Бесплатный фрагмент - Сборник статей. Выпуск 3

Книга статей выдающегося ученого С. В. Жарниковой посвящена исследованию культуры и этнографии индоевропейских народов. Зарождению их обрядов и традиций. Открывает тайны ведической истории.

Нет пророка в своем Отечестве

26 ноября 2015 года ушла из жизни Светлана Васильевна Жарникова, крупный отечественный ученый-этнолог, благодаря трудам которой был совершено прорыв в исследовании вопрос, связанных с орнаментальными мотивами Русского Севера и так называемой «теорией о прародине индоевропейских народов». Мне посчастливилось долгие годы работать рядом со Светланой Васильевной. В своей книге «Заднесельские оскоренки» я посвятил деятельности ученого специальную главу. Сегодня в память о Светлане Васильевне я предлагаю читателям вспомнить об этом выдающемся ученом, потеря которого, действительно невосполнима для этнологии…

«В мои студенческие годы кафедра истории СССР Вологодского пединститута была профилирована по истории северного крестьянства. Все поголовно преподаватели были аграриями, крушили мозг студентов данными о развитии деревни. Разумеется, превозносились успехи социалистического строительства и всячески порицался самодержавный строй. Написать, что в каком-то году до революции, что-то было хорошо — считалось идеологическим преступлением.

К делу и не к делу цитировали фразочку Ленина: «К северу от Вологды… идут необъятные пространства, на которых уместились бы десятки громадных культурных государств, и на всех этих пространствах царит патриархальщина, полудикость и настоящая дикость».

Факты о том, что, несмотря на все плохое, в русских деревнях росло население, увеличивалось количество деревень и объемы обрабатываемой земли — как то во внимание не принимались. Что уж говорить о культуре северной деревни, если сам классик марксизма написал про дикость!

Не трудно представить, что среди студентов аграрные проблемы интересом пользовались только у юных карьеристов и активистов, которым необходима была положительная характеристика для последующей партийной и советской работы. О науке, понятно, никто из них не думал.

После армии, когда я по зову сердца пошел работать в краеведческий музей, не смущаясь зарплатой в 112 р. 50 копеек, место молодому историку нашлось только в методическом отделе на должности ответственного за общественные музеи. Туда просто никто не шел, работа неопределенная, командировки по районам, никаких перспектив. Но именно там я впервые соприкоснулся с культурой северного крестьянства, которая в реальности оказалась совсем не такой, как ее описывали наши аграрные светила.

До того, как эта территория стала называться «Северной Фиваидой», славной своими монастырями, здесь процветали дохристианские культы, сохранившиеся и до сих пор в народных традициях и памятниках крестьянской культуры. Сейчас об этом знают многие и о русском язычестве не рассуждает только ленивый.

В 80-х годах прошлого века в эпоху загнивающего развитого социализма это была запретная тема. Этнографы, которые изучали народную культуру, как правило, говорили о каких-то абстрактных, почти былинных сюжетах на традиционных вышивках, ткачестве и, применительно к Заозерью-Кубенскому, даже в крестьянском кружеве. Было принято писать о боге Солнце, Матери Сырой Земле и Ветре и прочих природных ипостасях.

Но в это, же время работали и ученые, которые наполнили древние сюжеты новым содержанием, связав их с конкретной культурой.

Одним из таких людей была младший научный сотрудник Вологодского краеведческого музея, кандидат исторических наук Светлана Васильевна Жарникова. Я не ошибся, именно так звучала должность человека, труды которого выходили в престижных академических журналах и даже научных сборниках, публиковавшихся под эгидой ЮНЕСКО.

В Вологде Светлана Васильевна имела репутацию, как минимум, странной женщины. Дирекция музея ее всячески унижала, чего стоит сама постановка вопроса, когда единственный в учреждении кандидат наук прочно занимал нижнюю ступеньку в музейной иерархии.

Многие сотрудники из числа любимчиков директорши подсмеивались над Жарниковой, а она год за годом просто делала свое дело.

Посмотрев материалы моей экспедиции в Усть-Кубинский район 1987г., той самой, образцы кружев которой сейчас составляют гордость экспозиции профильного музея, она сказала:

— Вы, молодой человек, даже не догадываетесь, какие важные для понимания культурной идентичности населения Севера материалы вы привезли из своей экспедиции.

— Отчего же? — ершисто возразил я, — отличные предметы XIX столетия!

— Это да, но орнаменты на этих предметах древнее сами предметов на тысячелетия!

— Да ну, не верю?!

Светлана Васильевна при таком скепсисе сразу «взрывалась» и начинала рассказывать об орнаментальной традиции, уходящей корнями в неолит, мезолит и даже палеолит-древнекаменный век, отстоящий от нас более чем на пятнадцать тысячелетий! Именно от нее я впервые услышал об «индо-ариях» и их прародине, где то на Севере Европы. Тогда это было сакральное знание. Жарникова раскладывала перед собой прорисовки орнаментов из коллекции музея и начинала рассказ о древней культуре народа, давшего начало как минимум десятку больших современных народов Европы и Азии, в том числе и восточным славянам, волею судеб спустя тысячелетия вернувшихся на родину предков — европейский Север, ставший с тех пор русским.

Она в совершенстве владела методом экстраполяции, перенося данные XIX столетия в каменный и бронзовый век. Для нее не существовало границ, ведь сакральное знание древности сохранилось фрагментарно в индийских «Ведах», иранской «Авесте», северо-русских диалектах и памятниках материальной культуры славянских народов. Все вместе это реконструировало картину жизни древних «индо-ариев».

Даже великую реку Ардвисуру-Анахиту вологодский исследователь нашла на Севере.

«Это наша Северная Двина, все очевидно, „Дви“ — двойная, река-рассоха, „на“ — суффикс, обозначающий реку. Это в современном звучании, а в старину „Ар“ — арийская, т. е. Река людей, „дви“ — значение совпадает, „сура“ — песня, течение поток, — увлеченно рассказывала Светлана Васильевна, — в „Авесте“ говорится: „у нее заливов тысяча и притоков тысяча“. Разве у нашей Двины не так? Ардвисура впадает в белопенное море, а Двина тоже в Белое море. Есть и еще совпадения! Кстати названия рек Шексна и Кубена так же индоевропейского происхождения!»

За энциклопедические знания и сложный бескомпромиссный характер в музее Жарникову не любили, по-моему, она так и уволилась оттуда в звании младшего научного сотрудника».

Последние годы Светлана Васильевна проживала в Петербурге, она была ведущим в России специалистом по своему профилю, непререкаемым авторитетом. У нее вышло несколько книг, ее публичные лекции, легко найти в интернете.

Интересно, что те, кто много лет назад подсмеивался над теориями Светланы Васильевны, теперь гордятся знакомством с ней и пытаются делиться воспоминаниями. Кое у кого хватает наглости говорить о совместной с ней научной работе. Это, конечно, неправда. Кроме сына Алексея, других соавторов у ученого в Вологде не было.

Воистину, нет пророка в своем отечестве.

Свою первую книгу о народном костюме Кадниковского уезда я начал под большим влиянием бесед Светланы Васильевны, многое из ее работ нашло отражение в работе о Кадниковском крестьянском кружеве — «Пава и Древо». По существу не аграрии в институте, а именно она, открыла для меня мир традиционной крестьянской культуры.

Александр Владимирович Быков. 2015

О некоторых архаических мотивах вышивки
сольвычегодских кокошников северодвинского типа

(по материалам Вологодского областного краеведческого музея)

Среди многочисленных мотивов русской народной вышивки антропоморфные изображения, а точнее их архаическая группа, представляются на сегодняшний день наименее изученными. Это вполне естественно, так как ключ к разгадке смысла многих композиций данной группы, созданных где-то в глубинах минувших тысячелетий, давно утрачен.

Но несмотря на это, интерес к русской народной вышивке архаического типа, возникший еще на рубеже нынешнего века, год от года растет. Во время многочисленных этнографических экспедиций собираются все новые и новые материалы, все шире привлекаются коллекции краеведческих музеев, все интенсивнее идет процесс осмысления, систематизации этих материалов.

Уже на ранних этапах изучения русской народной вышивки архаического типа был отмечен как один из древнейших особенно распространенный в северной вышивке мотив женской фигуры с «предстоящими» (всадниками, конями, барсами, собакоголовыми существами, птицами, антропоморфными фигурами и т. д.). В.С.Воронов 1 и В.А.Городцов 2 — крупнейшие исследователи русского народного искусства отмечали в своих работах, увидевших свет в 20-е годы, что изображение женской фигуры с «предстоящими» в русской крестьянской вышивке можно трактовать как поклонение великой богине-матери — божеству земли, вод, плодородия. В 40-е годы появляются работы Б.А.Рыбакова 3, Л.А.Динцеса 4, В.А.Фалеевой 5, где на обширном археологическом и этнографическом материале раскрывается генезис данного мотива. В последние два десятилетия вышел в свет целый ряд работ, посвященных русской крестьянской вышивке и ее семантике: статьи А.К.Амброза 6, Б.А.Рыбакова 7, работы И.Я.Богуславской 8, Г.С.Масловой 9, В.М.Вишневской 10 и многих других исследователей. Но наряду с основательно разработанной темой женского персонажа с «предстоящими» до настоящего времени еще относительно слабо изученным оставался другой архаический мотив, значительно реже встречающийся в вышивке, а зачастую просто закрытый позднейшими наслоениями или трансформированный и стилизованный почти до неузнаваемости, — это изображение богини Рожаницы, т.е. женского божества, свершающего акт рождения.

В 1981 г. вышло в свет фундаментальное исследование Б. А. Рыбакова, посвященное язычеству древних славян 11, где дан глубокий анализ как причин возникновения культа небесных хозяек — Рожаниц, так и генезиса этого образа (от полуженщин-полулосих древних охотников до богинь плодородия земледельцев неолита). Культ Рожаниц показан в процессе развития и исторических трансформаций. Автор сделал также очень важный вывод о глубокой архаичности, удивительной живучести этого, одного из главных, если не главнейшего, самого распространенного языческого культа на Руси. Как убедительное свидетельство глубины исторической памяти народа Б.А.Рыбаков привел многочисленные образцы передачи древних мифологических сюжетов в народном изобразительном творчестве, и в частности в вышивке. Он пишет: «Поиск фрагментов славянской мифологии… не может быть завершен без специального рассмотрения такой сокровищницы больших и малых мифологических сюжетов, как русская, преимущественно северная, вышивка». Далее говорится: «Женская одежда и орнаментация постельных принадлежностей (подзоры) связаны большей частью со свадебным ритуалом, насквозь пронизанным магическими заклятиями, формулами и символическими „письменами“ узоров. Таковы подвенечные кокошники невест, рубахи, накидки на свадебные повозки и многое другое» 12.

Б. А. Рыбаков выделяет мощный пласт сюжетов русской народной вышивки, связанных с изображением Рожаниц в позе рожающей женщины. Как правило, эти изображения очень условны, зачастую превра щены в трудночитаемый узор, но везде для них характерно четкое вертикальное построение распластанной, стилизованной фигуры «женщины-лягушки», «женщины-дерева», «женщины-вазона» или так называемого «ромба с крючками», определенного А.К.Амброзом как древне-земледельческий символ плодородия, в основу которого, вероятно, легло также изображение Рожаницы, но трансформированное и геометризированное.

Надо сказать, что в севернорусской крестьянской вышивке есть целый ряд орнаментальных форм, которые можно рассматривать как. промежуточный этап между натуралистичным изображением акта деторождения и строго геометричной знаковой формой «ромба с крючками» 13. Как правило, изображения эти, помещенные на передниках, подзорах, полотенцах, по своим габаритам камерны, перенасыщены деталями, и выделить из многочисленных завитков, крестиков, ромбов основную часть композиции — изображение Рожаницы — бывает предельно •сложно. Тем больший интерес представляют для нас сравнительно крупные по размерам, не перегруженные деталями вышивки, украшающие головки («четверти») женских кокошников, особенно сольвычегодских кокошников северодвинского типа, так называемых «черевковских» повойников, где изображения Рожаниц даны наиболее цельно и даже порой натуралистично. Описание и анализ их орнаментики содержатся в статье Г.С.Масловой, где отмечено, что кокошники с орнаментом подобного типа бытовали в основном на северо-востоке Вологодской губернии и сохранились в незначительном числе до наших дней 14. Несколько таких кокошников в настоящее время хранится в фондах Вологодского областного краеведческого музея, и на мотивах их вышивок хотелось бы остановиться подробнее.

В этой группе выделяется сольвычегодский кокошник северодвинского типа с характерной для первой половины XIX в. «четвертью» малинового штофа и вышивкой золотыми и серебряными нитями (рис. 1). Как почти во всех северодвинских кокошниках, предназначенных для сравнительно молодых женщин, т. е. женщин, способных быть матерями, очелье его оформлено в центральной, лобной, части полосами золотого фабричного позумента, на висках по малиновому штофу выполнена золотная вышивка по «карте» (картонным шаблонам), представляющая собой стилизованную ветку. «Четверть» кокошника вышита золотыми и серебряными нитями по «карте» и украшена небольшими розовато-оранжевыми бусинами. В вышивке легко читается изображение странного зооантропоморфного большеголового существа. Глаза его — две бусины подчеркнуты обводкой серебряной нитью, рот сердцевидной. формы, почти полностью заполнен гипертрофированно большим языком. От туловища, рассеченного в центре своеобразной пятиугольной фигурой с включенным в нее стилизованным изображением, очень похожим на характерных для деревянной резьбы и вышивки русского Севера парноголовых коньков, отходят две пары широко расставленных в стороны рук-лап. Верхняя пара их завершается трилистниками, нижняя — тремя овальными пальцами, один из которых трансформируется в тело какого-то фантастического животного, возможно, это стилизованное изображение птицы. Между ногами, широко расставленными в стороны, помещена соединенная с этим существом тонкой золотной полосой характерная для северодвинских кокошников ступенчатая пирамидоподобная форма.

Более поздней модификацией этого сюжетного мотива представляется вышивка на другом северодвинском кокошнике, хранящемся также в фондах Вологодского областного краеведческого музея (рис. 2).

Здесь на «четверти» малинового штофа представлено очень странное изображение древа, составленное из различных условных звериных и растительных форм. Венчают его в верхней части две направленные в разные стороны головки на длинных шеях, очень напоминающие змеиные; ветви дерева удивительно похожи на стилизованные опущенные вниз руки-лапы. И особенно интересна нижняя часть этого своеобразного дерева: две резко выгнутые и поднятые вверх ветки-лапы, на редкость похожие по очертаниям на ноги существа, вышитого на ранее описанном повойнике. Между этими ногами-ветками помещена вытянутая треугольная форма, вырастающая из тела-древа.

Более геометризированным вариантом сюжета, связанного с изображением богини Рожаницы, думается, является орнаментальное решение «четверти» еще одного из рассматриваемых нами здесь северодвинских кокошников. Очелье его, как и у двух предыдущих, в лобной части сплошь зашито фабричным позументом, полосы которого пришиты так, что легко читается изображение треугольника. На висках помещены вышитые золотой нитью по «карте» кресты с загнутыми концами. «Четверть», выполненная из вишневой ткани, украшена также вышивкой золотой нитью по «карте».

Орнамент выполнен как бы лентой (примерно 1,0 см шириной) и складывается в очертания стилизованной, очень схематичной фигуры с головой, составленной из двух разорванных овальных форм, «руками» — змеящимися лентами и широко расставленными, очень условно изображенными ногами. Из этой фигуры вырастает соединенный с ней тонкой полоской крест с загнутыми концами, под которым помещены две сросшиеся S-образные формы; их можно прочесть как мотив двух птиц-лебедей (или двух змей), но в сочетании с крестом с загнутыми концами они по очертаниям очень похожи на фигуру Рожаницы с головкой-крестом, опущенными вниз руками и широко разведенными в стороны змеящимися ногами. Из этой формы также опущена вниз тонкая полоска — «пуповинка».

Возможно, приведенная выше трактовка подобных орнаментов покажется субъективной и натянутой. Но вот что пишет по поводу орнаментов черевковских повойников Г.С.Маслова: «Серединный элемент,, разрастаясь, занимает центральную часть поля и превращается в древовидную фигуру с ветвями — «руками» в виде завитков, а лебеди, повернутые друг к другу, помещаются у подножья крупным планом или мелкими фигурками на ветвях… Розетка, ромб, ступенчатый лучистый ромб (или половина его — в виде ступенчатой пирамиды), заполняя фон, входят в состав композиции». И там же: «Лебеди обычно расположены по бокам центральной оси, состоящей из антропоморфной фигуры (курсив мой — С.Ж.), реже деревца, составляя трех- или пяти-частную композицию (так как центральная фигура далее иногда повторяется в несколько измененном виде). Характерной ее особенностью являются опущенные вниз или загнутые вверх (реже) завитки — «руки». Нередко фигура помещается на париоголовом лебеде или животном, напоминающем конька»15.

Думается, у нас есть основания предположить наличие стилизованной, очень условной антропоморфной фигуры и на «четвертях» северодвинских кокошников, хранящихся в фондах Вологодского музея. Весь вопрос в том, действительно ли это изображение именно древней славянской языческой богини Рожаницы. И тут хотелось бы привлечь материалы орнаментики тарногских повойников — борушек, также хранящихся в Вологодском областном краеведческом музее (рис. 3); на них очень хорошо читается изображение странного звероподобного существа с головой-ромбом или ступенчатой пирамидкой, руками и ногами — звериными лапами. Всегда в нижней части композиции можно увидеть очень условную, но чрезвычайно похожую на центральную маленькую фигурку такого же звероподобного существа с головой-ромбом или пирамидкой, часто украшенной своеобразными рожками, с широко расставленными «руками» и «ногами» и соединенную с главной фигурой тонкой полоской — «пуповинкой».

Что это — случайность или закономерность? Тарнога довольно далеко отстоит от северодвинского с. Черевкова, где были изготовлены описанные ранее кокошники. Нп Северная Двина и Сухона связаны друг с другом и с речной системой Вологодчины в целом. Быть может, этот мотив один район позаимствовал у другого? Для такого предположения есть основания, хотя по форме борушки Тарноги мало похожи на северодвинские кокошники и в орнаментальном решении тоже есть существенные различия. Связывает оба типа женских головных уборов единство темы, единство изначальной основы украшающей их вышивки — антропоморфная фигура, меж ног которой помещено или аналогичное ей существо, связанное с материнским лоном полоской — «пуповинкой» (борушки Тарноги), или ступенчатая, часто украшенная характерными удлиненными петельками-«ресничками» пирамида, или треугольник (северодвинские кокошники). Здесь имеет смысл обратиться к статье Е. В. Антоновой, посвященной семантике знаков на статуэтках анауской культуры, где делается следующий, на наш взгляд весьма убедительный, аргументированный вывод: «Кажется весьма вероятным, что смысл всех разновидностей «мохнатого» треугольника связывался с идеей рождения, произрастания, появления и т. д.«16, т.е. ступенчатые пирамиды и треугольники северодвинских кокошников по существу аналогичны по своей знаковой сущности антропоморфным фигуркам, помещенным меж ног богини на тарногских борушках.

Нам представляется, что серьезным аргументом в пользу широкого ареала бытования изображений Рожаницы в древности является вышивка карельского повойника, воспроизведенная в книге А. П. Косменко «Карельское народное искусство»17, где изображение акта деторождения доведено до наиболее возможного в орнаментальной композиции натурализма (рис. 4). Можно предвидеть здесь возражения следующего порядка. Южная Карелия — ареал финно-угорский и поэтому композиции подобного типа могут оказаться в основе своей финно-угорскими, привнесенными в славянскую среду.

Однако А. П. Косменко в результате анализа материалов пятилетних полевых исследований утверждает, что только в районах интенсивных контактов с русским населением в орнаментике карельской вышивки появляется изображение женской фигуры, а в чисто карельских районах таких изображений нет 18. Кроме того, данные топонимики и гидронимики Тотемского и Сольвычегодского районов говорят следующее: почти все реки и озера здесь носят финно-угорские и саамские названия — реки Б. Ивас, Кокшеньга, Коненьга, Яхриньга, Уфтюга, Пельшма, Ловчаж, Тарнога, Илеза, Кортюга, (Сольвычегодский район). Думается, приведенные гидронимы указывают на первичное освоение края, а точнее — использование рек, древнейших дорог человечества, финно-угорскими племенами. Материалы же топонимики свидетельствуют о заселении этого сравнительно безлюдного в IX — X вв. края славянами, пришедшими сюда из новгородских и ростово-ярославских земель. Здесь хотелось бы привести названия населенных пунктов Тарногского района: Марачевская, Емельяновская, Антипинская, Власьевская, Запольная, Барышевская, Овсяниковская, Окуловская, Зацепинская, Нюксинская, Сукманово, Паунинская, Цибунинская, Север, Тарнога, Черный Пар, Каменный Пар, Яхреньга, Сорокине и т. д. Одним словом, из 137 населенных пунктов, больших и малых, только 7 имеют выраженные финно-угорские названия: Яхреньга, Пендус, Югра, Согзар, Тарнога, Коченьга, Сулонга. Основная масса населенных пунктов Сольвычегодского района также имеет названия явно славянского, русского происхождения: Шивринь, Тючкино, Уткино, Заболотье, Крутец, Соколове, Смольников, Козловка, Княжа, Пименда, Антонове, Свинская, Княжено, Мышкино и т. д.19.

Вероятно, во многом прав был В. В. Пименов, утверждая, что «с продвижением на север и северо-восток происходило рассредоточение Чуди по огромным слабоосвоенным,

почти не обжитым пространствам северной лесной зоны. И едва успела Чудь распространиться на Север, как вслед за ней двинулся новый поток колонизации славянской… Начался процесс ассимиляции, который отложился в виде преданий о пассивной, гибнущей Чуди» 20.

Бесспорно, рассредоточение финно-угров на обширных необжитых пространствах лишало их необходимой этнической устойчивости. Данные топонимики свидетельствуют в пользу подобного вывода: если центр, запад и юго-запад Вологодчины буквально перенасыщены финно-угорскими названиями рек, озер, населенных пунктов, то северо-восток практически имеет лишь финно-угорские гидронимы; что же касается названий населенных пунктов, то они, за немногим исключением, — славянские, русские.

Здесь хотелось бы вновь обратиться к следующему выводу, сделанному В.В.Пименовым: «…по каким-то не вполне ясным для нас причинам основная масса русских переселенцев либо, подобно новгородским ушкуйникам, миновала, почти не задерживаясь и почти не оседая, коренные земли вепсов, либо же вообще обходила их стороной, направляя свой путь непосредственно в Заволочье» 21. Если все обстояло именно так, мы можем предположить, что когда-то, еще в X — XI вв., в район нынешних Тарноги и Сольвычегодска, а точнее с. Черевкова, перебрались из новгородских и ростово-суздальских земель русские люди, которые основали здесь, на почти не занятых территориях, свои поселения и дали им русские имена, сохранив древние финно-угорские названия рек и озер 22.

Анализ топонимов позволяет с большой долей вероятности предположить принадлежность композиционных схем вышивки тарногских повойников и черевковских кокошников именно к славянской (русской), а не финно-угорской культуре. Кроме того, народная одежда, и прежде всего женская, считается одним из устойчивых элементов материальной культуры, а в Тарногском и Сольвычегодском районах сохранился в целости и неприкосновенности славянский сарафанный, а не финно-угорский поясной комплекс. В связи с этим очень интересны материалы, приведенные Н.В.Шлыгиной, свидетельствующие о том, что у води, непосредственно и постоянно контактировавшей в Петербургской губернии с русским населением, до пореформенного периода устойчиво сохранялся свой костюм (абсолютно не похожий на севернорусский), состоявший из юбки, некоего подобия рубахи (очень своеобразного кроя) и головного убора, ничего общего с русским женским северным головным убором не имеющего.

Орнаментация этих костюмов также очень далека от орнаментики русской женской одежды. В той же статье отмечается, что в конце XVIII в. русских элементов в водской одежде не было и что коренной переход к русской одежде произошел лишь в пореформенный период. Таким образом, водь стойко держалась своего традиционного костюма, а ведь это уже XVIII — XIX вв. Так есть ли у нас основания утверждать, что, сохранив свой, отличный от финно-угорского сарафанный комплекс, свои кокошники-повойники, население Тарногского и Сольвычегодского районов на одной из сакральнейших частей костюма, на женском головном уборе, вдруг полностью использует чужую, финно-угорскую композицию и будет следовать ей в различных вариациях при том, что основная идея композиции практически осталась без изменений? Можно допустить возможность некоторых привнесений в орнамент, но трудно поверить, что один народ возьмет у другого композиционную схему, связанную с идеей продолжения рода и плодородия, сакральнейшую в своей основе, поместит ее на важнейшую часть своей одежды — головной убор и будет хранить в течение столетий.

Из всего вышеизложенного можно, кажется, сделать такой вывод. Тысячелетие или немногим более тому назад славяне принесли в Заволочье Великую богиню жизни — Рожаницу. Поместив ее изображение на кокошники, пронесли его через века и почти без изменений донесли до XX в.

Думается, наши материалы еще раз подтверждают правильность положения, сформулированного Б. А. Рыбаковым: «…население наиболее отдаленных северных районов (а именно к нему и были по преимуществу обращены обличения культа рожаниц) продолжало еще верить в двух рожаниц, сохраняя не только их безымянность, но и их теснейшую связь с архаичным охотничьим мифом о двух полуженщинах-полулосихах. Это полнее всего выявилось в таком первоклассном источнике, как народное изобразительное искусство XVIII — XX вв., сохранившее многие черты глубокой древности» 23.

1 Воронов В. С. О крестьянском искусстве. — В кн.: Избранные труды. М.: Сов. художник, 1972.

2 Городцов В. А. Дако-сарматские религиозные элементы в русском народном творчестве. — Тр. Гос. Истор. музея, В. 1, 1926.

3 Рыбаков Б. А. Древние элементы в русском народном творчестве (женское божество и всадники). — Сов. этнография, 1948, №1, с. 90—106.

4 Динцес Л А. Дохристианские храмы на Руси. — Сов. этнография, 1947, №2,. с. 67—94.

5 Фалеева В. А. Русская народная вышивка: древнейший тип. Л.: Гос. Русск. музей,. 1949.

6 Амброз А. К. Раннеземледельческий культовый символ «ромб с крючками». — Сов. археология, 1975, №3, с. 14—27; его же. О символике русской крестьянской вышивки архаического типа. — Сов. археология, 1966, №1, с. 61—67.

7 Рыбаков Б. А. Космогония и мифология земледельцев энеолита. — Сов. археология, 1965, №1.

8 Богуславская И. Я. О трансформации орнаментальных мотивов, связанных с древней мифологией в русской народной вышивке. М.: Наука, 1964.

9 Маслова Г. С. Орнамент русской народной вышивки как историко-этнографический источник. М.: Наука, 1978.

10 Вишневская В. М. Многозначность символов народного творчества.-Декоративное искусство СССР, 1974, №9, с. 31.

11 Рыбаков Б. А. Язычество древних славян. М.: Наука, 1981.

12 Рыбаков Б. А. Язычество древних славян, с. 471.

13 Маслова Г. С. Указ, раб., рис. 18, а, б, в, д, е, з, и, м; 19, б; 31; 38; 40, б; 61, а.

14 Маслова Г. С. Севсродвинская золотошвейная вышивка. — Сб. Музея антропологии и этнографии. Т. XXVIII. Л.: Наука, 1972, с. 34—36.

15 Маслова Г. С. Орнамент русской народной вышивки, с. 63—64.

16 Антонова Е. В. К вопросу о происхождении и смысловой нагрузке знаков в статуэтках анауской культуры. — Сов. археология, 1972, №4, с. 13. Там же Е. В. Антонова указывает (прим. 53) на сходство изображений на трипольских статуэтках с рассматриваемыми знаками анауской культуры и предполагает бытование подобных знаков с одной и той же семантикой на всей раннеземледельческой Ойкумене. К. Курбансахатов в статье «Антропоморфные изображения на пряслице энеолитического времени из Южного Туркменистана» считает возможным заключить, что изображенная на пряслице с Алтындепе ступенчатая пирамида — прототип будущего знака «треугольник с ресничками», хорошо известного по статуэткам эпохи бронзы (см. Сов. археология, 1981, №2, с. 260—264).

17 Косменко А. П. Карельское народное искусство. Петрозаводск: Карелия, 1977, илл. 49—50.

18 Там же, с. 7—8.

19 Данные приводятся по состоянию на 1947 г. В настоящее время многих населенных пунктов уже нет.

20 Пименов В. В. Вепсы. М.-Л.: Наука, 1965, с. 145.

21 Пименов В. В. Указ, раб., с. 189.

22 Шлыгина Н. В. О русских элементах в женской одежде води. — В кн.: Этнографические исследования Северо-Запада СССР. Л.: Наука, 1977, с. 124—141.

23 Рыбаков Б. А. Язычество древних славян, с. 470.

Советская этнография. №1. 1985 г. стр.107—116

Обрядовые функции северорусского женского народного костюма

Восьмидесятые годы XX в. отмечены практически во всех странах мира интенсивным ростом национального самосознания. Это естественная и закономерная реакция на те нивелирующие процессы, которые принесла с собой экспансия массовой, или так называемой «поп-культуры». У нас в стране, как следствие возросшего интереса к традиционной народной культуре, в последнее десятилетие возникло большое количество различных фольклорных коллективов. Это в свою очередь привело к поиску каждым коллективом своего индивидуального лица, к широкой экспедиционной деятельности фольклористов. В связи с ростом народных ансамблей возникли проблемы репертуара, оформления традиционных обрядов и праздников, возрождаемых этими коллективами, вопросы, связанные с исконным народным костюмом того или иного региона. Руководители фольклорных групп на местах зачастую ориентируются в своих костюмах на тот тип псевдорусской одежды, который сложился за прошедшие десятилетия в так называемых «русских народных академических» коллективах песни и пляски. Создается некий усредненный тип «русской Красавицы», одетой в аляповатый сарафан и огромный блестящий кокошник. Абсолютно одинаковые костюмы, грим, прически создают ощущение полной нивелировки личности, каждый участник коллектива абсолютно похож на другого. Однако ничего подобного в традиционной русской народной культуре не было и быть не могло.

Хоровод — это множество неповторимых костюмов, каждая девушка или женщина имела свой индивидуальный облик, который она создавала сама. В разных областях огромной России были, конечно, разные типы костюмов, но внутри этих типов каждый отдельный женский костюм был неповторим, выявляя все лучшее в своей владелице.

В самой структуре русского традиционного женского костюма был заложен глубочайший смысл. Почти каждая деталь одежды, кроме чисто бытовых, выполняла еще и обрядовые, обереговые функции. Огромную роль играл традиционный орнамент, который, как считал известный критик XIX в. В.В.Стасов, был не только и не столько украшением, сколько древними, еще не понятыми нами, письменами.

Данные рекомендации для руководителей фольклорных коллективов посвящены одной из сложнейших и на сегодня малоизученных сторон архаического севере русского женского костюма — его знаковой, обрядовой сущности, сложившейся в глубинах тысячелетий, в языческой древности, и дошедшей почти без изменений вплоть до рубежа XIX — XX вв.

Предисловие

«Одежда — один из наиболее важных разделов народной культуры. Вместе с жильем, орудиями труда и производственными навыками, пищей и утварью она образует широкую область материальной культуры народа. Защищая человека от нежелательного воздействия природной среды — от холода или жары, от снега, дождя, ветра, она обеспечивает в значительной мере его существование. Наряду с этой функцией, которую мы условно назовем утилитарной, едва ли не с самого своего появления одежда выполняет еще одну, тесно с ней связанную серьезную и ответственную функцию, которую столь же условно можно назвать дифференцирующей. Она несет (иногда довольно сложную) знаковую систему, позволяющую различать людей по полу и возрасту, по территориальной, этнической, религиозной, социальной принадлежности» (Древняя одежда народов Восточной Европы. М.: Наука, 1986. С. 4.). И, вероятно, едва ли не с самого своего появления одежда стала выполнять, кроме всех вышеназванных, еще и очень важные обрядовые функции. В своей работе, посвященной обрядовой одежде восточных славян (русских, украинцев, белорусов), выдающийся советский этнограф Г.С.Маслова отмечает: «Народная одежда связана с различными областями духовной жизни народа, включая эстетические и религиозно-магические представления» (Маслова Г. С. Народная одежда в восточнославянских традиционных обычаях и обрядах XIX — начала XX вв. М.: Наука, 1984. С. 3).

В каждой работе, в той или иной мере посвященной народному костюму, обязательно есть строки, говорящие об его обрядовой функции и особенно это касается костюма женского. Здесь хотелось бы остановиться на обрядовых функциях как всего комплекса северорусского женского костюма, сохранившегося до рубежа XIX — XX вв., так и отдельных его составляющих — рубахи, пояса, головного убора. Но начать этот рассказ, вероятно, необходимо с того, почему льняная рубаха, льняной или шерстяной пояс, расшитый жемчугом, бисером и золотыми нитями повойник — кокошник стали играть такую важную обрядовую роль.

Глава I. О прялке, пряже и нити жизни

Всем нам хорошо известна с раннего детства «Сказка о царе Салтане, сыне его князе Гвидоне и прекрасной Царевне-Лебеди». Восхищаясь музыкой пушкинских строк, следя за сказочным сюжетом, и взрослые, и дети редко задумываются над тем, о чем поведал нам великий поэт, что за сказку рассказала ему когда-то простая русская женщина Арина Родионовна. Между тем перед нами очень древний миф, давным-давно превратившийся, переродившийся в сказку, но сохранивший, тем не менее, многое от своего далекого предшественника.

Итак: «Три девицы под окном пряли поздно вечерком». С такой обыденной сцены начинается сказка, и уже в этих простых, незамысловатых словах заложен огромный, нами почти не улавливаемый смысл. Ведь еще в глубочайшей древности, отстоящей от нас на многие тысячелетия, у наших далеких предков, называемых современной наукой индоевропейцами, сложилось представление о том, что богини — подательницы жизни и судьбы — это пряхи. Пряхой была славянская богиня судьбы Среча. Пряли нити жизни и судьбы три древнегреческие богини Мойры, или Парки. О Мойрах-пряхах упоминает Гомер: «Пусть испытает все то, что судьба и могучие Парки в нить бытия роковую вплели для него при рожденьи» (Гомер. Поэмы. Пер. В. А. Жуковского. М. — Л., 1935. С. 119), — говорит он. О трех Мойрах — богинях судьбы говорит и Платон. Увенчанные в белое, они прядут и поют: Лахезис — о случившемся, Клото — о настоящем, Антропос — о будущем. Именно с Мойрами связывали древние греки такие моменты человеческой судьбы, как рождение, брак и смерть. Кстати, все эти моменты бытия присутствуют в «Сказке о царе Салтане». Интересно, что богиня любви и красоты Афродита почиталась древнейшей из Мойр. Матерью же Мойр была в древнегреческой мифологии богиня необходимости, неизбежности, которой подчинялись все боги и даже великий Зевс-громовержец — Ананка-пряха, вращающая между своих колен веретено — ось Вселенной.

Известный фольклорист, собиратель русских народных сказок А. И. Афанасьев писал: «Выражение „нить жизни“ пользуется гражданством во всех индоевропейских языках: счастливый ход жизни соответствует ровной, гладкой нити, и, наоборот, жизнь, исполненная страданий и бедствий, тянется суровою, узловатою нитью, опутывает человека, словно сетями, и налегает на него тяжелою обузою. Во-вторых, образовалось убеждение, что девы судьбы суть вечно работающие пряхи: своими руками они прядут жизненную нить и вплетают в нее все, что должно совершиться с человеком во время его земного существования» (Афанасьев А. Н. Древо жизни. Изб. статьи. М.: Современник, 1982. С. 363).

Память о двух божествах жизни и судьбы — пряхах сохранилась и в мифологии древнего малоазиатского народа хеттов, пришедших в глубокой древности в Анатолию со своей восточноевропейской прародины.

Так, в одном из ритуальных хеттских диалогов, произносившихся жрецами во время коронации царя, символ царской власти Трон просит Орла заглянуть в зеленую рощу на берегу моря и посмотреть, что там происходит. Орел, выполняя желание Трона, сообщает, что «две богини Нижнего (мира) … стоят на коленях… Одна держит прялку и (обе) держат полные веретена. И они прядут годы царя. И годам (царя) нет ни конца, ни счета» (Ардзинба В. Г. Ритуалы и мифы Древней Анатолии. М.: Наука, 1982. С. 88).

Такое отношение к процессу прядения нити, как к священному акту, в котором нить — основа ткани и «материя» Вселенной, а тот, кто держит нить, — первый творец мира, прослеживается еще в древнейшем памятнике индоевропейской культуры — «Веде». Этот сборник гимнов, заклинаний, обрядовых текстов был в самой своей древней части создан далекими восточноевропейскими предками северо-западных народов Индии и принесен ими на территорию Индостана из южнорусских степей во II тысячелетии до н.э.

В «Веде» (что значит «Знание») также фигурируют две богини-пряхи — создательницы миров и всех живых существ. Примером тому — сказание о путешествии мальчика Уттанки под землю, где он увидел двух богинь, которые на станке «объемлющем миры… по мере того, как непрерывно движется Полярный круг,.. посылая челнок, непрерывно прядут (ткань) из черных и белых нитей, постоянно создавая существа и миры» (Махабхарата, Адипарва. Кн. I § Пер. с санскрита В. И. Кальянова М. Л.: Изд. АН СССР, 1950. С, 53). В одном из гимнов «Ригведы» (древнейшей части «Веды»), говорящем о создании и строении Вселенной, есть следующие строки:

Две юницы снуют основу

На шесть колышков две снующих

Одна другой протягивает пряжу

И не рвут её, не прерывают…

Вот колышки они основа небу

Стали гласы для тканья челноками

(Да услышат меня земля и небо. М.: Худ. литер., 1984. С. 187—188).

В гимне, посвященном всеобщему огню, певец жалуется на то, что не может понять «ни тканья, ни пряжи, ни того, что ткут соревнуясь самовращающиеся две половины… черного и белого дня поднебесья» (Да услышат меня… С. 35—36). В другом гимне «Веды», посвященном творению Вселенной, говорится, что «боги ткали жертводаянье». И, наконец, в гимне, рассказывающем о создании тела человека, древний певец спрашивал:

Кто же в нем соткал его воздыханье,..

Кто же семенем его удостоил

Утверждая да продлится пряжа

(в значении «Да продолжится его род»

(Да услышат меня… С. 190).

«В понимании создателей „Веды“ всякая форма, в том числе и тело человека, образована нитями, свободно сплетающими её, также свободно выходящими из нее, где смерть представляется расхождением, расплетением веревки на составляющие её волокна — так разрушается данная конкретная личность, но сами волокна не обрываются и образуют новые сплетения, то есть новые тела» (Махабхарата. Вып. V. Книга II. Нараяния. Ашхабад.: Ылым, 1984. С. 165).

Такое пристальное внимание к ведическим гимнам вызвано тем, что их творцы были ближайшими соседями и родственниками древних славян и, вероятно, древнейшие части «Веды» создавались ими совместно.

Об этом свидетельствует то, что переводчик гимнов «Ригведы» на русский язык Т. Я. Елизаренкова отмечает, как факт исключительной важности: по её глубокому убеждению при переводе с ведийского на другие языки русский язык обладает рядом несомненных преимуществ перед западноевропейскими языками. Эти преимущества определяются как большей степенью соответствия между ведийским и русским в силу лучшей сохранности в нем архаизмов, чем в западных языках, так и большей близостью русской (славянской) мифопоэтической традиции к индоиранской» (Ригведа. Мандалы I — IV/ Пер. и комментарии Т. Я. Елизаренковой. М.: Наука 1989. С. 543)]. Аналогичное ведийскому отношение к нити, к процессу прядения мы встречаем и в славянской традиции. Так, А.Н.Афанасьев отмечал, что в славянских сказках сохранилось воспоминание о чудесной прялке, выпрядающей золотые и серебряные нити зари, спускающиеся с неба (Афанасьев А. Н. Древо жизни… С. 76). Далее А. Н. Афанасьев указывал на связь слов облако — оболоко — наволоко — волокно, хорошо прослеживающуюся в русском языке.

Кроме того, он подчеркивал близость отношения к ночи гимнов «Веды», говорящих, что она «ткет темную ткань», и русской традиции, в которой по сей день бытует выражение «под покровом ночи» (Афанасьев А. Н. Древо жизни… С. 133). И, наконец, в славянской традиции «вервь» это не только сплетенные нити — веревка, но и «вервь» -община, где каждый её член — одна из нитей «верви», а у сербов и хорватов в Югославии «врвник» — значит родственник. В Гжатском уезде Смоленской губернии еще в начале XX в. существовало поверье, что если девушка во время посиделок незаметно для парня добьется, чтобы он сел на донце её прялки, то он «сядет с ней и на хозяйство», т. е. будет связан узами брака.

Таким образом, прядение нити — синонима жизни, судьбы, мысли, времени — являлось в славянской традиции, безусловно, священным актом, по существу аналогичным творению жизни, а женщины-пряхи, выполняя божественную функцию, сами становились богинями, творящими мир.

И «Сказка о царе Салтане» действительно всем дальнейшим развитием действия доказывает, что мы имеем дело с древним мифом — священным преданием о богинях-пряхах и божествах загробного мира. Вспомните, что сделали с пряхой-матерью князя Гвидона и ее сыном-богатырем, росшим «не по дням, а по часам» (что обычному человеку не свойственно, а, как считали древние, присуще только божествам, пришедшим для каких-то важных целей в мир людей и обязательно возвращающихся в мир богов).

Само имя Гвидона говорит о его принадлежности к водным глубинам, ведь «Дон», «Днепр», «Днестр» и русское слово «дно» — родные братья. Брошенные в море-океан, представление о котором было связано в древности с космическим, небесным океаном, мать и сын приплывают на «остров Буян», где и остаются навсегда, обретя счастье в чудесном городе, где «все богаты, изоб нет — одни палаты». Но вдумаемся в название счастливого острова — Буян. Ведь в северорусских диалектах слово «буян» — это и высокое место, и суровый пронзительный ветер, и погост — кладбище, т. е. мир умерших и богов. Именно здесь в светлом, богатом, покойном мире живут царица-пряха, древняя богиня жизни и судьбы и ее божественный сын, женатый на деве-лебеди, которая в древней мифологии воплощала собой бескрайнее небо, не случайно у нее «месяц под косой блестит, а во лбу звезда горит».

Если обратиться к сюжетам других широкоизвестных сказок, то станет ясно то огромное значение, которое придавалось в народной мифологии нити. Достаточно вспомнить путеводный клубок, указывающий сказочным героям дорогу, или нить Ариадны в греческом мифе. Не случайно в народной традиции все инструменты, связанные с получением нити (веретено, прялка), отмечены особым отношением. Так, в северорусской традиции прялка являлась одновременно и символом «древа жизни», и календарем, и своеобразным воплощением мужского начала, принимающего участие в процессе прядения, приравненном к творению жизни и судьбы. Прялка соединяла мир живых и мир мертвых, способствовала плодородию и поэтому в некоторых местностях, например в Рязанской губернии, девушки и женщины на масленицу (праздник, посвященный предкам) катались с гор именно на донцах прялок, «чтобы лен был долгим и чистым». С этими представлениями связано и то, что еще в XVIII в. в Сербии на могиле ставили не кресты, а прялки, как было заведено с древности.

Таким образом, можно сделать вывод, что нить была в русской народной традиции издревле священным, божественным материалом и эти ее свойства еще более усиливались, когда из нити ткали холст и шили одежду, охраняющую, «оболокающую» тело человека.

Глава II. Рубашка, передник, пояс

Итак, нить в восточнославянской народной традиции была окружена благоговейным отношением как материал священный, чистый и таинственный. Среди многих обрядов, связанных с нитью, Г. С. Маслова отмечает следующий, бытовавший в Сердобском уезде Саратовской губернии: «Отправляясь к жениху с подарками, подруги невесты обязательно присоединяли к ним суровую нитку, изготовленную особым способом. Невеста пряла ее тайком на печном столбе, вращая веретено в левую сторону — «на отмаш», сучила ее также «на отмаш», завязывала шесть узлов, опять-таки «на отмаш»: первые два — на пороге избы, другие два — на пороге сеней, последние — у ворот. Половину этой нитки оставляла себе, другую отдавала жениху. Делалось это для того, чтобы якобы «отнять силу у колдунов», которым неизвестно, как и где изготовлялась эта нитка (Маслова Г. С. Народная одежда… С. 37—38).

Вообще волокну льна восточные славяне приписывали очистительные и отвращающие зло силы, поэтому льняная нить и ткань из льняной нити считались ритуально чистыми и были охранителями тела человека. Особое отношение к цветку льна, к льняному волокну, к льняной нити уходит в восточнославянской традиции в глубины тысячелетий. Лен — древнейшее индоевропейское культурное растение — был издревле широко распространен на севере Восточной Европы, где для его выращивания всегда имелись самые оптимальные условия — длинный летний световой день, отсутствие перегрева от прямых солнечных лучей и обилие влаги в почве.

Семена культурного льна были найдены археологами на поселениях людей, живших по берегам Сухоны еще в III — II тыс. до н. э. Особое отношение к льну, льняной ткани проявлялось в конце XIX в. Так, во многих районах сеяли лен обязательно в новой льняной рубахе. В Московской губернии «сеяли лен без порток» или вообще голыми… В Олонецкой губернии женщины, уходя сеять лен, надевали новую льняную рубаху, но при севе снимали ее (а мужчины — порты), чтобы лен вышел хорошим (Маслова Г. С. Народная одежда… С. 116). Нагота при посеве льна — обрядовая форма, уходящая корнями в глубочайшую древность.

Ритуальные функции льняной ткани ярко проявлялись и в похоронной обрядности^ т. е. в той ситуации, когда само тело человека отдавалось земле, уходило в мир предков. Отправляя его на «новое житье», покойника облекали обязательно в одежду льняного холста — «шили все холстовое». Для кройки при этом не использовали ножницы, а рвали холст руками. Ни в коем случае при шитье «смертной» одежды не пользовались швейной машиной — шили на руках особым способом: обязательно вперед иголкой, узлов не делали, боясь, что покойник придет за кем-нибудь из семьи. Рубашка, надевавшаяся «на смерть», не имела пуговиц или запонок, а всегда завязывалась тесемками или гарусом. Интересно и то, что смертную, или смерётную, одежду, как правило, шили не до конца, некоторые детали доделывали уже после смерти человека (Маслова Г. С. Народная одежда… С. 85—86).

В обыденной жизни славян рубаха была основной формой одежды, из льняного полотна шили и мужские, и женские рубашки, украшая их ткаными орнаментами и вышивкой. Древнерусские рубахи (рубы) были прямого покроя туникообразной формы и кроились из перегнутого пополам полотна. Рукава делались узкими и длинными, у женских рубах они собирались в складки у запястья и закреплялись браслетами (поручями). Во время ритуальных танцев, в обрядовых действах рукава распускались и служили орудием колдовства. Об этом повествует русская народная сказка о Царевне-лягушке. В описании иностранца (конец XVII в.) говорится: «Они (русские С. Ж) носят рубашки, со всех сторон затканные золотом, рукава их, сложенные в складки с удивительным искусством, часто превышают 8 или 10 локтей, сборки рукавов, продолжающиеся сцепленными складками до конца руки, украшаются изысканными и дорогими запястьями» (Древняя одежда народов Восточной Европы… С.67). Орнаментированные вышивкой или ткачеством рукава рубахи упоминаются и в «Слове о полку Игореве» — замечательном памятнике средневековой русской культуры.

Вспомните плач Ярославны: «Полечю зегзицею по Дунаеви, омочю бе брянъ рукав въ Каяле реце, утру князю кровавыя его раны на жестоцемъ его теле». Ярославна хочет полететь кукушкой, чтобы утереть своему мужу кровавые раны «бряным» (т. е. браным, тканым) рукавом. Магическая сила, сосредоточенная в рукавах рубахи, в алых орнаментах должна была излечить, зарубцевать раны, наполнить тело крепостью, принести здоровье и удачу. Рубаха-долгорукавка изображена на серебряных с черневым рисунком ритуальных браслетах, предназначенных для плясок на русалиях, найденных в разных концах Руси (Киеве, Старой Рязани, Твери). Относящиеся к XII — XIII вв. браслеты-наручи изображают те обрядовые действа, о которых церковь говорила: «Грех есть плясати в русалиях»; «се же суть злыя и скверные дела — плясанье, гусли …игранья неподобные русалья», «пляшущая бо жена — любовница диаволя… невеста сотонина» (Рыбаков Б. А. Язычество Древней Руси. М.: Наука, 1987. С. 714).

Б. А. Рыбаков отмечает: «Браслеты предназначались не для парадного наряда, предусматривающего появление княгини или боярыни в храме, и не для простого повседневного убора, а для торжественного, но, очевидно, потаенного участия в прадедовских обрядах» (Рыбаков Б. А. Язычество Древней Руси… С. 714).

Ритуальное значение орнаментированных длинных рукавов подчеркивается на браслете из Старой Рязани тем, что изображенная здесь женщина, выпивая на языческом русальском празднике ритуальную чашу, берет ее через спущенный длинный рукав, в то время как мужчина держит чашу открытой ладонью. До конца XIX в. сохранялась в Вологодской, Архангельской, Олонецкой и Московской губерниях традиция использования рубах-долгорукавок, имевших рукава до двух метров с прорезями -«окошками» для рук, как праздничной и свадебной одежды. Возвращаясь вновь к сказке о Царевне-лягушке, стоит вспомнить, что именно на подлинной свадьбе ее и Ивана-царевича, где Царевна-лягушка впервые предстает перед мужем и его родственниками в своем настоящем облике Василисы Прекрасной, она совершает ритуальную колдовскую пляску: после взмаха распущенного правого рукава появляются воды — озеро, после взмаха левого рукава — птицы лебеди. Таким образом, героиня сказки совершает акт творения мира, она, как и женщина на браслете XII — XIII вв., исполняет танец воды и жизни, И это вполне естественно, так как любая свадьба еще с древнейших «ведических» времен воспринималась как космическое действо — союз солнца (невесты) и месяца (жениха). Почти до наших дней в свадебных величальных русских песнях сохраняется это древнее восприятие свадьбы: «Светел месяц — то хозяин во дому, красно солнышко — то хозяюшка, часты звездушки — малы детушки».

«Подвенечная одежда использовалась в ответственнейшие моменты всей дальнейшей жизни человека вплоть до смерти. Ей приписывались целебные свойства. Она употреблялась при тяжелых родах, болезни и в других случаях. Жених под венцом должен был быть в рубашке, изготовленной руками невесты… В некоторых местах невеста, чтобы муж любил ее, после бани вытирала свое лицо приготовленным для жениха бельем или сначала надевала рубаху на себя», — пишет Г. С. Маслова (Маслова Г. С. Народная одежда… С. 42). Подвенечная рубаха невесты, которой придавалось особое значение, изготовлялась только в строго определенные дни; в причитаниях невесты говорится: «тонку-белу …сорочечку по три ноченьки вышивала …в перьву ноченьку христовськую, во другую во иваньиньскую, в третью ноченьку петровськую» (Маслова Г. С. Народная одежда… С. 41).

У восточных славян до XIX в. сохранилось большое количество обрядов с брачной рубашкой невесты. Обряды с брачной рубашкой (калинкой), как считает Г.С.Маслова, «имели значение не только и даже не столько для брачащейся пары, сколько для всего коллектива, так как он принимал в этих обрядах самое активное участие» (Маслова Г. С. Народная одежда… С. 43).

Е. Г. Катаров считал, что обряды с «целошной» рубахой связаны с представлениями о заключенной в ней силе, способствующей повышению урожайности хлебов. Здесь имеет смысл вспомнить о том, что постель новобрачных устраивалась на снопах, соломе, на гумне или в амбаре, т. е. там, где обрабатывались и хранились зерновые продукты. Венчальная рубаха, сохранявшаяся всю жизнь, иногда служила и погребальной. В целом костюм молодой первого года замужества, как и ее рубаха, отличался особой нарядностью. По обилию декора с подвенечной рубашкой могли соперничать только рубахи-сенокосницы, в которых выходили на первый покос, и рубахи-подольницы, надеваемые в Егорьев день на первый выгон скота в поле. И на сенокос, и на выгон скота наиболее нарядные рубашки надевали молодухи первого года замужества. Именно они начинали первыми ворошить сено на покосе или отправлялись на реку за водой в день первого выгона, чтобы коровы лучше доились. Рубахи-сенокосницы обязательно надевали без сарафана, с поясом. Основной декор был сосредоточен по их подолу, в широкой орнаментальной вышитой или тканой полосе.

Большую роль играла рубаха также в родильной и крестильной обрядности. Так, новорожденного принимали на венчальную рубаху отца, после обряда крещения младенца заворачивали в венчальную рубашку отца или матери, в зависимости от того, мальчик это или девочка. Во Владимирской губернии в знак того, что молодую мать и ребенка можно навещать, у бани вывешивали рубаху роженицы (Маслова Г. С. Народная одежда… С. 42).

Венчальные, родильные, сенокосные рубахи отличались исключительным обилием декора, что связано с древнейшими, уходящими вглубь тысячелетий представлениями о магической охранительной силе орнамента. Об архаическом русском орнаменте писал в XIX в. известный исследователь русской культуры В.В.Стасов: «В орнаменте русской вышивки лежат драгоценные и покуда еще не тронутые материалы для изучения разных сторон древнерусской национальности» (Стасов В. В. Русский народный орнамент. Вып. I. СПб., 1872. С. IV). И это действительно так. Русская вышивка и браное ткачество уже более столетия привлекают к себе самое пристальное внимание. В работах академика Б.А.Рыбакова, особенно в его исследованиях о язычестве древних славян и Древней Руси, красной нитью проходит мысль о бесконечных глубинах народной памяти, консервирующей и проносящей через века в образах вышивки, ткачества, росписи, резьбы, игрушке древнейшие представления, уходящие своими корнями в глубины времени.

Б.А.Рыбаков считает, что истоки многих орнаментальных мотивов, доживающих в русском крестьянском искусстве вплоть до конца XIX — начала XX вв., надо искать на заре человеческой цивилизации. Отдаленность от государственных центров, относительно мирное существование, обилие лесов и защищенность многих населенных пунктов болотами и бездорожьем — все способствовало сохранению и консервации древних форм быта и хозяйства, бережному отношению к вере отцов и дедов и, как следствие этого, сохранению древнейшей символики, зашифрованной в орнаментах вышивки и ткачества. Особый интерес представляют образцы браного ткачества и вышивки рубежа XIX — XX вв., происходящие из восточных и северо-восточных районов Вологодской и соседних районов Архангельской области. Такие орнаменты украшали лишь сакрально отмеченные вещи: женские рубахи (подолы, оплечья, зарукавья), передники, головные уборы, пояса, полотенца, подзоры для свадебных простыней, скатерти. «Отложение в вышивке очень ранних пластов человеческого религиозного мышления… объясняется ритуальным характером тех предметов, которые покрывались вышитым узором… Таковы подвенечные кокошники невест, рубахи, накидки на свадебные повозки и многое другое. Специальным ритуальным предметом, давно обособившимся от своего бытового двойника, было полотенце с богатой и сложной вышивкой. На полотенце подносили хлеб-соль, полотенца служили вожжами свадебного поезда, на полотенцах несли гроб с покойником и опускали его в могилу. Полотенцами увешивали красный угол, на полотенце — „набожнике“ помещали иконы» (Рыбаков Б. А. Язычество древних славян. М.: Наука, 1981. С. 471).

Так пишет о «полотняном фольклоре» Б. А. Рыбаков. Те же древние орнаменты, что помещались на полотенцах, украшали и подолы, оплечья, зарукавья рубах северорусских крестьянок.

Одними из древнейших орнаментальных мотивов народов Евразии являются косой крест, ромб, меандр и свастика, появляющиеся впервые в Восточной Европе на изделиях из костей и бивней мамонта еще в древнем каменном веке (25—23 тыс. до н.э.). Исследователи считают, что именно эти орнаменты отличают население Восточной Европы того далекого от нас времени от всех остальных территорий. Так, ряды косых крестов, впервые появившиеся более двух десятков тысячелетий тому назад на изделиях так называемой «костенковской» культуры (на Дону), остаются одними из ведущих в орнаментах народов, живших в Восточной Европе, и наших непосредственных предков, на протяжении всего последующего времени. Как оберег косой крест помещали на днищах глиняных славянских плошек, им отмечены скульптуры, указывающие путь на вершину священной горы Собутки близ Вроцлава в Силезии, созданные не позднее V в. до н. э.; они помещались на керамике Киевской Руси, и до конца XIX в. северорусские крестьяне именно такими рядами косых крестов украшали торцы лопасок прялок, швейки, льнотрепала. Как единственный орнаментальный мотив ряды косых крестов довольно часто встречаются на тканых проставках северорусских крестьянок. Являясь знаком воспроизводства, продолжения рода, косой крест был более чем естествен на инструментах, связанных с обработкой льна, прядением и ткачеством. Не менее закономерен был он и на женской рубахе, сохраняющей плодоносящую, жизненную силу своей владелицы.

Следующая группа древнейших орнаментальных мотивов на территории Европейской части нашей страны представлена ромбом и меандром, которые впервые появляются на изделиях из бивней мамонта (23 тыс. до н. э.) на Черниговщине. Советский исследователь В. Бибикова предположила, что ромбы и меандры в орнаменте возникли как повтор естественного рисунка кости мамонта. Из этого она сделала вывод, что подобный орнамент для людей каменного века, населивших земли Восточной Европы, был своеобразным магическим символом мамонта, воплощавшего в себе (как основной объект охоты) их представления о достатке, мощи и изобилии.

Широко распространенным в декоре рубах был мотив ромба — символа плодородия, который соединял в себе женский символ — треугольник острием вниз и мужской символ — треугольник острием вверх. Слияние этих треугольников в ромбе обозначало вечное творение жизни и в космосе, и на Земле. С появлением земледелия ромб стал знаком вспаханного и засеянного поля, а дополненный крючками-отростками — изображением древней богини жизни и плодородия Рожаницы (Жарникова С. В. О попытке интерпретации значения некоторых образов русской народной вышивки архаического типа // Сов. этнография. 1983, №1, С. 87—94). Ее мы встречаем в орнаментах подолов женских рубах-сенокосниц, что легко объяснимо. Ведь первый день сенокоса — это тот момент, когда начиналась заготовка корма скоту на всю долгую холодную зиму, от которого, по существу, зависело благосостояние крестьянской семьи в предстоящем году. Орнаментика же рубах, повторяем, была теснейшим образом связана с магией плодородия. Считалось, что, чем богаче украшена рубаха, тем выше репродуктивная сила одетой в нее женщины и ее способность увеличивать плодородие всего окружающего. Можно предположить, что, украшая подол рубахи изображениями ромба с крючками, женщина рассчитывала, прикасаясь подолом к земле и травам, передать им силу плодородия, таящуюся в закодированных орнаментах вышивки. Процесс этот, вероятно, мыслился как обратимый, т. е. и женщина в свою очередь через такие орнаменты при соприкосновении их с землей и травами обретала большую репродуктивную силу.

Широко распространенными с древнего каменного века у населения Восточной Европы были орнаментальные комплексы, состоящие из извилистой ломаной линии — меандра и различных по рисунку свастик. Говоря об этих мотивах, известный советский исследователь культуры каменного века А.А.Формозов отмечал, что наша Черниговщина знаменита геометрическим меандровым орнаментом на кости и что в остальных частях Старого света меандр появляется только в эпоху бронзы, т. е. во II тыс. до н.э.

Б.А.Рыбаков, исследуя пути развития древнего ромбомеандрового и свастического орнамента в новом каменном веке (VI тыс. до н.э.), делает вывод о том, что «устойчивость этого сложного и трудновыполнимого узора, его несомненная связь с ритуальной сферой заставляет нас отнестись к нему особенно внимательно…» Говоря о рисунке кости мамонтовых бивней как возможном прототипе этого узора, Б.А.Рыбаков отмечает: «Поразительная стойкость точно такого же узора в неолите, когда никаких мамонтов уже не было, не позволяет считать это простым случайным совпадением, а заставляет нас искать посредствующие звенья. Таким посредствующим звеном я считаю обычай ритуальной татуировки» (Рыбаков Б. А. Язычество древних славян… С. 158). Вероятно, уже в то, отдаленное от нас многими тысячелетиями время такие же орнаменты наносились при помощи специальных штампов и на ткани из растительных волокон (льна, конопли). С развитием техники ткачества древние мастерицы смогли перенести сложные орнаменты из ромбов и меандров непосредственно в структуру ткани. Такой древний орнамент можно без труда обнаружить на льняных холстах, бытовавших в северорусских деревнях еще в начале XX в. Выполненные в многоремизной технике, они все сплошь покрыты ромбо-меандровым узором, получающимся при сложном переплетении нитей основы и утка. Из такого холста, как правило, делались полотенца, скатерти, юбки, воротушки и станы рубах, к которым пришивались полосы проставок, набранных красными нитками по белому полю. Орнамент этих проставок зачастую очень похож на древний ромбо-меандровый, но, в то время как фактура белого холста повторяет древние композиции практически без изменений, на проставках мы видим как бы фрагменты архаической схемы, ее разделенные и сгруппированные по каким-то новым принципам детали. Мы, естественно, можем только приблизительно представить себе, как выглядели ткани, из которых выполнялась одежда наших далеких предков. Но, судя по всему, такие орнаменты были обязательны для одежды, во всяком случае, для одежды, выполняющей обрядово-обереговые функции. В этом убеждает даже тот факт, что уже в древнем каменном веке встречается своеобразное, сохранившееся в северорусском народном ткачестве и вышивке вплоть до конца XIX — начала XX вв., противопоставление красного и белого цветов.

Белизне мамонтовой кости противопоставлялся насыщенный цвет гравированных, затертых красной охрой орнаментов; в могилах наших далеких предков (23—25 тыс. до н.э.) дно посыпалось белым веществом (мелом или известью) и уже по белому слою густо посыпалось ярко-красной охрой. Исследователями отмечено, что именно красный цвет играл огромную роль в культовых обрядах того далекого времени. Многие красные орнаменты Вологодских проставок XVIII — XIX вв. уводят нас во II тыс. до н. э. Уже порубежье III — II тыс. до н.э. на территории Восточной Европы отмечено ярким расцветом сложного геометрического орнамента, о чем свидетельствуют многочисленные находки орнаментированной керамики. Но так как в науке существует мнение о том, что геометрический декор был перенесен на глину из мягких материалов, с тканей, то пышной орнаментации керамики соответствовал, вероятно, и развитый, богатый узор на тканях и на одежде, выполненной из этих тканей.

Некоторые исследователи связывают такие знаки, как косые кресты, свастики различного рисунка, гуськи, составляющие древние орнаменты, со сложением у наших предков письменности, возникшей на местной основе путем схематизации элементов орнамента. Интересно, что древняя посуда с богатым геометрическим декором, аналогичным нашим проставкам, встречается только в захоронениях и, вероятно, не использовалась в бытовых целях. Многие ученые, занимающиеся изучением древних восточноевропейских культур, считают, что такие сложные геометрические композиции являлись «символами родовой принадлежности», своеобразными «визитными карточками» древности. Помещая в могилу человека, одетого в платье, украшенное родовыми орнаментами, декорированную такими же орнаментами глиняную посуду, его соплеменники, вероятно, верили в то, что по этим «письменам» предки на том светеузнают члена своего рода.

Орнамент, судя по всему, выполнял функции оберега, защищая своего владельца на пути в мир иной или прося богов о милости. На браных проставках, выполненных руками северорусских крестьянок в конце XIX — начале XX вв., сохранились многочисленные орнаментальные комплексы древнего классического, так называемого «коврового» узора, о ритуальном характере которого говорилось выше.

Такие орнаменты, решенные в большинстве случаев в древней красно-белой цветовой гамме, состоящие из меандров, треугольников, зигзагов, ромбов, свастик — знаков благодати, счастья, вечности, оформляют зарукавья, подолы, оплечья женских рубах, края передников, пояса, концы полотенец, т. е. ритуальные вещи, выполнявшие, кроме чисто бытовых, еще и магические и обереговые функции. Как и в древнем орнаменте II тыс. до н. э., в северорусском браном ткачестве композиция делится на три горизонтальные зоны, причем верхняя и нижняя, как правило, дублируют друг друга, а средняя — несет на себе важнейшие с точки зрения священной значимости узоры. Именно здесь можно встретить самые разнообразные композиции, абсолютно идентичные орнаментам древности.

Но быть может, все-таки, те древние люди, что жили на земле нашей Родины многие тысячи лет назад, не имеют к нам никакого отношения? Они со своими орнаментами сами по себе, а мы — сами по себе? Наука отвечает — нет, это не так! «Можно говорить о родстве орнамента в тех случаях, когда обнаруживается сходство орнаментальных комплексов. Они обычно неповторимы. Племена или группы племен, разработавшие их, надолго сохраняют входящие в комплекс мотивы. Части или группы распавшегося племени нередко расходятся и теряют связь между собой, но орнамент, продолжая хранить древние традиции, свидетельствует о древней общности этих групп» (Иванов С. В. Народный орнамент как исторический источник // Сов. этнография. 1958. №2. С. 18), — так писал один из ведущих специалистов по орнаменту С.В.Иванов.

Итак, северорусские рубахи и прежде всего женские украшались орнаментами, возраст которых насчитывал порой более двух десятков тысячелетий, а основная масса их сложилась четыре тысячи лет назад, в начале II тыс. до н. э. Поскольку льняная рубашка воспринималась фактически как вторая кожа, то есть вторая сущность человека, то на ней оформлялись, естественно, детали, призванные защищать определенные части тела человека. Именно на этих частях одеяния фиксировались самые знаково важные орнаментальные комплексы: прежде всего — ворот, на шее крепится голова и шею нужно оберегать. Далее плечи, так как отсюда начинается главный рабочий орган — руки. Затем большое количество орнаментов помещалось на груди женской рубахи, так как здесь хранилось молоко, а следовательно, и возможность выкормить следующее поколение. И наконец, тщательно оформлялся подол, о чем уже говорилось ранее.

Интенсивно орнаментированные рубашки использовались в целом ряде случаев, не связанных непосредственно с телом человека. В частности, если заболевала скотина, то женщина, входя в хлев, снимала с себя рубаху и ею протирала голову животного. Если заболевал ребенок, то его после мытья также утирали такой орнаментированной рубашкой. Таким образом, рубаха выполняла функции плата или полотенца.

Большое количество орнаментов помещалось на переднике — занавеске. Архаический передник одевался не на талию, а подвязывался над грудью, как бы фиксировал ее. Занавеска охраняла живот женщины, ее воспроизводящие органы, и поэтому такие передники затканы или вышиты почти сплошь. Очень часто именно на передниках мы встречаем изображения древних богинь плодородия с ромбовидной головой и поднятыми к небу руками. Здесь же можно увидеть ряды с чередующимися мужскими, женскими и детскими фигурами, очень условными и геометризированными.

На передниках нередки изображения священных животных древности: птиц — утушек, лебедей и пав, символизирующих небо и человеческую душу; коней — символов солнца и мира мертвых; барсов, символизирующих знатность и силу. Передник как бы усиливал охраняющую функцию женской рубахи.

Огромную роль играл в народной одежде пояс. Это неудивительно: пояс охранял самую уязвимую часть тела человека — живот. Отношение к этому элементу одежды было особое, очень серьезное. Интересно, что наши дальние родственники, хетты, в III тыс. до н.э. пришедшие на территорию Малой Азии, поражали всех своих соседей, неродственных хеттам, тем, что, взяв в плен вражеских воинов, сначала снимали с них пояса, а уже потом отнимали у них оружие. Снять с человека пояс означало обесчестить его, изменить его социальный статус, превратить его в раба, в несвободного человека, ибо свободный — подпоясан.

И наше выражение «распоясаться» ведет свое происхождение оттуда, из глубины тысячелетий, означая «вести себя неправильно». Каждый уважающий себя русский человек не позволял себе распоясанным ходить даже в избе. Более того, женщины не позволяли себе снимать пояс даже на ночь, рубаха должна быть обязательно подпоясана. И в тех районах России, где существовало крепостное право, когда крестьянина отправляли на конюшню пороть, с него обязательно снимали пояс — подпоясанного пороть было нельзя. Это особое отношение к «опояске» сохранилось по сей день: когда военнослужащих отправляют на гауптвахту, с них обязательно снимают ремень, подчеркивая тем их несвободу.

К поясу было такое же отношение, как и к полотенцу. Полотенце же часто выполняло функции пояса, особенно в свадебной обрядности (дружки подпоясывались полотенцем или широким поясом). На поясе сохранялась вся та орнаментальная структура, которая характерна для оформления подола рубахи, интенсивно насыщенная охранительной символикой. На поясе могли, как и на полотенце, опускать в могилу гроб, оставляя его там, — пояс считался выполняющим священную связь между предками и потомками, он был дорогой от живых к мертвым. Как полотенца, так и пояса во время «родительских» дней вывешивались за окна; как по полотенцу, так и по поясу в дом могли войти души предков. Как орнаментированные полотенца, так и пояса украшали божницу.

У нас на Севере девушки часто использовали пояс в гаданьях: когда загадывали на жениха, то вешали новый шерстяной пояс (шерсть — символ богатства) на божницу и говорили: «Пояс-пояс, покажи мне суженого поезд!» Поясом перепоясывали ребенка еще до крещения; после рождения его свивали и, кроме свивальника, которым служил широкий пояс, обязательно надевали маленький поясочек. У финно-угорских народов таким оберегающим поясом был кусок мелкоячеистой рыболовной сети. Пояс обязательно клали в гроб, неподпоясанным человека на тот свет никогда не отправляли. А иногда даже надевали несколько поясов на все случаи его загробной жизни.

Таким образом, рубаха, передник и пояс — это основные общеславянские элементы женского костюма, сохранившиеся на Русском Севере и в качестве обыденной, и в качестве ритуальной одежды вплоть до рубежа XIX — XX вв. Именно на этих деталях женского северорусского костюма встречается наибольшее количество архаических орнаментов, возникновение которых относится к древнейшим периодам истории народов Восточной Европы и отстоит от нашего времени на многие тысячелетия.

Глава III. Головные уборы
(кокошники, сборники, кокоруны, ленты)

Кроме рубахи, передника-занавески и пояса, огромную роль в женском костюме играл головной убор. С ним в свадебной обрядности был связан переход из статуса девушки в статус замужней женщины. Девушки имели право «светить волосом», т. е. ходить простоволосыми. Обычно они носили под девичью ленту распущенные или заплетенные в одну косу волосы.

У наших далеких предков сложился целый комплекс представлений, связанных с волосом вообще и женскими распущенными волосами в частности. Считалось, что в них заключается жизненная сила человека, что при помощи распущенных девичьих волос можно приворожить к себе суженого, что «бабы-простоволоски» способны навести порчу на своих мужей, на односельчан и их скотину. Вычесанные волосы никогда не выбрасывали, а собирали в специальный мешочек, который по смерти женщины клался ей в гроб под голову. Таким образом, магическая жизненная сила уходила вместе с ее владелицей в мир иной.

В земной же жизни, повторяем, «светить волосом» замужняя женщина не могла даже дома и обязана была ходить с покрытой головой. Женский повойник (кокошник, сборник, борушку, сороку и т. д.) надевали на голову молодой на свадьбе: «делали из девушки молодушку». Одну девичью косу расплетали, долго и тщательно расчесывали волосы, делили их на прямой пробор и заплетали две женские косы, которые укладывали вокруг головы. На эту прическу надевали женский повойник, из-под которого не должна была выглядывать ни одна волосинка.

На северорусских женских головных уборах, расшитых золотными нитями, жемчугом, стеклярусом, бисером и цветными камнями, как и в браном ткачестве и вышивке рубах, передников и поясов, сохранилось огромное количество изобразительных мотивов и образов, которые сложились в недрах многотысячелетней языческой древности. Особая значимость женского головного убора в русской народной традиции отмечалась неоднократно, достаточно назвать широко известные работы Н.И.Гаген-Торн (Гаген-Торн Н. И. Магическое значение волос и головного убора в свадебных обрядах Восточной Европы // Сов. этнография. 1933. Вып. 5—6), Г. С. Масловой (Маслова Г. С. Орнамент русской народной вышивки. М.: Наука, 1978) и других исследователей. Специфическая связь женского головного убора с символикой плодородия была отмечена в вышедшей в свет в 1985 году книге Д. М. Балашова, Ю. И. Марченко и Н. И. Калмыковой «Русская свадьба», посвященной различным свадебным обрядам, бытовавшим до недавнего времени в Тарногском районе. Авторы книги пишут: «Очень древний обычай, с элементами магии, рассказали нам в Илезе и повторили в Нижнем Спасе (то есть можно предполагать, что обычай когда-то был известен по всей Кокшеньге). Перед отъездом свата или сватов из дому, для успеха дела, их хлестали или забрасывали женскими головными уборами» (Балашов Д. М. и др. Русская свадьба. М., 1985. С. 27).

В этом обычае ярко выражена магическая сущность женского повойника как священного предмета, приносящего плодородие, счастье, удачу. Столь важный элемент одежды украшался на Русском Севере с особой тщательностью. Разумеется, речь идет о праздничных, парадных головных уборах, отличавшихся богатством декора и зачастую огромной стоимостью, что обеспечивало их бережное хранение и передачу из поколения в поколение. Естественно, не каждая крестьянка могла позволить себе роскошь иметь повойник, стоимость которого равнялась стоимости двух дойных коров или лошади.

Говоря об образах, которые запечатлены на вологодских праздничных женских кокошниках, мы должны обратиться к тому миру языческих представлений, в котором жили наши предки задолго до введения христианства на Руси. Прежде всего, это представления о верховных божествах Вселенной — Роде и Рожаницах. Вопрос о наличии у восточных славян в древности культа верховного бога Рода и сопровождающих его богинь плодородия Рожаниц впервые был поставлен академиком Б. А. Рыбаковым в книге «Язычество древних славян».

Он убедительно доказал, что восточные славяне, наши предки, задолго до введения христианства имели очень сложный культ бога дождей, гроз, влаги вообще, плодородия, кровного родства и творца вселенной — Рода, аналогичного по своим функциям христианскому Богу-Творцу Саваофу. Две богини Рожаницы охраняли семейный очаг, защищали женщин, дарили им потомство и помогали в родах. Б.А.Рыбаков считает, что культ Рожаниц действительно существовал долгое время на севере Руси, не искорененный и не уничтоженный христианством. Изображения Рожаниц можно встретить на концах полотенец, на подзорах свадебных простыней и, конечно, на северорусских женских головных уборах.

На головках, т.е. на верхних, затылочных частях северодвинских и тарногских повойников, выполненных из штофа или бархата, как правило, вишневого, малинового или алого цвета, изображаются вышитые золотными или серебряными нитями странные существа. Как правило, каждое из них представлено в характерной распластанной «лягушачьей» позе, типичной позе рожающей женщины. Под основной, центральной фигурой, на руках которой, очень похожих на звериные лапы, сидят птицы или змеи, помещено второе изображение.

В Тарногских борушках это — помещенное между широко расставленными ногами первого существа, как правило, рогатого, второе, почти полностью аналогичное первому, рогатое существо, также в характерной распластанной позе. Первая фигура соединена со второй, меньшей тонкой полоской — «пуповинкой». В северодвинских повойниках центральная фигура соединяется полоской, опускающейся также между широко расставленными ногами, с треугольником или трехступенчатой пирамидой. Но треугольник и ступенчатая пирамида в глубокой древности (в VI — III тыс. до н.э.) являлись знаком женского производящего начала, символом рождения и воспроизводства (Погожева А. П. Антропоморфная пластика Триполья. Новосибирск, 1983). Таким образом, ступенчатая пирамида и треугольник северодвинских кокошников — одно и то же со вторым «существом» композиций тарногских борушек.

Характерность позы, а также то, что верхняя и нижняя фигуры соединены тонкой полоской, очень похожей на пуповину, дают нам основания для утверждения, что перед нами изображения двух богинь Рожаниц, причем в этой композиционной схеме следующим составляющим является сама женщина, носящая данный повойник. Она обязана продолжить далее бесконечную во времени цепочку рождений и всей логикой этого заклинательного орнамента обязана повторить акт рождения, воспроизводства.

Очень часто на головках северодвинских кокошников вышивалось золотое дерево с птицами-утицами на ветвях. Причем по очертаниям это дерево опять же повторяет фигуры двух Рожаниц: матери и рожденной ею дочери, с руками и ногами — золотыми цветущими ветвями. Птицы-утицы, сидящие на ветках-руках, символизировали души умерших, готовых в образах новорожденных детей вернуться на землю в мир людей. Это древнее представление о верховных рождающих богинях пришло из глубин ведической древности.

Так, у потомков уроженцев Восточной Европы, пришедших в III — II тыс. до н.э. в горы Афганистана, сохранились представления о том, что Вселенная — золотое дерево и рожающая женщина одновременно, а ветки этого дерева — родственные народы. О том, что древние арийские представления связывали мир умерших с золотым деревом — богиней Праматерью, вечно порождающей жизнь, свидетельствует один из текстов «Ригведы». Это разговор мальчика с умершим отцом, где говорится: «Под дерево с прекрасными листьями, где пирует с предками Яма (бог смерти — С. Ж), отец наш, глава рода, уходит от нас». Стоит вспомнить в связи с вышесказанным, что в известной русской народной сказке «Крошечка-Хаврошечка» из костей коровы, которая заменила девушке умершую мать, выросло дерево — яблоня с золотыми яблоками. В одной из югославских народных сказок рассказывается о женщине, которая, спасаясь от преследований злой снохи, приезжает к серебряной изгороди, за которой на ветвях огромного дерева находится серебряное село. Встречающий ее верховный бог говорит: «Заходи за эту калитку, и ты вернешься в свою молодость». Это очень похоже на завершение похоронного гимна «Веды», где, обращаясь к умершему, призывают: «Очистись от всего грехового и возвращайся обратно в цветущем состоянии», — то есть возвратись обратно ребенком. Такая идея золотого или серебряного древа — мира предков и одновременно воплощения богини жизни и рождений очень четко зафиксирована на северо-русских женских головных уборах.

Изображения Рожаницы (часто называемые «жаба») можно встретить на олонецких, череповецких и каргопольских кокошниках, где они выполнялись из жемчуга, бисера, сеченого перламутра или стекляруса и помещались надо лбом женщины. Это несколько утрированные в своей распластанности фигуры с поднятыми вверх руками и широко разведенными ногами. Интересно, что головной убор с такой орнаментикой женщина носила только в течение репродуктивного периода своей жизни, т. е. в то время, когда она могла быть матерью, рожать, а зачастую даже только в первые годы семейной жизни, до рождения ребенка, а затем меняла на менее украшенный. Старея, женщины переходили на другие, старушечьи повойники.

Говоря об изображениях богинь Рожаниц на северорусских женских головных уборах, хотелось бы отметить еще одну очень важную деталь — как правило, головы всех этих, вышитых золотом, серебром и жемчугом, рожающих божеств украшают рожки. И это совсем не случайно. Дело в том, что исследователями давно отмечено — целый ряд русских женских головных уборов имеет рога: это рязанские, тульские, калужские, тамбовские, курские кички, сороки и кокошники, в этот ряд входят также знаменитые воронежские «кораблики» и однорогие каргопольские кокошники. Все они привносят в облик носящей их женщины один и тот же элемент — женщина уподобляется корове или козе, существам, с древней поры считавшимся связанными с символикой плодородия. Вспомним вновь сказку о Крошечке-Хаврошечке, в которой мать девушки фактически воплощается в Коровушку-Буренушку, а затем превращается в дерево — яблоню с золотыми яблоками, приносящими счастье. Судя по всему, рогатость Рожаниц, вышитых на головных уборах, с одной стороны подчеркивает их связь со сферой священного, а с другой — объединяет богиню с ее архаическим прототипом — коровой.

Б.А.Рыбаков, говоря о близости двух Рожаниц — матери и дочери — к древнегреческим богиням (матери и дочери) Лето и Артемиде, подчеркивает связь этих греческих богинь с культами плодородия. Но практически все древнейшие богини плодоносящих сил природы Европы и Азии в той или иной мере связаны с коровой. Будь то увенчанные рогами египетская Исида или вавилонская Иштар, древнегреческие волоокая Гера или Ио, обращенная в корову, Европа, изначально воплощавшаяся в облике коровы, и т. д. — все они связаны с культом одного и того же животного. Интересно, что один из предполагаемых аналогов древнерусских Рожаниц — богиня Артемида в облике Селены (Луны) изображалась рогатой, а в своем малоазиатском варианте представлялась многогрудой, с целым стадом коров на теле. Все эти вышеперечисленные богини имеют еще одну общую черту: — они так или иначе связаны с древнейшими лунарными культами, так как подательницей плодородия в виде дождей, рос, влаги вообще во многих культурах древности была луна. Но луна в тех же культурах, как правило, ассоциировалась с коровой или быком, так как луна, вода, корова и бык издавна были тесно взаимосвязаны и взаимозаменяемы в различных мифологических системах. Кроме того, брачные партнеры многих богинь плодородия также выступают, как правило, в облике одного и того же животного — быка.

Итак, в многочисленных головных уборах, бытовавших на обширной территории России, женщина, являвшаяся как бы земным воплощением богини Рожаницы, уподоблялась рогатому существу — корове. Подчеркивание признаков, ассоциирующих женщину с коровой, и в то же время постоянная рогатость изображаемых на повойниках Рожаниц, приводит к выводу о том, что коль скоро женщины, а в конечном счете — богини Рожаницы рогаты, то рогатым должен был изображаться и бог. Род — верховное языческое славянское божество Вселенной.

Такое положение подкрепляется выводами Б.А.Рыбакова о родстве Рода и древних богов Ваала, Гада, Аполлона, Зевса, Юпитера, Диониса, наконец, христианского Саваофа, чьим антиподом был в церковных поучениях против язычества бог Род. Однако переднеазиатские Ваал и Гад — боги плодородия, воды, рождений имели одно воплощение — быка. Аполлон, как писал Павсаний, больше всего любил быков. Зевс Критский олицетворялся в облике быка. В образе быка или козла воплощался бог плодородия и стихийных сил природы Дионис. И наконец, прообраз христианского Саваофа — древний семитский бог Илу (или Илохим) также изображался в облике быка (Мифы народов мира: В 2-х томах. М., 1982. Т. I. С. 206, 261, 159, 507).

В этом ряду аналогов Рода одним из важнейших, если не самым главным, может быть назван древнейший ведический (арийский) бог Рудра, о котором известный советский индолог Н.Р.Гусева пишет следующее: «В Ведическом пантеоне существенную роль играл также бог Рудра, который выступает в Ведах под многими именами и является носителем ряда функций. Он описывается как благостный созидатель всего живого, сын зари и одновременно как гневное божество бурь… Будучи ведическим, то есть арийским божеством, Рудра, вероятно, стал объектом культового поклонения арьев не в самой Индии, а был известен в доиндийский период их истории.

Обратимся к некоторым сопоставлениям. У древнерусских язычников был бог Род — грозный и капризный повелитель неба, «владевший тучами, дождем и молниями, от которого зависела вся жизнь на земле». Значение имени «Рудра» повторяет эти определения: грозный, могучий, бог гроз, благостный. Имя славянского Рода разъясняется еще как красный, сияющий, сверкающий. Есть славянские слова «руда» в значении крови и «рудый», «рдяный» (красный цвет). В санскрите тоже существует древний корень «рудх» («быть красным»), от которого образуется «рудхира» («красный», «кровавый», «кровь») (Гусева Н. Р. Индуизм: мифология и ее корни // Вопросы истории. М., 1973, №3, С. 143). Связь имени восточнославянского бога Рода со словами «руда» (кровь), «рудый», «рдяный», «родрый» (красный цвет) отмечает также и Б.А.Рыбаков (Рыбаков Б. А. Язычество древних славян… С. 451—452).

Но арийский бог Рудра в животном воплощении — бык, как могучего быка воспевают его гимны «Веды». Надо сказать, что одна из древнейших, зафиксированных в формах искусства, традиций, сочетающих культ женского рождающего божества и культ быка, символизирующего мужское начало, уводит нас в VII тыс. до н.э., в Малую Азию. Здесь бык был одним из главных мифологических персонажей. «Вторым, (а по значению, возможно, первым) персонажем была богиня — мать животных (быков и, видимо, баранов) и людей, изображавшаяся рождающей их. …В некоторых случаях изображали двух богинь, одна из которых была моложе другой… Образ более юного божества связан с представлением об обновлении жизни природы», — пишет советский ученый Е.В.Антонова (Антонова Е. В. Очерки культуры древних земледельцев Передней и Средней Азии. М.: Наука, 1984. С. 197).

С аналогичной малоазиатской ситуацией мы встречаемся и в так называемой трипольской культуре, распространенной на юге Украины и в Поднепровье в VI — III тыс. до н. э. (Многие ученые считают, что именно в Триполье берут начало будущие славяне). Здесь повторяется та же схема — изображается женское божество, часто в позе рожаницы; мужское начало воплощается в образе быка, бычьих голов или рогов (Погожева А. П. Антропоморфная пластика Триполья. Новосибирск, 1983. С. 131).

Известно, что в славянском мире реликтов культа быка более чем достаточно. Здесь можно привести слова византийского историка Прокопия Кесарийского (VI в.) о том великом боге, которого одного славяне чтут владыкой над собой и приносят ему в жертву быков (Греков Б. Д. Киевская Русь. М., 1949. С. 379—380).

Это обрядовые захоронения турьих рогов и большое количество географических названий, в основу которых положены слова «тур», «турово». Это наличие в славянской святочной обрядности Тура, вождение по селам быка, название маскарадных рогатых масок «туром», прославление в святочных песнях «тура» и «турицы». Интересное описание святочного маскарада в средневековой Руси было сделано одним из монахов-очевидцев, который отмечает следующее: «На тех своих законопротивных сборищах некого Турасатану вспоминают и иные лица свои на всю красоту человеческую (по образу и подобию божию сотворенную) некими хорями или страшилами на дьявольский образ пристроенными закрывают…» (Гальковский Н. М. Борьба христианства с остатками язычества в Древней Руси. Т. П. М., 1913. С. 187).

На Руси в старину масленичный поезд, связанный с отправлением культа предков и плодородия, прикреплялся к саням с быком, который таким образом оказывался во главе ритуальной процессии. Б. А. Рыбаков отмечает, что «среди языческих идолов славянского средневековья наиболее часто встречается изображение бородатого мужчины с огромным турьим рогом, „рогом изобилия“ в руке… Рог как символ благополучия и обилия является устойчивой деталью почти всех скульптур» (Рыбаков Б. А. Язычество древних славян… С. 424).

Известный исследователь славянского фольклора И.И.Толстой, говоря о древнегреческих ритуальных буффониях (быкоубийствах), сравнивал их с обрядом жертвоприношения быков в Кирилловском уезде Вологодской губернии, существовавшим еще в начале XX в., и считал вологодский вариант более архаичным в некоторых деталях, чем древнегреческий (Толстой И. И. Статьи о фольклоре. М.: Наука, 1966. С. 22—23).

Но в селе Югра Тарногского района Вологодской области еще до 30-х годов нашего века сохранялся обычай братчин, на которые ежегодно выращивался бычок поочередно каждой семьей в селе. После совместной трапезы односельчане отдавали голову бычка дому, выкормившему его, и эта голова помещалась на чердаке, где под влиянием дыма коптилась и высыхала. Она хранилась там до тех пор, пока вновь не приходила очередь данной семьи откармливать следующего бычка для братчины (Жарникова С. В. Отражение языческих верований и культа в орнаментике северорусских женских головных уборов // Научно-атеистические исследования в музеях. Л., 1986. С. 103—104).

На Русском Севере хорошо сохранились также древние представления о тучах, как о коровах и быках. Так, во многих районах Вологодской области бытуют диалектные «бык», «бычок» — первая туча перламутрового цвета, являющаяся предвестником сильной грозы, грозовое облако («Бычок постепенно небо закрывает»). О сумрачном небе говорят, что оно «бычится» («Ноне весь день небо бычится») (Словарь Вологодских говоров. Вологда, 1983. С. 53). В сказках и песнях Вологодчины туры часто связаны с водой — рекой, озером, морем. Примером тому легенда, записанная братьями Б. и Ю. Соколовыми в 1914 году в Кирилловском уезде. В ней повествуется о чудесных быках, выходивших в старину из Вешозера (Толстой И. И. Статьи о фольклоре… С. 21—22).

И, наконец, известно, что в свадебной обрядности невеста в Вологодской губернии именовалась «телушкой», а жених «быком» или «порозом». Кроме того, определенный интерес представляет тот факт, что на Русском Севере до рубежа XIX — XX вв. сохранялся похоронный обычай, когда родственники умершего жертвовали корову нищему, говоря при этом «коровка покойника» (Успенский Б. А. Филологические разыскания в области славянских древностей. М.: Изд. МГУ, 1982. С. 51). Этот обычай представляет собой зримый аналог древнему ведическому обычаю приносить в дар жрецу — брахману корову, чтобы обеспечить душе на том свете переход через реку смерти (Тэйлор Э. Первобытная культура. М., 1939. С. 287), тем более, что брахман в идеале — отшельник, не владеющий никакими мирскими благами и живущий подаянием, то есть нищий.

Одним из аргументов в пользу того, что верховный восточнославянский бог Род воплощался в облике быка, был рогатым, являются вышивки северорусских женских головных уборов, где наряду с изображением двух Рожаниц довольно отчетливо просматривается условное изображение бородатой, рогатой мужской личины. Особенно в этом плане интересны северодвинские старушечьи праздничные «нашлепки», местом изготовления которых было старинное село Черевково. Эти повойники отличает от головных уборов «молодух» обилие серебряного, а не золотого шитья (золото здесь опущено в фон).

Даже при беглом взгляде на такой повойник-«нашлепку» отчетливо видна бородатая, круглая, оскалившая зубы в улыбке мужская личина. Но если внимательно всмотреться в рисунок серебряной вышивки, то перед нами предстанет губастая, носатая и рогатая голова быка. Невольно вспоминаются строки из трагедии древнегреческого поэта Еврипида, рассказывающие о царе Пенфее, который обрел дар высшего зрения и увидел истинный облик бога плодородия Диониса (аналога восточнославянского Рода), до этого казавшегося ему обыкновенным человеком. Пенфей говорит:

Ты кажешься быком мне, чужестранец,

Вон у тебя на голове рога…

Так был ты зверь и раньше?

Бык бесспорно!

(Пер. И. Анненского)

На головках старушечьих северодвинских повойников такое же изображение мужчины и быка одновременно. Но здесь возникает вопрос, почему именно на старушечьих головных уборах помещалось столь своеобразное изображение?

Вероятно, это вызвано тем, что Род, как и арийский бог Рудра (ближайший аналог Рода) и древнегреческий бог Дионис, связан с тьмой, мрачным грозовым небом, миром мертвых и месяцем (луной). Луна во многих мифологических системах соотносится не только с плодородием, но и с миром мертвых, с обиталищем предков — подателей плодородия. Так, арьи считали Рудру божеством лунарного цикла и связывали с ним представления о плодородии, долголетии, смерти и возрождении. Они верили в то, что главным средством, придающим жизненную силу, был посылаемый Рудрой дождь, и что труп должен быть омыт дождевыми водами. Из той же глубочайшей древности идет, вероятно, и славянское поверье, что дождь во время похорон — благо.

В ведические времена, много тысячелетий назад, люди верили, что «путь предков ведет на луну, откуда души ниспадают с росой, возникшей из месяца». Но такую же картину мы видим и восточнославянской средневековой традиции. В древнерусском поучении говорится: «То не Род, сидя на воздухе, мечет на землю дождь и росу и оттого якобы рождаются дети. Бог всему творец, а не Род» (Рыбаков Б. А. Язычество древних славян… С. 449). Аналогии поразительные — Род проливает на землю дождь и росу как ведический бог Рудра (бык), а с дождем и росой возвращаются на землю души предков, чтобы перевоплотиться в своих потомков — внуков и правнуков. Такие представления сохранились у русских до позднего средневековья. «Из навей (т.е. из мертвых — С. Ж) дети нас емлют» — говорили наши предки. Исходя из всего вышеизложенного объяснимо наличие изображений бородатых, оскалившихся быков-мужчин на северодвинских старушечьих головных уборах.

Пока женщина была молода и способна продолжать род, она находилась под покровительством богинь — Рожаниц, охранявших ее голову, а значит и ее самоё. На закате своих дней женщина возлагала на голову старушечью «нашлепку», отдавая себя под покровительство бога предков Рода и веря в то, что обращенная в дождь, росу или снег она вернется на землю, чтобы вновь возродиться в своей внучке или правнучке. Этим можно объяснить и то, что форма головок старушечьих «нашлепок» резко отличается от той же детали головного убора молодых женщин. Если у «молодух» головки северодвинских кокошников слегка вытянуты и заовалены, напоминая очертаниями коровье копыто, то у старух головки повойников совершенно круглые и в комплексе с серебряной вышивкой удивительно похожие на бледно-серебристый «улыбающийся» лик луны.

Таким образом, подводя итоги всего того, что было сказано о северорусских женских головных уборах, надо еще раз подчеркнуть их огромную роль в комплексе традиционного народного костюма.

Головной убор свидетельствовал о возрасте своей владелицы, о ее семейном положении (девушка, девушка на выданье, просватанная, молодая женщина, женщина средних лет, старуха); он был оберегом и должен был стимулировать родовую функцию женщины, соединяя ее с миром высших языческих богов и богинь. Являясь логическим завершением всего костюма, женский головной убор нес на себе наиболее священные изображения, символика которых сложилась в глубинах тысячелетий. Именно на северорусских повойниках-кокошниках с наибольшей полнотой и яркостью представлены образы древнейших восточнославянских верховных богинь Рожаниц и верховного бога Вселенной — Рода, культ которого вызывал негодование православного духовенства еще в XV — XVI вв.

Завершить наш анализ символики северорусского женского народного костюма, дожившего в лучших своих образцах до рубежа XIX — XX вв., хотелось бы словами

М.Н.Мерцаловой: «Колдовская сила русского народного костюма так велика, что, однажды заглянув в эту сокровищницу и осознав ее связи с обычаями, обрядами, с древнейшими истоками русской культуры, когда магическое значение вещей, изображений превращалось в эстетическое, уже не можешь оторваться от нее. Чем пристальнее изучаешь русский народный костюм как произведение искусства, тем больше находишь в нем ценностей, и он становится образной летописью жизни наших предков, которая языком цвета, формы, орнамента раскрывает нам многие сокровенные тайны и законы красоты народного искусства. Поэтому и не умирает народный костюм. Он превратился в звено, которое связывает художественное прошлое нашего народа с его настоящим и будущим» (Мерцалова М. Н. Поэзия народного костюма. М., 1988. С. 12).

Литература

Антонова Е. В. Очерки культуры древних земледельцев Передней и Средней Азии. М. Наука. 1984.

Афанасьев А. Н. Древо жизни. Изб. статьи. М. 1986.

Богуславская И. Я. О трансформации орнаментальных мотивов, связанных с древней мифологией в русской народной вышивке. М. 1964.

Велецкая Н. Н. Языческая символика славянских архаических ритуалов. М. Наука, 1978.

Городцов В. А. Дако-сарматские религиозные элементы в русском народном творчестве // Труды ГИМ, 1926. Вып. I.

Гусева Н. Р. Индуизм: мифология и ее корни // Вопросы истории, 1973, №3.

Гусева Н. Р. Индуизм. М. Наука, 1977.

Дмитриева С. И. Фольклор и народное искусство русских Европейского Севера. М. Наука, 1988.

Древняя одежда народов Восточной Европы. М. Наука, 1986.

Жарникова С. В. О попытке интерпретации некоторых образов русской народной вышивки архаического типа // Сов. этнография, 1983, №1. С. 87—94.

Жарникова С. В. О некоторых архаических мотивах вышивки сольвычегодских кокошников северодвинского типа // Сов. этнография. 1985. №1. С. 107—115.

Жарникова С. В. Отражение языческих верований и культа в орнаментике северорусских женских головных уборов //Научно-атеистические исследования в музеях. Л. Изд. ГМИРиА, 1986. С. 94—107.

Жарникова С. В. Фаллическая символика северорусской прялки как реликт протославянско-индоиранской близости // Историческая динамика расовой и этнической дифференциации населения Азии. М. Наука, 1987. С. 130—146.

Иванов С. В. Народный орнамент как исторический источник // Сов. этнография, 1958. №2. С. 3—23.

Иванов С. В. Орнамент народов Сибири как исторический источник. М. — Л., 1963.

Крестьянская одежда населения Европейской России. М. Сов. Россия, 1972.

Лелеков Л. А. Искусство Древней Руси и Восток. М. Сов. художник, 1978.

Маслова Г. С. Узорное тканье на русском Севере // КСИЭ, 1959. Вып. XI.

Маслова Г. С. Орнамент русской народной вышивки. М. Наука, 1978.

Маслова Г. С. Народная одежда в восточнославянских традиционных обычаях и обрядах XIX — начала XX вв. М.: Наука, 1984. Мифы народов мира. Т. I-П; М. 1980—1982.

Пропп В. Я. Исторические корни волшебной сказки. Л. 1946.

Рыбаков Б. А. Язычество древних славян. М. Наука 1981.

Рыбаков Б. А. Язычество Древней Руси. М. Наука, 1987.

Соболев И. Н. Русский орнамент. М. 1948.

Толстой И. И. Статьи о фольклоре. М. Наука, 1966.

Тэйлор Э. Первобытная культура. М. 1939.

Вологда. 1991

Гусли — инструмент гармонизации вселенной

Каждый исследователь изучающий историю православия на Руси, останавливается перед, необъяснимым феноменом, резко негативным отношением к такому, казалось бы, безобидному музыкальному инструменту как гусли. Так еще проповедник 12 века Кирилл Туровский грозил посмертными муками тем «кто ворожит, гудит в гусли, сказывает сказки». В требнике 16 века среди вопросов на исповеди есть такие: «ни пел ли яси песней бесовских, не играл ли яси в гусли?». А игумен Памфил ругал псковичей за то, что «они во время купальской ночи играли в бубны и сопели и гудением струнным». Исторические документы свидетельствуют, что во времена Алексея Михайловича Романова гусли изымались у населения и сжигались возами. Почему? Сегодня судя по всему мы можем ответить на этот вопрос.

Но начнем с того что еще в 1903 году, в индийском городе Бомбее вышла на свет книга выдающегося индийского ученого и общественного деятеля Тилака «Арктическая Родина в Ведах». Посветив всю свою жизнь изучению родного народа, он долго и тщательно анализировал древние предания, легенды и священные гимны, рождённые в глубинах тысячелетий далёкими предками индийцев и иранцев, и те странные явления, которые были описаны в священных книгах Ригведе, Махабхарате, Упанишадах, Тилак пришел к выводу, что эти тексты создавались на севере Еропы, где-то около полярного круга. Именно здесь находилась прародина индоиранцев, или как они себя называли Ариев. Часть из них 4–5 тыс. лет назад ушла на территорию Индии и Ирана. Книга Тилака переведенная на все европейские языки впервые переведена на русский только в 2000 г. Наталией Романовной Гусевой и вышла в свет в Москве в 2001 г. В середине 50-х годов 20-го века выдающийся санскритолог Рахула Санкритьяяна описал эти передвижения в своей книге, «От Волги до Ганга», и ввел в научный оборот новый термин — индославы. Заметим, что еще в 1964 году один из крупнейших санскритологов Индии профессор Дурга Прасад Шастри писал «Если бы меня спросили какие два языка мира наиболее похожи друг на друга, я ответил бы без всяких колебаний русский и санскрит».

Таким образом, древние ведические обряды, ритуалы, священные тексты имеют непосредственное отношение к севернорусской народной традиции, исследователи которой неоднократно отмечали. что для нее характерна консервация рудиментов архаичнейших явлений, порой не находящих отражений даже в ведической традиции. Общеизвестно то огромное значение, которое придавалось в ведической мифологии водоплавающей птице — гусю, лебедю, утке, где она символизировала: небо, свет, огонь, солнце, а также воплощение Творца и Вселенной. Так в санскрите «ханса» — гусь — лебедь душа познавшая высшую Истину, высший дух, свет, огонь, сакральный музыкальный Рим, музыка Вселенной.

Но и в русской народной традиции образы водоплавающих птиц играют исключительную роль. Зачастую именно гусь, лебедь, утка маркируют собой сферу сакрального в обрядовых песнях календарного цикла. И в этих же песнях именно гусли являются обязательным компонентом озвучивания сакрального текста. Примером может служить предсвадебная песня, записанная в Архангельской губернии:

«Вы где гуси были, вы где ночевали, где спали, побывали.

Мы спали у княгини побывали у первобрачной.

И что княгиня делает?

Во гусли играет дары снаряжает».

В гусли гудели, и здесь стоит вспомнить, что и в русских диалектах и на санскрите «гу» значит звучать. Ни гука — ни звука, ни гукнуть, то есть не прозвучать.

Но кроме этого термин «гу» в санскрите значит еще, и идти, двигаться. Вспомним русское слово гулять. Мы с вами гуляем праздник, мы с вами гуляем свадьбу, то есть и звучим и двигаемся. И тут мы подходим пожалуй к самому главному.

В древних ведических текстах, в книгах эпоса Махабхарата — Адипарва и Ашвамедхикапарва говорится, что сотворение Вселенной происходило следующим образом. По мысли и слову, которое является озвученной мыслью Творца, появилась некое огромное яйцо, «вечное как семя всех существ. В нем подлинным светом был вечный Брахмо — чудесный, непредставимый, вездесущий. Тот, кто есть скрытая и не уловимая причина реального и не реального». Брахмо как соединение мужского и женского начала, то есть нечто среднее. У него было только одно свойство, это звук. В Ашамедхикапарве Брахмо называют сверхсветлым светом, эфиром. Именно этот сверхсветлый свет создал пространство и произвел основу личности, которая по своей сути небесна. Заметим, что сверхсветлый свет, это название фона наших с вами русских икон. Брахмо в древне-арийских текстах называется эфиром. И утверждается — эфир высший из элементов. У него есть только одно свойство и называется оно звуком. Эфир порождает семь звуков и аккорд. Затем звуки эфира порождают движение или ветер. И у него уже два свойства, звук и касание то есть инерция. Причем инерция является собственным свойством ветра и движения. В результате сокращения скорости сверх света или эфира, в следствии касания — инерции, появляется видимый свет, состоящий из семи цветов спектра, который корелируется с семью первозвуками. Свойствами света является звучание, касание и образ. Причем собственным свойством света (видимого света), является именно образ. Все что мы с вами видим в этом мире это то, что имеет образ. Рожденный из звука и движения, именно видимый свет находится на пограничьи, относясь как свет к миру божественному Прави и как образ к миру проявленному Яви.

Заметим что в поучении против язычества в XII — XIII века в «Слово о твари и днии рекомом недели», говорится, что русские язычники поклоняются в первый день семидневной недели (воскресение) не солнцу, утверждая, что солнце только вещественное воплощение света, а белому свету, то есть свету вселенскому. Как писал Борис Александрович Рыбаков, вот этот свет, не имеющий видимого источника не осязаемый и не исповедимый, как эманация божества творящего мир, и был предметом поклонения средневековых язычников. В священных текстах Упанишад говориться, что вселенский свет — это златоцветная птица, обитающая в сердце и солнце. Огонь называют белой птицей, несущей свет. На санскрите огонь «очищающий, очищение», звучит как «павана», а «павака» — чистый, яркий огонь. Кроме того «павана» — свежий ветер, а «павана манна» это название многих хвалебных гимнов. Но в севернорусских обрядовых песнях, водоплавающая птица гусь — лебедь носит название «паванька, пава, павана». Таким образом огонь и хвалебный гимн в санскрите прямо соотносятся с севернорусским названием гуся — лебедя — паванька, пава, павана. И здесь стоит вспомнить, что древнеславянские ритуальные костры VI — V века до нашей эры выглядели как фигуры пылающих лебедей. О чем свидетельствуют найденные археологами зольники — остатки этих костров. Зная о том, что в древнейшей традиции, музыкальный лад, связанный с гусями, лебедями, творит музыку космоса, что игра на гуслях сравнима в этом мифопоэтическом ряду с тканьем мировой гармонии, можно понять почему автор «Слова о полку Игореве» связывает в единый образ стадо лебедей и живые струны — гусель, по которым передвигаются пальцы вещего Бояна, как по нитям основы уток, творя ткать эпической песни.

В Ригведе гимнотворчество мудрецов (Риши или Раша) это процесс, в котором высшая творческая сила слово (озвученная мысль) создает космос, ткёт его. О единстве понятий узор ткани и узор песни, ткать ткань, излагать песню, свидетельствует такой термин санскрита как «прастава», имеющая аналогию в севернорусском диалектном «прастава», «праставка». Но севернорусская «праставка», «прастава» это вышитая или заполненная тканым узором полоса ткани, украшающая рубахи, передники, концы полотенец набожников, скатерти, свадебные простыни, то есть сакрально означенные вещи. Санскритская же «прастава» — это священный текст, хвалебный гимн. Так в гимнах Ригведы поэт-певец просит помочь ему, ткущему произведение и говорит о том, что новую и новую нить ткут к небу и в океан озаренные поэты. Причем внутри текста самого гимна термин «прастава» имеет множество значений: «прастава» — это огонь, солнце, взошедшее солнце, время после восхода солнца, воздушное пространство, дождь, ветер, лето, речь, кожа человека, любовный зов, три мира. Таким образом исполняя священный гимн поэт-певец-музыкант соединял в одно целое все три мира. Голосом, ритуальным пением, как утком ткется из нитей — слов, на нитях основы — струнах ткань вселенной. В этой структуре музыкальный инструмент фактически идентичен ткацкому стану. Не случайно в ведических текстах, многотысячелетней давности говорится о трех нитях основы, по которым двигается гусь-свет-огонь, созидая вещественный мир.

Древние трехструнные крыловидные гусли, это предельно приближенный к идеальному музыкальный инструмент — божественный инструмент. Вдумайтесь в слова гимнов древней веды заговоров — Адхарва Веды — повествующего о сохранении гармонии во вселенной: «Две юницы снуют основу, на шесть колышков две снующих, одна другой протягивает пряжу и не рвут ее, не прерывают. Вот колышки — они основа небу, стали гласы для тканья челноками». Упомянутые в гимне 6 колышков, по три с каждой стороны, на которых натянуты три струны — нити основы (гуны) это священные столбы, о которых в Ригведе говорится «Словно гуси, выстроившиеся рядами, прибыли к нам столбы одетые в светлое, поднимаемые перед огнем поэтами, боги вступают на путь богов».

Гусляры из года в год, из века в век, из тысячелетия в тысячелетие, постоянно в процессе творческого озарения повторяли акт творения Вселенной. Они гудят, а значит из звука гу и движения гу, созидают третий компонент — видимый свет, творящий все проявленное во Вселенной, весь материальный, иллюзорный мир. Они подпитывают светом космос, не давая хаосу разрушить его, сохраняя наш мир и высший закон бытия. И не случайно о них, которых ещё называли скоморохами, а «скомрат» на санскрите значит вестник, посланец, говорили «идущие со светом по свету». И в той борьбе за духовную власть, что шла на Руси в течении тысячелетия, судя по всему они остались непобежденными, коль скоро даже в конце в XX-го века сохранилась в России архаическая форма живой гусельной традиции, которая была найдена экспедицией Ленинградской консерваториейи в Псковской, Новгородской и Кировской областях.

2009 г. Доклад с Всероссийского Конгресса ведической культуры ариев-индославов

Единые корни домашних обрядов индославов в России и Индии
Выступление на Втором Конгрессе Ведической культуры ариев-индославов

Дорогие друзья, мне предстоит вернуть вас из сферы Духа в сферу Земли, т.е. тех реалий, в которых мы сегодня с вами живем. Мой сегодняшний доклад, пожалуй, вызван такой суровой необходимостью, которую диктует наше время. Дело в том, что в средствах массовой информации все больше и больше появляется таких сентенций, из которых можно сделать вывод, что русские — это вообще не этнос, что это не народ, а некая сборная солянка, что это молодой этнос, неизвестно откуда взявшийся, и судя по всему, неизвестно куда должен будет уйти.

Буквально было сказано, что мы даже не коренной народ на данной территории. И когда слышишь такие вещи, понимаешь, что это очень серьезно. Серьезно хотя бы потому, что нас на сегодняшний день, я имею в виду россиян, всего 4% от мирового населения. Это очень мало. Мы занимаем 1/7 часть земной суши — это очень много. На этой части земной суши находятся: 30% мировых запасов угля, 40% мировых запасов нефти, 45% мировых запасов газа, 44% железных руд, 30% хромовых руд, 74% марганцевых руд, 40% редкоземельных, 90% платины, 30% мирового золота и мировых алмазов, у нас 20% мировых сельскохозяйственных угодий, 1/5 лесов планеты и 20% мировой пресной воды. И все это принадлежит 4% мирового населения, которому естественно просто так вот сидеть на этих богатствах все остальные 96% не позволят. И основная масса этих 96% возмущается, говоря, что вы вообще здесь делаете и какое отношение вы имеете к этой земле? Не понятно, откуда вы пришли. Вы уничтожили коренное население данных территорий. Пользуетесь всеми этими ресурсами бог знает как. И вообще, не пора ли вам отсюда уйти куда-нибудь в другое место (не понятно, правда, в какое)?

При этом забывается целый ряд очень интересных обстоятельств. В английском языке до сих пор наш с вами этноним звучит как «Раша». А «Раша» или «Риша» на санскрите значит «мудрецы». Во французском языке «риши» — это просто «богатые», но в древности богатство предполагало, прежде всего, богатство знания, а не материальное богатство. Это первое.

Мы забываем о том обстоятельстве, что сам термин «рус» во всех индоевропейских языках обозначает «светлый, ясный», что Птолимей ещё во II веке нашей эры говорил о том, что на севере Европы между Балтикой и Уралом проживают скифо-аланы. Мы забываем, что в скандинавских Сагах начала нашей эры говорится, что от Балтики до Урала по всему северу и центру Европы проживают аланы, которых называют рус-аланы или скифо-аланы. Греки называли нас скифы-русы ещё в раннем средневековье. И наконец, Адам Бременский в XI веке говорил о том, что от Балтики до Урала живут так называемые аланы, которые сами себя называют «веси» или «виси».

Сегодняшние спекуляции на тему о том, что древний великий народ вепсов был уничтожен славянами на всем Русском Севере это, конечно миф, потому что «весь» — это древнее индоевропейское слово, в переводе с санскрита обозначающее «поселение, сосед, родственник». И наши с вами «грады и веси» так и звучат — «города и поселения».

Что касается чуди белоглазой, которая так же оказалась уничтожена «зловредными руссами», то выясняется, что чудья на санскрите значит — чуб, хохол, оселедец, т.н. то что оставляли после первой стрижки мальчика-брахмана и то, что до сих пор носят в Индии брахманы или наши запорожцы. Князь Святослав, князь Игорь и иже с ним, все так называемые варяги носили этот самый оселедец. В индийских домашних обрядах существует даже такой термин — «чудья карна» — стрижка, выстригание этого самого хохла. И последнее — они были белоглазыми, т.е. настолько светлоглазыми, что вызывали к себе интерес у окружающих, потому что основная масса населения нашей планеты — это все-таки темноглазые и темноволосые люди.

Так вот, для того что бы закончить дискуссию на эту тему, или хотя бы дать информацию к размышлению, мне просто хотелось бы для вас привести примеры наших домашних обрядов. Т.е. не тех календарных обрядов, которые справлялись всем народом, а тех домашних, семейных обрядов, которые, как правило, никуда не исчезают с изменением конфессий, с изменением религиозной системы, они продолжают существовать в течение тысячелетий. И сравнить их с теми обрядами, которые арии унесли на территорию Индостана. Я вполне осознанно уже много раз повторяю, что первая волна арийского нашествия дошла до территории полуострова Индостан и сохранила там те обряды, которые складывались на их исторической родине в Приполярье, по мнению одних исследователей это произошло на рубеже 2 и 1 тысячелетий до н.э., по мнению других — на рубеже 2 и 3 тысячелетий до н.э., по мнению третьей большой группы исследователей — на рубеже 3 и 4 тысячелетий до н. э. Основываются эти утверждения на том, что в семейных обрядах используется целый ряд таких инструментов, которые никак на территории Индостана не могли сложиться.