Бесплатный фрагмент - Сеятель

I

Я родился в немного странной семье, полной удивительных историй, недомолвок и тайн. Мне кажется, что я никогда до конца не узнаю своих родителей и всегда будет нечто, что меня будет удивлять в них. Сейчас мне семнадцать, столько, сколько было моей матери, когда она встретила моего отца. Трудно поверить, но ему тогда было десять. Вся их история полна каких-то невероятных совпадений. Когда они встретились впервые, не прошло и полгода, как они расстались. Почти через восемь лет они встретились вновь. Их спас один и тот же человек. И он и она были в опасности, и он и она были спасены и встретились где-то в снегах, в богом забытом месте. Еще через восемь лет они поженились. Потом родился я, а через два года и моя сестра Вера. Мне кажется, мои родители достаточно постарались для того, чтобы сделать нас нелюдимыми дикарями. Моя сестра постоянно возиться с землей и растениями, как и моя мама. Я люблю путешествовать. За два года, с тех пор, как меня стали отпускать самого, я объездил много мест на Островах. До этого я днями просиживал, изучая разные карты. Это отец привил мне любовь к картам. Он рассказывал, что в моем возрасте тоже очень любил путешествовать. Верится с трудом. Целыми днями он заседает либо в своей библиотеке, либо в беседке во дворе. Он либо думает, либо читает, либо пишет. Я не могу представить его где-нибудь вне этих мест и вне этих занятий. Он тоже говорит, что никогда не думал, что будет заниматься тем, чем занимается.

Если бы в это время вы зашли к нам в дом или во двор, вы скорее всего встретили там отца, сидящего за книгой, маму, переставляющую горшки с цветами, Веру, занимающуюся приготовлением удобрений, и меня, прописывающего маршрут очередной поездки. Целый день может пройти без каких-либо разговоров вообще. Даже «подай ложку» никто не скажет. Но сегодня не такой день. Сегодня папе пришло письмо от его друга из Африки. Он внимательно его прочитал, а затем позвал нас, чтобы прочитать его нам и обсудить.

Махта, так зовут папиного друга, старше его и в чем-то заменяет папе его отца. Его родители умерли, когда ему было десять, его бабушки и дедушки не стало пять лет назад, а с Махтой он мог обсудить то, о чем не мог говорить с нами. Но сегодня было такое письмо, каким он хотел поделиться.

Солнце потихоньку уходило за горизонт, мы сели в беседку, мама разрезала вишневый пирог, а Вера разливала чай из роз, который делала сама.

«Здравствуйте, Айзек, Мария, Эмиль и Верочка», — начал мой отец.

Мой отец, Айзек Мали, сидел в глубоком кресле с мягкими подушками. Темноволосый мужчина среднего роста, не худой и не толстый, постоянно в одних и тех же шелковых штанах красновато-коричневого цвета и легкой шелковой бежевой рубашке без воротника. На его ногах коричневые кожаные потертые ботинки, которые он никогда не зашнуровывал и не расшнуровывал. Сколько я себя помню, столько помню и эти ботинки. Он сидел рядом с небольшой дополнительной лампой, которая освещала письмо и его лицо. У него всегда было спокойное, сосредоточенное лицо с немного удивительными глазами. В них нет ничего необычного внешне. Очень темные карие глаза. Но когда его взгляд концентрируется на ком-то, кажется, что он просвечивает его насквозь. Сейчас он смотрел на маму, которая подвала ему чай. На маму он всегда смотрит по особенному, будто на какое-то сокровище. Моя мама Мария всегда смотрит на него спокойно. Она в принципе редко смотрит в глаза. Такое ощущение, что она всегда где-то в своих мыслях, и с другими людьми она пересекается только по необходимости. Как-то я спросил у нее «как вы поженились с папой?», а она ответила «мы привыкли друг к другу настолько, что было бессмысленно расставаться». Как-то папа сказал, что мама очень ранимая и романтичная, я в этом сильно сомневаюсь. Не то чтобы я понимал, что он имеет ввиду, просто у меня совсем другое понимание романтики. Мама миловидная женщина, стройная, с длинными волосами, постоянно заплетенными в косу, серо-голубыми глазами и обаятельной улыбкой. Она села рядом с отцом в такое же кресло, в каком сидел он, вытянула ноги на подставку и взяла кусок пирога.

Вера уже выела всю вишню из своего кусочка и теперь медленно ковыряла тесто. Она сейчас была чем-то средним между ребенком и взрослым человеком. Внешне очень похожая на папу, с такими же темными глазами и пронзительным взглядом, любительница книг и долгих прогулок на природе. Мне же и глаза и внешность достались от мамы. Я «тощий», как выражается моя сестра, и «перекати поле», как говорит моя мама. Папа же говорит, что я нахожусь еще в «дремучем детстве», в котором находился он в моем возрасте, и что мне стоит научиться задавать вопросы. Возможно, таким образом он пытается делать вид, что замечает меня и старается заниматься моим воспитанием. Мама же говорит, что воспитывать детей бесполезно, они все равно будут похожи на свое окружение. А поскольку мое основное окружение это папа, мама и Вера, то видимо, я должен походить на них. И вероятно это так, если не учитывать тот факт, что девяносто процентов времени в году они не покидают территорию двора, а я только десять процентов своего времени нахожусь дома. Порой мне кажется, что я их единственная связь с внешним миром и возможность получать оттуда новости. Я сел за стол, взял свою чашку и кусок пирога и приготовился слушать, что пишет Махта.

«Я надеюсь, что у вас все хорошо и жизнь идет спокойно, — продолжал читать мой отец, — у нас же все по-разному. Как я писал прошлый раз, поскольку дети наши выросли, и Зура стала свободна от старых хлопот, она решила завести себе новые, не сильно отличающиеся от предыдущих. Поскольку дела на моей небольшой швейной фабрике идут хорошо, Зура решила посвятить себя людям и открыть класс для девочек из бедных семей. За время воспитания наших детей она накопила много опыта. Как вы знаете, Зура сама воспитывала и обучала наших детей. И я хочу похвалить мою жену, потому что сделала она это достойно. Я не могу сказать, что с ее классом дела обстоят легко. Люди не особо стремились отдавать своих детей ей в класс. Но поскольку в классе есть бесплатный завтрак и обед, то люди отдали своих детей, чтобы сэкономить деньги на еде. Сейчас в классе у Зуры 23 девочки и единственное, о чем думает моя супруга, это чтобы научить этих детей самостоятельно учиться. Она учит их читать, считать и писать, и часто водит в библиотеку, все больше и больше объясняя, какие знания они смогут получить, и что смогут сделать в жизни, обучаясь сами. Вы же знаете, что моя Зура не могла учиться в школе и все свои знания получила из книг. Теперь она учит этому детей. Но не только этому. Конечно, не только этому! Она учит их терпеливости и трудолюбию, организованности и самостоятельности. Каждый день она проводит уроки труда. Она забирает обрезки ткани из моей швейной фабрики и из мельчайших лоскутов они шьют игрушки, кукол, сумочки и костюмы. Я сам удивляюсь, когда она показывает мне работы своих учениц, насколько изобретателен человек. Даже если у него так мало ресурсов, но так много желания, он может сделать невообразимое. Девочки согласились, что я могу выставлять эти игрушки и куклы в своем магазине на продажу и теперь, на эти небольшие деньги, Зура покупает необходимое в класс. Вчера я впервые посетил ее класс. Айзек, Маша, дети, все, что я сейчас ни напишу, ни одно слово, которое сейчас я выберу, не передаст эту атмосферу, которая царит в классе. Энтузиазм? Этого слова мало. Страсть? Не опишет все, что происходит. Целеустремленность? Слишком бледно и неточно. Детей переполняют чувства и эмоции, детям хочется всего. Они как бурная река, текущая с гор, готовы снести все на своем пути. И Зура, своей терпеливостью и опытом, обуздывает этот стремительный поток, направляет его в русло созидания и вдохновения. Дикий необузданный поток крушит все на своем пути, но мягкое направление такой неимоверной силы дает возможность не расплескать энергию, не утратить силы, а наоборот, приумножить, усилить, создать из маленькой бурной речушки тихую, спокойную, огромную мощь. Расширить русло, углубить его, наполнить не только чистой водой, но и самой жизнью.

Сегодня я каялся перед Зурой и каюсь перед вами. Когда Зура только начинала все это, а я начинал давать деньги, мое жадное сердце скрипело и ныло. Мне было жаль тех крох, которые я отдавал этим детям. Я скряга до глубины души, ты, Айзек, хорошо это знаешь. Деньги я эти давал только потому, что очень люблю свою жену. Только из любви к своей супруге я был готов побороть мою алчность. Теперь, видя этих детей, понимая, насколько сильно они могут изменить мир вокруг себя, сделать его добрее и лучше, мое сердце стало спокойным. Оно отпустило груз жадности. Моя любовь, Зура, не единожды спасала меня в этой жизни. Благодаря ей мое сердце может летать. Какое же счастье, ребята, любить и быть любимым», — окончил свое письмо Махта.

Папа улыбался с того момента, когда Махта написал «я скряга до глубины души, ты, Айзек, хорошо это знаешь», и дочитал письмо с этой улыбкой.

— Похоже, мне придется просить Зуру писать мне отчеты, от Махты этого не дождешься, — сказал папа.

— Возьмешь ее к себе в штат? — скептически посмотрела на него мама.

— Почему бы и нет? — внимательно смотрел он на нее, — она женщина опытная, воспитала пятерых детей, а теперь у нее свой класс. Мне интересно знать все, что знает она. Что за дети к ней попали, из каких семей? Как происходит эта борьба между учителем, учениками и их родителями? Это хорошая тема для диссертации. Возможно, даже для книги. Надо же как-то делиться педагогически опытом.

— Угу, и опытом боевых искусств, судя по тому, как достался Зуре этот класс, — бормотала Вера, выковыривая вишни из моего кусочка пирога, который я не доел.

— Неужели Махта действительно справился со своим скряжничеством благодаря любви? — недоверчиво переспросил я отца. Он громко засмеялся.

— Махта? Да никогда. Человек вообще не способен справится с такими болезненными вещами. Ему действительно легче, потому что он любит Зуру и делает это для нее. Но от этого жадность точно никуда не девается и с деньгами он с легкостью не прощается. Я отчетливо представляю как он пыхтит, скрипит, охает и вздохает, когда считает каждую копеечку. Зато как он горд, когда может похвастаться, что он меценат. Тем более, что работа Зуры действительно дает результат. Детям из бедных семей придется нелегко без образования. Но если она действительно сможет научить их добывать знания самостоятельно, то Махта прав, они действительно смогут менять мир вокруг себя. Не страдать от давления этого мира, не подстраиваться под него, а менять.

Мы еще долго сидели за столом, обсуждая письмо Махты, пока не пошли спать. На следующее утро я уже сидел за картами. Я давно хотел поплыть к дальним скалам, но никак не мог настроиться. Это было безумно красивое и интересное место, но я не знал, выдержит ли моя байдарка, и справлюсь ли я с управлением.

Я собрал небольшой рюкзак и отправился к берегу, где меня ждала моя верная подруга. На этой байдарке, от острова к острову я плаваю уже два года. Это байдарка моего отца, она пылилась на чердаке больше двадцати лет, потом он отдал ее мне. Погода была прекрасная, было тепло и дул легкий ветерок. Я осмотрел, все ли хорошо с моим плавсредством, и отправился в путь. За несколько часов я обошел ближайший большой остров, на котором был один из крупнейших городов Островов и отправился к полосе из множества маленьких островов. За ними была моя цель. Остров со скалистыми горами. Где-то с другой его стороны была долина с озером. Я давно хотел посмотреть на это озеро. Когда-то этот остров был связан с другим большим островом перешейком, но поднялась вода и теперь он стоял особняком. Я отправился на один из небольших островов, перекусить и отдохнуть. Вдалеке виднелась моя цель, окруженная скалами. На скалах гнездились птицы. Шум уже доносился сюда, настолько они были громкими. За это время погода немного испортилась, стало ветренее, но было все так же солнечно. Где-то вдалеке пролетел поезд над водной гладью. С другой стороны было несколько небольших рыбацких судов, которые иногда вытаскивали сети с уловом. Я сел обратно в байдарку и поплыл в сторону острова. Когда я подплыл достаточно близко, я увидел с одной стороны песчаный берег, и решил плыть к нему. Далеко плыть не хотелось, потому я решил пройти мимо скал. Мне казалось, что течение здесь стало каким-то другим. Волны становились все сильнее и контролировать их было почти невозможно. Я постарался выплыть из течения и взять другой курс, но было слишком поздно. Я заметил как на меня смотрели рыбаки с ближайшего судна. Моя байдарка была слишком легкая. Ее, как игрушку, подбрасывало на волнах. Все мои попытки вырулить не давали никаких результатов. Я стремительно приближался к скалам. Хуже того, я понял, что скалы были и подо мной, когда почувствовал, как скрипит моя байдарка, черкаясь о них. Я обернулся на рыбацкое судно, чтобы кричать о помощи и увидел, как в мою строну плывет лодка. Это последнее, что я видел, потому что одна из волн высоко подняла мою байдарку, а потом резко опустила ее прямо на одну из скал. Я услышал треск и почувствовал дикую боль. С моей ногой произошло что-то ужасное. Я практически не мог терпеть боль. К этой боли прибавлялась боль оттого, что рану заливала соленая вода. Я погрузился с головой в воду и увидел, что все вода вокруг была красная. Затем все стало черным. Ни цвета, ни звука, ни ощущений.

Когда я очнулся, вокруг все было очень светлым. Откуда-то из окна доносился запах свежего воздуха. Рядом послышался женский голос.

— Доктор, он очнулся.

— Угу, угу, хорошо, — бормотал про себя доктор. — Ну, здравствуй, путешественник. Еле собрали твои кости. Начнешь ходить, побежишь благодарить рыбаков, что вообще жив остался, — стоял надо мной полный мужчина с густыми длинными седыми усами.

Рядом с ним была молоденькая медсестра. Я обернулся вокруг и увидел еще четыре бедолаги возле себя. Все были забинтованы и загипсованы как и я. Моя нога была подвешена на особом приспособлении и сильно ныла.

— А что с моей ногой? Так болит.

— Болит? Да ладно, очень странно при открытом переломе. Твоя кость разломилась и прорвала мягкие ткани. Теперь ты долго, очень долго будешь восстанавливаться. Хорошо, что ты молодой и просо счастливчик, что кроме ноги у тебя нет серьезных повреждений. Только, что головой ты совсем не думаешь проблема. Чего тебя туда понесло?

— Я просто, — замялся я, пытаясь припомнить, что вообще произошло, — хотел сократить путь.

— А, сократить путь длиною в жизнь? Ну, у тебя это почти получилось. Позови их, — обратился доктор к медсестре.

— Кого? — испуганно переспросил я, глядя на удаляющуюся медсестру.

— Родителей твоих, сестру. Они как раз пришли тебя проведать. Как по часам, уже неделю, ровно в два здесь.

— Неделю?! — встрепенулся я и попытался привстать, но почувствовал резкую боль везде, в теле, спине, животе, ребрах, руках, бедрах, ногах, и ужасную боль в голове.

— Голубчик, ты совсем дурак? — придавил меня к постели доктор. — Ты хоть понимаешь как тебя потрепали волны? Это все равно что пополоскаться в стиральной машине со щебенкой. Я же сказал, тебя ждет долгое восстановление. И не смей шевелиться, пока я тебе не разрешу.

Пока он говорил, у меня в глазах то темнело, то светлело, будто в моей голове кто-то играл выключателем. В этот момент в палату вошли родители и Вера. Родители держались спокойно, но Верины глаза… Видимо она плакала до этого.

Папа подошел и легонько взял меня за плече.

— Доктор говорит, тебе потребуется долгая реабилитация. Я прошу тебя его слушать и не делать глупостей. Мы хотим побыстрее забрать тебя домой. Там тебе будет лучше.

— Мы будем к тебе приходить каждый день, — сказала мама, погладив меня по щеке. — Сегодня с тобой побудет Вера. Тебе что-нибудь привезти из дома?

— Нет, ничего, — старался я сдерживаться, чтобы не заплакать.

— Мы тебя любим, Эмиль, все будет хорошо, — сказала мама и поцеловала меня в лоб.

— Держись, дружище, — улыбнулся папа грустной улыбкой.

— Мы тебя ждем к ужину, — сказала мама Вере и они ушли.

Вера взяла стул, придвинула его к моей кровати, взяла меня за руку, положила свою голову на мою кровать, отвернув от меня лицо. Так она просидела минут пять, а потом сказала:

— Что я буду делать, если не станет моего единственного брата и я останусь одна?

Я почувствовал, как на мою руку капают ее горячие слезы.

— Я так никогда не поступлю, Вера, я обещаю, — погладил я ее по голове, стараясь успокоить, хотя мне самому хотелось плакать.

— Ты не можешь так постоянно бродить где-то один. Тебе нельзя быть одному, — шептала она.

Так вышло, что я действительно был один. У меня не было друзей и я никогда не чувствовал в них какой-то особой потребности. Просто мне было хорошо одному. Если мне хотелось что-нибудь обсудить, я всегда мог обратиться к отцу. В принципе, он и был моим лучшим и единственным другом. С детьми, с которыми я пересекался в школе, я общался легко, но каких-то особых общих интересов у нас с ними не было. Я не встречал того, кот был бы увлечен путешествиями так как я.

— Эмиль, — опять тихо сказала Вера, — в тот день, когда нам позвонили из больницы… Я впервые видела, чтобы у мамы дрожали руки. Это так страшно, когда понимаешь, что может случиться непоправимое.

— Знаю, — гладил я по голове Веру.

Честно говоря, до этого случая я никогда не думал, что со мной может что-то случиться. Что я могу умереть где-то по пути, или умереть вообще. Я никогда не думал, что означает смерть. Я помню как были подавлены родители после похорон прабабушки и прадедушки. Но, наверное, я был слишком мал, чтобы по-настоящему задумываться о смерти. А теперь я только об этом и думал. Если я уйду, я оставлю о себе воспоминания, которые будут причинять боль моим родным. А если уйдет кто-то из них? Меня бросило в холодный пот, я прогнал эти мысли, стараясь думать о жизни.

II

Жизнь, которая меня ждала, была не очень радостна. Несколько недель мои родные по очереди ходили в больницу развлекать меня. Когда доктор, наконец, разрешил мне подняться, я понял, как я жалок. Я с трудом поднимался и почти не мог стоять. Самым стыдным и неприятным были походы в туалет. Здесь за мной ухаживал персонал, хотя и это было для меня невыносимо. Я не мог позволить себе, чтобы за мной еще и дома присматривали в туалете. Мне надо было твердо стоять на ногах. Но насколько бы ни сильна была моя воля, ее не хватит на то, чтобы быстро срастить кости, сухожилия, мышцы, кожу. Мне надо было постоянно работать над собой, чем я и занимался большую часть дня, когда вернулся домой. В моем расписании были разминка, упражнения, массаж, диета и процедуры, которые я должен был посещать пару раз в неделю. На процедуры меня возил отец. В одну из таких поездок он опять завел разговор на тему моего будущего.

— Ты думал о своей учебе? Школа уже окончена, попутешествовать сейчас, как ты хотел, тебе не придется как минимум год. Я предлагаю тебе пойти на подготовительные курсы учителей. Как раз год, который ты будешь восстанавливаться, сможешь попробовать что-то делать и подумаешь, чего ты хочешь. Потом поедешь, погуляешь. Только без подобного экстрима, — он посмотрел на мою ногу.

«Попробовать что-то делать» была папина любимая фраза. В начальной школе я пару месяцев работал в городе, где высаживал деревья. Потом я пробовал работать продавцом. Потом папа устроил меня к себе в институт, где я перекладывал бумаги. Теперь он меня опять хотел заманить к себе, по всей видимости, чтобы присматривать за мной. Я много раз пересматривал разные профессии, перепробовал с десяток лично, но не знал, чего я хочу, и даже не представлял, в какую сферу хочу попасть. Мне хотелось плыть на байдарке среди островов и ничего не делать, просто быть самими собой.

— Заедем сегодня к Дане, навестим их. У Сони недавно был день рождения, надо поздравить, — говорил отец, глядя в окно старенького автобуса, на котором мы добирались в город.

Дядя Даня папин друг детства. Они периодически ездят друг к другу и устраивают словесные баталии. Я ни разу не видел, чтобы дядя Даня и папа расстались раньше полуночи, потому день обещал быть долгим. Соня — дочка дяди Дани, младшая в семье, еще у него есть два сына, которые постоянно пропадают где-то на пляже. А Соня папина дочка и любимица, постоянно крутиться возле него. Ей недавно исполнилось тринадцать. Она, как и ее папа, постоянно рисует. Этот день не был исключением. После посещения процедуры, мы с папой отправились в художественный магазин купить ей подарок и весь вечер, пока наши отцы бурно обсуждали письмо Махты, Соня рисовала на моем гипсе, который был почти на всю ногу.

— Я не понимаю, как ты куда-то ездишь один, — говорила она, выбирая цвет краски. — Тебе не страшно? Не скучно? Не хочется с кем-нибудь поговорить? Сказать: смотри, как красиво! Это так странно. Почему ты не найдешь друзей?

— Дай инструкцию, как я должен их найти? — ухмыльнулся я.

Соня на меня не смотрела, она была очень занята наброском.

— Общаться, рассказывать кто ты, что тебе нравится, что не нравится. Люди будут слушать тебя, и с кем-то ты обязательно совпадешь.

У нее было такое серьезное лицо, когда она это говорила, что я не мог не смеяться.

— Хорошо. Завтра выйду на площадь, залезу на табуретку и начну рассказывать: здравствуйте, я Эмиль. До смерти люблю путешествовать. Месяц назад моя любовь чуть не прикончила меня, но когда я встану на ноги, я собираюсь повторить это снова. Кто хочет со мной дружить?

— Зря ты так, — вздохнула Соня, — ты же не один такой. Может, кто-то хочет плавать как и ты, среди островов, но ему не хватает смелости. А с тобой он смог бы это сделать. Я бы хотела поплыть, но я боюсь. И папа меня не отпустит. Прошлый раз, когда я просила покататься на байдарках, он отпустил меня поплавать у берега. Я потерла баланс и перевернулась. С тех пор папа не разрешает мне приближаться к ним.

— Чтобы держать баланс, нужно тренироваться. Я бы тебе показал, если бы… — я тяжело вздохнул и посмотрел на гипс. На нем уже вырисовывались острова и море. И байдарки. Там было много байдарок, штук десять.

— Когда ты выздоровеешь и опять поплывешь, у тебя будет много друзей. Мой папа говорит, что у человека не может быть много друзей. А я думаю, что может. Потому что если у тебя только один или два друга, то они смогут говорить с тобой только на темы, которые нравятся только им и тебе. Тогда, с одним другом ты только сможешь рисовать, но не сможешь ходить на танцы. Или сможешь ходить на танцы, но не сможешь есть любимые пирожные. Или сможешь есть любимые пирожные, но не сможешь раскрыть свои секреты. Потому что общих интересов у двух людей не так и много. А вот с несколькими друзьями уже можно будет узнать себя больше. Один друг — это как лучший друг. Как семья. С лучшими друзьями можно делиться секретами. А с остальными можно заниматься своими увлечениями, — рассказывала Соня, старательно работая над волнами.

— Ты уже такая взрослая, — смотрел я на нее.

— Папа тоже говорит, что я развита не по годам. А я говорю, это потому, что я постоянно общаюсь с ним или дядей Айзеком, а не со своими подружками. Вот если бы он чаще отпускал меня к подружкам, тогда я бы была развита по годам.

Я рассмеялся, Соня тоже улыбалась. Это действительно было смешно, особенно если услышать разговоры моего папы с дядей Даней. Когда они, наконец, закончили свою встречу, Соня окончила свой рисунок. С одной стороны гипса байдарки плыли среди островов по морю, с другой уже летали по воздуху. Теперь мой внушительный гипс был еще и произведением искусства.

— Я смотрю, вы хорошо провели время, — сказал мой папа, глядя на Сонину работу.

— Да, мы договорились с Соней, что поплывем с ней на байдарках в путешествие.

— Никогда, — разволновался дядя Даня, — никаких байдарок, даже не думай, — смотрел он на Соню. — Хватит нам одного загипсованного.

Соня хитро улыбалась, глядя на меня и дядю Даню.

— Зато я похож на произведение искусства, правда, Соня?

— Да, я могу взять тебя на выставку в роли экспоната.

— Думаю, не получиться. Папа уже придумал мне другую роль.

— Какую? — с интересом посмотрела она на моего папу.

— Пусть попробует себя в роли учителя.

— Учителя? А учителя чего? — смотрела на меня Соня.

— Учителя физической культуры. Я буду неплох в этом, — ответил я, поднимаясь на костыли. — Осталось выучить названия мышц и научиться пользоваться секундомером.

— Ну, удачи тебе, — провела меня взглядом Соня.

До начала учебного года был еще месяц и я даже думать о нем не хотел. Целыми днями я был занят упражнениями и картами, но мне становилось скучно. Иногда я выходил в беседку и наблюдал, чем заняты остальные. Я заметил, что мама с Верой постоянно куда-то ходят. Выходят из двора и пропадают на несколько часов.

— Они что, завели себе другую семью? — спросил я отца, сидящего рядом.

— Они ходят подыскивать себе экспериментальный участок, — пробормотал папа, не отрываясь от книг.

— Экспериментальный участок?

— Да. Они ищут участок с плодородной землей, чтобы изучить его. У них новая идея фикс — выращивание плодородной земли. Ты же видишь наш двор — сплошной песок. Землю приходится завозить. Вот они и решили, почему бы ее не выращивать самим?

— Каким образом? — недоумевал я. Отец посмотрел на меня с приподнятыми бровями.

— Спроси у них, они в этом лучше разбираются.

Я сидел, пытаясь понять, что я вообще сейчас услышал. Я знаю, что можно выращивать семена и цыплят. Даже знаю, что можно выращивать минералы. Но выращивать почву? Похоже, я недооценивал амбиции женской половины нашего семейства. Я с нетерпением ждал, когда они вернуться, чтобы выяснить подробности, но их не было долго. Я начал рассматривать книги, которые лежали на столе и которыми был так занят отец. «Корни души», «Рождение сознания», «Борьба со страхами», «Влияние окружающей среды на психику человека», «Тайные желания». Все книги были разного качества, от серьезных трудов ученых мужей до читалок-однодневок, над которыми никто особо не заморачивался. Но отец читал их все, глядя на издательство и фамилии авторов чисто для заметок.

— «Тайны младенчества: вспомнить все», — зачитал я вслух название одной книги, — серьезно? Ты никак не оставишь эту затею узнать, откуда берутся желания? — посмотрел я на отца.

Это была папина идея фикс, узнать, откуда берутся желания, мечты и страхи. У него уже исписано множество блокнотов той информацией, которою он находил и которая ему казалось, была стоящей. Он пытался вывести что-то типа закона или правила, по которому человек начинает что-то хотеть или чего-то бояться. Он обращался ко всему, от науки до магии, от математики до астрологии, от передовых достижений до дремучей древности, лишь бы выудить хоть какую-то информацию. Но все ему казалось мишурой, а суть была скрыта где-то внутри. Только вот внутри чего?

— Да, — ответил он, — «Тайны младенчества». В отличие от взрослого, младенца опросить невозможно. Но все время, пока человек растет, он получает информацию. И в младенчестве этой информации немыслимое количество, потому что вся она новая для тела, для мозга, для нервной системы.

— Старая, — перебил я. — Она одна и та же для всех детей. Скажи «мама», понюхай цветочек, покушай, покакай, скажи «пока-пока». Мы в детстве все как мартышки.

— Не только в детстве. Всегда. Мы имитаторы по своей сути, Эмиль. Часто, даже в своих желаниях и страхах. Но, похоже, не всегда, и не все. По крайней мере, опыты говорят о том, что не все копируют одни и те же модели поведения. Некоторые вовсе не копируют. Некоторые делают выбор в пользу противоположного поведения. Но вот как они делают этот выбор?

В этот момент открылась калитка и вернулась наша ботаническая половина семьи с отростком. Вера была со своей подругой Сашей, жуткой занудой, хотя и милой в своей наивности.

— Мы его нашли, — сказала мама, усаживаясь в беседку.

— Он умен и галантен? — острил папа.

— Он мохнат, дремуч и достаточно сырой, чтобы мы могли там что-то найти, — ответила мама, отодвигая «Тайны младенчества».

— Звучит не очень. Надеюсь, это не будут клещи и клопы, — смотрел папа на маму.

— Надейся, — ответила она, — девочки сегодня переписали около ста видов растений, и это далеко не все.

— Вы захватили какой-то остров? — в удивлении приподнялся папа с кресла.

— Я же тебе говорила, нам нужен хороший участок с плодородной почвой. На плодородной почве должно быть много растений. Мы его нашли.

— Саша, на участке есть клещи? — спросил я Верину подружку.

Это была нескладная девушка Вериного возраста, с большими васильковыми глазами и двумя косичками. Она постоянно ходила в широкой тунике, широких штанах и мокасинах. На ее плече постоянно болталась большая сумка с увесистой книгой. Саша брезгливо поморщила свой нос с десятком конопушек на нем и ответила:

— Нет, такой живности на участке мы не заметили. Но поскольку клещи очень маленькие создания, то возможно в каком-то секторе участка они имеются.

Сашиными любимыми выражениями были «нет, но…» и «да, но…». Вообще, всю жизнь она могла свести к одному большому «НО». Я смотрел на нее и вспоминал то, о чем мне говорила Соня. С друзьями ты говоришь о своих интересах, узнаешь себя. С Сашей конечно же можно было говорить о своих интересах и узнавать себя, но… В этот момент я заулыбался. Мне стало смешно от моей мысли. Саша видимо восприняла это по-своему, покраснела и отвернулась.

— Ты видела, как Соня разрисовала ему гипс? — вдруг вспомнила Вера о моей ноге. — Посмотри.

— Угу, я видела, — прятала свое лицо Саша, уткнувшись в тетрадку, в которую они записывали названия растений.

— Оставь ее, потом посмотрим, — тянула ее за руку Вера. Саше пришлось сдаться и повернуться на мой гипс.

— Посмотри как здорово, — лепетала Вера, — видишь, сколько байдарок. Когда Эмиль выздоровеет, мы все поплывем с ним кататься на байдарках, да? — пихнула она локтем Сашу, Саша опять раскраснелась.

— Поехали, Саша, там на островах много растений, тебе понравиться, — смотрел я внимательно на нее.

— Да, это хорошо. Но мне нравятся не только растения, — ответила она.

Я с трудом сдерживал смех, Саша опять прятала свое покрасневшее лицо. Вера ткнула меня пальцем в больную пятку и погрозила кулаком.

— Ай, ты что творишь? — рявкнул я на нее.

— Знаешь, Эмиль, ты хороший парень, но иногда ты такой вредный, — улыбнулась мне Вера, я улыбнулся ей в ответ.

— Пойдем ко мне в комнату, будем сортировать растения, — потащила она за собой Сашу.

Когда они уши, я заметил, как смотрит на меня папа.

— Что? — спросил я.

— Бессовестный, — сказал он.

— В смысле?

— В прямом.

— Я тебя не понимаю.

— Зачем ты обижаешь девушку?

— Я ее не трогал.

Я уже понял к чему идет разговор, потому быстро нащупал костыли.

— Сбегаешь, трус? — не отставал от меня папа.

— Да в чем проблема?

— Ты ее постоянно дразнишь. Как только она приходит, в тебя вселяется невыносимый грубиян.

— Я ей не грубил.

— Насмехался.

— Нет.

— Хромуша.

— Ну, знаешь…

Я поднялся на костыли и собрался уходить.

— Красивая девочка, правда?

— Я с тобой не разговариваю.

— Милая и застенчивая.

— «Тайны младенчества: вспомнить все», — буркнул я, в надежде на то, что он отвлечется на свое занятие, и вышел из беседки.

— Хорошо, что в младенчестве у тебя была своя комната.

— О нет, остановись, прекрати, это уже перебор, — говорил я.

— У тебя правда была своя комната в младенчестве, — задумчиво сказала мама.

— И ты туда же?

Я шел в свою комнату и слышал отвратительное хихиканье родителей за моей спиной.

— Не травмируй ребенка, — слышал я мамин голос.

— Больше не буду. Он теперь сам себя может травмировать.

Я не знаю, зачем они делали это, но кажется, это из забавляло. Меня же не особо, тем более, что мне приходилось сбегать на костылях. Около недели мне вообще приходилось по большей части сидеть в доме, потому что Вера весь день просиживала с Сашей в беседке, сортируя растения с участка. Даже если бы я ничего не говорил про Сашу, мои родители все равно бы напомнили мне о ней.

Месяц до учебы, который мне сначала казался вечностью, прошел будто несколько дней. Я уже почти летал на костылях и мог обходиться без помощников. Институт, в котором я должен был учиться, находился на соседнем острове. Там работал и мой отец, но появился он там раз в месяц, в основном, чтобы сдать отчеты. Свои лекции он вел через сеть из своего кабинета дома. Так же он занимался и своей научной деятельностью. В его обязанности входило облегчение жизни студентам, а точнее, разработка разного рода планов и методик, которые могут сократить сроки обучения. Чаще всего такие заказы делали разного рода предприятия институту, а институт уже раздавал задания своим сотрудникам. Я, как ученик, в институте должен был появляться несколько раз в неделю, чтобы брать задания, отрабатывать практику и сдавать контрольные работы. Поскольку я не шел учиться на конкретного преподавателя, а только на годовые курсы учителя, программа обучения у меня отличалась. По идее, те, кто оканчивал этот курс, должны были быть связующими между институтом и предприятиями. Они как бы объясняли предприятиям, в чем суть проделанной работы и должны были обучать сотрудников. Потому у нас не было особой специализации. Мы должны были сами быстро обучаться тому, чему должны были учить других. Для меня это было странно, непонятно, и невообразимо. Невообразимо это для меня было потому, что основной моей задачей в учебе было научиться быстро объяснять информацию разным типам людей. Мне надо было научиться коммуницировать. Мне. Тому, кто не любит людей, не хочет с ними общаться и даже не желает с ними знакомиться. Мне, кому самым главным другом был попутный ветер. Мне, человеку без малейшего желания выходить к людям, дали класс подопытных мышей для того, чтобы я на них тренировался. В конце первой недели, когда мне доходчиво объяснили, что из меня собираются лепить, мне сообщили, что я должен направиться в школу номер 243, которую содержал торговый порт. Это была школа для детей, в основном из бедных семей, которые получали усредненное образование. Я понимал, куда я иду. Я учился именно в такой школе, где учились и те, кто хотел учиться, и те, кто не хотел, но мешал это делать остальным. Я посещал школу только для того, чтобы знать, что там происходит. Образование же я получал дома, где мне помогали родители. Мне дали класс с пятнадцатилетними мальчиками-переростками. Я даже не сомневался в том, что я там увижу. Каждую неделю у меня с ними было одно занятие под названием «Воспитательные беседы». Мне разрешалось говорить с ними о чем угодно, лишь бы это воспитывало в них созидательные склонности.

— Ты можешь говорить с ними о добре, чести и достоинстве, сочувствии, самообладании. Чем угодно, что воспитает в них достойных членов общества, — рассказывал мой руководитель, давая мне направление.

— Вы серьезно? — с удивлением посмотрел на него я.

— От этого зависит твоя учеба. Ты должен научится вдалбливать в мозг людям что-угодно. Любым людям любую информацию. Это твоя учебная задача.

— Им по пятнадцать. Я на два года старше них, а выгляжу младше некоторых из них. Я им даже не авторитет, — держал я в руках бумажку, которая давала мне право строить по линейке двадцать рослых ребятишек.

— Так стань им. Тебя будут обучать, а ты применяй полученные знания на практике. Это полезно, Эмиль, работать над собой.

Он хлопнул меня по плечу и удалился. Я стоял посреди коридора и тупо смотрел в бумажку без единой мысли. Это было плохо. Хуже, чем перекладывать бумаги или быть продавцом. Я посмотрел в окно, из него было видно море. Волны манили меня к себе, я готов был бросить все, прыгнуть в байдарку и помчаться навстречу скалам. Помчаться мне не давали костыли и тяжелый гипс, который обещали снять возможно через месяц, а возможно и невозможно, в зависимости от состояния моей ноги, которая, как мне кажется, стала худее, чем была. Настроение у меня было паршивое. Я поехал в школу, отдал бумажку и через пару часов пошел на свой первый урок «Воспитательных бесед». Я зашел в класс, в котором все орали, сел на стул, а на другой стул водрузил свою загипсованную ногу и стал смотреть в окно, из которого так же, как и в коридоре института было видно море. Через несколько минут я услышал первый звук из класса в свою сторону.

— Классный гипс, — рявкнул кто-то.

Все засмеялись. Я посмотрел на них, они смотрели на меня и хихикали. Потом все замолчали и стали периодически переглядываться друг с другом, ожидая от меня представление. Я молчал, глядя на них.

— А где вы ногу сломали? — опять послышался тот же голос и то же хихиканье в классе.

— В море, — ответил я, внимательно глядя на лица учеников.

— Типа акула укусила?

В классе опять был смех. Я, наконец, увидел, кто это так всех развлекал. Это был рослый пухляш, даже сидя за партой его рост выделялся. На его лице был яркий красный румянец.

— Ударился об скалу, — ответил я, глядя на пухляша.

— А это вы сами на гипсе рисунок нарисовали? — продолжал он, глядя на меня. Его глаза сверкали.

— Знакомая нарисовала.

По классу пронеслось громкое «у-у-у», почти все улыбались и переглядывались. Серьезными остались только несколько человек.

— А знакомая красивая? — искрил глазами пухляш.

— Вполне, — ответил я.

— Познакомите? — спросил он и все опять засмеялись.

— Нет.

— Почему?

— Ты ей не понравишься.

— Почему?

— Она любит тех, у кого есть чему поучиться.

— Так я ее многому научу, — его лицо полностью покраснело, все вокруг заливались смехом.

— Чему? — спросил я.

Я посмотрел на парня, который сидел передо мной за первой партой. Он один не смеялся. Это был смазливый худой парнишка, с которого можно было писать нежных персонажей для романтических картин.

— Ну, разному. Вы же знаете, — продолжал пухляш, заливаясь краской.

— Не знаю. Расскажи, — посмотрел я опять на него.

— Ну как, вы знаете, девушка, парень. То да се.

Все продолжали хихикать и краснеть.

— Не знаю. Я в твоей семье не жил. Без понятия чему тебя там учили.

— А причем тут семья? — настроение пухляша вдруг изменилось, он ощетинился, краска с лица спала, глаза заблестели как у звереныша.

— Как причем? Ты же там узнал, как себя ведет парень с девушкой, то да се. Как себя ведет мужчина с женщиной. Тебя же этому папа научил?

— У меня нет папы, — злобно ответил пухляш.

— А кто тебя воспитывает?

— Мама.

— Одна.

— Да, — цедил он сквозь зубы.

— Значит, мама постоянно на работе, а ты где-то на улице научился, как ведут себя девушки и парни? Как тебя зовут?

— Коха.

— Коха, перед тем как учить кого-то чему-то, удостоверься, что ты сам выучил то, что надо.

— А вы выучили, чтобы учить нас? — на меня смотрело двадцать пар глаз. Одни со злостью, другие с испугом, третьи с любопытством.

— А я не учить вас пришел. Я пришел учиться у вас. Так мне сказал мой руководитель. Потому у меня к вам предложение. Я предлагаю перенести наши занятия на улицу, на спортивную площадку. Тот, кто хочет меня слушать, остается со мной и слушает. Тот, кто не хочет, занимается на площадке. Есть только два условия: не мешать мне и не уходить с площадки до конца занятия.

В классе послышался радостный шум.

— Хорошо, — закивали они.

— Тогда я предупрежу директора, что на моих уроках вы дышите свежим воздухом. По моему предмету у вас не будет оценки, но будет зачет или не зачет. Ваш зачет зависит от вашего уважения ко мне.

После занятия я зашел к директору и взял информацию на класс, который мне дали. Потом я пошел к морю и долго сидел на берегу, глядя, как пенятся волны. Моим заданием к первому уроку было привлечь внимание к моей личности и заинтересовать учеников общением со мной. После спора с сиротой моя личность должна была максимально привлекать внимание. Мне нужно было выучит все анкеты, чтобы на следующем занятии не подраться с кем-то из учеников.

Я вернулся домой, когда уже начало темнеть.

— Как-то ты припозднился, — сказал отец, встречая меня.

Мама уже накрывала на стол в беседке, Вера ей помогала.

— Как институт? Пора готовить план побега? — спросила мама, разливая суп по тарелкам. Я пошел к уличному рукомойнику и помыл руки. Потом сел за стол.

— Если вдруг я не вернусь как-то вечером, ищите мое тело возле 243 школы.

— Ты подружился с ребятами? Это хорошо. Общение — это очень важно в преподавании, — издевался надо мной папа.

— Ты правда меня так не любишь?

— Я горжусь тобой, сын. Ты оказался смелее меня. Что будешь делать?

— Изучать анкеты.

— Хороший ход, — взялся папа за ложку. — Сколько их?

— Двадцать.

— Двадцать это много. Двадцать по пятнадцать — это слишком много. Как у них с дисциплиной?

— Дисциплиной? Ты серьезно?

— Ну, они же не болтались на люстре, как орангутанги?

— Нет, они сидели за партами, как орангутанги.

— Это уже хорошо. Если увидишь в анкете кого-то с криминалом, бери с собой охранника, — посмотрел он на меня, улыбаясь. — Шучу. Это же твои подопытные мыши, расслабься.

— Там половина мышей больше меня в два раза.

— Запугивай их. Они все боятся. Тот, кто не боится, на уроки не ходит. Им нужен аттестат, или папа с мамой будут ругать. Мотивируй их.

— Кажется, только теперь я понял, что ты все это время имел ввиду под словом мотивация, — внимательно смотрел я на отца.

— Именно. Они к тебе попали слишком большими, чтобы применять другие методы.

— Я подумаю, — взял я ложку и принялся за суп. Папа улыбался. Это была не веселая улыбка, а насмешка. Он пытался сыграть на моем чувстве гордости. Порой, дома он вел себя как сотрудник института моделирования поведения личности. Кнопка выключения этой функции была только у мамы.

— Да, Эмиль, твой папа прав. Видишь ли, есть только один человек, который имел силу воли и выбор и воспитался как он того хотел. Это твой отец. Остальных же надо лепить, как глину. Я думаю, он тебе покажет как это делать. Возьми его следующий раз с собой, — обратилась мама ко мне.

Теперь уже с насмешкой смотрел я на папу.

— Ты же знаешь, что моя сфера — это теория, — посмотрел папа на маму.

— Ты говорил, что теория всегда должна подкрепляться практикой.

— Так и есть, этим занимаются специалисты. Я разрабатываю только теорию.

— И учишь как практически применять ее?

— Этому учат другие специалисты.

— Эмиль, тебе кто-нибудь что-нибудь показывал на практике? — спросила меня мама.

— Нет, — с интересом смотрел на нее я.

— Как так получилось? — посмотрела мама на папу.

— Недоработка, — ответил он.

Мама продолжала смотреть на него.

— Я спрошу, в чем проблема, — сказал он ей, оторвавшись от супа.

— Как вы учите тому, чего не делаете сами? — не отставала она.

— Делаем. Возможно, не хватает сотрудников. Я узнаю.

— Дай ему материалы.

— Дам, — недовольно ответил папа.

— Как быстро все забывается.

— Что? — отложил он ложку и посмотрел на маму.

— Ты мне три года подробно рассказывал, как тебя учили летать на котах, а теперь ты делаешь то же самое.

— Я не делаю то же самое. Для этого есть специальные люди.

— Ты один из руководителей института.

— Я тебя услышал, — уткнулся папа опять в суп. Его игривое настроение куда-то выветрилось.

После ужина я отправился изучать анкеты. Ко мне присоединилась Вера. У нее какая-то маниакальная любовь к разного рода сортировкам, классификациям, группировкам и прочей обработке информации. Она отсортировала анкеты по возрасту, месяцу рождения, семейному положению, району проживания, успеваемости, способностям, талантам, хобби, достижениям и разного рода нарушениям.

— Половина из них из неполных семей и большая часть живет с мамами. Это прям, ух, — комментировала Вера анкеты.

— Тогда можно считать, что половина из них явно или тайно уже ненавидит меня, — отвечал я, просматривая анкету Кохи.

— Ты гнобил сирот? — полушутя, полусерьезно говорила Вера.

— Прогадал с аргументами. А с чего ты взяла, что они сироты?

— Ну, я имела ввиду, духовные сироты, не физические. Некоторые живут с отчимами. Вон тот пухляш тоже с отчимом живет, — Вера смотрела на анкету в моих руках. — Ты с ним бодался?

— Ага.

— Крупный мальчик, ухоженный. Кстати, у него успеваемость одна из лучших.

— Да, вижу. Видать цепкая память. Я не наблюдаю у него никаких интересов, хобби, участия в конкурсах. Отличник, занятия посещает нормально, заводила. Все.

— А вот этот красавчик ходит на танцы и занимает призовые места, — Вера показала мне анкету того смазливого парнишки, который сидел прямо передо мной. — Учится тоже не плохо.

— И ведет себя неплохо, — кивнул я.

— Пусть он научит тебя танцевать, — встрепенулась Вера.

— Отстань от меня.

— Нет, ну правда!

Я не умел, не любил и не хотел любить танцевать. На семейных праздниках, куда часто приглашались друзья всех членов семьи, меня часто пытались упросить танцевать. Я делал это только пару раз. Каждый раз Вера называла меня «бревном на батарейках», потому я этого больше не делал. Но Вера не унималась и приставала со своими танцами.

— Его зовут Марк. Мне кажется, он тебе поможет. У него доброе лицо.

— Зато у меня нет, — буркнул я и взял следующую анкету. — Какие данные, — вздохнул я, Вера заглянула в анкету.

— Петенька, принципиальный двоечник, — улыбнулась она.

— Петр Конев. Никаких достижений, одни двойки. Зато ни одного пропуска за все годы учебы. Он точно здоров, пунктуален и умеет ходить.

— Это позитивные качества, — кивнула Вера.

— Это что? — спросил я ее, глядя на пять отложенных анкет.

— Это те, кто могут создать проблемы.

Я взял анкеты. Это были ребята, которых уличили в кражах, угрозах и был один, кого обвиняли в домашнем насилии. Он побил отчима.

— Ты можешь поверить, что он побил отчима? — спросил я Веру.

— А кто отчим? — переспросила она, глядя в анкету.

— Не написано. Странно.

— Ну, раз не написано, тогда нет. Небось, родственники пытались приструнить свирепствующего подростка.

— Даже не знаю, как я буду конкурировать в соревновании с такими родителями.

— Ты их не переплюнешь. Вот, все готово. Здесь все по таблицам. Все, что тебе может понадобиться. Ты уже придумал, что будешь им рассказывать?

— Сказки о добре и зле? — смотрел я на таблицы, которые мне сделала Вера.

— А ты умеешь рассказывать страшные сказки? Очень страшные?

— Попрошу папу, он умеет.

— Посмотри на анкеты. Они почти все хотят стать моряками. У вас много общего.

— Они хотят удрать из дома. Стать моряком — единственный выход для них.

— А что в твоем задании на следующую неделю?

— Сделать так, чтобы в моем занятии активно принимали участие три человека. Выработать у них устойчивый интерес к моим занятиям. Надо не забыть взять с собой орешки, чтобы подкармливать их после каждой выполненной команды.

— Создай с ними тайное общество.

— Ни за что.

— «Костяная нога» будет хорошим названием.

— Отстань.

— Отстаю. Я пошла спать. И попроси Марка научить тебя танцевать.

— Спокойной ночи.

— Спокойной.

Я еще пару часов перебирал анкеты и думал над ними. Всего неделю назад я был счастливчик, у которого не было проблем. Теперь у меня кипела голова. У меня оставалось 34 занятия, и я понятие не имел, чем с ними все это время заниматься.

Всю следующую неделю я больше не заглядывал в анкеты, не думал о школе и вообще не думал об учебе. Я ходил на экспериментальный участок вместе с мамой, Верой и Сашей. Он находился в трех километрах от нашего дома, и это была хорошая возможность размяться. Девочки все так же изучали растения. После того как они собрали список, они описывали каждое растение по отдельности и добавляли те, которые случайно пропустили. Мама ходила с измерительными приборами по всему участку и записывала данные. Я сидел в тени под деревом и наблюдал за тем, что происходит на участке. Этот участок был в низине у холма, вокруг росли деревья, где-то с другой стороны был ручей. Вокруг щебетали птицы и жужжали насекомые. Через несколько часов исследователи вернулись ко мне, чтобы перекусить.

— Ну что? — спросила Вера маму, которая все это время была где-то вдалеке и старательно, то тут, то там, вставляла длинный прут в землю.

— Если верить прибору, то по всему участку внизу глина, а почва в разных местах шестьдесят — восемьдесят сантиметров.

— Здесь был лес? — спросила Саша, очищая яйцо.

— Сложно судить. Не хочу гадать. Здесь большое разнотравье, это важно. Большинство деревьев здесь уходят корнями глубоко в глину.

— Интересно, смогли бы они так вырасти из семени на чистой глине? — опять интересовалась Саша.

— Только если бы глина была хоть немного прикрыта, иначе она бы не держала влагу.

— Или здесь было много дождей.

— Вряд ли на пустынном месте будет много дождей. Для этого нужны растения, — отозвалась Вера.

— Для дождей? — хихикнул я, расчищая второе яйцо.

— А ты не знал, что растения притягивают дожди? — удивилась Вера.

— Нет, прости. Я не задумывался о таких сверхспособностях растений.

— Почему же сверхспособностях? Планета — это единая система и растения имеют такую же взаимосвязь с ней, как и мы. Но, конечно, не вникающие в это люди считают это смешным, — объясняла Саша.

Вера внимательно следила за мной, чтобы я опять не засмеялся над очередным «но». Я был для этого слишком занят, размышляя о глубоких взаимосвязях растений с планетой.

— И сколько растений нужно, чтобы вызвать дождь? — спросил я.

— Для этого нужен большой лес, — хрустела Вера огурцом. — Ну, или нужно быть огурчиком, чтобы его кто-то поливал.

— А когда дождя нет, лес его не просит? — уточнил я.

— Не-а, не просит.

— Почему?

— Возможно, приболел.

— Чем? — засмеялся я.

— Ну, грибком, например. И тогда нужно, чтобы дождя не было, чтобы был пожар.

— Фантастика… Лес — самоубийца, — удивлялся я.

— Да, птица феникс. Сгорает и возрождается из пепла.

— А может это коварные грибки сдерживают дождь?

— Может, — кивнула Вера.

— Девочки, я начинаю переживать о ваших исследованиях.

— Не переживай, нам немного надо. Мы собираемся выращивать огурчики и помидорчики, а не деревья и грибки.

— Я понял. А сколько столетий это займет?

Вера с Сашей посмотрели на маму, которая так же была занята едой.

— Зависит от задачи. Кое-что займет два — три года, кое-что и двадцать лет. Зависит от потребностей выращиваемой культуры. Для начала нам надо просто прикрыть некоторые участки от солнца и выветривания. Подберем подходящие растения на участке и начнем с этого. Для остального надо составлять план, так что пока отчета не жди.

Через неделю я был на спортивной площадке 243 школы. Я сел на сиденье трибуны, которая находилась с одной стороны стадиона. Недалеко от меня, на площадке с турниками, скоро появился мой класс в полном составе. Они остались там и не подходили ко мне. Все, кроме одного. Ко мне подошел Петр Конев, сел рядом и сказал:

— З-з-здравствуйте.

— Привет, — ответил я ему. — Ты Петя?

— Д-д-да, — кивнул он.

Петя — худощавый щуплый мальчик, выглядел младше своих лет года на два — три. Его продолговатое лицо выражало вечное удивление. Когда он говорил, под верхней губой торчали два больших передних зуба. Он заикался, а когда говорил, смотрел прямо в глаза своими большими удивленными глазенками.

— Как прошел день в школе? Узнал что-то новое?

— Х-х-хорошо день п-п-прошел. Новое н-н-не узнал.

— А какие у тебя сегодня предметы были?

— М-м-математика, б-б-биология и физика.

— И ты не узнал ничего нового?

Петя помахал головой из стороны в сторону.

— Ты дружишь с ребятами из класса?

— Д-д-да, — кивал Петя.

— Ты с ними ходишь гулять?

— Н-н-нет.

— А играешь с ними?

— Н-н-нет.

— А как же ты с ними дружишь?

— Н-н-ну, они д-д-добрые. Они м-м-меня не обижают.

— Понятно, — посмотрел я на Петю, который заглядывал мне в глаза.

Петя производил на меня впечатление странного парня. Может, с ним с детства никто не дружил, потому доброе отношение уже было дружбой.

— А вы п-п-плавали там? — спросил он, указывая на рисунок на моем гипсе.

— Это рисовала девочка, которая не видела тех мест, где я плавал. Она младше тебя на два года. Соня говорит, что тоже хотела бы плавать, но боится. Ты боишься плавать?

— Н-н-нет. У меня п-п-папа рыбак. Я с ним иногда п-п-плаваю. А к-к-как вы сломали ногу?

— Я заплыл туда, куда нельзя было заплывать. Хотел проплыть коротким путем между скал. А там сильные волны и скалы густо стоят близко к поверхности воды. Байдарка разбилась, я сломал ногу, рыбаки спасли меня.

— Скалы н-н-нужно обходить п-п-подальше, — кивал Петя. — А к-к-куда вы плыли?

— На остров с озером. Там с одной стороны горы, — начал объяснять я Пете, но он меня перебил.

— З-з-знаю. Мы там с п-п-папой были один раз. Но озера я н-н-не видел.

— А хотел бы?

— Д-д-да. Г-г-говорят там растут грибы. Мы на биологии с-с-сегодня изучали.

— А говорил, ничего нового не узнал.

— Так это н-н-не новое. Я н-н-неделю назад про них читал. Я учебники з-з-заранее читаю.

Это меня и удивило и немного насторожило. Если он читает учебники заранее, откуда у него столько двоек?

— Петя, тебе нравится в школе?

— Да, — кивнул он и даже не заикнулся.

— Почему?

— З-з-здесь спокойно, можно п-п-почитать книги.

— А дома ты книги не читаешь?

— Н-н-нет. Там р-р-родители постоянно кричат, с-с-сорятся.

— А что тебе еще нравиться в школе?

— Т-т-тетя Таня.

— Это кто?

— У-у-учительница литературы. Она д-д-добрая.

— А остальные учителя?

Петя пожал плечами, но ничего не сказал.

— А что ты не любишь в школе?

— К-к-контрольные и экзамены.

— Почему?

— Т-т-там надо говорить, а я н-н-не умею.

— В смысле, не умеешь?

— Я б-б-боюсь. Сильно б-б-боюсь.

С Петей мы разговаривали до конца занятия, из класса к нам больше так никто и не подошел. После урока я отправился в школу. Мне не давали покоя оценки Пети. По его разговорам он не был похож на бездельника. Я попросил все его оценки и последние видеозаписи занятий, которые еще не стерли. В этот день Петя писал контрольную и его одноклассники активно списывали у него. По контрольной у него стояло четыре. У него не было двоек по письменным занятиям, но по всем устным стоял неуд. Из-за того, что в аттестат шла средняя между письменным и устным заданием, у Пети были двойки.

Когда я спросил у человека, который занимался отчетами по успеваемости, почему так происходит, он ответил, что такова система, и что знания Пети мало применимы, если он не умеет общаться с людьми. Я еще раз пересмотрел его аттестат. Конев говорил, что ему нравится тетя Таня, но и по литературе у него по устному экзамену была двойка.

— А есть записи с устного экзамена?

— Уже все стерто, отчеты отправлены. Но завтра у него будет устный экзамен по географии, можете посмотреть.

На следующий день в десять я был в школе в кабинете отчетности и смотрел через камеру, как мой класс сдает экзамен. Когда пришла очередь Пети, он вышел к доске и первый же вопрос ввел его в ступор. Ребята сидели и хмуро друг с другом переглядывались. Преподаватель тяжело вздыхал. Конев не ответил ни на один из трех вопросов. По его лицу не видно было, чтобы он боялся. Он просто впадал в оцепенение. Я записал эти три вопроса и, дождавшись, когда у ребят закончатся уроки, встречал Петю у выхода из школы. Он с радостью подбежал ко мне.

— З-з-здравствуйте, — заглядывал он мне в глаза.

— Привет. Как дела?

— Д-д-да н-н-ничего так, — пробормотал он, но глаза не опустил.

— Я вчера забыл у тебя спросить. Ты говорил, что плавал на тот остров, на который я хотел попасть. А с какой стороны вы к нему подплывали?

— Д-д-да, п-п-плавал, — оживился Петя и начал подробно рассказывать, как они подплывали к острову, и от чего лучше держаться подальше. Мы сели на лавочку недалеко от школы и разговаривали. Мимоходом я спросил его три вопроса по географии, на которые он не ответил на экзамене. Он рассказал все, что знал. Я не знаю на какую оценку, но кое-что он точно знал. Мы расстались с ним где-то через час. Когда он ушел, я проверил ручку-диктофон, которую взял у папы. Там были четко слышны ответы.

В кабинете отчетности уже работали со средними цифрами. Когда я дал послушать ответы сотруднику, он сказал, что ничего не может с этим поделать. Таковы правила.

— На сколько он ответил, если бы этот ответ звучал перед классом?

— Ну, я думаю, на четыре. Ответ не полный, но, по все критериям, — он заглянул в бумажку у себя на столе, — четыре.

— Хорошо, — развернулся я и вышел из кабинета.

Я отправился к директору школы.

— А вы активный ученик, — сказал директор, выслушав меня. — Но правила есть правила. Петя мальчик неплохой, но у него психологические проблемы. Семья, знаете ли. Мы не вправе указывать семье, — бормотал неохотно сухощавый мужчина лет пятидесяти, катая пальцами по столу карандаш.

— Семье? — удивился я.

— Да. Мальчик очень любит своего папу. Папа очень добрый, играет с ним, многому учит, берет с собой на рыбалку. Но только когда трезвый. А вот когда пьяный… Я всех подробностей не знаю, только случайно услышал от ребят, что он его начинает дрессировать и часто кричит «в глаза смотри, смотри мне в глаза». В общем, пьянство отца тоже воспитывает мальчишку.

— В правилах школы должны быть оговорки для особых учеников.

— Но он не числиться как особый ученик.

— Вы сами сказали, что у него психологические проблемы.

— Да, но он должен проходить программу как и все дети.

— Он и проходит. Поменяйте ему условия прохождения устного экзамена.

— Мы не можем на каждого распыляться.

— Это особый ученик.

Я в упор смотрел на директора, который периодически поглядывал на часы, видимо, спеша домой.

— Я соберу учителей и мы подумаем, что можно сделать.

— Спасибо.

Из-за того, что я провел целый день в школе, я не сделал свои упражнения и чувствовал себя некомфортно. Мне казалось, что у меня болит нога. Настроение у меня было тоже не очень. Вся та ситуация, в которой жил Петя, все его окружение было безразличным к нему. Папа, который занимался дрессировкой, мама, которая позволяла это делать. Учителя и директор, которые не хотели внести вклад со своей стороны, чтобы его жизнь хотя бы в школе была справедливее. Всем было все равно. Родители отметились в этой жизни как родители, учителя отрабатывали свою зарплату, директор следовал правилам. Петя в свои пятнадцать заглядывал в глаза как щенок и ходил в школу, в которой в спокойствии можно было читать книги. Поздно ночью, когда я лег спать, я лежал в своей кровати, смотрел в темноту и думал, какой же я счастливчик. Я жил в семье, в которой не все равно не только на себя.

В следующую пятницу я сидел на стадионе и ждал своих учеников. В скором времени я увидел знакомые лица. Почти половина из них опять осталась на площадке с турниками. Ко мне подошло восемь человек.

— З-з-здравствуйте, — сел возле меня Петя.

Остальные тоже поздоровались и присели. В моих планах по учебе, которые мне выдали в институте, я должен был своим обаянием уже привлечь внимание не меньше, чем у половины группы. Кажется, мне удалось догнать мой учебный план. Я встал, чтобы всех увидеть, и сказал:

— Поскольку цель моего обучения здесь научить вас чему-то хорошему и прекрасному, давайте поговорим. Расскажите мне, что вы понимаете под справедливостью.

Кажется, я попал прямо в цель с первой темой, потому что те, кто пришел, стали на перебой рассказывать, что они подразумевают под справедливостью. А потом начали спорить между собой. У меня с трудом получилось вставить несколько предложений, после каждого из которых опять начинались бурные споры. Ребята вели себя настолько шумно, что на половине урока к нам с площадки с турниками пришло еще пять человек.

После урока я зашел в кабинет отчетности и узнал, что вопрос с Петей был решен, и что за устный экзамен по географии ему поставили четыре. Судя по всему, этой четверке я обязан появлением на моем уроке дополнительных учеников.

Вечером, когда я вернулся домой, я сел расписывать план занятий и понял, что тридцати двух уроков, которые остались у меня, мне не достаточно. Тридцать два часа — это слишком мало, тридцать два часа — это ничто. Совсем недавно я не понимал, что мне делать с этим временем, потому что казалось, что его много. Теперь я не знал, что мне делать с этим временем, потому что казалось, что его слишком мало.

— Чем ты так занят? Тебя не дозовешься, ужин остывает, — ворвалась в мою комнату Вера и уже заглядывала в мои бумажки. — Воля, сочувствие, вина… Ты готовишь отряд священников?

— У нас нет церквей для них, — буркнул я.

— Так я чувствую, что скоро будут, — прикоснулась она ладонью к моему лбу.

— Пойдем, — одернул я ее руку.

— Как там Петя? — спрашивала Вера, выбегая за мной на улицу.

— Х-х-хорошо, — ответил я, присаживаясь в беседке.

— Бедный парень, его еще и учитель дразнит.

— Как директор? Исправился? — спросил папа, придвигая к себе тарелку.

— Исправился, — ответил я.

— Серьезно? — округлились глаза у Веры. — А ты не так прост, Эмиль.

— А что сказал Петя? — оторвался папа от тарелки, услышав такую новость.

— Ничего. Но сегодня на занятии у меня было от восьми до тринадцати человек.

— Они размножались у тебя на глазах? — не понял папа.

— Клеточное деление, — посмотрела на папу мама.

— Ты кого-то разрезал пополам? — продолжила каламбур Вера.

— Сначала пришли восемь человек, но на половине занятия с турников приползло еще пять человек.

— Это успех, — посмотрел папа на маму.

— Это уважение, — сказала мама, глядя на меня.

— О чем ты с ними говорил? — хитро улыбалась мне Вера.

— О справедливости, — посмотрел я на нее.

— Самое время, в пятнадцать лет это то, что нужно, — отметил папа.

— И в тридцать лет это то, что нужно, и в пятьдесят, и даже в восемьдесят. Ну и как, у них что-то получилось? — спросила мама.

— Они старались.

— Можно вечно смотреть, как течет вода, как горит огонь, и как люди ищут справедливость, — философствовала Вера.

— Может тебе стоит поговорить и с моими коллегами? — разговаривал папа с тарелкой супа. — А? — перевел он взгляд на меня.

— Мне? — сделал я непонимающий вид. — Мне кажется, они слушком умны, чтобы говорить о справедливости.

— Угу, и слишком хитры, чтобы вообще говорить.

После того как папа узнал, что со мной почти не работали в институте, никто ничего не показывал и особо не рассказывал, папа стал выяснять, в чем проблема. Он один из руководителей института, хотя и не особо любит там появляться, но старательно работает над теоретическими материалами, чтобы как можно быстрее и продуктивнее работали учителя. Все остальное время он посвящал своей исследовательской работе, потому и не ходил в институт. Потому что он туда не ходил, он пропускал многие моменты, отсутствие наглядных примеров для учеников в том числе. Сейчас он ходил туда три раза в неделю, скандалил со своими соруководителями и делал наставления подчиненным. Он не любит обилие отчетов и считает, что это отвлекает учителей, потому он надеялся на то, что сотрудники будут устно сообщать ему о своих проблемах. Но сотрудники оказались молчаливы, потому он расписал себе график таких же молчаливых проверок и приходил с ними на занятия без предупреждения. Это быстро дало свои результаты. Мне, наконец, выдали материалы для изучения и пригласили на открытый урок, где я должен был набраться опыта.

— Как там экспериментальный участок? — спросил я Веру.

— Отлично, мы его активно изучаем.

— И мы взяли еще один участок, — сказала мама.

— Этого мало? — удивился папа.

— Этот слишком хорош. Нам его не с чем будет сравнивать. Потому мы взяли пустырь недалеко от нас, там, где вы раньше играли в футбол.

— Там где даже палку невозможно вставить в землю? — спросил я, улыбаясь.

— Именно. Сейчас мы готовим почву, чтобы высадить деревья по периметру участка. Для начала нам надо закрыть его от выветривания. Потом мы будем прикрывать его от палящего солнца. Скорее всего, листьями и травой с хорошего участка. Но пока из-за ветра там ничего не будет держаться. Нам нужна защитная полоса.

Через несколько недель, как раз когда мне сняли гипс, я отправился вместе со всеми высаживать деревья и кустарники. Поскольку я еще ходил на костылях и находился на реабилитации, мне разрешили придерживать деревья во время того, как засыпали их корни землей. Недавно прошел дождь, но и до этого мама, Вера и Саша ходили сюда поливать и рыхлить землю для будущей посадки. Деревья и кустарники мы садили в несколько рядов.

— Интересно, как быстро они здесь погибнут? — спросил я, возвращаясь с третьего дня посадки. В этот момент мы высадили около половины саженцев.

— Будем следить, — говорила мама, — если повезет с погодой, то большая часть приживется. Если нет, мы кое-что постараемся полить. Но что-то в любом случае погибнет. Скорее всего, нам придется несколько раз садить деревья.

Всю неделю мы садили деревья, а потом ставили улавливатели влаги между ними для дополнительного полива. Неделя прошла очень быстро и снова настала пятница. Ко мне на занятия все так же приходило то восемь, то десять человек. Мы уже рассмотрели с ними, что такое целеустремленность, организованность, терпеливость. Они были на удивление активны на занятиях, а некоторые даже после занятий искали информацию в библиотеке. Судя по разговорам я понял, что та часть класса, которая во время моих занятий сидела на площадке с турниками под предводительством Кохи, была очень хорошо осведомлена о всех темах и деталях моих уроков. Они предпочитали игнорировать меня и выбирали своими учителями своих одноклассников. Меня это вполне устраивало. У меня не было проблем, занятия проходили спокойно и без конфликтов, а информация была донесена до всех. Но я отставал от своих заданий. По идее до этого времени я должен влюбить в себя практически всех своих учеников. Но я был нелюбим и не собирался подходить к шайке Кохи и общаться с ними, как рекомендовал мой папа. Это был их выбор, и я готов уважать его, даже если я не оправдаю надежд института. Мне было откровенно на них наплевать, хотя они и пытались подпортить результаты моего труда, подкидывая довольно странные идеи ребятам. Мне не составляло труда ставить все на место за две — три минуты. Это был неравный бой, у них не было того опыта, который был у меня. С детства мои родители учили меня всему, что они знали. А знали они очень много в отличие от родителей тех ребят, которые были у меня в классе. Они были безразличны своим родителям, их отправили в школу, чтобы они не мешали. Я был как тот первый экспериментальный участок, надежно прикрытый со всех сторон родительским воспитанием. Ребята же напоминали второй участок, их постоянно хлестал ветер и выжигало солнце. У них была очень большая проблема. Они были одни. В это время я считал, что учить надо только тех, кто этого хочет и не думать о тех, кому интересно что-то другое.

В выходные, когда мама и Вера пошли проверять посаженные нами деревья, мы с папой готовили ужин.

— Ну, что, ты подходил к ребятам на турниках? — спросил он меня, когда все наши разговоры о еде, продуктах и рецептах закончились.

— Нет, и не собирался.

— Почему?

— Не вижу в этом смысла.

— У тебя разве нет задания привлечь внимание всех?

— Есть. Но что я могу сделать, если они не хотят?

— Сделать так, чтобы они захотели, это твоя основная цель учебы.

— Гонятся за мальчиками-переростками, которые ничего не хотят делать?

— Ничего?

Я открыл рот и тут же закрыл его. Они ведь знали, что мы обсуждали на занятиях, значит, что-то они все-таки хотели.

— Если ты не хочешь подходить к ним, сделай так, чтобы они подошли к тебе. Не можешь сделать так, чтобы они пришли все вместе, переманивай по одному. Ты учишься быть учителем, человеком, который без внимания окружающих не может сделать ничего в своей жизни. Узнай, что ими движет, их мотивацию. Сейчас тебе кажется, что надо голову сломать, чтобы найти к каждому подход, но это не так. Сейчас у тебя только два типа людей: одни хотят с тобой говорить, другие — нет. Как только ты разберешься со своим первым классом, все будет только упрощаться, ты перестанешь видеть в них конкретных людей, а поймешь, каким идеям они служат. Если ты сейчас их бросишь, это будет значить, что ты сдался, даже не начав.

Я ничего не ответил. Мне не хотелось с ними общаться. Они в моей жизни были чем-то инородным. Возможно, на меня так повлияло первое занятие и их глуповатые хихикающие лица. Между нами была стена, и я не желал что-либо с ней делать.

Мы расставляли на столе в беседке тарелки, когда вернулась наша прекрасная половина семейства.

— Вы что, опять сажали деревья? — спросил папа, увидев, какие грязные руки у Веры и мамы.

— Мы решили, что надо прикрыть землю у корневищ, потому ходили за травой, чтобы использовать ее.

— Думаю, пока мы все накроем, деревья успеют засохнуть, — говорила Вера, усаживаясь за стол.

— Не успеют, но нам надо постараться сделать так, чтобы погибло как можно меньше деревьев. Не хочется, чтобы все растянулось на столетие, — говорила мама, насыпая себе салат.

— А ты думаешь, все будет быстрее? — удивился папа.

— Зависит от того, как мы поработаем вначале.

— Я могу вам помочь, — отозвался я.

Честно говоря, я готов был хоть сейчас идти и укрывать корни деревьев. Мне хотелось сменить обстановку, чтобы меня не преследовали мысли о моих учениках. Отец раззадорил меня своими наставлениями и в моей голове боролись человек, желающий всех победить и человек, желающий, чтобы от него все отстали.

После ужина я отправился на берег моря. Уже взошла луна и вокруг все заливало светом. Я зашел по пояс в воду и долго стоял, покачиваясь в такт волнам. Эти волны будто успокаивали мою ногу. Нога постепенно набирала мышечную массу, но ныла, чесалась и постоянно чувствовалась какая-то ломота. Мне надо было поскорее восстанавливаться, и мне нужно было искать новую байдарку. Так хочется сбежать на остров.

На следующий день я пошел с мамой и Верой на участок. Костыли не давали мне особо разгуляться, потому помощник из меня был так себе. На участке уже было немного травы, которую они принесли вчера.

— Оставайся здесь, а мы сходим еще за травой. Надо обкрутить немного травы вокруг ствола, вот так, — мама показала мне, как завязывать кольцо из длинной травы, чтобы ее не унесло ветром.

— Вы правда хотите все это накрыть? — недоумевал я.

— Нет. Но нам в любом случае придется накрывать здесь землю, если мы хотим, чтобы все получилось. Потому несколько раз в неделю мы будем снова приходить и делать это. Трава держится за деревья, деревья меньше сохнут из-за тени от травы. Потом тень начнут отбрасывать деревья, еще от травы насеятся семена. Если мы хотим, чтобы все происходило быстрее, надо помочь растениям. А мы очень хотим, — улыбнулась мама.

Они оставили меня и пошли за травой, я стал накрывать землю вокруг деревьев, сидя на небольшом жмутке травы и ерзая от дерева к дереву, потому что приседать и вставать мне было тяжело. Солнце обжигало землю, вокруг был песок. Из-за того что на нем ничего не росло, он сильно утрамбовался. Как только я остался один, я опять стал думать о школе. В этот раз все не казалось так трагично и раздражающе. Я успокаивал себя разными мыслями. С одной стороны мы были в чем-то похожи с этими ребятами. Я не хотел общаться с ними, они со мной, это было похоже на поведение баранов. С другой стороны, бараны — это животные, а значит, их надо приручать. И если они меня приручать не собирались, то значит, я должен приручить их. Я обкрутил вокруг очередного дерева траву, там мне попались семена. Я вытрусил их из семенной коробочки на ладонь и стал рассматривать. Маленькие, черные, не больше миллиметра. Из них вырастала целая сеть длинных отростков, не меньше метра длиной. На этих отростках были еще отростки покороче, а на вторых еще короче. Все отростки были густо покрыты мелкими листьями и цветочками. Миллиметровое семечко увеличилось в миллионы раз на плодородной почве, которую ему оставили предшественники. На пустой земле семечко расти не хотело.

— Медленно работаешь, — услышал я Верин голос.

Я обернулся. Они принесли по большому мешку полусухой травы.

— Кажется, собирается дождь, — посмотрел я на небо.

— Полчаса у нес еще есть, — высыпала мама содержимое мешков. — Остальное придавим камнями, чтобы не разлетелось.

Дождь пошел, когда мы уже заходили через калитку. Папа колдовал над ужином в беседке.

— А вот и мои борцы с выветриванием явились. Как успехи? — говорил папа, жуя зелень.

— Мы вызвали дождь, — ответила Вера, моя руки.

— Я знал, что это вы.

Мы сели и тут же принялись за еду. На улице стало приятно прохладно. Пахло дождем. Дождь был мелкий, медленный, убаюкивающий, явно на всю ночь. Под каплями тихо шелестела листва. Все сидели молча, но перед десертом папа спросил меня:

— Ты думал, как будешь привлекать внимание?

— Нет, — тяжело вздохнул я.

— Колокольчики, ушки кролика, малиновый костюм?

— Нет.

— Другие идеи?

— Нет у меня идей. Я им не авторитет и не томная дева, чтобы привлекать внимание.

— Маша, что мы сделали с нашим сыном? — посмотрел папа на маму.

— А что с ним? — удивилась она.

— Он не ценит себя.

— Да? А по-моему, он не хочет заниматься тем, чем занимается сейчас.

— В смысле, не хочет?

— Это ты нам объясни, ты же специалист по вопросам желаний.

— Чтобы что-то захотеть, надо что-то увидеть. Желания не возникают сами по себе, они возникают относительно чего-то. Это одна из форм мотивационного состояния.

— Угу, — посмотрела мама на папу и перевела взгляд на меня. — Как там с примерами обучающего процесса в институте? — спросила она.

— На следующей неделе я иду на открытый урок. Наверное, там я увижу то, что меня замотивирует.

— Тебя не может замотивировать один открытый урок, — запротестовал папа, — то, что ты увидишь на уроке — это капля в море. Замотивировать может только конечный результат.

— Но ваш учитель — это ведь конечный результат? — посмотрел я на отца.

— Да, — запнулся он и задумался ненадолго, — но тебе придется познакомиться с ним и узнать его понимание работы, иначе ты увидишь, как вытачивают гайку, но не увидишь машину в полной сборке.

— Спасибо за яркий пример, — посмотрел я устало на папу.

— Не за что, — довольно кивнул он.

На некоторое время дома установилось стандартное спокойствие. Все были заняты своими делами. Даже когда приходила Саша, разговоров не было. Мы сидели за столом в беседке и во время ужина просто указывали пальцем, если надо что-то подать или тянули руку, чтобы попросить прибор. Все друг друга понимали без слов. Все были заняты своими мыслями. Кое-кто сидел, уткнувшись носом в тетрадь или книгу. Я был занят, как и все, и активно готовился к уроку. Мне нужно было привлечь всех своих учеников, а для этого существовал только один метод. Мне надо было для них стать нужным и полезным.

В четверг вечером я зашел в комнату к Вере и остановился возле стеллажей с подсветкой. На одной из полок стоял длинный стеклянный аквариум, наполненный землей. У самого края стекла были высажены семена, которые уже пустили корни и ростки. Некоторые корешки были как морковка, другие были мочковатые. Меня заинтересовал один волосатый корешок. Белый мочковатый корень, покрытый множеством ворсинок.

— Нравится? — спросила Вера, подойдя ко мне.

— Нравится, — кивнул я. — Если хорошо задуматься, они другая вселенная.

— Так и есть.

— Зачем им ворсинки?

— Получать питательные вещества. Корни тянутся к питательным веществам, поглощают воду. Листья тянуться к свету. Они ищут себе питание, строительный материал, превращают неживое в живое.

— Неживое? — с подозрением посмотрел я на нее.

— Их корни пробиваются сквозь минералы и гумус, который состоит из мертвых растений и животных. Свет и вода, можно сказать вечные, их нельзя отнести ни к живым, ни к мертвым. Остаются бактерии, но у растений с ними сложные отношения.

— Значит, это волшебство, — улыбнулся я.

— Жажда жизни.

— Думаешь?

— Смотри сюда.

Вера повела меня к стакану, который был наполнен песком. Стакан помещался в другой, непрозрачный стакан, с помощью которого происходил и полив. Верх был покрыт какой-то коркой, похожей на плотную глину. Глина лопнула, и сквозь нее пробивался зеленый росток.

— Он знает, что здесь есть свет. Он сам тянется к нему. И к воде он тоже тянется сам. Он знает, что ему нужно.

— А если это свет и вода тянут его? Лепят его как глину или пластилин?

— Может быть. Только вот вода и свет без него выживут, а он без них нет.

— А вдруг, если все растения исчезнут, воду некому будет охлаждать, она закипит и испариться и потушит солнце? — посмотрел я на Веру, Вера закатила глаза.

— Я тебя поняла. Ты зачем пришел? — посмотрела она на меня недовольно.

— Я пришел к тебе как к специалисту по группировкам. Я написал шестьдесят вопросов. Мне надо составить красивые фамильные карточки, по три вопроса каждому, во избежание подтасовок.

— Будешь мучить деток контрольной.

— Мне нужно покорить их, я нашел идеальный выход.

— Ты всегда был коварен.

— Не правда.

— Ты подарил мне на день рождения двухметровый кактус.

— Я знал, что ты не бросишь растение и пожалеешь его, — посмотрел я на огромный кактус в углу ее комнаты, на который она нацепила мои старые солнцезащитные очки и кепку. В горшке торчала табличка с надписью «Эмиль».

— Я два раза натыкалась на него, и каждый раз вытаскивала из своей ноги по пятьдесят колючек, — смотрела она на меня.

— Зато он большой, — вздернул я плечами.

— Я подарю тебе на день рождения указку.

— Подари мне байдарку.

— Указка безопаснее.

— Ты просто не умеешь ней пользоваться.

Вера забрала у меня список вопросов и села за стол. Через полчаса все было готово.

На следующий день на уроке я раздавал всем именные карточки с именными вопросами.

— У нас же только зачет по вашему предмету, никаких оценок, — начали возмущаться ребята с площадки с турниками.

— Так и есть. Но это не значит, что вы не должны заслужить этот зачет. К концу урока я жду ваши ответы. Вопросы у каждого свои, так что можете не советоваться, а сразу приступать, не теряя время.

Я стал медленно прохаживаться мимо ребят, наблюдая за ними. Одни чесали затылок и о чем-то думали, другие зевали, третьи что-то судорожно писали. На половине урока я заметил, как некоторые уже закончили и с удивлением поглядывали на тех, кто до сих пор что-то писал. Потом, подумав, они еще что-то записывали. В конце урока я собрал все листочки. Кто-то исписал по одному листочку, в основном все написали по два листа, но несколько человек сделало больше трех.