Бесплатный фрагмент - Самый лучший женский роман

Самый лучший женский роман

Глава 1: Город больших надежд

Холодный, промозглый ветер трепал мое старенькое, но такое любимое ситцевое платье, когда я стояла на перроне вокзала нашего Зажопинска. Поезд, этот огромный, железный змей, который должен был унести меня в новую, сияющую жизнь, нетерпеливо пыхтел, выпуская клубы грязного пара, пахнущего углем и далекими странствиями.

— Ох, Линочка, не уезжай! — моя единственная подруга Верочка, сжимая в руках мокрый от слез платочек, смотрела на меня с отчаянием. — Пропадешь ты там, в этой вашей Столице!

Она попыталась всунуть мне в сумку увесистую стеклянную банку.

— Вот, возьми хоть огурчиков маминых! С картошечкой сваришь, поешь хоть по-человечески!

Я с благодарностью, но твердо отстранила ее руку.

— Не могу, Верочка. Я еду в новую жизнь. Я не могу тащить с собой старую, даже если она такая вкусная, как мамины огурцы.

В этот момент к нам, неловко переминаясь с ноги на ногу, подошел Васька-тракторист. Его огромное, доброе лицо было красным от смущения. Он протянул мне букетик полевых ромашек, которые, видимо, только что нарвал по дороге.

— Это тебе, Линк… — пробасил он. — Возвращайся…

О, этот простой, честный парень! Его чувства так чисты, как роса на этих скромных цветах! Но мое сердце, эта глупая, мятежная птица, стремится к другому! К высокому, недостижимому!

— Прощайте! — крикнула я, когда злая проводница в форменной фуражке затолкала меня в вагон. Я смотрела на их удаляющиеся фигуры, на серые домики нашего Зажопинска, и мое сердце разрывалось от боли и сладкого предвкушения. Я знала — таков мой путь. Путь одинокой, но гордой орлицы!

***

Плацкартный вагон пах потом, вареными яйцами и чужой, несбывшейся надеждой. Я нашла свое место — боковую полку у туалета — и устроилась, прижимая к трепещущей груди зачитанный до дыр томик Ахматовой. Я открыла его на любимой странице, но тут мой сосед, грузный, краснолицый мужчина, громко рыгнул и, неловко взмахнув рукой, пролил на мою книгу остатки пива из бутылки.

— Твою мать! Прости, дочка! — пробасил он.

Бедная книга! Ты столкнулась с грубостью этого мира так же, как и я! Я деликатно промокнула мокрую страницу своим единственным чистым платочком и с грустью посмотрела на расплывшиеся буквы.

Вечером начался настоящий пир. Мои соседи достали из своих бездонных сумок жареную курицу в фольге, вареные яйца, лук, сало и, конечно, запотевшую бутылку водки.

— А ну, красавица, давай с нами! За знакомство! — настойчиво предложили они, протягивая мне мутный граненый стакан.

Я с достоинством принцессы в изгнании отказалась, доставая из сумки свое единственное, еще не сморщенное яблоко. Мужики посмотрели на меня как на инопланетянку и, пожав плечами, начали громко обсуждать «городских фиф, которые жрут одну траву».

***

Я делала вид, что сплю, когда один из них, самый пьяный, сполз со своей полки и попытался подсесть ко мне.

— Да че ты ломаешься, красавица? Поговорим за жизнь… — его дыхание пахло луком и перегаром.

Я в ужасе вжалась в холодную стену вагона. Боже, он хочет посягнуть на мою честь! Я пропала! Я зажмурилась, готовая к самому страшному.

Но тут сверху, со второй полки, свесилась пара тяжелых армейских ботинок. А затем, легко и бесшумно, спрыгнул молодой, крепкий парень в полосатой тельняшке. Дембель. Его лицо было серьезным, а глаза — ясными и спокойными.

Он молча подошел к моему пьяному соседу, взял его за шкирку, как котенка, оттащил на его место и, наклонившись, тихо, но так, что услышал весь вагон, сказал:

— Отвали от девчонки, алкаш.

Мужик мгновенно сдулся, что-то испуганно пробормотав.

Парень-дембель повернулся ко мне, одарил меня быстрой, ободряющей улыбкой, от которой у меня на мгновение замерло сердце, подмигнул и, ловко подтянувшись, снова исчез на своей верхней полке.

***

Я не спала всю ночь, слушая храп соседей и думая о своем таинственном, молчаливом защитнике. Но утром, когда я проснулась, его уже не было. Он сошел на какой-то незаметной станции, не сказав мне ни слова, оставив после себя лишь легкое чувство благодарности и светлой грусти.

Поезд, содрогаясь, въехал на перрон Столицы. Я вышла из вагона, и шум, гам, суета огромного города обрушились на меня, как лавина. Какой-то пробегающий мимо мужчина в дорогом костюме с такой силой толкнул меня плечом, что я выронила свой единственный картонный чемодан. Замок, старый и ржавый, не выдержал. Чемодан раскрылся, и все мое жалкое богатство — три ситцевых платья, томик Ахматовой и фотография моих покойных родителей в рамочке — вывалилось на грязный, затоптанный перрон.

Я, глотая слезы унижения, бросилась собирать свои пожитки под безразличными взглядами сотен спешащих куда-то людей.

***

Я стояла посреди этого бурлящего человеческого потока, маленькая, беззащитная, с помятым чемоданом, перевязанным бечевкой. Я посмотрела на свои руки, испачканные грязью с перрона.

Он обманул меня! Этот город обманул мои надежды! Я это не переживу! Я хочу домой, к Верочке, к Ваське, к маминым соленым огурцам!

Но потом я подняла свои заплаканные фиалковые глаза. И сквозь грязный стеклянный купол вокзала увидела их. Верхушки серых, упирающихся в хмурое небо небоскребов. Они были похожи на каменных, бездушных идолов. На чудовищ, которые ждали, чтобы сожрать меня.

И в этот момент весь мой страх исчез, уступив место упрямой, злой решимости.

Я достала свой последний чистый платочек и тщательно вытерла слезы. Я расправила плечи так, что затрещало мое бедное ситцеевое платье. Я посмотрела прямо в глаза этим каменным гигантам и прошептала, и мой шепот был тверже стали:

— Нет. Я не сдамся. Здравствуй, Столица! Я пришла покорить тебя! Или умереть

Глава 2: Ледяной взгляд

«Империя-Холдинг».

Даже простое прочтение этих двух слов, выведенных гигантскими стальными буквами над вращающимися дверями небоскреба, заставило меня почувствовать себя ничтожеством. Я, в своем единственном приличном ситцевом платье в мелкий цветочек, которое мама сшила мне перед выпускным, и в стоптанных балетках, казалась здесь инородным телом, ошибкой системы.

Я шагнула внутрь, и меня поглотил Храм Капитализма.

Холл был таким огромным, что в нем мог бы поместиться весь наш Зажопинск. Потолки терялись где-то в заоблачной выси, поддерживаемые колоннами из черного мрамора. Пол, отполированный до зеркального блеска, отражал холодный свет сотен скрытых светильников. Воздух был стерильным, неподвижным, пахнущим деньгами и кондиционером. Здесь царила мертвая, гулкая тишина, которую не нарушали даже шаги редких посетителей — их дорогая обувь бесшумно тонула в толстых коврах. Я была не просто мышкой, забравшейся в логово дракона. Я была пылинкой, случайно залетевшей в стерильную операционную.

Боже, куда я попала? Это не офис, это дворец Снежного Короля! Я, наверное, выгляжу здесь как бедная родственница в гостях у королевы! Господи, помоги мне не опозориться!

***

Я посмотрела на свои старенькие часы — подарок покойного папы. Десять минут опоздания! Какой непростительный ужас! Сжимая в руке заветную бумажку с номером этажа и предательски остывающий бумажный стаканчик кофе — мой единственный завтрак и жалкий щит от этого враждебного мира — я бросилась к батарее лифтов в дальнем конце холла. Я бежала, неловко переставляя ноги, молясь всем святым, чтобы меня хотя бы выслушали, прежде чем вышвырнуть на улицу.

Я не смотрела по сторонам. Я смотрела только на спасительные цифры этажей над дверьми лифта.

И поэтому я его не увидела.

Столкновение было глухим и неотвратимым, как удар судьбы. Я врезалась во что-то высокое, твердое, как скала, и отлетела назад, чудом удержавшись на ногах. А вот стаканчик с кофе… он совершил свой последний, роковой полет по предательской траектории.

Время растянулось. Я с ужасом смотрела, как коричневая, липкая жидкость выплескивается из стаканчика и летит прямо на ослепительно-белую, хрустящую рубашку незнакомца. Пятно, расползающееся, как уродливый синяк, расцвело прямо на его животе. На его… о, боже… на его идеальном, рельефном, стальном прессе, который отчетливо проступал даже сквозь тонкую ткань дорогого хлопка.

***

— Ой, простите! Простите, ради бога! — залепетала я, наконец поднимая глаза.

И задохнулась.

Передо мной стоял не просто мужчина. Это было произведение искусства. Опасное, хищное, совершенное. Сошедший с Олимпа бог войны или, что вероятнее, из самых грешных моих снов. Высокий, широкоплечий, с мужественным гранитным подбородком, копной иссиня-черных волос, которые казались живыми, и пронзительными глазами цвета грозовой тучи. Его костюм, я была уверена, стоил больше, чем весь наш Зажопинск вместе с Васькой-трактористом и его новым комбайном.

Он медленно опустил свой ледяной взгляд сначала на безнадежно испорченную рубашку, а потом перевел его на меня. И от этого взгляда у меня по спине пробежал мороз, не имеющий ничего общего с утренней прохладой. В его глазах не было злости. Было что-то хуже. Презрение. Такое абсолютное, такое концентрированное, будто он смотрел на таракана.

— Смотрите, куда идете, девушка, — произнес он тихим, убийственно-спокойным голосом, в котором звенел металл. Голос, которым можно было бы раскалывать ледники. — Хотя, судя по вашему виду, вы в таких местах не бываете.

***

Какой позор! Я это не переживу! Он, наверное, думает, что я неуклюжая деревенщина!

— Я… я нечаянно! Давайте я… — я достала из сумочки единственную мятую бумажную салфетку и, дрожа, сделала робкий шаг, чтобы попытаться исправить непоправимое.

Он с таким брезгливым отвращением отстранился от моей руки, будто я была прокаженной.

— Не трогайте меня.

Я замерла, униженная, раздавленная, с этой дурацкой, бесполезной салфеткой в руке. Слезы обиды обожгли глаза.

Но какой же он… красивый! Дьявольски, невыносимо красивый! Как падший ангел, изгнанный из рая за свою гордыню! Боже, о чем я думаю?!

Он, не удостоив меня больше ни единым взглядом, развернулся и широким, хозяйским шагом направился к выходу, оставляя за собой шлейф аромата дорогого парфюма, власти и моего тотального, всепоглощающего унижения.

Я смотрела ему вслед, и мое сердце колотилось, как пойманная птица. Я опозорилась. Я испортила рубашку самому дьяволу. И я окончательно и бесповоротно опоздала на собеседование всей моей жизни.

Глава 3: Неожиданный поворот

Я сидела на краешке этого ледяного кожаного дивана, который, наверное, стоил больше, чем весь наш дом в Зажопинске, и чувствовала себя приговоренной к казни. Каждая секунда ожидания растягивалась в вечность. Мимо меня, цокая каблуками, как хищные птицы, проплывали другие кандидатки. Идеальные. Бесчеловечно идеальные. Их деловые костюмы сидели как влитые, их волосы лежали волосок к волоску, а с их лиц не сходили снисходительные, уверенные улыбки.

Они смотрели на мое бедное ситцевое платьице, на мои стоптанные балетки, и в их глазах я читала приговор. Я была серой мышкой в стае пантер. Чужой. Лишней.

Все кончено! Я опозорилась перед НИМ, я опоздала, я выгляжу как огородное пугало! Нужно было слушать Верочку и оставаться дома! Боже, за что мне это? Я ведь просто хотела честно работать и спасти приют для бездомных котят! Мое сердце разрывалось от отчаяния, и я с трудом сдерживала слезы, которые готовы были хлынуть из моих фиалковых глаз.

***

Дверь его кабинета, похожего на врата в преисподнюю, открылась. На пороге возникла ледяная фурия в строгом костюме — его секретарша. Она обвела всех нас таким холодным взглядом, что я, кажется, покрылась инеем.

— На сегодня собеседования окончены. Господин Властный больше не принимает. Всем спасибо, вы свободны.

Это был конец всему. Крушение последней надежды. Я видела, как хищницы-кандидатки разочарованно поджали свои идеальные, накрашенные губы и, грациозно покачивая бедрами, направились к выходу.

А я… я просто сидела, раздавленная и уничтоженная. Моя мечта, такая хрупкая и светлая, разбилась вдребезги о жестокую реальность этого города.

Я медленно поднялась. Ноги были ватными. Мой путь к выходу был похож на путь на эшафот. Еще шаг, и я выйду из этого храма роскоши и разревусь, как маленькая девочка, потерявшаяся в огромном, злом мире.

Я уже почти дошла до спасительной двери, когда ледяной голос цербера в юбке остановил меня.

— Ангелина Невинная?

Я обернулась, и мое сердце замерло, а потом рухнуло куда-то в пропасть.

— Вас господин Властный просит зайти.

***

Его кабинет был не просто большим. Он был нечеловеческих, циклопических размеров. Одна стена полностью состояла из панорамного окна, и казалось, что он сидит на троне на самой вершине мира, а вся Столица лежит у его ног, как покорная рабыня.

Он сидел за гигантским столом из черного дерева, гладкого и холодного, как его сердце. На нем не было ничего, кроме ноутбука и одного-единственного листа бумаги — моего жалкого, отпечатанного на стареньком принтере резюме.

Он переоделся. На нем была точно такая же ослепительно-белая, хрустящая рубашка. Словно той, утренней, испорченной мной, никогда и не существовало. Этот простой факт унизил меня еще больше. Я была настолько ничтожна, что он даже не запомнил меня, просто сменил рубашку, как меняют салфетку.

Он лениво поднял на меня свой ледяной взгляд, от которого у меня подкосились колени.

— Ангелина Невинная, — протянул он, и мое имя из его уст прозвучало, как приговор. — Образование — филологический факультет Зажопинского Педагогического Университета. Опыта работы нет. Что вы собирались делать в моей корпорации с таким… багажом? Стихи мне читать на совещаниях, чтобы растопить мое каменное сердце?

***

Его ядовитые слова, его издевательский тон, унижение последних часов — все это слилось в один тугой, горький комок. И он взорвался. Это был крик моей раненой души!

— Да! — выкрикнула я, и слезы, которые я так долго сдерживала, наконец хлынули из моих глаз. — Да, я бы читала вам стихи! Потому что, в отличие от вас, я знаю, что не все в этом мире измеряется деньгами и властью! Есть еще такие вещи, как душа! Честь! Доброта! Но вам, в вашей стеклянной башне, окруженному бездушными вещами и такими же бездушными людьми, этого никогда не понять!

Я замолчала, тяжело дыша, сотрясаясь от рыданий, готовая к тому, что он сейчас нажмет на какую-нибудь потайную кнопку, пол под ногами разверзнется, и я полечу прямо в ад.

Он смотрел на меня долгим, непроницаемым, изучающим взглядом. Я не могла прочитать в его глазах ничего. Он медленно взял мое резюме, скомкал его с таким видом, будто это была дохлая крыса, и бросил в корзину. А потом сложил руки на столе и, глядя мне прямо в душу, произнес:

— Вы приняты.

Я замерла. Мир остановился. Я ослышалась? Этого не может быть!

— Что?

— Моей личной помощницей, — добавил он, и в уголке его губ появилась тень дьявольской, леденящей душу усмешки. — Приступаете завтра. В восемь ноль-ноль. Не опаздывать.

Глава 4: В логове зверя

Его кабинет был не просто кабинетом. Это был тронный зал повелителя мира, расположенный на самой вершине Вавилонской башни. Я стояла посреди этого гигантского, залитого холодным светом пространства и чувствовала себя крошечной, заблудившейся букашкой. За панорамным окном, от пола до потолка, подо мной лежала вся Столица — игрушечные машинки, спичечные коробки домов. Этот вид не восхищал. Он подавлял. Он демонстрировал его безграничную власть и мое абсолютное ничтожество.

Я стояла перед его столом, похожим на черный айсберг, и ждала. Он заставил меня ждать. Долгих, мучительных пять минут он не поднимал на меня глаз, полностью поглощенный цифрами на экране своего компьютера. Он делал вид, что меня не существует. И это было хуже любого крика, любого упрека.

Наконец, он соизволил обратить на меня свое внимание. Он откинулся в своем кресле, которое было больше похоже на трон, и смерил меня долгим, ледяным взглядом, от которого у меня внутри все похолодело.

— Итак, Ангелина Невинная, — протянул он, и его голос был похож на шелест лезвия по стеклу. — Моя личная помощница.

Он взял со стола толстую, увесистую папку и швырнул ее передо мной. Она приземлилась с глухим, зловещим стуком.

— Это финансовый отчет наших главных конкурентов, «Глобал-Инвест».

Мое сердце ухнуло в пятки. Финансовый отчет? Я? Я, которая с трудом могла посчитать сдачу в магазине?

— Но я… я филолог, — пролепетала я, и мой голос прозвучал жалко и тонко.

— Вот именно, — на его губах появилась та самая дьявольская усмешка. — Поэтому ваше первое задание будет творческим. Прочитайте это. И к концу дня я хочу видеть у себя на столе философское эссе. На три страницы. О слабых сторонах их корпоративной души.

Философское эссе? О корпоративной душе? Боже, он издевается надо мной! Он хочет, чтобы я провалилась! Я смотрела на эту проклятую папку, на бесконечные столбцы цифр и графиков, и чувствовала, как краска стыда и бессилия заливает мои щеки. Я не справлюсь! Я это не переживу!

— Выполняйте, — бросил он и снова уткнулся в свой монитор, давая понять, что аудиенция окончена.

Я взяла папку. Она была тяжелой, как надгробная плита моей карьеры. И поплелась к маленькому столику в углу, который, видимо, предназначался для меня. Я села, открыла отчет и уставилась на цифры, которые были для меня так же понятны, как древние шумерские клинописи. И в этот момент я поняла: я в аду. И у этого ада — стальные глаза и имя Дамиан Властный.

***

Я сидела, оцепенев, над проклятым отчетом уже, кажется, целую вечность. Цифры плясали перед глазами, сливаясь в бессмысленную серую массу. Мой мозг, привыкший к метафорам и эпитетам, отказывался воспринимать этот сухой, бездушный язык. Корпоративная душа… Какая душа может быть у этих безликих графиков? Душа из нулей и единиц?

Внезапно дверь кабинета распахнулась. Распахнулась без стука, властно, и на пороге появилась ОНА.

Я никогда в жизни не видела таких женщин. Она не вошла. Она вплыла в кабинет, как богиня, спустившаяся с Олимпа, чтобы одарить своим присутствием простых смертных. Высокая, с идеальной фигурой, затянутой в алое шелковое платье, которое, я была уверена, стоило как три квартиры в моем родном Зажопинске. Ее волосы, платиновые, как растопленное серебро, лежали идеальными волнами, а на лице был безупречный макияж. От нее пахло дорогими духами, успехом и презрением ко всему живому.

Я почувствовала себя не просто серой мышкой. Я почувствовала себя мокрицей, случайно выползшей из-под плинтуса. Я инстинктивно вжалась в свой стул, пытаясь стать невидимой.

— Дамиан, милый! — пропела она медовым голосом, в котором, однако, слышались стальные нотки. Она подошла к его столу, грациозно покачивая бедрами, наклонилась и оставила на его щеке легкий, почти невесомый поцелуй. Он даже не оторвался от монитора.

— Кристина, я занят, — бросил он, не поворачивая головы.

Ее взгляд, до этого томный и игривый, скользнул по кабинету и наткнулся на меня. На мгновение ее идеальные, удивленно приподнятые брови сошлись на переносице. Она смерила меня с головы до ног таким ледяным, таким оценивающим взглядом, что я почувствовала себя вещью на распродаже. Дешевой, бракованной вещью.

— Дамиан, дорогой, а что это за… существо? — она указала на меня длинным, идеальным ногтем с алым лаком. — Новая уборщица? Надеюсь, ты проверил ее санитарную книжку?

Ее слова, произнесенные с ядовитой, сладкой усмешкой, ударили по мне, как пощечина. Я почувствовала, как к глазам подступают слезы унижения.

— Это Ангелина, — ответил Дамиан все тем же ровным, безразличным тоном. — Моя новая личная помощница.

Улыбка сползла с лица Кристины. Ее голубые, похожие на осколки льда глаза, сузились. Теперь в них не было презрения. Была чистая, незамутненная ненависть. Она увидела во мне не прислугу. Она увидела во мне соперницу. Боже, какая же она была глупая! Какая соперница из меня, забитой, перепуганной девочки в ситцевом платье?

— Помощница? — переспросила она, и в ее голосе зазвенел лед. — Милый, я думала, мы договорились, что на эту должность ты возьмешь мою протеже, Изольду де ля Круа.

— Я передумал, — отрезал Дамиан. — А теперь, если ты не возражаешь, у меня работа.

Кристина еще раз испепелила меня взглядом, в котором читалось обещание страшных мук, и, развернувшись на своих немыслимых каблуках, вылетела из кабинета, хлопнув дверью так, что задрожали стекла.

Я сидела, парализованная, и понимала, что только что нажила себе смертельного врага. И что моя жизнь в этом ледяном дворце будет еще хуже, чем я могла себе представить.

***

Я сидела, съежившись за своим столиком, и пыталась не дышать, пока ледяной шлейф духов Кристины Стервелли не выветрится из кабинета. Мое сердце колотилось, как испуганная птаха в клетке. Я только что встретилась с драконом, и теперь мне предстояло снова смотреть в глаза его повелителю.

Я робко подняла взгляд на Дамиана. Он все так же невозмутимо смотрел в свой монитор, словно ничего не произошло. Словно только что в его кабинете не было урагана по имени Кристина.

— Эссе не готово, я так понимаю? — спросил он, не поворачивая головы.

— Я… я стараюсь, — пролепетала я, чувствуя, как щеки снова заливает краска позора.

— Оставьте, — бросил он. — От вашего филологического бреда все равно не будет толку. Займитесь тем, на что у вас, возможно, хватит способностей. Принесите мне кофе.

Кофе! Боже, ну конечно! Это я точно смогу! Я вскочила со своего места, готовая со всех ног броситься исполнять его приказ.

— Копи Лювак, — продолжил он ледяным тоном, и моя радость тут же угасла. — Двойной эспрессо. Помол зерен — строго номер три. Температура воды — ровно девяносто два градуса по Цельсию. Без сахара. И чтобы через пять минут он был у меня на столе.

Я застыла с открытым ртом. Копи… что? Помол номер три? Девяносто два градуса? Он говорит на каком-то инопланетном языке!

— Что-то неясно, Невинная? — он наконец оторвался от экрана и впился в меня своим стальным взглядом.

— Н-нет, все ясно, — пропищала я и пулей вылетела из кабинета.

Я неслась по бесконечным коридорам «Империи-Холдинг», спрашивая у всех дорогу в кофейню. Наконец, я нашла ее. Это было шикарное заведение с бариста в накрахмаленной униформе.

— Мне, пожалуйста, Копи Лювак… — начала я, задыхаясь. — Двойной эспрессо, помол три, вода девяносто два градуса…

Бариста, молодой парень с модной бородкой, посмотрел на меня как на сумасшедшую.

— Девушка, Копи Лювак у нас есть. Но температура в машине стандартная — девяносто пять градусов. И помол тоже. Я не могу это изменить.

О, нет! Я провалюсь! Он меня убьет!

— Умоляю! — взмолилась я, и в моих глазах, я знала, блеснули слезы. — От этого зависит моя жизнь!

Парень, сжалившись, вздохнул и что-то там поколдовал со своей адской машиной. Через несколько минут он протянул мне крошечную чашечку с ароматной темной жидкостью.

Я несла ее обратно в его кабинет, как святой Грааль. Мои руки дрожали. Я боялась расплескать хоть каплю.

Я вошла и, затаив дыхание, поставила чашку на его стол.

Он оторвался от работы, взял чашку своими длинными, аристократическими пальцами, поднес к губам и сделал один маленький глоток.

Его лицо исказила едва заметная гримаса отвращения.

А потом, на моих глазах, он молча встал, подошел к огромной несчастной пальме в кадке у окна и вылил весь кофе ей под корень.

Бедное растение содрогнулось и, как мне показалось, начало стремительно вянуть, его листья поникли, словно их коснулась сама смерть.

— Вы свободны до конца дня, — бросил он, не глядя на меня, и вернулся за свой стол.

Я стояла, раздавленная. Я не справилась даже с этим. Я отравила его кофе. И его пальму. Я — абсолютное, полное ничтожество.

***

Остаток дня я просидела за своим столиком, боясь пошевелиться. Я была полностью разбита. Все мои мечты о новой жизни, о покорении Столицы рассыпались в прах. Я ждала только одного — когда он скажет мне, чтобы я убиралась вон и никогда больше не появлялась ему на глаза.

За окном стемнело. Огни города зажглись, как россыпь драгоценных камней. Такие красивые и такие чужие.

Я начала тихо собирать свои вещи в сумочку — томик Ахматовой, кошелек, в котором почти не осталось денег, фотографию родителей. Слезы капали на мои руки. Прощай, мечта. Прощай, жестокий, прекрасный падший ангел.

— Ангелина.

Я вздрогнула от его голоса. Вот оно. Сейчас.

Я медленно подняла на него свои заплаканные фиалковые глаза, готовая услышать приговор.

Он молча встал из-за стола и подошел ко мне. Он бросил на мой столик что-то маленькое, блестящее и тяжелое. Это была кредитная карта. Не просто кредитка. Она была платиновой. Она сияла в тусклом свете лампы, как осколок далекой звезды.

Я смотрела то на карту, то на него, ничего не понимая.

— Это аванс, — сказал он своим ледяным, безразличным тоном. — И корпоративный счет для расходов. Завтра, после работы, вы едете по этому адресу, — он бросил следом визитку самого дорогого бутика в городе. — И покупаете себе нормальную одежду. Моя личная помощница не может выглядеть как огородное чучело.

Я смотрела на него, и мой мозг отказывался верить. Он не увольняет меня? Он… он дает мне деньги, чтобы я стала красивой? Для него? Мое сердце, еще секунду назад раздавленное горем, вдруг забилось, как сумасшедшая птица в клетке.

Он развернулся и, не сказав больше ни слова, вышел из кабинета, оставляя меня одну в этой оглушительной тишине, с этой холодной, сияющей платиновой карточкой в дрожащей руке.

Я была унижена. И я была в смятении. Но где-то в глубине моей трепещущей души зарождался робкий, безумный восторг.

Глава 5: Цена свободы

Я проснулась в холодном поту, вынырнув из кошмара, в котором его ледяные глаза преследовали меня по бесконечным мраморным коридорам. Сердце колотилось так сильно, что, казалось, готово было вырваться из груди. Я села на своей узкой, скрипучей кровати и посмотрела на тумбочку. Она была там. Платиновая кредитная карта. В тусклом утреннем свете, пробивающемся сквозь грязное окно моей убогой комнатушки, она зловеще поблескивала, как чешуя дракона. Я дотронулась до нее кончиком пальца. Холодная. Бездушная. Как и ее хозяин.

Это какая-то злая, жестокая шутка? Проверка? Он хочет посмотреть, как я, бедная сиротка, наброшусь на его грязные деньги, забыв о чести и достоинстве? О, нет! Моя гордость — это все, что у меня осталось от моих благородных, но бедных родителей! Я швырну ему в лицо эту унизительную подачку! Я докажу ему, что есть еще в этом мире вещи, которые нельзя купить!

Но… котята…

Я достала из кошелька потертую вырезку из местной газеты Зажопинска. «Приют „Пушистое сердце“ на грани закрытия». Их печальные, полные безграничного доверия глазки смотрели на меня с фотографии, и мое сердце сжалось от невыносимой жалости. Боже, какое страшное, какое дьявольское искушение!

***

Ровно в полдень, когда я, собрав всю свою волю в кулак, уже натянула свое единственное выходное платье, чтобы ехать в его ледяную башню и совершить свой гордый поступок, у моего обшарпанного подъезда затормозил черный катафалк его надежд. Нет, не катафалк. Это был лимузин. Длинный, как сама ночь, и блестящий, как грех.

Из него вышел безмолвный страж преисподней в черных очках и такой же черной униформе. Он подошел ко мне и, не говоря ни слова, протянул конверт из плотной, кремовой бумаги, от которой пахло деньгами и властью.

Мои пальцы дрожали, как осенние листья на ветру, когда я вскрывала его. Внутри, на дорогом картоне, было выведено несколько слов его властным, резким, как удар хлыста, почерком. Это был не вопрос. Это был приказ.

«Быть в моем пентхаусе. В 20:00. Адрес прилагается».

Пентхаус! Я даже не знала, что это такое! Это, наверное, дворец на крыше мира, откуда он смотрит на нас, простых смертных! Зачем я ему там? Он хочет… О, Боже! Нет! Он не может! Он хочет купить не только мою одежду, но и мою добродетель?! Я должна бежать! Бежать из этого города! Но котята… их жалобное мяуканье уже стояло у меня в ушах, разрывая мою душу на части!

***

Вечером, надев свое лучшее платье и помолившись всем святым, я, дрожа от страха и праведного гнева, приехала по адресу. Бесшумный лифт, похожий на золотую клетку, вознес меня на самый последний этаж. Двери открылись, и я замерла, пораженная.

Я стояла прямо в его апартаментах. Стены, казалось, были сделаны из лунного света — это были огромные панорамные окна, за которыми, как россыпь бриллиантов, сияла ночная Столица. В центре комнаты, на белоснежном ковре, стоял белый рояль.

И у окна, спиной ко мне, стоял он. На нем был простой черный кашемировый свитер, но он только подчеркивал мощь его стальных мышц. Он медленно повернулся.

Я здесь чужая… Я не принадлежу этому миру холодной, бездушной роскоши… Но как же здесь красиво! И как опасно… Он похож на хищника, который заманил в свое логово бедную, неопытную лань. Мое сердце, эта пленная птица, билось о ребра, готовое вырваться на свободу!

***

— Добрый вечер, Ангелина, — сказал он, и его голос эхом разнесся по огромной, пустой гостиной. — Прошу.

Он указал на папку, лежавшую на стеклянном столике. Я подошла и увидела, что это контракт.

— Мой дед, глава нашей Империи, требует, чтобы я женился, — сказал он без всяких предисловий. — Иначе он лишит меня наследства. Я выбрал вас на роль моей фиктивной невесты.

Я смотрела на него, не веря своим ушам.

— Что?

— Вы станете моей невестой на шесть месяцев. Ваша задача — очаровать моего деда и отвадить всех остальных охотниц за моим состоянием. Ваша награда — десять миллионов.

***

Десять миллионов. За эту сумму можно было построить сто приютов для котят! Но в этот момент я думала не о них. Это был крик моей раненой души!

— Да как вы смеете?! — выкрикнула я. — Вы… Вы хотите меня купить?! Мою любовь?! Мои чувства?! Он думает, что все можно купить за его грязные деньги! Моя честь не продается! Никогда! Я это не переживу!

Он спокойно выслушал мою тираду. А потом достал планшет.

— Ваша честь — это прекрасно, — сказал он ледяным голосом. — Но вот статья, которая выйдет завтра утром, если вы откажетесь. «Неуклюжая провинциалка устроила скандал в „Империи-Холдинг“, пытаясь соблазнить генерального директора». Ваша репутация будет уничтожена.

Он переключил экран. На нем был официальный документ. Уведомление о сносе ветхого здания по адресу… адресу приюта «Пушистое сердце».

— У меня достаточно влияния, чтобы этот приют сравняли с землей завтра же утром, — сказал он, глядя мне прямо в глаза. — Выбор за вами, Ангелина. Ваша гордость или жизнь десятков невинных созданий.

Я смотрела на него, и мир рушился. Он не оставил мне выбора. Он загнал меня в угол.

Слезы градом катились из моих фиалковых глаз. Я была раздавлена. Уничтожена.

— Я… согласна, — прошептала я, чувствуя, как моя чистая, непорочная душа разлетается на миллион крошечных, звенящих осколков.

Глава 6: Преображение Золушки

Весь день я сидела за своим столиком в углу, как мышка под веником, и чувствовала себя призраком. Я перекладывала какие-то бессмысленные бумаги, дышала одним воздухом с НИМ, и мое сердце сжималось от унижения и горькой обиды. Он не сказал мне ни слова. Ни единого. Словно меня не существовало. Неужели так и пройдут эти шесть месяцев? В этой ледяной, оглушительной тишине, нарушаемой лишь шелестом купюр, которые он зарабатывал, просто глядя в свой монитор?

Ровно в шесть часов вечера он с тихим щелчком закрыл свой ноутбук. Звук прозвучал, как выстрел. Я инстинктивно вжалась в стул, ожидая, что он просто уйдет, оставив меня наедине с моим разбитым сердцем. Но он поднялся из-за своего трона, подошел к вешалке и, накидывая на свои могучие плечи идеальное черное пальто, бросил, не глядя на меня:

— Мы едем.

Куда? Зачем? Мое сердце ухнуло в пятки! Ледяной ужас сковал мои члены! Он меня увозит в лес, чтобы избавиться от меня, как от ненужной свидетельницы его темных дел?! Я читала о таком в криминальной хронике! Боже, спаси и сохрани мою бедную, сиротскую душу! Я в панике вскочила, готовая бежать, кричать, звать на помощь.

— Моя сумочка… — пролепетала я, пытаясь выиграть хоть секунду, чтобы придумать план спасения.

— Она уже в машине, — отрезал он.

Он все продумал. Я была в его власти. Полностью.

***

Его лимузин, этот черный, блестящий саркофаг, бесшумно скользил по вечерним улицам Столицы. Я сидела на мягком кожаном сиденье, как можно дальше от него, и боялась дышать. Наконец, машина остановилась перед фасадом, который казался высеченным из лунного света. Огромные витрины были темны, но над входом сияла золотая вязь: «Éclat d’Or».

Двери из цельного хрусталя перед нами распахнул швейцар в ливрее, который мог бы сойти за графа из старинного романа. Мы вошли, и я ахнула. Я попала в сказку. Внутри все было залито мягким, жемчужным светом. Воздух пах фиалками и миллионами долларов. Ковры были такими мягкими и пушистыми, что мои бедные балетки утопали в них, как в облаках. Нас встретила женщина неземной красоты, одетая в черное шелковое платье. Ее улыбка была ослепительной, но глаза — холодными, как у змеи.

— Дамиан, дорогой! Мы ждали только вас! — пропела она и бросила на меня быстрый, оценивающий взгляд, от которого я почувствовала себя голой. — И вашу… спутницу.

— Изабелла, — его голос был холоден. — Оденьте ее.

Я стояла посреди этого храма роскоши и чувствовала, как горит мое лицо. Мое ситцевое платьице, моя гордость, здесь, в этом мире, выглядело как жалкая тряпка. Я была гадким утенком, случайно забредшим на лебединое озеро.

***

Примерочная была похожа на апартаменты принцессы. Огромные зеркала в золоченых рамах, бархатные пуфики, хрустальная люстра, роняющая на все вокруг бриллиантовые блики. Две девушки-стилиста, похожие на порхающих эльфиек, набросились на меня с восторженными криками. Они щебетали на французском, снимая с меня мою одежду с таким выражением, будто прикасались к чему-то заразному.

Дамиан, тем временем, расположился на бархатном диване в центре зала. Он с непроницаемым лицом уткнулся в свой телефон, демонстрируя полное безразличие к происходящему.

Когда я вышла в первом платье — строгом, элегантном, темно-синем, которое облегало мою фигуру, как вторая кожа, и превращало меня из наивной провинциалки в уверенную бизнес-леди — стилисты восхищенно ахнули. Я робко посмотрела в зеркало и не узнала себя. Неужели эта изящная, утонченная леди — это я? Я осторожно поискала его глазами. Он не смотрел. Мое сердце упало. Ему все равно.

Но потом… в отражении другого, бокового зеркала, я на долю секунды поймала его взгляд. Он оторвался от телефона. Его маска ледяного безразличия сползла, и в его стальных глазах полыхал темный, собственнический огонь. Он не просто смотрел. Он пожирал меня глазами. Восхищался. Желал.

Мое сердце сделало тройное сальто-мортале и рухнуло вниз, обжигая все на своем пути. Он считает меня красивой!

***

Я примеряла наряды, как кукла в руках искусных мастериц. Изумрудное вечернее платье, которое струилось по телу, как жидкий шелк, обнажая спину. Белоснежный кашемировый костюм, в котором я чувствовала себя королевой мира. Десятки платьев, юбок, блузок. Целое состояние. Я кружилась перед зеркалами, и голова моя шла кругом от этой нереальной, волшебной сказки.

Наконец, мадам Изабелла, вся сияя, подошла к Дамиану.

— Ну что ж, мой дорогой. Выбор был трудным, но, надеюсь, вы определились? Какое из этих сокровищ вы забираете для мадемуазель?

Он медленно поднял голову от телефона. Его взгляд был скучающим, пресыщенным. Он обвел взглядом горы одежды, разложенные на диванах. А потом произнес одну, ледяную фразу, от которой в бутике воцарилась звенящая тишина.

— Заверните всё.

Изабелла и стилисты замерли, как статуи. Их рты приоткрылись от благоговейного шока.

Он медленно встал, подошел ко мне и, понизив голос так, чтобы слышала только я, добавил:

— И обувь. И белье. И украшения. Я хочу, чтобы от этой… — он брезгливо кивнул на мое бедное ситцевое платьице, лежащее на пуфике, — …не осталось даже воспоминания.

Он развернулся и пошел к выходу, оставляя меня одну посреди этого храма роскоши, раздавленную его щедростью и униженную его безграничной властью. Моя голова кружилась. Он покупает мне целый магазин! Это так… унизительно! И так… волшебно! Неужели это происходит со мной?

Глава 7: Танец с дьяволом

Когда водитель открыл дверь лимузина, меня ослепило. Десятки, сотни фотовспышек ударили по глазам, превратив ночь в пульсирующий, белый кошмар. Гул толпы, крики репортеров, щелчки затворов — все это обрушилось на меня, как цунами, и я инстинктивно отшатнулась назад, в спасительную тишину салона.

Дамиан, уже вышедший, обернулся. Его лицо в этом безжалостном свете было похоже на маску, высеченную из мрамора. Он нетерпеливо протянул мне руку.

— Руку, — приказал он, и его голос был едва слышен за шумом. — Не смотри на вспышки. Смотри только на меня.

Я вложила свою дрожащую, ледяную ладонь в его. Его пальцы тут же сомкнулись на моих, как стальной капкан. Он вывел меня из машины. Красная дорожка, о которой я читала в журналах, оказалась бесконечной, кроваво-красной рекой, текущей сквозь толпу хищников с камерами.

— Господин Властный, это ваша новая пассия? — донесся до меня чей-то наглый крик.

Я почувствовала, как краска стыда заливает мои щеки. Я хотела вырвать руку и убежать, спрятаться. Но его хватка стала еще сильнее. Он наклонился, и его губы почти коснулись моего уха.

— Улыбайся, — прошептал он. — Ты моя невеста.

Невеста. Это слово, произнесенное им впервые после той страшной ночи, прозвучало, как приговор. Мои колени подкосились, но его стальная хватка не дала мне упасть. Он просто поволок меня за собой по этой бесконечной дороге позора, а я, как безвольная кукла, шла рядом, растягивая губы в жалкой, дрожащей пародии на улыбку.

***

Бальный зал был похож на Вальгаллу. Огромная хрустальная люстра, размером с мой старый дом, роняла на головы гостей бриллиантовые слезы. Мы вошли, и все разговоры на мгновение стихли. Все взгляды обратились на нас. Я чувствовала их на себе — любопытные, оценивающие, завистливые, злобные. Я хотела провалиться сквозь этот проклятый мраморный пол.

И тут к нам подплыл пожилой, полный мужчина с лицом римского сенатора и масляными глазками.

— Дамиан, мальчик мой! — прогремел он, хлопая Дамиана по плечу. А потом его взгляд остановился на мне, и я почувствовала себя лошадью на ярмарке, которую оценивает придирчивый покупатель. — Где ты откопал такое невинное сокровище?

Я в ужасе вцепилась в руку Дамиана. Он сделал едва заметное движение, слегка заслоняя меня собой, и его голос прозвучал, как звон льда.

— Я не откапываю сокровища, Аркадий Петрович. Я их выбираю.

Их разговор прервало появление Кристины. Она не подошла. Она материализовалась рядом, как золотая кобра, физически вклинившись между нами и положив свою руку с длинными алыми ногтями Дамиану на грудь.

— Дамиан, дорогой! — пропела она, демонстративно игнорируя мое существование. — Снова решил поиграть в Пигмалиона? Какая милая, простенькая Галатея. Ты нашел ее на паперти?

Дамиан с брезгливым выражением лица снял ее руку со своей груди и, глядя поверх ее идеальной платиновой укладки прямо на Аркадия Петровича, произнес громко и отчетливо, чтобы слышал весь зал:

— Аркадий Петрович, позвольте представить вам мою невесту. Ангелину.

***

Заиграла музыка. Вальс. Не дав мне опомниться от шока, Дамиан допил свое шампанское одним глотком, с глухим стуком поставил бокал на поднос проходящего мимо официанта и, не говоря ни слова, схватил меня за руку и потащил в центр зала.

— Что вы делаете? Я не умею танцевать! — прошептала я в панике, пытаясь вырваться.

— Научишься, — бросил он.

Музыка закружила нас. На первом же шаге я со всего размаху наступила ему на идеально начищенный ботинок.

— Простите! — залепетала я, готовая умереть от стыда.

Он с силой рванул меня на себя. Так близко, что между нашими телами не осталось ни миллиметра. Его рука на моей талии ощущалась как стальной обруч. Я почувствовала жар его тела, твердость его мышц. Я задохнулась.

Он наклонился, и его горячее дыхание обожгло мою кожу.

— Положи голову мне на плечо, — прошипел он мне в самое ухо. — Смотри на меня так, будто готова умереть за меня прямо сейчас. И не смей показывать, что тебе страшно. Страх — это для прислуги. Ты — моя невеста. Соответствуй.

От смеси унижения, страха и его обжигающей близости по моему телу пробежал разряд тока. Я вздрогнула, и мое тело, это глупое, предательское тело, ответило на его властность волной непрошеного, запретного жара.

***

Танец закончился. Он резко отпустил меня и, не говоря ни слова, развернулся и ушел в группу мужчин, которые тут же окружили его, обсуждая какие-то свои миллионы. Он бросил меня. Одну, растерянную и униженную, посреди зала.

Я, шатаясь, как пьяная, пошла к выходу на террасу, чтобы глотнуть воздуха, чтобы прийти в себя. Но мой путь преградила Кристина. Она встала передо мной, как золотая статуя богини мести.

— Я вижу, как ты на него смотришь, деревенщина, — прошипела она, и ее улыбка была похожа на оскал. — Мой тебе совет: наслаждайся, пока можешь. Потому что когда он наиграется, я буду собирать осколки твоего разбитого сердечка своими маникюрными щипчиками. И поверь, я соберу их все.

Мимо нас проплывал официант с подносом, уставленным бокалами с шампанским. Не отрывая взгляда от полных ненависти глаз Кристины, я взяла один бокал. Мои пальцы больше не дрожали.

— Боюсь, ваши щипчики останутся без работы, — тихо, но отчетливо сказала я и, глядя ей прямо в глаза, сделала медленный, вызывающий глоток.

Шампанское обожгло горло, как жидкий огонь. Но оно придало мне сил. Война была объявлена.

Глава 8: Поцелуй под дождем

Черный лимузин, похожий на гигантского жука, бесшумно скользил по мокрым, блестящим улицам ночной Столицы. Я сидела в своем углу, как можно дальше от него, и смотрела на проплывающие мимо огни, но видела лишь отражение своего собственного несчастного лица в темном стекле. С легким, почти бесшумным жужжанием матовое стекло перегородки поднялось, отсекая нас от внешнего мира и от водителя. Мы оказались в полной, герметичной тишине. В моей золотой клетке.

Он с сухим щелчком открыл панель встроенного бара, и оттуда плавно выехала полка с хрустальными графинами, сияющими в полумраке. Он взял тяжелый стакан с толстым дном и, не глядя, плеснул в него янтарную жидкость, демонстративно игнорируя мое присутствие. Лед тихо звякнул, и он сделал большой глоток, даже не поморщившись.

Резкий, деловой рингтон нарушил тишину, заставив меня вздрогнуть. Он достал из кармана тонкий, как лезвие, смартфон и ответил, даже не посмотрев на экран, словно весь мир ждал только его звонка. Его голос, холодный и резкий, заполнил салон.

— Да… Нет, меня не волнуют их условия… Продайте завод. Людей — на улицу. Мне плевать на их профсоюз. Ликвидировать актив. Без сантиментов. Жду отчет утром.

Я замерла. «Ликвидировать актив. Без сантиментов». Мое сердце ухнуло в пятки, когда я инстинктивно примерила эти холодные, безжалостные слова на себя. Вот она я. Его актив. Купленная, оплаченная кукла. И когда я стану ему не нужна, он так же, без сантиментов, ликвидирует меня из своей жизни.

Лимузин остановился у моего убогого, обшарпанного подъезда. Прежде чем закончить разговор, он бросил взгляд на мой дом, на облупившуюся штукатурку, на темные окна, и на его губах появилась едва заметная, брезгливая усмешка, которая ранила меня сильнее любого слова. Он бросил в трубку короткое «Жду отчет утром» и с щелчком закрыл флип-кейс телефона, давая понять, что его мир дел закончен. Теперь его внимание, холодное и опасное, полностью переключилось на меня.

Он медленно повернулся в своем кресле, и его телодвижение полно было ленивой власти хищника, который собирается поиграть с пойманной мышкой. Он смерил меня долгим, оценивающим взглядом с головы до ног, задерживаясь на моем новом платье. Его взгляд стал ледяным, и он произнес: «Вы были идеальны сегодня. Как дорогая, хорошо обученная кукла». Он сделал паузу, давая яду впитаться, прежде чем добавить: «Контракт отрабатываете на все сто».

Каждое его слово — это удар хлыста по моей душе, которая только-только начала надеяться на что-то другое. Я сидела, парализованная, чувствуя, как горячая волна унижения и боли поднимается изнутри, затапливая меня. Я пыталась что-то сказать, открыла рот, но вместо слов из моих глаз брыззнули слезы, которые я так долго сдерживала. Я сжала кулачки так, что ногти впились в ладони, и мои молчаливые, крупные слезы начали капать на шелк дорогого платья, оставляя на нем темные пятнышки.

***

Мое молчание прорвалось. «Я не кукла! Я живая!» — выкрикнула я, и мой голос сорвался от душащих меня рыданий, нарушая идеальную тишину его лимузина. В панике я бросилась к двери и дернула за хромированную ручку, но та не поддалась. Осознание того, что я заперта с ним в этой клетке, довело меня до истерики. Я повернулась и начала колотить маленькими кулачками по толстому, бронированному стеклу, оставляя на нем мокрые следы от своих слез. «Откройте! Выпустите меня!» — кричала я невидимому водителю.

Он смотрел на мою истерику с холодным, почти научным интересом, но потом на его лице появилась гримаса раздражения, будто его утомил этот шум. Он лениво протянул руку к панели и нажал кнопку, и раздался тихий щелчок разблокировки.

Я немедленно распахнула тяжелую дверь и вывалилась наружу, на мокрый асфальт, жадно глотая холодный, влажный воздух свободы. Поднимая голову, я столкнулась с любопытным, изучающим взглядом своей соседки, бабы Мани, которая как раз выносила мусорное ведро. Вид лимузина и меня, в вечернем платье и слезах, вызвал на ее лице целую гамму эмоций.

В этот момент унижения я почувствовала, как на мою щеку падает одна, холодная капля дождя, смешиваясь с моей горячей слезой. Я подняла лицо к небу. Словно по команде режиссера моей личной драмы, небеса разверзлись. Холодный, осенний ливень обрушился на меня сплошной стеной. Дорогое шелковое платье мгновенно намокло, прилипая к телу и превращаясь в жалкую тряпку. Идеальные локоны, над которыми колдовали стилисты, превратились в слипшиеся сосульки, и вода потекла по моему лицу, смешиваясь со слезами и тушью.

Я не пыталась спрятаться. Я просто стояла посреди улицы, под безжалостными струями дождя, сотрясаясь от рыданий и холода, полностью раздавленная и униженная на глазах у своей соседки и своего мучителя.

***

Я вылетела из лимузина, и холодный, мокрый воздух ударил в лицо, на мгновение выбив из меня дух. Я побежала. Куда — я не знала. Просто прочь от него, от этой блестящей черной тюрьмы, от его унизительных, жестоких слов.

Мои ноги, закованные в эти пыточные колодки на высоченных каблуках, которые выбрала не я, путались и скользили по мокрому, блестящему асфальту. Каждый шаг отдавался болью в лодыжках. Я слышала, как сзади с проклятием хлопнула дверь его машины. Слышала его яростный рык, брошенный водителю: «Ждать здесь!».

Он шел за мной. Я чувствовала это спиной. Я не смела обернуться, но я слышала его тяжелые, уверенные шаги, безжалостно рассекающие лужи. Он не бежал. Он охотился. Он знал, что жертва далеко не уйдет.

Я попыталась прибавить шагу, но тонкий, как игла, каблук моей туфли попал в трещину в асфальте. Раздался отвратительный, сухой треск. Моя нога подвернулась, и я, взмахнув руками, как раненая птица, со всего размаху рухнула на колени прямо в грязную, ледяную лужу.

Боль была острой, обжигающей. Я почувствовала, как грубая крошка асфальта впивается в кожу сквозь тонкую ткань чулок. Холодная, грязная вода мгновенно пропитала подол моего дорогого, небесно-голубого платья, превратив его в уродливую серую тряпку.

Он подошел и остановился надо мной. Я видела его идеально начищенные ботинки в нескольких сантиметрах от моих рук. Он стоял, как гигантская, темная скала, и смотрел сверху вниз на меня, униженную, в испорченном платье, стоящую на коленях в грязи. Он не протянул мне руку. Он не помог мне встать. Он просто ждал, давая мне в полной мере насладиться моим падением, моим позором.

Сгорая от стыда и всепоглощающей, бессильной ярости, я сама, опираясь на дрожащие руки, поднялась с колен. На моем прекрасном платье, его подарке, теперь красовались два огромных грязных пятна.

Только тогда он схватил меня за локоть, и его пальцы впились в мою плоть, как тиски. Он грубо развернул меня к себе.

— Что ты творишь, сумасшедшая?! — рычал он, и капли дождя стекали по его лицу, делая его похожим на разъяренного бога бури. — Ты испортила платье за десять тысяч евро!

— Мне плевать на ваше платье! — кричала я в ответ, и мой голос срывался от слез и дождя. — Я вас ненавижу, тиран!

Я начала молотить его по могучей груди своими маленькими, беспомощными кулачками. Это было жалко. Бессмысленно. Но это было все, что у меня осталось.

***

Он с легкостью перехватил оба моих запястья одной своей огромной ладонью. Я оказалась полностью в его власти, беззащитная и яростная. Он поволок меня за собой в темный, неосвещенный переулок между домами, пряча нас от любопытных глаз бабы Мани и водителя. Он прижал меня к холодной, мокрой кирпичной стене.

Второй рукой он схватил меня за подбородок, больно сжав, и заставил поднять голову.

— Я сказал… — начал он, но осекся.

И в этот момент он меня поцеловал.

Это был не поцелуй. Это было наказание. Вторжение. Он впился в мои губы, яростно, требовательно, затыкая мне рот, подчиняя, властвуя. Где-то вдалеке сверкнула молния, на секунду озарив наши мокрые, отчаявшиеся лица, и почти сразу оглушительно грянул гром.

Он резко разорвал поцелуй. Мы стояли, тяжело дыша, мокрые до нитки, и смотрели друг на друга. Его глаза были темными, как ночное небо после бури.

— Это ничего не меняет, — бросил он.

Он развернулся и, не оглядываясь, пошел прочь из переулка, оставляя меня одну, в грязном платье, с разбитыми коленками и пылающими от его жестокого, запретного поцелуя губами.

Глава 9: Хрупкое перемирие

Я вынырнула из тяжелой, липкой темноты, как утопающий. Голова гудела, тело ломило, а во рту был привкус лекарств. Где я? Последнее, что я помнила, — это холодный, безжалостный дождь, его жестокие губы на моих и тьма, поглотившая меня.

Я открыла глаза.

Я лежала на огромном, невероятно мягком диване из черной кожи. Надо мной был высокий потолок, в который были встроены крошечные светильники, похожие на далекие, холодные звезды. В огромном камине, выложенном из дикого камня, весело потрескивал огонь, отбрасывая на стены и мебель теплые, пляшущие блики.

Я в панике села и огляделась. Я была в его пентхаусе. В его логове.

А потом я посмотрела на себя. На мне не было моего мокрого, грязного, испорченного платья. На мне была огромная, белоснежная мужская рубашка из тончайшего хлопка. Она была такой большой, что почти полностью скрывала мои ноги. Она пахла им. Его холодным, дорогим парфюмом, который теперь, казалось, въелся в мою собственную кожу.

Он… он воспользовался мной, пока я была без сознания?! Боже, какой ужас! Я должна бежать! Мое сердце заколотилось, как бешеное. Я попыталась встать, но мир качнулся, и меня накрыла волна озноба. Я поняла, что у меня жар. Я была слаба, беспомощна, в его власти.

Дверь в другом конце комнаты открылась. И вошел он. Дамиан. Он нес в руках поднос, на котором стояла чашка с дымящимся бульоном и стакан воды с какими-то таблетками.

***

Я смотрела на него с ужасом и ненавистью. Он приближался, а я вжималась в спинку дивана, как затравленный зверек.

— Не подходите ко мне, насильник! — выкрикнула я, и мой голос прозвучал слабо и жалко.

Он остановился. На его идеальном, высеченном из мрамора лице впервые появилось нечто похожее на удивление, смешанное с холодным раздражением.

— Не говори глупостей, — бросил он. — Тебя переодела моя домработница, пока ты была в отключке от переохлаждения. У тебя температура под сорок. А теперь ешь. Мне не нужна больная невеста на завтрашней встрече с дедом.

Он поставил поднос на стеклянный столик и протянул мне таблетки. Я отшатнулась, мотая головой.

— Я не буду ничего от вас принимать! Вы могли меня отравить!

Он несколько секунд смотрел на меня, и его глаза потемнели. Он потерял терпение.

— Либо ты пьешь это сама, — сказал он тихим, ледяным голосом, от которого у меня по спине пробежал мороз, — либо я залью это в тебя силой.

Я смотрела в его стальные, беспощадные глаза и знала, что он не шутит. Со слезами унижения и бессилия, я взяла таблетки и проглотила их, запив водой. А потом, под его неусыпным, тяжелым взглядом, съела несколько ложек горячего, соленого бульона.

***

Тепло и лекарства сделали свое дело. Озноб немного отступил, а мысли прояснились. Он сел в кресло напротив, наблюдая за мной, как ученый за подопытным кроликом. И я, набравшись смелости, задала вопрос, который мучил меня.

— Зачем вам все это? Этот контракт… Зачем вам деньги вашего деда? Вы и так богаты.

Он долго молчал, глядя в огонь. Я уже думала, что он не ответит.

— Это не из-за денег, — сказал он наконец, и его голос был глухим. — Это из-за Империи.

И он, неожиданно для меня и, кажется, для себя самого, начал говорить.

— Мои родители погибли, когда мне было семь. Мой дед был против их брака. Он считал мою мать… неподходящей партией. После их смерти он забрал меня к себе. Но он воспитывал меня не как внука, которого любят. А как наследника, которого дрессируют. Каждый день он вбивал мне в голову одно и то же: «Чувства — это слабость. Любовь — это иллюзия для бедных. Власть — вот единственная реальность».

Боже мой… так он… он тоже сирота, как и я… И он никогда не знал любви… Мое сердце сжалось от внезапной, острой, непрошеной жалости.

***

Я смотрела на его жесткий, непроницаемый профиль, и мне отчаянно захотелось понять.

— Вы… вы его ненавидите? Своего деда?

Он резко встал и подошел к панорамному окну, повернувшись ко мне спиной.

— Я должен доказать ему, — произнес он глухим, полным боли голосом, глядя на россыпь огней ночного города. — Я должен доказать ему, что я лучше, чем он. Что я могу управлять этой Империей не из страха, а…

Он оборвал себя на полуслове, поняв, что сказал слишком много. Я видела его спину, напряженную, как натянутая струна. Я видела не тирана. Я видела маленького, одинокого мальчика, который всю свою жизнь отчаянно пытается заслужить любовь и одобрение единственного родного человека.

Подчиняясь порыву, который я не могла контролировать, я встала и, покачиваясь от слабости, подошла к нему. Я хотела что-то сказать, дотронуться до его плеча, показать, что я понимаю.

***

Он, почувствовав мое приближение, резко обернулся. Маска ледяного безразличия снова была на его лице. Он словно захлопнул дверь, которую на мгновение приоткрыл.

— Вам нужно спать, — сказал он холодно, отступая на шаг и разрывая эту хрупкую, едва зародившуюся нить близости. — Завтра тяжелый день.

Он указал на массивную дверь из темного дерева.

— Ваша комната — там. Не беспокойтесь. Контракт не подразумевает… дополнительных услуг.

Он развернулся и, не оглядываясь, ушел в другую часть своего огромного, холодного пентхауса.

Я осталась одна посреди гигантской гостиной, растерянная, сбитая с толку. Я только что заглянула в его душу и увидела там не монстра, а раненого, одинокого зверя.

И это было страшнее любой ненависти.

Глава 10: Ночь, изменившая все

День умирал. За гигантским панорамным окном небо наливалось тяжелыми, фиолетово-алыми красками, и Столица зажигала свои бесчисленные бриллиантовые огни. Я сидела за своим маленьким столиком, как прилежная ученица, и делала вид, что разбираю почту, но на самом деле мое сердце колотилось в предвкушении шести часов вечера. В шесть часов я смогу сбежать из этой золотой клетки, вернуться в свою убогую, но такую родную каморку и до утра зализывать свои душевные раны.

Дамиан тоже собирался уходить. Он говорил по телефону со своим дедом, и его голос, обычно ледяной, был на удивление почтителен. Он договаривался о каком-то важном семейном ужине.

И в этот момент дверь его кабинета, нет, не открылась, а была выбита тараном женской ярости. На пороге стояла Кристина Стервелли. Она была похожа на валькирию, сошедшую с подиума, — в ослепительном белом костюме, который подчеркивал ее хищную, идеальную фигуру.

— Дамиан! Милый! — прорычала она, и ее медовый голос был полон яда. — Я только что узнала, что ты отменил наш ужин в «Версале»! Неужели ты променял вечер со мной на общество этой… — ее ледяные глаза впились в меня, — …деревенщины?!

Дамиан закончил разговор и медленно положил телефон на стол.