Бесплатный фрагмент - Сероглазый Чингисхан Белой Гвардии. Том 3
Блестящий офицер Дальневосточных казачьих войск (1908—1914)
«Сквозь камни я могу вещать из могилы; говорить голосами друзей моих тем языком, который внушает им любовь, навеянная воспоминаниями обо мне.»
Джон Донн
Блестящий офицер Дальневосточных казачьих войск
(1908—1914)
Пролог
«Если ты заблудился в пустыне
И ужас охватил тебя, как ребенка,
И смерть смотрит тебе прямо в глаза,
И ты весь изранен, то, как это полагается,
Остается взвести курок и… умереть.
Но кодекс мужчины гласит: «Борись до конца!»,
И ты не имеешь права уничтожить себя.
Когда ты голоден и измучен,
Нетрудно покончить со всем…
Трудно лезть черту в зубы.
Ты устал от борьбы? Что ты, стыдись!
Ты молод, ты смел, ты умен.
Тебе трудно пришлось, я знаю, но нельзя унывать,
Собери силы, сделай невозможное и борись!
Упорство принесет тебе победу,
Поэтому не падай духом, друг!
Собери все свое мужество, сдаться нетрудно,
Трудно держать голову высоко.
Легче простонать, что ты побит, — и умереть,
Легче отступить и пресмыкаться.
Но сражаться, сражаться тогда,
Когда уже не видно надежды,
Вот это — завидный удел!
И хотя ты вышел из страшной схватки
Разбитый, израненный, покрытый рубцами,
Попытайся еще раз. Умереть легко,
Трудно оставаться в живых.»
Роберт Сёрвис
Барон Роберт Николаус Максимилиан фон Унгерн Штернберг. Основные вехи военной карьеры 1908—1913 гг.:
27.07.1908 Младший офицер 2-ой сотни.
22.09.-02.12.1908 В составе сотни находился на ст. Соболино для содействия гражданским войскам.
04.03.1910 Переведен в 1-й Амурский казачий полк.
05.1910 Младший офицер сотни.
04.06.-20.06.1910 Временно заведовал пулеметной командой.
05.06.-06.10.1910 Находился в трех экспедициях в Якутской области во время массовых волнений местного населения и стычек якутов с русскими переселенцами..
08.10.1910 Назначен начальником команды разведчиков 1-ой сотни.
01.08.1911 Назначен в войско для обучения переселенцев.
31.05.-03.07.1912 Находился в командировке по военно-конской и повозочной переписи.
17.09.1912 Младший офицер 3-ей сотни.
13.12.1913 Согласно прошению на Высочайшее имя, уволен в запас.
Глава 1. Офицеры Императорской Армии Его Величества
В страшные времена невероятно жестоких политических потрясений и чудовищных национальных драм пламенную душу каждого истинно русского человека трепетно согревает глубокая, фундаментальная истина об особенной народной гордости, которую внушает передовому российскому обществу доблестное русское кадровое офицерство.
Сохранилось достоверное, обстоятельное изложение того, что из себя представляла насыщенная жизнь славных офицеров Императорской армии, в смешанный, воинский состав которых с такой безграничной энергией и таким упоительным восторгом памятным летом 1908 года влился молодой хорунжий барон Роберт Унгерн Штернберг.
Великий Белый генерал А. Деникин писал:
«Жизнь как будто толкала офицерство на протест в той или другой форме против «существующего строя».
Среди служилых людей с давних пор не было элемента настолько обездоленного, настолько необеспеченного и бесправного, как рядовое русское офицерство.
Буквально нищенская жизнь, попрание сверху прав и самолюбия; венец карьеры для большинства подполковничий чин и болезненная, полуголодная старость…
Со времени введения общеобязательной воинской повинности и обнищания дворянства, военные училища широко распахнули свои двери для «разночинцев» и юношей, вышедших из народа, окончивших гражданские учебные заведения. Таких в армии было большинство.
Мобилизации в свою очередь влили в офицерский состав большое число лиц свободных профессий, принесших с собою новое миросозерцание.
Наконец, громадная убыль кадрового офицерства заставила командование поступиться несколько требованиями военного воспитания и образования, введя широкое производство в офицеры солдат, как за боевые отличия, так и путем проведения их через школы прапорщиков с низким образовательным цензом.
Последние два обстоятельства… понизили, несомненно, боевую ценность офицерского корпуса и внесли некоторую дифференциацию в его политический облик, приблизив еще более к средней массе русской интеллигенции и демократии…
Кадровое офицерство постепенно изменяло свой облик. Японская война, вскрывшая глубокие болезни, которыми страдала страна и армия, Государственная Дума и несколько более свободная после 1905 года печать сыграли особенно серьезную роль в политическом воспитании офицерства.
Мистическое «обожание» монарха начало постепенно меркнуть. Среди младшего генералитета и офицерства появлялось все больше людей, умевших различать идею монархизма от личностей, счастье родины — от формы правления.
Среди широких кругов офицерства явился анализ, критика, иногда суровое осуждение. Появились слухи — и не совсем безосновательные — о тайных офицерских организациях…
Настроения в офицерском корпусе, вызванные многообразными причинами, не прошли мимо сознания высшей военной власти.
В 1907 году вопросы об улучшении боевой подготовки армии и удовлетворении насущных ее потребностей, в том числе и офицерский вопрос, обсуждались в «Особой подготовительной комиссии при Совете государственной обороны»…
Генерал Иванов говорил: «Упрекнуть наших офицеров в готовности умереть нельзя, но подготовка их, в общем, слаба, и в большинстве они недостаточно развиты; кроме того, наличный офицерский состав так мал, что наблюдается, как обычное явление, что на лицо в роте всего один ротный командир. Старшие начальники мало руководят делом обучения; их роль сводится, по преимуществу, к контролю и критике. За последнее время приходится констатировать почти повальное бегство офицеров из строя, причем уходят, главным образом, лучшие и наиболее развитые офицеры»…
Мышлаевский, в качестве начальника Главного штаба, имевшего постоянное соприкосновение с бытом войск, указывал на новые явления: на «недоумение и беспокойство в верхних и средних слоях офицерского состава», вызванное, по его мнению, непопулярностью вновь введенного аттестационного порядка, принудительным увольнением по предельному возрасту и «неопределенностью новых требований»…
Все они… видели главную, некоторые исключительную причину ослабления офицерского корпуса в вопиющей материальной необеспеченности его, а в устранении этого положения — надежнейшее средство разрешения офицерского вопроса…
Вообще, непрерывное напряжение, травля газет, ответственность за каждую похищенную революционерами винтовку, недохват офицеров и бедность истрепали нервы, т. е. создали ту почву, на которой вспыхивает революционное брожение, нередко даже наперекор убеждениям…
Что касается отношения к трону, то… в офицерском корпусе было стремление выделить особу государя от той придворной грязи, которая его окружала, от политических ошибок и преступлений царского правительства, которое явно и неуклонно вело к разрушению страну и к поражению армию.
Государю прощали, его старались оправдать. Как увидим ниже, к 1917 году и это отношение в известной части офицерства поколебалось…
Несколько в стороне от общих условий офицерской жизни стояли офицеры гвардии. С давних пор существовала рознь между армейским и гвардейским офицерством, вызванная целым рядом привилегий последних по службе привилегий, тормозивших сильно и без того нелегкое служебное движение армейского офицерства.
Явная несправедливость такого положения, обоснованного на исторической традиции, а не на личных достоинствах, была больным местом армейской жизни и вызывала не раз и в военной печати страстную полемику…
Замкнутый в кастовых рамках и устаревших традициях корпус офицеров гвардии комплектовался исключительно лицами дворянского сословия…
Эта замкнутость поставила войска гвардии в очень тяжелое положение во время мировой войны, которая опустошила ее ряды…
Я не желаю ни возносить, ни хулить. Они — только члены своей касты, своего класса и разделяют с ним его пороки и достоинства. И если в минувшую войну в гвардейских корпусах было больше крови, чем успеха, то виною этому отнюдь не офицерство, а крайне неудачные назначения старших начальников, проведенные в порядке придворного фаворитизма…
Офицерство же дралось и гибло с высоким мужеством. Но, наряду с доблестью, иногда — рыцарством, — в большинстве своем, в военной и гражданской жизни оно сохраняло кастовую нетерпимость, архаическую классовую отчужденность и глубокий консерватизм…
При этих условиях можно только удивляться, насколько все-таки сохранилось наше офицерство и насколько твердо противостояло оно левым противогосударственным течениям…
При всех своих великих и малых недостатках, офицерство превосходило все другие русские организации, способностью и желанием жертвенного подвига.»
Глава 2. Хорунжий Забайкальского казачьего войска
Будучи беззаботными детьми, страстные любители головокружительных приключений, неизбежно имеют неутолимую жажду блестящего повторения ратных подвигов боевых легенд благословенного прошлого.
Отличительной чертой доблестного, решительного барона была его исключительно-активная жизненная позиция, не позволявшая ему погружаться в мрачную, глубокую меланхолию из-за досадной нехватки в бездушных окружающих сердечного благородства, нравственного рыцарства и прискорбного отсутствия благовоспитанных, прекрасных дам.
Суровая реальность молодого отважного аристократа была настолько неприглядна, что, будучи истинным победителем, барон перекраивал окружавший его глубокий трагизм под свои пламенные желания и личностные потребности, являясь решительным и энергичным строителем своей собственной судьбы, никогда не жалуясь на бесконечные жестокие удары, а неизменно стремясь вперёд, к триумфальной победе.
«Истинное счастье — это прежде всего удел знающих, удел ищущих и мечтателей.»
К. Паустовский
Успешно окончив знаменитое Павловское пехотное училище, он всё- таки смог выбрать такую жизненную стезю, которая максимально приближала его к романтическим идеалам древнего рыцарства и возвышенным представлениям о служении любимой Родине.
К счастью, наш легендарный барон в этом был совсем не одинок, ибо многие яркие представители передовой молодежи начала прошлого столетия имели исключительно благородные внутренние устремления.
«Мы должны высоко нести свой стяг, должны оправдать в глазах народа свое происхождение… сделать много добра Родине, не запятнать своего имени и быть во всех отношениях тем, чем должен быть русский князь.
Мне вспоминается крест, который мне подарили на совершеннолетие. Да, моя жизнь — не удовольствие, не развлечение, а крест.
Боже, как мне хочется работать на благо России.
Бывают минуты в жизни, когда вдруг страстным и сильным порывом поймешь, как любишь Родину…»
Князь Олег Константинович Романов
В самом начале индустриально-технологического 20-го века именно лихая армейская кавалерия была единственно существовавшим родом войск, близким по внешней форме и неукротимому воинскому духу бессмертному средневековому рыцарству.
Успешным, практическим осуществлением страстной, заветной мечты барона было поступление на службу в доблестный казачий полк.
Получив свое первоначальное назначение в бескрайнюю, заснеженную Сибирь, барон Унгерн предпочел ей более интересное и загадочное Забайкалье.
Стоит отметить, что таинственный экзотический Восток был весьма популярен в многочисленной, разношерстной семье и ближайшем родственном окружении красавца Роберта Унгерна.
Во-первых, его знаменитый, почтенный родственник, Великий генерал Павел фон Ренненкампф (1854—1918), посвятил многие годы безупречной армейской службе в суровых восточных регионах Российской Империи, сыскав там бессмертную славу, участвуя в том числе и в подавлении вооруженных антиправительственных мятежей.
Во-вторых, на недавно построенном, Великом Сибирском пути неустанно жил и работал успешный Эстляндской делец Гарольд фон Гойнинген-Гюне (1868—1937) ((матерью которого была Берта фон Унгерн Штернберг (1844—1924)).
Здесь необходимо добавить, что незабвенный полярный исследователь и видный общественный деятель Ф. Нансен имел прекрасную возможность познакомиться с бароном Гарольдом во время своего невероятного путешествия по бескрайним Северо-Восточным территориям Великой Российской Империи:
«Пятница, 3 октября. В два часа утра прибыли мы наконец в Харбин. Генерал N, начальник Восточно-Китайской железной дороги, приезжал накануне вечером на станцию, думая встретить нас, но так как неизвестно было, когда прибудет поезд, то он поручил дождаться нас и приветствовать от его имени барону Гаральду фон- Гюйнинген- Гюне. Барон был родом из Эстляндии, немецкий язык оказался его родным языком, и он заявил, что командирован сопровождать меня во Владивосток и пробыть там со мной, сколько окажется желательным.
Всего два дня тому назад барон вернулся из продолжительного путешествия по Европе, но, когда генерал спросил его по телефону — желает ли он отправиться
со мной, барон сразу согласился. Вот оно, русское гостеприимство! Лучшего и более занимательного спутника я не мог и желать…
Барон фон- Гюйнинген- Гюне, много лет причастный к Маньчжурской дороге и заведовавший поставкой леса и дров для ней, достаточно поездил по этой области по делам службы и рассказывал о ней много интересного.»
Утонченный аристократ Роберт Унгерн с раннего детства был погружен в сказочную атмосферу увлекательных рассказов о невероятных приключениях на пленительном Востоке, которые отчаянно будоражили живое воображение юного романтичного мальчика с неутолимой жаждой приключений, что неминуемо привело к волнующему желанию личного приобщение к непостижимым загадкам востока, посещению сокровенных мест нетронутой девственной природы, не загрязненных откровенным цинизмом падшего запада.
«То, что у нас теперь зовется прогрессом, улучшением и новшествами, только уродует и корежит землю.»
Ф. Купер
В суровые времена жутких национальных потрясений уникальной отличительной особенностью победоносного барона Унгерна неизменно оставались присущие ему неистребимый, ратный рыцарский дух и пламенный душевный порыв видеть чарующую прелесть даже там, где ее обычно никто не замечает.
«Романтика — роскошь природы, но необходимая в хорошо устроенном обществе! От избытка телесных и душевных сил в каждом человеке быстрее возрождается жажда нового, частых перемен. Появляется особое отношение к жизненным явлениям — попытка увидеть больше, чем ровную поступь повседневности, ждать от жизни высшую норму испытаний и впечатлений.»
И. Ефремов
В пылком, безудержном воображении истинного романтика странные, незадачливые монголы-конники невольно отождествлялись с бесстрашными рыцарям давно ушедшего эпохального прошлого, а грязная, архаичная Монголия походила на старушку-Европу в далекую, таинственную эпоху Раннего Средневековья, когда представители древнего, влиятельного клана Унгернов были еще благородны и величественны…
«Облик конников — монголов оказался созвучным любимой мечте о возвращении к временам рыцарства. Ведь и сами рыцари в его представлении прежде всего были конниками.
И, если подумать, что для его сурового сердца все прекрасные проявления человеческой натуры, то есть истинная воинская доблесть, подлинная честность и идейная преданность своему долгу — достигали высоты идеала лишь в рыцарскую эпоху, то понятна станет тайна очарования Монголией, глубоко затронувшая его душевный мир.
Ему мерещились картины былого величия монгольского народа и перед ним восставал суровый образ Чингисхана, посылавшего в пылящуюся даль свои орды. Возможно, что тогда уже грезил барон о новом вожде, который поведет разбуженных им от долгого сна конников на подвиги воинской славы и чести.»
Н. Князев
Любопытно, что любовь к первозданной, девственной природе и необозримому, бескрайнему простору были весьма популярны среди многих лихих офицеров-аристократов Императорской армии того трагического времени.
«Юношеская приверженность моя к экзотике в какой-то мере приучила меня искать и находить живописные и даже подчас необыкновенные черты в окружающем.
С тех пор рядом с действительностью всегда сверкал для меня, подобно дополнительному, хотя бы и неяркому свету, легкий романтический вымысел.
Он освещал, как маленький луч на картине, такие частности, какие без него, может быть, не были бы и замечены. От этого мой внутренний мир становился богаче.»
К. Паустовский
Целиком посвятив себя беззаветному служению гибнущему Отечеству, непостижимой волею злосчастной судьбы будучи безвозвратно заброшенными в крохотные, захолустные гарнизоны на безграничных просторах любимой Родины, они имели удивительную способность и невероятную силу находить еле уловимую прелесть и особенную, неповторимую красоту даже в самой глухой и неприглядной провинции.
«Я не мог не благоволить к Борису Владимировичу Анненкову потому, что это был во всех отношениях выдающийся офицер. Человек, богато одаренный Богом, смелый, решительный, умный, выносливый, всегда бодрый…
Когда он был еще в 1-м Сибирском казачьем… полку, в наших с ним долгих поездках с учебной командой по горам и пустыням.., он часто и охотно говорил со мною о Степане Разине, о Пугачеве… Кипела в нем цыганская кровь.
Любимой песней его была разинская «Схороните меня, братцы, между трех дорог…».
Бывало, запоют его песенники, Анненков обернется ко мне и скажет:
— Вот это — смерть! Господин полковник, Вы не находите, что так это хорошо покоиться одному на вольной земле между трех Российских дорог?
Его глаза блестят…»
Атаман П. Краснов
Глава 3. Национальные особенности прибалтийского немца
«То, что привносится в ум воспитанием и привычкой, становится сильнее инстинкта, сильнее даже любого чувства.»
Ф. Купер
В далекую, благословенную эпоху зарождения Великого княжества Московского проницательные русские правители заложили незыблемые основы многовековой, исторической традиции приглашать на свои значительные, зачастую неосвоенные, территории компетентных немецких специалистов: военных, медиков ремесленников, ювелиров, живописцев и т. д.
Дальнейшие реформы Великого Императора Петра I значительно увеличили внушительное количество прибывших в Россию квалифицированных авторитетов, прежде всего из германских государств.
Добросовестно-исполнительные немецкие переселенцы активно участвовали в создании регулярной русской армии, открытии и функционировании ряда гражданских учебных заведений, модернизации зарождающейся централизованной экономики, а так же развитии фундаментальной российской науки и повсеместной народной культуры.
Со времени пышного правления восхитительной Императрицы Екатерины II и практически до конца промышленного 19 в. активно осуществлялось массовое переселение немецких колонистов на обширные территориях бескрайней Российской империи, включая Поволжье, Урал, Сибирь, Забайкалье и Дальний Восток.
Новые российские подданные, широко известные своей беспримерной национальной педантичностью и дотошностью производили в огромной стране колоссальные конструктивные преобразования, эффективно взаимодействуя с многонациональным местным населением, но при этом бережно сохраняя свой собственный язык, традиционную немецкую культуру и в большинстве случаев оставаясь верным своей исконной национальной религии-лютеранству.
Одним из ярких, наглядных примеров может служить великолепный представитель влиятельной столичной семьи, действительный статский советник Константин Карлович Грот (1815—1897), получивший ответственный пост Самарского губернатора в 1853 году и за несколько лет своего блестящего руководства совершивший в провинциальной глубинке невиданные до того качественные изменения, включавшие в себя открытие первых губернских гимназий, училищ, сберкасс, телеграфных контор и первой в истории города публичной библиотеки, для которой компетентный губернатор Грот успешно доставлял уникальные книги из центральных губерний страны, обращаясь с искренней просьбой о добровольном пожертвовании к своим многочисленным знакомым, великодушно подарив при этом и часть своей собственной бесценной коллекции.
При образцово-добросовестном Константине Карловиче в уездной Самаре появилось такие долгожданные блага цивилизации, как ночное уличное освещение, повсеместное мощение улиц, централизованная система по уборке и вывозу мусора, были открыты великолепный ландшафтный Струковский сад и публичный, провинциальный театр…
Привлекательный молодой офицер Роберт Унгерн, в русской среде именуемый «Роман Федорович», являлся типичным представителем этой особой этнической группы, будучи ярким носителем универсальных отличительных черт немецкой нации.
Следует так же отметить, что на всем протяжении своей насыщенной, героической жизни Роберт Унгерн Штернберг общался на русском языке с пленительным, едва уловимым иностранным акцентом, который полностью отсутствовал в его родной немецкой речи, в противном случае красавец-барон не смог бы в дальнейшем стать непревзойденным гением военной разведки в неприятельском германском тылу Первой Мировой…
К огромному сожалению, колоритная фигура легендарного барона никогда не рассматривалась сквозь призму глубинной западной психологии и европейских культурных традиций.
Делать небрежные попытки измерить классического немца «русской меркой» можно смело считать роковой оплошностью.
Квалифицированный специалист увлекательной сферы межкультурной коммуникации либо просто наблюдательный путешественник с богатым практическим опытом имеет исчерпывающее представление относительно особого менталитета и уникального мировосприятия отдельно взятой этнической группы.
Наиболее показательным примером особой, глубинной лютерано-немецкой психологии офицера Роберта Унгерна является выразительная концовка его широко известного Приказа N 15:
«Нужен мир — высший дар Неба. Ждет от нас подвига в борьбе за мир и Тот, о Ком говорит Св. Пророк Даниил (гл. XI), предсказавший жестокое время гибели носителей разврата и нечестия и пришествие дней мира:
«И восстанет в то время Михаил, Князь Великий, стоящий за сынов народа Твоего, и наступит время тяжкое, какого не бывало с тех пор, как существуют люди, до сего времени, но спасутся в это время из народа Твоего все, которые найдены будут записанными в книге.
Многие очистятся, убелятся и переплавлены будут в искушении, нечестивые же будут поступать нечестиво, и не уразумеет сего никто из нечестивых, а мудрые уразумеют.
Со времени прекращения ежедневной жертвы и поставления мерзости запустения пройдет 1290 дней. Блажен, кто ожидает и достигнет 1330 дней».»
Вполне естественно, что временами возникало глубокое, зачастую взаимное, непонимание между ярким немецким офицером и его чисто русским, нередко враждебным, окружением, что впоследствии было чудовищно извращено его заклятыми врагами, такими, как презренные дезертиры-убийцы Макеев, Торновский, маргинальный фельдшер Рибо и многими другими жалкими отбросами бывшей Императорской армии, оставшимися на грязной обочине рухнувшей Российской Империи после двух государственных переворотов фатального 1917 года и позже закончившими свою бесславную жизнь в отчаянной нищете и жуткой антисанитарии перенаселенного Китая либо раболепно переметнувшись к красному врагу и прочувствовав на себе все жуткие «прелести» большевицких лагерей…
Важно отметить, что в наши безжалостные дни их бесстыдное, срамное бумагомарание изворотливо растиражировано современными горе-беллетристами, проявляющими повышенный, крайне патологический интерес к овеянной мистическим ореолом частной жизни давно усопшего блистательного барона…
С грустью стоит признать, что и барон, со своей стороны, во многом не понимал окружавших его русских с их совершенно иным мироощущением, распространенным пассивным фатализмом и многими другими культурными установками, совершенно чуждыми энергичным представителям развитого протестантского запада.
К огромному сожалению, и он ощущал естественное мучительное отчуждение, которое так и не смогла преодолеть последняя Императрица Российской Империи, Александра Федоровна, -урожденная Алиса Гессен-Дармштадская, такая же немка-интроверт, как и барон Роберт Унгерн.
И только необычайная культурная гибкость, проявляемая доблестным бароном на протяжении всей его добродетельной жизни, помогли ему избежать абсолютной изоляции и даже найти исключительно преданных ему друзей, оставшихся бесконечно верными во времена наижесточайших испытаний.
Следует отметить, что благородный барон смог стать «своим» не только среди преобладавших русских, но и среди коренных монголов…
За последние 100 лет, минувшие со времени его политического убийства, сложилась стойкая абсурдная традиция очернять его светлую память, используя для этого такие нелепые тактические приемы, как сравнение барона с кем-либо.
Любое неуместное сравнение всегда зарождается в агрессивной социальной среде, где начисто стерты такие ключевые гуманистические понятия, как «человеческая индивидуальность» и «безусловное уважение к личности», при этом пленительный и непостижимый образ вольного, как ветер, барона пытаются поместить в некие тесные, ограниченные рамки.
Вдобавок к этому имеют место прискорбные клинические случаи патологического сравнения сдержанного, духовного немца-лютеранина Роберта Унгерна с многодетным, морально распущенным французским антиреволюционером Жаком Кателино.
Одного краткого посещения пикантной Франции и чопорной Германии было бы вполне достаточно, чтобы увидеть серьёзные качественные различия между сдержанными потомками суровых викингов и любвеобильными наследниками славных традиций Древнего Рима с его чувственной эротической литературой, ибо даже язык сладострастных французов произошел от простонародной латыни…
Знаменитый барон Роберт Унгерн Штернберг был по-немецки сдержан и закрыт, даже в мелочах педантичен, бесконечно привержен элементарному порядку и строгой армейской дисциплине, идеально мотивирован и нацелен на успех, имел неистребимую склонность досконально упорядочить все стороны военной службы; наряду с этим он был немногословен, трудолюбив и ответственен, имел неизменное внутреннее стремление доводить свою работу до подлинного совершенства, в связи с чем он проявлял высокую требовательность, как к себе самому, так и к своим нерадивым подчиненным.
Помимо этого он был законопослушен, исключительно предан своей национальной религии-лютеранству, корректен, пристоен и испытывал подчеркнутое безразличие к внешнему лоску.
Однако, необходимо принять во внимание тот примечательный факт, что барон Роберт Унгерн являлся ярким представителем прибалтийско-немецкой семьи Российской Империи, что несомненно оказало определяющее влияние на формирование его целостной, выдающейся личности, которая представляла из себя редкостное гармоничное сочетание традиционных западных и восточных идеологических ценностей.
Российский немец, офицер Императорской армии барон Унгерн Штернберг обладал исключительной русской душевностью и поразительным отсутствием откровенного западного эгоизма, в идеальном сочетании с обостренным чувством собственного достоинства, впрочем, без проявления превосходства над другими.
У легендарного красавца-барона так же наблюдалось решительное отсутствие патологической западной прижимистости и скупости.
Будучи преданным, добропорядочным христианином Роберт Унгерн активно развивал и пестовал все свои душевные евангельские добродетели.
Глава 4. Новое восхитительное путешествие по Великому Сибирскому пути
Со времен глубокой древности из непостижимых глубин многовековой истории до нас дошли эпические саги о прославленных, отважных путешественниках, лихо и бесстрашно устремляющихся к неведомым горизонтам, ибо любое увлекательное путешествие во все времена обладало чарующим свойством привлекать страстных любителей захватывающих приключений и утонченных ценителей экзотического отдыха.
Наряду с этим, сметливый опытный путешественник, несомненно, знаком с универсальной аксиомой любой удачной поездки: все незабываемые дорожные впечатления от увлекательного турне напрямую зависят от пресловутого класса пассажирской перевозки, и одно и то же запоминающееся место может стать потенциальным источником полярно противоположных эстетических впечатлений, в прямой зависимости от суммы заложенного бюджета, ибо, как известно, «Скупой платит дважды.»
В историческом 1900-м году незадачливый американский священнослужитель, преподобный Френсис Кларк совместно со своей благочестивой семьей отправился в необычное турне из Северо-Американского Бостона в столицу туманного Альбиона, — Лондон, дерзко вознамерившись проехать по бескрайним просторам Российской Империи, опрометчиво воспользовавшись знаменитым, однако еще недостроенным Транссибом в непроходимой таежной глуши.
Данный абсурдный маршрут был способен поставить в тупик любого знатока всемирной географии, однако преподобный Кларк с его исключительной, западной скупостью предпочел именно его вместо значительно более дорогостоящего прямого морского путешествия по бурной, ледяной Атлантике на современном трансконтинентальном лайнере, которое было им крайне неосмотрительно заменено на злополучное пересечение земного шара в противоположном направлении, весьма увеличившего и без того значительное расстояние до желанного пункта назначения, но и изрядно сократившее транспортные расходы невезучего пастыря за счет проезда по откровенно недорогим, часто еще совершенно неосвоенным территориям.
Неожиданным практическим результатом всех закономерно-неизбежных злоключений семьи проповедника Кларка в непроходимой, таежной глуши стали его любопытные, личные мемуары.
Справедливости ради стоит отметить, что, помимо чисто американского снобизма и безудержного восхваления своей собственной страны, священник Кларк написал достаточно много приятных вещей и про совершенно чуждую ему Российскую Империю.
«Зная, что появится новый, целиком на паровой тяге, путь вокруг света, когда Транссибирская железная дорога дойдёт до начала судоходного русла реки Шилки, мы решили не следовать по исхоженным кругосветным тропам, как намечали прежде, но испробовать этот новый маршрут, связывающий Азию и Европу, Тихий и Атлантический океан…
Сретенск — неустроенный, неказистый, беспорядочно разбросанный пограничный городок, единственное, что извиняет его неинтересность, — он совсем новый и никогда не претендовал на какую-то значимость, пока вдруг не оказался 28 декабря 1899 года конечной точкой Забайкальской железной дороги и важным пересылочным пунктом для пассажиров и грузов на пути от Атлантического до Тихого океана…
Гостиницы в Сретенске представляют собой убогие постоялые дворы, и в городе нет абсолютно ничего, что могло бы соблазнить путешественника задержаться.
Но будем справедливы и к захудалому Сретенску, его окружают красивые горы, и великолепная река омывает его подножие, ибо Шилка, несмотря на все мели и мелководья, всё же могучий водный поток и даже здесь течение её широко и стремительно…
Мы предполагали, что если в нас есть слёзы, то пролить их следует над заключительной частью нашего речного путешествия.
Но вскоре обнаружилось, что их стоило бы приберечь для поездки по Забайкальской железной дороге от Сретенска до Иркутска…
Дорога эта ещё не открыта для движения официально, и, собственно говоря, нас приняли из милости. По крайней мере, большинству из тех, кто здесь едет, приходится мучиться по её милости. Но жаловаться им не приходится, поскольку правительство их сюда не приглашало и никаких красот не обещало.
В эти вагоны вперемешку, впересыпку, в пересортицу набились русские и сибиряки, мужики и китайцы, татары, буряты и англичане, французы, немцы и американцы.
Наш поезд останавливался чуть не у каждой поленницы и каждой избы. Крестьяне вываливали из поезда, разводили костры, готовили себе суп, кипятили чай, а поезд всё стоял…
Стоянки длились от получаса до двух часов, а на ходу скорость достигала 15 миль в час. К счастью, станций немного, и они далеко отстоят друг от друга, в среднем миль на 30.
Забайкальский край, который из конца в конец прошивает эта дорога, самая маленькая из шести провинций, на которые поделена Сибирь.
В нём примерно 600 тысяч жителей, из которых 200 принадлежат к туземным племенам.
Основное его пространство, похоже, чрезвычайно плодотворно, и привольные степи, расстилающиеся насколько хватает взора по обе стороны железнодорожных путей, мы часто видели в начале нашего путешествия.
Тысячи коров и лошадей бродят по этим огромным плоским прериям, которые часто на мили и мили выглядят ровными, как пол в доме.
На других участках пути пейзаж красив и живописен…
Много миль железная дорога следует за извивами реки Шилки, обычно, высоко над берегом. Потом она пересекает равнины, а после, милях в 400 от начальной точки, ныряет между заросшими соснами гор, которые окаймляет её с обеих сторон своей смолистой высью.
На других участках гор прекрасные берёзы стоят, словно белые часовые в зелёных мундирах. Цветы, которые повсюду ковром покрывают поля, прелестны; ноготки и маргаритки, шиповник и голубая жимолость, изобилие лютиков, воинственные тигровые лилии, скромные ландыши, белые и жёлтые маки украшают полосу отчуждения.
С половины пути на смену потокам, стремящим свои воды на восток в Тихий океан, приходят те, что текут к озеру Байкал. Мы достигли вершины мира — по крайней мере, этой его части — и теперь вслед за дождевыми каплями устремились к Атлантике.
В течение этих долгих томительных дней нам приходилось по мере сил развлекать себя, наблюдая за другими пассажирами.
Нас изумили солдаты, которые совершали утренние омовения, набирая в рот воды из чайника, затем прыская ею изо рта на руки и энергично растирая лицо.
Заключённые в Сибири были всегда неподалёку, и два вагона сразу перед нашим были заполнены этими бедолагами. Перед этими вагонами на станциях расхаживали четыре солдата с примкнутыми штыками. Головы арестантов, обритые наполовину, выдали бы их, даже если бы они ненадолго сумели сбежать.
Мы все стали постоянными нетерпеливыми клиентами женщин и девушек, продававших на станциях молоко и яйца, потому что нас отчаянно мучила жажда, а вода, которую мы рискнули пить, попадалась редко.
На некоторых станциях мы видели туземцев этого края, бурят…
Это монголоидная раса, и их чёрные волосы и раскосые глаза контрастируют с голубыми глазами и белокурыми и ещё сильнее выгорающими на солнце головами сибиряков…
В составе поезда имеются багажный вагон и вагон-ресторан. Последний, по крайней мере, три раза в день является местом большого интереса и заслуживает, чтобы его описали в нескольких словах.
Длинный стол посредине, за которым одновременно могут уместиться, по крайней мере, двадцать человек, бар в конце вагона, где подаются всевозможные крепкие и лёгкие напитки, и поглощаются лакомые закуски, любезные русскому сердцу, как-то: икра, сардины и другие «маленькие рыбки, сваренные в масле».
За длинным столом подают обеды из трёх-четырёх блюд, кроме того, можно заказать что-то по своему выбору, по фиксированной цене.
Обед или ужин стоят обычно рубль, и хотя… они не роскошны, но вполне достаточны для среднего путешественника и стоят той цены, по которой отпускаются.
Честно говоря, к жирному сибирскому супу надо привыкнуть, как и кускам жёсткого тушёного мяса, которое может быть говядиной ли, бараниной ли, свининой ли — догадаться никак невозможно.
Но путешественники, решившиеся проехать по Сибири, не должны привередничать, и сама мысль о том, что ты угощаешься в вагоне-ресторане…, катя по равнинам чуть к югу от Камчатки, убивает всякий критический дух в самом закоренелом ворчуне, который когда-либо путешествовал вокруг света…
В действительности же сибирский train de luxe, по крайней мере, в том виде, в каком он отправился из Иркутска 29-го июня лета Господня 1900, представлял собой довольно неказистый состав из трех спальных вагонов с тамбурами, вагона-ресторана и багажного вагона.
Он был воистину роскошен по сравнению с переселенческим поездом четвертого класса, на котором мы ехали до того…
Нужно заметить, впрочем, что самые лучшие вагоны были посланы в Париж на выставку, и поезд, на который мы сели, был, несомненно, несколько ниже среднего сибирского train de luxe.
Одна из занятных особенностей именно нашего train de luxe заключалась в том, что первый и второй класс были абсолютно, до последних деталей одинаковыми.
По количеству комнат, по оборудованию, по обивке и удобствам любого рода ни малейшего различия между тремя вагонами, составлявшими поезд, не было.
В том время как по стоимости второй класс выигрывал почти сорок рублей.
Исходя из этих фактов, можно было бы подумать, что второй класс переполнен, а первый пустует. Ничего похожего, по крайней мере, на этом поезде — я обнаружил, что все купе первого класса заняты, и смог купить билеты в одно из больших купе с четырьмя койками во втором классе за сумму ненамного большую, чем заплатил бы за две койки в первом.
В каждом вагоне был свой проводник, который обычно мог изъясняться не только по-русски, но и по-немецки или по-французски, но те их образчики, с которыми нам пришлось столкнуться, были очень ленивы и нерасторопны…
Наши проводники на train de luxe и не думали подметать или стирать пыль в купе и, похоже, считали, что их наказывают, когда их просили полностью заправить постель для дневной поездки, предпочитая оставлять кровати расправленными, чтобы вечером было меньше хлопот.
Лентяи-проводники целыми днями валялись на своих местах в середине вагона, стараясь работать сколько возможно меньше, да и то — спустя рукава.
Дважды в неделю менялось постельное белье. Завершали оснащение сибирского спального вагона просторные умывальни с единственным полотенцем на ролике для всех, кто не захватил своего…
Я должен засвидетельствовать, что мы столкнулись с многочисленными проявлениями любезности и доброты тех наших спутников, от которых ожидалось меньше всего.
Некоторые из крестьян были в сердце настоящими леди и джентльменами и готовы были стеснить себя, заботясь о нашем удобстве, и никогда не бывали слишком заняты, чтобы протянуть руку помощи или обогатить наш крайне ограниченный русский язык.
Мы открыли для себя «ангела-хранителя четвёртого класса», который взял нас под свою особую защиту и без устали оказывал нам маленькие любезности. Он даже хотел разделить с нами свой чёрный хлеб и творог, и мы обнаружили, что отказаться так, чтобы не задеть его чувств, было бы трудно.
Никто из обитателей нашего вагона не был шумным и раздражительным, и по настоящей вежливости сердца эти недавние русские крепостные могли бы дать 100 очков вперёд двум эгоистичным, невоспитанным сквернословам-французам из нашей партии, представителям нации, которая, как ошибочно считается, обладает неистощимым запасом вежливости и хороших манер…
Все древние бородатые железнодорожные анекдоты, вроде истории о мальчике, который взял билет за половинную стоимость, но к тому времени, как доехал, настолько состарился, что должен был доплатить до полной, уже рассказаны и по достоинству оценены пассажирами этой дороги…
Всё же надо помнить, что последний костыль был забит здесь за шесть месяцев до того, как я по ней поехал, что она даже не была принята ещё государством или официально открыта для движения, что главным образом она построена для военных нужд, и что никого не просят по ней ездить, что напротив русские власти отговаривают от этого.»
Не смотря на свою несомненную этническую принадлежность к западному миру и исключительно традиционное европейское воспитание, блестящий офицер Барон Унгерн Штернберг, как уже отмечалось, избежал таких распространенных пороков западной цивилизации, как непомерная, зачастую абсурдная скупость.
Точно в таком же длительном железнодорожном путешествии в свой новый Забайкальский казачий полк он вовсе не экономил на элементарном комфорте, (хотя отнюдь не обладал крупными денежными средствами), и к своему пункту назначения ехал эксклюзивным 1-м классом, затратив на дальнюю, продолжительную дорогу всего лишь около 2 недель.
Не вызывает никаких сомнений тот очевидный факт, что на красавца-барона так же произвела неизгладимое впечатление неподдельная искренность и трогательная добросердечность некоторых представителей непривилегированных слоев общества, которая резко контрастировала с высокой токсичностью многих отпрысков знатных, аристократических семейств, включая и его собственных морально деградировавших родственников.
Именно душевная теплота простого люда навсегда расположила к нему пламенное, великодушное сердце молодого блистательного аристократа, который в дальнейшем будет отличаться особенной отеческой заботой о своих лихих казаках-подчинённых.
Еще одним мудрым путешественником, сделавшим разумный выбор в пользу стремительной быстроты и максимального комфорта во время следования по Великому Сибирскому пути, был солидный немецкий посол Альфонс фон Шварценштейн, который в мае 1903 года проследовал из цветущего Берлина в колоритный Пекин, оставив очень лестные оценки русским поездам, которые, по его словам, по комфорту превосходили все европейские поезда этого класса.
«В результате ссылок и добровольного переселения по Сибири рассыпана самая пёстрая смесь всяческих Российских подданных, в первую очередь, естественно, славян, затем финнов, евреев, немало и немцев, которые составляют приличную часть сибирского населения.
Наше внимание, прежде всего, привлекали местные оседлые киргизы, буряты,.. якуты, да и, вообще, каждое пребывание на станции использовалось нами для сбора впечатлений.»
А. фон Шварценштейн
«Природная краса Забайкалья — уютные ущелья между гор, покрытых густой зеленью, быстро мчащиеся навстречу поезду горные потоки, меняющиеся один за другим ландшафты — все это заставило меня скоро забыть суетный Иркутск с его огромным переливом капиталов… и с возбуждаемой лёгкой наживой алчностью и прочими страстями.
Она заставила меня забыть и бурю на Байкале, мешавшую любоваться снежными вершинам, окружающими это в высшей степени интересное озеро, а также забыть негодование всех и каждого на то, что, несмотря на бурю, пароход завозил кого-то из крупноокладных инженеров на какой-то ещё строящийся участок Кругобайкальской дороги и заставил этой любезностью всех нас, платных пассажиров из числа обыкновенных смертных, промучиться морской болезнью лишних 4 часа и прибыть на станцию Мысовая лишь вечером.
Бесплатный фрагмент закончился.
Купите книгу, чтобы продолжить чтение.