов. Крест из глубины веков — кельтский — амулет для Энрике. Человеческое спасение… Христа сын Торстейна, естественное дело, видеть не мог. Понимая: людям по поводу гигиены говорить бесполезно слова.

В голодные годы в средневековой Европе расцвел пышным цветком каннибализм, ужасное лицо этой исторической эпохи. Приходилось видеть на рынках этот ужас, когда Гвелд выходил посмотреть на улицы города. Было такое, но редко… Стоит ли думать, нравились ли ему блохи, мочевые реки, кучи экскрементов, разбросанные внутренности животных по дороге у домов мясников, руки–ноги казненных на кольях, копьях у ворот. Это снималось, потом продавалось, когда мясо подгнило да воняло. КАК выжило человечество в таком Аду — непонятно. Человечину в голодные годы чуть ли не коптили, считая лучшим лакомством. Труп при Луне выдерживали, — в ее лучах, — чтобы весь яд ушел. Считалось, — лучше всех по вкусу рыжие мужчины, молодые. Людям пожирать друг — друга даже нравилось. Далеко ходить не надо. Не говоря о похлебках из человеческих костей и втирания мозгового вещества в кожу.

В такое дикое время, — когда Мир медленно загнивал, — даже любовью не хотелось заниматься с кем–либо. Разве что с Волшебницами в лесу, лишь бы не нашли никого потом. Тех считали ведьмами, летающих на метлах. Скорее всего, такие фантазии людей вызваны Чумой, голодом, поеданием человечины. Не раз Энрике желалось вразумить люд, — не получалось. За такое можно поплатиться жизнью. Одежда крестьян носилась до тех пор, пока не сгнивала на теле. Нет блох и вшей, — все, ты колдун. Про женские дела можно промолчать… как про любовь. Осознание, — будешь заниматься сексом с грязной женщиной, — со всеми вытекающими, вызывало омерзение, отторжение. Опять на помощь приходили фантазии да сражения в Мире Магов… Не хотелось потом видеть, как свои дети бы гибли от Черной Смерти.

Надоела Энрике такая жизнь, и он ушел в Китай. В чистый, умудренный буддизмом. Там на корне поменялся, постигая разное. Даже женился за двести лет… но на ком? История этого просто сумбурна.

— 2 — ИНГРИД…

Так звали девочку, которую спас Архимаг во дворце Императора в Китае, незадолго до своего побега из страны в Российскую Империю. Насмерть перепуганную девочку, на глазах коих зарубили родителей. Гвелд поступил благородно — похоронил по–христиански погибших, а после… после убили и Ингрид, — когда она выросла. Зарубили, — на глазах у спасителя, который сделал ее своей женой.

Когда она еще была девочкой, кельт научил ее всему, — варить еду, шить, собирать фрукты, земледелию. Потом приемная дочь расцвела с годами, и… Когда стала девушкой, созрев, — воспитатель влюбился в нее. Как в женщину, а та — в него. Но не сложилось.

Долго помнил Архимаг, ЧТО сделал с убийцами за смерть жены. В нем словно проснулся тот мальчишка, который убивал ради удовольствия. Та на момент гибели носила ребенка. Иногда грызла совесть, — воспылал страстью к девушке–рыбачке, думая: лучше бы погибла вместе с родителями. Если бы знал: из–за ее отказа переспать с ворами придворцовыми грянет кровопролитная резня. Грех так думать, но больше ничего не шло в голову. Поддавшись страстям, он просто затащил в постель недотрогу восемнадцати лет. Там, соответственно, обучил всему. Не сразу, а постепенно, — открывшись, как мужчина. А делать нечего, жить так жить. Видел взрослый мужчина, КАК порой глядит на него рыбачка. Они жили на побережье моря, где располагался рыбацкий поселок. На самой окраине.

Его как прорвало тогда… Обнял скромницу, когда та плакала от любви к парню–рыбаку. Выслушал все, постоял рядышком… Поцеловал в щеку, так утешая. Потянулся к темным волосам, дальше в ход пошла крепкая, практически мертвая хватка. Уста скользнули по шее вместе с языком, — остро, горячо, обдав огнем, — словно ладонь зависла над костром. Белые зубы нежно покусывали шею. Энрике зашел за спину девушки, крепко сжал сильной рукой талию, рывком притянул еще крепче к себе. Женское тело, такое прекрасное, манящее грудкой, ягодицами, любимое. Песок под ногами добавлял остроты ощущений, шумело море, седые волны катились к берегу, выбрасывая из своих недр ракушки-мидии. Небо затягивалось небольшими тучками. Пахло тиной, рыбой, гашишем с поселения, костром, который догорал: Ингрид захотела побыть одна и не рассказывать пока о своих переживаниях. Вздрогнула, когда услышала шаги позади, — Энрике. Он совсем не поменялся с годами, оставшись прежним. Почему так? Почему она полюбила сразу двоих — того парня и Гвелда, который спас ее от страшной смерти? Может быть, так кровь взыграла, захотелось мужского внимания, ласки?

Да. И похоже, Архимаг прочел мысли Ингрид, решив показать свою любовь. Лишь бы не было войны с кем-либо на этой почве: до того, как превратиться в женщину окончательно, — а не в результате соития, — девушка ищет внимания противоположного пола. Сегодня тот парень, из-за которого слезы, — сделал больно. Выплакаться некому. Энрике не поймет. Не его дело.

Но ОН понял. Сразу, с ходу увидев причину депрессии. Обычное подростковое разочарование. Опытный, взрослый взгляд цепко зацепил слабое место. Влюбилась, значит… Сейчас покажу, какова она, — любовь взрослого мужчины, у которого думают мозги, а не другое.

— Что у тебя случилось, родная? — Так спросил он, ласково обняв и прижав к себе.

— Ничего. Ничего не случилось.

— Разве? Я не верю. Сейчас успокою, покажу новое. Красивое.

— Мне…

После такого ответа Архимаг сорвался с тормозов, читая дальше мысли. Лучше сейчас, чем потом.

Ингрид сначала не по-детски опешила, пыталась отстраниться, только поздно: золотоволосый европеец уже НЕ МОГ сдерживать себя. НИКАК. Совесть словно испарилась. Контроль над собой исчез. Девушка все пыталась вырваться, — крича, как резаная. НЕ ТАКОЕ утешение ожидала красавица увидеть в данный момент. Ей желалось, чтобы мерзавец прибежал к ней на берег, извинился, обнял, прижал к себе и не отпускал. Только ТАКОГО в шестнадцать — восемнадцать лет у парней НЕ БЫВАЕТ. Они жаждут почувствовать себя взрослыми. Ищут потенциальную самку. Чтобы впрыснуть в нее свое первое семя.

— ЧТО ты делаешь?! Я твоя воспитанница, почти дочь! Перестань, не трогай меня, больно! — И тут же согнулась пополам, от резких ласк рук Энрике, нестерпимых… НИКОГДА подобного не испытывала в жизни, — залез под юбку. Слишком откровенного рода ласки шарахнули девственницу похлеще удара о стену. Очень испугалась, боясь худшего: убийства. В голове Игнрид пронеслась сцена смерти родителей. Рыбачка решила: Гвелд лишился рассудка. Вырывалась, по-прежнему визжа, выламывала руки, пыталась ударить, укусить. Но ее воспитатель оказался СЛИШКОМ опытен в интимных делах.

Когда он закрыл ей рот страстным поцелуем, — брюнетка перестала сопротивляться, тело обмякло. Сбылось тайное желание. Жар ударил в живот, голову, запульсировав. Все несколько походило на изнасилование, да не оно. Кельт вышел из–под контроля, не видя другого выхода. Отпускать в мир китайцев не желал беднягу, решив взять ситуацию в свои руки. Либо просто оставить придется милую на произвол Судьбы через несколько лет. Наступить на горло своим чувствам: отца и влюбленного мужчины.

— НЕ ГОВОРИ НИЧЕГО! — Резко и страстно прошептал Гвелд, уже представляя ее обнаженной, ласкающую орально крайнюю плоть. Он уже накрутил на руку длинные волосы, заломил в сторону голову. — Неужели САМА НЕ ПОНИМАЕШЬ, КАКОВО МНЕ КАЖДЫЙ ДЕНЬ ПРИХОДИТСЯ ВЫНОСИТЬ НЕЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ МУКИ ИСКУШЕНИЯ, порой видя тебя без одежд, проходя мимо спальни комнаты?! Многого не знаешь в мужской природе: для нас такое — как мед пчеле!

— Что тебе сейчас нужно от меня, Энрике?! Я ничего не сделала! Отпусти меня, не трогай больше внизу!!! — Ингрид пыталась вырваться, но силы не равны. — Я не желаю ни трогать тебя, ни кусать, ни ласкать! Но…

— Что? — Энрике улыбнулся довольно, положив руку милой на талию.

— Целуешься так… так… Меня НИКТО и НИКОГДА так не целовал. — До полусмерти напуганная, не понимающая ситуации, — с чего ее наставник и воспитатель накинулся яро, ведь несчастная желала потом спросить совета. Насчет любви. В тот день ей нагрубил парень с берега из рыбаков. Хотел чтобы она, грубо говоря, взяла у него… Обиделась и, плача, пришла домой. На самом деле Архимагу ДО СМЕРТИ надоело выслушивать ее причитания, жалобы, нытье о парнях.

ПЛЮЯСЬ в прямом смысле, после каждого рассказа. Потому что для него, — взрослого мужчины, — эти штуки смешны, нелепы. Подумаешь, — пристает какой–то гад, проще отправить восвояси. Но Гвелд вспоминал и СЕБЯ В ЮНОСТИ, ЧТО творил. Резко отстранившись от Ингрид, дав ей подняться, — та сползла ему под ноги от ласк, — Энрике плюнул на песок, гневно взглянув на недотрогу. В глазах мужчины та увидела нестерпимый огонь. Но не ЗЛО, а сожаление, жалость.

— ЧТО ЭТО БЫЛО, ЭНРИКЕ?!

— Думаешь, будто я ничего не понимаю, не знаю тех людей?! Не знаю ТЕХ парней?! ВЗГЛЯНИ НА МЕНЯ! — Он со всей силы ударил кулаком в грудь, перед этим упав на высохший пень, закрыв лицо ладонью. С одной стороны, мужчину нестерпимо мучила совесть, с другой — влюбился. Боль от удара в груди затопила горло, легкие. — Я, ЗНАЧИТ, ХУЖЕ того подонка, который оральный секс выпрашивает?! По нему ты ночами плачешь, прячась от себя?! Боги… почему моя девочка настолько глупая?! ХВАТИТ! ЗАБУДЬ ЕГО! Этот говнюк девушек использует, дорогая! А Ингрид еще СЛИШКОМ молода, чтобы это осознать. Играет, словно куклой, все видно невооруженным глазом. Мужчина видит поведение мальчика, потому как был им давно.

Тут кельт осекся, прекрасно понимая нелепость сложившейся ситуации. — Он познает и выбросит! Но НЕ Я… — Энри присел на корточки, немного успокоившись, — наблюдая, как приемная дочь потирает затекшую шею. Четырнадцать лет жила с Гвелдом, — как дочь с отцом, — никогда не показывал даже вида Энрике, что он ее желал, когда та стала почти взрослой. После того поцелуя, — рокового, — вид рыбачки стал помятый: волосы спутаны, платье частично разорвано.

Запах моря, рыбы окутывал этих двоих постоянно. От него порой накатывал приступ тошноты. Особенно после шторма, когда на берег выбрасывало много съедобного. Так, жили, год за годом.

Чего тогда понадобилось Ингрид, отличавшейся от всех поведением? Не красилась, не ела всякую дрянь, тихая. В силу возраста захотела любви, но не секса. Смотрела на ходящего туда–обратно Гвелда, который периодически распахивал свой шелковый, розовый халат, пытаясь охладиться. День выдался действительно жаркий, мучила жажда, хотелось засунуть голову в ведро со льдом. Даже тень не спасала. Постелив себе под ноги циновку, красавица думала со страхом, — как пойдет дальше жизнь в ее маленьком мирке. Архимаг облокотился спиной о дерево у хижины.

— Спокойствие снаружи, а внутри меня, — СТРАШНАЯ, НЕВЫНОСИМАЯ БОЛЬ, ОТ КОТОРОЙ ХОЧЕТСЯ ПОВЕСИТЬСЯ. ДРУГОЙ НРАВИТСЯ, КАК МУЖЧИНА, а не я, к сожалению. Кто я такой в этом случае, чтобы указывать? Никто, — лишь песчинка в этом безумном, непонятном мире. Особенно в Европе, — которая, наверное, давным–давно СДОХЛА!

Действительно, как теперь жить дальше? Действовать. Энрике шептал эти слова, смотря вдаль, в пустоту. Идти больше некуда. После Шаолиня пугать китайцев своими способностями? Если до любимой дойдут пальцы мерзких воров Императора — придется плюнуть на мораль и убивать. Рубить всех там, как на бойне… Кельт поднял травинку, надкусил, сразу выплюнув. Пора серъезно поговорить.

— Никто сейчас не ценит хорошего, истинного. Мальчики без мозгов, кувыркающиеся в шестнадцать лет со шлюхами, лучше наверное! Такое продлится, пока люди не прозреют окончательно. Вшивый паренек, который пытался дать как надо Ингрид… — Кельт смотрел на приемную дочь с укором, сдвинув брови. Наблюдая за ней. Закат свои права на Небо уже предъявил права, будто говоря: «НЕ ТВОЕ это место, европейка тоже. Отпусти все, уходи, пока не поздно». — Еще я совсем забыл, — передо мной ОЧЕНЬ молодая, невинная, красивая европейская девушка, у нее нет в Китае будущего. У меня также нет здесь ничего хорошего, кроме Шаолиня. Будем жить дальше. Я показал себя сегодня как мужчина, теперь обратного хода нет. Я действительно люблю тебя! За китайца тебе здесь никогда не выйти замуж: ламы не обвенчают вас. Разные расы. А нас смогут. Если, конечно, не отшатнешься после произошедшего от меня, Ингрид. Моя маленькая девочка с того дворца! Умрешь когда–нибудь, а я снова буду один лет пятьдесят. Что бы там ни было, — буду заботиться. Я возжелал тебя, как замужнюю женщину, как свою жену.

Прекрасно он знал, как закончит тот вшивый паренек. Сам понимал, — несет полную околесицу в результате срыва. НЕ МОГ не признать: разглядел в Ингрид молодую, сильную ЖЕНЩИНУ. А у паренька, который хотел слить семя, рисовалось плохое будущее. Член в штанах, ветер в голове. Больше ничего там не осталось. Вожделение, желание слить куда–нибудь, в кого-нибудь, потом начнется гон по женщинам, чтобы нагуляться, перебеситься… остаться НИ С ЧЕМ в итоге. Этот человек начнет пить, как отъявленный пьяница. Чтобы самоутвердиться. Ром, вино с моряками в кабаке. Следом пойдут бордели, множество шлюх: европеек, китаянок, после них — повальная эпидемия сифилиса в порту. В конце концов — гибель от Чумы на борту испанского корабля. Дух морячка отлетит во Тьму, сгинув там навсегда. Ингрид по сути ждала та же участь, — плюс регулярные побои мужа–гуляки, который бы изменял, не платил любовью, а вертел хвостом перед пятью любовницами. Они бы все — впятером — умерли от сифилиса. Точнее, в будущем умрут. Эти картины неслись перед глазами Архимага, — эти грязные, вонючие, немытые тела портовых шлюх и европейцев, убийства на почве алкоголизма, прочая мерзость…

Подумал кельтский чародей, подумал, — решив отдать себя ЦЕЛИКОМ воспитаннице. Пусть даже потом будет горько, обидно, — Небо возьмет свое.

Европейцам и так несладко жилось в Поднебесной, а Гвелда за колдуна считали. По отношению к нему в Китае и Европе разницы не ощущалось. Лишь менталитет разный. Все выходящее в то время за рамки понимания народа считалось магией. Значит, сие надо немедленно уничтожить. Ведь люди боятся всего нового. ВСЕГДА.

Теперь, когда Энрике слетел с тормозов, после тех страстных объятий он стал милой рассказывать о мужской психологии, чтобы та поняла суть. Психология пошла совсем не сразу, и не в тот день… Рыбачка не понимала другого: как сородич по расе сохранил молодость? Кэ–Эл теперь словно вдохнул чистого воздуха в легкие, которые устали дышать морем с запахом водорослей, сырости, рыбы, затхлости. Поначалу красавица мужчину боялась, поскольку тот во время петтинга сделал ей слишком больно. Воспитал, потом пристал. Сидела, вытирала слезы страха. А Кэ–Эл шептал, целуя ее синяки:

— Прости меня, пожалуйста…

— Мне теперь на себя посмотреть страшно. Моя жизнь никогда не станет прежней.

Энрике отложил катану в сторону, которую чистил песком, поправил свой шелковый халат с вышитым на спине драконом. По пальцам прошла дрожь, их периодически кололо. Слюна стала сладкой.

— Забудь его… — Прошептал он. — Он тебя в омут утянет, — и ты, девочка моя, попросту начнешь обслуживать парней и мужчин старше в Домах Женщин. Помнишь, я тебе рассказывал о них, что там происходит? Ингрид, это не жизнь. Без семьи, детей, без будущего. Да, такие женщины искушены в телесной любви, умеют ласкать, обнимать… но ПУСТЫ, ни гроша за душой. Абсолютный источник ЗАРАЗЫ, коей переболели у меня на Родине, потому я пришел в Китай жить, милая… Господь наказывает блуд болезнями, отсутствием деток. Хочешь стать такой, с ним?! Тот уже похаживает в бордели ближайшего городка.

Здесь Кэ–Эл солгал. Ради своего блага: тот мальчишка не ходил по шлюхам. Потом пойдет. В другом случае могли их увидеть — и шептаться: золотоволосый насилует свою дочь, приемную. А кто бы мог увидеть теперь? Никто. Пляж пуст. Лодки гниют дальше, пришлось построить еще несколько. Хижина старая, часто в ней гуляет ветер, приходится топить свой камин, построенный из обычных кирпичей. Две комнаты. Скоро одна опустеет. Скоро на простыне появится пятно крови.

— В будущем, — если Господь даст, — я желаю быть прекрасной женой и жить без предательств, измен. У подружек есть мальчики, они хвалятся этим. А я одна. С ними всеми я играла на том песчаном берегу, где ты подарил мне большую раковину у Моря.

— И ЧТО?! — Кельт взглянул на приемную дочь довольно строго. — Это ОНИ, а МЫ семья. НИКТО из этих рыбаков не сможет сделать в постели то, что смогу я или другой взрослый мужчина. СЛИШКОМ они малы для этого. А что я? Всего–лишь воспитал Ингрид. Прошли годы. Нет девочки насмерть перепуганной. Можешь дальше — после случившегося, — жить так, как вздумаешь. Можешь уйти, куда захочешь. Но помни: я ВСЕГДА приду на помощь.

После этих слов у Архимага камень с души упал. В любом случае, милая потом покинет его с памятью в душе и сердце. Найдет себе кого–нибудь, или сгинет в Китае. Но, смотря иногда через невидимый Мир ее будущее, он понял — ВСЕ ОЧЕНЬ ЗРЯ.

Прошло несколько лет.

…Он целовал ее на сшитых из парусины простынях, наслаждаясь бесконечной негой близости. Плевать, — приемная дочь или подруга — расцвела чудная женщина, на которую Гвелд постоянно любовался. Кругом царили ужасы Китая, сражения династий, заговорщиков. И — шум моря.

Она лежала, — обнаженная, на берегу у волн, — и Кэ–Эл целовал жену. Зная: все для нее ново. До предела аккуратен, от боли силен. Душевной боли: все раз и навсегда ЗАКОНЧИТСЯ. Только бы не поранить, не сделать больно! Белые руки ласкали прекрасную грудь, даря небо в алмазах. Тонкие, древние пальцы проникали в душу и сердце. Голова кружилась, болела от вожделения и ласк, которые не кончались. Гормоны в крови делают свое дело. Гвелд встал, добежал до хижины, достал кувшин со свежим медом, обмакнул в него пальцы рядом с любимой. Потом муж и жена пили козье молоко. Обоим очень хотелось пить, напивались поверхностными ласками. Мало! Успокаивали шумы моря неподалеку, запах водорослей, соблазнительный аромат женского тела.

Жена казалась ему богиней. Слияние двух тел, душ. Рыбацкая жизнь, ностальгия по прошлому, — и молодость, чья–то навечно застывшая века назад, чья–то временная. Во время этого мимолетного Рая Энрике видел одну и ту же картину — СУДЬБОЙ НЕ СУЖДЕНО ЕМУ БЫТЬ С ИНГРИД. Дальше стена — чернота, — и другая в его жизни женщина, которая появится в его жизни ДВАЖДЫ: умрет один раз, вернется к Архимагу спустя несколько веков. Люди научатся летать по воздуху, — словно птицы, — в колесницах, плавать под водой, как рыбы. Змеи железные поползут по лесам. По своим дорожкам, как черви или гусеницы.

Иногда Энрике посреди ночи просыпался в холодном поту — от видений будущего. Сам себя там видел в непонятных одеяниях, с причудливыми механизмами. Женщины в снах стали вовсе не целомудренны. Спали со всеми подряд, — не разбираясь, женат мужчина или нет. Рожали от кого попало, небо коптила гигантская печь, от коей все живое покрывалось в природе серебром, птахи да деревья умирали в страшных муках. Древесина и кости от дыма рассыпались в прах. Порой Кэ–Эл просыпался от собственного крика. Жена спрашивала его:

— Ты так кричал… Что случилось?

А он, вытерев мокрый лоб платком, говорил всегда одно и то же:

— Ничего не случилось, любимая: просто сон. Страшный.

— Опять побывал в одном из тысяч миров? Там Смерть?

— Да. Там, кроме меня, НИКОГО больше не осталось. Я ПОСЛЕДНИЙ. Наверное, море так действует, москиты, съел не то. Как те мидии, которые пролежали на солнце, а мы не заметили… НИКОГДА так не травился, но чтобы до Грядущего… — После этого Кэ–Эл вставал и уходил плавать в море, лишь бы видения исчезли. НЕ ПОМОГАЛО ничего. Так из года в год происходило. Одни и те же сны. Каждый раз все оканчивалось, — после нервов, — бурной близостью.

Снились Энрике утонувшие города. Города далекого Будущего. Гвелд всем нутром чувствовал: Вселенная пытается ему что–то рассказать, подсказать, даже уберечь. Но нет: сны не давали покоя, в них Архимаг рубил тени, кои источали сначала Зло, а потом принимали человеческий облик. Ни китайские снадобья успокаивающие, ни тренировки, ни медитации НЕ ПОМОГАЛИ. Порой думал — не приворожили ли его?

Сын Элиндры не раз хотел умолить Высшие Силы ИЗМЕНИТЬ Судьбу рыбачки. Не отзывалась Вселенная на мольбы. Иногда Кэ–Эл думал: то сексуальное безумие пришло не просто так, — а как приворот, как сексуальная привязка. Но ошибся. Такое бывает, когда ищешь сам себя. Рай на Земле с простой хижиной, эти чудные морские раковины на берегу, кои выбрасывало регулярно море… Жемчуг в них, даже обычная жизнь больше не касалась этих двоих. Не хотел лишать кельт юности Ингрид, и один раз прямо, жестко сказал:

— Давай прекратим все.

После этих слов женщина горько заплакала, решив, — Архимаг ее бросил, делать ей в его жизни больше нечего. Ушла в лес, пыталась повеситься. Тот вытащил несчастную из петли и заявил:

— Я не могу с тобой делить ложе, — как муж, но люблю тебя! Может, ты в силу своего понимания думаешь иначе. Больше не стану принуждать к любви! Есть проблема, причем немаленькая: — я ГОРАЗДО СТАРШЕ, но выгляжу молодо. Ты состаришься, умрешь, — а я нет. Мне будет ГОРЬКО тебя потерять. Подумай. Потому нам не суждено быть вместе. Забудь меня. Решать тебе, — жить дальше со мной, или нет.

Ингрид решила иначе, и поплатилась жизнью.

Кэ–Эла считали колдуном, — который укротил в Шаолине дракона Озера. Там оказалась древняя рептилия. Теперь этот ящер ждет своего хозяина. Китайцы верили, — всего существует пять драконов. Силы Стихий и Боги обитали во Дворце, в Небе.

НО НЕ В ЭТОМ СЛУЧАЕ!

Даже монахи не могли одолеть Ящера. Им такое непосильно. А таинственный блондин издалека СМОГ укротить существо. Оно после такого исправно ему служило. Гвелд вспоминал очень часто, как по утрам плавал в этом озере, по Зову Силы динозавр выбирался из своей подводной норы. До Энрике существо жрало все, гоняло рыбаков. Кричали монахи новичку:

«Не ходи в воду! Там Аксолотль, Дракон, сожрет тебя»!

Кельт улыбнулся, разделся и бросился в воду, перепугав поступком риска всех. Не тронул его монстр, — а покорился, играли эти двое очень долго в волнах, приводя в шок люд. Золотоволосый кельт гладил по морде существо, мысленно его контролируя. Так Леоплавродон и Архимаг стали лучшими друзьями в Мире Природы, Безмолвия. Не горел здесь голубоглазый любовь крутить, благо браки между китайцами и европейцами запрещены. Отвлекаться на подобную для себя ерунду, — со смертельным исходом чувств как в стену орать, плакаться и ходить на кладбище. После купаний да медитаций Архимаг брал меч, — совсем новый, названный ОТМЩЕНИЕМ, уходил и тренировался. Думая при этом о Вечности.

А волны Озера лизали берег Безмолвия. Так шло всегда до Гвелда, и так будет вечно, пока существует Мир. Будто никогда никого, ничего не случалось, существовали Природа, морской динозавр и Энрике в набедренной повязке. Такое же слияние в Миром, — как во времена язычества, в Ночь Летнего Солнцестояния… Когда девушки и женщины, — независимо от замужества даже, — становились общими для всех. Тошно об этом вспоминать. Все эти тошнотворные грехи Энрике пытался замолить в Шаолине, хотя прекрасно знал: бесполезно. После того, как Портал Богов открыл ему глаза на себя и мир, Гвелд расправлялся по–старинке только со шлюхами да Черными Ведьмами. Не насилуя, а ломая кости, вырывая позвоночник.

В первые дни после инициации Энрике побродил по местным борделям, горько смотря на бывшие свои удовольствия, без которых жить не мог. Вырезал там ВСЕХ. В день Посвящения в Маги в слезах убежал в лес, — плача от ужаса и бессилия, окровавленный, — не зная, куда голову засунуть. В ужасе от прошлой жизни и себя, раз за разом ныряя в невидимость, Светлый просил прощения у всех невинно убиенных. Души отвечали ему лишь шумами, тенями. Одна даже держала в руке простыню, — на коей умерла, пронзенная мечом промеж грудей. Осознание той страшной жизни «выжгло» мужчине девятнадцати лет мозг.

Он стал добрым. С тех пор, — еще будучи очень слабеньким Светлым, исправлял свои ошибки, проходя обучение у сильных Магов. Не существовало тогда и в помине у кельтского народа никакого Мерлина, Артура тоже, а жили друиды, волхвы, маги.

Теперь на кровавые жертвоприношения тех времен Архимаг глядел так: пришел на шабаш под видом Темного, положил там всех. Даже юных, скидывая с себя темные одеяния. Кто оставался в живых, те умирали молча. От ран Энрике практически НИКТО не выживал, ни разу в его практике. Врагов он щелкал, как орешки, смотря потом на трупы, — рано утром, иногда и младенцев видел — обескровленных для обряда. После золото–черной тенью удалялся. Убитых деток Гвелд хоронил тут же, потом складывал в кучу трупы, уничтожая их огнем. Ясно, — делал все тайком, чтобы никто не видел. Иначе нагрянет человеческая Инквизиция. С ней имелся свой язык.

Католические священники хвалили «своего» за работу, а тому приятно. Работа шла на два фронта — на Магов и католическую церковь, — шпионаж процветал. Волшебницы иногда спрашивали Энрике: как ему удается скрывать себя? Тот отвечал:

— Посмотри, когда я родился, — в какое время, я же Архимаг. Сам таким был, — во времена галлов, пиктов, кельтов, — Темным.

Приходилось бродить в алой одежде кардинала, и в черном. Несмотря на все, церковь не отправляла странного мужчину на костер, хотя подозревала: что–то здесь не то. ВЕСЬ Святой Престол боялся этого Архимага. Однажды его хотели отправить в открытые земли уничтожать «зверей» — то есть индейцев, — они не читали Писание, но Энрике отказался, заявив: «Богу угодно чтобы они жили, те ничего не знают о нас. Мы для них Боги. Не поеду даже за золото королей».

За такое его уволили. Мол, преступник и человек без веры, все равно боясь до полусмерти за один вид — РЫЖИЕ, прокрашенные Силой власы, голубые глаза. Колдун в Соборе Флоренции — неслыханная вещь в те века. Но тронь его, — будет беда. Беда потом случилась: Инквизиция пережгла саму себя, словно взбесившись.

НИКОМУ мужчина не показывал креста, а его меч наводил на размышления, будто явился Призрак молодого короля Артура. Как ковали такое оружие, НИКТО из Смертных не знал. Просили такой же сделать многие, но кельт мотал головой в знак отрицания. Отъявленные фанатики либо ненавидели Энрике, либо говорили: он Ангел Небесный. Бордели горели, Чума процветала. После она исчезла, настало время мушкетеров, вина, всяких безобразий. Но Молот Ведьм работал по-прежнему, отправляя на костры тысячи Магов, в том числе и из магической Инквизиции. После их гибели Маги переписали Устав: ни при каких обстоятельствах, — под страхом Смерти, — не показывать магию людям. До этого магические Инквизиторы творили свои дела средь бела дня и ночи, появляясь из воздуха на глазах Смертных. Пошли доносы: мол, Дьявол из Ада привел свое воинство, — Вельзевула, Лилит и остальных, и их нужно уничтожить. А пули не брали Светлых и Темных. Но вот костер убивал даже Бессмертных.

— 3 —

— Понимаю, ты ее любил. Пора забыть эту боль, Василий. — Утешал несчастного Иван. — Ирина умерла.

Будущий Олег Аренский положил топор на траву.

— Я сам виноват… Сам потащил ее на блуд. Не удержался. За такое Господь жестоко наказал меня. Не хочу даже представлять теперь любовь БЕЗ СВАДЬБЫ. Мы с Ириной дали клятву быть вместе, без венчания. Таким образом себя и ее мучил.

— Клясться НЕЛЬЗЯ, сие ГРЕХ! Сходи покаяться в церковь, Васька! Нельзя жить вместе как муж и жена, не обвенчавшись, не получив защиту Божью! Никто так не живет. — Мужик перекрестился в страхе, потом погладил густую бороду, поправил усы. На его памяти не бывало таких пар. Которые уходили в самоволку. Гнали таких влюбленных вон, взашей, отлучали от семьи и не венчали ни в одной церкви. На семью ложился позор. Подозрение падало на других сыновей, дочерей. Вот еще один — заезжий молодец. Стоит перед ним. Жди беды. Пусть живет в соседней избе, лишь бы дочь не испортил. Той уже пора замуж. Плохо, ох плохо дело кончится! Но КАК растолковать это убогому?

— Любил я ту Ирину! Крещеная была. Но в храм не ходила. За то кони меня и понесли… Больше таких грешных вольностей себе не позволю! Хватит с меня погибшей милой и ребенка! — Энрике вытер кулаком скупую мужскую слезу. Пришло время покоса и прочих дел деревенских. Дрова и колосья на поле казались ему жизнью, бесконечные годы которой прожиты. Жизнь побила, ничего не исправить.

— Любил значит! Видишь, чем все кончилось? Найду тебе девку, женю через несколько лет! Негоже бобылем ходить, отсыплю зерна и серебра батюшке, авось обвенчает. Ты помнишь наш уговор. Не трогай мою Анастасию. Не греши. Пойдем на охоту медведя валить да волков стрелять, уйдет дурь молодецкая! Не смей больше клятвы давать, Бог накажет!

— Бог? Тогда почему я его не вижу сейчас?

— Людям не дано видеть Христа и Богородицу. Мы лишь им молимся. И Святым инокам, мощи коих лежат в Лаврах. Поехали в паломничество к Сергию Радонежскому, он найдет ответы на все твои вопросы, Василий. На Архангела похож ты. И лик такой же, — почти, и руки, власы золотые, старинного цвета монет. На Михаила.

— Я Архима… — И тут же осекся Гвелд: брякнул лишнего. — Архимандрита хочу увидеть, чтобы о многом его спросить. В Губернии творятся ужасные вещи. Ты ведь не желаешь смерти дочери в лапах барина? На него уже много раз заводили дела в полиции царской. Но толку нет. Девка-то на выданье! Красивей ее я здесь никого пока не видал.

— Хорошо, спрошу у батюшки. — Иван смягчился. — И почему тебя зовут Васька, а не Михаил? А в Крещении как назван?

— Я не помню. — Архимаг сказал, как отрезал. Достал, ох достал своей религией! — Почему вопрошаешь?

— Коготь огромный носишь на шее. Сатану убивал? Вдруг сам Архангел?

— К хаосу твои слова! — Кельт психанул. Нехило. — Причем тут Сатана?! Сатана всегда ходит с духовенством рука об руку, если не ведаешь, иначе бы не жгли они ученых, не призывали бы скоморохов убивать, уничтожать гусли, все красивое и что несет Свет! Я потому перестал ходить в храм, — СЛИШКОМ вы боитесь Бога, коего видели только на иконах! Многое не ведаешь, хозяин… И дочку загубишь, если отдашь в монастырь или выдашь за ублюдка замуж! Сатана добр, он наш друг, а не враг! Сатану попросишь о помощи, — СРАЗУ поможет, не то что ваш Христос! Сто лет будешь ждать — не дождешься после молитв, а то еще похоронишь своих деток, пока молишься невидимому! Не сочти сие за оскорбление, Иван, но я бы хотел защищать Настю от пьяни, коя посматривает на нее в церкви, потирая жадно руки! При этом твоя семья с меня не попросила ничего, кроме… в общем, сам ведаешь. Звонит колокол вдалеке, — тебе пора.

— Сатана ужасен! Не молви такого, Василий! Грех!

— Зато не врет! Я не верую в Христа! Был бы он — свергли б барина, перестанут тогда умирать младые девки. Неси водку! Поговорим, откуда взялась жена Каина. Откуда брались женщины, если у Адама и Евы родилось два сына, потом третий, откуда убийца нашел себе жену? Никогда не задумывался, Иван? Говорится в Библии: «К северным язычникам не ходите, на них нет греха дома Израилева». Вот я который год думаю: какое отношение к тем домам имеют славяне и прочие северные народы? Ответь. Почему в Библии и Писаниях такие несостыковки? Почему грех падения людей заключается не в убийстве Авеля, а в яблочке? В наливном яблочке? Подумай — может, Сатана дал людям мудрость и Совесть? Раз они не знали абсолютно НИЧЕГО в РАЮ. Это, получается, из Совести, приобретенной первыми людьми, Господь разгневался и уничтожил райские кущи, — ведь стало некем управлять? Или попы все переписали? Познание — более тяжкий грех, чем убийство, я прав? Именно потому стало возможным убивать с Библией в руках? Да? О чем поют певчие в храме? Не подскажешь? Почему до сих пор не родился второй Христос? Где ваше непорочное зачатие? Любое зачатие непорочно — ничего порочного я там не вижу. Порочна любовь за деньги. Порочно все, что делается не по любви. — Василий сорвал с шеи крест и вложил в руку Ивана. — Лучше я буду носить свой коготь, а не еврейское серебро! Хватит! Думай своей головой…

По мимике друга Иван также видел: тот полюбил его дочь. И сильно. Потому не давал никакого благословения, боясь приблудного мужчину. Словно тот ненормальный на голову. Страшные вещи молвил! Ах да, — кони же понесли. Чего с него ждать хорошего? Кроме одного: он простой работник? Барин увидит его без православного креста, устроит расправу за тот коготь, — и все, нет отрока девятнадцати лет… даже такого странного.

Также отец Насти считал: давно она не невинна вовсе, раз Василию в поле на покос носит хлеб, сыр, копченое мясо, молоко. И то матушка ее провожает до поля, а потом уходит обратно. Чего там творят, — одному Богу известно. Любятся, или блудят под Млечным Путем ночью, — дочь не ночевала дома пару раз. Коровы без чудика домой вернулись: долго мычали, Ивану пришлось их самому загонять в коровник. Убежала. Либо грешат на вечернем закате, когда пастух Васька гонит коров обратно? Плохо так думать на безвинного мужчину, но такой Иван человек — сильно все преувеличивает. А кельт рассказывал девице про планеты, кои огромными немигающими точками сияли в черном небе. Что они круглые, похожи видом на Землю. Говорил, крепко прижимая к себе недотрогу, разведя костер у дороги. Юпитер и Сатурн да Венера радовали взор. А под утро всходил Марс. Большая и Малая Медведицы сияли над полем. Миллионы звезд поражали воображение.

Смотря на метеоры ночью, Василий–Энрике думал: откуда они взялись. На самом деле он знал: Млечный Путь — далекий мир, где тоже есть жизнь, только нам неведомая. Непосильно пока человеку до тех краев добраться. Или там летают драконы, не позволяя человечеству изучить тот край?

В Средневековье Гвелд много раз смотрел в первобытный телескоп. И понял, — погибший Джордано Бруно прав: Миры круглые, а не плоские, как раньше считали. Так шагала в мир наука.

Он загадывал желания под звездами, попивая парное молоко, думая о счастье. Как следы от кисточек, кометы оставляли прекрасные рисунки на небе, словно всполох костра возле пещеры. То красным мигнет, то желтым… И тишина, или пение сверчков или ночных кузнечиков, — благо послушать на природе, потом по полю пробежаться утром, — по росе, обжигая ноги. Или косить траву влажную, петь кельтские песни, когда НИКТО не слышит. Играть на флейте старые, забытые миром мелодии. Вспомнить старых Богов, кои ушли из этого Мира давно. Может быть, где–то им еще поклоняются. Не та Сила уже господствует.

Земля как была круглой, так и осталась. Значит, за океаном есть забытые, или неизвестные государства. Где живут по старым порядкам. Где вовсю процветает язычество. Знал Василий, — судить иноверцев не стоит: их выбор, в кого верить. Грешно убивать того, кто даже о Христе никогда не слышал. Но время другое. Если брать тех же родноверов, — они НИКОГДА не будут убивать человека за иноверие. Впустят к себе, вкусно накормят, уложат спать, при этом поблагодари их. Но не смей доказывать, что Бог лучше. Такое ни скандинавские язычники, ни славянские НЕ ПРОЩАЮТ. Если христианина такого слушают, то понимают: он другой. Могут убить лишь в одном случае: если нападешь на их территорию, жилище, будешь разрушать дома, капища. Тогда да…

Проще принять их такими, какие они есть. Давным–давно ушли в прошлое кровавые жертвоприношения, — вместо них берется обычное зерно, насыпается на алтарь. Иногда конфеты, грибы кладут. Природе говоря простое человеческое спасибо. Есть сектанты, творящие жуть, имея всех девушек в Купальскую Ночь. Таких осуждают даже единомышленники. Теперь родноверие загнано в леса, горы, — там эволюционировало, перешагнув через века, — почти в исходном виде.

Да, у них крепкие семьи. Да, они верны, — как псы хозяину. Но нельзя таким людям показываться на глаза обществу, — в Империи царит другая вера, нельзя проповедовать другие религии по закону, — иначе убьют. Когда–нибудь таких жестких порядков не станет. Все разрешат. Даже когда вернется Церковь после крушения, — ТАКОГО одичания, как раньше, не случится больше. Ее скоро отделят от государства, — сделают, чтобы не мешала СССР.

Сие снилось Гвелду по ночам. Вселенная сделала новый виток. Будет возрождаться Родноверие. Да, их начнут от невежества ненавидеть, осуждать. Каким Мир станет через много лет, в 2134 году? Об этом говорили потом, в двадцатом веке, двадцать первом, двадцать втором. Возникнет Реконструкция прошлых веков. Люди увидят, как жили пра пра пра пра пра пра прадеды.

Можно смотреть на Млечный Путь, думая о вечности, мечтать о будущем, представлять, как серебряные колесницы долетят до тех странных точек во Вселенной. Можно думать как угодно, — но если нет средств, способностей, — то не узнаешь даже, какова Луна на самом деле.

Иногда пришелец приходил на скалу у озера, любовался пейзажем, усыпанным звездами. Хотелось раствориться в небесном молоке, подумать о хорошем, жизнь прекрасна. Сияет роса в свете небесных светил, как бриллиант. Хочется ее собирать, дарить людям. Но… зачем? Кто оценит?

Настя… что Настя? Девушка своей Эпохи, смертная. Состарится, умрет. И все повторится вновь, — похороны, слезы, пьянка на неделю. Но чувствовал Архимаг: ему помогут. Кто? Часто влюбленные ходили по полю, собирали васильки, смеялись, катались в утренней росе. А где–то далеко звенели колокола… в знак заутрени, рождения ребенка, отпевания, венчания, воскресных служб, Троицы. Несбыточная мечта, — жениться здесь, в России. Не поженят никогда, поскольку бороды нет: бреет. Недоверчивый люд. Застрявший в Средневековье, отставший лет на триста от нормальной цивилизации. Барин, наверное, тут сначала все пожег, прежде чем подчинить народ. С дикарями ведь так поступают: других действий такие люди НЕ ПОНИМАЮТ. Не тот уровень развития.

Слушая сии звуки, Энрике невольно вспоминал, как подсматривал за Анастасией со скалы. Теперь такого она не позволяла, — появился возлюбленный. Василий иногда смотрел, как любимая пьет из кувшина молоко, — сидя возле снопа пшеницы.

И видно: крепостная не боится раскрытия планов. Оказалась слишком жесткой, смелой для своего времени. Знала: Василий желает рассматривать запретное до венчания. Парень ли он по возрасту на самом деле? Взгляд далеко не юношеский! Вдруг взрослый мужчина? А если есть дети? Тогда не примет она их. Совсем. Своих желает, не чужаков. Бабье на Руси до сих пор думает: обязана женщина принять — ведь пол такое обязывает. Будто должна существовать тяга к деткам, любым.

Но они жестко облажались, живя одними инстинктами: подол подняла — и спи с любым! Всегда среди бабья существовали те, кто отвергал чужого ребенка. Правильно! Нечего навязывать прошлое новой жене! Прошлое нужно оставлять, как покойника на кладбище. Похоронил, — все, не надо труп тащить в дом! То же самое с бывшими женами да потомством.

Васька мог не сдержаться, — выйти из себя, обняв недотрогу, — и прощай невинность. Самое дорогое заберет, дальше ПОЗОР.

Хотя… КОМУ об этом рассказывать? Родителям? Глупо. Это личная жизнь. Настя оказалась слишком смелая, — в таком вопросе, молчала после. Но жизнь жестоко выкинула ее из этого века… в другой. Если бы не приход Василия-Энрике, — НИКТО б не женился из местных крестьянских парней да мужиков, даже барин не возьмет порченую девку замуж. Добро пожаловать на двор к помещику, который растлевал девочек. В храмах о его бесчинствах молчали.

Видел Василий часто, как дева им любуется из окошка, в поле, смущенно улыбаясь. Лик сохранил, — как говорилось выше, — древнюю красу своего народа. У славян такого архетипа не встречалось: СКАНДИНАВСКОЙ красоты. В груди сладко ныло. Такая странная, непонятная, незнакомая душа… Не раз несчастная выспрашивала, — кто родители заезжего. Имелось у нее подозрение, — тот из немцев, шведов. Гвелд отвечал: не помнит. Печальный, странный, в храм ходил раньше, — как все, — присматривался к церковной утвари, потом молится дома НЕ ХРИСТУ, разведя костер возле огорода. На непонятном языке. Вот точно пришибленный! Конь видимо не понес, а по лбу дал копытом. Потому выгнали из дома прочь.

Как–то раз, — после тяжкой работы в поле, на огороде, — заварив чай полевой в самоваре, пироги измыслив красивые, Архимаг решил честно поговорить с Настей, чтобы развеять ее сомнения. Он сказал ей: бояться нечего нормального человека. Тайком, пока родители не видели ничего, повел к себе в дом. Усадил за стол. Испуганная, невинная крепостная принялась креститься, — мол, обычаи, — но кельт сурово поглядел на нее, и та опустила руку. Сразу спросив:

— Тогда ОТКУДА страшный коготь взялся на шее, на серебряной цепочке? Не отваливается, не дымится! У орла даже таких не бывает. Как из Ада черного будто! — Девка перекрестилась, выпучив глаза, — по привычке, и опять Энрике усмирил ее взглядом, — чтобы впредь оно не оскверняло его взор и дом. Та поняла: хватит нарываться на неприятности.

Кельт ухмыльнулся в усы, поглядел на нее исподлобья, — поправив кожаный ремешок на лбу, коим перехватывал волосы, тяжелыми прядями ниспадавшими на грудь. Чай дымился в деревянной кружке, листочки плавали на дне.

— Медведя убил, отрезал коготь и покрасил эмалью. Это не простой медведь, а белый. Далеко-далеко отсюда, где весна длится всего два месяца, а то и меньше, где море-океан покрыт льдом, живут другие животные. Здесь в лесах древних бурые медведи, — гигантские, высотой на много локтей, — повыше меня в два раза. А там — еще больше. Там, где всего лишь раз в году восходит Солнце, живут белые зайцы, белые совы, белые мыши, белые чайки. Я искал себе ночлег, на меня накинулся громадный зверь, мечом распорол ему брюхо да срубил с лапы красоту. Мясо срезал полосками, засолил и съел. Такое случилось незадолго до падения с лошади. — Энрике снова исподлобья, строго поглядел на милую.