Бесплатный фрагмент - Русские своих не бросают

Глава 1. 31 мая 2001 года. Иерусалим. Стена Плача

Ирина Рувимчик, она же Шайтанкыз

— А ведь ты, уважаемый, вполне мог стать моим «клиентом» — если бы ГКЧП не провалил так бездарно свой путч.

Наталья не поменяла выражения лица, едва не столкнувшись в толчее с бывшим Генеральным секретарем ЦК КПСС и первым Президентом Советского Союза, страны, которая осталась лишь на старых школьных картах и в воспоминаниях людей. Десять лет, что прошли после бесславного сидения в Форосе, сильно изменили бывшего лидера страны. Лицо стало уставшим, обрюзгшим, хотя губы по-прежнему кривились в подобии доброжелательной улыбки. Сейчас в ней, в улыбке, больше проглядывали какие-то жалкие нотки. Четче на покрытом жидкими прядями волос черепе выделялось родимое пятно, в которое (это опять подумала Мышка) было бы так удобно целиться из снайперской винтовки.

Впрочем, былой злости к Михаилу Сергеевичу подполковник Крупина не испытывала. Время пригасило злой огонек в груди; к тому же пришло понимание, что перемены в стране были неизбежны, и скорее не вина, а беда этого человека состояла в том, что он не смог возглавить этот процесс.

— Духа не хватило, — резюмировала Наталья, отступая в сторону, чтобы не акцентировать на своей персоне внимание охраны, которая все-таки была.

Пусть охранявшая не русского гостя Израиля, а его министра иностранных дел Шимона Переса. Горбачев, о чем-то оживленно беседовавший с министром (через переводчика, естественно), наткнулся на ее взгляд, чуть прищуренный, словно у глаза действительно застыл оптический прицел, и замолчал. А потом несколько раз оглянулся на эту еврейку, явно имевшую какой-то интерес к нему, бывшему властителю одной шестой части мира.

— А может, — подумала Наталья, — когда-то моя фотография мелькнула перед твоими глазами? Может, ты подумывал, да так и не решился отдать приказ ликвидировать одного из тех, кто пришел тебе на смену?

Никакого уважения к этому пожилому человеку, вопреки своему первому мысленному обращению к нему, она не испытывала. И любопытство Натальи тут же погасло — она вспомнила достаточно широко разрекламированную акцию, которую задумал Михаил Сергеевич. Встретиться с несколькими политиками, определяющими не только настоящее, но и будущее цивилизации; создать цикл передач, которые назвал…

— Не важно, как, — не стала напрягать еще раз память Крупина, — вот и шел бы в тележурналисты. Сейчас получал бы нормальную пенсию, а не ту, которой тебя «отблагодарила» родина за многолетнюю плодотворную службу.

Она имела в виду сейчас ту унизительную минималку, что назначил для проживания («Точнее, доживания», — усмехнулась Мышка) бывшему президенту страны Пенсионный фонд России.

Наталья повернулась налево от места встречи с прошлым. Именно в этом месте людской поток делился надвое. Налево устремилась к древним камням мужская его часть. В нем уже растворилась фигура Николая Емельянова. Точнее двух Николаев — старшего и младшего, которого после ожесточенного, но короткого спора уступила отцу мать, Лидия. Конечно, подполковнику Николаеву вряд ли удалось бы победить в этом споре, если бы его не поддержала другой подполковник — Крупина.

— Не будем лезть в чужой монастырь со своим уставом, — отрезала она, и молодая мама смирилась.

«Монастырем» в данном случае выступала знаменитая Стена Плача, иерусалимская святыня. Это была первая поездка семьи Емельяновых за пределы крошечного особняка, что утопал в зелени в тель-авивском предместье Бат-Яме. Не считая, конечно, короткого вояжа из перинатального центра в госпитале «Ихилов», где Лидка благополучно разрешилась четырехкилограммовым богатырем Коленькой. Уже пять месяцев Наталья наслаждалась спокойной, почти семейной жизнью. Конечно, пеленки она не стирала и обеды с ужинами не готовила. Но вполне оттаяла, и душой и телом, от той кровавой мясорубки, которую сама же и устроила в древнем японском храме.

За пять месяцев она лишь дважды покидала уютный уголок на берегу Средиземного моря, в самом сердце сразу нескольких древних цивилизаций. Впрочем нынешняя, израильская, тоже стремительно становилась одной из основополагающих в мире. Не в последнюю очередь благодаря усилиям торговцев всего и вся. Именно благодаря работе одного из таких ярких представителей своего народа, бывшего россиянина, а ныне правоверного иудея Баруха она и слетала пару раз в такие же теплые, как в Бат-Яме, края — на острова, окруженные бескрайним океаном. Увы — оба острова ей не понравились. Они поразили буйством зелени, мельчайшим и чистейшим песком пляжа лишь взгляд Мышки. Ее сердце они оставили равнодушным. Скорее всего, потому, что перед глазами до сих пор стоял остров Зеленой лагуны.

Однако ни она, ни тем более Барух не отчаялись.

— Будем искать, — бодро заявил израильтянин.

— Ищи, — благосклонно кивнула ему очень выгодная клиентка Ирина Рувимчик, с которой, помимо хорошо барыша, можно было еще и поговорить на русском, несмотря ни на что, родном языке.

Теперь же она проводила взглядом две головы — взрослую и совсем крошечную, детскую — украшенные легкими белыми кипами, которые прямо тут, в проходе, раздавал анонимный благотворитель. Говоривший, кстати на русском языке с заметным грузинским акцентом. Наталья повернулась направо, нашла взглядом Лидию, медленно бредущую к огромным каменным блокам, из которых и были сложены остатки древней стены. Она даже сделала шаг в этом направлении, постаравшись открыться душой навстречу тем волнам благости, а больше великого ожидания чуда, которые тут веками оставляли миллионы паломников. Только вот раскрыться полностью не получилось. Потому что взгляд тут же вернулся назад, на мужскую половину, что была отделена от женской сеткой в крупную ячею — туда, где что-то царапнуло сердце. Это был араб, обычный, каких здесь было много. Но подполковника Крупину учили распознавать мельчайшие оттенки в поведении человека. Вот такие именно напряженные взгляды; незаметное, казалось, для остальных осторожное сканирование окрестностей, заполненных людьми; наконец, рвущуюся изнутри, несмотря на жесткий самоконтроль, обреченность террориста-самоубийцы. А еще — какой-то налет облегчения; словно этот молодой араб, который шел на смерть, в расчете разменять ее на что-то весомое, а именно гибель десятков врагов, говорил себе: «Я ведь не один такой! Перед аллахом, всемогущим и милосердным, я предстану в отличной компании».

Наталья эту «компанию» вычислила за пару десятков секунд. Подполковнику сейчас казалось, что всех их — шестерых террористов — связывают незримые нити. А седьмая, самая толстая, тянется, опутывая всех… именно к тому грузину, что раздал богомольцам уже почти все свои «подарки». К нему Крупина и шагнула в первую очередь, понимая, что если сейчас не успеет; если хоть один из смертников нажмет на кнопку там, в толпе, где не было видно двух Николаев, она до конца жизни не простит себе. Что она будет мстить — жестоко и кроваво — но язву в душе эта месть не зарастит.

Так что грузин (самый настоящий — Мышка в этом не сомневалась) упал на землю, точнее на камни, первым. Но упал так, чтобы очнуться к концу того беспощадного действа, что собиралась устроить Крупина на древней площади. И теперь многолюдство, которое всегда отличало этот участок Иерусалима, было ей только на руку. Она ускорилась — так, что за спиной не раздалось ни одного возмущенного мужского возгласа. Сейчас по площади скользила не женщина, а агент три нуля один. Неприметная и опасная Серая Мышка. Смертельно опасная.

Первый боевик умер мгновенно. Никаких секретов, что она предполагала выдоить у носатого грузина, от этого человека ей не было нужно. Не старалась она и создать видимость несчастного случая. Напротив — после того, как она выполнит задачу, поставленную самой себе — израильские службы должны были всполошиться, взять обе половины площади и подступы к ней под плотную охрану. А пока за спиной второго смертника выросла хрупкая фигурка, взмахнувшая рукой, и этот правоверный тоже отправился на встречу с аллахом — чуть раньше, чем планировал.

Третий араб оказался опытным, битым зверем. Свою смерть он успел встретить лицом к лицу. Это не помогло ему оттянуть собственный конец даже на секунду.

— А еще — и это главное, — подумала Наталья отстраненно, вырастая за спиной четвертого боевика, совсем мальчишки, — он не успел нажать на кнопку. Ну, или сделать какое-то другое движение, которое привело бы к страшным последствиям.

Потому что, уже опуская ставшее неимоверно тяжелым тело на камни, она успела нащупать твердый тючок, который был ничем иным, как мощным зарядом взрывчатки. С поражающими элементами, естественно.

К молоденькому, лет четырнадцати, арабчонку она никакой жалости не испытывала. Это был для нее не человек, а «объект повышенной угрозы для мирного населения», который нужно было обезвредить так быстро, чтобы еще два «объекта», остающиеся в живых, не успели почувствовать, как лопнули те незримые нити. Она успела — как раз в то мгновение, когда раздался первый встревоженный крик.

— Это обнаружили первый труп, — поняла Наталья, бросая на камни последний, шестой, уже без всякой осторожности.

Суматоху, что должна была подняться на площади, она тоже предвидела; больше того — планировала использовать ее в собственных целях. К группе, что ощетинилась сейчас у самой стены короткими дулами «Узи», она приближаться не стала. Николай с сыном были далеко от застывших вип-персон с растерянным (Михаил Сергеевич) и напряженным, готовым дать немедленный отпор (израильский министр) лицами. Наталья буквально выдернула Емелянова из застывшей у Стены плотной людской массы и толчком в спину придала подполковнику начальное ускорение.

— Бегом за Лидкой и домой! — прошипела она в короткое, без отгрызенной мочки, ухо голосом, от которого бледнели даже генералы, — Кольку не потеряй.

Конечно, идеальным вариантом было бы самой найти Лидию, и увезти всех, а главное мерно сопящего мальчугана, в безопасное место. Но тут уж надо было выбирать — или положиться на опыт бывшего «афганца», подполковника Московского СОБРа и последовать за той самой толстой нитью, которая уже удалялась от площади, или…

Ноги сами сделали выбор, направив Мышку, на которую уже стали изумленно оглядываться, с запретной для женщин территории. Направили со скоростью, которую тренированный СОБРовец при всем желании развить не мог; тем более с ребенком на руках. Десяток секунд — и она выскользнула из толчеи. Но за пособником, а может быть координатором террористов, не помчалась. Ирина Рувимчик в Иерусалиме была не первый раз. И по мере возможности (точнее необходимости) изучила центральную, историческую часть города. Впрочем, в этом городе вообще все дышало историей. И древний храм, с портика которого на спешащую, но внешне очень напоминавшую сейчас восторженно глазевшую по сторонам туристку, Наталью строго посмотрел кто-то из святых; и низенькая оградка, за которой застыл в тягучей жаре оливковый сад. Мышка огладила самое старое здесь дерево, чудовищно толстое для оливы. Конечно, навыки мастера леса тут, в Израиле были применимы очень избирательно, но она почему-то верила, что этой оливе больше двух тысяч лет, и что ее, быть может, действительно поливал Иисус Христос.

— Ну, хотя бы видел его; одарил благодатью, — улыбнулась Наталья, — вряд ли у него было время заниматься садоводством и огородничеством.

Этой улыбкой она невольно успокоила грузина, оглянувшегося сейчас по сторонам, прежде чем сесть в маленький автомобильчик, притормозивший здесь в нарушение всех правил. Мужчина явно устал; его носатое загорелое лицо сейчас переполняла не только скрытая тревога, но и чувство облегчения. Он, быть может, ожидал, что сейчас в него вцепятся длинные и неумолимые руки Моссада. Теперь же, после полутора часов бесцельных, на первый взгляд, блужданий по залитым пеклом улицам он решил, что опасности нет. Что люди, кишевшие кругом — да хотя бы вот эта европейская туристка, переносящая эту самую жару еще хуже него и потому сейчас улыбнувшаяся ему как-то очень жалко — никак не могут быть тайными агентами спецслужб.

Останавливаться рядом, даже с каким-нибудь вполне естественным вопросом уставшей от беспощадной жары туристки Наталья не стала; не захотела и проводить здесь захват. Здесь — это на многолюдной улице. Не потому, что стеснялась, или боялась оскорбить взоры паломников жестокой картинкой — могла оформить все красиво и вполне благообразно.

— Но зачем? — задала она себе вопрос, и сама же ответила, — зачем, если эта нитка еще не порвалась, и продолжает вести меня в логово… Пауков? Змей? Не зайчиков точно!

Она расслышала, как грузин отдал водителю нервный приказ; причем на языке, который никак не ожидала сейчас услышать — на пушту:

— В Старый Город.

Наталья удивилась — зачем нужно было петлять по старинным улицам, страдать от пекла, которым дышал здесь каждый камень, если от той же площади перед Стеной Плача до входа в Старый Город было дойти — пару минут. Единственным объяснением была возможная паника грузина, его желание увести преследователей подальше от кого-то, кто не стремился привлечь к себе чужого внимания. Она вернулась к вопросам филологии, к языку, на котором говорили в афганских горах.

Этот язык Наталья Крупина знала — еще с тех времен, когда была старшим лейтенантом. Услышать же его здесь и сейчас не ожидала по простой причине — Ближний Восток, в частности Израиль, не был зоной внимания афганских моджахедов, их террористических ячеек. Мышка меньше удивилась бы, если бы услышала эту фразу где-нибудь в Москве.

Сплевывать, чтобы не сглазить, она не стала. Решила, что своими действиями в еврейской столице — уже совершенными и планируемыми — поможет не только новым соотечественникам, но и настоящим, русским. Потому она проводила взглядом отъехавший автомобиль и подняла руку. Рядом, опять-таки нарушая правила, тут же остановилось такси. В него села уже не туристка, а израильтянка Ирина Рувимчик, богатая настолько, что ей ничего не стоило переплатить вдесятеро, только чтобы домчаться до Старого Города быстрее… чем кто-либо еще. Таксист — смуглый длинноносый еврей лет сорока — молча кивнул. Только что он был расположен поговорить, поразвлекать туристку с единственной целью — раскрутить ее на длинную поездку под аккомпанемент негромко тикающего счетчика.

Теперь за рулем сидел сосредоточенный гонщик, превосходно знавший все закоулки древнего города. В его голове — в этом Наталья не сомневалась — уже сложился маршрут; в обход центральных улиц, светофоров и постов военной и гражданской полиции. Машина рванула вперед, а Крупина продолжила неспешно рассуждать о странностях неудавшегося террористического акта. А главное — о его очень неожиданных исполнителях. Сейчас, разворачивая картинку событий назад, в то самое мгновение, когда она сорвалась с места, чтобы вклиниться меж тел паломников, она поняла, что никакие это были не арабы; что они чувствовали себя на этой земле чужеродцами, в отличие от тех же палестинцев, которые до сих пор считали Иерусалим своим городом. А уж его сердце, Старый Город, тем более.

Таксист как раз резко затормозил, останавливаясь на площадке, дальше которой проезда не было. Заехал он, кстати, со стороны, противоположной той, где до сих пор сверкали сиренами полицейские автомобили.

— Отсюда же, — поняла Наталья, — появится и грузин.

Представать перед его глазами в образе уже знакомой туристки, чудесным образом успевшей сюда раньше его, да еще буквально воскресшей из полумертвого состояния, в которое ее якобы погрузило безжалостное солнце, Мышка не пожелала. Совсем рядом, сразу за огромными воротами, начиналась бесчисленная череда магазинчиков, большей частью торгующих сувенирами. Бумажник Крупиной, который хранился в маленькой дамской сумочке, подобранной под удобный даже для таких вот пеших прогулок костюм деловой женщины, похудел еще немного. А сама Наталья стала обладательницей традиционного арабского женского наряда, в котором центральная роль отводилась тяжелому платью до пят. К нему прилагался платок, которым было положено обертывать лицо так, что наружу торчали только глаза.

Их серый цвет при желании Наталья тоже могла поменять; на темно-карий, который главенствовал в этой части города. Не на первых этажах и на улицах, где большую часть толпы, мерно движущейся по маршруту, который проложил мессия с тяжеленным крестом на спине еще две тысячи лет назад, составляли паломники и обычные туристы со всего мира, а выше. Там, где жили арабы в квартирах, сложенных из камня еще до суда, который разрешил устроить Понтий Пилат. Наталья знала, что какие-то современные блага в них есть; но именно что «какие-то». Но ни один из обитателей этих каменных сот, которые стоили миллионы долларов и совсем не продавались, не поменял бы свое жилище на самый комфортабельный пентхауз. Потому что это было родовое жилье; здесь рождались, жили и умирали прадеды вот этих ребятишек, что стайкой галдели у лавки и не обратили никакого внимания на «соотечественницу». Мышка плавно выплыла наружу, оставив в ступоре хозяина предприятия мелкой торговли, на глазах которого и переоделась, превратившись из очаровательной европейки в не менее соблазнительную представительницу Ближнего Востока.

— Это я еще свой костюм снимать не стала, — усмехнулась Наталья, напоследок подмигнув серым глазом остолбеневшему арабу.

Мышка вернулась к воротам, в тень, преследуя сразу две цели — остаться незамеченной тем человеком, которую толстая нить судьбы должна была скоро привести сюда, ну, еще и спрятаться от палящих солнечных лучей. Хотя она и призналась себе, что в этом тяжелом платье и платке жара переносилась несравненно легче. Дальше все было отработано до автоматизма. Наталья дождалась, когда грузин кивком отпустит машину и двинулась вперед — до развилки, которую преследуемый ею человек, который сейчас тащился позади нее, никак не мог миновать.

Грузин ее обогнал — как раз на этом перекрестке — и повернул налево, отклонившись от традиционного для туристов маршрута.

— Не хочешь ты коснуться стены, освященной прикосновением Сына Божьего, и дойти до горы, где он принял мученическую смерть, — почти в соответствие с канонами немного попеняла ему Мышка, — но это и правильно. Не хватало еще, чтобы то самое логово оказалось рядом с Голгофой.

Эта пара, теперь тоже связанная незримой нитью, удалялась от холма, такого невысокого — если только не несешь на плечах неподъемный груз. Они практически дошли до противоположной от центральных ворот границы Города. Здесь тоже хватало людей, причем Наталье здесь затеряться от его взглядов, которыми грузин одарял все — и впереди себя, и сзади, и по сторонам — было еще легче. Таких закутанных в ткани фигур было много, и одна из них как раз шмыгнула под каменную арку. Туда, застыв совсем не на долго, прошел и преследуемый Натальей человек.

Крупина не стала останавливаться, шагнула под арку смело — как к себе домой. Она и сама сейчас уверилась, что где-то тут, на одном из этажей, ее ждет прохлада, куча ребятишек и бесконечные женские хлопоты. Она даже глубоко вздохнула, проходя мимо грузина, терпеливо ожидающего у закрытой двери третьего этажа. Всего таких этажей в доме из светлого песчаника было пять, но даже до четвертого Крупина не поднялась. Потому что дверь, у которой застыл столбом противник, щелкнула замком и приоткрылась. Мышка к этому мгновению поднялась лишь на две ступени. Спрыгнуть вниз и затолкать, чуть ли не зашвырнуть не самого мелкого мужчину внутрь, было делом одного длинного, растянувшегося для Натальи мгновения. А для мужчины, которого еще и огладили совсем неласково по затылку, оно растянулось очень надолго. Под изумленными взглядами двух крепышей, которым было не привыкать к жаре, только не такой, а афганской, грузин пролетел вперед по короткому коридору, и там замер на каменном же полу, наткнувшись на непреодолимое препятствие — стену. С этим выражением искреннего изумления парочка боевиков опустилась рядом; для этого хватило двух хлестких ударов, на которые выглянул из внутренней двери еще один афганец.

Этот был поопытней; даже успел почти захлопнуть дверное полотно, которое распахивалось в его сторону. Ураган, частью которого оказалась правая нога Натальи, тут же ударился в эту преграду с вполне ожидаемым Мышкой результатом. Что-то за деревянной створкой хрустнуло — то ли дерево, то ли лобная кость, которую не успел убрать опытный боевик. Он шумно упал, не став живой преградой для агента три нуля один. В открытую дверь Крупина увидела еще одного крепкого бородатого боевика, который вскочил с одеяла, постеленного на полу, и протянул вперед руку, сейчас невооруженную. Хотя оружия в комнате хватало; тут даже были такие знакомые и родные АКМ, составленные в углу в пирамиду.

— В количестве четырех штук, кстати, — подвела нехитрый итог Мышка, — как раз по одному на каждого… не считая грузина. Но это еще надо проверить.

Боевик напротив и возрастом, и роскошной ухоженной бородой, и властным голосом вполне тянул на командира. Голос был густым, рокочущим. Вслед за протянутой рукой на Крупину обрушилось возмущенное: «Женщина!». Наталья усмехнулась. Она сейчас вся обратилась в слух — не раздастся ли сейчас позади еще один, или несколько звуков, пусть не таких громких, которые означали бы, что ее беседе с бородачом могут помешать. Даже стянула с головы платок. Глаза боевика, зло поблескивавшие поверх жестких черных волос, вдруг стали округляться, заполняться изумлением, а потом настоящей паникой. Даже голос его потерял мощь, когда он явно непроизвольно вытолкнул из себя слово, которое Серая Мышка совсем не ожидала услышать: «Шайтанкыз!».

Она метнулась вперед — не для того, чтобы вбить обратно в глотку это слово, которое, как известно, не воробей. Ее жесткий удар, заставивший заполненные ужасом глаза закатиться, а мощное тело сползти по стеночке на одеяло, точнее курпачу, как правильно называлось это длинное стеганное ватное изделие, был необходим и самой Наталье, чтобы перевести дух; понять, с какой стороны к ней сейчас выползло далекое прошлое. Времени ей понадобилось совсем немного — как раз, пока Мышка пробежалась по другим комнатам, по крошечной душевой и просторной кухне-столовой, тоже одарившей запахами из прошлого — и убедилась, что больше желающих пострелять из автомата Калашникова в квартире нет.

— Четыре, с грузином пять.

Наталья помрачнела. Она, как и всякий нормальный человек, не любила «вариант ноль». Но бородач, так неосторожно выкрикнувший ее прежнюю кличку, не оставлял ей иного выбора. Если в голове хоть одного из боевиков, постанывающих сейчас на полу, отложилось это: «Шайтанкыз», — и если оно всплывет потом на допросе… В квалификации сотрудников Моссада подполковник Крупина не сомневалась. Стоило им только зацепиться за ниточку из запутанного клубка, и все тайны (зарытой, кстати, не так глубоко) вылезут на поверхность. В том числе и истинное лицо Ирины Рувимчик, и адрес ее теперешней Базы в Бат-Яме, и многое другое. Мышка вернулась в коридор, продлила четверым боевикам незапланированный отдых посредством быстрых и жестких ударов и остановилась над хрипло дышащим бородачом. Здесь она, напротив, принялась приводить мужчину в чувство — проверенным и чаще всего используемым способом.

— Это я с Кольки Емельянова начала, — усмехнулась Наталья, вспомнив родной детский дом и оттого немного мягчея сердцем, — откусила полуха и сразу поняла, как надо разговаривать с мужиками.

Очередной мужик, чернобородый боевик, очнулся, когда его уши приняли интенсивно бордовый цвет. Казалось — откуси Мышка сейчас у него половину уха, как когда-то Басмачу, тугая струя крови забрызгала бы все стены этой достаточно просторной комнаты. В его глазах по-прежнему плескался страх перед «Чертовой девкой», и именно с этого вопроса Мышка начала допрос.

— Я тебя не помню, — придавила она бородача к полу тяжелым взглядом, — откуда ты знаешь меня?

Наталья говорила на пушту, пробуя каждое слово на язык, вспоминая оттенки древнего языка. Она словно собиралась прямо отсюда, из города трех религий, отправиться в афганские горы, чтобы с ходу ворваться в бой, приняв одну из сторон. Увы, или к счастью, теперь в этой истерзанной стране все стороны были исключительно внутренними. Внешнего врага, против которого могли бы объединиться такие вот бородачи, в Афганистане не было.

— Как долго? — задала себе вопрос Мышка, вспоминая историю, в которой этот стратегический для Азии регион периодически топтали сапоги иноземных солдат, — в том числе и мои…

Бородач, без всякого понуждения назвавшийся Асадуллой, что означало Лев аллаха, тут же напомнил Наталье те годы.

— Тебя, Шайтанкыз, знали все командиры моджахедов, — с неподдельным уважением ответил Асадулла, — нам даже листовки привезли с твоим портретом. И суммой награды за твою голову.

Крупина особой гордости не ощутила; даже не стала интересоваться количеством нулей в той самой листовке. Если что-то и погладило ее самолюбие, так это тот факт, что ее, сорокалетнюю, узнали с листовки почти двадцатилетней давности. Но это в ней заговорила женщина; агент же три нуля один недовольно поморщился глубоко внутри себя. Это «все командиры» означало, что ее могут узнать и другие бывшие враги.

— Которые, кстати, сейчас командуют в Кабуле.

Понимание того факта, что по стопам военной юности, закончившейся так страшно, все-таки придется пройтись, уже поселилось в душе. Когда? Неизвестно. Но не скоро — не завтра или послезавтра. Это становилось ясным по мере того, как Асадулла говорил, не утаивая ничего, что знал. И об этой попытке террористического акта, и о главарях, действительно заседавших теперь в высоких кабульских кабинетах, а главное — о том, что и за этой попыткой, и за многими другими, которые совершаются сейчас, или запланированы на самое ближайшее время, стоят непонятно какие люди.

— Но очень богатые, — так охарактеризовал нанимателей Асадулла, — столько денег у нас никогда не было. Даже когда американцы помогали против вас, русских.

— Теперь подробнее о других попытках, — кивнула Мышка, — место, время, исполнители…

— Нет, — удалось помотать головой бородачу, — кто я такой, чтобы знать такую информацию? Одного знаю — Муатабара. Он сейчас в Италии, в Риме. Муатабар мне ближе брата. Спас меня два раза. А вчера позвонил, хотя этого конечно не следовало делать.

— Следовало, еще как следовало, — не согласилась про себя Наталья, задавая уже вслух очередной вопрос, — звонок в телефоне не стер?

Взгляд афганца поначалу метнулся к низенькому столику, на котором среди прочей рухляди лежал мобильный телефон, и лишь потом заполнился мукой. Этот жестокосердный человек, прошедший не одну битву; буквально сегодня обрекший на мучительную смерть десятки мирных паломников, решил проявить человеческие чувства. По отношению к такому же отъявленному негодяю, каким был сам. Но в Мышке этот порыв нашел понимание.

— Ладно, — решила она, прислушиваясь к подозрительной тишине, что установилась за окошком, — получай награду, Асадулла.

Террорист даже не понял, что надо забыть обо всем, кроме аллаха, который уже готов был дать ему путевку — в мусульманский рай или ад. Его шея не треснула позвонками, как это показывают в триллерах. Жесткие, даже жестокие пальцы агента три нуля один прервали нить жизни этого человека совершенно беззвучно. Потому что Мышка поняла — за дверью жилища, ставшего базой террористов, что-то готовится. И кто-то внимательно прислушивается к тому, что творится внутри.

— Скорее всего, штурм — без всяких предложений сдаться и отпустить заложников, — Наталья кивнула, заранее одобряя возможные действия израильского спецназа, — только знают ли они, что здесь есть беззащитная женщина?

Мышка бережно, без стука, опустила бородатую голову на пол, с легкой усмешкой скользнула взглядом по пирамиде из автоматов, приклады которых она не успела даже огладить, как хотела, и так же беззвучно начала превращаться в заложницу…

Глава 2. Иерусалим. Старый город

Майор Давид Гаршвин. Штурм

О том, что в самом сердце израильской столицы, в Старом городе, свила гнездо террористическая группировка, майор узнал за пятнадцать минут до штурма. Откуда об этом месте узнало соответствующее подразделение Моссада, Давида совершенно не волновало. А вот то, что происходило вокруг дома с двухтысячелетней историей, при штурме которого ему никто не позволил бы использовать активные средства вроде кумулятивных зарядов и светошумовых гранат, ему знать было просто необходимо. Конечно, эти самые пятнадцать минут ограничивали его возможности. Единственное, что удалось узнать его ребятам, а прежде того умельцам из Моссада, которые оттеснили цепь полицейских так далеко, как только могла позволять ситуация и пробежались по квартирам, окна которых выходили на подъезд дома «Х», это возможное осложнение. Оно было связано с женщиной, арабкой, которая вошла в этот дом за пару минут до того, как его взяли в плотное кольцо.

Сам Гаршвин ее не видел, но сейчас почему-то был уверен, что эта арабка может привнести что-то непредвиденное в план, который уже сложился в его голове. Впрочем, точно такой же сложился бы и в любой другой спецназовской голове, потому что план был типовым, отработанным в бесчисленных тренировках и, уже не один раз, в боевых условиях. Единственным отступлением от отработанных до автоматизма действий был категорический запрет на использование в этом районе взрывчатых веществ. Поэтому вместо заряда узконаправленного взрыва, который должен был вышибить толстую деревянную дверь, изготовленную явно не одно столетие назад, его самый надежный помощник, сержант Шломо Мосс, держал в руках кувалду устрашающих размеров.

Сержант сейчас довольно ухмылялся, и Гаршвин догадывался, что принесло ему нечаянную радость. Шломо, выходец из России, любил как раз вот такие силовые, устрашающие методы подавления. Майор не сомневался — представься такая возможность — сержант своей кувалдой и по черепам террористов прошелся бы играючи, не моргнув глазом. Но сейчас тяжеленная болванка на железной же рукояти была нацелена в точку, где в гнезде, выдолбленном когда-то неизвестным арабским мастером, поблескивал вполне современный замок.

Майор наконец дождался сигнала, который сегодня прозвучал как противный писк зуммера в наушниках радиосвязи и тронул рукой плечо Мосса. Сам же предусмотрительно отошел чуть в сторону, за пределы молодецкого размаха. Он сейчас тоже улыбнулся — представил себе, как зловеще, и одновременно радостно ухмыльнулся сержант, опуская кувалду на замок. Этот звук — жалкий треск дерева и стали — майор слышал не раз. Только сейчас он прозвучал как-то иначе; словно через совсем короткий миг после первого удара раздался еще один, более смачный.

— Так лопаются кости, — успел подумать он, — в том числе человеческие.

Мимо него, и мимо застывшего на краткие мгновения Шломо потекли стремительные живые ручьи — это его, Давида, орлы растекались неудержимым потоком по квартире.

— «Чисто», «Контроль», «Двести», «Двести», «Двести», — принимал он короткие доклады, вступая в логово террористов внешне совсем неспешно, а на самом деле именно в том темпе, который тоже был отработан тысячекратно, — «Триста»!

Он услышал последний возглас, произнесенный одним из бойцов в микрофон чуть громче остальных, и двинулся в ту сторону, в комнату с правой стороны по ходу движения. За ним, словно телохранитель с кувалдой на плече, шагал сержант. Внешне такой же неторопливый, как командир, он мог преобразиться в доли секунды — стать стремительным и неудержимым. Именно он, самый старший в группе, предложил такие кодовые слова для обозначения мест мертвого и не совсем мертвого груза.

— Так мне с Афгана привычней, — заявил он майору, тогда еще капитану, четыре года назад — когда группа только формировалась.

Гаршвин знал, что его самый опытный и надежный боец успел повоевать — еще в юности, тогда советской. Это, быть может, и стало решающим при зачислении сержанта в элитный отряд.

Теперь Шломо с удивлением, легкой брезгливостью и заметной гордостью перешагнул через труп человека, который опосредствованно (через толстую деревянную дверь) познакомился с его кувалдой. Боевик лежал, широко раскидав руки-ноги в коридоре и устремив к потолку незрячие глаза неестественно красного цвета.

— Неудивительно, — подумал майор, который уже перешагнул через это препятствие, вызвавшее у него лишь недоумение, — получить кувалдой по уху — так все мозги из черепа выплеснутся. Зачем только он свое ухо к двери приложил — хотел определить, сколько врагов скопилось на лестничной площадке?

Последняя мысль заставила его чуть заметно поморщиться — майор был уверен, что никто в квартире не слышал приготовлений к штурму. О том, что именно это — отсутствие всякого шума за дверью и окнами, и могли насторожить кого-то, он не подумал. Не успел, наверное, потому что шагнул, наконец, в комнату, и сконцентрировался на новых персонажах — лежащих на полу людях и своих бойцах, держащих под прицелом эти два неподвижных тела.

По первому Гаршвин лишь скользнул взглядом, отметив его неестественно свернутую шею и отсутствие жизни в остекленевших глазах. А второй, точнее вторая…

— Это не араб, — безапелляционно прогудел за спиной сержант, — это не араб, командир. Я таких душманов еще в Афгане навидался. Зуб даю — он к нам прямым рейсом из Кабула прилетел.

Прямых рейсов из афганской столицы в израильскую не было — это майор знал точно; но возражать сейчас Моссу не стал. Он еще пристальней вгляделся в женщину — ту самую арабку, что своим появлением ненадолго отсрочила штурм. Что-то было не совсем правильно в этой фигуре с замотанным цветастым платком лицом. Майор не успел уцепиться за занозу, которая кольнула в подсознании. Незнакомка вдруг начала дергаться в припадке то ли эпилепсии, или…

— Предсмертных судорог, — с ужасом подумал Гаршвин; с ужасом — потому что понял, что теряет последнего свидетеля.

Женщина, чье тело между тем выгнула дугой жестокая судорога, чуть слышно вздохнула и медленно расслабилась, растеклась бесформенной кучей на полу совсем рядом с мертвым боевиком. Но — майор каким-то чудом понял это — не умерла; просто провалилась в глубокое забытье. Плотный шелк на ее груди чуть заметно дрожал, выдавая дыхание, и он скомандовал сержанту, который затаился за спиной, тоже не отрывая взгляда от свидетельницы.

— Мосс — хватай ее и в госпиталь — одна нога здесь, другая там!

Эту фразу тоже привнес в группу сержант; как и многое другое, кстати. Но сейчас он не стал «радовать» командира и двух товарищей, застывших у противоположных стен с «Узи» в руках, очередным перлом. Глухо стукнула кувалда, аккуратно прислоненная хозяйственным Шломо к стеночке, и здоровяк легко поднял закутанную в шелка незнакомку на руки. Майор дернулся было, чтобы посмотреть, какое лицо скрывает этот цветастый платок, но сдержал себя, подумав, что еще наглядится на это личико — когда будет спрашивать, как и зачем эта женщина попала в бандитское логово. Он отправился вслед за сержантом, который нес незнакомку бережно и на удивление легко — словно невесомую куклу. Но в коридоре, где Шломо устремился к двери с вылетевшим от страшного удара замком, остановился — как раз над телом боевика с треснувшим черепом.

Если бы Давид Гаршвин мог читать мысли других людей, прежде всего своих бойцов, он бы уловил то удивление, с которым сержант на несколько мгновений раньше остановился взглядом на этом черепе; точнее лице с выпученными красными глазами:

— А этот, скорее всего, грузин… Ой-е-ей, что-то будет!

Шломо, несмотря на службу в Советской Армии, в одной из самых горячих точек в ее истории, а теперь в элитном подразделении израильского спецназа, был настоящим евреем, а потому предстоящие неприятности чувствовал одним местом. Тем самым, под которое удерживал в действительности достаточно тяжелое женское тело.

Все последующие события майор Гершвин узнал со слов сержанта…

Тело, к удивлению Шломо, казалось не только тяжелым, но и каким-то… родным, что ли? Словно он нес на руках близкого человека, от которого пахло кровью, кислым запахом пороховых газов (хотя ни одного выстрела из «Узи» или «Калашникова» так и не было сделано), и еще чем-то неуловимым, чем пахли только афганские горы.

— Маком они пахли, — вспомнил сержант покрытые красным весенним ковром предгорья, — а я словно обкурился им; вот и придумываю себе невесть что.

Он, наконец, остановился рядом с микроавтобусом. Автомобиль словно ждал его с распахнутыми дверьми. Точнее — действительно ждал. Потому что по боевому расчету сержант был дублером водителя этого мощного «Форда». Он бережно уложил незнакомку на длинное сиденье, на котором она спокойно разместилась, и, задумавшись на мгновенье, решил все-таки помочь ей хоть в самой малости — обеспечить к легким доступ свежего воздуха. Шломо осторожно взял за краешек цветастого платка и медленно потянул его на себя, заполняясь изумлением и безумной радостью по мере того, как под ним (под платком) открывались такое знакомое лицо. Последними открылись веселые серые глаза, в которых не было ни капли боли, какую совсем недавно излучала всем своим видом закутанная в арабский наряд фигурка.

В женщине кроме этого платья и платка не было больше ничего арабского. А лицо, включая эти серые глаза, один в один повторяло полузабытые за давностью лет черты его прежнего командира — старшего лейтенанта Натальи Крупиной.

— Ну чего уставился, старший сержант (именно это звание было у Лешки Мосса к окончанию его службы в Афгане)? Соскучился, что ли? — теперь уже совсем усмехнулась Наталья.

Мосс, вместо того, чтобы кивнуть, сграбастал ее в медвежьи объятья, и Мышка позволила ему это, на несколько мгновений ощутив себя слабой женщиной. Но эти мгновения текли, а сержант не собирался отпускать ее. Наконец женское тело в его руках напряглось, и Лешка-Шломо поспешил так же аккуратно отпустить бывшего командира на сиденье; вспомнил, наверное, чем может кончиться такое вольное обращение с Шайтанкыз, как Крупину называли враги и кое-кто из однополчан.

— Товарищ старший лейтенант, — счастливо зашептал он, отступая в тесном для него фургончике так, чтобы охватить взглядом успевшую сесть на сидении Мышку целиком — от этих самых глаз, тоже светящихся сейчас неподдельной радостью — до кончиков модельных туфель на низком каблуке, — это вы?!

Именно эти туфли, точнее носок одной из них и бросился в глаза майору Гаршвину; заставил напрячься его тело — но не более того.

— Я, Леша, — Наталья ловко скользнула мимо сержанта; ей места здесь вполне хватало, — сейчас вот закрою двери и можно продолжать целоваться.

Впрочем, и сама она, и тем более Мосс понял, что это не было приглашением к действию. Мышка тут же чуть нахмурила понарошку брови и кивнула на водительское сиденье:

— Тебе что командир приказал? Везти меня в госпиталь? Вот и вези!

— Есть! — сержант умудрился встать здесь в стойке смирно; немного кривой конечно, но вызвавшей одобрительную улыбку Натальи, — а в какой?

Его лицо, и даже вся фигура, сейчас ловко перемахнувшая через спинку сиденья и умащиваяся на нем, сейчас словно кричала: «Любой приказ готов выполнить, товарищ старший лейтенант, но только — ваш!». Он словно разом помолодел сейчас, превратившись в того ловкого, хоть и крупного уже паренька — одного из тех, на кого Наталья могла во всем положиться там, в афганских горах.

— А, пожалуй, и сейчас, — поняла она, лихорадочно соображая, какую помощь она может и хочет получить от этого спецназовца, готового забыть ради нее, ради воспоминаний о далекой молодости и о присяге, и о… Нет! Ты мне, конечно, поможешь, Леша. Но ничего нарушать я тебя не заставлю.

Она, теперь тоже практически израильтянка, о медицинской стороне еврейской жизни знала очень мало. Не приходилось обращаться ни разу. За исключением рождения Коленьки, конечно. Этот адрес она и назвала, имея в виду прежде всего то обстоятельство, что оттуда легко доберется до дома.

— До Тель-Авива подбросишь, Леша? Есть там такой госпиталь «Ихилов».

— Знаю, — обрадовался сержант, поворачивая ключ в замке зажигания, — там министерство обороны недалеко, так я туда…

— Вот и хорошо, — остановила его Наталья, — выруливай, и начинай рассказывать, как ты до такой жизни докатился.

Леша не обиделся; напротив — разулыбался теперь уже совсем широко. Вспомнил эту присказку, которая в разведвзводе звучала очень часто. А потом действительно разговорился, неожиданно для себя вспоминая такие незначительные подробности последнего десятилетия своей жизни, что сам удивлялся просветлению собственной памяти. Автомобиль, судя по всему, имел право нарушать скоростной режим. Пару раз, правда, сержант нажал на клаксон, выпустив наружу какой-то противный скрежещущий сигнал, от которого прицепившиеся автомобили местной инспекции безопасности на дорогах тут же отстали. «Форд» уже поглотил колесами семьдесят километров, что отделяли историческую столицу Израиля от финансовой, когда сержант спохватился, и повернулся назад, с виноватым вопросом:

— А вы-то как, товарищ старший лейтенант? Где вы все эти годы… Мы тогда с ребятами хотели вас с гауптвахты выкрасть, да не успели — всех по разным частям за полчаса раскидали. Даже приказы потом пришли, задним числом.

— Ага, — поняла Наталья, — это командир полка постарался. Чтобы ребята действительно какую-нибудь глупость не учинили.

Но теплое чувство благодарности все равно заполнило грудь. Ответила же она очень коротко — так, что Мосс сразу понял — подробностей не будет:

— Я теперь подполковник, Леша.

Она не уточнила — подполковник какой армии. Но сержант понял; еще он сообразил, что офицер практически вражеской армии здесь, в постоянно воюющем Израиле, это… Именно в этот момент зазвонил телефон. Майор Гаршвин наконец сообразил, что его мучило последние сорок минут; сообразил, когда в бандитском логове закончился обыск, не давший практически никаких результатов. Он набрал номер сержанта, который увез объект, точнее субъект его невольных терзаний. В салон ворвался громкий, чуть взволнованный голос:

— Сержант, тебе пора было бы уже вернуться. Тут до госпиталя всего…

— Так это в Иерусалиме, командир, — ляпнул Шломо, не подумав, — а я уже в Тель-Авив въехал…

— Какого черта!? — голос в телефоне стал строгим; но продолжить не майор не успел.

Мобильник каким-то чудесным образом оказался в руках Натальи, которая нажала на кнопку, прервав такой короткий разговор, и велела водителю:

— Прижмись-ка к обочине, Леша, я здесь, пожалуй, выйду.

Совсем рядом была автобусная остановка; на желтой табличке Наталья разглядела номер десять — автобус именно этого маршрута шел и мимо госпиталя, и, много позже, рядом с ее домом. А поскольку ни на какие болезни и раны Мышка жаловаться не собиралась, то разницы, где ей пересесть из комфортабельного салона микроавтобуса во всегда битком набитую «десятку», не видела.

— Телефон я тебе не отдам, Леша, — улыбнулась она сержанту, когда тот дисциплинированно остановил автомобиль сразу за остановкой, — минут через десять найдешь возможность связаться с начальством. Можешь рассказать ему все.

— В каком смысле все? — не поверил сразу Мосс, — кто же мне поверит, что я вот так, без сопротивления отдал телефон, а потом отпустил…

— Леша.., — протянула теперь уже немного сердито Мышка, — я же сказала — все. Не скрывай ничего. Поверь — тебя раскрутят до донышка, даже не заметишь. Одно слово вранья — и со спецназом можешь попрощаться. И вообще с армией. Оно тебе надо? Или ты не сможешь рассказать про старшего лейтенанта, про Шайтанкыз так, чтобы они прониклись. Впрочем (она словно задумалась, на самом деле посмеиваясь в душе), если хочешь, могу напомнить. Тогда десять минут ждать не нужно будет — отдохнешь прямо здесь, в кресле.

— Нет, Наталья Юрьевна, — сержант не испугался; он сейчас вспомнил пару эпизодов, которые обязательно надо будет рассказать майору, — я уже и сам проникся…

Он повернулся назад, потому что в салонном зеркале не увидел лица Крупиной. И тут же едва не расхохотался; заменив смех восхищенным ругательством. На русском языке, кстати. В салоне никого не было. Как можно было исчезнуть из него, не щелкнув дверцей, не скрипнув кожаным сиденьем? Это мог бы сделать кто-то неприметный, например мышь, но никак не взрослый человек, женщина.

— Кроме нашего комвзвода, — с гордостью подумал Мосс, бросая взгляд на часы и начиная отсчет тех самых десяти минут.

Он еще подумывал дать старшему лейтенанту, точнее подполковнику Крупиной, минут пять-десять дополнительной форы. А Крупина, которая, кстати, еще не покинула салон, все-таки решила, что лишние неприятности однополчанину ни к ему. Потому что кто-то сообразительный, а таких в израильских спецслужбах было хоть отбавляй, обязательно задаст себе, а потом и сержанту вопрос:

— А почему, собственно, ты не позвонил на десять минут раньше?

Поэтому к шее Шломо устремилась незамеченная им рука, и он — все с той же улыбкой на губах — провалился в неглубокий сон. Мышка едва успела подхватить тяжелую голову, готовую упасть на клаксон и испугать тель-авивцев пронзительным ревом. Потом Серая Мышка скользнула наружу, пообещав себе, что обязательно найдет Мосса — потом, когда все закончится. Вопрос: «Что все?», — она задала себе уже в автобусе десятого маршрута.

Уже через восемь из отпущенных десяти минут рядом с машиной остановились, взяв его в коробочку, три автомобиля, отличавшихся от стоящего на обочине «Форда» лишь цветом. Майор Гаршвин естественно не мог прилететь сюда, как на крыльях. Но связаться с тель-авивскими коллегами, дать им наводку, было делом не минут — секунд. А уж тем прикинуть маршрут от въезда в город, не такой большой по европейским меркам (всего-то четыреста тысяч населения), и найти приметный микроавтобус… В-общем, Шломо Моссу впервые в жизни пришлось ощутить на собственных руках тугие кольца наручников.

Спецназовцы, которые внешним обликом и заметной только опытному глазу скупой грацией движений, мало отличались от самого сержанта, как-то незаметно для окружающих — для той же толпы на остановке — окружили микроавтобус. Двое резко отворили двери — водительскую, и ту, в которую недавно вышла никем не замеченная Мышка. Внутри их встретил только негромкий храп и блаженная улыбка, которой поделился с «коллегами» единственный человек в салоне. Один из людей в камуфлированной одежде и маске, показывающей, что светить личиком эти ребята не любят, негромко чертыхнулся, когда так и не проснувшегося Шломо вытаскивали из тесного для него сидения. Ровно через минуту; а по часам Натальи — через десять — сержант открыл глаза и повернулся направо; затем налево — к «коллегам», которые подпирали его с двух сторон такими же крепкими, как у него, плечами. Мосс поднял скованные руки к лицу. Улыбка медленно сползла с его губ; не исчезла совсем, а растворилась внутри, чтобы проявиться опять при следующей встрече с бывшим командиром. А что такая встреча обязательно случится, он не сомневался.

— Иначе, зачем бы Наталья Юрьевна взяла с собой мой телефон? — задал он себе резонный вопрос…

— Вот именно, — повторили ему этот же вопрос в мрачном здании в самом центре Тель-Авива, во внутренний дворик которого «Форд» светло-бежевой раскраски въехал, не издав на улицах ни одного сигнала, — зачем она взяла с собой твой телефон?

Сержант Мосс так и не смог узнать, отличается ли от их «фирменной» сирены гудок автомобиля неизвестной пока спецслужбы. Его быстренько препроводили на третий этаж, где в светлом просторном кабинете, ничем не напоминавшем пыточную, устроили долгий, дотошный и очень профессиональный допрос. Он понимал, что все эти вопросы, часть которых не имела никакого отношения ни к нему самому, ни к старшему лейтенанту Крупиной, дают какую-то пищу уму человека, который задавал их с заметной ленцой. Человек этот — невысокий, с мелкими же чертами лица, сильно смахивал, как бы это кощунственно не звучало, на рейхсминистра Геббельса — как его рисовал в незабываемом фильме наш разведчик Штирлиц.

Сержант так и сказал про себя: «Наш», — и окончательно успокоился. Потому что действовал; точнее отвечал на вопросы так, как и советовала Наталья Юрьевна. То есть, не скрывал ничего. Сейчас даже мимолетная обида, что поселилась в груди от такого неожиданного прощального жеста Крупиной, полностью растаяла, уступив место теплой благодарности — Мосс понял, зачем командир сделала это.

Он рассказал все — сначала этому костлявому человеку с суровыми пронзительными глазами, а затем еще раз — ему же, уже в присутствии своего нынешнего командира, майора Гаршвина. Последнего, как оказалось, пригласили в качестве независимого эксперта. Хотя полностью независимым назвать майора, конечно же, было нельзя. Однако он догадался, в силу большего опыта именно в таких вот «играх», что приглашать кого-то еще не стали во избежание лишней огласки. А Гаршвин — хотел он этого, или нет — уже был «посвященным»; правда, пока не до конца понимал, во что.

— Ну и как, — повернулся к нему другой майор — тот, кто принимал их с Моссом в своем кабинете и не удосужился назвать своего имени, — вы верите, майор, в эти сказки?

Сказками этот начальник (майоры бывают разными) назвал те несколько невероятных историй, которые Мосс рассказал о старшем лейтенанте, теперь подполковнике Крупиной. Гаршвин помедлил с минуту, а потом кивнул, вспомнив, как «купился» на предсмертные судороги незнакомки в длинном арабском одеянии. О туфельке, что лишь на мгновенье мелькнула перед его взглядом, он предпочел промолчать.

— С трудом, но верю, — сказал он чистую правду, — хотя что вам в моей оценке? Можно ведь все это проверить.

Он уставился на хозяина кабинета взглядом дисциплинированного служаки — мол, наше дело штурм, захват, прикладом в рожу, и так далее. А уж вы, такие умные здесь…

Второй майор его понял. Выражение бесстрастности на его лице не поменялось, но тонкие губы скривились в усмешке.

— Проверим… Если успеем. Потому что назревают какие-то события. Точнее, они уже начались. И твоя… Наталья Юрьевна (он повернулся к сержанту) уже вмешалась в них. Не скрою — пока на нашей стороне. Сегодня днем она предотвратила теракт перед Стеной Плача. Ликвидировала без единого выстрела шестерых террористов. И спасла, между прочим, жизнь десяткам людей. Средикоторых как раз оказались министр Перес и Горбачев — знаете такого?

Сержант кивнул первым, заполнившись до краев своего большого тела гордостью за Крупину. А вот майор Гаршвин кивнул чуть позже, и совсем без улыбки. Потому что понял — такими сведениями просто так, для общего развития, не делятся. Этот майор с холодными глазами уже включил и Шломо, и его, Давида Гаршвина, в какую-то свою комбинацию. Именно в этот момент и прозвучал вопрос о телефоне. И опять сержант не стал лукавить — сказал так, как думал, и, больше того, надеялся.

— Может, она будет ждать звонка на этот телефон?

— Так давайте позвоним, — вроде бы даже обрадовался майор, — диктуй номер.

Позвонил он не с рабочего телефона, который затерялся на большом столе, заполненном бумагами, а с мобильного. Голос оператора мобильной связи, сообщившей, что абонент отключился или находится вне зоны действия сети, услышали все. Но лишь хозяин кабинета довольно кивнул головой, словно он сейчас достиг какой-то цели.

— Достиг, — понял Гаршвин, — теперь у этой Крупиной записан номер, куда можно позвонить — в крайнем случае.

Давид, к собственному изумлению, ощутил, что к этой незнакомке он сам уже питает теплые чувства.

— Наверное, от тебя, сержант, заразился, — глянул он на подчиненного, который потирал руками запястья.

Наручников на них уже не было. А через пять минут они вдвоем вышли из кабинета, обрадовавшись небрежной фразой, сопровождаемой еще одной чуть заметной ухмылкой местного майора:

— Свободны…

Гаршвин уже за дверьми продолжил это слово, произнесенное с такой многозначительной паузой: «Пока…».

Глава 3. Бат-Ям. Ночь на первое июня

Ирина Рувимчик. Гости по-одесски

Теперь у Натальи было два телефона. Со своим — три. И все три она отключила, потому что вести разговор по двум первым можно было, только отгородившись от всего мира плотной завесой, не пропускавшей ни единого звука. Она даже улыбнулась, отчего еврейчик рядом разулыбался в ответ, приняв это на свой счет. А Мышка просто представила себе, как сейчас зазвонил бы самый навороченный на вид мобильник, которые недавно принадлежал афганскому моджахеду, и она — с виду опять самая обычная израильтянка — принялась бы скромно, как и полагается правоверной мусульманке, напрашиваться на встречу с живым террористом на неведомом для окружающих языке пушту.

— Пока живым, — поправила она себя, — и ведь не прервешь такой разговор; не скажешь — перезвони попозже. Потому что тогда телефон можно будет выбрасывать — никто больше не перезвонит.

Она ловко шмыгнула на освободившееся место и закрыла глаза. Картинку за большим, чуть запыленным стеклом она знала наизусть. Не то, чтобы у нее не хватало денег на бензин, или так нравилось ездить в автобусной толчее. Нет — это тоже входило в комплекс превентивных мероприятий, которые были направлены теперь уже не только на ее собственную безопасность. Она могла сейчас вот так, не открывая глаз, посекундно расписать весь маршрут «десятки» — если только ничего не случится. Но что могло случиться в обыкновенном маршрутном автобусе? В таких обычно ни шпионы, ни миллиардеры не ездят.

— Кроме меня, — опять улыбнулась Мышка, — а кто я сейчас в глазах израильских спецслужб — шпион и есть.

Про миллиарды она даже не стала вспоминать. Не захотела, или не успела — как раз пришла пора уступить сидячее место и покинуть эту душегубку. Наталья, которую жизнь приучила спокойно воспринимать самые жестокие условия существования, нынешнюю комфортабельную жизнь ценила. Потому и спрыгнула с высокой ступени автобуса с облегчением — за одну остановку до той, что была ближайшей от ее дома. Казалось бы — никаких признаков того, что ее мог засечь чей-то заинтересованный взгляд, не было. Еще вчера она спрыгнула бы поближе к особняку — если вообще бы села в автобус. Теперь же агент три нуля один была на тропе войны, неизвестно кем и зачем развязанной.

Мышка прошлась с физиономией погруженной в глубокие думы женщины вокруг дома трижды, с каждым кругом сжимая зону осмотра. На ходу она вытащила один из телефонов — свой, на вид самый скромный, но с огромным количеством дополнительных функций, за которые пришлось платить немалые деньги. Одна из них показывала, кто «соскучился» по ней — даже при том, что к сети мобильник не был подключен. Таких было немного; трое — Николай с Лидой и Инесса Яковлевна — скорее всего ждали ее дома, и свои вопросы могли задать уже через десять минут. Четвертый, и самый настойчивый, абонент, был незнаком — он звонил методично, каждые пять минут. Только последние двадцать минут этот незнакомец (а может, и знакомый, поменявший телефон) перестал терзать свой мобильник.

Наконец Серая Мышка убедилась, что ни злые «кошки», ни другие звери, а тем более люди, ее «норку» не обложили. Она отворила калитку ключом и легко взбежала по ступеням, еще раз обернувшись на крыльце. Скорее его можно было назвать верандой, или лоджией — на тридцать с лишним квадратных метров. Так же бесшумно открылась железная дверь, ведущая в дом. Наталья улыбнулась, потому что услышала спокойный, даже веселый гомон из столовой, размеры которой чуть превышали лоджию. Все голоса были знакомы, но один из них Мышка никак не ожидала услышать в своем доме. Тоже веселый, чуть надтреснутый, он очень органично вписывался в другие звуки — голоса ее близких, чуть слышное звяканье ложек и вилок; наконец, звон фужеров, приглушенный налитой жидкостью. Тех фужеров, определила Наталья, еще не видя их, которые Инесса Яковлевна привезла с родины, из Одессы, и доставала в исключительных случаях.

Таким могло стать сегодняшнее чудесное избавление от гибели двух Николаев.

— Но каким боком тут притерся Соломон, один из семерки американских олигархов, — именно его голос Мышка слышала сейчас, — и почему я перед домом не видела автомобиля, на котором его привезли? Или он, как и я, на «десятке» сюда…

Вопрос: «Как Соломон ее нашел, и что ему тут надо?», — она задавать себе не стала, резонно сообразив, что старый еврей сам все объяснит.

— Иначе зачем он здесь появился — не для того же, чтобы его еще раз по спинке погладили?

Она шагнула вперед вместе с негромким боем напольных часов, сработанных вручную известным мастером еще двести лет назад. Часы пробили шесть часов вечера, и Наталья, потянув носом воздух, остановилась на пороге, только теперь вспомнив, что целый день ничего не ела. А перед ней, между прочим, был в самом разгаре праздничный пир. Огромный овальный стол, ничуть не меньше того, за которым ее в образе японской гейши принимали в подземном бункере американского ранчо, был заставлен яствами, как никогда раньше. То, что остроглазая Мышка некоторые из них увидела впервые, она отметила раньше, чем со своего места сорвалась раскрасневшаяся Инесса Яковлевна.

— Ой, Наташенька! А мы тут без тебя.., — она явно растерянно оглянулась на остальных.

Только Соломон сейчас не выглядел растерянным; но и в его взгляде Мышка не увидела той бесшабашной веселости, которую он старался демонстрировать своим бодрым голосом. Скорее эта была не бодрость, а глубокий внутренний надлом.

— С такой улыбкой шагают в пропасть, — подумала отчего-то Наталья, останавливаясь перед гостем; она улыбнулась в ответ совсем открыто и спросила, теперь уже вслух, — я так понимаю, что это для вас Инесса Яковлевна так расстаралась. Ну и кто мне представит гостя?

— Бросьте, Наталья Юрьевна, — перестал улыбаться Соломон, — мы ведь уже давно знакомы.

— Знакомы, — не стала отказываться от прошлого — от мисс Рини — Крупина, — только вот не припомню, чтобы приглашала вас к себе в гости. А незваный гость… Сами знаете хуже кого.

— Хуже старого одесского еврея не может быть никого, — теперь совсем искренне расхохотался Соломон, — а он — то есть я — никак не мог пройти мимо дома, в котором так вкусно готовят.

За спиной Натальи шумно засопела Инесса Яковлевна; она явно была польщена, но под грозные очи хозяйки дома появляться не спешила. Хотя и знала, что Наталья на нее ни сердиться, ни обижаться никогда не будет.

Наталья еще раз шумно потянула носом воздух (это специально для нее, для домоправительницы) и заявила неожиданно жалобным голосом:

— А я голодная, как… С утра ничего не ела!

— Ой! — Инесса Яковлевна убежала, мелко семеня ножками в туфельках с каблучками.

Обычно она дома носила мягкие лопоухие тапочки-зайчики; даже во время их общих трапез. Значит, визит Соломона для нее что-то значил.

— Ну, правильно, — озвучил ее мысль американец, бывший советский одессит, — мы же земляки. У нас с Инессой Яковлевной общих знакомых… не пересчитать!

— Я так понимаю, вы этим сейчас и занимались? — опять добавила яду в голос Наталья, усаживаясь на свое любимое место за столом.

Место это было примечательно тем, что с него были прекрасно видны и дверь, и огромное панорамное окно. А еще — кувырком назад можно было оказаться у другой, совсем неприметной двери, что открывалась к лестнице, ведущей в подвал. Точнее это в России, или в той же Одессе был бы подвал. А здесь, как и в каждом уважающем себя израильском жилище, за дверью скрывался настоящий бункер, в котором можно было надежно укрыться от нападения. Больше того — из этого бомбоубежища на соседнюю улицу вел подземный ход; неширокий, но вполне проходимый — до неприметного особнячка, записанного совсем на другое физическое лицо. Наталья улыбнулась еще раз — вспомнила, с каким трудом и предосторожностям доставляла сюда небольшую горнопроходческую машину, а обратно — на поверхность — кубометры грунта. А еще — с каким ошарашенным видом впервые нырнул в этот бункер подполковник Емельянов. Это потом он, гуляя с супругой и ребенком по улицам Тель-Авива, привык, что все новостройки начинаются на немыслимой глубине — с учетом обязательного строительства подземного убежища.

Соломон, наверное, принял последнюю улыбку на свой счет. Он приподнялся со стула и вознамерился было поухаживать за голодной Мышкой — предложить ей что-то из манящих взгляд, а более того желудок, яств, уже представленных на столе.

— Соломон Моисеевич! — с укоризной протянула домоправительница, возникая в проеме третьей двери, что вела на кухню, — сначала первое. Хотя бы пару ложек. А вы пока лучше шампанского Наталье налейте.

Увы — бутылку со строгой наклейкой на французском языке, сообщавшей, что нигде, кроме провинции Шампань, настоящего шампанского больше не делают — уже держал Николай-старший. Наталья благосклонно кивнула ему, а потом и Инессе Яковлевне — когда отправила в рот первую ложку с наваристым борщом. Мычать от удовольствия она не стала, но заработала ложкой очень быстро; много быстрее, чем пристало княгине Мышкиной. Так она стучала ложкой по дну тарелки в детском доме, а потом в училище. На мгновенье пришло ощущение, что вокруг опять собралась большая дружная семья, и что… Тут ее взгляд наткнулся на грустные, ждущие чего-то глаза Соломона, и она, помедлив, кивнула — словно сейчас, на этот вечер, пустила его в свою семью.

С этого момента вечер потек совершенно непринужденно, легко. Слова и тосты рождались сами, и смех был абсолютно искренним. До тех пор, пока Николай-младший не засопел на руках отца.

— Так, — обвела всех взглядом подполковник Крупина, решившая, что наступил тот час, когда пора приступать к делу — к тому самому, с которым тут появился Соломон, — Емельяновы, спать!

На часах только недавно пробило половину девятого, но ни Лидия, ни Николай возражать не стали. Они уже знали, что когда Мышка говорит вот таким тоном, нужно не спорить, а беспрекословно следовать каждому ее слову. Потому что это был не каприз взбаломошной княгини, она же Ирина Рувимчик, а приказ командира — трезвый и абсолютно обоснованный. Емельяновы тут же шагнули к двери, чтобы получить новый приказ:

— Не туда!

Она махнула себе за спину; этот жест означал, что два Николая и Лидия будут ночевать сегодня в другом, неприметном особняке. Кровати там были такие же мягкие; удобства… Ну что можно было придумать еще, кроме самых нужных? Золотой унитаз? Ванную, инкрустированную бриллиантами? Лидка немного капризно поджала губы — поняла, что их банально выпроваживают. Николай понял больше — Наталья сейчас ограждала его семью от вестей, и, может быть… Нет — не может быть, а определенно — от неприятностей, что принес с собой этот бойкий старичок с мудрыми и грустными глазами.

Дверь за ними практически беззвучно захлопнулась, и Наталья перевела взгляд на домоправительницу.

— Спасибо, Инесса Яковлевна…

В этом «спасибо» старушка поняла и приняла не только благодарность за действительно вкусный ужин, но и слабо замаскированное пожелание: «А не погулять ли вам, дорогуша, на сон грядущий?». Она так и ответила, совсем без обиды:

— А я, пожалуй, пойду — погуляю. Чаю вам еще принести?

— Я сама, Инесса Яковлевна.

Домоправительница ушла; аккуратно, но громко хлопнув поочередно тремя дверьми. Наталья дождалась, когда хлопнет последняя, ведущая уже на улицу, и остановила тяжелый взгляд на Соломоне. Теперь никто не решился бы назвать ее Мышкой — трудно было представить себе такое существо или предмет, на которое мелкий серый грызун мог смотреть так требовательно. Соломон Моисеевич на несколько мгновений замер; он очевидно уже забыл, когда на него смотрели так. Может быть, первая учительница — еще там, в Одессе. Наконец он сглотнул тугой ком в горле, запил его остывшим чаем и начал:

— Той семерки, уважаемая Наталья Юрьевна, с которой вы познакомились прошлой осенью, больше нет.

— Я так поняла, вы вышли из нее, — ровным голосом констатировала Мышка.

— Я — да, — кивнул старый еврей, показав кипу, практически незаметную в его на удивление густых волосах, — добровольно. Еще трое — вперед ногами. Вам интересно, кто.

— Интересно, — теперь кивнула Крупина, — но это потом. Сейчас главное — почему это случилось, и чем это грозит всем нам?

Она поскромничала, не сказала: «Грозит миру», — но Соломон понял именно так; он продолжил «высоким слогом»:

— Грозит новым переделом мира.

— Ну, с тобой, Соломон Моисеевич, понятно, а при чем тут я? Где мир, а где скромная израильтянка Ирина Рувимчик?

Удивительно — этот старый еврей действительно казался своим; он даже мысли ее угадывал, словно прожил в этом доме не меньше, чем сама Мышка.

— Ирина Рувимчик могла бы просто укрыться на новом острове, или еще где — укромных мест в мире много, — грустно усмехнулся еврей, — а подполковник Наталья Крупина?

Нокаутом это для агента три нуля один не стало, но уважения к собеседнику в ее глазах явно прибавилось. В том числе и потому, что Соломон, называя это имя, наверняка понимал — сейчас он, быть может, подписал себе смертный приговор. И потому, наверное, вздохнул свободнее. И заговорил увереннее, совсем на равных с хозяйкой дома. Даже с небольшим акцентом снисходительности — мол, годы и нажитой опыт позволяют. Крупина не возражала — пой, птичка; главное — по делу.

А дело, как оказалось, напрямую касалось России. Потому что планы, которые имела на нее семерка, а через нее ведущая страна мира, изменились кардинальным образом.

— Задумка была такая, — вещал Соломон голосом опытного лектора, — сосать из твоей… нашей страны соки, пока не высосут досуха. А поскольку сделать это быстро трудновато — с ее размерами и ресурсами — то никто не возражал… И я в том числе. Не скрою — заработал на русской теме немало. И грехов накопил на ее бедах — не смыть ничем. Но никогда не желал, чтобы эта страна совсем исчезла с карты.

— Вот именно — «эта», — с невозмутимым лицом подчеркнула Наталья.

— Но теперь все изменилось, — продолжил Соломон.

— Что «все»?

— Наши аналитики — а они никогда еще не ошибались — сделали прогноз. Совсем скоро Россия начнет прижигать каленым железом тех пиявок, что жиреют сейчас на ней. Новый президент недолго будет считать, что членство в «восьмерке» великих стран — это предел мечтаний для него, как для лидера мировой политики.

— Боитесь нового Сталина? — усмехнулась уголками губ Мышка.

— Я — боюсь, — не стал скрывать Соломон, — потому что не забыл еще старого. А остальные просто не допустят, чтобы Россия стала страной, которой ничего не надо от других. Которая сможет жить сама, без подачек. Это я сейчас не придумываю высокие словечки. Это такими словами мы спорили. Мы — это когда еще была семерка. Еще мы пришли к одному выводу — силой Россию не взять. Новый президент — не Ельцин, а тем более не Горбачев. Если понадобится, он нажмет на кнопку. А жить хочется всем. И тем сильнее, чем больше денег и возможностей.

— И как же вы выкрутились?

— Как обычно, — пожал плечами Соломон, — решили взять хитростью, обманом. Так замазать русских грязью, кровью и нечистотами, чтобы они сами поверили — и все они, и их президент не могут дать миру ничего, кроме боли и унижения. Чтобы он или сам ушел, или его с треском пронесли на очередных выборах — несмотря на все эти ваши «выборные» технологии.

— Термин-то ваш, — поправила его, пока только про себя, Наталья, — и сами технологии тоже. Мы только учимся — у вас, у вашей демократии, кстати.

— А на замену ему у нас уже несколько кандидатур имеется — одна другой лучше.

— Продажней, — опять-таки мысленно, чтобы не сбивать собеседника с мысли, уточнила Мышка.

— В принципе, такой вариант очень даже устроил и меня, и Джонни, и… Только вот в выборе методов и средств мы не сошлись.

— Ага, — догадалась Наталья, давая злое и жесткое определение «благородному» порыву нескольких олигархов, — сейчас начнется чистоплюйство и игра в «добрых дяденек».

Старый еврей опять прочувствовал настроение Крупиной; словно читал ее мысли. Он упрямо мотнул головой, и все же закончил.

— Можете думать о нас что угодно, Наталья Юрьевна, но лично я считаю, что есть предел, за который переступать нельзя. Убивать тысячи, а может миллионы людей — быть может, собственных граждан — а потом свалить это на другого… Такой грех ничем не искупить. А мне уже и не успеть.

— Я поняла вас, Соломон Моисеевич. И даже готова поверить. Только что вам от меня надо?

— Как что? — удивился такой непонятливости еврей, — остановить их.

Мышка негромко просвистела, и Соломон ничуть не удивился этому — все-таки воспитывался в одной стране с Крупиной. Он торопливо продолжил, показывая, что досконально все продумал:

— Я сейчас к вашему патриотизму взывать не буду. Я хочу нанять вас, Наталья Юрьевна. Вы знаете — я очень богат. Ваши пятьдесят миллиардов, это… В общем, я сделаю вас своей наследницей. А вы сначала сделайте одно — нужно уничтожить эту троицу — Джона, Джереми и Майка. Вот, — он протянул маленький конвертик, в котором Наталья нащупала дискету, — здесь вся информация. Не очень много, но больше не смог бы собрать никто. Так что вы скажете, Наталья Юрьевна?

Очень глухо стукнула входная дверь. Это очень вовремя — для Натальи — вернулась Инесса Яковлевна.

— Я скажу, что теперь моя очередь погулять, Соломон Моисеевич, — встала со стула Наталья.

Она глянула на часы и несколько удивилась — такая неспешная, и вроде бы совсем короткая беседа, в которой со многими паузами говорил практически только гость, длилась до половины двенадцатого.

— Вот это прогулочка получилась у Инессы Яковлевны, — пожалела она больные ноги старушки, которая деликатно постучалась в столовую.

— Входите, — практически одновременно воскликнули хозяйка и ее поздний гость.

Они тут же рассмеялись, так что незримая струна напряженной недоговоренности — с обеих сторон — тут же лопнула; точнее растаяла, чтобы воскреснуть, как только Наталья с Соломоном останутся одни. Потому что она поняла — старый еврей не уйдет, пока не получит ответа. Причем — положительного.

— Хитрый старый черт, — почти ласково выругалась Мышка, — знает, что его никто не погонит из дома на ночь глядя. Вот и развлекайтесь тут вдвоем. А мне надо подумать. Крепко подумать. А ты молчи!

Это она прикрикнула на какого-то маленького монстрика под названием жадность, который сейчас пытался укорениться внутри нее после упоминания о наследстве старого еврея. Она повернулась к Инессе Яковлевне:

— Соломон Моисеевич останется сегодня у нас. Поставьте еще чайку, Инесса Яковлевна, да идите отдыхать, — она едва удержалась, чтобы не выпалить что-то вроде, — только в разных спальнях, ладно?

А Соломон опять угадал, потому что хитро подмигнул Мышке раньше, чем она успела выскользнуть за дверь. Улица встретила ее свежестью близкого моря, далекими сполохами огней над Тель-Авивом и… предчувствием беды. Поэтому она, только что собиравшаяся действительно прогуляться по тихим ночным улицам, тут же скользнула в тень, которая, как оказалось, уже была занята. Человек во всем черном принял ее в объятия — крепкие и усыпляющие. По крайней мере, он сам так думал, перехватывая Мышку на удушающий прием — опасный тем, что тут надо было филигранно просчитывать каждое движение. Иначе к ногам упал бы не пленник (пленница), а бездыханный труп. Агент три нуля трупом становиться не пожелала. Ее движения были еще более точными и стремительными, нежели те, которыми так и не успел воспользоваться неизвестный пока наблюдатель. Именно его тело легло на теплую до сих пор траву. Приводить «черного человека» в сознание Наталья пока не стала. Что он мог сказать интересного? Разве только назвать того, кто прислал его сюда. Так это можно было спросить у другого — того, что дернулся сейчас в тени соседнего дерева.

Серая Мышка скользнула уже сюда; со второго недвижного тела, которую в свете далекого фонаря было видно чуть лучше, она стянула маску. И кивнула — тому, что сделала правильный выбор, не свернув ни первому, ни второму наблюдателю шею — раз и навсегда. Потому что в смуглом лице она распознала отчетливые семитские черты. Прислали ли этих «рыцарей плаща и кинжала» за Соломоном, или это Ирину Рувимчик так быстро вычислили израильские спецслужбы, теперь не имело никакого значения. Этот дом, в который она возвращалась, как мышка в глубокую теплую норку, придется бросить; может быть прямо сейчас. Потому что в следующей тени она разглядела, а точнее прочувствовала какое-то суматошное движение; даже чуть слышный вскрик. Словно туда раньше ее скользнул другой хищник, не такой умелый, как Серая Мышка.

И она отступила — и от места схватки неведомых противников, и от собственного дома. Отступила к другому гнезду, тоже подобранному заранее. Это «гнездо» можно было назвать скорее птичьим; оно располагалось на самой вершине рукотворного каменного «дерева», и было посещаемым практически круглосуточно другими «птицами». Ресторан, незатейливо названный хозяином «Бат-Ям», занимал два верхних этажа самого высокого здания пригорода Тель-Авива. До него Мышке надо было пробежать не больше четырехсот метров; если точнее — триста девяносто шесть; от калитки ее дома, к которому она с трудом прилепила ярлык «бывший», до сверкающей огнями одноименной с рестораном гостиницы.

Наталья похвалила себя — за то, что не поддалась минутному желанию раздеть первого соглядатая и самой облачиться в черный облегающий костюм. Теперь же ее вечерний костюм, тоже вполне удобный, чтобы бесшумно скрадывать противника, не окинули подозрительным взглядом ни привратник у дверей, ни пара девчонок, дежуривших на рецепшене, ни… Крупина, несмотря на неопределенность ситуации, едва не расхохоталась:

— Да меня бы здесь даже голой приняли бы как английскую королеву. Пылинки бы сдували — если бы я им это позволила.

Ирина Рувимчик, истинная еврейка, конечно, не была такой безумно расточительной особой, как англичанка Стюарт, но на фоне остальных «соотечественников» выглядела все-таки сумасбродкой, которой явно некуда девать деньги. Лифт в несколько мгновений вознес Крупину на семнадцатый этаж, где, собственно и располагался сам ресторан. В его летний (читай — круглогодичный) филиал надо было подниматься ножками. И Мышка не поленилась, процокала низкими каблуками — тут можно было обойтись без конспирации — на обдуваемую всеми ветрами крышу здания. Ветер чаще всего дул со стороны Средиземного моря. Наталья, сопровождаемая хорошо знакомым, практически постоянным официантом с говорящим именем Абрам, прошла к своему столику. Он был защищен от дневного зноя и редких дождей оригинальным навесом, а от пьяного падения в пропасть, на асфальт перед отелем, надежной ажурной оградкой. С этого столика был прекрасно виден дом Ирины Рувимчик. Мышку первое время это немного напрягало — ведь отсюда, с высоты почти в пятьдесят метров — можно было «стрелять» не только из мощных телескопов, которые в основном были направлены в сторону моря, но и, к примеру, из снайперской винтовки.

Но это был неизбежный риск, к которому агент три нуля один не то чтобы привыкла, но всегда принимала во внимание. К столику прилагался и персональный телескоп, закрепленный на мощной треноге. Теперь же — к некоторому неудовольствию и гораздо большему интересу Серой Мышки, у этого аппарата появился собрат. Переносной, но, быть может, не менее мощный. Человек, который держал в руках это «оружие», оглянулся на Наталью с Абрамом — как раз, когда она начала диктовать заказ. Мышка не была голодна; Инесса Яковлевна не позволила бы этого. Но зачем еще могла прийти сюда молодая одинокая женщина? Не полюбоваться же на ночной город, или на сполохи недалекого отсюда Тель-Авива? Или подцепить кого-нибудь помоложе, да посмазливей?

— А почему бы и нет? — этот вопрос сейчас любой мог прочесть на лице пока еще Ирины Рувимчик.

Да хоть и тот молодчик, что, оказывается, держал в руках не подзорную трубу, а мощную кинокамеру. Мышка обменялась с ним взглядами. Она — поначалу равнодушным, практически сразу же заполнившимся интересом к этому образчику мужской красоты. Красавчик — сразу заинтересованым; он явно узнал женщину, во двор дома которой заглядывал только что. Больше того — фиксировал на камеру все, то там творилось.

— И что там творится? — Наталья с видимой «неохотой» оторвалась от подчеркнуто мужественного лица, словно скопированного с физиономии известного голливудского актера, и прильнула к окуляру.

И дом, и темный дворик, и еще более темные заросли, окружавшие их, резко скакнули вперед — как раз в тот момент, когда сознание, в отличие от гораздо более медленного взгляда, отметило, как в крышу дома вонзилось что-то еще более темное. Раньше, чем до Натальи донесся далекий приглушенный звук взрыва, дом вздохнул, словно живой, и начал медленно складываться внутрь, погребая под тяжелыми бетонными обломками Соломона, Инессу Яковлевну и такую счастливую в это точке земного шара жизнь Ирины Рувимчик.

Глава 4. Июнь 2001 года. Тель-Авив — Рим

Подполковник Крупина. Холодный ум, чистые руки, горячее сердце и море гнева

Первым побуждением Серой Мышки, оказавшейся за спиной кинооператора через пару секунд — после того, как до ее ушей донесся прощальный вздох дома — было подбросить этого красавчика кверху, а потом перевалить через высокую ограду. Чтобы он летел вниз, вереща от страха, и прося у всевышнего прощения за то, что позволил себе любоваться гибелью ни в чем не повинных людей. Ведь он, несомненно, знал, что тут должно было произойти — иначе зачем притащил сюда кинокамеру?

Потом, еще до того, как пришло осознание безвозвратной потери, холодная рассудительность смыла жаркий гнев, сделав его таким же морозным, и загнав его поглубже в душу, где он не растает, не даст забыть милую старушку Инессу Яковлевну и Соломона. Последнего Наталье тоже было жаль, как и любую божью тварь, покинувшую этот мир раньше отпущенного ему времени. Но от старого еврея у нее осталась хоть дискета, таящая неведомые пока секреты, да задание, от которого Мышка не успела отказаться. А от Инессы Яковлевны…

Тело впереди обмякло и рухнуло бы на теплую плитку, которой была вымощена крыша. Но сильные руки, благодаря которым, собственно, красавчик и сомлел, подхватили его и утащили к столу. Незнакомец — уже без камеры, которая заняла место на соседнем стуле — безвольно обмяк на мягком сидении; как раз в то мгновение, когда на крышу ворвалась толпа возбужденных людей во главе с Абрамом. Последний — надо отдать ему должное — сразу же бросился к Наталье. Он еще и поднос нес в руках. Это была первая часть заказа — огромная тарелка овощного салата с приложением в виде крохотных розеток с приправами и набор «орудий потребления»; естественно в одном комплекте.

Казалось, Абрама больше занимал сейчас не близкий взрыв, а вопрос: «Что делать с этим красавчиком?». В смысле — бежать ли за вторым комплектом, салатом…

— А там и до вина дело дойдет, и до…

— Что там случилось? — Мышка царственным жестом руки отправила его в ту сторону, куда стремилась любопытная половина еврейского юноши.

Абрам метнулся к толпе, что уже не только собралась на самом углу крыши, ближайшему к развалинам дома, от которых только теперь вверх начал подниматься совсем невысокий столб пыли, но и вовсю обменивалась впечатлениями. Ну, и версиями, конечно. Одну из них парень в белоснежной рубашке с бабочкой на шее и донес до Натальи.

— Террористы, госпожа Ирина, — почтительно согнулся он достаточно далеко от ушей Мышки — так, чтобы никто не мог помыслить даже намека на интимные чувства, — говорят, что взорвали дом члена правительства.

— Ну, надо же, — изумилась такой буйной фантазии Наталья, на лице которой сквозь невозмутимость не пробилось ни горе, студившее душу, ни это самое изумление, — и не соврали ведь, собаки. Действительно из правительства — пусть не член, а советник, временно бездействующий. Вопрос — какого правительства?

Она позволила себе чуть заметно вздохнуть — вроде как от огорчения; от того, что вечер, точнее ночь, так замечательно начинавшуюся, испортили какие-то террористы. На самом деле этот вздох означал — советник правительства, членам которого сегодня никакие взрывы не грозили, только что вернулась на работу. Вот только взгляд, которым она одарила застывшего официанта, был далеко не рабочим. Мышка стрельнула игривым взглядом на красавчика и бросила на стол, рядом с блюдом, три стодолларовые бумажки.

— Вызови нам такси, — велела она с намеком на то, что ночь, несмотря ни на что, продолжается.

Абрам еще и помог дотащить неспособного пока ни к чему «кинооператора» до такси, за что был вознагражден еще одной бумажкой грязно-зеленого цвета. И успел услышать — как надеялась Мышка — название отеля, куда якобы отправилась парочка. Удивляться и размышлять на тему, что в «Бат-Яме» тоже хватало свободных номеров, ему не полагалось. Он так и простоял с полусогнутой спиной у освещенных ярче, чем днем, ступеней отеля, пока красные огни такси не скрылись за поворотом.

Адрес маленького отельчика Наталья назвала не случайно. Путь к нему лежал по извилистым улочкам арабского квартала, большей частью не освещенного. Здесь большие арабские семьи, живущие в домах предков десятками поколений, старались не допускать посторонних взглядов за высокие надежные стены. Ну и сами, естественно, взглядами за их пределами не шарили. Подполковнику Крупиной обочина дороги вдоль длиннющей стены, которую она десятки раз видела из автомобиля, вполне подошла. Она тронула таксиста за плечо — с заднего сиденья, где удерживала красавчика от сползания на бок, а потом на пол:

— Вот здесь притормози!

Водитель послушно притерся к обочине, не став глушить двигатель, и только потом попытался повернуться к пассажирам с недоуменным вопросом в глазах. Не успел — нежные сейчас, и одновременно безжалостные в неотвратимости действа пальцы, нажали на нужные точки, и теперь уже этого человека нужно было спасать от сползания под руль. Еще пара ударов, теперь уже кулачком по хребту, и пожилой еврей застыл скрюченным столбиком в той самой позе, в которую успел сползти. А Мышка уже не смотрела на него; она массировала пальцами, ставшими жесткими, как сталь, затылок, затем шейный отдел красавчика. Наконец один, достаточно сильный,

удар по щеке заставил того открыть глаза. В них пока не плескался ужас; этот боевик, а сотрудником спецслужбы он не мог быть по определению — израильтянин вряд ли бы спокойно смотрел на взрыв жилого дома — еще не успел подумать, что является сейчас единственным, очень нежелательным свидетелем случайного, и такого чудесного спасения Ирины Рувимчик. Наталья этот факт собиралась использовать на все сто. А значит, у этого свидетеля, лицо которого в свете далекого фонаря начало сереть, счет в жизни пошел на минуты. Последние.

— Чем больше ты сейчас расскажешь, дорогой, — Наталья сейчас, казалось, заполнила собой все пространство в немалом салоне такси, — тем дольше проживешь. Давай, пой!

И красавчик запел — яростно шепча, чуть ли не захлебываясь информацией. Имена, явки, события, что уже имели место и должны были произойти — их было так мало! Да и что серьезного мог сообщить обычный наблюдатель, который, оказывается, отирался на крыше отеля не первый день, и успел наглядеться и на саму Мышку и на ее домочадцев, и на Соломона, который весьма коряво попытался прошмыгнуть незамеченным к ним в дом. Про вакуумную бомбу малой мощности, разрушившую ее дом, Наталья и сама догадалась. О том, что это не только чей-то акт возмездия, или быть может, превентивный удар неведомого врага, направленный именно против нее, она тоже поняла, как только услышала о нескольких днях слежки. А вот о том, что это было еще и примеркой — к чему-то более грозному и ужасному — сообщил только что Хайрад-Дин. «Добро веры» — так переводилось это имя. Имя, несмотря на арабские корни, было афганским, как и сам красавчик, а вот воспитание и поведение Мышка назвала бы скорее европейскими. Не было в нем ни несгибаемости истинного «борца за веру», ни твердолобости моджахеда, готового погибнуть во славу Аллаха. И этим Наталья пользовалась. Увы — в каком месте и как громко должен был прогреметь новый взрыв, или взрывы, он сказать не смог. Афганец и про бомбу-то и ее применение именно здесь, в пригороде Тель-Авива, узнал лишь потому, что должен был отследить момент взрыва

— Ровно в ноль-ноль часов первого июня, — закончил он, наконец.

— Хайр, говоришь, тебя зовут? — задумчиво принялась поглаживать она шею несчастного террориста, который всю жизнь пытался врасти в общество всеобщего благоденствия, но так и не смог порвать с бородатыми соотечественниками, которые, кстати, очень хорошо платили, — кажется, на одном из горских наречий это означает: «До свидания»?

Афганец кивнул — так что Наталье даже не пришлось усилить нажим на нужную точку. Фактически он сам покончил с собой — так же верно и бесповоротно, как если бы вогнал себе в грудь нож или спрыгнул с крыши отеля. А Крупина, теперь уже не мешавшая безвольному телу сползти на пол автомобиля, ненадолго задумалась. Неизвестных — людей и фактов — в формуле терроризма, которую вывели чьи-то грязные во всех смыслах этого слова руки, только прибавилось. А из известного было всего несколько постоянных величин — Рим, два мобильных телефона… Ну и одна переменная, грозная в этой самой переменчивости — вакуумная бомба. Еще была проблема близких — семьи Емельяновых; их безопасности.

— Опять оплакивают меня, — вспомнила она последний случай, когда Николай с Лидой действительно поверили, что она погибла вместе с островом Зеленой лагуны, — места себе не находят. Как бы не бросились разбирать завалы прямо сейчас. А мы вот что сделаем!

На свет, точнее в очень темный сейчас салон появился первый телефон. Все номера в нем были израильскими. А какие они могли быть у сержанта штурмового отряда Шломо Мосса. Больше всего среди абонентов было женских имен, чему Мышка не удивилась. Но был среди них и номер командира — майора Давида Гаршвина. Наталья насчитала всего три гудка; почему-то в полной уверенности, что услышит сейчас не майорский, а другой, совсем незнакомый голос. Потому что для службиста даже средней сообразительности было понятно — раз телефон взяли, значит, по нему могут позвонить. Или должны. Кому? Не Ализе же, или Лиоре, или Эсфири…

Голос действительно был чужим, глухим и совершенно равнодушным. Майор Гаршвин ту пару фраз, что услышала Наталья в логове террористов, а потом в этом же мобильнике, произносил четко, громко и как-то даже весело, несмотря надолжность, которую занимал. Этот же…

— Майор Кантор, — проскрипела трубка, и Наталья не сдержалась, не отказала себе в удовольствии передразнить таким же скрипучим, словно резинкой по стеклу, голосом:

— Подполковник Крупина.

И замолчала, с улыбкой представив себе, как поперхнулся на другом конце эфира собеседник. Тот, кстати тоже обладал чувством юмора, еврейского, естественно. Вот он сейчас после секундной заминки и проявил его:

— Слушаю вас, товарищ подполковник.

На русском языке, кстати; что прозвучало гораздо благозвучней для уха.

— Слушай, майор, слушай, — так же по-русски проворчала Мышка; потом — уже вполне официальным тоном продолжила на иврите, — коротко обрисую ситуацию. Вряд ли вы этого в своей службе не знаете, но все же… Некая группа, скорее всего представляющая интересы крупного, очень крупного — я бы сказала, самого крупного американского капитала, с неизвестной пока целью планирует диверсии против крупнейших религиозных центров. Начали отсюда, с Иерусалима.

В трубке чуть слышно хмыкнули, словно майор хотел задать вопрос: «Ваш дом, „товарищ“ подполковник, тоже из тех самых крупнейших?..». Наталья на эту прорвавшуюся сквозь расстояние иронию не обратила никакого внимания. Она перешла к главному, ради чего, собственно, и включила этот телефон.

— Я сама берусь за решение этой проблемы, — все таким же скучным до оскомины официальным тоном продолжила она, — но от помощи израильского государства не откажусь.

— Вот даже как?! — еще один изумленный возглас майор до конца приглушить не сумел.

— Вот первое, что необходимо вам сделать, — не изменила тональности Серая Мышка, — обеспечить безопасность семьи Емельяновых. Настоящую безопасность, майор — не превращая моих близких в заложников. Иначе Земля Обетованная автоматически переходит в разряд террористических государств. Особенно некоторые его представители.

Еврейскую пластинку словно заело:

— Вот даже как?!

— Именно так. Чем это может закончиться, можете поинтересоваться у японского императора.

— Это такая русская метафора? — осторожно поинтересовался майор, поправив, наконец, «пластинку».

— Именно русская. Благодаря которой Япония в прошлом году лишилась части военно-морского флота. А могла бы лишиться всего — если бы спецслужбы микадо не выполнили требования, подобного тому, что было озвучено только что.

— Ясно, — майор Кантор, судя по голосу, наконец «проникся», — еще что-то?

— Нет, — отрезала Наталья, представив гипотетическую физиономию собеседника в тот момент, когда на его стол лягут фотографии разгромленной базы Йокосука, — хотя… Надеюсь, никому в голову не придет идея попользоваться капиталами Ирины Рувимчик.

— Нет, подполковник, что вы, — поспешно открестился майор от мысли, которая, скорее всего, уже пришла не только в его голову, — даже дом, его развалины…

— Можете разобрать, — великодушно разрешила Мышка, — а тех, кто будет восстанавливать его, я уже знаю…

Она нажала на кнопку телефона, прерывая связь, и прошептала три имени, которые ей назвал Соломон.

— Договор заключен, — сообщила она мертвецу, — порукой его выполнения смерть — этой тройки или… Никаких «или»!

Она решительно, одним нервным движением заставила водителя вздрогнуть в своем кресле, а потом долго, мучительно зевнуть. Сейчас пожилой еврей был уверен — это именно он зачем-то на минутку остановился у обочины, заставив пассажиров… (он оглянулся) пассажирку ждать.

— Я опаздываю на самолет, — капризным голосом сообщила Наталья, — в аэропорт Бен-Гуриона! И побыстрее, пожалуйста, у меня всего два часа до вылета…

Это место подполковник Крупина выбрала совершенно случайно. В этот утренний час площадь перед собором Святого Петра была на удивление пустынна. Наталья остановилась, немного не дойдя до тени, которую отбрасывало на древние камни огромное, высотой в сто тридцать шесть метров, здание. Она не купалась в волнах благодати; храм, оплот католичества с начала шестнадцатого века, а еще раньше — с первых веков новейшей истории, когда здесь обнаружили (или назначили) могилу апостола Петра — место поклонения ранних христиан, был ей чужим. Да — прекрасным, великолепным творением средневековых зодчих, среди которых отметился даже великий Микеланджело, но радующий лишь глаза, но не душу. А еще — только теперь она поняла это — Мышка смотрела на громадный храм с тем же ощущением, как на свой маленький домишко в Бат-Яме. С ощущением, которое предварило взрыв вакуумной бомбы.

Наталья с ощутимым трудом открыла глаза — ей вдруг представилось, что сейчас собор действительно подбросит в воздух, и он сложится внутрь, неся совсем немногие осколки исторических камней, мрамора и позолоты со слоновой костью, прямо на нее. А потом с таким же неимоверным усилием подняла ногу, потом вторую…

В собор Мышка входила уже вполне уверенно; обогнав на лестнице стайку шумных японских туристов. Сейчас на этих низеньких (даже ниже ее самой) людей с широкими улыбками на лицах она смотрела благожелательно. Недавнюю эпопею в стране Восходящего солнца, закончившуюся кровавой схваткой в древнем храме, Наталья записала в свой актив; в том числе финансовый.

— А ведь я не случайно вспомнила тот храм, — подумала она, скользнув внутрь замершего в торжественной тишине собора, — вот так же я глядела в него с купола, в дыру, отмеченную миазмами многих веков. Здесь никаких миазмов нет; напротив — пахнет очень даже приятно, но…

Мышка рассердилась на себя, заставила отринуть прочь такие мысли. В конце концов, абсолютное большинство католиков, которые с почтением и восторгом входят под эти своды, это обычные люди; со своими радостями и горестями, которые они несут в храм.

— А то, что среди бывших властителей Ватикана, этого микроскопического государства, в котором и граждан-то всего человек семьсот, попадались отъявленные мерзавцы… Ну, и где это не так? У нас, в России, процент негодяев, потенциальных предателей и маньяков среди правителей ничуть не меньше, чем в среднем по миру. Так что… Так что, присоединюсь-ка я к этим милым японцам, которые наверное никакого отношения к католичеству не имеют. Хотя зарекаться не будем.

Японцы не возражали — пусть рядом с ними ходит еще одна тетка; все равно она ничего не понимает. Экскурсию для них, а теперь и для Натальи, вела высокая сухопарая женщина, скорее всего итальянка. Вела на японском языке. Мышка своего знания не показала, хотя непонятно почему обрадовалась:

— Я, милочка, куда лучше тебя говорю на языке божественного микадо…

Внутреннее чутье говорило сейчас агенту три нуля один: «Спи, Мышка, время еще есть; немного, но есть». Экскурсовод тем временем, поводив почтительно замолкших японцев по громадному пространству собора, украшенному многочисленными статуями Христа, апостолов и надгробными изваяниями над могилами десятков пап, захороненных здесь же, в храме, остановилась перед творением Микеланжело. Богоматерь, которая вот уж две тысячи лет оплакивала сына, здесь и сейчас была не мраморной. Она была живой, и теперь склонилась над телом убитого, но вечно живого Христа, чтобы спасти его еще от одной ужасной гибели. И Наталья именно сейчас поклялась себе, что не допустит трагедии, остановит злодеев, посмевших поднять руку на самое святое.

Итальянка — она очень символично отзывалась на имя Мария — потянула японцев, потрясенно оглядывающихся на мраморную «Пьету», к лифтам.

— Впрочем, — объявила она на японском языке, — желающие могут подняться к куполу по ступеням — их тут ровно пятьсот. Сэкономите два евро.

Наталья предпочла отдать восемь денежных единиц объединенной Европы, отметив, что это очень дешево для… Для чего?! Ее снова начало потряхивать, словно кто-то включил невидимый счетчик. Мышка первой выскочила из кабинки лифта и бросилась к каменной лестнице — под самый купол можно было подняться лишь по каменным ступеням; последним из полутысячи. Наталья не считала их; она старательно тянула вперед правое плечо. Даже ей, внешне такой хрупкой, не удалось бы подняться наверх, широко расправив плечи.

— Меньше полуметра, — оценила она ширину, точнее узость этой расщелины, которую, кажется, проектировал тот самый мастер, что недавно потряс ее недавно.