Бесплатный фрагмент - Рябиновая ветвь

Привет!

Эта история — не просто сказка, а маленькая попытка заглянуть в тайны древних легенд, которые дошли до нас из далекого прошлого.

Я не историк, а лишь писательница, вдохновленная старыми сказаниями. Возможно, некоторые имена, события, места или боги здесь не совсем совпадают с реальностью.

Но главное — это атмосфера, дух и таинственная красота древнего мира. В этой истории я стремлюсь создать собирательный образ славян, где переплетаются мифы и предания разных племен и культур.

Они вдохновляют меня и, надеюсь, что вдохновят и тебя. Путешествуй по этим страницам вместе со мной, и пусть эта история перенесет тебя в мир богов и ворожбы!

С наилучшими пожеланиями, твоя Вэнди Э.

ГЛАВА 1

БЕРЕЖНО обхватив дитя, молодая мать показала ребенка своему возлюбленному, которого любила трепетно и нежно.

— Девочка у нас, — радостно прошептала мать. — Посмотри, как глаза сияют, пуще самоцветов твоих! Нареку Сияной, что хочешь со мной делай, но быть ей Сияною!

— Полно те, я и не думал в свои руки наречение брать. Ухожу я, голубушка, лихо да разбойники жития не дают, снова принялись грабить и убивать в окрестных деревеньках. Коль не я, кто душегубов остановит?

— Верно говоришь, но возвращайся, я тебе оберег дам, чтобы воротился ко мне… — она замолчала, — к нам.

— Пустое. Коль суждено со своими полягу, коль судьба у меня такая, так что теперь?

Мужчина поклонился трижды у порога и вышел. С тех пор говорить о нем принято не было.

* * *

— Сияна, так складно ты вышла, да увянешь здесь. Не хочешь на молодцев поглядеть? Посмотреть, как нынче девушки наряжаются?

— Нет, матушка, не желаю, — я знала, что будет если соглашусь, проверяет меня так. Боится, что уговор наш совсем позабуду. Не выполню то, что должно. То, для чего она меня растила.

— Все же ладно ты получилась, не зря отварами тебя поила из навьих растений, не зря.

Я улыбнулась матери, которая заплетала мне тугую косу, но на душе у меня было неспокойно. Чувствовала, что что-то должно произойти. Тревога хищной птицей вцепилась в разум, оставляя на душе борозды от когтей.

Что это я, в самом деле? Если каждой плохой мысли верить, то можно прямо сейчас в землю сырую закапываться, чего ждать?

Не зная, чем себя занять, я всё из угла в угол ходила. Там пучки с травами перевесила, тут паутину смахнула, рубахи перевесила и половицы вытряхнула.

А думы нехорошие всё в голову лезли, душили и воздух крали, в гортани комом оседая.

Матушка оставила котелок на огне, где уже закипала каша. Я достала крынку молока, чтобы каша была ещё вкуснее и жирнее, но устав ждать, когда та подойдет, вышла к матери на улицу.

— Натаскать воды? — спросила я.

— Натаскай, баньку хочешь истопить?

— Чего бы и нет, — кивнула.

— Тропкой иди привычной, но всё равно смотри по сторонам. Лес беснуется временами, а сейчас пуще прежнего.

— Отчего же он?

— Знамо дело от чего, — мать нахмурилась, — окрестный люд дерево рубит? Рубит. А подношения делает? Нет. Вот и взбунтовался Хранитель, — она взяла в руки еще не связанный пучок трав и принялась переплетать травинки между собой колоском. Она всегда начинает делать простые обереги, когда нервничает. Не одной мне не спокойно.

— Тебя-то он не тронет, но ты всё равно следи за тропкой в оба глаза.

Матушка, видимо, о Лешем говорит, смекнула я.

— Конечно, — я кивнула и встала с табурета.

— Сияна? — окликнула меня мать, когда я уже переступила порог избы.

— Да, матушка?

— Воротись только как стемнеет, раньше не суйся, поняла?

— Как пожелаешь.

Я поклонилась матери и, прихватив два ведра, направилась в сторону леса знакомой тропой. Не было слышно привычных трелей птиц, не шуршала трава от перебежек лесных обитателей.

Стояла почти мертвая тишина. На сердце было неладно, чуяло оно что-то нехорошее. Хотела вернуться назад, но вспомнила уговор. До темноты не возвращаться. Предчувствовала ли мать что-то? Ведь мне с самого утра не по себе. С детства мне матушка твердила, что быть, как и ей ведьмой. С малых лет умею я травы целебные и губительные различать, сны вещие вижу и толковать их могу. Как и её сторонятся меня местные, когда с первым снегом мы в поселение приходим богиню Мару уважить. Оставляю жертвы богам да ритуалы провожу, напитываясь густой благодатью.

Сторонятся местные, да только все как один за лекарством от хвори какой ходят. Добра они не помнят, а как беда какая со скотом или посевами случится, всё нас винят. Нет бы хлева в чистоте держать, они угрожать приходят. Разозлившись мыслям собственным, головой покачала и перехватив ведра поудобнее, двинулась дальше.

Я обернулась, услышав филина. И правда, тропка привела меня не туда, куда должна была.

Скинув с себя платье на траву, я по нему потопталась и, наизнанку вывернув, надела. Взор мой избавился от тумана и увидела я, что не к реке пришла, а почти в болото угодила.

Задумалась, отвлеклась. Сама виновата.

Духи лесные сегодня буянят, кружат и тропку путают, петлять её заставляют. Потрясла я кулаком в воздухе, слегка спустив волшбу, чтобы дальше путать меня неповадно было. Тогда и успокоилось всё. Больше никто и ничто не препятствовало мне на пути к реке.

В жару всегда манила вода, бликами и рябью соблазняя. Чтобы скоротать время, решила искупаться. Раз уж матушка велела только после захода солнца вернуться.

Часто ей надо было обряды проводить, да чтоб там никого вокруг не оставалось, не то что-то дурное произойти может. Поэтому матушку я слушалась, самой скоро тоже этим заниматься придётся.

Опустила я ноги в воду, сев на покосившийся деревянный мосток. Распрыгались лягушки, потревоженные моим появлением, квакали недовольно.

— Извините уж, отдохну я здесь, а после по местам вернетесь, — проговорила я им, как будто тем было дело до моих разговоров.

Водица хороша была, что молоко парное. Оглянулась я по сторонам, чтобы никого не было. Платье с вышивкой ручной скинула и с хихиканьем в воду нырнула. Этого я у мавок набралась. Они всегда так заливисто смеются, воде радуясь, что и я не удержалась.

Вода, прохладная и освежающая, нежно коснулась кожи. Окунувшись поглубже, я ощутила, что река обнимает меня, проникая в каждую клеточку моего существа. Это было подобно возвращению домой, к истокам.

Тихим шепотом заговора призвала я реку поделиться со мной своей силой, чувствуя, как она наполняет меня живой волшбой.

Волосы мои медного цвета плавно расплылись вокруг головы, длинными водорослями, танцующими в ритме течения. Ветер ласково касался обнажённого тела, принося ароматы лесных трав и цветов, растущих вдоль берега, вызывая мурашки на светлой коже.

Вода заструилась между пальцев, когда загребла поглубже, чтобы нырнуть.

И когда макушка полностью скрылась под водой, я наконец, почувствовала единение с природным потоком. Открыв под водой глаза, смотрела я на мальков и больших рыб, что не боясь кружили вокруг меня в удивлении глаза тараща.

Чувствуя, что в груди спирает, медленно поднялась на поверхность, вдохнув полной грудью чистый лесной воздух. Улыбаясь от возбужденности, как обычно бывает при ворожбе, я вышла на берег, чувствуя, что теперь в моих жилах течёт больше силы. Мне нравилось ощущать единение с природой, представляя, что я одна из лесных духов, что не нужно беспокоиться ни о чем.

Зачерпываю ладонью воду, шепча поливаю макушку. Чувствую, как прохлада пробежалась по позвоночнику, будоража. Этому меня тоже мавки научили, так они и живут десятки лет, напитываются жизненной силой самой природы.

Над ухом раздался смешок и я обернулась. Тотчас кто-то под водой скрылся.

Светлые длинные волосы мелькнули в камыше, и я схватилась за проплывший мимо меня кончик косы.

Тут же из воды вынырнул молодой мужчина, явно озадаченный.

Мавок. Он улыбнулся, показывая острые клыки.

— Не люблю, когда мне мешают, — проговорила я, скрещивая руки на груди.

— И полюбоваться нельзя? — он криво улыбнулся, выгибая бровь.

— Не насмотрелся ещё? — усмехнулась я, не двигаясь, когда он шагнул ко мне.

Надо же, нагой абсолютно. Смутить меня решил? Как будто я прежде обнаженных тел не видела. Да и будем честны — смотреть там у мужчин толком не на что.

— Останься со мной… — начал он певучим голосом, что звучал точно перелив ручейков.

Руку мне протянул, уверенный, что колдовство его на меня подействует.

Я подняв брови наблюдала за ним.

И тут он смутился, повторил призыв.

— Покажу тебе глубину… буду держать за талию, шептать на ухо о чудесах, — не сдавался мавок.

— Имя-то у тебя есть? — спросила я, чарам не поддавшись. Знаю я их народ. Чуть что сразу топить, они соблазняя утаскивают туда, где водоросли ноги обвивают и выбраться становится невозможно.

— Милодаром звали… — приоткрыл пухлые губы, облизнувшись.

— Ой, не верю я тебе, за нос водишь меня. Откуда у мавок имена?

Тот опешил и руку опустил.

— Так о тебе сёстры говорили?

— Если хорошее, то обо мне. А коль дурное, то точно не я в их рассказах была, — пожала плечами я.

— Вижу теперь, что о тебе молвили. Останешься?

— Коль останусь, то ты меня утопишь.

— Не утоплю, не то разорвут меня сестрицы, что дружбу с тобой водят.

— И что же? О чудесах шептать не будешь?

— А желаешь? — спросил он, в миг оживившись.

— Не хочется, — качнула головой я.

— Прискорбно, понравилась ты мне, ведьма. По красоте ни одной сестре моей не уступишь.

— Льстишь бессовестным образом, — снова я покачала головой.

— Останься, покажу то, чего ни один смертный для тебя не сделает, поцелую там, где никто прежде не целовал.

— Вот так сразу? Прыти тебе не занимать, — я расхохоталась.

— Я и кротким быть умею, что пожелаешь, то и исполню. Могу быть таким, каким пожелаешь, только скажи.

— Устала я в воде стоять, вот что я скажу, — хмыкнула, вздыхая. — Пришла сюда отдохнуть, нигде мне покоя нет, — недовольно пробурчала.

— Уложу тебя на траву, что рядом со мной покажется периной пуховой.

— Откажусь. Просто расскажи что-нибудь занятное.

Едва я шаг успела сделать, как подхватил меня на руки и в два шага перенес на траву. Сильный.

— И почему тебя я раньше не встречал? — спросил он, подперев голову рукой.

— Разными тропками мы ходили. Оговорюсь, что плотских утех я не ищу, просто время скоротать здесь осталась.

Я села у самой кромки воды и изредка поливала плечи и шею речной водой.

— Жаль. Хотел бы я… — начал он.

— Не советую договаривать, если хотелка дорога, — пригрозила я, улыбнувшись.

Мавок стушевался и просто молча наблюдал за мной горящим взглядом. Он закусил губу, думая о чём-то.

Предчувствие недоброго заставило меня подскочить на месте. Холодом сковало тело, скрутило внутренности. Я рвано вздохнула и в глазах потемнело. Воздух пахнул гнилью.

Не обтираясь надела платье поверх мокрой рубахи. Только так в жару спастись можно.

— Останься со мной, — мавок схватил меня за запястье. — Забудь о невзгодах, позволь исполнить твоё желание.

— Моё желание уйти отсюда.

— Не уходи, — жалобно простонал, потянув меня к себе.

— Пусти. Воротиться мне нужно. Пока беды не стряслось. Препятствий мне не чини, хуже будет.

— Не нужно тебе идти… — прошептал он, но всё равно отпустил.

— Сама разберусь, — отмахнулась я.

— Беда, — послышалось над головой.

То не голос, птица кричит, что в глуши лесной живет.

— Беда, — снова раздалось.

— А ну! Перестань чирикать! — прикрикнула я, грозясь кулаком в пустоту.

И без тебя знаю, что беда, только надеялась на пустое переживание. Плюнув и на уговор и на ведра, и на мавока припустила до избушки. Пусть кричит матушка и ругается, только убедиться мне нужно, что в порядке всё.

У леса на этот счёт было своё мнение. Колючие кусты боярышника хватали меня за подол платья, корни деревьев поднимались из земли и подножки ставили, тропка постоянно возвращала меня на опушку, не давая возможности до дома дойти.

— Не ходи… — послышался шёпот со всех сторон.

— Не надо тебе уходить… останься… — зачаровывал меня лес.

— Столько у нас здесь ягод спелых, воды прохладной в ручье…

Окончательно взбесившись, я топнула ногой и почувствовала, как сила расползлась по коже.

— Выпусти меня, жертву принесу на заре утренней, только выпусти, домой мне нужно! — взмолилась я Хранителю.

«Иди» — шелестом дубравы ответил мне лес. Помех больше не было.

Ещё загодя почувствовала я запах гари. Неладное творилось. А женский крик всё на места поставил. Мне бы спрятаться, как учила матушка, но я не из робких, и часто лезу на рожон. И в этот раз не смогу в стороне остаться.

— Матушка?! — позвала я, пытаясь разглядеть хоть что-то в едком дыму. Глаза резало, нос закладывало, а по горлу будто копоть скользила.

Дверь избы сорванная с петель валяется поодаль. Сердце заходилось в бешеном ритме.

Влетев в дом и искала глазами средь дыма очи матери. Кашляя, пробиралась наугад, на ощупь.

— Матушка?!

Показалось ли — слабый стон откуда-то сбоку в самом конце избы. Преодолев в два шага расстояние споткнулась обо что-то мягкое, успела только развернуться прежде, чем упала на колени.

Невидящим взором, подернутые пеленой смерти на меня уставились глаза матушки. Кровь тонкой струйкой стекала от виска и пересекала лицо, минуя приоткрытые губы. Она всегда выглядела краше и моложе, чем было на самом деле и смерть этого очарования не забрала. Не посмела бы.

Глаза щипало не только от дыма, жгучие слезы скапливались, пока лицо матушки не стало расплывчатым пятном. Я протянула руки, надеясь, что это всё не взаправду, что видение очередное лес проклятый наслал.

Мои трясущиеся пальцы столкнулись с еще теплой кожей. И тогда из горла вырвался крик.

Поздно услышала я, как твердой поступью зашли со спины, звеня кольчугой. Закрыла глаза, а в темноте лицо матери мерещилось, как живое. Улыбалась она и немного с укором глядела, как когда я ягоды сушеные птицам скормила.

— Эту тоже, — скомандовал голос будто из-под толщи воды.

Удар тяжелый по затылку заставил меня впечататься носом в пол. Что-то хрустнуло, а во рту появился привкус меди.

— С собой заберу, — взревела я, распаляясь от боли.

На кончиках пальцев подрагивало пламя колдовское, что даже саму суть человека выжечь способна.

Неравной схватка была. Сколь не была я сильна, но в дыму, что дышать мешает не развернуться.

Пропустила, что опять со спины зашли. От удара по спине прокатилась волна, а подсечка на колени меня поставила.

Когда я разлепила веки, взгляд зацепился за изображение орла с рябиновой ветвью в клюве. Знакомо мне это знамя. С малых лет знаю кому он принадлежит. Отец мой Князь и под этим знаменем дом его.

— За что? — тихо спросила я.

— Ведьмам спуску давать нельзя, — проговорил мужчина и занес надо мной меч. Остриё пробило грудь, сорвав рваный выдох. Резко выдернув меч, мужчина вытер его об штаны и плюнул куда-то рядом со мной.

Смерть приняла я смиренно, но не была она скорой. Кашель вместе с кровью волнами накатывал, заставлял корчиться и мучиться в агонии. Огонь в очаге давно погас, и холодные языки тьмы лизали лицо, вытягивая последние крохи тепла. В углу хижины, мерцая тусклыми черепками, лежал оброненный кувшин — последний дар, отвар из горьких трав, который уже никого не мог спасти.

— Сияна, — прошелестели губы, но моё имя потонуло в посмертном хриплом выдохе.

Боль разрывала мою грудь, но острее её было лишь сожаление. Не успела она меня научить, не успела уберечь… Всполохами проносились перед глазами картины прошлого:

Вот я, маленькая хохотушка, бегу по лугу, сплетая венок из рябиновых веточек; вот, повзрослевшая, с горящими глазами, наблюдаю через зеркало, как мать собирает целебные травы под шепот старинных заговоров…

И образ князя, темной тенью нависший над счастливыми воспоминаниями, — жестокий, равнодушный, ослепленный властью.

Силы покидали. Тьма вокруг сгущалась, превращаясь в вязкий туман.

— Не бойся, Сияна, — прозвучал в предсмертной тишине тихий голос, — мы ещё встретимся.

Последний вздох вырвался из моей груди, растворяясь в тишине. Тело обмякло, но на губах застыла тень улыбки. Мара уже приближалась, неся с собой холодный покой.

Хрипло, что есть сил прошептала:

— Богиня моя черноокая, позволь отомстить да волю матушки исполнить, век служить тебе буду…

Умирая, смотрю на засохший рябиновый венок, подарок отца для матери, который она столько лет хранила над обеденным столом.

И тогда наступила темнота, поглотившая все мое естество. Перед смертью всегда холодно или только чудится, что избушку заволокло снегом? Хотелось бы, чтобы это был просто сон, что развеется с первым криком петуха. А по утру и я, и матушка будем живы.

ГЛАВА 2

ЗАМЕРЗШИМИ руками, пытаясь вызволить себя из ледяного плена, разгребаю сугроб, обламывая ногти и царапая пальцы об острые льдинки. В голове шумит поток неясных мыслей, а в груди жжёт, как от медовухи. Судорожно вдыхаю остатки воздуха и почти сдаюсь, как вдруг рука пробивает корку льда, и я вываливаюсь наружу.

Бегло осматриваюсь. Я дома. Вот только дома больше нет, полуразрушенное пепелище, покрытое снегом. Куда ни глянь — белым бело. Должно быть, уже настал ледостав.

Зябко поёжившись, попыталась найти что-то, что может меня согреть. Разбитое зеркало висело на стене, и я старалась не смотреться в него. Но то, что я мельком увидела мне не понравилось. Седая почти полностью голова и глаза, потерявшие цвет. Прежде были зелеными, как первые побеги по весне, а теперь белые, точно снег, что меня окружает. Застопорившись на мгновение, поняла, что не мерзну более. А изо рта не вырывается облачко пара.

Подношу бледную руку к лицу, рассматривая хитросплетения серо-голубых вен, сквозь почти прозрачную кожу. Задерживаю дыхание и зажимаю уши руками, но слышу только тишину.

Сердце. Оно не бьётся. И отсутствие воздуха меня не колышет, потому что я не дышу…

Повинуясь чьему-то жестокому приказу в мою голову врываются видения, одно хуже другого, смерть оседает горьким привкусом на языке, заставляя закашляться, пытаться сплюнуть. Люди, которые на волоске от гибели, скоро должны упасть в объятия Мары… не без моей помощи.

Дым от погребального костра, как наяву, щиплет глаза, но не затмевает жутких картин: вот крестьянин, на которого в чаще нападает разъяренный вепрь, снег окрашивается алым, внутренности мужчины из разорванной брюшины складываются в отвратительный узор… вот купец, падающий с обрыва, увлеченный жадностью к спрятанному кладу…

Каждая скорая смерть — пульсация боли где-то в груди, там, где еще теплились остатки былой жизни.

Души, запутавшиеся в сетях Мары, подобно испуганным птицам, бились о стены моего сознания. Такова цена за отмщение, сбор душ, залог жизни взаймы, которой щедро наделила меня богиня смерти.

— Терпи, дитя мое, — шептал голос Мары в воцарившейся темноте, сладкий, как перезрелая малина, и такой же пьянящий. — Боль это лишь накидка, которую ты сбросишь, обретя истинную силу. Кровь за кровь, жизнь за жизнь.

Перед глазами появился образ матери, светлый и ласковый, он все еще жил в моём теперь не бьющемся сердце.

— Благодарю тебя, Богиня Правосудия, Великая Морана… выполню всё, что прикажешь, — слова давались мне с трудом, хрипло и надрывно звучал мой голос.

Богиня не ответила, но я остро почувствовала, как она покинула меня. Верно так ощущается расколотая надвое душа. Выходит, что теперь не быть мне целой.

— Последний вздох, — произносят мои уста без моей на то воли. И я всё понимаю. Мне надобно забрать последний вздох у тех, кто скоро переправится в Навь. Но как я смогу понять, что их пора пришла? Вопросы мешались в голове, вызывая боль от непонимания.

Да и я была сама не своя — тело двигалось слишком быстро, а я то и дело врезалась во всё подряд, не способная совладать с собой. Всё казалось медленным, а я же напротив в несколько раз проворнее, точно ветер опередить смогу.

Плечо саднило. Я приспустила ткань платья и увидела белесый знак Мары, который походил на узор шрамов. Наощупь он был ещё холоднее, чем всё остальное тело. Благодаря нему я сейчас стою здесь?

— Тихо, ну успокойся же ты! — прикрикнула я на себя, когда тело так быстро дёрнулось, что я кувырком полетела в снег.

Потом я просто села, обхватив колени, пытаясь с подёргиваниями справиться, которые были то долгими, то едва заметными. Один глаз не желал закрываться и я первое время опускала веко вручную.

Заново привыкать к себе начала. Всё, что помнилось, уже не действовало. Даже магия иначе себя вела. Была тусклой, точно выцветшая от времени вышивка. Как бы я ни пыталась за истоки зацепиться, соскальзывала и даже огонька явить не удалось, а прежде это было легче, чем зажмуриться.

Так сильно старалась волшбу призвать, что закряхтела от натуги. Ничего не вышло, только пальцы подрагивали от напряжения. Может быть, перестала я ведьмой быть, когда смерть меня настигла? Тоска сердце взъела, что зря матушка старалась и ведьму во мне взращивала, коль от меча это нас не спало.

Меч.

Герб с рябиновой ветвью. Отцовский.

Остро воспоминание перед глазами встало, как наяву почуяла, что грудь пронзает сталь.

Отомстить. Вскочила, в раз с телом совладав.

Кивнув раздробленному отражению, подбираю до этого не замеченную накидку, прячу лицо и посеребренные смертью пряди.

Тяжелая ткань на первый взгляд обернулась пушинкой в моих руках. Черная гладкая и приятная на ощупь ткань легла на плечи, скрывая от любопытных глаз бледность кожи и пустоту взгляда. От былой Сияны, той смешливой девчонки с венком из рябиновых веток, не осталось и следа.

Накидка, что несомненно была подарком от Мары, хранила в себе запах тлена и последних вздохов, но именно он, этот запах, делал меня невидимой, позволял становиться видением, скользящим по краю яви.

«Пора», — прошептал голос внутри меня.

Голос Мары, ставший моим вторым «я» ощущался удивительно по-родному, точно был со мной всегда.

И я ступила на улицу, в сумрак, где в ожидании свежего улова томились рыбацкие лодки. Там, у реки, меня ждала новая встреча, новое видение, новая смерть. И каждый шаг навстречу ей приближал меня к нему — к князю, убийце моей матери, к тому, кто должен был познать мою боль. Узнать, для чего растила меня мать и как ладно я справлюсь с ним и его воинами.

Желаю призвать его к ответу: за что послал убийц, а даже сам не явился? Стыдно стало? Или не княжеское это дело руки марать?

В ярости пообещала себе, что смерть его не будет скорой, воздам за деяния его, ставь дланью самой Мары.

Седовласый старик, уже на краю своей жизни, старательно распутывает узловатыми пальцами в рубцах рыболовную сеть.

Подхожу к нему. Нет. Почти плыву, как будто сугробы мне ни по чём. Он медленно обернулся, услышав скрип снега.

— Рано ещё, не наловил ничего, ступай. Позже приходи и выберешь.

— Не за рыбой я пришла, — встала, раскинув руки, как для объятий.

Старик отложил сеть, встал не отряхнув колен, и посмотрел мне в глаза так проникновенно, что я не нашлась, что сказать дальше. Узнала я его, а он меня, верно, нет. Но помню его сильно младше, когда серебро еще не коснулось его волос, а глубокие морщины не пролегли на высоком лбу. Сколько же я пролежала в той избушке, пораженная мечом?

— Пора? — проговорил он медленно, причмокивая пересохшими губами.

— Пора, — кивнула я.

— Позволь с родимыми проститься.

— От чего ж не позволю, пойдем.

Я кивнула старику и он поспешил на пригорок, а я — за ним.

Его дом — бедная рыбацкая лачужка, из печной трубы валит дым, а под окном дети беснуются в сугробе, натягивая друг другу шапки по самый нос. Увидев меня, они перестали играть и смотрели во все глаза с приоткрытыми от удивления ртами.

— Неужто страшная такая, — спросила я, веселясь.

— Тятька, кто это с тобой?

— Гостья долгожданная, но как водится внезапная, — ответил он, подходя к ребятне.

Каждого из них он в обе щеки расцеловал и шапку на каждом нахлобучил, жизненных наставлений кратких дал, и вытерев слезу, поманил меня в дом, где пахло сосновыми дровами, хмелем и хлебом.

— Голубушка, — старик кинулся обнимать преклонных лет супругу, что возле печи стояла, помешивая в котелке что-то.

— Ты чего удумал окаянный? Никак прощаешься со мной?! Я те сейчас вот этой самой ложк… — она осеклась, когда заметила меня в дверях.

— Прощаюсь, милая.

Женщина надрывно расплакалась и кинулась мне в ноги.

— Не забирай кормильца, сын у меня стрелец у князя, до весны его не ждать, пропадем без милого моего.

— Прости, матушка. Время его пришло. Простится вам дала, не стала сразу забирать.

Старик сел в кресло. Подошла я к нему, рука моя сама поднялась и провела ладонью у него над головой, пальцы соприкоснулись с чем-то мягким, но незримым, тонким, как шелковые нити.

Глаза старика закрылись и изо рта с едва заметным синим свечением вышел последний вздох, который я собрала ладонью, сложенной лодочкой.

— Будь здорова, матушка. Да травы возьми от хвори стуженой, — из сумы я достала пучок, что еще моя мать собирала и оставила на грубо сколоченном столе, а после вышла.

За спиной раздался надрывный плач старой вдовы. Сердце моё щемило, но иначе поступить было нельзя.

В уголке глаза скопилась слеза, которую я быстро смахнула холодным пальцем. И впрямь, изменилась деревня. Не меньше десятка лет прошло, успею ли я возмездие совершить или отец уже почил? Не стала бы Мара меня возвращать, коль мёртв он был бы, а значит — торопиться надо.

ГЛАВА 3

ПЕРВОЕ, что кольнуло мою душу после возвращения — не страх в глазах односельчан, нет. Это была тишина. Тишина на погосте, куда я отправилась сразу, едва ноги обрели былую силу после долгой дремоты. С того момента, когда была я здесь в последний раз, прибавилось домовин знатно. Вымирает деревня. Было бы также, коль мы с матушкой остались живы? Пустое это дело — гадать, никто не знает где тропка жизни петлять начнет, а где выровнится.

Здесь, среди покосившихся надгробий и заросших травой холмиков, я надеялась найти утешение, почувствовать хоть какую-то связь с прошлой жизнью. Поодаль от всех остальных было ещё две могилы. Как сначала показалось мне — безымянные, но стоило подойти ближе, как всё понятно стало.

Местные схоронили. Видимо, услышали они, что стряслось. Может и воины сами похвастали. Ведьм не предают огню, порченными считают. Нет для нас новой жизни, но теперь будто бы есть, раз я здесь стою. Да можно ли это жизнью считать? Как ни погляди — мёртвая я.

Все остальные домовины здесь — прах, да богатства при жизни нажитые, от того и холмики неровные. И только наши с матушкой ямы полные телами.

Хоть не бросили гнить на растерзание диким зверям, но и на общем погосте нам с матушкой места не нашлось. Могилы наши запущены и забыты. Дерево не окуренное смолами от гниения почернело от времени, имя, наспех вырезанное чьей-то рукой, едва проглядывалось сквозь грязь и время.

Присев на холодную землю, я закрыла лицо руками, пытаясь унять дрожь. В этот миг ко мне тихо подошла старуха — согбенная, сморщенная, похожая на сухой гриб в старой части леса, куда никто не ходит. Её я не узнала, но женщина заговорила сама, и голос её был полон горечи и жалости:

— Ты ли это, Сияночка? Вернулась-таки… Двадцать лет прошло, как Марушка твою матушку и тебя к себе прибрала. Двадцать зимок земля её греет…

Слова старухи, словно удары кнута, обжигали сознание. Двадцать лет? Неужели этот провал, эта черная бездна моей памяти — целая жизнь? Я резко подняла голову, вглядываясь в лицо старухи, ища в нем признаки обмана корыстного, но увидела лишь печаль и сочувствие.

Двадцать лет…

Двадцать лет под темной сенью Мары, двадцать лет в объятиях небытия — срок немалый даже для камня, что точит вода. Я сама не сразу вспомнила свет солнца, тепло живой руки, запах свежеиспеченного хлеба. Теперь же я ступала по знакомой до боли деревне. Видение, вернувшееся из Навьих краев.

Избы, что прежде казались большими и приветливыми, съежились, потускнели под гнетом времени. За покосившимися плетнями не шевелились более знакомые с детства травы. Даже потускневшие ленты, что девушки завязывают на оградках по весне, казалось, сторонились меня, шелестя с опаской под ветром.

Лица… Я ловила на себе пугливые взгляды, чувствуя, как по спине пробегает ледяной холодок. Старые бабки, некогда молодые и судачившие у колодца, прятались за воротами, чураясь украдкой. Мужики отводили глаза, сплевывали под ноги.

«Ведьма… Дочь ведьмы…» — беззвучно шептали их губы, и эти шепотки были громче любого грома.

Большую часть жизни меня, как и мать, боялись и чурались. За дар целительства, за знание трав и умение унимать боль прозвали ведьмами. И даже смерть не смогла стереть этого клейма. Я почувствовала горечь от слова на языке, но не обиду. Мара очистила мою душу от почти всех явьих чувств, оставив лишь ледяную пустоту и пылающую жажду мести. Я вернулась, чтобы отдать долг. Долг Маре и… себе.

Тропой незнакомой теперь иду по лесу, не узнать его почти, но тишина с моим приходом наступила, как тогда в злополучный день моей кончины. Как будто чуют звери лесные меня, прячутся по норам да оврагам, носа не показывают.

Тяжелые думы меня посещали среди хвойного пролеска. Кабы не успею? Как до князя мне добраться?

Так и брела я, не разбирая пути. Горечь, жгучая и холодная, заполняла меня изнутри, вытесняя даже подарок Мары — равнодушие к миру живых. Внезапно на моем пути возник вороной конь. Поднялся он на дыбы и заржал, стремясь седока сбросить и в меня копытом попасть.

— Стой же ты, Бурьян! Стой кому говорят?!

Отскочив назад, я оступилась. Слетела накидка с головы. Тщетно попыталась укрыться обратно. Смотрел наездник прямо на меня. Высокий и статный молодец, явно не из робкого десятка.

Усмирив коня, не отвел глаз, не попятился, увидев мои посеребренные смертью пряди, не побледнел от взгляда белых, как лунный камень, глаз. Улыбка мелькнула в уголках его губ, дерзкая и открытая.

«Словно не меня видит, а лебедушку белокрылую», — с горечью подумала я.

— Здравствуй, девица, — голос его звучал звонко, разгоняя туман печали.

Я отвела взгляд.

— Не припомню, чтобы такая заморская краса в наших краях водилась.

Краса… Я чуть не усмехнулась вслух. Разве может мёртвая быть красивой? Но молодец, казалось, не замечал ни бледности моей кожи, ни холода, исходящего от меня. Он смотрел на меня с нескрываемым интересом, и взгляд его, теплый и живой, зажигал в душе моей странное, давно забытое чувство.

Улыбнулась я ему в ответ, побоявшись, что выглядит, как оскал со стороны, прикрыла ладонью рот.

— Не прячь улыбки, — горячие пальцы легли на мою холодную ладонь.

От неожиданности я вздрогнула, как от ожога. Тепло его кожи было чужим, живым и почти болезненным.

— Не бойся меня, — продолжил молодец, не сводя с меня глаз. — Вижу, беда тебя настигла, а я не из тех, кто на слабого руку поднимет.

Он будто видел. Видел сквозь пелену Мары, сквозь завесу смерти, которой пропитались мои волосы и кожа. От его слов холодная пустота внутри сжалась, уступая место непонятной тревоге.

— Кто ты? — прохрипела я, с трудом разжимая внезапно заиндевевшие, губы.

— Ярослав, — ответил он, не спеша убирать руку. — А ты, красавица, не представилась.

Его прикосновение жгло, но я не торопилась убирать его ладонь. В этом теплом плену было что-то пугающее и в то же время притягательное. Появилось чувство, что он мог бы вытянуть меня обратно из ледяных объятий Нави.

— Сияна, — прошептала я, впервые за долгие годы произнося своё имя.

— Сияна, — повторил он, и улыбка его стала шире. — Прекрасное имя. Откуда путь держишь и куда, может подсоблю в дороге?

Неужто не замечал он того, что вокруг меня мертвая сила скопилась? Не замечал и взгляда моего? Или не каждому дано увидеть? Как понять?

— В княжество путь держу, дело к князю у меня есть, — проговорила я, следя, чтобы голос не дрогнул.

Ярослав все еще держал мою ладонь в своей, и я, поддавшись внезапному порыву, коснулась его руки. Нежные, почти невесомые касания всегда были моим инструментом — инструментом врачевания, инструментом утешения, инструментом толкования. Как учила матушка: открыть сердце, заглянуть глубже, переплести нити судьбы. Но на этот раз прикосновение отозвалось во мне леденящим кровь ужасом.

Сквозь тепло его кожи, сквозь биение живой крови я ощутила хладное дыхание Мары. Оно вилось вокруг Ярослава хищным зверем, выбирающий момент для смертельного прыжка. Тень скорой гибели, густая и липкая, окутывала его, но вот разладица — саму нить смерти, временной промежуток, увидеть я не могла.

Сердце, двадцать лет дремавшее в ледяной темнице, сжалось от боли. Не за себя — за него, смелого, живого, не испугавшегося мертвенной ауры. Пожить толком не успел, немногим старше меня приходится. Впервые после возвращения я почувствовала не только холод Мары, но и жар живого человека. И поняла, что не хочу отчего-то отпускать это тепло, не хочу отдавать его проклятию, тяготевшему над ним. Но видно, что каждого, кто приблизится ко мне — участь ждет незавидная.

А мне совсем нельзя с пути сворачивать, выполню, что должно и упокоиться с миром смогу.

Лес вокруг замер, как обычно бывает в преддверии грозы. Но какая гроза зимой? Воздух сгустился, стал вязким и липким, пахнущим гнилью и чем-то ещё, зловещим, неприятным и бросающим в дрожь. И в этой давящей тишине раздался крик. Нечеловеческий, полный дикой боли и голодной ярости, он прорезал тишину, заставляя кровь стынуть в жилах.

Конь Ярослава, вороной жеребец, затанцевал на месте, встревоженно фыркая. Чуткие животные, в отличие от людей, всегда ощущали приближение нечисти.

— Упырь! — прошептала я, и в голосе против моей воли прозвучал страх. Живя в отдалении от деревни, нам с матушкой нередко приходилось нечисть усмирять, но чтобы настолько злое создание усмирить двух человек мало. Пусть я и ведьма, но Ярослав-то человек.

Ярослав, не теряя ни секунды, оттолкнул меня за себя. Клинок с мелодичным звоном вылетел из ножен. В отблеске серебряного металла я заметила, как изменилось его лицо: исчезла легкая улыбка, глаза сузились, стали похожи на глаза бывалого воина, не раз смотревшего в лицо смерти.

В тот же миг вороной жеребец, не выдержав напряжения, с диким ржанием рванул прочь, ломая кусты и ветки. Ярослав даже не посмотрел в сторону сбежавшего коня. Он стоял неподвижно, как в землю вкопанный, наблюдая за тем, как из лесной чащи к ним неумолимо приближается опасность.

Тварь выскочила из-за деревьев так же стремительно, как молния бьет в землю. Кожа её, гнилостно-зелёная, обтягивала кости, гнилым полотняным платьем, а из разорванного рта, наполненного острыми, как иглы, клыками, стекала густая, черная слюна. В тусклом свете, заходящего солнца, горели нечеловеческой яростью глаза — красные раскалённые угли.

Ярослав, не дрогнув, встретил упыря. Клинок его, верно, заговоренный против всякой нечисти, вспыхнул в воздухе серебряной молнией. Упырь зашипел, отпрянув на шаг, но не остановился. Он бросился на Ярослава, целя когтистой лапой прямо в горло, там где пульсировала жизнь.

Я несмотря на сковывающий ужас, поняла — не смогу оставаться в стороне. Не сейчас, когда рядом со мной, сражается тот, кого я едва знала, но кто уже успел затронуть ледяное озеро моей души. Чувствовала я, что надо так, а почему не знала.

Собрав вокруг себя силу Мары, холодную и безжалостную, я прошептала древние слова заговора, ещё с матушкой разученные. Воздух вокруг меня задрожал, пространство исказилось, как тонкий лёд под тяжестью ноги. В тот же миг корни деревьев ожили, вырвались из земли и снега, сплетаясь в узловатые плети. Одна из них устремилась к упырю, сбив его с ног. Тварь заревела от злости, пытаясь вырваться из ловушки, но я уже направляла новую волну силы.

Опутанный корнями, упырь выл, клацая зубами. Подойдя ближе, уже без опасения, я присела рядом с ним.

Ладонью провела над полуразложившейся головой, пытаясь выцепить из пространства последнюю нить связывающее это тело с миром яви. Дернув на себя, почувствовала, как обожгла невидимая нить мою руку и оборвалась. Упырь перестав трепыхаться, обмяк, клацнув челюстью в последний раз.

— Не преемницу ли Мары Триединой я повстречал в лесу? Нити жизни видеть можешь и не только?

— Коль и её, какая разница теперь? — я встала, обернувшись на пораженного Ярослава.

ГЛАВА 4

Я СМОТРЕЛА на Ярослава. Он склонив голову на бок внимательно изучал меня, точно впервые видел.

— Не смотри так, не то дырку взглядом прожжешь. Ведьма я, — решила прервать тишину.

— Ве-е-едьма? — недоверчиво протянул, почесывая гладкий подбородок.

— Уж извини, если подобные мне тебе претят.

— Ни разу ведьм я не встречал, а ты на рассказы о них не похожа.

— Что же со мной не так?

— Вот и я не пойму, — он прищурился и обошел меня по кругу. — Статная, красивая, не обделена умом, а в народе говорят, что у ведьм сплошь бородавки по лицу и взгляд злобный, ты же смотришь на меня открыто, как оленёнок. Вот только глаза твои…

— Цвета не имеют, знаю, — опередила я, подняв ладонь.

— Что же приключилось с тобой? Или от рождения это?

— Как знать, — уклончиво ответила, пожав плечами. — Может и с рожденья.

Ведь заново я родилась сегодня утром, но ему этого знать не нужно.

— Жила я в отдалении, о многом не ведаю. Расскажи мне о нечисти. Часто ли выползает из нор своих?

— Мор настал, Сияна. Больше десятка лет нечисть лютует и боле по норам не прячется. Из тумана они являются, а те, кто в туман уходит… — он вздохнул, — О тех больше не слышно.

— Мор… — повторила я.

Знала я, что это такое. В старых историях, рассказанных матушкой, было о Море. Нечисть собирается и становится её видимо-невидимо, и не останется в живых никого, если с упырями, да бесами не справиться.

— А князь что?

— Тех, кого на разведку он отправлял не вернулись и сказать уже ничего не смогут, кого-то по частям нашли, а кто-то, как в воду канул.

Может не только ради мести вернула меня Мара, есть у моего возвращения особый смысл? Но смогу ли я одна с нечистью сладить? Силы неведомые во мне живут, чувствую, как перекатываются и переливаются они, вот только нащупать их пока не могу. Не время?

— Что призадумалась? Возьмешь меня попутчиком?

— От чего ж не взять, ты вон с мечом ладно управляешься. Заговоренный он?

— Верно подметила, заговоренный. Специально выкован для борьбы с нечистой.

— Не ведьмак ли ты часом?

Ярослав рассмеялся беззлобно.

— Не ведьмак я, но сражениям обучен.

Сквозь сугробы пробирались, ища Бурьяна, коня Ярослава, который нечисти испугался.

— Не боишься, что нечисть твоего коня дурного сожрала? — спросила я.

— От чего ж дурного?

— Дурной конь, раз хозяина бросил, — проворчала я.

Почуяв, что разговор о нем ведется, Бурьян с тихим ржанием выскочил из-за толстой ели, стряхивая густой иней со своей гривы. Он был красив, с блестящей шёрсткой, которая переливалась в лунном свете.

— Был бы дурной, коль его б съели, а то теперь не своими ногами пойдём, — Ярослав усмехнулся, погладив коня по мохнатой шее. Бурьян, явно гордясь своим поступком, уперся головой в плечо Ярославу.

Бурьян бесшумно шагал по утоптанному снегу, неся на спине Ярослава и меня. Ветви деревьев, усыпанные инеем, склонялись к нам, будто хотели что-то сказать, но их шепот перебивался внезапно начавшейся вьюгой.

— Ты уверен, что это самый короткий путь? — спросила я, вглядываясь в густую темноту, окутывающую нас со всех сторон.

— Самый безопасный, — ответил Ярослав.

Я кивнула, хотя в глубине души испытывала неприятное предчувствие. Лес казался мне не просто темным, а зловещим, словно в нём поселилось большое зло, которое в данный момент точило когти и скалило зубы, ожидая добычу.

— Слышишь? — спросил Ярослав, и я уловила глухой топот. — Похоже, погоня за нами.

Я оглянулась назад, и в тусклом свете луны увидела множество светящихся глаз в темноте. И услышала ещё более чётко топот множества босых ног, бегущих по снегу.

Нечисть собралась в стаю. Туман зловеще светился зеленоватым цветом, он нагонял нас, как живой, извивался, стремясь с конем поравняться, от него отделялись полупрозрачные щупальца, которые стремглав неслись вперед, выворачиваясь и переплетаясь кровожадным клубком змей. Утопленники, выбирающиеся из тумана, сипло орали изъеденными рыбами связками, они бежали выставив перед собой руки с крючковатыми пальцами, покрытыми струпьями.

Ярослав пришпорил Буяна и тот понесся дальше, хрипя и фыркая.

— Нам бы до города домчать, пока лихо какое не сцапало.

Чувствуя, что соскальзываю от тряски, я вцепилась в Ярослава под его короткий смешок.

Обернувшись, я тут же пожалела. До этого казалось, что мы быстрее, что нечисти нас ни за что не догнать. А теперь они дышали нам в спину смрадным, гнилостным воздухом, злобно скалясь.

Высвободив одну руку, я пытаюсь нащупать под накидкой пучок трав. Но, чтобы его вытащить, мне нужно немного отодвинуться от Ярослава. Одно неловкое движение и я свалюсь в толпу чудовищ, жадно алчущих крови и совсем не важно живая кровь или хладная, подобно моей.

Справившись с застежкой накидки, достаю пучок трав, другой рукой отчаянно цепляясь за выскальзывающую шубу Ярослава.

— Ты чего там возишься?

— Не перебивай и помалкивай, — прошипела я, теряя терпение.

Всё ещё держась одной рукой, свободной перетираю между пальцами полынь и прошептав заговор кидаю получившуюся пыль через плечо. Яркий всполох и сноп искр говорили о том, что вышло задуманное. Коль так, теперь нам оторваться от нечисти проще будет.

— Это ты их чем так?

— Потом, всё потом…

Оторваться удалось, когда на полоске горизонта замаячили караульные огни, а за ними и княжество простиралось.

— Приехали, — устало протянул Ярослав, утирая шапкой вспотевший лоб.

— Благодарствую.

— Не стоит, если б не твои уменья волошбы, не смотреть нам на княжество, не стоять на земле.

Волшба. Само вышло. Видно не потеряла я дара в смерти, иным стало все, завязанное на инстинктах. Ведь не задумывалась я о том, что не получиться может, не старалась искры высечь. Оттого и получилось верно?

— Коль меня б не повстречал, давно б воротился и с нечистью не столкнулся бы, — я скрестила руки на груди.

— Полно браниться, рад я, что повстречалась ты мне. А что за дело к князю у тебя?

— Ты уж прости, но то — для князя.

— Ты не подумай, любопытно больно.

— А ты князя откуда знаешь?

— Так отец он мне названый, с малых лет я у него на воспитании, — Ярослав почесал затылок с виноватым видом.

Холод пробрался под одежду мурашками и тронул сердце. На мгновение пожалела, что спасла его, а после испугавшись собственным мыслям, тряхнула головой и зубы поплотнее стиснула.

Меня он бросил, мать погубил, а щенка подобрал?

Гнев вскипал внутри, сотрясая разум. Я сжала кулаки и вдохнула.

— Сияна? — голос Ярослава вырвал из гневного омута.

— Задумалась, всё пережитое вспоминаю.

— Пустое, ладно, что живы остались. К князю в таком виде нельзя, пойдем со мной, я к ткачихе отведу, нарядит тебя и краше царевны будешь. Хотя ты и так…

Щеки Ярослава покраснели и он спешно отвернулся, поманив меня рукой следовать за ним.

Мужики, что стояли в карауле и слышали наш разговор усмехнулись в бороды, пока открывали ворота в город.

Бурьян недовольно фырчал, но смиренно следовал за Ярославом. Я плелась чуть позади, стараясь с трепетом совладать. Ни разу отца я не видела, но наслышана о нём. И двадцать лет назад ведь по его указке в избушку воины пришли. Разворотили не только хлипкую постройку, но и душу всю исполосовали. Прежде, чем убью его собственной рукой, хочу узнать за что мы с матерью в опале оказались, за что нас, как зверей прирезали.

В нос ударил запах. В центре площади погребальный костер, пламя до самого неба вздымалось.

Ветер трепал красные и желтые ленты, привязанные к деревянным столбам, ограждающим площадь. Запах ладана и горелой древесины щипал ноздри и горчил на языке. Я, внезапно увлеченная в толпу, молча наблюдала, как пламя жадно пожирает погребальный костер, вздымаясь к небу огненным вихрем. Языки пламени, словно жадные призраки, тянулись к небу, оставляя после себя черные следы на сером холсте сумерек. Треск горящего дерева смешивался с плачем женщин, одетых в длинные светлые одежды. Их голоса, полные скорби, разносились над площадью печальной песней.

Я не знала никого из тех, кто был на костре. И видела это не впервые — древний обряд прощания с умершими. Но от вида бушующего огня и звуков похоронных песен сердце сжималось от тяжести и грусти.

Старая женщина, стоявшая рядом со мной, положила мне руку на плечо. Её морщинистое лицо с пронзительными голубыми глазами выражало глубокую печаль.

— Смерть — это не конец, — прошептала она, глядя на огонь. — Это лишь переход в другой мир, мир духов и предков. Возвращение к началу…

Я молча кивнула, не зная, что сказать. От необходимости разговора меня избавил Ярослав, потянувший за руку наверх, подальше от скорбящих.

— Я думала, что только народы севера разжигают погребальные костры, — проговорила я, смотря на дым в небе.

— Чтобы не вернулись нечистью, всех сжигают. Больно видеть мужей, жен и детей в ином обличье.

— Разумно, — согласилась я. — Но нечисти меньше не становится?

— Не становится, — вторил он, печально. — Нам сюда, — он указал на дверь с резьбой и без стука отворил её.

— Радмила! — крикнул Ярослав в глубину дома. — Неси все, что есть, красу надобно приодеть.

— Что ж ты разорался-то, коль мне лет много, не значит, что глухая.

— У меня не так много… — начала я, но Ярослав перебил поднятой вверх ладонью.

— Я заплачу, за спасение и просто в благодарность.

Радмила завела меня в комнатку, посреди которой стоял сундук доверху набитый тканями.

— Постой вот здесь, сейчас мы тебя приоденем, — пробубнила старушка и вышла.

Когда она вернулась, в руках у неё было еще больше ткани разной. Она меня и вертела и свечи подносила, чтобы цвет к коже бледной подобрать.

Спустя много времени, она проговорила:

— И за княжну сойдешь в таком наряде.

— Не уж то и правда я теперь так выгляжу? — я с нескрываемым волнением всматривалась в свое отражение в полированном медном блюде.

Старая ткачиха, больше похожая на добрую ведунью из сказок, лукаво улыбнулась из-под платка, обрамляющего морщинистое, но полное жизни лицо.

— А то как же, — протянула она, — не хуже любой княжны теперь будешь. Разве Ярослав плохое заказал бы для своей красавицы?

— Я не… — начала я, но старушка не обратила внимания.

Ярослав, стоявший у порога, лишь улыбнулся в ответ, верно любуясь преображением. Ещё недавно на мне были простая рубаха да сарафан, а теперь…

Алая юбка из тончайшей шерсти, расшитая затейливым узором из серебристых нитей, облегала стройный стан, подчеркивая хрупкость. Свободные рукава льняной сорочки, собранные у запястий тоненькими красными лентами, открывали взгляду нежную кожу. Длинная коса, украшенная янтарными бусами, спускалась по спине до пояса.

Сама же ткачиха накинула на мои плечи тяжелую шубку из бархата, подбитую мехом чернобурой лисицы. Такой наряд не только согревал в любой мороз, но и придавал мне поистине царственный вид.

— Ну, — Ярослав подошёл ближе, не в силах сдержать восхищенной улыбки, — теперь ты точно готова на пир к самому князю идти.

— Пир?

— Верно услышала меня.

— Кто ж пирует, когда нечисть из тумана лезет? — я скрестила руки на груди и сурово взглянула на Ярослава.

— Князь пирует и нам туда пора, решишь дела свои.

— Ну пойдем.

Княжеские хоромы встретили нас шумом веселья и ароматами жареного мяса, медовухи и пряных трав. Свет от бесчисленных свечей, отражался в начищенных до блеска кубках и драгоценных камнях, украшавших наряды гостей. Музыка, льющаяся из гуслей под умелыми пальцами музыкантов, кружила головы и манила в веселый водоворот танца.

Я, несмотря на роскошный наряд, чувствовала себя неловко под оценивающими взглядами знатных бояр и их жен. Ярослав, заметив моё волнение, крепче сжал мою руку, ободряюще улыбнулся.

— Не робей, — прошептал он, — ты краше всех здесь присутствующих дев.

— Скажешь тоже, — я смутилась. Мало от кого слышала лестных слов. От людей и подавно не доводилось. Скупы они на похвальбы ведьмам, от лесных духов больше ласковых речей услышать можно.

Разодетые, румяные, все сияющие торжеством гости вызывали у меня отвращение. Я сверлила взглядом хмельного, раскрасневшегося князя, сжав кулаки. Моя бы воля, тотчас подлетела бы к нему, да снесла бы дурную голову с плечей, не обремененных тяжестью убийства.

Ещё немного и я бы ринулась к нему, но Ярослав заговорил, тембр его голоса подействовал лучше успокоительного отвара. Я зажмурилась, прогоняя желанный образ из головы.

Бородатая голова князя с раззявленным ртом и выпученными от ужаса глазами катится по ступеням от престола, выкатывается под ноги обескураженным, изумленным гостям.

— Давно я здесь не был, пару лун точно, всё со своими воевал, загоняли мы нечисть в туманы…

Но я слушала его словно издалека. Мой взгляд, блуждавший по залу, остановился на человеке, сидящем в отдалении от шумного веселья.

Он был высок и статен, облачен в простую, но искусно сшитую черную рубаху и темные штаны. Длинные, иссиня-черные волосы, подобно воронову крылу, падали на плечи, контрастируя с бледной кожей. Но больше всего меня поразили его глаза. Темные, почти черные, они светились изнутри неведомой силой, притягивая к себе внимание.

— Кто это? — я еле слышно спросила у Ярослава, не в силах отвести взгляд от незнакомца.

— Велемир, — тихо ответил Ярослав, — ведьмак он. Говорят, силой великой обладает. Но сам он нелюдим и слов лишних не говорит. У князя дело к нему, говорят ведьмак с мором сладить сможет. Да и слухи ходят, что должен ему ведьмак. Услуга за услугу выходит.

Я кивнула, невольно ежась. От ведьмака веяло холодом и тайной, как будто он был не просто гостем на этом пиру, а прибыл из другого, неведомого мира. Навью от него несло. Разило смертью.

Словно почувствовал, что разговор о нём ведется, встал. И смотря прямо на меня, не отводя взгляда, двинулся в нашу сторону.

Шаги его были размеренны, даже ленивы. В глазах на мгновение сверкнул интерес, но он вернул себе скучающее выражение лица, подойдя почти вплотную.

— А вот и княжна, знал, что по пути нам будет, — его губы дрогнули в хитрой лисьей улыбке.

ГЛАВА 5

ЯРОСЛАВ попытался закрыть меня собой от цепкого взгляда Велемира.

Но Велемир не отводил черных глаз, продолжая вглядываться в меня, будто бы пытался высмотреть самую глубину души. И я чувствовала, как от его взгляда по телу бежит холодная, неприятная дрожь. С ним было что-то не так. Ореол смерти холодил кожу, пробираясь под платье, скользя посинелыми пальцами мертвецов по позвоночнику.

— Велемир, — низким, грудным голосом проговорил Ярослав, не сводя с него взгляда, — обознался ты, не княжна пред тобой.

Велемир наконец отвел от меня колкий взгляд, повернувшись к Ярославу, и легко улыбнулся, но в этой улыбке не было тепла, она была холодной и больше напоминающей звериный оскал в мгновение перед прыжком.

Он взмахнул рукой перед лицом Ярослава, а тот отстраненно моргнул и замер. Как если бы уснул стоя и с открытыми глазами.

— Теперь мы сможем поговорить, княжна? Лишние уши нам не к чему, — он сделал шаг ближе, всматриваясь в моё лицо.

Не отпрянула я, хоть и могла. Для чего же слабость свою показывать? Буду стоять до конца.

— Ярослав верно сказал, обознался ты.

— Обознался говоришь? На тебя стоит взглянуть единожды, так родство на лице написано. Мстить пришла?

Велемир обошел меня по кругу, точно принюхиваясь. Потрогал косу, смертью отмеченную. Рукой по плечу провел, где Мара знак оставила свой.

— Мара вернула, — медленно проговорил он, явно пробуя слова на вкус.

— А от тебя Навьим смрадом несет, ещё загодя почуяла.

— Подобное к подобному, — усмехнулся он, — ведь на отварах из Навьих растений ты выращена. И сама недавно там была, не помнишь?

Он медленно убрал руку, перетирая пустоту меж пальцев, как будто там что-то было — видимое лишь для него.

— Не помню, — качнула головой я. — Если о Нави ты, то ничего оттуда я не помню.

Велемир горделиво хмыкнул, отступив от меня на шаг.

— Князь здесь, но обожди. Завтра переговоришь, встретимся с тобой у него, послушаешь и вынесешь решение своё. Остыть тебе надобно, княжна.

— Отец меня не признавал, княжной называться не стану.

— По праву рождения, вижу, что княжна, остальное мне не в интерес. Да и у князя не найдется ответа для тебя. Не ведает он о кровавой расправе. В стан гадюка заползла, с неё и спрос.

Велемир щелкнул пальцами, и от наваждения Ярослав избавился, моргнул растеряно.

— Верно ошибся я, — нарочито спокойно протянул он, растянув губы в коварной улыбке и, подмигнув мне, скрылся в толпе пирующих.

Могла найти его, коль захотела бы, после себя оставил он шлейф из аромата скошеной травы и влажной земли, точно могильный, запах скорой смерти. Чьей ли? Моей иль князя?

— Теперь к князю? — Ярослав аккуратно тронул меня за плечо.

— Не станет он сейчас со мной говорить. Завтра.

Решила послушаться совета ведьмака, хоть странный он, но видимо не глуп. Хотелось бы еще его расспросить о Нави и… может у него ответ найдется для чего Мара меня вернула.

— Так рвалась к князю, передумала?

— Мой разговор серьезный, а князь уже явно не трезв. На улице обожду.

Я решительно развернулась, но Ярослав перехватил меня, взявшись за руку.

— Велю постель тебе постелить, да воды натаскать. Вон холодная какая и шуба не спасает. Как же ты ночь на улице проведешь?

— Не стоит, — отмахнулась я, но Ярослав хватки не ослабил.

— Гостьей будешь.

Я грустно усмехнулась, но сдалась. Не знает Ярослав, что покуда волю Мары не исполню, живу взаймы и нет во мне живой крови. Так и замерзнуть я не могу.

Ярослав повел меня прочь от шумного пира.

— Отдохни, — сказал он. — День у тебя был долгий, а завтра ещё много дел.

Мы оказались в комнате, убранной богато и уютной. Ярослав кивнул слуге, что стоял у двери.

— Постель постели да воды натаскай для гостьи, чтобы переночевать она могла.

Слуга поклонился и поспешил выполнить приказ.

— Здесь тебе будет спокойно, — сказал он и улыбнулся.

Я кивнула и опустилась на мягкую пуховую перину, но спокойствия она мне не принесла. Мысли о Велемире и Маре не давали мне покоя, и я невольно вдыхала воздух больше по привычке, чем по необходимости. Это простое действие дарило подобие прежней жизни, в которой я нуждалась в отдыхе, сне, воде и зябла от сквозняков. Теперь и от моего прикосновения можно озябнуть.

Может и усну? Чем чёрт не шутит, хоть время скоротаю.

Но сон не шёл. Тянулось время и поняв, что лежать уж невмоготу, умылась остывшей водой из бадьи. И тут трель какая-то над ухом прозвучала.

Выпрямившись, я попыталась найти источник звука, но не было в комнате предмета, что так тоненько и мелодично звучать мог. И вместе с этим, я уловила шёпот. Он был тихим, почти неслышным, как шелест листьев на ночном ветру, шептали голоса, сливаясь так, что невозможно было их различить.

Теперь звук раздался возле двери. Он настойчиво звал меня за собой, тянул. Ходить же мне позволено? Ничьего покоя не нарушу.

Решилась выйти, отворив скрипучую дверь, прошла по бархату ковра в даль коридора, где поджидала меня новая рулада. Оборвалась она внезапно, в темноте я выставила вперед руку, чтобы не натолкнуться на что-то и пальцы ухватились за как будто шёлковые нити. Совсем как тогда со стариком в рыбацкой хижине.

На полу, держась за грудь, доживал последние мгновения то ли купец, то ли боярин, но одет богато, соболиная шуба, дорогие кожаные сапоги с вышивкой. Вот только смерти всё равно кто ты: богач или бедняк, она и того, и другого заберет.

— Помоги… — сдавленно прохрипел мужик, протягивая ко мне трясущуюся руку.

— Не ту о помощи ты просишь, но страдания облегчить я смогу, — рукой нащупала нити его жизни, да переплела их между собой так, как если бы двадцать лет этим занималась. А после собрала его последний вздох зеленоватого цвета, не такой, как у рыбака. Зависит ли это от того, как жил человек, каким он был? Дурны его поступки или праведны? Удастся ли мне узнать, хоть единожды?

Почудилось на мгновение, что стоит сзади кто-то, легким дуновением волосы всколыхнуло. Но обернувшись, наткнулась на пустую стену, словно и не было никого там. Когда возвращалась к себе, дождаться наступления утра, уловила запах влажной земли и скошенной травы.

Следил за мной? Зачем же интересно? Вернулась в комнату и села у окна, перебирая думы.

Утро ворвалось в комнату яркими лучами солнца, разгоняя остатки ночных теней.

Ярослав, уже собранный и подтянутый, ждал меня у порога.

— Готова к князю идти, иль снова передумала? — весело спросил он, подавая мне руку.

Я кивнула, чувствуя, как волнение сжимает горло, цепкими когтями царапая голосовые связки, отчего и слова вымолвить нельзя. Сегодня я впервые увижу вблизи своего отца, что бросил нас, едва я появилась. И тогда мать меня растила, как ту, что воздаст ему по заслугам, как ту, что единственной княгиней сможет быть. Претило мне это воспитание, но против слова матери ничего я не имела.

Рассерженная душа и на части разорванное сердце движели ею, поила из растений Нави отварами, куда ходила собирать их, едва луна округлится, но так и не поведала мне, как правильно сквозь завесу меж миром живых и мертвых перейти, не успела. И сила росла во мне, пока не оборвалась вместе с жизнью в избушке. Заново я волшбу вспоминаю, как будто несмышленым детенышем стала, что едва ходить может. Пробираюсь сквозь пелену в умениях, чтобы разрозненные части между собой соединить.

Хочу раз и навсегда доподлинно узнать причастен ли князь к расправе или другого ответчика следует искать.

Княжеские хоромы поражали своим размахом и роскошью. Слуги безликими тенями скользили почти вплотную к стенам, боясь головы поднять. Верно суров князь с теми, кто у него в услужении находится. Я пробежалась взглядом по украшенным искусной резьбой сводчатому потолку и стенам, и взгляделась в узор ярких ковров ручной вышивки.

Мы вошли в просторный зал, залитый солнечным светом, где за богатым столом сидел князь.

Рядом с ним, юная и прекрасная, как майское утро, сидела его молодая супруга — княгиня. Её смех, звонкий и чистый, похожий больше на родник в горах, заставил моё сердце сжаться. Матушка тоже звучала ярко, живо.

Велемир стоял у трона мрачной тенью, не отрывая от меня взгляда. Я чувствовала на себе его пристальное внимание. Он явно ждал моей реакции, хотел прочесть мои думы, забраться в голову и всё разворошить там, не оставляя ни одного цельного кусочка.

Наше появление прервало разговор между ведьмаком и князем.

Князь поднял на меня глаза, и в этот миг мне показалось, что время остановилось. Но в его взгляде не было и проблеска узнавания. Он видел во мне лишь спутницу Ярослава, гостью в своём доме. Должно быть, ещё вчера вечером Ярослав предупредил обо мне. Что сказал он ему? А Велемир?

— Отец, — склонил голову Ярослав в почтительном поклоне.

Детская обида кольнула грудь. Некого было мне назвать отцом, а теперь вот он предо мной, но не ведает, что дочь я его кровная.

— Давеча ты упомянул, что у гостьи нежданной разговор ко мне имеется, да с ведьмаком на счет неё я переговорить успел.

Если бы моё сердце могло биться, оно бы выпрыгнуло из груди. Забыв о том, что не нужно мне дышать, дыхание я все равно затаила.

— Откуда ты? — он подпер челюсть кулаком.

— Издалека, светлый князь, — решив последовать примеру Ярослава, я склонила голову.

— Разговор ко мне у тебя был, так поведай.

— То просьба лишь для ваших ушей, князь. Но обождать я могу, — скрипнула зубами слишком громко, Ярослав удивленно обернулся на меня.

— Ведьмак мне рассказал о том, что гостья в ночи пришедшая, имеет некий дар… — князь потер бороду.

Издалека заходит, не решается прямо всё сказать.

— Ценю я тех, кто не бродит вокруг да около, князь, — я подняла голову и посмотрела на него.

— Гостьей незваной пробралась и неуважение показывает, — цокнула княгиня, недовольно складывая руки на пышной груди.

— Верно заметила, что интерес у меня к природе дара твоего. Предсказан был мор и самое сердце его не в этом мире, а по ту сторону, где забытые боги и предки. Мало кто в силах сквозь завесу перейти и истребить на корню алчущее семя нечисти поганой.

— Хочешь ли ты князь попросить меня пройти в Навь? Иль почудилось мне? — я сделала шаг вперед и воины подле князя взволнованно переглянулись.

Повеяло холодом. И кажется, что я источник его.

— Не почудилось. Ведьмак в силах перейти невредимым. Должен он мне, от того и тебя сопроводит. Что взамен желаешь?

— Моя просьба останется тайной до возвращения.

— Верно решилась ты?

Я кивнула.

Ярослав всё время наблюдая за разговором, острым, как только что наточенный клинок, шумно втянул воздух ртом и попытался возразить, но князь поднял ладонь.

— Значит, сегодня же отправитесь. Ярослав в силах на подступах к завесе с нелюдями сладить, попутчиком будет и наблюдателем, чтобы договоренность с ведьмаком в силе осталась.

Разве может князь так бездумно почти на смерть отправлять названого сына, которого воспитывал с малых лет? Ради чего?

— Не боишься князь, что договоренность не сдержу? Что оставлю в трудный час? — процедила я, сквозь стиснутые зубы.

— Видится мне, что ради просьбы своей ты и огонь, и воду пройдешь.

Я хмыкнула и круто развернувшись на каблуках, выскочила прочь из хором. Гнев вскипал, бурлил и трепетом разливался по жилам.

— Сияна! Обожди! Да постой же ты! — Ярослав расталкивая слуг и просителей, рвался догнать меня.

— Не так разговор с князем я представлял, — проговорил он, хватая меня за рукав, вынуждая остановиться.

— И я не так всё представляла, — произнесла я, когда гнев поубавился.

— Значит в путь? Не передумала?

— Мор остановить надобно, а после и мои вопросы решатся, — проговорила я.

— Я прикажу собрать съестного в дорогу.

— Возле ворот меня отыщешь, — бросила через плечо и поспешила на воздух, чтобы бурлящая сила через край не перебралась, рискуя не оставить и камня на камне от княжеских хором.

Я выскочила из дверей, едва не сбив с ног боярина, так яростно стремилась на простор, где холодный ветер мог бы остудить пылающую ярость и унять дрожь в руках.

Магия, что дремала во мне до этого часа, пробудилась, откликаясь на бурю чувств и старых переживаний. Я чувствовала, как она пульсирует в жилах диким зверем, жаждущий вырваться наружу из силков. Душила меня, внутренности в узел зудящий скручивала.

Бесцельно бродила по княжескому саду, среди деревьев, одетых в зимние шубки, проводила рукой по покрытым инеем и тонким блестящим льдом веткам. Но красота природы не могла успокоить меня. Ярость всё ещё кипела во мне, смешиваясь с горечью и обидой.

Разломилось дерево надвое, и я отпрыгнула. Неужто я это сотворила? Не умела прежде так. От злости это?

— Не справляешься со своей силой, княжна? — раздался рядом знакомый голос.

Я резко обернулась. Велемир, будто внезапно выросший из-под земли, стоял передо мной. Его темные глаза, как два уголька, внимательно изучали меня, не упуская ни единого изменения в моем лице.

— А тебе что с того? — прошипела я. — Поглумиться пришёл?

— Ошибаешься, княжна, — Велемир неторопливо приблизился, и я почувствовала исходящий от него запах влажной земли, смешанный с запахом трав и ещё чего-то, неуловимого, но знакомого. — Князь повелел мне присмотреть за тобой. Норов ему твой не по душе.

— Не знает он меня, — слова сами сорвались с языка, горькие и резкие, как палые желуди.

— Узнает, — Велемир улыбнулся, и в его глазах вспыхнули хитрые искорки. — Всему своё время. А пока… — он сделал шаг ко мне, и я невольно отступила, ощущая, как его сила, спокойная и уверенная, сталкивается с моей, бушующей и неуправляемой. — Давай я тебе лучше покажу, как укротить твой непослушный дар. Утратила сноровку? А мне ведалось, что из знающих ты.

От него веяло силой, мудрой и древней, как сама земля. Опасаясь за невинных жертв всплеска моего гнева, я медленно кивнула, а ведьмак довольно улыбнулся.

Мы отошли в глубину сада, где среди деревьев скрывался небольшой пруд, затянутый таким прозрачным льдом, что в нём виднелась заточенная ряска до прихода весны.

— Волшба подобна реке, — начал Велемир, скользя взглядом по кромке льда.

— Пытаться удержать её всё равно что пытаться остановить течение. Занятие пустое. Тебе нужно научиться не подавлять её, а направлять, — продолжал он, поворачиваясь ко мне. — Стать не противником, а проводником.

Он протянул руку, и я увидела, как между его пальцами заискрилась тонкая, почти прозрачная дымчато-тёмная нить. Она пульсировала, как живая.

— Видел я, что ладно справляешься по воле Мары. А по своей собственной, что ты можешь?

Я протянула руку навстречу его, касаясь невесомой нити. И почувствовала, как всё моё естество откликается на зов, заструившись по телу. Между нашими ладонями вспыхнул на короткое мгновение шар света, заставляя окружающий мир померкнуть.

Велемир не дрогнул, не отступил. Он спокойно наблюдал за тем, как моя сила, забытая на лета, дикая и необузданная, сталкивается с его собственной. Я чувствовала, как его сила обволакивает меня, не подавляя, а направляя, указывая путь.

— Чувствуешь? — его голос звучал будто издалека, пробиваясь сквозь гул от слияния двух сил. — Она не враг тебе. Она часть тебя. Вспомни, что значит не следовать чьей-то указке, княжна.

Я отняла ладонь и на секунду показалось, что в груди что-то колыхнулось. Я замерла, но мне всего лишь почудилось.

— Ярослав будет ждать у ворот, — проговорила я.

— Пусть подождёт, — прошептал он, протягивая руку. — Покажу, как ворожбу призвать. Если от сердца не получается, то и разумом управишься.

Его шёпот звучал, как что-то очень знакомое, но далекое, спрятанное на задворках памяти. И это… будоражило. Странная встреча, странное всё.

ГЛАВА 6

ВЕТЕР СВИСТЕЛ за спиной и собиралась метель, я изредка кидала взгляд на Велемира, но он как будто точно знал, что смотрю на него, пристально, хищным коршуном глядел в ответ, вынуждая меня отвернуться.

Когда буря чувств поутихла, заметила я, что воздух в княжестве другой, примешалось к нему что-то ещё, чуждое, опасное и зловредное.

Хотела спросить ведьмака, но подоспел Ярослав, раскрасневшийся, запыхавшийся. Он подгонял двух лошадей, что были запряжены в телегу.

— Телегу снарядил. Всё, что нужно собирается, как только погрузим и отправляться в путь можно, — отдуваясь от тяжкой ноши, проговорил Ярослав.

— Куда же мы поедем? — спросила я, ведь мне так и не сообщили дорогу наших перемещений.

— С князем и ведьмаком обсудили, что через лес к горам отправимся, — ответил Ярослав, затягивая ремешки на телеге.

Обида кольнула. Не сочли нужным и меня в разговор включить. Хотя сама виновата, коль не показала бы норов, не сбежала бы и тогда, возможно, что и меня к разговору пригласили бы.

Солнце уже склонилось к закату, окрашивая небо в багряные и золотистые тона, когда телега, запряженная парой вороных коней, тронулась с места. Ярослав, крепко сжимая поводья, щелкнул кнутом, и лошади рысью поскакали по заснеженной дороге. В телеге я устроилась напротив мрачного Велемира. Я внимательно смотрела на проносящиеся мимо пейзажи. Перед моими глазами проносились лесные массивы, поля, усыпанные снегом, и небольшие деревушки, затерянные среди белых холмов. В этом движении я нашла успокоение, отдыхала от ярости, что бушевала во мне недавно.

Велемир закрыл глаза, опершись локтём на боковую доску телеги, и опустил голову на ладонь. Волосы выбились из хвоста и спадали на лоб. Казалось, он дремлет, но я чувствовала, что бодрствует он, наверняка, избавлялся таким образом от вопросов к нему обращенных.

Ярослав тоже не произносил ни слова. Он уверенно управлял лошадьми, слышен был только скрип саней и стук копыт по спрятанному в снегу льду.

Через какое-то время я устала от бесконечных деревьев и принялась рассматривать ведьмака, который к этому моменту уже казался спящим. Его длинные тёмные ресницы слегка подрагивали, чувственные губы были приоткрыты, а прядка длинных волос выбилась из высокого хвоста и упала на острые скулы.

Вдруг Велемир открыл глаза. Он взглянул на меня, и в его темных глазах мелькнуло веселье.

— Любуешься, княжна? Приглянулся я тебе? — ехидно спросил, выгнув бровь.

— Вот уж нет. Среди леса нескончаемого смотреть больше не на что, кроме как на тебя глазеть, — я скрестила руки на груди.

Ехидный, самодовольный смешок ведьмака разорвал лесную тишь. Довольным котом он растянул губы в ухмылке.

— Не призналась отцу, да и он тебя не узнал, — тихо проговорил Велемир, подавшись вперед, как будто знал, что в тайне оставить хочу от Ярослава.

— Сказал ты, что не он расправу учинил. Правду узнать желаю, а после и приговор свершу.

— Успеешь ли? Дары богов своеобразны и недолги. Как знать, может и из Нави не вернешься, — его дыхание щекотало мою щёку.

— Как туда попадают? — спросила я.

— Разве мать твоя тебя не научила? — он вернулся в прежнее положение и вальяжно закинул ногу на ногу.

— Не успела, — сказала я, сглатывая ком. Была одна мелочь, которой поделиться я не могла. Знала я, как врата в Навь открываются, но не вышло у меня.

— Умереть нужно, да якорь прежде оставить, чтобы за мир живых зацепиться можно было, и благодаря этому вернуться.

— Неужто матушка…

— Умирала каждый раз? Да, иного способа очутиться в Нави нет.

— А как же я умру, если…

— Тебе и умирать не надо, ты уже не жива и не мертва, застрявшая, — перебил он меня, подняв ладонь.

— А ты? Ты тоже умрешь?

— И я умру, но зацепку оставлю.

— Много ли раз ты в Навь отправлялся?

— Много, все разы и не пересчитать по пальцам.

— Для чего так мучать себя?

— Любопытная ты больно, княжна. Утомляют расспросы твои, — он вымученно вздохнул, закатывая глаза.

Я насупилась и отвернулась.

— Сани надобно оставить, внимание лишнее привлекают, — ведьмак хлопнул Ярослава по плечу.

— Чье внимание, если мы одни тут в лесу? — непонимающе спросил Ярослав.

— Много будешь знать совсем сон потеряешь, коль говорю, что шума от нас много, то слушать надобно.

— Кобылы-то у нас всего две, как дальше путь держать?

— Она со мной поедет, ты один, — сказал ведьмак, перелезая через бортик телеги.

— На том и порешим, — кивнул Ярослав.

— А меня спросить никто не желает? — я выпрямилась, подбоченясь.

— Когда нечисть отужинать нами решить, мешаться Ярославу сзади будешь. Мечом махать ему нужно. Или так в лоб локтем или рукоятью сильно хочешь получить? — низко рассмеялся ведьмак.

— Не сердись, Сияна, ведьмак верно говорит, — Ярослав виновато сдвинул брови. — Но ты больно груб, — обратился он к Велемиру.

— Какой есть, — надменно хмыкнул и пожал плечами тот.

Вместе они оседлали лошадей. Те недовольно фыркали и явно были против седельных сумок, закрепить которые не давали, вертясь и норовя укусить.

— Дурных лошадей князь дал, — сплюнул ведьмак.

Ярослав ему не ответил.

Я приблизилась и неспокойные животные замерли, как от испуга. Видела себя я в отражении их больших глаз. Провела рукой по морде одной лошади, заговор шепча старинный, а после и со второй сладила таким же образом.

— Нервничают они не просто так, чувствуют недоброе.

— Это они тебе сказали? — спросил Ярослав, почесав затылок.

— С животными бесед я не веду, — буркнула я в ответ.

— Должна тут быть сторожка недалеко, переночуем и путь продолжим, долго провозились, смеркается. Как бы на лихо какое не наткнуться.

Ярослав прыгнул на кобылу и жестом показал следовать за ним, а после припустил, что есть духу.

— Садись, княжна, пока и мою кобылицу не заболтала, — хохотнул Велемир.

Я недоверчиво поглядела на протянутую ладонь ведьмака и проигнорировав её, сама забралась в седло, стараясь не соприкасаться с телом ведьмака.

— Так дело не пойдет, княжна. Держись за меня, не то потеряю тебя в сугробе.

— Не потеряешь, — проговорила я. Не хотелось думать о том, что придется прижиматься к его горячему телу и вдыхать Навий запах.

Слова свои захотелось забрать почти сразу. Неимоверных усилий стоило оставаться в седле.

Лошадь резво шагала по лесной дороге, вздёргивая голову, чтобы сбросить с гривы образовавшиеся от дыхания сосульки. Я сидела в седле, вцепившись в его борта, стараясь не соприкасаться телами с ведьмаком. Мне не хотелось касаться Велемира. И объяснить свои действия я не могла. Возможно, он был мне не неприятен, но аура вокруг него отталкивала, вздыбливала волосы и приходилась мурашками по телу.

Однако путь был нелёгким, и лошадь, чуя опасность, то и дело делала резкие рывки, подбрасывая нас вверх. Я, снова подскочила в седле и налетела на широкую спину ведьмака. Он не сделал никаких резких движений, просто завел руку за спину и притянул меня к себе, крепко обхватив моё бедро.

— Говорил же, потеряешься в сугробе, — его рука, тёплая, покрытая паутинкой тонких шрамов, абсолютно не целомудренным образом сжимала мою ногу.

Я смутилась, но не отстранилась. При очередном прыжке пришлось сдаться и обхватить его руками. Почувствовав легкую вибрацию его смеха, я захотела скинуть его с лошади. Даром, что оба разобьёмся.

Впереди маячил Ярослав.

— Следы нашёл, но не человечьи, — тихо, почти шёпотом проговорил Ярослав.

— Волки?

Ярослав мотнул головой.

— Дай-ка сам взгляну. Княжна, посторонись, — он пихнул меня в бок и слез с лошади, которая тут же взволнованно загарцевала, пока я не перехватила узду.

— От чего княжной её кличешь?

— Вижу, что не нравится это ей, — ответил ведьмак.

— Так стало быть…

— Свежие, — печально изрёк ведьмак, не дав Ярославу закончить мысль.

— Насколько свежие? — спросил Ярослав.

— Обнажи-ка меч, да поживее, — шёпотом проговорил Велемир, делая шаг назад.

Ярослав его услышал и почти бесшумно вынул меч из ножен.

Воздух ощутимо взбудоражился, повеяло могильным смрадом так сильно, что скрутило внутренности.

Внезапно лошадь встревоженно заржала и встала на дыбы, скинув меня в снег. Я только успела голову к груди прижать, так бы приложилась затылком.

Велемир коротко взглянув на меня выставил вперед руку на которой уже слабо подрагивало белесое пламя.

— Вставай, княжна, после отдохнешь, — бросил насмешливо через плечо.

И тут лес сотрясся от дикого воя. Такого, что уши закладывало, а деревья к земле начали припадать. Из чащи на нас двигалось нечто, ломая с оглушающим треском ветки и деревья.

Ярослав перехватил лошадей и связал их поводья вокруг дерева.