Бесплатный фрагмент - Сделочный цветок

Посвящается Василию

Моему глубочайшему другу

Декабрь 2015 года

Глава 1
Наследство Альберта Олеговича Фирсова

В меру тихий и в меру скучный провинциальный городок, по названию Живолоторойск, представлял собой русскую глубинку, имевшую неподдельную схожесть со всеми русскими городами. Его население было небольшое и совсем беспечное. С утра до ночи некоторые его жители проводили время в драках и шумных пьянках, продолжавшихся порой до утренних автобусов, которые несли людей с ветерком до работы. Серый транспорт и унылые дома, что выстраивались на окраине, не прибавляли весенней радости обитателям городка. Среди рабочих, служащих и проживающих был и я — Николай Фирсов, сын Альберта Олеговича Фирсова, держателя небольших дорогих магазинчиков фирменных, модных вещей. Я проживал с папенькой и своей любимой сестричкой Алисой, моей ровесницей, в трехэтажном доме из красного кирпича, по улице Энтузиастов, с порядковым номером сорок восемь. Наш дом находился рядом с улицей Степки Разина, около ателье «Приплыли». Денег в семье, ну и у меня, было много — я их не считал, а только тратил в свое удовольствие, как правило, ни в чем себе не отказывая. Так протекали мои беспечные годы. Потом судьба привела к тому, что меня отправили в институт учиться. В город намного помассивнее и краше того, где прошли мое детство и беспечная юность. Именно в этом новом городе и разгулялась моя душенька. С Божьей помощью, по настоянию родителя и личным непосильным трудом я все-таки окончил институт и сразу прибыл к папаше — вместе с заветным дипломом вручив ему и бумажку со своими личными пожеланиями в честь получения высшего образования. Желания мои были скромные, и их нельзя сравнить с запросами родной сестры, которая заказывала подарки из дорогих каталогов. Она тоже прибыла из другого института, с такой же бумагой и, как ни странно, с таким же приложением. Правда, моя умеренность в выборе подарков оценивалась на шестьсот тысяч меньше, чем у Алисы, так как я заказывал одну вещь, новую, а именно — BMW третьей модели за миллион четыреста. Та же, руководствуясь женскими капризами, просила даже не море, а океан безумно дорогих вещей, так что я даже не стал вдаваться в расспросы. Да, нужно отметить, что наша матушка умерла, когда нам с сестрой стукнуло четырнадцать лет, и отец часто шел у нас на поводу — лишь бы мы не закатывали ему каждодневные вечерние концерты.

Наш папа — Альберт Олегович — человек невысокого роста, коренастого телосложения, с военной выправкой. Именно его гордая осанка и тяжелый взгляд выдавали его былое прошлое военного офицера в ранге майора. Его список заслуг перед государством был огромен, несколько медалей, он с гордостью произносил, за что они были ему присвоены. Но та самая страна его не оценила, и он ушел в запас, где и решил строить свой бизнес. Мелкими шажками, где-то наугад, хватая шишки, он выстраивал свою империю по примеру своей любимой казармы. Все время уходило на работу, любовниц и отдых. Поэтому дома появлялся редко и за детьми особо не следил. После смерти жены Альберт Олегович все пуще отдавался предпринимательской идее. Его взгляд на жизнь и философия отставного вояки были предельно просты и логичны. Каждое его философское умозаключение, произнесенное при свидетелях, тщательно запоминалось и при возможности записывалось. Особенно запомнилось его выражение: «Запомни! Ты несешь ответственность за себя, жену и любовницу». Но про нас он забывал. Нас он отдал на попечение нянюшкам и своей тетке Нине, что приезжала из Буйска, кстати, не одна, а со своими толстыми племянниками, и мучила нас с сестрой своей заботой. Несколько раз на дню спрашивала, хотим ли мы кушать или чем нас сегодня кормить. Папочка старался не замечать наших жалоб, а откупался деньгами. Хотя, справедливости ради, его партнеры не раз выговаривали по дружбе: «Альберт, детки твои бегают, ищут папку, а он все на работе, иди-ка ты домой». Но папочка только отмахивался, работа, одна работа, некогда, а может, впрочем, он и не знал, что с нами делать. Так и протекали его годы, пока после долгого обучения не явились мы — продолжатели рода Фирсовых.

Отец сначала было обрадовался нашему приезду, но после того как узнал, чего мы хотим взамен после пятилетней каторги, слег в постель и две недели не выходил из комнаты. Скорее всего, в своих расчетных планах он уже рисовал себе, что мы продолжим дело семьи, но пробелы в воспитании, которые он же и допустил, легли на его душевный покой тяжким бременем. Мы с сестрой веселились, отмечали бурно наше возвращение, даже слишком бурно. Кончилось все тем, что я влетел на папиной машине в наш собственный забор. За сестрой тоже водились грешки, но какие точно, сейчас и не вспомню. Последней каплей папиного терпения стали абрикосовые деревья, что садовник высадил вокруг дома. Уж очень Альберту Олеговичу согревали душу эти цветущие красавцы. Слуги поговаривали, что под сенью этих абрикосов он даже пытался петь, хоть и фальшиво, стараясь поймать нотку своей любимой оперной певицы, что опутала его любовью среди этих прекрасных деревьев. И каков же был его ужас, когда утром он увидел памятники своего прекрасного чувства срубленными — они лежали на земле и жалобно смотрели в окно, которое находилось на втором этаже, где мелькала фигура хозяина самых модных бутиков города. После этого у отца начался жар вперемешку с бредом. Правда, ему пришлось выслушать мои оправдания — как я, будучи навеселе, на спор с сестрой рубил их всю ночь. Однако раскаяние не помогло.

Но все изменилось в одночасье! А начались эти изменения с гнусной ухмылки управляющего нашего дома и заведующего всеми делами отца. Он пригласил нас в комнату к родителю. Она была заставлена заграничной мебелью и аккуратно застелена дорогими коврами, на всех полочках стояли украшения-сувениры, привезенные под заказ из разных стран, и бухгалтерские бумаги с полным отчетом обо всех скучных финансовых операциях. На постели возлежал наш бледный и высохший отец. Его тяжелые черные очи еле открывались, в отличие от веселых глаз амурчиков, которые лукаво смотрели на нас с сестрой с картин эпохи Ренессанса. Мы притихли и стали ждать. Наконец послышался тонкий голосок вместо некогда сильного баса: «Подойдите ближе, дети мои, дайте я вас разгляжу». Мы с сестрой сделали резкий шаг вперед.

Болезненный голос продолжал:

— Мне, мои голубчики, осталось жить, как говорят наши врачи, всего год, я по заветам вашей матушки — о, как она была чертовски хороша, — я должен обеспечить вас — оставить вам целое состояние, а именно — семь магазинов. Но мне представляется это губительным, так как вы не способны управляться и со своими деньгами, то есть моими, прогуливая и тратя их.

При этих словах Альберт Олегович приподнялся, взгляд его стал таким пронзительно-острым, как у орла при последней атаке, так что у меня, признаюсь, сердце прихватило.

— Я уж не раз наблюдал, как мои деньги, добытые тяжким трудом, улетают из ваших беспечных рук, — продолжил родитель. — И попадают всяким проходимцам.

Голос его почти что трещал.

— Надежды на выздоровление у меня нет. И я вам завещаю последнее: все мое богатство достанется одному из вас на двух неоспоримых условиях. Первое — тот, кто станет его обладателем, должен до конца жизни заботиться о втором. Второе — тот из вас получит все мое наследство, кто окажется способен сам себе подарить подарки, которые вы так нагло у меня запросили.

В этот момент болящий для пущей убедительности поднял над головой руку с нашими пожеланиями и зловеще помахал ими перед нашими носами.

— Но я усложню вам задание: вам необходимо прибыть в разные города, я сам их укажу, с определенным количеством стартовых денег и заработать себе на подарки. Но если вы не справитесь с заданием, то я (клянусь всеми святыми — в присутствии двух свидетелей, моего управляющего и нотариуса, что достопочтенно стоят по левую мою руку) все свое наследство завещаю голодным детям Африки.

Последние слова отец докрикивал, как очумевший старик, — я потерял дар речи, сестра плакала. Но его суровый голос снова повторил:

— Кто через год, начиная с этого дня, купит себе свои же подарки, тому достанется все мое наследство.

И как бы в подтверждение того, чего мы можем лишиться, стал перечислять наследство — двести шестьдесят миллионов рублей, шесть миллионов долларов и сорок миллионов юаней. Семь магазинов с месячной прибылью в пять миллионов рублей.

От этих безумно шальных цифр у меня закружилась голова. Везде все помутнело. Что-то орущее вырвалось из сердца и закричало.

— Что? — Его речь сбивала меня с ног. — Я же, папа, сынок ваш, кровиночка ваша, я же, папа, вас любил как никого! Папочка, — я упал на колени, я полз к постели, мои слова кричали, за что? В ногах путалась сестра, она тоже ползла, не говорила, просто плакала. Рыдала, я ее отталкивал от себя. Пристав с кровати, я пытался всмотреться в папино лицо, оно было непреклонно, я пытался пойти на последнее. Правой рукой показывая на сестру, я почти заорал:

— Этой все, мне, — я ударил в грудь рукой, — ничего! Да она спустила в Италии сорок тысяч евро в первые два дня в магазинах на тряпки.

Сестра пыталась что-то ответить, не смогла, стала задыхаться и грозно на меня посмотрела, дав мне понять, что после моих слов мы — кровные враги.

— Ты! — отец посмотрел грозно. — Мне тебе напомнить, что ты натворил?

Я умолк: к чему оправдания, когда я прекрасно знал, что отец на ветер слов никогда не бросал. Без слов мы поняли с сестрой, что нужно делать — упаковать чемоданы, купить билеты в вагон люкс (отголосок недавней роскоши) и ехать в разные концы. Так мы и сделали. Поезд с огромной скоростью нес меня в город N, где я ни разу не был, но только слышал, так как раньше там жила папина тетушка, которая то ли умерла от гангрены, то ли ее хватил сердечный приступ. Впрочем, это было неважно.

В этом противном вагоне, что уносил меня из рая, у меня аж прихватило в груди, нелепо: в таком молодом возрасте — и уже больное сердце, жизненные потрясения, я чувствовал, что старел. Казалось, на плече приземлился седой волос, потом еще один. Ой, мрак! Мне было плохо, меня знобило, чертова несправедливость, ну ладно сестра, эта громогласная змея, как она мне противна. Я пытался встать, ноги не слушались, я присел, может, заплакать? Да нет, я выиграю. После моих страданий я мог разглядеть соседа, это был молодой парень, лет около двадцати, с чугунным лицом без капли способности к эмоциям. Я смотрел на его белую кофту с капюшоном и глупой надписью на английском, что возвещала очередное, триста двадцать восьмое сборище скейтбордистов. И его телефон от американского производителя в новом золотом цвете. И его взгляд, погруженный в заграничную новинку. Казалось, его ничто не могло отвлечь. Даже когда я стал разговаривать с ним, он не произнес ни одного слова. Но его движение мускулами началось, когда я стал описывать свое положение и эту чертову игру; он даже оторвался от игрушки, когда я стал перечислять папины богатства и как я их распределю после его смерти и победы над сестрой.

Я считал мои деньги с гордостью и с привкусом несправедливости.

Ой, подсчет был хорош, аж семь магазинов — вырвалось у меня. И я, загнув пальцы, продемонстрировал семь, но сбивался, на второй руке надо показать три пальца или два, все-таки два, и я еще раз потыкал ему в лицо: семь — это пять миллионов, я для убедительности покачал головой, недурно для Живолоторойска, причем чистая, без всяких там тин-тин. Лицо моего собеседника приблизилось ко мне, рот открылся до огромных размеров, и казалось, что он меня вот-вот проглотит. Я решил подыграть, коль завидует, пусть пуще это делает, и, нагнувшись, промолвил:

— Если станет туго, один продадим, и я назначу управляющего Ивана, а что ему делать? Ходит с бумажками туда-сюда, ничего путного все равно не делает! Мне в месяц даже четыре…, — дальше я запнулся, не смог выговорить — шестисот миллионов, про себя проговаривая миллионов, — или, ай, да хватит. Да, недурно, яхта, BMW седьмая, плюс еще третья для выездов, Land Cruiser черный, а может и синий Range Rover, что, плохо, что ль? — спросил я незнакомца. — Дом можно трехэтажный. Плюс счета в банке, да папа недурно скопил на старость, вот она любовь, черт бы побрал их всех.

Потом я стал рассказывать свой план, как стану счастливым и доберусь до своего законного наследства.

Глаза моего молчаливого собеседника округлились от услышанного, он запнулся, стал кашлять. Его глаза голубого цвета бегали, наверно, думал, как нагреть руки, но уж нет. Я не такой наивный юнец. Я всматривался в его слегка приоткрытый рот, его кожа белела, безумная радость появлялась на его лице, наверно, он сходит с ума. Я продолжал, будто не замечая изменения своего собеседника.

— Для начала надо устроиться работать, — продолжал я, — по профессии, там можно скопить деньги, если ничего не есть, а можно занять, потом отдам, банки дадут кредит, через пять месяцев вот уже и BMW, да-да, интересно, что эта дура Алиса будет делать?

— Действительно, — в мой монолог включился, как казалось уже немой, сосед. — Денег много, есть куда развернуться. Ты откуда родом будешь?

— Я! — бездумно ответил я, — с Живолоторойска же, садился на станции.

— Да, да, — покивал он мне головой, его мозговая активность дошла до предела, так что он даже опрокинул голову. — Знаем такой городок, а ты Таню не помнишь Мешкову?

— Мешкову, Таню. — В голове мелькали мысли. — Да в городе живет триста человек, всех там не упомнишь.

— Да нет, Таньку все знают, а она живет на улице Ленина.

— Ленина, — я не понимал, потом, до меня не дошел этот вопрос, улица Ленина есть в каждом городе, что смеет себя называть городом, но я не мог припомнить у себя, где она. Нет, точно нет.

— Ну, рядом, вспомни, — он не отставал.

— Я не знаю, я живу на улице Энтузиастов, рядом вроде нет таких улиц.

— Энтузиастов, а, — он отклонился в сторону. — Леху, что живет в двадцать третьем доме, ты знаешь?

— Да не, — я возмущался.

— Да как нет, точно живет!

— Я в сорок восьмом живу и никаких Лех не знаю.

— Это то, что с красной крышей?

— Да, — я услышал что-то знакомое, — частный, с коваными воротами, трехэтажный.

— Все, я понял, проходил там, где твои папенька с маменькой.

— Да мама умерла!

— Точно, — он погрозил пальцем, — да кому теперь достанется такое богатство?

Он уже засобирался, встал, достал свой небольшой багаж, но его что-то притормозило.

— Папу твоего как кличут?

— Как-как, Альберт Олегович, — посмотрел я на него подозрительно: чего он все вынюхивает?

Я о чем-то хотел его расспросить, но он в ответ засобирался и прокричал мне, что ему пора, пока. И со всем своим багажом выскочил в тамбур. Я потом узнал у проводницы, что он высадился в глухой деревне, где у поездов перевалочный пункт, и растворился в надвигающей темноте.

Дальше история разворачивалась по интересному сценарию.

Глава 2
Мошенник Алексей

Если кто-то знал этого московского хулигана с Большой Каретной, его интеллигентские замашки и творческие способности, то у них всегда возникало всего два простых желания: перейти дорогу от него подальше или подойти и хорошенько его ударить, можно и с разворота. Да, он часто был обцелован дамами, оставшимися, правда, без украшений, но зато горестно страдавшими об утрате такого актера. Некоторые утверждали, что по нему плачет МХАТ. Некоторые дамы с пеной у рта доказывали, что он, весь обворожительный, знойный и всегда желанный, — нереализовавшаяся звезда московского театра, несостоявшийся кумир миллионов. Женщины защищали, приукрашивая своими накрашенными губами его биографию, — называли сыном какого-то олигарха или великого актера из Италии. Некоторые поговаривали, что его вырастил монах. Никто не мог сказать точно, кто он и откуда. Никто даже не помнил его фамилии. Но если немного погулять по Москве, а лучше добраться на транспорте в район Гольяново, то между жилых домов на Камчатской улице вы встретили бы всегда пьяного дворника. Его зовут дядя Ваня, он бы много рассказал вам историй про Лешку.

Правда, мало кто встречал дворника, да и кому он был нужен. Главное верить.

Парень покинул вокзал и глазами рыскал в поисках такси. Несмотря на молодой возраст, жизненный багаж его оказался огромен, особенно способности утаскивать деньги из наивных рук. Его разыскивала наша полиция не первый год, и он мелькал во всех хрониках как профессиональный мошенник, что втирался в доверие, особенно к юным дамам. Обольстительный кавалер, гроза мужей и их имуществ. Его молодая кровь тянула на авантюры, но кроме того, что ему влетало, он неоднократно был избит за свою деятельность, и не раз предупрежден блюстителями закона.

И на этот раз он был в бегах.

Его дела все равно шли из рук вон плохо, и единственная надежда, что могла прибавить ему силы, — это сегодняшний дорожный друг, рассказавший историю богатства больного отца. Второй причиной, что заставила его так спешно покинуть поезд, была мания преследования, что так его тревожила. Всю жизнь ему казалось, будто в соседнем вагоне, что мчался рядом, сидели его жертвы, а именно мужья обманутых жен и хозяева украденного имущества, банкир Васенков, который с удивлением узнал, что в колоде карт бывает шесть тузов, и вожатая Сонечка, у которой уперли любимый подарок ее рогатого мужа. И когда настанет ночь, они подойдут к нему и устроят правосудие.

Он шел по аллее, полностью окруженной цветами, что второпях высаживали рано утром в парке. Ограбить дом представлялось невозможным, выкрасть деньги — также глупой задачкой, на работу он меня не возьмет, да и кем? Оставалось сумасшедшая идея, но можно ее использовать, прикинуться вторым сыном, то есть третьим ребенком от несчастной любви. Если он богат, у него должны быть любовницы, надо просто найти распространенное имя, сказать, что она от вас забеременела, и все, дело в шляпе. Любой богатый мужчина должен познать много женщин, и этот не должен быть исключением. В голове полетели варианты, какое имя самое распространенное. Лена? Да, у меня много подружек с таким именем. Но это просто имя, в нем нет никакой изюминки, ни капли вдохновения, не люблю, м-м, может, Настя? Нет, точно, вообще не в какие границы не лезет, нет, от этого женского имени только одни беды. Ужас, кто его вообще придумал?

Мимо выдумщика имен, что отвергал прекрасные женские имена, протекали старые дома, обнесенные забором. Ночная мгла, что опустилась на город, слегка разгонялась уличными фонарями, освещавшими дорогу мошеннику. Кругом расползались различные имена, они прятались, ютились в каждом освещенном углу улицы: Мария, Аня, Полина, Ксюша, Ирина. Вот радость! Точно, у него была Ирина. Счастливый, он побежал окрыленно, добравшись в город Живолоторойск на такси. Он остановился около самой улицы этого дома, по указанию попутчика, повторив про себя всю уже в дороге заготовленную речь, и позвонил в звонок, и стал ждать.

Но его нахальство не знало, что происходило после выезда чад из этого дома, и губило весь план. Как только кровные дети выехали, с ними из дома побежали как тараканы слухи, которым знакомые и близкие приделали дополнительные ноги. В этот дом после девяти утра повалили все, кто хоть как-то знал Фирсовых. В надежде, что больной станет щедрым, просили все и вся. Женщины падали в обморок, мужчины вспоминали былую дружбу, появлялись доброжелатели, почитатели, забытые любовницы и страждущие, умирающие. Все падали на колени, кричали, пытались свести счеты со своей жизнью, кто-то клялся в вечной любви, но все требовали только одно — денег! Лучше нам, чем Бог знает кому, да еще и в Африке — было главным аргументом всей концессии. Отбиваться против всех пришлось, как обычно, домоуправляющему Ивану. Он уже был готов разгонять всех силой, так как толпа буквально чуть не штурмовала ворота несчастного дома. Битва за Саларийские ворота в этот раз окончилась неудачно. Толпа знакомых, родственников и соседей, поняв, что добиться, как, впрочем, и всегда, ничего невозможно, разошлись с горькими упованиями и яростными проклятиями. И вот напоследок, когда все оставшиеся домочадцы уложились спать, последовал этот тянущийся наглый звонок, не давая спокойно встретить следующий день.

Иван, отправившись к воротам, спокойно прокричал:

— Кто там?

— Здравствуйте, мне Альберта Олеговича.

— Юноша, — голос Ивана был строг, — что вам надо?

— Мне по важному делу.

— И какому, извольте сказать?

— Личному.

Что-то тут неладное, десятый за вечер, подумал Иван и продолжал:

— Если вы проситель денег, то я вам сразу говорю, что ни копейки не получите.

— Да что вы душу мою терзаете, — вдруг неожиданно завопил молодой человек. — Вам, в такие года, убивать молодую кровь?

Алексей понял, что сказал что-то бессвязное, но дело стоило выделки, и он продолжал:

— Я что, пройдоха какая? Я что, собачий сын? Мне к папке надо!

— К какому еще папке, что вы тут несете?

Падение на колени, начавшись на улице Энтузиастов с самого утра, видимо, имело продолжение до глубокой ночи. Алексей упал на асфальт и завопил:

— Я сын Ирины, той самой, что мой отец покинул в самом начале беременности. Мне ничего не надо, просто папу увидеть, хоть одним глазком взглянуть на кровиночку, мельком, что же я, не заслужил, что ль? За всю проклятую жизнь!

Альберт Олегович, что стоял за калиткой, так как на крики спустился вниз, услышав фразу, призадумался. Ему в голову пришли воспоминания о юной и нежной Ирине, студентке первого курса. Как он для любимой таскал ее сумку, признание в Парке Союзов в любви, как он ей доставал розы с помощью теткиных связей в то непростое время. Потом слезы, расставание, пощечина. И только редкие письма о невозможности никакого общения. Дети от Ирины, глупость. Он открыл дверь, увидел нахальную рожу Алексея и резко ему заявил:

— Вы, братец, плут, да еще мошенник!

— Папочка, — продолжал ломать комедию неудавшийся актер. Алексей был готов на отчаянный шаг.

— То есть твоя мама — Ирина Владимировна, коль я так понимаю, правильно? — Альберт Олегович взглянул на блудного сына.

— Да, извините, что я так поздно явился, я не прав, мамочке плохо моей стало, и вчера вообще отдала душу Богу, а я брошен, брошен на краю пропасти.

Всхлипы, жалость — вот что вызывал один его несчастный вид.

— Папа, — от слез он уже не мог говорить, заикался, бился об асфальт головой. — Прости меня, это так бездушно, мне больше некуда податься, я один сиротка на земле, мама только долги оставила, и все.

Альберт Олегович покосился:

— Да у вас талант, юноша. Кстати, про Ирину Владимировну вы приврали. Сегодня она шла радостная с цветами, что ей подарил очередной возлюбленный; клянусь, сам видел, как она меня одарила заносчивым взглядом. Так что бегите к маменьке и скажите, что не надо так себя вести, ибо неприлично получать такую награду за все, что я ей сделал. И вот вам три тысячи рублей, уж потрудитесь получить, за ваш концерт в час ночи. Порадовали вы старика — и вон с моего крыльца, чтобы глаза мои вас, дармоедов, не видели!

Ошалев от поворота ситуации, Алексей схватил отработанные деньги и побежал куда глаза глядят, ну что теперь, хоть три тысячи, тоже деньги, и всего за час. Хорошо! Он опять растворился среди частных домов, что ютились рядом друг с другом. Куда увела его судьба, неизвестно. Говорят, его видели в Москве на выставке, продавал новое изобретение в птицеводстве, потом, правда, говорят, сидел по ст. 159 УК РФ, четыре года, видимо неудачно продал.

Глава 3
Город N

Эта история меня достигла уже в городе N, куда я прибыл в красной куртке, как заявлено в магазине, сноубордистской. Изготовлена она была из необычного материала, что напоминал рабочую фуфайку, зато элегантный дизайн и спортивность подчеркивала былые достижения моей страны. За спиной болталась сумка, где лежал диплом после пятилетнего обучения в университете, в руках — огромный чемодан с прихваченным барахлом. Я стоял около фонарного столба и наблюдал неказистую картину этого провинциального городка, что закрылся с одной стороны могучими лесами, а с другой небольшой речушкой с высокими берегами. Сам город был слеплен из небольших зданьиц, что переглядывались друг с другом, создавая вереницу улиц. Единственное, в чем я путался, это в их односторонности, особенно в центре. Маленькие улочки были рассчитаны на небрежных кучеров и на пешую толпу, но все переменилось в информационный век, век новых технологий, инноваций: водители не могли проехать, не посигналив друг другу, и с легкостью в сердце не выругаться на прохожих, что как зеваки не могли решить, куда им идти.

О себе я могу сказать для дополнения картины, что я выпускник одного далекого университета, он расположился в большом областном центре, где я и провел, как положено, пять лет. Учебное заведение должно было мне дать большую путевку в жизнь. Обрадовавшись диплому, что вручали мне с непомерной гордостью и в придачу давали мне сотни обещаний моментально устроиться на хорошенькую работу с непомерным жалованьем, я уже тогда не знал, куда девать столько денег. Прибыв на место со своей «корочкой», я сразу приступил к делу. Обходя большие каменные дома и гоняя собак, что скопились и подвывали, я везде получал только один ответ: «Помочь не можем, мест нет». «Вот безобразие» — думал я про себя, посматривая на очередное управление.

При методичном обходе моих будущих работодателей, выкладывая им свою корочку, я слышал один и тот же ответ с сердечной улыбкой: «Мы рады бы тебя взять, но некуда».

Эту фразу я запомню на всю жизнь, а еще их секретарш, что лениво раскладывали пасьянс. Время неуклонно бежало вдогонку за моими попытками найти работу! В итоге я решил сменить громкие желания на что-то поменьше. Мозг сверлила одна мысль, которую доказывали потенциальные работодатели, — без папиных связей я могу устроиться только дворником, и то по блату. Вспомнился институт, что мне так нещадно пел дифирамбы. Большие каменные здания, где методично грызут гранит науки студенты, где прикрываются рейтингами, составленными Бог знает где. Спасут ли они вас? Ага, вот в памяти вспылили огромные фигуры моих преподавателей и весь деканат, что с огромной уверенностью утверждал: вы только покажете диплом — и сразу окажетесь в мягком кресле в окружении таких же, как вы, борцов. И в заявленный день вам будет капать зарплата, а ваша пенсия развеет все сомнения насчет вашей старости. В итоге их голословных обещаний я остался совсем один, с дипломом, на скамеечке среди сотни бродячих собачек, которые сначала тявкали на меня, но, поняв, что добиться от меня чего-то будет трудно, уселись рядом. Судя по их жалостливому и преданному взгляду, меня выбрали вожаком. Они, скорее всего, считали, что мне так же, как им, не везет по жизни, и я их должен возглавить.

От протекающих дней, что соединялись и уже превратились в целую неделю, я в глубине себя решил идти работать куда возьмут. Но, несмотря на эти резкие выпады, на мою жалкую жизнь, брать меня особо никто не хотел, и, загнанный в угол, я подался куда глаза глядят. На следующий день на улице установилась аномальная жара, так что даже было трудно дышать, я подправил свою кожаную, всю облезлую, папку и зашагал на то место работы, где меня уже должны взять, — в агентство недвижимости.

Глава 4
Людмила Простакова

Как вы относитесь к ауре? К такой наглой светящейся дряни, что окружает человека определенными слоями. Первый слой, если вы не знали, называется эфирное тело, второй идет эмоциональный, дальше следует очередной слой, и так можно добраться до эфирного человека, это, кстати, ваш двойник. Да, он где-то кружится далеко и рядом одновременно, и он вам невидим. Вы считаете это безумием? Вы глубоко ошибаетесь — это ключ к попаданию на должность риелторского агентства, которое находится в зашарпанном бизнес-центре на краю города.

День был чудным, без облаков, я сидел в офисе с агентами, а те важно, не замечая меня, что-то бряцали по клавиатуре и заглядывали в экран. Директриса этого удивительного агентства руководствовалась не вашими навыками работы с клиентами, нет, ее не интересовали ваши прежние заслуги и даже ваш скромный диплом. Нет! Все это было для нее чушью. На первом месте стоял гороскоп, а именно — если ваше рождение приходилось на конец августа или начало сентября, то вы никак не могли ей подойти, так как она по гороскопу Лев, а вы, например, жалкая Дева, что не может ужиться с гордым царем зверей. Особенно она просматривала своими старыми черными глазками, что выпучились поверх морщинистой кожи, вашу ауру, и не дай Бог, если эта аура не светилась зеленым или синим цветом, а это прямой путь к двери, и вакантная должность закрывалась перед вашим открытым ртом. А еще не стоит забывать про флюиды, что летали около вас, они ведь могли напасть на обстановку и выкрасть сотни сделок, что толпились в ожидании своего часа. И если они представляли опасность для хозяйки, это Вам сулило «вылет». Я об этой инструкции по набору агентов узнал позже, но тогда, поговорив со мной чуть более пяти минут, она тихо произнесла: «Я бы рада тебя взять, но у меня уже и так много агентов. Но я знаю одно местечко, тоже агентство, там очень опытная хозяйка, так как сама там работала, у нее места еще есть». Она мне рассказала, где находится офис под номером 312, дала номер директрисы и важно покачала головой.

Управляющая агентством недвижимости, где я еще нахожусь, — Людмила Простакова. Это женщина с совершенно неженственным характером, который явно не был врожденным, а прививался с детства. Она была невзрачной на вид властной женщиной, правда немного с кривым образованием, трехгодовым обучением рабочей профессии и десятью годами практики в районной больнице, где пыталась старательно малевать грязные стены новой известкой. И вот перед ее глазами кто-то из знакомых разыграл колоду с шальными картами и притягательными легкими деньгами.

Не исключено, что начало этому положил разговор в кафе или кофейне, где Людмила Простакова с одним знакомым попивали китайский чай, и этот самый человек, заманивший ее, изысканно рассказывал про этот сам чай с каждым глотком, переспрашивал:

— Ты чувствуешь кислинку?

— О да.

— Значит, это настоящий чай, нас не обманули.

Игра в подмену понятий «дорогое» и «красивое» и как можно разбогатеть, показывая квартиры, была отыграна на удивление беспрекословно, особенно когда проскользнула дама бубей, такая черная завистница. И этот качественный толчок: «Ну, при таких деньгах ты будешь на высоте. Люди оценят».

— Все так просто? — она удивилась.

— И все, — качающий взгляд и незабываемая улыбка.

Кем был этот знакомый, собственно, история умалчивает, зато история потащила ее работать риелтором. С годами Людмила, не оставшись в долгу, открыла свое агентство и почувствовала себя великой business-woman. Правда, дела у нее шли не особо, поэтому она винила всех окружающих, только не себя. Ее злость стала падать на мужа, бедного юриста, всю свою жизнь занимавшегося бракоразводными процессами. И под напором своей второй половинки он лихорадочно стал учить все, что касается сферы недвижимости. Лишь бы угодить своей властной женушке! Но это не спасало, также не помогала и дешевая аренда, что ей удалось добиться от одного арендатора, а именно Александра Вениаминовича. Это был интересный человек. Всю свою жизнь он занимался добыванием денег, но, скопив немалую сумму, которая дала ему возможность тратить накопленное бездумно и в свое удовольствие, вдруг на пороге сорокалетия коренным образом изменился — его настигло просветление, и он ударился в спорт. Продав весь свой бизнес, он купил дорогие лыжи и профессиональное обмундирование и начал начесывать не один круг вокруг города. С одной целью — довести свои навыки до олимпийских результатов! Правда, приближающаяся старость и последствия диких гулянок в молодости уже всяко намекали, что профессиональный спорт для него закрыт самым тяжелым амбарным замком. Только тупая уверенность в собственных мифических силах тянула его до бесславного конца. Именно эти причуды позволили оторвать настолько дешевую аренду. Но все равно компанию почему-то ждало разорение.

Спасение хозяйка видела в следовании приметам, обрядам, словом, в том, что властвует в мире суеверий. Именно это должно было спасти бизнес от краха. Меня даже не ветром, а цунами смыло с этого нерентабельного и странного места, и я оказался около здания, которое как-то неуклюже приютилось на шумной улице в окружении множества магазинов с кричащими табличками: купите, у нас скидки! Вокруг бегали деловые люди, посматривая на лужи, которые взялись неизвестно откуда и отняли у пешеходов асфальт. Номер офиса, куда мне следовало прибыть, располагался на третьем этаже разукрашенного здания, причем если его обойти с другой стороны, то можно заметить другой советский раскрас, представляющий из себя белый кирпич и пару красных, видимо, для украшения конструкции. «Дожили, — наверное, думали жильцы, — красный кирпич нынче украшение». Хотя в эпоху бурного строительства они даже об этом не задумывались. Главное, лишь бы где-то жить! Оказавшись на условленном этаже, я, немного поплутав по кабинетам, очутился около нужной двери — стук, и вот я уже сижу и выслушиваю агента и все прелести холодного риелторского расчета.

О да! Мне тогда обещали много, в конце собеседования сказали, что моя зарплата будет не меньше пятидесяти тысяч наличными, и сразу, а если буду стараться, то денег не дотащу до дома. Эх, хоть бы раз вот так не дотащить!.. Это очень хорошо, думал я про себя и довольно потирал руки. Еще немного — и красная ласточка баварских производителей, правда в небольшом кредите, будет у меня, если откладывать по чуть-чуть, тогда я приеду домой, папа меня расцелует, я буду ходить по моим магазинам и важно кричать: «Все уволены!». Мечта мчалась ко мне со скоростью света.

Для приближения этих высоких результатов я сразу сдружился с одним агентом по имени Дмитрий. Это был человек небольшого роста, лет ему было за тридцать, сколько точно, я так и не узнал. Разговоры, тянувшиеся в первые недели, сразу открыли мне пару интересных историй, а особенно — почему меня не взяли в первое агентство, а отправили сюда.

Глава 5
Остатки советской интеллигенции

Для своего проживания я присмотрел себе жилье. Выбор пал на квартиру вместе с хозяйкой, снимать комнату было изрядно дешевле, чтобы начать реализовывать план. Это прекрасное жилье мне безумно понравилось. Старое здание постройки, как гласили цифры на фасаде 1866 года. Этот особняк раньше принадлежал знаменитому пивовару, его имя стерлось в истории, поговаривали, что его пиво поставлялось на императорский стол, по крайне мере так судачили, насколько это было правдой, мне неизвестно. Его небольшая дача поражала меня своей грандиозностью. Первый этаж — хозяйственный двор и конюшня на несколько породистых скакунов, второй занимал он сам, и пара комнат предназначались для гостей, приемной и т. д., третий этаж был отдан слугам. Но времена его кутежей и беспечных дней прошли. Здание пережило революцию, когда было отдано, по заверению хозяйки, офицерам Троицкого. Потом расстрельные времена, когда этих же самых офицеров расстреляли, также по заверению моей хозяйки. Дальше года бежали, нагоняя все новых жильцов. Раздел дома по тому времени был очень четким. Так как моя хозяйка с мужем представляли советскую интеллигенцию — сама моя хозяйка была актрисой местного драмтеатра, а муж знаменитым математиком — им выделили квартиру в этом доме, а может, их родственникам. Врать не буду, по сто двадцать квадратных метров. Остальным жителям разошлось что осталось. Внизу нас жила бабушка, ютившаяся в тридцати метрах, прямо от нашей двери была коммуналка, а наверху размещался чердак, где неугомонная вода, лившаяся с крыши, все норовила нас затопить.

Сама хозяйка по имени Лилия Аркадьевна была преклонных лет, но, несмотря на свой возраст глубоко за шестьдесят, смогла пронести через свою жизнь свои юные привычки, что ей не мешало порой, как говорят, отрываться. Так, она безумно любила курить самые тяжелые сигареты, что вы порой можете найти на прилавках, а именно красную «Яву»; когда она выпускала дым изо рта, все становилось как в тумане, где вы могли буквально потеряться и блуждать в потемках, лишь встречаясь с ее желтым лицом. Ее беспечное утро начиналось с десяти чашек кофе и выкуренной пачки сигарет, также с зачитанного порой до дыр романа или рассказа из серебряного века. Лилия Аркадьевна была маленького роста, с высохшей фигурой и черными как уголь глазами и с такими же волосами (замечу, ни один седой волос не блестел в ее шевелюре). В ее характере уживались отголосок былого романтизма и чуточку нахальства.

Правда, дух времени пивного короля, который, по-видимому, впитался в здание, давал о себе знать. Шумные компании, которые собирала хозяйка, запомнятся мне надолго. Я воспринимал ее как неунывающего человека, но особенно меня восхищала ее огромная библиотека, к которой мои руки так и тянулись, чтобы что-то прочесть. И нужно сказать, Лилия Аркадьевна не мешала мне своими песнями с подругами, а только смешила историями и, чего уж греха таить, откровенным дурдомом. Она сама не раз повторяла мне: «Зачем мне ходить в цирк? Он у меня тут каждый день!» Разнообразные красочные представления, заумные полемики — вот что мне приходилось видеть в этом доме. Да уж, такое у папеньки не сыскать — только гремучий вид домоуправляющего.

Лилия Аркадьевна любила ходить на литературные вечера, после очередного прочтения, например, Блока в узком кругу литераторов она вламывалась под ночь ко мне в комнату и начинала читать стихи — у порога. Случалось, со своей подружкой (обе считали себя театралками), распив бутылку водки на кухне в ожидании выступления приезжей труппы, они потом плелись в местный театр, поддерживая друг друга, а после возвращения дико возмущались, что столько пьяных лиц среди зрителей.

— Это же просто непростительно так относиться к театральной музе, позор! — кричала она заплетающимся языком, — позор всему нашему театральному миру…

Я согласно кивал и уходил в свою комнату, где заливался диким смехом.

Наверное, сама муза, что восседала на огромном балконе, прятала свое роскошное тело под шелковую мантию и держала на коленях арфу, подливала себе незаметно вино, которое специально выдавливали для нее несколько столетий назад. Для себя я решил, что теперь такая мода выходить в свет.

Глава 6
Волшебница продаж

Тысячи профессий, что наш огромный мир видел, имели свой определенный жизненный цикл. Сначала от изобретений зарождалось что-то новое, способы или методы, потом профессия набирала безумную популярность и в конце концов потухала в ненужности. Так, например, профессия фонарщика. Этот человек с длинной палкой ходил и зажигал фонари, как бы предупреждая ночь. Сегодня мы услышим о нем только в сказках или в старых фильмах, на просмотр которых сможем выкроить время. Вот другая профессия, тоже потерявшаяся в глубине веков, а когда-то весьма уважаемая, — трубочист. Без этих вечно вымазанных в саже детских лиц нельзя было представить город девятнадцатого века, их тяжелый труд был залогом того, что все не сгорит. Но в отличие от вымерших профессий всегда были такие, над которыми время не властно. Это — врачи, учителя и парикмахеры. Без них мы уж не сможем существовать. Например, врач. Нет, можно, конечно, начитаться умных книг или обратиться к шаману, который будет тыкать в тебя иглы. Вопрос, куда приведет его десятилетняя практика? Но особняком стоит одна не менее важная профессия, а именно продавец. Искусство продавать оттачивалось веками! Великих продавцов называют волшебниками продаж. Это те люди с гордой осанкой, которые могут продать все.

Таким образом, из меня растили волшебника продаж. Конечно, в первые дни работы в агентстве получались кое-какие сделки, приходил хоть какой-то опыт. Я был счастлив до безумия, когда стоял в юстиции и мне выдавали свежие банкноты, только завезенные в банк. Они настолько приятные, даже хрустели в руке.

Наш офис располагался на одной из центральных улиц. Да уже всем казалось, что она стала центром, отобрав у исторической площади свое первенство. По крайне мере мы так говорили покупателям жилья. Комната, где шло управление нами, то есть пятью агентами, уживалась в здании, как я упоминал, общаги, что была построена еще в период всеобщего равенства. Теперь это равенство испарилось даже и в офисах. Где одна компания хапала чуть ли не три комнаты, а где десять человек уживалось в одной маленькой. Напротив нас находилась одна небольшая конторка, где все время, когда бы я ни проходил мимо нее, люди играли по сети, что неугомонно соединила их компьютеры в очередную игру. Мне порой становилось обидно, что я не там. Я хотел проситься, даже часто туда заглядывал. Хотя табличка, что висела у них на двери, а именно ООО ДомСтройТрубОтопление, давала понять, что мне туда не попасть.

Моя хозяйка, что меня приютила, звалась Елена Валерьевна, а само агентство недвижимости носило гордое имя «Каждому по квартире». Елена Валерьевна была женщиной сорокалетнего возраста, в меру полноватой, но приятной на вид. Всегда была ухоженной и выглядела потрясающе, несмотря на свой возраст. Она обладала большим опытом, а следовательно, знала свое дело. Мой коллега восхищался ею. Говорил, мол, она много знает, учись. Елена Валерьевна приходила в офис где-то к часу. Важно клала свою сумку на стол и спрашивала, какие сегодня показы и планы наших действий. И мы сразу начинали доклад.

Не скажу, что она нас чему-то учила, нет, она только говорила: «Если вы хотите что-то продать, берите меня. Там, где я показываю, там все нарядно и красиво, люди сразу купят».

У нее было очень много занятных фраз, которые она любила произносить, развалившись в своем большом черном кожаном кресле. Вообще фрагменты нашей работы напоминали гнездо: Елена Валерьевна после сделки возвращалась в офис, садилась в кресло и закатывала голову, а мы вели себя как галчата, к которым прилетела мама, держа кусочек свежего хлеба, выдранного ею у зазевавшегося французского булочника.

— Ну что там, Елена Валерьевна? Расскажите, как, как показ прошел? — кричали мы.

Она делала незабываемую улыбку и восхищенно говорила:

— Что вы переживаете, там, где я, все нарядно, все красиво, в самом лучшем виде. Я просто работаю безупречно.

А мы сидели, открыв рты, смотрели на нее и думали: «Класс!».

Всю эту деловитость мы вдыхали как воздух, и уж конечно, она нам служила стимулом к действию.

Меня это поначалу восхищало. Мне грезились большие деньги! Ради этих банкнот, выкрашенных в разные цвета, я лазил в непролазной грязи по деревням, фотографировал чужие квартиры с безвкусными обстановками, много звонил. Мой телефон иногда чуть ли не разрывался на части от бесконечных вибраций и криков: «Надо продать! Что за квартира? А торг есть? А вы мне не уступите чуть-чуть, мне надо очень». Моя работа кипела, много чего срывалось, кто-то отказывался покупать. Хозяйка меня часто обвиняла в этом, я считал, что это злой рок.

Но однажды я все-таки затаил на нее обиду, когда она мне высказала, что не слышит, что я ей говорю, и что ей приходится разбирать и догадываться в моих труднопонимаемых словах. Вот тогда я понял: что-то пошло не так.

Карусель ее обещаний об огромных доходах, сотнях будущих сделок в юстиции вскружили мне тогда голову. Но они оказались замком из песка, а волна, что ревниво неслась по этим самым обещаниям, стремилась все разрушить. И у этого шторма было имя — кризис.

«Чертов кризис, он уже пять раз вмешивается в мою жизнь», — думал я. Правда, я лукавил, слово «кризис» я только слышал от своего отца, когда он сидел в своем кабинете и разбирал бумаги, хватаясь за голову, повторяя: «Что творится? Что они там делают?». Я не вникал, только стоял за дверью и думал, ударит ли это все по моему личному кошельку?

Глава 7
Злой рок

Кризис подбирался к нам тихо, как леопард, и одним броском опрокидывал все наши мечты: купить новую машину, съездить отдохнуть. Все сыпалось и жалобно кричало. Наши планы на будущее, сливаемые в эту черную дыру, без надежды на осуществление.

Крики по телевизору от трейдеров, цитаты от аналитиков, и их лица, что были показаны крупным планом, и неразборчивая речь: «Что делать? Кто же во всем виновен?» Бряцанье оружием, под вечер смешные программы, коль переживем. Моя Лилия Аркадьевна, например, ругалась с телевизором до самого утра, потом в тот же самый день, вместо того чтобы лечь спать, она меня ждала с открытым холодильником и вся в слезах, которые выражали примерно следующее: это проклятое государство отобрало у нее все, оставив только индейку, банку икры и свиную колбасу, да и то все это она теперь ест лишь по праздникам.

Моя машина в автосалоне все так же гарцевала и невинно улыбалась мне. Единственное, что менялось, — ее ценник, неуклонно росший вверх. Во всей этой печальной ситуации меня вдохновлял только один перспективный клиент, с которого я рассчитывал получить неплохой процентик. Это мужчина средних лет с интересным, немного потрепанным лицом. Он всегда, когда смотрелся в зеркало в своем кабинете, не раз повторял, что жизнь его потрепала, «ой какая горькая жизнь». После этих слов он доставал рюмку горькой и, делая созвучный выдох, опрокидывал в себя грамм двести, потому как больше нельзя — начиналась работа. Трудился он в заведении, что находилось на областном бюджете, а это означало, что начальники далеко, поэтому он пользовался ситуацией, как ему было выгодно. С поля зримости отчетных бумаг списывали неплохие вещи, что были куплены по госзаказу. Вот, например, цементомешалка не успела проработать и пару месяцев, как уехала в неизвестном направлении. Завхоз этого заведения никак не отставал от своего начальника. Находясь в своем стабильно нетрезвом состоянии, он признался своей любовнице, буфетчице Зосе, что он украл столько краски, что можно перекрасить Московский Кремль в разные цвета радуги. При этом, как утверждала техничка Люба, совал ей деньги и падал на колени, клялся в вечной любви и готов был увезти на край света, а в этом ему бы помогла вчера прибывшая партия цемента и известки. И весь коллектив знал это, но предпочитал молчать. Ибо один потянет всех! Так вот, директор заведения по имени Гаврила Гаврилович решил себе приобрести землю и построить на ней дом, но только не мог пока никак сосчитать, какой он по счету. В своем кабинете у окна он размышлял на эту тему, тер виски пальцами, но у него никак не сходились эти чертовы цифры. И тут у него возникла помеха в лице прибежавшей секретарши по имени Лена:

— Григорий Григорьевич, вам звонили из полиции, хотели вас.

И тут пальцы не разжались у бедного директора, что-то перекосилось в лице. Его глупое от действия алкоголя выражение стало заметно трезветь, паника, подобравшись с порога, накинулась на него. И он, открыв рот, чтобы произнести что-то, только издал звук: а, о, что?

— Заметут, — вдруг что-то вырвалось из глубины, — Маруська, заметут нас!

— Да вы что, что? — Лена, уже приняв на себя как должное новое имя Маруся, пыталась успокоить своего директора.

— Дура, — в ответ услышала она.

Нервы сдали, начались всхлипы, дрожащая рука наливала себе очередной стакан: «Точно нашли, все нашли. Кому звонить? Что, что делать?» Он наливал себе еще стакан и с безудержностью опрокидывал. «Мунька, все, посадят! Посадят твоего директора, Мунька, ой посадят. Мунька! Ой шьют, шьют, я уже слышу, как иголка пронзает бумагу».

Его рыдания звучали в кабинете, как набат, предрекая очередную бутылку, которая была припрятана у Лены и томилась в ожидании употребления.

— Тащи! — Голос у Гаврила Гавриловича был грозный.

Елена мешкала, но грозный удар по столу подкрепил фразу «Тащи, кому говорят». И бедная девочка сделала все, что нужно, — принесла-таки бутылку.

Не успел Гаврила Гаврилович откупорить эликсир, как раздался звонок.

— Все, приехали, — Гаврил Гаврилович посмотрел на секретаршу. — Бери.

Она взяла с выпученными глазами трубку проклятого телефона и робко произнесла: «Алло».

Свет ее прекрасных глаз поблек, и она смогла только прошептать: «Прокуратура».

Гримаса на лице директора стала еще более страшной, казалось, он вот-вот рассыплется.

— Меня нет! — закричал он, резко махая руками в воздухе.

— Его нет.

— Ага, ладно.

Она положила трубку.

— Расстреляют, Мурка, расстреляют меня.

— Но сейчас же не стреляют, — пыталась успокоить девчушка.

— Дура ты и не лечишься! Едут они, едут за мной. Все, все знают! Митька сдал, он сдал, кто еще? Он так смотрел, лыбился, ах ты, Митька…

Гаврила Гаврилович пытался встать, но ему мешала сбивающая с ног сила водки.

— Что стоишь, Дуня, — глаза директора налились кровью, — открывай окно, буду прыгать, не могу выдержать позора.

К радости, прибегать к такой крайности не пришлось (кабинет располагался на втором этаже, и даже при особых стараниях можно было только отбить ноги). Елена, что стояла в беспомощном состоянии, уже дрожала, не зная, что делать.

Почему звонила полиция, а потом так нагло прокуратура, осталось тайной. Собственно, это было не важно, нервы весьма уважаемого директора были не железные, и он принимал настойку горькой до того состояния, что секретарша его уложила спать в кабинете. Ровно на четыре стула, что поставила в один ряд. Закрыв дверь, она второпях побежала домой, где ждал ее муж.

На следующий день в приемной началась шумная перепалка. Совет помощников, заместителей и всяких мастей помогающих управлять собрались на обсуждение важного вопроса. Заседать без директора им приходилось не в первый раз, поэтому полемика получалась бурной.

Но вдруг восторженные крики и простую ругань заглушил странный грохот, который раздался за дверью кабинета директора. Десятки удивленных лиц и… тяжелое молчание. Но вскоре сотрудники стали отходить от недоумения и вопросительно уставились на секретаршу. Та, в свою очередь, прекрасно осознавая, что упал со стульев ее любимый директор, которого вчера она так заботливо укладывала на стулья, только пожала плечами и глупо улыбнулась. Ее тупая улыбка, перехваченная присутствующими в приемной, во что-то умное не переросла. Бывает!

Именно такой клиент у меня объявился и звонил мне с постоянным требованием продать ему землю в селе, что находилось недалеко за городом. Это была странная земля, которая раньше вызывала только чувство отторжения. Однажды очередные спекулянты расчертили землю, принадлежавшую раньше какому-то колхозу, но после очередного обвала цен все, что от него осталось, это несколько гектаров земли и бумажка. С такой же завидной дерзостью спекулянты перевели под индивидуальное жилищное строительство бывший колхоз. Тем самым лишили государство еще одного клочка плодородной земли. Это были смутные времена. Они открывали аукцион чуть ли не в поле, цены, конечно, взлетели под огромным спросом, и миллионы пестрящих бумажных купюр так и выглядывали из сумок в надежде перейти к новым находчивым владельцам. Никто не смотрел ни на что. Престиж — вот что захватило разум людей. Они кричали, толпились около своих машин, увязшие там, в полной грязи. Никого не смущало отсутствие инфраструктуры, даже элементарной автобусной остановки, нет. Жадность била по карманам. Из груды грязи, где когда-то рос овес и паслись милые коровки, а под ними проходили линии электропередач, причем высоковольтные, росли как грибы особняки, один краше другого.

Видимо, мой клиент, а именно Гаврил Гаврилович, понял, что уже не попал на эту волну, пытался запрыгнуть хоть на что-то попроще, то есть пониже, но около. Он выбрал небольшой домик с десятью сотками и хотел строиться, объяснять тут особо про объект ему не приходилось. Мне помог вышедший на улицу в стельку пьяный сосед по имени Федя. Подойдя к клиенту с невозмутимым спокойствием, он спросил:

— Вы, гражданин, соседом хотите быть?

Гаврил Гаврилович утвердительно кивнул.

— Выпиваете?

— Немного, — Гаврил Гаврилович сразу осознал перспективу будущего дома и уже объявил, что здесь он хочет встретить старость.

Сосед Федя решил сделать экскурс в историю — так сказать, провести полный курс истории недвижимости, начал с далеких первых племен, когда бежали от монголов. Рассказал про царскую власть, что когда-то обогатила это место. Потом последовал период всеобщей стройки. Под конец он завел разговор про некую мадам тетю Дуню, что продает неплохой самогон в двадцать четвертом доме, и про свою адскую настойку, что из самого города строятся клиенты. Их уже дружеские посиделки подкреплялись не одним стаканом огненной воды, а под конец они запели песню про соловьев и, уже забыв про меня, собрались на охоту на лисичку, что под пьяным бредом буквально вчера видел Федор.

Нагнувшись к Гаврилу Гавриловичу, он с честным взглядом проговорил:

— Клянусь, бегала, лохматая, рыжая, как жена моя — ведьма, вот с такой рожей, — дядя Федя для наглядности очертил в воздухе руками круг. — Покажу след.

Сидя в обнимку за очередным стаканчиком красного (белая закончилась), клиент, наконец, признался, что будет брать участок, но надо для начала взять кредит.

Гаврила Гаврилович прямо-таки и заявил: «Земля добротная, соседи дружелюбные, в характере сойдемся! Нужно брать кредит, и все, пить больше не буду, мне надо завтра ехать в министерство».

Он поклонился Феде, а может, и новому будущему жилищу. Замечу, что на песню о соловьях «к столику» подошли еще несколько любителей крепкого алкоголя. На фразу «в министерство» они прореагировали дружным хлопаньем глазами.

Взять кредит — задачка не из легких. Чуть только вы окажетесь в банке со стопками необходимых бумаг, вас сразу окружат десяток юных улыбчивых девушек, все в зеленом и белом цвете, горячие глаза и ласковая речь собьют вам крышу, и вы уже готовы подписать все, что они вам протянут. Да роковая знойная женщина по сравнению с ними просто отдыхает. Но это снова оказался не мой случай! Что тут будешь делать?! Продолжительные телефонные переговоры, катания по этим сельским дорогам туда-сюда, и я получил однозначный ответ клиента — банк деньги не дает, и все тут.

Мой открытый рот заметили все присутствующие в офисе на третьем этаже, наверно, это и подглядела моя мечта. Выйти победителем, увы, в непростой для меня гонке не получилось.

Конечно, хозяйка агентства выходит на первый план, с ее связями и друзьями во всех сферах человеческого бытия. Не зря над ее головой висят благодарственные письма, поздравления от всех банков и разнообразных финансовых учреждений — от огромных до более мелких. Она хвалилась этим, набирая телефон очередного топ-менеджера крупного банка, с упоительным спокойствием, и четким морганием глаз, и с безупречной улыбкой, дающей понять: «Николай, Николай, ну что вы как ребенок, у меня тут все схвачено».

И она звонила и дружеским голосом произносила: «Жень, Жень, привет, как поживаешь, а? Прекрасно, Жень, надо решить проблему».

Дальше начиналось сплетение монологов, которые перерастали в нездоровую штуку. Меня как дурака заставляли звонить клиенту и узнавать имя юной девушки, что рассматривала его просьбу по кредиту.

Как выглядит девушка и как ее зовут? Возможно, запоминающиеся черты лица, ну например родинка — есть ли у нее где-нибудь родинка?

Но выбить я от него мог только одно — она безумно красивая барышня.

Долгие телефонные переговоры заканчивались дрожью, что растекалась по телу от одной фразы: «Жень, да он ничего не помнит».

Мечта таяла, я уже представлял, как моя сестра уже кладет себе по карманам свежие купюры и с улыбчивостью посматривает в зеркало перед победоносной поездкой домой.

И тут выскакивает, как волшебник, момент истины — из уст моей очаровательной хозяйки вылетает недвусмысленная фраза: «Николай, он ничем помочь не может, Москва не одобряет».

Так вот в чем дело — в Москве!

Москва, Москва! Красная площадь, сотни туристов, непомерные цены…