Бесплатный фрагмент - С ангелами рядом

Глава 1. 1915 год. Землетрясение

Сканцано

В итальянской деревушке Сканцано, расположенной на склонах горы Фаито, в Апеннинах, утро среды 13 января начиналось, как и в тысячах ей подобных — со звона колокола на церкви Сан-Чиприано, отбившего шесть ударов. Сантино Гальярди, тридцатичетырëхлетний житель горной деревни, вышел из дома, спустился чуть ниже по склону, где располагались стойла животных, чтобы задать корм корове, свиньям, козе и курам. Зима выдалась снежная и холодная, и животные жались друг к другу, спасаясь от утреннего мороза.

Жена Сантино, Виттория Моретти, осталась дома с двумя маленькими дочерьми — пятилетней Лауриной и двухгодовалой Анжелиной, которые ещё спали. Виттория, красивая статная девушка двадцати трёх лет, была беременна третьим ребёнком. Семья жила в многоярусном доме, типичном для итальянских деревень. Чтобы попасть в кухню, нужно было спуститься в полуподвальное помещение. На первом этаже располагались столовая и гостиная с камином, а на втором и третьем этажах — спальня супругов и комнаты, где спали девочки.

Сантино работал уже почти два часа, очищая стойла и наполняя соломой и зерном кормушки животных, как вдруг почувствовал сильный удар под ногами — будто какой-то подземный гигант припечатал огромной кувалдой как раз по тому месту, где он находился. Мужчина в страхе выскочил наружу, и тут земля под его ногами задрожала и заколыхалась, сбив его одним мощным толчком с ног. Снежная равнина, начинающаяся сразу за деревней, стала похожа на белый океан, волны которого перекатывались, словно мускулы под кожей живого существа.

Парня охватила такая паника, что он бросился бежать, сам не понимая куда. Проваливаясь по колено в снег, падая на дрожащую под ногами землю, Сантино отбежал уже метров на пятьсот от деревни. Услышав сзади гул, он рухнул на снег и оглянулся. Гора Фаито, возвышающаяся над Сканцано, вздрогнула и начала сбрасывать со своей вершины огромные пласты снега. Сначала медленно, потом всё быстрей и быстрей, подхватывая по пути другие снежные сугробы и разрастаясь, лавина поползла вниз по склону к деревне.

Сантино как зачарованный, с расширенными от ужаса глазами смотрел на снежную волну, которая приближалась с нарастающим гулом к домам на окраине. Земля всё ещё колыхалась, и он видел с того места, где стоял на четвереньках, судорожно хватаясь за снег руками, как качаются крыши домов. Высокое здание колокольни неестественно изогнулось, как будто было сделано не из камня, а из мягкой глины. Колокол издавал жалобный звон, больше похожий на скрежет. Лавина доползла уже до первых домов, притулившихся на верху склона, безжалостно подминая их под себя.

Увидев эту картину, мужчина вдруг вышел из ступора. «Что я делаю, Пресвятая Мадонна! Виттория с девочками в доме!» — подумал он, выкарабкался из сугроба и, пошатываясь, так как земля всё ещё продолжала дрожать, побежал назад. Землетрясение длилось секунд тридцать, но они показались парню вечностью. Только подбегая к первым постройкам, он почувствовал, что дрожь и качание под ногами стали стихать.

Когда он добрался до загона для свиней, увидел, что бедные животные сбились в кучу и стояли, не двигаясь, парализованные страхом. Сантино пробежал мимо покосившегося стойла, краем уха услышав изнутри жалобное блеяние. Подбежав к дому, мужчина похолодел. Та половина дома, где находилась столовая на первом этаже и их спальня на втором, рухнула, а крыша съехала набок, обнажив внутренности дома: поломанную мебель, покорëженную, покрытую пылью и песком печку, свисающие со второго этажа клочья одежды.

Тут Сантино услышал детский плач. Обежав дом, он увидел, что крыльцо почти не пострадало. Вошёл с улицы и взлетел наверх по деревянной лестнице. Их спальни не было. Через проëм в стене виднелось заснеженное поле и холмы вдалеке. Плач доносился из детской. Мужчина устремился туда, позвав на бегу:

— Виттория! Вы целы?

— Сантино! — послышался слабый голос жены из детской.

Он открыл дверь и вбежал в спальню девочек. Виттория сидела на полу, прижавшись спиной к шкафу с открытой дверцей и обхватив обеими руками дочерей. Похоже было, что они от страха пытались залезть в шкаф. Лаурина цеплялась за мать, Анжелина плакала, судорожно обхватив ногу Виттории.

— Слава Богу, вы живы! — вскричал отец семейства, бросившись обнимать жену и дочерей.

— Было так страшно! — сказала женщина дрожащим голосом. — Что там, снаружи? Был страшный грохот, дом, казалось, взлетел на воздух!

— Одень потеплей девочек, и выходите на улицу, — распорядился Сантино. — Здесь нельзя оставаться. Дом может рухнуть в любую минуту. Я попробую достать твою одежду.

Он спустился вниз и очень осторожно стал шарить в развалинах рухнувшей половины дома, пока не выудил откуда-то пальто жены. Виттория с одетыми девочками уже спускались, боязливо цепляясь за перила лестницы и нащупывая ногами ступеньки. Женщина держала на руках младшую дочку. Сантино взял у неё из рук Анжелину и подал ей пальто. Все вместе они вышли на улицу.

То, что увидели Сантино и Виттория, никогда потом не могло изгладиться из их памяти. Многие дома были наполовину разрушены, как и их дом. Так же, как и они, из других домов в спешке выбегали люди, боясь обрушения уцелевших стен. Повсюду слышались крики, стоны, плач детей, жалобное мычание коров и блеяние овец. Ближайшие к горе Фаито дома были почти полностью завалены лавиной. Люди инстинктивно собирались на площади перед церковью, которая была практически разрушена. Здесь они могли оценить всю тяжесть своего положения, поделиться горем с соседями, посовещаться о том, что делать дальше.

В Сканцано жило человек пятьсот, хотя в те времена не часто проводили перепись населения, и точного количества жителей никто не знал. Однако все знали друг друга — соседи, друзья и знакомые участливо переглядывались, обнимались, жали друг другу руки. С соседних улиц продолжали стекаться пострадавшие — полураздетые люди, вылезшие из-под обломков, перепачканные пылью и грязью, облепленные снегом. Сантино первым решил взять слово:

— В этот раз нас тряхнуло основательно, не так, как в прошлые разы. Я думаю, в первую очередь мы должны внимательно оглядеться, чтобы выяснить, кого не хватает.

Люди стали оглядывать толпу, собравшуюся на площади, перекрикиваться, ходить взад и вперёд, разыскивая знакомых. Наконец кто-то сказал:

— Старого Джузеппе нет.

Дом старика Джузеппе стоял в конце деревни, на самом склоне горы. Все в ужасе посмотрели туда. Сошедший оползень завалил несколько домов, расположенных выше всех. С площади, где собрались люди, было видно, что некоторые дома покосились под тяжестью навалившегося снега, у некоторых провалились крыши. Дома Джузеппе не было видно. Сантино сказал:

— Надо выбрать несколько сильных здоровых мужчин и пойти туда. Старик, должно быть, не смог выбраться вовремя наружу, когда сошла лавина. Он, может быть, ещё жив. Кто пойдёт со мной?

Вызвались несколько добровольцев, даже раненых, но Сантино выбрал только шестерых. Остальных он попросил:

— Попробуйте раздобыть нам лопаты. У кого уцелели дома, приютите обездоленных, помогите раненым. После того, как найдем Джузеппе, мы должны очистить от снега наши жилища и попытаться восстановить хоть что-то.

Напуганные и ещё не отошедшие от шока люди были рады переложить инициативу на кого-то, кто не так сильно пал духом, как они. Семеро мужчин с трудом пробрались через полуразрушенную и заваленную снегом деревню к окраине, где дома поднимались по склону горы. Им потребовалось полдня, чтобы добраться до дома Джузеппе и разыскать входную дверь под толстым слоем снега. Когда Сантино протиснулся внутрь, ему открылась мрачная картина.

Часть дома, окна которой смотрели на склон горы, была полностью разрушена. Тонны снега ввалились внутрь дома, сметя своей тяжестью всю мебель и домашнюю утварь. Оконные проëмы в боковых стенах были проломлены, снег был повсюду, как и в спальне несчастного старика. Сантино увидел край его кровати, заваленной снегом, и ногу в шерстяном носке. Он сразу понял, что шансов откопать его живым нет — прошло несколько часов с того момента, как его завалило. Всё же он позвал других мужчин, и они стали освобождать тело старика от снега. Только час спустя им удалось вытащить его наружу.

Горестная процессия вернулась на площадь со своей окоченевшей ношей. Джузеппе положили недалеко от руин, которые раньше были церковью. Начало темнеть. Измученные голодные мужчины совсем выбились из сил и решили похоронить старика на следующий день. От землетрясения колокольня обрушилась на церковь, раздавив её крышу. Колокол сорвало, и он лежал на земле, наполовину заваленный снегом и грудой камней от разрушенной верхней части колокольни.

Мужчины разбрелись в поисках своих близких, которых приютили соседи. Сантино нашёл свою семью в доме свекрови, который почти не пострадал, так как был одноэтажным и стоял поодаль от каких-либо построек. Мать Виттории приютила и семью своего старшего сына, дому которого досталось ещё больше. Всех ждал горячий ужин, который приготовили женщины. Поели молча, с хмурыми лицами, потом отправились спать, решив на следующий день начать работы по очистке от снега и восстановлению жилищ.

Из-за плохой и медленной связи того времени, из-за оползней и непроходимости дорог только спустя сутки прибыла первая помощь пострадавшим. В тот вечер пошëл сильный снег и продолжался всю ночь. Измученные замëрзшие люди ютились в полуразрушенных домах или у друзей и родственников. Землетрясение 1915 года произвело разрушения на очень обширной территории Италии, некоторые города и деревни буквально сравняло с землей. В некоторых населённых пунктах, находившихся в эпицентре, погибло до восьмидесяти процентов жителей.

***

В мае 1915 года Италия вступила в Первую Мировую войну. Несмотря на трагедию, многих парней призвали на военную службу. Сантино повезло: ему было тридцать четыре года, а на войну брали только самых молодых. Тому была причина — на австрийской границе были настолько тяжёлые условия, что солдаты нужны были только самые выносливые. Оставшись без молодых и сильных мужских рук, население Сканцано продолжало отстраивать новые дома взамен пострадавших от землетрясения. Сантино укрепил обрушившуюся стену дома и перевёз туда двух маленьких дочерей и жену на сносях. Спустя два месяца Виттория родила девочку, которую назвала Мария.

До войны жители Сканцано, как и всех итальянских деревень, вели активную торговлю с более крупными населëнными пунктами. Из посёлка Тальякоццо, расположенного в долине, на лошадях или ослах в деревню привозили одежду и домашнюю утварь, а деревенские жители продавали им молоко, яйца, свиные окорока, кур и кроликов. Во время войны о таких удобствах пришлось забыть. Чтобы достать необходимые вещи, деревенским жителям приходилось самим спускаться в долину пешком, потому что лошади и ослы были далеко не у каждого.

У семьи Сантино лошади не было. Раз в неделю Виттория собирала ему немного яиц, муки и молока, и он шёл в Тальякоццо, чтобы обменять продукты на соль и одежду для девочек. С наступлением весны начинались работы в поле. Люди кормились тем, что давала им земля: выращивали пшеницу, фрукты и овощи. Если удавалось, обменивали и их на вещи и специи. Виттория пекла картофельный хлеб, который был очень сытным и долго не черствел, разрезала его и клала внутрь куски свиного окорока. Это был обед Сантино, который он брал с собой, уходя на целый день в поле или на рынок в Тальякоццо.

Пока Сантино работал, жена занималась домашним хозяйством. Водопровода в домах не было. За водой ходили на колодец, а перед входом в деревню была устроена прачечная под открытым небом, куда стекал горный ручей. Женщины варили мыло из свиного сала с содой и стирали им бельё в родниковой воде. Тяжёлые корзины с мокрым бельëм хозяйки ловко водружали себе на голову и возвращались в деревню, поднимаясь по склону и покачивая бедрами.

Виттория увидела свою подругу Марцию, которая спускалась в прачечную с грязным бельëм, и остановилась поболтать с ней, придерживая одной рукой тяжёлую ношу на голове.

— Виттория, как дела? — Марция держала ещё лëгкую корзину у бедра. — Где твои малышки?

— Привет, Марция. Лаурина приглядывает за сестрëнками. Мария спит. Пойду, покормлю их.

Девушки собрались было уже разойтись, но тут Марция внимательно пригляделась к чему-то за спиной подруги. Виттория оглянулась. По дороге к деревне, поднимая клубы пыли, приближалась почтовая повозка. Почтовое отделение располагалось в Тальякоццо, и почтальон развозил письма по деревням на своей маленькой тележке, подхлëстывая тощую рыжую кобылку.

В другие времена это было радостное явление: не каждый день жители Сканцано имели возможность получить какое-нибудь послание от родственников или друзей. Но не в войну. В те тяжёлые годы появление почтальона на дороге могло означать не только весточку с фронта, но и то, что кому-то везут горестное известие. Жители деревни, затаив дыхание, смотрели на клубы пыли вдалеке. Им казалось вечностью это медленное приближение почтовой повозки. Никто не осмеливался даже в мыслях предположить, кому сегодня выпадет горькая доля оплакивать родного человека.

Наконец почтальон въехал в деревню, и по главной улице, выложенной булыжником, громко застучали лошадиные подковы. На площади собрались и другие жители, женщины в тревоге прижимали платки к груди. Почтовая повозка подкатила к небольшому каменному бассейну, в который стекала вода из трубы, чтобы напоить лошадь. Почтальон слез с тележки, снял с плеча сумку и вынул из неё помятый конверт.

— Россини — кто?

Марция вздрогнула и прижала руку к груди. На фронте у неё были муж и брат.

— Я, — слабым голосом произнесла она и на ватных ногах пошла к тому месту, где стоял почтальон. Он подал ей конверт, Марция вскрыла его.

Тишина на площади была такая, что слышалось жужжание мух над навозными лепëшками, усеявшими булыжную мостовую. Девушка прочитала, что было написано в письме, и прошептала:

— Стефано…

Это был муж Марции. Ему было двадцать пять лет, у них был трёхлетний сынишка. Почтальон, отдав конверт девушке, развернул свою кобылку, сел в повозку и направился к дороге. Он уже привык развозить горестные вести. Ему надо было объехать ещё несколько деревень, и он не мог позволить себе раскисать. Поэтому он не видел, как девушка выронила из рук корзину с бельëм, рассыпав его на камни, как упала на колени, не слышал сдавленных рыданий, заглушëнных стуком подков его лошади.

Глава 2. 1916 год. В окопах

Фриульский фронт

Когда Джино Таманьини призвали на фронт, ему было двадцать два года. Родители пришли проводить его на римский вокзал Термини, где смотрели, как солдат выстроили в шеренги, а девушки из Красного Креста раздавали им подписанные от руки открытки с молитвами и пожеланиями удачи в бою. Взволнованный и немного растерянный, Джино спрятал эту открытку в карман. Он пронес её через всю войну и говорил впоследствии, что именно она сохранила ему жизнь.

Во время Первой Мировой войны Фриули был театром военных действий. Эти земли были разделены между Итальянским Королевством и Австро-Венгрией. Битвы на Фриульском фронте имели тяжëлые последствия как для солдат, так и для мирного населения.

Окопная война в гористой местности восточных Альп стала для Джино настоящим адом с ужасающими условиями жизни. Солдатам постоянно приходилось рыть траншеи в твёрдом известняке. Каждый артиллерийский взрыв превращал почву в рой каменных осколков, ранящих ничуть не менее опасно, чем пули. Летом эта местность была сухой и безводной, зимой там дул ледяной ветер, а температура иногда опускалась ниже минус сорока градусов. Часты были сходы лавин, которые ещё больше увеличивали число жертв. Высота гор на границе с Австрией достигала трёх с половиной тысяч метров, и до огневых точек приходилось добираться по канатным дорогам или вовсе по непроходимым горным тропам.

Джино был пулемëтчиком. Пулемёт, принятый на вооружение Королевской итальянской армией во время Первой Мировой войны, был наиболее используемым автоматическим оружием. Обращаться с ним было непросто, поэтому пулемëтчику всегда требовался напарник. Оружие было слишком тяжёлым, система подачи, оснащëнная масляным насосом, была склонна к заклиниванию.

Джино пытался писать домой, но письма подвергались такой жëстокой цензуре, что почти никогда не доходили до адресата. В письмах нельзя было писать стенографическим почерком, посылать открытки с панорамой города или окрестными пейзажами, чтобы невозможно было понять, где находится солдат, пославший весточку родным.

Солдат иногда отпускали в увольнительные в близлежащие городки и поселения, но им было строго запрещено рассказывать кому-либо о войне и не разрешалось даже знакомиться с местными девушками. Все эти ограничения очень быстро привели к бунтам и дезертирству, которое каралось смертной казнью. Из-за холода и недоедания в армии свирепствовал туберкулёз.

Напарника Джино звали Роберто. Это был крепкий парень родом из Неаполя. Он и Джино быстро подружились, и в часы затишья много рассказывали друг другу о своей жизни. То, что происходило на фронте, обсуждалось всегда вполголоса. Однажды Роберто признался другу:

— Не так я представлял себе войну. Мы здесь мëрзнем, болеем, умираем, и никому до этого нет дела.

— Кому ты хочешь, чтобы до этого было дело? — усмехнулся Джино.

Роберто сказал ещё тише, вплотную приблизившись к нему:

— Отсюда надо уходить, если хотим остаться в живых. Если не убьют, так подхватим какую-нибудь заразу.

— Куда отсюда сбежишь? — так же тихо ответил приятель. — Кругом горы, снег, до дома добираться почти тысячу километров. Если не пристрелят свои, замëрзнешь или умрёшь с голоду.

— Кто тебе сказал, что мы пойдём домой? Отсидимся где-нибудь, пока война не кончится.

— Нет, — подумав, сказал Джино и нащупал в боковом кармане сложенную пополам открытку, которую ему дала девушка из Красного Креста в Риме, — для меня всё-таки верней остаться здесь.

Железная дисциплина, жестокое обращение и нищенское существование заставляло солдат не только дезертировать, но и сдаваться в плен. Некоторые отчаявшиеся даже нарочно подставляли части тела под пули, чтобы получить ранение. Джино не раз видел, как кто-нибудь из солдат высовывал руку или ногу из окопа, ожидая австрийского снайпера, а потом говорил, что устанавливал мешок с песком и был ранен. Один парень выстрелил в себя сам, но по ране быстро определили, что выстрел был сделан с близкого расстояния, и пуля была итальянская, а не австрийская. Этого несчастного расстреляли за умышленное членовредительство.

— Эй, — окликнул Джино одного солдата, сидевшего в окопе и дико вращающего глазами, — с тобой всё в порядке?

— Помоги мне, — прошептал парень.

— Ты ранен? Я отведу тебя в санчасть.

— Нет, я не ранен, — ответил тот, — выстрели в меня. Я сам не могу. Не хватает духу.

Джино не сразу понял, но когда до него дошло, замотал головой.

— Нет, нет, я этого не сделаю! Да ты что! Мы выдержим! Давай, соберись! — он попытался поднять его. — Пойдём, ты не должен тут сидеть.

Но парень вдруг вырвался, вылез из окопа и побежал. Джино видел, как солдат бежит прямо, не разбирая дороги. Вокруг стреляли, и он не понял, чья именно пуля досталась беглецу, но тот упал, не пробежав и ста метров. Джино, осторожно выглянув из окопа, увидел, что парень шевельнулся. «Он жив! — пронеслось у него в голове. — Если бы в него стреляли наши, добили бы наверняка!»

Он не мог оставить его там лежать одного и, выбравшись из укрытия, пополз туда, где упал его товарищ. Пули свистели у него над головой, но он добрался до парня. Его ранило в бедро, крови было много, но он был жив. Джино ухватил его за воротник, развернул и медленно потащил обратно к окопу.

— Видишь, теперь я поеду в госпиталь, — заплетающимся языком проговорил парнишка, когда Джино доволок его до укрытия и стащил вниз. — Господи, как больно! Пусть меня скорей заберут отсюда!

— Эх ты, несчастный, — задыхаясь, сказал совсем обессилевший Джино, — потерпи, полежи тут. Я позову кого-нибудь, и тебя заберут.

Были и случаи самоубийства. Однажды поздно вечером Джино увидел, как двое солдат шептались о чём-то. Потом один из них присел на корточки, подставил винтовку к подбородку и выстрелил. Он упал, а второй тут же последовал его примеру и тоже свалился замертво. Эта сцена подействовала на Джино больше, чем самые жестокие бои, свидетелем которых он был.

Из-за грязи и отсутствия гигиены окопы вскоре превратились в убежище для крыс и мышей, которые размножались со страшной быстротой. Солдаты жили в окопах, ели там и спали, и всё это — в жару летом, в холод зимой, в дождь и ветер весной и осенью. Вместе с постоянным напряжением из-за ожидания нападения со стороны противника это невыносимо изматывало нервы. Никто из солдат не знал, доживëт ли он до вечера.

Самым леденящим душу зрелищем для Джино было видеть трупы своих товарищей, валяющихся тут же, в окопах, с ползающими по ним крысами. Их никто не убирал, их некуда было деть — никому просто некогда и негде было их хоронить. Под непрекращающимся артиллерийским огнём невозможно было высунуться из окопа, не говоря уж о захоронении трупов. Взрывы иногда не прекращались несколько дней подряд. Изголодавшиеся солдаты, оглушëнные и объятые ужасом, в буквальном смысле сходили с ума.

Однажды Джино увидел, как какой-то парень поймал крысу и свернул ей шею. Тот заметил, что Джино наблюдает за ним, замер на секунду, глядя на него безумным взглядом, потом сделал ещё одно вращательное движение — и оторвал крысе голову. Джино, весь дрожа, глядел, как парень разорвал пальцами брюшко животного и разломил добычу пополам. Ему удалось содрать шкурку со спины и задних лапок крысы, после чего он оторвал одну лапку, посмотрел на неё несколько секунд, поднëс ко рту и начал глотать мясо. Джино вцепился пальцами в укрепление окопа, не в силах оторвать взгляд от этой сцены. Когда парень взглянул на него, Джино прошептал побелевшими от шока губами:

— Дай попробовать…

Он мог бы даже кричать — в грохоте взрывов его всё равно бы никто не услышал. Однако парень понял — скорей по голодному взгляду Джино, чем по его губам. Он помедлил, но протянул ему вторую крысиную лапку. Это стало окончательной капитуляцией человеческого существа перед ужасными испытаниями, которые приготовила ему судьба. То, что осталось в нём человеческого, навсегда смешалось с животными инстинктами, лишь благодаря им и удалось выжить. Джино взял крысиную лапку и принялся обгладывать тёплое мясо.

После многодневного обстрела трупы, оставшиеся в траншее, начали вонять. Часто приходилось видеть самых стойких ребят судорожно рыдающими или дрожащими. Некоторых рвало, некоторые сидели в прострации, безучастно глядя перед собой остановившимся взглядом. Единственное, что удавалось каким-то чудом не потерять измождëнным испытаниями солдатам, — солидарность. Это объяснялось только одним — плохо было всем без исключения. Поэтому дух товарищества, чувство сплочëнности и единства не покидали ребят, заставляя их стать одной большой семьёй.

Джино с напарником, как и другие пулемëтчики, в часы непрекращающегося огня пытались отстреливаться, но им очень редко удавалось высунуться из окопа. В один из дней, когда он, полуоглушëнный, выпустил очередь из пулемёта, почти не видя, куда стреляет, что-то разорвалось совсем рядом с ним. Ему показалось, что на голову свалилась тонна раскалëнного металла. Джино ничего не видел и не слышал, кружась со страшной скоростью в чёрном вязком облаке. Чьи-то руки подхватили его и потащили. Больше он ничего не помнил.

Когда он очнулся, не мог понять, открыты у него глаза или закрыты. Джино по-прежнему ничего не видел, чувствовал лишь сильное раскачивание. Со всех сторон к нему прижимались какие-то тела, изредка его слегка толкали или пинали его ноги. Мало-помалу к нему вернулись зрение и слух. Как в тумане, перед глазами стали вырисовываться фигуры других солдат, скученных в одном месте, сваленных чуть ли не друг на друга. Уши Джино уловили стук колёс по рельсам, и он понял, что находится в движущемся поезде с сотнями своих товарищей по несчастью.

— Эй, очухался? — спросил кудрявый парнишка, лежащий рядом.

— Где я? — прохрипел Джино.

— Там же, где и я, — ответил парнишка, — в плену.

— Я ничего не помню.

— Тебя, видать, контузило. Ты был без сознания. Нас покидали в вагон, как дохлую треску.

— Куда нас везут?

— Этого нам, дружище, не сказали.

На следующее утро поезд остановился, вагон открыли, и трое австрийских солдат начали выталкивать наружу пленных. Под прицелом ружей их кое-как построили и велели идти шеренгой по пыльной дороге. Длинный отряд раненых, голодных и измученных итальянских солдат вели под неусыпной охраной десять часов подряд, не давая им ни капли воды. Некогда сильные и выносливые мужчины плакали, падали и молили о смерти. Джино переставлял ноги автоматически, почти ничего не видя перед собой. Голова у него гудела, в ушах шумело, перед глазами плясали чёрные пятна.

Некоторые не могли больше идти. Упав, они просто лежали на дороге в пыли. Тогда австрийские солдаты велели пленным, у которых осталось хоть немного сил держаться на ногах, срубить в лесу толстые ветки и соорудить носилки для раненых. Тем, которые сами едва волочили ноги, теперь приходилось ещё и нести тяжёлые носилки. Положение усугубилось. Видя, что они рискуют не довести пленных до места назначения, австрийские конвойные принесли из походной кухни чайники и несколько кружек, разлив всем по несколько глотков холодного горького кофе.

К вечеру отряд измученных пленных подошёл к одному австрийскому селу. Всем было разрешено лечь прямо на лужайке перед селением. Солдаты повалились как подкошенные. Им разнесли чай и хлеб с повидлом — еду, которой они не ели несколько месяцев. После целого дня пути это показалось им самым вкусным угощением, которое они вообще когда-либо пробовали в своей жизни.

Пленных продержали в этом селении два дня. Спали и ели на той же лужайке, раз в день им давали чай и хлеб. Наконец приехали грузовики, и всех затолкали на них — настолько плотно, что они лежали друг на друге. Когда грузовики тронулись, несчастные почти пожалели, что их снова не погнали пешком. Дорога была каменистая и ухабистая, тела подпрыгивали на твёрдых досках, как мешки с картошкой. Раненые громко стонали и вскрикивали на каждой колдобине, у многих раны воспалились и заболели ещё сильней, так как солдатам не было оказано никакой медицинской помощи.

Пленных привезли в Инсбрук и распределили по казармам. Через некоторое время каждую группу отвели в душевую, где всех продезинфицировали. Раненых перевязали, особо тяжёлых отправили в госпиталь. Джино оставили в казарме, так как у него не обнаружили никаких физических повреждений. В девять вечера всем велели ложиться спать на соломенные матрасы, брошенные прямо на пол.

Джино, хоть и смертельно устал, не мог заснуть. Он думал о своих родителях, о том, что они не знают, где он, что с ним и жив ли он вообще. Тревога за родителей и всё то, что он пережил, окончательно подорвали его душевное состояние. Джино проплакал всю ночь и как ни храбрился, ему никак не удавалось справиться со слезами.

Утром пришёл доктор и спросил, есть ли желающие помогать ухаживать за ранеными в госпитале. Вызвалось несколько добровольцев, Джино тоже охотно отправился с ними, хоть у него всё ещё кружилась голова. Но это было дело, которое отвлекало от тяжёлых мыслей, а это было очень важно для психики солдат. Джино определили в палату с тридцатью восьмью койками, ни одна из которых не пустовала. Он работал день и ночь, но делал это с удовольствием, пусть ему и приходилось присутствовать на операциях, где солдатам ампутировали ноги и руки. Или видеть людей, которые представляли собой одну сплошную рану, и невозможно было поверить, что они смогут выжить.

Джино пришлось увидеть и множество смертей. В госпитале солдаты умирали от ран, а в казармах — от голода и туберкулёза. Пленных заставили самих построить себе кладбище и хоронить там своих товарищей. У пленных не было тёплых вещей, а казармы не отапливались. Почти всю одежду пленные обменяли на еду, чтобы не умереть с голоду. Зимой холод был просто невыносимым, температура в Австрии опускалась до минус тридцати, даже в казарме было минус десять.

Лучшими днями были те, когда раздавали чуть тёплый суп из воды, картошки и капусты, в остальное время их кормили хлебом, испечëнным из муки пополам с измельчëнной соломой или желудями. Дневной паёк заключённого содержал порцию, которой не хватило бы и ребёнку. Ситуация осложнялась тем, что солдат заставляли выполнять тяжёлые работы, а смены длились по 12—14 часов. Они работали на рубке леса, в угольных шахтах и каменоломнях, на строительстве укреплений и железных дорог. Больше повезло тем, кто был занят на сельскохозяйственных работах, их кормили немного лучше.

В течение Первой Мировой войны в плен было взято 600 000 итальянцев, которые были размещены в концлагерях Австрии и Германии. Из них 100 000 солдат не вернулись к своим семьям, погибнув от болезней, холода и голода. И многие из этих несчастных сами сдались в плен, решив, что в концлагере им будет всё же лучше, чем в окопах. Джино Таманьини провел три долгих года в лишениях: год на фронте и два года в плену. С психологической травмой, которая осталась у него на всю жизнь, он так и не смог справиться.

Глава 3. 1917 год. Ненапрасные усилия

Ватикан

Папа римский, Джакомо делла Кьеза, работал в своём кабинете в Ватикане, когда к нему вошёл один из секретарей.

— Ваше Святейшество, вот документы, которые Вы просили принести, — он положил на стол папку.

— Спасибо.

Во время Первой Мировой войны папа старался донести до правительств враждующих держав свои мирные предложения с целью положить конец кровопролитию. Святой Престол в те времена отбывал заточение в Ватикане, и папа делла Кьеза очень страдал в заключении, но считал его своим покаянием, а войну — божьей карой. В курии было распространено мнение, что причиной войны стал отказ общества от принципов католической церкви.

Открыв папку, принесëнную секретарём, и достав нужные ему документы, папа начал составлять прокламацию о дипломатическом разрешении военной ситуации, чтобы послать её Карлу Австрийскому. В папке лежали также его прошения об оказании помощи пострадавшему гражданскому населению, беженцам и раненым, с приложенными к ним квитанциями о пожертвованиях со стороны Ватикана. Эти пожертвования поставили Святой Престол на грань банкротства, особенно учитывая положение самих понтификов в те времена и их отношения с королями Италии.

Ещё в 1870 году светская власть пап, которые правили Римом и половиной Италии, была подавлена. Сменяющие друг друга папы были заперты в Ватикане и никогда оттуда не выходили. Такие отношения между Итальянским королевством и католической церковью длились 59 лет.

Джакомо Паоло Джованни Ваттиста делла Кьеза родился в Генуе, в не особо богатой, но достаточно знатной дворянской семье. Джакомо хотел поступить в епархиальную семинарию, но отец был против. Когда ему исполнилось восемнадцать лет, он поступил в Королевский университет Генуи и окончил его через три года. Только после этого отец Джакомо согласился с его желанием посвятить себя церкви. Юноша учился в семинарии в Генуе, затем в Риме — в колледже и Папском Григорианском университете, где получил степень богослова.

В двадцать четыре года Джакомо делла Кьеза был рукоположен в священники и поступил в Академию церковной знати. Его целью и главным желанием было служить Святому Престолу. Свою дипломатическую карьеру он начал в возрасте двадцати девяти лет, уехав в Мадрид, где стал секретарём апостольского нунция. Это была хорошая практика для Джакомо, он проработал четыре года в Испании и вернулся в Рим.

В то время папой был Винченцо Печчи, который назначил Джакомо одним из своих секретарей и поручил ему вести протоколы. После смерти Винченцо Печчи папой стал Джузеппе Сарто, который был консервативнее, и карьера Джакомо в Ватикане приостановилась. Более того, новый папа решил и вовсе выслать его из Рима, назначив архиепископом в Болонье. Монсеньор покинул Ватикан в возрасте пятидесяти четырёх лет. Спустя шесть лет службы в Болонье папа Сарто пожаловал Джакомо кардинальскую мантию.

Через четыре месяца после этого Джузеппе Сарто умер, и кардиналы съехались в Рим на конклав. К удивлению всех и его самого, папой был избран Джакомо делла Кьеза — всего через несколько недель после начала Первой Мировой войны. Это было исключительным событием, когда папой избрали новоиспечëнного кардинала. Так как шла война, делла Кьеза решил проводить коронацию в Сикстинской капелле, которая была намного скромнее, чем собор Святого Петра. Он принял имя Бенедикта XV.

Назначение папой и начало войны казались Джакомо волей судьбы — как будто Всевышний избрал именно его для борьбы с жестокостью и насилием. За небольшой рост его звали «малышом», но как только он сел в папское кресло, показал себя настоящим лидером. В течение трёх лет он неустанно рассылал всем враждующим правительствам письма с просьбой прекратить войну. Сейчас из принесëнной секретарём папки он вынул документ, на который возлагал особые надежды.

Это было обращение ко всем воюющим державам с предложением собраться за мирным столом переговоров. Данное обращение делла Кьеза отослал Государственному секретарю с целью узнать его мнение о содержании письма. У них была назначена встреча на одиннадцать утра, и точно в назначенный час раздался стук в дверь. С позволения папы, к нему в кабинет вошёл Государственный секретарь Пьетро Гаспарри.

— Ваше Святейшество, — Гаспарри подошёл и поцеловал кольцо на руке папы.

— Садись, Пьетро, — у них были дружеские и доверительные отношения.

Делла Кьеза положил перед ним черновик обращения с просьбой о мире.

— Ты сделал здесь пометку, объясни, что ты хотел этим сказать?

— Ваше Святейшество, возьму на себя смелость посоветовать Вам заменить слова «бесполезная резня».

— Почему я должен их заменить? Эта война не кажется тебе бесполезной резней?

— Без сомнения, Ваше Святейшество. Но это послание будет читать весь мир, от правителей государств до последнего солдата. И это может быть… хм… — Гаспарри тщательно подбирал слова, — опасно.

— Опасно для кого? Это послание и рассчитано на то, чтобы его прочитал весь мир.

— Опасно в первую очередь для Вашего Святейшества. Для Святого Престола. Для всех нас, наконец.

Делла Кьеза задумался, постукивая пальцами по столу.

— Нет, Пьетро, оставь всё как есть. Я несколько раз перечитал текст послания и всё хорошо обдумал. Хочу донести до мира именно то, что написал.

Гаспарри сдержанно вздохнул и сказал:

— Как будет угодно Вашему Святейшеству. Я подготовлю документы к печати.

Он забрал папку и вышел из папского кабинета.