Бесплатный фрагмент - Сад камней

Развернулась и пошла

Когда Клод Пиното снимал свой «Бум», то никак не мог предположить, как это повлияет на младые умы двух девочек и осложнит жизнь одному мальчику. Выйдя из кинотеатра, мы с Анькой крепко задумались.

— Эх, — мечтательно вздохнула моя подруга, — вот бы нам так… Ты видела, как она на родителей, а? А они даже по ушам не дали.

— Да… — опечалилась я.

— А ты видела, — не унималась Анька, — Как она! Я, говорит, не буду запасным аэродромом! Развернулась и пошла… Эх, мне бы так… Развернулась… И… Пошла…

Я согласно кивала, но вдруг Анька ткнула меня под ребра и завопила:

— Наташка! Ты должна влюбиться!!!

— Что??? Почему я?

— А кто же? Ты бестолочь и сможешь влюбиться, а я, наверное, никогда не смогу полюбить, — опустив очи долу, скромно подытожила Анька, — И вообще! Ты что, хочешь умереть старой девой????

Я, конечно, умирать не хотела, ни молодой ни старой, поэтому разглядев на моем лице следы замешательства, Анька, вцепившись в меня мертвой хваткой, потащила искать претендентов. Я долго не могла выбрать, кого же мне осчастливить своей любовью, но Анька так наседала и поминутно спрашивала, не чувствую ли я огонь в сердце, что я, чтобы отвязаться, показала на первого попавшегося мальчишку. Но видно, плохо я знала Аньку, если думала, что она успокоится.

— Тааак! — потирая руки, довольная Анька побежала выяснять местожительство счастливчика, которым оказался некто Димка. Ему очень не повезло, что его местожительство располагалось как раз между нашими с Анькой домами. Но если кто и радовался, так это Анька, организовавшая за пока что не ведающим своего счастья Димкой, практически круглосуточное наблюдение. Меня же она заставляла страдать, ибо какая любовь без страданий. И я страдала. Страдала, потому что вместо того, чтобы смотреть дома мультики или читать книжку, я под руководством своего неугомонного купидона стояла на морозе перед домом номер двенадцать и смотрела, как в квартире на третьем этаже горит свет. Представляя, что сейчас объект моей любви в тепле и комфорте лопает пельмени, я начинала понимать смысл высказывания « От любви до ненависти один шаг». В моем случае, расстояние было куда меньше. Бьющая энергией Анька, стуча зубами, подбадривала меня:

— Ничччеггго. Потттом ещще спппасибо скккажет…

Кто скажет спасибо, и за что, я не понимала, но списывала это на мою неосведомленность в амурных делах.

Следующим шагом в покорении сердца некоего Димки, Анька считала кардинальное изменение моего имиджа.

— Не знаю- не знаю, — сокрушалась она, — сможем ли мы что-то сделать, ты ведь такое чучело. Хотя бы косу отрезать, а то смотреть страшно.

Легко сказать — отрезать косу, когда у тебя вихрастая голова кудрей, которые растут не в длину, а ввысь. Анька знала, что стричься мне не разрешают, поэтому разработала гениальный план.

— Так! Стричь тебя надо. Как в фильме. Мы тебя пострижем только с одной стороны, а с другой оставим страхолюдиной, как сейчас. К родителям будешь поворачиваться одним боком, а к Димке другим. Поняла? И все дела.

Я презрела все разумные пределы, отдав себя в Анькины руки. Обкорнав мой лучший правый бок чуть ли не под ноль, она изволила начать репетицию дабы я подобно двуликому Янусу, могла показывать лишь одну из своих личин без опасности разоблачения.

Мои родители очень встревожились, когда увидели, как их скособоченная дочь пытается идти вперед, а смотреть назад. А наш «Ромео» сразу занервничал, заметив, что за ним по пятам неотступно следуют какие-то странные девочки, одна из которых — высокая и со странной причёской ходит исключительно профилем, а другая — маленькая и взлохмаченная постоянно осматривает окрестности в театральный бинокль.

После разговора с родителями по поводу моего внешнего облика, я решила разлюбить этого дурака Димку и вообще никогда не влюбляться, но Анька была переполнена планами относительно нашего с Димкой ближайшего будущего. Ни о чем другом, кроме нашего счастья, она не могла и думать.

— Слушай! Наташка! Ты же должна ему ключи отдать! — хлопнула как-то она себя по лбу.

— Зачем???? — испугалась я.

— Да что ты все зачем-зачем! — рассердилась Анька, — затем! В фильмах все время ключи раздают!

Пока я размышляла, зачем Димке мои ключи, и как уговорить родителей на это сомнительное мероприятие, на мою беду Анька вспомнила еще одну глупость месье Бертье из фильма и сунула мне под нос лист бумаги:

— Пиши! Пиши сто раз «Димка»! Видела, как этот писал? Это лучшее доказательство любви!

— Да ну тебя, — отмахнулась я, исписал листок какими-то каракулями, — тоже мне доказательство. Может, его училка по русскому заставила. Может, он двоечник.

Анька обиделась и не разговаривала со мной целых десять минут, в течение которых у нее в голове перещелкнуло, и она выдвинула новую гениальную идею, которая должна была максимально приблизить наше с Димкой счастье.

— Наташка! — не предвещающим ничего хорошего голосом начала Анька, — ты должна взять козла!

— ????

— Дура! Не того козла. Не который мемекает. Через которого прыгают!

— Эээ! Софи Марсо через козла не прыгала!

— Не прыгала. Верно. Но ты должна. Потому что если ты не можешь прыгнуть через козла, то счастья тебе не видать как своих ушей, потому как ты вахля.

Тут я приуныла. С козлом, который стоял в физкультурном зале, нас связывали долгие шесть лет сложных и запутанных отношений. После того, как весь класс, как стадо кузнечиков, поперепрыгивает через эту дьявольскую машину, учитель физкультуры устало и безнадежно машет рукой:

— Дедова… давай…

Я разбегаюсь. Я бегу. Изо всех сил подбираюсь в прыжке… и… останавливаюсь перед козлом, как коза перед забором. Все мои жизненные инстинкты велят мне встать столбом, ведь когда я этого не делаю, то просто сваливаю козла на пол вместе со своей персоной. А иногда и того хуже — перевалившись через ненавистное препятствие, я вспахиваю пол носом. Учителя давно перестали удивляться, как я со своим ростом не могу прыгнуть, когда такая мелочь, как Анька, скачет, как будто у нее к ногам приделаны пружины.

В то время, когда я ради своего же счастья, просто обязана была одолеть проклятого монстра, к нам пришла молоденькая учительница физкультуры, только что окончившая институт. Она не хотела сдаваться и признавать свою несостоятельность, как педагога, раз у нее не все ученики, как один, берут барьеры. Эта миниатюрная девушка, эта дюймовочка, на голову ниже меня ростом, встала позади адской машины и, протянув мне руки, нежно проговорила:

— Наташенька! Ты сможешь! Ты сильная! Это твоя голова тебе мешает. Не бойся. Я тебя поймаю.

Зря эта идеалистка упомянула мою голову. Может, я и не стала бы прыгать, но куда же мне, товарищи, девать голову??? Ноги не прыгают, голова мешает. Как же мне такой жить? Поэтому я и побежала, погребя наивную мечтательницу под собой и козлом.

Все девчонки зажмурились и отвернулись в тот момент, когда я, достигнув цели, не остановилась, руководствуясь здравым смыслом и здоровыми инстинктами, а бросилась грудью на амбразуру. И только взмахнуть руками успела маленькая учительница, как на нее обрушилась двенадцатилетняя кобылица с железным козлом. Одно хорошо — от меня отстали. Даже Анька на какое-то время забыла о какой бы то ни было любви, и мы с Димкой зажили спокойно. Хотя и раздельно.

А скоро начались зимние каникулы, и Анька принеслась к нам ночевать, чтобы устроить святочные гадания. Мама была в командировке, а папа собирался утром на работу и заранее повесил на стул свою одежду.

Наверное, весь город уже спал, когда мы с Анькой жгли свечи и бумагу, пытаясь увидеть в очертаниях что-то обнадеживающее, но у нас получались какие-то сплошные абстракции. Тут Анька и вспомнила одно прекрасное гадание, позволяющее лицезреть суженого во сне — надо всего-то положить под подушку мужскую одежду. Папа уже давно спал, поэтому мы, заботливые, лишь бы не разбудить, тихонько стащили со стула его штаны и, сунув себе под подушку, завалились спать.

Рано утром папа, собираясь облачиться в приготовленные брюки, не смог их найти. Обшарив весь дом, он не догадался заглянуть под подушку двум мирно спящим аки ангелы девочкам, и пошел одалживать штаны у соседей, так как единственные постиранный и высушенный экземпляр на данный момент выполнял важную и необычную для штанов миссию.

Сосед дядя Саша удивился экстравагантной просьбе и не знал, верить или нет в то, что ночью у соседей не пропало ничего, кроме штанов, но охотно поделился своими майорскими с красными лампасами брюками.

А мы с Анькой никого во сне не увидели и решили пойти к ней домой, чтобы сменить обстановку и проветрить мозги, хотя последнее вряд ли пошло нам на пользу. Дома у Аньки хозяйничала Светка, которая, услышав, что кто-то страдает от любви, предложила подловить объект в подъезде и объяснить.

— Что объяснить-то? — презрительно бросила Анька.

— Фто-фто! Штукнуть и слазу все поймет. Сама дуя! — отрезала Светка.

Я засмеялась, но Анька сказала, что в чем-то малявка права, и в этом есть смысл. В этот момент я по меньшей мере десятый раз разлюбила своего избранника.

К тому времени, как мы решили устроить облаву, мальчик Дима уже ходил с двумя друзьями, охранявшими его с обеих сторон. У Анькиного дома к нам присоединилось несколько слоняющихся без дела девчонок, которые воспряли духом, узнав, что надо «отловить Наташкиного хахаля». Мальчик Дима спускался по лестнице, когда увидел, что пути к отступлению отрезаны воинственной шайкой девчонок, среди которых мелькали два до боли знакомых лица. Друзья-охранники испарились в мгновение ока с добрыми напутствиями и надеждами на лучший исход для товарища.

Анька, приперев бледного Димку к стенке, вдруг неожиданно для всех заорала:

— Ты! Так ты любишь Наташку или нет? Отвечай!

Я скромно жалась на дальних подступах, когда бедный мальчик Дима в ужасе пролепетал:

— К-какую Н-наташку???

Анька, задохнувшись от возмущения, заорала еще громче:

— Ах так! Какую Наташку!!!??Предатель! Наташка не будет запасным аэродромом, понял?

Как думаете, что сделала я? Да… Развернулась… И… пошла…

Мастер-класс по обольщению

Однажды Анька влетела ко мне запыхавшаяся и красная.

— Ната..Наташк… Наташка… Я влюбилась, — и зарыдала в три ручья.

— Ну, влюбилась. А реветь чего?

— Ты не понимаешь! Я его обозвала! Оскорбила!

— Так.. Подожди. То есть ты только влюбилась в парня и уже успела его обозвать? Ну вообще-то, это он еще не знает, как ему повезло, что ты его не побила.

— Дура! Я не хотела! Я нечаянно. В общем, иду я в школу через гаражи…

— Через гаражи??? А почему ты идешь в школу через гаражи??? Они же в другом конце города!

— Да потому что он в гараже мотоцикл чинит!

— Ааа. Тогда вопрос снят. Сама через соседний город в школу хожу. Продолжай…

— Так вот. Иду я в общем, в школу мимо его гаража. А он такой: «У тебя тут тоже гараж? Тебя как звать? Я Леша».

А я… А я говорю: «Да? А я думала — Вова».

А он такой: «Почему Вова???»

А я… А я говорю (дура-дура-дура!!!) А я говорю: «У тебя на гараже написано», — и Анька взвыла раненым вепрем.

— Так, подожди. Я не поняла, и что в этом страшного? Ну, подумаешь, Вова. Ну, подумаешь, написано.

— Да на его гараже написано «Вова — чмо»!!! Он теперь со мной и разговаривать не станет. Потому что, я сказала, что он… что он…

— Подожди, не реви. Он, может, не врубился даже. Он, может, умственно отсталый. Ты ж не знаешь.

— Что????

— Ну, или глухой. Всякое же может быть — ты ж не знаешь, откуда удача придет.

— Сама ты дура глухая!

— Ну, ладно, а он красивый хоть?

— Ты Алена Делона видела?

— Ну так… Обижаешь.

— Совсем не похож.

— Аааа. Понятно.

Мы немного помолчали и решили пойти на следующий день в школу через гаражи и реабилитировать Аньку в глазах Леши-не Ален Делона.

Всю дорогу до гаражей Анька бубнила скороговорки:

— Шла Саша по соше… Карла у Клара укарла карлаллы… Не трави дрова на дрове дрова… Цапля чахла, цапля сохла, цапля сдохла…

— Ты зачем? — спросила я.

— Чтобы опять дурость не ляпнуть.

— А что, это помогает?

— Смотри и учись.

Анька надела лицо «покерфейс» и расхлябанной походкой, будто у нее проблемы с опорно-двигательным аппаратом, проплыла мимо гаража, в котором, очевидно, Леша-не Ален Делон возился с грудой ржавых железок. Он сразу оторвался от своих дел и, глядя вслед балансирующей на грани прямоходячести Аньке, крикнул:

— О, привет! Так твой гараж — где?

Анька остановилась, медленно развернулась, округлила глаза и незнакомым мне голосом пропищала:

— Извините, а мы разве знакомы?

— Так ты вчера же здесь проходила. Я тебя еще спросил, как звать, — нерешительно пробормотал бедный мальчик.

— Ах да, помню. Но это была не я, — не моргнув глазом заливала Анька.

Леша совсем сконфузился и лепетал:

— Ну как же… Ты… Говоришь еще — не Леша, Вова.

Тут Анькин покерфейс просветлел, будто распогодился после ненастья, и она своим обычным Анькиным голосом воскликнула:

— Аа. Так это ты? Вова, да? А я тебя в одежде не узнала.

Сказала и почесала дальше, гордо вскинув голову.

Выражение Лешиного лица я описать не могу, так как для этого нет подходящих в русском языке слов. Ни в каком языке нет подходящих слов.

Догнав Аньку, этого великого амурного стратега, я хотела было спросить — что это сейчас было. Но Анька, подмигнув мне хитрым глазом, прошептала интригующим тоном:

— Поняла теперь, зачем я скороговорки учила? Особенно, про цаплю, поняла? Воот!

Аэробика

Не так давно вышел новый сериал под многообещающим названием «Ритмика». Там дамы 80-х, или того раньше, весело прыгают под музыку в блестящих лосинах.

Смотрю на них и думаю: «Интересно, где вы раздобыли свои блестючие штаны? Наверное, пошли в магазин да купили? Вот так просто? Эх, девки, пороху вы не нюхали, жизни не знаете».

Вот кто нанюхался пороху на этой ниве, так это мы с Анькой. Когда в начале 90-х в нашем далеком от цивилизации городке появилась секция аэробики, мы оказались там в числе первых. Но что в аэробике главное, так это не движения, и даже не музыка. Главное в аэробике, это все знают — тетеньки в сверкающих лосинах, купальниках с поясом и каких-то странных носках до колена. Все это мы много раз видели по телевизору, так что не было лучше подготовленных к аэробике специалистов, чем Аня Ахметова и Наташа Дедова.

Мы подошли к делу со всей серьёзностью. Так… Обычные водоплавающие купальники у нас уже есть. Тонкие кожаные пояски мы содрали с платьев моей мамы и прекрасно трижды обмотались ими. Бабушкиных вязаных шерстяных носков тоже — хоть завались. С лосинами же все оказалось сложнее. Красивые капроновые колготки были только у мам и на строгом учете. Пришлось надеть под купальники обычные, вязаные, противно-коричневые, в которых ходила в школу вся страна. Но они не блестели, вот ни капельки.

Обычно генератором идей в нашем дуэте выступала Анька. Но в этом случае идея с клеем принадлежала мне. Что еще может блестеть в быту советского школьника? Лака для ногтей на четыре ноги не хватило бы. Да и это добро тоже на учёте, не стащишь незаметно. Так что клей — это наше все. А чтобы лучше блестело, мы обмазались им непосредственно перед выходом.

В общем и целом, после всех приготовлений, я считаю, нас нельзя было отличить от тетенек из телевизора. Поэтому все девочки в советских трениках остолбенели, когда в зал вплыли две звезды в купальниках для плавания, обмотанные кожаными поясами, в вечно морщинистых вязаных колготках и в серых шерстяных носках. Но, пожалуй, самым ярким пятном, причём в буквальном смысле, в нашем облике был клей ПВА, щедро размазанный по колготкам.

Не могу оценить насколько великолепно мы выглядели, потому что клей успел засохнуть, а так как мы поливались им буквально по живому, то наши колготки прекрасно приклеились к нашим ногам, и малейшее движение не только давалось с трудом, но и причиняло некоторый дискомфорт.

Так что мы стояли почти неподвижно, только слегка покачиваясь в такт музыке, пока девчонки в трениках вертелись, как ненормальные. В конце концов, тренер попросила нас либо стоять интенсивнее, либо удалиться и заниматься этим в другом месте — например, в секции по стоянию в нелепом виде.

В следующий раз я уже смиренно натягивала ненавистные страшные треники, когда ко мне влетела запыхавшаяся Анька с кульком под мышкой.

— Стой! Я нашла! В телевизоре видела! — заорала она.

Я, хлопая глазами, смотрела, как Анька влезает в чёрные капроновые колготки (ох, попадёт кому-то), а поверх натягивает хлопчатобумажные трусы в красный горошек и торжественно объявляет:

— А блестки мы щас с елочных шариков соскребем!

Откуда берутся дети?

Будучи ребенком, я не особо задумывалась над вопросом, откуда на Земле появляются люди. Моя мама была прогрессивной и не забивала мне голову сказками про аистов и капусту. Так и сказала — из маминых животиков берутся люди, и все тут. Я сразу успокоилась — ну это объяснимо, из животиков так из животиков, и пошла обрадовать Аньку, которая тоже мучилась этим жизненным вопросом.

Но потом мы стали думать, откуда, собственно, попадает в животик ребёнок, и почему, и что для этого нужно? А то вдруг ветром надувает, а у нас тут ветра-то ого-го, ого-гошеньки! В крайне встревоженном состоянии мы вновь обратились за разъяснениями к моей маме.

Моя мама была прогрессивной и не стала забивать нам головы всякой чепухой, а так сразу и сказала — мамы пьют таблеточки, чтобы завелся ребеночек, и все.

У нас прямо от сердца отлегло — уфф, таблеточки так таблеточки, вполне приемлимо, чего уж там. Как раз недавно Маринкина мама родила Маринкину сестру, и мы пошли поинтересоваться, какие она пила таблеточки.

Маринкина мама охотно показала нам страшную Маринкину сестру, что мы даже испугались, но про таблеточки умолчала, зардевшись, как невеста на смотринах.

Вскоре Анька заболела ангиной и ни в какую не хотела глотать таблетки.

— Да вы что, люди добрые, — голосила она, — я не хочу, я еще сама ребеночек!

Моя мама была прогрессивной, поэтому утешила Аньку тем фактом, что таблеточки глотают, когда выходят замуж, специальные такие таблеточки. Анька успокоилась — замуж она не собиралась до старости, лет до двадцати, а то и до двадцати двух.

Но потом Анькина соседка Томка преспокойно родила ребенка, совершенно не выходя замуж. Мы с Анькой, наморщив лбы, постучались в квартиру новоиспеченной мамаши и, весьма озадаченные, поинтересовались, какие такие она пила таблеточки, что вот не выходила замуж, и, тем не менее, родила ж таки дитя.

Глупая Томка хохотала на весь подъезд и уверяла нас, что никакие таблеточки вовсе не нужны, и даже муж не нужен, а надо просто… Тут мы и узнали о некоем словце, начинающемся на безвинную букву «Е», обозначающем действие, напрямую связанное с процессом зачатия.

— А это чо? — открыли мы рты.

— Много будете знать — скоро состаритесь, — хохотнула напоследок счастливая мамаша и захлопнула дверь перед нашими любопытными носами.

Оглушенные новой информацией и воодушевленные тем, что, наконец-то, ответ на самый неразрешимый жизненный вопрос найден, мы решили первым делом проинформировать об этом наших родителей, и, конечно же, Инну Викторовну, нашу учительницу, которая была ни в зуб ногой даже насчет таблеточек, несмотря на свое образование.

«Так -то их учут в их ниверсинетах», — рассуждали мы с Анькой, пока бежали оповещать родителей о таком ошеломительном известии. Ведь они, бедолаги, до сих пор плутают в дебрях невежества и не знают, что надо делать, чтобы продолжался род людской. Вот они обрадуются, как узнают, и мы, взявшись все вместе за руки, будем петь и танцевать на радостях. Но все-таки надо бы еще узнать, что обозначает это непонятное слово. Сколько уже учимся в третьем классе, а его еще не проходили. Наверное, в четвертом начнем. А тут и мы с Анькой! Так и школу экстерном закончить недолго, а то и институт.

С этими мыслями ворвались мы на кухню к моим родителям и закричали с порога:

— Знаете, что надо делать, чтобы дети заводились? Знаете?

— Что??? — в один голос воскликнули мои родители, всем своим видом выражая полную неосведомоенность в этом вопросе.

Мамина рука повисла в воздухе с чайником, а папа занёс над чашкой ложку, да так и остался сидеть. Жаль, сфотографировать бы их — картина «Не ждали» нервно плакала бы в сторонке.

Выдержав драматическую паузу, мы с Анькой торжественно вылепили:

— Е… (ну, вы понимаете)

И с самым животрепещущим интересом добавили:

— А кстати, это чо за такое?

Мама с папой застыли с открытыми ртами, а мы срочно засобирались к Инне Викторовне с тем же воинственным видом, с каким Свобода на картине Эжена Делакруа вела народ к светлому будущему:

— Ладно, нам еще Инне Викторовне надо рассказать.

— НЕТ!!! — снова в один голос закричали мои родители, побросав чайники и ложки и застыв в позе людей с картины «Последний день Помпеи» Карла Брюллова. Мы с Анькой на этой картине были бы на месте вулкана Везувия, естественно.

Мама была очень прогрессивной, поэтому не стала пудрить нам мозги всякой чепухой, а сразу так и сказала, что это слово означает — вместе гулять, взявшись за руки. И прямо умоляла не ходить к Инне Викторовне с этим новым знанием — пусть ее, живет в своем темном царстве невежества. Мы, конечно, обещали Инну Викторовну не трогать, но надо бы ей все -таки повышать квалификацию, в самом-то деле. Учитель, называется.

А вот насчет всех остальных людей мама ничего не говорила, так что, мы, окрыленные, подобно светочам знания, побежали предлагать гулять, взявшись за руки, всем, кого знали.

Закон джунглей

— Не понимаю, как можно быть такими верзилами, — возмущалась Анька, — я вот полюблю только того, кто ниже меня.

Взглянув на маленькую Аньку, я забеспокоилась, что искать, кого полюбить, ей придется среди лилипутов.

— Почему обязательно ниже?

— Ну как же! Наполеон же был ниже Жозефины, — Анька постучала себя кулаком по лбу, ясно давая понять, что она думает по поводу моих умственных способностей.

Постичь логику в ее рассуждениях не представлялось возможным, поэтому я отодвинула мысль о Наполеоне на задний план. Потом как-нибудь обдумаю эти параллели, возникающие в Анькиных мозгах.

С тех пор, как я связалась с Анькой, времени стало меньше, а думать приходилось больше. Нас давно стали называть Дон Кихот и Санчо Панчо.

— Не Панчо, а Панса, — поправляла я.

— Не показывай им, что ты зубрила, — шипела Анька, — закон джунглей, понимаешь?

Я совершенно ничего не понимала в законах джунглей, так как жила на крайнем севере, но внимала Анькиным мудростям в напряжённом состоянии ума, пытаясь отследить взаимосвязь между ее умозаключениями.

По вечерам мы обычно ходили в бассейн. Анька плавала, как Ихтиандр, а я на мелкоте среди малышни кайфовала от запаха хлорки. Не знаю, почему в спа-салонах не оказывают такой услуги. Всякие бочки с грязью — пожалуйста, а хлорки нигде нет — что за сервис такой, непонятно.

Я лежала на мели и никого не трогала, когда Аньке пришла в голову мысль непременно научить меня плавать. Вероломно заманив меня на трамплин, она без малейших колебаний спихнула лучшую подругу в воду. К ее великому удивлению, я не поплыла мгновенно ни кролем ни брасом, зато умудрилась потерять пол-купальника.

— Наташка! Ты зачем разделась-то? — выпучила она глаза.

— Сама ты дура! Зачем ты меня столкнула! Теперь мне здесь сидеть, пока воду не сольют, — проворчала я.

Анька хлопала глазами и уверяла, что именно так все и учатся плавать. И вообще всему так учатся. И рождаемся даже таким методом — чего я тут возмущаюсь.

Но вдруг посреди безбрежных вод кто-то поднял над головой, как флаг, красную тряпочку:

— Кто трусы потерял?

— Это не трусы, это купальник! — пискнула я.

— Тихо ты! Закон джунглей! Помнишь??? — яростно просипела мне Анька, — это наше, давайте сюда, — и кокетливо помахала спасителю ручкой.

Пока я обдумывала перипетии тропического законодательства, она нырнула и мгновенно вынырнула где-то в центре океана.

Потом мы сидели в сушилке под феном и сушили мои волосы. Анькина копна высыхала за минуту, а моя коса нуждалась в длительном горячем пассате из трубы с отверстиями, идущей от стены к стене. Я сидела под феном и никого не трогала, когда нетерпеливой Аньке надоело ждать, и она схватив мою длинную косу, сунула ее в трубу, чтобы высохла побыстрее. Я заверещала страшным голосом, потому что мою голову нещадно засасывало в трубу, и половину черепной коробки уже ласково обдували южные ветра, собираясь унести ее в теплые края. Боюсь, если бы не мои уши, благодаря которым вторая половина головы удачно застряла, меня всосало бы всю. И неизвестно еще куда бы унесло. Мы с Анькой орали в два голоса, а она еще и тащила меня за ногу, когда из раздевалки вышел спаситель моего купальника. Оценив представшую перед его взором сцену, он задал резонный вопрос:

— Вы зачем туда залезли?

Анька резанула по нему убийственным взглядом, от которого он сразу все понял и схватил меня за вторую ногу. Я испугалась, что они оторвут мне обе ноги, и заверещала еще громче, но кто-то более сообразительный, чем мы трое, просто отцепил мою косу от трубы. Мои спасатели оставили мои ноги в покое и стали обсуждать, как тяжело приходится спортсменам, когда в спорт лезут совершенно неприспособленные для него личности.

На выходе из раздевалки мы услышали музыку и топот. Заглянув в зал, из которого раздавалось «Раз-два-раз!», мы увидели, как чрезвычайно мускулистая женщина в шортиках энергично прыгает и машет ногами, а кучка девочек неуклюже дергается в попытках повторить ее движения. Заметив нас краем глаза, женщина приветливо кивнула и жестом пригасила нас присоединиться. Анька пожирала восхищенными взглядами каждый бицепс, каждый трицепс тренерши и между взмахами ногами-руками, не уставала меня просвещать:

— Вот. Такой. Должна. Быть. Женщина. Чтобы. В лоб. И все.

Мне представилась страшная картина — Анька своего благоверного ниже ее ростом вбивает в пол ударом по лбу. Будто прочитав мои мысли, Анька продолжила:

— Закон. Джунглей. Помнишь?

Как тут забудешь, когда этот закон, будь он неладен, всплывает в каждой жизненной ситуации. Я усердно болтала ногами, когда меня свалил на пол взмах Анькиной ноги, немного не рассчитавшей траекторию. Не так уж сильно ушибившись, я решила воспользоваться случаем и полежать минутку, раздумывая о законе, позволяющем бить в лоб, но запрещающем слыть разумным человеком.

— Ну вот так всегда, — послышался Анькин недовольный голос, — ее вообще нельзя к спорту и близко подпускать.

Прыгающие поблизости соседки сочувственно кивнули болтающимися головами.

Изнуренные, мы еле выползли на улицу.

— У тебя есть че пожевать? Хоть сухарик? — спросила Анька.

Пошарив по карманам, я нашла коржик и протянула подруге. Но Анька схватила коржик и куда-то поспешно почесала. На мой немой вопрос она терпеливо пояснила:

— Это не мне. Это пришельцам в ракете. Чтоб не подохли. Подкармливаю их.

Видя по моим глазам, что несмотря на исчерпывающее объяснение, я все равно ничего не поняла, она тяжело вздохнула, сокрушаясь по поводу все тех же печально известных умственных способностей, и потащила меня к памятнику чему-то непонятному. В нашем городе много странных конструкций, но этот переплюнул даже памятник летающей тарелке. Десятиметровую ржавую железяку венчал большой ржавый шар с иллюминатором. Но самую неразрешимую загадку являла надпись «Разгерметизировать в 2030 году».

Я видела этот памятник, но, как и большинство, считала, что это шутка. Анька же всерьез думала, что к нам прилетели инопланетяне, и их запечатали прямо в космическом корабле на пятьдесят лет, надеясь, что за это время они передохнут с голоду. Мысль, что на такой убогой консервной банке вряд ли можно долететь хотя бы до ближайшей помойки, не приходила Аньке в голову. Добрая Анька носила бедолагам корочки и оставляла на постаменте, как оставляют красные гвоздики у вечного огня. Положив коржик на место, с которого, по ее мнению, заточенцам будет удобнее всего высунуть щупальцу и его взять, Анька уткнулась носом в железную бандуру и строго сказала:

— Еще немножко потерпите. Не подыхайте. Я вам завтра макароны принесу.

Я как можно тактичнее заметила:

— Ну ты и чувырло! Нет там никого.

Анька покраснела и миролюбиво проворчала:

— Сама чувырло…

Мне стало жалко Аньку. И инопланетян жалко, хотя они и не мои подружки.

— Ну коржиками ты их не откормишь. Стой! Надо мусорку с пищевыми отходами притащить! Пусть отъедаются! — обрадовалась я.

Отыскав в ближайшем дворе мусорный контейнер с надписью «Пищевые отходы», мы не смогли сдвинуть его с места, но все-таки перетаскали к памятнику парочку мешков каких-то очистков, завалив весь постамент на радость голодающим инопланетянам. Спокойные за судьбы иных миров, мы разошлись по домам, чтобы встать пораньше на утреннюю пробежку.

Поднявшись ранним утром, чтобы побегать с Анькой, которая уже разминалась под моим окном, я в который раз спрашивала себя — зачем мне это надо. И каждый раз отвечала — затем, что весело. Правда, Анька, видимо, считала, что готовит меня к Олимпиаде, поэтому добросовестно гоняла по всему стадиону. В это утро он не был пустынным, как обычно. По кругу уже носился еще один сумасшедший. Анька, вдруг обеспокоившись впервые в жизни своим внешним видом, начала плевать в ладошку и прихлопывать ею свои непокорные вихры, а потом спрашивать меня, не облупился ли у нее нос. Обескураженная Анькиным поведением, я заверила ее, что у нее облупился не только нос, но и другие органы лица. Немного скиснув, Анька послюнявив палец, растерла им все лицо и с надеждой спросила:

— А теперь?

Глядя в умоляющие Анькины растопыренные глаза на частично обмусляканном лице, я совершенно честно ответила:

— Ты еще никогда так не блестела.

Анька зарделась от удовольствия и понеслась догонять бегуна. Я немного удивилась тому, что она побежала не кроссом, как обычно, а нелепо виляя задом и оттопырив в сторону мизинцы, будто собиралась пить чай из фарфоровой чашечки на светском рауте. Сидя на лавке и довольно впитывая в себя ласковые лучи только проснувшегося солнышка, я наблюдала, как двое спортивных людей наматывают третий круг, мило беседуя и глупо хихикая.

Поравнявшись со мной, Анька всякий раз вздыхала и жаловалась новому другу на мою неисправимую неспортивность, и на то, как ей тяжело приходится — даже побегать не с кем. Друг осуждающе качал головой, всей душой сочувствуя бедной Аньке и ясно давая понять, что он думает о моем моральном облике — так изводить подругу — у некоторых людей просто ни капли совести. Набегавшись со своим бегуном всласть, Анька подскочила ко мне и, сверкая очами, взахлеб затараторила:

— Мы как Наполеон с Жозефиной, правда? Да? Я выше, да? Я похожа на Жозефину? А? Похожа?

Анька ожидала ответа, всматриваясь в мое лицо и приглаживая непослушные кудри, как пружинки тотчас занимающие свое прежнее положение.

— Похожа, — ответила я, — ты вылитая Жозефина. Хотя я с ней не встречалась. Но, скорее всего, она тоже так себя вела, когда встретила Наполеона.

Анька залилась колокольчиком и радостно сообщила мне, что они с Денисом будут участвовать в праздничном забеге, где она ему покажет, какая она сильная, ловкая и быстрая. Я кивнула, нисколько не удивившись — Анька — везде, где надо бегать, отжиматься или прыгать.

Но в школу пришли какие-то незнакомые люди в спортивных костюмах и со свистками, чтобы отобрать для забега самых лучших представителей человечества, будучи совершенно неосведомленными насчет Анькиных талантов и моей неисправимой неспортивности. Меня, вместе с самими высокими девочками, выдвинули в бегуны, а на Аньку даже не посмотрели. Оглянувшись на подругу и увидев, что у нее дрожит подбородок, я сообщила, что она у нас бегает быстрее всех, а я, как ни странно, вообще бегать не умею. Люди со свистками смерили пренебрежительным взглядом какого-то низкорослого заморыша, и, махнув рукой, разрешили Аньке бежать вместе со всеми.

В день праздника Анька два часа вертелась перед зеркалом, умащая сахарной водой свою голову и нещадно щипая себе щеки для красивого румянца. В результате от сахара ее вихры застыли в своем обычном положении, как железный монумент с полудохлыми пришельцами. И даже ветер не мог сдвинуть их с места, отчего казалось, что Анька специально надела на голову шлем, чтобы спокойно бегать, не боясь разбить голову о землю.

По свистку все рванули с места, а я, не пробежав и половины пути, выдохлась и плелась в арьегарде с высунутым языком. Анька уже отделилась от колонны из дылд и приближалась к финишной прямой, но вдруг приостановилась и оглянулась на меня. Я ковыляла далеко позади праздничного забега, сгорая со стыда — казалось, на меня смотрит весь стадион и осуждающе качает головой — вот так неприспособленные к спорту личности портят людям весь праздник.

Но я не поверила своим глазам, когда увидела, как от бегущих оторвалась маленькая фигурка и побежала в обратном направлении. Поравнявшись со мной, Анька изо всех сил старалась бежать медленно, но это ей давалось нелегко, и она то и дело забегала вперед и снова вприпрыжку возвращалась назад, как веселая болонка на выгуле кружит вокруг дряхлой хозяйки.

«Теперь уж точно никаких сомнений, что весь стадион смотрит на нас», — подумалось мне.

— Ты… Что… С… Ума… Сошла… Ты… зачем, — хрипела я..

— Не одной же тебе позориться. Дудки! Закон джунглей! Помнишь?

«Что ж это за закон такой?» — недоумевала я, пока мы с самой спортивной девочкой позорились на весь стадион.

Белая ночь

Что такое белые ночи на севере? Это когда все лето ночью светло, как днем. Что такое белые ночи, когда тебе каких то …надцать лет, и ты влюблена, первый раз в жизни?

Это когда воздух, пронзенный солнечным светом и наполненный эфиром, такой ласковый и искрящийся миллиардами миллиардов звезд, сконцентрирован вокруг именно этой влюбленной по уши персоны, и шепчет в безмятежное ухо змием- искусителем:

— Знаю-знаю… Любишь-любишь… А он тоже мной дышит, вот так вот.

И влюбленная по уши персона готова упасть в обморок от того факта, что объект любви тоже дышит вот этим вот самым воздухом. Подумать только! Дышит тем же воздухом!

Солнце северным летом, едва поцеловав горизонт (у влюбленных на уме ничего, кроме поцелуев), снова выползает на небо:

— Что, думаете, я могу спать, когда тут такие дела делаются? Я, никак, тоже пока еще желтый карлик. Мне всего-то четыре с половиной миллиардов лет. Какие мои годы.

— Ну так.. дело-то молодое, — скрипит старыми елями лесополоса на горизонте.

А чайки? Вы слышали, как они вопят? Они кричат о любви, конечно же. О чем же еще? Вот сейчас на помойке делят черствый батон и сварливо орут о любви. А если уж над озером пролетают с тягостным воплем, то уж как пить дать — о ней, о любви.

Вот и сердце стучит:

— Любишь? — любишь…

Любишь? — любишь…

Даже камни под ногами благодушно перестукиваются: