Если кому-то нужен человек «физический», то так или иначе ему придется взять в придачу и внутренний мир — и нести ответственность за человека «душевного», или хотя бы считаться с ним, уважая.

А кому это надо, если изначально физический человек был более необходим???

Вопрос в другом — так ли нужен сегодня один реальный человек другому реальному человеку?

Два мира — две войны

Нельзя у человека отнимать мир, делающий его счастливым и внушающий ему веру в себя и смысл… отнимать — лишь потому, что вы уверены, что ваш мир сделает его куда более счастливым…
Не сделает…
Разве что вы сами, вдвоем, поможете вашим двум мирам подружиться и уважать друг друга, как бы вас что-то ни раздражало…
Ваше раздражение — не вина другого.. Это ваша реакция на его мир… Так не добрее ли просто уйти, не руша то, где другому без вас будет грустно, но естественнее, и понятнее, и радостнее, чем с вашим насильственным непониманием… где ради кого-то нужно окончательно убить себя……

Всё можно очернить —

и всё возвысить,

когда казнить

иль миловать
взял власть.…

Какими смешными кажутся люди, осуждающие тебя за то, что себе самим и простили бы…

и даже худшее себе бы простили… найдя оправдание и не желая себе в том признаться.

____________________________________

Зря боишься больного зверя

Никто твой грех не отпоет,

И, выжигая идиот,

На лбу клейма оставят след,

По сути равное поэт.

Зря боишься больного зверя,

Если он добрее тебя.

Я когда-то

гуляла по саду,

Ничего в том саду не губя

И тебе, человеку, веря!..

Я готова. Уже не страшно.

Страшно быть человеком ЗРЯ!.

А для зверя
и голод — вера.

Я без веры.

Живи!

Игра

интересна, но
не вчерашним…

* * *

В этом времени гадком

Есть одно утешенье —

Что глаза у собаки

И теплей, и честнее…

Новые стихи

* * *

У прозы места больше, но…

для всякого больного сердца —

СВОЕ убежище и дверца

от сказки тихой и лесной.

Среди героев, фабул, глав

мои душа и женский запах

беспомощней утратой прав

на исповедь и время. Краху,

с последней точкой за стихом,

дается больше нужной воли,

и, поцелуй даря виоле,

теряю память… Голышом

я бегаю по лесу так,

как чувствую ногами землю.

Стихами говорю — и внемлю!

И — выстрел в грудь:

«Каков спектакль!»

Всё сама

Вот сделаюсь старше —

и перестану

в ладошки ловить

голубые туманы.

…

Было.

Ни много ни мало.

Ладонь и ладошка.

Сама и разжала,

просыпав немножко —

от счастья простого

простую застежку.

Полынья

…А чувства — как в оковы втянута

Вся, словно полынья, душа.

И кажется, что вновь обманутый

Священный жест карандаша.

Ему б писать о ласках повести.

Ему б поэмы сочинять.

А он, устав от женской горести,

Спешит себя же поломать___________

Когда не поняли

На расстоянии протянутой руки

всё дергалось,

плясало,

хохотало;

и чья-то милостыня унижала,

но думала — спасает.

Чьи стихи

читала я, не помню.

Руки плыли —

и резали пространство поперек,

и между выдохом и вдохом

то ли Блок,

а то ли личное… Слова кормили

толпу,

снующую,

жующую — и зря

глотающую дикий рев гортани —

и то ли музыку,

а то ли причитанья, —

себе под нос иное говоря.

На расстоянии протянутой руки,

на кончиках разгоряченных пальцев —

обрывок фразы…

утонувшей в танце

монет, что обесценили стихи,

не понимая, для кого читала

моя рука и для чего звала

кого-то впереди…

и мой кулак

обжегся о надменный звон

металла.

Заветен

У дня

длиннее солнце.

У ночи —

звезды ярче.

Лишь я одна —

не значу.

Да каменное —

бьётся.

А горькое —

всё горше.

Уста —

отравы язва.

Лишь ты один

хороший.

А я пускай —

ни разу.

Подумаешь, разбилась

неделя на столетья.

А я сто раз сердилась —

да двести —

вновь

заветен.

***

Здравствуй.

Я сегодня коротко.

(Не хочу тебя будить.)

Мы не виделись два вторника.

Завтра — третий. Говорить

мне не хочется. По-разному

мысли думают о нас.

Заполняю рот свой фразами —

врут слова. И унялась…

Видишь, как я лгу заученно.

Три недели школе той.

Я давно уже измучена

бессловесной пустотой.

Для прощанья нет ни буковки.

Звуки — ёжики. Слова

затаились. Каждой пуговкой

говорю.

С тобой.

Жива!

У нежной кожи…

У нежной кожи облаков

кровоточащий вечер.

Нет ржавых капель из стихов

прижечь —

и докалечить.

А тут лишь дождь — полдня — и дождь…

И режет нож по нотам.

А сердце «вынь да и положь».

«Мне некогда. Работа».

Такие призрачные дни —

и зрячие недели.

Чем дальше люди, тем они

родней.

Но — доГОРЕли…

Для женщины почетнее молчать?!

Мы обманываемся, когда думаем, что общаемся друг с другом через слово. Если между нами нет глубины молчания, слова почти ничего не передают. Понимание происходит на том уровне, где два человека встречаются глубинно именно в молчании, за пределами всякого словесного выражения.

Антоний Сурожский

У страсти много лишнего огня.

Ему слова — что высушенный порох.

И рот исч’ерпает тебя до дна

Распущенности чар, влюбленных

В себя — и более в себя, чем в скромность

Молчащей, но глубокой тишины.

Ты слово бросила. Пустое. Раскололось.

Ничто и есть ничто,

сколь ни распни.

Молчание — достойнее. Но там,

Где кто-то между вдохов бессловесных

Читает наши страсти, слышит храм.

И тишина — что слово. Рядом, вместе.

Избавь меня от муки говорить

Тому, кто этой мукой избалован.

Кто нараспашку — тот прочнее скрыт.

Как ты умен —

и я молчать готова!……

Моему любимому разрушителю

Ты слышишь?

Я с тобой.

У всех причалов

гудят мои большие корабли,

как будто ты и есть

земли Начало,

Но я противлюсь этому!..

В пыли

всегда роскошнее цветок

трусливый,

которому в саду — укор других,

ДОСТОЙНЫХ сада!

Как же вы красивы —

но Я такая маленькая

в миг, когда вы рядом —

и когда

с тобою.

Мне нужный —

но не гордости моей!

Нет!

Не гудит!

То просто ветер воет,

забивший голову

мечтами кораблей!

Холод, голод — всё одно

Как бережно унижена тобой…

Всё растушёвано и не желает цвета…

На четвереньках ползают гурьбой

опознанные ультрафиолеты…

У бури кончился запасный ход.

На истощенном слове паутина.

И ею залепить бы сразу рот,

но человек —

гордынная скотина.

Ему исчезнуть проще, чем молчать.

Сухарики царапают мне сердце.

Уж лучше б я поела, чем глотать

такие чувства,

где гореть —

не греться.

А нужно ли было говорить?!

Любишь? Я знаю. Больно.

Я же сама — вот так.

Вдоль. Поперек. Продольно.

Выжжена. Стыну. Прах.

Я же сама. Но — молча.

Разве у слова власть,

Если касаются ночи

Тихо — а обожглась…

Если я стану громче,

Если л… (читай по губам) —

Звук посмеяться захочет,

Станет укором нам.

Выйдешь однажды в двери.

Молча. Немая струна.

«Видишь, как слову верить?» —

Выдохну.

И одна.

Ты фе-враль мой

Пусто — до однообразия.

То ли утро, то ли ночь.

Сыплет снег в дороги грязные,

Да и сыпать — как толочь.

Тает небо вверх тормашками.

Тучи серые в ногах.

В феврале — любовь с натяжкою.

И ни этак — и не так.

Врал мне вечер запорошенный,

Что тебя ко мне ведет.

Ты фе-враль мой. Под подошвами

То ли мокро, то ли лёд.

***

Мне не важно уже, где теперь моя будка.

Мне не важно, кобель или сука!.. Скулит

семидневный щенок.

Трется мордой об ухо.

А за ухом как раз

и гниет,

и болит…

Я гоню эту морду — а мордочка снова

тычет, тычет туда, где терпеть нету сил.

И от боли ту тварь задушить я готова,

потому что меня так никто не любил, —

чтобы тыкаться мордой туда, где не надо,

чтобы жаркой слюной мои руки святить!

И зачем ты мне нужен?

Зачем виновата?

В этой будке уже

никого

не родить…

Алогичное?

Не ищите логику там, где отсутствие логики и есть главный смысл, а значит, и сама логика.

Понятное с щелчка, в один присест —

Разумно до прозрачного сознанья.

Алиса не блукает в мире Тайны.

И сказка на цепи. И кот — подлец.

Расти — и уменьшаться — и расти —

Вся наша жизнь. Где ищем «я» такое,

Чтобы понять себя и всё земное,

Не по-земному странное… В пути

Все указатели абсурдны, но логичны

Для разума, чья логика — абсурд.

И как же хочется сбежать куда-нибудь,

Где всё без смысла (будто) и причины..

Прозрачный день в прозрачное стекло

Красив сам по себе. Он «я» не ищет.

А человек из двух четверостиший

Построит лабиринт,

себе назло.

Тишина

Почему так тихо и спокойно?

Замолчали ветры и дожди.

Две слезы на маминой иконе

Высохли. Давно себя сожгли

Нити тонкие. И день трезвонит

Радостью, а может, и двумя, —

Если тишина имеет голос,

Одаренный так свести с ума,

Что и рада этому! Неважно

Станет всё пустое на земле.

Помолчи со мною… Души наши —

Два листа на письменном столе..

На белом всё сложнее

На белом всё сложнее:

суть узора,

вес буквы и

звучания вне слов,

фигура рядом и

внутри,

и коридоры —

казенные —

с халатом докторов.

На белом строже к человеку совесть.

И красота.

И чистая любовь.

Губами белыми глотаю

эту новость,

напуганная черной ведьмой снов —

Всё про тебя. Да о тебе. И ради.

На платье белом —

бисер крупных слез.

Да и по мелочи…

Душа моя и платье

рассыпались

кристалликами

«SOS»…

Бегство

Рука горела льдом. Холодный разум

берёг тебя от власти женских губ,

а музыка твоя, щитом алмазным,

спасала от нее…

Ты был с ней груб

лишь оттого,

что нежным быть боялся.

Себя боялся — если рядом с ней.

И прятался в изящный флёр —

грусть вальса,

обманывая вихрь своих страстей.

Отыграно.

Осенний зной на ветках.

В груди — иные воздух и душа.

И музыка крошилась —

как таблетка,

Не стоя без любимой ни гроша.

Мельчание

Всё ничего:

у десятого раза

Больше и опыта, и простоты.

Люди смелее. Губительней фразы.

«Девушка».

«Женщина».

«Ты!»

Пол не существенен. Если — в глубь совести.

Если вопросы себе задавать.

Если на завтрак съедать горе-новости.

Вздрогнуть — да привыкать.

Всё истончается да захламляется

Суффиксом, префиксом, …ом.

Пикают новости. Ложь да красавица

С ярко-растраченным ртом.

Новое — «свежее». Боль — до «страданьюшка».

Лестница грамотной лжи.

(Можно я тут погуляю по краешку,

КРАЯ не трогая ржи?)

Всё — в ничего…

У десятого раза

Меньше и верности, и высоты.

Мир стал разрушенной старой террасой.

В доме — война и… кресты.

Немного грустной иронии, потому что…

В этой вечной круговерти

время сжалось до нуля.

Человеку на планете

не хватает его для —

всех начал и окончаний,

разговоров,

планов,

дел.

Стал начальникам начальник —

а вот к сути не успел…

То ли люди изменились,

то ли время — как вода.

Помню, мы тогда влюбились

в первый раз, чтоб — навсегда.

Было вечностью, что после

стало пылью на часах.

Вытираю. Сердце просит

первый раз, когда… ох!..ах!

Но — ничто, никто, нисколько.

Никогда и ни за что!

Николай Иваныч. Колька!

И — ладони под пальто.

Будто первые морозы —

Те, что наши — на двоих!

Что же Вы такой серьезный?

Время, время…

Вечность.

Миг.

В гости

На цыпочках крадусь к тебе.

Дышу, как лето, — без дыханья,

Но горячо. Ты мой, мне равный,

И предначертанный в судьбе,

Да не распробованный вкусом,

Когда для сердца — всё легко

И ясно, пусть и далеко,

А я так мучаюсь, и злюсь я.

Прилив небесной глубины

Чуть охлаждает наши раны,

Сближая, смешивает страны

И стороны, что не видны

Чужому взгляду осужденья,

Чужому слову, что казнит.

А я бы каждому из них

Была улыбчивым прощеньем.

Когда мы счастливы, прощать

Худую глотку чьих-то сплетен —

Такая радость, будто дети

Сумели зайчика поймать.

…

И вот на цыпочках… назад.

Тихонько дверь. Тихонько — разум,

Не понимая всё и сразу

Того, что не дано понять.

Домой

Смотрю и не вижу.

Ты стал незаметен —

и стал вездесущим,

как пыль из частиц.

С тобой говорю —

но никто не ответит.

Не слышу тебя.

Не хочу!

Ржавый лист

раскрошен под пяткой.

Для ветра. Для пыли.

Весь город зеленою медью горит.

Кричит светофор: май, ноябрь, отлюбили, —

а я улыбаюсь!.. нигде не болит.

Дорога ручная.

Машинки-игрушки.

Одетые куклы.

Босая душа.

И вечер, как друг

терпеливо-послушный,

уходит, но бережно,

еле дыша.

Свободна!

Не нужно обмана и счастья,

с притворными фразами, лаской чужой.

Я медная осень. Калитка. Терраса.

Я мир,

наконец прибежавший

домой.

Не такая!

Проснешься — когда я не рядом.

Пропажи во мне не найдешь.

С тобою — мне хуже быть надо.

Но ты ведь тогда так хорош!

И мне пропадать — до мозга!

Быть частью твоих чертей —

Изрезанная на полоски

Тугим языком страстей!

Зачем?! Что мне делать такою,

Что после — противна себе?

Я лучше!.. Я просто с тобою

Кипящая мука в мольбе!…

Рассвет — на дрожащих лапах.

Вправляю покрепче хребет.

С тобой — остается мой запах.

Со мной — мой рассудок и свет.

2017

Раненый

Порок любой души, когда пора

Прозрачных слёз обиженного детства

Закончилась — и время выбирать

Для взрослых игр иные цель и средства;

Иные лица боли примерять,

Что загнана во все углы и норы,

Лишь бы забыть и людям не отдать

Себя — ранимого и слабого, который

Не явится раздет и сокрушён

На осужденье тех, кто сам без роли

Не мыслит свой покой среди корон

Высокомерия, но чаще — поневоле.

Всё дело в масштабе

Ты мне приснился.

С прицела неблизкого.

Щупленький да смешной.

Я ведь согласна даже на лысого.

Но не с плешивой душой.

Еще одна игра

Чтобы, обретя Вас, я немного Вас забыла.

М. Цветаева

Забудьте обо мне.

И вдруг однажды

я новая, я лучше той приду,

что Вам была любимой. В этой краже

вновь одарю Вас. У любви в роду

намешано чертовски много. Слаще

всегда вначале. Сумасшедший рой

клубится в голове тоской звенящей, —

и плоть желает плоти!.. Бог, герой,

и человек, и зверь, и вещь…

Безумство наше

желает нас соединить в одно

и локти раскрошить границ вчерашних —

и уничтожить «это»… И оно

уже не я, не ты. В ночи пустячной

нет звона или крика!.. Спи, душа,

обманутая смехотворной блажью

игры страстей, что стыла не спеша,

но угасала с каждой встречей. С каждым

движением знакомого бедра.

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.