Бесплатный фрагмент - Сага о Горной Крови

От автора

Наверное, самым честным будет сказать, что сборник этот — а «Сага» это именно сборник, при чем не только прозы — возник совершенно сам собой, в точности так же, как и его предшественник, «Семиведьмие».

Все истории, что таятся под этой обложкой, написаны в самое разное время — поэтому я проставил даты под каждым из произведений: здесь есть рассказы и повести, есть песни и стихи. Впрочем, это гаэльские стихи, а значит, тоже в каком-то смысле песни.

Я, автор этих строк, не задумывал изначально в цикле о мире Атван ничего, кроме крупных форм — то есть, романов и длинных повестей. Но что-то, что неизбежно движет любым человеком в творчестве, помимо его собственной логики и стройных задумок, распорядилось иначе: стоило мне закончить работу над «Дорогой за горизонт», я понял, что в роман не смог вместить все то, что уже знаю о мире и героях, появившихся на его страницах. А оно требовало быть рассказанным. И тогда я принялся писать рассказы и малые повести, для начала просто для того, чтобы не растерять этот массив историй.

В них по большей части речь шла о Гаэли — возникшем из тумана некогда потерянном континенте Атвана, где и происходило действие трехтомной «Дороги за горизонт»

Больше того — Гаэль, Северная Гаэль долго не отпускала моих дум: мне казалось, я готов часами записывать песни и обычаи, истории родов; зарисовывать схемы клановых и жреческих татуировок; пересказывать хитросплетения судеб всех тех персонажей, о существовании которых я знал уже на этапе проработки «Дороги», но которым в рамках романа, увы, не досталось места больше, чем уже я сумел показать. Да и не может одна-единственная книга, пусть и в трех томах, вместить историю целого народа, в самом деле!

Гаэль завораживала меня — во многом как раз тем, что так долго пребывала в отрыве от прочего мира. Этакий артефакт древности, культурный изолят, детище Сокрытых Богов.

Народ, похожий и не похожий на своих собратьев — какие они? Как живут? Чем дышат? Эти думы и положили начало тому в моем творчестве, что потом мой брат назвал «этнографическим фэнтези». И это определение кажется сейчас мне исключительно точным, и им я и буду пользоваться и далее.

Этнографическое фэнтези — вот как стоит определить стилистику и «Семиведьмия», и «Саги о Горной Крови». И если «Семиведьмие» было сборником в основном именно сказок, страшноватых архаических преданий и этаких внутримировых быличек, историй о непостижимом даже для самих обитателей мира, то «Сага» — это именно что история о живых людях. Больше того — это семейная сага. Сага о горах Ардэйх — и крови от крови этих гор, о гаэльском клане, носящем в своем прозвании имя этих гор. Горная Кровь — так зовут тех, кто принадлежит старейшим кланам Гаэли. И это история о их жизни и судьбах.

О суровых, подчас жестоких, но неукоснительно соблюдаемых законах чести и справедливости в Гаэли. О том, что внутренняя сила человеческого существа подобна огню. О том, что подчас сердце мудрее разума.

И снова о том, что в нас, в живущих, если говорить языком Атвана, от рождения всегда поровну и звездного божественного света, и простой земной глины. А уж к какой части себя мы больше высказываем склонность — это выбор каждого. И делаем мы его каждый миг своей жизни.

События «Саги» — вполне себе законченное произведение, этакий длинный-предлинный полифонический роман в рассказах и повестях, и это главное отличие от «Семиведьмия», где истории объединены только общим тематическим ключом повествования и жанром. Хронологически «Сага» захватывает время и до событий «Дороги», и параллельно, и сильно после оного. Более того, часть повестей шагает даже за границу хронологии центральной части цикла, за события пока что находящегося в черновике романа «Наследие», заключительной книги об атванских всадниках.
Однако «Сага», по моему мнению, должна увидеть свет сейчас — сразу после «Дороги за горизонт». Эта книга — плоть от плоти работы над «Дорогой»: составляющие ее тексты выходили из-под моих рук и параллельно написанию романа, и после, но они никогда не были чем-то побочным, чем-то необязательным или, так сказать, придаточным: больше того, герои и их характеры в романе «Дорога» выплавлялись и строились во многом именно благодаря тому, что уже было в моей голове, и потом обрело жизнь на бумаге именно в виде малых прозаических форм.

Но — повторю — Гаэлью я был очарован все то время, что создавал эти тексты. Если вас, читатель, точно так же захватила история этих земель и народов, ее населяющих — «Сага» определенно то, что вам нужно.

А если предыдущие части цикла вы не читали — что же, этот сборник будет парадными воротами в гаэльские земли.

Друг однажды — друг навсегда

Весна в этом году выдалась солнечная, да ветреная.

— Братец, надень плащ! — на разгуливающего по двору в слишком легкой для такой ранней весны лейне паренька двенадцати зим от роду из одного из высоких окон падает свернутый плотный плащ пронзительно-яркой васильковой синевы. Тот его ловко подхватывает и, скроив недовольную физиономию, задирает голову вверх:

— Ну Мэльен! Мне не холодно же!

Но в окне уже нету той, кто запустил в мальчика плащом — она сейчас спускается сама во двор, следом за нею шествует старший брат мальчика, юноша по имени Киаранн, они с Мэльен близнецы, между прочим, и отец всех троих, лорд Сэйхэнн Ардэйх. Старшие мужчины одеты по-дорожному основательно, и видно, что собираются в путь, а Мэльен — в домашнем платье, кутается только в узорчатую накидку, даром что сама только что ворчала на младшего брата.

— Не передумал еще? — это отец спрашивает у младшего сына, под пристальным взглядом старшей сестры нехотя разворачивающего плащ.

— Пап, ну ты чего! Конечно нет! Сколько дома можно сидеть, я уже большой!

Отец только с улыбкой кивает — он и не думал, что его младший сын Уаллэн откажется от той поездки, в которую так долго напрашивался вместе со старшими, тем более что речь шла о Весенних Состязаниях. Всякий мальчишка хотел бы посмотреть на них, чего и говорить! И пусть до Гнезда Нэйт — большого поселения, где в этот раз пройдет это ежегодное собрание — ехать не одни сутки, а весенняя погода в горах непредсказуема — разумеется, младший не отступит. В прошлом году-то не поехал только потому, что под самую поездку провалился на озере под хрупкий весенний лед и был в приказном порядке оставлен Мэльен дома. Старшая сестра, да еще к тому же такая строгая — это вам не шутки! Она всегда была строгая, а уж после того, как отец троих отпрысков старшей семьи клана остался вдовцом — перечить Мэльен было себе дороже, особенно если тебе в два раза меньше лет.

— Хорошо. Бегом тогда в дом — одевайся как следует, и выезжаем сразу, у тебя не больше получаса, — кивнул Сэйхэнн.

Мальчик кивнул и умчался к себе.

Собираться ему было недолго — накинуть еще лейне сверху — из тонкой, но теплой шерсти, с вычурной красивой вышивкой — упихать в сумку охотничью куртку на всякий случай, в самом деле завернуться в плащ да переобуться. А уж всякую мелочь свою, что ему может потребоваться, он уложил еще вчера. О большом снаряжении для дороги и думать нечего — это взрослые тоже еще накануне все велели собрать да приготовить. Так что полчаса ему вовсе ни зачем не нужны. Скорее в путь!

На Состязаниях этих, чтоб понятно было, обычно всякие ловкие воины показывают свою удаль и сноровку, соревнуясь в чуть ли не десятке разных умений. Заявиться как участник туда мог любой юноша клана, возрастом от двадцати полных зим, или от шестнадцати — но уже с приложенным от любого старшего мужчины в семье письмом-рекомендацией. Победители и отличившиеся участники получали обычно всяческие дары, а не занявшие никаких почетных мест могли рассчитывать на место в воинстве любого из лордов — вплоть до хоть самого старшего, возглавляющего вообще весь клан — буде тому понравится удаль и сноровка соискателя. Вот потому на Весенние Состязания съезжалось всегда множество народу — попутно еще главы семей решали разные вопросы на своих собраниях, договаривались о важных для всего клана делах, заключали договоры межсемейные и деловые — в общем, ровно каждый год эти состязания становились поводом всекланового большого совета старших от каждой семьи практически по любому делу. Иногда приезжали даже из соседнего клана посланцы — редко, конечно, у них об эту пору свои такие же Состязания, но и так бывало, еще как бывало! Все это делало цель поездки очень и очень интересной, не говоря уж о том, что любому подростку мужского пола страх как интересны и сами Состязания — ведь придет со временем и их пора показывать свою удаль и силу, так отчего же не присмотреться, не понаматывать на пока что только умозрительный ус всякие хитрости? Вот то-то же, что, как ни поверни, а в добром уме и здравии ни один мальчик не откажется от такого приключения — и сын старшего лорда-главы клана Ардэйх не был исключением.

Вот и выехали, не откладывая — Мэльен долго еще махала родным с надвратной башни, провожая в добрый путь — дорога была неблизкая, и по братьям и отцу она еще как успеет соскучиться!

А тем что — тем в пути навряд ли будет скучно, и уж подавно и на самом месте ждут интересные дела. Так размышлял про себя младший Ардэйх, лениво придерживая поводья и попутно крутя головой по сторонам — для этой поездки для младшего лорда заседлали исключительно благонравную кобылу по кличке Фанну, в седле на ней можно было хоть спать и не свалиться, до того у нее был ровный шаг и покладистый характер.

Ох же и красивы горы в начале весеннего пробуждения земли, сколь не была бы коварна погода! Снег почти повсеместно сполз с солнечных склонов холмов, лежал лишь в низинах ноздреватыми пластами, которые копни — из мелких льдинок, что из хрустальной крошки, состоят. Седые древние скалы все еще кое-где укрыты снегом — да на вершинах он не тает и в жаркое лето, сверкая жгучей белизной, вот ровно как сейчас. Горы, полагал Уаллэ, прекрасны всегда, так от чего же ни быть им прекрасными сейчас, пусть и нет еще буйных летних красок кругом? Ветер холоден и студит щеки, нос, лоб и кончики ушей, а укрытым плащом плечам жарко — пригревает солнце, ух как пригревает! Надевать шапку мальчик, конечно, не станет — ветер ветром, а что он, маленький, что ли? Вон, брату и без шапки не холодно — и ему значит, нормально будет. К тому же — это меж скал ветрено. Скоро дорога стечет вниз, запетляет меж всхолмий, уже кое-где проклюнувшихся нетерпеливой первой зеленой травкой, и там и вовсе станет хорошо и тепло.

Небо синее, как их клановые плащи, изредка кое-где отмеченное легкими пуховыми облачками — что клочки пуха водяной птицы, кучерявые и легкие. И это славно, значит, не нагонит облаков со снежной крупой внезапно — ни сегодня, ни завтра. Вот если бы облака были тяжелые, да в синеватую густоту уходящие, или же — тонкие, длинные, расщепленные по краю, один в один как узкое перо из хвоста белого сказочного фазана — тогда да, жди метели, или града, или, если повезет — просто дождя. Да в пути и то и это не будет добрым спутником. Ночевать тоже лучше в шатре, поставленном на сухой земле, разумеется — ведь до жилья-то еще надо доехать, как минимум одна ночевка в походном варианте им предстоит.

Но погода сжалилась — или это боги благоволили всякому путнику, пустившемуся в дорогу в эти дни, и коварные облака-перья, узкие и длинные, показались на синем шелке неба только когда первая, она же неизбежная шатровая стоянка была позади. А обещанное ими непогодье затянуло небо и вовсе тогда, когда перед путниками замаячили уже крыши разномастных домов Гнезда Нэйт.

Гнездо следовало бы величать городом, по его размерам-то, но все еще слишком хорошо помнили, что когда-то это была только лишь усадьба семейства Нэйт-Ардэйх. Кстати — вон и крыша поместья, и через несколько домов — Общий Зал, место собраний, советов, пиров и размещения важных гостей. К нему-то они и направились, посыпаемые холодной снежной крупкой вперемешку с дождевыми каплями. Небо было уже изрядно темно не только из-за низких облаков, сколько из-за вечернего часа, путники — даже старшие — успели устать от дороги, и потому яркие огоньки окон большого дома казались особенно притягательными.

Встретили их шумно, народу в Зале было много, и их явно уже ждали со дня на день. Вперед выступил хозяин Гнезда — крупный мужчина с лихими усами и темной медной рыжиной в густой гриве волос. Церемонно поздоровался с лордами — даже с младшим, Уаллэном. Гости и хозяева расселись у широченного дубового стола, на котором постепенно начало появляться угощение.

В Зале было тепло, в очагах трепетали жаркие языки пламени, вкусно пахло можжевеловым дымком и чем-то съестным. Только умостившись на лавке за столом, Уаллэ сообразил, как же зверски он устал. Старшие о чем-то говорили — чем-то интересном, без сомнения, да только вот глаза уже почти слипались, и мальчик потихоньку начал клевать носом в кружку с чем-то горячим, медово-душистым и согревающим, подсунутую ему Киаранном, старшим братом. Отпить из нее он успел чуть больше двух третей, и, кажется, так и уснул, уронив голову на руки, сложенные на столе.

Кто и когда его отнес наверх, где были спальные места, и уложил под одеяло, мальчик не заметил. За это по утру стало как-то неловко, впрочем, Киаранн потом только посмеялся над досадой младшего брата, сообщив, что он в его возрасте, поехав с отцом так же далеко, вообще уснул в седле и едва не свалился на дорогу к вечеру третьих суток. Уаллэ только хмыкнул — с Киаранна сталось бы и выдумать, чтобы подбодрить его. Но и это он услышит позже, а сейчас вокруг не было видно никого из родни, да и вообще в Зале как-то слегка опустело по сравнению с вечером — все взрослые быстро разошлись кто куда по своим делам, даже Киаранн куда-то делся.

За окнами вовсю снова светило солнце — будто и не было вчерашней непогоды. Мальчику очень скоро стало слегка скучно, и еще больше досадно, что так долго провалялся под одеялом. Ладно, к обеду старшие все соберутся тут, там он уж и выяснит все пропущенные вчера и сегодня утром новости

Пока, пожалуй, можно походить да послушать самому всякого нового и интересного — вчера, не смотря на крайнюю усталость, он успел услышать, что сюда уже успели приехать многие гости издалека, и вот-вот вообще со всего клана народ съедется, а это значит — уже, возможно, завтра и начнутся сами Состязания.

Подумав, Уаллэ не стал наряжаться в теплую и богатую верхнюю лейне, да и плащ оставил дома — ветер вроде улегся, и солнышко пригревало просто замечательно. Умылся, собрал волосы так же, как обычно собирал Киаранн, цапнул со стола внизу кое-какой снеди из вчерашнего угощения — и пошел бродить. Заблудиться уж всяко не заблудится, все более-менее широкие улицы все равно стекались к гостевому дому, как во всех городах, выросших из семейных усадьб.

****

День у Лойхана, самого обыкновенного паренька из города под названием Гнездо Нэйт, как-то не особенно задался. Поутру мать задала ему взбучку за испорченную обувь — накануне Лойхе промочил ботинки, бросил их сушить на печи, да вовремя не снял, и те пришли в совершенную негодность, ссохнувшись и перекрутившись незнамо в какую фигуру. Обуваться поутру пришлось в старые и истрепанные ботинки, в которых только по сухим улицам ходить, потому что натянуть тайком отцовы сапоги мать ему опять же не позволила. Да и на улицу к приятелям удрал он тоже против материного наказа и рисковал потому остаться на время самих Состязаний под замком дома — если сегодня к вечеру не сделает наказанных ему дел. По-хорошему, ему сейчас следовало бы ими и заниматься, а не носиться по переулкам с приятелями — но уж больно тепло и солнечно сегодня было! Грех дома оставаться — ну а как снова занепогодит, как вчера к вечеру?

Лойхе, меж тем, думал — что же с ботинками делать? Новые ему еще когда отец справит, а то и еще всыплет в добавок к материному наказанию…

Финни, паренек из беленого дома с соседней улицы, попался Лойхе как нельзя вовремя. На нем всегда можно было сорвать неудачное настроение, а тут… Тут еще Финни угораздило выйти из дому поутру в новых ботинках. Крепких и славных — в таких сам Лойхе мог бы пойти с приятелями на поле состязаний — посмотреть, как там все обустраивают. Дорога туда сейчас, после вчерашнего, грязная поди, в дырявой старой обутке и лезть нечего! Или потащиться смотреть разлив ручья за домами! Или вон вообще на озерцо смотаться…

Но для этого нужно убедить Финни, что он очень хочет поменяться с Лойхе ботинками. Что ж, кажется, день начал выправляться! Для Финни же он, наоборот, обернулся самой неприязненной ухмылкой, какой только мог — как и всегда, когда Финни сталкивался с Лойхе и его приятелями. Что одним потеха — другим слезы, так часто бывает.

Впрочем, что день его обещает быть вполне ничего, Лойхе тоже думал ровно до тех пор, как из-за дома с краю не вывернул какой-то незнакомый мальчишка, беззаботно насвистывающий «Охотника и Луну». Этот мальчишка широко, ярко улыбнулся и предложил Лойхе и его приятелям отстать от Финни. Самоуверенно так предложил. Нагло и бесстрашно — словно за ним толпа товарищей в три раза больше собравшейся возле Лойхана была. Но нет — мальчишка оказался один как перст. Еще и одет как-то слишком легко, будто из дому только вышел, а меж тем, Лойхе в этой части Гнезда знал вообще всех своих сверстников, и этого паренька точно видел впервые.

Лойхана он с первого взгляда начал страшно раздражать.

Странный он был, этот мальчишка. Не старше самого Лойхана, а весь какой-то излишне серьезный… как взрослый. И прическа взрослая — волосы на макушке в узел собраны и косицей обвязаны. Ишь чего о себе мнит! Одеждой, правда, какой-то особо богатой не отличался, из чего Лойхе — а он все-таки не просто так был главный в собравшейся мальчишеской ватажке — сделал вывод, что паренек просто много из себя строит, но отнюдь не является тем, что строит. Правда, Лойхану отчего-то смутно не нравилось, как он, этот чужак, на него смотрит. Как говорит — не торопясь, чинно, будто ему никогда никуда спешить не доводилось. Голос при этом у незнакомца был звучный, точно специально поставленный, и громкий. И как держится — будто с высокой башни на всех смотрит. И как при этом обманчиво-открыто улыбается. Как расслабленно-мягко стоит — точно огромный кот, вышедший на крыльцо.

Все, короче, не нравилось. Лойхе начал злиться.

— А ты чего, думаешь, имеешь право указывать мне, как и с кем говорить?

— Полагаю, да.

Вот же стервец, подумал Лойхе. И какой-то кусок кабаньего навоза ему, Лойхе, на его родной улице будет указывать, что ему делать? Не задумываясь особо, он сообщил об этом незнакомцу, добавив, что ему лучше подобру-поздорову унести ноги, не то его мама родная не узнает, если он продолжит в том же духе.

Тот только холодно, как-то по-взрослому совершенно дернул бровью, посмотрел на задиру — и без лишних предисловий врезал тому по носу. Лойхан в долгу не остался. Мальчишки яростно сцепились, почти сразу покатившись по пропыленной дороге. Пришлый мальчишка драться умел — это было видно, при чем — гораздо лучше местного задиры. Да казалось, пареньку просто-таки феноменально везет, вдобавок ко всему прочему. Компанию местных драчунов это начало злить.

— Сейчас ты у нас получишь, сопля, — Лойхан, отпихнув противника, поднялся на ноги, утирая каплющее с носу, поворотился к приятелям:

— Ну, чего смотрите, олухи?

Все словно только того и ждали — кинулись в потасовку, образовав кучу малу. Не сплоховал незнакомец и теперь. Отшвырнул одного, коротко, резко врезал другому, сразу двоим подставил подножку, уклонился от еще одного — так, что тот потерял равновесие и получил еще и следом пинок под зад. Правда, чем дольше затягивалась драка, тем сильнее зверел этот странный паренек, державшийся так, точно все вокруг было лично его собственностью. До какого-то момента дрался, как обычно дерутся мальчишки. Да, со злостью — но без этой расчетливой, совершенно взрослой какой-то ярости — когда противника хотят не проучить, а уничтожить. Когда местные мальчишки схватили его за плечи, стараясь удержать, в нем словно демон проснулся. Рванулся с невиданной мощью, раскидал, не глядя, тех, кто пытался повиснуть на его руках, мешая свободе движений, налетел на Лойхе, как вихрь, буквально чуть ли не подмяв более рослого парня и вынудив того только закрывать голову руками и пытаться увернуться — на большее предводителя компании забияк не хватило. Приезжий незнакомец оказался каким-то в самом прямом смысле слова бешеным — приблизиться к нему, чтобы отвлечь от расправы над Лойхе, как-то ни у кого толком не получалось — несколько неуловимых тычков — и смельчак летит вперед головой прочь от озверевшего сверстника. К этому моменту все участники потасовки начали отчетливо понимать — что-то тут нечисто.

— Да он же фэйрэ! — испуганно крикнул кто-то из мальчишек, озвучивая только зарождающуюся мысль. Вскрик самого догадливого подействовал, как ушат воды на головы — почти все разом откатились от бешеного незнакомца. Правда, зачинщику, Лойхану, пришлось еще более несладко — даром, что пришлый мальчишка был помладше — ярости и силы в нем и в самом деле хватило бы на полдюжины взрослых. Теперь уже участники драки попытались хотя бы все вместе оттащить озверевшего незнакомца от Лойхе, но первый же, кто опасно приблизился, составил распростертому на песке Лойхе компанию.

— Убьет же! Он обоих убьет!

— Эй, парень, стой, все уже!

— Да не слышит он… и не услышит, если в самом деле фэйрэ!

— Ну так что теперь, стоять и смотреть, а?

— А что мы сделаем-то? Если фэйрэ — то пока запал не угаснет, бесполезно…

— За взрослыми беги, дурень!

— Уэйни побег, да только пока кто подоспеет!

— Точно убьет…

Когда появился еще один мальчишка — его звали Кинн — и почему он полез на крышу ближайшей постройки, никто не заметил и не сообразил. Крыша оказалась от приземистого сарайчика, и он с этой крыши натурально дикой рысью прыгнул на загривок обезумевшему пареньку-фэйрэ.

— Держи-и-ите! Я один не у-у-удержу-у! — только и успел прокричать Кинн, прежде чем сцепившиеся в рычащий комок, ровно в самом деле две рыси, мальчишки покатились по утоптанному песку. Против незнакомого парня и в самом деле как-то не помогало ничего из того, что Кинн умел — боли тот, казалось, не чувствовал, почти не обращал внимания на то, что ему зажимают шею в сгиб локтя, разве что клещом висящий противник несколько сковывал движения, и поэтому Кинну только и оставалось изо всех сил вцепиться в этого «бойца», не давая тому скинуть себя со спины.

Отхлынувшие было ребята снова навалились, ухватили беснующегося за руки и за ноги, прижали к земле:

— Уймись! Все уже, все! Свои тут все, уймись! Ты победил, ты, только угомонись!

Тот скалился по-звериному, ругался и бешено выдирался из цепких мальчишечьих рук, но на сей раз его держали крепко, хотя даже сейчас, не смотря на то, что на нем гроздью повис десяток ребят, он пытался лягнуть или укусить хоть кого-то.

Кинн вывернулся из свалки и припустил куда-то в боковую улочку.

Он живо сообразил раньше прочих, что эта петрушка может продолжаться долго — фэйрэ будет бесноваться, пока есть враги. А они есть — вон, облепили со всех сторон! А выпусти его сейчас — и в самом деле кого-нибудь до смерти забьет. Если рассказы старшего дяди про бойца-фэйрэ из их отряда были правдой, самому мальчишке этот фокус тоже потом даром не пройдет… Сомневаться в них Кинн даже не подумал бы. Опять же — по дядькиным рассказам он знал, что могло бы помочь. Затем и припустил.

Вернулся Кинн к дерущимся, волоча за собой здоровое ведро, полное колодезной воды.

— А ну р-р-разойдись! — рявкнул он, и приятели, не задумываясь, послушались окрика, отхлынув прочь, и в тот же момент и не думавшего униматься мальчишку, наконец освободившегося от их рук, накрыл поток ледяной воды. С рычащим воплем он рванулся вперед, вскочил на ноги, встряхнулся, заозирался. Шумно выдохнул, тыльной стороной ладони провел по лицу, убирая растрепавшиеся пряди волос назад. Медленно обмяк, словно перетек в нормальное состояние из напружиненной звериной хищной стойки.

Гнаться ни за кем, как все опасались, не стал, хотя мальчишки, увидев фэйрэ на ногах, брызнули прочь. Кинн только совершенно бесстрашно стоял рядом, с любопытством поглядывая на забияку:

— Свои все, ага? Ну что, отпустило?

Мокрый насквозь, тот только передернул плечами и мрачно зыркнул. Облизнул губы, задумчиво повозил языком во рту, уверился в целостности нижней части физиономии, грязной рукой еще раз обтер скулу, сплюнул под ноги бледно-розовым и, буркнув в пространство короткое «грязь придорожная», развернулся и пошел прочь от места драки. К колодцу, сообразил Кинн и потащился следом, снедаемый жгучим любопытством.

Он сам не видел начала драки, услышал только от пронесшегося вихрем мимо Уэйни, что, мол, какой-то мальчишка из приезжих там буянит, того и гляди Лойхе и Фрехара-мелкого убьет — но вывод сделал правильный. Лойхан ему, Кинну, не нравился, особенно эта его манера обращаться с теми, кто с ним не ходит компанией, как со вторым сортом… Парни в этой самой компании были ничего, но сам задира Лойхе… В общем, Кинну заранее нравился этот странный чужой мальчишка. Интересно, кто таков? Да еще и в самом деле фэйрэ! Считается, что, вообще-то, фэйр, буде мужчина этим даром наделен, проявляться начинает только годам к четырнадцати — а этому пареньку было, вероятно, как и самому Кинну, никак не больше дюжины лет.

— А ловко ты их, а… — Кинн попробовал завязать разговор.

Мальчишка не ответил, стянул с себя рубаху — мокрую, грязную, драную после драки. Бросил себе под ноги неопрятным комком. Закинул колодезную бадейку — грохотнула цепь, раздался всплеск, потом бадейка пошла вверх. Поднял, уставился на свое отражение, вздохнул. Скула ободрана, синяк под глазом, на лбу шишка… красавец, что и говорить!

— Слушай, ты приезжий же?

— Да. Ведро дай!

— Зачем? — брякнул от неожиданности Кинн, но ведро протянул.

Тот забрал ведро, пристроил на краешке колодца, опрокинул в него бадейку, зачерпнул в колодце еще раз — ведро было огромное.

— Топиться буду, — все так же неприязненно отозвался паренек и, не дожидаясь ответа, в самом деле макнулся головой в ледяную воду, полностью, по самый затылок. Запустил в воду руку, поболтал ею, вымывая из волос песок, вынырнул, отфыркиваясь, перекинул черную тяжеленную змеищу мокрого хвоста на плечо, наклонился, оторвал от рубашки рукав, выполоскал от песка все в том же ведре и стал смывать с себя остатки чужой крови и грязи.

Кинн поежился. Вода в колодце об эту пору еще с мелкими льдинками попадалась, а этот чудик плещется в ней, точно в летней речке!

— Бррр! Холодно же!

— Ну холодно. Но терпимо. Чего ежишься, тебя-то никто не макает… и не поливает.

Кинн засопел. Кажется, приезжий здорово обиделся. Помялся с ноги на ногу, зашел с другой стороны:

— Слушай, ты, выходит, правда фэйрэ!

— Кривда. Чего пристал? — тот с шипением потрогал бок, на котором расплывался багряный синяк, прижал холодную мокрую ткань ненадолго.

— Сильно больно?

— Вроде ребра целы… — неопределенно передернул плечами, снова даже не удостоив Кинна взглядом.

— Это хорошо, — авторитетно кивнул Кинн. — Тебе поди влетит, да? И это… может, тебе хотя рубашку дать? Не идти же так — ветер холодный, а ты промок насквозь!

— Еще чего! — незнакомый мальчишка надменно вскинулся, изогнув бровь, и впервые прямо посмотрел на Кинна — тоже, точно водой колодезной окатил. Тот тихонько про себя присвистнул — вот это гонор! Неудивительно, что Лойхан взъерепенился — кого-то встретить, кто на тебя смотрит так же, как ты на других!

— Мне бы влетело… — вздохнул Кинн, предпочтя отнести это его «еще чего» именно к первой фразе. Слушай, как тебя зовут?

— Отвали.

Так и не назвавший своего имени принялся выжимать волосы, потом нашарил в спутанной мокрой массе волос косичку с вплетенной бусиной-шипом, собрал, прямо как были, мокрые, волосы в узел, закрутил, обвил косицей, воткнул «шип» как шпильку. Шип был серебряным. А прическу такую Кинн видел раньше исключительно у взрослых.

— Ты это… извини, ага? Что вмешался.

Помедлив, тот кивнул. Кинн расцвел в искренней улыбке — парень этот ему в самом деле необъяснимо понравился, и потому не хотелось, чтобы тот затаил неприязнь или обиду.

— Мне от мамы всегда перепадает, когда я с кем подерусь, — Кинн сочувственно заглянул в лицо сверстнику. — Ладно бы она просто ругалась — а то причитает так, будто конец света настал…

— Сестра бы точно ругалась, — мальчишка вдруг смягчился. — Но сестра дома осталась. А отец — отец, конечно, тоже будет ворчать, но… в общем, разберусь поди. А вообще не твое дело.

Он подобрал и скрутил в узел ошметки рубашки, и вознамерился уйти прочь.

Кинн встал поперек дороги тому:

— Эй, стой! Как тебя все-таки зовут?

— Тебе зачем?

— Ну… просто. Я — Кинн. Кинн из семьи Нэйт. А твое имя хотя бы как?

— Уаллэ, — нехотя сообщил тот «хотя бы имя».

— Слушай, а из-за чего ты с этими связался? — Кинн пристроился с боку, потопал рядом.

— Да так… прицепились они к одному пареньку, я и ввязался. Сдуру.

— К Финни поди пристали, их с Лойхе никогда мир не брал… — Кинн покивал с пониманием дела, — Ну, отделал ты их так, что теперь бояться будут лишний раз к кому-то лезть!

— Паршиво все равно как-то получилось, — скривился Уаллэ.

— Да ладно, не убил же никого! Хотя эти олухи уже раскудахтались — убьет, убьет!

— А мог бы. И вот ты — чего полез? Бессмертный, что ли? Если бы зашиб?

— Ну не зашиб же! — Кинн легкомысленно махнул рукой, весело щурясь. — И потом, кто-то же должен тебя был в чувство привести! Это… ну, я слышал, когда фэйр вот так накрывает — это плохо… самому убиться недолго. Он силы и жизнь выжирает, если воин перестает себя вообще контролировать.

— Ишь ты…

— А у тебя раньше вот так вот, ну, я имею в виду, в драке — бывало?

— Именно так — нет.

— Уаллэ…

— Чего?

— Ты на меня не злись, ладно? Хоть и противный этот Лойхе, а все равно, голову ему проламывать за это как-то слишком, наверное…

— Я не злюсь.

— Врешь!

— Я не на тебя злюсь, — поправился Уаллэ.

— А на кого?

— По большей части на себя.

— За что?

— За то, что как дурак себя повел. Недостойно.

— Чего недостойного-то? Хочешь, я твоим расскажу, что ты очень даже достойно вступился за слабого и одолел один целую толпу?

— Не должно влезать в ситуацию, не подумав, как из нее будешь в случае чего вылезать… так отец говорит. Если бы ты не вмешался — хм… Спасибо, в общем.

— Не за что! Слушай, может, все же сначала ко мне зайдем? Дома сейчас все равно никого нету — обсохнешь нормально, переоденешься…

— Н-н-ну…

— Дава-а-ай, ну! Тут близко совсем уже!

Доспорить мальчишкам не дали — раздался взрослый голос за их спинами:

— Уаллэ! Ты почему в таком виде? Что происходит?

Мальчишки развернулись, как по команде.

— Киаранн? Ты меня ищешь, брат? А я тут…

— Ага. Подрался с кем-то уже, вижу. И с кем же — с вот этим молодчиком? — названный Уаллэ братом приблизился, сердито и насмешливо улыбаясь. Уаллэ мрачно вскинул голову, выпрямляясь, а вот Кинн наоборот, чуть ли не присел по-заячьи. Киаранна он узнал — вчера видел вместе с лордом Сэйхэнном, и помнил, что тот ему приходится сыном. Что у лорда Ардэйха Сэйхэнна двое сыновей, он тоже слышал. Сложил два и два в голове — и уважительно покосился на самого младшего лорда Ардэйха, переминающегося с ноги на ногу рядом с ним. Вот тебе и «незнакомец приезжий»! Вот и разгадка взрослой прически с серебряной заколкой. Заодно — и поведения, да. Кинн храбро вылез вперед, переборов нахлынувшую робость:

— Нет. Он с другой ватагой, вон там, подрался. Вступился за одного из наших мальчишек, а остальные… придурки, в общем.

— Эхе-хе-хе… все живы? — Киаранн вздохнул, присел перед мальчишками на корточки.

— Вроде да, — неуверенно кивнул Кинн, Уаллэ только пожал плечами.

— Кости целы? — Старший из братьев Ардэйх повертел младшего из стороны в сторону, не особенно-то интересуясь, что тот на этот счет думает.

— Угу, — буркнул тот.

— Ладно, вижу, все не так страшно… пойдем, придумаем, чего отцу скажем… — он поднялся, хлопнул брата по плечу, повернулся ко второму мальчику: — А ты, парень, кто таков, откуда тут взялся и почем знаешь, как все было, если при этом, судя по виду, сам-то не дрался?

Кинн набрал воздуху в грудь и принялся рассказывать. Он вроде бы и не соврал ни одного слова, а все равно Уаллэ слушал и ушам не верил — со стороны рассказчика глупая история эта выглядела чуть ли не как сказание древних геройских дней. Уже к середине этой истории Уаллэ принялся подпихивать болтуна в бок и тихо шипеть — чего, мол, заливаешь! Тот только во вкус входил, не обращая на тычки никакого внимания. Киаранн только тихо посмеивался, слушая эту историю.

Под конец мальчишки уже во всю друг друга перебивали, размахивая руками и споря.

— Сдается мне, брат, боги тебе верного товарища послали — с таким, по крайней мере, скучно не будет. И находчивый какой, а! — подытожил Киаранн.

— Угу, и ума лопата! — ехидно отозвался Уаллэ.

— Чего это лопата!? — возмутился Кинн.

— А чего ты мне под руки полез?

— А чего, надо было стоять смотреть, как те дурни?

— Молодежь, а ну цыц! — все еще смеясь, шикнул Киаранн, когда они уже стояли у дома, в котором обосновались старшие клана. — Братец, марш переодеваться. А ты, малый, чего хочешь за свою смекалку да сноровку? Пряжку, пояс, нож охотничий?

— А… — Кинн зажмурился от собственной дерзости, потом выпалил: — А возьмите меня в отряд, лорд Киаранн!

— Ого! А зим-то тебе сколько, пострел?

— Дюжина!

— Маловат еще, вот на четыре зимы поболее если б было…

— Лорд Киаранн, ну пожа-а-алуйста!

— Да ты чего ко мне пристал, вон, у младшего лорда спрашивай, возьмет он тебя к себе в отряд через четыре года, или нет!

Кинн просиял — уболтать Уаллэ взять его с собой он уж поди сумеет! Эх, подумал мальчик, вот бы получилось уже в этот год уехать! Кинну порой казалось, что стены домов, знакомых с раннего детства, все эти хоженые-перехоженые тропки меж холмов и знакомые до последнего камешка окрестные леса словно не дают ему полной воли — хотелось постоянно куда-то еще, больше земель, больше людей повидать, больше всего успеть! Лет ему, в самом деле, может, и немного, а уже тесно в знакомом до распоследней травинки гнезде. Место в княжьем воинстве — о чем еще мечтать мальчику в его годы? Мечта блистала впереди, как колдовское золото у подножия радуги, дразнила и манила, суля все то, о чем он так упоенно раздумывал в свои свободные часы — земли от одного берега моря до другого, вольный ветер дорог, подвиги и слава! По сравнению с этим, Кинна не прельщала даже идея стать одним из самых почитаемых воинов на своей земле. У его отца есть свои земли, есть и люди, признающие его старшинство, и вообще весь городок и села окрест — это их земли, земли семьи Нэйт. А все равно — не сидится на месте!

Тем более, что сейчас Кинн твердо уяснил, чего от него нужно, чтобы добиться своего.

Правда, все оказалось не так уж просто. Едва он вернулся домой в поместье — у домашних тут же сыскалась куча всяческих поручений для него. И на сегодня, и на завтра — вырваться снова куда-то на подольше, или даже просто банально удрать из дому, чтобы отыскать юного лорда Ардэйха и попробовать уговорить помочь ему, Кинну, с его задумкой, у него не получалось добрых три дня, Кинн на Состязания-то посмотреть и то еле успевал, и то все больше на бегу. В толпе таких же зрителей искать его Кинн, конечно же, тоже пробовал — да только дело это оказалось совсем безнадежное. И после — не получалось поймать Уаллэ все никак. Тот постоянно ходил везде с отцом, по каким-то важным делам, и снова держался степенно донельзя, совсем не напоминая с виду того отчаянного драчуна-забияку, с которым Кинн и свел знакомство. Гладко причесанный и нарядно одетый, мальчик-лорд казался с виду юной копией своего отца. Не смотря на то, что вообще-то семья Нэйт могла похвастать одними из самых близких родственных связей с главами всего огромного клана Ардэйх, Кинн понял, что откровенно робеет снова подходить к новому знакомцу.

Наконец, тот решил этот вопрос сам — заметив Кинна в толпе, просто окликнул его.

— Мне брат говорил, что ты в отряд просился. Я не против, — он улыбнулся приятелю. — Ты единственный, кто не испугался там по-настоящему, поэтому ты будешь добрым воином. К тому же… Кинн, мы вообще-то родичи, оказывается. Я не очень хорошо понял, что мне там брат объяснял, но, если твоя мать — Клими из семьи Эайн… Хозяин Гнезда тебе дядя же?

— Ага, — Кинн ошарашено кивнул, округлив глаза. — И про маму так, и про дядьку…

— Ну вот, тогда мы вроде как братья, четверного или тройного родства, я не очень разобрал. Наша мама тоже из Эайнов, так-то.

— Ой!

— Ну что ой, это же горы, мы тут все так или иначе друг другу родня, — усмехнулся Уаллэ. — Смотрю, ходишь кругами, точно боишься заговорить! Небось на загривок прыгать и то меньше страшился!

— Я тогда вообще ничего не боялся, — Кинн ухмыльнулся, поковырял носком ботинка песок под ногами.

— Даже так? — развеселился Уаллэ. — А если бы я тебя скинул?

— А я не думал про это, — честно сказал Кинн. — Я вообще не сильно-то раздумывал, если на то пошло!

Уаллэ громко рассмеялся:

— Слушай, мне определенно кажется, что боги чего-то напутали! Ведь так посмотреть — фэйрэ должен быть ты, а не я!

— Чего это?

— Потому что сила есть — ума не надо!

Кинн засопел, не зная, обижаться или смеяться тоже. Наконец не выдержал, прыснул. Юного лорда окликнули старшие, и он быстро свернул разговор:

— В общем, Кинн — когда я буду в праве командовать воинами, я буду рад видеть тебя среди своих товарищей. Но это будет через четыре года — отец уже говорил с твоим отцом, он не захотел, чтобы ты ехал сейчас… Вообще, конечно, я этого тоже знать не должен, обсуждали-то не при мне — но я знаю, поэтому заранее говорю. Ты не переживай — у вас тут вон как здорово-то, ты только посмотри!

— Скучно мне тут…

— Скучно ему… Да иду я! Смотри, передумать еще успеешь…

— Вот еще! Я запомнил, чего ты мне говорил!

***

Тогда они разошлись, и разговор двух мальчишек о будущей воинской их бытности завершился на этом. Отшумели и весенние состязания, разъехались из Гнезда Нэйт гости — и именитые, и простые. Младший из сыновей лорда Сэйхэнна, Уаллэн, еще должен будет многому научиться — в первую очередь, держать под контролем собственный дар и не позволять фэйру вот так же подчинить его, как это случилось в Гнезде в эту весну. На это уйдет без малого год.

Прежде, чем принимать ответственность за чужие жизни, поднимая командирский штандарт — нужно быть полностью уверенным и в самом себе — так же, как и в земле под ногами и небе над головой. Так сказал юному Уаллэну отец — и он был полностью прав, мальчик это понимал без лишних пояснений.

Кинну — учиться быть и в самом деле воином, а не уличным драчуном. И обоим — взрослеть, набираться ума и опыта.

Через четыре года одного и другого назовут взрослыми.

Через четыре года Кинн Нэйт-Ардэйх, мало чем напоминающий сегодняшнего вихрастого мальчишку — разве что ухмылкой от уха до уха да бедовым выражением зеленоватых хитрых глаз — будет разъезжать по горным тропам в составе отряда, которым будет командовать Уаллэн. Молодой лорд за это время еще больше станет похож на своего отца, столь спокойного и рассудительного с виду, да крутого нравом, а вот привычка иронично вздергивать бровь и надменно усмехаться тоже останется совершенно прежняя, из этих вот детских лет. А вот смотреть так, что от взгляда этого будет казаться, что льдинок за шиворот накидали — это к нему еще нескоро умение прирастет.

Впереди у этих ребят будет еще много всякого — хорошего, плохого, страшного, веселого, грустного… всякого. Однажды один из них станет ближайшим советником короля по военным делам и самым лучшим воином своего времени. Однажды один из них запомнится всем, как великий герой, сумевший побороть саму судьбу. Однажды случится так, что от воинского мастерства одного из них будет зависеть едва ли не судьба целой страны. Однажды одному придется мстить да другого — выполняя юношескую клятву, что скрепят они после первого боя под одним знаменем. Но до этого всего — бессчетно много лет, как показалось бы мальчикам, которым едва минуло по дюжине зим.

Сейчас же один махнет другому рукой — и на четыре года разойдутся их пути-дорожки. Только вот дружба, что уже успела прорасти за это недолгое время, выдержит все грядущие бури и перемены. Непременно — выдержит.

28.05.17

Цена чести

Темный, непроглядно-ночной шелк волос струится по плечам, рассыпается по светлому шелку платья — ловкие пальцы расплетают затейливо уложенные косы, нежно, вкрадчиво гладят укрытые пологом черных локонов плечи, скользят по тонким девичьим рукам.

Золотистый взгляд встречается со светло-серым, как весеннее предрассветное небо, взглядом девушки:

— Ты очень красивая. Я тебе нравлюсь?

— Да, Айлиген, — тихо отвечает она, улыбается слегка.

Ей в самом деле нравятся его солнечные, с яблочной зеленой искрой глаза, странные и непривычные, яркая красивая улыбка и мягкие волосы цвета темного пепла, рассыпанные сейчас по ее коленям. Айлиген красив, удал и весел — отчего бы ему ей не нравиться?

— А вот твоим родным, кажется, не очень, — проницательно замечает названный Айлигеном.

Мэльен — так зовут девушку — тихонько вздыхает.

— Старший брат так и вовсе бы, наверное, с замковой стены сбросил! — продолжает свою мысль молодой мужчина, бросая взгляд в сторону двери. Для этого ему приходится чуть повернуть голову, лежащую на коленях Мэльен, и та чуть заметно морщится — неудобно.

Впрочем, он снова поворачивается к ней — улыбается, ловит руку, целует в ладонь, не замечая, как мгновенно каменеет вся девичья фигура. Впрочем, тут же расслабляется — ухажер не собирается заходить дальше, чем ему позволит сама девушка, и она это видит.

— И младший не лучше… иногда мне кажется, что они за тобою неотступно следят!

— Но было бы странно, если бы им не было дела до того, что с их сестрой, — замечает Мэльен. — И кто — тоже.

— А я не боюсь твоих братьев! — весело смеется он, садится, касается губами ее виска. — Ради тебя…

— Зря не боишься, — она чуть отодвигается. — Уже поздно, Айлиген. Иди.

— Я тебя люблю, Мэли!

— И я тебя… но ступай, пожалуйста — я не хочу, чтобы о нас судачили излишне громко.

— Вот а как я тебя украду! И у отца, и у братьев! — весело подмигивает тот, подбирая вино-красный плащ, съехавший на пол, пока хозяин его возлежал на ложе подле своей возлюбленной.

— Посмотрим, — Мэльен лукаво улыбается. А про себя отмечает — ей не нравится это сокращение — Мэли. Но сказать как-то не поворачивается язык. Слишком хорош ее гость. Слишком жарко от его взгляда и улыбки в груди. Слишком она влюблена.

И даже все равно, что братья в самом деле не жалуют нового воина, служащего их отцу — не смотря на хорошую фамилию и долгий род гостя-наемника.

«Вот только — в самом деле, зря он их не боится».

— Если ты мою сестру тронешь — я тебе глаза вырву. И сычам скормлю, — Киаранн произносит это со скучающей легкой полуулыбкой, что никак не вяжется со смыслом сказанного, и на адресата своих слов даже не смотрит.

— Тут уж какова будет ее воля, — невозмутимо отзывается Айлиген. — Я бы посватался, но ваш отец…

— Возноси хвалу богам, Орэй-Мааркан, что отец дал тебе денег и принял на службу! Будь моя на то воля…

— Знаю, знаю, сычам бы скормил, — чуть усмехается тот. — Не гневайся, сын лорда, но твоей сестре я все же нравлюсь — в отличие от тебя. Не расстраивай ее — она такая красивая! Не к лицу красавице печаль!

— Помни, что я тебе сказал, — брат-близнец прекрасной Мэльен наконец удостоил собеседника взглядом, и тому понадобилось немало мужества, чтоб не измениться в лице.

Айлиген Орэй-Мааркан и его воины едва сводили концы с концами в плане денег — гордость гнала их прочь от родных земель, или же попросту то, что там было более спокойно, и никому не хотелось платить наемникам, покуда есть свои воины — было не слишком важно. Важно было лишь то, что ссориться с сыновьями лорда, все же давшего отряду кров и оплату, в любом случае было глупо — так полагал кузен Айлигена, Анрахан. Но командир крайне редко слушал чьих-то советов, а уж как дело касалось его собственных «хочу»… Анрахан нервничал.

Если его братец продолжит в таком духе — не поздоровиться может не только ему лично.

В отличие от Айлигена, он видел, насколько плохи шутки могут быть и с язвительным, переменчивым в настроении и скором на расправу Киаранном Ардэйхом, и с юным Уаллэном — пусть тому только вторая дюжина зим сровнялась, а нравом он даже покруче будет. Про лорда-главу, Сэйхэнна, и говорить нечего. Что все трое мужчин бдят за дочерью и сестрой, как ястребы из поднебесья, сомневаться не приходилось.

Воинам отряда их колкие взгляды сыпались крошеным льдом за шиворот, колючками волчеца, а командиру все как с гуся вода — удивительно!

Братья стояли на стене, смотрели — один на дорогу, другой, нарочито-скучающе, в небо.

— Что она в нем нашла? — досадливо вопрошает старший, щуря светло-серые глаза на легкую пену облаков. Склоняющееся к западу солнце уже успело их позолотить, но до заката было далеко — начало осени, дни еще долги, вечера теплы. Холмы вдалеке пылают лиловыми волнами — цветет вереск. По первому снегу эти иноземцы станут не нужны, и отец отправит их из замка — только бы до того дотерпеть!

— А ты думаешь, нашла? Или этот сам по себе петухом фазана по весне выплясывает? — Уаллэн чуть поворачивает голову, опирается на край стены, небрежно отставляя локоть, и смотрит на брата — не надо быть слишком наблюдательным, чтобы видеть, что Киаранн в последнюю дюжину дней буквально на взводе. Но, на беду свою, Уаллэн очень, очень внимателен к мелочам с самого детства.

— Вот в том-то и дело! — досадливо восклицает брат. — Я же вижу. Не нашла бы, так не дозволяла бы что ни вечер в беседке задницей лавки протирать напротив нее, да за руки брать! Я ему сказал — тронешь, глаза вырву.

— Глаза? Лучше бы… — Уаллэн с коротким смешком предлагает свою версию, услышав которую Киаранн прыснул, но снова поморщился:

— Так ему все нипочем.

— Наверное, это тогда и нашла, — пожимает плечами юноша.

— Мэльен — и какой-то первый попавшийся прохвост! О боги! Слов нет, — качает головой Киаранн. — Пришелец, чужак! Неужто ей так затмили разум его сладкие речи да бахвальство? Впервые увидела и…

— И еще вот это. Он нездешний.

— И что?

— А то. Необычно. Интересно, — Уаллэ пожимает плечами снова. — Ты думаешь, девушке сильно больше надо, чтобы лезть, как любопытная лисица за сыром?

— Откуда, интересно знать, такие познания? — ядовито интересуется Киаранн, но младшего смутить непросто, он лишь усмехается и напоминает:

— В нашей фианне есть такой замечательный персонаж — Кинн Нэйт. Не забывай, этот обалдуй мне названный брат.

— А. О. Ну да, — интонации у брата прорезываются совершенно непередаваемые. — Но делать-то что?

— Смотреть в оба, — Уаллэн снова поворачивается к дороге. — Осень отгорит быстро.

Про себя прибавляет — «я надеюсь».

Нестерпимо-яркий вересковый ковер словно подергивается золотой патиной близящегося заката.

Уаллэн долго смотрит в лиловеющую даль, вдоль пустынной дороги — словно силясь взглядом нырнуть за синюю зубчатую кромку гор вдалеке.

Ему тоже не нравится избранник сестры. Больше всего тем, что и не думает своим ухаживаниям придать хоть какой-то статус — просто игнорирует эту необходимость.

Отец же — братья знали — не хотел, чтобы дочь была несчастна. Потому же, покуда видел ее сияющие вдохновенные глаза, ничего не предпринимал.

Что Мэльен с отцом довольно честно и откровенно общается по любой теме, несколько успокаивало.

Старший продолжает:

— Меня Эйё слушать не стала, — так братья звали сестру, Эйё. — Тебя поди тоже не станет.

Киаранн, наконец отрываясь от созерцания неба, клокочуще вздыхает.

— Разумеется — я же младший, — Уаллэ чуть улыбается. — Тетю Этне бы послушала, кстати! Может, предложить Мэльен съездить в гости к ней, а?

— Предлагал отец уже. Отказалась.

Уаллэн длинно, заковыристо ругается.

— Ага, — соглашается Киаранн. — И я о том же.

В одном правы оказались братья — Мэльен в самом деле была влюблена в чужака большей частью потому, что он чужак. От его слов веяло ветром дальних дорог, он казался каким-то во всем не таким, не похожим, инаким по сравнению с прочими мужчинами и юношами, что видела прежде Мэльен. Она думала — три дюжины зим прошло, а я дальше, чем до материной родни, никогда не ездила.

Я всегда сидела дома, ждала отца с дороги, с воинских походов — сперва вместе с матерью, потом, когда ту ужалила болотная гадюка на охоте — вместо.

Ждала, проглядывая в ночь глаза, и понимала — как страшно остаться одной. Как страшно не услышать стука копыт в назначенное время.

Потом — отца и старшего брата. Теперь уже — и обоих братьев. Уаллэн, младше их с Киаранном на дюжину зим, уже взрослый мужчина, воин, предводитель своего отряда-фианны… время летит. Все меняется — не меняется лишь ее жизнь.

Айлиген казался сам — порывом ветра, что ворвался в комнату из распахнутого по весне окна.

Слова его пахли ветром, ладони — железом и дымом, и казалось ей — новая судьба стоит на пороге.

Только почему нет-нет да царапнет внутри коготком сомнения? Она… боится? Но ведь отец сам сказал — твой выбор. Какой сделаешь, такова и станет твоя судьба. Правда, это говорилось в том смысле — если Айлиген посватается… что-то не торопится, правда.

Ну да что уж — столько лет она жила ровно не для себя — так почему бы сейчас не…?

Мэльен не слишком знала, чего же она хочет. Но пока — пока она была счастлива.

Счастлива смотреть в золотистые глаза долгими вечерами — ни у кого не видела раньше она такого светло-янтарного цвета глаз!

Счастлива — как ей думалось.

Любить — это же счастье? И быть любимой! Он говорил бессчетно — люблю, люблю!

Вредный брат, старший близнец ее, полное отражение в зеркале богини Мианы, половинка души и плоть от плоти — безжалостно возражал: кто легко бросается словами любви, тот не ценит их. И не ценит стоящего на ними чувства.

Слушала и не понимала — неужели и она может быть столь же жестока, как и он? Наверное — они ведь одинаковы.

Киаранн не хотел ей ничего худого, она знала. И оттого еще печальнее становилось.

Грустно и с досадой порою смотрели на нее и братья, и отец. От этого тоже становилось печально.

Выбирать меж любовью к семье и любовью как таковой было невыносимо.

«Неужто, чтоб любить, нужно так вот — переступать через себя?»

Осень отгорит быстро — так каждый раз случается, даже если в начале ее никто не верит, что скоро задуют ледяные ветра, пожухнет последнее пышное убранство холмов, и багрянец вереска сменится рыжеватой осенней невзрачностью.

— Мэли, Мэльен! Послушай… у меня нет денег. У меня ничего нет — я могу предложить тебе лишь себя, свою любовь. Ты можешь уехать со мной — ведь иначе даже и пытаться нечего… ты поедешь? — Айлиген нервно расхаживает по комнате, пытаясь понять, отчего возлюбленная что ни день то все холоднее и замкнутее. Слушает отца? Братьев? Или что, он уже ей нехорош?

— Я… не знаю.

— Не знаешь? Не знаешь?! О боги, Мэли! Ну что я тогда могу сказать — падет первый снег, и мы больше не увидимся… Это невыносимо!

— Я… знаешь, я давно хотел попросить — не называй меня так.

— Как?

— Мэли. Это совсем другое имя. Не надо меня так называть. Меня зовут Мэльен. Или — если хочешь — Эйё.

— Ты меня не слушаешь! — восклицает Айлиген, сбиваясь с шага. Застывает напротив — лицо одновременно и растерянное, и раздраженное.

— Слушаю, — возражает Мэльен. — И знаешь, я не думаю, что побег из дому — это хорошая идея.

— Почему? — молодой мужчина искренне изумляется. — Мой отец украл мою мать, потому что дед не хотел ничего о том даже слышать, и, насколько я знаю. Если бы не это — меня бы на свете не было!

— Так мне же ничего не запрещают! — Мэльен вдруг искренне рассмеялась. — Бежать есть смысл от запретов, а я…

— Зато мне — очень даже, — горько, тихо выдыхает Айлиген. Подумав, еще тише добавляет — наверное, я ошибся. И я тебе не нужен.

— Нужен, ты что!?

— Я… пойду. Ты подумай, Мэль, хорошо? Подумай… я подожду.

«И все-таки, кажется, в самом деле он слышит только себя» — скребется внутри. Но она все еще уверена, что в самом деле любит солнечноглазого красавца в алом плаще. И — будем честны — это правда. Она любит его. Только такого, какого увидела сама. А не такого, какой сейчас вот только что стоял перед ней. Такого, каким Айлиген с самого начала хотел для нее быть. Хотел, да что-то все ж пошло не так, а этак. Этого она пока что не понимает. Зато начинает догадываться сам Айлиген.

Осень отгорает быстро — оторачивает по утру иней травинки и палые листья.

Кончается договор у воинов с гор Мааркан с лордом гор Ардэйх.

— Айлиген, уймись! — кузен зудит летним шмелем в ухо, неотступно ходит за старшим Орэем, а командир только отмахивается.

— У равнинников эта, как ее, Лэуэллэ О'Идрэс, с богатым приданым, не помнишь, что ли? Твоя невеста вроде как! Зачем тогда тебе далась дочка лорда здесь?

— Я люблю ее, — легко отмахивается Айлиген.

— Любишь? Любишь!? Кому ты…

— Тише. Ну ладно, ладно — скажу иначе — хочу, чтоб она была моей. Так ясно?

— Как всегда!

— Чего не так? Станет второю женой!

— Это называется — наложница, Айлиген, тебя после этакого местные головорезы за срам твой на дереве подвесят, да и нас всех вместе с тобою!

— Я не боюсь никого!

— Зор тебя бы побрал, Айлиген!

— И его тоже!

— Богохульник поганый! Как в бой в следующий раз пойдешь? Не боишься, что Рогатый на голову плюнет? — Анрахан аж раздувается, как филин в дупле, от возмущения.

— Да сдался я ему! — Смеется Айлиген. — А равнинницу — не хочу. Эту хочу. Ух какая, видел?

— Да видел — не по тебе каравай-то!

— Это еще чего? А так — вот что скажу, слаще любви горной красавицы и быть не может! Сравнить если, то — как огонь по жилам, как южный жгучий, пряный перец пополам с летним медом на языке, как небесная кобылица горячая под седлом!

— Тебе бы только про кобылиц рассуждать, жеребец блудливый, — досадливо шипит кузен. Он боится, что их услышат — хотя спорили они с самого начала вполголоса.

И правильно боится — услышали. Все, что надо услышали.

И даже то, как дальше Орэй-Мааркан разглагольствовал про будущую жену с равнин и ее богатое приданое — надел земли, сундук золота, пять коней и десяток коров…

Все, что надо.

У Киаранна всегда был очень тонкий слух. А вот проходил мимо конюшен, где шел этот разговор, в самом деле случайно — вернулся за оставленными при седле после прогулки перчатками — да замешкался слегка. Словно боги подтолкнули навострить уши — и много интересного в них втекло. Только вот как теперь разжать намертво стиснутые пальцы — хороший вопрос… вон даже в ладони ранки от ногтей остались.

«Ох будет у меня вечером сегодня кое с кем душевный разговор…»

Вечером — это скоро. Небо темнеет, наливаясь густо-голубой акварелью, серо-синим и индиговым. Колкие крупинки снега пролетают в крепчающем ветре.

Первый снег тает, едва касаясь земли — но снег есть снег.

Затепливаются золотом свечного огня и лучин окна.

Айлиген Орэй-Мааркан получил оговоренную плату — если по всем договорам, то через полдюжины дней он и его отряд отправятся к себе.

А сегодня — сегодня в последний раз заступают наемные воины вместе с местными на стражу.

А сегодня тихо и как-то сумрачно на душе у Мэльен, юной леди замка Ардэйх.

Сумрачную тишину разбивает вдребезги хлопнувшая дверь, яркий вихрь плаща цвета старого вина, звенящий перетянутой струною голос:

— Мэльен! Мэльен, поехали со мной! Жизни без тебя не увижу, а если не сегодня — то никогда, слышишь?

— Что? Куда ехать, зачем?

— Мне заплатил твой отец за службу, этого нам на сколько-то хватит, а уже сейчас кони заседланы, воины мои готовы и ждут только сигнала в путь… поехали!

— Я не хочу….

— Не хочешь быть со мной?

— Не хочу уезжать! Тайком, не спросясь! Ты что?

В три шага пересекает Айлиген комнату, хватает девушку за руки:

— Поехали! Я хочу, чтоб ты была моей! Всегда моей! Потом, если придется, повинимся перед родней, только сейчас, сейчас скажи мне да, умоляю!

— Нет! Ты мне чего-то не досказал! Доскажи сейчас, или я никуда не пойду! — Мэльен ловко выворачивает руку из цепкого захвата, отступает на шаг назад.

Глаза возлюбленного горят лихорадочным огнем, на скулах пятнами, лепестками шиповника пылает нездоровый румянец — пьян? Да не похоже! Что же происходит?

— Да сменится же караул, и нас никто не выпустит… Мэли!

— Я же сказала…

— Вредная девчонка!

— Не смей меня так!.. Ох!

Айлиген, устав препираться, сграбастывает девушку в охапку, закутывает в свой плащ, затыкает рот напористым, властным поцелуем и уже совсем было готов потащить прочь, как дверь снова гулко хлопает о стену:

— Как же я сразу не догадался!

На пороге — Киаранн. Глаза ледяными злыми звездами горят, и был бы он рысью горной, как на родовом гербе — так стояла бы дыбом шерсть на загривке. А вот рычанье в груди клокочет даже без этого — настоящее звериное.

— Отпусти ее, — тон его не предвещал ничего хорошего.

Айлиген выпустил девушку, рука метнулась к рукояти меча, но поблескивающее острие меча Киаранна оказалось напротив его груди раньше:

— Нет уж, не так быстро — мне есть, что у тебя спросить — и тебе придется ответить, чужак!

— Не становись на моем пути, — прорычал Айлиген, отскакивая и выхватывая оружие.

— С какой стати? Это мой дом! и моя сестра, а ты, отрыжка ночниц, посмел посягнуть на нее!

Наемник скрипнул зубами и атаковал первым.

Завязался поединок — Мэльен оставалось лишь забиться подальше в угол и с ужасом наблюдать происходящее. Киаранн оказался быстрее, но было видно, что противника он убивать не собирается — так, проучить, вынудить бросить оружие, загнать в угол — за вещи вроде тех, что позволил себе Айлиген, наказание должно будет определять собранием всех мужчин дома. Поэтому наглец и нужен был ему живым — если бы тому не застила глаза кровавая ярость, он бы увидел, как несколько раз клинок молодого Ардэйха притормаживал разбег, едва чиркнув по груди или боку — оставались обильно кровоточащие, но неглубокие порезы.

Зато сам Айлиген, видимо, соображать перестал вообще — с яростью наскакивал в любой показавшийся удобным миг, пробуя защиту противника раз за разом. Несколько раз ему незначительно везло — но в общем сравнении он ощутимо проигрывал, да и выглядел через некоторое время довольно потрепанно.

Наконец, не совладав с умелым блоком, который Киаранн ловко перевел в ответный удар, меч Айлигена вывернулся из ладони хозяина и со звоном отлетел в сторону.

— Я же сказал — мне есть что спросить. И тебе придется ответить! — Киаранн потеснил наемника к стене.

Тот хрипловато рассмеялся и, не собираясь сдаваться, молниеносно нырнул рукой за спину, выхватил кинжал, что был заткнут за пояс, и так же быстро, как змея, атаковал. Кинжальный клинок размазался в неверном свете лучины в сверкающий полукруг. Айлиген, судя по всему, метил в горло. Киаранн отшатнулся, уходя от смертельного удара, и ушел — но не до конца.

Лезвие кинжала задело его только чуть-чуть, но этого хватило. Темная маслянистая пленка окрасила металл, раздался короткий острый вскрик — слившийся с полным ужаса криком Мэльен.

Ее брат отшатнулся, зажимая левую половину лица ладонью — меж пальцев ползли темные густые струйки. Лезвие кинжала прошло под изгибом брови, снизу вверх, почти вскользь — но слишком удачно для хозяина кинжала. И непоправимо — для Киаранна.

Мэльен показалось, что ей самой под веко вогнали раскаленную булавку — магия исцеления, ее дар, забилась в ней мучимой птицей в когтях дикой кошки. Сила, изучению которой она посвятила все свое время после смерти матери, поклявшись беречь жизни своих родных хоть так, не позволили ей усомниться в случившемся. И уж точно не могла не понять моментально, даже раньше самого раненого, что же случилось на самом деле — в конце концов, он ей не просто брат.

Молодой Ардэйх оступился всего на один шаг, теряя равновесие вместе с половиной зрения — секундное замешательство, но Айлиген не преминул им воспользоваться. Сноровисто подобрал свой меч, метким пинком выбил оружие из рук противника, вскинул клинок, собираясь довершить начатое.

Удару не суждено было свершиться — тяжелый кувшин, пущенный не очень умело, но с достаточной силой и злостью, ударил его в плечо, сбил намеченный удар, и, заставив оступиться, краем ручки чувствительно стукнул в висок. Следом посудина рухнула к ногам, окатив наемника вихрем воды и осколков. Вдогонку за расколоченным кувшином разошедшегося наемника словно ударило гневным окриком:

— Не смей!

Голос Мэльен завибрировал всплеском чистой, незамутненной ярости, резанув по ушам.

— Эй! — Айлиген непонимающе уставился не нее.

— Ненавижу! Убирайся прочь, мразь! Чтоб твое сердце сороки расклевали! — она мигом пересекла комнату, оказавшись рядом с братом — по пути она успела подобрать его меч, который Киаранн тут же отнял у сестры и снова наставил на врага.

Айлиген скрипнул зубами и, тряхнув головой, как бык, которого донимают оводы, предпочел сбежать с поля боя. Нечего было и думать, чтобы утащить девушку собой — она шипела, как самка рыси перед разворошенной норой, разъяренная, настроенная самым воинственным образом — и не сказать так, что это и есть нежная красавица Мэльен! Наемник счел за благо не подходить к ней вообще — сейчас на крики сбегутся все, кто только можно и нельзя… и тогда ему не поздоровится.

Вослед Айлигену неслись проклятия — страшные, страшнее всего еще тем, что девичьим устам не пристало произносить таких слов. Впору было диву даваться — полно, эти же уста ли говорили нежности в его же адрес? Было ли такое?

Впрочем, задерживаться, чтоб дослушивать, он не стал. Торопливый топот ног пронесся по коридору и сгинул где-то во дворе, вскоре сменившись цокотом копыт, а затем — невнятными вскриками, звоном металла… еще чем-то. Поднялся шум.

Но Мэльен было не до того — и вслушиваться она не стала.

Повисла у брата на плече:

— Киаранн, стой. Стой… убери руку. Пожалуйста, убери… пусти, я… я сейчас. Сейчас, потерпи, пожалуйста, — легкая девичья рука осторожно обхватила окровавленные пальцы, мягко, но настойчиво отнимая их от лица. Так же осторожно накрыла рану — узкой нежной ладонью, сложенной чашечкой: едва касаясь скулы и выступа брови, пряча заполненную кровью и вязкой слизью глазницу, стирая по мере умения пульсирующую, страшную боль. Сперва Мэльен показалось, что руку ей точно кипятком окатили; из глаз девушки брызнули непрошенные, мешающие слезы — слезы жалости, стыда, злости. Она судорожно вдохнула сквозь зубы — плакать было нельзя. Это мешает, крадет и без того невеликие ее умения, сбивает концентрацию. Она умела еще не слишком многое, но… хоть так. «Еще немного… хотя бы кровь перестала сочиться…» — что-то она все же умеет, конечно, но мало, так мало! Мэльен заставила дышать себя глубоко и ровно, вливая по капле силы в кончики пальцев — а оттуда в уязвленную сталью плоть, умирающую прямо сейчас, неотвратимо. И ей казалось, что она окончательно перестала понимать, где ее ощущения — а где чужая боль. Но — хвала богам — гаснуть та начала быстро. Можно перевести дух хоть немного.

Киаранн как-то внезапно обмяк в руках сестры, позволив себя усадить и смыть с лица кровь. Холодная мокрая ткань скользила по коже, он чуть откинул голову назад и сдавленно застонал — наконец понял, что на левый глаз ослеп навечно. Мэльен все силилась проглотить стоящий в горле ком, но выходило плохо; вместо того, чтобы разрыдаться, она только закусывала губы и коротко, зло всхлипывала, проклиная себя мысленно за недостающие силы, за легкомысленность, за все, что только что случилось — ей казалось, что ее вина в этом самая первая. Если бы она еще тогда внятно отказала этому прохвосту! Если бы разбиралась чуть получше в чужих намерениях… если бы… Любви же в ней к неудавшемуся похитителю не оставалось ни капли. Да и вообще мыслей о нем самом — тоже.

Простит ли ее брат хоть когда-нибудь — она боялась даже думать.

Пока что он только часто дышал сквозь сжатые зубы и старался не шевелиться под ее руками — чтобы не мешать.

Тэнни Гилвэйна часто малознакомые с ним личности полагали неторопливым, увалистым, что медведь, и не слишком умным парнем.

На самом деле первое — на счет медлительности — развеивалось сразу, как увидишь оного Тэнни с оружием в руках. Двигался он легко и текуче, не смотря на комплекцию крепкого молодого дубка и такую же тяжеловесную основательность манер.

А вот на счет ума… Тэнни отчего-то полагал забавным не развеивать как раз этого впечатления. Но соображал он быстро, и чаще даже каким-то звериным чутьем, нежели логикой и умом в самом деле — но ошибался крайне редко.

Вот и сейчас — увидев сломя голову спешащего куда-то воина из наемного отряда, не стал ловить того за шиворот и пытаться понять, что произошло, а тут же решил, что о том стоит сказать своему командиру. Пусть решает Уаллэн, он старший в их фианне и он лорд — ему в любом случае положено знать, что делать в таких случаях.

И Тэнни оказался прав — если б он попробовал разобраться сам, то лишь потерял бы время. А так… конечно, случившегося внезапного не то предательства, не то еще чего — отчего наемники решили сбежать, ровно тати в ночи? — не поправишь. Прав был и в том, что принялся поднимать товарищей — сам, по своему почину.

Уаллэн, пробежавшись по неожиданно начинающему просыпаться и гудеть, точно дупло с дикими пчелами, куда медведь сунул лапу, замку, вернулся с горящими яростью глазами — и тут же принялся собираться и седлать коня.

Молча.

— Эй, ты куда? — первым подскочил, как ошпаренный, Кинн.

— Ловить одну мерзкую тварь, — скрипнул зубами юный лорд.

Тэнни, воздвигаясь в дверном проеме, обиженно как-то прогудел:

— А мы? Эй, лорд! Мы — с тобой.

Тот на секунду замер, посмотрел на товарищей, мигнул, как сова, тряхнул головой, видимо, понимая, что только что чуть не совершил немалую глупость, начав собираться в одиночку, и коротко ответил:

— Да. Только — быстро!

Собрались молодые воины на самом деле на диво быстро — так быстро, как и сам Уаллэн от них не ожидал. И вопросов при том — не задавали. Пустились в погоню — а зачем, вернее, за кем — он им уже за воротами сказал.

Рассказал, что успел выяснить за полдюжины минут, что увидел и услышал сам. И какие выводы сделал — а его послушав, остальные только чаще подгонять коней принялись.

За такое полагалось мстить. Страшно. Этим они и собирались заняться.

Сам же Уаллэн думал — только бы не расплескать клокочущей в нем злости. Превратить в еще одно оружие, когда нагонят предателя, посягнувшего на честь Мэльен. Так, как он умел — белая ярость, пожалованная богами меча и смертоносной стали, Богами боя и войны — сейчас она нужна будет ему вся.

Так и случилось.

Вернулся Уаллэн со своими воинами через несколько дней.

Прошествовал, как был, в брызгах крови и пыли, туда, где сидели все родные — с мешка, что нес с собою, капало тягучим, темным, багряным: пятная камни дорожки и светлые каменные плиты замкового пола.

Усталым взглядом обвел домашних.

Киаранн — бледный до млечной, сголуба аж, полупрозрачности, так, что правый глаз на свободной от повязки стороне лица кажется точно обведенным углем, до того неестественно-яркими смотрятся сейчас черные ресницы. Выражение лица — замершее, неподвижно-ледяное. Мрачное. Мэльен — не намного свежее с виду, губы искусаны, тени под глазами, зрачки черны от горя… Отец просто печален. Гнев, ярость — все на самом дне таких же черных, пылающих зрачков.

Сестра глянула на приехавшего — и увидела, что мрачная маска мстительной ярости не стерлась еще с лица, во взгляде бродила чужая кровь, а обе руки в нескольких местах перетянуты окровавленными повязками. Хвала богам, не раны даже, так — порезы, вслушавшись остатками сил, поняла она. Перевела дух украдкою.

— Вот, — Уаллэн перевернул мешок, ноша его выкатилась на каменный пол, прямо к ногам родных.

Это была голова Айлигена.

Отец одобрительно кивнул. Мэльен вздрогнула — скорее гадливо, чем в ужасе.

Киаранн хотел что-то сказать, но только болезненно поморщился.

— На холмах близ Банро нагнали, — пояснил Уаллэн.

— Далеко уехал, — все же произнес старший брат.

— Дальше не успел бы, — Уаллэн передернул плечами.

Мэльен поднялась, подошла к младшему брату — обогнула по широкой дуге мертвую голову, даже не удостоив взгляда — и собиралась было опуститься на колени, но тот быстро шагнул навстречу, удержал:

— Эйё, не надо, ты что?

— Я… я глупая и безответственная. Из-за меня все это. Мне… стыдно.

— Мэльен, не начинай снова! — попросил Киаранн. — Твоя честь, наша честь — она стоит моего глаза, поверь.

— Я вся — не стою, как мне кажется… прости.

— Перестань. На тебя уж я бы еще обижался… скорее на себя, — Киаранн тихо вздохнул, и Уаллэ понял, что застывшая маска на лице брата — она от того, что ему попросту больно придавать лицу какое-то выражение. В груди чуть оттаяло — признаться честно, домой возвращался он с тяжелым сердцем.

— Не глупи, — Уаллэн покачал головой, глядя на Мэльен. — К тому же больше не о чем говорить. Дело сделано, воздаяние настигло, кого положено, — он кивнул в сторону своей добычи.

«Правда, если ты мне скажешь, что печалишься по этой падали, я этого не перенесу», хотел было добавить он, но не стал. Холодно и все еще страшно улыбнулся только, да собрался было идти, но остановился, окликнутый старшим братом:

— Ты лучше меня, Уаллэ. Во всем — лучше. Умнее, проницательнее. Я хотел сказать — отец, пусть Уаллэн будет наследником твоего титула. Не я. Я… просчитался. Не успел, не сумел, даже заплатив такую цену, — тронул край повязки. — К тому же, какой из меня теперь ри, с одним-то глазом… по закону если.

Уаллэн протестующе вскинул руку, а отец промолвил, удивленно воззрившись на отпрыска:

— Ты еще с основания самой земли законы припомни! Вы что оба — что ты, что Мэльен — решили, что если себя покрепче обругать всякими словами, так оттого все как было станет? Перестаньте уже. Все живы, все дома — а позор какой и был, так смыт кровью, не видите, что ли?

— Нет… нет. Я не к тому. Отец, я знаю — я ошибся, это правда. Поторопился, не сказав ни тебе, ни кому-то еще… это неправильно. А Уаллэ — ну ты сам сказал, и мы видим. Для этого мне и одного глаза хватает, знаешь ли. Это он привез голову, не я. Так что…

Сэйхэнн досадливо покачал головой: в самом деле, тот закон, по которому ри, то есть «правитель» не мог иметь телесного изъяна, был древним уже в годы юности самого лорда-отца! Его, закон этот, уже давно никто не соблюдал, а тут… Что-то снова начала причитать Мэльен, и младший из всех Ардэйхов понял, что он ничегошеньки в происходящем не понимает.

— Да что тут у вас такое происходит-то? — растерянно произнес Уаллэн. — Вот только уедь…

Фраза эта подействовала почти магически — все разом замолчали. Киаранн тихонько рассмеялся, не смотря на то, что даже говорить ему было больно:

— Вот! Вот о чем я! Отец, ну ты же видишь, вы с младшим — во всем одинаковы, у него лучше получится, в самом деле! Я хорошо подумал, правда.

— Ну… — Сэйхэнн мрачно свел брови, потирая переносицу. Старший сын говорил странные вещи, но… что-то в них было, пожалуй.

— Ладно, — отец хлопнул ладонью по подлокотнику кресла, в котором сидел. — Потом поговорим, если что. А сейчас… дети мои, хочу сказать, что я вами горжусь все равно. Что бы вы о себе не думали. Мэльен, ты не глупая и слабая, ни в коем разе — ты просто умеешь любить, и это прекрасно. А что ошиблась… так бывает. Иногда самим разобраться бывает сложно, нужен, скажем так, взгляд со стороны. Для этого тебе боги и дали братьев… замечательных братьев, а мне — замечательных сыновей. И прекрасную дочь! Да! И не перечь отцу. Уаллэн, ступай, тебе нужно отдыхать явно — скажи вот только, остальные, хм, наемники — где?

— На тех же холмах остались, — ухмыльнулся Уаллэ. — И костер, поди, уже догорел. А наши — наши все дома. Все целы в общем-то. Мы были слишком злы, наверное!

С этим он и отправился приводить себя в порядок.

«Выспаться. Непременно надо выспаться».

А позже… позже Мэльен наконец проплакала все горькие обиды на саму себя, и, захлебываясь словами, высказала накипевшее — ни слова в ее речах не было о недостойном возлюбленном, сетовала она исключительно только на саму себя, корила за эгоистичную глупость, хоть бессчетно раз уверял ее отец, что она не права в своих словах о самой же себе.

Когда девушка не мучилась угрызениями совести, ходила она неотступно за Киаранном, не отлучалась далеко, когда тот спал, и вообще очень скоро все это начало обоих братьев веселить и забавлять. Вот и сейчас — сквозь дрему слышал старший из близнецов, как тихонько причитает сестра — я виновата, не прощу себе, я глупая, я слабенькая дурочка, как же так…

А следом — давя рвущийся наружу смешок, возмущенно протестует — шепотом, чтоб не мешать брату — Уаллэ:

— Ты не дурочка, ты моя сестра. Не смей оскорблять себя, слышишь?

Хотелось повернуться и шикнуть на собравшихся — хватит ходить за мной, как за умирающим! Не настолько серьезно я ранен! Но, помедлив, Киаранн раздумывает.

В конце концов, кого он обманывает? Левого глаза было безумно жаль. И безумно же неловко за свою самонадеянную торопливость — скажи он прежде тому же Уаллэ о подслушанном разговоре в конюшне… эх. Ну да что уж теперь судить? Думает так — и молчит.

Дремота окутывает, накрывая с головой — корить себя он устал намного раньше, чем Мэльен, это да. Но и она скоро успокоится, и случай этот не изменит твердости ее характера и не съест ни капли самоуважения.

Отец и братья не дадут ей этого сделать с собой.

А Киаранн… слепота на один глаз не отнимет ни капли воинской ловкости, по счастью. Он скоро в этом убедится. И даже холодной красоты, доставшейся близнецам Ардэйх, детям лорда Сэйхэнна, от матери в наследство, не погасит.

Позже, сильно позже найдется та, что бестрепетно станет целовать и тонкие надменные губы, и темные брови, и даже намертво спаянные шрамом веки, не спрашивая, отчего так вышло, не сожалея, не ища оправданий самой себе в своем чувстве. Будет она Киаранну дороже всех сокровищ мира, эта храбрая красавица. И о решении отказаться от наследного титула не жалел он — из младшего брата в самом деле верховный лорд клана получится лучше, это в конце концов признали все, даже он сам. И так и вышло, на самом деле.

Позже, сильно позже прекрасная Мэльен узнает, какова на вкус настоящая любовь, и чем отличается она от мимолетной влюбленности, что накрыла ее в это несчастливое время с головою. И чем отличается она от эгоистичной похоти — которую пытался выдать за любовь Айлиген Орэй-Мааркан. И поймет, что спутать любовь со влюбленностью на самом деле невозможно, но чтоб знать это — надо пережить и глупую влюбленность, непременно.

«Высока цена чести носящего фамилию Ардэйх. Не стоит пытаться купить ее — и жизни взамен не хватит» — так сказал после Уаллэн, когда голову посягавшего на их сестру наемника на шесте выставили птицам на поклевание.

И всяк, чьего слуха эта история достигла, крепко запомнил сказанное. И было так. И будет впредь — никто не сомневался.

07.02.18

Грозовая трава

«Я — голубая трава, та, что поет ночью и днем, та, что крушит железо»

(бретонская народная сказка)

Если гаэльский аристократ не протирает штанов при дворе — его не так-то просто отличить от тех, кто просто живет на его земле.

Так часто говорят — и это действительно не просто расхожая фраза. Особенно если это — аристократ какого-то из четырех старейших горных кланов. Чем занимаются те, кого не прельщает политика? Да тем же самым, что и простые жители Гаэли — следят за своим хозяйством, гоняют стада по дальним выпасам вместе с крестьянами, объезжают границы владений… обширные земли обычно неспокойны, и желающих урвать стадо-другое у соседа всегда хватает. Поэтому без вооруженной охраны в общем-то нет смысла соваться на высокогорные луга. Единственное что — такие охраняющие обычно не остаются на весь сезон на одном месте, отряды сменяют друг друга гораздо чаще, чем собственно пастухи. Если крестьянин уходит на дальний выпас за стадом на все лето — то охраняющий это стадо хозяин земель вместе с многочисленными родичами за лето объедет почти весь свой надел.

Вот и этим летом все шло своим чередом. В деревне на десяток дворов, притулившейся в восточногаэльских горах на землях клана Ардэйх размеренная и спокойная жизнь ненадолго наполнилась шумной суетливостью — как раз, два таких охранных отряда одновременно оказались в одном месте. А где бесшабашная гаэльская аристократия — там всегда много шума. Не сказать, что обывателей это не радовало — вовсе наоборот. Кутить так, что потом трава не будет на этом месте расти и обирать деревни «горная кровь» предпочитала не на своих землях, а у недругов, а наличие воинов своего лорда означало, что к ним не нагрянут из соседнего лена желающие поразвлечься.

За такое не жалко и десятка барашков, не то что трех, как вон вчера забрали «сменщики», задержавшиеся на денек в деревне перед отбытием на пастбища. Единственные, кто был не сильно доволен — это деревенские парни из тех, что остались дома, а не откочевали со стадами. Дело не в том, что воины горных кланов позволяли себе брать любую женщину из понравившихся, нет, подобное никогда не водилось за гордецами из горных замков, насилие над слабейшим было равно бесчестию и несмываемому позору. Просто тут другое — они не отказывали тем девицам, что приходили сам искать горячей любви на одну ночь. А таких, что уж греха таить, находилось! Так что деревенские парни обижались на девушек, сразу же теряющих интерес к односельчанам в угоду возможности погреть постель кому-то из «горных». Считалось, что это приносит удачу и сулит в будущем славных, смелых сыновей.

Вообще эта пикантная деталь обычно, на самом деле, никого не беспокоила. Замуж таких темпераментных любительниц приключений брали охотно, после чего они становились на редкость спокойными и обстоятельными хозяйками, все как одна. Родительские семьи на похождения дочерей тоже смотрели только лишь с усмешкой; а оставленные с носом ухажеры получали дополнительный стимул становиться видными женихами, чтобы ради них можно было и не обратить внимания на полдюжины молодцев из числа родичей молодого лорда, возглавившего отряд. Да, обычно такие отряды водили будущие наследники клана и их ближайшие родичи, двоюродные братья или старшие племянники, коих всегда бывало немало у любого отпрыска горного клана.

Предводители двух отрядов, что встретились в деревушке — у нее не было даже названия, она была слишком мала — были двоюродными братьями, вдобавок — давно не видевшимися, поэтому шумная компания гуляла чуть ли не до рассвета — летом ночи коротки, что поделать.

Н следующий день, переслушав многочисленные, но мелкие местные новости, Уаллэн Ардэйх, младший из сыновей лорда-главы, проводил кузена с его товарищами на то же пастбище, откуда вернулся только что его собственный отряд. Сам он был бы тоже не прочь сняться к вечеру и двинуться домой, но его ребята упросили задержаться еще на недельку «погулять», как они это называли. Отказывать товарищам ему было незачем, и, махнув рукой на нетерпеливое желание повидать семью и узнать поскорее, что нового расскажет старший брат, молодой лорд решил дать отряду заслуженный отдых. К тому же — уже завтра ночь Вершины Лета, и празднования у местных затянутся на неделю, не меньше. Сдергивать только по причине собственной прихоти ребят Уаллэн не станет, конечно же. Пусть погуляют на славу, да и самому ему не помешает — начало лета выдалось беспокойным, три разбойничьи шайки попались за неполный месяц, видано ли дело? Ну хоть сейчас вроде бы все прочесано и потому спокойно.

В конце концов, спешить и правда некуда и незачем, а деревенька эта ничем не хуже прочих мест. В прошлом году они через эти же места, помнится, проезжали… Вспомнив прошлое лето, лорд вспомнил и еще кое-что. Точнее, кое-кого. Осмотрел своих товарищей, только-только просыпающихся после вчерашних возлияний, и громко окликнул разом всех:

— Эй, бойцы! С прошлого года предупреждение в силе! Ту девчонку, туманным духом поцелованную, по-прежнему трогать запрещается, ясно? А то знаю я вас, кобелей охотничьих…

— Лорд, ты чего? — возмутился один. — Нам одного раза достаточно было сказать, мы Ллиэ не тронем, она же как ребенок! И это кем надо быть, чтобы бестолковостью ее пользоваться! К тому же она в этот раз не появилась вообще, может, ей и не интересно уже!

— Ну хорошо… смотрите, мое дело напомнить. А что не появилась — это ты поспешил, Тэнни. Вон она идет, — Уаллэн кивком указал на тропинку, по которой к стоянке отряда приближалась хрупкая девичья фигурка с огромной корзиной. В корзине, судя по всему, была всяческая снедь. Обычное дело — таким гостям крестьяне приносили корзинки с угощением постоянно. Ну понятно, что любопытных девиц, вызывавшихся отнести, бывало множество. В этом Ллиэ ничем не отличалась от своих сверстниц… держалась только вот странно, это да.

Прошлым летом эта девица частенько навещала вот точно так же задержавшийся на время выезд лорда с отрядом, но странность была не в этом. Дело в том, что Ллиэ МэкТай была несколько не в себе. «Дух тумана поцеловал в лоб, когда дитя уснуло на закате» — так говорили о подобных ей. Эта красивая фраза подразумевала обычно некую душевную болезнь. Ллиэ было что-то около двадцати зим, или чуть меньше — но мир она воспринимала, как говорили, умом ребенка неполной дюжины прожитых оборотов. Понаблюдав немного за девушкой, Уаллэн уверился, что все эти разговоры как минимум были не беспочвенны. Она и в самом деле была несколько странная. Могла сидеть одна посреди лагеря несколько часов, наблюдать за людьми, слушать их разговоры, улыбаться чему-то — но стоило кому-то к ней обратиться, попробовать насмешить или расшевелить как-то — вскакивала и убегала. Без испуга или обиды — но исчезала сразу. А могла явить совершенно поразительные чудеса выдержки — когда тот же Тэнни «поймал» ногой соскользнувший с рукояти во время рубки дров топор, она молча залепила здоровенному вояке пощечину, чтоб не орал, мигом разодрала на полосы его же рубашку и сноровисто перетянула рану. Когда ее принялись благодарить, она непонимающе похлопала глазами, пожала плечом и ушла. Даже не стала просить ничего — хотя в этот момент можно было попросить хоть новый дом ей поставить, до того неожиданным было происшествие.

А однажды, он помнил, как, словно забывшись, она смеялась, плясала и пела целый вечер в компании таких же деревенских девушек, ни чем не выделяясь. Хотя нет — тут она тоже отличилась. Она, оказывается, знала очень старую песню про синюю колдовскую грозовую траву, песню настолько старую, что молодой лорд только диву давался — откуда такой молоденькой девочке бы ее знать? Тем более — она даже не была элро, а у людей память гораздо короче.

Еще тогда, прошлым летом, лорд Ардэйх сказал своим спутникам — не сметь обижать ее, и не сметь пользоваться ее простодушием. Он бы еще прибавил «не сметь к ней вообще прикасаться» — но тогда не в меру хитроумные спутники его сделали бы какой-нибудь свой вывод. А Уаллэн сам толком не знал, как именно он относится к этой девчонке. Она причиняла ему какое-то смутное беспокойство, как тонкая и длинная заноза глубоко под кожей, еще пока не обнаруженная.

Ллиэ стала такой — странной — совсем недавно. Года два-три, как говорили родственники «девушки тумана». От этого было почти больно — понимать, что совершенно обычная девушка стала гаснуть разумом изнутри, как свеча на ветру, и сделать ничего нельзя. Это было неправильно.

Так или иначе, но с этой девушкой все было непросто. Молодой лорд малодушно подумал, что предпочел бы, чтобы Тэнни оказался прав — и Ллиэ стало неинтересно общество его воинов.

Но вот же — пришла. Очень церемонно поприветствовала — будто училась манерам специально, с поклоном протянула корзину. Как и следовало ожидать, корзинка весила немало, и потому Уаллэн поспешил забрать ее. Если не сразу заберешь — так и будет стоять с протянутыми руками, он уже знал. Случайно задел ее руку, и Ллиэ тут же отдернула ее, точно в огонь сунувши. Замерла, как испуганный зверек. Лорд только вздохнул — она его боялась, как дикая птичка боится человека.

«Жаль, что она… такая. Красивая же» — некстати подумал младший Ардэйх. В этом и состояла главная глупость ситуации — эта юная женщина была абсолютно в его вкусе! Но ведь то, что у нее понимание мира — как у совсем незрелого подростка, сразу же ставит ее вне такой оценки! Это если думать головой, а не… Молодому и полному сил телу не всегда объяснишь то, что и разумом-то понять не всегда легко.

Уаллэн кивнул ошивающемуся рядом парню, не глядя передал корзинку, и тот мигом утащил еду в сторону очагов. Сам он тоже пошел — дела у него были, а слушать болтовню Тэнни с уже «оттаявшей» Ллиэ времени наоборот, не имелось. Девчонка дотошно вызнавала у здоровяка Тэнни, не донимает ли его хромота после того неудачного случая с топором, так же рассеяно покивала его объяснениям, что это все сущий пустяк — и все равно уверенно сообщила, что в случае чего нужно расспросить старую Эбби, и та посоветует верное средство.

Вот еще какая затычка — все многочисленные деревенские знающие — в этой деревне Эбби и Тайя, и в соседних тоже — не могли ничем помочь впавшей в детство девушке. Ее жених — умный и толковый парень с хутора тремя лигами дальше на юг от этой деревушки — уже куда только не возил Ллиэ. Все знахарки и ведьмы разводили руками. В этом случае была какая-то темная заковырка, которая интересовала молодого Ардэйха как все тайное и непонятное.

Вкратце она, история эта, выглядела так — жила себе веселая и красивая девушка Ллиэ МэкТай, ходила с подружками по ягоды, по хозяйству матери помогала, младших братьев нянчила, танцевать и петь умела не хуже прочих… просватана была с шестнадцати лет за старшего сына хозяина хутора, но родственники не торопили с самой свадьбою, предоставили выбор окончательный сделать дочери самой. И все было как обычно — просто, тихо, мирно… Но вот как-то шла через деревню старая-престарая ведьма, белая как зима, с затейливым посохом — торговала травами редкими да готовыми зельями, покупала хлеб и небеленую ткань, а стайке девиц предложила погадать. Ну, как предложила? Те сами ее упросили. Погадала — три ушли счастливые от нее, две — напуганные, а вот Ллиэ — задумчивой. Точнее — нет, не так. Сперва она просто звонко и весело рассмеялась старухе в лицо, и потом еще несколько дней ходила преувеличенно веселой и беззаботной — а после стала становиться все чаще тихой и погруженной в себя. И все задумчивее и задумчивее становилась — пока не стала такой, какой ее уже помнил сам Уаллэн. Девушкой со взглядом словно сквозь все, что ее окружает.

Что касается той ведьмы — напуганные ею девицы были в полном порядке, даже более чем — того, что она им страшное нагадала, они смогли избежать, наотрез отказавшись ехать куда-то по приглашению — повозка, в которой им место было бы отведено, с уступа на горной тропинке сорвалась. Осчастливленные же наоборот — посмеялись да забыли, небылиц, говорит, нагадала старая. Так что в злокозненности ведьму сложно было обвинить. И тем не менее… три года… или все же два? — как Ллиэ не считалась в полном смысле нормальной.

Жених, говорят, не стал от нее отказываться, по знахаркам возил, чуть ли не на руках носил, подарками задаривал… все развеселить старался. Чтоб она прежней стала. Ну, родители только и рады были, а самой Ллиэ то было все равно. Сказки только рассказывать да слушать, да старые песни петь — вот что теперь девушку интересовало. А что ей ведьма тогда сказала, никто не знал.

«Слушай, а может, сказительницей ее в замок забрать? Ну чего ей тут торчать, в деревне? Чтоб деревенские обормоты на нее пальцем показывали?» — это так вчера братец двоюродный Уаллэну толковал. Очевидно, шумный и категоричный кузен снова перегибал палку — пальцем на бедняжку никто не показывал, наоборот, даже сочувствовали — правда, скорее семье и жениху, чем самой девице. «Посмотрим», — расплывчато ответил он брату. Вообще кузен дело говорил, если логически думать — да только вот тогда другой вопрос: а лучше ли самой девушке от этого будет? И потом, как-то странно выходит — не многовато ли времени уходит вот даже лично у него самого на мысли о деревенской неудачливой девочке? Это тоже ощущалось странным и каким-то тревожащим. «Вот пусть кузен, умник, и пристраивает свою сказительницу!», — отмахнулся в конце концов от назойливой мысли молодой лорд. В самом деле, что, у него без этого дел нету? Про то, что его замечательный во всех отношениях двоюродный брат еще и беспримерный бабник, почему-то думать не хотелось. Будто это должно тревожить его, лорда Ардэйха, а не, скажем, жениха этой девчонки.

К середине дня, сообразив, что заново пытается разобрать всю историю с Ллиэ по кирпичику и найти тот, что с трещинкой, Уаллэн наконец понял, что же его так зацепило. Где-то здесь таился подвох. Во всем вот этом — в истории с гадалкой, в поведении Ллиэ, том самом, которое все сочли легким безумием… Подвох, следовало думать, был на самом виду, только его никто — в том числе и он сам — не замечал. Поразмышляв еще, лорд уверился, что никому другому и в голову не приходило, что подвох — есть. Наличие какой-то нестыковки во всем этом он вывел только логически, сознательно постаравшись отключить личное восприятие — а ведь все же смотрели на Ллиэ исключительно сквозь призму эмоций! Ллиэ, во-первых, была красивой. Но прелесть ее была не эталонно-блистательной, по-королевски величественной, и не роскошной красотой зрелой, земной женщины. Нет, ее красота была совсем другой — какой-то… хрупко-туманной, как видение, ускользающей, как сон. Так посмотришь — обычная девушка, ростом невелика, сама тоненькая, ключицы остренькие, запястья — как у птички, личико овальное, черты мягкие, правильные, но простые, округлый подбородок, скулы плавные, лоб гладкий, матово-бледный, губки пухленькие, носик небольшой, обычный самый… глаза… глаза да, огромные, прозрачно-бездонные зеленоватые озера, а не глаза. Еще и ресницы — густые, темные, почти черные при темно-каштановых волосах. Вот взгляд этих самых глаз и выделял ее сразу. Не взглянешь в глаза — так и не поймешь, отчего так на нее парни смотрят. А во-вторых, ее, такую красивую и нежную, попросту было жаль из-за свалившейся на нее напасти. Вот и жалели, как могли — все. Он сам, надо полагать, тоже — с удивлением понял младший Ардэйх.

Ладно, сегодня вечером, если она не останется дома, и вместе со всеми выйдет встречать самую светлую ночь — ночь Вершины Лета — он присмотрится повнимательнее. «Вот три дня тебе на то, чтобы разгадать эту шараду, бездельник. Три, не больше — не получится, выбросить из головы и не вспоминать, ясно?» — приказал себе Уаллэн. Ну вот, приняв четкое решение, он перестал бесконечно жевать одну и ту же мысль, полностью сосредоточившись на имеющихся делах.

Когда с ними, делами то есть, было покончено, лорд решил, что может себе позволить пропасть на какое-то время — и отправился на реку. Лето было в этот раз исключительно жаркое, так что без купаний можно было только в тенечке тихонько лежать, а не носиться под жгучими лучами целый день. Поэтому — на реку, срочно. Пока голова не отказалась соображать от жары.

Вообще и местные, и товарищи из числа его спутников предпочитали купаться в озере — озеро было ближе, оно было глубже реки и купаться было в нем удобнее. На речке же, полной говорливых перекатов и отмелей, для купания была только одна удобная заводь с достаточной глубиной и удобным пологим берегом. Но этим-то река ему и нравилась больше — там почти никогда никого не было. Иногда он чудовищно уставал быть все время на виду, что уж и говорить. А еще Светлая Ночь — он-то точно не может себе позволить завалиться в шатре на подушки и спокойно спать.

Это земли его клана, а он — один из тех, кто считается едва ли не наместником богов здесь, на этой земле. Его отец — глава клана, а это означает, что когда-то главой станет и он, поэтому и так. Людям из деревеньки его присутствие будет необходимо точно так же, как зажженный друидом ритуальный костер, куда непременно нужно будет плеснуть вина и бросить ломоть специально выпеченного хлеба. Поэтому сейчас — искупаться, потом подремать, можно даже прямо там, на берегу — а к вечеру уже можно и снова к народу вернуться.

Дремалось, правда, по началу не очень спокойно — ему периодически казалось, что кто-то на него смотрит. Вбитая накрепко в каждую клеточку тела воинская выучка моментально от одного только этого ощущения сгоняла любой, самый крепкий сон — но стоило приоткрыть глаза, как чувство это пропадало вместе с малейшей тревогой. В конце концов, он решил про себя, что наверняка просыпался от взгляда какого-то лесного зверя или птицы — ну или кто-то из местных или своих же из отряда искал его, нашел, но решил не беспокоить.

Вернулся от реки в деревню Уаллэн только уже когда начало вечереть, и небо, на котором весь день не было ни облачка, принялось наливаться шелковым золотом заката.

Полупрозрачный, как льдинка, осколок почти полной луны висел в еще светлом небе, дневная жара спала, в воздух поднялся густой запах летних трав — и свежести озерной и речной воды.

В деревне уже вовсю, кажется, праздновали — вон почти все поголовно в венках уже, хохочут, ходят стайками, носят кувшины и кружки…

— Уаллэ! Вот ты где! — это Кинн, один из его спутников, дальний родич и давний приятель. В силу давней дружбы, он называл своего лорда кратким именем, что позволительно было вообще-то только близким. Отколовшись от толпы, он цепко ухватил молодого лорда за рукав и чуть ли не потащил за собой. — Тебя только все и ждут! Ну кто еще должен, как ты думаешь, будет завершить ритуал приношения даров летней земле?

— Местный друид, как там его, Карн МэкВэйн? — Уаллэн вскинул брови в притворном непонимании.

— Ага. Тебя бы не было сегодня здесь — так и было бы. Но ты, наш лорд, здесь — так что и не отлынивай! Ну ты чего, не выспался, что ли? Светлая Ночь же, праздник!

— Я больше другой праздник, Первой Летней Луны, люблю, — отшутился лорд Ардэйх.

— Ладно-ладно, но только все равно, иди давай, без тебя тут уже и все девчонки соскучиться успели!

Уаллэ собрался было вернуть шпильку приятелю, но седой жрец по имени Карн уже окликнул лорда, и им действительно нужно было вести долгожданный обряд.

Произнести благодарения лету и солнцу, богам и земле, возложить на жертвенник-костер подношения — хлеб и вино, зарезать барана, собрать кровь в чашу и окропить ею костер — как сотни и сотни лет до того, так и после народ Гаэли будет отмечать свои сезонные праздники все так же. Что у князей, что у крестьян, а обряды на праздники Оборотов у всех одинаковы, они просты и всегда идут по одному и тому же — древнему, как сама эта земля — пути.

И ярко уже пылает костер, накормленный подношениями, а жертвенного барана унесли разделывать и жарить над углями — дети этой земли разделят с богами праздничную трапезу.

Уаллэ соединяет над своей головой испачканные жертвенной кровью кончики пальцев, словно ловит в получившуюся сферу наливающуюся светом бледную льдинку луны, смотрит на небо несколько мгновений, и, когда лунный свет падает стальным блеском в светлые радужки наследника «горной крови» он, улыбнувшись пойманному светилу, громко произносит:

— Светлой Ночи, дети вечной земли гаэльской! Наши боги — с нами! — и, взмахом рук в стороны отпускает народ, позволяя окунуться наконец в празднование замершим вокруг людям.

Все, он больше не наместник древних духов-создателей на этой земле, и может так же нырнуть в шумную толпу, ухватить протянутую неведомо кем полную до краев кружку с вином; хулигански увернуться от чьей-то шаловливой руки, попробовавшей надеть на него венок из красного и белого клевера; плясать вместе со всеми босиком вокруг взметнувшегося выше собственного роста огромного костра — второго по важности в этот праздник, «солнце-на-земле» зовут его обычно, и такой же формой выкладывают его основу — круг с лучами.

Но веселье весельем, праздник — праздником, а о разгадывании заданной самому себе загадки Уаллэ и не забывал. Носительница этой загадки, конечно же, была тут. Вроде бы точно так же, как и все, смеется над шутливой песней; точно так же, как прочие, скинула ботинки — и светлый песок, теплый от жара «солнечного» костра, принимает на себя отпечатки и ее босых ног. А в кружке у нее у нее в руках не вода, а вино — сам видел, как рубиновым блеском сверкнули капли, случайно выплеснувшиеся на каком-то неловком взмахе рукой.

Да только отхлебывала она из этой кружки едва-едва, лишь губами касаясь напитка — и прикасаться к себе не давала более вольно, чем в танце за руку взять или прикоснуться к плечу. Это в ночь Макушки Лета-то! Когда любое проявление вспыхивающего между мужчиной и женщиной огня считается едва ли не священным! Чтобы в такую ночь хорошенькую девушку ни разу никто не обнял покрепче да не поцеловал — о, эта девушка должна сильно не хотеть этого! Да и то сказать — многие девушки сами охотно обнимают тех, кто им приглянулся, дарят поцелуи и вплетают в волосы парней цветы. Стоит только отвлечься и перестать следить за тем, кто и с чем к тебе подошел же — и будет как с тем венком из клевера. Ну, положим, венок потом плюхнулся на голову стоявшего рядом Тэнни, а больше такой шалуньи с цветами не нашлось — но вот нахальная белокурая девица, похожая хитрым личиком на лисицу, ухитрилась по очереди поцеловать и самого Уаллэ, и Кинна, и еще кого-то из «горных» — ни дать ни взять, с подружками поспорила!

А вот Ллиэ и сама ни к кому не подходила, ни чужих рук до себя не допускала. Удивительно… если бы она была настолько погружена в себя, как кажется всем, так она просто не смогла бы уследить! Люди сами ее оберегали от этого? Да ничуть не бывало! Захмелев от вина и пляски, некоторые парни обнимали любую поглянувшуюся чем-то девицу — просто от избытка чувств. Иногда в этом и не было никакого особого подтекста, кроме чистой радости праздника.

По всему выходило — это она сама не хочет. Ради жениха она так старается? Возможно — да только в это едва ли верилось! Потому что Ллиэ, по рассказам ее родичей, его даже узнавать перестала, каждый раз, как он приезжал, заново у него имя спрашивала!

Пока лорд раздумывал над увиденным, эта загадочная девочка снова подкинула в ребус еще одну детальку — подошла к Уаллэ, подняла на него взгляд своих глаз-озер, какой-то одновременно затаенно-счастливый и грустный, и протянула в ладонях венок — лесные бледно-голубые фиалки и узкие отдельные листочки папоротника. Стесняясь, сказала:

— Мой лорд… это для вас. Не «грозовые цветы», конечно, но тоже очень красивые!

Улыбнувшись, Уаллэ наклонился к ней:

— Ну так надень сама, не смущайся, маленькая!

Вроде бы ему хотелось просто и совершенно невинно пошутить, но на скулах девушки вспыхнул отчаянный румянец, а венок она опустила на темные волосы лорда с такой осторожностью, словно он, венок этот, был не из цветов, а из бабочек — и мог вспорхнуть и улететь весь разом, растаяв в ночи.

— А откуда ты про грозовую траву знаешь? — полюбопытствовал Уаллэ, ловя узкую ладошку девушки.

Ему хотелось проверить, когда она и от него вывернется вьюном, как и от прочих. Как ни странно, она не торопилась отнимать руки, а, пересилив робость, снова посмотрела прямо в глаза:

— А меня старая Эбби-знахарка и песне той научила, и саму сказку рассказала про синюю траву…

— Очень красивая история, правда?

— И очень грустная, — неожиданно рассудительно-задумчиво добавила Ллиэ, опуская взгляд.

Уаллэ легонько потянул ее за руку к себе — отстранится или нет?

Сначала она вроде бы и не сопротивлялась — но потом действительно скользнула в сторону, отняла свою руку, и тихо-тихо добавила:

— Не надо дразниться, пожалуйста…

И с этими словами нырнула куда-то за спину горного князя, словно рыбка в омут.

Правда, при этом она случайно задела его плечом и бедром, и буквально в ту же секунду у него едва не перехватило дыхание от внезапно нахлынувшего совершенно дикого, почти звериного желания, такого же мощного, как и вспышка «белой ярости». «О боги, ну что за девчонка! Если бы только она была нормальной! Если бы…» Вот действительно — будь Ллиэ обычной, он бы тут же догнал ее, какая бы в том беда! Да еще в такую ночь! А так… это казалось почти столь же недостойным и низким, как и простое физическое насилие. Эта девчонка точно не заслуживала подобного оскорбления. Да и — дело ли это, пятнать честь ради сиюминутного порыва!

— Это кто еще над кем потешается, — негромко сказал он сам себе, переводя дух.

Загадок в «туманной девочке» оказалось гораздо больше, чем он думал.

Сейчас, он мог поклясться, перед ним была совершенно обычная девушка, ничуть не менее нормальная, чем он сам… но ведь перед этим он видел, что она бывает действительно будто бы не здесь! И потом… собственная реакция на нее его озадачила молодого Ардэйха не меньше. Неужто настолько вино в голову ударило? Даже нахальные поцелуи той беленькой «лисички» и на сотую долю не завели его так! «Что ж, вот над чем еще придется подумать», — философски рассудил про себя Уаллэ. Тут его окликнули, позвав к остальным. Кажется, снова Кинн, неугомонный родственничек.

«Солнечный» костер уже слегка потерял свою форму, в него подкинули дров, а традиционные танцы босиком закончились, и все расселись у костров поменьше — приготовились есть, пить, беседовать, отдыхать.

Потом кто-то уговорил тех, кто лучше всех поет, спеть по песне для всех — и Ллиэ, когда дошла до нее очередь, снова выбрала «Грозовую траву».

«Это очень грустная история», — сказала она сегодня. Она и пела так, что вдруг становилось понятно — героям древней сказки-легенды пройти пришлось через очень большую душевную боль, хотя и все закончилось хорошо. Удивительно это у нее получается все же. И поет она — голос сильный, уверенный, как вольная птица, раскрывшая крылья где-то в вышине. И вроде бы и улыбка — легкая, какая-то рассеянная — блуждает на ее губах, но глаза закрыты, и кажется — вот-вот из-под темных ресниц скользнет слеза.

«Опять эта колдовская трава тут, да что же это такое?» — Уаллэ понял, что где-то тут снова нашелся кусочек головоломки, да только весь этот ворох кусочков в одну картину складываться отказывался наотрез.

Вот девушка допела — последние слова песни уже с открытыми глазами, и не следа кажущихся слез в них не было, наоборот, в глубокой воде ее взгляда плескалось какое-то чуть горчащее торжество — такое бывает, когда человек убеждается в верности своей мысли — но его это не радует. Уаллэ понял, что смотрит она прямо на него. Мимолетный, острый, как укол стрелы, взгляд глаза в глаза, а потом — чуть в сторону.

Погруженный в собственные размышления, он почти не обращал внимания на жаркий шепот в самое ухо, и только поймав искру этого «так и вышло!» во взгляде Ллиэ, понял, к чему это было. Совершенно не смущенная тем, что ответного внимания от лорда никакого не поступает, какая-то девица (не прежняя белокурая озорница, какая-то уже другая) самозабвенно льнула к его плечу, требовательно скребла коготками ладонь, щебетала какие-то глупости на ухо.

Остатки пьянящего возбуждения, как и жаркого пряного хмеля, еще бродили в крови, но настырная девица вызывала только слабое раздражение. Обычно он к таким выходкам относился с изрядной долей юмора, но сейчас ему было нестерпимо скучно. Не долго думая, он, под предлогом взять кувшин, встал, девицу сплавил кому-то из сидевших рядом товарищей. Та, к слову, совершенно не обиделась — ну или не подала виду. К общему костру так и не вернулся — сидел чуть в стороне. Хотелось спать — не сильно, но отчетливо. Вот всегда так — пока тебе весело, и никакие темные мысли не тревожат — можно хоть полдюжины ночей и дней без перерыва кутить, но только стоит чему-то начать грызть внутри — все, и скучно становится, и хмель сразу же спадает, а выпитое после больше не пьянит, только в дрему начинает клонить. Уйти потихоньку, что ли? Ведь местные красотки не оставят попыток заполучить на эту ночь именно его — ладно бы только титул наследного лорда был этому причиной! Нет же, воины-фэйрэ, отмеченные «белой яростью», и без титулов не знают отбоя от таких девиц. Кому-то это нравится — вон тому же Тэнни такое дело очень даже по вкусу, сразу двух на колени усадил, заливает какие-то байки, и счастлив, что кот, сметаны объевшийся. А кому-то оно быстро наскучивает — хотя бы просто потому, что такими женщинами движет расчетливый эгоизм, и ничего более. Это весело и интересно, пока тебе зим двадцать-тридцать, не больше. А потом — просто приедается. Самому Уаллэ было тоже не так уж много, все те же тридцать зим с небольшим, по меркам элро так и вообще это не возраст — но ему все равно было скучно. Тем более что хотел он сейчас вполне определенную женщину. Которая, к слову, наверняка даже об этом не подозревает.

«Все-таки, что там такое у девочки в голове по поводу этой самой грозовой травы?» — снова подумал князь-элро.

Как специально, девушка, занимавшая мысли, прошла мимо, грызя баранку.

— Ллиэ! Спасибо за песню — ну и за венок тоже, — он взмахнул рукой, привлекая ее внимание.

— Не стоит благодарности, — немного сухо ответила она. — Это же такая малость!

— Скажи, а почему ты так часто про грозовую траву упоминаешь?

— А я искала ее… и нашла, — Ллиэ вдруг хихикнула, как ребенок, в кулачок. — И нашла, представляете? Только рвать я ее не стала! Она такая красивая, синим-синим цветет, и сама тоже будто голубая вся… И тихонечко поет. Так красиво поет, правда-правда!

Она засмеялась и убежала. Уаллэ только головой покачал. Что за ерунда? Ллиэ менялась, как горный ручей — то совершенно нормальная взрослая девушка, то очевидно скорбная разумом, не от мира сего. Вот и сейчас — что это было? Какая еще найденная голубая трава с синими цветами? О чем она? Или… или она и правда могла начать искать, и от такого сильного стремления ее найти немного повредилась разумом? Он слышал, такое бывает — особенно, когда речь идет о всяких колдовских штуках. Не тут ли отгадка?

— Как бы там ни было — а я спать. Рассветает уже вон почти, — неведомо для кого Уаллэ сказал это вслух, отставил пустую кружку и покинул сборище. Оказавшись в собственном шатре, уснул моментально, едва коснувшись головой свернутого плаща.

Снов ему, по счастью, никаких не снилось.

Следующий день выдался еще жарче предыдущего — и едва солнце забралось чуточку повыше, даже под белой тканью шатра стало нестерпимо душно. В голове бродила гулкая тяжесть — явно от духоты. Вчерашний венок, не просто увядший, а почти что высохший, лежал под рукой — оказывается, снять он его забыл, и тот просто сам свалился. А вообще положено его было в реку или в костер потом бросить, по завершению праздника, запоздало подумал еще не до конца проснувшийся элро.

«На реку, срочно», — решил про себя Уаллэ, выдираясь из дремы окончательно. Подумал о тех, кто наверняка только-только расползался с гульбища, от души посочувствовал будущим жертвам солнцепека, и, еще немного поглазев бездумно в белый свод шатра, поднялся рывком, подцепил мятый плащ, на котором спал — постелить потом, чтоб в теньке поваляться после купания — и отправился знакомой тропинкой.

Деревня, да и походный лагерь были очень тихими и совершенно безлюдными — и правда, скорее всего, народ только угомонился. Ну что ж, тем лучше.

У реки тем более были тишина и спокойствие. Вообще, конечно, купаться лучше всего было совсем рано утром — когда над водой еще бродит тонкая молочная дымка тумана, а сама вода с ночи теплая, как парное молоко. Сейчас вода ночное тепло уже отдала, а дневное еще не набрала — но тем лучше, голова быстрее прояснится.

Прошел по берегу до самого глубокого места, где с берега уже глубина больше его роста, бросил на каменистый берег плащ, сверху — одежду, и нырнул сразу с головой. Сотни ледяных иголочек прошлись по телу в первый момент, зато, когда он, отфыркиваясь, вынырнул, в голове не осталось и следа от мутной тяжести. Запах речной воды тоже необъяснимым образом бодрил.

Утро начало казаться ему очень даже неплохим — не смотря на вчерашние странности.

Он нырял еще несколько раз, полностью погружаясь в ощущения от сомкнувшей текучие объятья стихии, потом просто расслабленно лежал на воде, ни о чем не думая и наслаждаясь блаженным лесным покоем. Река неумолчно бормотала что-то успокаивающе-умиротворенное, и потому даже на берег пока не очень хотелось.

Наверное, именно из-за журчания перекатов реки чуть ниже по течению он и не слышал, как кто-то еще шел через кусты, оставлял в них свою одежду и, тихо вступив на отмель, брел по воде, постепенно заходя все глубже. Когда из-за раскидистой ивы, низко опустившей ветви к воде, показалась знакомая тонкая фигурка, укрытая только шелковым плащом собственных распущенных волос, он немало удивился. Вода неожиданной купальщице была уже по пояс, и потому шла она по дну медленно и осторожно, чтобы не сорваться на глубину с отмели. Голову Ллиэ опустила, выглядывая что-то в воде — и потому темно-медные волосы и правда укрывали ее практически полностью. Кончики длинных прядей плавали вокруг, как змеистые водяные травы.

Наконец она оттолкнулась ногами о дно, легла на воду и поплыла. И только тогда подняла взор от водной глади.

— Ой, — она поднесла в смущении ладонь к губам, замирая в воде «свечкой». — Я не помешаю?

— Мне — нет, — со смешком ответил Уаллэ, неглубоко нырнул, снова вынырнул, уже чуть ближе к берегу. — Только не говори, что следила за мной!

— Я понятия не имела, что сюда еще кто-то ходит купаться кроме меня и моей подружки! — девушка загребала одной рукой, держась вертикально, вторую прижала в груди. Выглядело это одновременно жестом и целомудрия, и благородного возмущения. — Но подружка у меня засоня, да к тому же только что улеглась поди! Так что я понятия не имею, о чем это таком речь! Тоже мне — следила…! — девушка слегка оскорблено фыркнула.

Она отвернулась и поплыла в противоположную сторону, но недалеко, на пару гребков буквально.

— Там дальше к тому берегу уже снова мель начинается, — Уаллэ продолжал подсмеиваться, но больше ради того, чтобы отвлечься самому. Вчерашнее наваждение, исходящее от Ллиэ, никуда не думало деваться, оказывается.

— Я знаю, — с какой-то странной ноткой в голосе отозвалась девушка. — Я вообще-то с детства на эту речку хожу.

— Ладно-ладно, извини. Я могу уйти, если что.

— Не надо, — неожиданно отозвалась она. Снова найдя отмель, она встала на дно, по-прежнему повернувшись спиной к Уаллэ. Вода теперь была ей до лопаток, а волосы она сгребла со спины вперед, так что тонкие фарфоровые плечи ее были на виду.

Оторваться от этого в общем-то довольно скромного зрелища было сложно — к тому же на недостаток воображения Уаллэ никогда не жаловался. А оно, зараза такая, решило показать, на что способно. Совершенно против воли — но в паху копилась горячая тяжесть, и даже прохлада речной воды не остужала этого жара. А не смотреть на девушку он и не мог, и не хотел.

Перламутрово поблескивающие капельки воды на сливочно-белой коже, точеные линии спины, рук, плеч, движения, полные томительной грации — взгляд прикипал намертво, хоть на секунду отвести глаза стало настоящей пыткой.

— Скажи… я что, совсем не нравлюсь тебе? — Ллиэ оглянулась через плечо. Вопрос был очень неожиданный.

— Девочка, да ты издеваешься, — удивленно протянул Уаллэ.

«Она что, действительно не понимает?!» Он стиснул зубы и попробовал выровнять дыхание.

— Тогда почему…?

— Что — почему? Почему я тебя вчера не потащил с собой в шатер? — Уаллэ скрестил руки на груди, замерев каменным утесом посреди реки. «Нет, ну она точно издевается!»

Ситуация была глупой и очень щекотливой.

— Да, — тихо прошептала девушка.

— Ты еще маленькая, — отрезал он мрачно.

— Нет, — возразила она уверенно. — Мне девятнадцать зим, и я нормальная. Совершенно, поверь, нормальная. Просто я не хочу жить этой судьбой, не хочу быть той самой Ллиэ, что родилась когда-то в семье МэкТай. Про траву вчера… я не соврала. Я правда отдала свою старую судьбу разрыв-траве.

Он молча вздохнул. Верить или нет? Все говорило ему — да, сейчас она не обманывает, и она и в самом деле абсолютно здорова, потому и не помогли ей никакие знахарки… но разрыв-трава? Что за сказки?

— Я расскажу все, что захочешь, мой лорд, только — не прогоняй меня, — она развернулась к нему, шагнула навстречу, едва не провалилась в глубину, тут же выровнялась и проплыла над самой большой глубиной — и, снова нащупав мель, встала на дно, буквально в паре шагов. Водная гладь колыхалась прямо под грудью, и набравшие воды волосы змеистыми лентами облепили ее, не столько скрывая, сколько подчеркивая соблазнительно округлые формы.

— Наслушалась россказней старших подруг поди? — ворчливо уточнил Уаллэ. Мрачный тон давался ему с огромным трудом. Стучащая в висках кровь разгоняла жар по телу все быстрее, а желание узнать, каковы на вкус окажутся капли воды на девичьей коже настойчиво вертелось в голове, мешая соображать.

— О чем? Я не… Ах, это! Нет, я не гонюсь ни за какими приметами, если речь о том, мой лорд, что ты фэйрэ и хозяин этих земель, — она опустила голову. — И мне все равно, кто и чем хвалится. Мой лорд, я не знаю, сколько мне отведено в этом мире, я не знаю, что возьмет с меня Синецветная за просьбу, я вообще не знаю, получится ли у меня хоть что-то в этой жизни, но — прошу — подари мне хотя бы одно счастливое воспоминание! Я хочу быть твоей, пусть только на один миг, но… — фразу она закончила даже не шепотом — только движением губ, но он все равно разобрал это непроизнесенное «я хочу тебя»

— О Боги, — голос у него моментально сел до хриплого шепота.

Ллиэ протянула руку, чуть подавшись навстречу, он тут же поймал ее запястье и одним рывком подтянул к себе.

Сжал ладонями ее плечи, припал к нежному рту, ловя короткий вздох-стон и целуя ее с какой-то яростной жадностью и упоением. Теплые мягкие губы ее пахли чуть горчащей дикой вишней, и это было восхитительно.

С бесстыдной жадностью он заскользил ладонями по девичьему телу, смакуя каждое прикосновение к светлой тонкой коже — восхитительно шелковистой и прохладной, и наслаждаясь нежной упругостью ее груди и гладкостью округлых бедер.

Ллиэ прижалась к нему всем телом, чуть вздрагивая под торопливыми поцелуями-укусами, коротко, но неожиданно яростно скребнула ногтями по плечам, распаляя тем еще сильнее, и с жаром отвечая на прикосновения рук и губ.

Сдерживаться не было ни малейших сил, и он обхватил ее бедра, чуть приподнял, нетерпеливо толкнувшись вперед. Девушка коротко вскрикнула, чувствительно укусила его за плечо, но следом нежно провела губами по месту укуса — и прильнула еще теснее. Течение качнуло сплетенные тела, готовые вот-вот потерять равновесие.

— Пойдем на берег… так и утонуть недолго, — шепнул он, с чудовищной неохотой отстраняясь.

Оказавшись на твердой земле, они почти сразу же повалились на не расстеленный толком плащ. Но то мало заботило обоих — не на голую землю и ладно.

Как бы не плыло все в голове от страстного желания, но Уаллэ все равно на секунду остановился, склонившись над лежащей девушкой.

— Какая ты красивая!

Глаза Ллиэ были сейчас как два омута с глубокой, опасной водой, их взгляд затягивал и грозил полностью лишить разума. Она ни на секунду не отводила взгляда и не закрывала глаз — запоминала каждую секунду, каждое прикосновение.

Заставляя себя не торопиться, он медленно провел пальцами по ее шее, убрал мокрые прядки, обвел тонкие хрупкие косточки ключиц, ладонью накрыл, слегка сжав, небольшую, но такую соблазнительную грудь, чувствуя затвердевший сосок, потом скользнул рукой ниже — по мягкому животу, и еще ниже, туда, где было так горячо сейчас. Погладил внутреннюю сторону бедра, и, накрыв девушку собой, плавно качнулся вперед. Она судорожно выдохнула-охнула, принимая его в себя, на следующем движении уже выгнулась навстречу дугой, вжимаясь теснее телом в тело, сжалась изнутри так, что он чуть было не кончил сию же секунду. Но сдержался, замер на миг — и снова подавшись вперед-назад, стал все быстрее и глубже вбиваться в нее, стискивая ее бедра, лаская и покусывая грудь и шею, чувствуя, как в ответ она обхватывает его руками и ногами, отвечает всем телом на любое его движение, стонет и едва слышно всхлипывает.

Эта ее податливость заводила все сильнее, движения его становились то медленнее, то быстрее, и она то царапалась по-кошачьи, то легонько кусалась, чтобы не закричать в голос. Иногда и не легонько — но ему это нравилось.

— Еще? Глубже, так? Еще? И еще? — дразнящим шепотом выдохнуть ей в самое ухо, слышать на каждый вопрос едва различимое стонущее «Да-а-а…» — и снова растягивать и растягивать наслаждение, упиваться близостью — и все никак не наполнить себя до краев этими ощущениями, чтобы наконец излиться всем жаром в самом тесном объятии.

Опустошающая волна самого сильного наслаждения накрыла их почти одновременно, на миг стерев вообще весь мир вокруг, кроме вздрагивающего горячего тела в объятиях и запаха кожи друг друга, смешанного с запахами каких-то трав и речной воды.

Тяжело дыша, он откинулся на спину, вперив бездумный счастливо-восхищенный взгляд в небо. Мир со всеми красками и звуками медленно возвращался на место.

Теплая маленькая ладонь в его руке чуть шевельнулась — наверное, она хотела высвободиться, но он не пустил сразу — сперва прижал тонкие пальцы к губам.

Уаллэ перевернулся на бок, подперев голову рукой — смотреть на Ллиэ хотелось бесконечно.

Она уткнулась в его согнутый локоть и попыталась спрятать лицо — но элро успел заметить ползущие из-под ресниц блестящие дорожки слез.

— Светлая моя, ты что? — растерянно спросил он, мягко заставляя Ллиэ повернуть лицо к нему. — Тебе больно?

— Нет, все хорошо, правда, — Ллиэ открыла глаза, отчаянные, сияющие, на самом деле счастливые. — Просто я еще никогда не была настолько счастлива… и, наверное, уже не буду.

— Глупости, — рассмеялся он, поцелуями собирая соленые дорожки с ее щек. — Вот увидишь, все будет хорошо. Обещаю!

Вместо ответа она подставила для поцелуя губы, и на какое-то время снова им стало не до разговоров.

Все-таки Ллиэ на самом деле была какая-то совершенно особенная — никогда до он, кажется, не был настолько бесповоротно опустошен и счастлив после простого выплеска телесного желания.

Начали закрадываться игривые мысли о том, что неплохо бы и повторить — главное, не дать сейчас Ллиэ удрать, а то уже почти примерилась… а нет, показалось — просто выбирает травинки из мокрых волос.

Времени, казалось, еще полно — но когда внезапно обнаружилось, что солнце давно уже скатилось с полуденной высоты и уверенно движется к западу, все же пришлось собираться и возвращаться обратно — иначе неминуемо начнутся поиски.

— Влетит мне дома за то, что так надолго пропала, — без особого сожаления вздохнула Ллиэ, когда пришло время разойтись. — Ну да я же блаженная, мне простительно…

— Ты мне так и не сказала, отчего все так считают и зачем тебе это нужно, — напомнил Уаллэ.

— Ты не спрашивал, мой лорд, — Ллиэ пожала плечом.

— Уаллэ. У меня есть имя, и оно мне, знаешь ли, нравится, — элро легонько подергал длинную тонкую рыжеватую прядку, не пожелавшую заплетаться в общую косу. — А ты это куда «тропинку» оставила?

— За своей судьбой, наверное… Уаллэ, прости меня, но я люблю тебя. Наверное, с того дня, как увидела — и ничего с этим уже не смогу сделать. А про траву… если захочешь, то расскажу — но уже не сегодня, мне пора, меня скоро искать станут.

— Расскажешь, — кивнул он. — Я непременно приду послушать. Только извиняться не за что, Ллиэ. Никогда не извиняйся за храбрость.

Она слегка улыбнулась и, легко перепрыгнув поваленное дерево, свернула на какую-то неприметную тропинку и убежала.

А на следующий день Ллиэ вообще не появилась на улицах — не явилась за водой со всеми к колодцу, туда вместо девушки пришла ее мать, Айра МэкТай.

У колодца судачили собравшиеся женщины:

— Что с дочкой, Айра? Приболела что ли?

— Да какой там! Совсем малая сдурела, выпускать боюсь — заблудится в трех орешинах за домом, ищи ее потом! А ведь на днях жених приехать должен! Нет уж, пусть-ка посидит дома.

— Это верно, и правда… а что, уж не хуже ли ей стало? Ну, с головой-то?

— Да нет, мне кажется, это она из озорства куда-то забралась, она и раньше гулять подолгу любила, лентяйка мелкая…

— Ты уж строго-то не наказывай ее, Айра! Жалко девчонку же. И так вон духи подшутили как!

— Да какой там наказывать — сидит шьет она, а что из дому ходить не велено, так оно и не велико наказание же. Приданое дошивает — к первому празднику урожая свадьбу играть будем!

— Это доброе дело — и так тянули сколько!

— И не говори! Ну да ничего, вот приедет будущий зятек….

Колодец и беседующие остались позади, как и их разговор.

И не гуляла Ллиэ и с деревенской молодежью вечером.

— Тири, а где же твоя подружка, почему Ллиэ к нам не выходит? Вот бы снова она спела!

— Мать ее дома закрыла, не выпускает. Наказала за то, что та заблудилась вчера и домой только под поздний вечер явилась.

— Говорят, не за это закрыла, а за то, что замуж не хочет! — блондинка с лисьим личиком хитро щурится.

— Да ты-то откуда знаешь, Мия? — Тири-засоня (это именно она — единственная близкая подруга Ллиэ) возмущенно упирает кулачки в бока.

— Так дом-то наш по соседству от ллииного! Я просто слышала — они так громко перепирались вчера!

— Ну, значит, и за то, и за то… Эх, жалко — увезет этот молодец хуторской ее к себе, не сходить потом с нею по землянику будет, как в детстве! Да и вообще — замуж, это ж как… это ж навсегда, как с моста в омут с камнем на шее! — Тири передергивает плечиками и морщит курносый нос.

— А я бы хоть сейчас замуж! — Это снова Мия.

— Ну да ты-то конечно! — смеются остальные девушки.

Стайка девиц примечает знакомых парней, машет им руками, спешит навстречу — разговоры уносятся следом.

«Что, князь, поиграл — и хватит?» — ехидно спрашивает внутренний голос, почему-то с интонациями древней няньки-карги. Уаллэ трясет головой и озирается, будто и правда злоехидная старуха, омрачавшая его детские проказы своим неусыпным надзором, готова вывернуть навстречу из-за первого попавшегося дома. «Нет, скорее так — что, князь, лови теперь феникса за хвост! Вон он в небе кружит… улетел почти, гляди-ка!» — сам себе и отвечает молодой Ардэйх. Ирония над самим собой отчетливо горчит, как недоброе зелье.

Угольные росчерки бровей сходятся над переносицей. Лорд мрачен, лорд не в духе — а кто виноват? Собственная невыдержанность — или же трусость, а?

«Ну и дурень ты будешь, если все так и оставишь! Такая женщина, ты чего! Ради таких города жгли и замки осаждали в давние времена, а ты-ы-ы… Дурень как есть!» — на этот раз внутренний голос решил подражать дядьке по матери. Уаллэ фыркнул. В самом деле, чего это он? Еще вчера был уверен, что ни с кем делить эту девушку не станет — а сегодня что изменилось? А ничего не изменилось, ровно ничего — а все эти мутные мысли да ехидные голоса назывались ревностью. Тяжелой, черной, ядовитой, что ягода-воронец. Ослепляющей и огромной, почти как фэйр.

— Дома, значит, заперли? Ну-ну, — негромко сказал он сам себе. — Нет на этой земле ни одного дома, в котором от меня что-то можно было бы спрятать.

День клонился к вечеру, гуляющая молодежь ушла на лужок к озеру, а добропорядочные обыватели сидели по домам, занимались своими делами, в окошках зажигались то тут, то там лучинки да свечи.

Возле приземистого дома, где жила семья МэкТай, притормозил всадник. Посмотрел на запертую дверь. Прислушался: в доме шла своим чередом размеренная жизнь — детские и взрослые голоса, тявканье щенка, окрики кого-то из старших, стук чего-то деревянного, четкий и размеренный — наверное, мастерит кто-то из домашних что-нибудь.

— Эй, хозяева! — окликнул он.

Хозяева не откликнулись. Всадник пошарил взглядом — увидел яблоньку у самого дома. Сорвал несколько мелких зеленых завязей — твердых, как камешки.

Одно за другим, недозрелые яблочки с громким стуком ударились в дверь. Последнее неожиданный гость швырнул в ставню, полуприкрывшую окно. Ставня задребезжала. В доме подняла лай собака, и через мгновение дверь приоткрылась — на пороге стояла Айра МэкТай, обтирала руки, испачканные мукой, о передник. Она собиралась было грозно что-то рявкнуть, решив, по всему, что в дверь стучатся дружки ее детей — но, увидев гостя — верхом на норовистом тонконогом коне, в роскошном синем плаще, расшитом темно-синим шелком и серебряной нитью, небрежно заколотом на одном плече крупной серебряной фибулой — сдержанно кашлянула и приветственно склонила голову:

— Ясного неба, лорд Ардэйх… что привело вас к нашему дому?

— И тебе, хозяйка, вечер добрый — пусть очаг твой не гаснет даже лютой зимой, — Уаллэ ответил на приветствие легким кивком. — Твоя дочь, Ллиэ, дома?

— Ой, а что случилось? Она чего натворила что ли? Ой, да что же это… как же… Она же, лорд, не совсем в себе, не надо с ней строго, если что учудила, она же…

— Айра. Ты не ответила на мой вопрос.

— Я… да? Простите, она…

В доме за дальними ставнями, запертыми не в пример плотнее первых, что-то громко стукнуло в стену, будто кинули в нее чем тяжелым.

— Значит, дома, — философски пожал плечом лорд Ардэйх, прислушавшись к шуму из дома. — Я уже слышу.

— Так что случилось-то? — Жалобно протянула растерянная Айра.

— Ничего, добрая женщина. Ничего плохого, совершенно. — Уаллэ направил коня вдоль дома, наклонился и выдернул засов, держащий ставни дальнего окна. Деревянные створки хлопнули по каменным стенам. В проеме окна тут же возникла Ллиэ.

— Я же сказал — все будет хорошо. Я за тобой, Ллиэ — ты пойдешь со мной?

— Да, мой лорд… Да, я пойду с тобой, Уаллэ.

— Даже насовсем из родительского дома? — он наконец спрыгнул с седла, подошел к окну и помог девушке перелезть через него на улицу.

— Даже насовсем.

— Тогда пошли, — подмигнул он и посадил ее на коня, ловко запрыгнул сам и накрыл полой плаща сидящую перед ним девушку. Посмотрел на прижавшую ко рту ладонь мать Ллиэ.

— Я приношу извинения, Айра, но я не готов кому-то отдать твою дочь. Она будет только моей — с сегодняшнего дня. И ты, и ее жених получите положенный откуп, не волнуйтесь. А с Ллиэ все будет хорошо, слово урожденного Ардэйха.

— Прости, ма, — Ллиэ чуть виновато улыбается. — Но я правда не хочу замуж за сына хозяина хутора.

В обратный путь в горный замок отряд лорда Уаллэна Ардэйха двинулся на следующий день.

— Ты что, не веришь мне, что я и правда женюсь на тебе?

Смех. Отрицательное мотание головой.

— Я не собираюсь делить тебя с кем-то, и одного неполного дня твоей любви мне было мало.

— Что ты во мне нашел такого?

— Я уже говорил — ты храбрая, смелая, своенравная и при том очень честная. Как раз то, что надо, чтобы стать матерью наследников рода.

— Я же врала всем! Дурачила всех больше года, прикидываясь умалишенной!

— Будем считать, что мне достаточно того, что ты была честной со мной. Ну и с самой собой. А это тоже немало.

— Все равно — самое большое, что мне светит, это быть твоей наложницей… это, если что, мне так мать сказала.

— Это вы там у себя в деревне за кого меня принимаете? Мать моих детей будет моей законной женой, и точка! Ллиэ, я люблю тебя, и перестань молоть всякую ерунду.

— Правда?

— Конечно правда. Кстати, ты мне так и не рассказал про грозовую траву — что там у тебя с нею вышло?

— Начать стоит тогда с гадалки — она сказала мне, что если я не сменю свою судьбу, то удавиться от тоски в чулане через две дюжины лет будет для меня за счастье. И я проревела три вечера, когда поняла, что это правда. И потому пошла искать… Ну что ты смеешься, я ни на секунду не сомневалась, что она и правда существует! Тогда я впервые заблудилась в лесу — шла так долго, пока не потеряла направление… упала на мох, уснула, и приснилась мне она — эта самая трава. Она пела, как натянутая струна под пальцами. Синяя трава с синими цветами, целый луг. И кто-то шептал мне на ухо, как можно заставить старую судьбу уйти от себя. Ну, вот как раз этот шепот рассказал мне, что можно прикинуться ненормальной. Когда я проснулась, то рядом со мной рос кустик точно такой же травы, что и во сне. По всем легендам — мне надо было ее сорвать. Но она пела, как живая, и мне стало жаль. Я тогда сказала — «разрыв-трава, разорви мою старую судьбу, не хочу ею жить, забери старую дорогу –и покажи новую» — и в уплату полила землю у корней этой травы своей кровью. Просто порезала себе ладонь ножом, что носила на поясе, и все. Не знаю я, приснилось оно мне все вообще или нет, но вот, смотри, полоска на руке до сих пор еще видна…

— Ллиэ, ты самая храбрая женщина из всех, кого я знал — я повторяюсь, я знаю… но именно поэтому я тебя никому не отдам.

— Вот еще! Я сама никуда от тебя не пойду… мой лорд.

20.10.16

Девочка в замке

Ллиэ перебирает вещи, растерянно посматривая на каждое новое извлеченное из сундука.

«Если хочешь, можешь собрать вещи, поговорить с домашними, с подругами».

Да, именно так.

Она сразу обрадовалась этому предложению, но сейчас… перебирая все то, что ей раньше так нравилось — бусы, подвесы, платья — она понимала, что ничего из этого она не возьмет.

Льняное зеленое платье? Почти самое новое, если не считать еще невышитого из «приданого». Его она просто наденет, оно у нее самое любимое. Или лучше это, светло-васильковое? Оно даже новее, к тому же такой красивый цвет, но… Нет, его ей подарил сын хуторского головы, нет. Остальные наряды — а к чему ей эти простенькие деревенские платья, если…?

«Ни к чему», — легко как-то вдруг думает она. И украшения — тоже ни к чему! Вот эти зелененькие бусы, искристые, яркие, с золотистыми взблесками в стеклянных шариках — подарить Тирке! На память! Янтарные, из мелких неровных кусочков, что привез откуда-то давно отец — младшей сестренке пусть остаются! Подвесы… подвесы тоже сестренке, и платья, и недособранное приданное, все ей. Еще вот эти красные бусы и медные тонкие браслеты — их подружкам раздать, на память.

А себе она возьмет только старое истертое колечко — медное тоже, с бледным синеватым камушком, очень-очень старое… его подарила маленькой Ллиэ бабушка, сказала, как сейчас девушка помнила: «Мне оно тоже от бабушки досталось, теперь — тебе вот. Вырастешь большая и красивая! И мужа найдешь себе сильного, красивого, честного»

Девушка чуть улыбается, вспомнив бабушкино напутствие.

Вот эту бусину еще — большую, крупную, одна на нитке — отец подарил, когда Ллиэ только-только дюжина зим сравнялась. Стекло, конечно — но какое! Зеленые и алые искорки в фиолетовом прозрачном! На память об отце, его же года четыре назад медведь по зиме… Тихонько вздохнула. Хорошо хоть ма не стала заламывать руки «что отец бы сказал!»

Мать, против чаяния, только головой покачала, увидев Ллиэ поутру.

«Неужто ты думаешь, дочка, что деревенская девочка может стать женой лорда! Разве что только наложницей… Ох, дочка, храни тебя Миана!»

Ллиэ упрямо поджала губы. А пусть! Пусть и так! Все равно — как иначе она может поступить? Взять и остаться, стать примерной женой рыжему Рою, смотреть каждый день на его курносую веснушчатую физиономию и… да, да, верно старая карга сказала — хотеть удавиться в чулане? Ну уж нет.

Ллиэ еще раз перебрала все вытащенное из сундука. А, вот то, что ей и правда пригодится!

Нижняя сорочка, льняная. Тонкая-тонкая, белая-белая. Потому что лето такое жаркое, а купаться в реке без запасной… пригодится точно, за без малого три дня пути будут и речки, и озера! Она встряхнула ее, свернула так, что стало возможно увязать в маленький платок. Как дурочка, с узелком — фее! Подумав, нашла старую поясную сумку — отцовскую. Положила туда свернутую сорочку, вместе с памятными безделушками. Да еще вышитую ленту для волос — эту ей дарила верная подружка Тири, совсем недавно.

Все. Больше ей ничего не нужно.

Выглянула в окно — вот бы снова, как вчера, вылезти в окошко и только ее и видели! Но тогда мать обидится. А она-то ничего плохого Ллиэ никогда не хотела.

У крыльца сидел Кинн, играл с младшими братьями Ллиэ «в ножички». То есть — учил мелких по-разному хитрому бросать маленький охотничий нож. Каждый раз так, что прежде, чем воткнуться в доску, ножик-рыбка умудрялся извернуться по-всякому. Любимая забава всех мальчишек и даже пареньков постраше — кто ловчее всех подбросит? Пока Ллиэ маленькая была, она тоже с мальчишками часто играла. Теперь-то уж и зазорно вроде как…

Ллиэ одну, конечно же, даже домой никто не пустил. К тому же Кинн принес кошелек с откупом, который Айра МэкТай долго не хотела брать. Но детям было не до хитростей отношений взрослых. Кинн был для мальчишек чуть ли не божеством, и смотрели они на него чуть ли не как на Солнечноликого. Облепили «горного» так, что и не пробиться.

Но он, казалось, заранее слышал, как Ллиэ идет к выходу их дома — поднялся навстречу сразу же, протянул руку, помогая переступить порог. Даже сумку забрал, сам понес.

— Ну, все? В путь?

— Да, наверное… к Тири только зайти еще, — кивнула она.

Внезапно на Ллиэ налетела самая младшая сестренка — и пяти зим егозе нету пока. Вцепилсь в подол, но не заревела, против чаяния, а хитро-хитро посмотрела снизу вверх:

— Ллиэ, а в гости будешь приезжать?

— Может быть, — улыбнулась Ллиэ. — Тебе же все мои платья останутся да бусы, не грусти!

С восторженным взвизгом малышка убежала в дом.

Детям все просто да весело — сестрица радовалась за нее, будто в сбывшуюся сказку ту позвали… Хотя тут вот мелкая, пожалуй, ничуть не преувеличила. Почти так и есть. Ллиэ это и сама понимала.

Кинн усмехнулся, потрепал одного из все еще топчущихся рядом братьев МэкТай по макушке, протянул тому рукоятью вперед свой охотничий нож, которым они только что играли:

— Держи, расти сильным мужчиной!

Пискнув что-то восторженное, паренек радостно вцепился в подарок. Братья гурьбой сгрудились вокруг счастливчика, потеряв ко взрослым всякий интерес.

— Мам! Все будет хорошо! — Ллиэ махнула рукой на прощание, зная, что мать стоит у окна, хоть ее и не видно.

Развернулась, легко зашагала вниз по тропинке. Ей было светло на душе, светло, просто, невесомо как-то. Чужие тревоги осыпались с нее, как росная влага с бархатистых листьев шалфея под легким ветром — не проникая в душу ни на секунду.

Заспанная Тири, кажется, все же ждала подругу — выскочила на крыльцо, обняла порывисто, зашептана на ухо «Какая же ты молодец, молодец! Какая счастливица! Никого не слушай, Ллиэ, я за тебя очень, очень рада!»

Ллиэ тут же поняла — вчера в деревне только и разговоров было, что о ее «покраже» из родительского дома.

Тири с затаенной грустью взяла подарки, пообещала поделить между всеми подружками — их у Ллиэ было не так много, а ближе Тирки так и вообще никого. Обняла еще раз, пожелала «светлой дороги» — и девушки разошлись.

Ллиэ не слышала, как та выдохнула в ей след — «Эх, а страааашно… я бы испугалась!»

Тири и не хотела, чтоб подруга это слышала, зачем своими опасениями тревожить-то! А еще она хотела пообещать поговорить с Роем, но промолчала — поняла, что Ллиэ не до бывшего жениха сейчас, ох, не до него!

«А все-таки поговорить надо. Как бы не вычудил чего».

Но Ллиэ возможные причуды Роя правда не станут тревожить ни в каком виде.

«Горные» уже собрались — Тэнни крепил последние скатки шатров к седлам.

Уаллэ уже был в седле:

— Ну что, готова?

— Да, — Ллиэ кивнула.

Кинн отдал пожитки девушки другу, и Уаллэ удивленно улыбнулся их компактности. «Хотя тут она права — зачем ей тащить с собой старые тряпки!»

Прицепил с боку от седла, наклонился, подавая ей руку.

Девушка на секунду замялась — а потом решительно наступила носками ботинок на задники своей обуви, разуваясь. Сперва правой, потом левой — и, лишь слегка опершись на протянутую ладонь, вспорхнула в седло.

Уаллэ удивился еще сильнее, но ничего не сказал — только одобрительно кивнул, одной рукой взял поводья, другой — прижал девушку к себе.

Звонко щелкнули поводья.

— Ххэй!

Отряд выдвинулся.

Ллиэ слышала, как воины ее лорда обмениваются удивленно-одобрительными, если не сказать — восхищенными тихими возгласами.

«А раньше еще, давно — хотя у Старших и по сей день кое-где так — невеста, которую сосватали куда-то далеко, садясь на коня, скидывала обувь и не ступала на землю больше, кроме как во дворе дома своего будущего мужа — словно уходя из старой жизни в новую» — Ллиэ помнила даже голос старой Эбби, когда та рассказывала про это.

«Если уж взялась менять себе дорогу — так до конца».

Тянутся вокруг холмы, перелески… Серые камни прорывают то тут, то там зеленую плоть луговин и холмов. Дорога петляет — то вверх, то вниз, то вокруг каменных «языков».

Солнце поднимается выше, разговоры идут все больше о всяких пустяках. Так же, как тропа — то затухнет, то снова начнется.

В небе парят орлы — трое, крупные — страсть просто. Красиво.

В этот раз пауза в беседе тянется дольше. Ллиэ склоняет голову чуть на бок, следя за птицами.

Уаллэ слегка толкает ее в макушку подбородком, потом внезапно спрашивает:

— Ты что, не веришь мне, что я и правда женюсь на тебе?

От неожиданности девушка смеется, скрывая смущение, отрицательно мотает головой.

Она боится думать об этом, на самом деле. Тут лорд Ардэйх удивительно точно угадал.

— Я не собираюсь делить тебя с кем-то, и одного неполного дня твоей любви мне было мало, — ей чудятся в его голосе то ли ворчливые, то ли смешливые интонации.

— Что ты во мне нашел такого? — Ллиэ не разворачивается, чтобы он не видел, как она зажмуривается от страха перед собственной дерзостью.

— Я уже говорил — ты храбрая, смелая, своенравная и при том очень честная. Как раз то, что надо, чтобы стать матерью наследников рода, — легкое пожатие плечами, голос пронизан теплотой столь явственной, что девушке от этого становится даже жарче, чем от щедрых солнечных лучей.

— Я же врала всем! Дурачила всех больше года, прикидываясь умалишенной! — теперь она тоже смеется, но уже скорее от облегчения, наконец поворачивается, чтобы видеть его лицо.

— Будем считать, что мне достаточно того, что ты была честной со мной. Ну и с самой собой. А это тоже немало, — смутить его на самом деле непросто. Слегка приподнятая бровь, да неуловимое подрагивание уголков губ выдают искреннее веселье.

— Все равно — самое большое, что мне светит, это быть твоей наложницей… это, если что, мне так мать сказала, — Ллиэ сама не знает, зачем она об этом упомянула. Мать, она уверена, не хотела ей чего недоброго — но как же скребет в душе от этих слов!

— Это вы там у себя в деревне за кого меня принимаете? Мать моих детей будет моей законной женой, и точка! Ллиэ, я люблю тебя, и перестань молоть всякую ерунду, — он чуть хмурится, потом переводит тему, выспрашивая, что же там за история такая вышла с грозовой травой.

Ллиэ вздыхает, вспоминая, как сейчас, ту странную осень, перевернувшую ей жизнь.

Рассказывает — слова сами льются, точно им уже тесно в ее груди. А ведь еще вчера она со страхом думала — если, точнее когда — он спросит, как, как все это рассказать?

А дошло до рассказа — даже радостно как-то, легко. Точно ходила весь день в неудобных тяжелых кольцах да браслетах, в новой, неразношенной обуви да излишне плотно зашнурованном платье — а потом потихоньку снимаешь, и так свободно сразу! Так привычно и естественно!

Она все помнит, до мельчайших подробностей. И оставленные в сорочьем гнезде серьги, подаренные Роем на помолвку — простые серебряные колечки с серебряной же зерненной бусиной. И тропинку во мху, и туман за деревьями, и свой то ли сон, то ли явь, и то, как было страшно, чудовищно страшно — и она со всхлипом резала себе ладонь, отрекаясь от старой судьбы…

Показывает тонкую белесую полоску шрама на ладони — он ловит ее за руку, целует.

«Я не смогу уже жить по-прежнему, нет. Это точно».

Она со вздохом утыкается макушкой в его плечо, чуть откинувшись назад — так, конечно, долго не просидишь, едва ли не полулежа, обоим не очень удобно, но невыносимо сильно хочется прижаться плотнее, хоть и жарко.

Ехали чуть ли не весь день, на привал остановившись только к вечеру, когда солнце начало красить расплавленной медью верхушки холмов. Ллиэ верхом ездить умела и любила, так что ей было не слишком утомительно — да она бы и не призналась. А мужчины-элро, казалось, и вовсе усталости не чувствовали.

С седла Уаллэ снял ее сам, не дав коснуться земли. Усадил на валежину, строго велев сидеть и никуда не дергаться.

Он-то абсолютно точно знал, что значили оставленная его невестой у тропы обувь. Ей на самом деле сейчас запрещено ступать на землю, и ходить, как все.

Остальные знали тоже — не успел Уаллэ подумать, как увидел — Кинн тащит полные пригоршни колючих цветов волчеца.

Они вобьют в землю вокруг стоянки короткие колышки, к каждому — привяжут по цветку. Это место будет считаться вне обычного мира, внутри этого круга Ллиэ можно будет забыть на время о запрете касаться земли.

— За вешки — ни-ни, понятно? — шутливо-грозно подытоживает Кинн, закрепляя последний цветок, и продолжает — Экая ты отчаянная все-таки! И откуда только знаешь про «босую невесту» -то?

— Эбби. Она рассказала, — тихо поясняет Ллиэ.

— Все-то ваша Эбби знает, — смеется Кинн.

— Она очень старая, — Ллиэ пожимает плечами. — Вы же все сами видели.

Элро переглядываются, неопределенно хмыкают. Ну да, для людей — старая… далеко за сотню уж поди.

Очень скоро все готово — натянуты шатры, горит огонь, путники делят припасы. Вроде бы — чего обыденнее придумать? А Ллиэ почему-то отмечает, что все каким-то кажется незнакомым, все внове будто бы. Странно, тревожно и радостно от этого.

Как в детстве бывало — если посмотришь на мир сквозь дырочку в зеленом листе, крылышко стрекозы или тонкую льдинку по весне. Раз — и все будто преображается…

Незаметно опускается ночь.

Небо усыпано звездами — не сосчитать.

Сверчки в траве, малиновый жар прогоревших угольев…

— Идем, уже поздно…

Белый полог шатра, душистый травяной дух — набивку из тюфяков, конечно же, перед дорогой вытряхнули, но ткань все равно пахнет свежим летним покосным лугом.

Сильные руки обнимают крепко-крепко. Горячее дыхание, горячая гладкая кожа под ладонями, а под ней — перекатываются жесткие сухие мышцы. Чуткие пальцы ее различают тонкие шрамы — на плече, на боку, и еще — чуть выше запястья. Их и при ярком свете не очень-то видно, но на ощупь — да, она знает, есть. Зато сложного узора «вихрей Лорахо» в темноте не разобрать, а жалко — красиво ведь.

Настоящее. Живое, реальное — рядом.

На самом дне поистине бездонного счастья — горечь. Страх, что все развеется, как тот сон о поющей траве. «Моя, моя» — шепот обжигает, растворяя эту горечь.

Темнота — как черная меховая накидка, к которой притаились сонные чары и долгожданная прохлада ночи. Укутывает с головой. Завтра рассветное солнце поднимет всех в путь рано — пока не наберет снова воздух горячего летнего жара.

Несколько дней дороги — как один.

Купаться в озере, куда тебя несут на руках, действительно почти никогда не касаться земли, если не считать долгих ночных стоянок… да и то, куда там так уж ходить? От костра до шатра?

Зыбкая нереальность всего происходящего от этого становилась только сильнее. Только и оставалось — слушать, точнее — чувствовать всем телом за спиной сильный, мерный стук сердца, надежную твердость руки, обнимающей под грудью, и верить в то, подделать настоящие ощущения сну никакому не под силу.

Все настоящее? Да.

— Даже не надейся, что я тебе привиделся, — смеется, шутливо кусает за ухо, когда Ллиэ наконец уступает расспросам, отчего она такая задумчивая и притихшая сегодня.

— Я поверю, что не сплю, когда коснусь ногами травы на замковом дворе, — отвечает она.

— Уже близко. Завтра утром будем дома, — мечтательно жмурится на секунду, улыбается беззаботно и радостно.

Очень хочется верить, что действительно будет все так легко и просто, как он говорит.

А сам Уаллэ вдруг с пронзительной ясностью понимает — она же боится! Боится безумно, сжимаясь, как птичка, в оперенный дрожащий комок — а все равно отвечает на шутки, смеется, храбро смотрит широко распахнутыми глазами вперед, на дорогу, высматривая горную гряду, за которой и будет точно вросший в монолит скалы замок Ардэйх.

«Ну мне-то ты веришь?» — хочет спросить он, но не спросит. Потому что знает — она ответит «да», а сама продолжит бояться. Поэтому он только крепче прижмет ее к себе. Ему самому иногда кажется, что он провалился в какую-то старую легенду. Теперь только один выход — сделать эту легенду правдой.

— «Вот и вывела тропинка, видишь — замок впереди…!» — пропела негромко Ллиэ строчку из баллады, когда, проследив за жестом Уаллэ, рассмотрела цель их пути.

Он кивнул — да, правильно, почти приехали.

Замок — светло-серый, весь тянущийся вверх, похожий на кристалл кварца, пробивший темно-серую плоть скалы. Это так издалека кажется. А ближе подъедешь — видно, что не из голого камня вырастает замок, нет. Зелено вокруг замковой стены, и за нею, верно, есть и сад, и цветы, и беседки среди душистых кустов и дерев, да и сама скала далеко не сразу начинается от стен замка. Узкий васильковый вымпел трепещет на башне, теряясь в синеве неба — но зоркие глаза элро его отлично видят. Как и расхаживающую за зубцами стены верткую фигуру Мэльен. Сестра лорда Ардэйха всегда точно знает, кто из домашних когда вернется — магические искусства она почитает не великой тайной, а полезным умением, и использует их преимущества во всю.

— А нас ждут, — озвучивает для всех вертящуюся в голове Уаллэ мысль Кинн. — Мэльен снова встречать вышла!

— Будто когда-то было иначе, — с теплотой отзывается лорд.

Ллиэ задумчиво прикусывает губу. Хочется спросить — кто это, о ком речь? Но она настороженно помалкивает.

— Мэльен — моя старшая сестра, — поясняет Уаллэ. — Совершенно замечательная сестра!

— Самая строгая женщина, которую я видел, — смеется Кинн. — Характером совсем не в мать, хотя лицом вылитая она!

— В мать характером у нас только старший брат, — отмахивается Уаллэ. — Но это не повод пугать Мэльен кого бы то ни было, как не повод и то, что она тебе столько раз уши надирала!

Воины смеются, как мальчишки — видать, воспоминания детства и в самом деле презабавные всплыли.

«Он угадал. Я уже ее боюсь», — грустно думает Ллиэ.

Какой может быть леди из клана «горных»?

Строгая, холодная, неизмеримо прекрасная — как снежное покрывало самой высокой макушки горного пика.

Такая же недосягаемо величественная.

Грозная.

И в сотни, сотни раз красивее любой из смертных!

Это любая женщина из элро — такая. А старшая из детей главы клана?

Ой-ей-ей…

Она в самом деле вышла навстречу.

Походка — что стремительный полет соколицы.

Лицо — точно белейший, нежнейший лепесток лилии, кисти рук — точеный мрамор, глаза — лунное серебро, локоны как зимняя ночь. Платье на ней цвета моря, тонкая вышивка да кружева — но с такой ослепительной красотой и неизмеримым достоинством любая тряпка будет смотреться королевским нарядом, а на тончайшую пену кружев и глядеть не тянет. Уж скорее глаз прикипит к блеску аквамаринов в серьгах, что бросают на белейшую кожу изящной шеи искристые блики!

Окинула быстрым взглядом, острым, как стрела, хрупкую девицу, что привез ее брат.

Взгляд задержался на босых ступнях — узких и нежных, к ходьбе босиком непривычных, да к тому же для босявки удивительно чистых.

Потом — на растерянном личике. Румянец на скулах, глаза… испуганные, но ясные. Из-под испуга пробивается желание держаться изо всех сил храбро и достойно.

Леди Мэльен чуть улыбается уголком губ.

«Красивая девочка. Маленькая только»

Уаллэ ставит девушку на землю, кладет руки ей на плечи и говорит:

— Мэльен, это моя невеста. Ллиэ.

Тонкие черные брови леди Мэльен удивленно вскидываются:

— О, вот, значит, почему она босиком?

Дожидается уверенного кивка брата, смотрит снова на девушку:

— Светлого дня, маленькая. Устала с дороги?

— Светлого дня, добрая леди. Нет, вовсе не устала, что вы!

Шепчет едва слышно, но голосок не дрожит, твердый, уверенный. Ну, почти не дрожит.

— Ладно-ладно, можешь не стараться, знаю, что день в седле это не кошка чихнула! — одновременно строгое и нежное лицо Мэльен озаряется скупой улыбкой.

Леди зовет слуг, откуда-то выпархивает стайка девиц, Мэльен наскоро говорит что-то самой высокой из служанок, и они, окружив Ллиэ, начинают приветливо щебетать, затем влекут куда-то за собой.

— Иди, родная, отдыхай, я скоро, — в ответ на ее растерянный взгляд Уаллэ только чуть сжимает ладонь Ллиэ, кивает, мол, иди, не бойся.

Девицы-служанки ведут Ллиэ в одну строну, все остальные двигаются в прямо противоположную.

«А, ну разумеется, у жилых покоев далеко не один вход же!»

Коридоры, лестницы, просторные комнаты… Девушки-служанки оказались милыми и разговорчивыми. По пути испросили, нагреть ли воды для купания, да какого цвета платье подобрать, да не проголодалась ли она, и еще уйму всего. Фамилии только не спросили, да откуда «юная госпожа» родом будет.

Среди учтивых служанок с каким-то замиранием опознала Ллиэ не только человеческих девушек, но и двоих из элро. Впрочем, держались девушки все одинаково. Да и меж собой разницы никакой не делали, насколько Ллиэ понять успела.

«По всему — личная прислуга леди Мэльен», — решила она.

Спросила. Да, сказали девицы, так и есть. Одна оказалась швеей, огненно-рыжая элро с ярко-голубыми глазами, вторая — ее помощницей, а трое остальных были просто горничными.

Откуда-то рыжая принесла платье — очень светлое, легкое, многослойное, как утренняя дымка над горами — бирюзовое, белое, бледно-золотое, голубоватое перетекает одно в другое. Красотища!

Ллиэ расправляет наряд, не сдерживая восхищенной улыбки.

— Юная госпожа, оно вам, верно, будет велико — примерьте, а я отмечу, где да как подшить, через пару часов будет все готово!

Рыжая швея мягко, но настойчиво поворачивает девушку к себе спиной, помогает распустить шнуровки ее простенького верхнего блио.

Ллиэ радуется несказанно своей новой тонкой рубашке из белого льна, взятой в дорогу.

Девушка примеряет предложенное и догадывается, что, верно, это платье шилось на саму Мэльен — леди Ардэйх высокая и статная, потому платье Ллиэ оказалось длинно, в плечах широковато, рукава длинны, вот только что разве что в талии и подошло.

Ловко вертят из стороны в сторону девушку руки веселой швейки, закалывая булавками лишнее да делая отметки по ткани цветными нитками — где присобрать для пущего изящества, где отпустить.

Есть Ллиэ не хотелось, вода для купания только была поставлена греться, платье швеи унесли переделывать, а вещей у нее не было — и внезапно у нее образовалось лишнее время, которое она не знала куда деть.

— Здесь чудесный сад, вы можете прогуляться там, пока мы все приготовим, — беззаботно пискнула черненькая мелкая девушка, чем-то неуловимо похожая на Тири, только куда как более смешливая.

Так, собственно, Ллиэ и сделала — спустилась в сад, пока служанки хлопотали над платьем, подшивая излишне длинный подол, убирая лишние кружева и подгоняя по фигуре прочие детали. Просто так ей сидеть одной было скучно, да и вообще хотелось просто подумать.

Как-то все казалось странно до невозможности, еще более странно, чем вся история ее отъезда из дома.

Так все хорошо да гладко складывается! Такие приветливые девушки-служанки! Так спокойно встретила ее сестра Уаллэ — эта женщина, встречи с которой девушка так в тайне боялась! Поневоле Ллиэ опасалась подвоха, и все происходящее казалось совершенно нереальным.

«Вот проснешься на холме, спустишься в деревню — а там уж вторая сотня лет пронеслась! И нет, и не было никогда ни этого замка, ни строгой красивой его хозяйки, ни приветливых веселых служаночек, ни поездки на чудесном коне… ни возлюбленного, единственного во всем мире, которого ни с кем и сравнить нельзя…! Сказочница, песнопевица… Удавиться в чужом чулане и останется!» — неожиданно горько и безжалостно думает Ллиэ, бродя по тропинкам, отсыпанным мелкими круглыми камешками. Думать о таком страшном исходе не хочется, а все равно лезет в голову настойчиво.

«Не дури», — говорит она себе строго. — «Так, чтоб все в миг развеялось, и правда только в старых сказках бывает. А вот что потихоньку быль окажется чем-то вроде материных предостережений — то может случится… Вдруг служанки сейчас сидят сплетничают о том, откуда я взялась? А госпожа Мэльен только при большом количестве народу не напустилась с придирками? Ох, как узнать бы, где мне правду сказали — а где из последних сил только терпят!»