Бесплатный фрагмент - Рождённый в рубашке

За поворотом

— Чертова река! — я отбросил в сторону весло, скидывая дождевик: прелый и липкий кусок полиэтилена, — Когда уже все закончится?!

— Успокойся, — капитан презрительно глянул на меня из-под козырька своей убогой, пожелтевшей фуражки. Зубы его, цвета ржавчины, торчащие в произвольных местах, оголились. Рот растянулся в омерзительной ухмылке: — Погодой вон… Наслаждайся.

Я посмотрел на него. Многозначительно. Как наставник смотрит на провинившегося ученика. Хотел было возразить, но осекся.

Взял весло.

Погреб.

Река, жутко унылая, выворачивала меня наизнанку своей скукой. Красивые места обещались, но я их не замечал… И погода была ужасной.

— Слушай, — откуда-то с носа послышалось, — Чего ты и впрямь нервный такой? — в голосе неуверенность чувствовалась, небрежность тоже.

Я потер подбородок, скулу поскоблил ногтем. Приготовился к «душевной» беседе.

— Ты мне? Все против меня, что ли? — я опустил ногу в воду, стараясь остыть, — Все, что ли, капитана нашего сынки?!

Капитан снова глянул на меня. Без ухмылки. Взглядом — льдом. Я отвернулся.

— Ну, заткнись уже и вправду, все назад хотят! А ноешь ты один… за всех.

Заткнулся. Подумал, на самом ли деле все мои возражения — просто нытье? На самом ли деле я себя, вот прямо сейчас, сопляком выставил, нытиком? Мне-то ведь все по-другому представлялось…

***

— Тут остановимся, — забубнила дымящаяся во рту капитана трубка, — Место хорошее… — его хриплый голос соответствовал проседи в щетинистой бороде, морщинистому лбу с порами невесть какого размера, обвисшим щекам и крупному носу, который только у моряка может быть, или у туриста.

— Дальше, может, — не дремали на носу, — Пока не стемнело?

— Вот ты один дальше и плыви, а мы здесь встанем, — капитану можно было отдать должное: вопреки своему скверному характеру, дурным привычкам и дряблому телу, туристом он был просто превосходным, — Там порог, за поворотом… Давай к берегу!

Как только нос коснулся песчаной отмели, под днищем зажурчало успокаивающе. Передние тут же соскочили. Подтянули лодку. Сели.

Палатку я не стал раскидывать. Тепло было, ночь нежная выдалась. Я сел у костра — в самом центре лагеря. Ноги вытянул, отекшие за день. Задумался.

Небо здесь не такое. Не монотонное. И не черное, как смола. Небо — палитра. И все звездами усыпано, как сахаром. Красивое небо.

— Извиняюсь, — прошептал я, улыбаясь, — Вижу вашу красоту…

***

Река бурлила, пенилась, завывала. Камни непокорные точила. Извивалась, брызгала во все стороны слюнями бешенства. Водопадами в некоторых местах обрушивалась. Там, за поворотом.

В палатках закряхтели. Проснулись под шум кипящей воды. Я себя у костра обнаружил — здесь и заснул, держа в руках обугленный сук.

Позавтракали солониной и горячим чаем.

На воду сели.

— Сноровка, — капитан сказал, — Нужна — по таким порогам ходить…

А на носу опять заворчали, заерзали: — И не по таким ходили!

Я только молчал. Боялся. Весло крепче сжимал.

— Ух! Завертело, мать твою! — вошли мы в первую воронку, нырнули с первого камня.

Захватило нас течение. Понесло на каменистый берег. Замелькали вокруг радужные брызги. Запузырился воздух.

На камни швырнуло, тряхнуло. Крики послышались. Всплеск.

Я оглянулся на капитана. Его место пустовало.

— Табань, на хер! — заорал я, — За борт унесло!

Краем глаза уловил пресловутую фуражку, набитую тиной. Руку, цепляющуюся за склизкие камни. Глаза огромные. Взгляд безумный. Пену у рта.

За весло мое дряхлая рука схватилась. Кто-то забулькал за бортом, заскрипел. И во всех звуках этих — страх животный.

Я и сам испугался не на шутку, весло потянул на себя — вытащить старался. Не помню, что кричал, лодку направлять умолял, вроде.