Бесплатный фрагмент - Резервация блаженных

РАССКАЗЫ

«Мне пятнадцать лет, и я писатель…»

По воскресениям любители литературы, как всегда, собирались в библиотеке. Это было то самое место, куда их влекло, тянуло и где им было действительно хорошо. В том мире, который находился за пределами библиотеки, их не понимали и не любили. В том, другом мире, только деньги решали всё и становились мерилом успеха. Поклонение золотому тельцу было обязательным и каждодневным. На встречах любители литературы не только читали вслух произведения любимых авторов, но и рассказы собственного сочинения. Нет такого читателя, который втайне не мечтал бы стать писателем. Участники литературного кружка сидели за старым библиотечным столом и ожидали, кто же первым возьмёт на себя смелость прочитать своё творение. Они напоминали членов тайного общества, которые передавали друг другу запретные знания. И, в сущности, они, эти люди, увлечённые литературой, создали клуб анонимных писателей.

Читать первым своё произведение даже в среде единомышленников, увлечённых литературой, было непросто. Напряжение читалось на лицах участников клуба. Наконец один из них решился. Этому бледному, и, в общем-то, ничем не примечательному человеку было далеко за сорок. Его серые глаза с напряжением наблюдали за собравшимися. Когда он заговорил, голос его был дрожащим и слабым:

― Я ― анонимный писатель, ― произнёс мужчина и это утверждение прозвучало так же постыдно, как если бы он признался в наркомании или алкоголизме. Мужчина проглотил слюну, и, сделав паузу, продолжал:

― Я пишу рассказы с шестнадцати лет. Я хочу прочитать вам один из своих последних рассказов.

Мужчина читал текст нервно, часто сбиваясь. Его рассказ повествовал о неудачнике, который решил покончить с жизнью, но не знал, как это осуществить, потому что боялся боли и смерти. Главный герой рассказа пытался удавиться, прыгнуть с моста и утопиться, попасть под машину или под поезд, но несмотря на все свои попытки, он оставался жив. И когда главный герой бросил свою затею и решил остаться среди живых, судьба в облике пьяного водителя в чёрном внедорожнике подстерегла его и воплотила навязчивую мечту в реальность. Машина сбила главного героя рассказа на пешеходном переходе и случилось то, что этот человек безуспешно добивался.

Рассказ мужчины с бледным лицом произвёл на присутствующих анонимных прозаиков в этом рассказе всё выглядело безнадёжным и не было ни одного лучика света. Анонимные писатели поблагодарили выступающего аплодисментами. Мужчина опустил голову и было видно, как его бледная кожа лица краснеет. Каждому человеку очень трудно быть первым в любом деле, но он прокладывает дорогу для остальных, облегчая им путь.

Следующей читать свой рассказ вызвалась немолодая дородная женщина с волосами, собранными в пучок. Она поведала историю, как бедная учительница литературы вышла замуж за преуспевающего бизнесмена, а потом встретила свою настоящую любовь и изменила мужу с простым сантехником. В финале рассказа ревнивый муж убил любовников и сдался сотрудникам полиции. Было видно, что рассказ мужчины с бледным лицом анонимным писателем понравился больше. Сюжет рассказа женщины был похож на сюжеты сериалов, которые показывали по телевизору почти на каждом канале. Не все анонимные писатели были в восторге от банальных любовных историй.

После того, как женщина прочитала свой рассказ, анонимные писатели раскрепостились и выдавали историю за историей. Одни были смешными, другие ― грустными, а многие из этих историй были трагикомичными. За окнами библиотеки быстро темнело, но анонимные писатели, делясь друг с другом своим творчеством, не желали расходиться. Для них это был настоящий праздник и не просто праздник, а пиршество прозы. Каждый из этих людей хотел быть услышанным, понятым и признанным.

Самым последним читал свой рассказ пятнадцатилетний мальчик. В целом, возраст прозаиков и поэтов в клубе анонимных писателей колебался от тридцати пяти до шестидесяти лет. Пятнадцатилетний прозаик был самым молодым, и, пожалуй, самым талантливым участником клуба анонимных писателей. Он читал фантастический рассказ о далёких, загадочных планетах, на которых вместе с удивительными инопланетными существами уживались обычные люди. Все члены клуба почувствовали, насколько талантлив этот молодой автор и зависть заползла в сердца многих из них. Они почувствовали себя серыми посредственностями рядом с настоящим мастером слова. Он был молод и у него была возможность вырасти по-настоящему в большого писателя. У многих членов клуба такой возможности не было. У них не было будущего. И поэтому финал рассказа встретила тишина.

За окнами библиотеки совсем стемнело. Заведующая библиотекой Марина Алексеевна была доброй женщиной, по-настоящему любила литературу и литературные вечера, но ей нужно было бежать домой и готовить ужин для мужа и детей.

― Прекрасно, ― сказала она, когда мальчик закончил читать свой рассказ. ― Молодец!

Марина Алексеевна посмотрела на наручные часы, и анонимные писатели поняли, что им пора уходить. Но готовы ли были близкие им люди, жёны или мужья выслушать выстраданные ими сочинения? Очень редко родные и близкие понимали и принимали творения анонимных писателей. Для многих из них чтение своих произведений было самым важным делом в жизни. За стенами библиотеки им редко уделяли внимание, не понимая зачем заниматься делом, которое не приносило доход. Анонимные писатели неохотно покидали библиотеку. Они прекрасно понимали, что, выходя в другой, жестокий и неуютный мир, им неизбежно придётся погрузится в болото, называемое бытом. А в понедельник их проглотит кровожадное и ненасытное чудовище, называемое работой, не оставляя места и времени для размышлений и литературных героев. А до следующего воскресения будет ещё целая вечность! Говорить, что думаешь и читать самое сокровенное в среде единомышленников, и при этом не быть осмеянным и униженным, ― это действительно великое счастье.

За дверью библиотеки было темно и холодно. Анонимные писатели, не прощаясь, расходились в разные стороны. Для них была слишком тягостной разлука с близкими по духу людьми. Марина Алексеевна задержалась у двери и подумала, что библиотека для этих творческих людей ― это действительно храм, куда они ходят, чтобы общаться друг с другом. Заведующая библиотекой выключила свет, закрыла дверь на ключ. Она шла домой и в её сердце закрадывалась тоска и печаль. Для неё это была работа, но она, как и все анонимные прозаики, ждала следующего воскресения. Такие простые слова ― «Мне пятнадцать лет, и я писатель», ― дарили ей надежду, что и в этом мире, за пределами библиотеки, еще не все потеряно.

Бес попутал

Зашел как-то ко мне в гости бес. Настоящий такой бес: нос пятачком, уши, как у свиньи, весь покрытый шерстью, а глазки маленькие бегающие, залитые кровью. И умные. Длинный хвост и раздвоенные копытца на козлиных ногах. Не знаю, откуда он взялся. Но по русскому обычаю гостя нужно усадить за стол и угостить.

― Присаживайтесь, ― проговорил я, оторопев.

Не каждый день такие диковинные гости заходят. Бес поправил хвост, присел на табуретку.

― Может, вы что-нибудь хотите? ― вежливо осведомился я.

― А что у тебя есть? ― хрюкнул лукавый и уставился на меня.

― Ну, водка есть, «Кристалл», коньяк армянский, пиво клинское. Бес покачал мохнатой головой.

― Давно уже ничего не пью кроме минералки, ― проговорил собеседник, ― печень побаливает.

― Вот раньше, лет сто назад я и водочки, и коньячку бы отведал, а теперь стар стал для таких подвигов, ― объяснил бес, ― минералки нет?

Я достал из холодильника бутылку минеральной воды, поставил перед бесом стакан. Минеральную воду он выпил с удовольствием. А потом огляделся по сторонам, оценивая мое жилище.

― Тесновато живешь, писатель, ― сказал лукавый, ― а что так, денег нет?

― Нет, ― ответил я спокойно.

― А что ж так плохо?

Бес усмехнулся и подмигнул мне.

― Напиши бестселлер, купи квартиру побольше, ― посоветовал он мне.

― Думаешь, все так просто, ― начал объяснять я свои проблемы, ― напишешь чего-нибудь, а издательства не берут. Что делать-то?

― Деньги нужны, чтобы взяли, ― хрюкнул бес, наливая в стакан минералки, ― деньги. На рекламу, на печать, на другие затраты.

― Везде эти деньги! ― воскликнул я с обидой в голосе.

― Да, везде, ― подтвердил гость, ― а что делать? Такая жизнь пошла. Хочешь, я дам тебе много денег?

Бес хитро посмотрел на меня. Вспомнив из мировой литературы все сделки с бесом, которые заключали ученые и писатели, я задал вопрос:

― А ты потребуешь взамен мою душу?

― А зачем она мне?

Бес махнул волосатой рукой.

― Дам я тебе денег. Только намаешься ты с ними, ― проговорил лукавый, ― мало денег ― плохо, а много ― тоже плохо. Ты только скажи мне, сколько тебе нужно?

― Чтобы на жизнь хватало, ― ответил я.

― Хорошо, хорошо, ― хрюкнул бес поднимаясь, ― будут тебе деньги.

И исчез. Словно и не было его. А может, и правда все мне привиделось? Но на столе остался чемоданчик средних размеров. Я осторожно подошел к нему, боясь прикоснуться, словно в нем могла лежать бомба. Но все же, мое любопытство взяло вверх над страхом. Я открыл чемоданчик, который до отказа был набит пачками долларов. Неужели мечты сбываются? В чемоданчике хватило бы денег и на издание книги, и на новую квартиру, и на покупку издательства. «А к чему же тогда стремиться, когда я утолю все свои желания?» ― подумал я, глядя на деньги. ― «Не потеряет ли тогда моя жизнь всякий смысл?»

И закрыл чемоданчик обратно.

Дары волхвов

В маленьком дешевом кафе встретились как-то писатель, драматург и художник. Взяв несколько бутылок недорогого вина, они уселись за столик, желая поделиться своими печалями. И лучше всего это было сделать в узком кругу друзей, которые понимали проблемы творческих людей и сочувствовали друг другу. После третьей бутылки вина разговор у них завязался интересный. Художник достал свою картину, которую, в последнее время, носил с собой, сорвал с нее плотную упаковочную бумагу, показывая друзьям прелести своей новой работы.

― Посмотрите, какие краски! ― расхваливал свою работу художник Сергей. ― А объем, вы видите объем? Деревья и трава на картине как живые.

Писатель и драматург лишь кивали головами. Они очень уважали Сергея, но в живописи разбирались слабо.

― Я предложил эту картину показать на выставке, но один из устроителей, который совершенно не разбирается в живописи, назвал ее мазней. Ему, видите ли, голых баб в полный рост подавай! Но я ведь художник, а не порнограф!

― Правильно, Сережа, ― наконец произнес писатель, ― вот я, например, принес свои рассказы в издательство, а их не берут. Вы же читали мои рассказы? Это ведь очень хорошие рассказы. А знаете, что мне сказал редактор?

Писатель выдержал паузу и многозначительно посмотрел на друзей, заинтриговав их.

― Он сказал, что мои рассказы даже для сельской прессы не годятся. Разве можно придумать большее оскорбление?

― Это что, ― вступил в разговор, жестикулируя руками, драматург, ― неделю назад принес я свою новую пьесу в театр, а мне говорят: «В вашей пьесе нет правды жизни. В ней все надуманно от начала до конца». А пьеса ведь хорошая. Ну, я же вам читал ее в прошлый раз.

― Про Трубадура-металлиста? ― из вежливости спросил писатель Саша.

Он казался спокойным, меланхоличным человеком, но внутри него так и кипели страсти. Внешним своим видом он напоминал автора детективов Сименона. Только трубки не хватало. Саша курил какую-то дешевую гадость. Кажется, «Приму».

― Да нет же, что вы, ребята! ― возмутился драматург Антон, который был подвижен, как ртуть.

Никогда и никто не видел его спокойным. Он постоянно жестикулировал, словно кому-то что-то доказывал.

― Наверное, про наркомана-музыканта, ― догадался художник, все еще с любовью поглядывая на свою картину. Антон от возмущения на время даже перестал жестикулировать руками. Они повисли как плети.

― Как вы могли забыть про мою новую пьесу «Влюбленный поэт»? ― спросил он, с укоризной посматривая на друзей. ― А ведь это лучшая моя пьеса!

Он отпил из бокала вино, демонстрируя всем своим видом, что обижен. Творцы ― очень оригинальные люди. Они, объединяясь в маленькие кампании за столами какого-нибудь кафе, сочувственно выслушивали друг друга, но думали только о своих творениях, удачах и неудачах. Конечно многие из них не гении. Возможно даже, что картины их ― абсолютная мазня, рассказы ― редкая дрянь, а пьесы не годятся для постановки в театрах, но это не главное. Главное то, что эти люди творят. Наверное, таким и задумал человека бог: творящим ищущим и мыслящим. Но творчество, фантазия, воображение и реальная жизнь ― это совершенно разные вещи. Два равноудаленных друг от друга полюса жизни. Уединение творцов нарушила хорошенькая официантка лет девятнадцати. Весело улыбнувшись друзьям, она сказала:

― Если у вас кончается вино, я принесу вам еще несколько бутылок.

Творцы никогда не отказывались от вина.

― Да, конечно, ― сказал Сергей, посылая девушке ответную улыбку.

― Это неплохая идея, ― произнес Саша, уткнувшись в рукопись своего рассказа.

Прямо на столике он правил свое творение.

― Великолепно! ― воскликнул Антон, декламируя про себя монологи из своей новой пьесы.

Каждый из них и отдыхал, и работал одновременно. Иначе творческие люди не могут. Они постоянно должны быть чем-то заняты, иначе их жизнь становится пресной и неинтересной. А миг творчества и созидания ― это ни с чем не сравнимая эйфория, праздник для души и тела. Миг творения ― это еще и сильнейший в мире наркотик. И в этот миг откровения ни писателю, ни художнику, ни драматургу не нужны ни женщины, ни вино. Но зато после этого мига творения творцы готовы вкушать от всех плодов жизни. Когда все вино было выпито из бутылок и все салаты съедены, творцы решили, что им пора уходить. Писатель вспомнил о сварливой жене, художник о ревнивой любовнице, а драматург о двух студентках театрального училища. У стойки они выпили еще по бокалу вина и направились к выходу. Лицо официантки побледнело и вытянулось.

― Господа, а кто же заплатит мне за восемь бутылок вина и шесть порций салата? ― спросила она.

Творцы одновременно повернулись к официантке с дежурными улыбками на лицах. Первым к стойке подошел художник Сергей. Царственным движением он протянул прекрасной блондинке свою картину.

― Деньгами я не богат, ― пояснил он, ― но мне кажется, что мое творение стоит гораздо дороже, чем семь бутылок вина и шесть порций салата.

Девушка, изумленно глядя на Сергея, приняла этот дар творца. Писатель Саша расплатился рукописями своих новых рассказов, а драматург ― пьесой «Влюбленный поэт». Приняв все эти бесценные дары, официантка стояла молча, не в силах выразить свои чувства. Она, конечно, понимала, что творцы мыслят другими категориями, но ей хотелось получить с них деньги, а не подарки.

― Мы зайдем на следующей неделе, ― произнес художник Сергей.

― Обязательно, ― пробормотал писатель Саша, что-то записывая в блокноте.

― Непременно, ― добавил драматург.

Они ушли. Просто растворились в осеннем сумраке, как три привидения. И от их присутствия остались только семь выпитых бутылок вина и шесть пустых тарелок из-под салата. Правда, еще не успел улетучиться дух творчества, но он был как воздух, почти нематериален. Хозяйка заведения, которая вышла из подсобного помещения, хмуро посмотрела на молодую официантку, поправила очки, сползающие на кончик носа, и спросила:

― Ну что, опять эти творческие личности не заплатили?

Девушка кивнула головой. Хозяйка, пожилая и рассудительная дама, проворчала:

― Если такое случится в следующий раз, я тебя уволю.

Она посмотрела на девушку достаточно строго, но, увидев дары, оставленные творцами, немного смягчилась. Она забрала картину художника Сергея, новые рассказы писателя Саши, пьесу драматурга Антона и прошла с этими дарами в подсобное помещение, где у нее была маленькая комната для отдыха. Пожилая женщина настолько увлеклась рассказами и пьесой, что читала, не отрываясь, часа два. Сила искусства захватила ее полностью и унесла в мир иллюзий. Но, обратив внимание на часы, она решила, что ей пора было возвращаться в мир реальный. Нужно было закрывать кафе и идти домой. Как же ей не хотелось идти в эту холодную, надвигающуюся на город, ночь! Она шла по темной улице и думала о том, что дома ее ждет встреча с горой немытой посуды, ворчливым и нудным мужем и пушистым белым котом, который имеет привычку тереться о ноги, оставляя на дорожке клоки белой шерсти. А где-то там, далеко жили творцы. Они жили своей особенной жизнью, полной творческих озарений, волшебства и смелых фантазий. И чем ближе хозяйка кафе подходила к своему дому, тем больше она завидовала этим свободным и странным людям. И эта пожилая и рассудительная дама невольно подумала, не присоединиться ли к ним, не забыть ли о досужих проблемах, не начать ли писать или рисовать?

И самое главное ― примут ли ее скромное творчество в качестве оплаты за коммунальные расходы?..

Убийца

Он слышал, как комья земли падали на крышку гроба. А его призрак, устроившись у креста соседней могилы, смотрел как люди с заплаканными и хмурыми лицами стояли у ямы, которая быстро заполнялась землей. Призрак писателя с нетерпением ожидал, когда произнесут в его честь речь, восхваляя достоинства и не говоря о недостатках.

― Здесь лежит писатель, ― произнес седой человек в бежевом плаще, нарушив гнетущую тишину, ― хороший писатель, который всю свою жизнь посвятил написанию рассказов. Его при жизни не понимали и не признавали заслуг на литературном поприще. И это наше непризнание убило его.

Оратор вглядывался в хмурые лица. Наверное, в этот момент всем было стыдно. «Конечно, эти люди из союза писателей талантом не блещут, ― рассуждал призрак писателя, прислонившись к кресту, ― и все эти бездари всегда старались побольнее уколоть меня. Чувствуют ли они свою вину, стоя у моей могилы? Наверное, чувствуют. Но не все. Многие делают вид, что переживают».

― И это наше непризнание убило его, ― повторил человек в бежевом плаще, ― у Сергея Васильевича были грандиозные планы. Он хотел издать большой сборник своих рассказов, но не успел этого сделать. Сергей Васильевич писал о людях, об их судьбах и страданиях. Он писал о том, что волновало наших современников.

«Зря ты, Алексей Степанович, распинаешься перед этими людьми, ― подумал призрак писателя, ощущая холод, идущих от могил, ― только бисер перед свиньями мечешь».

― Я тут читал его рассказ, ― пытался высказать свое мнение полный человек в дорогом костюме. Когда он говорил, щеки его раздувались от самодовольства, ― по-моему, этот рассказ назывался «Голос совести». И мне очень понравилось, как Сергей Васильевич описал состояние писателя, которого не понимают и даже не пытаются понять издатели. Рассказ этот получился очень жизненным и сильным.

«И это говоришь, ты, Гришин? ― возмутился призрак писателя, ― это говоришь ты, который критиковал мои произведения больше всех остальных? Я подготовил рассказы к печати, а ты сделал так, чтобы этот сборник никогда не вышел. Как жаль, что я не могу ударить тебя по твоей жирной морде! Ты никогда не слышал голоса своей совести, потому что у тебя ее никогда не было».

Многие выступали перед могилой писателя с красивыми речами, благодарили его за талант и самоотверженный труд. Но именно они, при жизни, не давали этому таланту развиваться. Последней выступала редактор крупного издательства, которая рассмеялась ему в лицо, когда он принес ей свою рукопись.

«Ты никогда не будешь печататься», ― сказала она тогда. Он не забыл ее красивое злое лицо и злорадство, которое было в ее глазах.

― Сергей Васильевич был талантливым писателем, стремившимся к литературным вершинам и не рассчитавшим своих сил. Но именно на таких людях держится литература. Это ее фундамент. Без таких людей, как Сергей Васильевич, не было бы ни Пушкиных, ни Тургеневых, ни Гоголей.

«Лучше бы не было тебя, ехидна, ― подумал призрак писателя и подошел поближе к своей могиле, чтобы слышать каждое слово этой лживой женщины.

― К сожалению, не все писатели добираются до вершины и всеобщего признания, ― проговорила она, ― но это и не всем нужно. Главное ― это творить и чувствовать себя причастным к большому великому делу, которым является литература.

«Попробовала бы ты творить в однокомнатной хрущевке с малыми детьми и женой», ― возмутился призрак писателя и пожалел, что не обладает голосом, чтобы выразить охватившие его чувства. Он теперь представлял собой полупрозрачную субстанцию, которую никто не видел и не замечал.

― Эльвира Владимировна, ― неожиданно обратился к ней Алексей Степанович, ― а не вы ли, прочитав рукопись Сергея Васильевича, отбросили ее в сторону и сказали: «Какая чепуха?»

Эльвира Владимировна низко опустила голову и еле слышно проговорила:

― Сказала.

― Но за ваши ошибки расплатился Сергей, ― добавил Алексей Степанович, ― и как вы вообще могли прийти к нему на могилу? Скажите, вы торжествуете, вы довольны таким исходом?

― Я виновата, ― сказала еще раз Эльвира Владимировна, глотая слезы, ― но кто без греха, пусть первый кинет в меня камень.

― Вы убили его, Эльвира Владимировна, ― сказал Алексей Степанович громко, ― убийца всегда приходит на могилу своей жертвы. Не правда ли?

Призрак писателя попытался рассмеяться, но у него ничего не вышло.

― Вы убивали его каждый раз, когда он приходил к вам с новой рукописью, ― продолжал наступать Алексей Степанович.

― Да, убивала, ― проговорила она каким-то чужим надтреснутым голосом и вытерла ладонью слезы, ― потому что бездарностью он был, ваш Сергей Васильевич. Редкой бездарностью. Зачем он все эти годы писал? Я не знаю. И говорю вам откровенно: он тратил свое время зря!

После ее слов все, находившиеся у могилы писателя люди, растерянно оцепенели, и даже Алексей Степанович не нашелся, что ответить. Но эта перепалка заинтересовала призрак писателя, и он приблизился к Эльвире, окатив ее волной холода и замогильного ужаса. Эльвира Владимировна, поправив шарф, быстро пошла к выходу.

― Ушла наконец-то, стерва, ― произнес Алексей Степанович с облегчением, ― и чего приходила-то, на могиле напоследок сплясать?

Вскоре люди начали расходиться. Призрак писателя присел на могильный холмик и задумался.

«А может, права она была, Эльвира-то? Может, я и правда зря прожил свою жизнь?» ― подумал он и осмотрелся вокруг. По всему пространству кладбища он увидел множество тоскующих душ, которые вздыхали и пели свои заунывные песни. И насколько хватало глаз, призрак писателя видел кресты и могилы, уходящие за горизонт. «Так, что же такое ― смысл жизни? ― задумался он. ― В смерти он таится или в жизни? Или, может быть, все это этапы какого-то очень большого пути?» У его могилы пьяница пил водку. А у соседней ― голуби клевали кем-то раскрошенный хлеб. Вороны прыгали у куска протухшего мяса, пытаясь оторвать от него свою долю и унести в небеса. Ночь незаметно опустилась над кладбищем, посеребрив его лунным загадочным светом. А у каждой из могил сидел призрак и думал о смысле жизни.

Дело всей жизни

Писатель чувствовал, что истекают последние минуты его жизни. А рукопись была не написала еще и наполовину. В глазах писателя темнело, текст расплывался перед глазами, и, теряя нить повествования, он часто останавливал свою работу, чтобы передохнуть. Над его головой летали ангелы и бесы, которых писатель пытался отгонять своей иссохшей рукой. Он чувствовал, что не успеет дописать свою рукопись, и от этого ему становилось так горько и больно, что грудь начинала болеть, и, мотор, называемый сердцем, едва качал холодную кровь. Писатель со злостью бросил ручку, которая покатилась, по столу. Он посмотрел на книжный шкаф, в котором стройными рядами стояли его изданные произведения. Они были его гордостью. Но новая повесть была самой желанной, и писатель собирал свои последние силы, чтобы ее закончить. Писать это произведение Игорь Александрович Столяров начинал еще в далекой юности. Но получалось так, что он несколько раз откладывал его в ящик, занимаясь написанием других произведений. Он писал рассказы, сценарии и даже пьесы. А повесть его жизни лежала в столе, собирая пыль. Слишком поздно он взялся за этот старый и одновременно новый материал. Силы оставляли Игоря Александровича. Ему было тяжело дышать. Он подошел к окну и распахнул его. Холодный воздух осени вместе с запахом прелых листьев ворвался в комнату. Писателю стало легче дышать. Но почему он все откладывал и не дописывал свое произведение? Может быть, надеялся прожить до ста лет. Почему он растратил свою жизнь на тот литературный хлам, который теперь стоял в виде пяти томов и пылился в книжном шкафу? Ответить на все эти вопросы было невозможно. Проще было ответить на такие вопросы: почему он женился, растил детей, схоронил жену? На эти вопросы он мог ответить, что все это — жизнь. А ту, самую лучшую свою книгу он не написал по глупости. И Игорь Александрович прекрасно понимал, что ему ее так и не написать. Он представил себе, что бы ему сказала жена, если бы была жива. «Ты должен, ты просто обязан закончить эту рукопись» ― сказала бы она. Ему вдруг показалось, что покойница сидит в кресле и на ней ее любимый японский халат.

― Нет, у меня на это нет сил, ― признался Игорь Александрович, сознавая, что говорит не с женой, а с самим собой.

«Каждая рукопись должна быть закончена», ― прозвучал в его голове ровный голос жены. С кем же он вел диалог? С покойницей?

― Ты ничего не понимаешь, Лариса, ― пробормотал он себе под нос, ― эту рукопись нельзя закончить.

Писатель, трясясь всем телом, поднялся и подошел к бару. Из всех дорогостоящих бутылок, которые там стояли, он выбрал обычную водку. Игорь Александрович пил ее жадно, не отрываясь, прямо из горла. Он почувствовал, как пьянеет, и как ослабевшие ноги начали подгибаться. От падения его спас стол, на который он оперся. Писатель подобрал ручку, которая не успела скатиться на пол, и плюхнулся на стул. Но фразы и предложения, которые он пытался составить из слов, словно мозаику, получались какими-то неровными, шероховатыми и необработанными. Игорь Александрович провел рукой по седым волосам, а затем тяжело поднялся из-за стола и подошел к зеркалу. Из зеркала на него смотрел морщинистый старик. Как хорошо себя не видеть! И кто придумал эти зеркала? В душе-то он оставался юным мальчиком. Наверное, душа меньше подвержена старению, чем остальные, материальные части тела. Писатель плюнул на свое отражение. Ему хотелось видеть себя молодым, а не стариком. Игорь Александрович покопался в шкафу и, наконец, нашел старый альбом. Стряхнув с него пыль, он раскрыл альбом. Старые фотографии еще больше расстроили его.

«Садись за стол и пиши! ― приказал призрак его жены, ― нечего терять даром время. Тебе осталось жить всего лишь полчаса. Ты не успеешь дописать свою рукопись».

― Успею, ― отмахнулся от совета призрака Игорь Александрович, ― всегда успевал и теперь успею. Уходи, откуда пришла.

Писатель перекрестился, и видение жены исчезло.

― Ну, слава богу, ― сказал он, ― наконец-то я от нее избавился.

Самая большая мука для писателя — выжимать из себя строчку за строчкой и ждать, когда придет вдохновение. А если оно не придет? Он подошел к книжному шкафу, открыл его и провел ладонью по корешкам своих книг. Все эти книги он написал без вдохновения. Игорь Александрович писал их ради денег и своего благополучия. И что он получил взамен? Игорь Александрович остался один в большой трехкомнатной квартире, стены которой давили на него. «Жаль, что я не успею дописать рукопись, ― подумал с грустью писатель, ― впервые ко мне пришло вдохновение, но я не смогу кому-то предложить или дать почитать ее». О том, чтобы ее издать не было и речи. Наверное, у него получится мертворожденное дитя. И, хотя Столяров считался успешным писателем, себя он считал неудачником. Где теперь его дети, где его жена? Дети выросли и оставили его без сожаления, а жена умерла. А он, беспомощный и слабый старик, остался в пустой трехкомнатной квартире. Ох, как же обидно! Игорь Александрович допил водку и сел за стол, намереваясь все-таки закончить эту проклятую рукопись. Но над его головой опять закружились демоны со страшными черными лицами. Но теперь писатель не обращал на них никакого внимания. Счет его жизни пошел на минуты. Сердце писателя сдавливало тисками. Игорь Александрович чувствовал, как оно лопается у него в груди, но продолжал писать. Буквы ложились на бумагу какими-то едва понятными закорючками, но писатель, желая успеть дописать рукопись своей жизни до конца, не обращал на это никакого внимания. И вот, наконец, он дописал свое произведение до последней главы. Но в это самое время, по его телу потек противный липкий пот, и, падая крупными каплями со лба, заливал бумагу.

«Не допишешь, не допишешь, ― шипел демон с лицом его жены, ― ты всегда был бездарностью. Все твои книги — это откровенная халтура. Приди же ко мне, муж мой! Брось это ни к чему не обязывающее тебя занятие. Я жду тебя!»

― Не приду, ― бормотал писатель, хватаясь за сердце, ― не приду.

В последний раз его сердце вытолкнуло кровь и остановилось. Рука еще что-то по инерции продолжала писать, а седая голова ударилась о стол. Но боль уже была не страшна писателю. И одна только мысль о недописанной рукописи, отравляла его угасающее сознание. Но, к сожалению, он уже не принадлежал к этому миру живых. Писатель оказался в другом мире. Проходя через ворота, которые раскрылись пред ним, Игорь Александрович дивился красоте этого мира. Он шел по зеленому лугу, залитому ярким солнцем, к своей жене, молодой и здоровый. И она ждала его.

Террорист

Он ныл, лил слезы и пускал сопли. Это был молодой, прилично одетый молодой человек с довольно прозаической внешностью. В нем не было ничего особенного, за чтобы мог зацепиться взгляд. Обычный, среднестатистический человек, которых мы встречаем на улицах, в метро и в автобусах. Но к писателям теперь приходилось относиться осторожно. По издательствам Москвы ходили легенды о писателе-подрывнике, писателе-террористе, который взрывал те издательства, в которых не принимали его рукописи. Здесь правило: «Гений и злодейство ― две вещи несовместимые» не действовало. Но самое главное, что писателя-невидимку никто не знал в лицо. Разве запомнишь тысячи никому неизвестных писателей, которые толпами кочуют по издательствам, надеясь на удачу? И писатель превращался в террориста только после отказа печатать его произведения. Раньше писатели иногда дрались с издателями, но, чтобы кого-то стрелять или взрывать, до этого дело не доходило. Терроризм вошел в свою новую стадию, пожалуй, самую страшную, распространившись среди людей культуры.

― Да не плачьте, вы, ― произнес редактор, протягивая писателю носовой платок. ― Идите в другие издательства. Может, там примут ваше произведение. Никогда не надо отчаиваться. Сейчас очень много издательств, пусть и не таких крупных, как наше. Получите какую-то известность, даже денег подзаработаете. Так что, выше голову!

Редактор и сам-то не верил в то, что говорил. Но ведь нужно было как-то спровадить засидевшегося посетителя и отрывающего от более нужных дел.

Писатель приподнял голову. Из-под нависших надо лбом волос на редактора смотрели два глаза, в которых вспыхнули две молнии, готовые испепелить бессердечного издателя. Редактор даже сделал два шага назад, не ожидая такого откровенно враждебного взгляда. Но может быть, ему это только показалось? За целый день приходилось успокаивать многих людей. Писатели ― народ раздражительный и нервный. Они или ругаются, или плачут, а иногда делают и то, и другое одновременно. Писатель, посмотрев на редактора издательства, безвольно опустил голову на грудь.

― Да у вас еще все впереди, ― говорил редактор, теряя терпение. ― Держите свое произведение и…

Писатель принял свой груз, довольно увесистый, можно даже сказать, тяжелый, пихнул его в пакет, поднялся и ни глядя, ни на кого, вышел за дверь. Редактор вздохнул с облегчением и перекрестился. Самый нудный посетитель, с которым он возился больше часа, наконец-то ушел.

***

На следующий день произошло ЧП. Горе-писатель, несмотря на явный отказ, снова появился в издательстве. Но он уже настолько там примелькался, что никто на него даже не обратил внимание. Даже охранник, настолько привык к неудачнику, который не раз при нем проклинал редактора, появился со своим неизменным, потертым пакетом и прошел в туалет, не обратил на этот факт никакого внимания. Писатель долго возился в своей кабинке, но, наконец, вышел, разыгрывая облегчение. Охранник сочувственно посмотрел на неудачника.

― Что, живот подвело? ― спросил он, пряча прорывающуюся к уголку губ усмешку. ― Бывает, брат.

Писатель закивал головой, смахивая пот со лба.

― Опять у тебя не приняли рукопись, бедолага?

Писатель отрицательно покачал головой.

― А ты напиши что-нибудь еще и опять приходи, ― напутствовал парня охранник. ― Может, ты им так надоешь, что они и возьмут твой роман.

Писатель радостно закивал головой, а потом озабоченно посмотрел на часы и быстро ушел. Охранник не обратил на это никакого внимания и продолжал разгадывать кроссворд. В туалет зашел пожилой замредактора, который засиживался в кабинке подолгу, читая прессу. На этот раз старик в туалете не задержался. Он даже не надел штаны, которые сползали с его тощих ног. В таком необычном виде он подошел к охраннику, боевой пост которого находился как раз рядом с туалетом.

― Па-аш, ― протянул он задумчиво. ― Там что-то тикает. Нам что, унитазы с часами начали ставить? Так сказать, посекундная тарификация.

Паша почесал за ухом, думая, что старик уже совсем двинулся.

― Что там может тикать? Не бойтесь, делайте свои дела, Сергей Дмитриевич и не бегайте по издательству со спущенными штанами. Может это слуховая…

― …Галлюцинация? ― договорил за охранника замредактора. ― Нет. Может, кто―нибудь часы уронил?

Неожиданно раздался взрыв, который разворотил туалет, с кабинками, унитазами, розовой плиткой, зеркалом, туалетным мылом и рукомойником. Полуголый Сергей Дмитриевич сел на пол, крестясь, а охранник поднялся во весь свой богатырский рост и выдал что-то нецензурное, не употребляющиеся в литературе слова. К развороченному взрывом туалету сбежались все сотрудники издательства «Окно». А редактор стал сразу же названивать в милицию и ФСБ. Дело пахло актом терроризма. Сергею Дмитриевичу общими усилиями, кое-как все же натянули штаны. А старик все крестился, шепча молитвы. У редактора были вопросы к охраннику Паше:

― Ты куда смотрел?

― Никого чужого не было, ― оправдывался охранник.

Его лицо позеленело от злости и страха.

― Ты вспомнил! ― наступал редактор.

― У всех пропуска. Мимо меня и мышь не проскочит, и комар не пролетит, ― защищался охранник.

― А террорист проскочил.

Лицо редактора побагровело.

― Лилька была из «Пилорамы», комик приходил из «Хита». Все. Ну и писатель наш горемычный, ― перечислял посетителей Паша.

― Какой писатель? ― взревел редактор, имеющий желание растерзать охранника.

― У которого вы третий год рукопись не берете, ― ответил Павел.

― Он ко мне сегодня не приходил, ― произнес редактор, смутно догадываясь. ― Я вчера отдал ему рукопись. Поплакав с часок, он ушел.

Глаза редактора постепенно начали вылезать из орбит. Неужели его вчерашний посетитель и был легендарным подрывником?

Охранник Паша, поняв, о чем думает редактор, покачал головой и сказал:

― Вы на Димку грешите? Быть такого не может. Безобидный человек.

Редактор скрылся в своем кабинете, названивая своим друзьям из издательств, где были аналогичные взрывы.

― Небольшого роста, ― объяснял он, ― Худенький, бледненький, в очках. Всегда ходит с пакетом.

И, когда его подозрения подтвердились, редактор закричал, словно безумный:

― Он!

Все приметы сходились. Дима Горин и был тем самым террористом, взрывающим издательские туалеты.

Редактор положил валидол под язык и откинулся на спинку кожаного кресла. Под креслом что-то подозрительно тикало.

«Может, кто-то из сотрудников обронил часы?»

Свободный человек

Сегодня в издательстве мне передали рукопись какого-то дилетанта. Мне было поручено переписать это творение профессиональным, литературным языком. Идея произведения редактору понравилась, а вот её воплощение ― не совсем. На этот случай имеются наемные писатели, такие, как я ― беспринципные люди, зарабатывающие деньги на словах и предложениях. Я сказал редактору, что поработаю над текстом дома. Я знал, что нужно делать и после трех бокалов пива работа продвигалась особенно быстро и хорошо.

В издательство обращаются разные люди. Чаще всего это бездари и дилетанты, не умеющие правильно сформулировать свою мысль или построить фразу. От меня творчества не требуется. Я ― технарь от литературы, который конструирует фразы, подстраивает конструкцию текста под модные литературные течения. Иногда ― это очень скучное занятие. Но кто сказал, что работа должна нравиться? В свободное время я иногда занимаюсь творчеством, но никогда не показываю свои творения редактору. Он просто поднимет меня на смех.

Я присмотрелся к переданному мне тексту. Он был написан от руки. Так уже давно никто не пишет. Но в рукописном тексте есть что-то колдовское, шаманское из старых времен. Но чем могло заинтересовать редактора это творение? О чём идет речь? Опять фэнтезийная чепуха? Какие-то маги темные, какие-то светлые. Таких поделок на рынке слишком много. В чём тут дело? Интересная загадка. И я стал внимательнее вчитываться в текст. И, действительно, что-то в этом произведении неизвестного мне автора было непохожее, первозданное, глубинное и непознанное. Обычно я автоматически переделываю тексты дилетантов. На этот раз мне пришлось потрудиться. И, читая это произведение, я вдруг подумал, что, может быть, автор ― гений и я ничего не понимаю в литературе! Возможно, в литературе я мало что понимал, но в конструировании текстов заметно преуспел. Я очень давно не читал рассказы, романы и повести на чисто любительском, читательском уровне. Но на этот раз мне пришлось прочитать рукопись до конца. И когда я дочитал это произведение, с текстом что-то начало происходить. Все мои попытки переделать предложения, фразы, по-другому построить диалоги ни к чему не приводили. Я не понимал, что происходит. Может быть, на рукопись было наложено охранное заклятие?

Мне почему― то захотелось встретиться с автором, посмотреть ему в глаза, поделиться с ним впечатлением от прочитанного произведения. Раньше со мной такого не случалось. В шкафу стояла бутылка армянского коньяка. Я плеснул в бокал коричневой жидкости и выпил ровно половину. В холодильнике поискал лимон, но так и не нашёл. Пришлось закусывать благородный напиток бутербродом с колбасой. Алкоголь влил в меня новые силы. Но работа у меня все равно не клеилась. Буквы не хотели складываться в слова, а слова― в предложения. Я выпил еще. Блаженное тепло разлилось по всему телу, согревая желудок. Я включил телевизор. По «Матчу» показывали английский футбол, и это было очень кстати. Мне хотелось отвлечься от своей работы. Как же она мне надоела! Почему я её выбрал и для чего? Но работать на заводе еще хуже. Я представил себе, как измазавшись в мазуте, с отвращением смываю все это под душем со своего тела. Мне хочется упасть на кровать и забыться в тревожном сне, чтобы утром, как зомби, вскакивать по звонку будильника. Ну, чем не рассказ ужасов?

Я заставил себя вернуться к работе, надеясь, что мне всё же удастся решить эту трудную задачу. И снова слова не складывались в предложения, а буквы теряли свой смысл и расплывались перед глазами… В таком состоянии я поверил в магию, поверил в то, что автор наложил на свое произведение охранное заклятие. Но как же это всё я объясню редактору? Он ждет от меня четко сконструированное, новомодное чтиво. Я посмотрел на часы. Давно я не засиживался за работой до двух часов ночи. Конечно, звонок редактору нужно было отложить до утра. Но я совершил ошибку. Я позвонил редактору в два часа ночи и услышал его недовольный, сонный голос.

― Что случилось, Виталий? ― спросил он у меня. ― Ты напился или сошёл с ума? Посмотри на часы! Почему ты звонишь мне в два часа ночи, случилось что-то срочное?

― Я не буду работать с этим текстом, ― ответил я, прижимая телефон к щеке. ― У меня ничего не получается. А если получается, то какая-то белиберда.

Редактор тяжело вздохнул, а потом ответил мне:

― Виталий, Вы можете подыскивать себе новую работу.

Я знал, когда редактор злится, он всегда обращается на «Вы». Но, казалось, я не слышал его слов. Молчал и тяжело дышал в трубку.

― Ты уволен, баран! ― закричал он и поверг меня этим своим криком в шоковое состояние. Меня трясло, и я слышал гул его последних слов. Сколько времени я работал на это издательство? Очень долго. Целых пять лет. И за все эти пять лет у меня не было ни одного прокола. Целых пять лет я отдал пустоте, обменивая её на деньги. Думаю, я принял правильное решение, когда допил коньяк и рухнул на диван.

Следующий день, который был средой, обещал быть для меня выходным. Рукопись я решил отослать в издательство по почте. Мне не хотелось встречаться с человеком, который меня уволил и назвал «бараном». Утром сильно болела голова. Я с отвращением посмотрел на рукописные листки, исписанные корявым почерком, и у меня возникло желание сжечь их. Но я сдержался, хотя это желание было очень сильным. Мне пришлось сходить на почту, взять конверт, вложить туда рукопись и отправить в издательство заказным письмом. Какой-то маг-самоучка, наложив на свое произведение охранное заклинание, сделал меня свободным человеком. «Может, это и благо, ― подумал я. ― Теперь можно заняться творчеством».

Я сидел на кухне и тупо смотрел в окно, наблюдая, как легкие пушинки снега падают на землю. Зрелище было завораживающим. Раньше я этого не замечал. Я чувствовал себя бараном. Но свободным бараном, отбившимся от стада.

ПОВЕСТИ

ЗАЛОЖНИК

1

Он только что окончил править свою очередную рукопись и посмотрел в окно. Ночь была, как бездонный колодец, неуютной и сырой. Но его шестнадцатилетней дочери еще не было дома. С детьми такого возраста очень непросто. Маленькие дети всегда находятся под твоим присмотром, и ты знаешь, что с ними ничего не случится. Шестнадцатилетний ребенок, считающим себя взрослым, самостоятельным человеком ― сущее наказание. Ходить за ручку ты с ним уже не можешь, следить, боясь быть обнаруженным и пристыженным ― не хочешь. Что же остается? Только ждать, когда твоя дочь вернется с очередной вечеринки или дня рождения. И даже ремень ― символ отцовской власти, ты не можешь поднять на нее или даже пригрозить им. В такой ситуации отец выглядит сущим злодеем. И что же остается отцу, ожидающему свою дочь? Как следует подкрепиться и набраться терпения. Он открыл дверцу холодильника, тщательно изучил его содержимое, и взяв только самое необходимое ― бутылку водки и колбасу, ― закрыл дверцу.

«Где же она может быть? ― соображал отец, выпив рюмку и закусив колбасой. ― Может на дне рождения у Оксаны? Нет, у Оксаны день рождения был позавчера. У Игоря? Тоже вряд ли. У него родители строгие и всяческих гулянок не одобряют, как и он сам. Где же она может быть?»

На этот риторический вопрос он не знал ответа и потому налил себе вторую рюмку, и проглотив ее, не закусывая, налил третью. Прожевав бутерброд, нервничающий отец поставил бутылку и остатки колбасы в холодильник. Время бежало быстро и неумолимо, а Светлана все не появлялась. И как нарочно, его жены Людмилы тоже не было дома. Она засиделась у подруги, которую знала еще со школы. Отец, посмотрев на электронные часы, решил позвонить подруге жены, чтобы сказать своей супруге, что дочери еще нет дома, но телефонный звонок опередил его. Отец был доволен: дочка догадалась позвонить родителям и успокоить их. Он поднял трубку и услышал совершенно чужой, лишенный эмоций, механический голос:

― Алексей Николаевич Трубников?

― Да, это я, ― растерянно ответил отец, надеясь услышать совершенно другой голос, голос своей дочери или ее подруги.

― Вы, наверное, ждете свою дочь? Не беспокойтесь, ваша дочь у нас.

― Где это, у вас?

Отец испугался и рассердился, переживая эти чувства почти одновременно.

― Это вам знать необязательно. Мы взяли вашу дочь в заложники.

― Свету? Боже, какой ужас! Что же вы хотите от бедного писателя?

― Вы не так давно получили приличный гонорар за книгу «Кровавый след»… Это так?

― Да, ― ответил Алексей Николаевич, не отрицая общеизвестный факт.

― Пять тысяч долларов ― цена головы вашей дочери. А на раздумье мы вам даем всего три дня.

― Пять тысяч «зеленых», пожалуй, мало за голову моей дочери, ― невозмутимо ответил писатель, ― но моя голова стоит еще дороже. Если вы отпустите мою дочь и возьмете в заложники меня ― получите десять.

На другом конце провода он услышал лишь озадаченное молчание.

― Вы шутите? ― через некоторое время спросил этот безэмоциональный голос.

― Я не шучу. К тому же, если вы интересуетесь остросюжетной литературой, я расскажу вам несколько занимательных историй. Так где мы встречаемся?

― Недалеко от вашего дома, ровно в двенадцать, в сквере. Но не вздумайте шутить или звонить в милицию. Ваша дочь будет постоянно под прицелом. И еще один вопрос: кто принесет нам деньги, если мы вас возьмем в заложники?

― Моя дочь, конечно. Я дам ей соответствующие указания. Деньги вы получите через три дня.

― Хорошо.

Неизвестный положил трубку. И только писатель, огорченный случившимся, отошел от телефонного аппарата, раздался настойчивый стук в дверь. Писатель понял, что это его жена, и что она слегка навеселе. Только в этом случае она стучала в дверь носком своего сапога.

Алексей Николаевич открыл дверь, впуская свою, не очень терпеливую, супругу.

― Как ты здесь? ― спросила она, на ходу сбрасывая пальто. С сапогами ей пришлось повозиться. Но вскоре, она одолела и эту трудность.

― У нас неприятности, ― произнес Трубников спокойно, ― Нашу дочь похитили.

― Светочку? Ты в своем уме, Алеша? Как похитили?

А затем последовали ожидаемые упреки и рыдания. Трубников поднес к носу своей супруги ватку, смоченную в аммиаке. И она успокоилась. Только слезы лились из глаз.

― Что делать будем?

Жена вопросительно посмотрела на Алексея Николаевича, размазывая по лицу тушь, которая не терпела женских слез.

― Как-нибудь выкрутимся, ― уклончиво ответил Трубников, стараясь не смотреть на пьяную жену.

― Может, в милицию позвонить или частного детектива нанять?

Трубников нахмурился, отвергая эти глупые советы.

― Сколько они просят?

― Пять тысяч.

― В долларах?

Алексей Николаевич с усмешкой посмотрел на жену.

― Ну, не рублей же! Сейчас все в условных единицах. Даже жизнь нашей дочери.

― Может, отдать? Ты недавно гонорар получил.

― Не торопись, ― оборвал ее Трубников, нервно комкая в руках газету, ― отдать всегда успеем. Ты их что, зарабатывала эти деньги, чтобы жуликам, вот так просто отдать? Кто не спал ночами? Я. Знаешь, сколько раз мне пришлось переписывать рукопись? Шесть раз. А потом проталкивать в издательства. Бог знает, сколько лет жизни отняла у меня эта книга. А ты сразу ― отдать.

Но тут Людмила, сидевшая тихо, перешла в контрнаступление.

― А если наш ребенок погибнет?

Жена надвинулась на Алексея Николаевича, протянула к его горлу свои полные руки.

― Собери мне что-нибудь дня на три, ― отступив от нее, произнес Трубников.

― Что собрать-то?

Жена удивленно посмотрела на мужа.

― Что собрать? Положи в мой портфель колбасы, хлеба и консервов.

Жена подозрительно посмотрела на Трубникова.

― А ты куда собрался? Дочь похитили, а ты бежать со своими паршивыми деньгами.

― Глупая ты баба, Людмила Сергеевна. Уже сегодня Света будет с тобой. А я заменю ее. На всякий случай, приготовь пять тысяч.

Людмила с сомнением посмотрела на него.

― Думаешь, придется раскошелиться?

― Возможно, ― уклончиво ответил Трубников, ― Это, как получится. Ты главное, собери что-нибудь пожевать.

Алексей Николаевич напряженно смотрел на часы. Часы показывали начало двенадцатого.

Он одел свой костюм, который одевал только на торжества и местные презентации.

Людмила положила ему в портфель полбатона «сухой» колбасы, булку хлеба, сухари в пакете, банку кофе и несколько банок тушенки, в компанию которых попала банка голубцов.

Трубников сосредоточенно застегнул портфель, поднял его и сказал: «Ого!» Портфель оказался увесистым. Он подошел к Людмиле, поцеловал ее в щеку и вышел за дверь. На улице было бы тепло, если бы не порывистый осенний ветер, качающий кроны деревьев и провода. Минут за десять он дошел до сквера. В его распоряжении оставалось пятнадцать минут. Трубников открыл портфель, и вытащив из пакета сухарь, принялся его жевать. Он жевал сухарь и с напряжением смотрел в темноту.

Ровно в двенадцать он услышал шаги приближающихся к нему людей. Впереди шла испуганная Светлана, за ней ― двое плечистых парней с грубыми лицами.

― Принимай, ― сказал Трубникову один из парней, толкая девушку в спину.

― А какие гарантии, что она спокойно дойдет до дома?

― Ты рискуешь, папаша, ― произнес второй, отвечая на законный вопрос Алексея Николаевича., ― Но риск ― благородное дело. А гарантий мы никаких не даем. Мы просто приняли твои условия, а ты ― наши. Если через три дня не будет «бабок», ни ты, ни твоя дочь, ни твоя жена, в живых не останетесь. И это наши гарантии.

― Света, иди домой, ― тихо сказал дочери Алексей Николаевич.

И она, не оглядываясь, пошла по пустынной улице. Отец смотрел ей вслед до тех пор, пока она не растворилась в темноте.

― Ну, что ж, я в ваших руках, ― произнес Трубников, подражая трагическому герою пошлой театральной постановки.

Парни завязали ему глаза и повели его незнакомыми дворами и переулками.

А Трубников шел и думал, что по иронии судьбы, он сам стал героем одного из детективов. Может быть, это и есть удача? Ведь не каждому автору детективных историй приходится быть в заложниках. Наконец, они видимо, достигли места назначения. Парни втолкнули Трубникова в подвальное помещение и захлопнули дверь.

Перед тем, как бросить его в «камеру», один из парней сорвал повязку, скрывающую от Алексея Николаевича белый свет. Трубников осмотрелся. Подвал представлял из себя хорошо отделанную, приличную жилую комнату, освещенную светом одной-единственной лампочки ватт на сорок, болтающейся на проводе.

Трубников присел на стул, ожидая появления рэкетиров.

«Интересно, меня будут бить? ― подумал писатель, втянув голову в плечи. ― Лучше бы не били».

Прошел час, за ним другой. Никто не приходил в это уютное помещение. Трубников начинал думать, что о нем забыли. И когда он, сидя на стуле, задремал, дверь открылась и, в сопровождении спортивного вида парней, к нему спустился шеф преступного клана ― хорошо одетый пожилой человек, похожий на грузина.

Чем-то он напоминал известного певца Меладзе, но был гораздо старше и солиднее. Писатель привстал.

― Сиди, сиди, дорогой, ― произнес мафиози с едва заметным южным акцентом.

«Все, сейчас начнут бить», ― обречённо подумал Трубников, посматривая на плечистых телохранителей, окруживших пахана. Но мафиози был настроен благодушно.

― Здравствуйте, Алексей Николаевич, ― вежливо произнес он.

Писатель сел, разглядывая авторитета. А тот, придвинув второй стул, устроился напротив него.

― Я с удовольствием читаю ваши книги. Что-то в них есть, ― с чувством сказал шеф разбойничьей шайки, щелкнув пальцем.

― Деньги я отдам, ― тихо произнес Трубников. ― Только не бейте меня. У меня слабое сердце.

Грузин возмутился, хлопнув себя по ляжке.

― Зачем бить, дорогой? Неужели я похож на злодея?

― Вы нет, но… ― начал объяснять Трубников, указывая на плечистых ребят.

― Эти?

Грузин пренебрежительно посмотрел на свою охрану и махнул рукой. Телохранители быстро покинули подвал.

Мафиози оценивающе посмотрел на писателя.

― Довольны?

― Да, ― признался Трубников.

― Вы здесь не просто так оказались, Алексей Николаевич.

― Я знаю, ― произнес Трубников. ― Пять тысяч баксов…

― Это ― пустяк, ― отозвался грузин.

Трубников внимательно посмотрел на мафиози.

― Тогда я не понимаю…

― Я вас перекупил, ― объяснил грузин, ― вашу дочь взял в заложники один… Ну, скажем так, мелкий воришка, для которого пять тысяч «зеленых» ― крупная сумма. А для меня ― это сущие пустяки. Я отдал ему семь и сразу. Вы свободны, Алексей Николаевич, но мне хотелось, чтобы вы оказали мне одну маленькую услугу. Я пишу мемуары, но не обладаю таким литературным талантом, как у вас…

― Я должен помочь вам обработать текст? ― догадался Трубников.

― Ну, в общем, так. Я передам вам свой черновик, а вы доработаете его до приемлемого состояния. Если что посчитаете нужным, прибавите, а что-то вычеркните. Хочу выпустить книгу. У меня даже есть выход на западный рынок и неплохие переводчики.

― Почему вы не пригласили меня более цивилизованным способом?

― Во-первых, вы могли не согласиться, во-вторых, Серый, так зовут воришку, решил почистить ваши карманы, украв вашу дочь. Почему бы вам не воспринять все происходящее, как цепь случайных совпадений? Я спасаю вашу дочь, а вы в благодарность за это помогаете мне написать книгу. И Серый, получив отступного, тоже остается доволен.

― Значит, теперь я у вас в заложниках?

Трубников внимательно наблюдал за влиятельным грузином.

― Домой, я вас, конечно, не отпущу, ― как можно мягче ответил мафиози, ― пока вы не закончите работу. Но как только вы напишите этот труд, я вас щедро вознагражу и отпущу. Вас будут хорошо кормить, выводить на прогулку, доставлять сюда все необходимое для работы. Ваше дело ― работать. И вы никакой не заложник, а мой гость. И за это приятное знакомство мы можем выпить хорошего грузинского вина. А меня зовут просто ― Важа.

Грузин подал руку Трубникову, который неохотно ее пожал. Затем мафиози откупорил приготовленную бутылку хорошего грузинского вина и, разлив его в фужеры, произнес тост.

― За ваш талант, Алексей Николаевич, и за наше сотрудничество!

Грузин пил вино маленькими глоточками, наслаждаясь напитком. Алексей Николаевич выпил вино залпом, очень жалея, что это не водка. После выпитого вина Трубников осмелел настолько, что, доверительно наклонившись к грузину, произнес:

― А может, отпустишь меня домой? Я доведу до ума твои мемуары. Мне дома как-то лучше пишется и работается спокойней.

― Нет, дорогой, ― мягко ответил ему Важа, ― ты будешь работать здесь. Представь, что ты попал на курорт. Отдохнешь от семейных забот, поправишь свое здоровье.

― Курорт?

Алексей Николаевич сжал кулаки.

― Какой же это курорт? Засадил меня, как крысу, в подвал и заставляешь писать!

Терпения Важе хватало на десятерых. Другой бы бандит давно уже пригласил своих ребят, которые отделали бы строптивого писателя до неузнаваемости.

― Даю тебе честное слово, Алексей Николаевич, когда ты закончишь наш общий труд, я отправлю тебя на курорт со всей твоей семьей. Ты сам будешь выбирать. Турция, Египет, Испания или Италия. И я все оплачу, не поскуплюсь. В самый дорогой отель пристрою.

― Пулю в лоб я получу, а не курорт, ― пробормотал недовольно Трубников.

Грузин перестал улыбаться. От несговорчивости писателя у него начало портиться настроение. Лицо его постепенно теряло всякое дружелюбие и становилось похожим на морду хищного зверя.

Он пнул Трубникова ногой в живот, и тот, упав со стула, растянулся на полу.

― Не хочешь по-хорошему? ― рассвирепел Важа. ― Не надо!

Алексей Николаевич внимательно смотрел на ноги грузина, обутые в дорогие кожаные ботинки. Получить в нос или подбородок носком такого ботинка писателю не хотелось.

«Не нужно было упрямиться дураку, ― думал про себя Трубников, ― а делать все, как скажет этот грузин. Но видно, вино ударило в голову».

К главарю подбежали его телохранители, словно цепные псы, готовые к действию. Трубников пытался снизу вверх заглянуть бандиту в глаза. Огонь, полыхнувший в них, медленно затухал. Грузин поднял руку.

― Все нормально, ― произнес он спокойно. ― Клиент на все согласен.

Трубников поднялся и энергично закивал головой. Он сел на стул и затих. Грузин открыл свой портфель, достал свою рукопись и молча протянул ее писателю.

― Сколько вы мне даете времени? ― обреченно спросил Трубников.

― Месяц. Ровно месяц, ― бесстрастно ответил бандит.

Его лицо было бледным и теперь походило на гипсовую маску. Не попрощавшись, он стремительно поднялся по ступеням наверх и вышел из подвала. С Трубниковым остались двое телохранителей: Витёк, тонкий, юркий и остроносый, похожий на хорька и змею одновременно, и, как позже выяснилось, имеющий черный пояс по каратэ, и Славик, неторопливый, похожий на быка, борец-тяжеловес. Чем-то он напоминал Трубникову героя рекламы, говорящего с экрана телевизора: «Йогурт ― это источник белка».

― Давай пиши, писатель, ― пробормотал Славик, ― и не делай необдуманных движений.

― Напишу, ― сердито ответил Алексей Николаевич, присматриваясь к своим сторожам.

И Витёк, и Славик вызывали в нем только одно чувство ― отвращение.

Он тяжело вздохнул и начал разбираться в рукописи, отпечатанной на машинке. Вступление о босоногом детстве грузина его изрядно утомило. Если Важа рассчитывал этим вступлением вышибить из обывателей слезу, то он явно просчитался. Скорее, вогнал бы читателей в глубокий и здоровый сон. Дальше пошло интереснее. Рассказ о юношеской любви и первых чувствах к девушке грузин написал с подъемом. Этот текст не был лишен оригинальности и литературности. Писатель это сразу отметил. Важа не был абсолютным дилетантом и кое-что смыслил в литературном деле. А когда Алексей Николаевич дошел до подвигов бандита, то он уже не мог оторваться от чтения. Какой на этом материале можно было сделать детективный роман! Трубников позабыл обо всем на свете: и о том, что он находится в заточении, и о том, что родные с нетерпением ждут от него вестей и скорейшего возвращения. Но только он дошел до самого интересного места, грубый голос, раздавшийся извне, грубо оборвал его:

― Тебе сказано ― пиши!

Трубников оторвался от рукописи и внимательно посмотрел на что-то постоянно жующего Славика.

― Молодой человек, ― назидательно сказал он, ― прежде чем что-то написать, мне нужно ознакомиться с материалом.

― Я тебе не молодой человек, ― прорычал Славик, приподнимаясь и нависая над писателем глыбой своего огромного тела. ― Еще раз такое скажешь, считай, остался без зубов.

― Понял, ― боязливо отозвался Трубников. ― Но попрошу мне тоже не мешать, а то я доложу о ваших выходках шефу.

Славик сорвался с места, и с поразительной для его веса прытью, бросился вперед, к писателю. Но маленький юркий Витек вовремя заплел ему ноги. «Бык» рухнул на пол всей огромной массой, рискуя его проломить.

― Ты чего, Витёк, ― спросил Славик, обиженно глядя на напарника. ― Я бы раздавил этого слизняка.

― Важа сказал, чтобы мы его охраняли, но не говорил, чтобы трогали, ― спокойно ответил Витёк. ― Успокойся, Славик.

Борец поднялся, угрюмо посмотрел на Трубникова выпученными глазами и уселся на стул, жалобно скрипнувший под его весом. Трубников снова углубился в чтение. Он не замечал, как пролетало время, и когда он закончил читать, за стенами его тюрьмы наступило утро. Славик спал, а Витёк, положив голову на стол, внимательно наблюдал за писателем своими глазами-бусинками.

― А писать трудно? ― задал он неожиданный вопрос, обращаясь к Трубникову.

― Как тебе сказать, ― произнес Алексей Николаевич, уловив уважение в голосе одного из своих сторожей. ― Не очень просто. Но еще труднее оценить результат своего труда.

― Кофе хотите? ― предложил Витёк, насыпая ложку растворимого кофе в чашку и заливая его крутым кипятком.

― Не откажусь, ― ответил Трубников.

Витек подошел к писателю и аккуратно поставил перед ним чашку с кофе. Трубников сделал несколько глотков и почувствовал прилив бодрости.

― Спасибо, ― добавил он.

Витек редко слышал такие слова в свой адрес и понятия не имел, как к этому относиться, поэтому молча отвернулся. Он хотел включить телевизор, но почему-то передумал и снова обратился к писателю.

― Расскажите что-нибудь, ― попросил он.

Трубников растерялся.

― А что рассказать-то?

Витек в упор посмотрел на него. Алексею Николаевичу стало не по себе. На него смотрели глаза убийцы: черные, бездонные, пугающие. Но было в них что-то еще. Может быть, остатки человечности и веры?

― Я читал ваши детективы, ― признался Витек. ― Ничего. Толково написано. Особенно понравилось про бандита по кличке Ягуар. Конечно, все это неправда, но занятно.

― А что теперь рассказать? ― спросил Трубников.

― Что-нибудь смешное, ― попросил Витек, ― а то от этой чернухи, что в книгах, что в фильмах, что в жизни, уже глаза на лоб лезут.

Трубников некоторое время молчал, а затем начал свой рассказ про новогоднее приключение деда Мороза. В это время проснулся Славик и уставился на писателя своими, еще сонными глазами.

― Я же сказал тебе ― пиши, ― пробормотал он, поглядывая на своего напарника, которого, несмотря на его малый рост и вес, боялся и уважал.

― Успокойся, Славик, ― осадил «быка» каратист. ― Пусть человек нам что-нибудь расскажет.

― Пусть, пусть, ― неохотно согласился борец. ― Только была бы моя воля, я таких слизняков, как он, по стенке размазывал.

Трубников не обратил внимание или сделал вид, что не обратил внимание на эти слова. Славик был просто дураком. Его больше интересовал Витек. Была в нем какая-то загадка. Он был грешным человеком, преступником, возможно даже, безжалостным убийцей, но у него еще оставался путь к раскаянию. Что-то в его душе оставалось светлое, как маленький огонек в темноте, который то появлялся, то исчезал. И решил тогда Трубников, чтобы рассеять мрак, обитающий в душах бандитов, рассказать им смешную историю про новогодние похождения деда Мороза, сочиненную в годы своей юности.

Рассказ первый

«Новогоднее приключение деда Мороза»

Под Новый год, как я убедился, случается всякое, но этот случай, который произошел в дни моей молодости, запомнился мне надолго.

Началось все с того, что моему другу, Генке, необходимо было попасть на новогодние праздники к брату. Но так как он работал в фирме, которая специализировалась на проведении праздников, то в новогоднюю пору Генка играл деда Мороза, и без посторонней помощи от всех заказов никак не отвертелся бы.

― Выручай, друг, ― говорил он мне, чуть ли не со слезами на глазах.

― А в чем заключается твоя работа? ― спросил я его уже более заинтересованно.

― Ходишь по указанным квартирам, читаешь заученный текст, веселишь ребятню, раздаешь подарки. Реквизит в той сумке.

И Генка показал на объемную спортивную сумку.

― Какой реквизит?

― Ну ты что, старик, ― удивился он, ― Шуба дедморозовская, борода и так далее.

― А посоха нет? ― осведомился я.

― Нет, ― отвечает он недоумевая. ― А зачем он тебе?

― А я бы как следует огрел тебя им! Ты соображаешь, что говоришь? Новогоднюю ночь я хотел провести с семьей, у экрана телевизора.

― Скучный ты, человек, Дима, ― отвечает он мне. ― Все с семьей и у телевизора… Отвлекись. Хотя бы один раз проведи Новый Год нестандартно. И увидишь, тебе это понравится.

― Ладно, ― согласился я. ― Давай мне твой реквизит.

― В другой сумке подарки для детей.

Генка вытащил из дипломата отпечатанные листы бумаги.

― А это всевозможные поздравления, шутки, задания. Советую выучить.

― А все-таки жаль, что у тебя нет посоха!

И я шутливо ударил друга по спине.

― Вот чего нет, того нет и слава богу, ― ответил Генка. ― По крайней мере, хотя бы подзаработаешь. 75 процентов твои.

― А остальные двадцать пять?

― А это мне, на опохмелку.

― А Снегурочка, хотя бы будет? ― спросил я, надеясь, что начинать новое для меня дело придется не одному.

― На прошлой неделе ногу сломала, ― ответил друг, ― а другую фирма не дает. Да, там же, в этих бумагах, адреса.

― Много?

― С десяток, не больше, ― успокоил меня Генка, ― но и этого тебе хватит за глаза. Такого нового года ты не встречал ни разу, попомни мое слово.

Я молча согласился. В девять часов тридцать первого декабря я сказал жене, что ухожу по делам, что ее, как ни странно, не обидело и не огорчило. В глубине ее глаз я даже заметил искорку радости или, может быть, мне это только показалось. Переоделся в дедморозовское платье я в подъезде соседнего дома и ощутил себя в этих одеждах как-то по-новому. Я шел по заснеженным улицам и прохожие улыбались мне.

На душе у меня было легко и весело. Все мое существо ожидало чего-то новогоднего и необычного. Перед первой дверью чужой квартиры меня охватила робость. Я иду к незнакомым людям, и, может быть, они меня совсем не ждут. И все-таки, я нажал на кнопку звонка. Дверь мне открыла молодая и привлекательная девушка и сразу же увлекла меня в глубь своей квартиры, где многочисленные гости уже провожали старый год.

Я как мог отказывался от протянутой мне стопки. Но это делалось так настойчиво, что мне пришлось уступить хозяевам, а затем «залакировать» «огненную воду» шампанским. А потом мы все вместе, и дети, и взрослые, прыгали вокруг елки и я, позабыв заученные слова, запел свою любимую песню: «Ой, Мороз, Мороз!». Отдав ребенку причитающиеся ему и заранее оплаченные родителями подарки, уже сильно пьяный, я пошел по другому адресу, потом по третьему. И тот же сценарий повторялся в каждом доме и каждой квартире.

До четвертой по счету квартиры я едва добрался, кое-как держась на ногах, и еще что-то мог говорить. У двери пятой я уже повалился прямо на лестничной площадке. И у этой злосчастной двери я оставил мешок с подарками. Выбравшись на улицу, я целовался и обнимался с незнакомыми людьми и все повторял: «С Новым Годом, С Новым Годом!»

Впервые в своей жизни я так встречал Новый год, и буйное веселье охватило меня.

И я продолжил бы свои подвиги на улице, но упал в сугроб и пролежал там значительное время, пока какой-то загулявший парень не поднял меня. И я с энтузиазмом, которого он от меня явно не ожидал, обнял его и обдавая волной перегара, прошептал на ухо: «С новым Годом». И он ответил: «С Новым Годом, дед Мороз».

«Нет, ― возмутился я. ― Меня зовут Дмитрий Сергеевич». Но парень так и не понял этого, по-прежнему считая меня дедом Морозом.

Сон на свежем воздухе немного освежил меня и взбодрил. Я достал из кармана бумажку с адресами. Оставалось еще пять адресов. И я быстро помчался по указанным квартирам.

Я жаждал веселья, песен, танцев. Такая жизнь влекла меня своей новизной и свежестью. И самое главное, что я чувствовал себя просто человеком. Не мужем, не отцом, а просто человеком. Но не во всех квартирах под Новый год царило веселье. В одной из них меня встретила гробовая тишина, да такая, что я испугался. В Новый год и такая тишина! Никакого счастья, никакого веселья. В глубине комнаты, в полумраке, в инвалидном кресле сидел мальчик и подозрительно наблюдал за мной из этого сумрака. Он даже не улыбнулся моим остротам и шуткам, хотя я лез из кожи, чтобы ему понравиться. Но у меня даже не было подарков, которые я мог бы ему вручить.

― Тебе не понравилось? ― спросил я у этого грустного мальчика.

― Нет, ―ответил он, глядя мне в глаза.

А его мать, еще молодая, красивая женщина, протягивала мне деньги. Но не ради денег я веселил его. Это было делом моей чести. И тогда я рассказал ему сказку, которую в далеком детстве, рассказывал мне мой отец. И глаза мальчика повеселели, и будто оттаяв, стали теплыми и добрыми.

― Извини, друг, подарков я тебе не принес, ― честно признался я. ― Я потерял их.

Но мальчику уже не нужны были подарки. И я сделал для себя вывод, что дети очень остро чувствуют фальшь в словах взрослых, но также чувствуют и искренность. Да, я не получил здесь праздничной стопки, но зато выполнил Сказочную миссию деда Мороза ― приносить счастье людям.

Новогодняя ночь подходила к концу, и я решил, что работу свою я выполнил довольно неплохо. Оставался последний адрес, но я еще не знал, какие ожидают меня здесь приключения. Меня встретили молодая женщина и сорванец наподобие «вождя краснокожих» из рассказов О» Генри. И я подумал: «А успею ли я добежать до канадской границы?»

Первым делом, спросив, настоящая ли у меня борода, сорванец дернул за нее и оторвал. Хорошо, что она оказалась всего лишь куском ваты! А затем, когда я о чем-то разговаривал с его мамой, он поджег мою шубу, которая задымилась. И этому проказнику было очень весело, когда его молодая и красивая мама, спасая меня, вылила на меня целое ведро холодной воды.

Сорванец, повалившись на пол и держась, за живот, хохотал до слез. Но мне было не до смеха. Я стоял посреди комнаты в сырых одеждах, что само по себе было не очень приятно. А когда я подумал, что в таком виде мне придется идти на двадцатиградусный мороз и превращаться в сосульку, настроение у меня не улучшилось. И тогда молодая мамаша, видя мое жалкое, плачевное положение, предложила мне просушиться. Я был благодарен ей за это предложение и думал, что на этом мои неприятности закончились. Но я ошибся. Только я снял одежду, чтобы ее просушить, и остался посреди комнаты в трусах и майке, раздался громкий стук в дверь. Я услышал хриплый и пьяный голос и приготовился к худшему.

― Кто у тебя?

― У меня?.. ― удивилась хозяйка, не решаясь открывать дверь.

― У тебя, у тебя!

― К нам пришел дед Мороз, ― сказал за нее сорванец, ― можешь посмотреть: он в трусах и майке стоит в комнате.

― Но как же я посмотрю, сынок, если твоя мама меня не пускает.

И тогда сынок, достойный своего папы, впустил этого духа мщения.

Сразу же раздался звук пощечины. Это досталось маме. Я стал собирать свои сырые одежды и готов был прыгнуть в окно. Но не рискнул. Это был девятый этаж. И еще неизвестно было, что лучше: переломать себе ноги и руки или предстать перед разъяренным мужем? И то, и другое было неприятно. Но было еще неизвестно, какое из двух зол было меньшее.

Грозный муж ввалился в комнату и подозрительно посмотрел на меня.

Я стоял тихий и задумчивый.

― Это ты, дед Мороз? ― спрашивает он.

― А что, непохоже?

― А где твоя борода?

― А спросите у своего сорванца, ― отвечаю я и поднимаю с пола кусок ваты.

― Это борода?

― Борода, ― отвечаю, ― что же еще?

Тут он злорадно рассмеялся.

― Ну ты, брат, влип. Конечно, бить тебя я сильно не буду. Мне твоя выдумка понравилась. Одеваешься под деда Мороза и дорога к молодым и замужним женщинам открыта.

И я, вероятно, еще очень долго носил бы отметины его кулаков на своем лице и теле, но молодая мама вовремя вступилась за меня. А я, не будь дураком, быстро проскользнул в приоткрытую дверь. И все-таки, несмотря на некоторые трудности, я честно отработал за Генку дедом Морозом и шел домой с чувством выполненного долга.

Дверь моей квартиры оказалась незапертой, и я, толкнув ее, оказался в прихожей. К моему удивлению и негодованию на самом видном месте стояли желтые генкины сапоги, которые я не спутал бы ни с какими другими. Я снял ботинки и осторожно прокрался в свою комнату. То, что я увидел, сразило меня наповал: Генка лежал в постели с моей супругой в не очень приличном виде.

― Жаль, что у меня нет посоха, ― произнес я громко и уничтожающим взглядом посмотрел на бывшего друга.

Он повернулся, испуганно посмотрел на меня.

― А ты уже отработал?

― Да, ― ответил я, ― Я-то работал, а ты в это время справлял Новый год с моей женой. Ловко вы все придумали, нечего сказать.

Я не ждал ни извинений, ни оправданий. Не стал я и драться со своим бывшим другом, не спустил его с лестницы и не выбросил в окно. Я быстро оделся и ушел от них навсегда. Этот Новый год круто изменил всю мою дальнейшую жизнь.

В этом Новом году я развелся, через полгода женился вновь, обзавелся детьми. Многое стерлось с годами из моей памяти, но это новогоднее приключение не забылось никогда.

С годами оно превратилось в пикантный анекдот, который я рассказывал своим знакомым каждый Новый год.

И когда я слышал их веселый смех, горечь от измены близких мне когда-то людей, уходила, а оставалось хорошее новогоднее настроение.

2

Когда Трубников закончил свой рассказ, Славик и Витек долго сидели, раскрыв рты. Славик гораздо быстрее Витька пришел в себя и раскатисто рассмеялся.

― Ну, ты даешь, писатель! ― сквозь смех пытался говорить он. ― Ну ты даешь! Какой же ты лох, писатель. Дружок тебя спровадил на работу, чтобы с твоей женой… Да-а-а…

Его возмущению не было предела. Затем, он неожиданно помрачнел и сделал заключение:

― Я б ее, падлу, мигом порешил, и ублюдка этого тоже.

Больше он ничего не говорил, продолжая интенсивно жевать.

Витек был умнее напарника, и потому не стал делать поспешных выводов.

― Вы ведь это все придумали, правда? ― нерешительно спросил он у Трубникова.

― Выдумал, ― признался Алексей Николаевич, ― но что-то похожее случилось с моим приятелем. Хороший он был парень, царство ему небесное, а жена у него была ― дрянь. Он ― на работу, а она к дружку своему.

После этого рассказа, Славик стал относиться к Трубникову несколько по-иному: более уважительно. И когда Алексей Николаевич работал над рукописью шефа, не делал замечаний, а только молчал.

Через несколько дней к ним пожаловал босс. Он прочитал поправленные листы своей рукописи и остался доволен работой Алексея Николаевича.

― Молодец! ― похвалил он писателя. ― Я сам вряд ли смог бы так написать. Но пить с тобой я больше не буду. Слишком ты становишься заносчивым. Как мои ребята, не обижали?

Важа внимательно посмотрел на Славика с Витьком.

Те невозмутимо смотрели на главаря, словно два безгрешных ангела.

― Нет, нет, что вы, ― неожиданно для самого себя стал защищать бандитов Трубников. ― Они очень милые ребята.

Важа прищурился.

― Милые, говоришь? На счету у Славика пять загубленных душ, а Витек завалил восьмерых.

Трубников посмотрел на своих охранников так, словно их впервые видел. Эти люди могли убить и его, если это им прикажет шеф. Но смогут ли? Смогут!

― Уважаемый товарищ… Тьфу ты! Господин Важа, ― обратился к главарю банды Трубников. ― Я хотел бы поговорить со своими женой и дочерью.

Важа улыбнулся, обнажая ряд золотых зубов.

― Нет ничего проще, дорогой.

Важа протянул Алексею Николаевичу сотовый телефон. Трубников дрожащей рукой набрал номер.

Трубку сняла дочь.

― Это ты, папа?

Трубников, услышав ее голос, едва не прослезился.

― Это я. Как вы там? Никто не болеет? Как я? Нормально. Нет, в милицию не звоните. Закончу кое-какую работу и вернусь. Недели через три. Может, и раньше. Не волнуйтесь. До свидания.

Трубников протянул телефон бандиту.

― Все в порядке, дорогой? ― осведомился Важа.

― Скучают, ― отозвался Алексей Николаевич. ― Только вы меня не убивайте.

Лицо Важи стало мрачным, как грозовая туча.

― Зачем? Ты сделаешь свою работу, я тебя отпускаю и награждаю.

И грузин сделал красноречивый жест рукой, словно отпускал его на все четыре стороны.

― А то я боялся… ― начал писатель.

― Ничего не бойся. Делай, как я тебе велю и скоро увидишься с родными, ― успокоил Трубникова грузин, ― а затем поедете в Турцию или Португалию. Солнце, море, песок, шампанское. Может, там вы напишите свой очередной, лучший детектив.

Трубникову было сейчас не до курорта. Ему необходимо было выбраться из этой переделки живым и невредимым. Пока он работал над мемуарами босса, он был ему нужен. Но как только он закончит труд, его жизнь не будет стоить и копейки. Разве можно доверять убийцам и бандитам? Обманут.

― Ну, не буду вам мешать, ― произнес Важа, хлопая писателя по плечу, ― работайте. На следующей неделе забегу.

Грузин поднялся, красноречиво посмотрел на Славика и Витька, и быстро поднявшись по ступеням, очутился в мире свободы, неба и солнца.

И опять Трубников остался наедине с убийцами. Общение с ними тяготило его. Но в то же время, он понимал, что перед ним люди несчастные, запутавшиеся, не верящие ни во что, но ищущие свою правду.

Дни проходили за днями в кропотливой работе. Работая над мемуарами, Трубников учитывая все факты жизни мафиози, пытался воссоздать правдивую историю его жизни. На третьей неделе этой работы, Славика заменил разговорчивый Володька, молодой, словоохотливый парень, знающий немало анекдотов и смешных историй. По вечерам, когда ручка выпадала из натруженной руки Трубникова, а пишущая машинка отказывалась повиноваться, Володька развлекал писателя похабными стихами и блатными песнями. Витек, наоборот, замкнулся и ушел в себя. Говорил он мало, недоверчиво поглядывая на балагура. И как-то раз, когда Володька вышел по нужде, Витек сказал Трубникову:

― Не верь ему. Этому убрать человека ничего не стоит. У него нет никаких принципов.

Трубников хорошо запомнил его слова и вел себя с Володькой осторожно. А тот не унимался и рассказывал анекдот за анекдотом. «Как у него язык не заболит?» ― думал про себя Трубников.

― А теперь, может, вы что-нибудь расскажете?

Этими словами Володька застал Алексея Николаевича врасплох. Он не знал, что ему рассказать этим ребятам. Бандиты терпеливо ждали его рассказа. Особенно Володька. Ему так хотелось переплюнуть известного писателя, поймать его на ошибке, на оплошности, как ловит на «штампах» известный и уважаемый критик молодого и начинающего писателя. Алексей Николаевич вдруг вспомнил один из первых своих рассказов на криминальную тему. О мести, которая настигает убийцу через много лет.

«Как же он назывался? ― не мог никак вспомнить Трубников название этого рассказа, ― Может быть, „Отложенная месть?“ или что-то в этом роде».

И наконец он вспомнил. Рассказ назывался «Живи и мучайся».

Время ожидания затянулось. Володька достал из-под стола начатую бутылку водки и сделав несколько глотков из горла, передал ее Витьку. Витек слегка отстранил его руку. Пил он редко, поддерживая себя в хорошей спортивной форме. И считался самым способным бойцом у Важи. Его даже пытались перекупить у грузина другие авторитеты, но Важа сказал всем, что Витек не продается.

― Ты чего морду воротишь, ― обозлился на Витька Володька. ― Выпей.

― Не хочу, ― отрезал Витек и пришлось балагуру убирать сосуд с горячительной жидкостью под стол. И в это самое время Алексей Николаевич начал повествование.

Рассказ второй

«Живи и мучайся»

Высокий человек в новом, белом халате, шел по длинному больничному коридору.

И хотя встречающиеся ему на дороге медсестры и медбратья не знали этого, уверенного в себе, спортивного мужчину, вид его внушал уважение, и они, уступая ему дорогу, уважительно здоровались с ним. А он лишь слегка кивал им головой. Когда больничный коридор опустел, мужчина, оглядевшись по сторонам, быстро зашел в палату. На кровати, у стены, лежал бледный, заросший щетиной, человек с ампутированными ногами. Увидев незнакомца, калека спрятал свои обрубки, прикрыв их одеялом. Человек в белом халате посмотрел на него с нескрываемым презрением. Калеку появление «доктора» не удивило, но и не обрадовало. К нему часто наведывались доктора и даже профессора, но не для того, чтобы как-то помочь ему, а для того лишь, чтобы еще раз осмотреть. Но этот доктор не стал его осматривать, а вытащил из чемоданчика одноразовый шприц, ловко вскрыл ампулу. Калека повернул к нему свое худое, полное боли, лицо. Он внимательно посмотрел на доктора и испугался. Где-то он уже видел эти, полные холодного огня, глаза.

― А, ― пытался что-то сказать калека и приподняться. Но доктор предостерегающе поднял руку со шприцем.

― Я облегчу твои страдания, ― произнес он, растягивая в улыбке уголки губ.

― Кто… ты?

Калека пытался вспомнить, где он мог видеть этого человека. И вспомнив, едва не повалился с кровати.

…Около окровавленного тела женщины ― восьмилетний мальчик. Он, тогда еще совершенно здоровый человек, поднимает пистолет, чтобы убрать ненужного свидетеля, но противный, действующий на нервы вой сирен, заставляет его поторопиться. Он стреляет наугад и промахивается. Времени для повторного выстрела нет. Он уходит, слыша рыдания мальчика…

― Ты…, ― пытается что-то сказать калека, приподнимается, но бессильно падает обратно на кровать.

― Тебе вредно много говорить, ― произносит высокий мужчина и надвигается на него, словно ангел мщения.

Игла уже касается кожи калеки. Сейчас будет легкий укол. Яд проникнет в кровь, и муки его прекратятся. Калека закрывает глаза.

«Наконец-то» ― шепчут его сухие, потрескавшиеся губы.

Но убийца в белом халате медлит. Лишенный обеих ног, человек открывает глаза и видит, что доктор убирает шприц в чемоданчик.

― А… почему? ― пытается спросить калека.

― Почему я тебя не убил? ― переспросил доктор, ― Думаю, что для тебя это будет слишком легкая смерть. Посмотри на меня.

Мужчина в белом халате сделал несколько приседаний.

― Ты так никогда не сможешь, ― злорадно заверил мститель калеку, ― Никогда, слышишь! Я оставляю тебе жизнь, зная, что она будет горькой и никчемной. И я не имею права тебя наказывать. Бог тебя уже наказал. Так что живи и мучайся.

Доктор помахал ему рукой и быстро вышел из палаты. Больше этого доктора в больнице не видели.

А калека, вцепившись зубами в подушку, грыз ее до тех пор, пока пух не забил ему все горло.

«Да, ― думал калека, ― Бог наказал меня за преступления. Теперь только остается ждать, когда он простит меня и пошлет быструю и легкую смерть».

А слова мстителя звенели в его ушах: «Живи и мучайся, живи и мучайся…»

3

Витек и Володька некоторое время молчали, впечатлившись рассказом. Затем Володька еще раз приложился к бутылке, и нагло улыбаясь, бросил писателю в лицо, словно вызов:

― Дерьмовый рассказ, папаша! А еще писателем называешься.

Алексей Николаевич сначала густо покраснел, а затем побледнел. Ему захотелось броситься на этого внешне простого рыжего паренька с кулаками. Но Трубников сдержался. Он ждал, что скажет Витек. Тот загадочно и задумчиво смотрел на писателя.

― Мне кажется, что рассказ недоработан. Не хватает каких-то мелких деталей, а сам сюжет и, главное, смысл весьма достойные.

Алексей Николаевич удовлетворенно кивнул головой. И если с начала своего заточения бандиты для него были все на одно лицо, теперь он отметил, что Витек ― тактичен и умен, Славик ― глуп и упрям, а Володька ― завистлив, хитер и изворотлив.

Они легли спать на кровати, которых в подвале было целых пять штук. Алексею Николаевичу не спалось. Пружины тоскливо поскрипывали под его, довольно тяжелым, телом. И только под утро он забылся неспокойным сном.

Почувствовав, что кто-то стоит над ним, Трубников открыл глаза. Он услышал легкий щелчок и попытался встать, но неизвестный навалился на него, приставив к горлу лезвие ножа.

― Как спалось, папаша?

Голос принадлежал Володьке.

― Что тебе нужно?

Трубников попытался сбросить бандита, навалившегося на него, на пол.

― Не трепыхайся, папаша, а то чиркну перышком по горлышку ― и конец тебе.

Трубникову стало страшно. Неужели его ждет смерть от руки подонка, такая страшная и нелепая?

И в это самое время из темноты, молнией метнулась чья-то тень. Володька, охнув, слетел с кровати и сочно выругался матом. Спасителем Трубникова оказался Витек. Он несколько раз ударил ребром ладони Володьку по шее, и тот потерял сознание. Витек включил свет и подошел к кровати, где, спрятавшись под одеялом, лежал писатель.

― Он вас не порезал? ― обратился Витек к Трубникову.

Алексей Николаевич стянул с себя одеяло и присел на краю кровати.

― Кажется, нет.

― Это хорошо, ― удовлетворенно произнес Витек.

― А почему вы меня спасаете? ― вопрос прозвучал наивно, но ничего умнее Алексей Николаевич придумать не смог.

― Мне приказано вас охранять, ― сухо ответил Витек.

― А этот…

Трубников указал на лежащего без движения бандита.

― Этот из банды Серого, того самого, который похитил вашу дочь, требуя деньги за ее голову. У них там нет никакой дисциплины, у нас же она ― железная. Завтра же этой падлы здесь не будет.

― Послушайте, Виктор, ― попытался обратиться к Витьку Алексей Николаевич, ― а почему вы здесь? Это, конечно, не мое дело, но этот Володька и вы ― люди разного сорта.

― Теперь одного, ― зло ответил Витек.

Достав из-под стола бутылку с остатками водки, он жадно хлебнул ее и поставил содержимое на место.

― И вы не пытались покинуть этот преступный клан? ― продолжал допытываться Трубников.

― Да, я не такой, как этот подонок, ― Витек указал на Володьку. ― Но обратного пути в нормальную человеческую жизнь для меня нет. И зовут меня не Виктор, а настоящее мое имя ― Геннадий Борзов. А если хотите знать, как я сюда попал, слушайте. Я был обычным парнем, спортом занимался, девчонка у меня была, мы с ней пожениться собирались. Но один нехороший человек из «новых русских» преследовал мою невесту и два раза пытался увезти ее силой. На третий раз ему это удалось. Вы сами понимаете, что случилось с моей девушкой. Эти подонки не в «крестики-нолики» с ней играли. Ирина осталась жива, но очень изменилась. Как не в себе с тех пор стала. Я-то жениться не передумал, все надеялся — справлюсь, отогрею…

Витек нервничал, расхаживая по подвалу из угла в угол.

― А она под поезд бросилась. Совершенно неожиданно. Ирина спрыгнула с платформы, а поезд уже… Я не мог ее спасти! Верите?

― Верю, ― грустно отозвался Трубников.

― А потом я за все рассчитался с этим «новым русским» и его дружками. Что дальше, спросите вы? Тюрьма. Встреча с авторитетом Важей. И чтобы выжить в том мире, приходилось пользоваться его защитой, а потом ее отрабатывать. Вот такая печальная история про Генку Борзова по кличке Витек.

― Простите, что я вас стал спрашивать. Это у меня что-то чисто профессиональное и не очень чистоплотное, ― виновато проговорил писатель, но Витек только махнул рукой. Через некоторое время очнулся Володька. У него сильно болела шея, и он постоянно за нее держался.

― Ты что, офонарел, Витек? ― обратился он к напарнику, ― Я же пошутить хотел. И пойло в голову ударило.

Алексей Николаевич с презрением смотрел на это ничтожество, которое хотело самоутвердиться за его счет.

― Будешь много говорить, ― спокойно ответил Володьке Витек, ― получишь еще. А если Важа узнает о твоей выходке, тебе вообще не поздоровится.

― Да чихал я на вашего Важу! У меня свой командир, ― пытался возражать опасный балагур, ― Когда Серый «попишет» вашего грузина, он здесь свои порядки наведет. Все кровью умоетесь.

Витек угрюмо посмотрел на Володьку.

― Твой Серый у Важи на крючке, салага, и если он посмеет хоть пикнуть… Он же у Важи в «шестерках» ходит.

От такого заявления Володька даже побледнел и на время лишился дара речи. Но затем его прорвало.

― Это ты шестеришь грузину!

Витек усмехнулся, подумав: «Что взять с дурака?»

― Я просто служу ему, дубина ты. А деньги, которые он мне отстегивает, тебе и не снились. Все, кончай базар. Завтра же доложу пахану о твоей самодеятельности. И моли бога, чтобы у Важи было хорошее настроение.

― Пугай, пугай, ― уже более миролюбиво произнес Володька, положив нож в карман.

Он поднялся, полез под стол и допив водку, окончательно успокоился. Володька, растянувшись прямо на полу, заснул безмятежным сном праведника. Витек, разрядив напряженную обстановку, дремал у двери. Но сон его был чутким, как у хищника, почуявшего опасность. Трубников, хотя и не собирался спать, после столь бурно проведенной ночи, под утро все же поддался тихим увещеваниям Морфея и провалился в глубокую дрему.

4

Важа, как всякий, уважающий себя бизнесмен, очень ревностно относился к своей собственности. А когда речь заходила о его интересах, он не жалел никого. На первый взгляд, безобидный веселый человек, похожий скорее на профессора, чем на бандита, Важа был беспощаден к своим врагам, а за ошибки никого не прощал, даже близких и дорогих. И когда Витек, к мнению которого он прислушивался, доложил ему о поведении Володьки, Важа внешне отнесся к этому сообщению спокойно, но люди, знающие его, понимали, какую разрушительную силу таит в себе это спокойствие. Под пеплом напускного равнодушия таилась раскаленная лава, готовая выплеснуться на виновников гнева и не оставить от них и следа.

В первую очередь, Важа позвонил Серому. Он сказал ему несколько ничего не значащих слов:

― Есть разговор. Приезжай.

Но Серый знал, что эти простые слова таили в себе смертельную опасность. Опасно было и выполнять приказ, и не выполнять его. При желании, грузин достал бы его даже со дна моря.

И Серый, зная это, мгновенно примчался.

― Послушай, Серый, ― начал Важа очень миролюбиво, и только поджатая нижняя губа выдавала его гнев. ― Ты отвечаешь за своих людей?

― На все сто, ― уверенно ответил Серый.

― А кого ты мне подослал для охраны писателя? Маньяка? Ночью он едва не перерезал горло моему заложнику.

― Он что, тебе так нужен?

Тон, которым заговорил Серый с боссом, не понравился ребятам из охраны грузина. Кто-то из них даже вытащил из кармана пистолет.

― Серый, ты сделал большую ошибку. Уберешь Володьку сам и без лишнего шума. Даю тебе пятнадцать минут. По истечении этого времени, если заартачишься, мои ребята уберут уже тебя.

Серый затрясся от страха. Вся его напускная уверенность слетела с него, как шелуха. Он переложил пистолет из кармана брюк в пиджак. Один из телохранителей вызвал Володьку. Тот, ничего не подозревая, приближался к улыбающемуся Серому.

― У нас все нормально, Серый? ― не обращая внимания на обступивших его телохранителей Важи, спросил Володька.

Что-то ему не понравилось в поведении Серого. Тот явно нервничал. И когда Серый достал из кармана пиджака пистолет, Володька рванулся влево, затем вправо, перелетел через кем-то подставленную ногу и растянулся на земле. Последнее, что он услышал, в своей непутевой жизни, были слова: «Прощай, братан», ― и неприятный звук выстрела.

Серый спокойно сунул пистолет в карман брюк. Важа, обнажив свои золотые зубы, казалось, им был доволен. Но это только казалось. Он сделал незаметный для постороннего глаза знак рукой и два выстрела, наложившиеся один на другой, оборвали бандитскую карьеру Серого. Тела Володьки и Серого закинули в багажник отвезли к болоту, служившему кладбищем после криминальных разборок. Сколько же в этой грязной жиже покоилось тел? Никто не знал этого ― да и не хотел знать. Чужая жизнь в этом мире, жестоком и беспощадном, не стоила и ломаного гроша. Важа был удовлетворен. Он был теперь похож на насытившегося хищника, который отдыхает после обильной трапезы.

А когда Алексей Николаевич сообщил ему, что окончил писать и редактировать его труд, грузин казался даже счастливым.

― Завтра утром ты будешь свободен, ― сказал грузин, хлопая Трубникова по плечу.

И на какое-то время, это движение и хорошее настроение бандита, усыпили бдительность писателя.

Разум говорил ему: «Не верь, не верь, тебя обманывают». Разум говорил ему: «Опасность».

Но Трубникову так хотелось верить в счастливый конец и скорое освобождение.

В такие минуты, многие хотели бы видеть действительность через розовые стекла волшебных очков. И тогда даже матерый волк кажется безобидным ягненком, когда в легкие, после долгих дней заточения, поступает пьянящий воздух свободы. Но грузин был зол, коварен и жесток. И это коварство помогало ему выжить в этом грязном, жестоком мире, где хищники поедали слабых, и где не было места ни состраданию, ни доброте. И только поэтому, он шепнул на ухо, низко наклонившемуся к нему Витьку: «На рассвете уберешь его. Только тихо, как всегда».

Отдавая этот жестокий приказ, Важа продолжал так улыбаться, словно на шашлыки всех звал, а не смертный приговор кому-то подписывал.

Витек спокойно кивнул. Общаясь с Важой, он научился скрывать свои чувства под маской равнодушия. Никто не знал, и даже не догадывался, что творится у него в душе.

Алексей Николаевич передал свой многодневный труд грузину, который пролистав сочинение, остался доволен работой своего заложника.

― Прощайте, Алексей Николаевич, ― с неприсущей ему грустью произнес грузин, словно прощался с лучшим другом. ― Больше мы, наверное, не увидимся. Деньги и турпутевки вы завтра получите от моего человека. Прощайте!

Важа положил свои мемуары в портфель, еще раз внимательно посмотрел на писателя, пожал ему руку и быстро поднялся по ступенькам, ведущим к солнечному свету и свободе.

Трубников остался наедине с Витьком, который за весь вечер не проронил ни слова. Алексей Николаевич обеспокоенно смотрел на своего сторожа, но заговорить с ним не решался. Наконец он не выдержал и спросил:

― Что-то случилось, Геннадий?

― Ничего, ― буркнул Витек и отвернулся.

― Завтра я выйду отсюда, ― радостно сказал Трубников, ― Даже не верится. На прощание мне хочется рассказать тебе небольшой рассказик, который пришел мне в голову, когда я работал над мемуарами твоего хозяина.

Витек с жалостью смотрел на этого простодушного человека, который жил своими фантазиями больше, чем реальной жизнью.

«Неужели ты не понимаешь, что я должен убить тебя ― хотелось крикнуть ему, ― А если я этого не сделаю, Важа открутит мне голову». Но он промолчал.

Рассказ третий

Переселение душ