Бесплатный фрагмент - Русь становится Украиной, или 300 лет «тьмы киммерийской»

Раздел второй. Переяславская земля

Глава 1. Общее состояние

1.1 Немного истории

Переяславская земля заселена потомками северян. Происхождение этой этнической группы было результатом объединения двух совершенно разношерстных народов. В итоге произошла духовная и физическая метисация. Одна часть северской души принадлежала славянскому миру. Другая, печальная и загадочная, как монотонная степная песня, оказалась под влиянием ираноязычного Востока. Этноним «севера» происходит от иранского слова «seu» — «черный» [1]. Люди, разумеется, уже не помнят, что когда-то их далекие предки были сарматами. Они не помнят, что аорсы, сираки и роксоланы составляли первую и лучшую в мире латную конницу, которая придумала стремена — чтобы удобнее было разить врага копьем. Они не догадываются, что из перечисленных племен, являвшихся их прямыми предками, состояли наиболее боеспособные римские легионы времен поздних императоров, а Митра — их Митра! — сделался даже римским богом. Да и о самом Риме сохранились у них только смутные воспоминания.

Потом пришли гунны. Смешавшись с ними, сарматы стали савирами. Вместе они проливали кровь на Каталаунских полях Галлии и во многих других битвах. А вместе с готами основывали недолговечные королевства в Испании, Африке и Бретани. И только окончательно растратив силы, сарматы-савиры были захвачены волной славянского переселения, после чего савиров начали называть северами, северянами…

Славянский язык перевернул парадигму сознания северян; они утратили историческую память. Но прежнее мужество осталось при них. На Руси не было воинов более стойких, чем северянские богатыри. Поэтому территорию проживания их бывшего племенного объединения Рюриковичи разделили на два княжеских удела — Черниговский и Переяславский. Как говорится, от беды подальше.

Соседство с беспокойными кочевыми племенами сформировало особый тип социальных отношений. В них князь и окружающая его дружина, бесспорно, имели вес. Но их влияние было прямо пропорционально тому, насколько успешно эти институты государственного насилия справлялись со своей основной задачей — борьбой с половцами. То есть, администрирование держалось на личном авторитете власть предержащих. Основой же государственного уклада было общинно-вечевое устройство целого ряда мелких поселений, где все решали вечевые сходки; где леса, пастбища и луга были общими, где даже для речного промысла народ объединялся в рыболовные артели, а основу местных вооруженных сил составляло земское ополчение [2]. Каждый взрослый мужчина был воином. Простые горожане и сельский люд объединялись в отряды, называемые в летописях «переяславцами», которые наравне с княжескими дружинниками давали отпор врагу [3]. Поэтому тамошняя княжеская дружина никогда не была особенно многочисленной [4]. Тон здесь задавали земские бояре, связывавшие свои интересы с землепашцами [5]. Авторитетом пользовались избранные на вечах за проявленную доблесть сотники, которые одновременно были и судьями над своими соплеменниками, как то практиковалось еще древними иудеями [6].

И поскольку натиск кочевых половцев, страдавших от недостатка пастбищ, все более усиливался, вся Переяславщина находилась в перманентном состоянии войны. Вся земля, особенно ее южные рубежи, была сплошной линией фронта. История как бы закольцевалась: реинкарнировались времена стародавних антов, само название которых, как мы помним, происходит от др. иранского «antas» — конец, край и «antias» — «находящийся на краю, живущий на украине, пограничный поселенец» [7]. В 1187 году Ипатьевская летопись впервые называет Переяславскую землю «Украиной» [8].

Во время нашествия Батыя ни одна руськая земля не испытала такого катастрофического разорения, как довелось Переяславщине — в 1239 году половцы, смертельные враги переяславцев, составляли уже ударный передовой отряд монгольской армии. Это была подлинная степная вендетта. Уничтожались даже незащищенные села [9], чего в других землях Руси нигде не наблюдалось. Население бежало в днепровские плавни, торфяные болота Трубежа и Супоя [10], в северные лесные дебри вдоль Остра [11]. Степная южная половина Переяславской земли практически обезлюдела. Потрясение было невиданным. Но уже к концу XIII столетия численно поредевшие переяславцы возвращаются на свои старые места и вновь заселяют заброшенные села; теперь уже как «севруки» [12].

Что же до самой земли, то знаменитое Переяславское княжество было упразднено, территория его вошла под непосредственное управление Орды [13], сделавшись составной частью Сарайской тьмы [14]. Ее администрация контролировала земли от Днепра до Волги. Посол папы к верховному хану в 1246—47 гг. сообщал, что в Левобережье кочует орда Мауци [15]. В самом Переяславе стоял татарский чамбул Куремсы [16]. Видимо, уже в самом конце XIII века Переяславщина была передана Ногаем под управление Льва Даниловича Галицкого [17]. Но полномочия последнего можно считать чисто декоративными.

1.2 Немного географии

Начать, пожалуй, следует с очертаний. Северная граница Переяславской земли проходит по рекам Сейму и Остру. Западным рубежом издавна выступает могучий Днепр (вплоть до устья Сулы) и впадающая в него Десна в нижнем своем течении. Южный кордон тянется по Хоролу, пересекает Псел и Ворсклу и достигает верховьев Северского Донца. Восточная граница замыкается невысоким водораздельным кряжем, из которого вытекают Сула и Хорол [18]. По этому водоразделу проходит старинный Муравский шлях [19]. Вся земля в ее южной части занимает преимущественно степные равнинные пространства, которые несколькими уступами понижаются с востока к западу.

Степь, впрочем, здесь не бесконечна. Основные ее массивы занимают запад, юг и юго-восток равнины. На северо-востоке она незаметно переходит в лесостепь, которая затем и вовсе оканчивается в верховьях Удая, Восклы, Сулы и Псла необозримыми лесными чащами, где преобладают дуб, берест, ясень, липа, береза, клен и граб. Этот широкий лесной пояс защищает землю с востока [20]. Лесные пространства были, разумеется, и на севере Переяславской земли. Леса также тянутся узкими полосками вдоль берегов степных нешироких рек, текущих в неглубоких ложбинах медленно и извилисто, и в примыкающих к ним ярах [21]. Боровые массивы на террасах Псла и Сулы будут истреблены только к концу XIX века.

Восток земли слегка всхолмлен, запад же ее представляет совершеннейшую равнину, однообразие которой нарушают только текущие в уютных долинах речки с берегами, поросшими камышом и вербами. Именно здесь располагается основная база для выпаса монгольской конницы [22]. Как правило, эти речки текут с северо-востока на юго-запад, причем во всех случаях их правые берега слегка возвышенны, а левые представляют собой луга, заливаемые весенним половодьем. На таких левобережьях встречаются довольно глубокие и опасные для людей болота. В то же время на востоке Переяславской земли картина несколько иная: в верховьях Сулы и Псла тянутся длиннющие лабиринты оврагов, балок и яров с их многочисленными ответвлениями. Реки Переяславщины необычайно богаты рыбой. В болотах залегает болотная железная руда, из которой местное население принуждают ковать для завоевателей оружие [23]. Как правило, глубина болот не превышает одного метра, но на Удае и Оржице встречаются даже пятиметровые топи [24]. На какое-то время они служили местом убежища от монголов.

Мы видим, как природа щедро наградила потомков северян дарами. Обилие рыбы, в том числе и осетра, характерно для Псла, Ворсклы и Орели. Здесь вылавливают гигантских сомов, с помощью неводов и вершей добывают щуку и сазана [25]. В лесах севера охотятся на зубра, лося и оленя [26]. Луга принадлежат пасекам, дающим превосходный мед [27]. Степные просторы, укрытые почти непроходимым разнотравьем, достигающим взрослому человеку по грудь, прячут целые выводки дроф, гусей и уток [28]. Однако главным богатством Переяславской земли следует считать необычайно тучные чернозёмы, равных которым нет во всей остальной Руси, а, пожалуй, и в целом мире. Огромные площади этих чернозёмов занимают плато между речными долинами [29]. Впрочем, если раньше местные крестьяне выращивали на этих землях в основном рожь и пшеницу, то теперь их обязали заниматься обеспечением вражеского войска [30]. А монголы отдают предпочтение просу.

От Переяслава веером расходятся торговые шляхи. В северо-восточном направлении дорога идет на Яготин, Прилук, и далее на Волгу. С Киевом город соединяют сразу два пути, и оба через броды на Днепре. Залозный шлях тянется по водоразделу Слепорода и Оржицы к Лукомльскому броду через Сулу, а оттуда дальше по степи — в Крым. Наконец, знаменитый Греческий шлях ведет вдоль Днепра к устью Сулы, на Жовнин и Воинь. В разные годы его называли Цареградским, Переяславским, Татарским, Степным, Чумацким [31]…

1.3 Немного людей

Сознаюсь, приведенное выше утверждение, будто Переяславскую землю населяли потомки северян, отдает некоторым явным упрощением. В действительности же этническая картина территории вырисовывается к концу XIII века гораздо более сложной и насыщенной. Начать с того, что сам Переяслав, бывшая столица княжества, был населен преимущественно полянами [32], и, таким образом, входил в состав «Руськой земли». На карте «руськие» города образуют треугольник Киев-Чернигов-Переяслав, откуда до монгольского похода и осуществлялось господство над всеми окрестными землями и княжествами. Впервые Переяслав упоминается в летописях под 907 годом, а его последующее «основание» в 992 году есть не что иное, как этническая «перезагрузка» — в угоду правящей династии Рюриковичей. Короче говоря, здесь мы наблюдаем один из первых примеров этнической депортации. Основным же ареалом обитания северян была долина реки Сулы [33]. Вероятно, сюда и были переселены бывшие обитатели Переяслава.

Именно на Суле наиболее остро ощущается иранское культурное влияние. «Від Києва до Лубен насіяла конопель…» — Не те ли это «конопли», пары от тлеющих семян которых, содержащие каннабинол, по свидетельству Геродота [34], вдыхали разгоряченные скифские мужчины в походных банях, визжа от удовольствия? Неудивительно, что скифы были одними из первых коноплеводов [35]. А Лубны — это как раз сердце всего Посулья.

Другое персидское и хорезмийское культурное заимствование, ковроткачество, начало свое шествие по Украине тоже именно с берегов Сулы [36]. Что же касается атрибуции и типа жилища, то на Переяславщине иранские и среднеазиатские мотивы буквально доминируют, что для остальной Украины в целом характерно не было [37].

Плуг, являющийся основным элементом базовой культуры земледельцев (каковыми можно смело считать обитателей черноземных равнин Левобережья) выступает тут главным маркером. Мы видим почти полную идентичность украинского и северо-кавказского колесного плуга. Последний был создан в Хазарском каганате примерно в VIII — IX веках. Зона его распространения совпадает с ареалом обитания аланов [38].

Наконец, национальная одежда украинцев, представленная высокими меховыми шапками, буквально в точности повторяет такой же же головной убор у скифов. Стоит ли лишний раз повторять, что подобные клобуки носили и аланы? То же относится и к широким мужским кожаным поясам, распространенным на Северном Кавказе и Украине [39]. Более того, вплоть до XIX столетия украинцы Полтавщины будут носить штаны из сыромятной кожи [40], наиболее последовательно наследуя тем самым привычки своих ираноязычных предков-«кожемяк». Верх таких штанов с вшитым ромбовидным клином (будущих козацких шаровар) подшит в форме рубца, в который протягивается пояс. По покрою они весьма напоминают одежду лакцев, чеченцев и других северокавказских народов [41].

Впрочем, мы отвлеклись. Выселение потомков северян из Переяслава не сделало их, разумеется, более лояльными по отношению к власти в Киеве. Ошибку довелось исправлять Мстиславу Владимировичу Храброму, брату Ярослава Мудрого. Он был в близких отношениях с воинственными аланами, вождя которых, Редедю, собственноручно зарезал во время поединка [42]. После победы над Редедей он сделался аланским королем; часть из своих новых подданных Мстислав переселил на ту же многоязычную Сулу. И не ошибся в их верности! А Переяславщина приобрела еще более ощутимый иранский колорит.

За 200 лет преданной службы Переяславскому княжеству аланы-ясы Посулья практически полностью славянизировались. Тем не менее они не забыли старой вражды с половцами, истоки которой восходили еще ко временам Хазарского каганата: аланы составляли костяк наемного войска этой степной империи, а половцы являлись ее наиболее последовательными разрушителями. В монгольской орде половцы, превратившись в татар, сделались основным тараном наступательных действий чингисидов. Оттого кровь снова полилась рекой. Старые раны забередили местью.

Последствия для местных ясов оказались поистине ужасны. Кому удалось выжить в резне — бежал. Только бегство их было направлено не в литовские лесные дебри, а, как можно догадаться, в прямо противоположную сторону — на юг, к своим единоплеменникам, обосновавшимся на Великом Лугу и ниже по течению Днепра [43]. Определенная часть алан-ясов Переяславщины, авантюристов и искателей приключений, прибилась к Азаку [44], большому торговому городу, основанному, — как следует из самого его названия, — ясами в дельте реки Дон. Именно с конца XIII века Азов-Азак, до этого маленькая захолустная пристань, превращается в один из крупнейших эмпориев Европы [45].

Вскоре Золотая Орда образовалась в государство; тогда задули противоположные ветры, — и степное перекати-поле покатилось в другую сторону. В феврале 1278 года после продолжительной осады пал Дедяков, крупнейший аланский город, расположенный на берегу Терека [46]. Все закончилось дикой, даже по представлениям тех жестоких времен, резней. Ожесточенные тяготами и продолжительностью осады, степняки рубили всех подряд — так осатанела им стойкость обороняющихся. Волна беженцев хлынула в кавказские горные долины. В преступлении против человечности (иначе это и не назовешь; только Тамерлан жестокостями перещеголял хана Менгу-Тимура) участвовали — подневольно, разумеется — отряды князей из бывшего руського Залесья. Их телами в очередной раз затыкали образовавшиеся бреши в стенах. Этого оказалось достаточно, чтобы посеять в душах выживших алан Дедякова, потерявших самых близких им людей, жгучую ненависть, как к монголам, так и к помогавшим им великороссам. Доля изгнанников привела аланских беженцев к темнику Ногаю. Ведь тот, будучи сам монголом, тем не менее, считался приверженцем сепаратизма. Он бросил вызов законному хану Золотой Орды — и, следовательно, аланы признали его за своего. Новоприбывшие сделались гвардейцами Ногая [47]. Большая часть этих алан-ясов поселилась на привольях Великого Луга [48] и невдалеке от Хортицы [49], рядом с уже давно проживавшими в тех краях своими соотечественниками [50]. Часть осела в Бессарабии, положив там начало городу Яссы [51].

Имеется масса неоспоримых доказательств того, что значительное число беженцев из Дедякова осело на Переяславщине. Об этом поговорим в следующей главе, а сейчас важно знать: часть их была поселена в самом Переяславе — в качестве солдат гарнизонной службы. В этом были свои резоны. Во-первых, в условиях надвигающейся войны сам город занимал выгодное, как для обороны, так и для нападения, стратегическое положение и обладал мощными укреплениями. Во-вторых, Переяслав по-прежнему был епархиальным центром, а аланы как-никак считались православными христианами. Наконец — и это самое главное — из Переяслава легко было контролировать близлежащий Киев, в котором была крамола, и духовенство коего в лице митрополита и братии Печерского монастыря втайне поддерживало противоположный лагерь.

Так Переяслав сделался форпостом Ногая на пути к Киеву. И, добавлю, грозой местного населения, скрывавшегося в лесах Посемья. Земля превратилась в руину и «мерзость запустения». Пашни были заброшены; а там, где они еще продолжали обрабатываться, работы выполнялись наспех и кое-как — потому что в любой момент плоды трудов могли отобрать рыскающие отряды конников. На некоторых полях уже появилась молодая лесная поросль, а на юге нивы уже ковром укрывал ковыль [52]. За два истекших поколения многие сельские общины вообще забросили хлебопашество. Народ разбредался. Одни в поисках легких денег ушли в Азов или Судак — наниматься в охрану купеческих караванов. Другие, сделавшись «севруками», пристрастились к охоте и рыбной ловле, выбирая для своих становищ наиболее укромные места [53]. Внуки сотников стали вожаками разбойных шаек. Малая партизанская война не прекращалась ни на один день. То татары устраивали облавы на севруков; то сами севруки делали засады, нападая на небольшие татарские чамбулы. Севруки атаковали чабанов, для которых эта земля представлялась просто тучным пастбищем, и ничем более. В последнем случае скот угонялся, а самих татар нещадно резали на дороге [54].

И счастья на этой земле никому не было.

Примечания к главе 1

[1] Седов В. В. Славяне Верхнего Поднепровья и Подвинья, — М., Наука, 1970, с.130

[2] Ляскоронский В. Г. История Переяславской земли с древнейших времен до половины XIII столетия — К., 1897, с.450—457

[3] Мавродин В. В. Очерки истории Левобережной Украины (с древнейших времен до второй половины XIV в.), — Л., 1940, на сайте hagahan-lib.ru

[4] Ляскоронский В. Г., указ. соч., с.466

[5] Ляскоронский В. Г., с.459

[6] Ляскоронский В. Г., с.479

[7] Бубенок О. Б. Ясы и бродники в степях Восточной Европы (VI-нач. XIII вв.) — Киев: Логос, 1997, с.117

[8] Голубовский П. В. Печенеги, торки и половцы. Русь и Степь до нашествия татар. — М.: Вече, 2011, с.100

[9] Козубовський Г. А. Переяславська земля в XIV ст. — Історико-географічні дослідження в Україні, 2012, чис.12, с.97

[10] Козубовський Г. А., указ. соч., с.98

[11] Грушевський М. С. Історія України-Руси. Том II — К.: Наукова думка, 1992, с.345

[12] Мавродин В. В., указ. соч.

[13] Войтович Л. В. Нащадки Чингіз-хана: вступ до генеалогії Чингізидів-Джучидів. — Львів: Львівський нац. ун-т ім. І. Франка, 2004, с.7

[14] Козубовський Г. А., указ. соч., с.97

[15] Беляева С. А. Южнорусские земли во второй половине XIII—XIV в. (По материалам археологических исследований) — К.: Наукова думка, 1982, с.22

[16] Мавродин В. В., указ. соч.

[17] Войтович Л. В. Княжа доба: портрети еліти. — Біла Церква: Олександр Пшонківський, 2006, с.499

[18]  Иловайский Д. И. Становление Руси. — М.: АСТ, 2003, с.337—338

[19] Поляков А. Н. В граде Игореве. — Ист. фак. Петербургского гос. университета, 2001, с.115

[20] Корінний М. М. Природні умови Переяславської землі в X—XIII ст. // Історико-географічні дослідження в Україні. — К., 1988, с.102

[21] Иловайский Д. И., указ. соч., с.318—320

[22] Козубовський Г. А., указ. соч., с.98

[23] Козубовський Г. А., с.98

[24] Корінний М. М., указ. соч., с.102

[25] Корінний М. М., указ. соч., с.103

[26] там же

[27] Ляскоронский В. Г., указ. соч., с.206

[28] Корінний М. М., там же

[29] Иловайский Д. И., указ. соч., с.338

[30] Козубовський Г. А., указ. соч., с.98

[31] Прядко О. О. Давньоруські городища, як маркери Наддніпрянського торгового шляху (ділянка «Переяславль-Воїнь») // Археологія і давня історія України, 2018, Вип.1 (26), с.235—236

[32] Зайцев. А. К. Черниговское княжество X—XIII веков. — М.: Квадрига, 2009, с.47

[33] Иловайский Д. И., указ. соч., с.320

[34] Геродот, IV, 74—75

[35] Мигаль М. Д., Гілязетдінов Р. Н., Коноплярство. — сайт Енциклопедія сучасної України

[36] Бубенок О. Б., указ. соч., с.167

[37] там же

[38] там же

[39] Бубенок О. Б., с.169

[40] Зеленин Д. К. Восточнославянская этнография — М., 1991, с.217

[41] Хведір Вовк. Студії з української етнографії та антропології — К., 1995, с.168

[42] ПВЛ // Шахматов А. А. История русского летописания — СПб, 2003, с.764

[43] Михаил Ельников. Памятники периода Золотой Орды Нижнего Поднепровья: история изучения, итоги и перспективы. // Татарская археология, 2001, №1—2 (8—9), с.143—145

[44] совр. г. Азов

[45] Малыхин К. Г. История Донского Края, глава II, 2006, на сайте stepnoy-sledopyt.narod.ru

[46] Кучкин В. А. Где искать ясский город Тютяков? // Изв. Северо-осетинского научно-исследовательского института. в.25, — История, Орджоникидзе, 1966

[47] Бубенок О. Б. Аланы-ясы в Золотой Орде (XIII — XV вв.). — Киев.: Истина, 2004, с.183—184

[48] Бубенок О. Б. Аланы-ясы…, с.109

[49] Бубенок О. Б. Аланы-ясы…, с.172—173

[50] Кузнецов В. А. Очерки истории алан. — Владикавказ.: ИР, 1992  с.23

[51] Бубенок О. Б. Аланы-ясы…, с.115

[52] Мавродин В. В., указ. соч.

[53] Мавродин В. В., там же

[54] Мавродин В. В., там же

Глава 2. Переяслав

2.1 Начиная с окрестностей

И действительно: все, что осталось от активной, творческой жизни в Переяславе, к концу XIII века переместилось поближе к городским окрестностям, а то и вовсе за пределы города. Степная культура за время жизни двух поколений вытеснила культуру городскую. Парадокс же состоял в том, что главный оплот Руси в борьбе с кочевниками превратился в едва ли не ведущий золотоордынский центр на руських землях.

Переяслав расположен на правом берегу Трубежа, на острие угла, образуемого впадением в него речки Альты [1], недалеко от Днепра. Таким образом, все, что находится здесь от Днепра на север и в радиусе 10—15 километров от города, следует относить к его окрестностям.

На северо-западной окраине Переяслава путник не может не заметить вытянувшейся вереницы древних языческих курганов [2]. За ними, еще севернее, располагается полоса дремучих лесов [3]. Если продолжать обходить город по часовой стрелке, то к востоку от этой естественной преграды начинается огромная дуга Змиевых валов, состоящая из Большого, Малого и Перекрестного вала. Все они закольцовывают весьма значительное пространство суши, внутри которого продолжает существовать жизнь. К излету XIII века эти валы давно уже утратили первоначальное оборонное значение и начали потихоньку «оплывать». Они больше не защищают от степных набегов. Обстоятельства жизни меняются. Как следствие, местное население, утрачивает некоторые весьма существенные детали исторической памяти. Возникает предание, будто валы эти есть порождение чудовищного «Змия» — после того, как его запрягли в плуг святые угодники Кузьма и Демьян [4]. Эта наивная легенда будет передаваться из уст в уста до начала XIX века.

Внутренний вал (то есть тот, который расположен ближе к городу) называется Большим Змиевым. Он начинается, одновременно и из одной точки с внешним Малым валом, у села Стрякова, идет на юго-восток; потом поворачивает на юг и тянется в этом направлении ок. 2 км., утыкаясь в плавни р. Гнилки [5]. Прерываясь в ее долине, Большой вал изменяет направление на юго-западное и дальше продолжается к селу Малая Каратуль, у которого точно таким же образом пропускает реку Броварку [6]. На противоположном берегу Броварки вал снова возобновляется и тянется в прежнем направлении еще на 3,5 км. Общая его протяженность составляет около 15 км. [7]. В высоту Большой вал достигает пяти метров, в ширину — восьми, а ров у его подошвы имеет глубину до четырех метров [8].

Малый Змиевый вал также начинается в двух километрах к востоку от реки Трубеж и вначале тянется на 7 км. в юго-восточном направлении до села Стряков. После этого он поворачивает строго на восток и следует до села Помокли, а затем снова на юго-восток, и дальше уже постепенно изгибается на юг. Пройдя около 10 км. в указанную сторону, Малый вал делает крутой разворот на юго-запад и спускается в долину речки Броварки [9]. Конец его упирается в днепровские плавни, в четырех километрах от основного русла Днепра. Общая длина этого вала составляет ок. 44 км [10].

Перекрестный вал имеет длину ок. 6 км. Он тянется от Малого вала к реке Супой [11].

Система описанных валов замыкала четырехугольник длиной 46 и шириной 25 км. [12]. В этом полностью огороженном пространстве можно было, не опасаясь вражеских набегов, спокойно пасти скот и ходить за плугом. Подобной пространственной защиты своих угодий не имел ни один из других городов Руси. Не будь Великой китайской стены, эту систему обороны сельскохозяйственной жизни руського «мегаполиса» можно было бы назвать «восьмым чудом света». Во всей тогдашней Европе с ее бесконечными феодальными разбоями, подчас не менее разорительными, чем набеги степняков, не существовало ничего подобного. Система переяславских Змиевых валов замыкала созданный самой природой степной коридор, где солончаковые грунты препятствовали росту древостоя. Он тянулся вдоль Днепра, от Орели до Трубежа, достигая в ширину около сотни километров. Именно по этому коридору в свое время и прорывались кочевники на Русь [13]. И, тем не менее, заслуга в возведении валов принадлежала не Древнеруському государству. За них, как и за прочие дары предков, следует возблагодарить скифов. Они насыпали их в VI в. до н.э. [14].

Впрочем, с середины XIII века валы стали анахронизмом. Отныне степной мир настолько окреп, что вместо прежних разбойных набегов стал осуществлять карательные экспедиции. Разбои, если и велись, то лишь по частной инициативе. И все же переяславцы предпочитают, по старой памяти, обрабатывать землю преимущественно внутри валов. Только вместо привычного преобладания в их посевах ржи, пшеницы, ячменя и льна [15] крестьяне, по настоятельному требованию ордынцев, переходят к выращиванию излюбленного кочевниками проса [Panicum milliaceum] [16].

Кроме хлебопашества население городской округи занимается еще выпасом скота. Путешественник, проезжающий через Переяслав, видит бесконечные вереницы сеножатей, переходящих в заливные луга [17], и многочисленные череды коров [18]. На выращивании большого рогатого скота воздвигнута отрасль, сделавшая громкое имя городу. Ведь богатырь, победивший — если верить летописному преданию — силача печенежина, звался Никитой Кожемякой (в другой версии, Ян Усмошвец). То и другое имя обозначают профессию кожевенника [19]. Люди этого занятия традиционно обладали недюжинной силой и подчас делали блестящую карьеру. Примером тому — дед по матери английского короля Вильгельма Завоевателя, унаследовавшего его физические данные [20]. Дед Вильгельма, кстати, был почти ровесником нашего Кожемяки. Оттого именно кожевенник приносит Переяславу — в единоборстве с печенежином — победу и славу («перея-славу»). Изначально же Переяслав был известен как город преимущественно купеческий, владеющий правом беспошлинной торговли в Константинополе [21].

Сюжет этот не просто ходячий; он — библейский, ветхозаветный, восходящий к борьбе Давида с Голиафом. Учтем, что в 993 году, когда произошло избиение печенегов (руських «филистимлян») под Переяславом, христианство делало на Руси лишь первые шаги. Оттого следует признать эту любопытную легенду привнесенной извне. А поскольку после победы Святослава над хазарами в южнорусские степи стали массово перемещаться аланы-ясы, то переносчиками данного сюжета могли быть только они. В Хазарском каганате, официальной религией которого был иудаизм, аланы формировали регулярную армию и поэтому были в тесных контактах с господствующим этносом. Их ас-тарханы пользовались в Хазарии большим влиянием [22].

Отдельно от рогатого скота в ковыльных степях выпасают огромные табуны коней. Численность голов в каждом таком табуне составляет по много тысяч [23]. Под Переяславом производится ремонт татарской кавалерии, и это важное дело поручено местным торкам («своим поганым»), прирожденным скотоводам.

Что же до оседлого населения округи, то последствия монгольского завоевания сказались на его судьбе несколько даже неожиданно. Раньше вокруг Переяслава существовали целые гнезда княжеских и боярских сел [24]. Во владении переяславских князей за Трубежом находился так называемый «Красный двор» [25]. Князьям (а, возможно, и боярам) принадлежали окрестные села Янчино, Стряков, Кудново, Мажево [26].

Янчино сельцо — исследователи идентифицируют с ур. Яненки у совр. села Малая Каратуль. [27]. Оно лежит между валами, на склонах високого правого берега реки Стряквы и имеет размеры 750Х50Х70 м.; его площадь 5 га. Упоминается в 1149 году [28].

Мажево — это будущее с. Мазинки на левом берегу Альты, что к северо-западу от Переяслава [20].

Стряков; расположен на большой дороге, которая вела из Переяслава на северо-восток [30], со временем лишь слегка видоизменит свое название. В будущем это село Строкова.

Потомкам переяславского боярина Демьяна Куденевича, упоминаемого в 1148 году, принадлежали сразу два пригородных села. Во-первых, это огромное по тем временам село Деминеск на реке Альте площадью около 10 га, рядом с которым располагался монастырь Рождества Богородицы. Со временем поселение станут именовать Демьянкой. [31]. Другое их родовое село, Кудново, лежит на левом берегу речки Стряквы (в будущем, Броварки), в месте переправы через нее. Здесь легенда о святых Кузьме и Демьяне, запрягших в плуг Змия-кочевника, персонифицируется на украинского богатыря Чеботка и приписывает этот подвиг ему. Оттого село получит название Пологи-Чеботки [32]. Его размеры: 100Х50 м. [33].

Все перечисленные села были феодальными владениями. Населяли их бесправные смерды.

Но тут явились монголы — и аристократию вырезали. Сами монголы, как и прочие кочевники, к земле и владению ею относились, мягко говоря, пренебрежительно. Интересовали их только пастбища. Следовательно, бросовые поля достались территориальным общинам и сельским сходам. Феодализм, со всеми его дурацкими условностями и предрассудками, с его кастовостью и отсутствием рынка произведенной сельскохозяйственной продукции, проходил мимо. Украина Древней Руси нащупывала свой собственный путь.

2.2 Южные подступы: останки городищ на Греческом шляху

Вдоль Днепра все поселения разорены кочевниками. Теперь здесь пролегает путь татарских перекочевок, а в былые времена проходила левобережная ветвь Греческого шляха. Путь этот начинался в Херсонесе и шел к Зарубу, где он раздваивался: одна дорога шла к Киеву, по другой караваны направлялись к Переяславу. От Сулы до Трубежа путь этот пересекал несколько рек, на каждой из которых он охранялся небольшими крепостцами, расположенными вдоль бродов [34]. Теперь прежняя торговля практически умерла, и от маленьких крепостей остались одни осыпавшиеся валы.

Первой из таких пришедших в негодность крепостей будет Устье, лежащее в восьми километрах на юг от Переяслава, при впадении реки Трубеж в Днепр. Когда-то именно здесь шумела городская гавань Переяслава, и пристань у реки оглашалась разноязыкой речью [35]. Поселение Устье на песчаном холмистом берегу было достаточно большим и занимало площадь не менее 10 га. [36]. Занимаемый им берег поднимался на 4 метра над уровнем реки, вытянувшись с севера на юг примерно на полкилометра. В ширину поселение ранее достигало 200 метров. От Днепра Устье отделялось неширокой речной долиной. Городище-крепость располагалось в северной, наиболее возвышенной части поселения, занимая площадь 65Х90 м. Здесь за крепкими стенами проживали гончары, производившие посуду из розовато-желтой глины. Здесь изготавливались бронзовые застежки для книг. Сюда амфорами доставлялось из Греции вино и оливковое масло [37]. Ныне бывший город обозначен только следами от грандиозного пожара да полуразрушенной каменной церквушкой [38]. Еще сохранилось несколько домиков, из которых осуществляется управление днепровской переправой — как раз напротив Устья, на противоположном правом берегу Днепра находится упоминаемый уже Заруб. Отсюда купеческие караваны направляются прямо к Переяславу.

Есть более прямой путь, минуя Устье; он выведет вас к небольшому заброшенному городищу Цибли. [39]. Такое название, возможно, происходит от прозвища первопоселенца-основателя: «Цибля» есть не что иное, как длинноногий («цыбатый») человек. Укрепление это занимало высокий коренной берег речушки Цибля. С востока и запада защищали его яры и только с напольной северной стороны Цибли ограждались рукотворным валом. Размеры городища не особо впечатляли: 85Х50 м; площадь 0,4 га. Но большего от этого средневекового «поста ГАИ» и не требовалось. Какое-то население здесь должно было сохраниться и после монгольского вторжения. А о том, что при этом не обошлось без кровопролития, свидетельствует четкий маркер: в XVIII—XIX веках на месте бывшего городища мы обнаружим сельское кладбище [40].

За Циблей шлях поначалу идет вдоль коренного берега Днепра, но через 5,5 км. отдаляется от него и сворачивает на юго-восток, в степь, чтобы обойти стороной внушительных размеров холм, весь состоящий из эоловых (надувных) песков. С козацких времен это возвышение будет известно как Хоцкий горб. На его восточных склонах, поросших сосновым лесом, до прихода Батыя существовало небольшое поселение, занимавшееся обслуживанием торговых караванов [41]. От Переяслава его отделяют 25 километров — путь дневного перехода, если только передвигаться на волах. Здесь караванщики останавливались на ночлег. Ныне поселение совершенно обезлюдело. Только на рубеже XVI — XVII веков на его месте возникнет село Хоцьки [42]. Но пополнить запасы чистой питьевой воды, а заодно и напоить скот здесь можно. Для этого следует спуститься на дно балки, где имеется продолговатое озеро Ставок [43]. Кроме того, возможно уже к концу XIII века выкопана и известная в будущем криница. Она располагается в урочище Ольховое, названное так по имеющимся здесь зарослям ольхи черной [Agnus glutinosa]. В крайнем случае, на ее месте вы обнаружите родник [44].

После ночлега караван спускается в долину Супоя. Песочен находится от Переяслава на расстоянии 45 километров — это дневной переход для уже конного экипажа. По правде, далековато даже для подступов. Но более благоприятного случая упомянуть об этом месте не предвидится. Песочен был передовой сигнальной станцией, откуда конник мог за день прискакать к столице княжества с вестью о половецком нападении. Река Супой, на берегу которой находился городок [45], в своих низовьях превращается в медленно текущий, извилистый поток, зажатый в низменные болотистые берега. По левому берегу расстилается здесь широкий заливной луг. Правый, чуть более приподнятый, порос лесом из дуба, вяза и березы [46]. Городок был построен на песчаном холме правобережья, откуда и пошло его название. Его крепость охраняла брод через реку, была круглой в плане и вместе с валом имела размерения 80Х75 м. (0,6 га). Кроме вала, ее окружал ров (ширина 2,5—3 метра, глубина — до 1,5 метров). Почти со всех сторон укрепление омывалось водой: с севера заболоченным рукавом Супоя, с юга старицей этой же реки, с востока подходы к крепости прикрывал приток Супоя — река Коврай. Только с запада сохранялась возможность подойти посуху [47]. На случай внезапного наскока степняков в крепость тайными тропами собирались поселяне. Для услуг караванщиков на острове Рябуховщина имеется криница с «цямринами», сложенными из камня, вместо обычных деревянных срубов [48]. После нашествия монголов поселение, как город, перестало существовать. Но вскоре возродилось, как село Песчаное [49]. Старая крепость же послужит еще местом для кладбища XVIII — середины XX веков [50].

Дальнейший путь проложен вдоль третьей надпойменной террасы Днепра. Не доезжая 14 километров до Золотоноши, дорога выходит на склон уже четвертой надпойменной террасы, протянувшейся до впадения реки Сулы. Вскоре начинается спуск в широкую (2—2,5 км.) долину реки Золотоношки к речному броду, который некогда находился под охраной местной крепости.

Село Золотоноша [51] получило свое название от реки Золотоношки, на левом коренном берегу которой и располагалась крепость. Река же, в свою очередь, заслужила столь необычное имя благодаря тому, что образовывала на дне песчаные наносы с примесью слюды, издававшие «золотой» блеск [52]. Помимо реки осматривать здесь особо нечего, ибо окрестности села представляют собой ровную и однообразную сухую степь. Примерно в 900 метрах к северо-востоку от села находится покинутое городище округлой формы, диаметр которого составляет около 70 метров (0,48 га). Это и есть крепость. Она основана в конце XI века. Крепость окружена валом с остатками обгорелых клетей и опоясана рвом. Занимает она самый конец берегового речного мыса высотой 20—25 метров. Сам мыс по обе стороны от крепости оборудован эскарпами; ширина их «ступеней» достигает 1,5—2 метра. В северной части укрепления вырыта яма-колодец для сбора дождевой воды на случай непредвиденной осады [53]. Крепость была покинута после разорения ее монголами; точно так же были оставлены и три располагавшихся вокруг нее селища [54].

После Золотоноши шлях пересекает небольшую протоку Сухая Згарь и за девять километров достигает села Крапивны [55]. Оно занимает левый коренной берег одноименной речки, притоки Золотоношки. На западной околице села, на удлиненной стрелке речного мыса, возвышается совсем уж миниатюрное городище, скорее постоялый двор для караванщиков. Площадка городища имеет овальную в плане форму размерами 45Х32 метра (0,14 га). Крепостцу окружает невысокий вал (2—2,1 м.), имеющий ширину около 1,5 метров. Деревянные его конструкции уничтожены огнем, вероятно, во время монгольского вторжения. Со стороны перешейка протянут ров. Северный и южный склоны городища образуют ступеньку эскарпа шириной 1—1,5 метра. Кроме того, сам левый берег Крапивны исполосован балками и ярами, что также сильно затрудняло приступ. Село Крапивна тоже небольшое: 130Х70 метров. Судя по фрагментам керамики XV века, оно переживет ордынское лихолетье [56]. Со временем село станет местечком, где будет сформирован Кропивнянский козацкий полк.

Перевалив через несколько сухих балок, караван пойдет дальше и на 18 километре своего пути достигнет степной речушки, где нужно будет преодолевать брод. На левом возвышенном берегу реки караванщики увидят очередную покинутую крепость. Она занимает мыс, образованный крутыми склонами речной долины и горловиной яра. От мыса отделяется удлиненный выступ высотой около 25 метров, на пятачке которого укрепление и пристроилось. Размерами оно с небольшую частную усадьбу: 38Х24 метра (0,18 га). Крепостцу окружает ров шириной 4—4,5 метра [57]. Никто уже не помнит, как называлась эта местность во времена Руси, но в начале XVII века вокруг развалин крепостцы начнут возводить местечко Ирклиев, которое вскоре станет сотенным [58].

Тем не менее, очень похоже, что под названием «Ирклиев» поселение существовало уже со второй половины XIII века: ведь точно такое же имя носит река, на которой оно располагается. В переводе же с тюркского название гидронима переводится как «задерживать», «стоять», «застаиваться»; что можно перевести по смыслу: «Река со спокойным течением» [59]. Водоемы с таким характером — не самый здоровый источник для пополнения питьевых запасов. А необходимость в этом имеется большая, поскольку река Ирклиев находится на пересечении ее важной транспортной артерией; да и питьевая вода в степи подчас бывает дороже золота. Поэтому монголы еще в XIII веке нашли выход: они стали использовать природный антисептик — прибрежное растение аир болотный [Acorus calamus]. Было это им не в тягость, ведь кочевники пристрастились жевать в дороге сладковатые корневища. Родиной аира была Юго-Восточная Азия. Оттуда этот вид попал в Южную Сибирь, где особенно большая его популяция возникла на Иртыше [60]. А уже с Иртыша, вместе с ордами Чингисхана, растение «перекочевало» в южноруськие степные реки. Бросая (или выплевывая) по пути его корневища в воду, монголы могли быть уверенны: очень скоро корневища укоренятся, и тогда вдоль берегов появятся целые непроходимые заросли аира. После этого воду можно будет пить прямо из реки, не рискуя заболеть [61].

Аир (татарское зелье) для Украины не редкость. Но, похоже, пойма реки Ирклиев — одно из наиболее типичных и характерных мест его произрастания у нас [62]. Скорее всего, в конце XIII века на Ирклиеве располагалась татарская застава темника Ногая.

Последний дневной переход протяженностью в 38 километров пересекает степные реки Куврай и Баталей, после чего начинается продолжительный спуск в долину реки Сулы. Шлях идет на Жовнин, где он разделяется на две ветки: одна пересекает Сулу и далее степью направляется к Кременчугу. Другая правым берегом реки следует к Воиню [63].

2.3 Переяславские епископы, как пример политической мистификации

С самого основания Переяслав был не только барьером против атак кочевников, но и задумывался как важный центр колонизации. Южноруськую степь деятельно пытались приручить. Оттого военно-политические акции по обороне и нападению чередовались волнами. По этой же причине удельный переяславский князь неизмено был правой рукой правителя Руси, считаясь его наследником. Прежде, чем править в Киеве, требовалось испытать все невзгоды и проявить незаурядное мужество именно в этом приграничном городе.

К концу XII века для Переяслава наступает особенно суровое лихолетье. Порой кажется, даже мужество опускает руки. Неутомимый переяславский князь Владимир Глебович (тот самый, о котором «плакала Украина») на пределе сил отбивает возобновляемые раз за разом атаки половцев [64]. Погибают наиболее пассионарные воины, самые лучшие. В первой половине XIII века переяславский стол занимают преимущественно отпрыски суздальского княжеского рода, чуждого интересам Руси «Киевской». Непосредственно же перед походом Батыя о переяславских князьях не слышно вообще. Летописи о них молчат.

И здесь мы сталкиваемся с интересной местной особенностью: в Переяславе, — да и по всем весям Переяславской земли, — княжеская власть делит свои полномочия с властью местного епископа, причем едва ли не в равных долях [65]. И князь, и иерарх Церкви располагают в переяславском Детинце собственными замками. Наблюдается даже некоторая конкуренция между церковной и светской властями в самом процессе закладки и строительства церквей. Так, в 1098 году Владимир Мономах, тогда еще лишь переяславский удельный князь, строит на княжем дворе церковь Богородицы. А епископ Ефрем, его совместник по правлению, в этот же самый год возводит сразу три храма: кафедральный Михайловский собор, Андреевскую и Феодоровскую надвратную церкви [66]. Счет 3:1. Перещеголяв знаменитого князя, Ефрем как бы подчеркивает совершенно особый статус местного епископата, в задачи которого, помимо всего прочего, входило насаждение христианства среди кочевников [67].

С начала XIII века в Переяславе складывается ситуация, противоположная той, что изначально укоренилась в Киеве: князья здесь начали представлять инородческое начало, управляемое из северной и достаточно отдаленной Суздали, в то время как церковь целиком полагалась на местную традицию. Именно за такой «патриотизм» она пользуется особенной любовью в народе. Архангел Михаил, в честь которого был построен кафедральный храм, признается покровителем всей Переяславщины [68]. Целых три переяславских епископа возводятся в ранг местночтимых святых угодников: Петр (упоминаемый в 1072 году), Евфимий (1149) и, наконец, убиенный монголами Симеон [69]. Последний погиб в марте 1239 года при взятии Переяслава Менгу-ханом [70], разделив таким образом свою судьбу вместе со всем народом. Следовательно, это именно он организовал оборону города против атаки варваров. И, кстати, Симеон, занимая переяславскую кафедру, являлся в то время наместником курских Ольговичей [71]. Тем самым он решительно порвал с традицией полагаться на Залесье.

В 1261 году митрополит Кирилл III, безоговорочно поддерживавший политику Александра Невского в отношении покорности монголам, переносит кафедру переяславского епископа в Сарай, столицу Золотой Орды [72]. Отчасти такая перемена оправдывалась массовым угоном в этот новосозданный зловещий город пленных переяславцев [73]. Предлог благой: помощь томящимся в плену землякам и — одновременно — обращение и воцерковление монголо-татар (вот уж, где уместен этот искусственный этноним!). Но за всем этим усматривается стремление Невского нейтрализовать центр сопротивления Орде (и себе лично) в лице поднимающегося Галицкого княжества. И, тем не менее, даже после того, как он переселяется в Сарай, переяславский владыка сохраняет за собой и прежнюю свою епархию. Только отныне он носит чин «епископа Сарайского и Переяславского». Его диоцез огромен; он включает в себя православное население Нижнего Дона, Приазовья, Северного Кавказа и, разумеется, всю Переяславскую землю [74]. Таким образом, большую часть «верных» перебравшегося в Сарай епископа отныне составляют проживающие дисперсно на обширной территории аланы-ясы. В Переяславе епископ оставляет своего наместника. Это к слову.

А теперь об обещанных мной доказательствах заселения аланами Переяславщины.

Владыку Митрофана в 1269 году сменяет епископ Феогност [75]. Он — прирожденный дипломат. В то время как после разыгравшейся под Дедяковым трагедии аланские беженцы занимают Нижний Дон и причерноморскую степь, Феогност направляется в Константинополь. Он как бы солидарный посланник хана Менгу-Тимура и митрополита Кирилла III — вот уж интересная парочка! В Царьграде Феогност удосуживается созыва патриаршего синода, и вот по какому вопросу: как быть с епархиями? Со свойственным всем иерархам лукавством владыка сарайско-переяславский горько жалуется патриарху на приток в его владения христианских беженцев из Алании [76], будто это обстоятельство и не составляло предела всех его желаний. Результат был, естественно, предсказуем: постановлено епископу Феогносту осуществлять над беженцами церковную власть, а прежнюю аланскую епархию приказано было упразднить [77].

Зададимся вопросами: куда именно бежали аланы, и что следует считать владениями епископа Феогноста? Вряд ли беглецы устремились в Сарай, «первопрестольную» кафедру своего нового епископа. Донские степи? — Но то были «владения» столь же номинальные, как и сам статус сарайского иерарха, скорее увертливого соглядатая-двурушника, нежели настоящего владыки. Все эти обширные южные пространства представлялись ему умозрительным витийством, отдаленнейшей перспективой, не более того. Следовательно, говоря о христианских беженцах из Северного Кавказа на «своих» землях, Феогност имел на уме только Переяславщину.

Тем не менее, уже в самом конце XIII века титулатура преемника Феогноста, владыки Исмаила, претерпевает изменение. Вместо чина «епископ Сарайский и Переяславский» он значится как «Сарайский и Подонский». Из чего следует, что резиденция викария аланской части диоцеза перенесена была из Переяслава в Азов, один из наиболее оживленных торговых городов Орды. Это связано как с соображениями экономического порядка, так и с тем, что отток населения из Переяславщины все-таки превышает иммиграцию из Алании.

Ныне епархия Исмаила разрывается между владениями Тохты и землями Ногая. Поэтому ему требуется быть, мягко говоря, крайне дипломатичным. Вероятно, он служит тем хлипким и ненадежным мостиком, на котором обе враждующие партии еще находят точки соприкосновения, что удерживает Золотую Орду от братоубийственной войны. Интриги здесь неизбежны. Вероятно, через него идут какие-то негласные переговоры — история ничего такого, увы, не сохранит. Исмаил пытается быть умелым актором. Смутные подозрения в отношении этого владыки подогреваются его бесславным концом: не успеет тело хана Тохты остыть, как Исмаил будет свержен со своей сарайской кафедры митрополитом Петром Ратенским [78].

В истории с означенными иерархами и перипетиями их жизни тускло просвечивает главная загадка Переяславской земли — этнический состав населявших ее людей. Конечно, утверждать, что на смену убитым и уведенным в плен монголами явились исключительно одни выжившие и избежавшие плена иноплеменники, будет явным преувеличением. Все не так однозначно. Но культурная доминанта, как это и случается порой в зонах межэтнических контактов, явно уже переменилась. «Украина» славянская в который раз превращается в «украину» иранскую. Переяслав неожиданно оживает. В «Списке русских городов дальних и ближних» (ок. 1390 г.) он вновь значится, как крупный населенный пункт [79].

Много позже исследованием переяславских артефактов золотоордынского периода заинтересуются археологи. Они, конечно же, найдут эти артефакты не вписывающимися в рамки традиций материальной культуры Киевской Руси, и на этом основании передвинут стрелки часов на пару веков вперед [80]. О смене же самих носителей традиций материальной культуры исследователи не решатся даже додуматься.

2.4 Город, которого «нет»

Поразительно, но смену культурной доминанты населения Среднего Поднепровья, на основании данных археологии, российская и украинская историографии дают примерно в одном и том же ключе, и в созвучной тональности. Утрируя, разница тут только в нюансах: в погодинском «бежали в Москву» и украинском «триста лет дышали через тростинку». А знаменатель тут общий: «бежали». Что же касается самого Переяслава, то он действительно (как и упоминаемый Дедяков) был разрушен во время штурма, а население его частично вырезано, а частично уведено в плен. Но судьба города была скорее исключением из правил. Переяслав (добавлю: и Дедяков) пострадали оттого, что оказали ожесточенное сопротивление. А монголами подобное поведение крайне не приветствовалось; чувства рыцарственности они не знали.

Попытаемся реконструировать состояние Переяслава в том виде, в каком ему надлежало быть в самом конце столетия. И начнем, разумеется, с посада.

Переяслав, как и большинство русских городов, состоял из Детинца (в данном случае это топоним, и поэтому его следует писать с большой буквы) и окольного града (посада). Обе эти части города зажаты между правым берегом Трубежа и вливающейся в него под острым углом Альтой. Конфигурация указанных районов такова, что Детинец упирается на юге в Оболонь, а окольный град располагается к северу от него. И Детинец, и посад окружены валами; общая укрепленная площадь города где-то около 100 га [81]. Согласно другим данным, Детинец имеет площадь 10 га, а окольный город порядка 80-ти [82]. Городское пространство защищено общим валом, длина которого составляет 3200 метров. С северной стороны протянут глубокий ров [83]. Трубеж несколько выше от места впадения в него Альты делается мелким и на нем имеется единственный на многокилометровом отрезке брод [84]. Место это называется «Дубовая Шея», возможно из-за забитых в дно заостренных дубовых кольев, указывающих маршрут пересечения реки. Еще выше река снова становится глубокой и болотистой [85]. Уже из этого краткого описания становится понятно, что разрушить оборонительные сооружения Переяслава вот так, с наскока вряд ли получится.

Вероятно, монголами были предприняты попытки поджечь деревянные части городских валов, и они могли оставить по себе отметины. Впрочем, это маловероятно: завоеватели пользовались услугами надежных соглядатаев, которые отговорили бы руководителей похода от этого безнадежного занятия. Дело в том, что конструкция городских валов весьма напоминала ту, которая применялась в Белгороде, то есть с закладкой огнеупорного панциря из сырцовых кирпичей. Фасад вала, непосредственно перед самими срубами, защищал каркас из дубовых брусьев, сбитых железными костылями. Он был доверху заполнен саманными кирпичами, предохраняющими срубы от возгорания [86]. Отличие состояло только в том, что в Переяславе этот панцирь был сверху прикрыт слоем земли [87]. Высота такого вала, включающего в свое тело три ряда дубовых срубов [88], достигала в районе Детинца 12 метров [89]. Поверх него были протянуты деревянные заборола [90]. Их только и можно было поджечь зажигательными стрелами. Валы, как уже указывалось, состояли из трех рядов городен, каждый из которых имел ширину 3,7 м. [91].

При взятии руських крепостей самым безнадежным занятием, над которым посмеялся бы даже сам Сизиф в аиде, был подкоп, широко применявшийся в других местах. Массы земли, обладавшие текучестью, заполняли деревянные заборола. Они грозились в любой момент похоронить непрошеных гостей. Этот путь в крепость тоже был неприменим.

Оставались ворота.

Согласно последним данным, в городе имелось целых пять воротных проемов: ворота Княжеские, Епископские, Киевские, Альтицкие и Кузнечные [92]. Княжеские ворота соединяли Детинец с окольным городом и были внутренними [93]. Епископские ворота с надвратной церковью св. Феодора выводили из Детинца на юг, к лугу Оболонь. Там дорога поворачивала на восток, пересекала по мосту Трубеж, после чего разделялась на несколько шляхов [94]. Альтицкие ворота направляли путешественников к Трубежу и располагались на юго-востоке Переяслава [95]. Предполагается, что здесь была наиболее защищенная часть крепости. К тому же местность у названных ворот была окружена с трех сторон водой и имела крутые склоны, что само по себе препятствовало развертыванию войск при штурме.

Итак, более всего подходят Кузнечные ворота. Они находятся на северо-востоке, прямо напротив луга Альты [96]. Из них тоже дорога идет под гору, но не столь круто, мимо садов и огородов переяславцев; дальше следует брод и шлях на Яготин и Прилук [97]. Захватив их, неприятель оказывается на главной городской улице, тянувшейся с северо-востока на юго-запад и проходившей сразу через трое городских ворот [98]. Размах для ударного кулака ему обеспечен. Следовательно, наибольшие разрушения были в районе именно этого воротного проема.

Киевские ворота выводили на север. Шлях от них вдоль Альты пролегал на Киев [99].

На юго-западе посада были еще Альтицкие ворота, Они представляли собой выход к броду на реке Альте. Сразу за этими воротами путь разделялся: южное направление вело к Зарубскому броду на Днепре, а западное, оставляя слева Ветряную гору, — на Трепольский брод, тоже через Днепр. Где-то в районе Альтицких ворот располагался еврейский квартал [100].

Кузнечные ворота названы так по располагавшемуся неподалеку от них кварталу кузнецов, второй по значению, после кожевников, ремесленной корпорации Переяслава [101]. Возможно, эти кузнецы приняли непосредственное финансовое участие и в сооружении ворот. Словом, им было что защищать. От их кузниц впоследствии остались только груды мусора, а сами кузнецы (те, кто выжил) были уведены пленниками в Сарай. Кузнечное ремесло в Переяславе заглохло на несколько столетий. То же самое можно сказать и о переяславских стеклодувах [102].

Растянувшись цепью, монголы прошли территорию посада с севера на юг. В таких случаях озверелая солдатня, поймав кураж, грабит и поджигает все подряд. Подобным образом было испепелено большинство руських городов. В Переяславе могло повториться то же самое. Но не тут-то было: стенам городских строений не в диковинку было отражать набеги степняков. Полуземлянки ремесленников были выстроены по типажу каневских жилищ: стены их были тоже деревянными, но с наружной стороны они густо обмазывались глиной [103]. Такое ухищрение препятствовало возникновению и быстрому распространению пожаров, в иных местах сразу поглощавших целые кварталы. Поэтому следует признать, что разрушения жилого фонда не были столь уж катастрофическими, как это принято считать. К концу XIII века от вероятных штурмовых поджогов не осталось и следа.

Куда печальнее обстояли дела с сохранностью культовых сооружений, расположенных в окольном городе. Каменные храмы, как читателю уже известно, довольно часто использовались в качестве рубежей последней обороны. Поэтому при штурме городов они, как правило, полностью разрушались при помощи подручных осадных средств. На переяславском посаде известны два таких каменных храма: Воскресенская церковь и храм Спаса.

Воскресенская церковь, возведенная в XII столетии, имеет достаточно усредненные размеры: 20,6Х14,2 м [104]. По конструкции это типичный 6-столпный однокупольный храм с тремя полукруглыми апсидами и обязательной свинцовой кровлей. У него относительно скромное подкупольное пространство: 4,1Х4,5 м. [105]. Похоже, церковь, — хотя и нет тому прямых свидетельств, — до своего разрушения являлась монастырским собором-усыпальницей, принадлежа одной из местных городских обителей. Не исключено, однако, что храм, напротив, стоял на торговой площади посада. Фундамент церкви был сложен из песчаника; толщина стен, которые не были оштукатурены снаружи, достигала 1,2 м. В их возведении применялась плинфа красно-розового цвета. При этом строители придерживались технологии равнослойной кладки [106]. Внутри храма имелись ниши для погребений, а также хоры, на которые можно было подняться по винтовой лестнице. Стены украшали фрески, а пол был устлан поливными керамическими плитками [107].

У стен храма имелся небольшой некрополь, где, по заведенному с древних времен обряду были погребаемы монахи: каждому из них под голову ложился кирпич [108]. Если же Воскресенская церковь действительно располагалась на торговой площади, где удобней было действовать таранами, то ее, скорее всего, разрушили во время штурма. В конце XIII века на ее месте путешественник увидит лишь груду строительного мусора.

Другой посадский храм, Спасский, возвышался на вершине приметного кургана. Он был совсем крошечным (6,7Х6,4 м.) и принадлежал, очевидно, какому-то боярскому роду, служа этому роду усыпальницей. По архитектурному стилю храм является одноапсидной базиликой [109], к западной части которой примыкает нартекс, удлиняющий ее до 15,3 м. [110]. Стены храма имеют толщину 0,7—0,8 м. и сложены из кирпичей и камня в технике смешанной кладки. Для связки использовался известковый раствор розового цвета. Фундамент состоял из песчаника.

О внутреннем убранстве церкви говорить сложно. Известно лишь об использовании фресок, а также о том, что в центре апсиды располагался престол из кирпича. Пол покрывали поливные керамические плитки с чередующимися зелеными, желтыми и коричнево-бронзовыми тонами. В самом центре храма со сводов свисала великолепно орнаментированная бронзовая люстра — хорос [111].

Скорее всего, Спасский храм не особо пострадал во время штурма. В его кирпичных склепах все еще продолжают хоронить людей. Одно из захоронений здесь (правда, уже вне храма) датируется XIV веком [112]. Возможно, именно малые размеры здания и то, что в нем нецелесообразно было обороняться, позволили ему уцелеть — когда волна защитников крепости откатилась к Детинцу.

1239 год стал для Переяслава роковым [113]. Город был до основания разрушен, а оставшееся, сильно поредевшее население впоследствии сосредоточилось на посаде [114]. Считается, что остатки этого населения для большей безопасности переселились в болотистую местность у места впадения Боярки в Трубеж. [115]. Однако основной удар довелось вынести епископской цитадели.

2.5 Детинец

Детинец — наиболее защищенная часть Переяслава. Как уже было сказано, он разделялся на два, по сути, независимых «владения»: светское и церковное. В его северной части находился княжеский двор с выходом через Княжеские ворота в окольный город. Южную часть целиком занимал епископский замок. Соответственно, через Епископские ворота она соединялась с внешним миром за городскими стенами.

Монгольские воины атакуют переяславский кремль в районе Княжеских ворот, пробивают их таранами и, ворвавшись вовнутрь, поджигают деревянный терем Рюриковичей. Церковь Богородицы, построенная Владимиром Мономахом на княжеском дворе [116], разрушается ими до основания. Эта небольшая трехнефная 4-столпная церквушка (19Х12 м.) [117] в свое время была придворным храмом Рюриковичей, ибо располагалась неподалеку от Княжеских ворот [118]. Ее кирпичные стены возвышались на фундаменте из того же колотого кирпича вперемешку с бутом. Пол был устлан поливными керамическими плитками, покрытых глазурью желтого, зеленого и вишневого цветов. Ширина фундамента внешних стен достигала 1,1 м. Подкупольное пространство храма было не квадратным, а удлиненным и составляло 6,5Х4 м. [119].

Здесь же поблизости находилась и церковь Успения Богородицы, построенная в середине XII века. Данное обстоятельство подчас вызывает у исследователей путаницу. Не совсем понятно, как соотносились во времени оба храма. Возможно, второй был возведен уже после того, как более ранний пришел в состояние негодности. В любом случае, монгольское нашествие не пережил ни один из них.

Второй храм, бесстолпный, был еще меньше, совсем уж крошечным (9,8Х6,8 м.) [120]. У него одна полукруглая апсида. Его наружные стены украшены полуколоннами, фундамент состоял из битого кирпича; при возведении стен использовалась техника равнослойной кладки. Внутри храм был богато отделан: на полу, помимо поливной керамики, лежали шиферные плиты с инкрустацией из мозаики [121].

Наконец, в летописях упоминается еще некий загадочный Иоанновский монастырь, ктиторами которого выступали местные князья [122]. Предполагается, что в этом монастыре тоже имелась каменная церковь, место которой остается неизвестным. Прославился монастырь только своей мрачной каменной темницей [123]. Монголы не пощадили и его.

К области легендарной топографии можно отнести существование таинственных подземных ходов на Детинце, соединявших будто бы Успенскую и Богородицкую церкви с кафедральным епископским собором [124].

Из бывшей княжеской резиденции Детинца пора нам переходить в его епископскую часть. Как уже говорилось, большая часть из всего построенного в этой части крепости принадлежит усердию переславского епископа Ефрема.

Ефрем был просвещенный грек. Все то, что понастроил этот скопец, служило цели возвеличения православной веры. А получился у него величественный каменный замок, уникальный для Руси Киевских времен. По сути, это был целый каменный город в миниатюре — со своими воротами, стенами и башнями. Стена этого «города», являясь частью общих укреплений Переяслава, начиналась от надвратной церкви святого Феодора [125] и окружала кафедральный собор [126] с близлежащим дворцом-резиденцией владыки [127]. Вход в «каменный город» вел через Епископские ворота. На них, по типу Золотых ворот в Киеве, стояла церковь св. Феодора [128]. Проем ворот ограждался двумя массивными стенами, сложенными из кирпича и камня. Они образовывали коридор шириной около 4 метров. Коридор был замощен крупными булыжниками, подтесанными в верхней части [129]. То, что формально называлось надвратной церковью, представляло собой четырехугольную сторожевую башню с боевой площадкой. Сооружение это, предназначенное скорее для войны, имело размеры 6,2Х4,4 м. и было сложено из песчаника и кирпича. Его пол для красоты вымощен плинфой [130]. Свод башни прикрывали свинцовые листы [131]. Лестничный марш внутри вел как на боевую площадку, так и в сам храм [132]. Вероятно, и ворота, и башня-церковь оказались сильно повреждены при штурме.

Наш путник прошествует по слегка изогнутому коридору ворот, и, едва выйдя на свет, столкнется с наполовину разрушенным огромным храмом. Его стены вздымаются в каких-то 20 метрах к северо-западу от выхода из воротного проема. Это все, что осталось от величественного кафедрального собора архангела Михаила, самой большой по размерам и значению церкви города, да и всей Переяславской земли.

Собор — сердце епископского замка. Освященный в 1089 году, он дважды пострадал от землетрясения (в 1123 и 1230 годах) [133], а в 1239 был окончательно добит и разграблен завоевателями; епископ Симеон тогда лишился жизни. Видимо, именно в стенах кафедрального собора подавлялся последний очаг сопротивления. Отныне это руины. Они будут зарастать лебедой вплоть до середины XVIII века [134], когда на месте древнего фундамента поставят деревянную Михайловскую церковь.

А в 1299 году собора, можно сказать, больше не существует. Тем не менее, невозможно удержаться от желания сделать краткое описание храма, каким он был в зените своей славы. Во-первых, собор действительно был большим: 33Х26 метров (858 кв. м.) [135]. Во-вторых, он был красивым, «дивно изукрашенным», как снаружи, так и в интерьере [136]. Внутреннее пространство храма расчленялось колоннами на пять нефов. Причем крайние боковые нефы отстояли настолько далеко, что их скорее следовало бы считать отдельными галереями [137]. Точно так же отделялся и нартекс. Притворы были и у боковых стен храма. С востока он замыкался одной большой апсидой [138]. Опорой куполу служили четыре массивных, с квадратным сечением, столба. Размер стороны подкупольного пространства составлял около 5,8 м. [139].

В фундаменте собора использовались крупные валуны, связанные известью. На них были поставлены стены, состоящие из чередующихся рядов кирпича и необработанных камней, скрепленных розовым раствором. Толщина стен достигала 1,15—1,25 метров [140]. Кровлю покрывали свинцовые листы. Собор служил княжеской усыпальницей: его окружали погребальные часовни [141], в которых покоились сыновья Владимира Мономаха Андрей (1141) и Святослав (1114), его внук Ростислав Юрьевич (1150), правнук Владимир Глебович (1187), а также основатель храма, святой епископ Ефрем [142]. Впрочем, мощи последнего Афанасий Кальнофойский в 1638 году застанет уже в Ближних пещерах Печерской Лавры [143].

Внутреннее убранство собора дышало роскошью. Поливные керамические плитки имели зеленый цвет и использовались для покрытия полов только лишь в притворах. Центральная же часть собора была устлана шиферными плитами, большинство которых содержало инкрустацию из смальты. Мозаика включала орнаментальные линии из кусочков смальты желтого, зеленого и черного цветов. Стены были расписаны фресками. Для создания нужных акустических характеристик использовались голосники [144].

Руины собора простоят несколько столетий, пока между 1649 и 1666 годами на их месте не будет построена новая Михайловская церковь. Ее фундатором выступит переяславский полковник Федор Лобода [145].

Немного дальше собора, в 70 метрах к северо-востоку, обнаружатся развалины Андреевской церкви. Это был бесстолпный храм, с тремя апсидами и галереями. Размеры его составляли 16,7Х14,2 м. [146]. С какой именно целью владыка Ефрем его построил, остается не совсем ясным.

С противоположной стороны собора, на главной городской улице, путник еще издалека увидит двухэтажное продолговатое здание. Оно сложено из кирпича и грубо сколотых камней серого песчаника. Здание это представляет собой прямоугольник со сторонами 18,2Х11 м.; внутренней стеной оно делится на две камеры-залы. От развалин собора до постройки нужно пройти на северо-запад около 50 метров. Западная торцовая стена здания находится всего в 12 метрах от вала Детинца. В помещение ведут два входа. Один из входов располагается с северной стороны постройки, другой — с юга. Фасады здания украшены профилированными пилястрами и орнаментом. Итак, мы находимся у одной из главных достопримечательностей Переяслава — знаменитой публичной бани, возведенной тем же епископом Ефремом в самом конце XI века [147].

На Руси бани отнюдь не были в диковинку. В том же Киеве они считались едва ли не обязательным атрибутом каждой городской усадьбы. Но то были бани частные, тем более срубленные из дерева традиционным способом. Ефрем же, будучи, как мы помним, греком по происхождению, заказал византийским строителям баню каменную, баню общественную; и щедро оплатил заказ. Его задачей было повторение лучших образцов римских и константинопольских терм. Поэтому здание общественной бани было отделано с такой размашистой роскошью, что ряд исследователей принимают его за развалины епископского дворца. Пол был сложен из поливной керамики и шиферных плит с мозаичной инкрустацией в виде кубиков смальты. Весьма щедро использовался и другой декоративный камень: из мрамора были вытесаны колонны у входа в здание, а также карнизы стен. Инкрустации из всевозможных пород цветного мрамора (белого, желтого, зеленого, красного, розового) радовали глаз. Нашлось применение даже знаменитому проконесскому мрамору, который употребили на капители колонн. Наконец, в дело пошла и так называемая «флорентийская мозаика», состоящая из восьмиугольных и квадратных кубиков брекчиевидных известняков. Таков был интерьер!

Для подачи воды использовались керамические трубы диаметром 11,5 и 14 см., соединяемые при помощи раструбов. Их характер абсолютно аналогичен водопроводным трубам крымского Херсонеса [148].

Надо ли говорить, какое впечатление баня эта производила на современников! На территории России подобные общественные здания появятся только в петровскую эпоху, но и тогда они по великолепию отделки не смогут стать вровень с термами епископа Ефрема, уделявшего большое внимание физическому здоровью прихожан и даже построившему в Переяславе несколько больниц. Ничего подобного, — ни до, ни после, — на Руси не было.

Во время штурма Переяслава подобное сооружение не могло, разумеется, не пострадать и не быть основательно ограбленным. Но вот что интересно: археологические раскопки показали, что баня впоследствии восстанавливалась. Свинцовая крыша была заменена на черепичную, с применением небольших слабовогнутых листов. Вместо недостающей (выбитой из стен) плинфы ремонтники применили брусковый кирпич-литовку [149]. Подобные работы — судя по использованным материалам — могли проводиться никак не ранее второй половины XIII века.

Возникает вопрос: кому это могло понадобиться? Местное население все еще пребывало в бегах. Монголо-татары в городах практически не проживали, да и на купание в воде Яса налагала у них жесточайшее табу. Уж не аланский ли гарнизон приспособил баню для своих нужд? Вроде бы больше и некому…

Примечания к главе 2

[1] Иловайский Д. И. Становление Руси. — М.: АСТ, 2003, с.339

[2] Саламаха В. П. Города, местечки и замки ВКЛ. — Минск, 2009, с.247

[3] Ляскоронский В. Г. История Переяславской земли с древнейших времен до половины XIII столетия. — К., 1897, с.162

[4] Максимович М. А. Собрание сочинений. Том II. — К., 1876, с.341

[5] Сергій Вовкодав. «Змійові вали Переяславшини: характеристика просторової конфігурації. // Український історичний збірник, вип. 20, 2018, с.35

[6] там же

[7] там же

[8] указ. соч., с.38

[9] указ. соч., с.33

[10] указ. соч., с.34

[11] указ. соч., с.35

[12] Кучера М. П. Змиевы валы Среднего Поднепровья. — К., Наукова думка, 1987, с.57—58

[13] Корінний М. М. Природні умови Переяславської землі в X — XIII ст. // Історико-географічні дослідження в Україні, 1988, с.102—103

[14] Шрамко Б. А. Исследования лесостепной полосы УССР. // АО 1966 г. — М., 1967, с.200—201

[15] Ляскоронский В. Г., указ. соч., с.207—208

[16] Мавродин В. В. Очерки истории Левобережной Украины (с древнейших времен до второй половины XIV в.), — Л., 1940, на сайте hagahan-lib.ru

[17] Ляскоронский В. Г., с.213

[18]  указ. соч., с.212

[19]  указ. соч., с.212

[20] Дэвид Дуглас. Вильгельм Завоеватель. — М.: Центрполиграф, 2005, с.17

[21] Стороженко А. В. Очерки Переяславской старины. — К., 1900, с.8

[22] Артамонов М. И. История хазар. — Л.: Изд-во Государственного Эрмитажа, 1962, с.356—364

[23] Ляскоронский В. Г., с.212

[24] Древняя Русь. Город, замок, село / Под редакцией Рыбакова Б. А. — М. Наука, 198, с.70

[25] Грушевський М. С. Історія України-Руси. Том II — К.: Наукова думка, 1992, с.354

[26] Ляскоронский В. Г., с.163—167

[27] Вісник Східноукраїнсько національного університету імені Володимира Даля. — Луганськ, 2004, №9, с.219—225

[28] Вовкодав С. М., Юрченко О. В. Анализ поселенческой структуры древнерусского времени бассейна р. Броварка — Археология и геоинформатика, 2012, с.120

[29] там же

[30] Ляскоронский В. Г., с.163

[31] Володимир Колибенко. Літописне Куднове сільце та боярство Переяславля Руського // Переяславський літопис, вип. 13, 2018, с.70—74

[32] там же

[33] Вовкодав С. М., Юрченко О. В., указ. соч., там же

[34] Прядко О. О. Нове давньоруське городище Кропивна на Лівобережжі Середнього Придніпров’я // Праці Центру пам’яткознавства, вип.28. — К., 2015, с.106—114

[35] Древняя Русь. Город, замок, село…, с.70

[36] Кучера М. П. Переяславское княжество // Древнерусские княжества X — XIII вв. — М., 1975, с.104

[37] Кучера М. П. До питання про древньоруське місто Устя на р. Трубіж // Археологія, Вип.21, 1968, с.244—249

[37] там же

[38] Грушевський М. С. указ. соч., с.354

[39] ныне — одноимен. село Переяслав-Хмельницкого р-на расположено к северу от останков городища

[40] Прядко О. О. Давньоруські городища, як маркери Наддніпрянського торгового шляху (ділянка «Переяславль-Воїнь») // Археологія і давня історія України, 2018, вип.. 1 (26), с.236

[41] Прядко О. О. Давньоруські пам’ятки с. Хоцьки на Переяславщині // Археологія & фортифікація, 2017, с.111—118

[42] Прядко О. О. Історико-краєзнавча характеристика мікротопонімії с. Хоцьки на Переяславщині // Науковий журнал Краєзнавство. — К., 2013, №1 (82), с.9

[43] там же, с.11

[44] там же, с.14

[45] Ляскоронский В. Г., с.44—45

[46] там же

[47] Прядко О. О. Давньруські городища…, с.237—238

[48] Падалка Л. В. Древние земельные сооружения в пределах Полтавской губернии. Ч.I. О древних городках, городищах и насыпных валах // Труды Полтавской Ученой Архивной комиссии, вып. 1. — Полтава, 1905, с.163

[49] Золотоношский район Черкасской области

[50] Прядко О. О., указ. соч., там же

[51] ныне — одноим. город, райцентр Черкасской области

[52] Остроглазова В. П., Ситник А. В., Телятник І. В. Золотоноша. — сайт Енциклопедія сучасної України

[53] Жигола В. С. Середньовічні городища Дніпровського Лівобережжя із залишками водозбірних споруд. // Археологія, 2011, №3, с.44

[54] Прядко О. О., Давньоруські городища…, с.239

[55] ныне — село Золотоношского р-на Черкасской области

[56] Прядко О. О. Нове давньоруське городище Кропивна на Лівобережжі Середнього Придніпров’я // Праці центру пам’яткознавства, Вип.28, 2015, с.106—114

[57] Прядко О. О. Давньоруські городища…, с.240—241

[58] ныне — одноимен. село Чернобаевского р-на Черкасской области

[59] Володимир Гончаренко. Колосок дев’ятий топонімів. Топоніми києворуських часів. — на сайте cherkasyfolklore.blogspot.com

[60] Атлас лекарственных растений СССР / Гл. ред. акад. Н. В. Цицин. — М.: Медгиз, 1962, с.10

[61] Телятьев В. В. Полезные растения Центральной Сибири. — Иркутск: Вост-Сиб. кн. изд-во, 1985, с.54—55

[62] Загубинога О. О. Зелений слід татаро-монгольської навали на українській землі. — Скородистицька ЗОШ I — II ступенів Чорнобаївської райдержадміністрації Черкаської області

[63] Прядко О. О. Давньоруські городища…, с.241—242

[64] Тихомиров М. Н. Древнерусские города. — М.: Государственное издательство политической литературы, 1956 , с.240

[65] указ. соч., с.308—313

[66] Людмила Науменко. Дослідники історичної минувщини Переяслава // Гілея: науковий вісник — 2013, №73, с.114—115

[67] Ляскоронский В. Г., с.159

[68] Грушевський М. С. Історія України-Руси. Том II — К.: Наукова думка, 1992, с.353

[69] Голубинский Е. Е. История канонизации святых в Русской Церкви. — М., 1903, с.217

[70] Русина О. В. Україна під татарами і Литвою. — К.: Альтернативи, 1998, с.35

[71] Мавродин В. В., указ. соч.

[72] Івакін Г. Ю. Історичний розвиток Києва XIII –XVI ст. (історико-Топографічні нариси). — Київ, 1996, с.55

[73] Приселков М. Д. Троицкая летопись. — М.-Л.: Изд. АН СССР, 1950, с.330

[74] Мавродин В. В., указ. соч.

[75] Строев П. М. Список иерархов. — Спб, 1877, стб.1033.

[76] Туаллагов А. А. Христианство и аланы Северного Кавказа, — сайт ossethnos.ru

[77] там же.

[78] Тарабрин С. Ю. Митрополит Петр и Переяславский собор // Известия Саратовского университета, 2017, т.17, вып.3, с.294

[79] ПСРЛ, т.7, с.240

[80] Олександр Юрченко, Сергій Вовкодав, До питання про існування Переяслава в другій половині XIII — XV ст. // Наукові записки з української історії, вип.15- Переяслав-Хмельницький, 2004, с.32

[81] Куза А. В. Древнерусские городища X—XIII вв. Свод археологических памятников. — М.: Российский гуманитарный научный фонд, 1996, с.175

[82] Древняя Русь. Город, замок, село…, с.69—70

[83] Тихомиров М. Н., указ. соч., с.312

[84] Бузян Г. М. та ін. Нариси з історії давнього Переяслава. — К.: Міленіум, 2007, с.70—71

[85] Стороженко А. В., указ. соч., с.40—41

[86] Носов К. С. Русские средневековые крепости. — М.: Эксмо, 2013, с.312

[87] там же

[88] Носов К. С. Русские крепости и осадная техника VIII — XVII вв. — СПб.: Полигон, 2002, с.60

[89] Людмила Науменко, указ. соч.

[90] Тихомиров М. Н., указ. соч., с.311

[91] Раппопорт П. А. Очерки по истории русского военного зодчества X — XIII вв. // МИА, №52, с.127, 129

[92] Колибенко О. В. Міські брами Переяславля Руського // Наукові записки з української історії. Вип. 10. — Переяслав-Хмельницький, 2000, с.16—23

[93] Древняя Русь. Город, замок, село…, с.69—70

[94] Прядко О. О. Давньоруські городища, як маркери Наддніпрянського торгового шляху (ділянка «Переяславль-Воїнь»). // Археологія і давня історія України, 2018, Вип. 1 (26), с.235—236

[95] там же

[96] Тихомиров М. Н., указ. соч., с.311; Колибенко О. В., указ. соч.

[97] Иловайский Д. И., указ. соч., с.339—341; Колибенко О. В., указ. соч

[98] Древняя Русь. Город, замок, село…, с.70

[99] Колибенко О. В., указ. соч; Прядко О. О., указ. соч, там же

[100] Прядко О. О., указ. соч., там же; Колибенко О. До питання про локалізацію єврейського некрополя в Переяславі Руському // Археологія, 2001, №2, с.135—138

[101] Ляскоронский В. Г.,с.216;Тихомиров М. Н. Древнерусские города. — М. Государственное издательство политической литературы, 1956, с.311

[102] Людмила Науменко, указ. соч

[103] Тихомиров М. Н., указ. соч., с.312

[104] Моця О. П. Південноруські храми (розміщення, розміри, хронологія) // Український історичний журнал, 2004, №3, с.129

[105] Раппопорт П. А. Русская архитектура X — XIII вв. Каталог памятников. — Л., 1982, с.37

[106] Раппопорт П. А., там же

[107] там же

[108] Харламов В. О., Трофименко Г. В. Нові дослідження Воскресенської церкви в Переяславі-Хмельницькому // Археологія, 1992, №3, с.136—137

[109] Людмила Науменко, указ. соч.

[110] Раппопорт П. А., указ. соч., с.36

[111] Каргер М. К. Розкопки в Переяславі-Хмельницькому в 1952—1953 рр. // Археологія, Вип.9, 1954, с.12

[112] Раппопорт П. А., там же

[113] Кучера М. П., указ. соч., с.102

[114] Козубовський Г. А. Переяславська земля в XIV ст. // Історико-географічні дослідження в Україні, 2012, чис.12, с.97

[115] терр. совр. микрорайона Пидварки. О. Юрченко, С. Вовкодав. До питання про існування Переяслава в другій половині XIII — XV ст // Наукові записки з української історії, Вип.15 — Переяслав-Хмельницький, 2004, с.36

[116] Голубинский Е. Е. История Русской Церкви. Том I, вторая половина тома. — М.: Крутицкое патриаршье подворье, 1881, с.261

[117] Раппопорт П. А., указ. соч., с.35

[118] Иловайский Д. И., указ. соч., с.337—338

[119] Раппопорт П. А., там же; Брайчевский М. Ю., Асеев Ю. С. Археологические исследования в Переяславе-Хмельницком в 1958 году // КСИА, Вып.81, с.12—116

[120] Моця О. П., указ. соч., с.129

[121] Раппопорт П. А., там же.

[122] Голубинский Е. Е., указ. соч., с.261

[123] Ляскоронский В. Г., с.161

[124] Людмила Науменко, указ. соч.

[125] Тихомиров М. Н., указ. соч., с.240

[126] указ. соч., с.310

[127] Носов К. С. Русские крепости и осадная техника…, с.65

[128] Фадеева Т. М. Тайны горного Крыма. — Симферополь.: Бизнес-Информ, 2007, с.240

[129] Раппопорт П. А., указ. соч., с.40

[130] Раппопорт П. А., там же

[131] Людмила Науменко, указ. соч.

[132] Раппопорт П. А., там же

[133] Голубинский Е. Е., указ. соч., с.260—261

[134] Раппопорт П. А., указ. соч., с.32

[135] Моця О. П., указ. соч., с.129

[136] Ляскоронский В. Г., с.479

[137] Древняя Русь. Город, замок, село…, с.158

[138] Раппопорт П. А., там же

[139] там же

[140] там же

[141] Древняя Русь. Город, замок, село…, с.158

[142] Ратшин Александр. Полное собрание исторических сведений о всех бывших в древности и ныне существующих монастырях и примечательных церквах в России — М., 1852, с.443

[143] Православная энциклопедия. — М.: ЦНЦ Православная энциклопедия, 2000-наст. вр, «Ефрем», т.19, с.36—40

[144] Каргер М. К. Памятники переяславского зодчества XI — XII вв. в свете археологических исследований // СА, Вып.15, 1951, с.59—62; Раппопорт П. А., там же

[145] Максимович М. А. Собрание сочинений, Т.1 — К.: Тип. М. П. Фрица, 1876, с.710

[146] Раппопорт П. А., указ. соч., с.33

[147] Асеев Ю. С., Сикорский М. И., Юра Р. А. Памятник гражданского зодчества XI в. в Переяславле-Хмельницком // СА, 1967, №1, с.202—209; Раппопорт П. А., указ. соч., с.34

[148] Асеев Ю. С. и др., с.211, Раппопорт П. А., там же

[149] Асеев Ю. С. и др, с.210—211; Раппопорт П. А.,там же

Глава 3. Остерская волость

Приведенное здесь название территории, конечно же, является условным. «Волость» эта была в свое время удобным плацдармом для завоевания Киева и Переяслава. Она дугой вытянулась вдоль реки, захватывая самые северные территории Переяславской земли. Площадь ее составляла 1,3 тыс. кв. км. От черниговских владений Остерская волость была ограждена невысоким валом. Он начинался на левом берегу Десны, у устья р. Смолянки. Затем вал продолжался вдоль ее южного берега непосредственно к месту впадения в Десну. Наконец, он огибал западный берег болота Смолянка и заканчивался невдалеке от Нежина [1]. Поэтому под «Остерской волостью» следует понимать северо-западный угол Переяславской земли, граничивший с Киевским и Черниговским княжествами. «Волость», вместе с сопредельными территориями, можно разбить на три микрорегиона: 1) собственно город Остер (иначе, Остерский Городок), 2) Броварщину, 3) Борисово Поле, которое располагается в верховьях Альты.

3.1 Остерский Городок

Говорят, поселение в дельте реки Остер основали славянские переселенцы из-за Дуная [2]. Городок сразу же стал одним из сакральных центров племенного союза северян.

В далекие 980-е годы Владимир Великий начал ставить города по Остру — для окончательного укрощения северян и включения их земель в состав централизованного государства Русь [3]. Кроме того, указанные городки, принадлежа княжеской династии, становились опорными пунктами, контролировавшими важнейшую торговую магистраль Киев — Булгар. Дорога эта пролегала примерно в 30 километрах южнее течения реки, параллельно ее руслу [4]. Одним из важнейших военизированных городков трассы и стал уже давно существовавший до этого Остер. Тем более, что он выгодно располагался на левом берегу одноименной реки, в месте ее впадения в Десну [5]. Крепость и без того контролировала перекресток дорог Любеч-Переяслав и Киев-Чернигов. Кроме того, к ней примыкала территория плодородных земель площадью 2,6 тыс. кв. км [6].

Прошло больше ста лет. И вот княжеский съезд в Любече закрепил окончательное разделение земель, проведя границу между Черниговским и Переяславским княжествами к югу от реки Остер [7]. Караванная дорога на Булгар по этому разделу оказалась на территории, контролируемой Ольговичами. Соответственно, все городки по Остру тоже отходили к ним, за исключением Остерского Городка [8]. Сразу же после съезда 1098 года Владимир Мономах поспешил укрепить Остер, заложив в нем добрый замок [9]. И вышло так, что Ольговичи проиграли. Ведь, по сути, Мономах, заняв гарнизоном Остер, перечеркнул все упования их рода на столь ценный транспортный актив. Крепость замыкала этот путь почти на самом подходе к Киеву.

Дело сделано. Но тут сам Остер, как наследственное достояние, переходит к Юрию Долгорукому, кривоносому и загребущему суздальскому князю [10]. Который, кстати, скорее всего, и родился в этом городе. И вот завертелось! Оказалось, что возникновение суздальского анклава практически у ворот Киева способно парализовать всю экономическую деятельность руськой столицы. Из-за стен Остерского замка, ненавидимый всеми киевлянами, Долгорукий начинает шантажировать могущественное столичное купечество. Страх полного прекращения торговли с Поволжьем нависает над Киевом. Плюнув на все это магометанские купцы переносят значительную долю своей торговли с киевского направления на владимиро-суздальское, чего собственно Долгорукий и добивался.

Юрия, в конце концов, таки отравили; но еще прежде маленький «городок» на Остре выступил в роли могильщика всей «Руськой земли» — и Мономах переворачивался в гробу. В 1152 году ненавистный Городок сожжен, не была пощажена даже церковь святого Михаила [11]. Но поздно! Всеволод Суздальский снова отстраивает замок, а уже в 1169 году его братец Андрей Боголюбский разоряет ослабевший в результате финансового кризиса Киев. После всего случившегося даже для магометанских купцов столица Руси становится совсем неинтересной. В 1195 году Всеволод Суздальский сажает в Остре своего тиуна — для контроля над вожделенным Киевом. Взаимная ненависть между Киевом и Остром достигает апогея.

Стоит ли удивляться, что киевский поход Батыя в Остре, похоже, восприняли совершенно позитивно и сопротивления захватчикам город не оказал. Во всяком случае, фактов разорения Остерского Городка монголами археологическая наука не зафиксировала [12]. Более того, оставшиеся «бесхозными» (без князей) остерские дружинники чувствуют себя достаточно комфортно. Идея новой империи им подходит. Эта «новая» знать становится отцами-основателями целого ряда известнейших боярских семей, из которых в будущем вырастут козацкие вожаки. К концу XIII века образуются аристократические роды Билыков, Гарбузов, Коптей, Ерченков, Гирей [13]. А Киев им не указ.

При ордынцах начинает восстанавливаться восточная торговля, снова становится актуальным и востребованным Бакайский шлях, проходящий через Остер. Хотя, конечно, нынешней торговле ой как далеко до оборотов X—XII веков. Подтверждением тому — упоминание Остра в «Списке городов русских», документе конца XIV века, куда вошли только крупные и перспективные города.

Древние северяне выбрали место для закладки города во всех отношениях просто превосходное. Извилистый Остер и без того на всем его протяжении окружают топи, но аккурат в устье реки — именно там, где город — располагается болото Руда, особенно знатное по причине непролазности и невероятности размеров [14]. Подобраться к Остру ничем не выдав себя не представляется никакой возможности. Там же, где Остер под острым углом вливает воды свои в Десну, на самом шпиле образовавшегося слиянием их мыса, имеется возвышение. Конечно же, оно было чудесным произведением самих богов. Северяне назвали его Красной горкой и, перво-наперво, облагородили журчащий в тех местах родник, превратив его в капище — Криницу. Со временем на уже освященном несколькими веками месте, на плечах старых богов, была построена церковь архангела Михаила [15]. Тут хвала Владимиру Мономаху.

Боги и ангелы благоволили к остерцам. Болотные чащи изобиловали пернатой дичью. А в реке водились вьюны и даже чрезвычайно редкостная для Днепра и его притоков рыба-угорь [Anquilla anquilla] [16]. Город стремительно рос. После того, как он побывал в твердых и хозяйственных руках Мономаха, это уже могучая крепость, — пожалуй, самая сильная на всем Левобережье [17]. Само ее существование было подчинено вполне вменяемому замыслу: держать в узде горделивый Киев с его вечевым «майданом». По сути мы имеем дело с аристократическим гнездом, где впервые на Руси начала формироваться идея абсолютной власти. Привожу его описание.

Основой крепости был конечно же детинец, располагавшийся в юго-западной части укрепления. Размеры он имел почти игрушечные (диаметр 100 м. и площадь 0,75 га) [18]. Однако не стоит забывать, что это был только замок князя, с дворцом и дворцовой церковью, в котором проживали лишь наиболее доверенные его дружинники, по сути, гвардия. Замок этот располагался на невысоком (до 10 метров) холме округлой формы, лишь слегка поднимавшемся над поймой. Непосредственно до реки, огибавшей его с востока и юга, было около 100 метров непролазных болотных зарослей [19]. С запада и севера детинец окружала высокая стена, сбитая из деревянных клетей, за которой тянулись уже другие оборонные секторы Остра. Судя по описанию Остерского замка 1552 года таких клетей-городен насчитывалось от тридцати до сорока. [20]. Вдоль южной стены располагались княжеские теремы, а в крайнем юго-восточном углу возвышалась уже упомянутая выше Михайловская церковь. Это была церковь-башня, церковь-цитадель. Оборонное значение столь небольшого (16Х10,5 м.) [21], сложенного из кирпича храма даже сложно переоценить. Верх церкви являлся по сути прямоугольной срубной башенкой с деревянной шатровой крышей — вместо привычного подкупольного барабана. Случись что, оттуда было удобно и поупражняться в стрельбе из лука [22]. С высоты церковной башни часовые обозревали горизонт, а в случае осады пускали стрелы [23]. Характерно, что уже во времена Юрия Долгорукого храм, который официально был посвящен архангелу Михаилу, стали называть «Юрьевой божницей».

Второй сектор обороны примыкал к детинцу с севера и был слегка вытянут в широтном направлении. У северо-восточного угла детинца валы обоих секторов смыкались и в этом месте располагался въезд в крепость. Коридор въезда проходил в ложбине, образованной северным склоном холма, на котором стоял замок и валом второго сектора обороны. В западной части проезда он оканчивался массивными деревянными воротами [24].

Снаружи вал второго сектора был дополнительно защищен рвом шириной ок. 16 метров. Площадь этого сектора составляла 4,2 га [24]. Здесь-то в былые времена в основном и проживала княжеская дружина, а вместе с ней и многочисленная челядь. К концу XIII века многие из них поднялись до бояр.

Наконец, был еще третий сектор обороны, наиболее обширный, занимающий территорию ок. 25 га. Очевидно он предназначался для проживания ремесленников, еще до того, как их начали массово депортировать в Сарай. Этот окольный город охватывал подковой предыдущие, центральные секторы обороны и сам был окружен валом и 20-метровым рвом. Он замыкал Остер с севера [25].

Такова крепость. О ее судьбе в описываемые времена можно лишь гадать. Вероятно, суздальские князья, опекаемые Батыем и его наследниками, не оставили Остер совершенно без внимания. Александр Невский в 1249 году получил «Кыев и всю Руськую землю» вслед за своим рано умершим отцом Ярославом [26]. В Киев он, естественно, даже и не сунулся — вряд ли бы его там приняли по-доброму. Но послать от себя тиуна-управляющего — куда-нибудь в «Руськую землю» — это запросто. И вот этим «куда-нибудь» мог быть решительно только Остерский Городок, давняя, но не забытая вотчина суздальского рода. После Александра такими же правами на Русь обладал Ярослав, его младший брат. И ему тоже опорой на юге вполне могли служить остерские дружинники, постепенно превращавшиеся в бояр.

Тем временем, значение самой Остерской крепости неуклонно падало. Она самым естественным образом должна была приходить в ветхое состояние. Суздальские князья считались наиболее верными вассалами Орды. Поэтому принадлежность им Остра не могла не вызвать обеспокоенности у такого закоренелого сепаратиста, как Ногай. Из всех видов торговли он предпочитал продажу молоденьких рабов-гулямов да девочек-рабынь, которых перекупщики отправляли в услужение венецианским дожам. А этот «товар» прибывал в Кафу иными путями, минуя Остер. Следовательно, число купеческих караванов через город начинает иссякать. Многие остерские бояре переселяются в ближайшие окрестные села, в свои родовые вотчины.

Судьба многих из них была не из легких, зато выковывала в боярах невероятную устойчивость. Зримым ее воплощением (и даже символом) было само дальнейшее существование княжеского родового храма — «Юрьевой божницы». Жизнь церкви и судьбы молящихся в ней людей тесным образом оказались переплетены. Брошенное на произвол князьями служивое сословие Остра неизбежно должно было сплотиться. И центром этого общего притяжения сделался храм, в новом, неофициальном названии которого было имя Георгия Победоносца, покровителя всех рыцарей. Можно не сомневаться, что любимейшим персонажем местных легенд и душой рыцарства стала в Остре Пребрана, будущая святая, известная под монашеским именем Евфросинии Суздальской. В Остре эта внучка Юрия Долгорукого появилась на свет, и в Остре была крещена; причем восприемником ее от купели был сам архимандрит Киево-Печерского монастыря. Здесь она провела первые четыре года жизни, находясь под защитой их мечей [27]. Такое не забывается. В будущем образ святой незримо будет притягивать их потомков, порождая москвофильские настроения.

И действительно: церквушка, как и само остерское боярство, будет существовать еще очень долго, многократно подновляясь и реставрируясь [28]. По-военному строгая, с одной скромного вида полукруглой апсидой (ширина — 6,3 м.) и столь же невзрачной нишей-жертвенником, церковь являлась, в зависимости от обстоятельств, и боевым постом, и местом для замаливания грехов, вольных или невольных. Три высоких узких окна на апсиде [29] служили одновременно и бойницами, и местом, посредством которого к душам молящихся проникал Бог.

Будет время, когда «Юрьева божница» окажется в состоянии полной неустроенности (XVI век). Но уже в следующем столетии в ней вновь будут совершать службы. И именно тогда бывшие остерские бояре вольются в состав Войска Запорожского городового. Только в конце XVIII века часть церковных стен будет окончательно разобрана, а в середине XIX-го «поползет» и фундамент южной стены храма [30]. Но к тому времени уже изгладится и сама память о княжеских дружинниках.

3.2 Села остерских бояр

К концу XIII века уже основаны и активно начинают заселяться села, в которых проживают бывшие остерские дружинники. Их потомки осваивают даже поселения обескровленного Черниговского княжества. В 8 километрах к югу от Остра, в придеснянской пойме, на берегу речушки Беремля приютилось село Беремицкое. Оно было основано возле языческого Громового источника, воде которого приписывали целительные свойства. Близость вековых дубов способствовала закреплению легенды, а христиане привнесли в нее только то, что источник появился в результате удара копытом лошади Ильи Пророка. На месте родника был сооружен колодец. Само же название Беремля обозначает связку хвороста [31]. Очевидно, продажа дров является основным источником дохода поселян.

В двух километрах к северу от Беремицкого имеется поселение Спасская Гора. Именно у его северных околиц река Остер вливается в Десну. Свое название село получило от деревянной Спасской церкви, построенной на возвышении (на «горе»). Рядом с ней поселились роды остерских бояр Туров и Довгополов. Будущее этих двух семей представляется довольно мрачным. Их село переживет нелегкие времена и, вероятно, в одном из крымских набегов их церковь будет сожжена, после чего уже не восстановится. Тогда и произойдет смена названия на Волчью Гору. Местные предания попытаются объяснить его множеством волчьих стай, рыскающих в околичных ярах. Но не исключено, что под личиной волков скрываются охотники-людоловы, отвозящие свои живые трофеи в Кафу. В 1958 году село в очередной раз переименуют, и оно станет Полесским [32].

К востоку от Остра, на южном берегу реки, раскинулось село Любечанинов. Название говорящее: сюда в 988 году Владимиром Великим была переселена часть жителей Любеча для строительства оборонных укреплений крепости Остер. Отсюда берут начало родовые прозвища Козел и Брагинец, послужившие отправной точкой для множества украинских аристократических фамилий. Здесь, точно так же, как и в соседнем Беремицком, жизнь возникла вокруг почитаемого языческого родника. Позже христиане, разумеется, подхватили эстафету и все переиначили. Никто не помнит, когда что произошло, но, согласно местному преданию, у монаха, направлявшегося из Переяслава в Чернигов, из-за пояса выпала в родниковую воду иконка преподобной Параскевы. Говорят, вода источника тотчас же заиграла радугой, а сам он получил имя родника Параскевы [33].

А вот поселение Кошаны, напротив, в княжеские времена считалось городком. Этот укрепленный пункт был основан князем Владимиром в 980 году [34]. Городище Кошан площадью ок. 1,4 га с разрушенной каменной церквушкой [35] можно отыскать в нескольких километрах к востоку от Любечанинова. Оно занимает слегка возвышенный (поднят на 3—4 м.) мыс на левом берегу Остра [36]. Село же, образовавшееся на его месте, переместилось немного к югу. Мимо Кошан проходит линия «dawni row zasypany», как будет отмечено на карте границ Польши и России, выпущенной в 1772 году [37]. Гипотетически рядом с едва заметным рвом должен был проходить и вал, но о его существовании уже к XVIII веку будет изглажена даже память.

Наконец, в 10 километрах к северо-востоку от Остра посреди живописных лесов и болот расположилось большое село Белики. Здесь уже настоящее царство Десны, старица которой Лукаревка (Гнилуша) образовала вокруг себя Лукаревскую пойму, богатую сенокосами. Однако главный источник благосостояния села — паромная переправа через Десну, в сторону Коропа на противоположном берегу. Поэтому и неудивительно, что село издавна, еще с княжеских времен, имело своих хозяев. Как совершенно ясно и то, что владельцами села были соименные ему бояре Билыки (Белики), в прошлом остерские дружинники. Этот могущественный северский род считался первым в городе Остре и получил свою землю в лен [38]. Есть мнение, что Белики происходят от осевших на землю торков-турпеев [39]. Со временем род размножился. Надо полагать, в описываемые времена все жители села, как на подбор, были Билыками.

3.3 Броварщина

Броварщина — условное наименование территории Переяславщины, зажатой между руслами Днепра, Десны и Трубежа, и граничащей на западе с землями Киевского княжества. Броварский край это как бы переходная зона от леса к лесостепи; оба эти ландшафта здесь попеременно чередуются. Он густо обсажен целым ожерельем сел; да так, что после монгольского похода является наиболее сохранившимся по народонаселению углом Переяславской земли. Но вот городов в привычном понимании вы здесь не встретите. Броварщина претендует на то, что это именно она дала Руси былинного певца Бояна, упоминаемого в «Слове»; говорят, он принадлежал к воинственному роду Соловьев [40]. Дала она и столь же былинного Ваську Довгопола, богатыря, основателя броварського рода Довгополов [41]. И еще многих и многих рыцарей, о которых здесь будет только вкратце упомянуто.

В XII — XIII веках Броварщина входила в состав Остерского княжеского феода [42]. Но в гораздо более древние, незапамятные времена в самих Броварах также имелась крепость, прикрывавшая Киев с восточных направлений. Она носила индоарийское название Превары, что в переводе с санскрита могло означать «Могучая крепость» [43]. Другая версия происхождения названия (возможно, просто наложившаяся на первую) выводит его из традиционного местного промысла — в этих местах массово варили для киевских аристократов мед. Мера такого меда называлась «провар». Соответственно, здесь был охотником мочить усы воевода Святослава Храброго, боярин Претич. В период правления Владимира Великого Бровары — один из центров северянского сепаратизма, идеологической основой которого было язычество. Окруженный глухими хвойными лесами, городок на берегу то ли озера, то ли болота Свидловщина, становится родовым гнездом Соловьев [44]. Об одном из них, Соловье-Разбойнике, повествуют руськие былины. Это был храбрый, мужественный рыцарь, но ему все же пришлось уступить в единоборстве дружинному богатырю Илье Муромцу, верному слуге Владимира. Со временем православная традиция наделила этого князя-воина резко негативными чертами [45]. Руський Робин Гуд погиб, но дело Соловья продолжали его многочисленные родственники, его потомки и наследники его боевых товарищей-северян. На протяжении длительного времени они не принимали ни унизительного для себя полянского владычества, ни самого христианства, что для них, в сущности, было одно и то же. Мужчины Броваров продолжают разбойничать и сейчас; даже название поселения трансформируется в Борворы.

Для искоренения разбоев потребовались решительные меры. В конце X века киевская власть переселяет часть жителей Броваров в только что укрепленный Остерский Городок, расположенный неподалеку [46]. Воры-разбойники делаются княжескими дружинниками. Бровары превращаются в глухое село. Тем не менее, переселились не все. Оставшиеся в Броварском лесу продолжали грабить на дороге купцов и умыкать по древнему северянскому обычаю невест. Появление монголов только пополняет их численность за счет новых беглецов. Отбившихся ордынских чужаков режут. Это даже не партизанская война; это просто привычный промысел. Подобные разбои здесь будут продолжаться вплоть до XIX века, порой под видом «козаков-гультяев». Действие поэмы «Варнак» Тарас Шевченко с гениальной прозорливостью переносит именно на Броварщину: «Вийшов я з ножем в халяві з Броварського лісу» [47].

Где мед — там и кровь.

Напротив Броваров, на другой стороне озера-болота Свидловщина, лежит село Княжичи. Именно здесь, у переправы через речку Дарница, через которую переваливает Залозный шлях, и располагалось некогда родовое гнездо Соловья Будимировича «Разбойника» [48]. Отсюда он пытался контролировать торговые пути на Киев, за что и был убит. Позднее в Княжичах некоторое время проживал Владимир Мономах [49]. В XIII веке село принадлежит остерским витязям.

К северо-западу от Броваров, вдоль левого берега Десны — если идти вверх по ее течению — протянулась целая цепочка сел. Первыми будут Погребы. Двести лет назад село было собственностью Ратибора, боярина и воеводы Владимира Мономаха [50]. Не исключено, что и сейчас оно остается за его наследниками. Затем следует Зазимье, которое окружают старицы и рукава Десны, отчего село лежит как бы на острове. Во времена Мономаха здесь находилось имение его зятя князя Всеволода, стояли рубленый терем и деревянная церковь Преображения, а на берегу Десны располагалась пристань для речных судов [51]. Вероятно, ничего этого наш путешественник уже не встретит — дерево тленно. Но название княжеской зимней резиденции закрепится в имени села надолго. В конце XIII века здесь продолжает действовать переправа на ту сторону Десны. Еще выше по течению находятся Рожны, молодое село, заселенное уже после монгольского вторжения [52] — вероятно, беглецами из других мест.

На юге Броварщины до самого Русанова протянулся условный кордон, отделяющий лес от лесостепных районов. Вдоль него проходит торговый шлях. А на тот шлях нанизаны села. Купеческий караван, выйдя из Броваров, первым делом попадет в Красиловку, имение Киево-Печерского монастыря, прижавшееся к одноименной степной речушки [53]. Позже, уже на расстоянии одного дневного перехода, каравану потребуется заночевать в Оглае [54]. Сумерки встретят караванщиков мрачным Голевским лесом, сыростью болот и мелкими речными заводями, через которые приходится перебираться вброд. Поодаль от оболони стоят белые — это видно даже в темноте ночи — хаты Оглая [55]. До разрушения Руси Оглай был городком Носовым. Ибо, согласно древнему преданию, его основал богатырь Нос, от чресел которого произошло множество множеств носителей фамилий Нос и Носенко в Украине [56]. Но тут тучей пришли свирепые варвары, все сожгли, уничтожили, оголили. И стал Носов местом «оголенным» — оглавом… Смена названия говорит о практически тотальной смене и самого населения. Уже при поляках название будет перекручено на Гоголев, село ненадолго станет центром Гоголевского староства и сформирует козацкую сотню.

Ну а те, кто передвигается не на волах, к ночи могут добраться даже до Русанова — это Русотин древнерусских летописей [57]. Расположен он в 30 километрах от Броваров, на правом берегу Трубежа. Считается, что город этот вместе с другими основал Владимир Великий. Дело было в 988 году [58]. Тогда князь ставил укрепления по всему Трубежу, и было выбрано удачное место у брода через реку [59]. Новосозданная крепость оказалась небольшой — детинец ее занимал площадь всего 0,22 га [60], а общая площадь городка, вместе с посадом, едва превышала 2,5 га. [61].

Однако и тут не следует считать Владимира настоящим основателем. На протяжении нескольких веков на этом месте уже существовало поселение северян. По местному преданию, первопоселенцем был некий Руслан [62], в имени которого можно расслышать название племенного союза сарматов-роксолан. От Руслана будто бы пошел владетельный род Русановичей [63]. Другим аристократическим родом в Русанове были упоминавшиеся уже неоднократно Соловьи. Эти происходили от некоего Слава, а певчая птаха считалась их тотемом. Так патронимы Слав и Рус, в легендарной форме, отразили коллаборацию двух разноязыких этнических сообществ — славян и сарматов, положивших начало племенному объединению северян. Оба могучих рода переживут половцев, монголов, переживут набеги крымских татар. Во все века они будут составлять касту воинов. Но их городок Русотин был вконец разрушен и с середины XIII века превратился в заурядное село.

В 9 километрах севернее Русанова, на том же левом обрывистом берегу Трубежа находится Светильня. Мимо нее проходит дорога на Басань. И здесь тоже в 980 году на переправе через реку князем Владимиром была выстроена крепость [64]. Если верить Владимиру Гузию, руководил строительством крепости воевода Свенельдич, памятный тем, что в Белгороде обманул печенегов «кисельным колодцем» [65]. От него пошел род Киселей. В 1239 году Светильня была полностью разорена армией Батыя и с тех пор запустела. От крепости остались только кольцевой вал да ров, окружающие городище, диаметр которого составлял 75 м., а площадь — 0,45 га. [66].

Село Дымерка [67] с 1158 года принадлежит Киево-Печерскому монастырю. Его подарил монахам князь Ярополк Изяславич. Названо оно так не зря. Еще издали, подъезжая битым шляхом к этому селению, путник ощутит запах гари. Горизонт заволокут клубы дыма, поднимающегося из березового леса. С незапамятных времен жители Дымерки упражняются в варке смолы и дегтя [68]. Они «люди дыма». И они же — люди монастыря, зарабатывающего на этом дыме. Деготь промысловики добывают в специально вырытых в сухих местах конусовидных ямах, называемых здесь майданами. Стенки ямы утрамбовываются, а на ее дне ставится большая глиняная корчага, которая сверху прикрывается железной решеткой. Далее яма заполняется березовой корой, как правило, вперемешку с сосновыми корнями. Поверху выстилают мох, а потом землю, после чего все это хозяйство поджигают. Тлеющая березовая кора и дерево выделяют смолу, которая капает в корчагу [68a].

Через сотню лет село будет передано в лен остерскому князю Дмитру Сокире; позже станет переходить от одного владельца к другому, пока, наконец, Лавра окончательно не приберет его к своим рукам.

Еще одним селом всемогущего монастыря является Богдановка (то есть, земля, Богом данная). Находится она к северу от Дымерки, буквально в паре километров. Из болота Мелятичи вытекает речушка Пристань и начинает весело бежать к Трубежу, встречая на своем пути лесные чащи и блюдца озер, поросшие водяными лилиями. В таких вот благословенных местах епископ переяславский Ефрем и основал благотворительную лечебницу для монастырских старцев, одолеваемых хворями. Монахи поселились на берегу озера [69]. Впрочем, есть основания предполагать, что сейчас проживают здесь не одни только печерские монахи. Возможно, Богдановка служит последним жизненным пристанищем для тяжелораненых остерских витязей, которым довелось остаться без семьи. Таким бобылям прямая дорога в монашеский пустынный скит, где они примут постриг, а возможно и само таинство крещения — как это будет тремя веками позже в Трахтемировском козацком монастыре. Безрукие, хромые, обезображенные в бою, они уже никому не нужны.

К северо-востоку от Богдановки расположено село Бобрик, жители которого (как это следует из названия) занимаются бобровым промыслом [70]. А еще далее в том же направлении, но уже на правом берегу Трубежа — Заворотичи. Здесь еще сохранялись валы крепости, построенной в 980 году Владимиром Великим у переправы через реку [71].

Выше Заворотичей в Трубеж, долина которого носит здесь весьма характерное название Трубайло [72], впадает река Бобровица [73]. Здесь уже настоящее царство, как бобров, так и бобровников, охотников на этого пушного зверя. Центром всего поселенческого гнезда является город Бобровица, возникший в XII столетии [74]. Во времена Рюриковичей бобр [Castor fiber] считался, благодаря своему ценному меху, предметом движимой собственности, и охота на него была исключительной прерогативой князей и бояр. За браконьерский промысел животного отвечала вся округа [75]. Бобровый мех шел на экспорт; в медицинских целях использовалась бобровая струя. Кроме того, шапки из бобров жаловали дружинникам-турпеям, служившим в гарнизонных крепостях Переяславского княжества. За незаконную поимку одного бобра полагался поистине сумасшедший штраф в 12 гривен (2,4 килограмма чистого серебра), в то время, как за кражу княжеского коня — «всего» 3 гривны [76]. Исключительное право на бобровые гоны (так именно называлась охота на бобра) предоставлялось замкнутой касте бобровников. Зимою неподалеку от бобровых хаток взламывался лед, после чего бобровники покрывали полыньи толстыми сетями и силками. Попавших в них животных хватали рогатинами и специальными корзинами (кошами) и убивали [77]. Впрочем, это было еще далеко не все: в задачу бобровников входило разводить целые стада бобров, делая их отбор по мастям — на черных, карих и рыжих. Секреты селекции передавались из поколения в поколение [78]. Монгольское завоевание разрушило основы Руськой Правды. Большая часть владетельной аристократии была вырезана. Бобровники оказались предоставлены самим себе. С другой стороны, завоеватели обложили все население подушной податью. Началось хищническое истребление ценных животных, в котором немало участвуют и так называемые киевские «уходники», руководимые атаманами. Из числа местных «уходников» формируется этническая группа севруков [79].

На другом шляху, носящем название «Дюковой дороги», в одном дневном переходе от Броваров, находятся Семиполки. «Дюкова дорога» связывает Киев с Черниговом и у названного села проложена по неширокому глинистому водоразделу между бассейном Десны и речушкой Пилявкой, притоком Трубежа. С запада дорогу обрамляет сосновый бор, растущий на сыпучих песках. С востока — непролазные трубежские болота. Узкий путь приведет к Михалевой горе, глинистому холму с остатками укреплений княжеских времен. Чуть ниже, в болотистой долине реки Пилявки, виднеются и домики села [80]. Здесь, у Копецкого (купеческого) колодца караванщинки могут напоить усталых лошадей. Стреножив их (сучив), они на ночь пустят животных пастись в луга, а сами разместятся станом на берегу Обозного озера. И тогда кто-нибудь из местных, пока жарится на вертеле мясо, расскажет историю о разорении Семиполок монголами Кадан-хана. Эта история будет гулять много веков, а запишут ее, как былину, в 1928 году на далеком Севере Великороссии:

Поднялся он чуж (Калин-цар), да на святую Русь.

На святую Русь, на красен Киев-град.

Не дошол до Киева пятнадцеть верств.

Разоставил свои шатры белополотняны [81].

В тот раз обессиленные после штурма Козельца и Чернигова монголы стали на оболони, после чего принялись с северо-западной стороны осаждать валы городища Семиполок. Далее легенда сказывает, что когда у атакующих не осталось воды даже для лошадей, они вырыли глубокий водоем и утоптали его дно копытами коней. После чего наполнили водоем водой. Это так называемое Татарское озеро в дальнейшем много веков будет служить местом для водопоя [82].

После окончания штурма (продолжает свой рассказ ночной гость) «тартары» учинили страшную резню. Всех уцелевших они вывели к лесному озеру и там убили. Но кое-кто, видимо, спасся. Иначе откуда же рассказчику об этом знать? Внуки и правнуки выживших будут пылать ненавистью ко всем этим «татарам». И думаю, рождались тогда в основном мальчики.

3.4 Борисово Поле

Об этой местности, которая, собственно, к Остерской волости никак напрямую не относится, информации сохранилось совсем немного. Географически она представляет собой заболоченную долину Альты в самых ее верховьях. Справа по течению реки располагается большая группа скифских курганов, насыпанных в IV в. до н. э. Могилы эти приурочены к песчаным грядам и были разграблены еще в древности. Под доброй половиной курганных холмиков лежат скифские девушки-воительницы, что не совсем обычно. Их сопровождают заколотые и положенные в ногах рабыни [83]. Вылитые амазонки!

Окрестное поле, в остальном ничем не примечательное, получило известность тем, что в 1015 году здесь был предательски убит князь Борис, позже канонизированный православной церковью. Смерть настигла князя от руки убийц, посланных его братом Святополком. Через столетие Владимир Мономах заложил на том месте, где была пролита его святая кровь, каменную Борисоглебскую церковь (в 1117 году), едва ли не в чистом поле [84]. В истории она получила известность под названием «Летская божница». Льто — это земляное городище, названное так по имени близлежащего болота, из которого, собственно, и вытекает речушка Альта. Путешественники, направляющиеся из Киева в Переяслав, останавливаются в нем на первую ночевку [85]. Кроме самой церквушки здесь был основан еще и Альтский монастырь, обнесенный валом [86] — так как он считался великокняжеским владением. Вал этот по ряду причин носил название Полукняжеского [87]. Тот же Мономах предпочел навеки закрыть глаза именно в Альтском монастыре — не где-нибудь еще. Произошло это 19 мая 1125 года [88]. В 1154 году церковь и монастырь были сожжены половцами, после чего в источниках о них больше упоминаний нет [89]. Но несомненно, что и церковь, и монастырь продолжают существовать и дальше. Они переживут Орду; и только татарские набеги, начавшиеся в XV столетии, положат конец этому степному оазису православия. Известно, что Борисоглебская церковь многократно восстанавливалась. Есть свидетельства, что ее полуразрушенное здание будет стоять за валом еще в 1629 году [90], когда канцлер Жолкевский заложит поблизости от нее город, названный в честь этой памятной местности Борисполем [91]. В те годы Борисово Поле с храмовой усадьбой будет принадлежать киевскому Пустынно-Никольскому монастырю. Логично допустить, что эти владетельные права могли существовать и в конце XIII века. В конце 30-х годов XVII столетия здание храма окончательно разберут киевские монахи-доминиканцы. Плинфу, из которой оно было сложено, пустят на строительство костела на Подоле [92].

О том, как должна выглядеть Летская божница в конце XIII века, ясных представлений не имеется. Известно, что ее фундамент был сложен из красного и серого песчаника, а для прочности кладки в известь добавлялся речной песок. Стены были также выстроены частично из песчаника, обтесанного в виде блоков, частично же из черниговской плинфы. Здесь уже применялся раствор с примесью цемянки. Пол устилала однотонная поливная керамическая плитка, стены были расписаны фресками. Для перекрытия верха использовался листовой свинец. Звон извлекался с помощью бронзового колокола [93]. Но сколько же тайн похоронил его набат навсегда!

В десяти километрах к югу располагается Жеребятин [94] — село, которое пережило монгольское нашествие [95]. Песчаная дюна, на которой расположились его домики, окружена днепровскими непроходимыми плавнями.

Еще на одной дороге, ведущей от монастыря на Переяслав, в окружении степных озер-«блюдец», можно увидеть заброшенное городище Княгинин [96].

Примечания к главе 3

[1] Моргунов Ю. Ю. Остерская волость Переяславской земли // КСИА, Вып.249, Ч.2, 2017, с.57—64

[2] Володимир Гузій. Молитва за землю сіверську, 2017. — Електронне видання, с.271—273

[3] Юрій Ситий. Давньоруські пам’ятки басейну р. Остер // Ніжинська старовина, Вип. 10 (13), 2010, с.137

[4] там же, с.138—139

[5] Грушевський М. С. Історія України-Руси, Том II — К.: Наукова думка, 1992, с.355

[6] Моргунов Ю. Ю. Политическая и структурная эволюция Переяславской земли // Звучат лишь Письмена. — М.: ИА РАН, 2019, с.317

[7] Юрій Ситий, указ. соч, с.141

[8] Грушевський М. С., указ. соч., с.320

[9] Грушевський М. С., указ. соч., с.355—356

[10] Иловайский Д. И. Становление Руси — М.: АСТ, 2003, с.341

[11] Голубинский Е. Е. История Русской Церкви. Том I, вторая половина тома. — М.: Крутицкое патриаршье подворье, 1881, с.261

[12] Володимир Гузій, там же

[13] там же

[14] Ляскоронский В. Г. История Переяславской земли с древнейших времен до половины XIII столетия — Киев, 1897, с.59

[15] Володимир Гузій, там же

[16] там же

[17] Богусевич В. А. Остерский городок // КСИАУ, Вып.12, 1962, с.37—42

[18] Куза А. В. Древнерусские городища X — XIII вв. Свод археологических памятников — М.: Российский гуманитарный научный фонд, 1996, с.112

[19] Богусевич В. А., там же

[20] Александрович М. Н. Остерский уезд, Вып. I, ч.1 — К., 1881, с.71

[21] Моця О. П. Південноруські храми (розміщення, розміри, хронологія) // Український історичний журнал, 2004, №3, с.129

[22] Воронин Н. Н. Зодчество Киевской Руси // История русского искусства, Т.I — М., 1953, с.146

[23] там же

[24] там же

[25] там же

[26] В. Авдеенко. Из книги «Киевские князья монгольской и литовской поры» — на сайте secrethistory.su

[27] Митр. Крутицкий Николай. Преподобная Евфросиния Суздальская // Журнал Московской Патриархии, 1949, №1

[28] Грушевський М. С., указ. соч., с.355—356

[29] Раппопорт П. А. Русская архитектура X — XIII вв. Каталог памятников — Л., 1982, с.38

[30] там же

[31] Володимир Гузій, указ. соч., с.275

[32] там же

[33] Володимир Гузій, указ. соч., с.280

[34] Володимир Гузій, указ. соч., с.305

[35] Куза А. В., указ. соч., с.112

[36] Юрій Ситий, указ. соч., с.140

[37] Коринный Н. Н. Переяславская земля, X — первая половина XIII века — К., 1992, с.55

[38] Володимир Гузій, указ. соч., с.282

[39] указ. соч., с.27

[40] Владимир Гузий, страница в facebook. Персонажі історичного часу Броварщини

[41] там же

[42] Дмитро Ратніков. Бровари. Моє місто — Мій дім — Бровари, 2009, с.11

[43] Наливайко Степан. Така загадкова назва — Бровари // Українознавство, 2007, число 2 (23)

[44] Дмитро Ратніков, указ. соч., с.16

[45] указ. соч., с.12—13

[46] Браві вори. — сайт brovarland.livejournal.com

[47] Тарас Шевченко. Зібрання творів у 6 т. — К., 2003. — Т.2, с.77

[48] сайт our-travels.info

[49] Дмитро Ратніков, указ. соч., с.123

[50] Дмитро Ратніков, указ. соч., с.11

[51] Зазимье — центр православного паломничества — сайт geocaching.su

[52] Дмитро Ратніков, указ. соч., с.25

[53] Дмитро Ратніков, указ. соч., с.123

[54] ныне с. Гоголев

[55] О. Коцюба, В. Коцюба, М. Овдієнко, указ. соч.

[56] Владимир Гузий, страница в facebook

[57] Ляскоронский В. Г., указ. соч., с.171

[58] сайт «До нас, на Броварщину», публикация от 8.04.2012

[59] там же

[60] Моргунов Ю. Ю. «Русская» часть трассы Киев-Болгар // Filo Ariadne, 2018, №2

[61] Історія поселень Броварського краю. — Бровари: Водограй, 2003

[62] сайт «До нас, на Броварщину»

[63] В. Коцюба, О. Коцюба, М. Овдієнко. Дума про Оглав — Бровари: Українська ідея, 2004

[64] Дмитро Ратніков, указ. соч., с.125

[65] Владимир Гузий, страница в facebook

[66] Кучера М. П., 1978, с.22—25, 29

[67] ныне — пгт. Вел. Дымерка Броварского р-на Киевской области

[68] сайт our-travels.info

[68a] Зеленин Д. К. Восточнославянская этнография — М., 1991, с.170—171

[69] сайт our-travels.info

[70] Дмитро Ратніков, указ. соч., с.122

[71] там же

[72] Ляскоронский В. Г., указ. соч., с.44

[73] с сер. XIX в. — Быстрица

[74] Бобровицы // УСЭ. Т.1 — К.: Украинская Советская Энциклопедия, 1978, с.496—497

[75] Пространная Русская Правда (по Троицкому списку второй половины XIV в.), примечание к п.62 — на сайте hist.msu.ru

[76] Пространная Русская Правда… п.62, с.102 — там же

[77] Мальм В. А. Промыслы древнерусской деревни // Очерки по истории русской деревни X — XIII вв — М, 1956

[78] Бондарев П. Г. Империя бобров // География, 1999, №13, с.10—11

[79] там же; В. Гузій. Молитва за землю сіверку, с.166—168

[80] Историко-статистическое описание Черниговской епархии. Книга четвертая. — К., 1873, с.431—432

[81] Былины: В 25 т./ РАН. Ин-т рус. лит. (Пушкин. Дом.) — СПб: Наука, 2004, т.4, с.34—39

[82] Историко-статистическое описание Черниговской епархии, там же

[83] Ильинская В. А. Скифские курганы около г. Борисполя // СА, 1966, №3, с.152—171

[84] Сергій Шамрай. До історії Баришполя у XVIII в. / Історико-географічний збірник. Том I, 1927, с.92

[85] Стороженко А. В. Очерки Переяславской старины — К., 1900, с.28

[86] Грушевський М. С., указ. соч., с.354—355

[87] Сергій Шамрай, указ. соч.

[88] Грушевський М. С., указ. соч., с.354—355

[89] Раппопорт П. А. Русская архитектура X — XIII вв. Каталог памятников. — Л., 1982, с.38

[90] Грушевський М. С., указ. соч., с.354—355

[91] Раппопорт П. А., там же

[92] О. Колибенко, О. Колибенко. До питання про літописне «Льто» або знову про Бориса та Гліба // Стародавній Іскоростень і слов’янські гради. Том 1. — Коростень, 2008, с.170

[93] Каргер М. К. «Летская божница» Владимира Мономаха // КСИИМК, Вып.49, 1953, с.17—18

[94] ныне — одноим. село Бориспольского р-на Киевской области

[95] Капустін К. Археологічні пам'ятки Дніпровського Лівобережжя середини XIII — XV ст. (за мат-лами розвідок 40-х — 70-х рр. XX ст.) // Сіверянський літопис, 2012, №3—4, с.12

[96] О. Прядко. Локалізація городища Княгинин // Збірник мат-лів Археологія & фортифікація України — Кам’янець-Подільський, 2019, с.84—89. На тер. с. Городище Бориспольского р-на

Глава 4. Посулье

4.1 Арийский барьер

Левобережье Днепра вмещает в себя четко очерченную границу, разделяющую два столь непохожих мира. Узкая лента Сулы с коренным и более высоким правым берегом — это Украина и есть. От этого ее берега тянутся на тысячи километров необозримые славянские просторы, вплоть до Эльбы и отрогов Альп, за которыми — мир германо-романский, оканчивающийся где-то в вересковых пустошах Шотландии. Другой берег манит таинственным Востоком; там земли древнего Турана с медленно умирающей иранской речью; они раскинулись бесконечным ковром весенних тюльпанов — мимо предгорий Северного Кавказа, мимо Согда, вплоть до заснеженных верхушек Гиндукуша. А далее — Индия… И для насельников обоих берегов Сулы их собсвенный — и был Украиной.

Нигде больше в Украине нет такого бессчетного нагромождения скифских степных могил, как на берегах Сулы. И нигде нет столь величественных курганов, под которыми погребены древние цари скифов. Вероятно, Дарий проклинал судьбу и оплакивал собственную неосмотрительность именно здесь, на берегах Сулы.

Река эта, протяженность которой составляет 363 километра, бежит в генеральном направлении на юго-запад и является судоходной даже для морских ладей [1]. Средняя ширина ее русла — 30—50 метров, но на плесах она разливается порой до четверти километра. Если же учесть, что глубина Сулы на стрежне во времена нашего путешествия такова, что даже самому высокому мужчине гарантированно будет с головой, то надо признать: для ее форсирования требуется именно подготовленное войско. Без надлежащих средств обеспечения делать здесь нечего.

Сула течет в просторной долине, которая местами достигает 15 километров в ширину. Левый ее берег низкий, а местами к тому же и болотистый, притом он открыт для обозрения. Луговая растительность не в состоянии спрятать даже небольшой отряд разведчиков. Зато правая сторона, напротив, возвышена, с крутыми склонами, и покрыта дремучими — насколько это вообще бывает возможно — дубовыми лесами, с примесью других лиственных пород [2]. Здесь может запросто укрыться самое большое войско. Причем, если левый берег — царство гусей, лебедей, уток и разной прочей водоплавающей дичи, то на правом не составит труда насадить на пику оленя, дикую козу, вепря, а то и самого тура [3]. Наконец, — и это еще одно немаловажное обстоятельство, — Сула протекает вдоль речной долине именно таким образом, что основное ее русло прижимается непосредственно к крутизне правого берега. Что и говорить, позиция для атакующей стороны скверная.

За Сулой и параллельно ей, во втором эшелоне обороны, протекают другие степные речки. С севера на юг бежит сравнительно мелководный Супой. Низменные берега, медленное ленивое течение, болота вокруг — все это придает Супою очарование, но отнюдь не тактическую ценность. Прибрежные леса из дуба, березы и вяза полны лосей, оленей и кабанов [4].

К области Посулья принято также относить и правые притоки самой Сулы — Удай, Слепород и Оржицу. Весь левый берег Удая, вплоть до его впадения в Сулу, покрывает непрерывная полоса леса. Слепород отличается от речек-соседей тем, что в нижнем течении он образует высокие и обрывистые берега. А вот у Оржицы, напротив, берега низменные. На всем протяжении этой небольшой речушки, начиная от ее истоков, тянутся бесконечные болота [5]. Все эти степные потоки врага, разумеется, остановить не смогут, но создадут ему ряд трудностей и замедлят продвижение.

Стоит ли удивляться, что местное оседлое население облюбовало эти края с незапамятных времен. Сами сарматы, перейдя от кочевого скотоводства к отгонной его форме, осели большей частью именно на берегах Сулы и соседних рек. Позже к ним присоединились славяне, пришедшие с берегов Дуная [6]. На Суле встретились два пограничья Ойкумены, и Запад протянул руку Востоку. Так образовался племенной союз северян. На Востоке, где-нибудь в Хорезме или Согдиане, о них наслышались, как о савирах (суварах, сабирах). И побаивались.

Можно предположить, что отношения между двумя половинами народа сложились как взаимно комплиментарные — в противном случае северяне бы и не сложились. Сарматы с легкостью перешли на новый для них язык (иранцы вообще отличаются врожденным билингвизмом). Славяне же в знак благодарности приняли их богов, как своих. Оттого и понятия о добре и зле у этих, в общем-то, довольно непохожих изначальными обычаями народов сделались общими. Солнце — это, разумеется, ХОРошо. И поэтому бог солнца, ХОРс — ХОРоший, добрый бог. По-ирански ХОРС так и будет: «добрый, хороший» [7].

А есть еще божество, тоже небесное, но не доброе, а гневливое. Оно изображает небесный испепеляющий огонь, делает молнии. Позже это божество становится покровителем кузнецов. А все потому, что кузнецы всегда представляются остальным людям делателями именно мечей. Это Сварог (Сварг), тоже иранский бог, ставший главарем над богами у северян и ничего не имеющий общего с Перуном балтов. По-ирански, «свар» — распря, борьба, сопротивление [8]. Отсюда праславянское «свара» (спорящий, наказующий), и украинское «сварка». В великорусском языке места этому слову, кстати, не нашлось — субстрат, на котором образовался великорусский этнос, с иранским миром практически нигде не сталкивался. Северяне же признали этого бога, потому что сами были савирами (суварами, «суворыми»).

После распада эфемерного протогосударства гуннов, в котором северяне-савиры вобрали в себя и толику тюркской неукротимой крови, они вошли в состав Хазарского каганата.

В 965 году Святослав разгромил Хазарию. Из победоносного похода он привел на Русь пленных алан-ясов, составлявших наемное войско правящей иудейской знати. В качестве федератов-пограничников князь поселил этих степных богатырей в наиболее привольном и наиболее угрожаемом месте, по соседству с их дальними родичами — на Суле [9].

Когда пишут, что его сын Владимир «начал строить города по Суле», то это вовсе не означало основание новых населенных пунктов, а только лишь укрепление уже существовавших доселе крепостей. Для более основательной их защиты был сооружен Посульский змиевый вал, протянувшийся от Лубена до самого Днепра по правому берегу Сулы. Ширина вала везде составляла 9 метров. По всей его длине строительство осуществлялось по единому канону, успеху же воплощаемого замысла содействовала сама топография местности. Как уже отмечалось, правый берег был достаточно высоким (15—30 метров от уреза воды). Поэтому его склон составлял как бы конструктивную неотъемлемую часть сооружаемого вала. Для этого верхнюю часть склона искусственно подрезали, делая его еще более крутым, и формируя, таким образом, в виде наклонной стенки. У ее подножия оставляли неширокую горизонтальную дорожку-берму. Ниже проходил второй защитный пояс, тоже в виде почти вертикальной стенки, высота которой колебалась от 3 до 5 метров. Под ней снова располагалась берма [10]. Эту фортификационную особенность переняли, кстати, у алан Подонья, которые применяли эскарпирование еще в VIII—X веках [11].

Вместе с валом были заново сооружены и крепости, протянувшиеся цепочкой вдоль Сулы. Они строились с интервалом примерно в 10 километров, на одинаковом расстоянии друг от друга, и располагались на господствующих высотах [12]. Это давало возможность пользоваться световой сигнализацией: с помощью огней, зажигаемых на вершинах башен сигнал об опасности передавался по эстафете [13]. От самой отдаленной крепости сигнал получали в Киеве — посредством ретранслятора в Витичеве — спустя каких-нибудь 20—30 минут после его отправки.

Сооружением Посульского оборонительного вала был четко и окончательно очерчен кордон оседлости [14]. Тем не менее, переселения на эти земли воинственных алан-ясов продолжались и в дальнейшем. В 1029 году Ярослав Мудрый, помогая брату, ходил на аланов Северного Кавказа. Большую часть плененных он поселил на реке Рось [15], но какая-то часть была отправлена им и на Сулу. В 1116 году переяславский князь Ярополк Владимирович совершил поход на Дон, откуда тоже привел пленных алан, да еще в придачу и женился на ясской княжне Елене [16].

Однако наиболее масштабным было переселение алан на Сулу, организованное черниговским и тмутараканским князем Мстиславом Храбрым, братом Ярослава Мудрого. Разбойник, рыцарь, пройдоха, кулачный боец и глубоко набожный человек, Мстислав в единоборстве умертвил их короля Редедю — и тем самым заслужил у таких же головорезов их искреннее восхищение. Аланы тотчас же признали его своим королем, а часть из них перебралась в Посулье и впоследствии верно служила силачу Мстиславу в его распрях с братом [17]. В этом нет ничего странного, ведь, по мнению ряда исследователей, правящая элита Руси, еще во времена антов и Русского каганата, имела отчасти и аланское происхождение [18].

В последнем случае важно то, что аланы поселялись на границе уже не как бывшие военнопленные. А, значит, все происходило по-другому, по-человечески. Свободные люди, они переезжали на Сулу целыми семьями, перенося с собой на новую родину элементы материальной культуры, быт, обычаи, легенды, сказки… Если в Юрьеве на Роси аланы переженились на русинках, и их дети, получив материнское воспитание, уже во втором поколении сделались настоящими русинами, то Сула положила начало очередному иранскому ренессансу, оказавшему на формирующуюся культуру Украины поистине этнообразующее влияние.

Началось все, естественно, с жилища. До этого славяне Поднепровья жили в землянках и полуземлянках. Появление в Посулье алан положило начало распространению каркасно-турлучного дома — будущей украинской хаты [19]. Такой дом сооружался из обмазанных глиной ивовых прутьев, на крышу стелилась солома или камыш. Соответствующего «добра» было на степных реках предостаточно. Вдоль одной из стен хаты устраивалась открытая галерея [19] — прообраз столь популярной в отдаленном пока еще будущем веранды. Подобная планировка точь-в-точь соответствует традиционному дому степной части Северного Кавказа. К югу от Сулы, как и вообще со временем в южной части Украины, где тростника было больше, хаты строились преимущественно из него. Нужно было только обмазать этот стройматериал глиной и побелить.

Имение любого хозяина в Посулье внешним видом весьма напоминает осетинское, расположенное в равнинной части Осетии — точно такая же ограда из плетня, проложенная вокруг хаты [20].

Наконец, представим себе, что осетин (пусть даже середины XIX века) заходит в такую хату где-нибудь на Полтавщине. Он видит, как украинская семья усаживается за такой же низенький круглый столик на трех ножках, как и у него в доме [21]. Вполне возможно, что тогда, повинуясь голосу крови, двое мужчин — хозяин и гость — обменялись бы широкими кожаными поясами.

Именно Посулье станет местом, где на протяжении столетий будут храниться древние аланские легенды. Прапрадед Н. В. Гоголя польский шляхтич из древнего козацкого рода Ян Гоголь переберется из Правобережья именно в Посулье, в летописный город Прилуки [22]. В окрестностях этого местечка, населенного в значительной степени потомками аланских богатырей, пройдет жизнь нескольких поколений Гоголей-Яновских. «Вся эта повесть есть народное предание» — напишет Гоголь о своем Вие. И этнографы на протяжении нескольких поколений безуспешно будут искать по всем украинским землям образ жутковатого приземистого гнома. И сделают заключение, что гномы в наших краях не водятся. Не только в Украине — такого персонажа нет у восточных славян вообще.

Подслушанная Гоголем страшная бывальщина (возможно, она родом из передаваемого в семье предания) явится затихающим отголоском, скорее всего последним вздохом древнего сармато-аланского язычества. Ее тщательный анализ покажет, что посульский Вий и осетинский Ваюг оба восходят к индоарийскому злому демону Ваю, языческому богу ветра [23]. Неоднократно менявшаяся и подстраивавшаяся под стандарты окружавшей ее действительности, эта аланская сказка доживет, как видим, до середины XIX века.

Аланам Посулья довелось расхлебывать горькую кашу, которую заварили в своих удельных «столицах» князья Рюриковичи. Вся вторая половина XII века вылилась для них в нескончаемую войну с половцами. «Кони ржут за Сулой, звенит слава в Киеве» [24]. В этих словах, записанных безвестным Автором, возможно, со слов аланского богатыря-пограничника, практически не снимавшего боевых доспехов, ощущается легкий прикус горечи и обиды: Украине — «конское ржание», Киеву — слава…

Но богатыри были не из обидчивых. В последний раз Арийский рубеж проливал кровь в 1239 году. В тот (последний) раз полегли наилучшие. О тотальном истреблении монголами гарнизонов Посулья свидетельствует факт: жизнь во всех укрепленных городищах прекратилась. Оставшиеся в живых люди перебрались на околицы разоренных городов. Рубежа больше не было. Отныне Посулье — проходной двор, с крайне редким населением. По этим скудным поселениям мы и последуем.

Пройдет еще несколько столетий, пока человеческая природа восстановит утраченные силы. В среде потомков выживших храбрецов появятся богатыри новые. Никакая иная украинская земля не произведет такого огромного числа славных запорожцев, как эта, находящаяся на краю мира. И тогда рубеж будет восстановлен, а Степь — завоевана.

Пока же просто поднимаемся вверх по реке Суле.

4.2 Воинь: гавань-крепость и ее дети

Воинь был городом-крепостью. Его говорящее имя уже призывало к подвигу. И он его с честью оправдал; не только собственной великодушной гибелью, достойной установлений римлян, но и теми ее последствиями, от которых ком в горле — как вели себя те, кому и дальше было суждено жить. Из всех известных мне историй о падении осажденныхгородов я бы поставил Воинь в один ряд разве что с Сагунтом, который был взят войсками Ганнибала. Правда, сагунтийцы погибли все до одного, убивая друг друга на стенах родного города, только чтобы не достаться неприятию. Жители же Воиня в своем большинстве выжили. Но это обстоятельство нисколько не умаляет трагизма всего случившегося. Напротив, глубокая человечность просвечивает сквозь туман веков; и мы начинаем понимать, что в Воине сагунтийцы были задним числом даже посрамлены.

Только не ищите описания событий осени 1239 года, живописующего об этой посульской крепости и ее героях. Такой истории вы в источниках не найдете. Какое дело летописцам до крошечного пограничного гарнизона, когда во всей огромной Руси падали, пылая в огне, Рязань, Чернигов, Переяслав, Киев… Воссоздать же все случившееся помогла археологическая экспедиция 1958—59 годов, по результатам которой вышла замечательная книжка «Древньоруське місто Воїнь (В. Й. Довженок, В. Й. Гончаров, Р. О. Юра), давно ставшая библиографической редкостью. Изложенный на ее страницах фактаж был подвергнут строгому и беспристрастному анализу. И получилась интерпретация. Впрочем, обо всем по порядку.

Поселение на месте Воиня существовало с незапамятных времен. Жили здесь северяне. [25]. Но подлинным основателем города следует считать Владимира Великого [26]. Его правнук Владимир Мономах, который в одно время был переяславским князем, радикальным образом реконструировал это укрепление, значительно его усилив [27]. Роль здесь сыграло то важное обстоятельство, что в низовьях р. Сулы ее правый берег существенно понижался, поэтому крепостей на столь важном участке вала было явно недостаточно [28]. Но главная задача, поставленная Мономахом, состояла все-таки в другом: до мозга костей грекофил, он стремился максимально расширить объемы торговли с Византией. А для этого требовалось взломать степной бартер, образованный отдельными ордами кипчаков. Короче говоря, нужна была не просто очередная крепость, а крепость-гавань, в которой бы собирались караваны судов перед отправкой их на юг. Если еще точнее, возникла потребность в крепости-убежище для торговых кораблей, способной контролировать отрезок пути «из варяг в греки» [29]. Вот для этой роли более всего и подходил Воинь. Одна из стариц Сулы образовывала здесь залив, который при надлежащем упорстве можно было превратить в некое подобие гавани и защитить ее валами. То обстоятельство, что Воинь располагался буквально на границе с половецкими кочевьями, князя только подстегнуло [30]. Ведь Воинь, таким образом, оказывался крайней на Руси пристанью для купцов, отправляющихся в Константинополь. Нагруженные дорогими товарами суда, по задумке, должны были находиться в тамошней крепости под укрытием валов. В случае же непредвиденной оказии или внезапной степной опасности, с отправкой можно и повременить. Здесь караван оснащался всем необходимым [31].

Таким образом, задуманная Мономахом крепость была для Руси явлением совершенно уникальным, неслыханным. Ничего подобного отечественная фортификация не знала. Во всей тогдашней Европе была только одна такая крепость-гавань, построенная для речных судов, и располагалась она на Висле, неподалеку от польского города Сандомира [32]. Умный князь эту идею «присвоил».

Для столь нестандартного решения потребовались и соответствующие люди. Решено было пополнять гарнизон профессионалами из числа младших дружинников («отроков»). Говоря современным языком, это была элита общества, настоящие аристократы. Из их числа кооптировалось боярское сословие. «Подняться наверх» можно было, только орудуя мечом в битвах, и Воинь, у стен которого степные набеги никогда не затихали, для подобных честолюбцев представлялся вполне закономерным выбором.

В то время дружинники проживали в гарнизонах вместе со своими семьями. Воинь тут не был исключением [33]. Семьи дружинников ютились, как правило, в клетях городских валов. Поскольку же таких клетей-жилищ при раскопках насчитают почти сотню, то археологи пришли к выводу, что в Воине постоянно проходили службу сто молодых дружинников (по римскому счету — центурия) [34]. Возглавлял их воевода-сотник. В свободное от несения гарнизонной службы время будущие бояре сами зарабатывали себе на жизнь каким-нибудь подходящим ремеслом, либо приторговывали [35]. Гончары Воиня делали посуду, расписанную ярко-желтой эмалью поверх зеленой поливы — для своего времени это было совершенно радикальное новшество [36].

В 1185 году город-крепость очутился на грани почти полного разрушения Кончаком во время штурма [37]. Но гибель ему пришла в 1239, когда на Киев продвигался Менгу-хан. Монгольская армия, по разным оценкам, насчитывала от 50 до 150 тысяч человек. А в Воине сидело 100 честолюбивых отроков! — крепость была, по сути, всего лишь сторожевой заставой на границе.

И вот здесь-то, — для понимания того, что же случилось дальше, — нам следует вернуться в 1299 год и взглянуть на город через 60 лет после разыгравшейся трагедии. Дотянуться до артефактов.

4.3 Воинь: пепел пожарища

Крепость Воинь расположена на правом берегу Сулы в двух километрах от впадения этой реки в Днепр. Со всех сторон крепость окружает пойменное понижение, и поэтому сама она напоминает большой корабль, бросивший якорь у самого очаровательного на свете места. Все вокруг покрывает буйная растительность, в старицах и озерах плещется, серебрясь в утреннем полумраке, рыба. Над поймой на высоту семи метров вздымается одинокая продолговатая терраса, окруженная со всех сторон причудливым плетением канав и стариц. С востока к ней подступает Сула. С западной стороны тянется речной рукав Ривчак. На севере этот небольшой клочок земли ограничивает старица Сулы Кривуля. Наконец, юг изобилует болотами с затянувшимися блюдцами небольших озер. Когда же повесне реки начинают взбухать, то терраса и вовсе делается островом. Тогда в крепость можно попасть только на лодке [38].

Валы Воиня можно разглядеть издали. В плане они напоминают подкову, обращенную открытой стороной к Суле [39]. Концы их подходят к реке. Огражденное ими внутреннее пространство, занимающее площадь 4,6 га — это и есть детинец Воиня [40].

Первоначально оба окончания валов обрывались непосредственно у самой воды. Но уже через несколько десятилетий после монгольского штурма весенние половодья сделали свое дело: южный конец еще выдерживал; но вот северный, который упирался в старицу Кривулю, был размыт вешними водами почти полностью. Со временем на месте размыва начал образовываться заболоченный проход шириной около 20 метров [41].

Столь же безотрадной была судьба и у импровизированной гавани, расположенной внутри воиньской «подковы» — починять ее стало некому. Гавань эта создавалась тяжким трудом тысяч людей по спрямлению и подсыпке рукава Старой Сулы. Пока существовала крепость, работы эти не прекращались [42]. Рукав имел форму полумесяца и тянулся вдоль вала, параллельно ему на 300 метров. После проведенной реконструкции ширина его была около 10 метров, а гарантированная глубина — всего метр; что для плоскодонных речных судов более чем достаточно [43]. Начинался он у Кривули, к северу от крепости, а оканчивался впадением в Сулу на востоке. Средняя его часть, собственно, и являлась судоходной гаванью [44]. Со временем, однако, из-за регулярных половодий и отсутствия рабочих рук, северный конец судоходного канала забился илом, отчего сам ров до Кривули уже не доходил [45]. К концу XIII века вместо воды в нем стояла болотистая жижа.

На всем пространстве между двумя концами рва простирался заливной луг. В домонгольские времена защитой с этой стороны был дубовый частокол из бревен, имеющих заостренные навершия. Пятиметровой высоты стена из кольев тянулась вдоль самого берега реки. Ныне от нее остались только порядком заморенные основания [46].

Ров, на этот раз уже защитный, проходил и с внешней стороны валов. Устройство его было таким, что склон вала непосредственно переходил в тыльную сторону рва. Глубина его на большей части достигала 2 метров, ширина была около пяти [47].

Две сторожевые деревянные башни крепости располагались поодаль. Одна была с западной стороны, другая возвышалась на северо-западе. Обе были сожжены монголами, и от них не осталось и следа [48].

Чтобы у читателя сложилось законченное и ясное представление, добавлю, что общая длина вала по окружности составляла около 400 метров, расстояние между наиболее отдаленными его точками, с севера на юг, превышало 200 метров. Средняя ширина вала приближалась к 35 метрам, варьируя от самого узкого участка (в центре) до наиболее расширенных его частей — на концах. Подобная неравномерность касалась и высоты валов: в центре они поднимались до 7 метров, на концах едва достигали 3-х [49].

Что касается устройства самих валов, то в разных частях крепости оно отличалось некоторыми конструктивными особенностями, и поэтому судьба этих отдельно взятых секторов была неодинаковой. Наиболее укрепленный участок располагался в северном полукружии. Здесь по оси вала шли два ряда деревянных клетей, засыпанных песком; их общая ширина достигала восьми метров. Причем — и это было характерно именно для Воиня — ряды клетей располагались не поперек вала, а вдоль него. Подобные деревянные конструкции принято называть террасами, в отличие от клетей, которые использовались, к примеру, в Киеве или Белгороде. Чтобы было понятнее: внутри земляного вала протянуты три параллельные стены из толстых дубовых бревен, разделенные поперечинами.

Южное полукружие вала имело точно такую террасную конструкцию, но сами террасы получились уже и были засыпаны землей. Поэтому суммарная ширина стены там едва достигала шести метров.

Общим было и то, что примерно посередине высоты стены делался уступ, выше которого поднимался только первый внешний ряд террас; верх же внутреннего ряда использовался в качестве своеобразной боевой площадки для лучников («забороло»). Здесь внешний ряд возвышался над вершиной вала — и верх его отстоял от земли примерно на 9—12 метров [50]. Вполне естественно, что он был первым сожжен монголами, и от деревянной крепостной стены к концу XIII века ничего не сохранилось.

Наиболее слабым звеном в обороне крепости был западный сектор вала. Здесь возвышающаяся над валом деревянная стена достигала всего 2,5 метра ширины. Она полностью выгорела до самой насыпи во время штурма [51].

Та же судьба постигла и все прочие деревянные конструкции детинца. Ворота, расположенные в юго-западной части крепости и выходящие к посаду, были подожжены и сброшены в ров. Их обгоревшие дубовые створки пролежат там, на самом дне не одно столетие [52]. Во рву, который в этом ключевом месте был углублен до трех метров и расширен до двадцати, оказался и наполовину сожженный подъемный мост, тоже, естественно, сколоченный из дуба. Благодаря высокой устойчивости древесины дуба к гниению детали моста будут обнаружены через 700 лет [53]. Заметим про себя: подожженные ворота и заборола — явный признак именно осуществлявшегося штурма, а не последующей «зачистки» [54].

Более всего от воздействия огня пострадало внутреннее пространство Воиня. В крепости имелся еще третий, жилой ряд клетей, примыкавший к деревянным террасам вала. Каждая такая крошечная терраска была своего рода «ведомственной квартирой», где проживала семья дружинника. Условия были, мягко говоря, спартанские. Все убранство составляли бычий пузырь на окне, вымощенный глиной пол да такая же глиняная печь в дальнем углу «квартиры» [55]. Это притом, что воины-профессионалы вовсе не являлись бедняками и порой сами принимали участие в торговых операциях. Серебро-то у них было, но припасалось оно до лучших времен — ко времени окончания «контракта».

Вот на таких-то жилищах-лачугах и поупражнялись нукеры, превратив всю территорию внутри валов в огромный полыхающий костер. Дерево превратилось в золу, глина сделалась красной, перекрытия в жилищах обвалились [56]. Эпицентры множественных пожарищ возникали именно в районе жилых клетей, распространяясь оттуда к центру площади. Там должна была находиться церковь. Археологи ее не обнаружили, но деревянный храм считался непременным атрибутом подобных приграничных крепостей. В пользу его говорит и найденный в золе бронзовый колокол [57]. Скорее всего, церковь тоже сожгли.

Поведение монгольского отряда на первый взгляд кажется лишенным логики. События никак не желают складываться в причинно-следственную цепочку. Известно, что монголы объявляли вражеским, «злым» любой город, который медлит с капитуляцией. Одна-единственная пущенная стрела со стены — и конец, крепость обречена [58]. Напротив, с покорившимися обходились довольно милостиво. Следовательно, на месте раскопок ожидалось обнаружить горы костяков со следами насильственной смерти. Но их нет! Еще одна неожиданность: экспедиция не нашла никаких — с точки зрения материальной ценности именно тех времен — сколько-нибудь значимых артефактов, ни одного монетного клада! Даже с учетом того, что здесь успели помародерствовать монголы, а после них — полчища «черных археологов», оба факта можно интерпретировать однозначно.

И сложился концепт — в целом, достаточно логичный, тут не прикопаешься — будто население крепости покинуло ее еще задолго до появления завоевателей [59]. Отчасти так оно, скорее всего, и было. Но только отчасти.

4.4 Воинь. Наследники

Чуть западнее от лежащего в руинах Воиня, вероятно вскоре после падения города, основано село Воинцы. Начало ему положили беглецы, покинувшие крепость еще до сожжения ее врагами. Местность вокруг села совершенно непроходима для кавалерийского отряда, а монголы нигде не останавливались подолгу, и уж, тем более, не оставляли гарнизонов. Вал схлынул — и можно было возвращаться к мирной жизни.

Пройдет несколько веков. Валы и рвы крепости-гавани окончательно утратят свой первоначальный вид, истинное их назначение сотрется из народной памяти. И село будет переименовано в Воинскую Греблю — будто это какая-нибудь запруда на реке.

Генетическая связь между Воинем, Воинцами и Воинской Греблей установлена давно; но есть некоторые обстоятельства, раскрывающие подлинный драматизм перехода из одного состояния в другое — из крепости в село. Дело в том, что сотня молодых отроков к этому переходу прямого отношения не имеет. И тому есть подтверждение.

Но для начала еще раз вернемся в прошлое — чтобы совершить путь из Воиня в Воинцы.

Дорога начинается от покрытого ряской болотца, которое когда-то было знаменитой гаванью. От него нужно идти по начинающей уже гнить мостовой, сложенной из толстых дубовых плах [60]. Древняя мостовая протянута через проем несуществующих ворот шириной 2,6 м. Вот она приближается ко рву, через который когда-то был перекинут мост. Стенки рва местами обвалились, но спуск на трехметровую глубину все равно представляется крутым, а по противоположному склону нужно еще вскарабкаться. Весной этот участок непроходим.

Дальше будет поросшая кустарником площадь, на месте которой при Рюриковичах существовал городской посад с многочисленным податным населением [61]. Часть кузнецов-оружейников [62] монголы угнали на работы в Каракорум; остальные разбежались. Посад полностью опустел [63]. Место это хорошее, ровное; поэтому жители Воинцев, страдая от недостатка пахотных земель, уже начинают осваивать здешние черноземы, превращая его в поля [64]. Наш путь продолжается по самому возвышенному месту предградья, которое старожилы упорно называют Ивановым бугром. Вероятно, до нашествия монголов здесь стояла на возвышении церквушка, посвященная этому святому.

У речного рукава Ривчак пустошь с полосками распаханной земли оканчивается. По мостку переходим эту неширокую канаву — и оказываемся на городском кладбище [65]. Захоронения занимают площадь 150Х300 м. [66]. И уже к западу от этого могильника станут видны домики села Воинцы [67].

К чему это виртуальное путешествие, спросите вы?

А к тому, что я намеренно не упомянул самого, на мой взгляд, важного из всей массы материалов, выявленных Кременчугской экспедицией Института археологии. Оказывается, наряду с только что упомянутым городским кладбищем существовало еще одно — в самом детинце. И, самое интересное, погребения, раскопанные на территории этого некрополя, дают все основания относить их непосредственно ко времени монгольского завоевания и нескольких последующих десятилетий [68].

Получается парадоксальная ситуация: в городе, прекратившем свое существование, начинает действовать кладбище. Покойников туда приходится доставлять издалека, при этом преодолевая естественные препятствия в виде рвов, непролазных зарослей кустарников и болотистых низин. Хотя совсем рядом имеется давно обжитый некрополь!

Новый могильник расположен в южной части детинца, своим краем он примыкает непосредственно к обгоревшим клетям. Ордынский период его функционирования доказывается неоспоримым фактом: в ряде случаев погребения перерезают слой пожарища, образовавшийся во время гибели крепости [69]. Это не братская могила. Тела захоронены часто бессистемно, порой одно над другим — такое ощущение, что делалось это впопыхах. В двух случаях обнаружены просто собранные в кучу человеческие останки; у одного костяка железный наконечник стрелы застрял в области грудной клетки [70]. Далее авторы книги, на которую я ссылаюсь, утверждают, что и позже в этом некрополе продолжали хоронить людей, из числа переселившихся из гарнизона в Воинцы.

И — в этом был символизм высокой трагедии — число найденных захоронений лишь немногим превышает сотню [71]. Вся центурия в сборе…

Некрополь во дворе крепости — ключ к разгадке всего случившегося. Его обнаружение проливает лучик на одну из навсегда, казалось бы, канувших в Лету историй гибели наших предков.

…О появлении полчищ Менгу-хана в Воине стало известно от разъездов посылаемых дозоров. Бросить крепость было нельзя: в ней хранились доставляемые на судах запасы провианта, предназначенного для всей Посульской линии. В Киеве же происходила полная чехарда в борьбе за стол. Князья, ослепленные мелочным честолюбием, сменялись с калейдоскопической быстротой. Русь умирала.

Но была еще жива сотня молодых «отроков». А у тех были семьи. Зачем зазря погибать женщинам и детям? Ладно, воины: у них работа такая — убивать и умирать на поле самим.

Тогда, после военного совета, собрали всех, кто был близок. Их нагрузили самым дорогим скарбом [72]. Потом те, которые уходили, обнялись с теми, кто должен был остаться. И навеки простились.

Как знать, быть может, и «отроки» надеялись на подмогу…

Вряд ли для Менгу-хана крепость представляла большую ценность и хоть какую-то угрозу. Но там засели враги. Посылать на ее осаду большое войско было глупостью; для этого жаль даже хашара, который, как скот, гнали к стенам Переяслава. А здесь — не подступиться, кругом вода… Менгу-хан, скорее всего, выделил весьма незначительный отряд, и ушел дальше. Он даже не предоставил ему осадных орудий — уж такая тут топография.

С высоты заборол видели, что монголов не так уж много. И отстреливались. Враги наступали со стороны посада. Стреляют монголы метко, на штурм идти не торопятся — и правильно делают.

«Отроки» теряли на стенах своих людей; пусть и не часто, но с досадной и методичной регулярностью. Павших хоронили здесь же, во дворе крепости. Особо церемониться было некогда. Когда же их осталось совсем чуть-чуть, монголы это сразу поняли. Они хлынули сквозь обгорелые створки крепостных ворот. Изрубить кучку обороняющихся храбрецов не составило им труда.

Вскоре монголы рассыпались по клетям в поисках трофеев. Ничего, естественно, не нашли. Подожгли крепость, и бросились догонять свой ушедший далеко вперед тумен. На все про все могла уйти неделя или чуть больше. Разве о таком пишут в летописях?

А потом вернулись свои. Погибших в последней рукопашной схватке похоронили рядом с их боевыми побратимами. Всплакнули, и начали обустраиваться подальше от следов этой бойни. Так образовались новое село и новое кладбище.

Шли годы. Мальчики становились мужчинами, а их матери — старухами. В селе больше занимались рыбалкой да охотой — сказывалось благородное происхождение [73]. А когда кто-нибудь умирал, то повинуясь голосу крови, его и хоронили по-благородному: жены хотели лежать рядом с мужьями, дети — с отцами; на новом крепостном кладбище. К концу XIII века самые младшие из них были уже седыми старцами — воинцами.

Примечания к главе 4

[1] Арандаренко Н. И. Записки о Полтавской губернии Николая Арандаренка, составленные в 1846 году. Т.1. — Полтава, 1848, с.8

[2] Голубовский П. В. Печенеги, торки и половцы. Русь и Степь до нашествия татар — М.: Вече, 2011, с.9—10

[3] Ляскоронский В. Г. История Переяславской земли с древнейших времен до половины XIII столетия — К., 1897, с.47—48

[4] Голубовский П. В., указ. соч., с.9—10

[5] Ляскоронский В. Г., указ. соч., с.45—46

[6] Петрухин В. Я. «Дунайская прародина» и расселение славян // Концепт движения в языке и культуре. — М: Индрик, 1996, с.371—383

[7] Абаев В. И. Историко-этимологический словарь осетинского языка — Л.: Наука, 1969, с.115

[8] Якобсон Р. Роль лингвистических показаний в сравнительной мифологии // Тр. VII международного конгресса антропологических и этнографических наук, 1970, №15, с.616

[9] Бубенок О. Б. Ясы и бродники в степях Восточной Европы (VI-нач. XIII вв.) — К.: Логос, 1997, с.118—119

[10] Кучера М. П. Змиевы валы Среднего Поднепровья. — К: Наукова думка, 1987, с.55—57

[11] Моргунов Ю. Ю. Древо-земляные укрепления Южной Руси X—XIII веков. — М., 2009, с.164

[12] Довженок В. Й. Древньоруське місто Воїнь — К.: Наукова думка, 1966, с.12

[13] Довженок В. Й., указ. соч., с.14

[14] Ляскоронский В. Г., указ. соч., с.179—183

[15] Бубенок О. Б., указ. соч., с.119—120

[16] там же

[17], Голубовский П. В. История Северской земли до половины XIV столетия — К., 1881, с.55

[18] Вернадский Г. В. Древняя Русь — Тверь, 1997

[19] Бубенок О. Б. Аланы-ясы в Золотой Орде (XIII — XV вв.) — К.: Истина, 2004, с.277—278

[20] Бубенок О. Б. Аланы-ясы в Золотой Орде…, с.280

[21] Бубенок О. Б. Аланы-ясы в Золотой Орде…, с.279—280

[22] Очерки малороссийских фамилий. Материалы для истории общества в XVII и XVIII вв // Русский архив. Год тринадцатый. — М., 1875, с.451—452

[23] Абаев В. И. Образ Вия в повести Н. В. Гоголя // Русский фольклор, 1958, т. III, с.303—307

[24] Слово о полку Ігоревім — К: Радянський письменник, 1955, с.47—69

[25] Довженок В. Й. Древньоруське місто Воїнь — К: Наукова думка, 1966, с.58

[26] Куза А. В. Древнерусские городища X — XIII вв. Свод археологических памятников — М.: Российский гуманитарный научный фонд, 1996, с.191

[27] Куза А. В. Малые города Древней Руси — М.: Наука, 1989, с.75—76

[28] Ляскоронский В. Г., указ. соч., с.190—191

[29] Іванченко Л. І. Воїнь // Енциклопедія історії України. — К: Наукова думка, 2003, т.1

[30] Чаропко В. Великие князья Великого княжества Литовского — Минск: Беларусь, 2012, с.75—76

[31] Довженок В. Й., указ. соч., с.103

[32] Довженок В. Й., указ. соч., с.24

[33] Довженок В. Й., указ. соч., с.105

[34] Довженок В. Й., с.105

[35] Довженок В. И. Сторожевые города на юге Киевской Руси // Славяне и Русь. — М.: Наука, 1968, с.42

[36] Макарова Т. И. О происхождении поливной посуды на Руси // СА, 1963, №2, с.248

[37] Куза А. В. Малые города Древней Руси…, с.75—76

[38] Довженок В. Й. Древньоруське місто Воїнь…, с.18

[39] Л. Падалка. О древних городах, городищах и насыпных валах на территории нынешней Полтавской губернии. Труды Полтавской ученой архивной комиссии — Полтава, 1905, с.189

[40] Куза А. В. Древнерусские городища…, с.191

[41] Довженок В. Й., с.19

[42] Довженок В. Й., с.20

[43] Довженок В. Й., с.19

[44] Довженок В. Й., с.22

[45] Довженок В. Й., с.19

[46] Довженок В. Й., с.21—22

[47] Довженок В. Й., с.19

[48] Довженок В. Й., с.34

[49] Довженок В. Й., с.19

[50] Довженок В. Й., с.31—32

[51] Довженок В. Й., с.34—35

[52] Довженок В. Й., с.34

[53] там же

[54] Эней Тактик. О перенесении осады // Военное искусство античности. — М.: ЭКСМО, 2003, с.92

[55] Довженок В. Й., с.35—45

[56] Довженок В. Й., с.35—37, 55

[57] Довженок В. Й., с.52

[58] Гумилев Л. Н. Древняя Русь и Великая степь — М.: АСТ, 2000, с.535—536

[59] Довженок В. Й., с.53, 58

[60] Довженок В. Й., с.35

[61] Куза А. В. Древнерусские поселения // Древняя Русь. Город, замок, село / Под редакцией Рыбакова Б. А. — М.: Наука, 1985, с.70—71

[62] Колчин Б. А. Металлургия и металлообработка железа и стали // Древняя Русь. Город, замок, село…, с.249

[63] Довженок В. Й., с.58, 64

[64] Довженок В. Й., с.19, 58

[65] Довженок В. Й., с.19

[66] Довженок В. Й., с.64

[67] Довженок В. Й., с.13, карта

[68] Довженок В. Й., с.68

[69] там же

[70] там же

[71] там же

[72] Довженок В. Й., с.98

[73] Довженок В. Й., с.72

Глава 4. Нижняя Сула

5.1 Жовнин

Примерно в 10 километрах выше по течению от Воиня расположено село Жовнин [1]. Оно занимает правый берег Сулы. Когда-то здесь тоже имелась сильная пограничная застава. От нее остались сразу два укрепленных городища. Начало первому из них положил поход Владимира Мономаха против Всеслава Полоцкого зимой 1078 года. Мономах в тот год «воевал Друцк», город в Полоцкой земле. После чего привел оттуда часть захваченных им в плен дручан. Он поселил их на наиболее угрожаемом участке границы с половцами. Так возник городок-крепость Желни [2]. Название это, по всей видимости, имеет языческие корни: оно относится к наиболее крупному виду дятлов — желне [Dryocopus martius], обитающему в глухих хвойных лесах северной Евразии. Не исключено, что Желна — тотем рода из местности, славящейся воинственным язычеством. В таком случае, в плен сдались отпрыски именно этого семейства. Впоследствии подобный топоним не раз будет встречаться на территории Беларуси. В Украине же название постепенно трансформируется в Жовну — именно так на украинском языке называется этот вид дятлов [3].

Дело Мономаха продолжил его сын Ярополк Переяславский. В 1116 году он точно так же ходил походом на Друцк и привел оттуда очередную партию пленников [4]. Так родовичи оказались вместе на одной заставе. Подобное «совпадение» свидетельствует в пользу того, что и плен, и последующее за ним переселение были делом сугубо добровольным, вызванным, скорее всего, внутренними усобицами в самом Друцке.

Городище было основано Мономахом на месте более древнего северянского поселения. Оно имеет в плане полукруглую форму и окружено валами [5]. К нему примыкает неукрепленный посад с кладбищем [6]. Укрепление приподнято на второй надпойменной террасе реки Сула и занимает в диаметре 320 метров. Площадь его составляет 3,5 га, а вместе с посадом выходит целых 7 га [7]. В 1239 году городище было разорено монголами, его крепостные клети сожжены, но жизнь в нем не прекратилась окончательно [8]. Напротив, маркером того, что укрепление не было взято штурмом, и в нем не проливалась кровь, может служить его последующее заселение. Сверх того, на месте древнего укрепления еще в XIX веке будет возвышаться церковь [9].

Что же касается укрепления, основанного трудами Ярополка, то жизнь его оказалась весьма недолгой. После монгольской катастрофы оно совершенно опустело [10]. Тем не менее, даже развалины его заслуживают нашего внимания. Дело в том, что это городище, расположенное в двух километрах ниже по течению, было своего рода клоном Воиня, хотя и сильно упрощенным. Гавань-крепость, посредством которой осуществлялось снабжение Жовнина, занимала надпойменную террасу на стыке долин Сулы и Днепра и тоже была выстроена подковой. Русло Сулы в этом месте делало крутой изгиб, врезаясь своим правым рукавом в террасу коренного берега. С запада, севера и юга крепость окружал искусственный судоходный ров. Глубина в нем превышала двухметровую отметку, а ширина в верхней части достигала 4,5 м. Что характерно, вала не было совсем [11]. Хотя другие авторы утверждают, что вал-то как раз имелся, и своими концами выступал в пойму [12]. Площадь городища составляла 2,9 га, размеры 240Х106 м.

С юга к крепости-гавани примыкало неукрепленное селище, протянувшееся вдоль берега старицы Сулы на 300 метров. К западу на расстоянии километра отстояло кладбище [13]. Люди давно забыли сюда дорогу.

Не очень людно и в самом селе, но народ все-таки здесь имеется: спокойные жилистые мужчины и голубоглазые женщины. Прекрасная половина почти вся носит традиционные украшения — височные кольца-заушницы из бронзовой проволоки [14]. И точно такими же аксессуарами продолжают пользоваться полесские дреговчанки бассейна Припяти [15]. Гончарная посуда местных мастеров украшена штампованным орнаментом, который характерен, прежде всего, для северных славян. Доказано даже, что чисто антропологически население домонгольского Желня близко к дреговичам Полесья [16]. Пройдет еще 300 лет, но и тогда жители Жовнина внешне все так же будут напоминать своих далеких предков из Белой Руси [17].

В составе Чигиринского полка они сформируют свою козацкую сотню.

5.2 Кизивер

Кизивер [18] … В названии села, возникшего на развалинах одноименной пограничной заставы на Суле, угадывается чужая речь. Имя явно восточного происхождения. То же восточное происхождение имела и планировка самой крепости, которая состояла из ряда концентрических кругов — так когда-то строили аланы и хорезмийцы [19]. На украинском же «кизивер» станет означать «крутое взгорье, которое можно пахать сверху вниз, возвращаясь с плугом порожняком» [20]. Вот так и пахали, запрягая быков и не снимая с поясов острых сабель.

Посулье — страна равнинная; «крутые взгорья» здесь можно увидеть только на приречных склонах правобережья. Зачем же пахать на склонах яров и балок, у самого уреза воды, когда у вас за спиной — бескрайняя равнина с неширокой полосой леса вдоль Сулы? Лес, в конце концов, можно и выкорчевать.

— А вот этого делать нельзя — предупреждали их из Киева и Переяслава: за этой полосой из дуба, липы и ясеня будет уже Русь, и посульский лес выполняет важную стратегическую функцию по организации обороны; в таком лесу можно упрятать несколько полков и перегруппировать силы. Вот и получается, что Украина — это пространство от опушки леса до обрывистого берега Сулы. Образно говоря, граница и есть.

Крепость располагалась на обрывистом берегу Сулы, в том его месте, где река круто разворачивает свои воды на восток. Холм, на котором она стояла, поднимался на 35 метров над урезом воды — вот вам и взгорье, господствующее на десятки километров над окрестностями. Для строительства крепости еще в конце X века облюбовали наиболее подходящее место — на приречном мысе, огражденном выше и ниже по течению глубокими ярами. С третьей стороны непреодолимым препятствием являлась сама Сула. Оставалась незащищенной только напольная западная часть. Здесь и возвели упомянутую концентрическую систему обороны, состоявшую из двух параллельно протянутых валов, рва между ними, и рва внешнего. Эту оборонительную полосу пересекала линия въезда в городище с парными дубовыми воротами. Крепость получила почти округлые очертания: 48Х45 м., площадь ее равнялась 0,16 га [21]. Валы имели срубную конструкцию, махина которой сбивалась из дубовых бревен. Внутренний вал состоял из одного ряда пустотелых клетей размерами 3Х0,95 м., поставленных поперек протянутой оси. Общая его ширина, вместе с земляной насыпью, составляла в среднем 4,4 м. В начале XII века, во время одного из половецких нападений, деревянные конструкции внутреннего вала врагам посчастливилось-таки поджечь; дерево выгорело, после чего срубы засыпали землей. Но в отличие от Воиня здесь клетях никто не жил. Они служили сугубо хозяйственным целям [22].

Внешний вал был намного шире и состоял из двух, отличающихся по конструкции, рядов городень. Наружный представлял линию параллельных срубов (4—4,3Х2,4—2,6 м.), забитых серым лёссом. Внутренний, состоящий из меньших по размерам срубов (2,8—2,9Х1,1 м.), был пустотелым. Он тоже пострадал от злополучного пожара, после чего был засыпан. Склоны вала в противопожарных целях были утрамбованы желтой глиной, а его общая ширина составляла 8,4 м. [23].

Между валами проходил ров — комбинация, встречающаяся в русской фортификации не так уж часто. Следовательно, аланы-ясы, которые проживали в крепости, и здесь смогли навязать великому князю свои взгляды на оборонительную тактику. Ров залегал в глинистой почве, ширина его достигала 7 м.; а отстоял он от внешнего края заграждения всего на 0,9 м. Причем, — преинтереснейшая деталь, — со дна рва по внутренней его бровке поднималась еще одна деревянная стена, одновременно скрепляющая его склон от осыпания и не позволяющая оплывать самому валу [24].

Внешний ров, протянувшийся перед главным валом, отстоял от него на 4,5 м. Он имел максимальную глубину 4,3 м., а ширина его достигала 15—16 м. [25].

Занимательным объектом во дворе крепости можно считать яму-резервуар для сбора и хранения воды. Этот своеобразный «колодец» находился в северо-западной части городища и имел округлую форму диаметром 20 м. Археологи зафиксировали его естественную глубину в 3,3 м., но цистерна с характерными крутыми стенками, возможно, была гораздо глубже. Располагалась она намеренно в самой низкой точке площадки городища и служила для сбора талой и дождевой воды, запасов которой защитникам крепости хватило бы на целый год [26]. Укоренилось мнение, что вода из таких цистерн использовалась для питья. Но так думать — все равно, что признавать наших предков глупее, чем они были на самом деле. Во все времена существовал запрет пить стоячую, уже испортившуюся воду [27]. Скорее всего, вода из резервуара использовалась как тактическое средство для защиты крепости. Во время штурма ею поливались глинистые склоны вала, отчего те становились скользкими. Такая тактика требовала довольно большого количества воды.

На территории самой крепости люди практически не жили; это место предназначалось для укрытия. Население проживало в неукрепленном селище, обнимавшем крепость с севера и юга. Площадь его составляла 10 га. [28].

На расстоянии 200 м. к югу от крепости, у самого берега Сулы, располагался обширный укрепленный посад, состоявший из двух частей. В этом районе имелись ремесленные мастерские. С западной стороны посад также был окружен двойным рядом валов (аланская практика), сквозь которые пролегал въезд с двумя воротами. Между валами проходил ров [29].

Монгольское вторжение не оставило совершенно никаких следов на теле приграничной крепости; мест массовых захоронений здесь не обнаружено. Как знать, быть может потомки славянизированных алан-ясов, брошенные на произвол судьбы, подались в поисках лучшей доли куда-нибудь в сторону реки Самары, ушли в Кафу или Азов? Но часть из них все-таки останется здесь, на своем маленьком хуторе. В Украине.

5.3 Лящовка

Поднимаясь дальше по Суле, вы попадаете в Лящовку [30]. Село застроено характерными для этих мест мазанками, крытыми сверху камышом. Оно располагается у подножия крепости с оплывшими валами, названия которой уже никто не помнит. А что же сама Лящовка? Обычно названия украинским селам даются по прозвищам их основателей и первых насельников. Но только не в этом случае — никто здесь не помнит род Лящей, хотя и встречается такая фамилия на Руси [31]. С другой стороны, край этот рыбный, Сулу бороздят просмоленные долбанки, а, следовательно, и лещи [Abramis brama] водятся тут отменные [32].

Покинутая крепость стоит чуть поодаль, на третьей надпойменной террасе правого берега реки. Приречная круча поднимается под ней на 26-метровую высоту. Крепость имеет округлые очертания (60Х45 м.). Она окружена собственными валами, которые органично вписываются в протянувшийся вдоль русла Сулы Змиевый оборонный вал. Идя вдоль него, можно еще обнаружить на обрыве реки эскарп [33] — примету восточной фортификации. После монгольского вторжения жизнь в крепости и в близлежащем селе замерла. Вероятно, население ушло в речные плавни, а через несколько лет вернувшись, построилось уже на новом месте, в новой Лящовке.

Лет через двести это будет славное козацкое село.

5.4 Буримля

Когда-то на этом месте [34] стоял город Рим — Римов древних северян. Предки их пришли из-за Дуная, поэтому северяне считали, что они как бы в родстве с римлянами. Монголы разрушили город до основания. И Римова как не бывало: «був Рим… Буримля… Буримка». После уж великорусский дифтонг «О» традиционно заменил украинское «І» [35].

Старая крепость имела округлые очертания и занимала площадь 0,8 га (90Х85 м.). Останец, на котором ее построили, поднимался на высоту 22 м. [36]. Проходя через двое ее ворот, крепость пересекала сквозная дорога к броду. Оборонные валы были возведены не ранее начала XII века; в основании они состояли из двух рядов дубовых срубов, над которыми проходил уступ (забороло), и выше шел уже только один ряд. Рядом пролегал ров [37]. Крепость окружал укрепленный город площадью около 10 га [38]. Дальше, в окрестностях его простиралось непроходимое болото. Непосредственно вблизи Сулы, в 400 метрах от укрепления, располагалась «сигнальная башня» Римова, представлявшая собой округлую насыпь диаметром 12—14 м. с плоско срезанной вершиной, состоящей из слоя глины. Глина была уложена на бревенчатый накат. Отсюда световые сигналы можно было подавать на большие расстояния, вплоть до Лукомля и Жовнина [39].

Таким образом, крепость контролировала оживленный брод через Сулу; это была приграничная таможня. Для организации переправы на той стороне реки располагался хутор Супромы («супротив Римова, Ромы…») [40]. Здешний брод оказался «твердым», с удобным дном, поэтому люди будут им пользоваться вплоть до начала XX столетия [41]. Тем не менее, благосостояние города и силу его приграничной крепости подорвал половецкий хан Кончак, который в 1185 году на обратном пути в Степь взял Римов приступом и предал его огню. Стены крепости, не обновлявшиеся почти столетие, не выдержали тяжести собственных защитников. Большинство горожан были пленены варварами [42]. Монголы только довершили начатое их предшественниками.

Рим стал Буримлей. Однако сложно предположить, что город, располагаясь на столь знаменитом торговом шляху из Киева в Азов, весь сразу вышел, превратившись, по примеру иных посульских крепостей, в ничтожное село. Известно, что ордынцы покровительствовали торговле. Поэтому наверняка в Буримле сей час сидит какой-нибудь татарский даруга (чиновник) и берет с приходящих мзду. Он, к примеру, вполне может занимать городище, расположенное к северу от Римова и в свое время принадлежавшее одному из торческих князьков [43]. Этот замочек площадью 0,16 га расположен в заболоченной части поймы; его защищают ров и двухрядная срубная стена, и непосредственно через него проходит еще одна дорога к броду [44]. А непосредственную проводку караванов могут осуществлять аланы-ясы, для которых бродничество сделалось основной этнической «профессией». Впрочем, это все догадки и домыслы…

5.5 Чутов

По правде говоря, название «Чутов», приведенное в заглавии новеллы, историкам неизвестно. Но форма преобразования названий городов в сельские ойконимы здесь выдержана. С большой долей вероятности можно утверждать, что крепость до ее разорения монголами именно так и называлась [45]. Увидеть ее можно на мысе третьей надпойменной террасы правого берега Сулы, где она занимает холм высотой 22 метра над уровнем реки. Крепость имеет почти кольцеобразную форму (60Х50 м) [46] и с виду совсем крошечная — (0,2 га). До свого разрушения ее двухсрубные городни примыкали к Змиевому валу, являясь по сути его интегральной частью. Фактически это был сигнально-сторожевой форпост на броде через Сулу. Укрепление поставили на рубеже XI—XII веков прямо на узкой тропе, поднимающейся от брода вверх [47]. Но столь малозначительная крепостца могла осуществлять только фискальные таможенные функции, да еще подавать световые сигналы в случае тревоги. Основная же задача по осуществлению гарнизонной службы в крепости выпала обитателям посада.

Из примечательных деталей: Прежде всего, бросается в глаза огромная яма-цистерна для сбора дождевой воды во дворе крепости. Яма была вырыта в его северо-восточном углу, напротив входа [48]. Вторым заслуживающим внимания обстоятельством является очевидная стороннему наблюдателю несоразмерность столь небольшой крепости и довольно значительного посада, который занимал площадь 16 га. Посад закрывал крепостцу с западной напольной части, вытянувшись полосой 500Х120 м. [49]. Наконец, вызывает удивление удаленность от крепости городского кладбища: оно было вынесено на километр к северу [50].

После разорения города монголами именно туда, в сторону кладбища, была перенесена вся сохранившаяся жизнь, а Чутов стал Чутовкой. Похоже, на этот раз без пролития крови не обошлось.

5.6 Горошин. генезис Касты паромщиков: аланы — бродники — козаки

В истории с Горошином и горошинцами можно, при достаточно внимательном прочтении археологических источников, разглядеть драму этнического расслоения. Это когда сформировавшаяся уже община попадает в достаточно сложную жизненную коллизию. И вот требуется реагировать на вызов предельно односложно и, желательно, быстро: «да» или «нет»? А поскольку мнения имеются диаметрально противоположные, происходит разделение на две равноудаляющиеся фракции: был один народ — стало два. Л. Гумилев называл это явление «разломом этнического поля». Название же городка с разделившейся надвое общиной происходит от основы «горош», производной от древне-руського слова «горох» [51]. Не отсюда ли героический сказочный персонаж Котигорошко?

Горошин [52] был важной крепостью, ибо располагался на одном из ответвлений Муравского шляха, который представлял собой оживленный торговый путь. Проторенная дорога шла от Зарубского брода на Днепре вдоль реки Оржицы до ее впадения в Сулу, после чего пересекала саму Сулу, и далее направлялась в сторону Хорола [53]. Как и любой из степных шляхов, отрезок этот имел свое «узкое место» — им был Горошинский перевоз через Сулу [54]. Перевоз тем и отличается от брода, что переправа на нем далеко не всегда возможна без применения плавсредств. У плавсредств же есть вполне конкретные хозяева. А это означает, что таким путем можно зарабатывать деньги.

При известной доле воображения мы скорее всего увидим горошинский паром в том виде, где он мало чем отличается от своих собратьев в XIX столетии. Это должен быть защищенный поручнями дощатый помост, водруженный на двух сбитых крупных лодках. В движение он приводится с помощью подтягивания конопляного каната [54a].

Итак, ситуация в Горошине развивалась следующим образом. Местность эту впервые населил Владимир Великий примерно в самом конце Х столетия. Насельники были воинами-профессионалами, призванными бороться с печенегами. Вскоре усобицы между сыновьями умершего князя значительно сократили их число — и Горошин обезлюдел [55]. Недостаток пограничников Ярослав Мудрый вынужден был восполнять переселением алан с Дона [56]. Федераты эти сочетали гарнизонную службу на границе с привычной для них деятельностью по обслуживанию бродов и вооруженной защитой караванов. В то время быть аланином-ясом и бродником — означало в принципе одно и то же. А весь комплекс «обслуживания» был, выражаясь современным языком, завуалированной формой рэкета.

При Владимире Мономахе в Горошине, наконец, строится значительная крепость [57]. Для ее возведения выбрано наиболее возвышенное место (22 м.) на краю третьей надпойменной террасы правого берега Сулы, органично вписанное в общую систему обороны Змиевого вала [58]. Крепость была защищена валом и рвом и являлась в плане совершенно круглой, занимая площадь 0,8 га. К ней прилегал укрепленный собственным дугообразным валом и рвом посад площадью 2 га (200Х150 м.); он окружал крепость с трех сторон, оставляя открытым проход к Суле [59]. Подъем от брода защищался еще одной стеной, не входящей в оборонную систему крепости [60]. Возможно, это укрепление принадлежало общине алан-ясов. Наконец, в обе стороны от цитадели, более чем на 200 метров, протянулось неукрепленное поселение указанной общины. С высоты горы, на которой стоял Горошин, просматривалось пространство за Сулой на 40 километров.

Можно попытаться реконструировать род наиболее популярного занятия на посаде. Как известно, к северу от Горошина в Сулу впадает речка Оржица. Название ее выводят от украинского слова «ржа» — ржавчина, от местами слегка рыжеватого оттенка ее воды [61]. Происходит это от содержащихся в оржицких торфяниках залежей болотной руды, окисляемых водами реки [62]. Поэтому не исключено, что часть местного населения занималась выплавкой железа.

В 1084 году состоялось боевое крещение: половцы взяли тогда Горошин, в котором, вероятно, крепость не была еще до конца достроена. Мономах их отогнал в Степь. А в жизни населения городка после того, как строительство цитадели было, наконец, окончено, происходят кардинальные перемены. На смену военнопоселенцам-конфедератам, всем этим былинным богатырям (Горошин — Котигорошко) приходят профессиональные дружинники, у которых на уме делать карьеру на военном поприще. В своем «Поучении» Владимир Мономах пишет: «…я хвалю Бога и тогда, когда сажусь думать с дружиною…» [63]. В этом — различие. Дружина, статус сотрапезников которой был несравним со статусом простых военнопоселенцев, формируется по профессиональному, а не по этническому признаку. Дерзкого и крепкого аланина туда с удовольствием, конечно, примут, но став одним из отроков он перестанет быть ясом. В средние века тесное сожительство народов непременно приводило к окостенению кастовой системы, в которой каждому этносу полагалось присущее только ему одному занятие. Аланы Посулья успели ассимилироваться, они утратили свой язык и этническое самосознание, которое в изменившихся условиях было заменено кастовым, сословным. Выражалось это в занятии бродничеством, на которое аланы обладали монополией, и которая приносила им невиданные барыши.

Эта ситуация наложилась на перемены в государственном устройстве самой Руси. Лествичный принцип передачи власти привел с середины XII века к бесконечному умножению уделов. Смерть одного из Рюриковичей приводила в движение всю государственную пирамиду — князья перемещались на «вышестоящие должности». В такие дни совершались переезды из княжества в княжество. Дружинники, привязанные к ним службой, также вынуждены были покидать насиженные места. В цитадели Горошина царил регулярный круговорот ротаций. В самом городе, как, впрочем, и в большинстве других крепостей Посулья, очерчены были три сословия: воины (преимущественно интернациональный состав), ремесленники (преимущественно русины) и бродники (из числа славянизированных алан-ясов).

Появление монголов вызывает в стране панику. В Киеве царит чехарда с князьями; что уж говорить о Посулье — там каждый гарнизон предоставлен самому себе. Сгущается атмосфера неуправляемости. Спасайся, кто может!

И сословия избирают каждое свой путь к жизни.

Судьба воинов нам неизвестна. Да им и терять нечего; и вероятно, многие из них ищут спасения на западе или севере страны, в лесах Белой Руси, в Новгородке, вливаются в состав слабо организованных, но боевитых литовских войск, предводители которых должны оценить их профессионализм. Хотя, не исключено, какая-то часть их полегла, будучи отозванной на защиту Киева. Время такое, что летописям описывать некогда.

Ремесленникам грозит неизбежный плен и угон в разбросанные по степи ставки чингисидов, перспектива чего их, разумеется, не радует. Тут один выход — прятаться.

Природа, к счастью, распорядилась так, что надежных укрытий неподалеку оказалось вполне достаточно. К востоку от Горошина Сула образует обширную пойму, поросшую вербами, камышами и кустарниковыми зарослями, затянутую лабиринтами озер и стариц. Ширина поймы достигает здесь 30 километров. От самого речища Сулы эти речные джунгли отделяет протянувшееся на целых 20 километров террасное возвышение, которое возвышается над урезом воды в некоторых местах на восемь метров. Сюда и устремились горошинские беглецы. Они облюбовали уютное место посреди болот, где в Сулу впадает река Борис, всего лишь в 9 километрах от покинутого ими города [64]. Его название они тоже унесли с собой.

Значительная часть бродников решила остаться на старом месте. В отличие от беглецов им было что терять: переправу с паромом, налаженные контакты с караванщиками и купцами, деньги, наконец — репутацию. Старый Горошин («Грошин») будет еще упоминаться в конце XIV века [65]. Его (а не новый Горошин) внесут в сухопутную лоцию путешественников, составленную в середине XVI века — если только принимать на веру указанные в ней расстояния в верстах [66].

Тогда наступят времена грозные. С XV века крымские чамбулы разоряют Украину, прокладывая маршруты набегов по большей части мимо «старого» Горошина, неизвестно когда переименованного в Тарасовку [67]. Защищаясь, потомки бродников уйдут в козаки и в эпоху Хмельниччины именно они образуют Горошинскую сотню Лубенского полка.

Перевоз, специализирующийся на перевалке соли, просуществует еще достаточно долго. В 1672 году его упомянет в своем письме лубенский полковой обозный Савва Кириллов [68]. Из письма следует, что Горошин стоит именно на этом перевозе, тогда как нынешнее село Горошино [69] располагается в удалении от него.

Самое же забавное, что местная паромная переправа через Сулу продолжает действовать на старом месте и в наши дни [70]. Такова сила традиций.

5.7 Лукомль

Выше Горошина ландшафт несколько меняется. Полоса леса, протянувшаяся вдоль правого берега Сулы, образует здесь разрыв и невесть откуда возникает степной участок [71]. Это еще не настоящая степь, но место все-таки опасное — засадному полку тут негде спрятаться. Поэтому здешний коридор был основными воротами, через которые на Русь вторгались половцы. В 1179 году Кончак произвел опустошительный набег на Переяславское княжество именно через Лукомль [72]. Естественно, что к боеспособности местной цитадели предъявлялись повышенные требования. Впрочем, теперь это уже кануло в века — крепость оставлена после того, как была разорена монголами; лишь валы ее высятся на горах [73].

Название города выводится из слова «лукома», синонимичного «луке» — пойменный луг, огибаемый рекою [74]. Украинское слово «лука» обозначает, кроме того, пойменное сенокосное место; таких сенокосов, вероятно, в окрестностях города действительно можно наблюдать в обилии. Интересно, однако, что суффикс «омль» ведет свое происхождение из Новгородской земли; и в Полоцком княжестве тоже имелся свой Лукомль [75]. Сопоставляя факты, мы узнаем: зимой 1078 года Владимир Мономах опустошил указанный северный Лукомль в отместку за разорение Всеславом Полоцким своих владений. Это произошло одновременно с завоеванием им Друцка и переселением дручан в новый город Желни на Суле. Тем самым можно считать доказанным факт очередной депортации на юг — теперь уже потомков кривичей [76]. В данном случае любопытно узнать соотношение причин и следствий: князь перевел кривичей оттого, что те оказались погорельцами, или разорение Лукомля было поводом для перемещения их на беспокойную границу?

На юге потомки кривичей Лукомля оказались в соседстве с ясами. Тем и другим достался один город. Это усматривается в планировке самой крепости, разделенной надвое. О ней и поговорим.

Крепость Лукомля оседлала самую высокую гору (38 м. над урезом воды) из тех, что грядой протянулись вдоль реки. Она овальная в плане, занимает площадь 2,2 га и имеет размеры 270Х70 м. [77]. Что касается горы, то с юга и севера ее ограничивают глубокие ложбины: на юго-востоке гора полого ниспадает в низменную долину; с северной же стороны она резко обрывается в глубокое ущелье («провалля»), по дну которого тянется проезжая дорога, направляющаяся к Суле [78]. С этой стороны склон дополнительно подрезан был эскарпами. Таким образом, путь к броду на всем протяжении простреливался, что, согласитесь, весьма немаловажно.

Были, разумеется, и недостатки: гора, а вместе с ней и крепость, страдали по причине глубокого залегания грунтовых вод. Оттого на склонах и в самой крепости практически нет деревьев, а копать колодцы здесь не имеет никакого смысла. Это касается и соседних с замковой горой возвышенностей. Колоритнейшую картину изображает В. Милорадович, повествуя читателям о лукомльских дивчатах, сбегающих по крутым тропинкам за водой к Суле, — а ведь на дворе уже конец XIX века [79]! Точно таким же образом все происходило и в глубокой древности.

В случае непредвиденной осады для безопасной доставки питьевой воды гарнизон пользовался вырытым подземным ходом, по преданиям — настоящим лабиринтом из узких лазов, с выходом их на поверхность в самых неожиданных местах. Старожилы уверяли, что там были целые тайники, где люди укрывали ценности, хлеб, утварь и даже скот. К концу XIX века от этого хитросплетения туннелей останется одна-единственная рытвина [80].

Как уже упоминалось, крепость Лукомля является как бы сдвоенной; укрепления, возможно защищаемые разными этническими группами, имеют каждое форму круга и касаются друг друга своими внешними окружностями. Граница между ними обозначена неглубокой выемкой. Оба эти укрепления нависают над крутым, почти обрывистым берегом Сулы [81]. Северное укрепление защищено с внешней стороны валом и рвом. Южное же создано по аланским фортификационным образцам: двойная линия валов тянулась здесь по самому краю склона, а между валами располагался ров [82].

Въездные ворота в крепость можно обнаружить в северной части вала; выходят они на территорию обширного укрепленного посада [83]. Причем, обширного без всяких там преувеличений: площадь его составляет 20 га [84]. Посад спланирован таким образом, что с трех сторон защищает его сама природа. Только в западной части имеются созданные руками человека ограждения — вал и земляной ров [85].

После монгольского вторжения жизнь в крепости-детинце будет прекращена на несколько столетий. Только в XVII веке на валах древнего городища потомки древних обитателей выстроят козацкую фортецю [86]. Эта, по сути, генеральная реконструкция укрепления изменит планировку городка и крепости. Согласно Румянцевской генеральной описи Малороссии (1768) Лукомье, как с тех пор станут называть местечко, будет окружено земляным валом. В нем прорубят трое ворот: замковые, Лубенские и Хорольские. Если в описываемые времена главные ворота расположены в западном валу и выводят путника на шлях до Переяслава, то в польские времена «парадный въезд» перенесут на север [87].

Возникнет исторический парадокс: начало колонизации Лукомля украинскими ополяченными олигархами Вишневецкими, князьями Коруны, будет объявлен датой основания «местечка» — причем всеми, как польскими историками, так и украинскими. А то, что в нем на протяжении всех этих трех столетий кипела жизнь — «А ты докажи!»

Создание Монгольской империи чингисидов напрямую увязывается с реанимацией древней трансконтинентальной торговли по линии «Восток — Запад». Кривые сабли багатуров ничего бы не завоевали западнее Отрара, если бы не пролилось золото чумаков (так тюрки-уйгуры называли всех купцов). Чумакам требовалась политическая стабильность и безопасность на дорогах — а Яса все это гарантировала. Великий шелковый путь в XIII — XIV веках переживает небывалый взлет. До начала эпохи мореплавания китайский шелк, индийские пряности, персидские ковры, алтайское золото и много еще чего, интересного и разного, транспортировалось в Европу по трем ветвям этого пути: 1) Хорезм — Волга — Новгород — Балтика — ганзейские города Германии. 2) Средняя Азия — Левант — Средиземное море — Генуя и Венеция. 3) А третий путь пролегал именно через Лукомль. Он тоже начинался в Хорезме, пересекал Нижнюю Волгу и в своем конце достигал Азова. Здесь путь раздваивался. Одну часть товара увозили торговые суда итальянских купцов-монополистов; другая перевозилась по ветви Великого шелкового пути — т. наз. Залозному шляху. На протяжении, как минимум, четырех столетий маршрут этот ни разу не менялся: Азов — река Самара — Лтава (Полтава) — Лукомль — Переяслав — Канев — Киев [88]. Киев давно перестал быть центром потребляющей торговли, но он оставался важным транзитным хабом. Через него восточные товары шли на Краков — Регенсбург — Париж.

Не трудно догадаться, какой именно отрезок этого пути был наиболее уязвимым местом. Караванщики предпочитали Лукомльский брод [89] Горошинскому перевозу, через который сподручнее было переправлять паромом возы, нагруженные крымской солью, но зато опасность подстерегала на правобережье Сулы в лесу — у Лукомля лесов не было. Не зря имя города будет отмечено в «Книге Большому Чертежу» [90].

В степи нельзя скрыться, но очень легко догнать. А товар штучный и дорогой. Поэтому каравану требуется вооруженное сопровождение — конвой. Бродники нанимаются в охрану в Азове, Кафе и Сугдее (Судаке). Это у них в крови: еще скифы, их отдаленные прямые предки, служили в охранении торговых караванов [91]. Происходит постепенная замена старой терминологии. В известном Codex Cumanicus (1303 год), половецком словаре, составленном венецианскими миссионерами в Крыму, появляется слово «козак». И перевод к нему — «часовой, стражник». Так в крымских караван-сараях начинают называть наемников из числа бродников [92].

Кроме наемных стражников в Степи нужны и проводники, знающие каждый куст. Это, как и обслуживание переправы на Суле, тоже входит в обязанности козаков-бродников. По самым скромным подсчетам, для обслуживания отрезка в 200—300 километров необходимо несколько сотен воинов, разведчиков и следопытов.

А еще требуется постоянно патрулировать дорогу, по крайней мере, от Лтавы до Переяслава и Канева, где сидят татарские баскаки и все более-менее спокойно. Патрулировать — значит выявлять нарушителей, то есть купцов, не желающих платить и надеющихся проскочить просто так, наудачу. Задача упрощалась тем, что с высоты Лукомльской крепости левобережье Сулы просматривается на добрые десятки километров [93]. В степи к северу от Лукомля возвышаются два сторожевых кургана — Шляхова могила и Сторожевая могила [94]. В княжеские времена они использовались для передачи световых сигналов между Лукомлем и Снепородом (прямая видимость между крепостями была ограничена закрывавшим обзор высоким мысом) [95]. Кроме того, на протяжении четырехсот лет, пока действует Залозный шлях, эти курганы являются своеобразными степными маяками [96]. В степи заблудиться порой бывает проще, чем в лесу. «Шлях» — понятие весьма условное, часто внешне даже не осязаемое; следы могут вести в разные стороны. А уж если выпадет снег — пиши пропало. Вот и зажигают каждую ненастную ночь на курганах огромные кострища. И ведь для этих костров кому-то необходимо заготавливать дрова, столь редкие в степи. Караванщики устали с пути, им требуется ночлег и сытная еда — снова козаки-бродники.

Если кто еще не понял: Лукомль в конце XIII века был степным Гибралтаром.

…И Тортугой — добавлю от себя. Подземные ходы, о которых вдоволь понарассказали Милорадовичу старожилы, наводят еще вот на какую мысль. Возможно, лабиринты эти нужны были вовсе не жителям самого Лукомля. Что если ходы-убежища раскапывались ими в интересах третьих лиц?

Международная торговля не может существовать без контрабанды. Особенно это касается средневековья с его зарегулированностью складским правом и мелочными таможенными препонами. Монголы, завоевав Русь, фактически не присвоили ни пяди ее земли — их интересовала Великая Степь. Границы, где были — там и остались. Лукомль же стоит: а) на границе, б) на торговой магистрали, эту границу пересекающей. Следовательно, таможня здесь должна быть самим смыслом существования Лукомля.

Согласно установлениям Ясы, все подчиненные хану земли обязуются платить, в числе прочего, и таможенный налог — пошлину. Пошлина эта составляет 10% от стоимости перевозимого товара [97]. Сбором ее занимается ханский уполномоченный-даруга — как правило, из числа мусульманской купеческой верхушки. Персонажи подобного покроя славятся жадностью; они непременно будут вымогать мзду [98].

И вот находятся «добрые люди», с подсказкой: дескать, часть товара можно упрятать, место надежное… Ответственность? — Да, практически, никакой. За сокрытие полагается пеня; возможно, даже меньше суммы запрашиваемой взятки [99]. Подземелье используется контрабандистами.

Разумеется, это только лишь гипотеза, но фантастичной она совсем не кажется. Лукомль — еще то местечко…

5.8 Снепород. Колодец предков

От Лукомля до Снепорода [100], когда-то охранявшего важный брод через Сулу, около 13 километров по прямой. Место для этой теперь уже заброшенной приграничной крепости было выбрано весьма удачное: открытые степные пространства здесь заканчивались, и с севера вплотную подступали широколиственные леса. Соответственно, у Снепорода располагался крайний возможный участок для нападений половцев.

Бывшая твердыня стоит на горе, возвышающейся над окрестной поймой на 48 метров. С такой высоты в ясный день просматриваются пространства до самого Хорола [101]. Фасадом она обращена к окружающим ее водам: речной мыс, образующий указанную гору, обрывается крутыми склонами одновременно к двум соединяющимся в этом месте рекам. С одной стороны неспешно течет Сула, с другой — ее правый приток Снепород [102]. Наконец, в низине под крепостной горой притаились непроходимые болота, которые будут осушены, по уверениям позднейших старожилов, только в XIX столетии [103].

И, тем не менее, Снепород многократно подвергался ударам орд кочевников и несколько раз его крепостные сооружения были даже сожжены. С приходом же монголов все напасти для него кончилось. К концу XIII века уже ничто не будет напоминать ту, пожалуй, наиболее нарядную на Суле крепость, каковой представал Снепород после очередного своего капитального ремонта — когда внешний фас его стен обмазывали местной глиной и белили известью [104]. Теперешние стены крепости превращены в оплывшие и бесформенные валы.

Ни одна из малых древнерусских крепостей не перестраивалась настолько часто — пять раз за неполные 200 лет своего существования [105]! И каждый раз это было лечением смертельных ран.

Первичное городище возвели в третьей четверти XI века [106]. Тогда была выстроена стена, состоявшая из одного ряда городней шириной 2,7 метра [107]. Она поднималась до заборол на высоту до 4 метров [108]. Окруженное со всех сторон таким барьером, городище получило грушевидную в плане форму со сторонами 90Х110 м.; площадь его, естественно, оказалась небольшой и равнялась всего 0,8 га. [109]. Вдоль внешней стороны стены был выкопан ров глубиной до 3 м. Въездные ворота установили в западной части укрепления — так, чтобы они выходили на территорию посада. Ворота представляли собой шестиметровый подъездной коридор, идущий по диагонали и петляя между рядами срубов. Коридор упирался в деревянную воротную башню размерами в плане 5,0Х3,7 м. [110]. Непосредственно за воротами, уже на территории самой крепости, имелось обширное углубление, через которое был переброшен мост. Он имел ширину настила 3 метра, а в качестве опор ему служили два дубовых бревна полуметровой толщины каждое [111].

Так как значительную часть гарнизона крепости составляли аланы-ясы, то в процессе ее обустройства не обошлось и без явных степных влияний. Это коснулось, прежде всего, необходимости заняться эскарпированием и без того крутых речных склонов, которые непосредственно примыкали к городищу. Особенно перестарались с береговым обрывом к северу от крепости — хотя в подобной подрезке и не имелось вовсе никакой необходимости [112]. Это было данью традиции.

Похоже, что городище-крепость выполняло, прежде всего, функцию феодального замка: изначально в нем постоянно никто не проживал, если не считать небольшого гарнизона. Зато активная жизнь бурлила за его стенами, в окрестных селищах [113]. Посад площадью 16 га примыкал с западной стороны, и главная его улица вела к крепостным воротам. Другое селище (12 га) расположилось у самой Сулы, на пологом склоне первой надпойменной террасы. Крепость служила для жителей обоих поселений местом, где можно было в случае нужды найти убежище [114]. В одном километре к западу находился обширный курганный могильник площадью 21 га. [115].

От крупного пожара рубежа XI—XII веков выгорели деревянные части стен. Случившаяся оказия привела к первой значительной перестройке крепости. На месте односрубной стены появляется двухсрубная, которая состояла из заполненных глиной городен и внутреннего ряда пустотелых клетей [116].

В начале XII века крепостные городни были сожжены в очередной раз. Как следствие, новая реконструкция: по ряду технологических причин их сужают до 2,2 метра; высота стен до заборол при этом тоже уменьшилась и, согласно расчетам, стала равняться 2,3—2,4 метра [117].

Во второй половине XII — нач. XIII вв. доходят, наконец, руки и до воротного проема — въезд в крепость предельно усложняется. Именно тогда был образован суживающийся (с 3,5 до 2,5 м.) въездной коридор длиной ок. 14 метров. Северная его сторона состояла из сдвинутых на шаг городен, из-за чего она приобрела зигзагообразный профиль. Южная стена воротного коридора получила дополнительный, третий ряд клетей. Коридор этот упирался в квадратную в плане башню (4,3Х4,3 м.), сложенную из бревен полуметровой толщины и развернутую под углом 45 градусов к осевой линии проезда [118]. Одновременно с реконструкцией ворот был засыпан внутренний ров и разобран перекидной мост [119].

Таким встретило городище Снепорода монголов.

О том, что произошло дальше, имеет смысл поговорить после ознакомления с главной особенностью города. Именно она сформировала историю Снепорода и отразилась на облике и всех трансформациях его крепости. И до сих пор данное обстоятельство будоражит наше воображение так и не разгаданной тайной этого исчезнувшего города.

Речь идет о ритуальном колодце на вершине крепостной горы.

Природа щедро наградила Снепород водой. И в наши дни на склонах городищенской горы пробивается цепочка целебных родников, источающих вкусную слабоминерализованную воду. Выход источников наблюдается на высоте 5—6 метров над уровнем поймы [120]. Следовательно, именно качество здешней воды привлекло сюда первых обитателей.

Нерукотворным источником люди, несомненно, пользовались еще в скифские века. Известно, что ранними обитателями этих мест были сарматские племена. Топонимика — дополнительное тому свидетельство. Название реки Снепород (современная форма «Слепород» появится только с начала XVIII века) произошло от сармато-аланского словосочетания asan [g] -pord — «каменная река» [121]. То, что никаких камней здесь нет а сама река больше смахивает на болотистый ручеек, говорит скорее о седой давности гидронима. Некогда Слепород был могучей (особенно повесне) рекой, катящей речную гальку [122].

В раннее средневековье здесь простирались земли Хазарского каганата. Долина Слепорода являлась дальним пограничьем алан, их северной «украиной». Походы Святослава положили конец существованию Хазарии — и аланы, лишенные центральной власти, которой они служили верой и правдой, оказались предоставлены сами себе. Обостряется противоборство между ними и северянами. Распространяясь на юг, вплоть до устья Дона и Тмутаракани, северяне вытесняют своих соседей [123]. Возможно, именно они и выкопали священную для язычников криницу. Появление ее относят к самому концу X столетия [124]. Если это так, то подобные их действия можно расценивать как балансирование на грани бунта — позади уже были Корсунь и принятие христианства.

Колодец для славян (а для северян, в особенности) был объектом особого мистического почитания. Он символизировал смерть и, одновременно, возрождение, возвращение из потустороннего мира, который, как известно, находится внизу. Верили, что ласточки осенью упархивали именно в криницы, то есть в рай [125]. Рай на древнерусском и украинском языках будет «вирій» — возможно, от слова «рыть» (копать криницы). Отсюда жертвы и почитания. У криниц устраивались общественные пиры, где народ поедал мясо жертвенных животных, а кости благоговейно бросал в колодезные проемы, вместе с остатками углей [126].

Колодец в Снепороде и был именно таким местом, предназначенным для общественных трапез. Он являлся сакральным центром, общим, вероятно, для всего Посулья. В X — XI веках рядом с ним возникает незащищенное поселение [127]. Северяне выкопали колодец на самой вершине прибрежной кручи, в центре округлой площадки размерами 50Х60 м. [128]. Вероятно, строители криницы обратили внимание на присутствие поблизости ключей, и поэтому не прогадали. Водоносный горизонт отменного качества воды, выталкиваемой наверх межпластовым напором, залегал на глубине всего 12 метров [129]. Чтобы не осквернять втуне богов (да и саму воду) поселение расположили чуть поодаль, за неглубоким яром.

Комплекс ритуального колодца получился в виде большой и округлой ямы-орхестры диаметром 21Х22 м. и глубиной 4 м. Стенки ее наклонно уходили вниз и заканчивались шахтой самого колодца, имевшей в диаметре 4 метра [130]. Этот своеобразный амфитеатр опоясывали кольцом четыре довольно высоких уступа-ступеньки, вырезанные в твердом грунте. На верхнем ярусе дымились две глинобитные, большого размера печи [131]. Похоже, от них веяло запахом жареного мяса.

Владимир Великий предал жреческое поселение огню и разрушил бесовскую криницу [132]. Но, скорее всего, сразу же после его смерти колодезные жертвенные печи снова закурили, и так не прекращали курить еще лет двести [133]!

Обновленное капище вместо изначальных четырех концентрических рядов ступенек получило пять. Уступы эти были оббиты досками и деревянными плахами, удерживающими землю от осыпания. Спускаться и подниматься по ним было крайне неудобно: высота ступенек колебалась от 0,4 до 1 метра. Две печи уже явно не справлялись с приготовлением жертвенного мяса, и к ним добавили еще столько же [134].

Владимир Мономах тоже попытался прекратить это безобразие. Именно при нем в Снепороде возводят крепость; и осуществляют ее строительство таким образом, что ритуальная языческая криница оказывается заключенной в ее овал, очутившись в итоге в северной части крепостной площадки. Мономах будто захватывает врага в плен! Не исключено, что именно в это время в Снепороде после долгого отсутствия снова появляются аланские поселенцы — киевской власти было на руку противопоставить их северянской фронде [135].

Но в любом случае, как бы ни происходило дело, «северянская партия» упрямо пересиливала влияние столицы. «Взятый в плен» языческий колодец вскоре окружило кольцо типичных северянских срубных теремов, большинство из которых были двухэтажными добротными домами: горница на втором этаже, хозяйственные клети — внизу [136]. Аланам посчастливилось закрепиться только на посаде.

Едва только в конце XII века в Снепород начинает проникать понемногу христианство. Строится безапсидная деревянная церковь с глухой маковкой. Вокруг нее постепенно образуется погост. Язычники свыкаются со звоном ее колокола [137].

Впрочем, и это было типичное двоеверие, столь характерное для северянских территорий и сохранившееся в местной обрядовой практике вплоть до XIX века [138]. Курения прекратились. Но кринице по-прежнему продолжают поклоняться. В засуху у нее просят дождя: с крестом и иконами ее обходили по кругу, бросают в виде жертвы хлебные и маковые зерна в воду [139]. «Ов требу створи на студеньци, дождя искы от него».

С нашествием монголов крепость прекратила свое существование. А вот дальнейшая судьба ее обитателей разделилась надвое. Потомки северянских аристократов, из тех, что проживали в детинце, в соседстве со святым колодцем, бежали от приближающейся вражеской армии вверх по Слепороду. Они заняли окруженную лесами гору Прися. Там — редкий случай в истории Руси ордынского периода — беглецы сумели восстановить древнее скифское городище [140] и стали в нем жить [141]. Совершенно непонятно, как монголы спустили им такую дерзость?

Те же, кто проживал за пределами укреплений — эти остались. Следовательно, город продолжал жить. Он вошел в состав территории Курской тьмы, подчиненной всемогущему темнику Ногаю. Местные гончары продолжают обтачивать свои горшки [142].

Относительно беспечное существование этого нового Снепорода закончится в 1399 году. После разгрома на Ворскле хан Темир-Кутлуг в числе бессчетного множества городков и весей сметет и его с лица земли [143].

В 20-е годы XV века литовский князь Витовт возобновит активную восточную политику. Он приведет с земель Северного Кавказа переселенцев-«черкасов» и поселит их во многих городах, в том числе и в опустошенном Снепороде [144]. Крымский хан Хаджи-Гирей специальным ярлыком в 1428 году подтвердит права собственности Литвы на эти земли, причем Снепород он наименует в названном документе «Непорожем» [145].

Однако и этот отрезок в жизни города окажется весьма коротким. В конце XV века другой крымский хан, Менгли-Гирей, разорит городок до основания [146]. Больше Слепород уже не поднимется.

P.S. 12 июня 2011 года тысячелетняя криница будет восстановлена и освящена. Она получит имя Свято-Николаевского колодца [147].

5.9 Лубен

Мы приближаемся к центру всего Посулья, можно сказать, столице этого края — Лубену. История города представляет собой нагромождение интереснейших загадок, еще только ожидающих своего исследователя. Начать с того, что и в XXI веке не будет обнаружено древнерусское городище-крепость, памятное тем, что у его стен Мономах в 1107 году столь основательно потрепал Боняка с Шаруканом [148]. Ссылки на то, что Вишневецкие переделали старое городище в свой родовой замок, не выдерживают критики [149]. Но для начала, дабы читатель смог во всем разобраться самостоятельно, небольшой экскурс в местную топографию.

В годы половецкой грозы Лубен со всей округой занимал стратегически выгодное положение в среднем течении Сулы. Река здесь бежит в западном направлении, а после, делая колено, поворачивает на юг, протекая под городом сразу тремя рукавами [150]. Возвышенный правый берег Сулы достигает в районе города максимальных отметок. Береговая круча вытянута огромной дугой, начинающейся на северо-востоке у места впадения в Сулу реки Ольшанки, и заканчивающийся на юго-западе долиной дельты Булатца. Крайними точками этого естественного, нерукотворного вала являются две возвышенности — Замковая гора у Ольшанки, и Лысая гора на юге. Со стороны открытой степи, лежащей за Сулой, эта панорама производит неизгладимое и грозное впечатление [151]. Природный вал стремительно сбегает к Суле, а со всех остальных сторон перегорожен глубокими ярами. Со стороны суши его окружает густой лес. Идеальное место для обороны.

Замковая гора, на которой позже возведет свою твердыню князь Александр Вишневецкий, представляет собой выдающийся в Сулу мыс, с трех сторон причудливо окруженный речным изгибом с обрывистым берегом. Высота этого останца составляет 52—63 м. над окрестной поймой, его размеры — 550Х75—120 м. [152]. От плато на северо-западе гора отделяется перешейком, через который проходит глубокая (до 30—50 метров) долина ручья Лубянка, впадающего в Сулу [153]. Сама же река протекает на расстоянии 200—400 метров от холма. Под горой, непосредственно у берега реки, имеется плоская площадка, которую местные жители и в ХХ веке будут по-прежнему называть «Пристанью» — вероятно, здесь некогда имелся перевоз [154]. Общая же площадь предполагаемого древнерусского городища, по мнению исследователей, может составлять порядка 4 га [155].

От Замковой горы вдоль берега реки, в юго-западном направлении, тянется вал естественно, как уже было сказано, происхождения. На протяжении пяти километров он сопровождает древний шлях на Снепород.

Лысая гора — если судить уже по одному ее названию — в гораздо более древние времена была святилищем, почитание которого уходит корнями в глубину тысячелетий. И действительно: на ее вершине располагается могильник всех времен. К захоронениям эпохи энеолита, бронзы, скифского периода, роменской культуры в скором времени присоседятся погребения козаков и польских жолнеров [156]. Кроме жидких зарослей ковыля на склонах Лысой горы ничего больше не растет. Сама гора в плане напоминает стрелу: зауженную на севере и расширяющуюся к югу. Ее высота над уровнем поймы достигает 47 метров, а склоны, состоящие из отложений желтой глины, круто нависают над Сулой. Подобно гребню, Лысая гора протянулась на 480 метров, а ширина ее колеблется от 3—8 до 70—85 метров. Если считать вместе с подошвой, площадь возвышенности составит 6,5 га. От остального берегового массива ее отделяют глубокие яры [157].

На самом гребне Лысой горы расположено более 20 курганов разной величины, большинство из которых относится к скифским временам. Самые крупные достигают высоты 4,5 м. и диаметра 18 м. Те, что поменьше, имеют высоту 1,4 м., а диаметр — 6 м. [158]. Некоторые курганы окружены кольцом из камей [159]. Есть также впускные погребения, принадлежащие степным конфедератам Руси, торкам, которые всегда предпочитали быть похороненными вблизи со скифами [160]. Но для древнеруських времен существенным, прежде всего, было то, что Лысая гора являлась как бы отправной точкой в строительстве всей системы Посульской линии валов — именно от нее и начинается знаменитый вал, сбегающий вдоль берега реки к Днепру [161].

К юго-западу от горы кустятся густые заросли терна, колючего предка домашней сливы. Приглашенные князем Вишневецким в начале XVII века монахи-бернардинцы преобразуют местные тернии в плодовый сад. Методом переопыления с алычей (бернардинцы в подобных упражнениях — весьма сведущи) они выведут замечательный сорт «венгерской» сливы. А Б. Хмельницкий созданный их стараниями сад передаст позже Мгарскому монастырю [162]. Начиная с середины XIX века венгерские (иначе, мгарские) сливы будут продаваться по всей Российской империи [163]. О том, как же выглядит само дерево, в России узнают в 1900 году…

Но и это еще не все. Лубен естественным образом притягивает земли к северу от себя, вплоть до впадения в Сулу реки Удая, где посреди обширной равнины возвышается состоящая из диабазовой породы Исачкинская гора [164]. В 6 километрах к северу от Замковой горы, непосредственно на противоположном берегу Ольшанки, высится Мгарский холм. Его окружает густой дубовый лес, в котором не такая уж и редкость встретить деревья в 4—5 обхватов [165]. Через 300 лет на его вершине будет основан знаменитый Мгарский Спасо-Преображенский монастырь. А пока что указанный холм известен тем, что как раз напротив него через Сулу имеется единственный на пару десятков километров твердый брод. Степной шлях, проложенный по дну Сулы, выходит на левый берег, и далее вьется среди обширных пойменных болот, следуя изгибам песчаной косы — пока не поднимется на возвышенное место. Этим бродом будут пользоваться вплоть до середины XIX века [166]. Последнее обстоятельство — весьма важное…

Ознакомившись с особенностями местности, стоит ли удивляться, что город, который в 1988 году отметит свое тысячелетие, в действительности оказывается намного старше? В урочище Верхний Вал находят артефакты всех человеческих эпох: энеолит, бронза, скифы [167] … Предполагается, что северяне-суличи поселились здесь в VIII — X веках [168]. Их привлекала роскошная природа этой местности: в степи за Сулой во множестве водились дикие лошади-тарпаны и быстроногие сайгаки. Плавни изобиловали лосями, оленями, лисами и «необыкновенной величины» вепрями [169]. Сула давала богатые уловы раков, а щука была в ней самой обыкновенной рыбой [170]. Песчаные почвы левого берега реки на противоположном берегу уступали место богатейшим на Руси черноземам, которые занимали 2/3 площадей, свободных от лесов [171]. Вековые дубы предоставляли первоклассный строительный материал, а месторождения гончарных глин непосредственно в самом городе являлись сырьем для изготовления посуды [172].

Тем не менее, все перечисленное выше вовсе не было тем основополагающим в формировании облика Лубна, что и сформировало, собственно, город у границ Степи. Главную же роль в жизни поселения сыграло дерево липа; оно же и дало ему его название, как некий отличительный признак, выделяющий город из числа других. И если дуб был главной древесной породой в лесах, которые окружали Лубен с трех сторон, то липа по своей многочисленности оказалась на втором месте. Еще в середине XIX века это дерево «достигает огромной толстоты и высоты» [173]. Что же говорить о временах гораздо более древних!

Липа [Tilia cordata] — прекрасный медонос, дающий лучший по вкусовым качествам мед. Естественно, что она привлекает целые толпы бортников, передвигающихся на юг в поисках меда диких пчел. Вскоре мед становится основным товаром молодого города; и будет оставаться таковым на протяжении всего средневековья. Никакие опасности не смогут остановить поток промышлявших липовым медом авантюристов, участвующих в этой нашей национальной «лихорадке» на Суле. В описании Каневского замка 1552 года упоминаются пасеки «на Лубнах» [174]. А ведь это были времена самого страшного крымско-татарского безвременья, когда даже само посещение «пасек» считалось смертельно опасным предприятием! В отдаленнейшем XXI веке липовый мед из Лубен будет успешно конкурировать на мировом рынке.

Вскоре поселянам стало ясно, что посульская липа полезна не одним лишь медом. Ее подкорье представляет собой специфические волокна — луб, покрывающий заболонь, исподнюю часть коры [175]. Местный луб оказался достаточно неплохим материалом в качестве средства теплоизоляции, отчего его начали укладывать под кровли. Молодой же луб шел на лыко, из которого делали посуду, корзины, шкатулки и покрывала. Таким образом, липа и подарила настоящее имя городу: Лубен — «крытый лубом», прилагательное от др.-рус. «луб, кора, лыко» [176]. Судя по этому, ядром формирующегося северянского поселения стали берега ручья Лубянки [177]. А название поселению дали, скорее всего, иногородние.

Имя — это судьба; и город в княжеские времена оказался надежно «залубнован», то есть защищен. Но Владимир Великий, основывая в 988 году крепости по Суле, руководствовался иными соображениями. Прежде всего, он вряд ли готов был доверять еще не до конца приведенным в повиновение северянам, проживавшим к тому же вблизи от своего языческого религиозного центра Снепорода. Да и беспокоила его безопасность не какого-то там города на границе, а судьба всей Руси. Поэтому и крепость на Суле он поставил не в самом Лубене, а чуть поодаль — на том месте, где имелся брод через реку (чем добавил головной боли для археологов) и где существовала реальная печенежская угроза. Таковым местом, как читатель помнит, оказался Мгарский холм [178]. Новый центр постепенно переманил к себе обитателей Лубена северянского; и последний на какое-то время — по крайней мере, до конца XI века — опустел [179]. На некоторое время он даже превратился в место для укрытия союзников торков со стадами [180]. Их красавицы-ханум разгуливали с лазуритовыми подвесками в ушах, находясь за Верхним Валом, точно у себя дома [181].

При Владимире Мономахе Лубен переживает подлинный расцвет. Славяне снова заселяют обе части города — старую и новую. Но уже во второй половине XII века возобновляется половецкая экспансия. В 1185 году Кончак «снес Сулу». Это означает, что центральная часть Посулья вместе с Лубеном была для Руси утрачена [182]. Вероятно, тогда же прекратила существование и крепость, выстроенная Владимиром после 988 года. Склоны Мгарского холма стали покрываться порослью молодых дубков, которые через 400 лет превратятся в могучих исполинов.

Не исключено, что монголов в городе встречали, как освободителей — ведь те поначалу истребляли половецкую аристократию. Во всяком случае, никаких фактов разрушений и пожарищ, относящихся к этому времени, археология не зафиксировала.

А дальше начинается самое интересное.

Как известно, упоминавшийся уже Мгарский монастырь будет основан в 1619 году игуменом Исайей Копинским на средства Раины Вишневецкой. Однако есть мнение, что он существовал и ранее. Масла в огонь подлила, признаться, и сама княгиня, написав в фундационной грамоте: «позволяю… основать монастырь за Лубнами, от Лубен полмили, в лесу Мгарском, на горе, где до того стояла пасека, а еще, говорят, был когда-то и монастырь, и отдаю это место… отцу Исаии…» [183].

Однако, согласитесь, есть некоторая разница между легендами, вращающимися в наши дни, и преданием, зафиксированном на пергаменте 400 лет назад и высказанном человеком в высшей степени авторитетным. В конце концов, Вишневецкой куда выгоднее было предстать перед миром подлинным основателем обители, а не всего лишь ее возобновительницей! Поэтому верить ей можно.

Версию о появлении монахов-отшельников на Мгарской горе еще во времена Киевской Руси [184] следует признать несостоятельной. Монастыри в прифронтовых зонах, коей тогда считалось все Посулье, не основываются. Что же остается?

Разгадка, как мне видится, кроется в самом названии исследуемого монастыря — Мгарский, производимом от местности, в которой он был основан. Мгар — это редуцированное, то есть лишенное первой фонемы (не произносимой славянами) слово «амгар». В переводе с современного осетинского языка оно означает «ровесник, сверстник», или же «друг, приятель» [185]. Осетины же, как известно — являются прямыми потомками аланов.

В средние века существовала дефиниция между просто аланами, населявшими предгорья Северного Кавказа, и аланами-ясами. Последние дисперсно проживали на огромных степных пространствах, от Сырдарьи до берегов Дуная, постепенно ассимилируясь окружающими их народами, в том числе, разумеется, и Русью. Они отличались от подлинных алан-домоседов примерно так же, как викинги от норвежцев. Аланы были православными христианами, хоть и не без сильных пережитков двоеверия [186]. О ясах не хочется говорить ничего дурного, но, кажется, религия их не особо волновала.

Выше уже упоминалось о разорении монголами при помощи суздальцев аланского города Дедякова в феврале 1278 года. Тогда огромные массы народа кинулись в бега. Аланы бежали в основном в православные страны — Грузию и Византию. Часть алан осела даже в далекой Венгрии, где и поныне сохраняется этнографическая группа их потомков. Не могли они, естественно, миновать и территорию Руси, тем более что на Суле проживали их ассимилированные славянами собратья. Беженцы основали свое поселение в соседстве с Лубеном. Выбор места диктовался двумя соображениями: наличием остатков христианского реликвария, сохранившегося со времен дружинного быта городища, и бродом через Сулу — в последнем случае мы имеем дело уже с этнической привычкой.

В культурах народов Кавказа указание и упоминание возраста имеет свои особо чувствительные коннотации. Беженцы, представляясь здешним аборигенам, называли себя их «ровесниками, сверстниками», чем подчеркивали, что не считают окружающих чем-то намного хуже себя и полностью признают их равный статус. Для гордых алан это было нечто новое, вызванное обстоятельствами их бедствий. Вскоре местные нарекли их поселение «Мгар». Село с таким именем (Мгарь) существует и поныне.

Ярлыки на предоставление церковных льгот, выдаваемые золотоордынскими ханами, и стали причиной для основания обители, предшественницы Мгарского монастыря, о коей упомянет княгиня Вишневецкая. В таком случае селение могло быть преобразовано в монастырскую слободу. В условиях же бесконечных грабительских походов крымчаков долго ни она, ни монастырь просуществовать, естественно, не могли. К 1552 году, когда будет составлено приведенное выше описание Каневского замка с пометкой об уходниках на Лубенские пасеки, монастырь, очевидно, уже прекратит существование.

И примерно с этого же времени городу слегка подредактируют его старое название: был Лубен — станут Лубны. Топоним во множественном числе имеет смысл воспринимать именно буквально — как два синхронно существующих и связанных друг с другом поселения, что уже сделалось для города традицией. Так, в деле Люблинского трибунала 1618 года о передаче имения Михаила Вишневецкого во владение его вдовы Раины Лубны будут поименованы «Stare i Nove Lubnie, Aleksandrov zwane» [187].

А вот имя «Александров», данное «новооснованному» городу князем Александром Вишневецким, так и не приживется [188]. Видимо, от того, что народ будет желать старого и привычного. И уже один этот факт должен поставить крест на всех баснях о «запустении» Украины.

В паре километров к северу от Лубена, на некотором расстоянии от Сулы находится городок Кляпец [189], связанный с деятельностью киевского боярина Ратибора [190]. Его городище расположено на высоком берегу реки Ольшанки. Со временем урочище, где оно ранее располагалось, получит многозначительное название «Богатыревщина» [191]. Что же до имени городка, то впервые оно всплывет в «Списке городов русских» в конце XIV века [192]. Кляпец — это капкан с железными зубьями, предназначенный для поимки волков, лисиц и другого крупного пушного зверя [193]. Нетрудно догадаться, что здешний люд к охоте неравнодушен. А учитывая то, что багатуров («богатырей»), как прирожденных кочевников, продолжают погребать здесь в могилу вместе с их конем [194], можно предположить, что сотня, ныне проживающая в Кляпце, была приведена в составе монгольских войск откуда-то из глубин Сибири.

Примечания к главе 5

[1] ныне — с. Жовнино Чернобаевского р-на Черкасской области

[2] Грушевський М. С. Історія України-Руси. Том II — К.: Наукова думка, 1992, с.347; Рыбаков Б. А. Ремесло Древней Руси — М.: Изд-во Академии наук СССР, 1948, с.451

[3] М.Р.Фасмер. Этимологический словарь русского языка. — М.: Прогресс, 1964—1973

[4] Моргунов Ю. Ю. Сложение посульского рубежа Переяславской земли // КСИА, Вып.241

[5] Омельченко В. М. Жовнине. — сайт «Енциклопедія сучасної України»

[6] Кілієвич С. Р. Археологічні розкопки біля с. Жовнин. // Археологія, т. XIX, 1965, с.193

[7] Падалка Л. В. Древние земляные сооружения в пределах Полтавской губернии. — Полтава: Т-во печатного дела, 1905, с.34—35

[8] Ю. Долженко, О. Прядко. Населення давньоруського міста Желні за краніологічними матеріалами. // Збірник наукових статей, вип. 28, 2016, с.3—17

[9] там же

[10] Кілієвич С. Р., там же

[11] Кілієвич С. Р., указ. соч., с.189—190

[12] Довженок В. Й. Древньоруське місто Воїнь. — К: Наукова думка, 1966, с. 23—24

[13] Кілієвич С. Р., там же

[14] Кілієвич С. Р., указ. соч., с.194

[15] М.В.Довнар-Запольский. Дреговичи и Туровское княжество. // Энцыклапедыя гісторыі Беларуси. Том 3. — Минск: БелЭн, 1997, с.300—302

[16] Ю. Долженко, О. Прядко, указ. соч.

[17] Ю. Долженко, О. Прядко. Історико-антропологічний нарис поховань XVI — XVIII ст. з с. Жовнино на Черкащині // Етнічна історія народів Європи, вип. 44. — К., 2014, с.43—50

[18] бывш. хутор у с. Клещинцы Чернобаевского р-на Черкасской области

[19] Моргунов Ю. Ю. Древо-земляные укрепления Южной Руси X — XIII веков. — М., 2009, с.170

[20] Словарь української мови. / Упор з дод. влас. матеріалу Б. Грінченко, в 4-х т. — К.: Вид-во Академії наук Української РСР, 1958, том 2, с.242

[21] Кучера М. П. Древньоруські городища біля хутора Кизивер. // Археологія, вип. XVI, 1964, с.103—118

[22] Кучера М. П., там же

[23] Кучера М. П., там же

[24] Кучера М. П., там же

[25] там же

[26] там же

[27] Синельников Н. П. Сельское водоснабжение. — М.: Гос. техн. изд-во, 1926, с.18

[28] Жигола В. С. Середньовічні городища Дніпровського Лівобережжя із залишками водозбірних споруд. // Археологія, 2011, №3, с.44

[29] Кучера М. П., там же

[30] совр. с. Чернобаевского р-на Черкасской области

[31] Спогади Деркача Олексія Пилиповича. — на сайте valeryz.com.ua

[32] там же

[33] Жигола В. С., указ. соч., с.45

[34] ныне — с. Вел. Буромка Чернобаевского р-на Черкасской области

[35] Ляскоронский В. Г. История Переяславской земли с древнейших времен до половины XIII столетия — Киев, 1897 с.187—189

[36] Моргунов Ю. Ю. К изучению летописного города Римова // СА, 1989, №1, с.212

[37] Довженок В. Й., указ. соч., с.32—33

[38] Моргунов Ю. Ю., Древо-земляные укрепления…., с.288

[39] Моргунов Ю. Ю. Древо-земельные укрепления…, с.144—145

[40] Моргунов Ю. Ю. Сложение посульского рубежа Переяславской земли // КСИА, вып.241, 2015, с.288

[41] Моргунов Ю. Ю. К изучению…, с.209—210

[42] ПСРЛ. Т.2, с.647—648

[43] Моргунов Ю. Ю., Сложение посульского рубежа…, с.293

[44] Моргунов Ю. Ю., указ. соч., с.291

[45] ныне — с. Чутовка Оржицкого р-на Полтавской области

[46] Жигола В. С., указ. соч., с.45

[47] Моргунов Ю. Ю. К локализации летописного города Горошина. // КСИА, вып. 236, 2014, с.139—140

[48] Жигола В. С., там же

[49] Жигола В. С., там же

[50] там же

[51] Нерознак В. П. Названия древнерусских городов — М., 1983, с.64

[52] ныне — с. Тарасовка Оржицкого р-на Полтавской области

[53] Моргунов Ю. Ю. Сложение посульского рубежа…, с.288

[54] Моргунов Ю. Ю. К локализации летописного города Горошина…, с.140—142

[54a] Хведір Вовк. Студії з української етнографії та антропології — К., 1995, с.77

[55] Моргунов Ю. Ю., там же.

[56]  Бубенок О. Б. Ясы и бродники в степях Восточной Европы (VI-нач. XIII вв.) — К.: Логос, 1997, с.119—120

[57] Моргунов Ю. Ю., там же

[58] Жигола В. С., указ. соч., с.45—46

[59] там же

[60] Моргунов Ю. Ю., там же

[61] Потебня А. А. Заметки о малорусском наречии. — Воронеж, 1871, с.22—23

[62] Гуров А. В. Геологическое описание Полтавской губернии. — Харьков, 1888, с.319

[63] Поучення Володимира Мономаха. — на сайте litopys.org.ua

[64] Моргунов Ю. Ю., там же

[65] Тихомиров М. Н. Список русских городов дальних и ближних // Исторические записки, т.40. — М., 1952, с.224

[66] Книга Большому Чертежу. — СПб, 1838, с.95

[67] Моргунов Ю. Ю., там же

[68] АЮЗР. — СПб, 1877, т.9, стб.974—975

[69] Семеновский р-н Полтавской области

[70] Нижнесульский национальный природный парк в Полтавской области, фото. — на сайте photo.ukrinform.ua

[71] Милорадович В. П. Степная Лубенщина // Киевская старина, 1904, №2

[72] Ляскоронский В. Г., указ. соч., с.185; ныне — с. Лукомье Оржицкого р-на Полтавской области

[73] Моргунов Ю. Ю. Сложение посульского рубежа Переяславской земли // КСИА, вып.241, 2015, с.294

[74] Даль В. И. ТСЖВЯ. — на сайте slovardalja.net

[75] Васильев В. Л. Славянские топонимические древности Новгородской земли. — М.: Яск, 2012, с.524

[76] Моргунов Ю. Ю., указ. соч., с.286—288

[77]  Куза А. В. Древнерусские городища X—XIII вв. Свод археологических памятников. — М.: Российский гуманитарный научный фонд, 1996, с.190

[78] Падалка Л. В., указ. соч., с.165—166

[79] Милорадович В. П., там же

[80] Милорадович В. П., там же

[81] Падалка Л. В., там же

[82] Луком’я // Полтавщина. Енциклопедичний довідник (за редакцією А. В. Кудрицького). — К.: Українська Енциклопедія, 1992, с.494

[83] Милорадович В. П., там же

[84] Лукомль // Полтавщина. Енциклопедичний довідник, с.494

[85] Падалка Л. В., там же

[86] Лукомль // Полтавшина. Енциклопедичний довідник, там же

[87] Милорадович В. П., там же

[88] Пришляк В. В. Залозний шлях, Залозник // Енциклопедія історії України, том 3. — електронный вариант

[89] Ляскоронский В. Г. Русские походы в степи в удельно-вечевое время и поход кн. Витовта на татар в 1399 году — СПб, 1907, с.47

[90] Ляскоронский В. Г. История Переяславской земли…, с.185

[91] Г. Николаев. Великий шелковый путь // Наука и жизнь, №9, 1999

[92] К. Петкевич. Казацкое государство // Раннее государство, его альтернативы и аналоги. — Волгоград: Учитель, 2006, с.282

[93] Милорадович В. П., там же

[94] Милорадович В. П., там же

[95] Моргунов Ю. Ю. Древо-земляные укрепления…, с.141, 143

[96] Ляскоронский В. Г. Остатки древнего Лукомльского городища // Киевская старина. Том 42, 1898, с.426—437

[97] Ильяс Камалов. Золотая Орда и Русский улус — Казань: Институт истории им. Ш. Марджани АН РТ, 2016, с.127—128

[98] Ильяс Камалов, указ. соч., с.135—137

[99] Соломеин А. Ю. История таможенного дела и таможенной политики России. — СПб, 2006, с.31—34

[100] в 3-х км. севернее с. Мацковцы Лубенского р-на Полтавской области

[101] Милорадович В. П., указ. соч.

[102] ныне — Слепород; Довженок В. Й., указ. соч., с.9—12

[103] Сергей Павленко. В поисках первого поселения черкесов // Голос Украины от 12 июля 2011

[104] Моргунов Ю. Ю., указ. соч., с.69

[105] Моргунов Ю. Ю., указ. соч., с.37

[106] Моргунов Ю. Ю. Еще раз о северянских «протогородах» // Міста Давньої Русі. — К.: Стародавній Світ, 2014, с.125

[107] Моргунов Ю. Ю. Древо-земляные укрепления…, с.88

[108] Моргунов Ю. Ю., указ. соч., с.94—95

[109] Моргунов Ю. Ю. Сложение посульского рубежа…, с.286

[110] Моргунов Ю. Ю. Древо-земляные укрепления…, с.131—132

[111] Моргунов Ю. Ю., указ. соч., с.121

[112] Моргунов Ю. Ю., указ. соч., с.167—168, 180—181

[113] Данильченко А. В. Лубенъ та його округи як складова вивчення локальної історії // Молодий вчений, №11 (63), 2018, с.765

[114] Моргунов Ю. Ю. Домостроительство летописного г. Снепород // Российская археология, 2011, №3, с.154—163

[115] Моргунов Ю. Ю. Сложение посульского рубежа…, с.286

[116] Моргунов Ю. Ю. Древо-земляные укрепления…, с.88—90

[117] Моргунов Ю. Ю., указ. соч., с.94—95

[118] Моргунов Ю. Ю., указ. соч., с.131—132

[119] там же

[120] Моргунов Ю. Ю., указ. соч., с.160; Сергей Павленко. Голос Украины, там же

[121] Александр И. Илиади. Заметки по лексической реконструкции // Наукові записки, серія Філологічні науки, вип.175. — Кропивницький, 2019, с.118—119

[122] Докучаев В. В. Устройство поверхности и воды наших степей / Избранные труды — М.: 1949 — на сайте bibliotekar.ru

[123] Мавродин В. В. Очерки истории Левобережной Украины (с древнейших времен до второй половины XIV века) — на сайте hagahan-lib.ru

[124] Моргунов Ю. Ю., указ. соч., с.158

[125] Афанасьев А. Н. Древо жизни. Избранные статьи. — М.: Современник, 1983, с.425

[126] Зеленин Д. К. Древнерусская братчина как обрядовый праздник сбора урожая // Сборник статей в честь академика А. И. Соболевского — Л., 1928, с.133

[127] Жигола В. С., указ. соч., с.46

[128] Моргунов Ю. Ю., указ. соч., с.156

[129] Моргунов Ю. Ю., указ. соч., с.160

[130] Моргунов Ю. Ю., указ. соч., с.156—158

[131] Моргунов Ю. Ю. Начало христианизации Переяславской земли // Збірник наукових статей. Випуск 39, 2016, с.26

[132] там же

[133] Моргунов Ю. Ю. Еще раз о защитных акциях Владимира Святославича на Переяславском Левобережье // Матеріали міжнародної конференції «Переяславська земля та її місце в розвитку української нації, державності й культури» // Наукові записки з української історії, вип. 31, 2012, с.68

[134] Моргунов Ю. Ю., там же

[135] Моргунов Ю. Ю. Древо-земляные укрепления…, с.181

[136] Моргунов Ю. Ю. Домостроительство летописного г. Снепород, с.154—163

[137] Моргунов Ю. Ю. Еще раз о защитных акциях Владимира Святославича…, с.68

[138] Веремейчик О. М., Готун І. А. Колодязі на давньоруських сільських поселеннях // Восточноевропейский археологический журнал, 2 (3) март-апрель 2000. — на сайте archaeology.kiev.ua

[139] Толстые Н. И., С. М. Заметки по славянскому язычеству. Вызывание дождя в Полесье // Славянский и балканский фольклор. — М., 1978, с.95—104

[140] у совр. с. Александровка Лубенского р-на

[141] Моргунов Ю. Ю. Древнерусские памятники поречья Сулы. — Курск: Курский гос. обл. музей археологии (Материалы и исследования по археологии Днепровского Левобережья), вып. 2, с.142; Данильченко А. В., указ. соч., там же

[142] Раппопорт П. А. Археологические заметки о двух русских оборонительных сооружениях XII века // КСИА, Вып.54, 1954, с.186

[143] Кушнір Л. М., Шевчук С. М. Історико-географічні особливості заселення території Полтавщини // Наукові записки Вінницького педінституту, серія Географія, 2010, вип. 20, с.228

[144] Литовсько-татарська колонізація краю в XV ст. — на сайте history-poltava.org.ua

[145] Щавелев С. П. Курская тьма — пограничье Руси и Золотой Орды. — на сайте Муромского историко-художественного музея old.museum-murom.ru

[146] Балабушевич Т. А. Економічний розвиток Лівобережної України XVI — першої половини XVII ст. // Наукові записки. Том 3. Історія / НУ «Києво-Могилянська академія», 1998, с.42

[147] Сергей Павленко. В поисках первого поселения черкасов // Голос Украины, 19.10.2011

[148] Ляскоронский В. Г. История Переяславской земли…, с.184—185

[149] Моргунов Ю. Ю. Древнерусские памятники поречья Сулы — Курск, 1996, с.94—98

[150] Арандаренко Н. И. Записки о Полтавской губернии, составленные в 1846 году. Т.3 — Полтава, 1852, с.271

[151] Данильченко А. В., указ. соч.

[152] Моргунов Ю. Ю., указ. соч., там же

[153] Мироненко К. М., Супруненко О. Б. Поселення I городище в ур. Верхній Вал у м. Лубни // Старожитності Посулля (збірник наукових праць) — К.: Центр пам’яткознавства НАН України та УТОПІК, 2016, с.133

[154] Юренко С. П. Внесок О. В. Сухобокова у дослідження літописного граду «Лубен» // Старожитності Посулля…, с.98

[155] Вортман Д. Я., Голобуцький П. В. Лубни // Енциклопедія історії України, Т.6, 2009 — Електронна версія

[156] Ольга Вишневська, Оксана Замула. Таємниця Лисої гори // газ. «Лубенщина» від 22.10.2016 та 29.10.2016

[157] Супруненко О. Б. Лиса Гора у Лубнах — Лубни: Інтер-Парк, 2016

[158] там же

[159] Ляскоронский В. Г. История Переяславской земли…, с.96

[160] Супруненко О. Б., указ. соч.

[161] там же

[162] Бочкарев К. П. Очерки Лубенской старины — М., 1900, с.7, 25

[163] Арандаренко Н. И., указ. соч., Т.2, с.345

[164] В. Василенко. Лубны // ЭСБЭ, Т. XVIII, 1896, с.55—56

[165] Ляскоронский В. Г. История Переяславской земли…, с.61

[166] Моргунов Ю. Ю., указ. соч., там же

[167] Мироненко К. М., Супруненко О. Б., указ. соч.

[168] Сухобоков О. В. Археологические исследования к юбилею г. Лубны // Тезисы докладов и сообщений научно-практической конференции «1000-летие города Лубны» — Лубны, 1988, с.9—11

[169] Арандаренко Н. И., указ. соч., Т.1, с.9—10

[170] там же

[171] Арандаренко Н. И., указ. соч., Т.3, 1852, с.267

[172] В. Василенко, указ. соч.

[173] Арандаренко Н. И., указ. соч., Т.1, с.59, 64

[174] Описание Каневского замка // Архив Юго-Западной России. Ч.VII, Т.1 — К., 1886, с.102

[175] Справочник «Русский язык XI — XVII вв.» — М.: Академия наук, 1981

[176] Поспелов Е. М. Географические названия мира: топонимический словарь — М.: АСТ., 2001 — электронная версия

[177] Мироненко К. М., Супруненко О. Б., указ. соч., там же

[178] Моргунов Ю. Ю., указ. соч., там же

[179] Куза А. В., указ. соч., с.189

[180] Иловайский Д. И. Становление Руси — М.: АСТ, 2003, с.339

[181] Моргунов Ю. Ю. Сложение посульского рубежа Переяславской земли // КСИА, Вып.241, 2015

[182] Нименко Н. А. Древние поселения на северо-востоке Украины // European research, 2016 — электронная версия

[183] Ханко В. М. Вишневецька Раїна. — на сайте history-poltava.org.ua

[184] Краткая история Мгарского монастыря — на сайте mgarsky-monastery.org

[185] Осетинско-русский словарь. — Владикавказ: Алания, 2004, с.89

[186] Кузнецов В. А. Христианство на Северном Кавказе до XV века — Владикавказ: Ир, 2002, с.39—44

[187] Бочкарев К. П. Очерки Лубенской старины — М., 1900, с.5

[188] Tomkiewicz W. Jeremi Wisniowiecki (1612—1651) — Warszawa, 1933, s.60

[189] ныне — с. Клепачи

[190] Моргунов Ю. Ю. Древнерусские памятники…, с.94

[191] там же

[192] Сергей Лесной. Дополнения и фактические исправления к книге М. И. Тихомирова «Древнерусские города / Сергей Лесной. История руссов. Держава Владимира Великого. — М.: Вече, 2012

[193] Безобразов С. В. Кляпец // ЭСБЕ, Т. XV, 1895. — электронная версия

[194] Моргунов Ю. Ю. КСИА, Вып.241, 2015, с.290

Глава 6. Верхняя Сула

6.1 Кснятин

Как городок-крепость, Кснятин основан был, скорее всего, еще при Владимире Великом. Рядом располагалось селище северян [1]. Новой крепости вменялось контролировать единственный во всей округе брод через Сулу [2].

С половины XI века в жизни города произошел надлом; давили половцы, многие укрепления на Суле были утрачены, в числе их и сам Кснятин, который тогда назывался по-другому.

Однако подлинным основателем города стал Владимир Мономах. В 1094 году Олег Святославич изгоняет его из Чернигова. Мономах вынужден вернуться в отчий Переяслав. Одновременно с ним теряет власть над Новгородом и его сын Мстислав. Он приводит к отцу, который тогда занимался укреплением границ родового княжества, часть новгородской дружины, которая последовала за любимым князем. Новгородцы и составили гарнизон воссозданной Мономахом крепости. О присутствии именно новгородских дружинников в Кснятине свидетельствуют многочисленные артефакты, найденные в синхронном летописному городу могильнике [3].

Надо полагать, Мономах включил город в состав княжеской вотчины. Об этом говорит, прежде всего, данное ему название: Кснятин — антропоним от древнеруського уменьшительного варианта имени Константин — «Къснята» [4]. Правда, если князья основывали города лично для себя или для членов своей семьи, то, как правило, они и называли их соответствующими именами [5]. В случае же с Кснятином важно помнить, что дедом Владимира Мономаха был византийский император Константин Мономах, которого и самого-то нарекли в честь равноапостольного св. Константина. Именно на указанный период и приходится наиболее острая фаза борьбы между Владимиром Мономахом и родом черниговских князей. Усобицу всячески подогревала византийская дипломатия: Олег Святославич женится на константинопольской аристократке Феофании Музалон [6]. А Мономах, тот отвечает ему соответствующей политической декларацией — основанием города, названного в честь своего греческого деда. Имя же Константин с тех пор становится в роду Мономашичей крестильным.

В романе «Русь Великая» писатель Валентин Иванов помещает в самом центре изображенного им Кснятина «храм святого Константина», то есть церковь, носящую одно имя с переоснованной Мономахом крепостью. Великолепная интуиция!

Повторное основание Кснятина дало начало славянской реконкисте Левобережья. Интересно, что сам город тяготел при этом к более удаленной от него Лохвице, [7] хотя Лубен — вот он, рядом. Да и в исторической перспективе Кснятин войдет (совместно с Лохвицей) в состав земель Миргородского, а не Лубенского полка.

Окрестности Кснятина довольно живописны. Неспешная Сула, затененная ветвями тополей и верб, именно в здешних краях более всего начинает делать петли. По весне мутные ее воды совершенно отрезают правый, нависший и грозный, берег от Степи, а левый кое-где щерится отложениями гранита [8]. Сама крепость поставлена была довольно низко над водой — всего в восьми метрах от уровня поймы в межень [9]. Округлая в плане, она имеет в диаметре около 170 метров (2,24 га). Стены ее состоят из двух рядов срубов, из которых внутренний некогда представлял собой жилые и хозяйственные клети с дощатыми полами [10]. К концу XIII века от всего укрепления остался слегка оплывший вал четырехметровой высоты с окружающим его рвом [11]. С северо-востока на юго-запад брошенную крепость пересекает сквозная дорога к броду; в местах, где она входит в крепость и где когда-то располагались ворота, валы отсутствуют [12]. Дальше, уже за бродом шлях вел к среднему течению Удая [13].

С юго-западной стороны крепость охватывало полукольцом укрепленное валами селище площадью более 20 га. [14]. Население оставило его со времени пришествия монголов и поселилось на новом месте. Сейчас там пусто и тихо.

Недостатком крепости всегда признавалась небольшая высота холма. Но выход из ситуации нашли: дозорные разъезды использовали для наблюдения над степью близлежащие высоты. В четырех километрах к западу от Кснятина, на правом берегу Сулицы, вздымается на 64-метровую высоту упоминавшийся уже Исачкинский холм. Оттуда пыль из-под копыт коней можно было наблюдать с расстояния в добрую сотню километров [15]. Другой важной высотой была Княжья гора, о которой стоит рассказать более подробно, ибо это есть самый настоящий мемориал.

Княжья гора достигает высоты 36 метров над уровнем поймы. Она расположена у правого берега Сулы, примерно в километре к северу от крепости [16]. Считается, что именно с ее вершины Владимир Мономах в 1107 году руководил переправой своих войск через Сулу и последующим разгромом хана Кобяка. В тот день наиболее знаменитые половецкие князья попали в плен, а с ханом Аепой был заключен мир на условиях женитьбы Юрия, сына Мономаха, на хановой дочери [17]. Юный княжич, будущий Долгорукий, находился, вероятно, здесь же, рядом с отцом, и сумел произвести на дружинников впечатление.

Кроме того, Княжья гора известна как одно из наиболее крупных дружинных кладбищ. Пройдет несколько столетий. В народной памяти сотрется, что за люди похоронены на этой утыканной могилами горе. А народ все равно будет знать, что здесь лежат герои, защищавшие родную землю от врагов. Еще в 1873 году на кладбище насчитают 1700 курганных насыпей, под которыми северяне лежат вперемежку с новгородцами: все — христиане [18]. Некоторые могилы, в которые были положены наиболее заслуженные герои, имеют насыпи до 6 метров в диаметре. Захоронение даст начало местному сельскому кладбищу, существующему и до наших дней [19]. А это значит, что само место в сознании людей было табуированным.

В 1984 году старых воинских могил насчитается всего 550 [20]. За годы советской власти из «бессмертного полка» останется батальон…

Так получилось, что старший Мономахов сын привел новгородских дружинников в Кснятин, младший — вывел. В 1134 году Юрий Долгорукий построил в своем отдаленном княжестве новый город, при впадении Нерли в Волгу [21]. Город-крепость, поставленный на границе с Новгородской землей, получил — в память города на Суле — имя «Кснятин». «И церковь в нем созда» [22].Судя по контексту изложения Никоновской летописи, указанный храм посвящен был св. Константину (и Елене). Ведь сыновей с подобным крестильным именем у Долгорукого никогда не было.

Массовая эмиграция русинов в Залесский край, на чем особенно акцентировали классики российской историографии [23], обернулась (по крайней мере, в данном конкретном случае) передислокацией «ограниченного контингента» новгородских дружинников поближе к дому. Характерно, что сыновья и внуки новгородцев возвращаются даже не в свой город, а поступают на службу в гарнизон, задача которого — именно с новгородцами и воевать. Потому что они — люди Мономахова рода.

После того, как Кончак «снес Сулу» [24], Кснятин окончательно захирел. Упоминания о нем эпизодичны и малозначительны. Он войдет в «Список городов русских», но уже под именем Сокнятина [25]. Позже он будет упомянут в грамоте Бориса Годунова (1605) — как «Снетино городище» [26]. Универсал Мазепы 1689 года полковнику Илье Новицкому пометит его под видом «опустелого городища Снетин»…

Трансформация имени (Кснятин-Сокнятин-Снетин…) свидетельствует о постепенной утрате исторической преемственности. Никто уже не помнит о «Константине». Идет процесс переформатирования нового и огромного этноса. Русь становится Украиной…

6.2 Синец. Встреча с Орденом иоаннитов

Городок Синец [27] расположен в шести километрах выше Кснятина и на том же правом гористом берегу Сулы. Считается, что Синец (Синелец, Синелица) был основан при Владимире Великом, который от избытка щедрот передал его в ведение митрополита, — то есть, иными словами, предоставил в собственность кафедре киевского иерарха усадьбу в городе [28]. В действительности же славяне жили здесь еще до прихода гуннов [29]. Затем, на рубеже IV—V вв. наши предки облюбовали себе для обитания остров на Суле, о котором в дальнейшем и пойдет речь [30]. Суличи занимались выращиванием пшеницы; для ее перемола они из местного песчаника изготавливали жернова [31]. В середине X века северяне-суличи основали на этом месте один из своих племенных религиозных центров [32]. Тем не менее, первое упоминание о городе попало в летописи лишь под 1123 годом. В тот год, по свидетельтству Никоновской летописи, в Киеве появился манихейский еретик Дмитр, по происхождению болгарин, и начал баламутить народ баснями. Тогдашний митрополит Никита, от греха подальше, возьми да и сошли его в этот свой Синец [33]. Там «злаго еретика затвори в темнице».

Подобная запевка, казалось бы, не должна была предвещать городу ничего хорошего. Но вышло все как нельзя лучше. Синец, скорее всего, предстал пред Дмитром комплексом из трех первоклассных крепостей, буквально на его глазах возводимых местным князем Ярополком Владимировичем, сыном Мономаха, совместно с переяславским епископом Сильвестром. Постройки едва сданы были в эксплуатацию и еще «пахли известью» [34]. А то, что в одном месте возвели целых три крепости — здесь следовало бы разобраться в физической географии.

Сула в этом месте — река достаточно извилистая, то и дело образующая старицы, озера и заболоченные лиманы. Однако посреди окрестной поймы, которая заливается каждую весну, имеется протянувшееся вдоль главного русла реки всхолмление. Оно возвышается над водой многочисленных проток на несколько метров в виде острова. С одной стороны остров омывает Сула, с другой — ее болотистая старица. Как раз в этом месте расположен брод через реку, вот поэтому и было решено поставить именно здесь редут.

Однако же, главной особенностью описываемой местности была вовсе не река, а земля. Степь широким языком переходила через Сулу, обещая на ее правом берегу тучные черноземы. Земля была действительно жирной. Но чуть дальше, на правом берегу речушки Сулицы, начинался обширный массив слабозасоленных почв, где господствовала лугово-солончаковая растительность. О землепашестве там было нечего и думать. Поэтому всю эту территорию отдали под выпас скота «своим поганым» — конфедератам черным клобукам, которые традиционно занимались овцеводством (в частности, выращиванием особой породы овец с серебристой шерстью) и разведением коней [35]. Начиная с XVI века, здешний округ получит известность как «земля Чобанская», а в XIX веке на местных солонцах будут выращивать особые породы серебристых густошерстных овец [36].

Скопление «нехристей» потребовало достаточного числа церковнослужителей, которые проводили бы надлежащую «идеологическую работу» среди населения. По этой причине город и решено было отдать митрополиту. Ситуацию на здешнем пограничье неимоверно усложняло то, что через указанный брод проходил важный торговый шлях к богатствам Азии. Со второй половины XIII века движение на нем переориентировалось в сторону Сарая. Каждое из трех упомянутых выше укреплений выполняло свою функцию.

Главной из крепостей, безусловно, являлась та, которую плотно окружал окольный город. Ее следы еще в XXI веке будут находить в центре села Сенча, в урочище «Замок». Она занимала мыс второй надпойменной террасы Сулы; заслуга в ее основании принадлежала Владимиру Мономаху [37]. В этом укреплении располагался основной воинский контингент. С появлением монголов крепость фактически прекратила свое существование, в то время как сам городок Синец будет еще упомянут в «Списке городов дальних и ближних» (конец XIV века) [38].

Второе укрепление располагалось в полутора километрах к югу [39]. Оно оседлало высокий мыс третьей надпойменной террасы, будучи зажатым между крутым склоном к реке и впадающим в нее оврагом. Высота местности здесь достигала 42 метров. Вероятно, эта крепость представляла собой некий кондоминиум — совместное владение духовной и светской власти. По своей обширности она скорее предназначалась в качестве убежища для всего окрестного кочевого населения, вместе со скотом. Площадь крепости доходила до 12 га, она была в плане округлой формы (440Х400 м.). С западной (напольной) стороны крепость ограждалось валом и рвом — оба изогнуты дугой [40].

Там, где недостает письменных источников, на помощь приходят местные топографические названия. Любопытно, что урочище с остатками валов этой древней крепости в новые времена будет носить название Николиной Горки, на южной стороне которой и доныне имеется действующее кладбище [41]. А это значит, что в центре крепости располагался деревянный храм святого Николая, в котором и осуществлялось крещение язычников. Пазл сойдется еще плотнее, если учесть, что в XVIII веке знаменитые сенчинские ярмарки будут проводиться именно на День святого Николая (6 декабря), а главным продаваемым товаром на них станет домашний скот [42]. С пришествием монголов не осталось и этой крепости. Те кочевники, кого не поверстали в монгольские тумены, сольются в будущем с украинцами, они станут выращивать хлеб, разводить сады и ловить рыбу на Суле [43]. Народ этот составит две козацкие сотни.

Наиболее же загадочная из всех имеющихся в округе крепостей расположилась у брода через заболоченную речную пойму. Несомненно, именно за ее стены и угодил еретик Дмитр. Находится она в двух километрах к юго-западу от основного укрепления, в понижении реки; со временем урочище, где эта крепость располагалась, местные старожилы станут называть «Сампсониевым Островом». Укрепление — с виду неказистое и очень небольшое. Холм, на котором оно было заложено, приподнимается над водой всего на три метра. Вот на такой луговой низине строители и спланировали почти квадрат 40Х45 метров, с воротами, которые располагались в его восточной стороне [44]. Собственно, это и была небольшая укрепленная усадьба с площадью всего 0,19 га [45], предоставленная во владение митрополита, о чем уже упоминалось выше. Со всех сторон она утопала в камышовых зарослях [46]. С северо-западной стороны к митрополичьей крепости примыкало селище. Поселение было застроено срубными домами, отчасти двухэтажными и занимало лесную поляну, протянувшуюся метров на триста [47]. За время своего существования селище постоянно увеличивалось, и к началу XIII века его площадь составляла порядка 4 га. Здесь одновременно располагалось около 90 жилых усадеб, что по подсчетам могло составлять 540 постоянных жителей, в том числе 180 боеспособных мужчин. Примерно таким же по численности был и гарнизон крепости [48]. Как можно догадаться, состоял он из крещеных степняков, которые проживали совместно с семьями. По роду службы они представляли собой легкую кавалерию, вооруженную луками и кистенями [49]. Судя по такому оснащению, фактически задача гарнизона состояла не в участии в сражениях, а в осуществлении полицейских функций и патрулировании купеческой дороги [50].

В остальном ничего особо примечательного — именно в качестве рядового крепостного укрепления — объект на Сампсониевом острове не представлял. Поэтому, чтобы разом закончить тему, приведу несколько фактов, сопряженных с цифрами.

Почти на всем протяжении крепостные стены Сампсониева острова были по ширине двухсрубными, состоя из заполненных землей городен и внутреннего ряда клетей. Только непосредственно у ворот добавлялся третий ряд, из-за чего симметрия въезда нарушалась, и сам воротный проем оказывался расположенным по диагонали, под углом около 60 градусов. Созданный таким образом коридор имел огромную по тем временам длину 8 м. и ширину 2,5—2,6 м. Вместо употребляемой в подобных случаях деревянной мостовой его дно устилал очень плотно утрамбованный суглинок [51].

Расчетная высота стены составляла 3,4 м., ширина основания городни — 3,5 м. [52]. Наружная сторона стен, по примеру Снепорода, была побелена известью, к концу XIII века уже осыпавшейся [53].

Что касается рвов, то на различных участках они отличались по глубине и конфигурации. Так, в части, примыкавшей к броду, ширина рва достигала 10—12 м., глубина доходила до 3-х, сам же ров имел трапециевидный профиль [54]. Здесь даже в самое засушливое лето на дне стояла вода. А вот на участке, обращенном к селищу, ширина рва была не более 6—7 м., а глубина — 1,5 м. В этой части стенки рва вытягивались в плавную дугу [55].

Возникает вопрос: для чего все это было нужно Церкви и, конкретно, митрополиту?

Во-первых, выгода. Отбивать атаки разрозненных групп кочевников предоставлялось регулярному гарнизону, действовавшему из княжеской твердыни. На самом же броде располагался своего рода «таможенный пункт», задача которого — собирать обильный урожай из серебра и наблюдать за порядком прохождения караванов. Надо полагать, доходы поступали на нужды Церкви. Гораздо интересней другое: на какие именно нужды?

Раскопками установлено, что крепостца на Сампсониевом острове, возникнув в середине XII века, так и не была обжита постояльцами. Вместо привычных жилых построек, которые были вынесены за пределы валов и располагались в селище, на территории крепости зафиксирован целостный хозяйственный комплекс, общая площадь которого составляла 180—200 кв. м. [56]. И получается, что это была действительно усадьба. Но что она из себя представляла? И каким целям служила?

На поставленные вопросы в монографиях ответа нет.

Но! На помощь, как всегда, приходит топонимика.

Урочище, в котором находилась крепость, называется Сампсониевым Островом — что для славянского уха непривычно. А поскольку сама местность принадлежала Церкви, не трудно догадаться и о происхождении названия.

Святой Сампсоний родился в Риме, в зажиточной семье; позже он выучился на лекаря. Врачевал он безвозмездно, преимущественно странников, «калик перехожих». Вскоре он перебирается в Константинополь, где сближается с императором Юстинианом, излечив, по преданию, того от тяжкой хвори. Заручившись покровительством спасенного им Юстиниана, Сампсоний создает странноприимное заведение и больницу в одном флаконе. В нем получает отдохновение душа и исцеляется тело. После смерти он продолжает творить те же чудеса, за что вскоре и канонизирован ортодоксальной церковью [57].

Нет ничего удивительного, если Житие блаженного Сампсония вызовет в памяти светлый образ нашего переяславского епископа Ефрема. Богадельни и больницы, как мы помним, это было по его части. Следовательно, именно он, а вовсе не митрополит Никита, и был зачинателем всего задума: деньги за перевоз должны были поступать в казну местной церкви, а уж церковь вольна была использовать их так, как то завещал ей «бессеребренник» Сампсоний, то есть на содержание госпиталя. Митрополичьим же Синец назван в летописи по той простой причине, что кафедра переяславского епископа в указанное время была вакантной. В больших красного цвета амфорах с массивными ручками [58] сюда по запросу владыки доставляется — конечно же, для поддержания сил болящих — вино из Херсонеса.

Теперь — еще интересней. Больница (и странноприимный дом) открывается, как мы понимаем, у самой границы, на шляху. И это не просто шлях. Через Синец ведет кратчайший путь, по которому паломники направляются к святым местам в Иерусалим — если ехать со стороны Чернигова и Переяслава. А в посещении ими Гроба Господня заинтересована не одна только Киевская митрополия. Помимо больниц святого Сампсония существует еще одна могущественная организация, занимающаяся тем же. Дальше ничего не комментирую. И чтобы не распространяться долго и нудно, приведу лишь синхронизацию событий в их исторической последовательности. Итак:

Между 1050 и 1080 годами. В качестве братства по уходу за больными, ранеными и усталыми паломниками в Палестине создается община нищенствующих иоаннитов (госпитальеров). Ее небесным покровителем объявляется александрийский патриарх Иоанн Милостивый, памятный строительством странноприимных домов.

1099 год. Первый крестовый поход. Завоевание Иерусалима. Поток паломников в Святую землю увеличивается в разы.

До 1102 года. Из попечительского братства община иоаннитов преобразуется в военно-монашеский орден. Братья дают клятву в храме Гроба Господня.

1103 год. Владимир Мономах (тогда переяславский князь) открывает серию наступательных военных походов против половцев, пробивая дорогу к Дону, а в перспективе — к Святой Земле.

1113 год. Булла папы Пасхалия II освобождает иоаннитов от опеки духовенства и власти короля Иерусалима.

1113—1114 годы. Миссия русского игумена Даниила в Палестине. Это не простое паломничество: Даниил заводит дружбу с королем Иерусалима Балдуином, а по возвращении домой его поставляют епископом Юрьева, города, расположенного на основном пути паломников из Киева [59]. Сложно даже предположить, что Даниил каким-то чудом не познакомился с братьями-иоаннитами.

1122 год. Открытие первого госпиталя иоаннитов в Европе [60].

1123 год. Появившийся в Киеве «еретик» Дмитр ссылается в церковный город Синец. Это, так сказать, «по официальным данным». Не был ли он одним из переговорщиков?

1131 год. Первое упоминание об отрядах наемников (т. наз. «туркополов»), которые, будучи подчинены Ордену иоаннитов, не являются официально его членами. Эти наемники предназначены для охраны пилигримов от нападений неверных на пути к местам паломничества. Они представляют собой легкую кавалерию, вооруженную мечами и луками, и рекрутируются преимущественно из восточных христиан [61].

Середина XII века. Строительство крепости на Сампсониевом острове [62].

1187 год. Падение Иерусалима.

1204 год. Завоевание крестоносцами Константинополя. Госпиталь св. Сампсония переходит в собственность иоаннитов.

1240 год. Монголы. Гарнизон святого Сампсония в Синце без боя сдает им крепость [63].

1245 год. Поездка Даниила Галицкого в Сарай. Князь по дороге останавливается в Выдубицком монастыре. Дальнейший его путь гипотетически может проходить через крепость святого Сампсония.

1254 год. Участие Даниила Галицкого в крестовом походе на язычников-ятвягов, в союзе с комтурами Тевтонского ордена.

1257 год. Монгольский хан Хулагу, женатый на христианке, берет Багдад и публично казнит халифа правоверных. Резня мусульман. Христиан и евреев монголы рассматривают как союзников [64].

1291 год. Рыцари-иоанниты (госпитальеры) покидают Святую землю и переселяются на Кипр. Тем не менее, они продолжают содержать наемные отряды «туркополов». 1299 год.?

А в будущем:

1565 год. Армия султана Сулеймана безуспешно штурмует Мальту, тогдашнее владение Ордена иоаннитов. Среди защитников крепости — более сотни запорожцев.

1609 год. Князь Януш Острожский завещает свое имение на Волыни Мальтийскому ордену.

Во всех перечисленных событиях Синец (Сенча) — лишь маленькая точка на карте; он играет в них второстепенную роль. Но лишь приподняв полог тайны, скрывающей прошлое этого города, можно попытаться понять, отчего запорожцы станут называть мальтийских рыцарей своими братьями, а на могилах своих боевых товарищей будут ставить восьмиконечные мальтийские кресты.

6.3 Лохвица

Вы, возможно, не поверите, но Лохвица — это один из старейших городов Руси, если вообще не самый древний [65]. Чтобы подобраться к истокам поселения, придется углубиться во времена поздних римских императоров и ранних антов [66]. Существование столь старинного (и притом, крупного) поселения на границе объясняется тем, что по реке Лохвице, на которой располагался город, проходила зона межцивилизационного контакта, где сталкивались две общности — люди Леса и люди Степи.

Межплеменные усобицы и борьба за территории, как правило, происходят внутри таких ландшафтных резервуаров. В Степи человеку Леса делать особо нечего, равно как и скотоводу-кочевнику — в Лесу. Поэтому для тотальной войны миров используется «серая зона» — лесостепь. Вокруг же древней Лохвицы ничего подобного ей и близко не было: рядом с ней степь внезапно обрывалась, и к противоположной стороне одноименной речки вплотную подступал язык «черного» (то есть, широколиственного) леса, растущего на болотах [67]. Этот язык тянулся от самого Черниговского Полесья. В условиях столь подчеркнутой контрастности перехода всякий дележ земель казался неуместным, и вместо отъема и дележа люди предпочитали прибегать к обмену. Город населяли лесовики — славяне и готы, и еще сарматы Степи [68]. Половцы пригоняли в Лохвицу на продажу скот и оставляли в городе привезенные из Азова небольшие медные казаны для приготовления еды — своеобразный «вторцветмет». Еще в конце XVIII века торговля лошадьми будет едва ли не главной достопримечательностью города [69].

О древности Лохвицы свидетельствует само имя: «Локва» на древнеславянском языке означало лужу, болото [70]. В старые времена реки Лохвица, Сулица, Многа, Артополот были окружены грандиозными болотами, но уже к XIX веку торфяные топи практически высохнут, да и сами эти потоки станут больше походить на жалкие болотца, частично пересыхая летом [71].

Еще более седой древностью веет от другого объяснения топонима. Лохвица — это «лохина», украинское название голубики [Vaccinium uliginosum] [72]. И действительно, две тысячи лет тому климат был значительно суровее. В наши же дни голубика распространена преимущественно в Полесье и практически не встречается южнее. Произрастает она на заболоченных лесных участках [73]. В сущности обе интерпретации географического названия «Лохвица» подразумевают, в принципе, одно и то же — «болото, поросшее голубикой».

Помимо вкусных ягод голубика еще и качественный медонос. Принадлежит она к тому самому, знакомому уже читателю семейству вересковых, и произрастает в тесном сообществе с багульником, еще одним носителем андромедотоксина. Поэтому совместный мед этих двух растений тоже получается «пьяным». Отсюда: «дурниха, пьяная ягода, пьяника, пьяничка…» [74]. Словом, голубиковые мари — очень близко к вересковым пустошам. Там и там получается «мед». За такой «продукт» у сармата можно выменять хорошего коня.

Народ в Лохвицу привлекало, кроме всего прочего, и два очевидных чуда — божеское и рукотворное. Дело в том, что сам город, отстоя от Сулы на довольно значительном расстоянии, прижимается к изгибу ее правой притоки Лохвицы, протекающей вдоль северной городской стены. Здесь имелось болото, а оно в свою очередь рождало речушку Сулицу. Та огибала город с востока, юга и запада и на дальнем конце вплотную приближалась к реке Лохвице, но не соединялась с ней, а разворачивалась в другую сторону. В самом узком месте, называемом в народе «Шея», еще в XVIII веке расстояние между двумя реками исчислялось буквально метрами [75]. Вид этих двух потоков, бегущих в противоположных направлениях, мог вызвать у простодушного анта или сармата потрясение.

Другим дивом казалось соединение двух рек. Болото, из которого вытекала Сулица, с незапамятных времен было прокопано настолько основательно и глубоко, что вода по образовавшемуся рву поступала и в Лохвицу, отчего само место назвали Перекопом [76]. Таким образом, город практически со всех сторон обнимали водные потоки, доходящие до самих стен [77].

Окруженная предместьями, Лохвицкая крепость контролировала проходы сразу от нескольких бродов на Суле, которые вели во внутренние районы государства. К ней тяготели Синец и Кснятин. Вокруг нее формировался городской центр [78]. Она занимала важное стратегическое положение.

И, тем не менее, ни одна летопись о ней даже и не заикнулась. Не потому ли, что сам этот окрестный край, судя по сохранившимся и приведенным выше сведениям, держался на закоренелых языческих традициях? Первое упоминание о Лохвице будет датировано только 1320 годом [79], когда развитие города пойдет уже по-нисходящей. Можно только догадываться, что горожане, издавна привыкшие к общению со степняками, смогли поладить и с ордынцами.

Любопытно, что у самого брода через Сулу, к северо-востоку от Лохвицы, имелась и другая крепость. Она стояла на 25-метровой крутой возвышенности, которая образовывала мыс между третьей надпойменной террасой реки Сула и долиной Сухой Лохвицы. Круглое в плане укрепление достигало в диаметре 56 метров (0,35 га). С западной стороны его защищали трехметровый вал и ров. По всем правилам восточной фортификации склоны были укреплены двойным эскарпом [80]. А в подобных случаях принято искать «аланский след».

Местная топонимика и здесь эту догадку подтверждает. Урочище, сохранившее остатки крепости, носит название «Высокие Лазирки» (в русском произношении — Лазарки) [81]. Имя Лазир (как вариант библейского «Лазарь») встречается на Северном Кавказе, преимущественно у лезгин [82]. Предками их были албаны, христианский этнос, обитавший на большей части нынешнего Азербайджана. Имя взято из новозаветной притчи о Лазаре. У современных осетин оно встречается в форме «Лазарь» [83]. Вполне возможно, что позаимствовав это имя у соседей, аланы использовали его в иной транскрипции; тем более, что читатель с этим именем уже встречался. Как бы там ни было, броды аланы-ясы не уступали никому.

Не исключено, что наличие двух обособленных крепостей со временем как раз и станет причиной формирования в Лохвице двух отдельных козачьих сотен — уже на уровне генетической комплиментарности [84].

В 1618 году на фундаменте старой крепости в центре Лохвицы будет возведен замок Вишневецких [85]. В очередной раз сменивший социокультурную парадигму, древний город антов, сарматов, готов и алан окончательно умрет, уступив место городу новому.

6.4 Глинск и ужас мертвого города

Город Глинск обессмертят две исторические персоны. Первым будет Лексада-Кият, внук знаменитого темника Мамая; он получит в православии имя Александр, а впридачу к нему — княжеский титул на пожалованное ему Глинское владение [86]. От Лексады пойдут князья Глинские. Впрочем, гораздо более громкую славу новоиспеченному князю доставит легендарный образ «Козака Мамая», чьим прообразом Лексаде посчастливится быть на протяжении нескольких столетий. Ведь это именно он, как утверждают некоторые, станет едва ли не главным организатором запорожского козачества [87]. Вторая заслуживающая внимания историческая персона — его пра-пра-правнучка Елена Глинская; она удачно выйдет замуж, станет московской царицей и будет править великороссами в дни отрочества своего сына, Иоанна Грозного [88].

Семейство Глинских было ветвью древнейшего монгольского рода киятов, связанного родством с борджагинами, предками Чингисхана [89]. Род этот занимал в Золотой Орде вторые позиции после Чингисидов и в военно-административном отношении составлял целый тумен (10 тысяч сабель) [90]. Естественно, что владения рода рассредотачивались по всему Днепровскому Левобережью: никакой Крым не вместил бы такого количества летовок. При подобной же децентрализации возникает необходимость в «главном офисе» — стойбище темника. С другой стороны, пожалования вроде тех, которые передаст Витовт наследникам Мамая, тоже на пустом месте не возникают; здесь нужны юридические обоснования, опирающиеся на более ранний прецедент. Поэтому Глинск, пусть и чисто гипотетически, может претендовать на роль «столицы» (главного стойбища) клана киятов.

В середине XIII века этим родом, как и всем туменом, правил небезызвестный Бурундай (Бор Алтай), полководец, затем баскак [91]. На рубеже XIII—XIV веков управление кланом переходит в руки Ак-Буги, расчетливого предателя: он служит Ногаю, но тайно за его спиной сговаривается с Тохтой [92]. Мамай доводится правнуком его брату [93].

А теперь пришел час разобраться, что же такого особенного в этом городе. Как всегда, начнем с топографии. Подсказку дадут природные особенности места.

Река Сула разливается у Глинска на множество рукавов, образуя обширные плавни и болота, которые препятствуют ее форсированию. Береговая терраса отступает от уреза воды подчас на сотни метров; и только в одном месте она вгрызается в реку продолговатым кряжем, поднимающимся здесь на максимальную высоту — 41—43 метра. Эта продолговатая мысовидная гора тянется на 500 метров, будучи при этом расчлененной поперечными оврагами на три останца. Со всех сторон образовавшееся поднятие окружено водами: с востока Сулой, а с запада глубокой впадиной ручья Большой Мухавец [94]. От жажды здесь в случае осады не умрет никто.

Самый северный из останцев вытянут на 160 м., при этом его ширина не превышает 15—19 метров. Поднятие имеет более пологий склон к Суле, который по этой причине местами эскарпирован [95]. Вершина останца представляет собой кладбище: вся она увенчана несколькими десятками курганов. Под их куполами лежат скифы, покоятся северяне, захоронены киевские дружинники. У местных холм носит красноречивое название «Могилки» [96].