Бесплатный фрагмент - Съездил

ТАЧКА

Старые каштаны вперемежку с ореховыми деревьями сторожили дорогу, которая, то поднималась в гору, то делая виток, спускалась к морю, тонкая полоска которого синела между листьями. Машина шла ровно, почти не слышно шурша по свежеуложенному асфальту, убаюкивая и наполняя тело приятной истомой. Дышалось легко, спокойно, все мысли, которые приходили на ум, пожалуй, кроме одной, были приятными, под стать окружающей природе. Не приятная мысль не тревожила, потому что не была смертельной, да и вообще была из той категории, которые не требуют немедленного и правильного решения. Это была та мысль, которую можно было сравнить с неприятной необходимостью наподдать соседскому коту, чтобы не гадил у порога.

— В этой ситуации надо сохранить лицо, не более того, — Вальтер глянул на себя в зеркало заднего вида, — Позвоню через пару месяцев, когда всё уляжется, не надо будет выслушивать жалобы, если они будут, изображать участие и вынужденно предлагать помощь, не ровён час согласятся её принять.

Это решение было единственным и правильным, Вальтер улыбнулся сам себе и с удовольствием потянул вверх сначала одно, а затем второе плечо.

Весь месяц облака не закрывали небо, зацепившись где-то там за вершины гор, они выливались дождём, питая горные луга и дубравы, давая по вечерам любоваться звёздами и мечтать.

О том, что сестра купила тачку, он узнал стороной от общих знакомых и несказанно этому обрадовался.

— Вот теперь надо звонить, — решил он и набрал в телефоне номер.

В темноте засветился экран, настойчивые гудки особенно громко зазвучали в ночной тишине.

Далеко, за тысячу километров, тоже была ночь, также ярко светили звёзды, только от реки тянуло сыростью и назойливые комары, недовольно жужжа, кружили и бились в сетку отгораживающую комнату от окружающего мира.

Наконец трубку взяли, и заготовленные слова полетели в черноту космоса, возвращаясь бодрым приветствием.

— Поздравляю, — Вальтер приветствовал сестру нараспев по слогам, прищурившись от удовольствия, словно от яркого света.

— С чем? — скучный голос, заспанного человека не отозвался на той мажорной ноте, которую предполагал услышать Вальтер.

— С тачкой.

— Подумаешь событие! — голос сестры изменился, в нём послышались смесь недоумения и любопытства.

— Событие, и довольно радостное!

— Откуда ты про неё узнал, — сестра громко зевнула.

— У меня свои источники, — Вальтер лукаво усмехнулся.

— Знаю я этот источник, сама на стене ВК написала: — «Ура, у меня новая тачка».

Звезда, висевшая в небе, над самой головой Вальтера, задрожала и мгновенно мелькнула, упав за линию горизонта не успев отразиться в морской глади.

— Сколько денег отдала? — поинтересовался Вальтер, стараясь не упустить момент падения очередной звезды.

— Девятьсот восемьдесят.

— Достойная цена.

— Да, не дорого, — согласилась сестра и опять зевнула.

— Цвет, какой? — Вальтер перевёл взгляд на Митцубиши, стоящую у гаража и поблескивающую своим боком под лунным светом.

По себе он знал, как приятно поговорить на автотему, обсудить достоинства и недостатки кожаного салона, сигнализации.

— Серебристый, — он не видел, как сестра пожала плечами, удивляясь его такому вниманию к тачке, да ещё посреди ночи.

— Марка, какая? — не унимался Вальтер.

— Не знаю, — последовал ответ.

Вальтер не мог видеть лицо сестры, но почувствовал, как разговор оживился и приобрёл иные, от прежнего, интонации.

Ему захотелось звонко посмеяться над её нерадивостью, щёки его надулись, едва сдерживая хохот, сам он весь изогнулся вперёд, плотно прижав локти к телу.

— В документах что написано? — выдавил он из себя.

— В каких документах? — было похоже, что сестра тоже поняла всю нелепость своего ответа и заразилась его весельем.

— На тачку документы дали, в них загляни, солоха, если в значках не разбираешься.

Звёзды с неба посыпались одна за другой, но Вальтеру некогда было загадывать желания, он отдыхал, наблюдая за чужой глупостью.

— Я документы на работе оставила, — сотовая связь возвращала ему уверенность в себе, в своей ловкости и своём превосходстве над ближними и дальними, всеми теми, кто хоть раз попадался на его жизненном пути.

— Во двор выйди и посмотри, — посоветовал Вальтер.

— Сейчас, — сестра хмыкнула, очевидно от того что сама никогда бы не додумалась до такого простого решения.

Вальтер слышал, как зазвенели ключи, скрипнула входная дверь, раздался металлический лязг и чертыханье сестры. Он представил как она, в полной темноте, подсвечивая себе телефоном, протискивается между стеной и боком тачки.

— Нашла, — раздался голос сестры в телефоне.

— Что написано?

— Чураевский филиал подольского механического завода, — смех сестры почти разорвал Вальтеру перепонки.

— Какой филиал? — последняя звезда упала в море, и стало совсем темно.

— Чураевский, — знакомые насмешливые нотки не оставляли сомнения, он попал впросак, но надо было во что бы то ни было сохранить лицо и Вальтер придав голосу глубокомыслие спросил, — Что возить будешь?

— Кирпичи.

Короткие гудки, прежде облетев вокруг земли, упали к ногам Вальтера глиняными осколками.

ПЛАЧ ЯРОСЛАВЫ У ШТАКЕТНИКА

Иван стоял у темного окна и смотрел на то, как крупные снежинки лебединым пухом падали на землю. Фонарь освещал только дальнюю часть улицы, и кусты сирени, подсвеченные издали призывно протягивали на встречу снежинкам свои ветки. Тишина окутала спящий поселок, ни взлая собак, ни шороха саней, ни звука мотора, где то за поселком проезжающей машины. Безветрие.

В такую ночь обязательно должно что-то произойти: — думал Иван и не моргая смотрел на падающий снег.

Скрип шагов нарушил тишину, от дома наискосок отделилась фигура, спотыкаясь, перешла улицу и медленно подошла к забору.

— Сейчас упадёт, — подумал Иван.

Груды обломанных камней, оставшиеся с лета, укутанные снегом, словно айсберг, по неизвестной причине выплывший на сушу, таили угрозу.

Фигура спотыкнулась и упала на снег. Иван видел когда-то это тёмное пятно, но не мог вспомнить, где. Он смотрел не моргая. Фигура пыталась подняться, но не могла. Она пошарила в снегу руками, привалилась к штакетнику и слилась с ним. По стёклам пробежал тонкий завывающий звук. Что-то заскрежетало на крыше и женский голос, надрывный, полный горя и ужаса далеко разнёсся в ночной тишине.

— Родненькая ты моя родненькая и зачем я пошла этой стороной улицы! И невезучая я уродилась, и жизнь моя не сложилась. И пропаду я теперь без времени и замерзну в снегу холодном и никто меня не пожалеет и никогда меня никто не жалел. Мамка не жалела и не любила и платьев мне новых не покупала и кос моих русых не заплетала. Отец — подлец, самогон пил и меня бил. Пока жил всех мучил. А бабка ведьма пирожки пекла всем раздавала, а мне не давала. А пирожки были с малиною, сладкие как счастье, которого я отродясь не видала. Братец — мерзавец сноху привел, бабку ведьму до смерти довел. А сношенька кривые ноженьки, весь дом к рукам прибрала, меня бедную сиротинушку из отцова дома прогнала. И росла я как бурьян в поле, как трава у дороги.

Сестрица — голубица, душу мне вынула, жениха ясноглазого умыкнула. Жениха увела и не поморщилась. Бить их надо было палкой, а мне сиротинушке его стало жалко. А женишок — лопушок на цвету да обронил, на корню да подсушил. Любила сиротинушка я горемычная, а беда горою, а беда грозою. И о горе том мне рассказать некому, не припасть мне на доброе плечо и не поплакать мне несчастной горячо. И положат меня, как замерзну в гроб и да лучше бы я разбила себе лоб. И зачем я пошла этой стороной улицы!

Муженек — пенек сейчас дома спит, как медведь храпит. Сварливый, нелюбимый, не ласковый. Отец бил, брат бил, а муж добивает. И зачем мне надо было столько мужей, и зачем я нарожала этих детей. Жизнь моя измятая потрепанная. Знала я что беды не миновать, не зазря во сне приходила мать. Мать моя матушка родная не жалела ты меня раньше и теперь не пожалела, не предупредила, чтобы не шла я этой стороной улицы!

Дочки кровинушки всю кровь выпили до капельки. Сил моих на них смотреть больше нет, и уже не будет. Старшая не помощница, а средняя все ходит да на меня морщится. И не знаю я, чем перед ними провинилась, а если б и знала то, что из того, все равно бы жизнь не сложилась. Я на них всю жизнь горбачусь, света белого не вижу — работаю. А если себе и позволяю расслабиться, то это только от жалости к жизни моей беспросветной и обездоленной. Ну зачем я пошла этой стороной улицы!

А у младшей на уме только тряпки и одежду хочет иметь не по-старому, не по-прежнему. А где мне взять денег на все её причуды — выдумки. Не хотят меня дочери любить уважать, сживают меня несчастную с этого свету.

Не несут меня ноги резвые, видно старость ко мне пожаловала. Ой, болею я, ой болею, да не уж то в снегу у чужого забора околею! Как мне не убиваться, не упиваться, если все пошло наперекосяк, навыворот. И зачем я только пошла этой стороной улицы! Нет у моей судьбы ни стыда не совести, уготовила мне долю тяжелую не подъемную, от которой только и спасает милая. Выйдут замуж мои дочери, нарожают внуков с внучками. Но не будет в этом счастья радости. Приведут внуки женушек и доведут они меня до смерти безвременной!

Родненькая ты моя, родненькая, только ты одна мне утешение, только ты меня понимаешь, а не уберегла я тебя дура старая. И когда только закончатся эти мучения! Не случайно мать во сне являлася, за плечо трясла не давала спать.

И не осталось у меня ничегошеньки, только и была ты одна любимая. Ты меня утешать и радовать умела не только по праздникам. И зачем я пошла этой стороной улицы! Ой не складная моя жизнь пропащая — завалящая. И никто меня не жалеет несчастную. И нету мне утешения. Все только и ждут моей смертыньки. А уж как помру тут у штакетника, не заплачет никто, не пригорюнится. Скажут, поделом старой пьянице! Уплыть бы мне рыбой в глубину океан моря, улететь бы мне сизым голубем в небо высокое!

Пролетела по улице позёмка, подняла снег, увидел Иван, как вылетела из снега крупная птица. Закружил её ветер, поднял над крышами. На чердаке вновь кто-то заворочался. Комья снега полетели в окно, прилипли к стеклу, словно залепили глаза Ивану.

Тяжело было открывать слипшиеся веки, пальцы, как обмороженные ветки сирени не слушались.

Жена протянула полотенце только и сказала: — Уплыть бы мне рыбой в глубину океан моря, улететь бы мне сизым голубем в небо высокое!

ВОРОТА

Игорь вкрутил лампочку в подсобке, взглянул на часы, переступил через мешок с комбикормом, приготовленным на вынос, и направился к санпропускнику.

После дождя дорожка была скользкая, грязь налипла на сапоги и при каждом его шаге издавала чмокающий звук, чтобы не поскользнуться он держался за край сетки рабицы, отгораживающей производственные цеха от общих дорог. Рядом зачмокала еще одна пара сапог, главный инженер с угрюмым лицом нагнал Игоря и не ответил на приветствие.

— Ну и пошёл ты, … на планёрку, люлей получать, — Игорь искоса взглянул на него.

Рабочий день закончился, впереди были законные выходные, сорок восемь часов отдыха и домашних забот.

Ночью ветер разогнал тучи, подсушил землю, отогнал лужи с обочин. Рейсовый автобус объехал клумбу, остановился на остановке и открыл двери.