Бесплатный фрагмент - Сборник миниатюр

Ночь

Выполз из домика — норы, горизонта, дистрофический месяц, как лёд холодный, как зуб белый, как унылый светляк тусклый: вот и ночка явилась.

— Вишь, — вещала бабка — колдунья, строго глядя на притрушенного голубоглазого отпрыска без единого зуба, — Луна убывающая — бедственные дни! На улицу ночью выйдешь, а Ёжка — цап! И станешь ты супом!

Отпрыск хлопал глазами и ничего не понимал — слишком юн и слишком неопытен, мало жил, мало видел, вот и не верил старой карге.

В полях огни: рыскают зубастые, маются! Попадётся кто им — всё, конец, и малюсенького кусочка не останется! В светлице старушки сидели, галдели:

— Вон муж мой покойный, Парамон Лукич, по дому родному тоскует, печалится! Исстрадался, сердешный!

— А мой на днях снился — приходил, проклятый, в дом стучался! Поутру я полынь свежую собрала, над порогом повесила — не войдёт покойник!

Девка Параша, спрятавшись за дверью, жадно и испуганно глотала каждое слово, всё представлялся ей мёртвый дед с наигнуснейшим выражением лица, его полусгнившая лысина, блестящая при свете месяца…

Страшный смех охватил всю округу: плешивый Семён Сапогов возвращался с попойки.

— Пьяница! — говорили женщины.

— Колдун! — пугались бабки.

— Дурачок! — пищали комарами дети.

На пороге полугнилой избы стояли доярка Зоя и её муж, конюх Прокоп, оба пузатые — препузатые, на озеро глядели.

— Слышь, Зоя, как лягушки завывают?

— Слышу.

— Быть беде! Неурожай в году этом будет!

— Алкаш старый! Спать иди!

С тем и загнали суеверного Прокопа в избу почивать: не будет больше тревожиться, бедный, пугаться не будет — будет во сне с друзьями горилку на свадьбе кума распивать да пятку чесать…

Вон, уже засопел! И в других домишках засуетились капризные жёны, загоняя мужей и детей по избам. Послышались крики и вопли несчастных.

Вскоре над селом, вампиром бороздя ночное пространство, зашатался, загремел, загрохотал, заметался и окутал небо с землёю великан-дружный храп. Храпели все — все от мала до велика: мужья — твердо и уверенно, жёны — сбивчиво и тонко, точно беспокойные перепёлки на насесте, дети — быстро и пугливо, будто умирающие суслики. Вот и наступила самая настоящая деревенская ночь!

Детский лагерь

Явилась ночь, сжала в своих широких объятьях три древних крошечных домика, натуженных, с гордостью выпячивающих голубые глянцевые бока, немногочисленные лагерные постройки: открытый, с опущенным носом дровник, одинокий полевой туалет с сердечком — окном, таксоподобный амбар, оснащенный всеми удобствами для детского досуга, кривой.

Лился из окошек одного дома свет — бодрствовали его обитатели. По крайней мере, там могло бы показаться со стороны неопытному несмышлённому обывателю, который никогда не был в детском летнем лагере и потерял многое — целый океан впечатлений, положительных, ничем не заменимых эмоций бездарно упустил он. Так что если ты, мой читатель, относишься к этому кругу людей, рекомендую тебе внимательнейшим образом изучить мой рассказ. Ох!

Не автор издал такой неожиданный вздох — это Павел, один из вожатых, по-нашему — Павел Иванович, по-ихнему — Паш, Пашка, Паштет, вышел на крыльцо одного из домов, пьяный. Не в стельку, а так, немножко — штормило нашего героя. Гулял ветер по лагерю, как самый настоящий его обитатель, единственное, самый буйный и капризный: бил нещадно хлипкие постройки, людей, трепал занавески в окнах, шалил — сдувал со стола игральные карты и салфетки. Павлу тоже досталось. Пошатнулся он, но устоял.

— Свежий, чёрт! — подумал он, хватаясь за перила.

Принято так у русского человека: один чёрт виновен во всех происшествиях.

Где — то вдали пищали и до боли в ушах извращались пьяные детские голоса — еле — еле тянули какую-то унылую песню. Рассекал воздух острым клинком свиной визг, разносился по лагерю — подбадривал кто-то несостоявшихся талантов — а, казалось, скотобойня…

Вслед за Пашом вышла Наталья — уродливая женщина с лягушачьим лицом и глазами, вся в складках жира, как немилосердно измятый старый матрас, обитающий где-то в глубинах кладовки — настоящая медвежья самка из страшных сказок, только без шерсти. Однако, как считал Павел и большая часть лагеря, шерсть ей была необходима — тогда, по крайней мере, непосвящённые были бы предупреждены о грозящей опасности…

Но любит не по — детски шалить чёрт на земле русской. Не удержался лукавый и в очередной раз знатно подпортил Пашу ночь. Наталья вылила смердящие помои прямо под ноги Павлу. Полезли вонючие останки фруктов на носы грязных ботинок, как ненавистные вожатому земляные червяки.

— Дура! — грачём крикнул Павел.

— Алкаш! — протрубила слоном женщина, заглушая всевозможные звуки.

Заподозрил неладное вожатый, хотел было идти восвояси, но снова вмешался в людские дела чёрт — дёрнул за язык.

— Жир! — рявкнул Паш.

Обозлилась Наталья, дрогнули исполинские брови и сжались богатырские кулаки, заштормился жир по всему телу — ходящее чёрное море двинулось на жертву. Павел понял, что попал впросак: сразить медведицу легко не получится — каменная кожа, копья — зубы у этих зверей, не каждый охотник способен победить такое чудище. Всей душой сочувствует автор несчастному, но помочь, к сожалению, ничем не может: слишком узки полномочия автора. Поэтому оставляет он Павла на произвол судьбы и надеется, что минует буря героя, не погибнет вожатый в неравной борьбе. Отчаяние застигло Паша врасплох, но выдержал натиск герой — размахнулся, бросил широкий деревенский удар. Покачнулась Наталья, зарычала — ранен зверь, ранен в уязвимое место — под глаз. Не миновать попки полненького баклажана под кровожадным медвежьим оком. Смел Павел, смел и отважен…

Однако очухался зверь, ринулся в бой. Не размахиваясь, пихнула Наталья Паша в грудь. Пал герой на мокрую землицу.

— Какое красивое небо! — подумал умирающий.

Действительно: плюнул кто-то сгущенкой на чёрную простыню, образовал прекраснейший пейзаж. Хорошо умирать под такой картиной! Заснул вожатый крепким сном. Ко всем храпам добавился ещё один — храп несчастного охотника, павшего от когтей зверя.

Дырявый

Положил необъятный старик свою косматую бороду на море — туман, затянул воздух волосатыми ноздрями — ветер, чихнул — заштормила могучая стихия, побежали, поползли гусеницы — волны. Не мог налюбоваться глотатель кораблей и других морских объектов своей работой: улыбнулся, показал зубы — загорелся горизонт. Вышел на побережье радостный отдыхающий — Збыховский Александр Степанович, елью ровный, боками надутый, весёлый, как молодой медведь. Поднял с земли Александр бич рода животного — тяжёлый камень. Закрутился на месте кавказским танцором, мельницей замахал руками, до красноты натужился — катапульта готовилась к залпу. С богатырской силой метнул Збыховский снаряд в лицо старику. Появилось на горизонте большое синее пятно, послышался мученический стон — вой прибоя: прямо в лоб попал Степанович старику — синяк поставил. Вдохнул Александр свежий морской воздух, растянул резиновую улыбку — любовался своей работой. Но рассердился старый: с незапамятных времён не встречался он с такой наглостью. Надул морской властитель щёки — шары: поднялся ураган, испугалось море, задрожало, треснуло по швам. Поднялась далеко -далеко огромная волна. Зарычала она, показала жуткие клыки, сжала мускулистые руки и ринулась к берегу, на Збыховского — не дай чёрт увидеть такое человеку с больным сердцем. Стрелой настигло чудовище удивлённого Семёновича, дало каменным кулаком под дых, медузой укусило за нос, обрисовало морскими чернилами глаз — фингал, мастерским броском уронило на камни. Избив героя, растворился монстр, утёк: утёк из жизни Александра, утёк из произведения. Покрякал Збыховский, покряхтел, еле — еле поднялся и хромой курицей заковылял прочь. По — крысиному, в спину, послал ненасытный старик Степановичу смешливую чайку: открылось окошко бомбардировщика — залило непотребным содержимым несчастного.

— К счастью, — подумал Александр.

Взгляд его случайно попал на одежду: не осталось живого места на одеянии отдыхающего.

— Теперь я дырявый, — грустно произнёс Збыховский и покачал головой.

И не такое бывает!

Вышли на подиум три инвалида — кандидаты. Извергнул город С. лучшие умы, «головы», как говорят привилегированные граждане, «головки», как нежно голубят их жёны. Собрались все, кому не лень: бездомные собаки, востроносые купцы, вдавленные тяжёлым атмосферным давлением плюшки, длинные жерди без намёка на лицо. Все выпучили глаза — паук получился, не менее косоногий, чем сами кандидаты. Казалось бы, все всего лишь рты разинули, а там корабельные трюмы открылись для мух — матросов: ничего, и не такое бывает!

— Дон — пердон — пердон — пердон! — заревел однопочечный мотор: везут бумагу заветную.