Бесплатный фрагмент - Шпигельменш

«Посети внутренность земли, и, исправившись, ты найдёшь спрятанный камень»

От автора: я долго думала, как эта повесть должна называться, какое название ей подойдет больше, и будет отражать её суть. Я выбрала «Шпигельменш», но у этой повести есть ещё два названия: «Истекая кровью» / «Духи смерти»

Глава 1

Когда я пришла домой, консьержка подала мне письмо. Я удивлённо посмотрела на неё, удивлённо и вопросительно.

— Вам — письмо!

— Мне?!

Я изумлённо посмотрела на неё, — никто не пишет мне писем — никаких, ни электронных, ни бумажных! Некому…

Взяла письмо. Конверт с монограммой Т. Т. Интересно…

— Спасибо! — Сказала я консьержке, и направилась к лифту.

Живу одна — ни кота, ни мужчины. Просто — одна. Всегда — одна. Плохо ли мне? Хороший вопрос… Иногда!

Вошла в прихожую, сняла обувь, пальто, что за дурацкая моя привычка, сначала снимать обувь, а потом верхнюю одежду!

Прошла в кухню, небрежно положила письмо на стол, — подождёт (может, мне не открывать его?) к чёрту… Меня охватил гневный страх. Когда не знаешь, кто ты, всё вызывает в тебе гнев и страх (не знаешь, как реагировать), а может, это просто растерянность? Если бы меня спросили, как я себя ощущаю, я бы ответила: как на другой планете, пришелец…

Открыла холодильник, нашла бутылку минералки (люблю холодное), отпила. Этот жар… Внутри, жар, — мыслей, чувств, было бы мне легче, если бы я знала, кто я? Было ли бы мне понятнее, если бы я знала, какой я была?

Я села на стул. Что значит быть человеком? Человек — это память, или алгоритм? Или память это и есть алгоритм?

Устала. Захотелось съесть апельсин. Люблю. Апельсины.

Я работаю в библиотеке. Даже забавно. Иронично, я бы сказала. Я, та, что ни черта не помнит, работаю в месте, которое хранит чужие мысли и чувства… Читаю ли я? Да, много! Чтобы, что? Хочу откопать себя среди человеческой мысли. Чувствую; там где-то есть моё захоронение тоже. Интересно, с кем я похоронена? С кем лежу по соседству? Может, с Вулф, и вижу Маяк? Неприступно-дальний, как моя память…

Меня вновь охватила эта тяжесть, эта тоска, этот холод; как она строга ко мне, Память, — её нет, и она есть, где-то есть, где-то во мне, почему я всё забыла?!

Хелен Меррилл пела по радио «Blue Gardenia»:

Голубая гардения, я осталась наедине с тобой,

И мне так, о, так одиноко. Он бросил нас. Как и ты, гардения,

Когда-то я была рядом с его сердцем. Когда слёзы начали капать,

Куда спрятать эти слёзы?

У меня их нет, слёз, не о чем — плакать. Даже странно… Люди плачут по другим людям, или по себе, а мне и о себе не заплакать — я для себя незнакомка!

К чёрту слёзы, я вспомнила о письме. Взяла, надорвала, в письме было: уважаемая мадам Ла Сомбра, меня зовут Тамал Тапас. Я владею книжным фондом, и хотел бы нанять вас для составления каталога. Если вы заинтересованы, пожалуйста, дайте мне знать.

P.S

Визитку прилагаю.

Как лаконично. Без церемоний. Я хочу то и то, а вы хотите? Но мне это понравилось, не люблю предисловий. Нашла визитку в раскромсанном конверте. Надо подумать. Надо ли мне это. Может, не надо? Усложнять себе жизнь…

Я подняла голову, и посмотрела на постер на стене — «Одержимая», девушка в платье с открытой спиной.

Нужно ли мне это? Что мне нужно?! Свои желания я тоже потеряла, как и самое себя?

Ладно. Надо переодеться, поесть, дочитать «У ночи тысяча глаз». И подумать.

Тамал Тапас.

Гуглю: медиамагнат и коллекционер.

Пишут; владелец уникального книжного фонда.

И фотографий нет.

Я задумалась: зачем такому человеку работник вроде меня?

Да, эти тени над Инсмутом…

Я, возможно, ничего не вспомню. Никогда. Буду жить одинокая как маяк.

Мне нечего терять, кроме жизни. Её я тоже потеряла, что за жизнь Агасферова в бесчеловечном одиночестве!

Я позвоню, узнаю!

Это чувство… Даже винтересса смерть не страшит меня так, как неизвестность одиночества!

Я попробую!

Одиночество убивает меня, одиночество непонимания — почему?! Всё так… С кем разделила меня жизнь, или то была Судьба?! Чудовище… Судьба!

Я веду себя странно — не сближаюсь ни с кем. Не доверяю? Боюсь? Нет, — у меня где-то всё есть…

Я, бывает, себе не верю, может, я правда, никому не нужна — человек ниоткуда! И так тяжело с этим жить, так удушливо!

Что ждёт меня в будущем? За что мне цепляться, чем дорожить?! Работой? Люблю, но она не вся моя жизнь — она не я!

Джим Моррисон пел рядом со мной «Blue Sunday»:

Я встретил свою любовь в то сумрачное воскресенье —

Она взглянула на меня и сказала:

«Ты — единственный в этом мире».

Я встретил свою девочку…

Я задумалась; а где мой «мальчик»? Кто-то, кому я нужна… Ищет ли он меня? Или забыл? Предпочёл забыть… Если тебя годами никто не ищет, что это значит? Что они потеряли надежду, поверили в твою смерть, или это значит, что тебя лучше не помнить…

Глава 2

«За мной — мир слёз, страданий и мучений,

За мною — скорбь без меры, без конца,

За мной — мир падших душ и привидений…»

Смотрит тускло, глаза как погасшие свечи.

— Любите книги?

— Люблю их читать.

Вопросительный взгляд.

Я ответила:

— Любить книги можно как предмет. Можно как стремление к истине!

— Не все трагедии ведут в монастырь, но все — к истине? — Понял меня, он.

— Да.

Смотрю тоже; нос хищный, и губы изогнутые выпуклые, бесстыдно-жадные как будто.

— В чём высшее счастье человека?

Я заглянула ему в глаза, в эти две мерцающие, словно всезнающие бездны.

Добавляю:

— В не стремлении к истине!

— Она — трагедия, — Согласился Тамал Тапас. — Трагедия из трагедий: служение демону Истины!

Мы на одной волне.

Я посмотрела на книгу, лежащую на столе: Слеза Азазеля.

— Вы читаете?

Его глаза напряжённо сузились.

— Да.

— Что там написано?!

— «Приглашение к Слезам, к Знанию, что не приносит ничего, кроме горя».

Я вдруг поняла. Поняла, что с ним произошло; его допустили к Знанию, и плату взять не забыли…

Глава 3

Когда я пришла, меня встретил хромой.

Он тяжело опирался на трость.

Высокий и худощавый, полуседой и волосы полудлинные.

— Обескураживающе, но не убийственно!

Голос кошачий, по-кошачьи бархатный.

— Вы меня успокаиваете, или себя?

Усмешка на губах тёмно-алых:

— Боль — учит!

— Чему же?

— Смертей много, а жизнь одна!

Я посмотрела на трость.

Я подумала, — Похоже, одну из своих жизней ты уже потратил…

Иаков борется с Ангелом на картине Александра Луи Лелуара.

— И боролся Иаков с Ангелом, — с Судьбой, и остался хром!

Тамал Тапас стал рядом со мной.

— Это вы.

Я посмотрела на него.

— Я! — Выскаленно улыбнулся он.

Я посмотрела на его лицо с острыми углами.

— В [жизни] моей, мадам, вините немецкого поэта Гейне, выдумавшего зубную боль в сердце!

— «В сердце»? — Смутилась я.

— Знаком ли вам язык марсиан, язык поэзии?

— «Язык марсиан»?

— Да, эти ребята собрались на Марсе, чтобы писать стихи!

— Земля их не устраивает?

— Слишком много несвободы! Слишком много тоски!

— Разве язык поэзии не язык страдания?

— И он тоже! Язык поэзии — это обнуление беспамятством смерти!

— «Смерти»? — Очень удивилась я.

Полуусмешка полуулыбка:

— Чтобы быть хорошим поэтом надо умереть.

В кабинете он пригласил меня сесть.

— Расскажите о себе!

— Что?

— Всё! Всё, что можно сказать незнакомцу!

Я улыбнулась:

— Незнакомцу можно сказать больше, чем знакомцу.

— Вы правы.

Посмотрел с интересом, оглядел.

— Я представлял вас другой.

— Какой?

— Вы не для всех, и все — не для вас.

Я смутилась.

— Почему вас так называют, — Лхаса?

— Я понимаю язык ребят с Сириуса.

Он почти улыбнулся.

— Что там, на Сириусе?

— Кто… Все, кого мы недолюбили и — все кого, мы любили слишком сильно!

— Вы тоже? Кого-то любите…

— Все мы… не можем жить без любви, даже тогда, когда её невозможно помнить!

Снова эта сардоническая усмешка.

— Что может быть более спасительным, чем это; мысль: меня любят!

— А если ненавидят?

— Ненависть это тоже любовь, только без крыл.

Я посмотрела на Орла несущего Данте, за его спиной.

— Страшный полёт!

— Согласен…

Тоже посмотрел.

А потом:

— За это можно всё отдать, за то, чтобы хотя бы приблизиться к Богу!

— Об этом плачет Азазель? О Боге?

— О Небе.

— Почему о нём?

— На земле как нигде ощущаешь всё, что обязывает к Кресту. На Небе ты от этого свободен.

— От чего именно?

Я поняла.

— От чувства, что Его нет, нигде на Небе нет Бога!

Глава 4

Я смотрела на Иакова и Ангела. Судьба изумлена напором человека, какое упорное существо создал Бог! Иаков очарован, силой Судьбы, красотой, какие крыла!

Я задумалась; что побуждает человека к столь неуступчивой борьбе?

— О чём вы думаете? — Спросил Тамал Тапас.

Я посмотрела на него.

— У Судьбы можно выиграть?

— Выиграть; нет. Победить, да.

Я смутилась, вопросительно посмотрев на него.

— «Я выиграла! — счастливо вздохнула Любовь.

— Я тебе поддалась. — скромно улыбнулась Смерть».

Посмотрел мне в глаза.

— Иногда она поддаётся человеку, Судьба. Очень редко! Через волевое усилие самого человека. И я думаю; она сжалилась, или устала?

Я задумалась над его словами.

Я поняла, что это не внешний вопрос, это вопрос внутренний, подсознательный, запрос его существа.

— Вы спрашиваете; правомерно ли сдаться, когда устал?

Тамал Тапас оторопело посмотрел на меня, оторопело и с недоумением.

— Правомерно, — Кивнула я. — Но оскорбительно.

Его глаза вновь напряжённо сузились.

— Мы все носим маску Смерти, — Сказала я. — Люди! «Не нужно быть всё время настороже, нужно считать, что ты уже мёртв»…

Я с сожалением улыбнулась.

— Тогда жить проще, и жизнь понятнее.

— «Понятнее»? — Смутился он.

— Да, что Смерть ведёт всех нас за руку. Как детей, которым не суждено повзрослеть.

— Почему «не суждено»?

Он растерялся.

— Старики умирают. Вы не знали?

Я снова посмотрела на «Слёзы Азазеля».

— Думаю, он тоже повзрослел, понял; он как человек, он тоже обречён однажды остаться без Бога!

Я вспомнила:

— Вы сказали мне «Der müde Tod»…

Я заглянула ему в глаза.

— А может, leben? Смерть отгородилась от людей за стеной, — они его заколебали…

Глава 5

Мы пили кофе, как две матроны на чаепитии, и слушали Pink Floyd, Дэвид Гилмор пел:

Дыши, вдыхай воздух,

Не боясь, что пропадёшь.

Уходи, но только не бросай меня.

Оглядываясь по сторонам, сделай свой собственный выбор…

— Любите Pink Floyd? — Застенчиво спросил Тамал Тапас.

Я посмотрела ему в глаза, отпив вкусного кофе.

— Больше — Massive Attack.

— Почему?

— Однажды я услышала их коллаб с Трэйси Торн, и поняла, что не смогу остановиться.

— «Остановиться»?

— Угу.

Я посмотрела на стильную чашечку для кофе.

— Где вы купили такие очаровательные чашечки?

— Что? Чашечки…

Он порозовел.

— На школьной ярмарке.

Я изумлённо посмотрела на него, он и школьная ярмарка?

Поняла. Дошло.

— У вас есть дети?

— Есть. Сын!

Сколько нежности… Меня это поразило.

— Как его зовут?

— Алессио.

Спросил вдруг:

— А у вас есть дети?

— Нет. Я одинока.

Посмотрел с удивлением.