Бесплатный фрагмент - Шкатулка королевы

Пролог. Последние секреты Мазарини

Март 1661 г. Париж. Дворец кардинала

Колоннаду внутреннего двора Лувра огласило гулкое эхо от грохота колёс, топота конских копыт и громкого звука фанфар. От парадного крыльца отъехала золочёная карета, запряжённая шестёркой лошадей под голубыми чепраками с вышитыми на них золотыми лилиями. За королевской каретой следовал кортеж из трёх карет и двенадцати верховых дворян и пажей, а замыкал эту процессию отряд из двадцати мушкетёров, одетых в тёмно-синие мундиры и голубые плащи с серебряными крестами.

Король отправился в кардинальский дворец, чтобы лично навестить первого министра, чьё здоровье резко пошатнулось, а в последние дни ухудшилось настолько, что внушало серьёзные опасения не только врачам, но и самому кардиналу. И хотя пешая прогулка из Лувра во дворец Мазарини занимала всего несколько минут, на этот раз визит короля к первому министру был официальным, и требовалось строгое соблюдение придворного этикета. Да и талый снег после проливных дождей поздней весны утопил парижские улицы в непроходимой грязи, а посему, отправляясь куда-либо, следовало помнить о сохранности и чистоте своей обуви. Верховая прогулка не представлялась возможной альтернативой, так как появиться у постели тяжело больного в кавалерийских сапогах Людовику не позволяло ни личное уважение к кардиналу, ни осознание того, что эта встреча могла оказаться последней.

Всё время пути маркиз дю Плесси-Бельер, единственный из приближённых, кого Людовик пригласил ехать в своей карете, чувствовал напряжённость в молчаливом внимании короля. Не проронив ни слова, Людовик то и дело бросал в сторону своего спутника взгляды, в которых сквозили горечь и желание излить душу. Догадываясь, что причиной тому была цель их поездки, маркиз не спешил начать разговор. За те несколько лет, которые он провёл рядом с королём, он успел изучить его характер и привычки, и не единожды подмечал склонность к замкнутости. Отчасти Франсуа-Анри было понятно, отчего Людовик не спешил делиться с кем-либо своими переживаниями и сокровенными мыслями. Да маркиз и сам был готов обсуждать серьёзные вопросы только после того, как сам тщательно анализирует их. На откровенность даже с самым близким ему человеком — его старшим братом — он решался крайне редко, но и тогда это была не беседа, а, скорее, попытка взглянуть на вопрос глазами собеседника. Теперь же, глядя на сидящего напротив него короля, маркиз взвесил все известные ему факты и пришёл к выводу, что на душе у Людовика царило смятение, как это бывало, когда от него ожидали принятия важного решения, и он не был готов делиться своими переживаниями ни с кем.

— Пале-Кардиналь! — громко объявил герольд, когда карета и сопровождающий короля эскорт въехали во внутренний двор, образованный между двумя флигелями огромного дворца.

Сделав полукруг, карета остановились у ступенек высокого парадного крыльца с четырьмя колоннами каррарского мрамора, которые были увенчаны классическим треугольным фронтоном.

Подбежавшие к карете лакеи в красных ливреях с золотыми эмблемами кардинальского герба услужливо откинули подножку и распахнули дверцу.

— Вы идёте со мной, маркиз? — спросил Людовик прежде, чем выйти.

Этот вопрос прозвучал весьма неожиданно из уст человека, который с раннего детства привык отдавать приказы всем, даже своим близким друзьям. Но дю Плесси-Бельера насторожили отнюдь не нотки внезапной неуверенности в себе, его чуткий слух распознал в этом вопросе важность всего происходящего для Людовика и то, что в ту минуту он отдавал себе отчёт в том, что предстоящая встреча с кардиналом неизбежно повлечёт за собой перемены в его личной жизни и в управлении государством. Заданный королём вопрос означал, что для него было важным присутствие человека, которому он всецело доверял.

— Да, сир, — ответил Франсуа-Анри, а чтобы этот лаконичный ответ не показался проявлением безразличия, добавил:

— Я подожду вас в приёмной. Если это будет приемлемо.

— Тогда мы идём вместе! — с долей облегчения промолвил король.

С этими словами он вышел из кареты и, против обыкновения, неспеша размеренным шагом поднялся по ступенькам крыльца, а затем по парадной лестнице на второй этаж.

Людовик шёл через анфиладу парадных залов, рассеянно глядя впереди себя и лишь изредка отвечая короткими кивками на приветственные поклоны собравшихся во дворце кардинала придворных, служителей церкви, чиновников, дипломатов и родственников Мазарини.

Ради соблюдения строгих правил дю Плесси-Бельер отставал от короля ровно на один шаг. Ведь ничто, даже болезнь и близящаяся кончина первого министра, не могли послужить оправданием для нарушения придворного этикета. Более того, маркиз отдавал себе отчёт в том, что именно в этот день всеобщее внимание к персоне самого короля и к его окружению было наиболее пристальным и критичным. И дело обстояло вовсе не в подковерных интригах или закулисной борьбе в Королевском совете за назначения на государственные посты, а в том, чтобы не допустить к этим источникам влияния и богатства никого из близкого окружения короля. Все эти молодые дворяне из числа друзей Людовика внушали серьёзные опасения вельможам, маршалам и министрам, за плечами которых был многолетний опыт в плетении интриг наряду с ведением государственных дел и влиянием на внешнюю политику. Они никогда не пожелали бы делиться властью, которая давала им неограниченные возможности вмешиваться в управление государством, с неопытными и ненадёжными, с их точки зрения, юнцами, склонными только к легкомысленным увлечениям литературой, танцами и охотой. Куда могут завести благословенную Францию все эти безрассудные и до крайности изнеженные сибаритствующие бездельники! Впрочем, подобные суждения были далеки от истины и, скорее, отражали стремление приближённых королевы-матери и кардинала, в большинстве своём являющихся представителями старшего поколения, считать лишь самих себя единственными достойными доверия государственными мужами, способными мыслить стратегически и действовать соответственно, а, главное, добиваться настоящих результатов в политике, не в пример всей этой разнузданной в ленной праздности молодёжи.

В приёмной кардинала было тесно, как и всегда, но не только из-за постоянно растущего количества предметов мебели, статуй, ваз, картин и шкафов, полки которых прогибались под тяжестью драгоценностей, артефактов, манускриптов и книг. В последние дни в этом просторном зале было невозможно протолкнуться из-за большого наплыва желающих выказать уважение тяжелобольному министру и его скорбящей родне. По большей части все эти люди явились во дворец Мазарини с целью напомнить о себе в надежде на то, что они окажутся упомянутыми в завещании кардинала в длинном перечне получателей долей от обширного наследства, о котором ходило множество невероятных слухов. По примерным, но всё же далёким от истины подсчётам, состояние Мазарини превосходило втрое те суммы, которыми располагали самые знатные и влиятельные княжеские дома Европы.

Проходя мимо оригиналов мраморных статуй, выкупленных кардиналом в Италии и привезённых во Францию для украшения дворцов и парков в его обширных владениях, Людовик не сумел скрыть лёгкой усмешки. Мысль о том, что, будучи князем церкви, Мазарини не чурался телесной наготы и высоко ценил красоту человеческого тела, вызвала эту мимолётную улыбку.

— Его величество король! — торжественно объявил мажордом кардинала месье Жером, исполняющий роль церемониймейстера во время этого своеобразного приёма, который длился вот уже несколько дней.

По залу тотчас же пронеслась волна смешавшихся между собой звуков приглушённого шёпота, шороха платьев, щелчков раскрываемых вееров, шелеста перьев на плюмажах снимаемых шляп и царапающего слух скрежета каблуков на скользком паркете. Отовсюду были слышны удивлённые комментарии при виде короля, выбравшего для визита к своему первому министру необычайно строгий костюм, лишённый каких-либо украшений в виде ярких лент или пышных бантов.

На краткий миг взор короля просиял, когда у входа в личные покои кардинала среди многочисленных родственниц из семей Манчини и Мартиноцци, одетых в платья тёмных тонов, он увидел молодую особу в неожиданно ярком платье из парчи тёмно-вишнёвого цвета, смелое декольте которого прикрывала наброшенная на плечи кружевная накидка, повязанная крест на крест.

Замедлив шаг, Людовик приблизился к Олимпии де Суассон и заглянул в её осунувшееся, бледное лицо, в то время как она опустилась перед ним в глубоком реверансе.

На мгновение графиня подняла на короля взгляд чёрных с янтарными всполохами глаз.

Всего лишь краткий миг, но и этого было достаточно, чтобы их взгляды встретились и вспыхнули огнём тщательно скрываемых чувств.

Людовик молча кивнул и тут же прошёл вперёд, стараясь не вызвать своим поведением пересудов у публики, привычной к искреннему изъявлению чувств только на подмостках театров, но никак не у дверей в покои тяжелобольного.

Приглушённые голоса и шум расступающейся толпы у него за спиной, заставили короля обернуться. Королева-мать спешила к нему навстречу с решительным и одновременно скорбным выражением на усталом лице, бледность которого ещё больше подчёркивал чёрный вдовий плат.

Прибыв во дворец кардинала задолго до приезда Людовика, Анна Австрийская провела несколько часов в томительном ожидании новостей о состоянии больного.

— Луи, мой мальчик! — негромко заговорила она, близоруко всматриваясь в лицо сына. — Наконец-то вы приехали! Он совсем плох.

— Меня это очень печалит, матушка, — стараясь не отводить взгляд от её блестящих глаз, король говорил с почтением, но в его голосе сквозило желание пресечь на корню начатый ею разговор.

— Он заговорит о завещании, — прошептала Анна Австрийская, пренебрегая тем, что обсуждение заботившего её вопроса было неприятно её сыну, и, не обращая внимания на то, что все, кроме неё, смиренно дожидались официального приветствия короля.

— Я всё уже решил, — холодно ответил Людовик, отстраняясь от матери.

Прежде чем войти в личные покои, он обратился ко всем присутствующим, при этом глядя только на Олимпию де Суассон:

— Дамы и господа, я благодарю вас за то, что в это тягостное для нас время вы собрались здесь, чтобы разделить нашу печаль!

— Я уверена, сын мой, что вы всё тщательно взвесили, прежде чем принять ваше решение! — перейдя с шёпота на властный тон, произнесла королева-мать.

Чувствовала ли она в его поведении постепенное отдаление от себя — этого было не понять. Однако в ту минуту её взгляд отражал накопившиеся за последние недели волнения и тревоги. Многие из присутствующих в приёмной отнесли слова королевы на счёт переживаемого горя от неотвратимой теперь уже утраты доверенного лица и министра. И лишь немногие из них сумели бы распознать во всём этом тщательно скрываемое беспокойство о делах земного, точнее, финансового характера.

За несколько дней до этого Жан-Батист Кольбер — личный секретарь кардинала, человек неприметный и пока ещё ничем не выделяющийся среди чиновников канцелярии первого министра, представил королю заверенную личной печатью Мазарини копию завещания, в котором кардинал объявил короля единственным наследником всего своего состояния. Каким образом содержание этого документа стало известно не только обитателям Лувра, но даже за пределами Парижа, можно было только догадываться, но к вечеру того же дня новость о неимоверной щедрости кардинала облетела весь Париж, а наутро была доведена до сведения самой королевы-матери. Нежелание сына советоваться с ней и обсудить этот жест умирающего насторожило и даже напугало Анну Австрийскую. И всё-таки она лелеяла надежду на то, что упорное молчание Людовика было всего лишь очередным проявлением мальчишеского упрямства с его стороны, но в итоге он поступит так, как и всегда: сделает всё, как она считает единственно правильным. Пусть он смотрит на принятие этого решения как на своё личное дело, если это греет его самолюбие. Для Анны Австрийской в этом вопросе гораздо важнее было то, чтобы принятое королём решение было правильным в соответствии с единственно верным мнением — её собственным, и только!

— Ступайте, сын мой! Бог с вами! — с этими словами напутствия королева-мать посмотрела вслед удаляющемуся Людовику, после чего вернулась в глубокое кресло с высокой спинкой, которое, как одинокая скала, выделялось в окружении предметов искусства из обширной коллекции кардинала: застеклённых стеллажей с экзотическими диковинками и драгоценностями; выставленных на треногах картин в массивных позолоченных рамах; статуй и бюстов римских богов и императоров на мраморных постаментах.

Разговор короля и министра должен был состояться с глазу на глаз, поэтому никто не посмел войти следом за ним в кабинет, временно превращённый в спальню больного. Как и остальные дворяне, прибывшие вместе с королём, дю Плесси-Бельер остался ждать в приёмной, выбрав для себя место подальше от дверей в покои кардинала.

Расположившись рядом с бюстом Меркурия, Франсуа-Анри, сам того не замечая, наклонил голову, повторяя наклон головы божества. Со стороны могло показаться, будто Вестник Олимпа и маршал королевского двора с едва уловимой иронией в улыбке наблюдали за любопытными образчиками людских страстей.

Лёгкий аромат фиалок привлёк внимание маркиза, заставив его обернуться, и тут же лукавые огоньки блеснули в прищуре его синих глаз.

— Явились выхлопотать для себя внеочередное повышение? — негромко поинтересовалась Олимпия де Суассон, скользнув взглядом по муаровой маршальской ленте.

— О, дорогая графиня! Прошу прощения, я не заметил вас в этой юдоли слёз, — вежливый вопрос резко контрастировал с дерзкой усмешкой в глазах молодого человека, — надо полагать, что и вас привели сюда такие же хлопоты?

— Он — мой дядя! Или вы уже успели забыть об этом? — тоном упрёка напомнила Олимпия и заняла обитую бархатом скамеечку, тут же отвернувшись к сидящим напротив неё сёстрам и кузине.

Не найдя достойного ответа на эту шпильку, Франсуа-Анри промолчал и обратил заинтересованный взор на небольшой портрет, выставленный на треноге, в безыскусной раме с облупившейся позолотой.

С карандашного наброска смотрела молодая женщина, и всё в её облике: изящный наклон головы, струящиеся локоны волос, нежная улыбка на губах и тёплый взгляд притягивали внимание зрителя, заставляя любоваться ею. Казалось, что они знакомы вот уже много лет, и именно ей Франсуа-Анри доверял свои секреты, делясь сокровенными чувствами, спрятанными в глубине сердца, и находил целительное утешение в её молчаливом присутствии.

— Господин маршал!

Кто-то осторожно тронул его за плечо, и, отвлекшись от своих мыслей, Франсуа-Анри заметил в шаге от себя бесшумно закрывающуюся дверь, замаскированную за книжной полкой.

— Вы меня спрашиваете, сударь?

— Это для вас, господин маршал.

Слуга в чёрной ливрее протянул ему записку со словами:

— Королю доложат о вашем уходе.

Приподняв брови от удивления, дю Плесси-Бельер развернул листок бумаги и прочёл краткое послание: «Вас ждут в полдень на улице Сен-Мишель у калитки, ведущей в сад.»

Этого было и слишком мало, чтобы объяснить хоть что-то, и в то же время достаточно для человека, сведущего и знакомого с расположением многочисленных комнат и коридоров в огромном дворце кардинала, который постоянно достраивали и дополняли новыми галереями и пристройками. Франсуа-Анри понял, что его пригласили к калитке, ведущей в сад, окружающий южное крыло дворца, и, вероятнее всего, для сугубо личного свидания. Но кто именно: кардинал собственной персоной или кто-нибудь из его доверенных лиц — это оставалось загадкой.

Заинтригованный, Франсуа-Анри осмотрелся вокруг, чтобы оценить, насколько его внезапный уход мог привлечь внимание собравшихся в приёмной сплетников. Однако же повода для опасений не было, поскольку интерес к нему угас с появлением других высокопоставленных особ. Кроме того, он заметил, что под влиянием траура, преждевременно воцарившегося в доме человека, близкого к порогу вечности, многие предпочитали и вовсе не замечать ничего вокруг себя, кроме суеты, которая то вспыхивала, то угасала вблизи дверей в личные покои кардинала.

Выждав для верности несколько минут, дю Плесси-Бельер почтительно склонил голову и, напустив на себя торжественно-скорбный вид, неторопливой походкой направился к выходу.

Взглянув мимоходом на стрелки каминных часов, он убедился, что время приближалось к полудню, и у него в запасе оставалось несколько минут. Это давало возможность без лишней спешки покинуть дворец, не вызывая подозрений и ненужных расспросов.

***

От парадного крыльца ему потребовалось пройти всего лишь несколько шагов в сторону улицы Вивьен, обойти дворец с южной стороны и явиться точно в назначенное время к садовой калитке на улице Сен-Мишель.

— Господин маршал!

Некто, кого он не сумел разглядеть из-за живой изгороди из высоких кустов самшита, окликнул его тотчас же, как только Франсуа-Анри подошёл к указанному месту.

— Да, это я! — ответил он и приблизился к изящной чугунной решётке с ажурными переплетениями в виде веточек лавра и оливы с сидящими на них птицами.

— Мне приказано встретить вас, господин маршал. Я прошу вас следовать за мной.

Так и не рассмотрев лица человека, стоящего за оградой, дю Плесси-Бельер подошёл к калитке и, толкнув наудачу носком сапога, отворил её и беспрепятственно прошёл в сад.

— Следуйте за мной, — с поклоном повторил незнакомец, после чего, не дожидаясь ответа, развернулся и ушёл вперёд по одной из садовых дорожек.

— Ну что же, ведите меня, сударь! — согласился дю Плесси-Бельер, мысленно просчитывая маршрут отступления на случай, если это приключение обернётся скверной шуткой или ловушкой.

Незнакомец провёл его вдоль всего южного крыла дворца к дверям галереи, которая соединяла эту часть дворца с главным зданием. Обилие цветов и вечнозелёных растений, которые были высажены в расставленных вдоль стен огромных вазонах, делало галерею похожей на Оранжерею в Лувре. Разве что застеклённые потолки были значительно ниже. Дю Плесси-Бельер с улыбкой отметил спрятанные в глубоких эркерах скамеечки. Укрытые за кустами роз и бегоний, они показались ему привлекательным и укромным местом для романтических свиданий.

— Сюда, господин маршал!

Оглядевшись, он понял, что вернулся в центральное крыло дворца, к личным покоям, доступ куда был открыт только для слуг кардинала и доверенных лиц, приглашаемых для тайных встреч.

Любопытство дю Плесси-Бельера вызвали многочисленные книжные шкафы, за которыми должно быть скрывалась не одна, а сразу несколько потайных дверей, похожих на ту, которой воспользовался слуга, передавший ему записку в приёмной.

— Подождите меня здесь, господин маршал!

Его провожатый был немногословен, но иного Франсуа-Анри и не ожидал. Скорее всего, это был один из тех, кому Мазарини доверял исполнение самых деликатных и секретных поручений.

Ждать пришлось недолго, но и за те несколько минут, пока он был предоставлен самому себе, Франсуа-Анри успел изучить порядок расположения книг и их названия, вытесненные золотом на корешках. На основе этих наблюдений он попытался угадать, за которым из книжных шкафов могла быть спрятана потайная дверь.

— Его высокопреосвященство ждёт вас!

Бесшумно возникший прямо перед ним слуга приглашающим жестом указал на узкий проём за приоткрытой дверью, которая была замаскирована за старинным гобеленом, по странной случайности не привлёкшим внимание Франсуа-Анри.

Из глубины просторной комнаты, в которой он с трудом узнал кабинет Мазарини, послышался тихий, но всё ещё властный голос:

— Входите, маркиз! Входите же скорее!

Несколько секунд Франсуа-Анри оставался на месте, стараясь привыкнуть к полумраку. Первое, что он различил перед собой, был массивный письменный стол, вплотную придвинутый к изголовью кровати. Он был завален свёртками чертежей, документами и разбросанными в беспорядке очинёнными перьями. Отдельным рядком стояли несколько чернильниц с открытыми крышками, а возле подсвечника с оплавившимся огарком свечи лежали палочки красного сургуча.

В тусклом свете от неровного пламени свечей в канделябрах, стоящих по обеим сторонам кровати, вырисовывалось изжелта-бледное лицо человека, полулежащего на больших подушках, которые поддерживали его голову и плечи.

Поседевшие волосы и заострившиеся черты лица изменили кардинала до неузнаваемости. Всегда цветущий и моложавый, благодаря тщательному уходу и вниманию ко здоровью, теперь он выглядел состарившимся на добрый десяток лет.

Не ожидая увидеть столь разительную перемену в его облике со времени их последней встречи, дю Плесси-Бельер застыл в оцепенении, не находя слов, уместных для приветствия.

Кардинал избавил его от этой необходимости:

— Присядьте, — тихо произнёс он и приподнял левую руку над одеялом, указав на стул у изголовья кровати.

Он говорил шёпотом похожим на свист, так что Франсуа-Анри пришлось напрячь слух для того, чтобы разобрать отдельные слова.

— Я не задержу вас надолго. Вы освободитесь ещё до отъезда короля. Сейчас его занимают разговорами мой секретарь и врач. Мэтр Лаворио обладает глубокими познаниями в медицине и похвальным умением поведать правду о болезни такими словами, чтобы пациент мог стойко принять неизбежное. Что же касается господина Кольбера, то с ним самим и с его талантами вы уже знакомы.

Франсуа-Анри присел на краешек стула. От едва слышного и натужного звучания голоса безнадёжно больного человека ему стало не по себе, но он прислушивался к каждой произносимой фразе. Из того, что ему доводилось слышать в беседах с Мазарини, на треть шуток и замечаний по пустякам две трети приходились на важные сведения, известные только кардиналу. Именно эти сведения он любил маскировать за кажущимися бессмысленными отступлениями от темы разговора, словно проверяя собеседника на внимательность.

— Во-первых, — начал кардинал после того, как убедился, что маркиз внимает ему, — вы должны обезопасить положение двух, а, возможно, и трёх королевских домов Европы.

Удивление вместе с замешательством, отразившееся на лице дю Плесси-Бельера, было предсказуемым. Кардинал встретил это с улыбкой удовлетворения и со слабым вздохом произнёс:

— Да. Всё именно так, как я и сказал. Несколько европейских королевских домов могут подвергнуться шантажу, если вовремя не вмешаться.

Издав шумный выдох после сказанной им фразы, кардинал замолчал. Его взгляд потух, словно он впал в дремоту, но стоило Франсуа-Анри произвести осторожное движение, как он вновь открыл глаза и продолжил неожиданно окрепшим голосом:

— Вы должны отыскать архив королевы Марии Медичи. Она состояла в переписке с неким Гонди. Нет, не с герцогом де Гонди, — тут он слегка поморщился, и мимолётный ироничный прищур в глазах итальянца напомнил того прежнего, всё замечающего и держащего под своим контролем человека, каким Франсуа-Анри всегда знал кардинала, — и не с коадъютором, конечно же! Это был человек незнатного происхождения, который не занимал сколь-нибудь значимое положение при дворе. Он прибыл из Флоренции в качестве пажа будущей королевы и приходился дальней роднёй тем Гонди, которые утвердились во Франции при короле Генрихе III задолго до того, как трон занял дед нашего короля Генрих IV.

— Имя того человека — Рене Гонди? — осмелился предположить Франсуа-Анри, и вместо ответа кардинал зашёлся в приступе сухого кашля.

— Он самый, — едва откашлявшись, подтвердил он, — это и был первый хранитель перстня Принцессы.

— Какого перстня? — не понял маркиз, и при виде алого пятна на платке, который Мазарини отнял от своих губ, в его взгляде отразилась глубокая горечь.

— Старая история. Но она важна. И поэтому…

Новый приступ кашля заставил кардинала прерваться, и на этот раз гораздо дольше. Заметив озабоченный взгляд дю Плесси-Бельера, который тот обратил в сторону двери, он поднял вверх трясущуюся руку и качнул ею из стороны в сторону, запрещая звать кого-либо на помощь.

— Сначала я должен изложить всё, что вам необходимо узнать, — прохрипел Мазарини сквозь сухой кашель. — Подайте мне. Да! Вот тот стакан! Отвар слишком едкий для моего желудка, но действенный. Он помогает остановить приступы кашля.

Сделав несколько медленных глотков из стакана, который маркиз помогал ему удерживать в ослабевших руках, кардинал со вздохом облегчения откинулся на подушки.

— Вот так. Мне уже лучше. А теперь слушайте. Ещё до приезда королевы Марии Медичи во Францию, Рене Гонди был пажом в её свите. Более того, он был её рыцарем. Звучит немного сказочно, но сюжетами сказок часто служили события, которые на самом деле имели место в жизни. Этот Рене Гонди подарил Марии Медичи перстень с аметистом столь необычного цвета и чистоты, что невозможно найти второй такой же. В случае любой нужды или опасности королева должна была послать этот перстень Гонди. Это было сигналом, и Гонди незамедлительно являлся на помощь. Нет достоверных сведений о том, что королева на самом деле посылала ему этот перстень. Что касается меня, то я не верю в спекуляции и домыслы без фактов и доказательств. Доподлинно известно, что между Марией Медичи и Рене Гонди были особые отношения, и некоторые злые языки называли их более доверительными и близкими, чем это допустимо между Дамой и её Рыцарем. О том, что было между ними на самом деле, никому неизвестно наверняка, но недобрые слухи просочились за пределы двора королевы Марии, и со временем Гонди пришлось покинуть Париж. После того, как Мария Медичи обосновалась в Блуа, между нею и Рене Гонди завязалась переписка. Письма хранились в двух шкатулках, а пересылали их в третьей. Все три шкатулки идентичны и похожи друг на друга, а внешне ничем не примечательны. Однако их замки выполнены по специальному заказу. Если воспользоваться неверным ключом или ошибиться при наборе шифра такого замка, то внутри шкатулки разобьётся стеклянная ампула с кислотой и сожжёт всё содержимое. Кроме того, — внезапно кардинала заговорил громче, а в его голосе даже послышались нотки смеха, — если я не ошибаюсь, ядовитые пары кислоты могут повредить зрение и даже смертельно отравить человека, взломавшего замок.

— Столь суровые меры предосторожности для переписки с простым пажом! — не удержался от ремарки дю Плесси-Бельер.

— То-то и оно! Но слухи о том, что Рене Гонди был не простым пажом королевы, время от времени всплывают из небытия, — тут Мазарини иронично подмигнул озадаченному собеседнику, — я не склонен доверять им, и всё же…

— И всё же? — Франсуа-Анри смотрел в глаза кардинала, взгляд которого прояснился настолько, что можно было обмануться, предположив, что ему стало значительно лучше.

— И всё же, — тихо произнёс кардинал, — велика вероятность того, что всего одна неосторожная фраза в письме Марии Медичи или Рене Гонди к ней может скомпрометировать одного, а то и сразу трёх европейских государей.

— Это слишком серьёзно! Неужели она могла быть настолько…

Франсуа-Анри не договорил до конца, но Мазарини, поняв его мысль, утвердительно кивнул и прошептал:

— Любовь способна ослепить и лишить рассудка даже самых достойных из нас. А Мария Медичи отличалась импульсивностью и безрассудством. Какими могут быть письма, которые она писала человеку, которому всецело доверяла и кого, возможно, любила? Любила она Гонди, как друга или более того, гадать не стану, — кардинал развёл руками в неопределённом жесте, который мог подразумевать самый широкий спектр предположений.

— Но разве она не опасалась, что её письма могли перехватить шпионы? Ведь у неё было предостаточно врагов!

— В том-то и дело, что все письма доставляли ей в шкатулке с секретным замком. И хранили их в двух таких же шкатулках!

— Подумать только… Ни Ришелье, ни король ничего не знали об этой истории! — невольно восхитился Франсуа-Анри.

— Даже я ничего не знал об этом, — карие глаза Мазарини хитро блеснули, — Рене Гонди написал завещание, указав меня в качестве наследника одной из тех шкатулок. Незадолго до своей смерти он послал её мне. Поломав голову над шифром, я наконец получил ключ к разгадке и для другой посылки, которую я получил от поверенного семейства Гонди, — кардинал указал на небольшой ящик на столе у изголовья постели, — это личные бумаги Рене Гонди. Среди них — дневник. Из его записей я и узнал о тайной переписке с Марией Медичи, а также о существовании архива, разделённого на две части. Одну из шкатулок с письмами вместе с аметистовым перстнем королева передала на хранение младшей дочери Генриетте-Марии, которая стала королевой Англии. Возможно, что она привезёт эту шкатулку с собой, когда прибудет во Францию на свадьбу своей дочери с герцогом Орлеанским. Это более чем вероятно, на мой взгляд. Вторая шкатулка затерялась в одном из поместий, принадлежавших семье Гонди. Вы должны отыскать обе эти шкатулки. Сожгите их! Уничтожьте! Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы хотя бы одно письмо из этой переписки попало в неверные руки! Ни один из трёх монархов, которые являются внуками королевы Марии Медичи, не должен оказаться во власти шантажиста. Я настоятельно не желаю, чтобы Людовик получил этот архив и воспользовался им. Это навредит всем. Катастрофа будет неизбежной, а её последствия навредят и самому Людовику.

В комнате повисло тягостное молчание. Пока дю Плесси-Бельер переваривал услышанное, кардинал закрыл глаза и погрузился в размышления. Казалось, будто бы он уснул, но вдруг его плечи вздрогнули, он приподнял дрожащую руку и заговорил:

— Я хочу, чтобы вы поклялись мне, маршал! Вы должны дать слово, что вы приложите все силы для того, чтобы отыскать и уничтожить весь архив Марии Медичи.

— Я клянусь, — твёрдо пообещал Франсуа-Анри, не дав никаких других заверений.

И снова воцарилось продолжительное молчание.

Как это ни странно, но несмотря на то, что все окна были заперты и завешаны плотными гардинами, в комнате кардинала не было душно. Проведя там более получаса, Франсуа-Анри так и не почувствовал удушливых запахов лекарств или самой болезни. Он даже перестал осознавать, что находился рядом с человеком, чьи дни уже сочтены.

И в то же время ощущалось незримое присутствие границы между жизнью и смертью, которую видел перед собой кардинал. Это сквозило в его словах и особенно во взглядах, которые он обращал к нему время от времени, пока оба хранили молчание. А кроме того, маркиз чувствовал скрытую силу и превосходство, с которым Мазарини смотрел в будущее. Как будто кардинал был уверен в том, что и после его смерти всё будет происходить так, как он планировал задолго до того. Может быть, в том-то и было дело — он знал наперёд, что успел предпринять все необходимые шаги, чтобы повлиять на исход событий, которые произойдут в отдалённом будущем?

— Плесси-Бельер! Вы ещё здесь? — тихо позвал Мазарини после очередной затянувшейся паузы.

— Да, Монсеньор! — откликнулся Франсуа-Анри.

— И, значит, вы готовы принять моё второе поручение к вам? — кардинал пошарил рукой по одеялу, словно искал что-то.

— Я готов, Монсеньор!

— Это хорошо. Дело о шкатулках, оно хоть и является крайне деликатным и важным, не потребует от вас много времени и сил. Вы справитесь. А если вы примете моё второе поручение, то вам помогут. Понимаете ли, эти два моих поручения взаимосвязаны.

— Понимаю, — этот ответ Франсуа-Анри дал машинально, тогда как на самом деле он не видел никакой связи между секретным поручением отыскать, а точнее, выкрасть шкатулки, в которых хранится архив с письмами почившей королевы, и чем-либо ещё.

— Нет. Пока что вы озадачены и спрашиваете себя: а что ещё потребует от вас неугомонный старик? — усмехнулся кардинал. — Но, несмотря ни на что, вы дали мне слово, и я высоко ценю это. Вы всегда поступали сообразно моим советам, маркиз, и я знаю, что причиной такой лояльности была ваша преданность королю. Поверьте, я также сильно люблю Его величество. Для меня он не только король Франции, он — мой крестник. И будьте уверены, маркиз, у меня и в мыслях нет поручить вам что-то, что могло бы навредить Людовику.

— Я всецело уверен в этом, — глухо проговорил Франсуа-Анри, отчасти досадуя на то, что откровенность кардинала задела его.

— Позвоните в колокольчик! — потребовал Мазарини и слабым жестом приподнял руку, указав на серебряный колокольчик. — Да, вот этот! Он маленький, но самый звонкий.

На зов явился всё тот же слуга, который встретил Франсуа-Анри возле садовой калитки.

— Витторио! Подойди ко мне, — кардинал заговорил на языке, который своим напевным звучанием напомнил маркизу хорошо знакомые ему ломбардский и савойский диалекты итальянского.

— Этот человек — маршал дю Плесси-Бельер, — Мазарини указал на Франсуа-Анри, и тот заметил, как в глазах слуги мелькнул интерес к его персоне, — я передаю ему все дела в Тайном совете. Ты знаешь, кому ты должен сообщить о принятом мною решении. Теперь все мои клиенты должны выказать уважение маршалу. Он станет новым патроном после меня. Такова моя воля, Витторио!

— Но как же молодой синьор Фелипе?

Протест, прозвучавший в этом коротком восклицании, заставил Франсуа-Анри насторожиться, однако Мазарини остался непреклонен. Он многозначительно посмотрел в глаза слуги и с той же твёрдостью повторил сказанное:

— Такова моя воля! Что касается Фелипе, то он слишком юн. И он предпочёл оставаться таковым. А нам нужен человек, готовый вершить дела. И, Витторио! Перед тобой сын Жака де Руже.

— Но это не герцог де Руже! Он не старший сын маршала!

— Да, он — маркиз, а не герцог. Но он — маршал! — отметая все возражения, кардинал нетерпеливо взмахнул рукой. — Он служил королю под моим патронажем. После меня новым патроном будет он. Я так решил, Витторио. Передай это всем! Моё кольцо будет принадлежать ему.

Мазарини взглянул на дю Плесси-Бельера. Было очевидно, что, даже поняв их разговор, маркиз лишь отчасти догадывался, о чём шла речь. Протянув к нему руку, кардинал снова заговорил по-французски:

— Примите от меня эту печатку.

Трясущейся рукой он снял с безымянного пальца правой руки кольцо, и свет горящей свечи блеснул в отражении печатки с выгравированным на ней изображением трёх бегущих ног.

— С этой минуты мой перстень принадлежит вам, а с ним и решающий голос в Тайном совете. Вы наверняка догадывались о том, что большинство сведений я получаю не от моих шпионов из канцелярии и не через парижскую полицию. А, может быть, вы догадались и о том, кто и как выполняет мои поручения.

— Да, — Франсуа-Анри кивнул ему в знак того, что понял смысл происходящего.

Ему было известно, что все бывшие маркитанты и отставные ветераны Пьемонтского полка, которым вплоть до своей гибели в битве под Кремоной командовал его отец, на самом деле были тесно связаны с куда более сложной и серьёзной организацией. Все те люди выполняли разного рода поручения, исходившие от кого-то, кто всегда оставался в тени. Кроме того, они наблюдали за тем, что происходило в Париже и во Франции, а также в итальянских княжествах и за их пределами, и по первому же требованию доставляли маркизу важные сведения. Но делали они это отнюдь не из личного расположения к нему и не в память о его погибшем отце, маршале де Руже. Все те люди подчинялись человеку, в руках у которого была неограниченная власть во Франции и далеко за её пределами, тому, кто был неизвестен за пределами тесного круга посвящённых лиц и возглавлял так называемый Тайный совет.

— Теперь вы примете все мои дела, — прошептал Мазарини. — Я присматривался к вам ещё задолго до того, как вы попали в свиту короля. Ваше назначение маршалом двора было испытанием для вас. Я хотел увидеть, каков вы в деле. Вы понимаете?

— Я догадывался, — неуверенно ответил Франсуа-Анри.

Да и мог ли он быть уверенным в чём-либо происходящем в его жизни, если только что узнал о том, что его покойный отец состоял в Тайном совете, о чём не ведал ни он, ни его старший брат Арман, унаследовавший титул герцога де Руже?

— Я знаю, о чём вы сейчас думаете, — свистящий шёпот был сигналом приближающегося приступа кашля, и Мазарини поднял руку, указывая на стакан. — Витторио, принеси мне моё лекарство! Мне нужен мой отвар.

Мысленно сжавшись в ожидании нестерпимого для его слуха сухого кашля, который, должно быть, до крови раздирал лёгкие кардинала, дю Плесси-Бельер посмотрел в другую сторону, чтобы его взгляд не выдал жалость и одолевающее его желание поскорее удалиться. Но стоило слуге скрыться за дверью, как он услышал голос Мазарини, заговорившего с ним неожиданно громко и внятно, будто никакого приступа не было и в помине:

— Я поручил вам две важные миссии, маркиз. И, согласившись выполнить их, вы подтвердили, что достойны помощи, которую в моих силах оказать вам. Это и есть наследство, которое я решил оставить именно вам. Но у меня есть одно условие. Точнее, ещё одна просьба. Мольба, если хотите!

— Монсеньор! Вам стоит лишь сказать!

В порыве чувств маркиз вскочил со стула, чтобы преклонить колено, но властным движением руки Мазарини остановил его:

— Я знаю. Знаю обо всём. Но вернёмся к делу, мой дорогой. Это касается семьи. Я позаботился о будущем Филиппа-Жюля, моего единственного племянника. Я оставил ему солидное наследство вместе с титулом герцога де Невера и чином капитан-лейтенанта роты королевских мушкетеров, которые я выхлопотал у короля. Я успел выдать замуж всех племянниц, выделив для каждой из них дополнительную сумму сверх приданного, которое было оговорено их брачными контрактами. И эти суммы удвоятся, поскольку сегодня Его величество объявил об отказе принять от меня два миллиона ливров в качестве наследства.

Так вот что имел в виду Людовик, когда заявил королеве-матери о том, что уже принял решение!

Дю Плесси-Бельер посмотрел на дверь в приёмную, а потом на кардинала.

Морщинки над переносицей и поперечные бороздки на лбу у Мазарини стали ещё глубже, а во взгляде блестящих карих глаз сквозила невыразимая тоска.

— Я был для них больше, чем дядя. Все они дороги мне, как родные дети. К сожалению, скоро они совсем осиротеют. Конечно же, я сумел обеспечить их так, чтобы они были независимы и не страдали от жизненных невзгод. И всё же я прошу вас, дю Плесси-Бельер, оказать им протекцию. Когда вы будете заправлять всеми делами Тайного совета и будете утверждать все его решения, я прошу вас об этой услуге. Я прошу присмотреть за моей семьёй. И помочь, если кому-то из них потребуется поддержка.

— Непременно, Монсеньор! — без раздумий ответил Франсуа-Анри.

— Король милостив, — не позволяя прерывать себя, продолжал кардинал, — и я знаю, что в глубине души он всё ещё любит её. Но ни он, и никто вообще в нашем бренном мире не властен ни над обстоятельствами, ни тем более над временем. Может случиться, что даже любви и дружеского расположения Людовика окажется недостаточно. Вы понимаете, о ком я говорю?

— Понимаю, — проговорил Франсуа-Анри, чувствуя, как у него загорелось лицо при упоминании о графине де Суассон.

— Вы не должны открываться ей. Помните, теперь вы решаете дела Тайного совета. Это не позволяет вам иметь личную связь с кем-либо из тех, кто находится под вашим покровительством, — в глазах Мазарини сверкнули стальные молнии. — В своё время мне тоже пришлось отказаться от личной привязанности. Поверьте, на пороге вечности я могу, не кривя душой, признаться в этом.

— Да, — выдавил из себя Франсуа-Анри, строя догадки, что мог знать кардинал о чувствах, которые он прятал глубоко в сердце.

— Вы прекрасно зарекомендовали себя в амплуа покорителя женских сердец. Играйте эту роль и впредь. За столь ярким фасадом ваши недруги не сумеют разглядеть главного. Поэтому у них и не будет возможности нанести вам чувствительный удар. Поверьте, власть всегда сопряжена с опасностью, и мы должны неукоснительно следовать всем правилам и исполнять все возложенные на нас обязательства. Вы пришли ко мне свободным человеком, а уйдёте наделённым огромной властью. Вы найдёте новых союзников, но вместе с тем обретёте и немало врагов.

— Да. Я понимаю, — опустив голову, прошептал Франсуа-Анри.

— Ни ваши нынешние враги, ни те, которые появятся у вас в будущем, не должны узнать о моей просьбе. Вы слышите? Никто и никогда не должен узнать, как дорога вам моя племянница! Вы не должны выдать себя никому, и тем более ей!

— Но я не… — вспыхнул Франсуа-Анри в попытке опровергнуть это утверждение, но Мазарини качнул головой и поднял руку.

— Нет, не пытайтесь отрицать этого! Не лгите! Ни мне, ни себе. То, что повсюду открыто сплетничают о ваших многочисленных любовных победах, не отменяет те настоящие чувства, которые вы скрываете в своём сердце. И мне о них известно!

— Монсеньор! — в комнату вошёл Витторио.

Он принёс поднос со стаканом воды и маленькой склянкой с лекарством. Мазарини коротким жестом приказал поставить всё на стол и протянул руку к дю Плесси-Бельеру.

— Теперь прощайте, мой дорогой маркиз. Вы — достойный сын вашего отца, верный друг и защитник короля. Я прощаюсь с вами, будучи в вас абсолютно уверенным. Будьте хорошим патроном в Тайном совете и негласным опекуном моей семьи. Это всё. Эти два поручения и мою просьбу я оставляю вам в качестве наследства. Распорядитесь вашей новой властью с умом. И по сердцу.

Чувствуя себя в глубоком замешательстве от услышанного, Франсуа-Анри склонился к протянутой к нему высохшей руке и поцеловал аметист на пастырском перстне.

— Я исполню всё, что вы поручили мне, Монсеньор. Я даю вам моё слово чести. Отныне это будет делом всей моей жизни!

— Прежде всего оставайтесь верным другом и слугой короля, — напутствовал его Мазарини и уже напоследок ещё раз поднял вверх руку со словами просьбы:

— И не забудьте о тех, кого я оставляю под вашей протекцией!

— Да, Монсеньор! Я не забуду о них!

Франсуа-Анри смотрел Мазарини прямо в глаза, видя в них ту же ясность и силу ума, которые горели в его взоре и до болезни.

— Ступайте! Витторио проводит вас. Вы встретите короля на парадном крыльце у кареты. И, Плесси-Бельер! Прежде чем вы уйдёте, я хочу, чтобы вы ещё раз повторили вашу клятву в том, что вы сохраните в тайне всё, что вы услышали от меня.

— Я даю вам моё слово, Ваше высокопреосвященство, — твёрдо пообещал маркиз.

Чувствуя на себе испытующий взгляд, он крепко сжал эфес шпаги и обернулся в сторону ожидающего его у двери слуги.

— Это всё, что я хотел сказать вам, мой дорогой маркиз, — Мазарини с улыбкой удовлетворения кивнул ему. — А теперь Витторио проводит вас. После моей смерти вы будете его новым патроном. Служба у вас станет делом всей его жизни. Так, Вито?

— Да, Монсеньор, это так! Служить моему патрону — дело чести и жизни, — дрогнувшим от волнения голосом отозвался Витторио, а его и без того смуглое лицо потемнело, сделавшись похожим на бронзовую маску.

Молниеносным движением руки он обнажил спрятанный за отворотом камзола клинок и поклонился дю Плесси-Бельеру, не отводя глаз от его лица, демонстрируя, что он безоговорочно принял его в качестве своего нового патрона и главы Тайного совета.

Глава 1. Возвращение во Францию

Март 1661 г. Гавр

Любое путешествие рано или поздно приводит путников к цели, и как бы ни хотелось оттянуть наступление этого момента, но якорь брошен, и сквозь туман на рассвете призывно мерцают огни портового города, и нет пути назад: невозможно повернуть вспять ни время, ни пройденный путь, ни беспокойную судьбу.

— Прибыли! — выкрикнул один из матросов по-французски.

Но де Руже, стоявший на навесной палубе на носу корабля, и без того уже увидел показавшиеся на горизонте огни порта.

— Якорь лёг!

Вот так. Теперь всё окончательно и бесповоротно — вот они и достигли французского берега. Для Армана это означало, что всё произошедшее между ним и Генриеттой, навсегда осталось по ту сторону пролива.

— Мы дома! — воскликнул с радостным облегчением Данжюс и указал на матросов, спускающих верёвочную лестницу для подъёма на борт корабля офицера королевской таможни. — Мы снова во Франции! Глазам своим не верю!

— И я тоже, — проговорил Арман, всё ещё погружённый в свои мысли.

Он не хотел, да и не был готов ещё отпустить воспоминания о коротком свидании с Генриеттой в саду Уайтхолла перед тем, как под покровом ночи он и его ординарец тайно покинули Лондон.

— Лейтенант Удаль, таможенная служба Его величества! — отрапортовал офицер после того, как он и сопровождающие его четыре охранника поднялись на борт.

— Капитан Фаулз, — не вынимая изо рта трубки, представился капитан, — добро пожаловать на борт моей посудины, господа! Я к вашим услугам!

Он приблизился к лейтенанту нарочито небрежной походкой. Весь его облик и тон речи свидетельствовали о том, что он всего-навсего моряк, командующий судёнышком, которое перевозит товары и пассажиров.

Однако от зорких глаз офицера таможни не укрылись ни военная выправка боцмана, наблюдающего за происходящим из-за плеча капитана, ни цепкий взгляд самого Фаулза, который явно оценивал возможность пришвартовать судно. И только ли с целью разгрузки?

— Эти господа — ваши пассажиры? — лейтенант вопросительно кивнул в сторону де Руже и Данжюса.

— Точно так, сударь, — без видимого почтения к незнакомым ему людям подтвердил Фаулз, перекатывая за щекой солидный кусок жевательного табаку.

— С кем имею честь, господа? — Удаль обратился к де Руже формально и вежливо, как обычно говорил с любым пассажиром прибывшего в порт иностранного судна.

Позволив себе тихий выдох, прежде чем ответить ему, Арман подумал о несомненной пользе путешествий инкогнито: можно не соблюдать условностей и правил, связанных с его титулом и положением. Вся процедура встречи с властями Гавра была сведена к формальному ознакомлению с его документами.

— Вот наши рекомендательные письма, — де Руже протянул Удалю сложенный втрое и перевязанный бечёвкой пергамент вместе с подорожными листами, которые были выписаны на вымышленные имена для него и Данжюса.

— Граф де Маньэглиз, — прочитал Удаль. — Это вы, сударь?

Пристальный взгляд, обращённый на него, ничуть не смутил Армана. Напротив, его охватило радостное нетерпение и желание поскорее спуститься в шлюпку и высадиться на берег, даже если ему придётся самому налечь на вёсла. Ещё несколько минут, и всё пережитое в Лондоне навсегда останется позади и, подобно силуэту корабля, стоящего на рейде, растворится в утреннем тумане! Впереди, помимо обязанностей, связанных со службой, его ждала возложенная на него Карлом миссия. И никогда больше не будет в его жизни ничего личного!

— А этот господин? — Удаль мельком взглянул на беспокойно переминающегося с ноги на ногу Данжюса и прочитал вслух имя, вписанное в документе:

— Виконт де Сенневиль. Это он и есть?

— Да, это я! — радостно откликнулся на своё новое имя Данжюс, которому также не терпелось покинуть палубу раскачивающейся на волнах шхуны и высадиться на берег, чтобы вновь почувствовать земную твердь под ногами.

— Так, — Удаль вернул документы де Руже и, указав на пассажиров, отдал приказ своей охране:

— Помогите этим господам спуститься в шлюпку и доставьте их на берег!

— И я, сударь! Возьмите с собой и меня! — послышался голос Лауделла, который замешкался в каюте, собирая свой нехитрый багаж. — Возьмите и меня на берег, сударь! Граф! — он обратился к де Руже по титулу, который случайно услышал всего за минуту до того. — Месье де Маньэглиз, подождите! А то я чуть было не застрял на этой посудине.

— Это ещё кто? — вместо того, чтобы справиться у молодого человека, внешний вид которого вполне свидетельствовал о том, что он состоит на службе у графа, только что предоставившего ему свои документы, Удаль с упрёком обратился к де Руже:

— Меня предупредили о прибытии двух пассажиров: вас и виконта. Кто этот человек? Он тоже путешествует с вами?

— Я нанял его на службу в Англии. Это мой секретарь, — ответил генерал и строго посмотрел на Лауделла. — Впредь не опаздывайте, сударь!

— Имя? — сухо поинтересовался лейтенант, глядя на виконта. — У вас есть при себе подорожный лист и рекомендательные письма?

— Да. А как же! От моего прежнего господина. От лорда Суррея, — суетливо похлопывая себя по бокам, ответил Роули и вытащил из-за обшлага рукава сложенный втрое лист бумаги. — А вот же он, чертяка! Всё время забываю, куда его прячу. Вот же он! Взгляните, сударь! Тут всё написано честь по чести. Всё, как полагается.

Не обращая внимания на суету англичанина, лейтенант стал внимательно вчитываться в рекомендательное письмо, в котором на английском, испанском и французском языках были подробно описаны его внешность, род занятий и занимаемое положение в обществе. На суровом лице Удаля промелькнула усмешка не то сомнения, не то иронии. От взгляда де Руже не укрылось и то, что лейтенант дважды пробежал глазами по тексту документа, будто старательно заучивая его содержание наизусть.

— Возьмите, — проговорил он, возвращая бумаги Лауделлу, и повернулся к де Руже. — Странно! Весьма! Но у меня есть приказ во всём содействовать вашей милости. Если вы готовы поручиться за этого человека, то вашего слова мне будет достаточно.

— Естественно, я ручаюсь за моего секретаря! — заявил де Руже, глядя ему прямо в лицо. — И если у вас более нет вопросов ко мне, сударь, то не будет ли вам угодно отдать приказ переправить нас вместе с багажом на берег?

— Да! Сию же минуту!

Удаль отошёл к сопровождающей его охране и отдал приказ доставить трёх пассажиров, на которых он указал взмахом руки, а также и весь их багаж на берег. После этого он отсалютовал де Руже шляпой и вернулся к капитану шхуны.

— Теперь займёмся вашим грузом и остальными пассажирами, сударь. Есть ли на борту кто-либо ещё, кроме вас и команды?

Уже спускаясь по верёвочной лесенке в шлюпку, Арман услышал, как капитан Фаулз сетовал на непогоду, ураганные ветры и шторм, которые застигли их во время перехода через пролив, тогда как оставшиеся на судне охранники таможни выкрикивали что-то из трюма корабля. Таможенный досмотр и оплата пошлин за ввозимый груз не интересовали генерала, но ему показалось странным то обстоятельство, что его и Данжюса отправили во Францию с поддельными документами, да ещё и на торговом судне, словно они были опасными беглецами, которых преследуют английские власти!

У пристани стоял неказистый экипаж, запряжённый парой гнедых лошадок. Если бы их масть и стать описывал известный при дворе остряк маркиз де Лозен, то он наверняка упомянул бы имя Росинанта — легендарного скакуна славного идальго, героя всем известного испанского романа о Дон Кихоте.

— Это они нас ждут? — с сомнением в голосе спросил Данжюс и взглядом, полным недоумения, осмотрел всю площадь в поисках другой кареты. — Я-то думал, что мы поедем верхом… Или хотя бы в более приличной на вид карете, что ли.

— Вы забыли кое о чём, дорогой Леон, — с улыбкой напомнил ему де Руже, — несмотря на то, что мы отправились в Англию в свите королевского посланника, мы возвращаемся инкогнито. А скромным, никому не известным путешественникам полагается соответствующий антураж.

— Ну да. Эта пара доходяг как нельзя лучше подходит для провинциалов, — Леон потёр затылок и переглянулся с Лауделлом.

— Дорогой господин де Маньэглиз! С прибытием вас!

С этим громким приветствием из окна кареты высунулась рыжеволосая голова молодого человека, и тут же распахнулась настежь дверца, но вовсе не для того, чтобы пригласить так называемого господина де Маньэглиза и его спутников занять места внутри. Вместо этого он вытянулся вверх и, бесцеремонно хлопнув пятернёй по крыше кареты, прикрикнул на задремавшего кучера:

— Эй, Монжон! Хорош спать! Слезай уже и подними багаж. Да смотри, закрепи всё надёжно!

— Сударь! — в голосе де Руже прозвучали стальные нотки гнева.

Он хоть и прибыл в Гавр всего лишь инкогнито, но всё-таки ожидал проявления формальной вежливости со стороны человека, которого послал к нему в качестве помощника префект парижской полиции.

— Доброе утро, граф! — рыжеволосый молодой человек весело улыбнулся и бодро кивнул сурово взиравшему на него генералу:

— Мне сказали, что вы прибудете ранним утром. Но что-то вы припозднились, — он дружелюбно указал на жёсткое сиденье с двумя тощими подушками по бокам. — Прошу вас, располагайтесь с удобством, господа! И поедемте уже! Не знаю, как вы, а вот я испытываю смертельный голод. Я ждал вас с самого рассвета.

— Ещё бы, — поняв намёк, скрытый в прищуренных глазах молодого человека, де Руже без лишних слов забрался в экипаж и сел у окна, оставив рядом с собой место для Данжюса.

Лауделл сел последним и занял оставшееся свободным место рядом с незнакомцем.

Поскольку багажа у путешественников оказалось немного, то кучеру не пришлось долго возиться, крепко привязывая бечёвкой дорожные сундуки и саквояжи к задней стенке кареты. И вот уже через несколько минут по площади пронеслось эхо ритмичного цоканья копыт и грохота колёс экипажа, лихо покатившегося по мостовой, сверкающей многочисленными лужицами, которые остались после короткого утреннего дождя.

— Мы едем в Кале? — спросил Арман.

— О нет! Ведь вы же граф де Маньэглиз. А это значит, что вы из здешних краев. Так что для начала мы отправимся в ваш городок и заглянем в корчму. Там подают изумительные пироги. Когда я получу сообщение о том, что за нами никто не увязался, мы сразу же отправимся туда, куда вам нужно. Верхом.

— А что будет с нашим багажом? — спросил Лауделл.

— Мы отправим его на барже вверх по Сене. В Париж.

— А как же все наши вещи? — недоумевая, спросил Данжюс. — Я не готов встречать кортеж принцессы Генриетты в таком виде!

Он посмотрел на де Руже, который только пожал плечами.

— Не беспокойтесь! — ответил Леону их словоохотливый провожатый. — В Кале в эти дни можно встретить самых модных портных из Парижа. Прибыл даже сам мэтр Савари! И месье Гатто прислал в Кале управляющего с лучшими образчиками своей галантереи. Вы сможете заказать для себя новый гардероб, если понадобится. И, я уверяю вас, вы получите всё самое лучшее, не покидая Кале!

Когда их карета наконец миновала ворота городской заставы, молодой человек оставил тон легкомысленного провинциала и, вежливо наклонив голову, обратился к де Руже:

— Я прошу прощения за мои манеры, ваша светлость. Мне был дан строгий приказ соблюдать ваше инкогнито, пока мы находимся в Гавре. А теперь позвольте представиться! Я — помощник префекта…

— Лучше предоставьте мне ваши рекомендации, — холодно прервал его генерал, строго глядя в глаза. — Полагаю, сударь, вы отдаёте себе отчёт в том, что я не вправе слепо доверять вам.

— Совершенно верно, — с этими словами помощник префекта достал из-за отворота камзола пачку писем и протянул их де Руже. — Кстати, я не спросил вас о вашем втором сопровождающем. Я счёл, что это была уловка для отвода глаз, ведь в Гавре ожидали прибытия английской шхуны с двумя пассажирами, а вас — трое.

— Резонно, сударь. Это виконт Роланд Лауделл. Я принял его к себе на службу, — лаконично ответил де Руже и сосредоточился на чтении адресованных ему писем от брата — маркиза дю Плесси-Бельера, от префекта парижской полиции господина Ла Рейни, а также от обер-камергера королевского двора графа де Сент-Эньяна.

— Есть ещё одно сообщение для вашей светлости, — заговорил после недолгого молчания помощник префекта. — Теперь, когда я представлен вам тремя уважаемыми людьми, я могу наконец-то назваться вам и передать послание. Оно на словах.

— И? — одним словом поставив точку в несостоявшемся обмене любезностями, Арман вопросительно взглянул в лицо молодого человека.

— Я — личный помощник префекта. Но об этом знают только господин Ла Рейни, граф де Сент-Эньян, маркиз дю Плесси-Бельер и лейтенант королевских мушкетёров граф д’Артаньян. Для всего остального мира я — виконт Жан-Люк д'Эстен, личный секретарь графа де Сент-Эньяна.

— Моих спутников вы знаете, — де Руже лишь вежливо кивнул виконту и сложил вчетверо прочитанное им рекомендательное письмо от де Сент-Эньяна. — И каково же это послание на словах?

— Оно от лейтенанта д'Артаньяна. Он также посвящён в это дело. Господин лейтенант передал, что два человека, которые интересуют вашу светлость, прибыли из Дувра в Дюнкерк. Одного из них видели в Кале, а второй, вероятно, отправился в Париж. Но, может быть, он уехал только для отвода глаз, а на самом деле остался в Кале.

— Вот как? Вполне возможно, что они решили разделиться во Франции, — задумчиво проговорил де Руже, — с тем, чтобы запутать следы.

— Да! — согласился д’Эстен. — Судя по донесениям из Дюнкерка, там к ним присоединились два человека. Один из них немедленно отправился в Париж.

— А что лейтенант может сказать о намерениях этих людей? — де Руже продолжал вести расспросы, обдумывая полученные сведения. — Какова вероятность, что эти люди могут предпринять попытку сорвать встречу кортежа принцессы в Кале? Или следует ожидать от них неприятностей уже в самом Париже?

— Об их планах нам пока ещё ничего неизвестно, — покончив с формальностями, д’Эстен закинул руки за голову и откинулся на спинку сиденья. — В Париже за ними пристально следят люди господина префекта. Но пока никаких приготовлений к каким-либо действиям не было замечено.

— «Не заметили» и «не было вовсе» — это далеко не одно и то же, — холодно произнёс де Руже.

— Понимаю, — виконт стушевался под его строгим взглядом. — Пока это всё, что нам известно. Граф д'Артаньян больше ничего не передавал.

— А указания? — спросил де Руже. — Он посоветовал что-либо предпринять?

— Вам, ваша светлость, пока что следует оставаться в Кале и следить за происходящим издали, не особо показываясь на людях.

— Как? Мы не примем участия во встрече принцессы в Кале? — с разочарованным видом спросил Данжюс.

— Ну, вы-то будете, Леон, — тихо проговорил Арман.

Про себя он подумал, что столь заметная личность, как его ординарец, не смог бы скрываться в толпе, не привлекая к себе внимания. Было бы лучше, чтобы Данжюс встретился с друзьями в Кале прежде, чем кто-то из них заметит его. Не хватало ещё, чтобы друзья насмехались над ним из-за нелепого маскарада.

Задумавшись, Арман всего лишь на один миг позволил себе вспомнить о Генриетте, и ему пришла в голову мысль о том, что, увидев среди приветствующих её дворян Данжюса, принцесса наверняка восприняла бы это как добрый знак, а может расценила бы это как своеобразное приветствие от него самого. Безусловно, Данжюс должен появиться на встрече её кортежа!

— Но лейтенант дважды повторил, что вам необходимо как можно дольше сохранять ваше инкогнито, — возразил д'Эстен.

— Я и не собираюсь пренебрегать этим советом. А вот что касается графа Данжюса, то, помимо службы в качестве моего ординарца, он — один из приближённых герцога Орлеанского, — тон Армана был непререкаемым, и он продолжал:

— В Кале граф будет веселиться и ждать прибытия кортежа английской принцессы в компании своих друзей из свиты герцога Орлеанского. Только и всего.

— Да. Пожалуй, — не зная, что задумал генерал, д’Эстен счёл за лучшее согласиться и проследить, чтобы счастливчик Данжюс ненароком не рассекретил бы их планы.

— Скоро уже? — не скрывая широкого зевка, спросил Леон, по тону разговора уловив, что все важные вопросы уже были обсуждены. — Я смертельно голоден! Признаюсь, господа, я отдал Ла-Маншу всё, что я съел во время нашего пребывания в Лондоне, и чувствую себя совершенно опустошённым.

— Немного терпения, и вас порадуют самым сытным обедом по эту сторону Ла-Манша, господа! — пообещал д'Эстен, на минуту выглянув из окна кареты. — Ещё несколько лье пути, и вы будете вознаграждены за все пережитые злоключения и неприятности, дорогой граф!

— Скорее бы уж! — пробормотал Данжюс и, перестав бороться со сном, задремал, устроив голову на плече у генерала.

Глава 2. Огненная свита

Март 1661 г. По дороге из Гавра в Кале

Тёплый луч заходящего солнца мазнул по лицу, и, едва открыв глаза, Арман крепко зажмурил их. Постепенно привыкнув к ослепительно яркому свету, он принялся рассматривать лица своих спутников. Все трое: и сидящие напротив него д'Эстен с Лауделлом, и беззаботно прикорнувший на его плече Данжюс, крепко спали. Что-то общее было у этой троицы, и это показалось Арману настолько смешным и несуразным, что вызвало у него приступ веселья. Он ещё раз внимательно присмотрелся к каждому из них, чтобы понять, что же заставило его рассмеяться.

Все трое сидели с непокрытыми головами, и лучи заходящего солнца ярко освещали шевелюры разных оттенков каштанового цвета или, как говорят в народе, рыжего: золотисто-соломенные вихры д'Эстена, задорно всклоченная огненно-рыжая копна жёстких волос Лауделла и ярко-каштановые, завивающиеся в причудливые локоны, Данжюса.

— Что? Уже? — встрепенулся Леон и повернул заспанное лицо к де Руже. — Мы уже на месте?

— Ещё немного, граф, и мы приедем. А пока можете подремать ещё, — посоветовал генерал. — Вряд ли последующие дни и ночи будут для нас столь же спокойными.

Но Леон продолжал смотреть на него с недоумением в глазах: за всё время их знакомства ему очень редко доводилось видеть на лице герцога де Руже улыбку, а тем более услышать его смех.

— А всё-таки, что вас так развеселило, ваша светлость?

— О, это так, пустяк! И тем не менее забавный, — с улыбкой ответил де Руже и посмотрел в окошко туда, куда за синеющую на краю горизонта полосу моря катился ярко-огненный солнечный шар.

— А всё-таки, что это за пустяк такой? — настаивал Данжюс, чувствуя по интонациям ответа, что генерал был расположен к легкомысленной беседе о пустяках.

— Вы все трое — рыжеволосые, — с негромким смехом ответил де Руже. — Случайность это или вас специально подобрали для того, чтобы наш приезд в Кале оказался максимально заметным? Да стоит вам выйти куда-нибудь всем вместе, как даже и полуслепые старики станут указывать на вас пальцами.

— Эка невидаль — рыжие! — пожал плечами Леон. — Нас в корпусе частенько наказывали всех вместе за компанию, чтобы не разбираться, кто был «тот рыжеволосый дерзкий паж», сорвавший прогулку фрейлин королевы, или кто оборвал абрикосы в оранжерее.

— А кто ещё был рыжим в вашей компании? — теперь Арману стало действительно интересно, с кем из товарищей по учебе в Пажеском корпусе Данжюсу приходилось делить наказания.

— Да хоть бы и тот же де Виллеруа! Мы с ним нередко попадали под горячую руку Мальфлёра. Де Шатийона тоже часто отправляли во внеочередной караул за компанию с нами. Д’Эффиа закончил учёбу за год до меня, а так нас с ним не раз путали. Да и теперь нас нередко принимают друг за друга.

— Как интересно! А ведь и в самом деле вы и де Шатийон, да и д’Эффиа тоже, очень похожи. На лицо — нет, а вот телосложением и ростом…

С минуту-другую Арман внимательно присматривался к своим спутникам, прикидывая, как бы это выглядело, если бы всех троих одеть в одинаковые костюмы?

— Да, а как же! Правда, де Виллеруа успел здорово вырасти, — согласился с рассуждениями генерала Данжюс. — А нас троих по-прежнему легко перепутать.

— Кстати, и с Лауделлом у вас есть некоторое сходство: у вас с ним одинаковые рост и телосложение, — де Руже кивнул в ответ на вопросительный взгляд виконта, который успел проснуться и слышать часть разговора. — А если одеть вас троих в одинаковые костюмы, то тем более. Я имею в виду вас, Лауделла и д'Эстена.

Теперь проснулся и помощник префекта, а генерал как ни в чём не бывало продолжал развивать свою мысль:

— К примеру, если встретить одного из вас в сумерках, то и не поймёшь, кто есть кто. Да, господа! Этим можно воспользоваться!

— Рыжее трио! — прыснул со смеху Данжюс, а д’Эстен, глядя на него и на Лауделла в золотом ореоле закатного солнца, согласно кивнул:

— Огненная свита! Признаюсь, я и не ожидал, что случай подарит нам это преимущество.

— Что ж! Теперь дело за маленьким таким пустяком стало, — скрестив руки на груди, с серьёзным видом произнёс де Руже и задумался.

— Это за чем же? — заинтересованно спросил его Данжюс.

Лауделл даже подался вперёд, внимательно прислушиваясь к каждому произнесённому слову, стараясь не упустить ничего важного.

— За костюмами, — с лукавой улыбкой ответил вместо генерала д'Эстен. — Вот тут-то нам и пригодились бы связи с хорошими портными.

— Эх, мои-то связи все в Париже! А мы едем в Кале, — возразил Данжюс и закинул руки за голову. — Это в Париже я — известная фигура, а кто я для провинциального портного?

— Я уже имел честь доложить вам, что в преддверии наплыва гостей, которые съедутся со всех уголков Франции, чтобы принять участие в торжественной встрече принцессы Генриетты, все самые именитые портные перевезли свои мастерские из Парижа в Кале, — напомнил виконт и весело подмигнул. — Кстати, от заказов нет отбоя. Нам потребуются рекомендации самых влиятельных вельмож даже для того, чтобы нанять портного средней руки.

— Так что же, Леон? Порекомендуете нас вашему парижскому портному? — де Руже посмотрел на Данжюса, который изменился прямо на глазах, внезапно сделавшись серьёзным. — Без шуток, это дело государственной важности, граф!

— Ну да! Конечно же, если это необходимо! Да что там! Я сразу же наведу справки. Есть у меня на примете кое-кто. Если он тоже переехал в Кале, то дело в шляпе! Это мэтр Савари. Да у него сам герцог Орлеанский заказывал новый костюм в прошлом сезоне.

— Боюсь, что к столь именитому мастеру очередь расписана на недели вперёд, — скептично заметил д’Эстен, но Леон с жаром отмёл это возражение:

— Да мэтр ради постоянных клиентов готов себя самого и всех своих подмастерьев в могилу свести! Уж мне-то отказа не будет. Наоборот, мэтр сделает всё, лишь бы не уступить мой заказ своим конкурентам.

— Прекрасно! Значит, этот вопрос решён? Но у меня есть одно условие, господа, — вмешался в дискуссию де Руже. — В мастерскую к портному должен отправиться только один из вас. Надеюсь, что готовые костюмы подойдут по размерам всем троим. До поры до времени никто не должен видеть вас всех троих в одном месте.

— Ого! Вот это секретность! — оценил эту настоящую военную стратегию Данжюс, а Лауделл даже присвистнул от восхищения.

— А в чём заключается ваш план, герцог? — спросил д'Эстен. Увлёкшись, он позволил себе вольность при обращении к де Руже, на что тот не обратил никакого внимания.

— Мой план до крайности прост, — не считая нужным скрывать свои соображения, де Руже с готовностью поделился ими вслух:

— Вы будете следить за происходящим в Кале из разных мест. Леон, вы, как один из приближенных герцога Орлеанского, будете появляться в свете, и наблюдать за происходящим там, где будет собираться всё светское общество. Вам д’Эстен, я поручаю присмотреть за прибывающими в Кале торговцами. Особенно же за галантерейщиками, ювелирами, портными и ростовщиками. Лауделл, вы будете ежедневно появляться в порту и вблизи него. Особенно полезным будет внимание к англичанам и голландцам, которые появятся в Кале.

— А где мы будем встречаться? — спросил д'Эстен.

— Встречаться вам всем троим необязательно. При необходимости местом встречи может служить гостиница, в которой я поселюсь, — ответил де Руже после некоторого раздумья. — И, господа, я ещё раз напоминаю вам, что вы должны вести себя обычно, как всегда. И если произойдут неординарные события, то вы должны безотлагательно оповестить меня. Повторяю ещё раз, вас троих не должны увидеть вместе.

Глава 3. Брандеры

Март 1661 г. Кале. Трактир в порту

Услышав последнюю фразу, которую Вандермеер обронил вскользь, словно и не придавал ей особого значения, лорд Эссекс резко вскинул голову и тут же поперхнулся. Ложка у него в руке замерла, и коричневатая струйка мясной похлёбки стекала по подбородку, капая на белоснежный кружевной воротник.

— Что вы сказали? Брандеры? Я не ослышался? Брандеры?!

— Да, вы не ослышались, — недовольный, что его прервали на полуслове, барон пресёк дальнейшие расспросы вразумительным, по его мнению, ответом:

— Да, вы не ослышались! Мы используем брандеры для того, чтобы взорвать адмиральский корабль. И пусть скажут спасибо! Я велел моим людям дождаться, пока все эти лорды из Уайтхолла не покинут корабль. Убийства нам ни к чему, — он понизил голос до шёпота, — сгореть должен только сам корабль, а точнее, кое-что в трюме. Жертвы будут сведены к минимуму. И к тому же грохот и шумиха вокруг этого события будут полезны нам сами по себе: этот инцидент отвлечёт внимание шпионов кардинала от наших более серьёзных планов.

— Шпионы кардинала? — недоверчиво спросил Эссекс. — Вы что же, ничего не слыхали о последних известиях из Парижа?

— Слыхал. Но какая в том разница? — Вандермеер нетерпеливо помахал руками, но тут же осторожным взглядом окинул весь зал таверны. — Все шпионы. Служат они лично кардиналу или кому-то ещё — невелика разница. Покойный Мазарини часто повторял, что служил прежде всего королю и Франции. Ага! И себе тоже.

— Ну да! — проговорил Эссекс.

Отодвинув глиняную миску с остывшей похлёбкой, он вытер платком подбородок. Аппетит был испорчен, стоило ему лишь на миг представить себе охваченный пламенем корабль. Одно дело саботировать секретные переговоры, ведущиеся за закрытыми дверьми, но совсем иное — оказаться причастным к взрыву и, как следствие, убийству невинных людей — это выходило за рамки его понятий о сопутствующих издержках. И к тому же такой поступок окончательно отрежет для него возможность отступления. Нет, не с десятком загубленных жизней на совести! Это будет прямой дорогой в Тайберн! Его враги в Королевском совете подсуетятся и изыщут верный способ, как троекратно усугубить это и без того чудовищное преступление, и тогда уже в глазах короля и судей он будет не просто соучастником в заговоре, но и автором плана покушения на убийство принцессы Генриетты! А вместе с ней — и королевы Англии!

— Ну что? Что вы скажете? — спросил Вандермеер, пристально всматриваясь в лицо собеседника, который сидел погружённый в раздумья, не реагируя ни на что.

Судя по выражению лица барона, тот начал подозревать, что в мысли Эссекса закрались запоздалые сомнения. Быть может, подобная реакция и подтверждала его умозаключения, но всё же, как итог этого разговора, Вандермеер ожидал от своего союзника полного и безоговорочного согласия с его планами.

Вместо этого лорд Эссекс уронил голову на руки и, с трудом проглотив комок, застрявший у него в горле, прошептал:

— Это чудовищно!

— Я и не спрашиваю вашего мнения по поводу моральной стороны этого дела, — отрезал Вандермеер. — Вы принимаете мой план? Да или нет? Могу я рассчитывать на вас? На ваше участие в деле?

— На моё молчание — да! — поразмыслив, ответил Эссекс. — Но я не одобряю ваши методы, и участвовать в этом не стану. Жертвы, сударь! Во имя всего святого, речь идёт о человеческих жизнях!

— Тихо! — приказал барон и несколько раз хлопнул ладонью по столешнице.

Трактирщик, стоящий неподалёку от их стола, воспринял этот жест как приказ немедленно подойти к нему. Широкоплечий толстяк ловко проскользнул между массивными столами, за которыми собралось довольно разномастное общество. С неожиданной при его обширных габаритах грацией он оббежал вокруг ввалившейся в трактир компании моряков, которых изрядно покачивало после пережитого в море шторма или от выпитого по дороге в трактир дешёвого вина, которым торговали прямо на пристани. Не дойдя трёх шагов до стола, за которым сидели досточтимые господа, трактирщик остановился, согнувшись почтительном поклоне. В ожидании приказов, он вопросительно уставился на Вандермеера, которого, по справедливости, счёл главой небольшой компании, часть которой разместилась за стоящими неподалёку столами.

— Эй, там! — криво ухмыльнувшись, барон указал на миску с недоеденной похлёбкой. — Это бросьте на корм свиньям, а для нас принесите-ка лучшего вина и побольше закусок. И уберите всю эту дребедень! — он небрежным жестом ткнул в корзинку на краю стола, в которой чернели несколько чёрствых ломтей хлеба и четверть головы засохшего сыра.

— Сию же минуту, господа! Вам бургундского или бордо? Или вы предпочтёте испанские вина? Для особых гостей у меня есть отдельный запас в погребе. Найдутся даже три-четыре бутылочки амонтильядо!

— Вот как? — барон перевёл на него тяжёлый взгляд мутно-голубых глаз и небрежно хмыкнул. — Пожалуй, я возьму себе на заметку ваше заведение. А что вы скажете, милорд? Достойно ли испанское вино нашего предприятия?

— Принесите мне бордо, — с трудом выдавил из себя Эссекс, с безразличным видом глядя перед собой.

— Бордо? Что ж, как по мне, то и бордо сойдёт, — кивнул в знак одобрения Вандермеер. — Холодного мяса на закуску. Свежий хлеб с паштетом. И сыру! Несите всё сюда, любезный, и поскорее!

— Сию же… — ответствовал трактирщик и поспешил убраться с глаз долой от господина, грубые манеры которого вызвали у него волну холодных мурашек.

Вандермеер, довольный произведённым эффектом, вытянул под столом ноги, бесцеремонно подтолкнув кованым каблуком сапога ногу Эссекса, и откинулся назад, упёршись спиной в стену.

— Жестковато здесь, — проговорил он, нахмурив брови. — Да и кормят немногим лучше, чем свиней, которых загоняют в трюмы кораблей в качестве живого провианта.

— Вы же не захотите отобедать в центре Кале на виду у всей парижской знати? — не удержался от сарказма Эссекс.

— А что в этом такого? Вся эта ваша скрытность! — Вандермеер развёл руками и наклонил голову набок. — Да всё это и пшика не стоит! Вы что же думаете, что герцогу де Креки или лорду Суррею ещё не донесли о том, что мы здесь? Какая разница, видели нас в центре Кале или на самых его задворках?

— Ну не скажите, — покачал головой Эссекс. — Здесь нас, если и выследят, то только те шпионы, которые скрываются так же, как и мы. А в центре Кале на нас обратят внимание люди самого Хайда или, хуже того, люди короля! И я говорю о короле Франции.

— Ха! И что с того? Вас объявили вне закона? Разве вас уже в чём-то обвинили?

— Да, но вы, барон! На вас пало подозрение в покушении…

— Ах да! Я! — Вандермеер достал из внутреннего кармашка жилета миниатюрную коробочку, раскрыл её и, поднеся к лицу, с шумом втянул носом её содержимое. — Я — персона нон грата в Лондоне, не так ли? Но кто, скажите мне, кто знает меня в лицо здесь, в Кале? Кроме вас, разумеется, и лорда Суррея, который, по моим расчетам, пока ещё находится по ту сторону Ла-Манша.

— Как скажете, — тихо проговорил Эссекс, готовый согласиться с доводами барона. — И всё-таки разумная предосторожность не будет нелишней.

— Нет, — качнул головой Вандермеер и громко прочихался. — Для вашей репутации и вашего спокойствия осторожность, может быть, и окажется спасительной ниточкой. Но не для нашего дела! Да и моему животу подобные игры в прятки вредны. Как вообще можно назвать обедом то, что подают в этом убогом заведении? Будучи в Лондоне, без крайней на то необходимости я никогда не зашёл бы в публичный трактир. А тут приходится столоваться в самом захудалом из них!

— Ваша любовь к изящным кушаньям и тонким винам может коварно подвести вас, барон! — заметил Эссекс и предупреждающе покачал головой, призывая барона прекратить бессмысленные препирательства в тот момент, когда к их столу подошли слуги, принесшие подносы с едой.

— Ну что ж, посмотрим, что тут… — потирая руки, произнёс Вандермеер, а, завидя мальчика с серебряной чашей с розовой водой в руках, одобрительно хмыкнул:

— Вот ведь! Догадались всё-таки! Ну-с, поднимем бокалы за огонь, взрыв и столь необходимый нам переполох! За брандеры!

— Сколько их, кстати? — поинтересовался Эссекс, поднимая перед собой стакан с вином.

— Одного хватит, я думаю. Но если нам потребуется поднять на воздух всю английскую эскадру, то я присмотрел с полдюжины годных для такого дела старых калош. Устроим прощальный фейерверк для её высочества, а? Как вам такая идея? — Вандермеер залпом осушил стакан вина и рассмеялся, глядя на то, как Эссекс медленно пил, морщась при каждом глотке, словно испытывая нестерпимое жжение.

Глава 4. Грандиозный сюрприз

Март 1661 г. Кале. Трактир «Под знаком солнца»

— Итак, что нового слышно о наших старых друзьях? — деловито покручивая кончик уса, поинтересовался д’Эльбёф.

— О друзьях? — по выражению лица генерала было видно, что он далёк от того, чтобы причислять заговорщиков к своим друзьям, и не принял вопрос мушкетёра за шутку.

— Я имею в виду одного барона из Соединённых провинций и его английского приятеля, — ленивым жестом поправив манжету на левом рукаве, пояснил сержант.

— Да. Я понимаю, о ком вы говорите, — на минуту де Руже погрузился в размышления, сосредоточенно изучая разложенную на столе карту Кале и его окрестностей.

— Так что же? Они предприняли сколько-нибудь решительные шаги? Как по мне, то герцог де Креки и маркиз де Френ изрядно преувеличивают опасность, связанную с этими господами. После громкого фиаско в Лондоне голландцы вряд ли будут готовы так скоро предпринять серьёзные шаги. Скорее всего, они скроются в подвале какого-нибудь заброшенного сарая на окраинах Кале и затаятся, как крысы. Оттуда они будут следить за нами, тогда как мы будем заняты их поисками.

— Это вам известно наверняка?

Несмотря на значительную разницу в годах, де Руже сурово посмотрел на собеседника, будто бы перед ним был всего лишь проштрафившийся кадет, а не сержант первой роты королевских мушкетёров, чин которого в армейском полку приравнивался к капитанскому.

— Не совсем. Эти выводы я сделал из донесений моих ребят, которые ведут наблюдение за этой парочкой.

— Эти данные и выводы, сделанные на их основе, неверны, — холодно отрезал де Руже и грифелем обвёл на карте маленькую точку в бухте, справа от обозначений портовых укреплений Кале.

— Как это следует понимать? — вспыхнул д’Эльбёф. — За ними следят день и ночь! Мои люди не просто так просиживают штаны в том захудалом кабачке за портовыми складами. И доложу я вам, это далеко не самое лучшее заведение во всём городе. Там подают прокисшее вино, а на закуску — плесневелый хлеб и сухой окорок, как минимум трижды переживший собственный век!

— И тем не менее ваши выводы ошибочны, — невозмутимо повторил де Руже, аккуратно ведя пунктирную линию от точки, обозначенной им в бухте, в открытое море, а оттуда к порту Кале.

— Что это? — спросил д'Эльбёф, заинтересовано рассматривая получившуюся схему манёвра. — Чьи это планы? Ваши? Зачем они? Насколько мне известно, англичане готовят к выходу из Дувра целую эскадру во главе с флагманским кораблём «Повелитель морей», — и он принялся загибать пальцы на правой руке, — линейный корабль первого ранга, плюс два корабля второго ранга — это в качестве эскорта. А кроме военных кораблей они зафрахтовали ещё три торговых судна для перевозки приданого принцессы. Ещё пару судов в качестве почётного эскорта с нашей стороны добавить, и будет полный парад! Но, если без шуток, то я не слышал, чтобы от господина кардинала поступали какие-либо распоряжения. Что же касается адмирала…

— Вы правы, сударь! — прервал его герцог, отложив грифель в сторону. — У англичан достаточно кораблей, и дополнительное сопровождение им не понадобится. Мы не ведём сейчас открытой войны ни с кем, равно как и они.

Сказав это, де Руже скрестил руки на груди и прошёлся вдоль и поперёк по комнате.

— Эта линия показывает предполагаемый маршрут брандеров, — произнёс он после некоторого молчания, и от услышанного лицо его собеседника вытянулось в удивлении. Пожалуй, это был тот уникальный случай, когда у находчивого мушкетёра не оказалось ни одной шутки наготове.

— Да, вы правы в отношении того, что ни Вандермеер, ни лорд Эссекс так и не покидали окраины города. Видимо, они предпочли отсиживаться в том трактире, который получил столь нелестный отзыв от вас. И всё же, дорогой шевалье, дело обстоит не совсем так, как это кажется на первый взгляд.

— Что вы этим хотите сказать? Они, что же, сидя в замшелом кабачке, планируют напасть на англичан, чтобы помешать их кораблям подойти к берегам Франции?

— Да, — коротко ответил де Руже и вернулся к столу, чтобы указать ещё на одну точку на карте. — Вот здесь. В Малой гавани стоят несколько голландских шлюпов, которые были задержаны офицерами таможни. Им не разрешено принимать на борт грузы, а кроме того, им закрыт вход в гавань. Однако они вольны уйти в море, если они того пожелают, так как им не запрещено покинуть Кале.

— И всё-таки они стоят там, — медленно проговорил д'Эльбёф, осознав, наконец, в чём заключался смысл сказанного.

— Да. Причём от моих наблюдателей пришла весточка о том, что они тайком приняли на борт груз. По десять бочек на каждый из шлюпов. Что это? Бочки с солониной? Провиант для выхода в море? Или что-либо похуже? Нечто более разрушительное?

— Мерзавцы, — прошептал д'Эльбёф, сжав кулаки. — Мы должны немедленно арестовать их!

— Так мы и поступим. Но нас должна беспокоить не столько чудовищность их планов, сколько достоверность этих сведений, — проговорил Арман, потирая подбородок. — Уж больно легко всё это раскрылось. Слишком просто для такого прожжённого и ловкого интригана, как Вандермеер. К тому же ему наверняка известно в точности, какими силами располагают англичане. Лорд Суррей при всей его предусмотрительности не сумел бы скрыть масштабы приготовлений. И при всём моём уважении к королю Англии, он не только не стал скрывать планы выхода эскадры из Дувра, но, наверняка намерен провести там же и прощальную церемонию с максимальной помпезностью. Понимаете, речь идёт о долгих и дорогостоящих приготовлениях, на которые только слепой и глухой не обратили бы внимания.

Чувствуя почти неодолимое желание крушить всё вокруг себя, д’Эльбёф встал из-за стола и зашагал по комнате:

— Значит, с одной стороны у нас английская эскадра, которая при полном параде и под фанфары выходит из Дувра, а с другой — голландцы без особых ухищрений готовят диверсию, будто и не надеясь на осязаемый результат?

— Не совсем, — возразил де Руже, но пояснить свою мысль он не успел, так как в разговор вступил лейтенант д’Артаньян, до того времени хранивший суровое молчание:

— Так и что же за всем этим стоит? Говорите, герцог! Уж вы-то наверняка знаете больше того, о чём рассказали.

— И да и нет, — ответил де Руже. — Пока что я не располагаю достоверными сведениями. Это всего-навсего предположения. Я склонен считать, что вся эта затея не более, чем дымовая завеса, предназначенная для того, чтобы отвлечь внимание от других замыслов Вандермеера. А, может быть, и не только его, а кого-то другого. Того, кто обладает воображением, ещё более жестоким и изощрённым. И в то же время, нельзя исключать того, что они и в самом деле намерены нанести удар по одному из английских кораблей.

— Вот как? — сдвинув густые брови к переносице, д'Артаньян сурово смотрел в лицо генерала.

— Да, — не теряя хладнокровия, ответил тот, — пока мы будем заняты обезвреживанием брандеров и поиском заговорщиков здесь, в Кале, они успеют подготовить нечто более действенное в другом месте. Быть может, в Париже. Или даже в королевской резиденции во время проведения свадебных торжеств. Я уже известил об этом Королевский Совет. Вопрос вот в чём: насколько серьёзно мы расцениваем такую вероятность?

— Ну, скажем так, то, что эти мерзавцы не ограничатся лишь мелкими пакостями в Кале, мы предполагали ещё до отъезда посольской свиты в Лондон, — подтвердил лейтенант.

Он подошёл к столу и склонился над картой, некоторое время изучая нанесённые генералом пунктирные линии. Затем он обратил взгляд на де Руже и спросил:

— Стало быть, они могут подбросить нам соломенное пугало? А основной удар придётся на… Хм… Так Париж или Фонтенбло?

— Всё зависит от их настоящей цели, — произнёс де Руже. — Пока они стремились устроить максимальную шумиху с целью раздуть скандал и сорвать переговоры о заключении брака. Позволят они себе перейти черту или нет — вот этого я не стану предполагать без веских на то оснований. Но может статься, что их интересует нечто другое. Скажем, уничтожение чего-то. Или попытка выкрасть, но при этом сокрыв следы похищения с помощью пожара, вызванного взрывом брандера, — эти слова Арман прошептал настолько тихо, что его собеседникам могло показаться, будто бы это страшное предположение только послышалось им.

— Ясно, — вымолвил после продолжительной паузы лейтенант и выпрямился, расправляя на груди кожаные ремни и перевязь. — Итак! Каков наш план?

— Брандеры необходимо обезвредить ещё до того, как они покинут Малую гавань. Но так, чтобы Вандермеер узнал об этом как можно позже. Пусть он думает, будто бы мы клюнули на эту наживку с порохом. А нам только и останется, что наблюдать за тем, как будут развиваться события здесь, в Кале.

— А может… — в чёрных глазах д'Артаньяна блеснули огоньки, напомнившие о дьявольской хитрости гасконца. — Преподнесём небольшой сюрприз? Для всех! И для англичан, и для голландцев. А также и для горожан Кале. Пусть одни думают, что им оказан дружеский приём, а другие — будто бы их гнусные планы удались… Почти удались.

— Но, господин лейтенант, вы же не предлагаете позволить им взорвать те чёртовы брандеры прямо в гавани? Так мы рискуем потерять все корабли, стоящие на рейде! — воскликнул д'Эльбёф, впервые в жизни позволив себе усомниться в целесообразности затеи своего командира.

— Зачем же! Они выйдут из Малой гавани, уверенные в том, что трюмы набиты порохом, и попытаются взорвать их. А вот тогда-то и станет ясно, как далеко готовы зайти эти негодяи. Но вместо пороха… — на смуглом лице гасконца заиграла улыбка, и он весело подмигнул герцогу, — мы позволим им взорвать…

— Понимаю! — прервал его Арман и помахал рукой, предлагая не оглашать этот план загодя даже в их тесном кругу. — Не могу поручиться за то, что нас не подслушивают даже здесь, — пояснил он приглушённым шёпотом, — пусть ваши люди сегодня же ночью захватят причал в Малой гавани и задержат всех, кого обнаружат там. Всех до единого! Французов, англичан, испанцев, голландцев — всех под арест!

— Но это же много народу! — протянул д'Эльбёф. — А если они окажут сопротивление? Да мы получим настоящий бунт в канун прибытия кортежа принцессы!

— Нет! Бунта не будет, если ваши люди сумеют провести всё максимально быстро, а главное, вежливо, — возразил де Руже, — пусть выставят кордоны на подступах к порту со стороны Малой гавани. Это небольшой участок, и для оцепления не понадобится много людей. Привлечём городскую стражу! И одну роту пехотного полка маркиза де Полиньяка.

— Это сложно проделать незаметно. Заговорщики разгадают эти манёвры в два счёта! — упорствовал д’Эльбёф.

— Пустое! — де Руже свернул карту и сунул её в кожаную тубу. — Кто угодно скажет вам, что в канун прибытия такого количества важных особ, необходимо усилить охрану порядка и установить комендантский час. Выставление дополнительной охраны порта, набережной и улиц, ведущих к губернаторскому дворцу — вот как это будет выглядеть.

— Так-так, а под шумок они захватят те шлюпы с пороховым запасом, — потёр руки д'Артаньян. — Знаете, я даже сам возьмусь за это дело! Пора тряхнуть стариной! К тому же у меня есть свои счёты с бароном. Вандермеер, наверняка, видит меня в ночных кошмарах. Ну да и я не успел ещё забыть его прощальный подарок.

— Стало быть, мы берёмся за это дело? — подытожил д'Эльбёф. — Тогда я отправляюсь на наши квартиры. Я отдам приказ, чтобы мушкетёры были готовы к вечеру.

— К ночи, мой дорогой сержант, — поправил его де Руже. — Всё необходимо провести максимально быстро и тихо. А главное, так, чтобы у заговорщиков не оставалось времени на то, чтобы изменить свои планы. Всех, кого ваши люди встретят на причале или в шлюпах, необходимо посадить под арест там же — в Малой гавани. Никто не должен ускользнуть! Иначе они предупредят Вандермеера загодя, и все наши приготовления пойдут прахом.

— Там, кажется, есть склады, — д’Эльбёф посмотрел на карту. — Но барон… Он наверняка наблюдает за происходящим издали. Разве нет?

— Вероятно. Но что он может увидеть издали? То же, что и все: оцепление солдатами порта Кале накануне прибытия английской королевы и принцессы. Да, про аресты он узнает. Но уже будет поздно менять что-либо. Склады можно реквизировать именем короля. Я напишу приказ губернатору Кале. Он должен отрядить людей из таможенной службы порта и моряков, чтобы те заняли шлюпы и вывели их из бухты. А по прибытии англичан, — тут генерал посмотрел на д'Артаньяна и впервые улыбнулся, — вот тогда-то Франция даст салют в честь прибытия её высочества. И это салют запомнят все!

— Грандиозно, ваша светлость! Браво! Не будь всё настолько серьёзно и рискованно, то я бы заподозрил, что в вас говорит настоящий романтик, — заметил лейтенант, закручивая кончик чёрного уса.

— Отнюдь!

Ответ де Руже был слишком резок, а интонации чересчур суровы, чтобы ввести в заблуждение этого прожжённого хитреца, но д'Артаньян предпочёл не высказывать вслух то, что он думает об истинных мотивах молодого генерала.

— Итак, план ясен! Время действовать! — объявил лейтенант и уже с порога, прежде чем закрыть дверь, протянул де Руже руку для прощального пожатия:

— Поступайте сообразно ситуации, мой дорогой герцог! Кале полностью в вашем распоряжении. А мои мушкетёры сделают в Малой гавани всё, что необходимо. Его величество дал нам с вами полный карт-бланш.

Глава 5. Утро ясное

Март 1661 г. Трактир «Под знаком солнца» в Кале

После качки на шхуне, которая с риском уйти на дно ныряла в каждую встречную волну, а затем после вояжа в тряской карете, колёса которой то проваливались в глубокие рытвины, то наскакивали на камни, у Леона не проходило ощущение, что земля уходит у него из-под ног. Несмотря на долгий и крепкий сон, в голове не стихал шум волн, разбивающихся о борт корабля, и грохот колёс несущейся с адской скоростью кареты.

Ранним утром неизвестного ему дня недели нетвёрдой походкой Данжюс обнаружил себя бредущим по тёмному узкому коридору. Для надёжности он опирался рукой о стену, и то и дело, вместо грубо отёсанных досок, его пальцы касались железных дверных ручек.

Скользкие от постоянной сырости и отдающие прохладцей, они напоминали о том, что, хотя, согласно календарю, была уже вторая неделя марта, весеннее солнце ещё не успело прогреть захваченные плесенью стены старого трактира с претенциозным названием «Под знаком солнца». Выцветшая от старости вывеска с громким скрипом раскачивалась при малейшем дуновении ветра, обещая путникам уютное тепло и свет. На деле же на всех трёх этажах этого ветхого строения царил холод, и сквозняки задували сквозь щели в стенах, вот уже сотню лет не знавших штукатурки, а всюду в углах и на потолках привольно разрасталась плесень.

Прислушиваясь к звукам, которые доносились из-за наглухо закрытых дверей, Леон тщетно пытался определить комнату, в которой поселились де Руже и Лауделл.

Герцог выбрал для себя и виконта, временно исполняющего обязанности его секретаря, воистину королевские хоромы в сравнении с остальными комнатами, которые сдавались в наём. Кроме двух настоящих кроватей, там был широкий стол и пара крепких на вид стульев, а в дополнение к ним несколько табуретов для ожидаемых гостей.

Данжюсу и д’Эстену пришлось довольствоваться комнатой с куда более скромной обстановкой, состоящей из одной кровати и высокого сундука, который служил ему и ящиком для багажа, и постелью. Вся роскошь их комнаты состояла в просторном угловом окне с видом на площадь перед собором и на одну из главных улиц Кале, ведущую от набережной до дворца губернатора. Д'Эстен специально выбрал эту комнату из-за окна, так как намеревался вести наблюдение за улицей, по которой должен будет проехать почётный кортеж принцессы Генриетты. Леон догадался об этом с его же слов, когда виконт отдавал распоряжения явившемуся на рассвете первого дня офицеру охраны порта. Полагая, что Данжюс крепко спит, д’Эстен и не подумал о том, чтобы говорить потише. Впрочем, лишние знания не слишком обременяли привыкшего проявлять беспечность во всём Данжюса, да и к тому же после двухдневного сна его больше всего интересовал завтрак и ознакомительная прогулка по городу.

Наскоро умывшись и надев единственную свежую перемену белья из того, что нашлось в саквояже, наспех собранном перед побегом из Лондона, Данжюс облачился в изрядно запылённый и потёртый дорожный костюм. Отправляясь на поиски герцога де Руже, он хотел предложить немедленно заняться совместными поисками решения проблемы утоления голода. А уж после, на сытый желудок можно подумать и о других насущных вопросах: об обновлении гардероба, коль скоро им придётся провести в Кале целых две недели, и об отправке поручительного письма в парижскую контору мэтра Дангре — адвоката, который вёл все финансовые дела семейства де Салюст Данжюсов и родного дяди Леона, маркиза де Сент-Амана. Пополнение кошелька, изрядно оскудевшего за время путешествия в Лондон, было особенно важным делом в свете прибытия в Кале придворной молодёжи — настоящих повес и щёголей, в компании которых спартанский образ жизни, который вёл генерал де Руже, был не в почёте. А для того, чтобы Леон мог убедительно сыграть порученную ему роль бездельника и бонвивана, даже в провинциальном Кале достаток звонкой монеты был необходимым условием. Кроме того юному графу требовалось подыскать для себя и для герцога толкового слугу до той поры, пока из Англии не вернутся их камердинеры, которые остались там вместе со всем их багажом на попечении мажордома герцога де Креки. Словом, Данжюса ждали важные и неотложные дела!

— Эй, смотри, куда прёшь!

Грубый оклик и тычок в плечо нисколько и не оскорбили его, но и не обрадовали. Это убедило Данжюса в том, что небрежно наброшенный на плечи дорожный камзол выглядел настолько поношенным, что со спины никто не признал бы в нём дворянина, который не обязан уступать дорогу никому, кроме самого короля и принцев крови.

Обернувшись, Данжюс безо всякой злобы посмотрел в лицо невежды, который упал бы, если бы не успел прислониться к дверному косяку, и сонно взирал на мир из-под полуприкрытых век. Он уже задремал в ожидании, когда случайно оказавшийся у него на пути человек пропустит его, и, судя по размеренному дыханию, самостоятельно разойтись в узком коридоре с шедшим ему навстречу Данжюсом он был не в состоянии. Да и вообще, стоило лишь повнимательнее присмотреться к тому, как этот молодец едва держался на ногах, то вывод напрашивался сам собой: он был мертвецки пьян!

— Сударь, — одного вежливого слова было достаточно, и Леон благоразумно отступил, уступая дорогу, чтобы не начинать утро со ссоры с незнакомцем, к тому же изрядно выпившим.

Однако же, тот не спешил продолжить свой путь.

— Провалиться мне на месте! — воскликнул он, подавшись вперёд и выдохнув на Леона облачко крепкого амбре, и сделал неуклюжую попытку выпрямиться.

Неплотно запертая дверь, на которую он опирался, поддалась напору. Жалобный скрип ржавых петель не предвещал ничего хорошего. Страх оконфузиться в компании с пьяным невеждой заставил Леона окончательно стряхнуть с себя сон. Он действовал с молниеносной быстротой: схватил утреннего бузотёра за плечо и притянул к себе. Свободной рукой он хотел закрыть наполовину открытую дверь, когда в свете утреннего солнца успел разглядеть лицо незнакомца.

— Эффиа? Что вы здесь делаете?

Встреча с другом обрадовала Леона, но всё же ему пришлось отвернуться, чтобы вдохнуть свежего воздуха, чистого от винных паров.

— Данжюс! Вы-то какими судьбами здесь оказались? Только не говорите, что король Карл отказался выдать свою сестру замуж за нашего герцога! Ведь посольство герцога де Креки не вернулось с пустыми руками?! — приступ икоты помешал маркизу озвучить вертевшуюся у него на языке неприличную шутку о почтенном дипломате.

Леон поспешно отодвинул его подальше от двери, за которой уже были слышны шаркающие шаги и недовольная брань.

— Где ваша комната, Антуан? — шёпотом спросил он, торопясь увести разомлевшего д’Эффиа подальше от двери разбуженного их вознёй постояльца.

— Если бы я мог… — протянул маркиз, икнул и уткнулся лицом в воротник рубашки Данжюса. — Если бы…

— Господин маркиз! Это вы? Ну наконец-то! — послышался взволнованный голос из комнаты, в которую д’Эффиа едва не ввалился.

В следующий миг в дверном проёме показалась мужская голова со всклоченной шевелюрой на макушке:

— Сюда! Входите в комнату, милостивый сударь, пока вы не переполошили весь трактир.

Леон провёл, а точнее, подтащил маркиза к двери и втолкнул его вовнутрь, после чего и сам вошёл в небольшую, но довольно светлую комнату, всё свободное пространство которой занимали сундуки, ящики и дорожные кофры.

— Куда вы меня привели? Это же мой гардероб! — возмутился д’Эффиа, и тут же умолк, с удивлением глядя на молодую особу, которая второпях собирала в пучок волосы, прежде чем спрятать их под широким белым чепцом.

— А вот тебя я помню, — проговорил Антуан и, повернувшись к Данжюсу, хихикнул, снова дохнув ему в лицо винными парами, — а я-то никак не мог вспомнить, где же я оставил её.

— Да здесь же и оставили, сударь, — холодно ответила молодая особа, без посторонней помощи ловко управляясь со шнуровкой на корсаже платья, — вы сказали, что вам не хватило вина, и ушли.

— Хм, значит, и правда, не хватило, — как будто соглашаясь с ней, кивнул д’Эффиа. — А я заплатил тебе?

— Вы отдали ей пару серебряных монет ещё внизу, прежде чем привести сюда, ваше сиятельство, — строгим тоном напомнил ему камердинер и надменным жестом красноречиво указал ночной гостье на дверь, — а вот отчего это вашей милости вздумалось пожаловать сюда, вместо того, чтобы вернуться к себе в комнату — этого я знать не могу.

— М-да, — ещё раз кивнул Эффиа. — И я не могу. Ладно. Проводи красотку вниз и заплати ей ещё столько же. И чтобы никому… — он помахал руками по сторонам, стремясь пояснить свой приказ.

Неприличная для человека из высшего света пьяная речь и икота не смутили ночную гостью, но и не обрадовали. Она резко подняла с пола шерстяную накидку, набросила её на плечи и, горделиво вздёрнув остренький подбородок, с достоинством светской куртизанки прошла к двери. Камердинер и не собирался останавливать её, но д’Эффиа строго посмотрел на него и указал на стол, на краю которого сиротливо лежал тощий кошелёк.

— Заплати! — коротко приказал он слуге, а сам пошатываясь протиснулся между сундуками к приоткрытой двери и вышел в смежную комнату.

Остановившись на пороге, Данжюс с улыбкой посмотрел на то, как Антуан с протяжным вздохом свалился на постель и тут же уткнулся лицом в смятую подушку.

Когда дверь гардеробной захлопнулась за спиной у ночной гостьи, д’Эффиа приподнялся на локте и крикнул камердинеру:

— Принеси нам поесть, что ли! И бутылочку вина захвати!

— Куда вам ещё вина! — недовольно проворчал тот.

— А это дело! Несите-ка сразу и вино, и завтрак, любезный! — подсказал ему Данжюс и вошёл в комнату д’Эффиа.

Осмотревшись, он сел на табурет, стоящий у окна, сквозь мутное стекло которого пробивались лучи утреннего солнца.

— Я чертовски голоден! Аж нутро жжёт, — заговорил д’Эффиа. — А ещё меня напоили каким-то дурным пойлом, от которого голова кружится, а в ушах такой звон, точно ударили в набат со всех колоколен.

— Я вас очень понимаю, дружище! — с сочувствием кивнул Данжюс, которого не перестало мутить после перенесённой им морской качки.

В дверь нерешительно поскреблись.

Д«Эффиа оторвался от подушки, поднял голову и выкрикнул:

— Войдите!

На пороге возник камердинер, и не один. Позади него стоял трактирный слуга, в руках у которого была огромная корзина с несколькими бутылками вина, большой головой сыра, ветчиной и булочками, которые источали аромат корицы и топлёного масла. Быстро расчистив стол в центре комнаты, камердинер повесил на спинку стула плащ и шляпу, задвинул под кровать нуждающиеся в чистке сапоги с потускневшей позолотой на пряжках и шпорах.

— Через полчаса загляни ещё раз, милейший! — скомандовал он слуге. — Принесёшь тех мочёных яблок, которыми так хвалится хозяйка трактира, и груши в меду. Может быть, господа соизволят пожелать ещё чего-нибудь к завтраку — окорока или жаркого?

Не привыкший к столь обильным заказам в столь ранний час, слуга с сомнением посмотрел на молодых людей, один из которых занимал табурет возле окна, а второй — разворошённую постель. Оба выглядели неважно, как после изрядной попойки, но были одеты гораздо приличнее и дороже, нежели обычные постояльцы этого скромного заведения. И всё же намётанный глаз кухонного слуги не разглядел в сухощавых юнцах, далеко не богатырского сложения ничего такого, что подтвердило бы наличие столь непомерного аппетита.

Выпроводив удивлённо пялящегося на молодых господ слугу за дверь, камердинер сам расставил принесённую снедь на столе, пока д’Эффиа старательно протирал сонные глаза, пытаясь прийти в себя.

— Ну и ну, да тут завтрак подают! А я хотел в город податься на поиски съестного! — потирая руки, громко обрадовался Данжюс.

— Приступайте один, дорогой Леон! Я ограничусь стаканчиком вина, — заявил д’Эффиа и нетерпеливо махнул рукой камердинеру, чтобы тот запер за собой дверь в гардеробную. — Никак не могу вспомнить, где я должен был провести эту ночь. Явно не среди этого барахла! — он оттолкнул ногой стоявший у него на пути сундук. — Для доброго утра мне не хватает хотя бы часа или двух крепкого сна и горячей ванны. И свежая рубаха не помешала бы, — сморщив нос, добавил он, — да как вы только выдержали это амбре и не сбежали от меня, Леон? Это же мерзко!

— Вам бы побродить с моё по улицам Лондона, друг мой, — ответил граф, ничем не выдав своей неприязни к запаху перегара, которым разило от маркиза. — У пристани на Темзе швартуются не только прогулочные баржи и плоскодонки паромщиков, уж поверьте! От рыбацких яликов воняет тухлой рыбой, да так, что в первые дни с непривычки я не мог и шагу ступить на улице, не прикрыв лицо платком.

— Ха! Надо же! — удивился д’Эффиа и, отколов о край стола горлышко бутылки, разлил вино в неказистые глиняные кружки.

— Если пожелаете, ваша милость, так я велю принести кадку и нагреть воды для мытья, — предложил камердинер, с сомнением посмотрев на несвежую рубаху, выпростанную из-под короткой курточки весьма дорогого и щегольского на вид костюма.

— Валяй! — согласился д’Эффиа, и, заметив голодный взгляд Данжюса, пожал плечами. — Нам спешить некуда! Начнём с еды! Голод не тётка, так что нечего тут церемониться.

Выпроводив камердинера с дюжиной поручений, друзья принялись поглощать принесённую им снедь с аппетитом изголодавшихся львов. По количеству блюд этот спонтанный завтрак и без дополнительного заказа оказался столь обильным, что его хватило бы в качестве обеда на четыре персоны.

— Скажите, Леон, а как случилось, что вы оказались в Кале, да ещё и в таком захолустье? И это за неделю с лишним до прибытия кортежа принцессы! Вы что же, вернулись из Лондона один?

— Да как сказать, — отправив в рот солидный кусок ветчины, Леон отпил немного вина, которое предварительно разбавил на три четверти водой, и покосился на дверь, — я, в общем-то, и не здесь вовсе. Понимаете?

— Нет, — во взгляде Антуана д’Эффиа сквозило недоумение.

— Я всё ещё в Лондоне. Стерегу хандрящего после недавней простуды генерала, — пояснил Данжюс и сделал ещё один глоток вина.

— Хандрящий генерал? Простуда? И это вы о герцоге де Руже говорите? — с недоверием переспросил д’Эффиа.

— Ни при каком другом генерале я не состою, — ответил Леон, нанизывая на вилку несколько кусочков ветчины, и отправил их в рот вдогонку за уже проглоченным куском свежей булочки.

— Простуда? — скептично хмыкнул маркиз и скосил взгляд серых глаз на шпагу, которая висела в ножнах на дверном крюке.

— Ну! Или вроде того, — уклончиво ответил на этот намёк Леон, напустив на себя страшно таинственный вид.

— Ага! Так и что же? Его светлость решил развеять эту самую хандру, благополучно переплыв Ла-Манш? Неужели всё обошлось настолько скверно? — приглушив голос, спросил д’Эффиа.

— Ну, скажем так, ему, да и мне тоже, было рекомендовано не появляться при английском дворе какое-то время. И вообще не показываться в обществе.

— Надо же! — протянул д’Эффиа, впечатлённый услышанным, — я от кого угодно мог ожидать таких подвигов, но де Руже… И что же? — он сделал большой глоток из своей кружки и поморщился.

Привычка Данжюса разбавлять вино на три четверти водой была ему не по нраву, а посему маркиз взял непочатую бутылку, отбил у неё горлышко и налил для себя неразбавленного вина.

— А вторая сторона? Противник, стало быть, — д’Эффиа провёл ребром ладони по своему горлу, — не выжил?

— Да нет. Вроде бы выжил, — уклончиво ответил Данжюс, но на д’Эффиа всё услышанное и сделанные им же скоропалительные выводы произвели такое сильное впечатление, что ответ, каким бы он ни был, не переубедил бы его.

— Значит, о том, что вы здесь, пока никому не известно?

— Вот именно! — Данжюс с готовностью подтвердил этот вывод, рассудив, что на некоторое время репутация герцога не пострадает от излишней удали якобы выказанной им в Лондоне.

— Я нем как могила! — хлопнув ладонью по столу, пообещал маркиз и жадно впился зубами в румяную булочку, и золотистая струйка топлёного масла протекла ему на руку.

— Ну, в том, что я здесь, и нет никакой тайны, — сказал Леон, густо намазывая маслом очередную булочку, — ведь я должен был приехать заранее, чтобы разослать письма, заказать нам комнаты. Не здесь, а в особняке или хотя бы в заведении получше, чем эта дыра. Послать в Париж нарочного за гардеробом…

— Комнаты? Особняк? — д’Эффиа громко рассмеялся и покачал головой. — Мой дорогой Леон! А как вы думаете, отчего я прозябаю в этом крысятнике?

— Ну… Не знаю, — признался Леон, и в самом деле не понимая причин, отчего приближённому герцога Орлеанского и одному из офицеров почётного эскорта принцессы Генриетты вздумалось остановиться в третьесортном трактире, всё удобство которого состояло в его близком соседстве с губернаторским дворцом?

— А вот то-то и оно, что нынче вы не найдёте свободных комнат нигде во всём городе! За исключением только тех комнат, которые уже зарезервированы для англичан из свиты принцессы и королевы Генриетты-Марии. А особняки… О, боги! Это анекдот!

— Да что вы говорите?!

Расстроено глядя на друга, Леон перестал жевать. Чувствуя застрявший в горле сухой ком, он поспешно отхлебнул несколько глотков вина и долил ещё из второй бутылки.

— Ага! Маркизу де Варду удалось экспроприировать целую корчму. Прямо в порту. Он назвал это местом расквартирования своих гвардейцев. Но и им пришлось заселяться по трое и даже по четверо в одной комнате. Маникан с де Бевроном поселились там же. А мне, де Шатийону и господам из канцелярии повезло больше — мы нашли отдельные комнаты, хоть и в этой дыре. И это ещё не так скверно! Большая часть дворян почётного кортежа Её высочества в итоге поселились на окраинах. Поговаривают, что там разбили лагерь, как во время военной кампании. А некоторым и вовсе пришлось ехать в Амьен. Здесь, в Кале, яблоку некуда упасть из-за понаехавших провинциалов. Их тут со всей Франции собралось больше, чем на коронацию Людовика в Реймсе. Сколько лет назад это было? Вы же помните, какое столпотворение было?

— Помню. Ещё бы! — озадаченно потёр затылок Данжюс.

— Ну вот! То-то же! — маркиз с назидательным видом поднял указательный палец. — А что вы сказали о гардеробе? Уж не вздумали ли вы послать за ним в Париж?

— Ну да! Время-то ещё есть, — неопределённо кивнул Данжюс.

— Забудьте! Наёмные кареты сейчас едут только сюда, а не обратно. Добраться до Парижа невозможно. Ну, почти что, если только вы не министерский курьер. Заказать новый костюм гораздо проще здесь, в Кале.

— В Кале? — Данжюс сделал вид, что впервые услышал об этом. — Да кто же будет шить придворные костюмы в этой глухомани? Даже если здесь и находится торговый порт, я сомневаюсь, что во всём Кале можно отыскать приличную ткань. И откуда возьмутся все эти драгоценности и ленты для отделки? Кружева опять же… Ведь лучшую галантерею можно раздобыть только в Париже. Не иначе!

— А вот тут-то вы и ошибаетесь, мой дорогой!

Повеселевший от выпитого вина и съеденного завтрака, д’Эффиа, насвистывая кабацкую песенку, с помощью кинжала заточил зубочистку из деревянной палочки, запас которых он носил с собой в пристёгнутой к поясу серебряной коробочке.

— Все парижские портные съехались сюда ещё неделю назад, — пояснил он, — сразу, как только Париж облетел слух о готовящейся свадьбе. Вслед за портными приехали и галантерейщики. Они под свои лавки и захватили половину всех сдаваемых внаём домов. Да практически весь Кале!

— Да вы что говорите! — вполне искренне удивился Данжюс.

— Ну да! Прибытие невесты герцога Орлеанского — это ж целое событие! Провинциалы, не будь дураками, тоже хотят блеснуть на приёмах и балах, которые будут устраиваться в честь церемонии передачи невесты. Сейчас Кале — это центр моды, мой дорогой! И не только Франции. Я встречал и англичан, и парочку испанцев. Даже немцы сюда пожаловали. Да я и голландцев видел на днях. И это, несмотря на близящуюся войну с ними!

— И голландцы? — это особенно зацепило внимание Данжюса, чей слух после лондонских приключений был особенно чутким к даже незначительному упоминанию о Соединённых провинциях.

— А что с ними не так? — заподозрив неладное, тут же спросил д’Эффиа, — это ведь не с кем-то из голландцев повздорил генерал?

— Почти, — глухо произнёс Данжюс и занялся остатками сыра.

— Вот оно что! — протянул маркиз, по-своему истолковав этот лаконичный ответ, и замолчал, предоставив другу самому решать, посвящать ли его в подробности дела.

В дверь снова постучали, и д’Эффиа, забыв о таинственном голландце, резво выскочил из-за стола, чтобы открыть.

На этот раз камердинер привёл с собой четверых слуг. Двое из них волокли кадку для купания, а ещё двое принесли вёдра с горячей водой, от которой поднимался густой пар.

— Ну что ж, я приму ванную и начну утро как полагается! — объявил д’Эффиа. — Вы останетесь или займётесь решением ваших дел, дружище?

— Я, пожалуй, встречусь ещё кое с кем, — уклонился от прямого ответа Леон, на что маркиз понимающе усмехнулся и протянул на прощание руку:

— Если вам понадобится обновить свой гардероб, вы можете воспользоваться услугами мэтра Савари, — с особенным намёком в голосе посоветовал он, и как ни в чём не бывало, не дожидаясь ухода друга, избавился от нижнего белья и полез в кадку с водой.

— Да, но посылать гонца в Париж — это так долго, — Леон сделал вид, будто не понял его, и остановился на пороге.

— Он здесь. Приехал в числе первых и занял целый особняк. На Каштановой улице — это недалеко отсюда. Такой импозантный домина в три этажа. Он превратил особняк в мастерскую, и всех подмастерьев расселил там же. Вы легко отыщете тот особняк: на всех его окнах голубые ставни, и у него такое высокое крыльцо с колоннами. Этот дом невозможно спутать ни с одним другим во всём городе! А если у вас есть кредит у мэтра Гатто, то, не мешкая, посылайте за галантереей к нему. Пока ещё не поздно!

— О, вы меня выручили, маркиз! Я ваш должник! — радуясь хорошим новостям, Данжюс захотел обнять друга и кинулся было к нему, но маркиз деликатно отстранился.

— Что вы! Это пустяки. Но если вы хотите оказать любезность, то не оставляйте меня одного, дружище! Тут же скука смертная! Вы видели, какую пташку я привёл вчера вечером из голубятни, что находится внизу? Это за неимением достойных развлечений!

— Всё понятно! — рассмеялся Данжюс. — Я вернусь, чтобы спасти вас от скуки, как только смогу решить кое-какие вопросы. Мне необходимо отправить письмо к моему поверенному.

— По поводу кредита? — глаза д’Эффиа блеснули. — Я был бы тоже не прочь поправить мои денежные дела. Из-за скуки я успел изрядно поиздержаться за карточным столом.

— Вам просто не везёт, старина! — серьёзно пожурил его Леон. — Обещайте мне, что больше не сядете за карточный стол без меня. Мы поправим ваши дела. А теперь я отправляюсь решать вопросы пополнения своего кошелька и обновления моего гардероба!

Глава 6. Недоброе утро для графа де Гиша

Март 1661 г. Кале. Особняк сьера Дювина

Все заверения докторов в ответ на чрезмерно завышенные ожидания герцога де Грамона, что хандра и апатия, охватившие его старшего сына графа де Гиша после возвращения во Францию, развеются сами собой, стоит ему пожить вдали от столицы — у моря где-нибудь в глуши, к примеру, в провинциальном Кале, не оправдались. Равно как и надежды, возложенные на благотворное влияние морского климата и праздное времяпрепровождение. Вот уже вторую неделю своего пребывания в городе де Гиш безвылазно проводил в отведённых для него комнатах в особняке сьера Дювина — члена магистрата и одного из самых главных устроителей праздничных мероприятий по случаю прибытия принцессы Генриетты. Напрасно уважаемый господин Дювин день и ночь придумывал новые развлечения для молодого графа, затевая званые вечера и приглашая на них всех именитых людей из местной знати, а также прибывших из Парижа придворных. Де Гиш ни разу не снизошёл даже до того, чтобы хотя бы на один час показаться перед гостями в салоне — он не покидал пределы своих комнат. Он не соизволил откликнуться и на настойчивые приглашения мадам Дювин присоединиться к вошедшим в моду обедам на свежем воздухе в саду. На его решение отдалиться от всего света не повлияли и призывы друзей, дворян свиты герцога Орлеанского. Тщетно они уговаривали его провести хотя бы один вечер за карточной игрой в салоне городского театра, который на время приготовлений к свадебным торжествам преобразился из провинциального заведения средней руки в самое модное и посещаемое место Кале. Арман де Гиш сделался, пожалуй, самым знаменитым затворником во Франции. Теперь дни напролёт то поодиночке, а то и целой компанией к нему заглядывали друзья, пугая гостеприимных Дювинов неуправляемой разнузданностью и полным пренебрежением правилами приличий.

Всё бы так и продолжалось, если бы в одно прекрасное утро де Гиш не вспомнил о своей недавней затее показаться на встрече принцессы Генриетты в новом костюме, который он намеревался заказать сшить по собственному эскизу. И это должен был быть не простой костюм! В своём эскизе граф воплотил фантазии и впечатления из путешествий по Восточной Европе.

— Ещё раз, Жак! Повторите-ка ещё раз то, что вы сказали.

Вежливый тон и голос молодого человека не предполагали грозу, которая вот-вот могла разразиться над головой бедного камердинера. Но зная эксцентричный нрав своего господина, Жак был готов к худшему. Ссутулившись, он вжал голову в плечи, мысленно настраиваясь на то, что ему предстояло услышать целый поток бранных слов и громогласных проклятий. Сохраняя внешнее спокойствие, тихо, но отчётливо и внятно, он повторил всё только что сказанное им от начала и до конца:

— Ваше сиятельство, в мастерской мне передали, что, во-первых, мэтр Савари не имеет возможности приехать к вам для снятия мерок, поскольку он ангажирован для выполнения важного заказа. Во-вторых, он не может поручить это дело своим помощникам, поскольку полученный им заказ колоссальный настолько, что работа над ним займёт всё время, сколько осталось до прибытия принцессы Генриетты. И, в-третьих…

— Что? Что значит «в-третьих»? — де Гиш яростно обрушился на невольного вестника дурных новостей. — Чем ещё вы хотите испортить мне настроение?

— И ещё, господин граф, — голос камердинера дрогнул, а на побледневшем лице залегли глубокие бороздки морщин, — самое худшее. Тот материал, образец которого вам посылал мэтр Гатто… Та материя…

— Ну что, чёрт побери? Что с ней? — поторопил его граф.

— Её больше нет в наличии, ваше сиятельство.

— Что? — де Гиш поднялся из глубокого кресла, стоящего в самом тёмном углу комнаты, и ступил в полосу падающего от окна света. В его чёрных глазах сверкнули молнии гнева, но вместе с тем зажглись и искорки интереса, словно его заинтриговал этот новый факт, и вот его чувственные, очерченные в форме лука губы растянулись в усмешке.

Граф подошёл к своему камердинеру и, заглянув в низко наклонённое лицо, заговорил проникновенно, почти ласково:

— Я не ослышался, Жак? Вы сказали, что больше нет в наличии той самой ткани, которую мне пытались сбыть за бесценок, лишь бы я согласился купить её у этого прохвоста?

— Да, ваше сиятельство, — сглотнув, шёпотом ответил слуга.

— И куда же подевался целый отрез ткани, которого, по словам того же Гатто, хватило бы не только на новый костюм для меня самого, но и на обновки для всей свиты герцога Орлеанского?

— Его нет, — ответил Жак, но под давлением мрачного взгляда, откашлялся, прочищая горло, и уже громче добавил:

— Неделю назад отрез той ткани был выкуплен целиком.

— И кто же это? Кто посмел перекупить мою ткань?

— Я не уверен, господин граф, но… — замявшись, Жак воровато посмотрел в сторону окна — туда, где виднелось неказистое здание трактира, служившего гостиницей для проезжающих через Кале купцов, а в последние недели и для дворян, которым предстояло сопровождать принцессу Генриетту в Париж в качестве почётного эскорта.

— Так и кто же? — лицо де Гиша вдруг просияло в улыбке предвкушения ссоры с незадачливым простаком, который посмел перекупить предложенную ему ткань.

— Я слышал, что весь материал ушёл на заказ графа Данжюса. Это, кстати, он — тот самый заказчик, костюм для которого шьют все подмастерья портного вашей милости — самого мэтра Савари.

— Он уже в Кале? И шьёт для себя парадный костюм? — спросил де Гиш и принялся рассуждать вслух:

— А не слишком ли много для него одного? В смысле ткани? Там ведь хватит на пошив костюмов на троих, если не больше! Зачем ему столько?

— Вся ткань предназначается для пошива костюма только для него одного. Это я выяснил из разговоров в мастерской, — осмелев, Жак позволил себе пренебрежительно хмыкнуть в адрес юного племянника маркиза де Сент-Амана — всем известного парижского филантропа и затворника. — Может быть, граф Данжюс решил принарядить заодно и хранителей библиотеки своего дядюшки?

— Данжюс? С него-то может статься… Но, чёрт побери! А ведь эта ткань недешёвая! — постепенно закипая от гнева, проговорил де Гиш. — Если ему вздумалось вырядить в дорогие камзолы всех дядюшкиных слуг — это будет настоящее оскорбление любому дворянину, а мне — тем более! Где остановился Данжюс?

— В гостинице «Под знаком солнца». Это как раз напротив…

— Так…

— Но, господин граф, — нерешительно прервал его мысли Жак, — стоит ли затевать ссору всего-навсего из-за одного отреза ткани? Конечно же, нынче в Кале будет трудно отыскать такую же. Да и все портные уже заняты пошивом костюмов… Но, может быть, осталась возможность отыскать мастера где-нибудь ещё? Можно послать гонца в Амьен, да хоть бы и в Реймс! Ещё не поздно. И подходящую ткань можно отыскать там же.

Де Гиш резко вскинул подбородок и надменно посмотрел на камердинера таким взглядом, что озвучивать обуревающие его в тот момент гневные мысли не было никакой надобности.

— Но может быть и в самом Кале ещё какой-нибудь портной отыщется? — уже менее уверенно проговорил Жак. — Вот и ваши друзья, маркизы д’Эффиа и де Шатийон, на днях заглядывали к вашему сиятельству. Они толковали о здешнем мастере, который недурно шьёт.

— Но Данжюс нанял моего портного! — в гневе выкрикнул де Гиш и подошёл к раскрытому настежь окну так стремительно, что, испугавшись, как бы ему не вздумалось выпрыгнуть наружу, Жак кинулся вслед за ним.

— Но ведь есть ещё и белошвейки!

— Что? — граф развернулся и полоснул разгневанным взглядом по раскрасневшемуся лицу камердинера.

— Ну, а что в том такого? Шьют же они рубашки для господ! Можно им заказать сшить для вас костюм по эскизу, который вы намеревались поручить мэтру Савари.

— Да за кого… Да какого черта? — де Гиш едва не задохнулся от возмущения, услышав совет камердинера, а тот из опасения, как бы молодого господина не хватил удар, поспешил к столу, чтобы налить в кружку воды из стеклянного графина.

— Выпейте прохладной водицы, ваше сиятельство! А то, что белошвейки шьют и для господ, так это ж всем известная истина. А как бы, по-вашему, мэтр Савари справлялся с навалившимися на него заказами? Именно что так, а не иначе. Да и ткань для вашего костюма подыскать можно не только в запасах у мэтра Гатто. Кале — город портовый, сюда каждый день приезжают торговцы со всего света!

— Но Данжюс прибрал к рукам именно мою ткань, Жак! Только она подошла бы к моему костюму, — чуть менее грозно проговорил де Гиш, в бессильном гневе сжимая кулаки и не сводя глаз от окон постоялого двора. — А самое оскорбительное это то, что он оденет в мой бархат слуг своего дядюшки! Уж это наверняка!

— Но это, может быть, и не так…

— А что, по-твоему, он там в Англии успел так раздобреть, что на пошив камзола для него одного понадобится столько же ткани, сколько мне предлагали для раскроя костюма на меня самого и на камзолы пажей герцога Орлеанского в придачу?

— Может, — Жак аккуратно забрал пустую кружку у него из рук и поставил её на стол, — а, может быть, граф Данжюс выкупил всю ткань только затем, чтобы она не досталась никому. Чтобы не оконфузиться, явившись на торжество в одинаковых костюмах.

— Это моя ткань! — проговорил де Гиш и хлопнул ладонью по подоконнику. — Это я должен был выкупить её целиком! Точнее, ты! Какого дьявола ты не сделал этого, Жак?

— Да я же и собирался сделать это несмотря на то, что ваше сиятельство так и не соизволили отдать приказание. Вы и денег на покупку не выдали. Так я уже собрался в кредит выкупить ткань на имя вашего отца, герцога де Грамона. А вот же! Мне и дали от ворот поворот. Сказали, что на днях граф Данжюс явился к мэтру Савари и в буквальном смысле запер его в мастерской. И всех его подмастерьев! Он всех их нанял шить новый костюм для себя! И в тот же день выкупил несколько отрезов ткани у мэтра Гатто. В том числе и тот, который предлагали вашему сиятельству.

— Я вздую этого рыжего хлыща! — процедил сквозь зубы де Гиш, злясь на Данжюса, но ещё больше на самого себя за то, что, поддавшись дурному расположению духа, так глупо прозевал шанс блеснуть на торжествах, устраиваемых в честь прибытия принцессы Генриетты, воплотив свои фантазии в новом фасоне костюма.

Стать зачинателем нового веяния в моде — разве это не слава, достойная его, Армана де Гиша? Да ведь уже и теперь, подражая ему, юные щёголи при дворе носят наглухо застегнутые чёрные колеты и с мрачным видом смотрят исподлобья на окружающих! Но разве не будет поистине высшим достижением, если заставить всех носить длиннополые камзолы, такие, как у турецких янычар: с золотыми шнурами на груди, вместо опостылевших коротких курточек с множеством глупых бантов, лент и рюшей?

— Собирайся!

— Куда это, ваше сиятельство? — спросил Жак, с опаской следя за тем, как граф нервными, порывистыми движениями пытается застегнуть длинный ряд пуговиц на колете из чёрного бархата.

— Мы идём к Савари. Закрыл он свою мастерскую или нет, мне нет никакого дела до этого! Не желает явиться ко мне для снятия мерок — так я сам приду к нему! Заодно выясню, для чего Данжюсу понадобился целый отрез моего зелёного бархата.

— Но вы же не собираетесь… — Жак красноречиво посмотрел на длинную шпагу, которую де Гиш прицепил к перевязи.

— Что? Ссориться с Данжюсом? Я? Вовсе нет! — с нарочитым пренебрежением возразил граф. — И потом, это ведь он оскорбил меня. Я только назову ему имя моего секунданта. И дело решено!

— Но ваш секундант… Это ведь не маркиз д’Эффиа?

— Да хоть бы и он. А что с того? — де Гиш и бровью не повёл.

— Его часто видят в обществе графа Данжюса, — неуверенно пожав плечами, ответил Жак, про себя надеясь, что граф решит переменить спонтанно принятое решение и предпочтёт провести очередной день в затворничестве, не выходя за пределы особняка Дювинов.

— И что с того? Мы же все друзья-приятели! — не поддался на эту уловку де Гиш и шагнул к двери. — Ну хорошо! Я позову в свои секунданты де Беврона. И всё! Хватит пререканий, Жак! Пусть закладывают карету сейчас же. Я еду на встречу с моей сестрой!

— Как? Вы поедете к княгине де Монако? — удивился Жак и тут же пустился бежать со всех ног в сторону лестницы, ведущей во двор. — Значит, в особняк к её высочеству княгине…

— Нет! — резко осадил его де Гиш. — Не в особняк! Я хочу застать Катрин на примерке её нового платья. Я еду к мэтру Савари!

Глава 7. Внезапное пробуждение Данжюса

Март 1661 г. Кале. Трактир «Под знаком солнца»

— Вставайте, Леон! Дело не терпит отлагательств!

— Что? Почему? Который час?

Спросонья в поисках кружки с водой Данжюс пошарил рукой по столику, стоящему в изголовье кровати.

— Нет времени для разговоров. Поднимайтесь сейчас же, Леон! — приказал д’Эффиа и без лишних церемоний сорвал с него одеяло. — Я всё объясню. Но позднее.

— Ну это уже слишком, Антуан! — Данжюс съёжился в комочек и попытался вернуть утраченный источник тепла, но не тут-то было — маркиз ухватился за уголок одеяла и стянул его на пол.

Не теряя времени на уговоры, д’Эффиа громко хлопнул в ладоши, призывая к действию слуг. Те нерешительно топтались у двери, пока маркиз властным жестом не приказал им войти. В руках одного было ведро с горячей водой, второй нёс корзину с чистым бельём и кувшин.

— Воду в кадку! — скомандовал д’Эффиа. — Почему всего одно ведро? Я же приказал принести два ведра с горячей водой и два с холодной!

— Не успели ещё, ваша милость! Греют воду для второго ведра. Сей же час принесут, — вмешалась хозяйка трактира, — и чего это вы тут устроили, господа? Спешка, будто на военные манёвры собрались. А ну! — она с грозным видом развернулась в сторону коридора. — Бегом, Мишель! Неси уже вёдра, да поменьше воду тут расплескивай! Кто потом убирать после тебя будет, растяпа? Вы посмотрите только! Всего по полведра донёс! Смех один. Живо вниз! Ещё два ведра неси господам. Ежели приказали два ведра горячей воды принесть, так изволь два ведра и нести!

— Слушаюсь, мадам!

— Антуан, какого дьявола вы устроили это вавилонское столпотворение? — приоткрыв правый глаз, спросил Данжюс, а, заметив на себе изучающий взгляд хозяйки, отвернулся к стене.

Та и не подумала о том, чтобы предоставить благородным господам из Парижа свободу самим управляться со столь хлопотным делом.

— Узнаете обо всём по дороге, Леон, — будто скороговорку повторял маркиз и указал на кадку здоровяку, который стоял с ведром, полным горячей воды:

— Для начала её нужно опустошить. Воду из кадки вылей!

Без долгих раздумий над тем, как исполнить это приказание, здоровяк опустил ведро на пол и поднял тяжёлую деревянную кадку, до краёв полную мыльной воды. Повертев головой и осмотревшись вокруг себя, он подтащил кадку к распахнутому настежь окну.

— Поберегись! — гаркнул зычным басом здоровяк и, прежде чем хозяйка успела предотвратить вопиющее безобразие, вылил всё содержимое кадки за окно.

С улицы раздались крики возмущённых прохожих, которым не посчастливилось оказаться в самое неудачное время в самом неподходящем месте.

— Олух! Тетерев безголовый! Что ж ты делаешь-то! — кричала, забыв о приличиях, хозяйка. — Это же окно не во двор, а на улицу! На Королевскую улицу, дубина ты неотёсанная! Ты что же, людям на головы воду льёшь-то!? А если там кто-нибудь из постояльцев стоит? А если магистрат увидит? Это же штраф за злонамеренный проступок! Да ты за всю твою никчёмную жизнь не расплатишься за дурость такую! А если там благородные господа гуляют? Те, которые из Парижа прибыли?

— Мадам, тише! Я прошу вас! — взмолился Данжюс, у которого истошные крики женщины вызвали головную боль в придачу к тому звону в ушах, который не смолкал с момента пробуждения.

— Подъём, соня! — надрывным фальцетом прокричал прямо у него над ухом д’Эффиа и, размахивая руками, как распорядитель танцев, указывал слугам, где поставить пустую кадку, ведра с водой и кувшины.

— Ох, бедой бы не обернулось ротозейство это! — смутилась от мощи собственного голоса хозяйка и украдкой подошла к окну, чтобы убедиться, что никто из пострадавших не сыпет на неё проклятиями, а главное, не зовёт на помощь городскую стражу.

— Мадам, вы можете идти! — скомандовал д’Эффиа и хлопнул в ладоши:

— Все вон! Мой камердинер справится сам. Всё!

Сам же камердинер, стоя в дверях, отсыпал в подставленную пятерню хозяйки постоялого двора горсть медяков, которые та мгновенно спрятала в глубоком кармане, пришитом к изнаночной стороне длинного фартука.

— А не желаете, чтобы и завтрак подали вам, господа? Что же вы только водой опохмеляться будете? — убедительно изображая заботу, проворковала женщина, ревниво наблюдая за тем, как её слуги по очереди получили назначенное им от щедрот молодого парижанина вознаграждение за труды.

— Не нужно ничего, мадам! — выкрикнул д’Эффиа, и, как только нога последнего слуги переступила порог комнаты, камердинер тут же захлопнул дверь.

— Всё, Леон! Теперь вы не отвертитесь! Поднимайтесь уже!

— Антуан, я до рассвета отдувался за карточным столом! — промычал Данжюс, зарываясь лицом в подушку. — Между прочим, за ваш дурацкий проигрыш отыгрывался! И вы же пообещали мне полный покой до самого обеда.

— И я не собирался нарушать данное слово, — ответил на это маркиз, пробуя кончиками пальцев воду в кадке. — Но произошло непредвиденное. И в ваших же интересах действовать не теряя времени. Так что, перестаньте взывать к моей совести, Леон, и полезайте в воду!

— Да что вы! — простонал тот. — Я и не думал взывать к тому, что отсутствует напрочь. Но мне холодно! Я страх как хочу спать!

— Полезайте в воду и согреетесь, — посоветовал д’Эффиа. — Я сам подолью вам горячей воды. Кстати, а с чего бы это у вас началась головная боль? Вы что же, ещё и напиться успели? Всего-то за одну ночь!

— Нет, не за ночь. Это уже было под утро, — уточнил Данжюс и с тяжёлым вздохом спустил длинные ноги на пол. — После того, как я отыграл у барона ваши пятьдесят экю, явился его кузен. Он-то и предложил выпить мировую. Ну и, как оказалось, для меня это было излишне, с этим я готов согласиться. Но к тому времени я вообще перестал рассуждать!

— Чёрт! — д’Эффиа выругался, нечаянно ошпарив пятерню в горячей воде. — Вот же прохвост! И, наверняка, он предложил вам обмыть выигрыш?

— Как бы ни так! — встряхнул взлохмаченными кудрями Леон и указал на стол. — Вон они, те пятьдесят экю! Кошель под шляпой лежит. За выпивку платил я, хотя и зря. Такую кислятину мне не доводилось пить со времени нашего затворничества в Пиренеях прошлой весной.

— Ладно, ладно! — обрадовавшись, что графу удалось залатать значительную брешь в бюджете, возникшую по причине глупого проигрыша, д’Эффиа опустил в воду простыню и даже разгладил её края по бокам кадки, чтобы Данжюс ненароком не засадил себе занозы от грубо отёсанных досок.

— Так я распоряжусь о карете для ваших милостей? — спросил камердинер.

— Да. И поживее! Мы тут мешкать не собираемся!

— Да! И всё же, с чего вдруг такая спешка? — окончательно проснувшись из-за холода и от всё возрастающего любопытства, спросил Данжюс.

Он допрыгал на цыпочках до кадки, сбросил с себя исподнее бельё и плюхнулся в воду, на секунду скрывшись в облачке горячего пара.

— …Перед приездом Катрин де Грамон вспыхнул настоящий скандал. Беврон мне только что передал, — принялся рассказывать д’Эффиа, энергично растирая мыло на плечах, а потом и на спине Данжюса.

— Скандал? У княгини де Монако? И что же огорчило нашу очаровательную Катрин? — отфыркиваясь, спросил Данжюс.

Он неловко погрузился в воду и окунулся с головой, а потому опять не расслышал начала фразы:

— … Он был просто в ярости…

— Постойте, кто был в ярости? Катрин? — вынырнув, спросил Леон и принялся намыливать волосы куском мыла, вместе с тем пытаясь вообразить сцену, разыгравшуюся на утреннем приёме у гофмейстерины двора будущей герцогини Орлеанской.

— Нет, вовсе не Катрин! Де Гиш — вот кто в ярости! И вы тому виной, — пояснил д’Эффиа, выливая на взмыленную голову Леона целую кружку воды. — Он рвёт и мечет в мастерской мэтра Савари.

— Я? Де Гиш? Но как? Я даже не видел его со времени отъезда в Лондон!

— А этого и не потребовалось. Де Беврон сказал, что де Гиш уже собрался послать его к вам в качестве секунданта.

— Что? С чего бы это? — отфыркиваясь от воды, спросил Леон.

— Но его отец — герцог де Грамон предупредил, что, если до свадьбы герцога Орлеанского и принцессы Генриетты граф совершит хотя бы малейшую глупость, его немедленно отошлют в Бидаш. Герцог был предельно серьёзен и так и сказал: «В Беарн или в Наварру вице-губернатором, или ещё куда-нибудь подальше».

— И на том спасибо, — озадаченный услышанными новостями, Данжюс медленно поднялся из воды. — Значит, вам всё-таки удалось замять скандал?

Сна как не бывало, хотя хмель от дешёвого вина, которым его угощали в нижнем зале трактира, всё ещё напоминал о себе.

Д«Эффиа взял разогретую простыню и принялся энергично растирать плечи и спину Леона. Затем он накинул ему на голову сухой угол простыни и хорошенько всколошматил его мокрые кудри, с улыбкой приговаривая:

— И да и нет. Герцог де Грамон, конечно же, был предельно серьёзен, когда пригрозил де Гишу ссылкой. Но де Беврон сказал, что, несмотря на это, граф так и не остыл. Головомойку за этот скандал заслужили вы оба: и вы, и де Гиш. Надо ж было устроить такой переполох в канун приезда принцессы!

— Да что же я сделал? — возмутился такому обращению с собой Данжюс и высунул взъерошенную голову из-под простыни.

— Вы умудрились увести у де Гиша драгоценный отрез ткани, на который он положил глаз ещё две недели тому назад!

— И только-то? — удивился Леон, закручивая на голове тюрбан из сухой простыни.

— Ничего себе «и только-то»! — расхохотался д’Эффиа. — Да ведь наш Великолепный граф остался ни с чем! И это в канун приезда принцессы!

— Да, но почему я? Я же ничего не знал о его планах. И потом… — Леон крепко задумался, пока маркиз с ловкостью заправского камердинера помогал ему одеться в чистую рубаху и штаны, в которые никак не удавалось попасть мокрыми ногами.

— Не знаю. Главное, когда вы встретитесь с ним, то всё-таки постарайтесь отложить дуэль! Я, так и быть, согласен быть вашим секундантом. Да что говорить, вы же оба мои друзья! Но что ни сделаешь…

— Ловко вы… Всё решили, — озадаченно проговорил Леон.

Дверь комнаты тихо приоткрылась, а в следующий миг уже распахнулась на всю ширь, и на пороге появился личный слуга Данжюса.

— Как? Ваша милость уже поднялись? Да если бы я знал! Я же только что вернулся от его светлости господина генерала. Даже к хозяйке заглянуть не успел, чтобы о завтраке распорядиться.

— А завтрака не будет, — ответил на это Леон и расставил руки в стороны, пока д’Эффиа помогал ему надеть жилет и камзол.

— Как же так? — озадаченно спросил слуга, но видя серьёзные лица молодых господ, не стал расспрашивать. — А записку вашу я передал господину генералу, как вы и приказали.

— И что же? Каков ответ герцога? — спросил Данжюс, встряхнув мокрыми завитушками, и потянул за край мокрую простыню, сброшенную маркизом на стул.

— Написать в ответ не изволили. А на словах передали, что всё с этим бароном понятно, и за ним присматривают.

— Только это и сказал? — спросил Данжюс, разматывая тюрбан на голове, и его руки замерли вместе с прядями волос, которые он тщетно пытался высушить мокрой простынёй.

— Точно так, ваша милость! И ничего добавить не изволили, — подтвердил слуга, ловко перехватив полотенце из рук маркиза, чтобы высушить густую шевелюру Данжюса.

Глава 8. Завтрак у мэтра Савари

Март 1661 г. Кале. Особняк мэтра Савари

— Едем! — решительно приказал Данжюс и с силой постучал кулаком в потолок.

Карета, нанятая маркизом де Сент-Аманом для нужд высоко вознёсшегося по карьерной лестнице любимого племянника, была роскошной и просторной, но, увы, безнадёжно устаревшей. Поездка по вымощенным грубо отёсанным камнем улицам Кале могла послужить яркой иллюстрацией к бессмертному творению Данте — к той его части, где описаны страдания людей, в список добродетелей которых не входят терпение и смирение перед лицом жизненных перипетий.

— А вот и особняк мэтра Савари! — д’Эффиа перевалился через колени Данжюса и протянул руку, указывая на неказистое здание, выделяющееся среди скромных собратьев на Каштановой улице тремя этажами под высокой двускатной крышей с похожими на глаза слуховыми окнами и представительного вида крыльцом с колоннами и треугольным фронтоном. Даже если бы соседние здания оказались четырехэтажными, то и тогда длинные печные трубы на крыше особняка, снятого мэтром Савари, возвышались бы над всей округой.

— Каждый раз, приезжая сюда, не перестаю удивляться! Да это же почти дворец! По масштабам Кале, конечно же, — высказался д’Эффиа.

Не расслышав его слов, Данжюс ответил кивком головы. В ту самую минуту он был сосредоточен на поиске решения спора с де Гишем. Ему было необходимо загладить свою нечаянную вину перед графом во что бы то ни стало и помириться, не доводя ссору до поединка.

Громкий скандал неминуемо привлечёт внимание ко всем его участникам, и, что хуже всего, вызовет пересуды о причинах ссоры. И вот тогда слухи разлетятся по всему Кале и с молниеносной быстротой достигнут Парижа. И ещё до того момента, как корабли с английской принцессой и её свитой появятся у берегов Франции, всё общество будет перемывать косточки двум великосветским щёголям, ища в их поступках скрытые мотивы и несуществующие причины для кровной вражды. И всё это сорвёт хитроумный план с переодеванием для прикрытия действий герцога де Руже, которому было поручено обезвредить козни барона Вандермеера и прочих шпионов.

— Приехали!

Д«Эффиа с чувством хлопнул друга по плечу и распахнул дверцу кареты.

Спрыгнув с подножки кареты прежде, чем она остановилась, взмахом руки маркиз пригласил Данжюса подняться на высокое крыльцо. Тот немного помедлил, с сомнением глядя на колонны, нелепо смотревшиеся на фоне фахверковых панелей, которые проглядывали сквозь трещины в выбеленном фасаде здания.

— Идёмте! Скорее!

Леон ещё только выходил из кареты, а д’Эффиа уже с шумом распахнул входные двери и ворвался в вестибюль.

— Господа? — не получив инструкций о том, как вести себя с самоуверенными и дерзкими знатными юнцами из Парижа, слуги, нанятые мэтром Савари, с недоумением и испугом расступились, позволив молодым господам войти в просторный зал, который служил одновременно как приёмной, так и примерочной.

— А! Данжюс! Вот вас-то я и жду!

Навстречу к ним вышел высокий и худощавый молодой человек, одетый в укороченную к талии тёмно-синюю курточку, плечи и рукава которой были украшены голубыми бантами и лентами, собранными в изящные розетки.

— Беврон! И вы здесь? Я вижу, что мэтр Савари собрал у себя всех парижских франтов!

В широкой улыбке Леона не было ни намёка на волнение или подозрительность. Он с чувством потряс руку бывшего товарища по учёбе в Королевском пажеском корпусе, глядя ему в глаза с такой же искренней и ничем незамутнённой радостью, будто они не виделись с десяток лет.

— И давно же вы в Кале, Данжюс?

В голосе де Беврона звучал лёгкий упрёк, но Леон предпочёл сделать вид, будто эта встреча была для него полной неожиданностью. Не переставая улыбаться, он направился к софе, предназначенной для гостей, намеренно или случайно миновав кресло, стоящее спинкой ко входу.

— Да. Я тут уже с неделю скучаю, — ответил Данжюс и собрался было плюхнуться на мягкие подушки, когда прямо перед ним возникла фигура де Гиша, который поднялся из кресла.

— Так заскучали, что решили сменить гардероб? — спросил он, протягивая к Данжюсу обе руки. — Ну-ка, мой дорогой Леон, дайте-ка я как следует намну вам бока!

Поддавшись дружескому порыву, де Гиш сгрёб приятеля в медвежьи объятия и с громким смехом энергично похлопал его по спине.

Д«Эффиа и де Беврон молча переглянулись и заняли свободные стулья по обе стороны софы.

— Де Гиш, старина! Вы остаётесь верны вашей мрачности! — в тон ему заговорил Леон. — Могу ли я заключить из этого, что вы проводите время в Кале также, как и всегда, — в компании скуки?

— Да, а как же! Я скучаю, друг мой. Ох, как скучаю! Вот тоже от скуки решил обновить свой гардероб. Затеял шить новый костюм, и вот же!

Де Гиш с суровым видом отстранился от Данжюса и заглянул ему в глаза, в то время как тот кивал ему с сочувственной улыбкой.

— И что же стряслось, дружище? — спросил Леон, при этом не выдавая того, что ему уже было известно о намерении де Гиша вызвать его на дуэль.

— Да вот и я недоумеваю, — проговорил Арман, изучая друга с головы до пят критическим взглядом.

— Это отчего же? — с невинным видом поинтересовался Леон, тогда как д’Эффиа с тяжелым вздохом взялся за серебряный колокольчик для вызова слуг.

— Да вы совсем не выглядите располневшим! На мой взгляд, даже чуток сузились в области талии… Может быть, вы подросли, пересекая Ла-Манш? — де Гиш демонстративно отступил на два шага назад и смотрел на Данжюса, изображая живейший интерес к росту и пропорциям его фигуры.

— А должен был? — разыгрывая удивление, спросил Данжюс и принялся озираться вокруг, комично вертя головой и пытаясь рассмотреть себя со всех сторон.

— По моим представлениям, да, — серьёзным тоном ответил де Гиш. — Вы должны существенно прибавить в весе и располнеть. Особенно же в области живота. Втрое. Как минимум! Ну, хотя бы вдвое…

— Это как же? — Леон рассмеялся в ответ. — Вы судите по опыту вашего путешествия в Польшу?

Со стороны могло показаться, будто бы колкости и шутливые замечания забавляли обоих. Однако же д’Эффиа нисколько не обманывался, наблюдая за движениями улыбающихся друг другу приятелей. С озабоченным выражением на лице он понаблюдал за этой сценой ещё с минуту, а затем решительно потряс серебряный колокольчик. Громкий звон тотчас же поднял суматоху на верхних этажах особняка.

— Да нет, — на минуту де Гиш утратил уверенность в своих намерениях и едва не рассмеялся, поддавшись иронии и весёлому настроению Данжюса.

Но уже в следующий миг лицо графа вновь посуровело, а в прищуре чёрных глаз блеснули огоньки. Он с вызовом вздёрнул подбородок и зло посмотрел в лицо смеющегося друга.

— Так в чём же дело? — спросил Леон и дружески похлопал де Гиша по запястью сомкнутой в кулак правой руки.

— Господа! В такую рань! Чему обязан? — послышался недовольный голос с верхних ступенек лестницы, а через минуту в приёмную спустился мэтр Савари собственной персоной.

На лице кудесника моды, ещё бледном после бессонной ночи, проведённой за шитьём, одновременно отразились и удивление, и страх.

— Ваше сиятельство? Но как же? Зачем же? В такую рань! Разве примерка была назначена на сегодня? Граф, и вы здесь? Но я же говорил! Я послал к вам моего слугу с запиской… Неужели я всё перепутал?

По осунувшемуся лицу мэтра нетрудно было догадаться, что чрезмерные волнения и труды в течение последних двух недель подкосили его здоровье. Он устало провёл ладонью по небритой щеке и тут же замахал руками, делая знаки спускающимся вслед за ним подмастерьям:

— Прочь! Прочь! И не на что тут глазеть! Я вас не звал!

— О нет, мой дорогой мэтр! — поспешил успокоить его Данжюс и указал на софу, предвидя, что мэтр вот-вот рухнет на пол, если, доведённый до отчаяния, не найдёт для себя надёжную опору.

— Вообще-то, это я приехал на примерку! — заявил де Гиш и скосил недобрый взгляд в сторону Данжюса, который проявил, по его мнению, неуместную заботу о состоянии здоровья портного, тогда как об этом могут позаботиться его многочисленные слуги.

— Но… Но я уже имел честь доложить тому господину, который прибыл от лица вашего сиятельства… — прошептал Савари.

— И я ничего не понял с его слов, милейший! — отрезал де Гиш и подбоченясь, встал напротив поникшего плечами мэтра. — Вот я и решил явиться сюда, чтобы разобраться во всём лично.

— Так ведь я же…

Озарённый идеей, как смягчить эту неприятную ситуацию, Данжюс подозвал старшего помощника Савари и указал на дверь:

— Вот что, любезный! Пошлите кого-нибудь к мадам Ларош в трактир «Под знаком Солнца». Пусть распорядится привезти нам завтрак. На шесть персон. И пусть пришлют вина, да побольше! Можете воспользоваться моей каретой.

— Завтрак на шестерых? — уточнил д’Эффиа, а де Беврон, с опаской глядя на потемневшее лицо де Гиша, подошёл к нему и положил свою ладонь поверх его пальцев, которые с силой сжали эфес шпаги.

— Ну да, нас четверо. Плюс мэтр Савари, — Леон всё с той же благожелательностью улыбнулся мэтру, а затем повернулся к де Гишу:

— И я уверен, что с минуты на минуту здесь появится ещё одна очаровательная персона.

— Кто? — сбитый с толку напускной таинственностью Данжюса, де Гиш повернулся к дверям вестибюля, откуда уже доносились громкие голоса, дробный стук каблучков и шорох тяжёлых юбок модного платья, подол которого был сильно накрахмален и напоминал своей формой большой колокол.

— О! Вот и вы, мой милый друг! — воскликнул Данжюс и вместо того, чтобы ответить де Гишу, бросился навстречу к только что прибывшей молодой особе:

— Княгиня!

— Чуть свет, и я уж у портного! — весело рассмеялась Катрин де Грамон, переступая порог гостиной. — Однако! Вот это сюрприз! Я не ожидала, что к примерке моего нового платья будет проявлено столько интереса! Как же так, мой дорогой мэтр? А как же наш с вами уговор сохранить всё в строжайшем секрете?

Одарив дружеской улыбкой застывших в немом удивлении де Беврона и д’Эффиа, Катрин коротко кивнула брату, опёрлась на руку Данжюса и направила свои стопы к софе.

Мэтр Савари, тяжело сопя, поднялся с подушек, едва успев склониться перед княгиней, с недавних пор затмившей красотой и остроумием, а также изяществом и роскошью своих нарядов самых известных красавиц королевского двора.

— О, мадам! Дорогая моя княгиня! Муза! — выговаривая слова комплиментов, Савари облобызал милостиво протянутую к нему тонкую ручку, украшенную браслетом с россыпью из сверкающих бриллиантов.

— Любезный Данжюс, — Катрин окинула взглядом пустующие столики, — пожалуй, распорядитесь о завтраке на восемь персон. Я ожидаю ещё кое-кого на примерку моего нового платья. И да! Господа! — сверкающие лукавством зелёные глаза с вызовом смотрели на пылающего недовольством де Гиша. — Я жду от вас скромности и полного соблюдения моей тайны. Раз уж вы здесь, то извольте подчиняться правилам: никаких обсуждений нового платья до того, как я сама не появлюсь в нём на публике!

Пока опешивший от неожиданного внимания к своей работе мэтр Савари приходил в себя, Катрин заняла его место на софе, уютно устроившись среди вороха подушек и валиков. Несколько самых маленьких из них она игривым жестом смахнула на пол и, вздёрнув вверх острый подбородок, обратилась к наблюдающим за ней молодым людям:

— Ну что же вы, господа? У вас такие лица, что я уже готова поверить в ваше благочестие. Вы, что же, и впрямь решили блюсти Великий пост? Ни за что не поверю! Кстати, Данжюс, мой милый граф, я надеюсь, мне не пришлют завтрак, предназначенный для постящихся монахинь? При всём моём обожании и уважении к некоторым милым аббатам, прибывшим в Кале для подготовки невесты к венчанию, я не готова разделить их диету. Вальжан Делакруа, к слову, такой душечка! Но даже ради дружбы с ним я не последую монастырским порядкам. Ах, господа! В этой провинциальной глуши я вынуждена влачить самое скромное существование! Так что никаких чёрных хлебов! И никаких пресных бульонов! Лучше пусть меня заподозрят в безбожии, право слово!

— Да уж, это поздно исправлять! — тихо промолвил де Гиш.

Речь, произнесённая его сестрой с картинно сложенными на груди тонкими руками и возведённым к потолку молитвенным взором, вызвала приглушённый смех де Беврона и громкий хохот д’Эффиа.

Де Гиш демонстративно отошёл в сторону и, встав напротив окна, выходящего на улицу, уставился на тёмные просветы окон домов напротив.

Данжюс, не теряя весёлого расположения духа, сел на пол у ног молодой княгини и вальяжно разлёгся на подушках. В глубине души каждый из его друзей пожелал бы последовать его примеру, о чём свидетельствовали полные зависти взоры, которые они время от времени бросали на рыжеволосого шутника, подмявшего под себя горку подушек и с самым беспечным видом задремал.

— Так я распоряжусь принести ширмы и всё необходимое для примерки, ваше высочество? — осторожно поинтересовался мэтр Савари, бросив опасливый взгляд в сторону де Гиша.

Он всё ещё не понимал причин, отчего граф изволил явиться к нему в мастерскую в такую рань. И это после того, как Савари разослал ко всем своим клиентам предупреждение, что будет не в состоянии принять новые заказы вплоть до начала апреля, да и то, если королевскому двору не предстоит переезд в одну из резиденций! Ходили громкие слухи о том, что свадьба Филиппа Орлеанского и Генриетты Стюарт будет отпразднована на широкую ногу, и всё это выльется в череду непрерывных праздников в Сен-Жермене или даже в Фонтенбло.

— Кстати, Катрин, если вы хотели поразить нас новой идеей, то можете не трудиться, — процедил сквозь зубы де Гиш, бросив на сестру мимолётный взгляд через плечо.

— Это почему же? — насупив брови, вскинулась она.

Слова брата задели княгиню за живое, но самое неприятное было то, что его могли слышать и остальные.

— Накрахмаленные юбки — это прошлый век! — безжалостно, тоном разоблачителя в суде Инквизиции продолжал де Гиш. — Они топорщатся, будто колокол. И даже ради поцелуя руки, никто не сможет подойти к вам ближе, чем на три шага.

— Ну уж нет! Дудки! Я вас не слушаю. Нет! И от своей затеи я не откажусь! — решительно парировала Катрин. — Зная вас, братец, я прекрасно вижу цель ваших слов: вы не желаете, чтобы вас затмил хоть кто-то. Даже я — ваша сестра! Ах, Арман, сам Нарцисс уступает вам в себялюбии!

— Вот ещё! — выпалил де Гиш, в миг утратив напускное безразличие. — Да вы ещё мельничный жернов наденьте вместо воротника! И сделаетесь похожей на испанскую дуэнью!

— Ах так! — воскликнула Катрин, готовая прыгнуть на брата, как разъярённая кошка.

— Стойте! Подождите! — смеясь, воскликнул д’Эффиа, про себя посылая благодарение небесам за приезд княгини, на которую де Гиш решил излить своё дурное расположение духа.

— Ну уж нет! — Катрин с наигранной суровостью пресекла эту попытку вмешаться. — Вот я сейчас же примерю готовые детали моего платья, а вы, господа, рассудите нас с братом!

— Было бы на что смотреть! С тем же успехом можно перешить платье нашей прабабки! — пальнул де Гиш, тотчас же заслужив в свой адрес испепеляющий взгляд разгневанной княгини.

Тем временем три помощника мэтра Савари расставляли ширмы из полупрозрачного шёлка, за которым легко угадывался силуэт соломенного болвана, на котором были надеты сметанные части готового платья. Можно было разглядеть даже мелочи, вроде лент и бантиков, притороченных на скорую руку к рукавам, декольте и верхней части юбки в местах, где, по замыслу княгини, предполагалось пришить пышные букетики цветов.

— Ах, какая прелесть! — оборвав перепалку с де Гишем, воскликнула Катрин, когда увидела рукава из нежно-зелёного атласа со вставками из переливающейся на свету тёмно-золотой парчи.

— Всё выкроено по вашим рисункам, Ваше высочество, — с гордостью заявил мэтр Савари, поднимая перед собой лиф, чтобы продемонстрировать загадочный блеск парчи. — А рукава! Как вы и просили, я выкроил их из другой ткани. Основы рукавов будут лишь немного длиннее локтя, а дальше… — он указал на стоящего у него за спиной юношу, в руках которого красовались кружевные воланы, которые служили продолжением рукавов и должны были целомудренно прикрывать тонкие запястья княгини.

— Ах, это же чудо! Мне не терпится взглянуть на то, как всё это будет смотреться на мне!

Забыв о споре с братом, который предпочёл остаться у окна, продолжая разыгрывать недовольство всем на свете, Катрин скрылась за ширмой, где её ждали четыре девушки-белошвейки, нанятые мэтром для того, чтобы прислуживать на примерках его самой знатной клиентке.

— Сюда, мадам!

— Будьте добры, позвольте помочь…

— Осторожнее, шнуровка! Петельки…

— Ленточкой перехватите… Ещё одну нитку, Мари!

— Булавкой, булавкой подколите букетик!

Прислушиваясь к весёлому щебету девушек, суетящихся с примеркой платья княгини де Монако с куда большим шумом и энергией, чем этого требовалось, молодые люди некоторое время хранили неловкое молчание. Мэтр Савари от волнения съехал на самый край софы и со смиренным видом, перебирая пальцами сложенных на заметно выделяющемся животике рук, ждал, когда ему позволят взглянуть на результаты его ночных трудов.

Так продолжалось до тех пор, пока дверь, предназначенная для прислуги, не распахнулась во всю ширь.

В приёмную вошли слуги, несшие в руках тяжёлые подносы с блюдами под серебряными крышками и огромные корзины с бутылками вина.

— Ах да! А вот и завтрак! — воскликнул д’Эффиа и посмотрел на мирно дремлющего Данжюса.

— Оставьте его, — тихо посоветовал де Беврон и покосился на де Гиша.

По лицу графа было заметно, что волна гнева, бушевавшего в его сердце с раннего утра, наконец-то схлынула, и он был готов к перемирию.

— Расставьте всё на столе! — скомандовал д’Эффиа и указал на широкий овальный стол в глубине комнаты, стоящий напротив широких венецианских окон, выходящих во внутренний дворик с садом.

— Я вовсе не голоден, — заявил де Гиш.

Тем не менее он первым подошёл к столу и с видом хозяина занял место во главе стола.

— Я тоже, — пробормотал де Беврон. — Чёрт, столько волнений в ожидании церемонии венчания! А ведь, по-хорошему, в Кале всё это и на свадьбу не будет похоже. Жених-то по доверенности!

— Зато невеста — самая что ни на есть принцесса и красавица! — выкрикнула из-за ширмы Катрин де Монако. — Арман, перестаньте дуться! Будьте душечкой и подайте мне воды.

От её звонкого голоса проснулся Данжюс. Он встрепенулся и смешно взъерепенил густые рыжие кудри, несколько раз проведя по ним пятерней, после чего потянулся и посмотрел в сторону ширмы.

За занавесом из нежно-голубого полупрозрачного шёлка просматривался силуэт женской фигуры, уже облачённой в лиф с приколотыми к нему рукавами, а внизу угадывались очертания юбки, похожей на колокольчик. И отчего-то Леону показалась, что за ширмой пряталась сказочная фея — не хватало лишь пары лёгких крылышек за спиной.

Не выдержав муки ожидания, мэтр Савари подошёл к ширме, перехватил у подмастерья парадную верхнюю юбку из тёмно-зелёного бархата и почтительно передал её в руки девушки-белошвейки.

Заметив, что примерка подошла к завершающей стадии, молодые люди все как один отвлеклись от уже сервированного завтрака и повернули головы в сторону ширмы. Смешно вытянув шеи, все четверо застыли, ожидая, когда же княгиня соизволит выйти к ним в своём новом платье и доверится их непредвзятому и дружескому суду.

— Ну что же, Катрин? — не выдержав затянувшейся паузы, позвал д’Эффиа. — Покажитесь нам уже!

— Да-да, — присоединился Данжюс и приподнялся на локте. — Мы все тут сгораем от любопытства!

— Говорите за себя, Леон, — мрачно изрёк де Гиш и отвернулся, демонстративно уставившись на стену перед собой, — как по мне, так не всё ли равно, какие чудеса сотворил мэтр, если…

— Ага, конечно же! Если этот костюм не сшит для вас, — ехидно поддел его де Беврон, и тут же осёкся, заметив предупреждающий взгляд д’Эффиа.

Глава 9. Костюм де Гиша

Март 1661 г. Кале. Особняк мэтра Савари

Проявить решительный настрой было необходимо, но у де Гиша не осталось серьёзных аргументов, и он не знал, как довести спор до настоящей ссоры, не имея на то благовидного предлога. Обведя комнату взглядом, полным обиды, он с силой сдавил в ладони стеклянный бокал.

Внезапно раздавшийся громкий хруст и звон упавших на пол осколков отвлёк Армана от мрачных дум. Удивление и боль отразились в его глазах, когда он увидел струящуюся по остаткам бокала алую струйку, не успев ещё осознать, что это была кровь из глубокого пореза его ладони. С исказившимся от боли лицом де Гиш бросил остатки бокала на стол и потряс ладонью, пытаясь стряхнуть прилипшие к ранке крохотные осколки стекла.

— Стойте!

Мгновенно вскочив на ноги, Данжюс подбежал к нему и, перехватив руку за запястье, поднял её вверх.

— Эй, там! Не стойте, как истуканы! Живо несите полотенца! — крикнул Леон замершим в испуге слугам. — И воду! Д’Эффиа, немедленно закройте двери! Мэтр! — он обернулся к притихшему портному. — На сегодня никаких примерок! Всё! Этого достаточно!

— Но, господа, у меня заказы от важных людей! Нет-нет, я не могу! Я не позволю! А как же примерка вашего костюма, граф? Это же катастрофа! Такой объём работы!

Савари протестующе воздел руки к воображаемым небесам и с обречённым видом смотрел, как д’Эффиа решительно задвинул засов на входной двери, а после задёрнул гардины на всех окнах, которые выходили на улицу.

— Заказчики подождут, мэтр, — обронил Данжюс, ведя де Гиша к софе, на которую тот безвольно опустился.

Вернулись слуги, неся чистые полотенца, корзинку с корпией, два кувшина воды и фарфоровую чашу для мытья рук.

— А может за врачом послать? Хотя бы за хирургом? Я знаю одного. Он живёт всего в двух кварталах отсюда, — мэтр Савари отвернулся, чтобы не смотреть на кровоточащую ладонь де Гиша, и теперь говорил только с Данжюсом, главенство которого в эти минуты никто не посмел бы оспаривать.

— Нет! Я не желаю никого видеть! Не надо никаких хирургов! — процедил сквозь зубы де Гиш, резко побледнев от острой боли в глубоких тонких порезах на пальцах и ладони.

— И то верно, — согласился Данжюс.

Он подал знак слуге и приказал придвинуть поближе табурет с чашей, в которую налили тёплую воду. Взяв руку де Гиша, он принялся аккуратно промывать ранки водой, стараясь удалить остававшиеся в них мелкие осколки стекла.

— Что у вас тут происходит? — строго спросила Катрин, выходя из-за ширмы, и подозрительно посмотрела на притихших друзей.

— Ничего! — хором ответили д’Эффиа, де Беврон и Данжюс, и даже де Гиш промычал что-то нечленораздельное, отрицательно мотнув головой.

Мэтр Савари развёл руками в неопределённом жесте и с виноватой улыбкой на покрасневшем лице попытался произвести впечатление, будто бы всё случившееся было незначительным пустяком, нисколько не заслуживающим внимания княгини:

— Собственно, у нас случился маленький инцидентец! Сущая мелочь, ваше высочество, и беспокоиться не о чем, — предложив ей руку, мэтр повёл княгиню к венецианским окнам с видом на милый садик во внутреннем дворе особняка.

— Вижу я, какая тут мелочь, — нахмурила тонкие брови Катрин, и в её карих глазах блеснули искорки.

Она обернулась к брату и посмотрела на него с укоризной:

— Я же всё вижу по вашему лицу, Арман! Ну что? Доигрались! Чью роль вы изволите играть на этот раз? Стреловержца в гневе? Или османского янычара? Какую маску вы решили примерить за неимением нового костюма?

— Да не примеряю я никакие маски, Катрин! — в голосе де Гиша прозвучали нотки задетой за живое гордости, но в глазах сестры этот протест показался малоубедительным.

— И правда же, ничего! — поддержал друга Данжюс, изображая легкомысленную улыбку. — Беда в том, что бокалы у мэтра Савари из очень тонкого стекла и легко бьются. Так случилось, что один из них оказался очень уж хрупким. Всего-навсего неловкость, и вот же неудача — стекло треснуло! И это надо же, прямо в руке у графа!

— Неловкость? — насмешливо передразнила его Катрин и подошла поближе. — Вижу я, какая тут неловкость!

Без тени брезгливости или страха при виде крови, что по непонятным причинам ожидается от женщин, княгиня взглянула на окровавленную ладонь брата. Взяв чистый кусочек корпии, она обмакнула его в воду, оставшуюся в кувшине.

— В этом нет никакой необходимости, Катрин! — твёрдо заявил де Гиш.

Но княгиня крепко сжала его запястье в своей руке и, ответив не терпящим возражений взглядом, осторожно провела кусочком корпии по его ладони.

— Знаете, господа, все эти ваши ссоры и споры — вот в чём зло! — приговаривала она между делом. — И никто даже не удосужился послать за аптекарем, чтобы тот доставил раствор для обработки ран! А что? Ах да! Какой-то там провинциальный аптекарь! Да откуда же ему разбираться в порезах у дворян Его высочества! Фи! — она подняла взгляд на кусающего от досады губы д’Эффиа. — Как это глупо, господа!

Выдержать жжение в кровоточащей ранке было куда проще, чем промолчать, слушая вопиюще обидные обвинения в свой адрес! Но никто из компании друзей не проронил ни слова. Их молчание было сродни сплочённости боевого братства: никакая ссора не смогла бы разобщить их перед лицом общего врага, которым в тот момент им представлялась Катрин де Грамон, несмотря на здравый смысл и, да что уж там, справедливость её замечаний.

— Вот так! Теперь не смейте сжимать ладонь, пока я не наложу повязку, — она сурово посмотрела на Данжюса. — Ну же, Леон! Живо подайте мне полотно для перевязки. Чего же вы ждёте?

— Да-да! Сию минуту! — спохватившись, что он всё это время так и просидел рядом, уставившись на ладонь де Гиша и следя за тем, как Катрин ловко освобождала порезы от остававшихся в них осколков, Данжюс схватил первое попавшееся под руку чистое полотенце и разорвал его пополам, а затем ещё на четыре полосы.

— А вы? — Катрин посмотрела на мэтра Савари. — Ах, мэтр! Да не будьте же так безучастны! Почему бы вам не показать графу тот отрез, который вы предлагали мне для второго платья?

— Но сударыня! Я ведь пообещал этот отрез господину де Беврону, — мэтр обернулся к молодому человеку, ища поддержки.

В ответ тот лишь пожал плечами и поспешил отвести глаза в сторону, избегая осуждающего взгляда княгини:

— Э, нет, мэтр! Наш договор ещё не вступил в силу. Ведь вы так и не раскроили тот отрез? Да и вообще! Я собрался заказать ещё один камзол, но из другой ткани. Так что, этот мне не к спеху.

— В таком случае, господин граф, не пожелаете ли взглянуть на ту превосходную ткань? — мэтр Савари с заискивающим видом склонился перед де Гишем, да так низко, что не смог бы увидеть ответную реакцию на его лице.

— Валяйте! — со слабым вздохом ответил де Гиш и поверх согбенной спины портного глянул на Данжюса, который рвал на полосы очередное полотенце, сосредоточившись на своих мыслях.

— Да! Велите принести его, мэтр! — согласился Леон, заметив на себе вопросительные взгляды, и тут уже д’Эффиа, которого ссоры друзей довели до полного упадка моральных сил, выдохнул с облегчением.

Пока мэтр поднимался на третий этаж, где хранились ткани, фурнитура и драгоценности для костюмов, его великосветские клиенты сочли за лучшее немедленно приступить к завтраку. В первую очередь было отдано должное превосходному вину, присланному лично от губернатора, который, проведав о том, что именитые гости из Парижа остановились в трактире «Под знаком солнца», велел доставить для них вино из собственных запасов.

Подкрепившись свежими булочками с паштетом, сыром и грушевым конфитюром, молодые люди уже не смотрели друг на друга сычами и в шутку пустили по кругу большой серебряный кувшин с вином в качестве своеобразной чаши примирения.

Оставаясь единственной женщиной в этой сугубо мужской компании, Катрин де Грамон не сочла необходимым разыгрывать притворную скромность и скрывать свой аппетит. Дело в том, что, прежде чем отправиться к мэтру Савари для примерки нового платья, она лишь наспех подкрепилась куском ягодного пирога и выпила стаканчик апельсинового отвара с корицей. Предложение позавтракать в компании с молодыми людьми она приняла без ложного стеснения, а напротив с нескрываемым энтузиазмом, тут же присоединившись к общему веселью за столом.

И только де Гиш, страдающий от глубокой раны, нанесённой его самолюбию в большей мере, чем от порезов на ладони, почти не притронулся к аппетитным кусочкам мяса и сыра, которые Данжюс заботливо подкладывал на его тарелку.

— Оставьте, Леон, — с улыбкой посоветовала Катрин, игриво подцепив на вилку кусочек сыра с тарелки брата. — Наш бравый полковник не пожелает так сразу отказаться от роли страдальца. Хотя, — на краткий миг она напустила на себя задумчивый вид, — до прибытия кортежа принцессы у вас остался всего один день. Даже не знаю, успеете ли вы вжиться в другую роль? Что ж, вы так и останетесь надутым ослом, братец! А роль главного поставщика развлечений и шуток для Её высочества достанется…

Она прищурилась и обвела изучающим взглядом притихших друзей:

— Да вот хотя бы неунывающему искателю приключений — нашему милому графу Данжюсу! Вы только посмотрите, какая у него заразительная улыбка! Вот то, что необходимо для успешной карьеры зачинщика веселья!

— Ну и пусть! — глухо проговорил де Гиш. — Было бы ради кого, — произнёс он, выстрелив полным недовольства взглядом в д’Эффиа, который поддержал княгиню коротким смешком.

— А вот и я, дамы и господа!

Торжественно провозгласив собственный выход, мэтр Савари спускался по лестнице. В вытянутых перед собою руках он нёс искрящийся нежно-голубыми и тёмно-синими переливами отрез атласной ткани, а на его плечи была наброшена широкая лента из тёмно-синей парчи с узором, вытканным серебряной нитью.

— Смотрите, дорогой братец! — воскликнула Катрин, закончив намазывать грушевый конфитюр на тонко нарезанные ломтики свежеиспеченной булки. — Это нисколько не хуже той ткани, которая досталась Данжюсу!

— Да. Но вы-то от неё отказались! — хмыкнул де Гиш.

— А как же! Не хотите же вы, чтобы я показалась на церемонии в платье того же цвета, что и невеста! — фыркнула Катрин.

— Как? Откуда вы узнали?

Де Гиш недоверчиво посмотрел на сестру, а та с особенным наслаждением вонзила белые крепкие зубки в сладко пахнущую грушами булочку.

— У меня тоже имеются надёжные источники! — ответила она, после того, как прожевала булочку и вытерла салфеткой капельки конфитюра с уголков улыбающихся губ.

— Где же это? В Лондоне? И кто же они? — не скрывая интереса, оживился Данжюс, пропустив мимо себя кувшин с разогретым вином, источавшим тонкий аромат специй и апельсина.

— Да, в Лондоне, — подтвердила Катрин, с трудом сохраняя невозмутимость при виде вытянувшихся от изумления лиц.

Её так и распирало от чувства превосходства над наивными простаками, какими оказались в итоге молодые люди, включая и находчивого Данжюса.

— Понятно дело, что в Лондоне. Но кто же этот ваш источник, дорогая княгиня? — наседал с расспросами Леон, и ему вторили д’Эффиа и де Беврон, чьё любопытство также оказалось задетым за живое.

— И кто бы это мог быть? А вы как думаете? — смеясь, спросила Катрин, но вместо ответа с блаженным видом отправила в рот очередной кусочек булочки с конфитюром.

— Ну уж нет! — д’Эффиа, единственный из всей компании, кто без ущерба для репутации самого дерзкого нахала при дворе мог позволить себе любые вольности, задержал её руку. — Сначала назовите нам имя! Мы хотим услышать имя вашего источника! Это бесценные стратегические сведения! А вот потом, душа моя княгиня, вы можете наслаждаться завтраком, сколько угодно.

— Нет, право же! Вы все просто непроходимые глупцы, если не догадываетесь, — подзадоривая молодых людей, Катрин смеялась над ними от всей души, а потом вновь нахмурила тонкие брови, напустив на себя таинственный вид пророчицы:

— Ну, хорошо, так и быть! Я открою вам этот секрет! Это…

— И кто же? — в один голос спросили все четверо.

— Её высочество Генриетта! Собственной персоной!

— Что?

— Нет!

Столь очевидный и простой ответ обескуражил всех, а де Гиш так и вовсе забылся, и от разочарования хлопнул по подлокотнику только что перевязанной ладонью.

— А чего вы ожидали? — насупилась в свою очередь княгиня де Монако и сурово посмотрела на брата. — Неужели вы думаете, что я, как какая-нибудь там… Ах, я даже и думать не желаю о том, за кого вы меня принимаете, братец! А вы, Данжюс! От вас я ожидала большей оригинальности. Да что там… Все эти приготовления к праздникам вскружили вам голову. Ну, кто ещё в своём уме станет заказывать три одинаковых костюма?

— Три? — воскликнул де Гиш. — Так всё-таки три костюма?

— Ну нет, это уж чересчур, я в это не верю! — вступился за друга д’Эффиа, но слух де Гиша зацепило разоблачение, прозвучавшее в словах княгини, и он пожелал немедленно получить объяснения из уст виновника их несостоявшейся ссоры:

— Говорите же, Леон! Всё-таки это вы перехватили мою ткань? Неужели только для себя одного? Но зачем? За каким чёртом вам понадобилось три костюма? Это всё для того, чтобы никому не досталась такая же ткань, да?

— Да что вы заладили, право слово! — вдруг громко вскрикнул де Беврон, терпение которого вылилось через край. — Ну и что? Ну будет граф красоваться в зелёном камзоле и в точно таких же зелёных панталонах, да ещё и в плаще того же зелёного цвета! Да хоть бы и слуги его тоже были одеты во всё зелёное. И что? Зато на вас будет костюм того же цвета, что и платье принцессы! А это кое-что, да значит. Ведь это не простое совпадение, а? Вы будете возглавлять свиту герцога Орлеанского, Арман! Это же честь для любого дворянина! И это будет честью для всех нас, раз уж мы все составим кортеж невесты. Вы только подумайте, как удивятся англичане, увидев на вас костюм цветов Орлеанского дома!

— Ну… — чувствуя себя пристыженным, де Гиш пожал плечами, — Может быть, это и так. Но ведь здесь чистой воды совпадение. И потом, вдруг Её высочеству вздумается изменить свои планы? А что, если принцесса наденет розовое платье, вместо голубого? Эти женщины…

— Это вряд ли!

Все повернулись в сторону Катрин, которая как ни в чём не бывало со спокойным видом стряхивала с ладоней крошки, после чего обмакнула пальчики в чашу с розовой водой для омовения рук после еды:

— Это вряд ли, — повторила она и улыбнулась мэтру Савари, — Её высочество выбрала эти цвета не просто так. Из моего письма она в числе первых узнала о том, что Людовик передал Филиппу титул герцога Орлеанского. Модники Лондона могли и не узнать об этой новости вплоть до отъезда из Дувра. Поэтому выходит, что эта ткань подойдёт для сюрприза как нельзя лучше!

— И что же? Не означает ли это событие, что и нам всем теперь придётся сменить свои цвета? — неуверенно поделился своими сомнениями де Беврон, при этом не скрывая озабоченности, но Данжюс возразил на это:

— Нет. Это значит, что мэтру Савари необходимо немедленно снять мерки с нашего полковника и распорядиться насчёт раскроя и шитья нового камзола. Или я ошибаюсь? Или вы расхотели?

Под испытующе-насмешливыми взглядами друзей де Гиш смутился и, густо покраснев, пробормотал:

— Нет. Я не отказываюсь. Валяйте, снимите с меня мерки, мэтр! Хотя… А разве во мне что-то изменилось со времени пошива последнего костюма?

— Никаких отговорок, граф! — Катрин решительно направилась к ширме. — Сюда! Мэтр, ведь вы же справитесь с пошивом за столь короткий срок? Ну право же, это всего лишь один костюм. Я даже готова уступить вам моих горничных — все они прекрасные швеи!

— О нет-нет! Что вы, Ваше высочество! — запротестовал Савари, эмоционально размахивая руками. — Пошив костюма для его сиятельства я поручу моим помощникам. И я лично буду следить за ходом работ!

— Вот и славно! — кивнула княгиня. — Ну же, Арман! Прошу вас, улыбнитесь теперь и перестаньте дуться! И бога ради, господа, держите себя в руках, а шпаги — в ножнах в течение ближайших дней! Скажем, хотя бы ещё парочку недель!

— Как это «ещё парочку недель»? — возмутился де Гиш.

— А что? Что ещё вы удумали натворить? Вот уж нет! Если вы не хотите, чтобы весь Париж смаковал сплетни о вашей глупой ссоре из-за зелёного бархата, то будьте добры проявить хотя бы капельку благоразумия! Хотя бы… — Катрин строго посмотрела на притихших юношей. — Вплоть до дня свадьбы Их высочеств!

Глава 10. Подсчёты

Март 1661 г. Трактир «Под знаком солнца» в Кале

— Итак, дорогой граф! Садитесь и рассказывайте! — без всяких предисловий потребовал де Руже и придвинул свободный стул к неказистому трёхногому столу, который был прислонён к стене у окна для пущей устойчивости.

Зная не понаслышке о том, какие сюрпризы могут поджидать незадачливого постояльца в провинциальной гостинице, Данжюс для начала попробовал расшатать предложенный ему стул, после чего сел, снял шляпу и положил её на стол перед собой. Вальяжно закинув ногу на ногу, он устремил взгляд на отполированный до блеска сапог и, сделав вид, что не уловил значения заданного ему вопроса, проговорил как бы про себя:

— А рассказывать-то и не о чем.

— Нет нужды скромничать, — строго оборвал его генерал. — Все в Кале пересказывают историю о вашей ссоре с графом де Гишем. Вы что же, не могли подождать до возвращения в Париж? Нет, я решительно не разумею! Что непонятного содержится в приказе: «Не привлекать к себе внимания!»? Да вы только послушайте, что говорят! Сейчас только ленивый или немой не судачат о том, как вы развлекаетесь с вашими друзьями, проигрывая за карточным столом целые состояния. Но то ваше дело, я не игрок, да и ваши карточные долги меня не беспокоят. Но мало того! Ходят слухи, будто вам вздумалось скупить всю ткань в галантерейных лавках Кале и нанять всех лучших портных на целых три недели вперёд. Причём не только местных или провинциалов, но и столичных! Но и это ладно. Бог с вами! Меня интересуют вовсе не слухи. Я хочу услышать от вас, граф, то, о чём я ещё не узнал. Для чего вам потребовалось злить де Гиша? Вы что же, и впрямь скупили всю ткань и затеяли переодеть слуг вашего дядюшки?

— Вот это да! — вырвалось у Леона.

Искреннее изумление в глазах юноши немного успокоило де Руже. Выходило, что не он один оказался жертвой обывательской молвы! Это меняло суть дела, но герцог всё ещё строго смотрел на ординарца в ожидании окончательных объяснений.

— Нет, я и сам решительно не пойму, каким образом два отреза ткани превратились во «всю ткань, которую только можно отыскать в Кале»? — недоумевал Данжюс.

— А было только два отреза? — тут же уточнил де Руже.

— Клянусь! — Леон даже подался вперёд, смяв локтями шляпу, лежащую на столе. — Да и зачем мне скупать всю ткань? И ведь я же рассказывал вам о мэтре Савари. Так? Я отправился к нему сразу же, как только узнал от д’Эффиа о том, что он перевёз в Кале свою мастерскую. Ну согласитесь, ваша светлость, кто станет заказывать пошив костюма у провинциала, когда к его услугам лучший портной из Парижа со всеми его подмастерьями?

На простодушном лице Данжюса проступил алый румянец, на фоне которого веснушки у него на щеках сделались особенно заметными. Он привстал и, перегнувшись через стол, посмотрел в лицо де Руже:

— Но вы же одобрили идею с пошивом одинаковых костюмов, ваша светлость! Я действовал по плану, который мы обговорили, и только.

— Хорошо, хорошо! — успокоил его де Руже и указал на стул:

— Сядьте, Леон! Допустим, вы действовали по нашему плану. Но меня беспокоит то, что вы привлекли к этому делу внимание всего Кале. О секретности можно забыть! Эти ваши мальчишеские выходки и особенно ссора с де Гишем могут привести к провалу! Вы понимаете это?

— Но никто и не узнает о нашем плане, — возразил Данжюс. — Всё выглядит так, будто я из тщеславного побуждения превзойти всех в роскоши скупил всю самую лучшую ткань в Кале. Мне это действительно удалось. Как оказалось, запасов было не так уж и много. О том, что мэтр Савари шьёт для меня три одинаковых костюма, не подозревает ни одна душа во всём городе. Даже подмастерья мэтра думают, что трудятся над одним костюмом. На самом деле они, каждый в отдельности, шьют три разных костюма.

— Это так? Вы уверены, что даже в мастерской Савари ничего не подозревают?

— Конечно же, я уверен! Иначе я не был бы настолько спокоен, — всё ещё краснея, ответил Данжюс. — Кстати, а вы уже обедали или может быть мы закажем ужин? Признаюсь, мне не досталось ни крошки от завтрака, который прислали в особняк мэтра Савари этим утром. Там столько всего произошло! А что касается де Гиша, так он всё ещё злопыхает, обиженный на весь мир из-за того, что отменили поездку дворян из свиты герцога Орлеанского в Дувр для торжественной передачи принцессы жениху по доверенности. Сейчас граф готов поссориться с кем угодно, лишь бы сорвать свою досаду. Я всего лишь неудачно попался ему на глаза в тот момент, когда у де Гиша было особенно скверное настроение, только и всего!

— Только и всего! — с долей иронии передразнил его де Руже и примирительно махнул рукой. — Что ж, будем надеяться, что этим всё и ограничится.

Глава 11. Церемония передачи невесты

Март 1661 г. Лондон. Королевская часовня в Уайтхолле

Влажная рука де Коссе-Бриссака всё ещё сжимала её пальцы, когда Генриетта осознала, что торжественная часть церемонии наконец-то подошла к завершению, и ей будет позволено выйти из дворцовой часовни на радость толпе придворных, ожидающих в галерее!

Перед алтарём рука к руке рядом с принцессой стоял жених по доверенности Анри-Альбер де Коссе-Бриссак — юноша весьма субтильного телосложения, прячущий взгляд больших серых глаз от любопытной взоров толпы гостей. Племянника французского посланника герцога де Креки поспешно переназначили на роль жениха по доверенности — представителя Филиппа Орлеанского всего за несколько дней до начала церемонии вместо генерала де Руже, который не появлялся при дворе и нигде в Лондоне со времени нашумевшего ночного происшествия, о котором ходило множество сплетен и слухов.

Наконец-то её официально провозгласили невестой герцога Орлеанского! Но отчего же единственное, что чувствовала в тот самый момент Генриетта, была неприязнь к стоящему рядом с ней юноше, в чьей холодной и липкой ладони покоились её пальцы. В его безвольной улыбке свозила неуверенность, но вместе с тем он крепко держал её за руку.

— Вот же прилипала, — тихо прошептала Генриетта, наградив беднягу де Коссе-Бриссака насмешливым взглядом.

Из-за шума, поднятого толпившимися в галерее людьми, Анри-Альбер не расслышал её слов. Он продолжал сжимать руку принцессы и, заворожено глядя на неё, прошептал:

— С превеликим удовольствием!

— Как же, — вздохнула Генриетта, одарив незадачливого жениха по доверенности лёгкой улыбкой, и тут же устремила пытливый взгляд поверх его плеча.

Выражение лица Джорджа Вильерса, стоящего во втором ряду во главе пэров Англии, было невозможно не заметить, а тем более не ответить весёлой гримасой на его полушутливый и полутрагичный взгляд. Всего-то на один миг, не дольше, чтобы эта шалость не привлекла внимания матушки.

Королева Генриетта-Мария в своём неизменном чёрном платье, которое она не соизволила сменить даже ради присутствия церемонии благословения её дочери с женихом по доверенности, занимала почётное место в первом ряду гостей по правую руку от Карла. Всё время, пока длилась церемония, королева не спускала бдительного взгляда с невесты и жениха. При этом она успевала держать в поле зрения всех собравшихся в дворцовой часовне знатных дам и сиятельных вельмож из числа избранных гостей — тех, кто получил от имени Генриетты личное приглашение присутствовать на церемонии. Тонкая полоска плотно сжатых губ свидетельствовала о крайнем недовольстве королевы, вызванном излишним, на её взгляд, весельем на лицах собравшихся.

Лишь мельком заметив выражение лица матери, Генриетта посочувствовала бедняге Джеймсу, герцогу Йоркскому, которому, в отличие от их старшего брата — короля, наверняка предстоит выслушать строгий выговор от матушки за всех сразу. Будут упомянуты и не в меру довольный собой Карл, и некоторые из придворных во главе с везунчиком Джорджем Вильерсом. Но в адрес самого короля, конечно же, ничего подобного высказано не будет, а что до его фаворита, то, благодаря членству в Тайном совете, он обладал неприкосновенностью от выговоров королевы. Равно как и лорд Суррей — единственный из приближённых Карла, кто умудрялся не вызывать в свой адрес критических замечаний королевы. Суррей в совершенстве владел искусством управлять мимикой лица и успевал напустить суровую мину за мгновение до того, как попасть в поле зрения Её величества.

— Ваше высочество теперь можете подойти к Его величеству и принять от него отцовское благословение, — шепнул архиепископ, завершив мессу.

Генриетта склонила голову и присела в почтительном реверансе, после чего повернулась к де Коссе-Бриссаку. Тот также поклонился, наконец-то отпустив руку невесты, и вместе с ней развернулся лицом к зрителям.

Вздохнув было с облегчением и, радуясь обретённой свободе, Генриетта устремила на графа удивлённый взгляд, когда вновь ощутила свои пальцы в плену влажной ладони. Волна мурашек пробежала по спине от чувства неприязни, близкой к омерзению. Как же трудно взять себя в руки и не хмуриться в ответ на глупые улыбки де Коссе-Бриссака! Но, к счастью, в этот же самый момент они подошли к сияющему довольной улыбкой Карлу.

Его величество с должным почтением склонил голову перед прелатом, а затем в благословляющем жесте поднял обе руки над головами Генриетты и де Коссе-Бриссака.

— Да пребудет над вами благословение господа нашего, и да сопутствуют этому браку все блага земные и небесные!

В воцарившейся в огромном зале торжественной тишине его голос звучал особенно тепло и по-отечески, вызвав тихий вздох умиления женщин и сдержанное покашливание мужчин.

— Что ж, ступайте! И да будет милость господня с вами!

Едва прозвучало последнее слово в заключительной молитве архиепископа, и высокие своды дворцовой часовни огласило эхо громких рукоплесканий и оваций. И лишь по прошествии нескольких минут эта бурная реакция утихла под укоризненным взглядом прелата. Но благоговейную тишину то тут, то там нарушали приглушенные возгласы одобрения по поводу того, что королю удалось свести полагающуюся по случаю пространную речь к минимуму и обойтись всего лишь одной фразой. Лица всех присутствующих были озарены счастливыми улыбками, за исключением Генриетты-Марии. Её величество удостоила Карла взглядом, полным неодобрения и укоризны.

Король вышел первым, а вслед за ним в широко распахнутых дверях часовни появились невеста и её жених по доверенности. После того, как племянник герцога де Креки, Анри-Альбер граф де Коссе-Бриссак, получил официальное благословение от церкви и отеческое одобрение короля, ему предстояло сопровождать принцессу Генриетту в Париж к ожидающему её жениху — герцогу Орлеанскому.

После выходы юной пары отовсюду раздавались громкие возгласы приветствий и пожеланий счастья. Особенно старались французские дворяне из свиты герцога де Креки, и Карл с лёгкой грустью на лице формально передал новоиспечённую невесту герцога Орлеанского под покровительство представителя короля Франции. Демонстративное проявление почти родственных чувств между королём и герцогом было разыграно столь безупречно, что в толпе гостей не нашлось бы никого, кто бы усомнился в их искренности.

— Всё идёт как по маслу, — с удовлетворением заметил де Креки, обращаясь к де Вильнёву, как только тому представилась возможность приблизиться.

Невзирая на высокий статус, обоим приходилось прилагать изрядные усилия для того, чтобы протиснуться сквозь толпу и примкнуть к шествию дворян из королевской свиты.

— Несомненно, ваша светлость, — краткий ответ де Вильнёва не обманул бдительного герцога, заставив его насторожиться и тут же повернуться к собеседнику, чтобы едва слышно спросить его:

— Есть ли новости?

— Отсутствие новостей разве не является лучшей из них? — уклончивый тон вызывал ещё больше подозрений у де Креки.

— Да говорите же, де Вильнёв! Неужели до сих пор вам не доставили ни одной депеши?

— Пока — нет, ваша светлость. Но у меня появились кое-какие сведения, — де Вильнёв неопределённо качнул головой, — скорее, даже сплетни. Но, согласитесь, иной раз придворная сплетня может оказаться куда как содержательней депеши с отчётами.

— Так говорите же!

Громкий шёпот французского посланника привлёк внимание короля, но его величество лишь милостиво улыбнулся герцогу, предоставив ему свободу беседовать со своим визави. Чем он и не преминул воспользоваться в то время, как торжественная процессия продвигалась к Большому банкетному залу, где гостей ждали столы, изобиловавшие изысканными яствами и тонкими винами, украшенные яркими цветочными букетами в высоких стеклянных вазах.

— Из Кале прибыло торговое судно, — сквозь вежливую улыбку тихо шептал де Вильнёв на ухо герцогу, который внимал ему, при этом не забывая улыбаться и кивать в ответ на приветствия. — Мой человек успел поговорить с боцманом до того, как на корабль явился офицер таможенной службы.

— Прекрасно, и что же? — нетерпеливо поторопил его де Креки.

— В Кале всё перевернулось с ног на голову из-за перемены планов прибытия кортежа её высочества.

— То есть? Из-за какой это перемены планов? — нахмурился де Креки, пытаясь воссоздать в памяти переписку с Мазарини касательно предстоящего путешествия юной Генриетты из Лондона в Париж.

— Дело в том, что во Франции до некоторых пор все только и говорили о том, что английская принцесса и её кортеж прибудут в Гавр, — де Вильнёв начал издалека, но де Креки тут же прервал его, требовательным жестом приказав перейти прямо к сути дела.

— Никто не ожидал, что кортеж принцессы прибудет в Кале! — выпалил де Вильнёв, но, уловив по выражениям лиц, шедших рядом с ними, что его голос прозвучал чересчур громко, продолжал свой рассказ шёпотом:

— Вплоть до начала марта это не обсуждалось. И вдруг в Кале прибыл сам маршал де Грамон, а вместе с ним целых две роты королевской гвардии под командованием де Варда и де Вилькье. И даже Пикардийский пехотный полк! После их прибытия в Кале случился небывалый наплыв дворян не только из Парижа, но со всех концов Франции. Не прошло и недели, как во всём городе не осталось ни одного свободного приличного особняка! Да что там! Не только в самом Кале, но и в его окрестностях больше нет ни одного пустующего постоялого двора и даже захудалой таверны. Всё оккупировано понаехавшей знатью и провинциалами!

— Ну, так-таки и всё?! — ухмыльнулся де Креки, довольный ажиотажем, который возрос в связи с ожидающимся прибытием принцессы Генриетты, в чьей помолвке и церемонии передачи жениху по доверенности он принимал самое деятельное участие.

— Буквально всё! — подтвердил де Вильнёв и улыбнулся с намёком, что напоследок он приберёг самую пикантную новость:

— И что самое интересное, во всём Кале не осталось ни одного метра ткани для пошива. Портные посылают курьеров в Амьен и даже в Реймс за пополнением запасов.

— Ох уж эта молодёжь! — критически заметил де Креки, хотя в свете предстоящих торжеств он и сам отдал распоряжение срочно обновить гардероб для себя и для своего племянника, ставшего женихом по доверенности.

— Да. И ещё мне пересказали анекдотец один…

Шёпот де Вильнёва заглушило громкое объявление, которое церемониймейстер произнёс, стоя на входе в Большой банкетный зал. Подождав с минуту, граф шёпотом пересказал сплетню о ссоре двух щёголей из свиты герцога Орлеанского из-за отреза дорогой ткани, которая приглянулась обоим, а также из-за услуг одного из самых именитых парижских портных.

— Постойте-ка! Вы сказали, что граф де Гиш собрался вызвать на дуэль графа Данжюса? Это не того самого Данжюса? — дежурная улыбка на лице де Креки мгновенно растаяла, и он взирал на де Вильнёва взглядом инквизитора, ожидающего полной исповеди:

— Детали, граф! Не опускайте ни малейших подробностей сего примечательного дела!

— А подробности таковы, ваша светлость, что дуэль так и не состоялась, — весело ухмыльнулся де Вильнёв, — молодые люди помирились в то же утро. Никто не знает всех подробностей этого примирения и того, как это произошло. Говорят, что не обошлось без участия сестры графа де Гиша — княгини де Монако. Якобы это она примирила спорщиков.

— Так что же, назначенные в свиту Её высочества дамы уже прибыли в Кале? — теперь выражение лица герцога переменилось с озабоченного на заинтересованное. — Интересно было бы узнать, кто из кандидаток получили патенты на места фрейлин в свите принцессы?

— О нет, о них ничего не слышно. В Кале прибыли несколько придворных дам. Анна Австрийская и Мария-Терезия прислали своих представительниц для торжественной встречи принцессы. Что же касается княгини де Монако, то она прибыла в Кале вместе со своим отцом, маршалом де Грамоном.

— А что же свита принцессы Генриетты? О новых фрейлинах что-нибудь известно? — ещё раз задал вопрос де Креки, на этот раз чётко обозначив свою личную заинтересованность.

— К сожалению, об этом пока ничего не слышно. Однако же имя княгини у всех на устах. Но ведь вы прекрасно знаете, каковы они. Я имею в виду, что они — де Грамоны! — лукаво прищурив глаза, напомнил де Вильнёв. — Их появление никогда не обходится без внимания публики.

— Да, это так, — вынужденный признать явное превосходство Антуана де Грамона в популярности, как среди простонародья, так и среди молодых повес, подвизавшихся при дворе, де Креки попытался изобразить снисходительную ухмылку, но ему удалось лишь слегка растянуть губы, тогда как в глазах сквозил самый что ни на есть холодок — свидетельство многолетней неприязни.

На этот раз недовольство герцога было вызвано не столько напоминанием о всепобеждающем очаровании блистательного маршала де Грамона — давнего соперника за влияние при дворе, а тем, что вопреки приказу, который был отдан де Руже накануне его отъезда из Англии, ординарец генерала оказался в центре громкой истории. Мало того! Этот молодчик умудрился ввязаться в скандальную ссору, которая, судя по словам де Вильнёва, едва не закончилась дуэлью! И с чего вдруг ему понадобилось скупить всю ткань в Кале? Да ещё и перекупить тот же отрез, на который положил глаз вечно скучающий вертопрах граф де Гиш?

— Мой дорогой герцог! Я вас прошу, садитесь рядом со мной и оставьте ваши заботы о политике!

Негромкий голос Карла раздался возле самого уха, заставив де Креки резко встрепенуться и с виноватой улыбкой обернуться к королю.

— Полноте, герцог! Мы на брачном пиру. Пусть это всего лишь церемония благословения и передачи невесты жениху по доверенности, и, тем не менее, никто не отменял веселья!

Заняв высокое кресло во главе длинного ряда столов, расставленных в форме буквы П, Карл поднял бокал и призывно постучал по нему серебряным ножом для разрезания фруктов:

— Дамы и господа! Я предлагаю тост за невесту и жениха! И я призываю всех присутствующих повеселиться от души! Слёзы по поводу отъезда моей милой Минетт оставим на послезавтра. А сегодня да воцарится праздник в сердце каждого! Ура!

Глава 12. На борту флагманского корабля

Март 1661 г. Ла-Манш

Хмурое лицо Бэкингема не удивило бы никого, даже тех, кто был близко знаком с герцогом. К тому же застигнутый сильным штормом корабль представлял собой изощрённое орудие пытки для всех, кто находился на нём. Даже бывалые моряки предпочли отсидеться в трюме, если на верхней палубе не требовалось их присутствия. И конечно же, от пристального внимания лорда Гамильтона не ускользнуло ни то, что, в отличие от остальных пассажиров, Джордж Вильерс предпочёл оставаться на палубе; ни то, что он выбрал для себя наиболее уединённое место в носовой части корабля несмотря на то, что сильная качка была наиболее ощутимой именно там.

Погружённый в глубокие раздумья, герцог стоял в полном одиночестве, крепко ухватившись за канат, прибитый к перилам бортов, и, судя по здоровому румянцу на его хмуром лице и азартному блеску в глазах, в эти минуты он вовсе не страдал от морской болезни.

— И всё-таки, что же так изводит вас, дружище? — спросил Гамильтон, стараясь перекричать пронзительный свист ветра, и покрепче ухватился за мокрый канат, чтобы подтянуться поближе к Бэкингему.

Тот одарил его хмурым взглядом, явно недовольный тем, что его застигли в столь неподходящий момент. Убедившись, что Гамильтон был один, Бэкингем коротко выдохнул и похлопал по скользким перегородкам бортов. Хлёсткие звуки шлепков по мокрому дереву отозвались громким всплеском разлетевшихся по сторонам брызг от вспенившейся волны, которая мощным ударом обрушилась на борт корабля.

— Вы виделись с ней? — не спеша давать пояснения, Бэкингем задал встречный вопрос и кивнул в сторону высокой надстройки на корме, где располагалась адмиральская каюта и пассажирские каюты, которые на время перехода через пролив Ла-Манш были предоставлены в распоряжение королевы Генриетты-Марии, принцессы и некоторых дам из их свиты.

— С кем?

Гамильтон прекрасно понимал, что вопрос касался, скорее, дочери, нежели матери, но всё же позволил себе допустить эту небольшую заминку, желая вызвать Бэкингема на откровенность.

— С Её высочеством, конечно же, — недовольно буркнул тот.

— Ах да! Конечно же! И могу доложить вам, что её высочество прекрасно проводит время. Замечу, она из тех немногих, кто не поддаётся морской болезни. Не чета остальным дамам, да и не только!

Не желая прослыть сплетником, молодой Гамильтон никогда не позволял себе открытых насмешек над слабостями других, но всё-таки не удержался от мелкой колкости в адрес французского посланника. Герцог де Креки, как и многие дворяне из его свиты, вынужденно проводил всё время у себя в каюте, не показываясь на глаза никому, кроме камердинера и графа де Вильнёва.

— Тут всё просто, — ответил на этот скрытый выпад Бэкингем, не дожидаясь, когда в их беседе прозвучат прямые и тем более оскорбительные намёки в адрес французского посланника. — Одни рождены бороздить моря, а другие — нет. Англичане сделались владыками морей не просто так, дожидаясь подходящей погоды на берегу. Но и среди нас найдётся немало тех, кто захотят поскорее сойти с корабля, едва завидя берега Франции.

— Но вы ведь не об этом задумались, друг мой? — в голосе Гамильтона прозвучали нотки дружеского сочувствия, и менее искушённый в придворных интригах человек принял бы эти проникновенные интонации в его вопросе за самую искреннюю обеспокоенность. Однако на лице Бэкингема лишь на мгновение мелькнуло облачко недовольства, которое возникло не то из-за лёгкой фальши, которую он уловил в голосе собеседника, не то из-за внезапного порыва холодного ветра.

— Согласитесь, дорогой герцог, это не честно, что нам всем приходится коротать время за пустыми разговорами, тогда как господа французы могут наслаждаться обществом дам из свиты Её величества. В том числе и вниманием самой принцессы!

— Что же в этом нечестного? — в спокойном взгляде Бэкингема не промелькнуло ни одной искорки, будто его вовсе и не задел этот бестактный вопрос.

Скрытые в глубине его души переживания тут же отозвались острой болью, но Джордж лишь пожал плечами и отвернулся. Он устремил взгляд к горизонту, сделав вид, что высматривает, не покажутся ли огни французских берегов сквозь туманную мглу низко стелящихся облаков. Но, вместо этого, в лицо ему ударили холодные струи дождя.

— На мой взгляд, — не сдавался Гамильтон, — Её высочество в предоставленное ей свободное время могла бы отдать должное куда более важным вещам.

— Вот как? — Бэкингем с усмешкой обернулся к нему. — Ещё скажите, что принцессе следует проводить время за чтением псалмов! И в молитвах! Бог ты мой, милорд, вы это серьёзно? Девушка готовится к переменам в своей жизни — это так. Но она не обязана жить по монастырским канонам! Уж коли на то пошло, то ей самое время веселиться от души и предаваться удовольствиям, какие только могут быть ей доступны. И насколько позволяет этот проклятый шторм.

— Но она не пригласила ни вас, ни меня, — с нажимом произнёс Гамильтон, открыто намекая на слух о недавней размолвке между принцессой и герцогом.

— Я сам отказался от приглашения, — ответил на это Бэкингем и вновь с силой хлопнул по мокрой перекладине. — Чёрт возьми, Гамильтон! К чему вы клоните? Вы что-то хотите сказать?

— Только то, что это странно! Джордж, друг мой, мне кажется, что с вами несправедливо обходятся! — с хорошо разыгранным сочувствием воскликнул тот. — Но отчего же вы сами отказались? Нет-нет, так не пойдёт! Вы представляете Его величество, вы…

— Разве не герцог Норфолк является представителем короля и назначен на роль посажённого отца невесты? — жёстко напомнил Бэкингем. — И к тому же это Норфолк в данный момент командует английской эскадрой, а не я. Потрудитесь запомнить, что мы с вами всего лишь гости на этом корабле, милорд!

— Я-то — да, но не вы, друг мой! Вы же представляете короля и герцога Йоркского, брата Её высочества! — не отступал Гамильтон, намеренно подталкивая Бэкингема к тому, чтобы тот взглянул на всё происходящее с самой невыгодной для него стороны.

— Нет! Ни вы, ни я, ни кто-либо ещё! — отрезал Бэкингем, про себя помня о предупреждении, которое Карл дал ему напоследок перед отъездом. С момента отплытия кораблей из Дувра герцогу пришлось взять на себя тяжкий груз ответственности в качестве старшего брата и опекуна Генриетты, не имея ни официального статуса, ни полномочий, прописанных в протоколе или в приказе короля.

— И всё-таки в глубине души мы с вами понимаем друг друга, — вздохнул Гамильтон, предприняв обходной маневр и разыгрывая смиренное согласие с обстоятельствами, которые превосходят их силы и возможности.

— Да, — коротко обронил герцог.

В этом коротком ответе прозвучал, скорее, вопрос, нежели утверждение. Но и что с того? Ведь Бэкингем твёрдо решил не поддаваться на хитрые уловки и провокации Гамильтона. Хоть он и не разглядел смысла и мотивов, которые скрывались за этими неуклюжими попытками вызвать его на откровенный разговор, однако Джордж услышал изрядную долю недомолвок в каждой фразе. Гамильтон надеялся спровоцировать его раскрыть свои чувства и высказать вслух подсказанные им же самим мысли. Вот только зачем ему это понадобилось?

— Ну да, так оно и есть, — ещё раз вздохнул Гамильтон и обернулся, чтобы взглянуть на капитанский мостик, куда поднимались герцог Норфолк и его помощник капитан Лоример.

— Скажите, милорд, а вы знали, что герцог де Руже покинул Лондон задолго до нас? — спросил вдруг Бэкингем и впервые за всё время их разговора посмотрел прямо в глаза собеседника.

— Да. Я знал. Это была идея короля, насколько мне известно.

— Вы хотите сказать, что Карл вдруг ни с того ни с сего решил отослать от двора кого-то, кто всё время нравился ему? Человека, которому он даже предложил стать женихом по доверенности?

Какое-то время оба смотрели друг на друга то поднимаясь, то опускаясь, словно катаясь на детских качелях по мере того, как корабль взмывал вверх на гребне высокой волны и стремительно падал в пучину.

— Не совсем, — чуть дрогнув, брови Гамильтона взметнулись над переносицей, и на его лице появилось то наивное выражение, которое можно было расценить как искреннее недоумение, — король предложил герцогу де Руже отправиться во Францию первым, ещё до отъезда кортежа. Полагаю, что это могло быть вызвано неотложной необходимостью, связанной с тем, как идут приготовления к свадебным торжествам. Разве не так?

— Там и так предостаточно глаз, чтобы проследить за любыми случайностями, начиная от пропажи пуговиц и лент, и кончая подготовкой приёма у губернатора Кале, — проговорил Бэкингем и резко взмахнул рукой, приветствуя присоединившегося к ним лорда Суррея.

— Милорды! — покачиваясь на ходу, Суррей приподнял над головой шляпу, и сильный порыв ветра едва не вырвал её из рук. — Приветствую вас!

Оправившись от морской болезни, Суррей впервые за всё время путешествия оставил каюту. Он решил прогуляться по верхней палубе в надежде на то, что свежий воздух поможет ему избавиться от мучительной головной боли, которая неотступно преследовала его на протяжении последних недель.

— Тут довольно ветрено, как я посмотрю! Ба! И оживлённо, к тому же! — Суррей говорил громко, стараясь перекричать ветер и скрыть тошноту, которая подступала к горлу всякий раз, когда, разбиваясь о борт, новая волна вызывала сильный крен корабля.

— Да. По мере того, как море успокаивается, всем захотелось выйти на короткий променад, — охотно подхватил эту мысль Гамильтон и кивнул в сторону капитанского мостика. — Что слышно о времени нашего прибытия в Кале?

— А мне-то почём знать? Спросите у Норфолка! Он командует флотилией, так что все вопросы к нему! — пожав плечами, ответил Суррей и, держась за канат, проскользил по мокрой палубе в сторону Бэкингема.

Сделав вид, что как раз намеревался подняться на мостик к адмиралу, Гамильтон пригнулся под напором встречного ветра и покачиваясь направился в сторону кормы.

— Он что-то вынюхивает, — произнёс Суррей, бросив ему вслед тяжёлый взгляд исподлобья. — Я и за милю могу распознать этот проникновенный тон грошовой любезности.

— Да, так и есть, — подтвердил Бэкингем и наклонился вперёд, вглядываясь в белые гребни вспенивающихся волн.

— Надеюсь, ему не придёт в голову приставать к кому-нибудь с расспросами за ужином. В присутствии королевы и герцога де Креки кто-нибудь из дам может не сдержаться и подхватить эту тему. Знаете, как это бывает… Женщины — они такие болтливые!

— Отчего же, пусть его спрашивает, — герцог провёл ладонью по мокрым поручням. — Главное, чтобы мы не попались на крючок. Не знаю, что его интересует больше: немилость де Руже или то, что скрывается за этим?

— А вы не поняли? — Суррей смотрел в лицо Бэкингема, но тот, не поворачиваясь к нему, продолжал рассматривать штормившее море.

— Нет. Мне вообще было не до того, — начиная раздражаться, Джордж ответил целой серией встречных вопросов:

— И вообще, кому какое дело до того, когда уехал де Руже и зачем? Был он замешан в чём-то или нет? Какое теперь дело?

— О, не скажите! — ледяной тон Суррея остудил эту вспышку. — Само по себе всё это неважно. Но ведь интрига и состоит в том, что де Руже исчез сразу же после инцидента, связанного с полуночной прогулкой. Поговаривали даже, что между вами произошла ссора. Будто бы дело едва не дошло до дуэли, и всё тому подобное.

— Да. Подобные слухи передавали и мне, — хмыкнул Бэкингем, — правда, главную роль в этой комедии приписывают вовсе не мне, а де Коссе-Бриссаку, племяннику де Креки. Но и что с того?

— Для вас — ничего, друг мой. А вот для кое-кого ещё, — тут Суррей понизил голос и быстро обернулся, прежде чем снова заговорить, и продолжил шёпотом, несмотря на громкий свист ветра:

— Это важно для Её высочества. И весьма! Ведь в разговорах упоминается и её имя. И даже чаще, чем ваше или генерала.

— И что же? Гамильтон из тех, кто склонен верить, будто бы…

Вскипев от одного лишь намёка на положение, в каком могла оказаться Генриетта, Джордж оторвался от созерцания волн и выпрямился во весь рост. В тот же момент нос корабля поднялся на гребне очередного вала, и герцог оказался едва ли не на целую голову выше своего собеседника.

— Тише! — призвал его к спокойствию Суррей и едва заметным жестом указал на капитанский мостик, с которого неторопливо спускался Гамильтон.

— Хорошо, хорошо! Только не нужно всех этих намёков! — взял себя в руки Бэкингем, прекрасно понимая, что на кону оказалась репутация и даже самоё будущее Генриетты.

— Не поведитесь на его провокации, друг мой, — посоветовал Суррей. — Сам по себе Гамильтон безобиден, как шмель. Но к кому он относит добытые сведения и сплетни? То-то и оно! Я всегда остерегаюсь доброхотов и ему подобных. И вам советую.

— Знаю, — неохотно улыбаясь идущему к ним навстречу лорду, ответил Бэкингем, — я тоже остерегаюсь таких, как он. Не нравятся мне доброхоты. Поначалу мне казалось, что де Руже тоже из их числа. Но нет, он не таков! Прямолинеен, как закалённый клинок. С ним всегда всё достаточно ясно и понятно, чего следует ожидать. И я не заметил ни малейшего подвоха. А ведь он француз как-никак!

— О, вы говорите о нашем славном герцоге де Руже? — в улыбке Гамильтона сквозил живой интерес к их беседе. — Да! Генерал не чета остальным французам. Впрочем, у них это семейное. Вы ведь знакомы с его младшим братом? Я говорю о маркизе дю Плесси-Бельере. Он — славный малый!

— Ага! — поспешили согласиться с этой оценкой оба друга и, мельком переглянувшись друг с другом, громко рассмеялись.

— Кстати, со слов помощника капитана, мы прибудем в Кале через считанные часы. Но, конечно же, спуск шлюпок для высадки в порт начнётся не раньше утра. В десять часов или позднее. Всё зависит от силы ветра и высоты волн.

— Что ж, тем лучше, — проговорил Суррей, а Бэкингем кивнул в ответ и с лёгкой издёвкой проговорил:

— Тем больше времени останется у почтенного магистрата Кале для последних приготовлений. Нас ждёт самая помпезная встреча за всю историю этого города.

— Я нисколько в том не сомневаюсь! Парад нарядов, роскошь обедов и балов, баснословные траты на украшения города — состоится грандиозное шествие, а вечером — торжественный приём и бал во дворце губернатора, — пообещал Суррей, во многом полагаясь на полученные ещё до отплытия из Дувра сведения о невиданных доселе масштабах приготовлений к встрече кортежа принцессы Генриетты в Кале.

Глава 13. В море

Март 1661 г. Ла-Манш

— А чего вы хотите больше всего на свете, Ваше высочество?

Нестройный хор девичьих голосов сливался с шумом волн, которые с пугающим грохотом разбивались о борт корабля, но до Генриетты доносились только отголоски разговоров подруг. И вдруг средь шума она отчётливо расслышала именно этот вопрос!

Она очнулась от долгого оцепенения и обернулась, обратив к подругам удивлённый взгляд. Только тогда она заметила, что уже долгое время стоит на верхней надстройке над кормой корабля в компании с девицами Суррей, Норфолк и Данскастер. Оттуда они наблюдали за линией горизонта, постепенно прорисовывавшейся между штормовым морем и грозовым небом.

В то время как её подруги наблюдали за красочным зрелищем, наперебой делясь восторгом и радостью, Генриетта смотрела в противоположную сторону, туда, где горизонт полыхал лиловым заревом заката.

— Что? — переспросила она и кивнула в ответ на молчаливый жест леди Уэссекс, которая протянула ей шаль.

— А чего бы вы хотели, Анриэтт? — повторила свой вопрос мисс Суррей и показала на первые звёзды, которые мерцали в стремительно темнеющей полосе неба.

— Я и не знаю, — неуверенно начала Генриетта, кутаясь в шаль и поёживаясь из-за грубой шерсти, колющей её голые плечи.

— Смотрите! Смотрите, вон ещё одна летит! — закричала мисс Норфолк и от радости несколько раз подпрыгнула на цыпочках.

Генриетта, как и все, пристально всматривалась в тёмный бархат неба в надежде успеть выхватить взглядом хотя бы одну из тех звёзд, которые, по словам подруг, падали с небес.

— Ах! — воскликнули хором девушки.

Внезапный порыв ветра растрепал убранные в причёску волосы и едва не сорвал шаль с её плеч. Генриетта переглянулась с Кэтти Суррей и громко выкрикнула:

— Я точно знаю, чего я больше всего не хочу! Больше всего на свете я не хочу ещё раз пересекать Ла-Манш!

— И я тоже! — с особенным значением произнесла мисс Суррей, думая о своём. — Надеюсь, что нам больше никогда не доведётся пересекать этот пролив. Ни в какую сторону!

— А я не уверена, что это возможно, — шёпотом возразила леди Уэссекс, которой довелось несколько раз пересекать бурные воды пролива между Англией и материком. — Никто и никогда не знает наперёд, как всё сложится в жизни. Да что там, мы не сможем предугадать даже то, что нам самим доведётся выбрать.

Эти слова были произнесены очень тихо, и только Генриетта смогла расслышать их. Остальные продолжали наперебой громко делиться своими желаниями и мечтами. Мысли девушек занимали торжественная встреча в Кале, путешествие в Париж и церемония заключения брака Генриетты и Филиппа Орлеанского. Что ждало каждую из них после того, как их принцесса будет официально объявлена супругой дофина Франции, ни одна из тех девушек, за исключением Кэтти Суррей, не задумывалась. Кого-то из них в Англии ждал жених, помолвка с которым была оформлена между семьями задолго до того: некоторые, хотя втайне и мечтали остаться во Франции, на самом же деле не могли рассчитывать на это всерьёз. Всё происходящее казалось большинству девушек всего лишь приключением, и не более того. И когда полоса родных берегов исчезла из виду, это не огорчило их, а, скорее, удивило новизной ощущений. За исключением разве что самой принцессы, миссис Уэссекс и Кэтти Суррей, ни одна из девушек никогда не покидала не только Англию, но даже пределы родных мест. После переезда из провинции в Лондон жизнь в королевском дворце казалась им самой значимой переменой в жизни.

— Странно, что Джордж Вильерс избегает встречи со мной. Вам так не кажется? — шёпотом спросила Генриетта, обращаясь только к мисс Суррей.

Та посмотрела на неё и с серьёзным видом покачала головой. Она-то часто виделась с Бэкингемом, благодаря близкой дружбе между герцогом с её старшим братом лордом Сурреем, но не замечала особенных перемен ни в поведении герцога, ни в его облике. Ничего такого, что могло бы показаться действительно странным или необычным.

— Если только… — вдруг проговорила она вслух, но замолчала.

Но Генриетта требовательно похлопала тонкими пальчиками по перилам, призывая немедленно поделиться всеми мыслями.

— Если только он не сохраняет дистанцию с вами намеренно.

— Но отчего же?

Это предположение не явилось новостью для Генриетты, и, тем не менее, задело её, остро кольнув в глубине души.

— Кто же объяснит все тонкости политики, — вздохнула мисс Кэтти. — Я заметила, что герцог вообще в последнее время ведёт себя сдержанно. Совсем не так, как при дворе в Уайтхолле. Такое впечатление, будто он играет роль в пьесе, и всё время следит за реакцией зрителей. Понимаете, Анриэтт?

— Да уж. Каждому из нас определили роль, — кивнув в ответ, Генриетта опустила голову и устремила задумчивый взгляд на маленькую точку, время от времени всплывающую на волнах и тут же исчезающую в пучине.

В глубине души она чувствовала обиду на Карла за то, что он допустил, чтобы роль жениха по доверенности отдали графу де Коссе-Бриссаку, и настоял на том, чтобы Арман де Руже покинул Англию задолго до церемонии благословения. А теперь вдобавок ко всему её лишили общества Джорджа Вильерса — её преданного друга и поклонника. Генриетта никогда не поверила бы в то, что Джордж, всегда открыто и пылко демонстрировавший ей свою привязанность, мог внезапно охладеть и отдалиться. Вот уж нет! Скорее всего, он уступил настойчивым уговорам. Вот только кто же на него давил? Карл или королева-мать? Хотя не всё ли равно, кто? Генриетту сердило то, что она так и не получила объяснений, которые вправе ожидать любая девушка на её месте. Ни от Карла, ни от самого Джорджа — ни от кого! Она не получила не только ни одного слова объяснений, но и с утешениями никто не спешил! Все как будто бы сговорились избегать разговоров с нею!

— Простите меня, Ваше высочество… Анриэтт, — шепнула мисс Суррей, и принцесса с удивлением заглянула в глаза подруги.

— За что же?

— Я заставила вас переживать.

— Вот ещё!

Наигранное веселье в этой фразе не обмануло чуткое сердце Кэтти. Она мягко перехватила руку Генриетты и заговорила с ней, участливо заглядывая в глаза:

— Я же всё вижу, Анриэтт! Но не подумайте ни о чём дурном! Знайте, вы не одиноки, Ваше высочество. Я ведь тоже не вчера на свет родилась. Я же всё понимаю. Я знаю обо всём!

— Что?

Генриетте не хотелось заводить разговор на эту тему, но она согласилась поддаться на нехитрую манипуляцию со стороны подруги, лишь бы не оставаться наедине с грустными мыслями и не позволить себе окончательно раскиснуть и погрузиться в тоску.

— Я тоже переживаю, — пояснила мисс Суррей и, прижавшись к плечу Генриетты, зашептала ей на ухо: