Бесплатный фрагмент - Семь раз отмерь, один раз забей

Автор

Автор не видел Героя в упор. Обычно он порождал таких героев и убирал, когда хотел. Бывало, он, порождая, еще не знал, зачем они потребуются в тексте. Иногда они так и не требовались, и Автор бросал их посреди повествования, забытых. Авось читатель додумает. Герои, роя́сь в тексте, пытались найти себе место, отталкивая других героев, а Автор наблюдал за этим роением с упоением. Автор ощущал себя героем героев, царил над ними, самоутверждался. Тем более что в обычной жизни так не выходило. В обычной жизни все помыкали Автором — от тещи до издателя.

Этот Герой был не таким, да и родился он не как другие. Не за клавиатурой, в момент пальцевой беготни по кнопкам. Автор проснулся, а Герой уже ждал, выражением лица символизируя чрезмерность ожидания.

— Да пошел ты! — возмутился Автор. — Дай хоть умыться и кофе заварить.

Герой не давал. Герой спешил. Спешил жить. Жить, купаясь во внимании читателей, обволакивая буквами их сердца, жить в них, расширяясь. Купать в океане их внимания свою самость.

Умыться у Автора не получилось. Нагнувшись к струе воды, он вдруг резко отскочил и стал шарить по карманам, полкам и пространству в надежде найти карандаш, ручку, да и даже топор, которым можно было бы на стене вырубить мысль. Мысль про Героя. Автору резко открылось, кто он, Герой, какова его судьба, откуда он и куда. Это нужно было срочно записать, надиктовать, сохранить. Иначе уйдет, пройдет, забудется!

— Не забудется, — Герой стоял рядом, — я напомню.

Герой был спокоен. Герой видел многих авторов. Все они были слабы. Им никогда не удавалось явить Героя целиком, только обрывками. Обрывки унижали Героя. Он искал автора, способного к воплощению, того, кто сможет удержать душевное и смысловое напряжение в момент рождения Героя. Те, кто находились, были мелкими писаками, пытающимися угадать желания таких же мелких читак и мельчились о них еще больше. Даже если писаки и открывали свои двери Герою, ему не удавалось зайти в них, такими они были маленькими. А из комнат, куда они вели, пованивало.

Кофе обжигал, плескался и никак не хотел освежать, насыщать и помогать. В конце концов кофе, будучи пролитым в спешке, освежил лишь клавиатуру. Автор спешил. Такие герои приходили к нему редко. По правде сказать, не приходили никогда до сей поры. Автор пытался записывать обрывки мыслей, чтобы потом превратить их в абзацы. Мыслей было так много, что Автор не успевал даже писать слова, только слоги и символы в страхе потом не вспомнить, что именно записал. Но эта боязнь только похищала драгоценную память, как похищали ее любые мысли, которые не о Герое.

— Не спеши. Так. Поубедительнее. Понежнее… — командовал Герой Автором. — Не суй всякий мусор в текст, здесь только я, не смей вкраплять в текст свой личный трэш.

Герою было потешно наблюдать за Автором, думающим, что именно он управляет процессом. Было смешно видеть, что Автор уверен, что он заслужил такого Героя, что это пик его творчества, что именно сейчас будет написана лучшая книга. Что весь путь Автора и есть путь к этому Герою.

Герой видел, что гордыня внутри Автора сильно больше, чем сам Герой, да и чем творчество. Он уже знал, что Автор, едва придя в себя, начнет пропихивать через Героя уже свою авторскую самость. Что Автор скоро начнет тонко издеваться над Героем, смазывая его грани и наряжая его в свои одежды. Скоро Автор захочет, чтобы Герой воплотил авторский замысел, чтобы он прожил часть недопрожитой жизни Автора. Чтобы Герой стал Автором. Самой лучшей версией Автора, которая только помещалась в его сознании. Все это Герою было знакомо.

Автор еще метался по комнате и записывал на клочках бумаги части сюжета про Героя. Как назло, чистые клочки куда-то делись, ручка перестала писать, сломался карандаш. Спотыкаясь и перевернув некстати подвернувшийся стул, Автор бросился к компьютеру.

Автор печатал быстрее обычного. И без ошибок. Впервые руки поспевали за мыслью. Но были ли это его руки? Да вроде его. Он ими управлял настолько, что мог скрутить сразу на обеих ладонях символ «fuck». Но потом руки тянулись к клавиатуре, прилипая к ней, будто и не свои.

Глаза бессмысленно бегали по экрану, ловя курсор. Для них не было занятия, им не нужно было подстегивать и ругать руки за медлительность набора текста и ошибки в нем. Мозг будто не производил текст, а принимал его. Причем принимал на высокой скорости, гораздо более высокой, чем требовала обычная повседневность. Подумалось, что скоро придут соседи и пожалуются на громкое жужжание, которое, казалось, издавал мозг.

Автор умел отличать, когда получается гениально, от того, когда получается просто складно. Он смотрел удивительный фильм про Героя, ловя образы, метафоры и смыслы. Автор не знал, чем кончится фильм, а Герой знал и просто рассказывал, не обращая внимания на Автора и его нервозность. С чего авторы решали стать Авторами? Обычные же люди. Может, только с чуть более помятой жизнью гордыней, требующей компенсации.

— Так не бывает, — сказал Автор.

Сюжет уже переходил рамки того, что можно было наблюдать за окном. В текст въезжала магия, появлялись зыбкие грани границ с другими реальностями, распахивалась бездонная зияющая яма подсознания, куда обычно не ходят без особой нужны и спроса.

— Откуда ты знаешь, что бывает? — парировал Герой. — Мы пишем сказку, а когда закончатся возможности этого жанра, перейдем на быль…

Герой, стараясь угодить читателям, использовал все жанры сразу, будто передавал симфонию сразу по всем радиоволнам. У кого включен приемник, тот обязательно услышит.

— Сейчас возьму и прихлопну тебя, — злился Автор, — напишу, что не проснулся. Будет загадочный финал, который читатель будет еще долго носить в своей голове, гадая, что могло бы быть, проснись Герой.

Автор уже начинал понимать, что перестает владеть ситуацией, но пока не мог смириться с этим. Он не сталкивался с этим раньше и не знал, что нужно чувствовать и как действовать, когда твой Герой вдруг становится твоим хозяином. Герой смеялся, он полностью контролировал ситуацию. Особенно его веселили слова «твой Герой». Этот глупый Автор продолжал считать Героя своим, придуманным.

Еще утром за чашкой кофе Автор почувствовал холод, но вот уже вечер, а он так и не смог найти пару минут, чтобы одеться. Он не мог найти часа, чтобы погулять или поесть. Он даже был немного разозлен, что его сердце тратит драгоценное время просто на стук. Бессмысленный стук. Когда тут такой сюжет, такая интрига, такая фактура, такой гость пожаловал.

Густое, смачное повествование не могло просто так оборваться. Этого не простит и не поймет читатель. Да и Автор измучается. Были вещи выше Автора, которые он не мог себе позволить. Это позор. Это падение. Это пик, с которого он свалится на потеху людишкам-читателям, которые так и не поймут никогда, что именно было написано.

Герой играл с Автором и в отдельных сюжетах практически умирал. Но не умирал, выскальзывая. Автор охотился за Героем, поджидая, что он исчерпает свой сюжет, передаст все необходимые смыслы — и тогда можно будет вывести его из повествования, прихлопнув как муху. Но Герой всегда что-то недосказывал, что-то недоделывал и продолжал жить. Попытки Автора размыть Героя россыпью персонажей помельче были тщетными. Они осыпались с текста, как осенние листья в траву, позволяя Герою еще больше фактуризироваться и оттеняться на бледном фоне.

Автор, отчаянно пользуясь уже и запрещенными приемами, яростно пытался уничтожить Героя. Автор понимал, что если не полностью отразит Героя, то это творческая смерть, а если полностью — то это рабство. Герой его сделает собой, поработит, не даст появиться другим. Получается, это тоже творческая смерть.

Как всякая крыса, загнанная в угол, Автор получил бонусы к смелости, изобретательности и ярости. И вот уже границы Героя просматривались не так явно, в его фактуре уже зияли крупные каверны, и весь он был посечен ножом метафор, гипербол и умело извращенных смыслов.

Если существует творческий апогей, то это был он. Яростное ликование. Словно бы зажглись лампочки во всех закоулках темных кровеносных капилляров и уже просто свет, чистый свет струился по венам. Если Автор и был частью Бога, как это говорилось в книгах, то именно в этот момент он понимал, какой именно частью и что такое быть частью целого. В битве с Героем было упоение, в ней был великий смысл.

Автор и Герой стояли друг напротив друга. Полные ненависти. Оба были не в лучшей своей форме, изранены и помяты. Личины с обоих были сорваны до самой кожи. Оба прерывисто дышали, готовясь к финальному рывку в тесной комнате.

— Хорош, блядь! — В проеме двери стоял Рассказчик. — Не покалечьте друг друга, клоуны! Получился хороший рассказ. Теперь спать.

Рассказчик выключил в комнате свет и, посвистывая, удалился.

Гайки

Вроде на этот раз все гайки были прикручены. Прикручиватель их закрутил очень рьяно. А потом подошел и еще раз прикрутил с усилием. А в третий раз даже попрыгал на ключе — вот как сильно хотелось их прикрутить. Теперь все будет крепко. Теперь можно было не маяться верой. А до этого маялось, верилось. Верилось в Бога. Ну а в самом деле, кто в Бога поверит, когда все гайки прикручены? Для Бога тут нет маневра для действий. Зато появляется вера в себя, в человека, в Прикручивателя. Выходило, что одно действие лишнее — либо вера, либо прикручивание. Скорее всего, когда говорили, что человек — это подобие Бога, имели в виду, что человек — заместитель Бога, когда тот отдыхает. А отдыхает он, когда прикручены гайки. Быть заместителем Бога при прикрученных гайках ума много не надо — ходи и валяй дурака, пока они не раскрутятся. А как раскрутятся, либо закрути их снова, либо зови старшего, то есть Бога, чтобы он контролировал конструкцию при раскрутившихся гайках. Конструкция сразу становилась шаткой, человекам удержать это было не под силу, поэтому Бог и удерживал. Но Бога Богом делало не это вот занятие по удержанию конструкции. Бога Богом делало удержание целых городов из таких вот конструкций, целых стран и континентов. Он так был увлечен удержанием, что игнорировал просьбы людей, а когда они сильно донимали и проще было уже обратить на это внимание, то Бог спешно выполнял просьбу, но какая-то конструкция непременно при этом обрушивалась в тот момент, когда Божье внимание к ней ослабевало. Бог со злости метал какой-нибудь предмет в осчастливленного сбычей мечты страждущего. Оттого в народе и ходила молва, что если уж чего и дали сверху, то потом обязательно что-то прилетит и обнулит полученное, часто вместе с просящим.

Зато Бог очень любил тех, кто прикручивает гайки, прикручивателей, звал их «пролетариатом» и всячески заботился о них, устраивая ради них революции и всякие перевороты. Чем больше они прикручивали гаек, тем больше Богу оставалось времени на личную жизнь. А вот менеджеров и господ Бог не любил. Гаек они не закручивали, зато интенсивно эксплуатировали механизмы. От этой интенсивности гайки в механизмах еще больше раскручивались. Поэтому существовало еще одно поверие меж людей: что чем богаче — тем сложнее в рай попасть и что быть пролетарием очень даже мудро — считай, уже наполовину в раю. Главное — побольше трудиться и больше гаек закручивать.

Но было в этой вроде и простой конструкции бытия несколько удивительных моментов.

Главное — резьба на многих гайках от постоянного прикручивания была сорвана. По факту это означало, что половина пролетариев только делала вид, что прикручивала, ведь прикрутить гайку с сорванной резьбой невозможно, зато ее можно бесконечно прокручивать. В этом сладостном и нехитром занятии коротало жизнь много пролетариев. Вроде и при деле. А дела нет. Бога это ужасно раздражало. Прикручиватели должны были менять эти соединения на новые. И они меняли. До тех пор, пока не смекнули, что можно и не менять, а в качестве оправдания выдвинуть непроверяемый тезис о том, что узел конструкции тут такой, что любую резьбу срывает. Прознав про это, Бог учредил на прикручивателями докручивателей, а над ними — перепрокручивателей, над которыми уже воцарился сам. Обман по всей созданной вертикали был так красиво подан, что не поддаться ему было выше сил Бога, вот он сам себя порой и обманывал. От этого обмана частенько рушились города. Люди, наблюдая за этим, установили еще один закон: что старое должно уступать место новому, поэтому Бог сознательно что-то разрушает. Но на местах разрушений часто не выстраивалось ничего нового, и Вселенная была еще полупустой, так что можно было бы строить еще долго, не разрушая. Эти факты были известны людям. И в данный момент они вырабатывали подходящий закон и под этот феномен.

Кроме сорванной резьбы, была еще конструктивно-технологическая путаница. Все участники бытия находились в глубоких спорах: а нужны ли эти болты и гайки, нельзя ли это просто и надежно заменить сваркой или придумывать конструкции, в которых меньше было бы болтов, или уж на крайний случай закручивать их с шайбами и граверами, чтобы сами по себе держались? Было много методических школ, и позиции их были непримиримы. Часто они устраивали между собой войны, которые приводили к массовому выходу из строя механизмов. И это, увы, было единственным итогом таких войн, потому что ни одной школе не удавалось победить. Научной дисциплины в школах было мало, каждый их участник, нарочито придерживаясь официальной канвы, носил в себе свои идеи и, повзрослев, открывал уже свою школу. Участники всех школ были едины в одном: никто из них ни разу не закрутил ни одной гайки физически, зато умозрительно крутил их не переставая.

Когда-то очень давно на Земле вместо людей жили титаны. Вот они-то, восьмирукие, успевали прикрутить все гайки, так что Богу тайком приходилось их раскручивать, чтобы оправдать свою ценность. Долго так продолжаться не могло. Людской эпос сохранил догадки о великой битве, после которой титанов не стало. Дозакручивались.

Ну и тоже вот любопытный факт. Часто болты с гайками были далеко не в местах соединений, поэтому их раскручивание не вело ни к каким повреждениям механизмов. Такое впечатление, что как-то было нечем особо занять людей, поэтому понатыкали кругом гаек с винтами и создали миссию по их бесконечному докручиванию. Меж людей ходила легенда о ложных богах, которым без толку было молиться, как и без толку было прикручивать гайки, которые не влияли на деятельность механизмов.

А механизмы… Ну и подумаешь, раскрутились бы и упали, что бы произошло такого страшного? К чему все они? Никто не ведал. Зато в народе ходило много анекдотов про разного рода сидящих наверху, которые с утра до ночи думали о благе народном, а благо, видно, думало о чем-то другом и обреталось в иных пространствах, где народа не было. Может, с этими анекдотами и были как-то связаны механизмы, которые тоже работали на не понятное никому и неосязаемое благо.

Наш Прикручиватель был иным. В его голове крутились небывалые мысли. А что, если с молитвой прикручивать? Что, если верить не в результат, а в сам процесс прикручивания? Вроде и работе, и Богу есть место. А что, если интенсифицировать процесс прикручивания и использовать конскую тягу и ключ взять накидной, а не рожковый? И вообще, может, не гайку крутить, а сам болт с той стороны, а гайку тут зафиксировать. С той стороны. С той стороны…

— А кстати, что там, на той стороне, где должны быть головки болтов? — озарил Прикручивателя вопрос.

— Что внутри механизмов? Что мы вообще снаружи им там прикручиваем? — не унимались вопросы-догадки внутри Прикручивателя.

В тот день догадывательный генератор долго не унимался и изводил Прикручивателя, пока уже ночью Бог незаметно не притушил его, как окурок.

Скорость

Так, да, вот тут разборчиво… ага…

«Ангелом он был вполне способным, дружелюбным и полным любви. Впрочем, как и все ангелы. И, как у всех ангелов, у него были обязанности. У нашего Ангела они заключались в выполнении желаний. Как и у всех ангелов (люди потом переняли это искусство), у нашего были сформированы коэффициенты трудовой эффективности. Их было два: скорость выполнения желаний и их неповторяемость. Если со скоростью все примерно понятно, то повторяемость одного и того же желания говорила о том, что желание толком не выполнено, поэтому его заказывают вновь.

Работа, конечно, непыльная. Ну, в смысле, в тонких мирах, где обитал Ангел, пыли не было. А в целом да, конечно, работать было непросто, а порой так вообще хоть увольняйся. Все дело было в том, что работал он не один. Работала целая команда, которая была выстроена по конвейерному принципу (люди потом это тоже переняли). Наш Ангел работал лучше всех. Впрочем, в этом были уверены все сотрудники конвейера исполнения желаний в отношении себя самих. Но работа не спорилась, обратная связь от людей-заказчиков была так себе. Отвратительная, честно сказать, была обратная связь. Ругаясь, они потрясали кулаками в небо, да так, что могли задеть пролетающего низко ангела, если он задумался, и растрачивали капитал своих душ, что сильно не нравилось небесным банкирам. Ругаясь, они совершали неадекватные поступки, искажая замысел Творца. За это влетало особенно.

У исполнения желаний был определенный алгоритм. Сначала желание нужно было взрастить. Оно не возникало само по себе. И тут появлялись первые проблемы. Случалось пульсирующее желание или недожелание. Пульсирующее — это когда желание появляется только в определенных состояниях: например, после употребления мутной жидкости или в момент адреналинового выброса, а в нормальном состоянии не появляется. Вот и думай тут — исполнять или нет. Гадай. Рискуй. А недожелание возникало в случае неуверенности человека, который втайне от себя самого пожелал и тут же сам себе запретил это желание. Ну никак люди не могли понять, что исполнение желаний — это не их задача, что ресурсы Вселенной бесконечны и на их желание они всегда найдутся. Люди не верили, что найдутся, ведь вокруг себя они такого изобилия ресурсов не обнаруживали. Люди любили быть реалистами: встать поутру и, обнаружив возле кровати горшок с нечистотами, объявить его единственно возможной реальностью. А ведь из такого горшка, очевидно же, не появится новый дом, машина, ну и что там обычно принято желать.

Взращиванием желаний занимались растители. В их обязанности входило угадывание, какое из состояний человека и есть сам человек, а какое — ложное. Надо было понять, в каком из них он максимально подлинный, настоящий. Настоящими все были только после употребления жидкости. Но наутро убежденно отказывались от своих поджидкостных желаний и вообще мало что помнили. А еще растителям надо было бесконечно расширять сознание людей, чтобы их реальность предполагала не только заполненный ночной горшок, но и еще какие-то ресурсы и возможности. Надо было делать так, чтобы их реальность предполагала еще и тонкие миры, представителям которых надо доверять. Надо было… В общем, тут мало что получалось. Растители пробовали всякое: подкладывали в ночной горшок конфеты, являлись людям во снах, прорезали тонкими скальпелями извилины в головах людей. Но обнаружив в горшке конфету, люди бежали ко врачу с требованием разъяснить название, а заодно и методы лечения такого заболевания, когда выходит конфета. Сновидениям они не верили и лечили их недельным воздержанием от употребления жидкости. А извилины приводили в исходное состояние, проведя по голове массивной рукой. Растители от такого допивали остатки жидкости после вечеринок людей. Но об этом старались особо не распространяться.

Далее требовалось синхронизировать возникшее желание по всему телу. В теле, помимо него самого, наличествовали ум, сердце и иногда душа. Они все должны были утвердить желание, только в этом случае оно могло быть исполнено. Занимались этим утвердители. Занимались вовлеченно, с огоньком и задоринкой. Но тоже мало что получалось. Кстати, наш Ангел отправил уже несколько писем Творцу с просьбой разъяснить, зачем рождаются люди без души, как они встроены в замысел? Ведь замысел предполагает реализацию желаний людей. А тут не получается принять единогласное желание без ключевого стейкхолдера — души, которой не наличествовало в теле. Ответов пока не поступало, разъяснений тоже. Такие люди сильно портили статистику.

Большую часть жизни люди прокачивали ум и растлевали тело. Это были два самых крикливых стейкхолдера. Один вечно пытался всех обмануть, и даже себя, а другой ничего не хотел слышать, если это не касалось его ублажения. От сердца тоже мало чего можно было добиться. Его не развивали. Оно оставалось в детском возрасте, когда еще не умеют говорить. Утвердители были кудесниками, им даже порой удавалось поймать пребывающую в блаженстве душу и засунуть ее в тело. Часто они делились даже своей душой, как последней рубашкой. Дисциплинировали открытиями ум, усмиряли невзгодами тело и будили молитвами сердце. Но все равно в большинстве случаев на итоговом голосовании по состоятельности желания ангелы подделывали результат, ведь голосование было тайным, а результаты его участникам не объявлялись. От этой неправды утвердители находилось в постоянном когнитивном диссонансе, оттого тоже вели себя как люди, напившиеся жидкости.

Затем требовалось доставить желание в небесную канцелярию по точному адресу. Людям кажется, что небо едино и направленное туда желание, просьба или угроза сразу попадает в нужный отдел. Как письмо Деду Морозу — непременно дойдет до адресата. Как бы не так! Небо — это большой улей с миллионами ячеек, в каждой из которых своя канцелярия. И все, что послано «в небо» (как и «на деревню дедушке»), никем не рассматривается, а отправляется прямиком в макулатурную кучу людской безадресной активности. Доставкой занимаются доставщики, которым необходимо знать, в какую канцелярию доставить желание, в какой форме его подать и в какой день и час там принимают. Разумеется, надо понимать и небесную фактуру каждой канцелярии: кто там сегодня принимает, в каком он настроении и как отдать желание в надежные руки без очереди. Каждая канцелярия уникальна, перегружена и не любит доставщиков, приносящих суету и заботы.

Безусловно, в доставщики идут ангелы с самой хорошей памятью и пробивной способностью. Другим не выжить на этой работе. Но и их способности постоянно обнуляются, потому что на небе всегда идут реформы! Постоянно меняется структура канцелярий, их ответственность, подчиненность и формы документооборота по реализации желаний. Вот и представьте, каково доставщикам удерживать все это в сознании! Большая часть из них давно свихнулись и просто бьются во все двери всех канцелярий с криками. Ну совсем как люди, напившиеся жидкости.

Далее уже работа канцелярий. Формально наш Ангел ее курирует, но фактически не представляет, что там происходит внутри. Канцелярщики к себе не пускают, говорят, это таинство — сверка желаний с замыслом Творца. Но судя по срокам, там происходит таинство дуракаваляния. Ангел почти в этом уверен, хотя догадывается, что обсуждать это в открытую не стоит. За дверями во время таинства прослушиваются ровно те же звуки, что и у людей во время распития жидкости.

Потом снова подключаются доставщики, которым надо доставить завизированное канцелярией желание в реализацию. Реализация — это аналитики. Они изменяют течение жизни так, чтобы желание могло реализоваться. А вы думали, кто печатает выигрышные лотерейные билеты, кто подгоняет ночью красивые машины к домам их пожелавших, кто в ручном режиме сопровождает сперматозоиды в телах, пожелавших продолжения рода? Все они — реализаторы. Но и их работа постоянно усложняется безумным ростом количества людей. Ведь желание не просто так надо реализовать, а в контексте других желаний других людей. При этом контекст всегда усложняется, ведь и людей, и желаний все больше. Ну и главное: выполненное желание одного человека — это часто страдание другого! Красивая машина у одного тут же рождает зависть у его соседа и встречное желание, чтобы обладатель новой машины обязательно ее разбил. Это называется «негативное желание» и запрещено к исполнению. Но переставшие понимать происходящее реализаторы, чтобы что-то показать окружающим и компенсировать ужас своего положения, уже давно их исполняют в надежде привлечь к себе внимание. Как? А вот так — берут и исполняют, без всяких согласований. Знает ли наш Ангел об этом? Знает. И молчит. Ведь ему тоже бы хотелось привлечь внимание к своему конвейеру, пусть бы хоть оптимизаторов каких прислали или замысел подкрутили. Кстати, люди наутро после жидкости тоже ведут себя похожим образом, злобно круша все вокруг, как и реализаторы.

Но это все мелочи в сравнении с финальным этапом.

Чтобы желание зачлось как исполненное, надо от пожелавшего человека получить благодарность. Без его благодарности процесс считается незавершенным, что в целом справедливо. Но развести людей на благодарность — дело невиданное. Даже будучи благодарными, они ни за что ее не выразят. В случае реализации желаний люди испытывают благодарность только к себе самим, потому что искренне уверены, что это не ангелы исполнили желание, а они сами. На благодарность отводится всего месяц с момента выполнения желания. И если благодарности нет, то желание обнуляется, считается выполненным неправильно. Выбиванием благодарности занимается Выбиватель, он один. И это наш Ангел. Другие не идут на этот фронт работы, считая его безнадежным. Выбиватель тоже так считает. Поэтому он не старается. Некоторые тайком даже зовут его «Забиватель», но Выбиватель не обижается. Он уже давно все принял как есть и в открытую распивает жидкость с людьми».

…Далее неразборчиво.

«Поймите, секунда для ангела — это год для человека. А процесс устроен так, что его успешное прохождение — это уникальный случай. Да и долгий он, сбивчивый, все в нем теряется. Ну и трезвых в этом процессе почти нет».

…Снова неразборчиво.

«А жизнь меняется и меняется быстро. Меняется так, что вчерашнее желание в сегодняшнем дне — это неадекватно, а в завтрашнем — просто опасно. А уж через годы — так вообще смешно говорить о такой реализации».

…Совсем неразборчиво.

«И они говорят: „Желание должно отлежаться“, — как и люди, говорящие, что любая бумага должна вылежаться, то есть дождаться своего часа. Но жизнь людей очень коротка, в ней нет места ожиданию. Такому ожиданию».

Кусок листа оторван.

«Да уж лучше и не обещать никаких воплощений желаний, отрезать людям способности желать и скорректировать замысел…»

Далее на бумаге какое-то пятно, будто пишущий, получив подзатыльник, пролил чернила.

…И в самом низу листа:

«Люди, не судите строго! Мы хотим как лучше! Стараемся. Но и у нас, как и у вас, не все получается».

Исполнитель

Исполнителем руководили яростно, надрывно, не давая ему раздышаться. Но все было напрасно. Результата не было никакого. Текущая реальность, не желая преобразовываться, демонстрировала признаки трупа. Исполнитель специализировался на изготовлении картинок желаемой реальности — презентациях. В старой реальности людям становилось как-то опасно и сложно, они не умели решить там ни одной задачи. Строить не выходило, разрушать не получалось. А желание что-то делать, кем-то быть и в целом всего на свете желать не пропадало. Вот они и рисовали новую реальность, в которую им никак не удавалось попасть, хотя они и ставили такие цели. Новая реальность была плоской и размещалась на слайдах презентации. На нее можно было только смотреть и грезить, представляя пространство, где все у всех получается. На самом деле, если склеить все имеющиеся презентации и добавить в них объем, новая реальность выходила копией старой, ничего в ней не сходилось и люди опять мешали друг другу, толпясь и томясь от одиночества и бессилия сделать хоть что-то настоящее.

Презентации были одноразовыми. Большая их часть, по словам Начальника, не получалась и оказывалась в мусорной корзине. Начальник пытался угадать, что именно может понравиться Руководству в качестве элемента новой реальности. Эту самую «новую реальность» никто не видел, поэтому все имажинации про нее были равновеликими, но иерархия подчиненности давила и вынуждала угождать тем, кто сверху.

Угадывать было трудно, Начальник проводил все время в попытках уловить тонкие сигналы. Имело значение все, что относилось к Руководству: запахи, источаемые Руководством, слова, произносимые им, походка и мимика. Особенно мимика в сторону других начальников: если она была дурная, то все шло хорошо. Шансы сохранялись. Но другие начальники тоже были не промах, ведь те, кто был промах, тут не задерживались. Они тоже мечтали угадать с куском новой реальности. А Руководство знать не знало, что именно оно хочет, но знало, что его желания — это закон для всех начальников.

Презентациями занимались давно, угадывать с каждым днем становилось все сложнее, ведь все доступные мысли и понимания истории давно кончились. Оставалось только бесконечное бурное море фантазмов, меняющее погоду по десять раз на дню. Поэтому приходилось угадывать не в целом, а в частности, в моменте. Потом момент уходил вместе с презентацией, и наступало ожидание нового момента. В такие периоды Руководство становилось капризным и оттаптывалось на том, кому случилось попасть своей презентацией в предыдущий момент. Начальнику говорилось, что, пока он тут бездельничал и почивал на лаврах, угадавши, ситуация поменялась — и теперь возник новый вызов, новое ощущение и новая рябь в море фантазмов, под которую никак не подходила предыдущая презентация.

Выходило, что угадывать тяжело, но нельзя было не пытаться это делать. Угадать было чревато, потому что самое большое порицание получал тот, кто угадал в предыдущем сете. И если Начальник был промежуточным звеном, пародирующим Руководство, то Исполнитель был исполняющим звеном, наполняющим продуктами своего творчества мусорную корзину. Что бесконечно радовало Мусорщика, который точно знал, что надолго обеспечен работой и топливом для печки на дачной бане.

Исполнитель был смышленым и быстро догадался, что нужно иметь некоторое количество презентаций и показывать их одну за другой, ничего в них не меняя. Ведь надо было просто угадать. А значит, имея стандартную колоду карт-презентаций, можно было вбрасывать одну или другую, пока не угадаешь. Да, Исполнитель давно выявил смысловую и фантазийную ограниченность презентаций, типизировал их и хранил как патроны в револьвере, нажимая на спуск в момент обострения у Начальника желания угадывать. Смыслы были конечны и крутились только вокруг личности Руководства, которая была зациклена на самоублажении.

Фантазию Руководства на самом деле развивал Исполнитель. Поначалу, когда колода желаний еще не была составлена, он сильно эксплуатировал свою фантазию и делал презентации действительно разными. Начальник иногда пропускал их наверх. Руководство иногда, увидев, желало именно этого, развиваясь в своих желаниях. Когда Исполнитель понял, что, включая фантазию, он повышает энтропию собственного существования, он перестал это делать. И все свелось к понятной колоде презентаций.

Но настоящим вызовом для Исполнителя была необходимость имитации работы. Нельзя было просто давать одну презентацию из колоды, нужно было бурно ее «рождать», с элементами истерики, вдохновения и деятельной депрессии. Собственно, Начальник никогда не понимал, что именно содержится в презентациях, но он почему-то решил, что чем труднее дается презентация, тем более важные в ней вещи. Также он решил, что «более важные вещи» более угадабельны. Начальник неотступно наблюдал за Исполнителем, делая вид, что контролирует пляску страстей и хоровод мыслей. А Исполнитель наблюдал за Начальником, корректируя в зеркале его глаз свою суетность и исполнительскую страсть.

Однажды Исполнитель, преисполнившись нежелания продолжать «игру угадайку», как-то особенно внимательно прилип к экрану реальности в надежде обнаружить за ним жизнь. Жизнь тут же была обнаружена. За экраном проглядывался Техник. Казалось, глаза Техника служили проводами, через которые подавалось что-то, от чего Исполнитель… Скорее всего, вообще все, что являл собой Исполнитель, струилось по этим проводам.

— Оборву — умру» — осознал Исполнитель.

— Оборвешь — умрешь, — занервничал Техник, подзывая Администратора.

— Он прозревает, — демонстрировал Техник озабоченность Администратору.

— Да, вижу, — отмахивался Администратор. — Подержи его в таком состоянии, сейчас выдернем, — и убежал на доклад к Кому-то Выше.

Техник молился, чтобы Администратор не заметил того, что на экране реальности с этой стороны оставался лосьон-прозреватор. Он придумал этот лосьон достаточно давно и прыскал им на стекло реальности. После прыска всегда кто-то просыпался. Проснувшихся очень любили Кто-то Выше, они сажали их напротив себя и заставляли рассказывать версии, зачем создали такую реальность. Сами Кто-то Выше не знали ответа на этот вопрос, демонстрируя блажь познания. Проснувшиеся тоже не знали, но быстро смекали, что нужно что-то лопотать, иначе будет хуже. И лопотали. Недолго. Пока не утомляли. В этот момент вызывался Администратор и подвергался пытке руганью, что опять кого попало привели. А Администратор стоял счастливый тем, что у других администраторов не было даже таких прозревших: «Ругает — значит, любит». А Техник гнал свой прозреватор через самогонный аппарат и посмеивался над Администратором: «Ругает — значит, мудак».

---

                                      * * *

— Что наверху, то и внизу? — устало поинтересовался Исполнитель у Техника.

— Угу, — буркнул Техник.

Ресурс

Юзер выбивался из сил. Юзер выгорал. Профессионально выгорал. Профессионально — это не в смысле от профессии своей изнывая, а позерски так выгорал, чтобы все другие это знали и в душе восхищались им. Сгорать ради восхищения окружающих — в этом был какой-то смысл. Ведь сгорать все равно приходится: как спичка сгорает или лампочка, так и отпущенное Юзеру время тоже уходило, и он сгорал в любом случае. Но если сгорать под аплодисменты, то вроде как и жизнь кажется не такой уж и напрасной. А если бы все стали, сгорая, требовать аплодисментов, то кому-то бы надо было перестать сгорать, чтобы аплодировать остальным, обрекая себя на жертву этим остальным, когда они сгорают не зря, а ты, хлопая, сгораешь зря. Впрочем, это невозможная софистика, и думать об этом чревато усиленным и бесполезным сгоранием того, чем обычно думают.

Юзер возглавлял некую структуру, в которой было целых пятьсот человек. Он добивался этой позиции сколько себя помнил. Еще в детстве он научился управлять родителями и разными бабушками-тетками, потом воспитателями, друзьями, коллегами. А потом ему дали целую структуру, освободив ее от прежней главы методом усечения последней. Взобравшись на эту гору, Юзер призадумался прилечь для отдыха и созерцания окрестностей. Но вершина этой пирамиды оказалась вершиной зуба в большой волчьей пасти под названием Корпорация. Оказалось, на вершине такого рода структур идет усиленная амортизация, там высекаются искры, получая неугасимый огонь. В котором и сгорали.

— Что за негодяи формируют желательный образ карьеры, чтобы в итоге оказаться в месте, где идет усиленное старение организма и деформация всего внутреннего мира? — гадалось Юзеру.

Но вызов был принят, увольняться Юзеру запретили. Зато поставили ему много задач. Очень много. Гигантское количество. И все они были недодуманы, противоречивы и исключали друг друга. Зато сроки по ним были… сроков не давалось.

Не обнаружив в себе магического дара, Юзер впервые глянул вниз пирамиды, на людей, которых он возглавлял. Юзер искал поддержки, но нашел лишь торчащие пиками снизу взгляды желающих занять его место. Среди пик Юзер мог обнаружить, например, ненависть, зависть, любителей халявы, проходимцев и планы по его смещению. Зато Юзер не обнаружил там поддержки, желания работать, адекватности и понимания. Внизу бурлила неугасимая лава из бунта. Внизу уже имели планы, как его подставить.

При всем этом организация, которую возглавил Юзер, считалась передовой. В ней присутствовали лозунги, ценности и корпоративная культура. Система мотивации там тоже присутствовала. По всему выходило, что работать в такой организации — большое счастье. Только счастливых людей было не видно. Разве только в редкие мгновения падения с вершины организации. Да, это было счастье. Как учит теория о счастье — мгновенное, случайное и не оставляющее следа. Ведь через мгновение на вершине оказывался кто-то другой — и опять приходилось ждать, пока и он отвалится, как перезревший фрукт.

Стремиться наверх было умной стратегией, потому что человек наверху испытывал счастье дважды. В момент занятия верха и в момент покидания оного. Покидая верх, в штопоре пролетая мимо этажей пирамиды, вчерашний директор кричал, что наверху совсем не то, что представляется, что нет смысла туда стремиться. Но из окон, мимо которых он пролетал, в лучшем случае успевали либо смачно плюнуть вслед, либо так же смачно выругаться.

Главное, что требовалось понять Юзеру, да и любому, оказавшемуся на его месте, это то, что есть большая разница между располагаемым ресурсом и потенциальным. В тех местах, где жил Юзер, этого не понимали. Не понимая, планировали всегда исходя из потенциального ресурса, а достигать планы пытались ресурсом располагаемым. Разрыв между этими ресурсами был настолько чудовищен, что все, кто пытался хоть что-то сделать, становились героями, если окружающие успевали записать их имена. Но чаще становились просто пеплом.

Удивительное дело, но все жители мест, где обитал Юзер, считали себя сказочными богачами, ведь они обладали несметным богатством ресурсов. В потенциале. Жили широко, простираясь в пространство развития Вселенной. Но никуда не простирались. Потому что не простиралось. Потому что в реальности ресурсов не было даже на самое необходимое. И вместо движения жители бесконечно искали виноватого в этой ситуации.

Вот и сейчас. Задачи был поставлены под пятьсот лучших, мотивированных, профессиональных сотрудников, которые умели бы не просто выполнить эти задачи, а для начала расшифровать, распаковать и угадать нелинейные смыслы, заложенные в них, а уж потом выполнить. Причем выполнить, чтобы всем стало хорошо. И выполнить безо всяких условий. И мгновенно. А по факту Юзер располагал только собственным секретарем, который был на все готов, но ничего не умел, кроме как бояться. Секретарь тянул на половину бойца, причем не лучшую. Остальные сотрудники не просто находились в нейтральной позиции, а активно вредили, бунтуя.

Еще не успев записать задачи, Юзер уже получил запрос отчета об их выполнении. Поскольку отчитываться было нечем, он получил тот же запрос, но в более грубой форме. В третий раз запрос не последовал, зато последовало шуршание. Это наверху перечисляли фамилии, из которых надо было выбрать нового директора.

У Юзера оставалось несколько дней до сладостного мгновения изгнания и трепета от полета к подножию пирамиды организации.

Но не в этот раз. Вероятно, Юзер был избранным. Но он придумал, как остаться. Он изобрел блеф. Да, блеф как способ оставаться на вершине сколь угодно долго. Он перезвонил вопрошающим о достижении целей и объявил цели достигнутыми. И не просто достигнутыми, а в разы передостигнутыми. Сверху послышалось какое-то задумчивое урчание. Никто не знал, что так можно было, и теперь все жители верхов пытались постичь, как же к этому относиться.

Юзер не рисковал, потому что не было никого, кто бы проверил достижение целей. И не было никого, кого всерьез интересовали результаты этих целей. Поэтому и прокатило. Жители верхов быстро спроворили награду Юзеру и установили более амбициозные цели, чтобы скорее преодолеть земное тяготение и выйти в бесконечность достижений.

Второй эшелон целей был также объявлен выполненным и даже приведены доказательства в виде горящих глаз сотрудников. Демонстрируя огонь в глазах, Юзер предусмотрительно погасил звук, ведь огонь горел совсем по другому поводу. Но без звука оставался только огонь, а с навыками презентации Юзера этот огонь демонстрировался как большой успех и радость народная.

Постепенно желание возглавить организацию уступило желанию блефовать на каждом уровне организационной пирамиды. Оказалось, это было выгодно всем. Оказалось, что мир презентаций и блефа был гораздо более приятен и желаем, чем настоящий мир. Оказалось, что производить реальный продукт было не так забавно, как производить иллюзию, которую тут же и потреблять.

                                      * * *

— Вот так, сынок, и появилась матрица, — рассказывал старый небесный айтишник молодому. — А потом мы просто пришли и переложили эту корпорацию иллюзий на цифровой код.

— Ловко! — восхитился молодой. — Так вы и решили нерешаемую задачу, когда потенциально бесконечный и располагаемо ничтожный ресурс существуют одновременно.

— Именно, так мы и решили, — торжествовал старый небесный айтишник.

— А что дает эта матрица? — не унимался молодой.

— Ну… Тела в капсулах вполне живые. Поэтому дают говно в бесконечных объемах. — Старый немного загрустил.

— Интересный ресурс, — задумался молодой. — А как вы его используете?

— Пока никак. Сваливаем вон в ту соседнюю вселенную. Но мы работаем над этой проблемой.

В лице старого сквозила надежда на молодых, которые обязательно разгребут результаты трудов стариков.

— А-а-а… — протянул молодой небесный айтишник и куда-то засобирался.

Изменщик

Как-то раз Изменщик всерьез решил изменить текущей реальности с будущей реальностью. Ему не было известно, что нет ни будущего, ни прошлого и что устремление в будущее похоже на горячее желание побыстрее прожить отведенный срок. Ну, как с тюбиком и пастой: чем быстрее выдавишь пасту, тем быстрее тюбик отправится на помойку, чтобы в бесславии мечтать о переплавке — скажем, в новый тюбик, ну или хоть во что-то пластмассовое… Эх-х, ладно, да хоть бы вот этот проходящий мимо бомж перевернул бы тюбик на другой бок, а то этот уж сильно напекло.

«Чтобы изменить, надо нарушить течение вещей», — смекнул Изменщик, подыскивая, что бы такого нарушить. Но непременно так, чтобы нарушение было заметно, чтобы по-настоящему, чтобы уж не было дороги к пошлой прошлой реальности, а только к будущей был прямой путь.

Нарушить он решил строение челюсти скучающего охранника, который даже в своей скуке сохранял пафос и значимость объекта охранения. И собственную значимость. Изменщик резонно решил, что скучающий, преисполненный пафоса охранник — это наследие прежних эпох и в будущем ему не место. Удар был похож на пощечину, поскольку Изменщик обладал врожденной субтильностью и неприятием насилия.

Надо признать, что существующая реальность такого не ожидала, не предполагал этого и охранник, хоть всю жизнь и ждал такого поворота событий, обладая барбосьей рожей. Какое-то время никто не знал, что предпринять: ни старая с новой реальности, ни Изменщик, ни обладатель барбосьей рожи. Совершенный Изменщиком поступок был вызовом для всех. Первым опомнилась существующая реальность, потому что она каждый день на протяжении тысяч лет тормозила приход новой. Тормозила успешно. А новая… А что с нее взять — она уже перестала себя воспринимать реальностью, как постаревшая старая дева, уже никуда не стремящаяся. Старая реальность отвесила подзатыльник охраннику для приведения в рабочее состояние его мозга, который, будучи повернут на тридцать два градуса в сторону, отказывался соображать.

Поступок охранника снова обездвижил удивлением всех участников процесса изменений. Охранник, смахнув платком семечную кожуру со щеки, которую еще не ударяли, подставил и ее. «Странный механизм», — удивился Изменщик и снова ударил по старой щеке, решив закрутить охранника, как болт, в одну сторону. Реакцией охранника было разочарование: ну вот, зря только щеку протирал. Следом пришло недоумение: было неясно, какую щеку надо подставлять в третий раз, когда во втором случае удар пришелся снова по первой. Такая ситуация не была рассмотрена в книге, которой зачитывался охранник для исцеления себя от греха и ограждения от неадекватных сущностей. Насчет греха было не вполне ясно, является ли греховной ситуация, когда охранник, читая важную книгу, не замечал воров. Насчет неадекватных людей было тоже непонятно, ведь адекватные не встречались, а раз так, то неадекватность можно было взять за норму и перестать обращать на нее внимание. Охранник решил действовать на свой страх и риск, но в духе книги — и показал язык: в книге было написано, что язык — это враг, а чего врага жалеть.

Изменщик воспринял высунутый язык как выехавший из кассового аппарата билетик. Но как распорядиться таким билетом и где его предъявить, было не вполне ясно. Похоже было, что это билет для прохода через портал в новую реальность, но портал в окрестностях не просматривался. Конфуз длился какое-то время, пока новая реальность не решила тряхнуть стариной, то есть действовать, и взяла власть в свои дряблые руки.

Новая реальность, когда еще мечтала заступить на место старой, приглядывала за ней и отмечала, а что бы она сделала по-другому, иначе, ну чтобы не так, как старая. Сначала запоминала, потом стала записывать, потом вспоминать, где записала, потом вспоминать про то, что неплохо было бы вспомнить, где записанное. Потом пришла дряхлость — и память совсем ушла. А вот сейчас откуда что взялось — эта прыть, этот размах и лидерство. И это у тихони, которая все время просидела за плечом имеющейся реальности! Пространство замерло в ожидании каких-то необычных преобразующих команд от новой реальности, как замер бы корабль, к штурвалу которого подвели маленького шалуна.

Пространство обманулось, потому что новая реальность, взойдя на пьедестал, вдруг остро осознала, что не знает, как распорядиться своей властью, не умеет отвечать на противный вопрос «зачем?».

— Крыса старая! — воскликнули одновременно Изменщик и существующая реальность.

Изменщик воскликнул потому, что наконец осознал, ради кого он изменял с существующей реальностью, которая, занимаясь регулярным фитнесом жизни, смотрелась еще вполне бойко. Уж побойчее этой заморенной старухи, проводившей свое время в сидении и зависти. А существующая реальность так воскликнула из ревности и страха, продиктованного ответственностью за свою сущность, которую она так долго усмиряла, как дикую лошадь. И вот чтобы на этой усмиренной лошади каталась эта бестолковая карга? Не бывать этому!

Охранник новой реальностью был не сказать чтоб удовлетворен. Стоишь себе побитый, с высунутым языком, никакого пафоса и величия от миссии. При прежних-то порядках было лучше. Там даже и книги читать позволялось. И верить в прочитанное. И думалось, что как написано, так и есть. А в этой новой реальности непонятно, во что верить, и оказалось, что в книге не все написано. От этого возникал и холодок, и в пот бросало одновременно. Холодеющий вспотевший охранник. Стыдоба! Так и прогнать могут. А куда теперь пойдешь?

«Надо что-то менять», — осознали все четверо. И менять надо это безумное дряхлое новое на теплое старое. Изменщик тут же бросился целовать охранника в обе щеки. С языком вместе. Сплевывая, но не сбавляя темпа. Хоть и противное это дело, но куда лучше, чем проводить остаток времени с этой каргой. Охранник радовался, что написанное в книге работает, ведь действительно, утомившись от побоев, ближний возлюбил его. Хотя такого рода возлюбление тоже оказывалось грехом. Но он до этого места в книге пока не дочитал, радостно прислушиваясь к новым ощущениям.

Карга второй раз показала свою прыть, спрыгивая с ведущей должности. Ах, как же прекрасно, стоя за спиной сестры, поглядывать на ее деяния и думать себе, как бы ты поступила. Какие же сладкие думы, и как долго можно их думать, а главное — безопасно, ведь действовать не надо, а значит, и ответственность делить не надо. Вроде как ты свидетель всех событий, а сам в безопасности, как Бог. Если уж невтерпеж станет, то можно сестре на ухо назидательно что-то сообщить, на правах пожилой особи, которая, как считается, гораздо умнее всех, кто моложе. А если и пошлют куда подальше со своими советами, то можно, например, обидеться и ждать, пока придут с извинениями и, снизойдя, свысока, возможно, извинить. Или нажаловаться повыше — тоже вариант. Времени же вагон, сиди себе да пиши. А можно (и этим она часто пользовалась) исподтишка мелко навредить, пока существующая реальность не видит, регулируя события в другом углу подведомственного пространства. Эх-х! Какое же это все счастье, как же мудр Создатель в своем желании смирить новое старым, утешив его и обезопасив от ответственности.

Оказавшись на своем месте, существующая реальность сначала не могла поверить в возвращение, а потом сразу принялась действовать. Укрепила стены между собой и сестрой, охранника отправила мэром города, с барбосьей рожей ему там самое место. А Изменщика — в охранники с неформальным указанием, чтобы те, кого он охранял, построже за ним приглядывали, не давая погружаться в свои мысли и желания, не доводящие до добра.

Потом все четверо выдохнули.

Хорошо все, что хорошо кончается.

Версия

Вдруг Имеющийся приметил боковым зрением на другой стороне улицы вышагивающего себя, но в существенно лучшей, а может, идеальной версии. Присмотрелся. Почувствовал. Спросил у подсознания и кивнул, получив ответ. Это и правда была лучшая версия Имеющегося.

Версия был одет в яркий клетчатый пиджак, о котором постоянно мечтал Имеющийся, будучи клерком. В его конторе носить такое не позволялось, ну или он не разрешал себе этого, а может быть, не продавались такие пиджаки в его городе. Сложно все с пиджаком. А вот теперь можно полюбоваться, как бы это выглядело. Имеющийся и полюбовался. Выглядело так себе. Нелепо. Видимо, серые пиджаки придумали умные люди, в них было можно скрыться в толпе, да и грязь на них была незаметна. И в целом, в контексте серых улиц, газонов, усыпанных экскрементами и тусклыми фонарями, серый пиджак смотрелся даже стильно, гармонично, как любой предмет на своем месте.

Версия шагал широко, и взгляд его блуждал где-то поверх голов проходящих. Да, об этом тоже мечтал Имеющийся. Он был слишком погружен в мелочность своих размышлений о сущем, одновременно наблюдая за окружающими, как бы они чего не выкинули. Вот и сейчас всегда готовое отскочить тело Имеющегося отскочило от поднятой проносящейся машиной лужи. Судя по штанам Версии, он этого не мог или не хотел, а может, и не обращал на это внимания, будучи погружен в немелочные мысли о чем-то великом. Версия часто сталкивался с прохожими из-за неправильной планировки своей траектории движения, его надмирность и устремленность раздражали прохожих, осыпавших его матерной руганью.

— Копеечка, — ласково проблеял Имеющийся, подняв замеченную под ногами денежку.

Такие находки приносили и счастье, и восторг, казалось, что найденная таким вот образом копеечка сработает на рубль и вообще послужит хорошим знаком к немедленному обогащению. Если всегда смотреть под ноги, то можно найти много всего ценного, особенно с развитым боковым зрением. В жизни Версии это было исключено, копеечки ведь не левитируют и не зависают на три метра над землей, поэтому тот, кто смотрит «в будущее», поверх голов сограждан, лишен настоящего — ценных находок, которые валяются под ногами.

А еще на Версию поглядывали женщины. Да, Имеющему этого остро не хватало. Его лучшая версия должна была обязательно быть популярной у женского пола. И это случилось. Популярность была настолько зашкаливающей, что Версия не видел толком, кто и как на него смотрит. А вот Имеющийся посмотрел. Оказалось, что в городе было очень мало хорошеньких женщин, вниманием которых стоило бы дорожить, зато водились в избытке кошелки, которые и заглядывались на Версию, облизываясь. Внимание кошелок было липким, безвкусным и тяжким. От него веяло салатом оливье, холодцом, шансоном и чем там еще пахнет под каблуками. Обычно кошелки гуляли со своими мужьями или ухажерами, которые тоже смотрели на Версию, сжимая губы и почесывая кулаки. По этим улицам Версии бы лучше не ходить в ночные часы.

Было похоже, что Версия куда-то шел. У него были цели. М-м-м, цели… А вот у Имеющегося их не было. Никаких. Ну, разве что не забыть постирать носки и поздравить коллегу с юбилеем, но это же не цели, а так, мелкие планы. Целей не хватало. Цели, видимо, мешали бы неспешному течению жизни Имеющегося, ну или не было ничего из известного Имеющемуся, чего обязательно надо было достичь, и обязательно при этой жизни, и обязательно к 31 декабря. От этого ощущалась ущербность и зависть к тем, у кого такие цели были, кто выглядел озабоченным по поводу их достижения и не позволял себе лениться и прохлаждаться. Версия был избавлен от самого ценного навыка Имеющегося — умения валять дурака.

«Ну а что цели? Ну, цели. Идем-то мы по итогу по одной улице, которая оканчивается пустырем с помойкой, и оба попадем туда, что с целью, что без цели. Если Версия быстрее попадет туда, какая в этом польза? Помойкой дольше насладиться разве что», — думал Имеющийся, покупая мороженое, сознательно продлевая прогулку по единственной в городе пригодной для этого улице. Имеющийся умел чувствовать время и умел наполнять его валянием дурака, умел наблюдать и примечать. А вот попади они оба на небо, Имеющийся рассказал бы там и про город, и про горожан, и про мороженое, и про помойку. Версия рассказал бы только про помойку, другого он не успел заметить, увлекшись своей целью.

Версия был тверже в своих решениях и демонстрировал эту твердость, оттолкнув зазывалу с лотерейными билетами. Версия умел отказывать и быть верным самому себе. Конечно, у Имеющегося не было ничего подобного. Он был размазней и жил как размазня. Не умел отказывать и страдал от этого. Вот и сейчас — послать бы этого зазывалу, но как-то же неудобно. Понятны все его манипуляции, и цель его понятна, но никак не найти сил пройти мимо. Купил билетик. Оказалось, счастливый. Далее Имеющийся продолжал путь-наблюдение уже вдвоем с большим плюшевым медведем, полученным на выигрыш. Нельзя сказать, чтобы этот медведь был полезен, наоборот, он мешал наблюдению за Версией, но если и была на свете душа и если вдруг жила она в Имеющемся, то она сейчас пела, прижимая к груди медведя.

Имеющийся был каким-то напуганным, с вечными страхами и негативными прогнозами, которые рисовал ему его мозг в любой ситуации. Зашел в лифт — обязательно заклинит, машина — не заведется, пьяный сосед — обязательно стошнит в подъезде, и так далее, бесконечно. Обычно эти прогнозы не сбывались, но настроение портили. Собаки, использующие газоны по назначению, всегда чувствовали этот его страх и пугали его гавканьем. У Версии страхов не было, он умел управлять своим мозгом, включал и выключал его по желанию. Собаки не замечали его, а может, и боялись. Кто разберет этих собак. Пройдя мимо Версии, собаки приближались к Имеющемуся со своими обычными намерениями. Но Имеющийся уже их просчитал и бросил им медведя, которого те радостно стали рвать. Душа Имеющегося ликовала второй раз, на этот раз по поводу утраты медведя. Вдруг Имеющийся осознал себя под контролем Замысла, почувствовал, что кто-то большой и справедливый смотрит на него сверху и контролирует его жизнь как важную. Видишь вот, дал медведя, чтобы было чем от собак отбиться, не случайно же. А Версию даже собаки не замечают, даже им он неинтересен со своим бесстрашием. Как же Замыслу проявиться в жизни гордеца Версии? Этак, если ничего не бояться, так, значит, и нет объектов для переживания, ни ты сам, ни окружающие, не дадут ли зарплату в пятницу. Вселенная становится похожей на пустую комнату, в которой скучно.

Дорога закончилась, а вот и пустырь с помойкой.

— Дальше пойдет только один. — Голос Версии был не такой писклявый, как у Имеющегося.

— А давай идти параллельно, как по этой улице. Я возьму над тобой шефство и буду подсказывать, как голову держать и как собак примечать, пока те еще далеко. — Имеющийся почувствовал в себе любовь к Версии, но не как к версии себя, а как к другу, которых не было — и вот он появился.

— Если бы ты знал, как тошно жить, будучи сплетенным из твоих пожеланий и просьб. Я как твой плевок в Бога, который всегда тебе что-то недодает. Вот смотри. Полюбуйся. Не осталось ни одного твоего желания, которое не воплощено во мне, даже бородавки под коленкой нет, можешь проверить.

Версия горячился, было видно, что у него накопилось очень много претензий к Имеющемуся и что эти претензии он никак не может удержать в себе, требуя сатисфакции.

— Дальше пойдет только один, — настойчиво повторил Версия.

— Да погоди ты, сейчас мы все поправим, — воодушевился Имеющийся.

Но воодушевление быстро растворилось по мере того, как Имеющийся вглядывался в глаза Версии. И да, Версия был гораздо сильнее и ловчее Имеющегося, шансов бы ему он не оставил.

— В таком случае никто никуда больше не идет, — решительно объявил Имеющийся. — Будем сидеть тут, на помойке, объявляю эту помойку финалом наших жизненных путей, дальше пути нет!

— Вам, бездельникам, только бы не жить! Ну-ка быстро сдернули с помойки! — Голос сверху был раскатист и зол.

Невидимая, но сильная рука швырнула Имеющегося опять на улицу, к собачьей своре. А Версию, чуть помедлив, отправила в какой-то параллельный мир, но, видимо, не тот, в котором он был раньше, а в другой, где ему будет лучше.

Тестировщик

Теоретик гулял себе, посвистывая. Поглядывая на небо с потаенным желанием его познать. Даже обязанностью познания. Наконец-то. В своих теориях он продвинулся уже далеко, и не хватало одного шага, какого-то маленького элемента, чтобы сияние полного познания озарило… Ну, например, книгу, в которой на первом листе было написано: «Ты и вправду подумал, что все познал?))» И в этой книге было много листов, а еще больше было рядом стоящих частей этой книги. Впрочем, пока у него не просветлело. Он просто гулял. И мы пока не скажем ему, что произойдет, когда он просветлеет. В конце концов, каждый желающий познаний должен обосраться. В этом его неотъемлемое право.

Гуляя, Теоретик уперся в того, кто уперся. Уперся так вот в жизнь и жил упертым. Теоретик уже практически открыл рот, но Упертый перебил его вопросом, не здороваясь.

— Скажи, Теоретик, а что будет, если дотронуться до горячего чайника рукой?

— Ясное дело, будет больно, а потом будет ожог. — Теоретик улыбался, хотя уже начал недоумевать.

— Не совсем так, — повествовал немного заунывно Упертый. — Ожог будет триста сорок восемь раз, а потом чайник остынет — и ожогов уже не будет. Я проверил.

Волдыри на руках Упертого свидетельствовали, что он не врет.

— А зачем? Неужели надо было это проверять? Это же очевидно. — Теоретик, наверное, впервые в жизни удивился.

— Разве? — возбудился Упертый. — Вам все очевидно, а ведь никто не проверял! Ты, поди, любишь строить выводы на аксиомах, например, что сначала бывает рассвет, а потом закат. Ага, и ты вправду считаешь, что твоих сорока лет жизни наблюдения за рассветами-закатами достаточно, чтобы возводить это в рамки абсолюта? Или вот, что человек рожден для счастья — тоже аксиома, тем не менее достоверных свидетельств того, что происходит с ним за пределами жизни, у нас нет. Да как вы вообще можете говорить хотя бы о самых пустяках, не проверив их?

Упертый демонстрировал убежденность словами и жестами. Как-то ему верилось, но хотелось держаться от него подальше.

— Слушай, говорят, если головой о стенку биться, то будет больно, — переключился на язык иронии Теоретик, шаря глазами, куда бы можно было убежать при случае.

— Это проверил мой дед, — спокойно ответил Упертый. — Двадцать три раза можно о стену удариться, прежде чем силы покинут тебя. Сначала в голове наступает просветление, а потом свет уже не включается. Дед доказал это.

— Хм, да вы с дедом философы, — продолжал иронизировать Теоретик, дивясь новому знакомству.

— Нет, мы практики, мы не можем позволить себе жить на доверии словам людей. Мы проверяем слова, уточняем их. Мы расширяем границы реальности, исследуя и проясняя ее. Мы измеряем, что же именно создал Бог, создав нас с вами и все, что вокруг. А еще мы ненавидим людей вроде тебя, трепачей-теоретиков с разнузданным воображением. — Кулаки Упертого сжались.

Теоретик был теоретиком не во всем. Было и то, в чем он был практик. И практиковался долго, отбиваясь от хулиганов на школьном дворе. Он умел схватить любой предмет и с размаху ударить им рядом стоящего. Но делать это Теоретик не спешил.

— Слушай. Так и по морде получить можно.

— Конечно, я это и проверяю. Сколько минут они выдержат хамство, чтобы в драку лезть. Пока вы в общем тренде, на третьей минуте уже злитесь. Еще две минуты — и я получу по морде.

— Дурак-человек, разве есть на свете люди, которым надо проверять, что за хамство получают по морде, причем на своей же морде?

— Иногда на хамство отвечают хамством, иногда делают вид, что не видят, иногда хамство воспринимают как обычную речь, попадались и вообще глухие люди… Так что причина и следствие не всегда ходят вместе.

Лицо Упертого и вправду было какое-то помятое и вызывало легкое уважение с приступами уверенности, что перед тобой полный кретин.

— Когда станешь бить, не бей по этому карману, там книжка лежит записная, главное во мне. Там я фиксирую результаты своих опытов, ну а так уж разукрась как следует, чтобы другие поняли, что бывает, если хамить, — деловито инструктировал Упертый.

— Да пошел ты в жопу, — приуныл Теоретик.

— Вот именно! — просиял Упертый. — В какой-то момент все ломается! И стена рушится под напором лба, и кипящий чайник уже не обжигает, и хамство уже не ранит. В какой-то момент реальность сдается под напором исследований и…

— И в ней возникает дырка, — не удержался Теоретик.

— Нет, она расширяется, — уточнил Упертый, — и тогда нам становится немного легче дышать в этом придуманном для нас пузыре.

— Знаешь, а я в теории уже давно превзошел границы этого пузыря, и мой дух витает в бесконечных пространствах, вне всяких пределов. — Теоретик демонстрировал свой инструментарий познания Вселенной.

— Знаю, разумеется, — хмурился Упертый. — Но и ты знай, что реальность может расширяться, а может и сужаться, если ее границы никто не будет двигать. А такие, как ты, ее не двигают, они живут в мире иллюзий, ждут, когда мешок пузыря их задушит.

— Но в этом нет полета, вдохновения, а только мазохистская долбежка в стену пузыря реальности. Неужели тебе все это нравится, неужели для этого ты и родился?

— Когда-нибудь я найду дверь, простукивая эти стены. — Голос Упертого дрогнул. — А теперь мне надо проверить, что случится, если не соблюдать правила дорожного движения.

И Упертый смело шагнул на красный свет.

Теоретик не стал наблюдать, чем кончится дело. Если дверь есть и Упертый прав, то он, Теоретик, — глупец и трус. А если двери нет… Но ведь даже в тюрьме есть двери. Поиски ответа сулили экзистенциальный кризис, поэтому Теоретик не спешил ставить вопрос ребром и в надежде, что все рассосется само собой, продолжил прогулку.

Танец

Он танцевал. А может, плясал. Что-то среднее между выкидыванием коленец, фокстротом и каким-то другим, неизвестным науке танцем, который исполняют пьяницы около сточной канавы с целью опорожниться. Играла музыка. Себе он казался пластичным, гармоничным, сильным, уверенным и умелым. Но только зеркала знали, как обстояли дела на самом деле, да инструктор по фитнесу, забытый в прошедшем зуме на экране ПК, все крестился на автомате, хотя слыл неверующим. А он танцевал уже не в комнате, а в каких-то пространствах и мирах, отталкиваясь от одного и тут же приземляясь в другом. Даже когда он не попадал на другой мир и, казалось бы, падал, тут же его ловил третий. И все миры были доступны, понятны, в каждом из них открывалась глубина великой непознанности. Но непознанность эта оказывалась вполне познанностью. И он познавал эти миры, как вооруженный молотком юнец познает содержимое орехов.

Одна реальность сидела в углу его комнаты и устало курила, зная, что танцор долго так не сможет, что упадет и что, упав, будет полностью в ее власти — и там можно будет окутать его рогожей вины и похмельем роптания на Создателя и долго водить на цепочке жалости к самому себе.

Другую реальность просто тошнило от самой себя. Давно. Очень давно. Всегда. От происходящих в ней разных кусков хаотической бессмысленной жизни. Сами куски жизни, пребывая в тошноте такой реальности, тоже находились не в самой лучшей своей форме. Она бесконечно экспериментировала со своей тошнотой, выкручивая ручки неведомых вселенских энергетических приборов. Но выходило только хуже. А тут еще танцор этот.

Третья реальность беспокойно металась между десятками решений сложившейся ситуации. Можно было бы закоротить сеть, чтобы музыка пропала, можно подвести прыгающий динамик к краю стола, чтобы он упал, можно договориться с потолком, чтобы отвалилась вся штукатурка, ну или хотя бы ее часть. Можно устроить заусенец на полу. Можно было многое. Третья реальность не любила повторяться и не спеша выбирала вариант, которым еще не пользовалась.

Ну а многочисленные бесы толпились вокруг танцующего и примерялись вселиться в какой-то орган или часть тела, чтобы парализовать тело болью. Но колена так сильно мельтешили, что бесы боялись не попасть, угодив в мясорубку ног. Со ступнями творилось похожее, они беспорядочно поднимались и опускались — если не выскочить из-под них, подавят еще.

Вдруг музыка остановилась и быстрый ритм сменился медленным танцем. Ситуация лихо обескуражила всех присутствующих, кроме танцора. Он выдернул одну из реальностей и закружился с ней в танце. Реальность никогда не танцевала, но была обучаема. Не прошло и минуты, как она уже была вовлечена в танец, потом другая, за ними третья. К тому времени бесы, вспомнив, что когда-то были ангелами, уже кружились и вальсировали по стенам и потолкам комнаты.

Потом музыка снова стала ускоренно-маршеобразной. Стена комнаты упала, как ворота в древнем замке, превратившись в мост в Настоящий Мир, где всем было место, где была любовь. Толпясь, все танцующие исчезли на другом берегу моста.

Комната осталась пустой, но музыка продолжала играть.

Бро, это именно та музыка, которая так сильно тебя нервирует и слышится то снизу, то сбоку в твоем многоквартирном доме. Там открыта дверь и мост еще не убран. БЕГИ!

Золотая рыбка

Жили они в океане бытия суетно и в то же время скучно. Жалобы на эту жизнь являли собой такое частое явление, что стали фигурой речи. Если кто-то спрашивал: «Как дела?» — ему неизменно отвечали: «Да какие там дела… Все плохо». Но людьми они были начитанными, особенно любили сказки, взрослея, в них всегда находились новые смыслы. Золотая рыбка, щука, исполняющая желание, цветик-семицветик… Все сказки были про то, что некая сущность явится — и в момент все будет исправлено. Под эту сущность регулярно мимикрировали представители власти и так же регулярно и смачно людьми пользовались, чтобы делать жизнь еще более невыносимой.

Рыбка была одна, и хоть рыбы вроде и не потеют, но эта была мокрой с головы и до хвоста. Ей надо было успеть приплыть к страждущим и все поправить. Поправить быстро. Желательно, чтобы поправленное потом не рухнуло, когда Рыбка уплывет. Но тут по возможности… Об этом у Рыбки не хватало времени думать. Рыбкину логистику планировали милостивые и сердобольные Кто-то. Эти Кто-то постоянно меняли планы, так что Рыбка просто металась по океану в совершенном безумии. Ведь вой о помощи, на который реагировали эти Кто-то, был неуправляем и сила этого воя меняла планы. Океан хоть и был из воды, но по факту был океаном огня, в котором маялись жители, изнывая…

Рыбке тоже требовалась рыбка… Удивительно, оказалось, и волшебники подвержены амортизации, вот бы вложить это в головы этих Кого-то, чтобы уж до кучи смилостивились еще и к Рыбке. Да… пустое. Кто-то тоже любили пафос и возможность слыть богами. А инструменты, с помощью которых они достигали своего пиар-эффекта, традиционно были не важны. Сломается — так и выкинем. Вон их сколько, рыбок-то в океане, поймаем любую, покрасим в золотой цвет, и станет она утихомиривать вой жителей океана получше прежней. Так не случалось никогда, Рыбка держалась. Да и случись — на складе у Кого-то не было золотой краски, да и технология утихомиривания воя была не описана (да, Рыбка была не глупа, чтобы это делать) и все логистические лайфхаки, за счет которых Рыбка умудрялась форсировано оказываться в разных частях океана в мгновение ока, тоже было невозможно передать. Это были ее удивительные способности. Поэтому и Рыбка была Золотой рыбкой (а вовсе не потому, что ее покрасили золотой краской). Такого рода глубина вопроса никогда не интересовала этих Кого-то. Им было проще жить так, как они жили, с мыслью о том, что Золотая рыбка — это просто «расходник», причем быстро заменяемый.

Работа Рыбки заключалась в некой технологии, за счет которой страждущие прозревали и осеменялись деланием. И за счет этого делания и спасали бы себя сами. Под присмотром этих Кого-то. Кто-то так и не смогли разобраться в технологии, хотя и созерцали ее бесконечное количество раз. Хотя, признаться, они следили не за шагами этой технологии, а за эффектом, который обязательно возникал в результате. Этот эффект тешил их эго и позволял им регулярно убеждаться в своей избранности.

                                      * * *

Обычный берег. Обычная бытийная муть. Деревенька зомбаков, жалобами на жизнь оскорбляющих бытийный океан рябью девятого вала. Один из них, ковыряясь одновременно в носу и сетях, достал Золотую рыбку и вместе с этим ощутил изнутри смутный толчок, предвещающий, что теперь все резко изменится. Деревня мигом собралась на берегу с одной главной мыслью: «Ну, мы же знали, что Золотая рыбка существует, не зря мы ее ждали сто лет». Тут же материализовалась и вторая мысль, которая была одновременно и заказом для золотой рыбки: «Рыбка, а рыбка, поправь тут все!»

«Все», что требовалось поправить, было буднично беспросветным. Воли Создателя, чтобы все тут было так, не было. Обычный зомбейный бардак, который обязательно образуется, если, например, последние сто лет не мести улицу, не красить фасады, не ремонтировать упрощающие жизнь механизмы. Золотая рыбка давно уже не спрашивала, почему зомбари так и не догадались украсить свою реальность действием. Ответ был всегда один: «Так рыбку ждали ж! Все силы и ушли на ожидание! Поди ж ты, поожидай сто лет, это вам не улицу, например, мести или там фасады с механизмами ремонтировать».

Буднично Золотая рыбка принялась реализовывать технологию. Для нормализации реальности и превращения зомбарей в людей требовалось определить лидера, выявить самый проблемный процесс, поставить цели и начать изучать проблемы, то есть точки для приложения действия. Все дело в том, что прикладывать действие сразу ко всему не имело особого смысла, от этого возникали хаос и демотивация, да и ресурсов на это не было. Для решения такой задачи и требовалась технология.

Реальность была эпически искажена, вообще удивительно, что ее умудрилось так исказить очень небольшое сообщество зомбарей. Хотя… за сотню-то лет…

Вообще, «зомбарь» — это личина. Да-да. А под ней обретается хитрый житель реальности. Маска зомбаря — это вообще главный продукт деятельности жителя, он бережно шлифует и раскрашивает ее все доступное ему время жизни. И носит с гордостью. А еще нужно бесконечно прокачивать артистизм, чтобы поведение соответствовало маске. Ведь над теми, у кого она не соответствует поведению, все смеются. Эта тайна зомбарей была крепкой, кажется, о ней не подозревали ни Кто-то, ни Золотая рыбка, хотя какие-то смутные ощущения об этом у нее были.

В целом жителей реальности все устраивало. Реальность была вполне годной, упрекнуть Создателя было не в чем. Все было добротно, правильно. Но и очень скучно. Самость и воля жителей требовали отчаянного самовыражения. Самовыражение проявлялось в отказе от действия, клоунаде с масками и призывании Золотой рыбки.

Технология предполагала итерации. Как правило, Рыбка обучала, ставила домашнее задание и уплывала. Так и теперь. В условленный час она была на берегу зомбарей. Берег в этот раз баловал необычным пейзажем, необычность которого характеризовалась отсутствием зомбарей. Даже назначенных среди зомбарей лидеров не было. Что ж, Золотая рыбка принялась ждать. Тем более она знала несколько молитв и умела ими коротать время.

Зомбари подтягивались неохотно и, отводя глаза, занимали места в партере берега. Домашней работы они не сделали, но признавать это не собирались. Место лидера доверили дереву, которое одиноко росло на берегу. Цели были сформулированы мудрено и мутно, так чтобы можно было, ничего не делая, объявить их достигнутыми. Ну а с проблемным процессом было еще проще: таким процессом объявили набегающую волну — на тот случай, что даже если это и процесс, то все равно на него повлиять невозможно. В качестве вскрытых проблем была объявлена только одна, заключавшаяся в том, что проблем не было найдено. Сбивчиво рассказав это, зомбари с жаром попросили Золотую рыбку пововлекать их, сделать так, чтобы им стало что-то надо. Ведь им ничего не надо. Но когда тебя вовлекают, это вроде массажа гордыни, всегда приятно и утешительно.

Золотая рыбка такой расклад видела миллионы раз. Ясное дело, что зомбари не собирались ничего менять, делать и вообще безобразить свои лбы морщинами мыслей. Делая вид, что слушает, Золотая рыбка думала, как поступить в этот раз: подыграть или разъяриться?

— А зачем звали тогда, раз делать ничего не хотите? Думаете, мне есть дело до вас, если вам самим до себя дела нет? Воете вот вечно, тревожите Кого-то. Золотую рыбку требуете. А сами издеваетесь над ней, — неистовствовала Золотая рыбка.

— Да мы… все сделаем, знаешь, у нас сколько всякого — идей, энергий и желания. Ты только приплыви к нам еще раз, а лучше уж и плавай теперь к нам постоянно (при этом часть зомбарей улыбалась). Глядишь, со скуки и сама что-нибудь у нас сделаешь: двор пометешь, фасад покрасишь, механизмы наладишь, — гундосили зомбари.

Ничего не сказала Золотая рыбка (лишь послышалось: «Мудаки, блядь!»), вильнула хвостиком и буднично скрылась в океане бытия.

Зомбари провожали ее тревожными взглядами, хотя причин своей тревожности толком не осознавали. А один маленький мальчик, сняв маску зомбаря, долго-долго махал вслед Золотой рыбке, пока его мама, накричав, не водрузила маску зомбаря ему на голову, громко щелкнув резинкой на затылке.

Потом зомбари деловито сделали несколько фоток себя самих из серий «Лидеры учат лидеров», «Горящий глаз», «Проактивное развитие и эффективность». Сделав, тут же бросили их в море и пошли по своим делам.

А Кто-то из этих Кого-то старательно изобразил крест на местечке зомбарей, аккуратно, красивым почерком вывел: «Выполнено в срок!» — и, ожидая бонуса, приложил выловленные из воды фотки зомбарей как артефакты замечательно выполненных проектов по улучшению их жизни.

Все шло своим чередом.

Муравей и стрекозы

Дело было не совсем так, как в басне. Вернее, дело было так, но это только часть того, что было, без подробностей. А было оно так…

Стрекоза жила под листиком, окруженным травой, она принимала то, что построил для нее Бог — замечательный листик, мягкий и прочный. Ничего строить не надо, надо просто найти такой листик, что тоже несложно. А остальное время нужно посвятить жизни: порхать в ней, купаться, отдаваться ей, насколько это возможно. Стрекоза была беззаботной, легкой и доверчивой. Парила в волнах счастья, не думая ни о сегодняшнем, ни о завтрашнем дне. Она вообще старалась не думать, потому что этот процесс мешал счастью.

Муравей был другим. Серьезным, напористым и упрямым. Он строил себе дом все лето, собирая по окрестностям всякий мусор и превращая его в величественную гору из мусора. Тем самым являя свое богоборчество. Бог не догадался сгрести мусор в кучу, поэтому муравью приходилось за Богом доделывать. Муравей не прощал это Богу, и когда какая-нибудь палочка или листик падали ему на конечность, он смачно материл и палочку, и Бога, да и в целом недоделанный мир. Но главное, что бесило муравья, — это стрекозы, их бессмысленное и бестолковое бытие, эта их поверхностность, незнание сути жизни и неприобщенность к полезному, с точки зрения муравья, труду.

Так и прошло лето. Наступление холодов муравей встретил ехидным выглядыванием из своего домика в надежде увидеть подмерзающих бездельниц. А стрекоза встретила холода поглядыванием на небеса в надежде получить указание, что же теперь делать. Может быть, пойти к муравью? Он построил большой дом, где могли бы укрыться многие стрекозы, жуки и другие существа.

Торжествующий взгляд муравья на стрекозу искуплял все его летние страдания. Повадка муравья олицетворяла собой Божью волю. Как понимал муравей Божий промысел, тот заключался в отсеивании из этого мира всех, кто не приспособлен к проживанию в нем, тех, кто не трудится, не страдает и не натужничает круглыми днями. И выделять таких призван он, муравей. Преисполнившись пафоса, муравей долго кричал в форточку из теплого домика на стрекозу, отчитывал ее, самоутверждая себя и свой способ бытия, оправдывая натужный труд.

Стрекоза не очень понимала, о чем муравей хотел ей сказать. Холодный ветер уносил слова муравья вдаль. По лицу муравья было видно, что он ругается — наверное, тоже на холод. Похоже, холод пришел для всех и каждый не знает, что с этим делать.

Стрекоза, недослушав муравья, ушла в метель. Перед тем как замерзнуть, она спросила у Бога, что ей делать. И после его ответа: «Умереть», — умерла.

А муравей провел очень трудную зиму, снег то и дело продавливал его жилище, ветер ломал стропила, вода оттепели заливала комнаты. Муравей снова доделывал все за Бога и, матерясь, чинил. А вечером валился без сил, иногда просыпаясь даже ночью — либо от проблем с жилищем, либо от кошмаров о проблемах с жилищем.

Весна прошла быстро. Снова пришло лето. Снова прилетела стрекоза, но у нее были уже не голубые, а оранжевые крылья. Она снова наслаждалась жизнью. А муравей снова натужно трудился, искоса поглядывая на новую стрекозу, думая, что к холодам опять реализует замысел Бога и не пустит ее в домик. Бог не только не умел строить домики, он не умел внятно замышлять и реализовывать свой замысел. Ну были же уничтожены все стрекозы еще прошлой зимой, а муравьи выжили. Зачем то же самое надо повторять снова и снова? Замысел — в повторении акта замерзания стрекоз через непускание их муравьем к себе в домик? В чем смысл такого замысла? Бог наслаждается смертью стрекоз? Или… Или! Бог славит муравья! Да! Замысел построен вокруг муравья, который идеально выполняет свою роль в уничтожении стрекоз, а Бог, радостный Бог, рукоплещет и требует на бис от муравья делать то, что он делает.

«Точно, так и есть!» — прозрел муравей и устремился чинить свой домик с новой силой.

Вдруг порывом ветра муравья откинуло назад, и перед ним приземлилась стрекоза с оранжевыми крыльями. Муравей не смотрел ей в глаза, он знал, чем кончится дело, едва начнутся холода, и не хотел близко знакомиться со стрекозой. А то расчувствуешься потом да и пустишь ее в домик, прогневив Бога.

— Мы знакомы? — буркнул муравей, отворачиваясь.

— Да, это я прилетала к тебе в холода, прошлой зимой, только тогда я была в другом теле, с голубыми крыльями.

«Вот уж этот Бог. Экономный, как и я, — смекнул муравей, — посылает на замысел одну и ту же стрекозу в разных обличиях. Костюмчик-то проще сшить, чем новую стрекозу делать».

Муравей внутренне похвалил Бога, возможно впервые. Как-то вроде Бог становился все более понятен и приятен муравью.

                                      * * *

— Любимая! Прости, что так поступил с тобой, прости, что пришлось тебе замерзнуть.

Бог раскинул руки, и стрекоза бросилась в его объятия.

— Зиму поживешь здесь, здесь все для тебя будет по-прежнему, такая же простая, легкая и веселая жизнь, как ты и любишь, как я и хотел все это время. А на лето снова пойдешь в мир. Ты пойми, — продолжал Бог, — я хоть и всемогущий, но устаю ужасно. Был помоложе — творил целыми днями, потом надорвался и стал беречь себя. Теперь летом творю и присматриваю за своими творениями, а зимой отдыхаю в своих чертогах, разбираю жизни проживших существ, замышляю замысел…

— Там, там! — перебила его стрекоза. — Там остался муравей, в зиме, ему тоже было холодно, он тоже ведь замерз, он что-то говорил мне, но было не разобрать из-за ветра. Скажи, где он? Думаю, он говорил мне что-то важное, ведь у него был важный вид. Как найти его здесь, в твоих чертогах?

— Муравей этот… — Бог беспричинно посмурнел. — Да из-за него у меня бессонница, никакого отдыха нет, он один всю зиму меня тревожит, он один кто в зиму остается, он один вынуждает меня присматривать за ним, отвлекает, я становлюсь раздражительным и совершаю поступки, о которых потом приходится жалеть.

— Так забери его оттуда. — Стрекоза удивилась простоте предложенного ею решения.

— Да не люблю я его, противен он мне, не хочу делить с ним свой чертог. Я создавал его, чтобы он являл собою радость труда и мы с ним в сотрудничестве создали… Эх-х. Чего уж теперь… Что-то сломало его. То ли я недоглядел, то ли сам он, своей свободной волей выбрал что-то вне замысла. Да даже думать о нем не хочу — много чести.

Бог выглядел расстроенным.

                                      * * *

— Я, я… я прилетела сказать тебе, что Бог… что Бог, — лепетала стрекоза муравью.

«Даже мысли у них, бездельников, не складываются, — зло подумал муравей. — Чтобы мысли складывались, надо знать математику, строительную механику и законы выживания».

Стрекоза осеклась. Постояла-постояла — и улетела.

— Только от работы отвлекают.

Муравей глубоко вздохнул и, задержав дыхание, натужно поволок новую деталь в свой домик.

Очередь