На часах — половина восьмого свежего сентябрьского утра, и минутная стрелка продолжала предательски скользить вперёд. Через полчаса — звонок на первый урок. Биологии, вроде. Это один из тех уроков, на котором одноклассники садятся куда желают и с кем хотят. Если она опоздает, её парта будет безвозвратно занята и тогда придётся искать свободное место, прося разрешения на соседство, или, что смерти подобно, переться на галёрку.

Если она сию же минуту не выйдет из дома, то рискует опоздать и уже с началом уроков испортить себе день.

Если Люба прибежит к кабинету биологии после учителя, то тогда ей придётся стоять у входа, глупо моргая, и виновато стучать в дверь. Несмело, под прицельным вниманием всего класса (сто процентов из ста все уставятся на неё, насмешливо скалясь) извиняться и проситься внутрь. А Любе этого очень не хочется — и для этого есть весьма веские причины.

Из-под железной кровати, на прутьях которой давно облезла краска, Люба извлекла мятый, завязанный бечевой пакет, спрятавшийся среди кучи плетёных, тканевых и целлофановых кульков и сумок, покрытых жирным слоем пыли. Вздохнув, девочка вывалила содержимое пакета на мятую после ночи пуховую перину. На скомканный несвежий пододеяльник ворохом из пакета выползли кишки ношеных капроновых колготок. Теперь главное — найти те самые. Люба рылась, надеясь на удачу, но паника от страха опоздать начала постепенно накрывать её волной и замораживать движения.

Проверялись одни колготки, другие, третьи. На этих — крупная, с обрывками ниток, дырка на коленке, эти со стрелкой, спускающейся ручейком вниз, к самым пяткам, эти тоже в побегах рваных стрелок, которые заметит даже слепой.

Вот! Нашла что надо! Заштопано только на правой ноге, у самого паха, но это не страшно, под юбкой не видно; на пальцах дырок нет, и это круто. Сегодня физкультура: с дырками на стопах в раздевалке лучше не позориться. Хотя ещё было б лучше, если б физрук заболел. Но это вряд ли. Бородатый громила здоров как конь.

***

— Сколько?..

— Без пяти.

Ответив на вопрос Рашель, Дарья засунула сотовый в карман ветровки, висевшей на спинке стула, и снова повернулась к сидевшему позади неё Тимону.

Одноклассник беспорядочно ковырялся в учебнике биологии, чтобы найти и порассматривать в потрёпанной временами книге иллюстрации, изуродованные больной фантазией его предшественников да наплевательским отношением к учёбе.

Найдя очередной размалёванный чернилами рисунок, Тимон неопределённо хмыкнул и пихнул локтем в бок своего соседа Илью Жваника. Тот, склонив голову, заглянул в книгу Тимофея и, скорчив гримасу, усмехнулся.

Тимофей развернул учебник к Даше.

— Я вижу. Повезло тебе с биологией! — посмеялась девочка. — Чьей, интересно, книжка была в прошлом году?

Предположив под владельцами измученного учебника пару знакомых лоботрясов постарше, Дашка посмотрела на форзаце библиотечный вкладыш, но ничего информативного не обнаружила.

В помещение быстрым шагом вошла, здороваясь на ходу, Виноградова Камилла — харизматичная и жизнерадостная десятиклассница, уважаемая абсолютно всеми ребятами. Тимона, Илью и Дашу обдало смесью свежего воздуха и сладких цветочных духов.

Повесив на крючок под партой вместительный симпатичный рюкзак и сняв нежно-фиолетовую кофту, Камилла с лёгкой элегантностью поправила роскошную, до поясницы, каштановую шевелюру и присела к закадычной подружке — самой популярной девочке в классе Анютке Рашель.

Обменявшись с подружкой приветственными поцелуями в щёчки, Камилла вполоборота повернулась к остальным и, кокетливо подёрнув плечом да слегка закинув назад голову, с нарочитым волнением выдохнула:

— Я чуть не проспала! Если б вы знали, как мне не хотелось вставать!

— Ой, я тоже еле встала! — тут же поддержала Рашель.

Тимофей и Дашка понимающе рассмеялись. Сидевшие на соседнем ряду, позади Камиллы и Анечки, три подружки-отличницы, они же актив класса и правая рука классного руководителя — Уварова Ира, Нина Гончаренко и Инна Таран — отвлеклись от светской болтовни с другом Тимона — долговязым и худощавым блондином Сысоевым Матвеем.

— Я смотрю, хорошо ты потанцевала вчера, — с ироничной улыбкой беззлобно подметила Ира Уварова, степенная высокая брюнетка с короткой стрижкой. — Середина сентября, учиться уже пора после лета, а вы до глубокой воскресной ночи колбаситесь на дискаче, чтобы утром понедельника с мучениями жопу от кровати отрывать!

— Я с невыученными уроками в клуб не хожу! — свысока парировала Виноградова.

— Мы вчера долго, слишком долго шли домой, — поддержала подругу Аня Рашель. — Да, Мотя?

Сысоев усмехнулся:

— А я вам говорил, что те две жестянки были лишние! Кто вам, дурам, виноват, что в каждом тёмном кусту да закоулке маньяки чудились!

— Ой, да ты громче всех ржал, местных собак по пути своим ржанием переполошил!

— Они вчера обкурились? — пихнув Сысоева под руку, тихо, чтобы никто не услышал, спросила миловидная Гончаренко Нина, командир класса.

— Нет. Выпили лишнего. Мы с Ильёй проводили их от «Торнадо» домой, — пояснил блондин. — Всё равно живём рядом, а на улицах темно, давно за полночь уже. Бросишь разве девок?..

Нина неопределённо кивнула и стала слушать сквозь взбалмошный гвалт и смех рассказ, как девочки пёрлись домой по улицам, на которых не горел ни один фонарь, а Сысоев их заботливо провожал с ещё двумя ребятами до самого дома.

Каждый понедельник, начиная с седьмого класса, дружный коллектив 10 «А» обсуждал дискотеки в самом популярном местном танцевальном клубе «Торнадо». Сюда стекалась молодёжь со всех четырёх школ и даже с соседних населённых пунктов. Клуб представлял собой двухэтажное здание со двором, огороженным высоким кирпичным забором, и располагался в самой гуще центрального парка.

Дискотеки проходили на выходных. Пока вечера были не слишком холодными, толпа молодняка танцевала на асфальтированной площадке под открытым небом — летнем диско-дворе, в полумраке, оглушённая басами огромных колонок, под всполохами светомузыки. С наступлением холодов открывался первый этаж. Там дополнительно располагался ресторан-бар, в котором так замечательно затаривалась алкоголем пришедшая покуражиться детвора.

«Торнадо» — как истинное детище конца 90-х — был местом вседозволенности, веселья и новых знакомств, случавшихся под хиты групп «Руки Вверх!», «Scooter», «ATB» и много кого ещё.

Тимофей посмеивался с Камиллы, сбежавшей с танцпола от назойливого ухажёра. Оказывается, сообразительная девочка спряталась на втором этаже, в коридоре с гостевыми номерами, которые любили снимать прямо во время дискотеки особо страстные влюблённые парочки.

— Не собиралась я с ним танцевать, а тем более гулять! — игриво возмущалась кареглазая Камилла. Цену себе горячая красавица очень даже знала. — На нём было сто одёжек, потели руки, и ещё воняло! Я увидела под свитером аж три футболки!

Тимофею нравилась Камилла. Он периодически с ней заигрывал, она отвечала взаимностью, но до отношений дело не доходило, и, видимо, такой расклад обоих устраивал.

Маленькая и сутуловатая Лёвочкина Надя, услышав о дискотеке, рьяно подскочила с первой парты и подбежала ближе, чтобы вклиниться в разговор со своим мнением да поучаствовать в и без того активном обсуждении. Шустрая и вездесущая, прилипчивая отличница тут же, совершенно без надобности, начала подхихикивать и заискивающе улыбаться с лицом знатока.

Лёвочкину в 10 «А» недолюбливали, но открыто неприязнь не выражали. Просто сторонились слегка. Надька любила подхалимничать перед учителями и стукачить Валентине Борисовне, но давала списывать тем, кого уважала и побаивалась. Поэтому заводила и главный закулисный лидер класса Тимофей, его друзья и прихлебатели Надю особо не обижали. Списывать-то нужно. Но, чтобы не понизить своё достоинство в своих же глазах да не потерять авторитет в классе, Тимон и его команда всё же — в назидание и для страху другим — за нехорошие Надькины качества прилепили ей кличку «Редиска». На прозвище Лёвочкина реагировала очень болезненно, поэтому, дабы не рассориться с ней и не нарваться на разборки с её вездесущими родителями, обзывались вскользь и нечасто. Чтобы Лёвочкина, имеющая склонность зарываться да заноситься, помнила своё место.

— Близнюк и Тарасова опять вчера в хлам напились, — наклонившись поближе к Тимофею и Илье, прошептала, желая посплетничать, Бутенко. — Видел?..

Школьник отрицательно качнул головой, прибавив, что не обратил внимания на эту девчачью четвёрку, занимавшую две предпоследние парты в первом ряду. Они держались в классе дружественно по отношению ко всем, но больше особняком. Четыре добрые подруги, завсегдатаи местных дискотек, баров и ресторанов — Света, Юля, Катя и Вика. Вместе пили и курили, вместе гуляли, вместе клеили мальчиков.

— Селиверстова была слегка подшофе. Лыткина — пьянее. Тарасова сидела совсем пьяная и красная. А Близнюк настолько напилась, что сползла под стол. Какой-то парень пинал её руку, но она в отключке не реагировала! — Даша осуждающе посмотрела на четвёрку, сидевшую через ряд и занятую исключительно собой, хотя накатить спиртного Бутенко и сама была не прочь.

Лёвочкина в этот момент вставила слово, что знает, почему не было на дискаче Исаковой и её парня, хотя об этом никто не спрашивал.

***

Когда раскрасневшаяся Люба, тяжело дыша после пробежки по утреннему осеннему холодку, влетела в кабинет биологии, оставив чуть позади себя Ларису Гаврииловну, задумчиво протиравшую на ходу огромные роговые очки, грянул звонок. Видя степенно идущую к своему месту невысокую сухонькую биологичку, подростки, прекращая многоголосую какофонию, рассаживались по местам.

Любино место было не занято. Даша Бутенко, её соседка по парте, официально назначенная классным руководителем, на радость Любе, не пересела к своей закадычной подружке Варе Илютиной и не позвала на Любино место приглянувшегося одноклассника.

— Тебе не повезло сегодня насладиться приятной компанией, припёрлась Поспелова, — ехидно и зло заметил Тимофей, произнеся фамилию Любы с ярко выраженным презрением.

Бутенко ничего не ответила. Лишь улыбкой дала понять, что его мнение о стрёмной соседке ей откликается.

На Любу, растрёпанную и красную, с прерывистым дыханием, напролом спешившую к своей парте, сразу уставились все участники обсуждения дискотечного закулисья. Люба от этих взглядов — отстранённо-насмешливых, а порой и недобрых — предпочла бы при возможности провалиться под пол, но не встречаться с ними.

Стесняясь, девочка сняла тёплую шерстяную кофту, присела и, робко оглядываясь да смущаясь, полезла в ранец за принадлежностями. Она тихо поздоровалась с Бутенко, попутно уловив за спиной соседки брезгливый взгляд Сысоева. Даша приветливо кивнула своей тёмно-русой головой в ответ и, считая болтовню законченной, повернулась к дуэту Тимона и Жваника спиной.

— Да куда ты прёшь?!..

Стул, едва подвинутый Любой назад, получил сильный пинок по перекладине между железными ножками, заставивший всё тело девочки вздрогнуть от толчка и упереться грудью в стол. Испуганно повернувшись, школьница взглядом зацепила Жваника, пялившегося на неё исподлобья.

Радость Любы от факта собственного свободного места, не успев обосноваться в душе как следует, болезненно потухла. Когда эти двое сидят прямо за спиной, а не как обычно на галёрке, подальше от тебя, занимаясь своими пацанячьими делами, что-то обсуждая или окучивая Камиллу с Анькой, — это нехорошо. Оставалась надежда, что Лариса Гаврииловна, опытный педагог лет пятидесяти, но не особо требовательный и строгий, способна сегодня удержать дисциплину в 10 «А».

Пялясь агрессивно-вызывающе на пугливую одноклассницу из-под густых рыжеватых бровей, Жваник прекрасно знал, что Поспелова Люба сдачи не даст. Особенно когда поблизости сам Тимон. Потому что Степанченко Тимофей не переносил на дух Поспелову Любу. Не просто не переваривал, а не считал за человека. А с Тимофеем, острым на язык и имевшим много друзей, все знали — лучше не связываться.

Начался урок. Поспелова сидела, затравленно сжавшись из-за позади расположившихся недоброжелателей, и потихоньку оглядывала класс.

Повернув голову направо, с тоской посмотрела на бывшую подругу Катю, разменявшую их крепкую дружбу с пятого класса на шальную компанию Близнюк и Тарасовой. Катя осторожно, чтобы не поймала учитель, что-то шептала Юле: наверное, рассказывала свежую серию «Беверли Хиллз». Кате, конечно, интересно с ними, она ведь всегда хотела общаться с девочками, которым родители не запрещают гулять поздними вечерами в центре и ходить на дискотеки в «Торнадо».

Окинула взглядом сидящую спереди, чуть правее, пару Рашель — Виноградова. По всей спине Камиллы раскинулась её густая длиннющая грива. Короткие волосы крашенной в блонд Рашель были собраны в весьма куцый хвост. Люба искренне не понимала, почему на Ане все мальчики помешались, но такой популярности по-девичьи завидовала, не признаваясь себе в этом. Виноградова лихорадочно повторяла тему, потому что всерьёз относилась к биологии с химией и уже планировала учёбу в медицинском университете. Люба, наблюдая из года в год за их дружбой, тосковала.

Камилла вдруг обернулась, весело переглянулась с Уваровой и Гончаренко, а затем, поймав взгляд Тимона, игриво подмигнула ему. Он в ответ усмехнулся, довольный таким заигрыванием.

— Повторяем, — сухо бросила Лариса Гаврииловна, недовольно взглянув на перешептывавшийся класс из-под старушечьих огромных очков с роговой оправой, не подходивших ей совершенно по возрасту и делавших лицо несуразным. Женщина отмечала в журнале отсутствующих.

— Поделишься учебником? — Бутенко, получив в ответ поспешно-одобрительный кивок соседки, подтянула книгу на середину парты и подвинулась поближе.

Картавцев Игнатий сегодня, впрочем, как и всегда, был занят привлечением внимания большеглазой Юлианы Близнюк. И это хорошо — Юля сидела через ряд от Любы на последней парте. Туда же унесло и Картавцева.

Игнат бегал за Близнюк преданной собачкой с тех пор, как год назад она перешла из элитной школы №1 в их школу №7 — вторую по крутости в станице. Он заведомо уселся впереди объекта вожделения и, постоянно поворачиваясь к Юлиане (можно подумать, она вот-вот куда-то исчезнет), заглядывал красавице в лицо с подобострастно-подхалимским выражением.

Люба стала недолюбливать Картавцева, когда он в угоду Степанченко начал доставать её. Можно подумать, в классе после этого к нему стали относиться лучше, чем к ней.

Картавцев приглушённо заржал от шутки, показавшейся смешной только ему. Его некрасивое лицо с вечно бегающими выпученными глазами, в которых мелькали нотки безумия, оскалилось по-звериному. Оскал этот был зверя затравленного, готового укусить только затем, чтобы доказать народу, что он не травоядное, а плотоядный. Вот только настоящий хищник никогда никому ничего доказывать не будет. И такой хищник в классе был лишь один — Степанченко Тимофей.

«Следующий русский — значит, можно выдохнуть! Степанченко и Жваник ни за что не сядут там за моей спиной… Илютина сто процентов припрётся на русский! — размышляла Поспелова, вспомнив об ещё одной глубоко не любимой персоне из 10 „А“. — Надо быть самоубийцей, чтобы прогулять урок у классрука! Это не Екатерине Алексеевне наврать с три короба, что тебе плохо или бабушка заболела».

София и Вера (девочки сидели вместе на первой парте второго ряда) обе сегодня в школе. Жаль. Обычно, если одна отсутствовала, Люба подсаживалась к другой на уроках со слабой дисциплиной. Подальше от буйных и зло настроенных одноклассников. Дружила школьница и с нелюдимой зажиточной отличницей Софией, и с такой же тихоней, как и она, Верочкой.

— Бляснюк здесь?..

— Вы неправильно опять произнесли мою фамилию, Лариса Гавриловна, — тихо упрекнула Юлиана, взглянув на учителя огромными, как у коровы, карими глазами.

«Такая примерная! — грустно улыбнулась Люба. — Кто бы подумал, что „примерная“ хорошистка пьёт как сапожник, дымит как паровоз и бесстыже таскается с кем попало!»

— Вы тоже постоянно неправильно произносите моё имя, но я вам за это не выговариваю, — приподняв бровь, в ответку проворчала педагог.

— А что мы в вашем имени коверкаем? — оживился класс.

— Я понял! — выкрикнул Картавцев, и 10 «А» тут же в любопытстве затих. — Мы говорим Вашу фамилию «Перепичай», а надо «ПерепиВчай»!

Учительница улыбнулась, переждала, когда взрыв хохота утихнет, и ответила:

— Вы постоянно забываете букву И.

— Где?!

— В моём отчестве. Я Лариса Гаврииловна, а не Гавриловна. Илютина здесь?

Никто не знает, почему Илютиной нет. Ребята тут же включаются и спрашивают у Бутенко. Даша отпирается, мол, не знает, где эта попрыгунья, которая никому не отчитывается. Ну и что, если они подружки?..

Лариса Гаврииловна высказала Дарье, что пора взять Илютину под контроль. Девушка смутилась. Сколько можно ей высказывать за дружбу с Варей? В конце концов, Дарья этой шалопайке в наседки не записывалась.

***

Илютина, конечно, припёрлась ко второму уроку. Она пришла под конец биологии, но заходить в кабинет не захотела, а встала у одного из огромных окон вестибюля второго этажа. В разноцветных резиновых сапожках — последнем писке моды (надетых совершенно не по погоде, а ради показухи), в джинсах с рваной коленкой, подпоясанных ярко-голубым, с тиснёным узором и вычурной золотой бляшкой ремнём, Илютина красовалась нарочито в самом проходном месте, чтобы её заметили и подошли почесать языком все самые популярные старшеклассники. На шее Вари небрежно был повязан длинный шарф из тонкой шерсти с бахромой. В руках — джинсовая куртка. В этом году на юге России сентябрьские утренние часы выдались на редкость холодными и свежими, почти морозными.

Моднее и вычурнее Илютиной в классе не одевался никто. Валентина Борисовна каждый Божий день, лицезрея Варьку, что специально для заметности шаркала модной дорогой обувью в быстром семенящем шаге, оглядывала девчонку с ног до головы придирчиво-оценочным взглядом, в котором читалась смесь неодобрения с чисто взрослым ханжеством.

Дело было в том, что Илютина Варя выделялась не только одеждой. Она была крайне избалованной и кичливой особой, не знавшей тормозов. Мама Варвары ни в чём дочери не отказывала. Более того, родительница не только остро чувствовала перемены в обществе, но и шагала с ними в ногу. Не каждый взрослый был в те годы способен в маленьком кубанском городке на такое чутьё. И учителя в том числе. Варя соответствовала молодёжным тенденциям, что проповедовались с экранов телевизоров внезапно хлынувшей в постсоветское пространство западной культурой.

Люба могла Варваре только завидовать. Ведь в её семье всё было по-другому.

Двери кабинетов по звонку распахнулись, и толпа орущих радостных подростков хлынула в коридор. Школьный воздух тотчас же наполнился матерной бранью, бесноватыми воплями и многоголосым ржанием.

Илютина увидела Бутенко в толпе. Подпрыгнув на месте от радости и оживлённо помахав, Илютина поспешила к ней, — такая вся яркая, маленькая — шаркая ногами в быстром торопливом шаге и улыбаясь во весь рот. Столкнулись в бурных объятиях две девчонки, две закадычные подружки-одноклассницы, будто не виделись они не со вчерашней воскресной тусовки, а целые долгие трудные годы… Варя начала тискать да обнимать Дашу, здороваться звонкими поцелуями в губы.

К подружкам подошли Близнюк, Тарасова, затем троица Гончаренко, Таран и Уваровой. Поцелуйный треск в щёки и губы звонче зазвучал из душистой девчачьей толпы.

— Что интересненькое было на биологии?.. Спрашивала про меня училка?.. Ой, да пошла она в жопу!.. А Валя на урок заходила?..

Илютина трещала как сорока. Это её особенность — получать информацию быстро, на лету, не заботясь о деталях. Самое главное, что интересовало Варьку, — конечно, осведомлённость Валентины Борисовны о её прогуле. У классрука не забалуешь, если попадёшься. Поэтому прогуливать уроки даже у самых лояльных и бесхарактерных учителей осмеливались единицы, в которые и входила безбашенная Илютина.

Гончаренко Нина с тонкой ноткой сарказма полюбопытствовала, почему Варвара пропустила урок. Проспала?

— Ой, Нинель, ну ты что, зайка?!.. Еле встала с дивана от похмелья после дискотеки — так кружилась голова! Я вчера даже до кровати не доползла, так и бухнулась в зале… Мы до пяти утра после закрытия «Торнадо» с Вальком и Лёликом курили на тех пеньках… Помнишь, каких?.. Пеньков, а не пацанов!.. Они на углу моей улицы и Красной. Мы с тобой по этим пенькам в шестом классе прыгали… И совсем не поспала…

— Ты ж моя бедная! — присюсюкивая в лицо подружке, сыронизировала Бутенко, и одноклассницы посмеялись по-доброму над Илютиной.

Варя бахвалилась и любовалась собой да пересказом ночных приключений одновременно. Никто из компании не знал, кто такие эти Валёк и Лёлик. Но зато все знали, что Варвара Илютина — очень общительный и легкий на новые знакомства человек, что ей море по колено, дай поболтать да посплетничать. Благодаря невероятной открытости и полному отсутствию комплексов Илютину знала чуть ли не вся станица.

— Короче, вам по секрету расскажу: меня вчера офигенской новой дурью угостили! — заговорщически наклонив маленькую коротковолосую перегидроленную головку с кучей заколочек, стала шептать Варвара. — Знаете, что за шмаль?..

— Совершенно не хочу знать, что вы там курили да нюхали! — обрезала её Ира Уварова.

Обычные сигареты потребляла большая часть класса. Проще было перечислить, кто не дымил. Курить было стильно и круто. Затягивались музыканты в клипах, пуская чудные клубы дыма. Курили в модных зарубежных сериалах актёры, изображавшие молодёжь. Мода на курение пришла в южную станицу вместе с телевидением и отголосками веяний из крупных городов. А вот лёгкие и не очень наркотики в скрутках и всякие сомнительные смеси были для школьников пока пугающим и запрещённым. Илютина, не знавшая ни в чём отказа, ныряла в любую авантюру с головой. Ей в классе эту безбашенность снисходительно прощали, но по её стопам топать ко дну никто не собирался.

Позади одноклассников, шумевших вокруг Илютиной и Бутенко, медленно шла Поспелова Люба и внимательно слушала чужую болтовню. Она старалась не вклиниваться в эту стайку и не обгонять, боясь кого-нибудь ненароком толкнуть да обратить на себя внимание. Попутно ей слышался диалог:

— Может, нам повезёт, и Валентины не будет?..

— Ага, мечтай!..

— Я видела, как её с утра муж к школе привёз.

На русском Валентина Борисовна спросила, кого нет вообще и кто не был на первом уроке. Но Илютина зря тревожилась, потому что тему пропусков первого урока классрук глубоко копать не стала.

Глава 1

— Папа, я помою голову?

— Мой, конечно, если надо. Главное, не простудись… Смотри, холодной водой не вздумай! Чайник вскипяти, дверь в котельную прикрой да полотенца взять с собой не забудь, — ответил Любе отец, торча в проёме окна и выдыхая сигаретный дым в маленькую квадратную форточку.

Василий Михайлович был заядлым курильщиком. Никакие сигареты, кроме «Примы», не признавал, непонятно почему: то ли экономил, то ли привык. Только эти — дешёвые, без фильтра, в квадратной красной упаковке, вонючие и горькие.

Курил он обычно либо сидя на ступеньках дома, либо в открытую форточку, стоя на скамье, приставленной к батарее у окна и опираясь одной коленкой на подоконник. Когда папа курил, то полностью погружался в себя, думая заветные думы.

Василий Михайлович вообще много думал. Люба не помнила, чтобы он когда-либо оживлённо поддерживал разговор или был многословен.

Кроме сигарет, любимым занятием Любиного отца было чтение местных газет и книг да просмотр по ящику сводок новостей. Отец никогда не пропускал новости на ОРТ, слушал внимательно и раздражался, если эмоциональная мама начинала влазить и бурно высказывать своё мнение, оспаривать ведущего или критиковать. Папа, в отличие от мамы, спокойно воспринимал информацию, и, когда передача заканчивалась, выключал телевизор. Больше он сам ничего не смотрел.

Потом, уже поздно вечером, от нечего делать, папа и мама бурно за чаем с вареньем обычно обсуждали лидеров страны, по их простому сельскому мнению, продавших иностранцам Россию, пьяницу-президента да какого-нибудь блудливого американского сенатора.

Только сегодня родители Любы обсуждать ничего не будут. Мама опять задержалась на железнодорожной станции, где работала товарным кассиром. Шёл уже десятый час вечера, а калитка до сих пор ещё не издала протяжный ржавый скрип несмазанных петель, переходящий в громкий железный грохот удара закрывающейся двери о столб.

Люба, переживавшая каждым таким вечером за заработавшуюся маму, все же не стала испытывать судьбу. Надо пользоваться моментом, пока можно прикрыться разрешением папы. Девочка зажгла газ и поставила чайник.

Горячей воды в частном доме Поспеловых не было. В котельной — малюсенькой комнатке возле кухни-гостиной — был уродливый, с ржавыми пятнами на месте сколов эмали, рукомойник с ему под стать убогим краном. Это чудовище держалось на железных прутах, вбитых в стену, а под ним тянулись канализационные трубы, уходившие в дыру в деревянном полу. У рукомойника-умывальника, единственного на весь дом, вся семья умывалась, чистила зубы, мыла руки, посуду (если ели в доме, а не в летней кухне), отскребали от грязи уличную обувь да стирали нижнее бельё и носки. Раковину редко кто чистил: она стояла на страшных подпорках и сверкала сальным, грязно-жёлтым налётом и мокро-серым осадком на дне, у слива. Именно в этом рукомойнике, поставив сверху таз, Люба собиралась помыться, пока мама не имела возможности её отругать.

Поспеловы купались по воскресеньям в бане, которая находилась внутри летней кухни. Там для ежедневной гигиены было слишком холодно, а больше помыться полностью было негде.

Ванна в хозяйстве была. В самом доме, в котельной. Там же, где торчал отвратительный рукомойник для всех возможных нужд. Ванна красовалась в котельной как диковинный реквизит, редкого — для ванны тех времён — бирюзового цвета (и где только мама в СССР её откопала!), не подключённая ни к воде, ни к септику. Бесполезная, бесхозная и ненужная. В ней хранили всякий хлам: мешки с засушенной травой, не пригодившиеся в хозяйстве тазики и рис, кишащий долгоносиками. По ночам в ванну скатывались несчастные тараканы и, не имея ни единого шанса выбраться по скользким эмалированным бокам, окочуривались на дне лапками кверху. Их сушёные трупики находились добрыми десятками, когда кто-либо из родителей лез за травой для бани.

Стоя на цыпочках в коряво-изогнутой позе над тазиком в рукомойнике, Люба торопливо промыла волосы и, отжав воду, обернула их двумя полотенцами. Осталось высушиться феном, имевшимся в хозяйстве, правда, дувшим очень слабыми потоками горячего воздуха. Если поспешить, то сухой голова будет к маминому возвращению. «И почему, — сокрушалась Люба, — я не сообразила помыться раньше!»

Грохнула, а затем протяжно скрипнула калитка. Люба поспешно выдернула из розетки вилку фена и спрятала его в трельяж. Она из комнаты слышала, как мама вошла в коридор, разулась и прошла в зал, где начала о чём-то устало говорить с отцом. На часах — без пятнадцати одиннадцать.

Глубоко вздохнув, школьница потопала навстречу.

Александра Григорьевна обернулась, услышав позади звук открывшейся коридорной двери, и посмотрела суровым взглядом покрасневших от усталости глаз.

Мама еле держалась на ногах. Лицо осунулось за день проверки огромного количества накладных, счетов, квитанций и табелей, а тело выдавало желание упасть незамедлительно в кровать безо всяких подготовительных ко сну процедур.

— Голову помыла?! — в голосе звучали тяжёлые ноты глубокого неодобрения и неудовольствия.

— Нет, мамочка, что ты!!! Просто мокрыми руками пригладила, чтобы башка не казалась такой грязной! — поспешно выдохнула Люба заранее подготовленную оправдательную речь.

— А ну, подойди-ка!..

Школьница повиновалась. Женщина попробовала на ощупь волосы. Они были чуть влажными и ничем не пахли. Дочь сообразила помыться хозяйственным мылом.

— Смотри мне! Купаться надо только в бане! В жаре. Иначе простуду подхватишь и менингитом заболеешь! Будешь потом в дурке от боли выть и на стенку лезть. Все, кто моются в ванной, заболеют рано или поздно. А тебе черепушка умная да здоровая пригодится! Кому больная нужна будешь?..

Люба кивала, соглашаясь с каждым маминым словом. Сегодня удача была на её стороне, и завтра не придётся собирать сальные патлы в ненавистный хвостик. Это была маленькая Любина победа.

***

Шла большая двадцатиминутная перемена. Время питания в школьной столовой и для личных нужд. За это время школьники успевали покурить, сбегать за жвачкой и лимонадом в неподалёку стоящий ларёк, купить жареных семечек у бабулек, плотным рядком усевшихся на табуретках с тазиками товара прямо возле забора, у входа на территорию школы.

Директор, учителя и, в особенности, уборщицы кляли на чём свет стоял и предприимчивых бабок, и их горячие, только со сковороды, солёные семечки. Вся школа — то тут, то там — была заплёвана подсолнечной шелухой. Шелуха была в батареях, на подоконниках, на полу и ступеньках, под партами и даже на полках шкафов в кабинетах. Школьники покупали хрустящие семена подсолнуха — и грызли, грызли. Бабушки, распродав один таз, шустро тут же бежали жарить другой, чтобы ко следующей перемене быть во всеоружии.

Директор неоднократно гонял бабок от забора — они сначала садились чуть дальше, а потом возвращались. Это были 90-е — каждый выживал как мог.

Уборщицы в раздевалках проверяли детские карманы и выбрасывали найденные семечки. Щелкунов, пойманных в школе с поличным, одаривали щедрой бранью, всучивали веник с совком и заставляли подметать место преступления. Всё было без толку. Семечковая война не имела ни конца ни края. И такая война шла во всех четырёх школах южного городка.

Люба, поев в столовой, подошла к столику с выпечкой и купила на собранные чудом гроши любимую сдобную булочку с хрустящей посыпкой. Работники столовой невероятно вкусно пекли. И если у Любы удачно гремело в кармане несколько монеток, в ароматных столовских пирожках школьница себе никогда не отказывала.

Урок химии, следовавший по расписанию, был одним из ненавистных для Любы занятий. Девочку раздражали предметы, которые она не понимала. Для неё такие уроки были временем, потраченным зря. Прогулять, читая книги в библиотеке, такие уроки нельзя, заняться на них своими делами — тоже нельзя. Сидишь, молишься, чтоб не спросили, и хлопаешь глупо глазёнками.

Химия проходила в восточном крыле второго этажа. Небольшой коридор этого крыла — без единого окна, очень плохо освещённый и глухой — слыл местом, где неблагонадёжными школьниками совершались плохие поступки. Темнота коридора, его аппендиксное строение, удалённость от учительской, директорской и проходных светлых зон, малое количество кабинетов притягивали сюда, в самый конец, всех желавших темноты, тайны, закулисных шалостей и сокрытия совершённых грехов.

Люба не любила этот коридор. И было за что. Здесь особенно её обожали задирать дружбаны Степанченко, а двое из его шайки на этом месте её в прошлом году как-то весьма больно, от нечего делать, побили.

Сегодня в тёмной клоаке было весьма людно и шумно. Кроме Любиного класса, столпившегося у дверей кабинета химии, у противоположной стены скучковался 10 «Д» — шумный, весёлый и очень дружный.

«На прошлых неделях их здесь не было», — подметила Люба и призадумалась.

Главное — не стоять здесь, в коридоре, одной. На этой перемене тут настолько людно и громко, что никто и не заметит, как тебя, грушу для битья, в место потемнее толкает или тащит группа нехорошо настроенных школьников, чтобы всласть поглумиться.

Люба начала осматриваться и столкнулась взглядом с Тимоном. Чернобровый шатен как всегда стоял окружённый своей свитой и другими мальчишками из класса. Большая часть коллектива 10 «А» дружила с Тимофеем, а оставшимся он позволял с собой дружить. Мальчики — Люба сразу это поняла — обсуждали её. Все парни, как один, продолжая щёлкать семечки, уставились на Поспелову — кто-то с ехидной усмешкой, кто-то с отвращением, а кто-то, как Крюков и Мережко — с лёгкой иронией.

Люба, зная, что оскорбляет взор Тимона даже своей тенью, старалась всегда, как могла, на глаза ему не попадаться. Но в данный момент ей явно не повезло.

— Убогая, аж зенки кровью обливаются! — намеренно громко говорил Степанченко, язвительно и зло глядя прямо в лицо смотревшей на него и хорошо всё слышавшей Любе, прекрасно зная, что доставляет девочке своими словами неимоверную боль.

— Местное пугало! — поддакнул Илюша Жваник и брезгливо оскалился. — Если б чувырла осталась последней бабой на земле, я б предпочёл откинуться!..

— Я б зашился следом! — поддержал, скривившись от омерзения, Сысоев. — Стопудняк, у Поспеловой дома зеркала нет. Если б хоть раз себя в нём увидела, больше б наш класс своей рожей позорить не пришла!

Люба от услышанного съёжилась. Слова ребят заставили голову девочки втянуться в шею, шею — в плечи, плечи — в позвоночник, а затем и весь корпус тела вжаться в пол коридора в надежде стать невидимкой.

Она боялась Тимона. Ожидая от него с ужасом каждый день порцию свежего хамства, ровесница про себя неистово молилась о пощаде. Тим не выносил Поспелову, но ему стоило только начать. Остальное цунами негодования выражала его братия.

«Нельзя оставаться одной! — крича, метнулась мысль-истеричка в голове Любы. — Встань куда-нибудь!»

Позади Тимоновой кучи занимали друг друга лёгкой болтовнёй, делясь по кругу семечками (наверняка пацаны у них взяли), Лёвочкина, Виноградова, Рашель, Селиверстова и Лыткина. Эти девочки сторонились её, но не отталкивали. Люба робко подошла к собравшейся кружком компании. Они её заметили, но место в круге давать не спешили.

Чуть сбоку молча стояла отличница Лаврентьева София. Поспелова протянула сдобу.

— Будешь?

София отрицательно качнула головой. На звук повернулась любопытная Виноградова.

— Хочешь булочку? — предложила Люба от нечего делать уже ей. Камилла усмехнулась, оценивающе взглянула на еду и отказалась. Фигуру бережёт.

Благодаря повороту Виноградовой в девчачьем кружке у самой стены появился просвет, чтобы встать. Люба аккуратно вклинилась и продолжила предлагать плюшку остальным.

— На кой всем паришь несчастную, никому не нужную булку?! — высмеяла тихоню Лёвочкина. — Жуй сама! Никто брать у тебя её не собирается!

— Правильно и делает, что делится, а не жрёт в одно рыло, да ещё демонстративно, у всех на виду! — одёрнула Надю разозлившаяся Камилла. Лёвочкина, сконфузившись, притихла, покраснев и опустив очи долу, так как отлично поняла, что «жрёт в одно рыло демонстративно» адресовано ей.

Люба, испытав моральное удовлетворение от красной физиономии зарвавшейся Редиски, мысленно поблагодарила Камиллу.

— …хоть и богатая, а никому не нужная! — донеслись до Поспеловой слова Илютиной. Она развлекала своим трёпом трио Уварова — Гончаренко — Таран и тоже щёлкала семечки, плюя кожуру на пол. Девочки вчетвером смотрели на ровесницу и улыбались.

«Ну вот, опять! — расстроилась Люба. — Обсудить больше некого?»

— Что уставилась, Поспелова?! — с вызовом рявкнула Варвара. — Себя узнала?!..

Илютина прекрасно знала, что скажет безответная Люба на этот прямой вопрос.

— Нет…

— Тогда нехер таращиться на приличных людей!.. Это невежливо! — выпалив, Варя повернулась к посмеивающемуся трио и расхохоталась.

Любина проблема была в том, что она совершенно не умела защищаться: не могла, не знала, боялась, более того, совсем не понимала — как это, защищаться. Как это — не дать себя в обиду, отвесить сдачи. Ей казалось, что если начать обороняться, возвращать обидчикам всё, что те делали и говорили, станет ещё хуже и гаже, чем было. Что перетерпеть — единственный путь спасения и выживания в средней школе №7.

К сожалению, Поспелова не догадывалась, насколько такая тактика ошибочна. Что если терпеть и молчать, травля не прекратится. Но и откуда взять защиту, помощь, девочка тоже не знала.

Лёвочкина (на радость Любе) переместилась к другой стенке и стала оживлённо трындеть с Исаковой Алесей. От последней разило за версту тяжёлым сигаретным дымом и ароматами школьного туалета, смешавшимися с запахом хлорки. Духи, напшиканные сверху всего этого амбре, привязавшегося к одежде одноклассницы, явно выкурившей не одну папироску, ситуацию не спасали.

«Исакова неплохо так опоздала на первый урок литературы. Вообще страху не знает!» — одновременно восхищаясь и порицая, подумала Люба. Мама Алеси на собрания не ходила, язвительно-осуждающие замечания от Валентины Борисовны воспринимала равнодушно.

«Интересно, предки Лёвочкиной знают, что Алеся и Надя снова общаются?» — пронеслась в Любиной златорусой головушке мстительная мысль. Мама в прошлом учебном году, придя с последнего собрания, посмеивалась, что круглая отличница Лёвочкина в результате закадычной дружбы с распутной троечницей Исаковой сильно упала в оценках, чем изрядно обеспокоила и Валентину Борисовну, и своих, имевших тщеславные планы на будущее дочери, ушлых родителей. Девочкам было строжайше запрещено кентоваться. И вот те на! Новый учебный год, и кумушки снова вместе судачат!

Вообще не разлей-подружки Лёвочкина и Исакова представляли весьма колоритный дуэт. Надя — маленькая, щуплая, сутулая, одетая строго и скромно, за пятёрки готовая загрызть — в глазах учителей выглядела эталоном нормальности и правильности. Алеся же носила наряды раскованные: колготки-сеточки, обувь на высокой платформе либо на каблуке, мини-юбка, кожаные штанишки в обтяг на кривоватых ногах, кружевные полупрозрачные кофты с глубоким вырезом; в ушах — куча серёжек, тёмный макияж. Плюс абсолютно попустительское отношение к учёбе и нормам приличия. Черт поймёт, что их сближало! Но комично было смотреть, как в школьном коридоре простенькая, совсем ещё девочка Лёвочкина Надя стоит и глупо хихикает рядом с Исаковой, целующейся взасос с бородатым парнем, старше неё лет эдак на десять. И Люба вообще не понимала, что заставляло Надю торчать подле этого показушного разврата, краснея, как Синьор Помидор.

***

Перемена постепенно подходила к концу, и людей в коридоре всё прибывало и прибывало. Одноклассников интересовало, будет ли у них химия, так как 10 «Д» припёрся сюда за тем же. Суетливые Виноградова и Рашель уже сбегали к стендам проверить расписание на наличие изменений, но ничего ценного не нашли. Некоторые оптимисты размечтались, что класс отпустят, и тогда они пойдут да поклянчатся на физ-ру к обожаемому Александру Анатольевичу, а потом свалят по домам.

«Лучше пусть не будет и химии, и физ-ры!» — в надежде закатила глаза Люба, не выносившая спортивные игры и эстафеты, с которыми плохо справлялась. Школьница видела, как некоторые одноклассницы лелеют ещё и (кроме мечты об отсутствии урока) совместные посиделки с 10 «Д», здесь и сейчас, в одном кабинете. В глазах девочек это выглядело так зажигательно!

10 «Д» слыл с лёгкой руки учителей не таким замечательным, как «А», потому что в нём собралось немало шалопаев, грубиянов, забияк и тому подобных нарушителей порядка. Но был и солидный костяк. Худшим по выходкам гремел 10 «Г» — по слухам, на их уроках происходил полный караул.

Поспелова толком ни с кем из 10 «Д» знакома не была. Признавала в лицо из этого класса только Семёна Фарафанцева, закадычного друга Тимона, и то потому, что хата этой белобрысой рожи находилась вместе с Любиным домом на одном переулке.

Зато «Д» изобиловал красавчиками. Потенциальными, так сказать, женихами. Женихи эти, конечно, являлись харизматичными, задиристыми стилягами с привлекательной внешностью (само собой, под школьной харизмой подразумевались склонность к эпатажу и публичность). На переменах эти сливки мужского общества тусили либо в вестибюлях первого-второго этажей, либо на лестничных переходах, или на улице, под тополями. Ну и, на крайняк, кучковались у единственного школьного туалета, в самом конце двора, чтобы погалдеть да покурить. Главное, у всех на виду, привлекая девичье внимание своей популярностью и цветущей юностью.

«Наверное, Илютина с Бутенко убежали к сортиру точить лясы», — оглядываясь по сторонам, размышляла тихоня. Почему Виноградова с Рашель торчат здесь, в тёмном коридоре, а не кокетничают где-нибудь на видном месте, оставалось для неё загадкой.

Раздалась трель звонка. Учитель химии открыла дверь и впустила подростков 10-х «А» и «Д» в кабинет. У «Д» -шек не было какого-то урока, и химичка подобрала их, дабы не болтались без дела, мешая своим ором и трёпом образовательному процессу.

— Они будут с нами? — спросил кто-то из Любиных одноклассников. Видимо, надеялся, что ученики из «Д» ошиблись, или же удостоверялся, что на химии точно будут свежие интересные лица.

Чужаки, стесняясь, поспешно шли на галёрку, смещая «А» к передним партам. Мест, разумеется, не хватало, и старшеклассники садились по трое, а то и по четверо, теснясь и прижимаясь, оглядывая присутствовавших с нервным любопытством. В соседних кабинетах клянчились стулья. Стоял грохот и скрип. Оба класса от балагана только выигрывали: не будет ни фронтального опроса, ни лабораторной. Столько человек за раз не проконтролируешь и не проверишь. Проигрывала учитель, взявшая в обузу шестьдесят тел разом.

Влетели, пропахшие насквозь сигаретным дымом, ненадёжно приглушённым духами и жвачкой, Илютина и Бутенко. Галёрка уже забилась, так что кумушки вынуждены были подсесть к первым партам. «Так вам обеим и надо!» — злорадствовала Люба.

— Слышь, давай махнёмся! — знакомый голос заставил школьницу обернуться. Позади мостились, поменявшись партами с девочками из соседнего класса, Тимофей, Сысоев и Жваник.

«Неужели чтобы унизить меня при посторонних?!» — задергалась тихоня. Паника нарастала и смешивалась со злостью и гневом.

— Поспелова и Федотова, валите на наше место, а мы пойдём на ваше, слышите?! — толкнул её в бок Сысоев.

«Ага, понятно! Хотят быть ближе к Виноградовой и Рашель. Всего-то?.. Да ради Бога!» — Люба и её соседка стали было подниматься, но тут уже их одёрнула химичка, которой изрядно надоели шебуршания двух коллективов.

Позади с досадой цыкала невезучая троица. Заигрываниям с Камиллой и Анюткой не бывать, ха-ха! Прелестницы как раз вертелись, словно заведённые, перед Любиным носом, высматривая потенциальных ухажёров. Обе, возбуждённые фактом совместного урока с другим классом, подпрыгивали на стульях от радости, что могут поразглядывать клёвых мальчиков в рабочей обстановке.

Тихоня не могла разделить их ажиотажа. Парни, облюбованные смелыми кокетками, по своей натуре походили на Степанченко Тимофея, внушавшего Любе одновременно и страх, и надежду понравиться. Правда, школьница давно поняла, что желание нравиться Тиму в её случае совершенно безнадёжно. А значит, так же безнадёжно по отношению ко всем подобным популярным красавчикам. Поэтому зажатая девочка лишь аккуратно наблюдала за красавчиками да следила, чтобы они её за этим (сохрани Боже!) не поймали.

— И-и-и-и-и! — взвизгнула, подпрыгнув, Рашель Аня, вцепившись в руку Камилле от распиравшего восторга. Камилла тут же обернулась к двери, облизав губы. Её узкое, скуластое лицо оживилось. Брови взволнованно взметнулись вверх над широко открытыми накрашенными глазами.

В кабинет с опозданием, распахнув рывком дверь, вошла небольшая компания чужих мальчишек (скорее всего, куривших на перемене за туалетом) и вальяжно пошла по-над стеной к забитой битком галёрке.

Поспелова изумлённо огляделась: словно по приказу, все девочки, замерев, таращились на жемчужину пацанской компании — вызывающе красивого брюнета.

Стройный юноша был одет в однотонную чёрную футболку и светлые джинсы, изрядно потерявшие цвет, но не опрятность, подпоясанные обыкновенным кожаным ремнём. Смуглая кожа аппетитно желтила, но не выглядела грязной, а, наоборот, на фоне большинства белокожих школяров выставляла парня эдаким цветным экзотическим фруктом. На высокой шее чуть наклонилась насмешливая голова. Утончённые, даже породистые черты лица. Средней полноты, изогнутые губы, кончики которых глумливо подрагивали вместе с бровями, густыми и чётко очерченными. Брови рисовались изящными дугами над выразительными чёрными глазами, внешние уголки которых тянулись кверху, отдавая чем-то азиатским. Густой пух длинных закрученных ресниц подымался медленно вверх-вниз, делая умный взгляд юноши бесцеремонно-бесстыжим, с примесью авантюризма. В левой мочке чуть оттопыренных аккуратных ушей красовались два крошечных серебряных кольца, а в правой — серьга-гвоздик. С серьгами парни разгуливали только на экране телевизора, а мальчики этой школы не позволяли себе прокалывать уши, поэтому нахал выглядел на фоне других ещё более безбашенным и вызывающим. Запястье правой руки обвивал в несколько обхватов самодельный браслет-цепь, оплетённый толстой чёрной нитью. Щетина над верхней губой, щеках и подбородке была сбрита — мальчишка за собой следил в отличие от большей части Любиных одноклассников, разгуливавших на глазах всей школы с портящим лицо цыплячьим пушком.

Парнишка, войдя, притормозил на пару секунд и — придирчиво, нагло — осмотрел сборный коллектив. Он чувствовал себя в неуклюжей сутолоке вольготно и самоуверенно. По-королевски.

Протолкнув брюнета слегка вперёд, дабы освободить проход, вошёл его брат-близнец. В отутюженных штанах и тонком шерстяном тёмно-синем свитере. Такой же смуглый, жгучий, яркий и красивый.

Братья были похожи как две капли воды: точёные овалы лица, выразительные пушистые глаза и аккуратные носы с едва заметной горбинкой. И одновременно их легко можно было отличить. Близнец тоже выглядел человеком гордым, но не склонным к авантюрам и вызывающим замашкам. Если в первом брате с ходу читалась гордая наглость, то во втором наоборот — гордая степенность. От него веяло спокойствием и сдержанностью.

У второго близнеца не были проколоты уши. Густой смоляной волнистый волос был коротко и опрятно пострижен, безо всяких модных штучек. Тогда как у вошедшего первым брата верхние пряди отпущены длиннее нижней части затылка и висков и выборочно окрашены в жёлто-пшеничный — кустарно, любителем, решившим поиграть в парикмахера.

Второй близнец не стал рассматривать сидящих. Лишь быстро оценил обстановку, поправил рюкзак на плече да пошёл к задним партам. Первый — будто по негласной команде, словно очнувшись — двинулся следом.

Братья выделялись не только яркой внешностью, но ещё и потому, что были цыганами. Только вот цыганами они являлись весьма нестандартными, чем приковывали жадное внимание ровесников.

Парни, во-первых, отличались скульптурно-породистыми чертами от приевшихся здешнему населению станичных цыган, попрошайничавших на рынке да у автовокзала: круглолицых, щекастых, безвкусно пёстрых нерях, невежественных и лукавых. Братья выглядели чистоплотно, одевались сдержанно, но современно.

Во-вторых, близнецы учились — Люба видела мальчиков в коридорах и во дворе постоянно. Цыганские же местные дети в школы и детские сады не ходили никогда.

В-третьих, они просто казались другими. Чужими. И внутренним духом, и манерой поведения — что притягивало и цепляло одновременно.

Девочки любовались близнецами, провожали их взглядами до галёрки. Там сидевшие ребята приглашали их расположиться рядом: братьев в «Д» уважали и любили. Ровесницы посмелее суетились, пододвигались и приветливо улыбались, стремясь заинтересовать собой.

Люба восторга сверстниц от опоздавших на урок цыганских парней не разделяла. Тихоня не позволяла себе заинтересоваться яркими ровесниками или, что ещё хуже, влюбиться. Строго воспитанная, она сторонилась да опасалась восточных юношей, в немалом количестве переехавших на юг России в 90-х.

С пелёнок мама вдалбливала ей в голову держаться подальше от других национальностей. Потому что, по мнению родительницы, они ничего доброго и полезного порядочной светлой русской девочке не дадут. Более того — испортят репутацию, исковеркают жизнь, опозорят! Сама Люба, наслушавшись жутких нотаций, уже и не знала, принадлежит ли эта тревожная неприязнь лично ей, её душе и мыслям, или является собственностью мамы, боявшейся за ещё не случившиеся выборы дочери да стремившейся их удавить в зачатке тотальным контролем. Именно благодаря суровой позиции Александры Григорьевны тихоня расценивала вздохи-метания сверстниц по восточным мальчикам (а также общение и дружбу) как плохое воспитание, неуважение к девичьей чести, откровенное непотребство да распущенность. Лишь оставаясь наедине с собой, Поспелова с горечью признавала, что завидует чужой свободе, умению дружить и праву выбора.

Кроме предвзятого отношения к иным национальностям, приобретённого от настороженной мамы, Люба ещё чувствовала, что эти двое такие же, как Степанченко Тимофей, — хищники. Хищники сильные, агрессивные. А она — слабая, не способная за себя постоять. Тимон, близнецы да им подобные опасны для неудачников вроде неё. От таких людей (жизнь Поспелову жестоко научила) нужно держаться на достаточно безопасном расстоянии ради сохранения душевного равновесия.

Глава 2

Химик и не думала надрываться на два класса. Она попросила достать двойные листочки, открыть учебник и решить несколько задач. Оценки пойдут в журнал. Не успеете — ваши трудности.

Хитрый и правильный ход со стороны педагога. Оценок по химии всегда мало, исправить сложно. Пусть весь урок вместо интриг, хулиганства да болтовни школота пыхтит над формулами и не надеется свалить налегке.

Началось шуршание в портфелях, зашелестели страницы. Кабинет нервно, но приглушённо зашумел. Каждый искал у кого списать, так как детей, талантливых в химии, были единицы даже в «А» классе.

Понимая, что сильных учеников затуркают, не дадут совершенно работать, учительница предупредила, что пойманных на списывании и нарушении дисциплины ждёт двойка в журнал без возможности исправления. Десятиклассники притихли.

Люба была слаба в химии. Ей легко давались гуманитарные, но не точные науки. Правда, Поспеловой сегодня повезло: рядом сидела дружелюбная Федотова Вера, а впереди — Камилла, настроенная к тихоне более-менее нейтрально. Вера сколько-нибудь могла решать химические задачки, а Виноградова в предмете вообще слыла асом.

Перед Поспеловой замаячил высокий шанс списать хотя бы на тройку. Вот только гордыня не позволяла сдирать открыто, когда в кабинете сидит шестьдесят человек, и львиная часть из шести десятков озирается, крутится, тыкает соседей да шёпотом пытается дозваться до тех, кто подальше. Уж больно Любе, и так совсем не уважавшей себя, не желалось выглядеть в глазах чужаков тупицей и слабачкой. Пусть её способности знали в «А», но показывать чужим свою бездарность тихоня не собиралась. Девочка вырвала из тетради черновой лист, на котором, низко склонившись, принялась строчить тарабарщину, напоминавшую химические уравнения только присутствием элементов из таблицы Менделеева. Со стороны можно было подумать, что школьница, корпящая над листком, согнувшись в три погибели, реально соображает. Нет, не просто соображает, а является неоспоримым химическим гением!

— Виноградова! Виноградова! — позвали позади.

Одноклассница не оборачивалась.

— Твою мать!.. Камилла! — снизошёл Тимон.

Брюнетка степенно повернулась.

— Чего надо?

— Охренела?!.. «Чего надо»?! — передразнил девочку Степанченко. — Списать дай!

— А что мне за это будет? — прищурившись, поинтересовалась она.

Илья и Матвей, пригнувшись, заржали.

— В смысле «что будет»?.. Вконец охренела?!.. Списать дай, говорю, крыса ты!

Камилла бы с удовольствием попререкалась на равных с зарвавшимся Тимоном, если бы ненароком не заметила, как с галёрки за ней наблюдают чужаки из 10 «Д». Степанченко надо было спустить с небес на землю во имя своего же имиджа.

— Да пошёл ты, Кабан!.. Заткнись! — зло кинула Виноградова и стремительно развернулась, колыхнув густой каштановой гривой.

Степанченко от возмущения задохнулся и побледнел. Кличку «Кабан» ему прилепил какой-то станичный старшак, которого Тим, по слухам, боялся. За какие качества парнишку наградили кликухой, в классе никто не знал. Шатен это погоняло, естественно, не любил и готов был подраться с любым, кто в подражание врагу смел его так обозвать. Поэтому позывной за Тимоном заочно висел, но Кабаном никто шатена в 10 «А» не величал. Так что Виноградова только что совершила невиданный демарш.

С галёрки раздался глумливый хохот. Смеялись над Степанченко, ядовито и издевательски. Кто-то выходку Камиллы очень даже заценил.

Люба не смогла удержаться от любопытства и обернулась.

Закинув руки за голову и вальяжно покачиваясь на стуле, смеялся брюнет с серьгами в ушах. Сидящие рядом с ним мальчишки — его друзья — тоже во весь рот скалили зубы.

Степанченко сжался ещё больше.

«О-о-о-о-о!.. Да этот цыган круче Тимона!» — с удовольствием отметила Люба. Впервые она видела обидчика столь скукоженным и напуганным. Тихоня, наслаждаясь зрелищем, злорадствовала.

Химичка, услышав ржанье парней, оторвалась от проверки тетрадей и посмотрела на источник шума.

— Сэро, хочешь получить «два» и выйти вон за дверь?!.. Дисциплину решил мне тут нарушить?!

Школьник не стал торопиться с ответом на предъявленную претензию. Он буквально несколько секунд будто пораздумывал над сказанным в свой адрес, потом весело глянул на химичку и размеренно, немного оттягивая каждое слово, вкрадчиво произнёс:

— Никак нет, Марья Игнатьевна!.. Разве я могу?..

— Очень надеюсь, — смягчив тон, быстро ответила покрасневшая и смутившаяся Мария Игнатьевна. Зная, что подростки видят неловкость, не подобающую даме бальзаковского возраста, педагог быстро переключила внимание на другого брата. Тот, лишь слегка отвлекшись на замечание, адресованное Сэро, сосредоточенно продолжил работать над проверочной, тихо советуясь с коротко остриженной белобрысой девочкой-соседкой.

— Имир, повлиял бы на родственника-повесу, что ли!.. Когда брат возьмёт с тебя пример и начнёт, наконец, учиться?!..

Имир медленно поднял голову, задумчиво посмотрел на преподавателя и, неопределённо пожав плечами, снова занялся делом.

— Под строгую опеку взял бы братца, а?!.. Как пионеры когда-то делали! — не сдавалась химичка, видимо, надеясь, что занятый проверочной близнец включится в разговор.

Имир снова отвлёкся от работы и серьёзно, без тени улыбки, ответил:

— Ну так то ж было «когда-то». Смысла нет поступать, как давным-давно никому не интересно.

Огорошенная, учительница потеряла дар речи. Умник добавил:

— А когда Сэро начнёт учиться, мне лично дела нет. У него своя голова на плечах имеется.

Поспелова с такой безапелляционной наглости далась диву.

«Какие, однако, любопытные!.. Имя у крашеного смешное!.. Интересно, как прикалываются с его чудного имени?.. Сэ-э-э-ро-о-о-о!» — протянула школьница, хихикнула, огляделась и поняла, что смешно только ей. Когда Мария Игнатьевна обратилась к парню по имени, вообще никто не среагировал. Одноклассники явно Сэро уважали.

Люба тоскливо позавидовала черноглазому мальчишке. Ну как с настолько странного имени и не смеётся никто! Разве такое бывает?!..

***

Время урока неумолимо испарялось вместе с шансом списать.

Сэро надоело бездельничать. Надо обеспечить себя в журнале любой оценкой повыше двойки.

Друг рядом рисовал синей пастой какую-то ересь — явно клал на суету большую кучу равнодушного дерьма.

Другие два соседа уже списали, но решение оказалось неправильным, и теперь они дёргались в поисках лучшего.

Брат содрать не даст. Имир в этом плане вредный и принципиальный по отношению к любому, а к близнецу — в особенности. А если и даст, то Сэро придётся отрабатывать, и немало. Имир выставлял за списывание родственнику цену высокую, чем ещё больше отбивал желание обращаться за халявой в учёбе. Сэро клянчил у Имира, только когда совсем прижимало, но старался, чтобы «прижимало» как можно реже. Впрочем, Сэро всегда находил у кого списать. Наглости и обаяния парню не занимать, плюс ему никто никогда не отказывал. Повеса благотворителей ни под каким предлогом не обижал, даже покровительствовал им.

На четвёртой парте первого ряда, примерно на расстоянии двух метров смуглокожий мальчишка заметил школьницу из параллельного класса, яростно корпевшую над проверочной. Сгорбившись от неистового труда над задачами, девчонка не поднимала головы. Золотистые волосы чуть ниже плеч закрывали лицо, локти прижаты к туловищу. Ноги спрятаны под сиденье стула. Длинная, ниже колен, тёплая юбка, застёгнутая под горло голубая блуза с кружевным старомодным воротником. На ногах — глухие некрасивые туфли с низким широким каблуком.

«Зубрёжница стопудово! — хмыкнул Сэро. — А строчит-то как снайпер! Пятёрку верняк получит… Вот ты-то мне, дорогуша, сейчас и нужна!»

— Девушка! — на полутоне, ласково и заигрывающе, позвал Любу брюнет, наклонившись вперёд.

Ноль реакции. Не слышит.

— Девушка! — чуть громче и медленнее выдал юноша. А затем, рассчитывая избежать внимания Марии Игнатьевны, бросил уже быстро, отрывисто.

Начали оборачиваться все десятиклассницы: и рядом сидящие, и даже те, что подальше. Кроме персоны, к которой непосредственно обращались. Химичка подняла голову — Сэро затих. Не услышать точно было невозможно!

— Тимон! — тихонько присвистнул повеса. Степанченко обернулся и вопросительно кивнул.

— Девчонка, что сидит впереди, шарит?..

Люба, шокированная, догадалась, что речь идёт о ней. Узнала бархатный низкий голос брюнета.

«Блин, да как можно ему дать муть, что в черновике настрочена?!.. Чтоб цыган потом меня где-нибудь за углом пришиб?!» — тихоня насторожилась и сгорбилась сильнее.

— Кто?.. Вот эта?! — Тимофею очень не понравилось, что ровесник обратил внимание на Поспелову. Такое в планы не входило. Ещё не хватало, чтоб у груши для битья появился покровитель. — Да она конченая, убожество, мля!..

— Мне плевать! — обрезал его на полуслове Сэро. — Какое дело, какая она, если девка шарит?.. Позови!

Тим, сглотнув, подчинился. Протянул руку к спине Поспеловой и постучал слегка пальцами.

— Эй, Люба, слышишь?.. Обернись, тебя зовут!

Девушка чувствовала, что привлекла слишком много внимания. Она еле дышала — красная, с расширенными от напряжения зрачками. Тело задеревенело. Бессильные руки прилипли к парте. Ноги окоченели и приросли к полу. Челюсти, склеенные, сжались — вот-вот заскрежещут зубы. Повернуться и посмотреть в лицо смазливому наглому брюнету, тем более улыбнуться девочка попросту не могла. Привыкшее к насмешкам сознание решило, что, если ответить на зов, порция унижений обеспечена.

Мельком обернулась Рашель, кинула насмешливый взгляд на красную Любу. Следом повернулась Камилла. Брюнетка посмотрела оцепеневшей Любе прямо в глаза — зло, смеясь, брезгливо. Она презирала трусость тихони: как можно не использовать такой шанс?! Находчивая Виноградова молниеносно схватила свою тетрадь с работой и, соблазнительно улыбнувшись, передала Сэро.

— Держи! Я всё уже решила и проверила!

— Спасибо! Буду должен! — полушёпотом ответил обрадованный мальчик, благодарно подмигнув.

— Если что, обращайся! — Камилла излучала высшую степень приветливости и обаяния. И тут же не упустила возможность щегольнуть: — У меня «пять» по химии. Всегда могу помочь!

Сэро усмехнулся — намёк понят. Многие девчонки старались ему угодить. Кроме высокомерной глухой овцы с четвёртой парты первого ряда, выставившей его дураком.

«Тебе это даром не пройдёт, сучка, вот увидишь!»

***

Ерик протекал через весь городок и был его достопримечательностью. Мама Любе говорила, что река создана искусственно и служит для спуска воды с рисовых чеков.

На одном из берегов в центре города расположился песчаный пляж. С зонтиками, парой катамаранов и советским дневным кафе с мороженым. В начале 2000-х это кафе переделают в ночной бар с небольшой танцевальной площадкой.

Летом пляж забит до отказа: с мостика молодежь прыгала в реку, кто-то брал на прокат катамаран — все плескались, купались и ныряли с открытыми глазами в мутную воду. Жарили шашлыки.

Забавно, что в метрах пятидесяти от пляжа росли буйно камыши, паслись коровы и рассекали воду стаи гусей и уток. Купающихся живность не смущала. Некоторые люди плавали тут же, среди камышей и домашней птицы, не обращая внимания на обилие помёта на берегу.

На пляжном отрезке река была быстрой. Дальше же — вверх и вниз по станице — течение становилось медленным, тягучим. Мутная тёмно-зелёная вода густо покрывалась ряской, к её поверхности со дна тянулись пушистые ветки речных водорослей. По всей длине Ерика, где бы Люба ни бывала, росли ивы. Могучие стволы, скрючившись, пытались дотянуться до воды, свешивали ветвистые космы прямо на гладь реки.

Большая часть Ерика пряталась в тени плакучих ив. Цвела ряска, шелестели робко камыши. В тёплые дни, прогревшись вдоволь под солнцем, плодовитое горластое войско лягушек запевало причудливые серенады.

Комары гудели роем вплоть до середины октября. А в особо урожайные на своё кусачее племя годы давали жару не только прибрежным жителям, но и всей станице.

Река протекала вблизи каждой из четырех школ. От Ерика до Любиной седьмой школы нужно было пройти пару кварталов. Здесь свешивались в реку деревянные мостки рыбаков. Ближе к центру, где стояла элитная школа №1, берега укрыли бетонными плитами, спускались к воде цивилизованные каменные ступеньки.

Зимой в редкие кубанские морозы река промерзала. На льду местные катались на санях, а кто-то просто бегал без коньков в своё удовольствие. Пару зим в водоёме гостили два лебедя, что стало большим событием в станице.

Несмотря на заболоченность, местами Ерик был довольно глубоким и опасным. Потонуло в нём немало людей.

Люба подошла к пешеходному железному мостику и стала любоваться осенью, наслаждаясь облачной погодой. Торопиться ей после уроков было некуда, поэтому юная особа решила проложить путь вдоль затянутых ряской берегов.

Свежий ветер холодил уставшую голову и разгорячённое тело. Тут, на юге, зима наступала медленно и долго. Да и зимой-то её назвать сложно; скорее, сквозь все зимние месяцы тянется дождливо-протяжная осень, переходящая сразу в тёплую зелёную весну. И снег здесь не обязательный атрибут, а, скорее, редкая краткосрочная диковинка.

Обернувшись назад, на пройденный участок Набережной, Любовь увидела толпу пацанов приблизительно в метрах двухстах и порадовалась, что от этих подозрительных личностей прикрывает её своими густыми ветвями речная ива.

Возможно, этот путь из школы домой для пятнадцатилетней девочки стал бы одним из приятно-уединённых, расслабляющих душу. Только в оценке медленно бредущей компании Люба не ошиблась. Выдрессированное чутьё человека, привыкшего предупреждать опасность, её не подвело.

Среди компанейской кучки были близнецы из 10 «Д». Осмотрительный Сэро, привыкший глазеть по сторонам да подмечать любую мелочь, а не пребывать в душевных раздумьях, сразу заметил среди колыхавшихся ветвей неугодную зубрёжницу. Девка — в пёстрой мохнатой вязаной кофте ниже бёдер а-ля «бабуля носила» и плиссированной шерстяной юбке до середины голени — стояла у начала моста, опёршись о железные перила да покачиваясь слегка.

«Отстойный наряд! Ни одна уважающая себя чувиха такое бы не напялила! — десятиклассник презрительно скривился. — Мышь не дала вчера содрать. Пусть не сказала „нет“, но притвориться глухой… Откуда заносчивость? Мы раньше не пересекались. С чего ей выкобениваться?»

Ущемлённое достоинство полыхнуло, требуя крови и мести. Злость смешалась с вредностью и азартом. Юноша решил отыграться. Здесь и сейчас.

— Погнали! — скомандовал Сэро и быстрым шагом пошёл к мосту. Мальчишки, до этого лениво передвигавшие ноги в угоду интересной беседе, будто очнулись и дружно пошли за заводилой.

— Что случилось? — спросил кто-то из компании. Брюнет не ответил. Он шёл впереди, не сводя хищного взгляда с неприятной девицы.

Люба в глубокой задумчивости смотрела на течение, не замечая толпу, что спешила по её душу. Ветер баловался с причёской, бросая пряди прямо в лицо. Девочка убрала руки с перил, поправила заигравшиеся с ветром волосы да лямку рюкзака на плече, затем медленно пошла к другому берегу.

— Эй ты, чудила!.. А ну стой, сказал!!! — гаркнул Сэро грубо, чисто по-мужицки, видя, что жертва уплывает, и, дабы притормозить добычу, залихватски засвистел.

Поспелова, пугливо обернувшись на бесцеремонный окрик, увидела пацанскую ватагу да обомлела со страху. В порыве надежды, что орали всё-таки не ей, школьница пошла было дальше, но хабалистый свист развеял надежды избежать диалога, обещавшего быть весьма неприятным.

«Что ему надо?!.. Злится?!.. Почему?.. Что плохого я сделала?!» — лихорадочно перебирала все свои поступки и слова Поспелова, но ничего предосудительного не выявила. Раздутое чувство вины долбило молотком по дрожащей грудине, ожидая расплаты непонятно за что.

Сэро догнал ровесницу, резко остановился, нависнув над ней, сердито дыша. Люба, встретив гнев чёрных глаз, поняла, что дела швах. Скорее всего, будут бить. Банда Степанченко девочку поколачивала не раз: как слегка, так и по-серьёзному — синяки долго сходили с юного тела. Учёная Поспелова, запомнив назубок, что от кучки агрессивных парней не может прилететь ничего хорошего, в ожидании града ударов по рёбрам и животу инстинктивно вжала голову в плечи, а руками плотно обхватила грудь.

Рядом притормозил Имир. Остальные мальчики столпились вокруг Любы и Сэро полукругом.

— Как тебя там зовут?! — грубо бросил повеса, скорчив брезгливую гримасу, и развязно измерил девочку взглядом. Поспелова скукожилась и покраснела.

Испуг зубрилки мальчишку насмешил и озадачил. Нервозность девочки на пустом месте вызвала у хулигана отвращение и только большее желание жестоко развлечься за её счёт. Пугливых закомплексованных дев, занудных, строящих из себя праведниц под ханжеским воспитанием благочестивых мамаш, Сэро не переваривал. Повеса разозлился и решил унизить ровесницу побольнее.

Потерянная от страха, школьница выдавила своё имя.

— Значит, типа Люба, — подытожил Сэро, бесцеремонно наклонился ниже и хищно заглянул в серые глаза отчаявшейся жертвы. В них читалась суть девчонки: человека поломанного и уже уставшего, хотя жизнь только начиналась. Брюнету дошло, что девка ожидает любую подлую выходку, так как видит перед собой редкого морального урода и цену ровеснику уже определила. Хоть в зрачках сквозила немая мольба на помилование, зубрилка не находила смысла сопротивляться.

Сэро мало когда кого жалел и с зарвавшимися персонами не церемонился. Но сердце почему-то ёкнуло, отозвалось на молчаливое отчаяние сверстницы, на её внутренние раны. Юноша внезапно понял, что отчего-то жертве сочувствует, и неожиданно смягчился. Расхотелось издеваться над внешним видом тихони и манерой поведения, передразнивать, стращать, загонять в угол и козлить насмешками. Однако, почувствовав, что перегорает, он всё же спохватился и вернул себе прежнюю жёсткость, хотя изначальная схема надругательств и стёба теперь казалась совершенно лишней.

— Шаришь в химии, так? — нашёлся остывший мальчик.

До Поспеловой дошла причина наезда. Осознавая конфуз ситуации, школьница решилась сказать правду о своих реальных успехах в предмете. Вокруг — куда не кинуть робкий взгляд — стояли высокие хулиганистые мальчишки и бесцеремонно её рассматривали.

— Будешь мне давать списывать, поняла? — Сэро угрожающе наклонился. — Домашние, проверочные, лабораторные — да похрен, что! Пишешь себе и отдельно катаешь шпору мне. Всегда! Я забираю. И наплевать, оглохнешь ли ты в следующий раз или несварение словишь! Не хочешь проблем — не беси меня, усекла?.. Своё я должен получить. Вопросы?..

— Вообще-то я плохо понимаю химию… — созналась жертва, огорошенная требованием.

— Опять стала тугой на ухо?! — рявкнул в ответ десятиклассник. — Встряхнуть, чтобы мозги прочистились?!.. Я сказал: будешь давать домашние. Вообще все работы, блин! Потому что вчера кто-то некстати оглох, догадываешься? Отрабатывай косяк и больше не нарывайся, коза! Вкурила наконец, мать твою?!..

— Да, конечно, очень хорошо! — ровесница послушно закивала. Поняв, что налипла, она тем не менее выдохнула. Всё-таки ожидала от стычки гораздо худших последствий.

Грубиян, едва получив утвердительный ответ, пошёл дальше, специально толкнув девушку плечом побольнее. Компания, немного поглазев на Любу, двинулась за ним. Поспелова поймала внимательный взгляд Имира, съёжилась от стыда и поспешно отвернулась.

Отойдя на десяток шагов, Сэро резко обернулся:

— Я скоро подойду, так что готовься, кукла! Будешь с пустыми руками — живьём закопаю! Это же ты услышала?! — напоследок с вызовом кинул он ей и пошёл своей дорогой окончательно.

Люба торчала на берегу ещё минут двадцать, не в состоянии пошевелиться от шока, и неотрывно смотрела вслед ватаге, в которой заметно мелькали две высокие черноволосые фигуры, пока бравая компания не повернула за угол перекрёстка.

***

— Зачем тебе списывать у неё химию? — спросил Имир у брата, когда они попрощались с последним попутчиком.

Сэро, услышав вопрос, будто проснулся. Припомнил миловидное пугливое лицо. Девчонка наверняка по наивности восприняла наезд всерьёз и будет теперь каждый день ходить с тетрадкой по химии в школу да тратить урочное время на дубляж проверочных. Ха, так и надо дуре! Нефиг было вчера притворяться инвалидом.

— Как зачем? — лукаво усмехнулся повеса. — Чтобы стать отличником без лишних усилий. Хочу, чтоб моя прелестная фотка висела на Доске почёта рядом с твоей! Ты ж хрен дашь списать, братишка!

— Понятно, — улыбнулся Имир, не скрывая иронии. Он знал, что брату плевать на учёбу. Тем более на химию. А вот играть на девичьих нервах — другой вопрос. Тут наглец церемониться не любил.

— В курсе, что это дочка дяди Васи? — словно невзначай продолжил разговор близнец.

— Кого? — не понимая, поморщился Сэро.

— Василия Михайловича. С отцом на станции работает. Ты с ним пару раз летом здоровался, когда разгружать вагоны приходил. А её мать, Александра Григорьевна, в товарной кассе сидит. Когда мы только переехали и встряли без вещей и денег, она огромные коробки пряников и халвы приносила.

Решив добить впечатлённого открытием брата, Имир пошёл до конца:

— Припомнил, да?.. Мама Любы помогла нашим родителям оформить документы и вернуть вагон с вещами, украденный в пути. Отца на станцию взяли благодаря её рекомендации. А ты, добрая душа, её дочку кошмаришь вшивой химией, нахрен тебе не сдавшейся!

Сэро притормозил и задумался. Переезд на юг с севера России несколько лет назад дался его семье очень тяжело. Ибрагимовы остались без имущества из-за чужой оплошности да плохо сделанной работы. Они были благодарны всем, кто не отказал в помощи на незнакомой земле, — особенно Поспеловым.

Перепуганная, дурно одетая зубрилка теперь предстала перед повесой в ином свете.

Глава 3

До самого дома Любу преследовала сцена с наглым цыганом и его неприятной братией.

Шагая по заросшему изломанному тротуару, девочка тревожно прокручивала в голове раз за разом весьма агрессивную предъяву ровесника. Взбудораженная, тихоня планировала избежать столкновений с выходной мамой, закрыться в комнате, залезть в кровать и, прикрывшись чтением книжки, хорошенько подумать. Нужно переварить случившийся на реке базар, в перспективе обещавший нехило усложнить жизнь.

В веранде обнаружилось несколько пар чужой обуви — в доме нежданные гости.

Все кресла и диваны зала оказались заняты. Люба давно привыкла к старшему поколению, часто гостившему у них, поэтому, войдя, широко улыбнулась.

— Кто к нам пришёл?! — громко воскликнула Зинаида Александровна. Эта седовласая опрятная старушка жила за пару кварталов от Поспеловых в кирпичном домишке с большим ухоженным огородом. — Любушка! Какая ж ты красавица стала! Иди ко мне, расцелую!

Мама, сидевшая рядом с бабой Зиной, оглядела подростка строго, озабоченно.

— Как дела в школе, дочь?

— Все хорошо.

— А учёба?

— Всё хорошо, — опять дежурно ответила Люба, а потом, чувствуя, что ждут большего, пояснила: — Получила пятёрки по литературе и истории.

— Молодец какая! — хором похвалили старушки.

Подросток, двигаясь по кругу, позволила каждой пожилой женщине крепко себя обнять. А потом подбежала к широкому креслу, из которого привстала самая обожаемая старушка — бабушка Тася. Девочка нырнула в тёплые объятья, вдохнув свежесть шерстяного голубого платка и пушистой кофты. Таисия прижала ребёнка к себе щедро, нежно и с большой любовью, которой пятнадцатилетней девочке так мало перепадало.

Люба на пару мгновений забылась и позволила царившим в душе тревоге, неразберихе и озабоченности проявиться на своём лице. Баба Тася, посмотрев на потемневшее личико большими пушистыми чёрными глазами, сразу всё заметила. Она посадила девочку рядом с собой и тихо, чтоб другие не слышали, спросила:

— Почему моя яхонтовая перепёлочка опечалилась?.. Что тревожит?

Школьница, опустив грустный взгляд, наклонила голову вбок.

— Кто-то обидел?.. Ну же, посмотри на меня, ясноглазочка!

Юная Поспелова не привыкла делиться переживаниями, что копились в душе, проживая невзгоды молча. Но во взгляде бабули не было ни порицания её хандры, ни осуждения, ни чёрствости и безразличия, прикрытых фальшивым участием и обывательским интересом. Таисия искренне переживала, и Люба, увидев её неравнодушие, едва не расплакалась. Женщина ещё крепче обняла, поглаживая девочку по русой головке.

— Ой, посмотри-ка!.. Прижалась! Соскучилась!.. Люба, а ну оторвись от Таисии Фёдоровны, совесть имей! Мать родная, что ли? — стыдясь, укорила подростка Александра Григорьевна.

— Не ревнуй, Сашенька, у тебя доченька ещё маленькая, а наши дети давно уже выросли, внуков нарожали да дорогу к нам забыли! А кто-то уже и детей своих похоронил, — ответила Акулина Никитична.

— Верно! Всё верно! — поддержали, вздыхая, другие.

— Юная доченька, но созрела! Скромница! И воспитанная! Старших чтит, — похвалила Любу Анастасия Петровна, давно овдовевшая и успевшая похоронить двоих сыновей. — Одета степенно. Всё прикрыто. Не то что современная молодёжь!

— Ой, не говори! — подхватила горячую тему Зинаида Александровна. — Как суббота или воскресенье, топают на танцы мимо моего дома девки разукрашенные, юбки едва срам прикрывают, ноги голые, сиськи вывалят, сигареты во рту! Ох, бесстыжие! Что нарожают за нацию эти беспутные?!

— А матершинницы-то! Да разве мы в своё время такое позволяли?!.. Помню, как я, молодицей будучи, мимо старших проходила: голову склоню и глаз не подымаю! Во мне родители уважение воспитывали! Отец (Царствие ему Небесное!) строго говорил: «Смотри, не опозорь, дочка! Не посрами честь семьи!» Слова отца да матери Законом Божьим были! А родители современные куда глядят и что воспитывают?!..

Для женщин, оставивших в прошлом молодость, поверхностная беседа зашла в хоть и затёртое до оскомины, но излюбленное русло.

«Хорошо, гости пришли: мама после смены развеется, выговорится, отдохнёт», — согрелась мыслью Люба и, выглядывая из объятий Таисии Фёдоровны, улыбнулась.

— Распоясалась станица! Льётся к нам, русским, чужая грязь с экрана телевизора, похабщина всякая! Разве было так во времена Союза?.. Развращают, губят молодежь!

— Какая станица?!.. Городские уже мы как полгода, забыла, старая?

— Ой, точно! — всплеснула руками говорившая. — Батюшки! Не привыкли люди быть горожанами, вот по-старому и величают.

— Город, ага! Село селом! Как были деревней, так и останемся.

— Да не такая уж мы и деревня, — перебила собеседницу бабушка Тася. — Станица крупная, плодовитая: поля, хлебозавод, комбинат, маслосырзавод…

— Был, — закончила за неё с горькой усмешкой Анастасия Петровна. — Развалили, обокрали всё, что непосильным трудом народ создавал! Э-э-эх, чёртовы ворюги, сволочи продажные!

— Ты, Шурочка, молодец, доченьку правильно воспитываешь! Хорошая жена да хозяйка будет. Вон как расцветает! — быстро сменила нежелательную тему Акулина Никитична, малознакомая Любе женщина. Её сын был в составе нового поколения людей бизнеса и криминала. Присутствующие об этом прекрасно знали.

Анастасия Петровна подмигнула покрасневшей от комплимента девочке.

Мама, поджав губы, вздохнула:

— Да уж! Главное, хоть бы кто замуж взял!

Школьница потускнела и опустила взгляд. Рука непроизвольно потянулась потрогать, потереть шею, спрятанную в волосах.

— Разве можно с дочкой так говорить, со своим дитём?! — возмутилась Таисия. — Чужих не упрекают, а ты — родную… Конечно, выйдет Люба замуж и будет очень-очень любимой!

После сказанного бабушка обняла девочку ещё крепче.

— Твои слова да Богу в уши! — угрюмо откликнулась Александра. — С меня лишь воспитание.

Какая тёплая была Таисия Фёдоровна, как приятно пахла чистой старостью, искренней добротой и уютом! Именно уют — мягкий, нежный, семейный — чувствовала от бабули подросток. И поэтому тянулась к ней больше, чем к другим взрослым.

Бабушка Тася с незапамятных времён часто гостила в доме Поспеловых. Никогда не оказывалась она источником худого слова, чёрствого отношения или недоброго взгляда. От старушки веяло теплом и любовью такой силы, что семейство тоже начинало улыбаться и лучиться. Мама расслаблялась и отдыхала от бесед с этой женщиной, хмурые тучи с её лица исчезали.

Таисия Фёдоровна была воцерковлённым, глубоко набожным человеком. Но Любину семью она в церковь не зазывала. Принести освящённый кулич, пахнущие ладаном просфоры и церковные свечи для поминания усопших или очищения дома — запросто. Укорить в безбожии — нет, не такой была покрытая платком бабулечка с длинной седой косой. Люба ни разу не была в церкви, а местного батюшку с кадилом видела лишь на похоронах, но к вере относилась тепло благодаря бабе Тасе.

Дочь Таисии давно умерла. Остался сын — ровесник Любиных родителей — постоянно лечившийся в доме душевнобольных. Павлик — блаженный, наивный и очень добрый мужчина с разумом мальчишки — бывал пару раз у Поспеловых, зная, что здесь уважают его замечательную мать и в куске хлеба не откажут.

— Мама тебя любит, — шептала тихонечко Любе в ушко Таисия Фёдоровна. — Очень-очень! Просто боится. Такова участь родителя: оберегать родное дитя. Саша многое перенесла, когда старшенькую потеряла.

Едва Люба услышала о Лене, то вновь почувствовала тягучую серую тоску, поднимающуюся из глубины живота и подступающую к горлу. Разговоры о сестре при посторонних на переулке Солнечном №27 обыкновенно не поднимались.

Остальные гости не замечали перешёптываний между подростком и Таисией Фёдоровной. Дискуссия про невоспитанную, гулящую, ленивую молодёжь была настолько животрепещущей, что, втянувшись, старушки и Александра Григорьевна не могли остановиться.

— Первостепенная задача матери, — шумела одна из женщин, — чтоб дочь не скурвилась, родителей не опозорила! А современные мамки что?! Куда смотрят?

— Сами курицы по молодости были и дочек растят ленивых, бестолковых! Вон, моя соседка тому пример! Одна прожила, всё пила да плясала, дочку нагуляла. Девка выросла, о будущем не думает, учиться не хочет. Только о плясках мысли! Таскается с парнями, потом забеременеет, как мамка, от кого попало!

— А мужикам дети не нужны! Только нам, матерям, — горько вздохнула Анастасия Петровна. — Мужичьё что? Отлюбился и пошёл своей дорогой. Хозяйство да воспитание отпрысков — на женщине!

— Помни, деточка! — обратилась Зинаида Александровна к школьнице, свернувшейся калачиком на коленках бабы Таси. — Женщина должна всё по дому уметь! Хозяйкой, здоровьем сильной. Работать, чтоб семью обеспечить: себя да детей, а то и мужа!

— Мужчина неработающую жену попрекнёт куском хлеба, — произнесла Акулина Никитична. — Я жизнь прожила и не такое видела!

— Дочери обо всём этом долдоню, — вставила хозяйка. — Учись, дабы потом куском хлеба себя и внуков обеспечить могла. На мужа надеяться — гиблое дело! Он сегодня с тобой, а завтра с другой. И голову береги, спину закрывай. Ходит молодежь по холоду: капронки, юбочка… Тряпочка, а не юбочка! Куртка едва почки прикрывает!

— А потом лежат в дурке, молодые, с болями! — поддержала маму Зинаида Александровна. — Половина дурдома с менингитом. Вот, Шурочка, хороших, заботливых матерей, как ты — единицы! Воспитываешь дочку всем нам на радость: порядочную, невинную и умненькую!

— А красавица-то какая! — цокнула языком сидящая возле матери старушка, и все остальные следом заохали да заахали, восхищаясь молодостью и внешними данными пятнадцатилетней девочки.

«Эх, если б мнение бабушек разделяли одноклассники! Да и другие ребята, — загрустила десятиклассница. — А то только знакомые старушки и хвалят! Зачем мне их слова? От них легче не становится».

Других гостей, кроме пожилого поколения лет семидесяти-восьмидесяти, годящихся Александре Григорьевне в родители, Люба в своём доме особо не знала. Её семью мало куда приглашали — в основном, родственники на редкие юбилеи. За пятнадцать лет Люба была на паре свадеб, на нескольких днях рождения. Всё. У мамы не было друзей или близких с детьми приблизительно Любиного возраста. Даже внуки родственников да маминых пожилых подруг были старше тихони. Таким образом, девочка оказывалась одинокой внутри круга своей семьи и её окружения по причине своих юных лет.

К слову, с родственниками Поспеловы особо не взаимодействовали. Из соседей дружили лишь с семьей Чумаков, забегавших на чай посплетничать. Больше гостей не было. Ещё приходила изредка одна железнодорожница — весёлая заводная отчаянная женщина себе на уме. Мамина коллега, с которой у Александры Григорьевны были хоть приятельские, но странные отношения.

***

Хозяйка повела бабушек в гостиную пить чай с мёдом, а Люба под предлогом невыученных уроков удалилась в свою комнату.

Оставшись, наконец, одна, девочка уселась на кровать и стала думать, как избавиться от опасного и дерзкого Сэро. Мысли вертелись роем.

«С цыганом стоит постараться разойтись по-хорошему. Мне не нужны новые гонители и насмешники. Он закусил, что я не дала списать, хотя Виноградова подбросила ему свою готовую работу. Наверняка же пятифан получит! Зачем тогда отыгрываться на мне, блин?!»

Люба напрочь забыла, что вчера окостенела от страха и не нашла сил обернуться. Это было на уровне чувств и эмоций, а не осознанных действий и слов. Поэтому Поспеловой не доходило, что трусость выглядела как демонстративное высокомерие, задевшее самолюбие звавшего её парня.

Скрипнула калитка. Люба выглянула в окно и увидела удаляющуюся Таисию Федоровну. Только её одну. Богомольная старушка никогда не злоупотребляла временем гостеприимных хозяев.

Ход усталых от дневной суеты мыслей постепенно поплёлся дальше — к размышлениям о 10 «А».

«У меня очень дружный класс. Только не по отношению ко мне. — Люба затосковала. — Почему я всем не нравлюсь? Со мной никто не хочет дружить. А я бы с удовольствием со всеми общалась, но ведь ребята не хотят. Не удивительно! Будь я на их месте, тоже держалась бы подальше».

Школьная пора — праздник юных жизней, на котором Поспелова оказалась чужой. Её ровесники наслаждались беспечностью, молодостью, весело проводили время, встречались, ругались, знакомились. В общем, кайфовали от жизни и не парились. Все, кроме Любы.

Тихоня не разделяла интересы сверстников. Не курила, не встречалась с мальчиками и — самое страшное преступление с точки зрения одноклассников — не ходила на дискотеки. Проще говоря, слыла трезвенницей и праведницей, что было совершенно не модно. И ей самой это не нравилось.

Поспелова неимоверно много читала, глотала книги одну за другой — как классику, так и других жанров. Кроме неё в классе не зачитывался литературой и не просиживал в библиотеке выходные напролёт никто вообще. Вместо этого ребята тусили на танцах и активно общались.

Девочка будто застряла на межпограничье между детством и юностью, пока сверстники строили отношения и интересовались, какое место занимают в обществе. Люба же совсем не взрослела и была чужой на этом празднике жизни. С ней лёгким и ветреным ровесникам было скучно разговаривать, и Люба это с горечью понимала. Общаться с ней, по мнению Любы, было как общаться с бревном, вросшим в землю. Его, это бревно, не сдвинешь. Как ни поливай, не пустит побеги, не зацветёт. Бревно сухое и не интересное.

Именно сухой и старомодной видела себя на фоне ровесников подросток Люба Поспелова.

***

Когда поздно вечером бабушки, напившись чаю, наевшись и вволю позлословив, ушли, хозяйка зашла к дочери в комнату, присела на кровать и погладила читавшую школьницу по щеке. Люба обняла маму.

— Что в школе нового? Женихи появились? Кто-нибудь ухаживает?

Тихоня знала, о ком идёт речь. Одна семья из 10 «А» больно уж нравилась маме. Женщина приглядывалась к Мише, Любиному однокласснику, считая его выгодной партией.

Лично подросток сама не знала, как относится к Михаилу Крюкову и нравится ли он ей вообще. Девочка просто молчала и слушала рассуждения мамы на этот счёт, обещая вести себя хорошо, чтобы Миша и его родители не подумали плохо о Любе и её воспитании.

«Да Бог его знает, что у Крюкова вообще в голове! О чем он сам и его мама думают и чего хотят!» — недоумевала школьница, но вслух не произносила. Товарный кассир не догадывалась, как выстроены отношения внутри 10 «А» и какое место в иерархии коллектива занимает её дочь. У матери были свои видения на этот счёт — и точка.

Люба и Александра Григорьевна общались много и достаточно открыто. Но сегодня тихоня твёрдо решила не посвящать родительницу в стычку с Сэро. Мама (девочка точно знала) не побежит защищать дочь. Более того, странный сумбур с хулиганом вызвал бы много вопросов к поведению самой Любы и лишние обвинительные разговоры. Хоть школьница ничего предосудительного и не совершала.

Вдобавок Григорьевна очень не любила другие национальности и по возможности сторонилась их. Узнает мать, что нахал на мосту — цыган, проблем не оберёшься!

Глава 4

Сэро с начала перемены стоял в тени за открытыми дверьми столовой и аккуратно наблюдал за чудаковатой девчонкой из 10 «А».

Вот зубрилка взяла порцию и уселась за несколько мест от одноклассниц. Хмурая. Нелюдимая. Лучше подойти, когда она доест и выйдет из столовой. Иначе дура шуганётся и диалог может не склеиться.

18+

Книга предназначена
для читателей старше 18 лет

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.