Бесплатный фрагмент - Репликация

1. Свадхистхана

Есть решения,

которые отрезают путь назад.

Их непременно надо принимать.

Франц Кафка

Счастье — это когда тебя понимают,

большое счастье — это когда тебя любят,

настоящее счастье — это когда любишь ты.

Конфуций

Розовое утро начиналось за резным краем красно-золотой крыши старого монастыря. Джокхан, детище непальской принцессы Брикути, жены первого тибетского царя-буддиста Сонгцена Гампо, первым встречал новый день с высоты трех с половиной тысяч метров и шестнадцати веков. Лхаса, бывшая столица Тибета, город, называемый «местом богов», в котором жил Далай Лама, после катастрофических событий двухсотлетней давности, практически стерших с лица земли следы китайской культуры, теперь опустела, некогда огромный храмовый комплекс лишился многих построек. Джокхан сохранился. Уцелевшие несколько тысяч носителей древнейшей цивилизации поднялись из отравленных, ставших многомиллионными братскими могилами мегаполисов в горные районы, где нашли приют в немногочисленных местах, подобных этому. Могущественное прежде государство, пережившее в своей истории неоднократные периоды расцвета и упадка, за полторы сотни лет так и не восстановилось даже в пределах самой малой провинции. Сегодня китайцы живут малочисленными общинами, и трудно себе представить, что не так давно по меркам истории, всего каких-то двести лет назад, численность их на планете была самой большой и достигала почти двух миллиардов, что составляло примерно четверть всего человечества. Непальцы и жители Бутана, потеряв пригодные для жизни территории, тоже стеклись сюда и здесь, объединившись с тибетцами и китайцами, пытались построить новую обитель счастья.

Лхаясын, старейший хранитель монастыря, как всегда раньше других закончил предварительное сосредоточение на сорока кругах касинах и готов был перейти к чтению биджа-мантры, чтобы на бреющем полете мысли и восточного ветра соединиться с вибрациями предстоящего дня. Вторгаться в пространство хранителя в такие минуты не дозволялось никому, но сегодня вопреки установленному порядку дверь молитвенной комнаты распахнулась, когда Лхаясын приготовился произнести мантру.

— Подожди, Намган, озвучивать проявленный мир, — раздалось под купольным сводом. — Поговорить нужно.

Намган — имя, которое хранитель получил при рождении, много лет не произносилось в стенах Джокхана, точнее, оно лишь однажды прозвучало здесь, в тот день, когда четырнадцатилетний мальчик из общины куньяты закрыл за собой дверь в суетный мир и стал послушником. Давно это было. Два старейших хранителя, исчерпав земное время, присоединились к вечности, передав ему, Лхаясыну, монастырь и обязанность охранять часы человечества. Он посвятил этому без малого сорок лет, наблюдая гармонические колебания временных и гравитационных волн, амплитуды которых неизбежно совпадали, гарантируя системе устойчивость. Долина дервишей, как называли местные жители застрявшую меж двух каменных ребер северного гималайского хребта равнинную полосу шириной около полукилометра и длиной километров тридцать, и вершина Нисура, выброшенная на высоту четырех тысяч двухсот метров, были периферийными станциями земной гравитационной сети. Любые изменения поля здесь улавливались специальными приборами и передавались в центр контроля в Джокхан. Но хранитель к показаниям приборов относился как к сводкам метеослужб — те и другие иногда оказывались правыми. Поэтому дважды в год двое послушников шли в долину, а трое поднимались на вершину, чтобы провести измерения лично. Лхаясын ожидал их возвращения со дня на день: послушники отправились на задание две недели назад.

— Что тебя привело ко мне, Нима? — спросил он, вставая.

— Я встретил послушника, он возвращался с Нисуры, шифу, [3] — ответил вошедший, протягивая досточтимому Лхаясыну завернутую в суровую серую ткань стеклянную трубку толщиной около двух пальцев.

Хранитель развернул ткань, поднес трубку к огню алтаря и начал всматриваться в отражавшиеся на ней колеблющиеся отблески света.

— Анта, андхакаара, — обреченно произнес Лхаясын, не оборачиваясь.

— Еще не совсем, шифу, — осторожно возразил Нима. — Надо найти амзу и призвать нагваля.

Нима склонился и не выпрямлял спины до тех пор, пока Лхаясын молчал. А настоятель не спешил произносить вслух то, что пока в его голове не приобрело окончательную форму — мысли появлялись разные, и ни одной из них он не мог отдать явного предпочтения. Лхаясын ждал, когда туман первого впечатления развеется и унесет с собой случайное, оставив лишь необходимое.

— Подожди снаружи, Нима, — наконец произнес настоятель.

Нима выпрямился и покинул молитвенную комнату, оставив шифу наедине с его мыслями. Прошло около часа, прежде чем Лхаясын вышел.

— Отправляйте людей на поиски амзу. Нагваля тоже ищите, но пока не тревожьте, к нему обратимся в крайней необходимости, если все остальное будет исчерпано. Меня держать в курсе, что бы ни случилось, и как только вернутся послушники из долины, — сразу ко мне.

— Понял вас, шифу, — Нима вытянулся в готовности выполнять приказ.

— Нужно собрать всех на пуджу. Сегодня. И пусть приготовят коз.

Лхаясын благословил Ниму и снова скрылся за дверью молитвенной комнаты.

***

— Госпожа! — Гопал появился так неожиданно, что Нина подумала, не стоял ли он все это время где-то рядом. — Почему махатта оставил вас здесь?

— Он меня совсем оставил, — деревянным голосом ответила Нина. — Идите к нему, Гопал. Не бросайте его сейчас.

— Сначала я вас провожу за столик. Вы ужинайте и не уходите никуда. Я скоро вернусь. Дождитесь меня, госпожа.

Нина молча кивнула и пошла за Гопалом.

…Она отрезала кусочки от холодного мяса, безразлично подолгу жевала, не чувствуя вкуса, потеряв аппетит. Напротив нее стояли две тарелки, но ни Вэла, ни Гопала не было, и мясо одного подсыхало, бледнея и становясь похожим на отколотый кусок серого мрамора, а другого — застывало в жире вытекшего сока. Нина потянулась к салату, но опустила руку, внезапно ощутив отвращение ко всякой еде.

Официант смотрел на нее выжидающе.

— Думаю, блюда можно уносить, — заметила Нина, когда парень, поймав на себе ее взгляд, подошел.

— Вам не понравилось?

— Что-то расхотелось… Запишите заказ на мой номер. Четыреста пятый.

— Все уже оплачено, госпожа.

Официант унес тарелки. Прошло около часа с того момента, как Гопал ушел. Нина подумала, что он уже не вернется, и решилась пойти в свою комнату.

— Нина, дорогая! — раздался за спиной голос Эвелин. — Почему вы одна? Где ваш… господин Вэл?

— Он занят.

— Понимаю, — с деланым сочувствием отозвалась Эвелин. — Наверное, нелегко жить с человеком, который сам себе не принадлежит.

— О чем вы?

— Нина, да бросьте делать вид, что не понимаете, о чем я. Вэл Лоу — верховный властитель, пусть и в отставке, но вы же знаете, что бывших властителей не бывает.

Нина посмотрела на Эвелин с таким вниманием, что та, поддавшись первому впечатлению, с сомнением произнесла:

— Нет, только не говорите, что не знаете, кто он…

Нина не отвечала. Мысли ее метелили голову, заваливая вопросами, ответы на которые, если и существовали, были намертво погребены под сугробами памяти.

— Конечно, знаю, — ответила она, не глядя на Эвелин.

— Нина, раз уж мы теперь подруги, — Эвелин сделала вид, что не заметила возмущенный взгляд Нины. — Скажите, почему господин Вэл сложил полномочия?

— Были причины. Не думаю, что нам стоит их обсуждать.

Эвелин с интересом рассматривала Нину, говорившую с тем чувством собственного достоинства, к которому безотчетно испытывают уважение.

— Ну да, конечно, — голос Эвелин звучал тише. — А почему вы столько времени были одна? И сейчас живете не вместе.

— Я так хочу. Пока не нужно никому знать. И прошу вас сохранить наш секрет, — Нина посмотрела на Эвелин мягче.

— Конечно! Можете на меня положиться, я все понимаю… Господин Вэл обещал пить с нами чай, но вот его нет.

— Если обещал, так и будет. Вэл всегда держит слово, — в голосе Нины прозвучали нежные вибрации. — Присаживайтесь.

Эвелин с удовольствием села и стала рассказывать что-то о Зое, сетуя на сложности ее характера, возраста и вообще отношений между родителями и детьми.

— Нина, а у вас еще дети есть?

— Дети?.. Нет, но скоро будут.

— Будут? — оживилась Эвелин. — У вас двойня?

— Да, дочь и сын.

Нина почувствовала руку на своем плече и обернулась.

— Скоро мы их увидим, — улыбался Вэл. — Как ужин, дорогая?

— Хорошо. А где Гопал?

— Остался собирать вещи.

Нина вопросительно посмотрела на Вэла, но при Эвелин спрашивать ни о чем не стала.

Вэл призвал официанта и заказал нехитрое блюдо из рыбы и овощей. Эвелин сразу ушла, сообщив, что будет на чайном балконе, и, если они захотят выпить чаю после ужина, с радостью составит им компанию. Нина сидела молча, наблюдая за Вэлом. Заказ принесли быстро, и Вэл увлекся ужином, удивляя Нину отменным аппетитом.

— Вы уезжаете?

— Да.

— Почему вы вернулись? Вы же простились навсегда.

— О чем вы? Когда это я прощался навсегда?

— Около часа назад.

Вэл отодвинул тарелку и с недоумением посмотрел на Нину.

— Ничего не понимаю. Я задремал на скамейке, меня Гопал растолкал… Как я мог с вами проститься? Это невозможно. Я не хочу прощаться с вами, — признался он, сбивая Нину с толку окончательно. — У меня, правда, все как-то смешалось в голове — не помню, когда вы ушли от меня. И как на скамейке оказался, тоже не помню.

— А что помните?

— Как пожар с Гопалом тушили. Еще помню, как мы на качели… — Вэл посмотрел на Нину с вожделением.

— А я помню, как проснулась в вашем доме.

— Вы не помните, как мы шли отсюда ко мне? Совсем ничего не помните, Нина? — Вэл с трудом мог в это поверить.

— Нет. Но помню, как шли от вас сюда и как вы… Думаю, стоит врачу показаться. Не находите одновременную амнезию странной?

— Более чем, — произнес Вэл задумчиво. — Так вы, Нина, получается, вы меня тоже не помните? Вы же знаете мое имя…

— Я услышала, как вас Гопал назвал, когда из ванны вышла… И сейчас начинаю догадываться, почему вы вели себя так.

— Как я себя вел?

— Будто между нами что-то было, — Нина смутилась. — Не спрашивайте, господин Вэл, мне неловко это вспоминать, а говорить об этом — тем более.

— Господин?! Господин Вэл?! Да за что же вы меня? Что я такого натворил?

— Ничего плохого вы не делали. Просто ваши представления о нас, — последнее слово Нина произнесла, понизив голос и сделав над собой усилие, — не совпали с моими. И вы были этим очень огорчены.

— А вы? — осторожно спросил Вэл.

— Разве мое мнение может что-то значить для вас, господин верховный властитель? — сталь ее голоса пронзила его холодом боли.

— Эвелин?

— Да. Простите, что не узнала вас, — у Нины не получилось скрыть сарказм, она попыталась подняться, но Вэл, распознав ее намерение сбежать, удержал ее.

— Нина, остыньте, — властно произнес он, приблизившись к ее лицу. — То, что вы меня не узнали, — совершенно нормально. Я же знаю, что вы не помните прошлое. С чего бы вам меня помнить, даже если раньше вы и знали, кто я?

Нина молчала. Мысли ее сейчас были такими путаными, что разум ставил под сомнение каждое слово.

— Нина, вы кино любите? — радостный блеск синих глаз придавал лицу Вэла озорное, почти мальчишеское выражение.

— Кино? А что это?

— Хроники, только не из жизни, а по придуманному сценарию.

— Как ожившие книги?

— Можно и так сказать, — довольно произнес Вэл.

— Никогда такого не видела.

— Хотите посмотреть?

— Хочу. А что для этого нужно?

— Да ничего особенного, главное, чтобы была светлая стена и удобные кресла, чтобы можно было сидеть часа два.

— Два часа?

— Примерно, — подтвердил Вэл. — Вас это пугает?

— Нет, чего же тут пугаться? Просто я подумала, что можно было бы прямо сейчас посмотреть, не знала, что так долго… Вечером мне может быть тяжеловато сидеть два часа. Но если с утра, то легче, — сбивчиво проговорила Нина.

— Не обязательно сидеть все два часа, можно в любой момент остановить показ, или вы можете лечь, когда утомитесь сидеть, или сразу… — Вэлу сделалось жарко. — У меня есть одна древняя комедия, несколько дней назад показывал ее Гопалу. Там как раз похожая история: героиня потеряла кратковременную память и каждый день проживала как один и тот же, а проснувшись утром, все забывала.

— Как интересно! — Нина смотрела на Вэла мягче.

— Куда пойдем: ко мне или к вам?

— До вас далеко, можем посмотреть у меня в комнате, — согласилась Нина, удивляясь его способности не принимать отказа. — Давайте Эвелин пригласим и Зою…

— Может быть, для начала стоит выпить с ними чаю на балконе, раз уж я сам предложил?

— Когда?

— Что, когда: когда предложил или когда выпить чаю?

— Все, — улыбнулась Нина.

— Отвечаю последовательно, — Вэл вдохновился ее улыбкой. — Эвелин мы встретили недалеко отсюда, когда прогуливались сегодня после обеда. Она меня сразу узнала, и, боясь, как бы она меня не выдала, я не дал ей много говорить — купил приглашением на чай. Я сам хотел сказать вам, чем раньше занимался, но… всегда найдутся добрые люди, которые опередят, облегчат, так сказать, путь. — Вэл взял руку Нины. — Я понимаю, что сейчас я никто для вас, но поверьте: несколько часов назад было иначе. Я помню и чувствую, сейчас даже сильнее… Дайте мне возможность познакомиться с вами еще раз…

— Хорошо, господин Вэл.

— Нина, просто Вэл. Я для вас не могу быть господином.

Нина закрыла глаза и промолчала. Вэл осторожно провел ее рукой по своим волосам, потом приник лицом к ладони, словно в ней спрятался, и издал негромкий не то стон, не то рык.

— Смешной, — сказала вдруг Нина, посмотрев на него с нежностью, но, спохватившись, произнесла, — простите, господин верховный… простите, Вэл…

Вэл прижал ее руку к губам и поднял на Нину взгляд, от которого она смутилась невероятно.

— Пойдемте пить чай, — медленно произнесла грудным голосом. — Эвелин, наверное, заждалась нас… — и, приговорив Вэла окончательно, прошептала, — я уже очень хочу смотреть с вами кино…

— Дядя! — раздался радостный возглас Аси. — Вот вы где, а я никак найти тебя не могу.

Она подошла к Вэлу, и он обнял ее, широко улыбаясь.

— Знакомьтесь: это Нина, а это Ася, моя племянница, — Вэл подмигнул Нине, видя ее растерянность.

Ася присела рядом и заговорила переливчатым голосом:

— Завтра утром мы с ребятами идем на экскурсию. Присоединяйтесь!

— Что за экскурсия? — живо откликнулся Вэл.

— Какие-то древние развалины, мосты, храмы — руины, в общем, — рассмеялась Ася. — Но, говорят, очень интересно и гид какой-то необыкновенный. Вы сможете, Нина? Часть маршрута проходит по холмам, наверное, вам трудно будет подниматься.

— С этим проблем нет, — заверил Вэл, не давая Нине возможности отказаться. — Мы возьмем с собой носильщика, который донесет Нину куда угодно, если она устанет.

— О! Как у вас все! Так, идете?

Вэл посмотрел на Нину умоляющим взглядом и, получив от нее медленный взмах ресницами, ответил довольным голосом:

— Конечно. Во сколько и где собираемся?

— Здесь, у парадного подъезда, в десять часов. Не опаздывать! С собой иметь кепки, тапки, платки, очки, воду, ну, что там вам еще может понадобиться… Плечи и колени прикрыть, потому что планируется посещение какого-то храма.

— Плечи и колени — это к вам скорее, мы всегда прикрыты, — игриво заметил Вэл. — На всякий случай, свяжись со мной завтра часов в девять, чтобы мы не проспали.

— Какой у тебя сейчас позывной? Ты же сменил недавно, — не растерялась Ася.

— Каникула латиницей. Через си в обоих случаях.

— Я знаю, как пишется Сириус, — заметила Ася. — Или ты забыл, что я на космологии специализируюсь?

Вэл обнял племянницу, и она убежала, попрощавшись до завтра.

— Нина, с вами все в порядке? Вы словно не здесь.

— Милая у вас племянница.

— Угу. Пойдемте пить чай, пока еще кто-нибудь не объявился, — Вэл подал Нине руку, помогая ей встать. — Такое впечатление, что на нас сегодня билеты подешевели.

— Точно, — улыбнулась Нина, беря Вэла под руку. — Нам обязательно все это делать?

— Что? — при слове «нам» Вэл услышал стук своего сердца.

— Пить чай, идти на экскурсию…

— Да. И сейчас нас засыплют вопросами. Вы же понимаете, Нина, что от этого не уйти?

— Боже, я так устала, — произнесла она изможденным голосом.

Вэл остановился, осторожно ее приобнял.

— Потерпите еще чуть-чуть, потом вы удобно уляжетесь, и я включу кино. Пока будете смотреть, ножки вам помассирую, сразу легче станет. Я лучший в мире массажист ваших ножек.

— Что вы такое говорите? — вяло возмутилась Нина, голова которой сейчас куда-то уплывала, падая на плечо Вэла. Ей резко захотелось спать, захотелось так сильно, что она с трудом могла выговаривать слова. Промелькнула мысль, что ее состояние ненормально, потому что она совсем недавно спала три часа. Но мысль эта в голове не прижилась, и Нина снова посмотрела на Вэла полуотсутствующим взглядом. — Пойдемте пить чай.

— Уверен, сейчас мне придется много и убедительно врать, — сказал Вэл. — Подыграйте, пожалуйста.

— Я врать не умею.

— Просто не опровергайте мои слова и не удивляйтесь ничему. Хорошо?

— Не думаю, что это хорошо, но, если вы считаете, что иначе нельзя, буду молчать, — и пройдя несколько шагов, Нина с улыбкой добавила, — можно приобнять меня для убедительности представления и чтобы я не упала, если вдруг засну.

Вэл сильно прижал ее к груди.

— Так можно?

— Лучше сначала спрашивать, потом делать, если позволят, — строго заметила Нина, но дыхание ее сбилось, голос дрогнул, а когда Вэл виновато опустил взгляд, смягчившись, добавила, — глаз да глаз нужен с вами.

— Прощен?

— Я подумаю над этим, а пока взяла на заметку.

— Похоже, инициативу особенно проявлять не стоит, — еле слышно произнес Вэл, с игривой опаской посматривая на Нину.

— Мысль верная, — обронила она, входя в чайную, устроенную на большом овальном балконе второго этажа, с которого открывался вид на простор долины, зеленой косынкой сброшенной с двух соседних Златогорских вершин. — Какая все-таки здесь красота!

— Да, — согласилась Эвелин с радостью. Любопытство разгорелось в ней, языки его пламени отражались нездоровым блеском в глазах.

Вэл сразу заметил этот огонь и нанес упреждающий удар, разряжая и накаляя обстановку разом:

— Эвелин, простите, что задержали вас, — произнес он самым любезным тоном. — Сегодня мы порядком утомились, — Вэл демонстративно положил руку на живот Нины, обозначая «мы» наглядно, — но немного, думаю, посидеть еще сможем. Правда ведь? — Вэл посмотрел на Нину неподдельно нежно и поцеловал ее в нос.

— Конечно, — она, с милой улыбкой на губах, больно щипнула Вэла.

Он стоически выдержал щипок, лишь скривился, улыбаясь, и передал Нине мысль, что обязательно отыграется. Услышав Вэла, Нина испугалась и решила ему не противоречить. Сев в кресло, соседнее с Эвелин, и поймав на себе взгляд Вэла, она подумала, что он очень привлекателен и ей хорошо, когда он рядом. «Счастлив слышать», — отозвался Вэл и рассмеялся, видя растерянность Нины.

— Простите, дамы, мне смешинка в глаз попала, — не переставая смеяться, сказал Вэл и потянулся, чтобы налить чаю Нине и себе. — Давайте еще закажем, — и велел принести большой чайник с травяным сбором и вазу с пирожными.

Эвелин смотрела на Вэла не моргая, а он про себя загадывал, сколько секунд она выдержит молча.

— Господин Вэл, — заговорила Эвелин, и Вэл подумал: «Пятнадцать». — Почему вы оставили пост, ведь мы же за вас проголосовали?

Такого вопроса Вэл ожидал менее всего и несколько растерялся под пристальными взглядами Эвелин и Нины.

— Подумал, что пора уступить дорогу молодым, — быстро нашелся он, продолжая улыбаться.

— Только поэтому? — голос Эвелин выдавал недоверие.

— Вам это кажется недостаточным основанием?

— Кажется, если честно.

— Интересно узнать вашу версию, — Вэл плавно ложился на крыло, освобождая эфир.

— Разные слухи ходят, — осторожно ответила Эвелин, бросая быстрый взгляд на Нину.

— Любопытно было бы послушать, что обо мне говорят, — Вэл с интересом смотрел на Эвелин.

— Не думаю, что я должна пересказывать…

— И все же.

— Говорят, что после комы вы, как бы помягче выразиться, — Эвелин заметно смутилась, — что у вас сейчас не все в порядке с головой. Но это полная чушь, я сама теперь вижу.

— А еще что говорят? — не успокаивался Вэл.

— Разные глупости… Не спрашивайте, господин верховный властитель, людям всегда нужно о чем-то языками чесать.

— Эвелин, почему вы меня величаете? Вы же знаете, что я больше не статусное лицо.

— Не могу в это поверить, — призналась Эвелин. — Смотрю на вас и не понимаю, зачем вы это сделали. Нина, как вы могли позволить ему нас бросить?

Нина поперхнулась.

— Вэл принимает решения самостоятельно, — произнесла она, не поднимая глаз. — И уверяю вас, Эвелин, вы ошибаетесь: он никого не бросил. Не обязательно носить корону, чтобы быть королем.

Последние слова Нины пригвоздили Эвелин к месту, она даже рот от удивления приоткрыла. Вэл смотрел на Нину с восхищением. Он жадно ловил ее взгляд, пытаясь понять: она на самом деле так думает или мастерски подыгрывает ему, как договаривались.

Официант принес чай, хотел разлить, но Вэл отогнал его и сам подал чашку Нине:

— Моя королева.

— Вэл, — выдохнула она тихо, смущенно поднимая на него взгляд, от которого он едва на ногах устоял.

«Я с ума от вас схожу», — передал Вэл, не владея собой совершенно. Он упал на стоявшую рядом оттоманку, схватился рукой за ножку кресла Нины и с характерным звуком трущегося о каменный пол дерева придвинул его к себе, с удовольствием положив голову ей на колени. Нина едва успела поставить чашку с горячим чаем на стол, улыбнулась и, подергав его рукой за челку, словно журя за проказы, стала нежно поглаживать ему лоб и волосы. Вэл закрыл глаза и не сдержал томного стона.

— Рядом с вами находиться жарко… Простите, — очнулась Эвелин, смущенно улыбаясь. — Можно подумать, вы только познакомились…

— Так и есть, — согласилась Нина.

— То есть?

— Мы каждый день знакомимся, а иногда и по несколько раз за день, — рассмеялась Нина.

— Точно, — как в бреду отозвался Вэл, боясь пошевелиться. — На самом же деле, мы сто лет вместе.

— Вы женаты? — Эвелин не удержалась, но сразу почувствовала, что задавать такой вопрос не стоило.

— Нет пока, — спокойно ответил Вэл. — Все как-то не складывалось, но мы над этим работаем, — добавил, осторожно глядя на Нину. — Мы слишком заняты были, чтобы выкроить время на формальности, поэтому сначала сделали главное, — Вэл с гордостью потрогал живот Нины и поцеловал его. — Спасибо, Эвелин, что напомнили. Нужно подумать об этом всерьез, ведь совсем скоро наши дети…

— Дорогой, нам пора, — произнесла Нина негромко, будучи не в состоянии и дальше выслушивать утопические рассуждения Вэла по поводу их мифических отношений.

Он посмотрел на нее, мысленно прося разрешения не приглашать Эвелин на кино.

«Буду вести себя очень прилично», — заверил, целуя ее руку.

«Не сомневаюсь, — строго отозвалась Нина. — Две заметки у вас уже есть. После третьей неприлично вести себя буду вынуждена я».

«Я нашел свою королеву, — подумал Вэл, а Нине передал, — придется оторваться на третьей заметке, чтобы не страдать напрасно, — но, увидев ее, сдвинувшиеся к переносице брови, поспешил дать задний ход, — я пошутил».

— Уже уходите? — разочарованно спросила Эвелин, не ожидавшая, что их беседа прервется так быстро.

— Нам пора спать, — ответил Вэл, не скрывая удовольствия от произносимых слов. — Малыши подстраивают режим под себя…

Вэл мог бы и дальше фантазировать на тему, но щипок за ухо привел его в чувство. Он встал, взял Нину за руку и распрощался с Эвелин.

— Что вы себе позволяете?! — Нина высказалась довольно резко, когда дверь ее номера за ними закрылась. — Вы манипулируете моими детьми, будто они ваши!

— Простите, ничем не хотел вас обидеть, — растерялся Вэл, не ожидавший подобной реакции. — Я забыл, что они не мои… Может быть, мне лучше уйти?

— Как хотите, — холодно ответила Нина, не желая, чтобы Вэл уходил, но не сумев сказать другое.

— Простите, что расстроил вас, — убитым голосом произнес он и взялся за ручку двери.

— Вэл… — Он обернулся: Нина стояла посреди комнаты, лицо ее побледнело, глаза блестели влагой. — Вы обещали кино, — произнесла она дрожащим от волнения голосом. — Подождете, пока я приму душ?

— Конечно…

Вэл сидел на софе, ожидая, когда Нина выйдет из ванной. Он пытался понять, на самом ли деле перешел дозволенные границы или Нину вывело из равновесия что-то еще. Пытался, но не понимал. Вэл встал и прошелся по номеру, довольно просторному, заглянул в спальню, с удовлетворением обнаружив в ней почти белые стены. Он нашел нужный фильм и положил коммуникатор на столик.

— Думаю, халатом вас уже не испугать, — сказала Нина, с растерянной улыбкой заходя в спальню.

На ней был длинный шелковый халат цвета ванильного мороженого, струящийся по телу и довольно условно его скрывающий. Мокрые волосы, вьющиеся крупными волнами, свежее лицо, блестящие, ярко-изумрудные глаза… Вэл сглотнул.

— Таким испугать невозможно, можно только убить…

— Не хотите тоже освежиться? — не то спросила, не то предложила Нина, бросая на Вэла быстрый, виноватый взгляд. — У меня есть санаторный халат, он большой, должен вам подойти.

— С удовольствием… Включу фильм и пойду. — Вэл вывел проекцию голливудской комедии «Пятьдесят первых поцелуев». — Может, поначалу непривычно… Нина, тогда люди по-другому к юмору относились, он довольно грубый у них, местами вам может пошлым показаться. Не судите строго… Где я могу взять халат?

На стене замелькали первые кадры, и только тогда Вэл позволил себе взглянуть на Нину: она смотрела завороженно. Не отвечая и не отрываясь от демонстрации, Нина поднялась и достала из шкафа легкий полотняный халат, действительно большой, и протянула его Вэлу. Он почувствовал, как защемило сердце, когда в чуть распахнувшихся половинках ее халата мелькнула синяя венка.

Вэл поспешил в душ и долго стоял под сильными струями холодной воды, усмиряя разгоряченное тело и успокаивая разыгравшееся воображение. «Надо было позвать Эвелин, — думал он, обтираясь полотенцем и глядя на себя в зеркало. — Хотя, какого… Мы же не дети… Дети… О чем я вообще сейчас думаю?»

И тут он увидел на левой руке следы сделанной маркером надписи: «Обвенчайся завтра с Ниной любой ценой».

Вэл протер глаза, потом зеркало, руку — надпись точно была. Он стал судорожно ее оттирать, пока следы краски полностью не исчезли. Вэл не помнил, чтобы писал такое, — никогда никакого у себя на руках он не писал. «Обвенчаться завтра с Ниной! Бред какой-то! Чья-то шутка? Гопал? Да, нет, быть того не может: Гопал понятия не имеет, что такое венчание». Вэл ни о чем другом теперь думать не мог, только о странных словах и о том, каким образом они оказались на его руке. «Может, надо мной кто-то подшутил, пока я спал на скамейке? Но о Нине никто не мог знать. Только я сам… Я прилетел из будущего и оставил себе это послание?» — думал Вэл, находя, что последняя версия кажется самой реальной.

Находка отвлекла его от мыслей о Нине, по крайней мере от их физического содержания, полностью переключив сознание на другое: Нина его жена… А он готов обзавестись женой? Хочет он этого?

«До завтра есть время понять», — решил Вэл.

Нина лежала, опершись на локоть, и увлеченно смотрела кино. На лице ее застыло выражение блаженства и наивного, детского сопереживания происходящему в кадре. Вэл остановился в двух шагах от кровати, и в этот момент вспомнил, что видел сегодня синий маркер у себя в ванной. «Значит, сам написал перед тем, как выйти из дома. Видимо, я каким-то образом догадывался, что могу не вспомнить и оставил напоминалку… Значит, я хотел этого, хотел, чтобы Нина стала моей женой. Но почему таким старомодным способом? Должна же быть какая-то причина. Дети?»

— Что с вами? — Нина заметила его сосредоточенный взгляд.

— Все в порядке. Вам так удобно смотреть?

— Да.

Вэл сел в кресло и осторожно дотронулся до ее правой ступни. Нина вздрогнула, но тут же успокоилась и передала ему тубус с лосьоном. Вэл разминал ступни, запретив рукам подниматься выше щиколоток, пытался смотреть кино, но самообманывался совсем недолго: через пять минут Вэл видел только Нину, чувствуя, как ножка в его руке напрягается, реагируя на прикосновения, слыша, как Нина глубоко дышит. Еще через минуту он сорвался и стал жадно целовать пальцы, подъем, лодыжку…

«Остановись!» — услышал он и испугался: мысль была передана им, но не этим им, а словно еще каким-то, контролирующим его действия со стороны. Вэл подумал, что сходит с ума, и быстро вышел из спальни. Сердце его стучало бешено, кровь билась в висок, дышать было трудно. Вэл нашел в гостиной воду и выпил пол-литра. Вышел на балкон — вечерняя прохлада приятно обдала лицо и тело.

«Что же мне делать? — думал Вэл, судорожно перебирая в уме варианты. — Уйти? А что Нина подумает? Улететь завтра и никогда сюда не возвращаться? — последняя мысль оказалась болезненной и глубоко полоснула куда-то в подреберье. — Что я говорю? Как я могу улететь без нее? Я же с ней хотел завтра лететь в Шрилан. Я же с ней хочу быть до скончания дней. Я просто не уверен, что смогу сделать ее счастливой и стать хорошим мужем и отцом по совместительству».

Вэл подумал, что сейчас выпил бы виски и раскурил сигару. Он был практически уверен, что возвращение прежних привычек вернуло бы ему и его прежнее самообладание. То, что творилось с его волей, когда Нина находилась рядом, не лезло ни в какие ворота: Вэл привык управлять собой полностью, а рядом с Ниной он собой управлял с трудом — рядом с ней им управляло желание обладать ею. Вэл подумал, будь он и сейчас властителем, сто раз бы прикинул, стоит ли попадать в подобную зависимость от собственной страсти, и пришел к мысли, что вряд ли решился бы на проект «любимая женщина».

«Невозможно совмещать политику и близкие отношения, — убеждал он себя, стоя на балконе. — Кто-нибудь да окажется под угрозой: ладно, если только ты сам, но ведь пострадать могут и жена, и дети, и государство в целом…. Жена, дети… О чем я вообще думаю? — Вэл почувствовал, как увлажнились ладони. — Холодный пот? Мне настолько страшно приблизиться? Я боюсь, что не выйду от нее прежним, вся моя жизнь станет другой. Выдержу ли я такие перемены? И нужна ли мне другая жизнь?»

Представив, как он входит в спальню Нины, Вэл почувствовал боль в теле и остался стоять на балконе. Заметив, что какая-то парочка, остановившись, смотрит в его сторону, вернулся в гостиную, оставил балконную дверь открытой, но так и не решился пойти к Нине. Вэл растянулся на софе, ощущая, как с улицы приятно тянет свежестью. Разгоряченное тело его остывало, будоражившие сознание и душу мысли понемногу теряли остроту и отступали…

— Слушай, Вэл, хватит под Иванушку-дурачка косить! — раздался гневный голос. — Я долго на тебя смотрел, надеялся, что ты очнешься и станешь собой. Но ты заигрался в прятки настолько, что еще немного — и все окончательно проиграешь.

— Кто ты? — нервно спросил Вэл, никого рядом не видя. — И с какого перепуга так со мной разговариваешь?

— С такого, что меня после этого разговора могут совсем обнулить. Если бы не Нина, даже не приблизился бы к тебе. Сил нет смотреть, что ты делаешь с ней и собой. Очнись! Хватит сомневаться. Ты однажды уже потерял ее, хоть и не помнишь об этом. Ты вообще ни хрена не помнишь! Ты сумел разозлить всех своих покровителей, и я их понимаю, сам злюсь. Я поклялся не являться тебе после того, как ты детей не признал, но ты каким-то чудом смог Нину спасти. Только поэтому я сейчас здесь.

— Не признал детей? О чем ты говоришь?

— О твоих детях. Это твои дети. Как ты можешь этого не понимать? Ты же их чувствуешь. Ты так и не научился доверять чувству, Вэл? Ты двоечник в школе жизни, ничему не учишься. И когда ты в нормальном разуме, ты это понимаешь, поэтому и не надеешься на себя, записочки оставляешь. Выключи мозги и слушай сердце! Мозги у тебя-этого не самое сильное место.

— У меня-этого?

— Да… Просыпайся и веди завтра Нину к алтарю. И верни ей память. Она умнее тебя, что бы ты о себе ни воображал. Не подведи меня, Вэл, не дай еще раз напрасно за тебя погибнуть.

Вэл проснулся в испарине. Несколько раз прокрутив в памяти странный разговор, пришел к мысли, что это не просто сон, а что-то еще. Подумал о подселении чужого сознания, но отмел эту мысль: чужое сознание выстраивает границы под свои интересы, а в его случае было наоборот. Слова о детях, которых он, действительно, чувствовал, не давали покоя. Вспомнил совпадение мыслей своих и Нины, когда они были у озера, внезапную амнезию. Они оба не помнят прошлое… Чтобы избавиться от морока сна, Вэл пошел к Нине, решив действовать по обстоятельствам.

Несколькими часами ранее…

Оставив Нину в ресторане, Гопал нашел и разбудил дремлющего на скамье Вэла и по удивленному выражению его глаз понял, что махатта совершил переход из одной формы сознания в другую. Не видя смысла посвящать его в то, что произошло полчаса назад, Гопал направил Вэла к Нине, а сам, сославшись на долгие сборы, побежал к дому, чтобы поклониться высшим силам и попросить у них помощи. Нина излучала свет, который Гопал едва замечал, когда удавалось сосредоточиться, глядя на нее вскользь через полуопущенные ресницы. Тогда синие пульсации аджны и фиолетовые сахасрары пробивались через затмевающий все остальные чакры красно-оранжевый свет свадхистханы и муладхары, что было нормально, учитывая беременность Нины. Ни у кого еще Гопалу не приходилось видеть шестую чакру в подобной степени энергетического развития, не говоря о седьмой, существование которой до сих пор многими ставилось под сомнение. «У Нины она точно есть, а у махатты даже активна, о чем махатта, конечно же, не догадывается», — думал Гопал, облачаясь в чистый саронг и украшая себя гирляндой — нет, не из цветов гибискуса — их здесь не найти при всем желании. Гопал обнаружил в затонах озера белые и желтые лилии и сделал ожерелье из них.

Гопал явственно представил недавний эпизод дня: Вэла, бегущего к дому с Ниной на руках, и едва заметный шлейф синеватого свечения рядом с ними. Он подумал, что поймал эффект миражного отражения, создаваемый раскаленной атмосферой перед грозой. Но, когда странная энергия не исчезла в доме совершенно, а лишь начала по-разному ощущаться в зависимости от расстояния между Ниной и Вэлом, Гопал понял, что это саяна, активирующая их чакры. Видя Вэла и Нину вместе, Гопал не сомневался, что они одно целое, — их энергии усиливали друг друга, и он решил помочь их сближению, насколько это было в его силах.

Гопал раскурил благовония, положил угощение к статуэтке Нарасимхи и, приняв молитвенное положение, стал читать древнюю защитную ведическую мантру, призывая Нрисимхадеву устранить препятствия на пути идущих к счастью:

нpисимха-кавачам вакшье

пpахладенодитам пуpа

саpва-pакша-каpам пуньям

саpвопадpава-нашанам…

Когда Гопал в сто восьмой раз произнес: «…гаpджантам гаpджайантам ниджа-бхуджа-паталам спхотайантам хатантам pуйантам тапайантам диви…», день кончился — до полуночи оставалось десять минут.

Гопал успел произнести мантру положенное количество раз и поэтому пребывал в состоянии, близком к полному удовлетворению. Собрать вещи к отъезду он и завтра успеет, а если Нрисимхадева услышал его, возможно, и завтра ему не придется этим заниматься…

Вэл осторожно подошел к двери спальни, тихо приоткрыл ее — Нина спала поперек застеленной кровати, поджав колени к животу. Вэл укрыл ее пледом, забрал коммуникатор и тихо вышел, прикрыв за собой дверь.

«Если эта пытка продлится еще день, я сойду с ума окончательно, — приговорил он ситуацию. — Женюсь! Ради сохранения нервной системы — женюсь». Вэл выпил воды — немного пришел в себя. Отправил сообщение Гопалу, чтобы принес сменную одежду. Вспомнил Асю и ее предложение пойти на экскурсию, предполагающую посещение какого-то храма. Все эти сны, мысли, записи на руке… Даже сам факт того, что он заговорил, казался сейчас Вэлу свершившимся для того лишь, чтобы суметь сегодня произнести короткое «Да».

«Мир ощетинился против моего холостячества, — пытался иронизировать Вэл. — Пора. Я стал слишком старомоден, раз не могу быть с женщиной, которую хочу до смерти, но боюсь решиться, не имея законных прав»…

В четыре утра Гопал получил сообщение от махатты с просьбой принести ему белую блузу и льняные брюки к девяти часам в «Моравию». Исполнив благодарственный гимн Нрисимхадеве, Гопал собрал вещи и, поставив таймер на восемь, уснул, преисполненный сознания выполненного долга. Поэтому, когда в пять утра хлопнула входная дверь и в коридоре раздались знакомые шаги, он не поверил. Но, услышав крик хозяина, вскочил и выбежал ему навстречу.

— Гопал! Нужны цветы и кольца!

— Что, махатта? Какие кольца, сколько? Когда? — плохо соображая спросонья, что происходит, переспрашивал Гопал.

— Два гладких кольца для меня и Нины через три часа. Через четыре я сделаю предложение, — Вэл сел. — Сегодня я женюсь, Гопал.

— Поздравляю, махатта! — обрадовался парень и покружился на месте, напевая что-то, в чем Вэл расслышал благодарственные слова Нрисимхадеве.

— Ты-то чему радуешься?

— Судьба, — Гопал загадочно улыбался. — Пойду будить ювелира.

— Ты хоть знаешь, где его искать?

— Нрисимхадева знает, — счастливо произнес Гопал, беря в руки статуэтку человекольва.

— Если дева знает, где живет экскурсовод, пусть отведет тебя и к нему. Скажи, что сегодня экскурсия должна начаться с храма на холме, что я щедро оплачу ему отклонение от маршрута.

— Все сделаю, махатта Вэл. Какие Нина любит цветы?

— Хороший вопрос… Не знаю, если честно, — Вэл нахмурился. — Как думаешь, ромашки ей понравятся?

— Понравятся, — улыбался Гопал.

— Нарву сам.

— За нашим домом самые крупные, — подсказал Гопал. — Там тень, они не выгорают на солнце…

Нина проснулась около семи.

Нежный утренний свет согревал комнату. Очнувшись в халате поверх покрывала, Нина с удивлением осмотрелась, пытаясь вспомнить, что было вчера. Тело ныло, желая распрямиться. Вытянув ноги, Нина недолго полежала, потом пошла в гостиную согреть чай. Наливая в чашку желтовато-зеленую травяную заварку, вспомнила Вэла и то, как вчера он упал рядом с ней, придвинув ее кресло к себе. «Слава богу, я ничего не забыла, — улыбнулась Нина, думая о вчерашнем фильме, героиня которого каждый день знакомилась со своим парнем и каждую ночь забывала об этом. — Все-таки он милый, — подумала уже о Вэле, — только массаж получился немного быстрым… Интересно, увидимся ли мы сегодня? Вроде бы, собирались пойти на экскурсию. Но он и уезжать собирался».

При мысли об отъезде Вэла и вероятности никогда с ним больше не встретиться Нине сделалось не по себе. Не по себе настолько, что она ощутила подкативший к горлу комок. «Это все сон, — успокаивала она себя. — Я всегда проживаю такие сны долго. Сегодняшний был очень… Как он сказал? На земле и на небе, в жизни и после нее… Твоя радость — моя радость, твоя боль — моя боль… Надо же! — изумилась Нина, вспоминая увиденное во сне. — Какие правильные слова! Почему люди сейчас не говорят их друг другу, когда решают быть вместе? Почему не дают клятвы верности? Не верят, что могут быть верными или?.. И какой странной фамилией он меня назвал — Бер… Вэл Лоу де Пераледа — так, кажется. Чудно, — подумала Нина и вспомнила о кольце, ее кольце, которое во сне Вэл надевал ей на руку, перед этим показывая гравировку. Нина сняла кольцо, уверенная, что внутри оно совершенно гладкое, но, к своему удивлению, обнаружила ту самую фразу о связанных судьбах, которую Вэл произнес и которую раньше она попросту не замечала. — Боже мой! Что это за сон? Как может присниться то, чего не знаешь?»

Нина допила чай и решила принять душ. Больше спать не хотелось и, хотя до завтрака оставался целый час, она о нем уже думала, чувствуя голод и желая, чтобы поскорее было девять, — время, когда Ася должна позвонить Вэлу, чтобы они не проспали экскурсию. Только сейчас до нее начал доходить смысл слов: «Чтобы мы не проспали».

Нина подняла с софы санаторный халат, поднесла его к лицу и почувствовала запах тела Вэла, от которого внутри у нее все сжалось, не позволяя ей и дальше себя обманывать, будто Вэл не особенно много для нее значит. Нина уткнулась лицом в халат и заплакала, сама не понимая, почему плачет. Она положила руки на живот, вспоминая, как это делал Вэл.

— Грегор, Мария, как думаете, Вэл — тот, кто нам нужен? — ответом были довольно ощутимые толчки в животе. — И он, действительно, хочет быть вашим отцом? — на этот вопрос ее толкнули так сильно, что Нине стало больно, и ей показалось, что в голове промелькнула мысль: «Он наш папа». Не сумев поверить в такое, Нина утерла слезы и пошла в ванну, унося полотняный халат с собой.

Вымывшись до хрустящего звука кожи, Нина почувствовала зудящую сухость живота и, увлажнившись лосьоном с головы до ног, решила пока не одеваться, чтобы дать возможность крему полностью впитаться. Проходя мимо большого напольного зеркала, остановилась, с интересом рассматривая свое отражение. «Неужели беременность может привлекать мужчин? — думала Нина, искренне не понимая, почему Вэл обратил на нее внимание. — Вокруг столько молодых, красивых и небеременных женщин. Почему именно я? А ведь он, похоже, и правда, увлечен мною, — Нина улыбнулась. — А я?»

— Дорогая, поговорим по душам, — произнесла она вслух, усаживаясь в позу лотоса перед зеркалом. — Пора тебе во всем разобраться и прийти к какому-то решению. Выключаем экзистенциальную дурочку и активируем мыслящее существо. Что известно? Непонятная ситуация с не менее непонятным субъектом по имени Вэл Лоу. Сложности с определением собственной позиции относительно непонятной ситуации, — вздохнула Нина. — Уравнение со множеством неизвестных. Разобьем задачу на составляющие. Что имеем на данный момент?

Отрицательная система: женщина Нина неопределенного возраста, без роду и племени, без друзей, без памяти, без понимания, как жить дальше.

Положительная система: определенное количество иногда нормально функционирующего серого вещества, внешность без физических дефектов, способность изъясняться без слов (опция включилась только что и поддерживается в рабочем состоянии только в присутствии Вэла Лоу; возможно, активирована им же), чувство юмора (неярко выраженная опция), воля, характер (качество диффузно, подвержено спонтанным проявлениям, принадлежность к определенной системе непостоянна), приятный голос (опция узконаправленная, воздействующая сила одновекторная, поражающая способность распространяется только на Вэла Лоу). Что-то многовато в системе элементов, детерминированных конкретной личностью. Как бы это не повлияло на результат при сведении уравнения… Ладно. Поехали дальше. — Нина хрустнула пальцами рук, сцепила ладони в замок, размяла вращательными движениями влево-вправо. — Третья системная составляющая неопределенного знака выражения, в потенции имеющая возможность проявлять лабильность к любой из двух других систем: беременность двойней, забытое прошлое (элемент играет роль только при условии изменения предиката).

Кажется, переменных предостаточно. Есть ли какие-то константы? — Нина задумалась, сделала вращательные движения головой. — Похоже, с областью определения возникают проблемы, — Нина почесала затылок. — Так, логика не работает… Включаем парадоксальное мышление. Что имеем?

Ситуация первая: Нина Бер (для удобства пользования возьмем фамилию из сна) — женщина непонятных лет, с неопределенным прошлым, необщительная (предположительно, легкая форма аутизма), нулевая степень влияния на людей и события, рациональна, спокойна, нетребовательна, на двадцать третьей неделе беременности. Хорошо.

Ситуация вторая: Вэл Лоу — мужчина примерно пятидесяти лет (информация неточная, получена из сомнительного источника по имени Эвелин), бывшее высшее статусное лицо государства (все тот же сомнительный источник утверждает, что бывших властителей не бывает), блестящее прошлое и беспроблемное будущее, недостаток в людях и связях исключается, максимальная степень влияния на людей и события, иррационален и рационален одновременно, обладает специфическими способностями, трансцендентная привлекательность, магнетизм космического уровня. Отлично.

Общая ситуация: пространство переполнено хорошенькими девушками и молодыми красивыми женщинами, обладающими статусным набором, соответствующим предпочтениям статусных лиц. Отвратительно, конечно, но, как говорится, что имеем…

Тенденция времени: статусные лица отдают предпочтение молодым и красивым с однозначно определенными признаками статусной принадлежности, готовыми идти на сближение без создания сложностей. Это даже не предположение, а эмпирический закон, и никакая нулевая гипотеза его не отменит.

Логическая гипотеза (на самом деле — эмпирическая аксиома): статусное лицо без проблем выбирает любую из общей ситуации.

Парадоксальная гипотеза (аксиоматичность проявляется только в русских народных сказках: архетипическое притяжение Иванов-Царевичей к Настенькам, Марьюшкам, Василисушкам; однако и здесь все не так линейно — Марьюшки, Василисушки обычно в конце оказываются Марьями-Моревнами-Королевнами и Василисами Прекрасными и Премудрыми. С Настеньками небольшая погрешность выходит, но это, возможно, влияние беременности на мое мышление): статусное лицо не выбирает из общей ситуации — его действия обнаруживают тенденцию не замечать царевн и королевн, а расходовать свою трансцендентность на привлечение внимания Настеньки.

В ситуативном пространстве-времени обнаруживаем парадокс: Вэл Лоу, сверхресурсное лицо высшего статуса, выбирает Нину Бер, лицо с полным отсутствием статуса и ресурса, да к тому же еще и беременную, и Вэл Лоу выглядит при этом вполне счастливым.

Какое новое знание получаем из парадокса?

Первое. Статусному лицу (возможно, только высшему) для счастья необходима Настенька.

Второе. Статусному лицу (именно Вэлу Лоу) для счастья необходима Нина Бер.

Третье. Нина Бер — Настенька.

Четвертое. Нина Бер — Моревна, Королевна, Премудрая и далее по архетипическому ранжиру (самое вероятное: предположенное знание — результат избытка эстрогена в крови мыслящего существа).

Пятое. Вэл Лоу не высшее статусное лицо, не трансцендентная привлекательность — это Иванушка-дурачок, мимикрирующий под Ивана-Царевича (в данном случае парадокс не существует, потому что Иванушки-дурачки Настенек выбирают всегда, но подобное противоречит очевидности: Вэл Лоу — статусное лицо, значит…)

Черт! Я запуталась: привнесла логику в парадоксальность! — вскрикнула Нина, сильно ударяя себя кулаками по коленям. — Что же мне делать? Как построить прогноз развития событий на ближайшее будущее? Стоп. Причем тут прогноз? В задаче требовалось найти собственное отношение к ситуации с Вэлом. А я что сейчас вычисляла?.. Господи! — Нина увидела свое отражение в зеркале: голая беременная женщина, сидящая на полу в позе лотоса и разговаривающая сама с собой. — Новое знание все же получено, — убийственным голосом заключила она. — Мыслящее существо много глупее экзистенциальной дурочки!

«Невероятная самокритика!», — услышала она голос Вэла у себя в голове и одновременно щелчок открываемой двери.

Нина взвизгнула, вскочила, чтобы спрятаться, но ноги от долгого сидения в вынужденной позе не успели быстро выполнить команду мозга и подкосились. Нина оперлась на стену, вписавшись в нее всем телом. От входной двери до открытого пространства гостиной, где она «медитировала», Вэлу нужно было сделать четыре шага, Нине до ближайшего укрытия — ванной комнаты — десять.

— Стойте! — крикнула она громко. — Не входите, я раздета!

— Похоже на приглашение, — довольно весело ответил Вэл, но все же задержался на входе. Услышав хлопок двери в ванную, спросил громко, — можно?

Постояв несколько секунд и не дождавшись ответа, решился пройти — гостиная была пуста.

— Нина, выходите, мне нужно вам что-то сказать…

— Не выйду! — послышался грозный голос. — Уходите, или я буду кидаться тапками!

На лице Вэла расплылась растерянная улыбка.

— Тапками?

— Да!

Вэл стоял посреди гостиной в белоснежной сорочке, сером костюме с огромным букетом ромашек в руках, не зная, что делать. В голове его звучала заготовленная трогательная речь, которая должна была убедить ее…

— Нина, ну что вы в самом деле? Выходите, прошу вас.

Дверь ванной немного приоткрылась и оттуда показалась половина головы Нины. Она смотрела на Вэла правым глазом — левый закрывала дверь.

— Как вы вошли? — сердито спросила она.

— Я стащил вашу карточку, когда утром уходил. Чтобы не будить вас по возвращении, — Вэл пытался сохранять на лице улыбку, но теперь это стоило ему больших усилий.

Нина оценивающе окинула взглядом правого глаза прикид Вэла, букет ромашек и спросила, все еще сердито:

— А это зачем?

— Что? — удивился Вэл. — Цветы?

— Да.

— А как вы думаете? — история переставала веселить Вэла, и его улыбка исчезла.

— Я никак не думаю, — довольно резко отозвалась Нина. — Хотя, нет, как-то я все-таки думаю. Я думаю, что читать мои мысли, стоя за дверью, — некрасиво, как и входить без стука в чужой номер.

— Вообще-то, вы говорили вслух.

— Меня было слышно в коридоре?! — ужаснулась Нина.

— Нет, — признался Вэл. — Через стенку только я вас могу слышать.

— И что вы слышали? — Нину бросило в жар от мысли, что ее монолог таким бессовестным образом достиг ушей того, кого он не должен был достигать.

— Все. Дорогая, давай поговорим по душам… — с улыбкой процитировал Вэл начало ее выступления.

— Да как вы смеете признаваться мне в этом?! — Нине захотелось сделать ему больно, и она швырнула тапку в его сторону.

Бросок получился метким, но Вэл смог увернуться.

— Ого! — воскликнул он, приободряясь наступлением. — Нина, вы решили сегодня покончить со мной? За что?

— За то, что так себя ведете! Я предупреждала, что после третьей заметки…

— Нина! — оборвал ее Вэл, повышая голос. — Да перестаньте наконец! Да, признаю, что подслушивать нехорошо, но я заслушался. Честно. Мне не хотелось нарушать ход ваших мыслей и было жутко любопытно следить за ними. У вас интересное мышление, но вы пошли неправильным путем…

— Да какое вы имеете право судить, каким путем я пошла?! — Нина возмутилась так сильно, что Вэл замолчал. — Или вы думаете, что ваш статус позволяет вам бесцеремонно копаться в моей голове?

— Я не копался, — обиженно отозвался Вэл. — Просто слушал. И понял, почему вам не удалось определиться с собственным отношением к ситуации со мной. Вы выбрали не тот метод: вы пользовались дифференцированием, а нужно было интегрировать. Система решается только в том случае, если за основание принимается любовь.

Вэл с грустью посмотрел на букет ромашек и, не видя в нем прежней необходимости, бросил на стол. Он готов был уйти, чтобы все еще раз хорошо обдумать, но в этот самый момент дверь в ванную закрылась — Нина заперлась изнутри.

— Нина, — позвал он негромко, подойдя к двери ванной комнаты. — С вами все в порядке?

— Оставьте меня, — услышал он дрожащий нервными спазмами, готовый сорваться на плач голос.

— Нет, — Вэл попытался открыть запертую дверь, но она не поддалась. — Я вас не оставлю. Даже не надейтесь.

— Боже, — простонала Нина и расплакалась: громко, горько и безутешно.

— Откройте! — испуганно, но требовательно крикнул Вэл. — Или я сломаю дверь.

— Да что вам от меня нужно?! Уходите! Оставьте меня, прошу вас, — голос звучал теперь тише — рыдания прерывали его.

Вэл уперся плечом в косяк и отжал дверь. Нина сидела на полу, скорчившись в углу рядом с ванной, обхватив колени согнутых ног руками и уткнувшись в них лицом. На ней был санаторный халат. Увидев Вэла, она вскрикнула, сжалась в комок и выставила вперед руки, не позволяя ему приблизиться.

Вэл сбросил пиджак на туалетный столик и потянулся к Нине, желая поднять ее.

— Не трогайте меня! Не приближайтесь! Уходите отсюда! — кричала Нина. — Как вы смеете вторгаться в мою жизнь? Вы, и правда, думаете, что вам все можно? Поиграть, с кем захочется, навешать лапши на уши всяким Эвелин, прочитать мои мысли, осудить их, посмеяться и…

Нина замолчала, в бессилии опустив руки и выпрямив согнутые в коленях ноги. Вэл присел перед ней на корточки. Лицо его было серьезно, но взгляд лучился нежностью, скрыть которую у Вэла не получалось.

— Что и?

— Ничего, — обиженно буркнула Нина, перестав плакать.

— Вы хотели сказать, что я поиграю с вами и брошу? — устало предположил Вэл.

— Разве, нет? — Нина с вызовом посмотрела на Вэла.

— Нет, — выдохнул он и протянул Нине руку, вставая. — Пойдемте, надо поговорить. Да не бойтесь, что я могу вам сделать? — и, видя, что Нина все еще от него защищается, добавил, — хотите — уйду, посижу где-нибудь? А когда успокоитесь и будете готовы меня видеть, дайте знать, я вернусь.

— Как?

— Да просто подумайте обо мне, я вас услышу, — тихо сказал Вэл, помогая Нине встать с пола.

— Вы всех слышите? — шмыгнув носом, спросила она.

— Нет, конечно, — улыбнулся Вэл, радуясь, что Нина понемногу приходит в себя. — Только креаторов и вас.

— Креаторов? Кто это? — глаза Нины стали круглы от удивления. Выходя из ванны, она машинально прихватила со столика пиджак Вэла и, повесив его на спинку стула в гостиной, разгладила руками рукава и распрямила воротник.

— Люди, — ответил Вэл, приятно удивленный ее заботой. — Такие, как мы с вами, с особенными способностями.

Нина набрала воды в большую вазу и поставила в нее ромашки.

— Не надо никуда уходить, — произнесла она уже почти совсем спокойным голосом. — Подождите здесь, я недолго. Спасибо за цветы: люблю такие, которые растут свободно, — и ушла в спальню.

Вэл тяжело опустился на софу, громко выдыхая. «Напряженное выдалось утро», — думал он, глядя на светящееся табло, показывающее половину девятого, и подбирая слова, которые придется сказать Нине. Приготовленные им по дороге сюда, казались пафосными и чуть ли не фальшивыми. Вэл не понимал, как подойти теперь к теме брака, да еще в такой необычной форме. Подумав, как он об этом говорит Нине, Вэл представил летящую в голову тапку и невольно пригнулся.

Минут через десять Нина появилась в гостиной, одетая в свободное белое платье из струящейся ткани, доходящее ей до щиколоток. Рукава и капюшон были отделаны пышными воланами. Волосы Нина собрала высоко, освободив шею.

— Вы похожи на инопланетянку и на…

— Кого?

— Невесту, — договорил Вэл, с трудом переводя дыхание.

— Смеетесь? — с некоторой обидой в голосе отозвалась Нина. — Какая из меня невеста?

— Самая настоящая. Я бы добавил: самая красивая и желанная, но боюсь прилета тапки, — Вэл улыбнулся, видя ее смущение.

— Простите, Вэл, я ни о чем другом думать сейчас не могу, мне нужно поесть, — призналась Нина. — Пойдемте завтракать. Или вы уже позавтракали?

— Да, — неуверенно ответил Вэл. — Но с вами схожу с удовольствием, чтобы вам было не скучно. Мир?

Вэл протянул Нине ладонь. Она положила на нее свою и улыбнулась смущенно.

— Мир… Вэл, не думайте, что я всерьез говорила то, что вы слышали.

— А мне понравилось все, что я услышал… Вы мне очень нравитесь, Нина, — горячо проговорил Вэл, сжимая ее руку. — Настолько нравитесь, что я мечтаю жениться на вас.

Нина не увидела в его лице ни намека на шутку, но поверить в услышанное не смогла.

— Научите?

— Чему?

— Так красиво врать не моргая…

— Стойте, Нина, — сбивающимся от волнения голосом, произнес Вэл, осторожно беря ее за талию. — Я не вру, это не тот случай. Можете сами убедиться, — он передал Нине несколько мыслей о ней и врезавшийся в его память поцелуй на качели. — Я шел сделать вам предложение. Вот, — Вэл достал из кармана коробочку с двумя кольцами.

Нина побледнела, и Вэл почувствовал, как она оседает на подкашивающихся ногах.

— Что с вами?

— Что-то голова… Помогите до софы…

Вэл подхватил ее на руки и отнес на кровать.

— Лучше? — забирая стакан, из которого Нина пила воду, нервно спросил Вэл. — Нина, не пугайте меня, пожалуйста.

— Нет ничего страшного. Просто я давно встала, но еще не ела, а мне надо сразу что-нибудь съесть, иначе голова может закружиться. Я полежу минут пять и пойдем завтракать.

— Нет уж, — возразил Вэл. — Я сюда закажу завтрак. Покормлю вас лежа. Я знаю, что беременных так нужно кормить.

— Откуда вы это знаете? — удивилась Нина, с интересом наблюдая за его беспокойством.

— Изучил немного эту тему на досуге… утром сегодня не спалось, ну, я и… Лежите… Я знаю, что вам полезно.

Нина слышала, как Вэл, выйдя в гостиную, связался с рестораном и, назвав из утреннего меню добрую половину блюд, заключил: «У вас пять минут».

— Что? — вернувшись в спальню, Вэл увидел, что Нина смеется.

— Вы столько заказали — мне за неделю не съесть.

— Вас же трое.

Коммуникатор Вэла оповестил о вызове.

— Ася, привет. Да, проснулись, — Вэл бросил на Нину осторожный взгляд. — Не знаю пока, Нина не очень хорошо себя чувствует.

Нина подала знак, что все в порядке, но Вэл еще сомневался.

— Дайте, я поговорю с ней.

Вэл передал Нине коммуникатор.

— Ася, здравствуйте. Все нормально, видимо, немного упало давление… именно… по утрам, да… конечно… Вэл заказал в номер, поем, и все придет в норму… конечно, мы будем в десять у выхода… Ну, да, мужчины… разумеется, — Нина хихикнула. — Ага, еще как переживает. — Нина посмотрела на Вэла и увидела, что он, действительно, нервничает, не сводя с нее взгляда. — До встречи. — Нина протянула коммуникатор Вэлу. — Напугали племянницу совершенно напрасно.

— Нина, я должен кое в чем признаться вам. Пообещайте, что не будете сердиться, — Вэл присел на край кровати.

— Ася не ваша племянница.

— Да… Откуда вы знаете?

— Сразу поняла, когда вчера она подошла к нам. Я их компанию вижу постоянно, вас с ними никогда не было. Вам важно, чтобы я пошла на эту экскурсию? Для этого вы придумали племянницу?

— Да, и не только. Вчера Ася сама предложила нас познакомить, когда я наблюдал за вами перед обедом. Вы этого не помните, Нина, не помните, как я подсел за ваш столик…

— Не помню, к сожалению. За что же мне на вас сердиться? Вы хотели познакомиться — в этом нет ничего плохого.

— Это не все, — сказал Вэл, собираясь с духом. — Я хочу, чтобы между нами не было недосказанности. Я все-таки надеюсь услышать от вас ответ на мое предложение, но прежде….

— Что? — Видя, что Вэл нервничает, Нина взяла его за руку. — Говорите, не бойтесь.

— Вы должны знать, что у меня есть дочь и даже внук… Еве — девятнадцать, а Марию — семь месяцев.

— Может, у вас и жена есть?

— Нет и никогда не было. Иначе я не стал бы предлагать вам стать ею.

— А вот о себе я, к сожалению, не могу сказать так определенно, — произнесла Нина безрадостно. — Вдруг я замужем? Это вполне возможно, учитывая мое положение.

Раздался сигнал о приходе официанта. Вэл пошел открывать, думая над словами Нины и удивляясь, почему самому ему эта мысль в голову ни разу не пришла. Она и сейчас казалась ему абсурдной: Нина не может быть замужем, она же носит его детей — в этом теперь Вэл не сомневался и даже не пытался понять, откуда внутри него появилась такая уверенность.

— Ваш завтрак, — довольным голосом произнес он, вкатывая столик с блюдами, накрытыми сверкающими крышками. — Сейчас я вас буду кормить… И вас, — добавил, осторожно прикасаясь к животу Нины.

— Вэл…

— Что, дорогая? — спросил глухо.

— Я ведь не замужем?

Вэл замер, рука его дрогнула, и легкая яичная масса качнулась в ложке.

— Нет пока, — Вэл едва дышал. — Сейчас позавтракаете, и пойдем венчаться.

— Как?

— Просто, — сказал, не поднимая взгляда. — Пойдем и обвенчаемся. Кольца у меня с собой, храм здесь недалеко… Если, конечно, мое предложение принято, — он решился взглянуть на Нину и увидел, что в ее глазах стоят слезы. — Нина, почему вы плачете? Вы не хотите быть моей женой? Я вам совершенно не нравлюсь, но вы не знаете, как мне отказать?

Нина отрицательно помотала головой. Вэл отодвинул столик, взял ее руки в свои и, глядя на нее в упор, проговорил:

— Обещаю, что буду изо всех сил стараться стать хорошим мужем вам и отцом нашим детям. Я очень хочу сделать вас счастливой, тогда и я буду счастлив. Нина, вы станете моей женой?

Она не ответила, только потянула его к себе, обняла и, целуя шею и сводя его с ума, передала мысль: «Да, Вэл, стану. Я чувствую, вы сделаете меня счастливой».

Сердце Вэла замерло, а потом застучало часто и громко.

— Нина, родная моя, — шептал он, с трудом отрываясь от нее. — Я уже счастлив… Что со мной будет, когда я стану вашим мужем по-настоящему?.. Нам нужно поспешить, чтобы успеть обвенчаться сегодня, до завтра я могу не дожить.

— Я тоже, — улыбнулась Нина.

— Прошу, не говорите больше ничего, ваш голос сводит меня с ума, — шептал Вэл как в бреду, снова целуя ее. — Что я делаю?

«Я бы сказала, но вы запретили мне говорить».

Вэл резко поднялся и быстро проговорил:

— Завтракайте, я в душ. Через двадцать минут выходим. Успеете?

— Конечно, — Нина встала и обняла Вэла. — Еще немного подышу вами, пока не смылся запах…

— Я не дождусь благословения… умоляю: ни слова…

Нина нехотя отстранилась от него и села доедать омлет. Вэл, пошатываясь и мыча, побрел в ванную.

Выйдя из душа, он застал Нину переодевшейся. Теперь на ней было другое платье, вернее, их было два: нижнее, в пол, из тонкой белой полупрозрачной ткани, с широкими длинными рукавами, чем-то напоминающее платье для сна; и верхнее — из серого шелка, расшитого белыми волнистыми линиями, которое Нина держала сейчас в руках. Зацепившись взглядом за вышивку, Вэл вспомнил парадоксальные размышления Нины и подумал, что волны на шелке могут быть у всех остальных, а у его невесты — это не просто волнистые линии, а параболы, гиперболы и синусоиды.

— Помогите, пожалуйста, надеть и застегнуть, мне самой трудно, — Нина передала Вэлу платье и повернулась к нему спиной, мгновенно переключив его мысли на иные функции — платье было распахнуто до ямочек на пояснице. — Видите: там крючки? Нужно зацепить за них верхнее платье, а потом застегнуть молнией. Справитесь?

— Не уверен, — послышались в ответ выдох, стон, снова выдох.

Вэл целовал ее спину и то ли надевал верхнее, то ли пытался снять нижнее…

— Что вы делаете?

Вэл замер, потом оторвался от нее, осторожно соединил оба платья и поднял молнию.

— Моя королева, — выдохнул он. — Пойдемте скорее, я уже мечтаю освободить вас от этой конструкции.

— Не слишком я в нем? — смущенно спросила Нина.

— Нет. Но пешком в таком, конечно, не ходят. Пойдемте, я найду, на чем мы доберемся до храма… Гопал, ты рядом? Нам нужны две лошади, одна под дамским седлом. Прямо сейчас, мы выходим, — Вэл отдавал распоряжения по коммуникатору, идя с Ниной по коридору к лифту. — Конечно, подождем… Ася, отправляйтесь без нас, мы позже вас догоним. Да, маршрут знаю, встретимся наверху горы у старого храма. Не уходите оттуда без нас.

— Мы поедем верхом? — уточнила Нина.

— Да. Пробовали когда-нибудь?

— Понятия не имею, — призналась она, немного пугаясь предстоящей дороги. — Может, я переоденусь и пойдем пешком?

— Ни в коем случае! Ничего не бойтесь, я рядом.

— Хорошо, — согласилась Нина с некоторым сомнением в голосе.

Гопал пригнал к парадному подъезду открытую белую карету, запряженную белой же лошадью.

— Других лошадей не было, махатта, — оправдывался Гопал, спрыгивая с облучка и открывая перед Ниной дверь.

Вэл помог невесте сесть на мягкое, обтянутое белым бархатом сиденье, и с удовольствием устроился рядом.

— Спасибо, Гопал, ты справился лучше, чем я, — Вэл обнял Нину.

— Я немного побыстрее поеду, махатта, — предупредил Гопал. — Мы задерживаемся, нас уже ждут.

— Ждут? — удивилась Нина.

— Не мог же я отправиться с вами в такой путь на авось. Конечно, нас ждут. Все будет, как положено, — заверил ее Вэл. — Мы же один раз и до конца дней…

— Как в сказке…

— Об Иванушке-дурачке? — улыбнулся Вэл.

— Об Иване-Царевиче, — смутилась Нина. — Я могу загадать предсвадебное желание?

— Конечно, — Вэл внимательно на нее посмотрел. — Все, что угодно, дорогая, все, что в моих силах…

— Прошу вас никогда не вспоминать, что утром подслушали.

— Боюсь, это выше моих сил, — рассмеялся Вэл, осторожно целуя Нину в висок. — Конечно, как пожелаете. — И, видя, что Нина не сердится, продолжил, — это было потрясающе. Я счастлив, что у меня такая необыкновенная жена.

— Еще не жена.

— А мне кажется, что уже и давно, а сейчас мы едем рассказать об этом Богу и получить от него благословение… Волнуетесь?

— Конечно, — тихо отозвалась Нина. — А вы?

— Тоже. Боюсь не оправдать ваших ожиданий… как муж, — признался ей на ухо Вэл.

— Не думайте так. Это не наш случай. Я уверена, что буду с вами счастлива. Я это чувствую. По-другому и быть не может, когда рядом любимый человек, — Нина замолчала и опустила взгляд, смутившись сорвавшимися с языка словами.

— Правда? — Вэл часто дышал. — Я правильно вас понял? Это вы обо мне сейчас сказали?

— О своем муже, — тихо отозвалась Нина…

— Прибыли, махатта, — Гопал остановился на поляне, где стоял небольшой с тремя куполами старый каменный храм, а рядом прохаживались несколько человек из экскурсионной группы.

Вэл вышел первым и помог выйти Нине.

— А свидетели? — Вэл отправил сообщение, заметно нервничая.

— Вот это да! — воскликнула Ася, выходя из храма. — Такое впечатление, что вы прямо сейчас жениться собираетесь.

— Да, поэтому я тебя и вызвал. Нам нужны свидетели.

— Серьезно? Обалдеть!.. Роберт! — крикнула Ася, хватая его за руки и взвизгивая от восторга. — Будем свидетелями у Вэла и Нины?

— Само собой. Действительно, обалдеть…

К Нине подошел Макс с букетиком лесных цветов, белых и голубых, похожих на фиалки, который он собирал для Натали.

— Возьмите, — протянул, смущенно опуская взгляд в землю.

— Спасибо. Сегодня у меня только любимые цветы.

— Руки сильные? Венцы держать сможете? — бросил Вэл Асе и Роберту.

— Да не слабые, вроде бы, — улыбался Роберт. — Все будет нормально, Вэл, не дрожите так, мы справимся.

— Хорошо, пойдемте, — Вэл взял Нину под руку и только тогда почувствовал некоторое успокоение. — Роберт, кольца возьми…

Войдя внутрь храма и увидев человек тридцать, выстроившихся по обе стороны синей ковровой дорожки, Вэл немного оробел и почувствовал, как кружится голова и сводит спазмами пустой желудок.

Нина сжала его руку, а потом отпустила, передав Вэлу мысль, что пока держаться за руки нельзя. Перекрестившись, они поклонились в сторону алтаря и стоящего рядом с ним священника.

— Верховный властитель?!

— Вэл Лоу?

— Он, точно он…

— Точно, сам верховный…

Среди собравшихся раздавались неуверенные негромкие голоса. Ася тронула Роберта за руку, обращая внимание на то, что говорят.

— Перепутали, — успокоил ее парень. — Ждем и не дергаемся.

«Вэл, со мной что-то происходит», — пришла тревожная мысль Нины.

«Со мной тоже. Не бойтесь, мы вместе — это главное. В остальном положитесь на Бога, мы теперь в его доме. Я вас люблю, а Бог любит каждого».

Они остановились в притворе: Вэл стоял справа, Нина — слева. Священник в праздничном, расшитом золотыми крестами одеянии, соединил их руки, накрыл епитрахилью и вывел в центр храма. Трижды благословив жениха и невесту двумя зажженными свечами, передал потом каждому по одной.

Вэл понял, что происходит, когда взял в руки горящую свечу, — перед Создателем ты предстаешь таким, какой есть, и никакие другие формы сознания, кроме данной им изначально, здесь невозможны. «Я должен был догадаться», — изумился Вэл, чувствуя, что и к Нине возвращается память. Он принимал от нее эмоциональные волны такой силы, что еле сдерживался, сохраняя расстояние, желая обнять, защитить и никогда больше не отпускать ее от себя.

«Нина, любимая, держись, — успокаивал он ее мысленно. — Мы все же смогли это сделать. Мы здесь, и Бог принимает нас».

«Вэл, как же мы…»

Дальше все было словно в тумане: обручение, клятвы верности перед аналоем, освящение брака молитвами. Вэл как будто наблюдал происходящее со стороны, в то же время участвуя во всем непосредственно. Душа его возносилась и радовалась, соединяясь с Нининой. Вэл чувствовал, как Бог сшивает их вместе, принимая единым и беря под свою защиту.

«Я могу теперь помнить, Господи?» — Вэл отправил моление Сущему.

«Ты помнишь. Помни и то, что обещал, Вэл».

«Помню, Господи… А Нина?» — Вэл наполнялся чувствами, до того ему не знакомыми: верой в свое прощение и возвращение.

«Тебе решать».

«Спасибо, Господи! За все спасибо. За муки — особенно, а за Нину и возможность быть с ней…»

Вэл не успел донести мысль, получив ответную:

«За то себя благодари. Будь счастлив, Вэл! Береги жизнь, укрепляй веру, люби жену и детей. Твори добро».

Когда новобрачные целовались, сверху, из-под купола храма, на них упал луч света. Они стояли в нем, но были не здесь: души их парили высоко, благодаря Бога и принимая друг друга…

Гопал держал под прицелом черных глаз ворота храма, терпеливо ожидая появления молодых.

Безоблачное небо решетило солнечный свет, раскаляя воздух. Стрекот кузнечиков и жужжание пчел исполняли мелодию лета, развешивая в пространстве звуки, будто ноты в тетради. Гопал наслаждался сухостью воздуха, вспоминая, что на Шрилане сейчас идут ливневые дожди. Лошадь щипала траву, переминаясь с ноги на ногу, иногда фыркая и тряся ноздрями.

Как только Вэл с Ниной вошли в храм, Гопал стал плести венок из ромашек, занимая руки делом и отвлекая мысли. Сплетя довольно длинную косу, он обвязал ее вокруг конской шеи. Лошадь попыталась сбросить с себя непривычный хомут, но потом забыла о нем и мирно паслась, обмахиваясь хвостом от надоедливых летающих и жужжащих. Гопалу казалось, что махатты нет очень долго, он посмотрел на таймер — прошло пятьдесят минут. «Время непостоянно, — думал Гопал. — Оно черепаха, когда ждёшь чего-то, и быстрый лев, когда тебе хорошо. Лучше бы было наоборот»…

Двери храма открылись, и Вэл с Ниной первыми показались на улице. Сделав два шага, Вэл подхватил Нину на руки и понес ее к экипажу. «Я самый счастливый муж на свете! Люблю тебя, жена моя, люблю больше жизни!» — заполнял он ее сознание, повторяя слова, как мантру. Люди высыпали на лужайку, глядя на счастливую пару и не переставая удивляться тому, свидетелями чего им довелось стать.

— Нина, мы готовы, — громко сказала Ася. — Бросайте!

Вэл остановился, поставил Нину на землю, и она бросила маленький букетик точно в руки Натали, которая от неожиданности чуть не выронила его. Ася пыталась скрыть разочарование, блуждая взглядом поверх голов друзей.

— Не расстраивайся, — шепнул Роберт. — Я тебе на свадьбу большой букет подарю.

— На чью свадьбу? — Ася посмотрела на него с подозрением.

— Нашу.

— Договорились, — Ася поцеловала Роберта. — А сегодня мы на этой должны повеселиться. Так ведь, дядя? — громко спросила она молодоженов, усаживающихся в карету.

— Что? — Вэла передернуло. — Если честно, я собираюсь другим сейчас заниматься, точно не организацией гуляния. Давайте дня через два. Я хочу с женой побыть.

— Это неправильно! — возмутилась Ася, подходя к ним. — Всегда празднуют. Я как свидетельница требую праздника сегодня! Нина, скажите ему, что надо все по-человечески сделать.

— Вэл, народ просит по-человечески… Надо сделать, дорогой.

— Нина! Кто всем этим будет заниматься и когда?

— Мы сами все сделаем, — с готовностью заверила Ася. — От вас только финансовый ресурс нужен и место и время согласовать. Несколько медовых часов у вас в любом случае будет…

— Спасибо, конечно, дорогая, — нервно оборвал ее Вэл. — Спасибо, племяшка, что разрешаешь…

Нина, видя, что Вэл заводится, обняла его, передавая мысленно, что праздник необходим, потому что его хотят люди, что ребята все организуют к вечеру, а они пока будут свободны.

— Ладно, — согласился Вэл. — Нина, только ради тебя. Ася, сможешь проконтролировать весь процесс? Я принципиально договорюсь сейчас с рестораном, чтобы часам к девяти вечера на берегу озера все устроили, и скажу, что ответственная за мероприятие ты, чтобы тебя они дергали, а не меня. Пришли мне номер счета, я тебе на расходы отправлю. И вот тебе помощник — Гопал, он лучший устроитель всего.

— Да, Вэл! — взвизгнула Ася от радости и, обняв Вэла, поцеловала его. — Нина, не ревнуйте, он кроме вас реально никого больше не видит, а я вас обоих люблю! Вы такие классные!

— Допросишься, Ася, — улыбнулся Вэл, смягчаясь. — Нина знатно воспитывает тапками, по себе знаю.

— Вэл! Не надо при детях, — Нина покраснела.

— Кто дети? Мне уже двадцать! — возмутилась Ася.

— Уже, — вздохнул Вэл. — Вот что, Ася, иди к нам, а ты, Роберт, садись к Гопалу. Поедете с нами до «Моравии», по дороге все обсудим, а то жарко становится, хочется быстрее до дома добраться.

— Серьезно? Мы прямо вот так с вами поедем?

— Можете криво, — Вэл успокаивался. — Давайте быстрее.

Когда свидетели сели, он встал и, обращаясь к людям, собравшимся около них, сказал:

— Вечером всех вас ждем на праздничном ужине. Предварительно — в девять у озера. Точное время узнавайте в ресторане «Моравии», вся информация скоро там будет. Приходите!

— Спасибо за приглашение, господин верховный властитель!

— Счастья вам!

Карета тронулась, удаляясь от поляны, людей, храма. Вэл посадил Нину себе на колени.

— Гопал, как думаешь, лошадка нас довезет?

— Не сомневайтесь, махатта. У экипажа отличные рессоры, лошадке не тяжело.

— Ну, и славно. Тебе удобно, родная? — Вэл поцеловал руку Нины, которой она обнимала его.

— Да, Вэл, — Нина положила голову ему на плечо.

— Устала?

— Немного.

— Скоро… — Вэл визуализировал дом и отправил картинку Нине.

— Так вы, действительно, верховный властитель Вэл Лоу? — решилась Ася. — Люди не обознались? Вы нас вчера обманули?

— Не обманул, — спокойно произнес Вэл. — Я больше не верховный властитель — три месяца назад сложил полномочия, и теперь просто счастливый человек…

Коммуникатор Вэла подал сигнал о вызове.

— У-у-у, — протянул Вэл, увидев, кто его вызывает. — Совсем забыл! Дамы, прошу меня простить, я должен ответить… Да, ваше величество, приветствую дом Ламбаканнов!.. Да, говорю, вчера как-то само собой произошло… Гопал сдал?.. Сегодня точно, нет… не смогу, Махинда, прости… да знаю я, что задачи! Махинда, у нас всегда первоочередные задачи, сколько себя помню, а женятся люди один раз… Да, друг, я только что обвенчался, — Вэл счастливо улыбался, подмигивая обернувшемуся к нему Гопалу. — Никуда не полечу, в ближайшие два-три дня не жди нас, — Вэл сделался серьезным, слушая Махинду, потом снова начал улыбаться. — Большое торжество не планируется… а вот так, — Вэл громко рассмеялся. — Да все очень быстро произошло, мы вообще не планировали, хотели только обвенчаться, но люди настояли… да, вечером… Что? Ты? Когда? Уверен? — Вэл посмотрел на Асю, потом Нину ошалевшим взглядом. — Мы будем счастливы, Махинда, только имей в виду, у нас все очень скромно будет… Виду захвати с Ритой и стариков Вималя, хочу, чтобы напутствовали нас как родители… Да, конечно… А кто у тебя сейчас есть из креаторов? Привези Фрола и Егора, пожалуйста… я понял, Махинда, полный шаттл… да, конечно, всех разместим… Егор знает локацию, это Есеник. Я сейчас Кая вызову, чтобы встретил вас и приземлил поближе к «Моравии»… санаторий местный… к девяти желательно… про вежливость королевскую знаешь… Договорились. Жду, Махинда, до встречи.

Вэл отключил коммуникатор и посмотрел на Асю, которая все это время сидела с круглыми от удивления глазами.

— Ася, у тебя работы прибавилось: к нам летит шаттл из Шрилана. Человек сорок. Не пригласить не мог… Нина, прости.

— За что?

— Вместо покоя нам, видимо, предстоит напряженная ночка.

— Вэл, я знала, за кого замуж выхожу, — произнесла Нина, прижимаясь к нему.

— Нина, — Ася сочувственно потрогала ее за руку. — Как же вам повезло с женой, господин Вэл!

— А мне с мужем, — Нина поцеловала шею Вэла.

— Ася, — голос Вэла сбился от волнения, — вы с Робертом практически вошли в семью, забудьте о господине. Мне намного приятнее было, когда вы меня по имени называли.

— Хорошо, Вэл, — живо отозвалась Ася. — Можно мне свои соображения высказать по месту проведения праздника?

— Конечно, говори.

— Подумала, может быть, лучше устроить все в саду «Моравии»? Во-первых, кухня рядом, не нужно перевозить; во-вторых, вас никто не потревожит, будете отдыхать и приедете, когда все готово будет.

— Мне кажется, идея хорошая, — поддержала Нина.

— А мне так не кажется! — возразил Вэл. — Я хочу рядом с домом, чтобы, если мы устанем, сразу могли уйти отдыхать. А так, представь: ты утомишься, а до дома столько идти!

— Вэл, у меня номер на четвертом этаже, никуда идти не надо.

— Это неправильно! Ты должна в моем доме сегодня быть, — упорствовал Вэл.

— Мы там и будем сейчас и до вечера, — не сдавалась Нина. — А на ночь там лучше поселить короля с семьей. Думаю, им будет удобнее отдельно жить, чем вместе со всеми в гостинице.

— В этом ты права, — согласился Вэл. — Ася, принимаем твой вариант. Справишься ли? Народу много, чувствую, соберется. Планируй сразу человек на сто, а то и больше. Вряд ли кто-то останется в стороне, увидев, что затевается.

— Справимся, махатта Вэл, — заверил его Гопал.

— Ася, в четыреста восьмом номере живут Эвелин и Зоя, мои знакомые. Уверена, они тебе с радостью помогут, сошлись на меня. Тебе никакая помощь сейчас лишней не будет.

— Ребят подключу, — произнесла Ася, что-то прокручивая в голове. — У меня две просьбы: одна к вам, Вэл, вторая к вам, Нина.

— Готов выслушать, — Вэл с интересом следил за мыслями Аси.

— Вэл, пожалуйста, свяжитесь с метрдотелем, чтобы я слышала, что он вас понял и будет воспринимать мои указания серьезно, чтобы я не доказывала ему, что я не просто какая-то дурочка с переулочка, а исполняю вашу волю.

— Грамотно, — заметил Вэл.

— Нина, пожалуйста, пообещайте, что не позволите Вэлу отвечать на звонки с той самой минуты, как войдете в дом. Мне нужно знать, что организация праздника, на котором я настояла, не скажется на ваших нескольких медовых часах.

— Обещаю, — заверила Нина с улыбкой.

— Подъезжаем, махатта Вэл, — объявил Гопал. — Госпожа, вам нужно что-то взять в номере? Можем сходить, пока махатта с Асей будут договариваться.

— Хорошая мысль, Гопал, — согласилась Нина…

— Сейчас умру от голода, — признался Вэл, когда они с Асей остались в холле вдвоем.

— Не завтракали?

— Нет. Хотел, чтобы все правильно произошло.

— Вы поставили мировой рекорд в скорости заключения брака, — сказала Ася, улыбаясь и глядя на Вэла с восхищением. — Не думаю, чтобы кто-то еще смог жениться по любви так быстро.

— Не так уж и быстро, — Вэл подумал, что с февраля, когда он познакомился с Ниной, прошло пять месяцев и целая жизнь.

— И суток не прошло! — возразила Ася.

— Это для Нины, а я ее раньше полюбил.

Ася передала администратору, где их может найти метрдотель, и привела официанта раньше, чем Вэл в ресторане успел сесть за стол. С удовольствием утоляя голод горячим супом уже через две минуты, Вэл не был уверен, что скорость подачи блюда определил его статус, а не милая улыбка, которой Ася наградила официанта. «Девчонка молодец», — подумал он, насыщаясь и чувствуя приятное расслабление.

— Вэл, в доме есть еда? Может, стоит что-то заказать, чтобы вам собрали с собой? Вдруг Нина есть захочет, да и вы до девяти вечера точно проголодаетесь.

— Хорошая мысль, Ася. Спасибо, я как-то не подумал об этом. Сможешь сама определиться с заказом?

— Конечно, Вэл. Сейчас все сделаю.

Еще несколько ее милых улыбок и взмахов ресницами все перед тем же официантом решили дело — когда метрдотель вошел в зал, Вэл был сыт, а на столе стояла внушительного размера коробка с едой.

— Ася, ты волшебница, — Вэл восхитился ее организаторскими способностями. — Я почти спокоен за сегодняшний вечер.

— Почти?

— Ты же не дала мне номер своего счета, а бесплатно ничего не делается.

— Точно, — Ася отправила на коммуникатор Вэла нужную информацию и сразу получила на счет сумму, от которой у нее перехватило дыхание. — Вэл… На эти деньги можно не одну свадьбу сыграть…

— Это моя свадьба — первая и последняя. Неужели я, по-твоему, пожалею средств? Мы и так все в спешке и кувырком, пусть хотя бы вечер запомнится и нам, и всем, кто придет. А придут многие, и тебе немало придется потратить, сама увидишь. Что останется, пусть будет вознаграждением за труды.

— Спасибо, Вэл, — растерялась Ася. — Все организуем как надо.

— Постарайтесь, все-таки Махинда летит издалека, он мой давнишний друг, ну и… король к тому же, — Вэл улыбнулся и подмигнул ей.

— Вэл! На фига вы с должности свалили? Вы такой классный! Небеса теперь тухнут, все в болото превращается, — выпалила Ася в сердцах, но поговорить об этом еще у нее не получилось — метрдотель замаячил на входе.

«Про болото мне потом расскажешь, завтра», — передал мысль Вэл, сразу став серьезным. Потрясенная, Ася открыла рот, но сказать ничего не смогла и забавно клацнула белыми зубками.

Разговор по существу занял две минуты: Вэл представился — метрдотель низко поклонился, Вэл сказал, что вечером в саду нужно организовать свадебный ужин, по всем вопросам обращаться следует к этой прекрасной девушке по имени Ася, а на ее просьбы и пожелания реагировать без промедлений. В случае успешного разрешения дела он, господин Кантемир, получит достойное вознаграждение. Вэл хотел на всякий случай оставить метрдотелю свой позывной, но Ася заявила, что на всякий случай позывной есть у нее и что никакого всякого случая быть не должно.

— Тогда я вас оставляю?

— Разумеется, господин Вэл, — Ася улыбнулась и вопросительно посмотрела в раскосые желтовато-карие глаза метрдотеля, лысеющего человека лет шестидесяти, черты лица которого были не лишены приятности, а подтянутая фигура и прямая спина наводили Вэла на мысль, что в прошлом тот имел отношение к военному ведомству.

— Будет исполнено, господин верховный властитель, — подхватил метрдотель, инстинктивно вытягиваясь и утверждая Вэла в верности его предположений.

— Хорошо, — согласился Вэл, беря со стола коробку и выходя в холл, куда в этот момент спустились на лифте Нина и Гопал. — Готовы ехать?

— Да, дорогой, — услышал он голос, по которому успел заскучать.

2. Тескатлипока

Кто нас связал и бросил в мир слепыми?

Какие судьбы нами расплелись?

Максимилиан Волошин

Канцлер Бер облетал Солерно на авимобиле. Зависнув над площадью Победы Зигфрида, носящей это название уже второй месяц, он с удовлетворением отметил, что народа на ней много: некоторые, по-видимому, статусные лица, неспешно прогуливались, другие, занятые повседневными заботами, сновали туда-сюда, не поднимая головы и не глядя по сторонам. Были среди прочих и те, кто смиренно сидел на скамейках в тени деревьев и, на первый взгляд, пребывал в мечтательной задумчивости. Зигфрид насчитал таких, отрешенных от житейской суеты, девять человек и недовольно сдвинул брови: Родригесу следовало сделать внушение — девять агентов на главной площади города иначе как беспечностью назвать было нельзя.

После возмутительных майских событий, когда общественные работы были сорваны, а стабильность политической системы поставлена под угрозу, канцлер лично внимательно следил за состоянием отдельных умов и настроением множества в стране. Поведение силовых структур в критической ситуации Зигфрид Бер оценил как провальное, озвучив свое мнение на этот счет на заседании сената и с удовольствием объявив по случаю публичный выговор генералу Родригесу, а заодно и его приближенному, полковнику Сорго.

Уже двадцать шестого мая без лишних проволочек для снижения социальной напряженности был создан контрольно-разведывательный орган под кодовым названием «Око Зигфрида», задачей которого стал сбор сведений о неблагонадежных гражданах и разных подозрительных действиях. «Око» имело законотворческие полномочия, чем вызывало волну возмущения сенаторов, которые пока высказывались только в кулуарах, боясь выносить на открытое обсуждение недовольство канцлерскими инициативами, все больше меняющими политический режим в стране в сторону единоличной узурпации власти.

За месяц работы «Око Зигфрида» приняло несколько законов, сразу утвержденных канцлером. По одному из них с первого июня гражданам Солерно запрещалось собираться в любом месте количеством более трех человек. Горожане отнеслись к новому порядку скептически, предположив, что подобные ограничения могут касаться только политических сходов, но уж никак не простых мирных жителей. Однако, когда в первый же выходной день некоторые столкнулись с невозможностью прийти в кафе вчетвером и вынуждены были отменить семейный ужин вне дома, по городу поползли слухи, что тюрьма Маунга Матэ, закрытая победоносным канцлером-освободителем, на самом деле только расширила свои границы, захватив город и превратив каждый дом в камеру заключения.

— Государство отказывается тратиться даже на поимку и арест преступников, — заметил как-то Хименос, штурман третьего разведывательного звена, негромко беседуя с Маурильо в саду. — Теперь задача вычислять преступников отпала, по сути, каждый из нас стал преступником по умолчанию. И нет необходимости сортировать на правых и виноватых: не важно, прав ты или виноват, итог один — все остаются дома. Каждый сам себе и судья, и тюремщик. Кажется, мы ввели в юриспруденцию новое понятие: презумпция виновности. И всем плевать на общечеловеческие принципы и конституционные основы: если единовластный решил — будет исполнено. Неужели сенаторы и министры думают, что коллективное молчание и потакание прихотям Трепетуна подстрахует их от монсеньорского гнева и убережет от того, с чем они давно перестали бороться? Неужели они, и правда, считают, что закрытие Горы Смерти делает канцлера гуманистом? Ну не настолько же они дураки! Да они сколько угодно могут вещать, что при легитимном правлении в тюрьме нет необходимости…

— Потому что преступность исчезла, — продолжил Маурильо.

— Ей и незачем исчезать, — заметил Хименос. — Преступность — отличная узда для простого люда, который боится теперь не только власти, но и быть зарезанным в темном переулке. Бандиты действуют быстро и эффективно: никаких судов, вынесения решений — раз и все. Первоиюньский закон претворяется…

— Но это же беспредел! — возмутился Маурильо. — Преступность при Паччоли казалась всем за гранью возможного, но то, что происходит сейчас… Ты слышал про полковника Сорго?..

— Слышал, — вполголоса произнес Хименос. — А слышал, что его лично канцлер на тот свет отправил?

— Как? — Маурильо не поверил приятелю, которого прятал у себя в доме почти два месяца, с того самого дня, как третье звено «Когтей Зигфрида» было объявлено пропавшим без вести. На сегодняшний день из шести звеньев в Солерно вернулись пять — генералу пока не удалось объявить пропавшим без вести экипаж первого звена, не пожелавшего покидать Есеник. Родригес принимал от них ежедневные видеоотчеты, которые со временем становились все более похожими один на другой, пока однажды канцлер не задал генералу очевидный вопрос: не занимаются ли разведчики фальсификацией данных, а если да, то с какой целью? Родригес к такому повороту был готов и уверенно заявил, что ребята относятся к возложенной на них миссии со всей ответственностью, а однообразие их отчетов объясняется однообразием жизни курорта. Канцлер сделал вид, что подобное объяснение его вполне устраивает, и начал пристально наблюдать не только за генералом, но и за его верным оруженосцем, полковником Сорго…

— Дело темное, — признался Хименос, приглушая голос до шепота. — Было объявлено, что полковник умер от остановки сердца, якобы приступ, но…

— Что, но?

— Ты племянника полковника знаешь? Пеньо?

— Конечно, мы с ним в одном звене были. Но он весь в себе, я даже не сразу узнал, что полковник ему родственником приходится.

— Информация не для всех, — заговорщическим тоном произнес Хименос. — Я знаю, что у полковника давно стоял кардиорепликант. А, как понимаешь, такая штука сама по себе остановиться не может.

— Что же получается?

— Две недели назад Трепетун вызвал полковника к себе на какой-то разговор, а через два часа после этого личный врач канцлера засвидетельствовал остановку сердца Сорго. Но, чтобы репликант остановился, его нужно остановить, нужно взломать программу или воткнуть в грудь полковника оголенный электрический провод.

— И как канцлер? — у Маурильо глаза сделались похожими на две луны в полных фазах. — Что он сделал?

— Думаю, программу деактивировал, — предположил Хименос. — Пеньо говорит, тело не было повреждено.

— Какой кошмар… получается: Зигфрид Бер — убийца? — ужаснулся капитан.

— Не смеши! Ты еще можешь в этом сомневаться после того, как он лично уничтожил миллионы человек?

— Не уничтожил, Небеса целы.

— Это мы с тобой знаем, что целы, — сказал Хименос. — Хотя и не понятно, как они выстояли. Но он-то уверен, что там никого.

— Да, — Маурильо замолчал… — Как думаешь, Хименос, долго еще Зигфрид Бер будет смотреть в туманное зеркало Тескатлипоки?

— Мне иногда кажется, что канцлер — это и есть Черный Тескатлипока, — шепотом произнес Хименос, трижды суеверно хлопая себя по левому плечу…

Зигфрид завис над площадью своей победы, пристально рассматривая в сканер каждого проходящего по ней. Одно лицо оказалось в «сфере интереса», и сканер взял его на расширение. «Маурильо… — изумился канцлер. — Вот так сюрприз!»

Зигфрид с трудом верил своим глазам, и, скорее всего, не поверил бы, подумав, что ошибся, если бы не отправлял экипажи на задание лично и не обладал фотографической памятью: увидев человека однажды, он уже не мог его забыть. Два месяца назад он перебросился с Маурильо несколькими словами, и это гарантировало молодому человеку ячейку в сознании канцлера до скончания дней.

Зигфрид Бер вернулся домой и закрылся в овальном кабинете, распорядившись срочно вызвать к себе генерала Родригеса. Альфонсо явился через полчаса, возмутив и без того донельзя возмущенного канцлера своим неспешным прибытием.

— Где вас носит, генерал? — гневно бросил Зигфрид входящему в кабинет Родригесу. — За смертью только посылать. Впрочем, скоро вы туда и отправитесь, — добавил, поигрывая перстнем на пальце.

— Что случилось, монсеньор? — генерал не понимал причин гнева Зигфрида.

— Это я и хочу выяснить, мой дорогой Альфонсо, — проговорил канцлер змеиным голосом. — Расскажите-ка мне, пожалуйста, при каких обстоятельствах пропал экипаж второго звена моих орлят?

Генерал чувствовал, что у него похолодели пальцы рук. История скорой смерти полковника Сорго была еще свежа в памяти и отзывалась болью понесенной утраты — со дня похорон прошло две недели.

— Экипаж пропал при невыясненных обстоятельствах, монсеньор, — ответил генерал не очень уверенно.

— Почему же вы до сих пор не удосужились их выяснить? — спросил Зигфрид. — Вам в голову не приходило, что это нужно сделать?

— Вы же сами распорядились уничтожить шаттлы, монсеньор, — осмелился напомнить Родригес. — Я предлагал…

— Хватит! — заорал Зигфрид. — Хватит мне врать, генерал! Я знаю, что Маурильо здесь, в Солерно. Как он смог прилететь сюда после того, как были уничтожены шаттлы?

— Понятия не имею, монсеньор, — генерал просто так сдаваться бешенству канцлера не собирался. — Откуда вам стало известно, что он здесь? Я ничего не знаю об этом…

— Сам его видел! — снова закричал Зигфрид. — Только что собственными глазами видел Маурильо на площади!

— Думаю, вам показалось, монсеньор. Это маловероятно, чтобы…

— Показалось?! Показалось, говорите? Сканеру показалось?

— Техника иногда сбоит, монсеньор, — с вызовом проговорил генерал. — Вам ли не знать. Не далее, как две недели назад, полковник Сорго, мир его праху…

Зигфрид Бер испытующе смотрел на Родригеса и находил в выражении лица генерала незнакомые ранее признаки уверенности в себе и отсутствие привычных признаков страха, словно тот чувствовал за спиной некоторую силу, способную поддержать его, генерала, в оказании сопротивления ему, канцлеру. Сделанное наблюдение отозвалось неприятным скрежетом в сознании Зигфрида, заставив его изменить тактику. Теперь генерал не казался ему этаким простофилей, дрожащим от страха при одном упоминании его имени. Уничтожить Родригеса сейчас — упустить добычу покрупнее, куда интереснее понаблюдать за поведением этого страуса и вычислить, что за сила за ним стоит. А потому стоит немного ослабить хватку и притупить бдительность генерала, вернуть видимость прежней расположенности. Если всегда погонять кнутом, пряник смаковать будет некому…

Примерно так рассуждал сейчас Зигфрид Бер, картинно соответствуя картинным девам, привычно осознавая собственную причастность к прекрасному. Он не довольствовался признанием себя как ценителя этого прекрасного, Зигфрид Бер осознавал себя его непосредственной частью, в качестве произведения природы не менее ценной, чем полотна Уотерхауса в качестве произведений искусства. Он поднял и слегка отвел в сторону левую руку, вытянул кисть, словно любуясь игрой света, преломляющегося в тонких гранях драгоценного камня любимого перстня, при этом будто бы случайно оказавшись рядом с Цирцеей.

Генерал оценил и позу, и жест канцлера и невольно улыбнулся. В другое время ироничное выражение лица могло стоить этому самому лицу безвозвратной потери того, на чем оно держится. Но сейчас Зигфрид вынужден был проглотить негативную интенцию Родригеса, сделав вид, что не заметил ее.

Для генерала резкая смена настроения канцлера не осталась незамеченной. Невольно сопоставив деву-Цирцею на полотне и Зигфрида, стоящего рядом с ним, Родригес оживил в памяти историю Улисса, с облегчением подумав, что ему, по-видимому, сказочно повезло, что в руках канцлера нет чаши с ядом — перспектива превратиться в свинью или любое другое животное давно не казалась генералу фантастической: Альфонсо не понаслышке знал, на что способен Зигфрид Бер в приступе ярости, а противоядием обзавестись ему пока не удалось.

На самом деле, генерал не все знал о яде канцлера и еще меньше о противоядии к нему, в чем сейчас же и убедился, услышав вызов коммуникатора Зигфрида и увидев, как меняется выражение его лица при взгляде на моргающий экран. «Кто это? — с интересом подумал Родригес, очень желая узнать, кто мог так встревожить монсеньора вызовом. — Отдал бы что угодно, лишь бы узнать». Канцлер отклонил вызов, а спросить, кто звонит, генерал не решился.

— Так о чем мы, дорогой Альфонсо? — наилюбезнейшим тоном произнес Зигфрид, хотя в его словах отчетливо слышалось подрагивание голосовых связок, и сама мелодия речи отдавала нервными спазмами.

— Вы говорили, что вам показалось, монсеньор, что на площади Победы Зигфрида вы увидели капитана Маурильо, без вести пропавшего два месяца назад в Шрилане…

— Думаю, вы правы, генерал, должно быть, мне показалось, — неожиданно отказываясь от своих прежних заявлений, сказал Зигфрид. — Последнее время обстановка в городе такая напряженная, что всякое мерещится. Никак не возьму в толк, как вам тогда удалось разогнать бунтовщиков по домам, не пролив ни капли крови… Должен признать, я вас несколько недооценивал, дорогой мой Альфонсо.

Зигфрид смотрел на Родригеса так, словно пытался препарировать взглядом мозг, в нетерпении ожидая, что тот ответит. Но генерал молчал, делая вид, что не расслышал вопроса в словах канцлера.

— Так, как же? — настойчиво повторил Зигфрид, приближаясь к Родригесу. — Мне очень интересно, Альфонсо, как вам удалось утихомирить десятки тысяч человек без единого выстрела…

Генерал почувствовал себя неуютно на близком расстоянии от канцлера, на физическом уровне ощущая его убийственную энергию. Он резко сел на оттоманку, не особенно задумываясь в эту минуту, как такой маневр будет расценен хозяином прекрасных дев, а мечтая лишь убрать свои глаза подальше от глаз Зигфрида Бер. Собравшись с духом, генерал выдал первое, что пришло на ум.

— Я просто объяснил людям, что их действия противозаконны, раз их не санкционировали власти, — сказал он, не поднимая взгляда на канцлера.

— Просто объяснил? — брови Зигфрида полезли на лоб. — И они вас услышали? Это стадо баранов, столпившееся на площади, требовавшее не понятно чего, вас послушало? Полиция не смогла с ними справиться, а вас, дорогой Альфонсо, они услышали и тихо разбрелись по дворам?

— Да, — спокойно ответил Родригес. — Вам это кажется неправдоподобным?

— Не знаю, Альфонсо, — задумчиво проговорил Зигфрид. — В другое время я бы вряд ли поверил в подобные чудеса, но сейчас…

Родригес вопросительно посмотрел на канцлера, но счел нужным промолчать. Он и сам понимал, насколько неубедительно звучат его объяснения, но с интересом ждал реакции Зигфрида: если он сейчас проглотит очевидную ложь, значит, игра Вэла Лоу достигла цели — канцлер напуган призраком поверженного соперника до чертиков и не будет провоцировать высшие силы на новую встречу с покойником.

Зигфрид Бер проглотил.

— Ладно, генерал, — произнес он подавленным голосом. — Не выпить ли нам чаю?

— С удовольствием, монсеньор, — выдыхая с облегчением, согласился Родригес. — У вас календарь не обновился, — неожиданно добавил, показывая рукой на цифровую панель. — Сегодня уже восьмое июля, а у вас все еще вчерашний день… Простите, монсеньор…

— Вчерашний день, — как во сне повторил Зигфрид. — Вчерашний… как верно вы подметили, генерал…

Канцлер подошел к панели и вручную исправил настройки календаря, на котором обновилась дата: восьмое июля две тысячи двести пятьдесят второго года, одиннадцать часов утра…

***

Вэл положил коммуникатор на стол.

— Ты готов, дорогой? — послышался за спиной голос Нины.

— Да, родная, готов, — отозвался Вэл, обнимая ее. — Пойдем. Гопал уже ждет у дверей.

— Я никогда не говорила тебе, Вэл, как ты красив, — с нежностью произнесла Нина. — Но сейчас у тебя какая-то особенная красота…

— О чем ты? — Вэл широко и счастливо улыбался, приятно польщенный ее вниманием. — Разве не слышала поговорку, что мужчина должен быть немного привлекательнее обезьяны? — он рассмеялся. — Красота — это по вашей, женской части.

— Неправда. Каждый красив по-своему. Но твоя красота особенная, она сейчас светится изнутри. Прости, я не умею говорить об этом, но от тебя невозможно оторваться…

— Трансцендентная привлекательность? — Вэл расхохотался.

— Ну, тебя, — обиженно отозвалась Нина. — Я правду говорю, а ты издеваешься.

Вэл жадно поцеловал ее и прошептал на ухо:

— Это ты у меня красавица неземная, я даже соответствовать не берусь. Но спасибо, нечасто такое услышишь. Я такого никогда не слышал… Пойдем.

Вэл открыл дверь, и они вышли в сад орхидей — цветы были повсюду: в вазонах на тропинке, над дверью и под окнами, вся коляска была усыпана белыми пахучими фаленопсисами.

— Что это? — изумилась Нина.

— Думаю, Махинда. Теперь понимаешь, что такое настоящая красота? Это не я с ромашками…

— Орхидеи сказочные, — согласилась Нина, — но твои ромашки для меня дороже всех орхидей на свете.

— Прошу вас, махатта, — торжественно произнес Гопал. — Гости собрались и ждут вас.

— И много их? — насторожился Вэл.

— Немало, — улыбнулся Гопал, делая знак Роберту, чтобы открыл молодоженам дверцу кареты. — Едем! — радостно выкрикнул, когда Вэл и Нина сели.

— Махинда, как я понимаю, уже там? — продолжал расспрашивать Вэл, не в силах скрыть волнения.

— Да, махатта, все там.

Казалось, в санаторном саду сейчас собрался весь Есеник, Вэл и не подозревал, что здесь столько детей. Они выстроились в две шеренги и махали цветами, пока Вэл и Нина проходили между ними к столу. Ася и Роберт шли следом и раздавали каждому ребенку по золотому сердечку на цепочке с монограммами супругов Лоу.

Новобрачные остановились в шаге от Махинды и Евы. Ашир и Ануша подались навстречу и надели им на шеи венки. После чего Ануша положила каждому в рот по щепоти сладкого риса: сначала Вэлу, потом Нине. Нина протянула старушке сложенные лодочкой руки и склонилась перед ней — Ануша обняла ее руки своими, потом положила ладони ей на голову и что-то произнесла на сингальском.

«Она благословляет тебя на долгую и счастливую жизнь со мной, — передал Вэл. — Ответь ей что-нибудь».

— Стути, амме, — произнесла Нина как во сне.

Ануша перешла к Вэлу, и все повторилось. Затем Ашир благословил обоих, и новобрачные сели за свой стол. Звон бокалов разнесся по саду, как колокольный. Вэл окинул взглядом присутствующих: «Триста человек, — подумал он с удивлением. — Ай да, Ася!» Ася подала знак, что гости хотят начать поздравлять новобрачных и что им, новобрачным, нужно подняться.

Первой решилась сказать Ева.

— Поздравляю вас с тем, что вы нашли друг друга. Я никогда не

сомневалась, что судьба соединит вас, потому что вашу связь невозможно разорвать ни временем, ни обстоятельствами. Я счастлива, что теперь у меня есть не только папа, но и мама, и… — Ева посмотрела на Нину и мысленно передала ей благодарность за будущих брата и сестру. От удивления Нина округлила глаза и не смогла сдержаться — слезы выступили, но тут же исчезли с ее лица. — Желаю вам, мои самые дорогие, всегда любить и понимать друг друга, быть счастливыми несмотря и вопреки. Храни Бог вас и всех нас!

— Угу! — выкрикнул Марий, извиваясь на руках Евы, пытаясь дотянуться до деда. Вэл взял внука на руки, поцеловал, потом передал Нине, и она с замирающим сердцем прижала его к себе.

— Какой ты большой, Вэл Марий! Ты так похож на деда и отца…

«Вэл, не беспокойся обо мне. Ты же все понимаешь», — передала мысль Нина, когда Вэл отобрал у нее внука и отдал его Еве.

«Конечно, родная. Я все понимаю, поэтому и беспокоюсь».

Ася попросила общей тишины и представила всем Махинду. Он позвал к себе членов семьи и торжественно вручил Вэлу ларец размером с дамскую сумочку.

— Я старый холостяк и никогда не женюсь, — начал свою речь король, полуобернувшись к столу, за которым сидели свидетели. — Так сказал мой друг два месяца назад. — Среди собравшихся послышались смешки. — Какое счастье, что человеку свойственно ошибаться! Я вижу тебя, друг мой, друг отца моего, друг моего народа… и вижу, как счастливы сейчас ты и та, которая сделала тебя счастливым. Берегите свое счастье, никого не подпускайте близко к нему. А это, — Махинда показал рукой на ларец, — это поможет вам сберечь себя и свое счастье.

— Что это? — спросил Вэл.

— Амзу, твое наследство от Махинды Пятого, — тихо ответил король. — Потом расскажу.

При слове «амзу» Вэл почувствовал, как на спине его выступили капельки пота. Он опасливо покосился на Нину и убедился, что на нее слова Махинды никакого другого впечатления, кроме удивления, не произвели. Махинда поднес кубок для салюта. Вэл чокнулся с ним, чуть пригубил вина и поставил кубок на стол.

«Накликал», — передал он королю.

«Ты не беременный, дорогой, тебе можно немного выпить, — с улыбкой заметила Нина».

«Я бы с радостью, но Ашура не снимает с прицела. Видишь, как он стреляет в меня глазами?»

«Что-то не так? Ты здоров, Вэл?»

«Абсолютно, — передал он, отводя от жены взгляд. — Барахлило немного сердечко, теперь все в порядке. Один твой поцелуй — и я совершенно поправился».

К столу подошли Кербер, Кронс и сенатор Мэнси.

— Вэл и Нина, — проговорил сенатор. — Мы счастливы… вы счастливы… Что-то я теряюсь…

— Познакомьтесь, Роберт, это моя Нина, — сказал Вэл, приходя ему на помощь.

— Разве мы не знакомы? — искренне удивился сенатор.

— Нет, Роберт, — ответила Нина, протягивая ему руку. — Как-то не успели тогда, а потом…

— А мне казалось…

Сенатор выглядел растерянным, и Вэл с интересом наблюдал его замешательство.

— Нина, это мой подарок, — смущенно проговорил Кронс, целуя ее руку. — Откроете, когда никого не будет рядом.

— Интригуете, Артур, — голос Нины звучал напряженно.

— Господин Вэл, — снова вмешался в разговор сенатор. — Разрешите поцеловать невесту.

Вэл опешил, видя, что Мэнси уже обнимает Нину.

— Амели расскажу, — с ревностным укором предупредил Вэл. — И почему она не прилетела с вами?

— Моя жена? — удивился сенатор. — Да я как-то не подумал…

— Придется еще один банкет устраивать по возвращении, — заметила Нина, — для тех, кто не прилетел и о ком не подумали.

— Сделаем, — согласился Вэл.

Ася подошла к поздравляющим и негромко заметила, что желающих высказаться еще много. Кербер и сенатор быстро ретировались на свои места, объявив, что подарки от них ожидают новобрачных на вилле Вэла в Небесах. Кронс замешкался, но потом поклонился и почти бегом бросился за уходящими.

Вэл и Нина сели, и сразу заиграла негромкая музыка.

«Свиридов? — удивилась Нина. — Интересный выбор. Ты?»

«Нет, дорогая. Все происходящее для меня тоже сюрприз. Не представляю, что будет дальше. Это все Ася и Гопал».

— Бесценные кадры, — задумчиво произнесла Нина вслух.

— Лишь бы им не пришло в голову устраивать всякие глупости в дань традициям…

Не успел Вэл договорить, Ася объявила, что сейчас новобрачные займутся распределением домашних обязанностей, и подала Нине шляпу со свернутыми в трубочку бумажками.

— Вытягивайте по очереди записочки, разворачивайте их и читайте, а мы узнаем, кому из вас что достанется, — громко сказала Ася.

Вэл наградил ее негодующим взглядом и загнал в голову мысль, что это первый и последний конкурс, в котором он сегодня участвует, что его возмущали всегда, а сейчас и подавно всякие такие глупости. Но записочку вынул и развернул первым.

— Я буду варить по утрам кофе, — громко зачитал он. — Ну, это еще нормально, — добавил, улыбаясь. — Боялся, как бы чего посложнее не досталось.

Ася передала шляпу Нине.

— Я буду с радостью исполнять супружеский долг, — проговорила Нина вполголоса и вопросительно посмотрела на Асю.

«Там все такое интимное?» — передала она мысль свидетельнице, отчего та растерялась и испугалась одновременно.

— Нет, — тихо ответила Ася. — Вам не повезло сразу вытащить самую такую. Вы тоже так можете? Мысли транслировать?

«Немного», — смягчилась Нина.

— Я буду управлять страной, — медленно прочитал Вэл.

«Интересно, — гневно пробил он в голову свидетельнице. — Кто составлял эти записочки?»

Собравшиеся хранили молчание, все взоры устремились на Вэла. Ася быстро придвинула шляпу Нине, та осторожно развернула бумажку и пробежала по ней взглядом. Потом посмотрела на Вэла и передала ему то, что прочитала. Вэл сдержанно кивнул.

— Я буду любить тебя, Вэл, до скончания дней здесь, на земле, и вечно там, куда мы попадем, когда наш земной путь кончится…

Вэл поцеловал ее, передав Асе мысль, что номер окончен.

Ася убрала шляпу и под дружное «Горько!» вернулась к Роберту.

— Я говорил, что затея может и не понравиться, — обронил Роберт. — Они не дети, чтобы таким потешаться.

— Уже сама вижу, — угрюмо отозвалась Ася. — Похоже, ничего им не подойдет из того, что мы приготовили.

«Ну почему же? — пришло от Вэла. — Мы готовы веселиться дальше. Не заставляй нас открывать наши шкафчики, и все будет замечательно».

— Вэл, ты никогда не перестанешь удивлять меня, — сказал Махинда, завороженно глядя на друга. — Не представляешь, сколько сейчас вопросов в моей голове.

— Представляю, — Вэл подмигнул ему. — Все позже, ваше величество, обо всем поговорим, все расскажем.

К столу новобрачных приблизился военный министр, держа в правой руке кубок, в левой — коробку размером с тетрадь.

— Поздравляю вас, Вэл и Нина Лоу, — произнес он громко, а тихо добавил, — Пераледа.

Вэл бросил на Кая копье своего взгляда, но министр увернулся от него, во все глаза глядя на Нину.

— Нина, я никогда вас прежде не видел, но теперь понимаю, почему именно вы. Желаю счастья вашей семье. А это мой подарок детям, — Кай протянул коробку Нине.

Нина открыла коробку и увидела два цветка георгины: золотой и изумрудный.

***

Хименос и Маурильо встречались с Сесаром Хакесом на площади Короля. Никто из солернийцев иначе ее не называл, топонимический указ канцлера о переименовании площади был воспринят гражданами как попытка лишить их права чтить память покойного короля. Таблички с надписью «Викитория Зигфрид Тапава», развешанные на стенах домов, вызывали усмешки некоторых и раздражение многих. За последний месяц их неоднократно закрашивали из малярных пушек, срывали, мяли, протестуя против переименования площади.

Проходя мимо Дворца торжеств, Маурильо случайно пнул ногой металлическую табличку с новым именем тапавы, истоптанную и истертую, которая отлетела со скрежетом и попала под ноги идущего навстречу ему Хименоса. Сблизившись, они обменялись негромким приветствием, делая вид, что незнакомы, чтобы не привлекать к себе ненужного внимания агентов «Ока», рассредоточенных в разных местах площади. Сделав круг, они в разное время вошли в одно и то же кафе, где словно бы случайно присели за один столик, за которым уже сидел Сесар Хакес.

— Больше трех не собираться, — с улыбкой произнес Маурильо, присоединяясь последним.

— А нас и не больше, — ответил Хименос. — Тебя, по-моему, запеленговал Трепетун, — добавил вполголоса, не глядя на друга, а делая вид, что внимательно изучает меню.

— Как? — насторожился капитан.

— Он облетал площадь и завис ненадолго недалеко от того места, где ты стоял. Я сразу его узнал по мобилю.

— Это скверно, — сказал Хакес. — Вам нужно быть осторожнее, ребята. Вы сами рискуете и ставите генерала под удар. Лучше встречаться у меня.

— К вам далеко, сеньор Хакес, — заметил Хименос. — Пока до вас доберемся, всех агентов пересчитаем.

— Так о чем вы хотели поговорить? — спросил Сесар, для отвода глаз уткнувшись в планшет.

— О Зигфриде Бер, — тихо ответил Маурильо.

— Почему-то не удивлен, — Хакес в третий раз поднял и поставил рюмку с текилой, не притрагиваясь к ней. — Мало кто говорит сейчас о ком-то другом. Интересно выслушать ваше мнение.

— Мы считаем, что он черный Тескатлипока, — без предисловий выдал Хименос. — И его нужно нейтрализовать, чтобы вернуть Солерно законного правителя.

— Вы тоже повелись на россказни о призраке короля? — не поверил своим ушам Хакес. — Я считал вас серьезными людьми…

— Ни на какие россказни мы не ведемся, — с некоторой обидой в голосе ответил Маурильо. — Нет никакого призрака короля, но есть король, законный наследник Кристофа Идальго…

— Тише! — испугался Хакес. — Да за такие слова можно угодить на тот свет сразу, минуя Маунга Матэ. Откуда у вас столь дикие мысли?

— То, что все тогда приняли за призрак Кристофа Идальго, совсем не призрак. Это Вэл Лоу, властитель Небес, у него одно лицо с нашим королем. Думаю, он его сын, — на одном дыхании выдал Маурильо. — Я летел с ним из Шрилана… Он знает наш язык, владеет телепатией и всем на свете, мыслимым и немыслимым. Он наследник Кетцалькоатля, у него и орден золотого орла есть…

— Что ты такое говоришь, Маурильо? — глаза Хакеса заблестели. — Разве это возможно?

— Что именно? Чтобы у Кристофа Идальго был сын, о котором никто никогда ничего не знал? Или?

— Или…

Хименос и Маурильо испытующе уставились на Президента.

— А в существовании сына короля вы, значит, не сомневаетесь? Я вас правильно понимаю, сеньор Хакес?

— Да, — выдохнул Сесар. — Я всегда знал, что в тот день, когда король и королева погибли, у них родился сын… Вэли… Так они его назвали. Но я был уверен, что мальчик не выжил.

— Что?! Почему никто об этом не говорил?

— А никто и не знал. Только я, потому что Хавьер Дуранго, присутствовавший при рождении принца и отметивший его, был младшим братом моей матери.

— Так вы подтверждаете, сеньор, что принадлежите к клану Дуранго? — оживился Хименос. — Тому самому, который всегда был при королевском дворе?

— Да. Но не стоит об этом распространяться. Мои родственники, как бы это сказать… в общем, я не разделяю их методы, поэтому давно не имею с ними ничего общего. Я сам по себе.

— Но как же тогда вы узнали? — не успокаивался Маурильо.

— Тогда я еще был близок с Хавьером, моим дядей. Он и еще несколько жрецов уединились в храме Солнца на Уэхотитане, чтобы провести какой-то обряд. Когда от него несколько дней не было вестей, мать отправила меня узнать, что случилось…

— И что там случилось?

— Лучше вам не знать. Скажу лишь, что, когда я пришел к храму, в живых там оставался только один жрец. Умирая, он рассказал, что случилось, боясь унести в мир иной такую тайну. Если принц действительно выжил, мы легко выясним, он это или нет.

— Как?

— По черному солнцу. Хавьер поставил клеймо на его причинном месте.

— Клеймо на причинном месте? — испугался Маурильо. — Новорожденному что ли? И как, по-вашему, мы это проверим?

— Не знаю. Но вы же не за этим меня позвали. Что вы хотите?

— Чтобы вы совершили обряд жертвоприношения, — с трудом выговорил Маурильо. — Мы не знаем других жрецов, поэтому обращаемся к вам за помощью, сеньор Хакес.

— С ума сошли? — испугался Сесар. — Повторяю: я не имею ничего общего с кланом. И что за бредовая идея?

— Послушайте, сеньор, это только на первый взгляд…

— И на второй, и на третий, и на сто первый — идея бредовая! Стоило столько веков бороться с этой дикостью, чтобы сейчас снова к ней возвращаться! Забудьте!

— Нет, — упорствовал Маурильо. — Мы должны принести жертву Тескатлипоке.

— Какую жертву? Птичек не жалко?

— Птичек жалко, — с грустной улыбкой согласился Маурильо. — Их никто трогать не собирается… Меня принесем в жертву.

— Что?! — Хакес побледнел. — Вы спятили, молодые люди. Я в такие игры не играю. Оставьте свои идеи, ни к чему хорошему они вас не приведут.

Сесар Хакес хотел подняться, но Хименос его удержал.

— Послушайте, сеньор Хакес, — начал он вполголоса, приблизившись вплотную. — Это шанс ослабить силы тирана.

— С чего вы взяли, что канцлер имеет какое-то отношение к Тескатлипоке? Бер — древнейший род, но он, как бы сказать, совсем из другой оперы. Вы ничего не знаете, а жизнью рисковать собираетесь.

— Может, сам Зигфрид Бер и не имеет, но его появление в Солерно — козни черного Тескатлипоки, — уверенно заявил Хименос.

— Каким ветром надуло суеверий в ваши головы? Вы же образованные люди… — пытался остановить летчиков Хакес.

— Это не суеверия, — обиженно возразил Маурильо. — И вы сами прекрасно понимаете, что мы правы, вы просто боитесь…

— Конечно, боюсь! — воскликнул Сесар. — Каждый должен бояться сделаться убийцей. Вы же предлагаете мне убийство. Даже не знаю, чем заслужил такое о себе мнение.

— То есть, вы нам не поможете?

— Нет. В таком предприятии — никогда.

— Значит, придется самим. Пойдем, Маурильо.

— Что вы задумали? — испугался Хакес.

— Сами себя в жертву принесем. Обряд мы не знаем, но там, — Хименос поднял взгляд к потолку, — все знают и правильно примут.

— Это самоубийство, а не жертвоприношение! Соображаете, что удумали? Я сейчас генералу скажу, чтобы арестовал вас от греха подальше… Может, посидите под замком, поймете, что мертвые бесполезны, живые только могут бороться. А вы какую-то блажь в голову взяли! Лучше подумайте, как общему делу помочь. Умереть успеете.

— Можно еще Зигфрида порешить, — выдал Маурильо. — Ничего сложного, думаю, грохнуть его.

— Это тоже не выход, — осадил его Хакес. — Террор никогда еще не приносил добра, а за зло бороться смысла нет.

— Так ведь никто и не борется! — возмутился Хименос. — Все по норам, голову высунуть боятся. На народ никакой надежды нет, нужно действовать самим.

— Давно ли, сынки, у вас появилась идея задобрить богов? — спросил Хакес, не отводя от Маурильо пристального взгляда.

— Какая разница, когда к тебе приходит стоящая мысль?

— Действительно, — размеренно произнес Сесар. — Разницы нет, если мысль твоя. Но что-то мне не верится… Постарайся вспомнить: когда ты впервые подумал о самопожертвовании, что тогда происходило рядом с тобой? Где ты был в это время?

— На площади, — буркнул Маурильо. — Шел сюда.

— То есть, ты час назад решил, что дальше не стоит жить?

— Это неважно, где я был и что делал, когда принял верное решение! — со злостью выкрикнул Маурильо. — Не сбивайте меня с правильного пути, сеньор Хакес!

— Тише, дружище, — попытался успокоить его Хименос, но Маурильо ничего не желал слышать и только кричал, что никто ничего не делает и лишь ему под силу спасти Солерно.

— С ним что-то не так, — обронил Хакес, бросая на Хименоса быстрый взгляд. — Думаю, надо отвезти его домой.

— Может, к вам, сеньор Хакес? — неуверенно спросил Хименос.

— Можно и ко мне, — согласился Сесар. — Вызови мобиль, чтобы нам побыстрее убраться отсюда, мы и так уже привлекли слишком много внимания…

***

Вэл вел Нину по сверкающему, как зеркало, голубому графену. По периметру танцпола стояли столы для гостей, а в центре, словно цветочный остров посреди озера, возвышался стол новобрачных.

«Я никогда в жизни вальс не танцевала».

«Доверься мне. Это не очень сложно».

«Ну, да», — согласилась Нина не без сомнения.

Второй вальс Шостаковича заставлял забыть, что они не умеют летать: Вэл, ловко придерживая Нину за талию, кружил ее по танцполу. Под звуки скрипок Махинда бросал им под ноги орхидеи, а когда вступали духовые, все замирали, следя взглядом за новобрачными. Белое платье Нины плыло по воздуху, колыхаясь воланами, парадный мундир Вэла, тоже белый, отблескивая золотом пуговиц и шевронов, чем-то придавал ему сходство с адмиралом.

«Волшебство, — передала Нина. — Вэл, я не могу поверить…»

«Тебе хорошо?» — спросил он, замечая стоящего в стороне Кира. Крестник смотрел на них счастливо-тоскливо. Поймав на себе взгляд Вэла, он приветственно приподнял правую руку.

«Вынужден прервать счастливый момент, — услышал Вэл не Нину. — Мне жаль отвлекать тебя, но вмешиваться в земные дела больше не могу, только к тебе… Освободи резервное сознание, чтобы Нина нас не подслушала. Живее, Вэл!»

«Топильцин? Решил нас поздравить?»

«Поздравляю, но я не за этим. Держись ровно, а то Нину уронишь. Закрой глаза и сбавь темп. Молодец, быстро учишься».

«Говори, Топильцин, что случилось, короче».

«Маурильо и Хименос направляются на Уэхотитан. Зиги внушил им принести себя в жертву Тескатлипоке. Хакес с Родригесом пытаются их остановить, но они не успеют, если ты не подсуетишься. Это, если коротко».

«Немного дольше, Топильцин, ничего не понял: зачем Зиги внушать им такое?»

«Чтобы потом объявить о существовании тайного общества, занимающегося организацией покушений на статусных лиц, ну и на него самого в первую очередь, конечно. Это бы никого не удивило, но Зиги хочет объявить участников общества сторонниками черных нагвалей, практикующих человеческие жертвоприношения. Догадываешься, кому он повесит на шею орден главы тайного общества?»

«Хакесу».

«Сообразительный. Теперь постарайся предотвратить трагедию, под которой Зиги погребет и Хакеса, и Родригеса, и Маурильо, как уже упокоил полковника Сорго. Души, безвременно покинувшие землю, весьма обременительны для нас. Много хлопот с ними, неподготовленными… Иди, Вэл, сделай что-нибудь».

«Как я могу сейчас куда-то уйти? Это же моя свадьба, Топильцин! Я ни за что не оставлю Нину. Да и какой толк? Родригес, находясь там, не успевает, как успею я, находясь здесь?!»

«Успокойся, Вэл! — прогремел Кетцалькоатль. — Не нужно идти телом, это смешно. Отправляйся ментально. Сосредоточься и достань ситуацию отсюда, как тогда, когда Нину переносил из репликации».

Вэл вздрогнул, вспомнив, чего ему стоил тот перенос.

«Смогу ли? Ты уверен, что мне необходимо вмешаться?»

«Тебе решать, — холодно отозвался Кетцалькоатль. — Если бы я мог, не стал бы отвлекать, уж поверь. Но… Сам понимаешь, теперь не могу. Солерно — наша с тобой территория ответственности: если не я, то ты, больше пока некому».

«Пока? Ты на Грегора намекаешь, Топильцин?»

«Не намекаю, прямо говорю, и не о Грегоре, а о Марии. Не тяни время, Вэл. Я тебе помогу, чем смогу».

«Чем поможешь? Тебе же нельзя вмешиваться».

«Посижу у тебя в голове. В двух формах сознания одновременно ты еще не эффективен… Советую выбрать Хименоса, у него опосредованная конфабуляция. Иди! У тебя минут десять».

«Где они сейчас?»

«В ущелье Уэхо, им осталось только подняться на плато. Иди, Вэл!.. Прости, дорогая, я немного замечтался…»

«Я еще здесь! А ты уже к моей жене клинья подбиваешь!»

«О чем ты? Я — это ты, — рассмеялся Кетцалькоатль. — Для Нины, по крайней мере. Иди, Вэл! Время…»

«О чем же ты замечтался, дорогой?»

«Подумал, как хорошо было бы побывать в Солерно».

«Я не хочу туда возвращаться, — ужаснулась Нина. — Нет ни малейшего желания встречаться с дядей. Я боюсь его, Вэл. Он на все способен. Зачем нам туда?»

«Там родилась твоя мать, Нина, и я подумал, что детям необходимо увидеть родную землю».

«Родную землю? О чем ты, Вэл? Давай позже об этом поговорим. Мне не хочется сегодня думать о неприятном».

«Конечно, свет очей моих, как будет угодно».

«Вэл?» — Нина пристально смотрела на мужа.

Музыка стихла, и Вэл поцеловал жену.

«Так странно… Будто я сейчас целовалась не с тобой».

«С кем же?»

«Не знаю. У меня странные ощущения. Пойдем к Киру. Что это он стоит в стороне, будто не родной?»

«Не стоит, свет мой, — предупредил ее порыв Кетцалькоатль. — Лучше нам пойти к гостям. Марий хочет пообщаться с тобой».

«Свет мой?.. Марий хочет пообщаться со мной? Да что происходит, Вэл? Почему мне не по себе последние пять минут?»

***

— Хименос, поспеши, чего ты там застыл? — пытался расшевелить его Маурильо. — Солнце начинает садиться, надо успеть подняться и сделать все до того, как оно коснется верхушек деревьев.

Но Хименос будто не слышал, взгляд его блуждал.

— Что на тебя нашло? Пойдем скорее!

Хименос молча простер руки вверх и стал медленно водить ими. Тут же откуда ни возьмись по ясному июльскому небу стали со всех сторон стягиваться тучи. Они наползали сразу по всем направлениям, многослойно запирая небо черными засовами, с грохотом ударяя один о другой. Через минуту небо стало черным совершенно, закрыв солнце и опустив на землю мрак.

— Что происходит? — в ужасе закричал Маурильо. — Откуда все это взялось? Ни облачка не было.

— Боги гневаются на нас, — потусторонним голосом отозвался Хименос. — Мы не должны лишать себя жизни, это страшный грех, Маурильо. Нужно возвращаться. Это неправильный путь.

— Спятил? Мы почти дошли, до плато рукой подать. Хватит нести чушь, Хименос, пошли!

— Нет, Маурильо. Я никуда не пойду. Если хочешь, иди один — я возвращаюсь домой. Довольно того, что мы своими дурными мыслями вызвали ураган.

— Один? — испугался Маурильо. — Что-то я не пойму, Хименос, давно ли ты стал таким суеверным? Ливень собирается — обычное дело. Надо спрятаться: боюсь, гроза начнется.

— Если ты не изменишь решения покончить с собой, гроза будет страшной. Это я тебе обещаю, — последняя фраза прозвучала будто другим, не принадлежащим Хименосу голосом.

Темнота обступила Маурильо, не позволяя различить силуэт друга, стоящего в тридцати метрах, и он испугался всерьез.

— Хименос, — негромко позвал капитан. — Ты здесь? Хватит играть в дурацкие жмурки, Хименос! Отзовись, что б тебя!..

В этот момент что-то большое и мягкое коснулось лица капитана, словно его задела бесшумно пролетавшая сова или другая ночная птица. Маурильо вскрикнул, но от испытанного ужаса голос его прозвучал глухо, будто горло не выпустило, а с трудом протолкнуло его наружу. Маурильо выставил руки перед собой и неуверенно подался вперед. Он шел, ни на что не натыкаясь, довольно долго, хотя хорошо помнил, что вокруг были деревья и кусты, а сейчас он словно в бескрайней пустыне оказался. Маурильо замер, обездвиженный страхом, и, когда рядом с ним в землю вонзилась молния и электрический разряд трещал несколько секунд, сердце его ушло в пятки. Хотел он только одного — поскорее убраться отсюда.

— Хименос! Отзовись! Согласен, надо сваливать. Где ты? — истошно кричал Маурильо, пытаясь пробиться сквозь грохот небес.

— Я здесь, — раздался спокойный голос Хименоса у него над ухом, отчего Маурильо, потеряв над собой всяческий контроль, закричал так, что сразу сорвался на хрип. — Ты хочешь свести меня с ума? Чуть сердце не разорвалось.

— Чего же ты испугался? Еще пять минут назад ты хотел, чтобы я вырвал его из твоей живой груди и размазал по жертвенному камню, — невозмутимо произнес Хименос.

— Признаю, затея была не очень, — прохрипел Маурильо. — Давай найдем шаттл и свалим отсюда поскорее.

— Поклянись, что больше не будешь думать о смерти!

— Клянусь! Всеми богами клянусь! Прости, Господи, что посягнул, — бормотал Маурильо как в бреду.

— Ладно, пошли. Если тебя услышали, мы найдем дорогу к шаттлу.

И, словно в подтверждение его слов, небо начало светлеть, тучи расползлись в разные стороны, и снова показалось солнце.

— Что это было? — Маурильо схватил Хименоса за руку.

— Сам не понимаю. Будто во сне все, — в голосе Хименоса слышались испуг и удивление. — Вон шаттл, побежали…

— Знаешь, что я понял, когда молния рядом со мной вошла в землю? — шепотом произнес Маурильо, когда они взлетели. — Нет никакого Тескатлипоки — Бог один, только он имеет множество проявлений. Это люди придумали разных богов, вернее, обычные люди так думают, им так проще объяснять то, что происходит. А те, кто настоящим знанием обладает, не сомневаются, что он один и у него есть разные ипостаси…

— Тебя зацепило, что ли, молнией? — с улыбкой спросил Хименос. — Ты как-то странно выражаешься.

— Смейся, — буркнул Маурильо. — Я уверен, все так.

— А я рад, что мы не натворили бед, — сказал Хименос. — Вспомнить страшно, на что решились. Будто из ума выжили.

— Точно, — согласился Маурильо. — А вон и шаттл генерала…

***

— Что с тобой, Вэл? — испугалась Нина, увидев, что у мужа носом идет кровь. — Ты как себя чувствуешь?

— Уже лучше. Наверное, от жары…

— Почти одиннадцать, Вэл, и совсем не жарко, — Нина с тревогой смотрела на него. — Может быть, позвать Ашуру?

— Не надо, все в порядке. Наверное, я просто устал. А ты как?

— Хорошо. Но жду, когда можно уйти. Очень хочу к тебе…

Вэл мысленно призвал свидетельницу.

— Что вы хотите, господин Вэл?

— Хотим вас покинуть, — сказал он с улыбкой. — Обязательная программа с нашим участием, надеюсь, выполнена?

— Еще торт, который обычно разрезают молодожены… Но, если вы устали, мы обойдемся. Правда, Вималь…

— Вималь здесь? — оживился Вэл.

— Да, и он приготовил сюрприз для вас.

— Нас хватит на сюрприз от Вималя? — Вэл обнял Нину.

Вималь затормозил перед столом летающую платформу с кексами, сложенными пирамидой.

— Поздравляю! — произнес он, широко улыбаясь. — Это мой подарок для госпожи, наши знаменитые Нинины кексы.

— Чьи кексы? — с удивлением переспросила Нина.

— Ваши, госпожа. В народе их называют упавшими с небес.

Нина взяла один кекс и надкусила его.

— Вималь, это безумно вкусно, — с наслаждением произнесла она. — У меня никогда так не получалось. Вы довели рецепт до совершенства.

— Спасибо, госпожа, но уверяю вас, я ничего не изменил, все делаю так, как тогда вы сделали. Если позволите, сейчас привезут торт.

— Еще и торт? — восхитилась Нина. — Везите скорее!

Прикатили квадратный стол, на котором двухъярусный торт в точности повторял домик за периметром: территория двора, огражденная шоколадной решеткой, занимала всю поверхность стола, на зеленой лужайке стояло черное купе, а в гнезде красовались аисты, между их ног высовывали красные клювы два аистенка.

Вэл замер, увидев аистов, Нина вперилась взглядом в черную машину и не могла произнести ни слова.

— Вам не нравится, господин? — боязливо поинтересовался Вималь, не понимая странной реакции новобрачных.

— Я потрясен, — с трудом ответил Вэл. — Как такое есть? У меня рука не поднимется резать его.

— Мы не будем его есть, — произнесла Нина. — Пусть нас простят наши гости, но, правда, нельзя разрушать такую красоту.

Вималь с недоумением смотрел на жениха и невесту.

— Он же испортится через пару дней, — растерянно проговорил повар. — Ешьте, пожалуйста, он вкусный… Если вам так понравился торт, я вылеплю такой же из мастики, когда вы вернетесь домой. Его можно будет долго хранить в стеклянной витрине.

— Обещаешь? — Вэл потрогал Нину за руку и подмигнул Вималю.

— Конечно, махатта, конечно! — обрадовался Вималь. — С преогромной радостью сделаю!

— Договорились, — Вэл принял длинный нож из рук Вималя и отрезал первый кусок.

— Чур, черная машина моя, — негромко сказала Нина. — Хочу раскусить дядюшкин раритетный автомобиль…

«Что с тобой?»

«Как-то не по себе, — призналась Нина. — Словно я уже говорила нечто подобное».

— Не сочтите за пафосность, господин Вэл, — осторожно произнес Вималь, — но мы подумали, что самовар сейчас будет в самый раз.

— Самовар? — изумился Вэл. — Не сочту, Вималь, ни за что не сочту! Давайте сюда скорее самовар!

«Может, еще немножко потусим с народом? — спросил Вэл. — Мне совсем расхотелось спать. Ты очень устала?»

«Нет, я даже будто взбодрилась, давай еще потусим».

Вэл обнял жену и съел с ее губ шоколадный след от купе.

«Теперь я целуюсь с тобой», — передала Нина.

«Что значит теперь?» — замер Вэл.

«Твоя жена бесподобно целуется, — услышал он раскатистый хохот. — Прости, Вэл, не устоял…»

«Топильцин! Да как ты посмел?! Я пожалуюсь Создателю!»

«Попробуй, — смеялся Кетцалькоатль. — Остынь, Вэл, а то еще, чего доброго, Нина догадается».

«Да, иди ты!» — огрызнулся Вэл.

«Ухожу. Зови, если что. Подарок от меня Ашура передаст».

«Подарок? — насторожился Вэл. — Что еще за подарок?»

Никто не ответил. Сознание Вэла опустело, и он выдохнул с облегчением…

***

Сесар Хакес, облокотившись на каменную изгородь сада, нервно провожал начинающее клониться к горизонту солнце на западной границе Солерно, там, где величественная Сьерра-Мадре патрулировала смену дня и ночи. Глядя на приближающийся закат, он с нетерпением ожидал появления шаттла генерала Родригеса, надеясь, что на его борту окажутся Маурильо и Хименос, живые и невредимые.

— Деда, — услышал он голос восьмилетнего правнука за спиной. — Мама зовет тебя есть чимичангу.

Сесар обернулся и увидел маленького Хуана, в котором он души не чаял, похожего на него в точности. Мальчик, одетый в светлую блузку и короткие легкие штанишки, шел к нему, держа в руке стеклянный шар размером с небольшое яблоко.

— Что это у тебя, Хуанито? — ласково спросил Сесар, протягивая к правнуку руки.

— Это модель счастливой планеты, — уверенно ответил мальчик, передавая деду шар. — Смотри, осторожно, она очень хрупкая.

— Еще бы ей не быть хрупкой. Счастье всегда хрупко.

— Деда, ты меня понимаешь, а мама сказала, что стеклянных планет не бывает, а счастливых совсем нет.

— Бывает, мама просто не знает, — успокоил внука Сесар.

— А ты? Ты знаешь такую планету? — воодушевился мальчик.

— Конечно. Она называется Земля. Это самая счастливая планета, Хуанито, потому что на ней есть жизнь и мы, люди. Но она и хрупкая именно потому, что здесь живут люди.

— Почему, деда?

— Человек — удивительное существо, Хуанито: в нем заложены самые прекрасные, возвышенные стремления и самые страшные, низменные пороки.

— Кем заложены?

— Богом, я думаю, — серьезно сказал Сесар. — Когда в человеке больше прекрасного, он живет в мире с природой и другими людьми, и тогда планета чувствует себя счастливой и щедро делится с человеком своими богатствами, тайнами и чудесами. Когда же человек живет, повинуясь низменным страстям, планета страдает, потому что такой человек ее разрушает, уничтожает ее природные богатства. Но самое страшное — такой человек не хочет жить в мире с другими людьми, он считает себя лучше остальных, думает, что у него больше прав, что ему можно использовать других и даже лишать их жизни…

— Как канцлер Бер? — уточнил Хуан.

— С чего ты это взял? — с некоторым испугом в голосе спросил Сесар, внимательно глядя на правнука.

— Так все говорят, — ответил мальчик.

— Что говорят?

— Что он злодей и убивает людей.

— А ты не повторяй за всеми, мало ли что люди придумают, — внушительно покачав пальцем перед носом Хуана, наставительно произнес Сесар. — Такие слова небезопасно произносить. Канцлер — серьезный человек, не стоит говорить о нем плохо. Запомни это.

— Я понял, — печальным голоском ответил Хуан, опустив голову. — Пойдем есть чимичангу, мама ждет.

— Ступай, Хуанито, я позже приду.

— А что ты здесь стоишь? — мальчик явно не хотел идти один.

— Жду, когда решится важное дело, — серьезным голосом ответил Сесар, возвращая правнуку стеклянный шар. — Иди и береги свою счастливую планету.

— Землю? — оживился Хуан.

— Ее, — с улыбкой ответил Сесар Хакес, с любовью глядя на правнука. — Я скоро приду.

— Хорошо, деда, — Хуан обнял старика за шею и прошептал на ухо, — а канцлер Бер все равно злодей. Когда я вырасту, я убью его и спасу нашу счастливую планету.

Хакес снял руки мальчика со своей шеи и, глядя ему в глаза, сурово сказал:

— Никогда не смей даже думать об убийстве живого существа. Нет такой причины, которая может оправдать это. Ни одной причины нет. Никто не может забрать жизнь, только Бог и время. Вмешиваться в ход истории таким образом очень опасно для человека и счастливой планеты. Каждый живет для чего-то. Каждый нужен этому миру…

— Даже такой, как канцлер? — искренне удивился Хуан, с недоверием глядя на деда.

— Даже такой. Если он есть — он звено мировой цепи событий, у него своя роль. Уберешь звено до времени — разрушишь цепь, а это не известно, к чему может привести. Никогда не забывай об этом, Хуанито. Не забудешь?

— Не забуду, деда… А что это там летит? — Хуан показал рукой в сторону гор.

Сесар обернулся и различил в небе два приближающихся шаттла.

— Это летит хорошая новость, Хуанито. Беги к маме, скажи, что у нас будут гости. Пусть еще приготовит чимичанги.

Корпус шаттла Родригеса очевидно обозначился перед глазами Сесара. Чуть позади него маячило судно поменьше, на котором возвращались к жизни освобожденные от морока Зигфрида Бер Маурильо и Хименос.

— Сеньор Хакес! — генерал показался на трапе шаттла с довольным выражением лица.

— Приветствую вас, генерал, — радостно отозвался Сесар. — Проходите, Мария приготовила чимичангу…

— Гроза? — не верил своим ушам Родригес, слушая рассказ Маурильо о погоде в ущелье Уэхо. — Я не видел ни одного облачка.

— Это совсем недолго длилось, — не замечая удивления в голосе генерала, продолжал рассказывать капитан. — Возможно, вы были еще за горизонтом наблюдения, когда стихия прекратилась.

— Может быть, — согласился Родригес, угощаясь чимичангой. — Я рад, что ваши головы проветрились. Мы тут чуть ума не лишились, когда поняли, куда вы направляетесь.

— Словно затмение, — признался Хименос. — Неужели возможно на расстоянии так планировать чужие действия?

— Возможно, — Хакес заметил, что правнук прислушивается к разговору. — Хуанито, иди поиграй в доме.

Хуан, недовольный тем, что его выпроваживают, но не решаясь показать это деду, быстро встал из-за стола и покинул навес.

— Так, какие наши дальнейшие действия, сеньор Хакес? — негромко спросил Родригес. — Есть понимание?

— Нужно собрать Конференц из надежных людей. И вам, сеньор Родригес, стоит еще раз подумать о доверенном круге… бедный полковник Сорго! Нельзя допустить, чтобы кто-то еще так попался.

— Сеньор Хакес, надо принимать решительные меры. Канцлер поймет, что внушение не работает. Мы точно не знаем, какую цель он преследовал, отправляя ребят на самоубийство, но не стоит сомневаться, что цель эта далека от благой. Давайте придумаем план спасения…

— Счастливой планеты?

— У? — не понял Родригес.

— Хуанито спрашивал меня, есть ли счастливая планета. Я сказал, что это Земля, — задумчиво проговорил Сесар. — Давайте начнем действовать, друзья. Нужно создать международный орган по борьбе с милитаризмом канцлера. Конечно, можно устранить его традиционным способом: отправить к праотцам насильно. Но это не тот путь. Только законно мы можем изменить жизнь в стране, иначе все очень быстро вернется на свои места: власть, полученная насильственным путем, плодит насилие.

— Законно? Что-то я не совсем понимаю вас, сеньор Хакес, — генерал выкатил на Сесара глаза. — Он только принял присягу; законный путь — десять лет, а в случае Зигфрида Бер — до конца его жизни. Что же, нам десять лет жить в страхе? Или надеяться, что канцлер скоро преставится? За десять лет, да какие лет! за несколько месяцев Зигфрид превратит страну в военный лагерь, где все будут ходить строем. Если других путей вы не знаете, сеньор Хакес, то я выбираю насилие, — решительно произнес Родригес.

— Остыньте, генерал. Я для того и начал говорить о созыве конференца. Только он может легально сформировать международный орган, в который войдут представители Солерно, Шрилана и хорошо бы Небес. Но с Небесами проблема: мы должны поддерживать веру канцлера в то, что их нет. Я долго не мог понять, кого еще включить в новый орган, а потом мне пришла мысль: Есеник. Зигфрид Бер не знает, кто сейчас там находится, поэтому мы можем любое статусное лицо из Небес ввести в наш конференц под видом участника из Есеника.

— Идея хорошая, — поддержал генерал.

— Вам предстоит переговорить с королем Шрилана, сеньор Родригес. Возможно, он подскажет, кого из Небес стоит привлечь. Как думаете, Махинда откликнется на наше предложение?

— Надеюсь. Если бы властителя Небес привлечь…

— Он этого категорически не хочет, да и канцлер уверен, что он мертв. Так что, надо без него выкручиваться. Пока, по крайней мере.

— Пока? Что вы имеете в виду, сеньор Хакес?

— Есть идея: нужно сформировать легитимный представительный орган: высший международный совет, суд, арбитраж — как угодно можно назвать.

— Суд, — генерал не сводил взгляда с Сесара. — Кажется, понимаю…

***

— Вэл, возможно, сейчас не самый подходящий момент, но я очень хочу развеять тени прошлого, — негромко произнесла Нина, когда они проснулись на рассвете.

— Спрашивай, сейчас самый подходящий момент, — отозвался Вэл, обнимая ее. — Это же нормально, поговорить.

— Не хочу тебя ставить в неловкое положение, если не хочешь, не отвечай.

— Спрашивай, — настойчиво повторил Вэл.

— Хорошо. Скажи, ты, правда, сделал вазектомию?

— Правда.

— Но, как же тогда? — Нина приподнялась на локте и заглянула ему в глаза. — Как же тогда мы смогли?

— Не знаю. Я воспринимаю наших детей как чудо, как божий дар. Как еще это могло случиться?

— Я боялась, что ты не примешь детей, подумаешь, что они не от тебя, — призналась Нина и замерла.

— Если бы я это сделал, был бы полным дураком, — выдал Вэл с болью.

— Тебя что-то все равно мучит, я вижу, Вэл.

— Я хотел бы иметь еще детей. Мне всегда нравилась семья Мэнси тем, что в ней пятеро сыновей. И у Махинды — пятеро…

— У нас тоже будет трое, — с улыбкой заметила Нина. — А с Марием — четверо. От Роберта Мэнси ты не многим отстал.

— Нина, ты спасаешь меня, — сказал Вэл, обнимая жену.

— Вэл, скажи, как дяде удалось уговорить тебя на такую чудовищную вещь — вазектомию.

Вэл встал, принес воды из гостиной, сел в кресло.

— Что ж, давай поговорим сейчас, — произнес он так, словно давно готовился к разговору. — На самом деле, Зиги не особенно и старался убедить меня. Я сам этого захотел.

— Почему?!

— Из-за матери Евы, Клер, она умерла во время родов. Саму Еву чудом удалось спасти. Я тогда находился не в лучшем состоянии, не знал, что делать, что думать, кого винить в случившемся.

— И обвинил себя? — догадалась Нина.

— Да. Я испугался, что Клер умерла из-за меня, из-за моего дурного семени, оставил Еву, чтобы не видеть в ней напоминание. Ну и…

— Дядюшка подсказал выход? Предложил никого больше не убивать дурным семенем?

Вэл кивнул.

— Ясно. А… — Нина запнулась.

— Нет, у меня после Клер до тебя женщин не было. Я близко к ним и подойти боялся, не то что…

— Так, может, ты и не стерилен? — с надеждой в голосе проговорила Нина. — Мало ли… операция прошла неудачно или…

— Нет, — увидев, о чем Нина подумала, отмахнулся Вэл. — Операцию делал Ашура, он накосячить не мог.

— Тогда остается только на бога положиться. Вдруг он захочет порадовать нас еще раз.

— А ты готова еще раз? — Вэл замер, глядя на жену.

— Давай сначала этих родим, а там посмотрим.

— Если бы я не убил Била… — Вэл не ожидал, что произнесет вслух то, что думает, и испугавшись сказанных слов, опустил взгляд в пол.

— Била не ты убил, это сделал дядя Зигфрид. Он всех убил: сначала Ким, потом Платона, Била и еще много человек в замке. Так что, перестань себя казнить, мы начинаем жить заново, — уверенно проговорила Нина, подходя к мужу, опускаясь перед ним на пол и обнимая его за колени. — Если у тебя есть вопросы, спрашивай.

— Расскажи мне, как за Платона вышла, — попросил Вэл, внимательно наблюдая за реакцией Нины.

— Меня за него выдали, когда мне не было пятнадцати. Мама предчувствовала, что ей осталось немного, и отдала меня за Платона. Он жил в соседнем доме, они хорошо знали друг друга. Платон дал слово, что не тронет меня, пока мне не исполнится двадцать один. Мама вскоре умерла, я осталась бы совсем одна, если бы не Платон. Он заботился обо мне, мы жили как отец с дочерью десять лет.

— Но как же Бил? — не сдержался Вэл.

— Бил… — Нина прижалась к ногам Вэла. — Мне было двадцать четыре, когда Платон пришел нетрезвым. До того я никогда не видела нетрезвого человека. Он выпил пива больше обычного для смелости и сказал, что мы должны сделать ребенка. Я привыкла во всем его слушать… Так родился Бил. И никогда больше между нами ничего не было. А тогда было все быстро, больно, неприятно. Когда я узнала, что беременна, Платон обрадовался, сказал, что не хотел бы мучить меня еще раз. Я была ему ненастоящей женой, только по регистрации и домашним хлопотам. И Била, конечно, мы вместе растили.

— Господи, Нина, — губы Вэла дрогнули. — Что же мы с тобой такие неприкаянные?

— Ну, почему же неприкаянные? Нас судьба хранила друг для друга. Так что, мы не можем ее разочаровать.

— Ни в коем случае…

***

— Ничто так не сводит меня с ума, как неопределенность, — заявил Марк, принимая кофе из рук матери.

— Какая из ситуаций кажется тебе непонятной, сын? — участливо спросила Амели, присаживаясь рядом с Марком.

— Очень точно: какая из… Мне проще сказать, какая понятна, потому что такой нет. Все непонятно.

— Так не бывает, дорогой. Все не может быть непонятно. Что-то более, что-то менее, но чтобы все в равной мере было не определено, так не бывает.

— Значит, моя ситуация исключительна, потому что все в ней висит в пустоте, — раздраженно отозвался Марк. — Абсолютно все, маман!

— Тебя так расстроила свадьба господина Вэла?

— Не знаю, — сухо ответил Марк. — Я должен радоваться больше других этой свадьбе, ведь я стоял у ее истоков…

— Но ты не радуешься.

— Все как-то странно, непонятно.

— Мне непонятно одно: почему ты не полетел вчера и не поздравил их лично.

— Меня никто не звал, — обиженно произнес Марк.

— Никого не звали, но Роберт и Кир там. Большинство людей сердятся из-за обид, которые они сами сочинили, придавая глубокий смысл пустякам. Так Сенека говорил, кажется, — заметила Амели. — Видишь ли, дорогой, близкие люди сами приходят в моменты радости и печали. На то они и близкие, чтобы обходиться без официальных приглашений. Не полетев туда, ты отказался подтвердить свою близость господину Вэлу. Ты совершил ошибку.

— Может быть. Мне все равно. Между нами давно нет никакой близости, нет и тени того, что было до его проклятой комы.

— Было бы все равно, ты не завел бы этот разговор. Мне ты можешь сказать, что тебя мучит, я же твоя мать — кому еще? Можешь честно ответить, почему ты не полетел в Есеник с отцом и братом?

— Много причин. Я не понимаю, как сейчас ко мне Вэл относится, иногда мне кажется, что он меня презирает.

— Что ты? Как он может тебя презирать? — возмутилась Амели.

— Может. Я же не справился, не смог сохранить сильную позицию лица высшего статуса, которая была у него.

— Не думаю. Если бы было так, он не оставил бы пост, тебе так не кажется?

— Маман, все настолько непонятно… Его отставка была для меня ударом, от которого я еще долго в себя не приду. А уж наш последний разговор и его выступление в совете… Он был впечатляющ, как всегда. Потом, когда он неожиданно свалил в Есеник, я вообще подумал, что у него с головой плохо. Или слишком хорошо. Не знаю, что хуже. Ну как я мог появиться на этой свадьбе? В качестве кого?

— В качестве человека, искренне пришедшего его поздравить и пожелать счастья. Только в таком и никаком другом. Но ты не захотел.

— Да, не захотел. Там же Ева! У меня нет сил видеть ее и знать, что она не обо мне думает.

— Это тяжелый момент, Марк, — выдохнула Амели с горечью. — У тебя, как мне казалось, был шанс соединить свою жизнь с Евой, но ты его потерял. Чем-то ты ее оттолкнул от себя.

— Я ее не отталкивал, она сама притянулась к малолетнему сабленосцу! — выкрикнул Марк.

— К кому?

— Айшу Ламбаканну, сыну Махинды, короля Шрилана. Она променяла меня на королевскую кровь, маман.

— Господи, что ты такое говоришь, Марк? Ева совсем не похожа на особу, которая действует расчетливо. С чего ты взял?

— Я видел их в Шрилане, когда они прогуливались в саду.

— Разве это непременно должно значить что-то большее, чем просто прогулка в саду?

— Он спас Мария, когда его похитил какой-то придурок. Не дрогнув отрубил ему полноги саблей. Теперь он герой в ее глазах, а я…

— А ты?

— Неудачник, слабак и.., — Марк нервничал, молчание матери будто подтверждало правоту его слов. — Ты тоже так считаешь?

— Как?

— Что я слабак и неудачник?

— Нет, Марк. Я считаю, что на тебя свалилась неподъемная ноша, которая тебя придавила. Ты слишком серьезно взялся за дело, которое, возможно, тебе пока не по плечу. Нет твоей вины в том, что ты еще слишком молод.

— Ты говоришь, как он.

— Вэл? — оживилась Амели. — Это ли не доказательство того, что он к тебе расположен? В моем расположении ты же не сомневаешься? Я говорю тебе так, потому что люблю тебя, и он тебя любит, если говорит то же самое. Мы часто накручиваем себя, придумываем проблемы там, где их нет. Может, тебе показалось?

— Что именно?

— Да все. Что господин Вэл к тебе как-то не так относится, и Ева…

— Нет, маман, не показалось. Все так и есть.

— Если ты уверен, что прав, подумай, как можно изменить ситуацию, потому что, если все так, это скверно. Меньше всего на свете тебе сейчас стоит портить отношения с семьей Лоу, Марк. Подумай, что ты не так делаешь, чем отталкиваешь от себя Вэла и Еву. Может, ты чего-то боишься? Когда в нас сидит страх, мы меняемся, сами того не замечая, и начинаем совершать ошибки, в результате которых еще больше оказываемся под влиянием своих страхов. Чего ты боишься, Марк?

Амели выжидательно-напряженно смотрела на сына, не особенно рассчитывая на искренний ответ.

— Мне уже нечего бояться. Я испортил все, что мог: Вэла и Еву потерял, стал посмешищем в глазах сената. Даже Заг с Бартом от меня отошли. Я теперь нигде не свой — ни здесь, ни там, внизу.

— Мне кажется, ты драматизируешь, Марк, — осторожно заметила Амели. — Через месяц выборы главного управляющего…

— На которых у меня нет никаких шансов! — выкрикнул Марк.

— Вот твой страх, сын: ты боишься проиграть. Пока ты боишься — ты будешь проигрывать.

— Как не бояться? Кто я такой, чтобы не бояться поражения? У меня нет сверхъестественных способностей, как у Вэла или креаторов, я не гений, как мой младший брат, мне никогда не выиграть в партии с богом, — произнеся последнюю фразу, Марк замолчал, испуганно переводя взгляд с одного на другое, стараясь не смотреть на мать.

— О чем ты?

— Так, в общем, фигурально выражаясь, — отговорился Марк. — Я обыкновенный, и меня это удручает. А они все другие, не такие, как остальные. Даже Кир, хотя, возможно, именно Кир больше остальных не такой… Я не знаю, маман, стыдно признаться, но я им завидую, завидую, что они могут, а я нет. Зачем им такая посредственность как Марк Мэнси?

— Слишком много тщеславия в тебе, мой мальчик, — с грустью заметила Амели. — Оно ни к чему хорошему тебя не приведет. Гони его, освобождайся всеми силами от яда этой черты. Будь самим собой, только так ты сможешь вернуть расположение к себе. Вспомни, каким смелым ты был, когда начинались реформы, как на тебя рассчитывал господин Вэл, когда Зиги исчез. Вы же вдвоем управляли событиями и прекрасно справлялись, надо сказать. У вас был замечательный тандем, действенный, крепкий. Что изменилось сейчас?

— Все изменилось, маман. Вэл меня бросил, всех нас бросил, — со злостью выдавил из себя Марк.

— Что ты, Маркуша? Что значит бросил? Никто не знает, что творится в его душе, он через такое прошел, не дай бог кому… Вспомни, что мы пережили, когда получили его завещание с…

Мадам Мэнси замолчала, не договорив фразы, и испуганно посмотрела на сына.

— Какое завещание? О чем ты, маман?

— Не знаю… Прости, Марк, на меня иногда что-то находит, я говорю или думаю о том, чего не было, но в тот момент я как будто уверена, что было.

— Дежавю?

— Похоже, — растерянно проговорила Амели. — Раньше часто случалось, а сейчас реже. Наверное, я выздоравливаю.

— Это не болезнь, маман, а сбой сознания. И не только у тебя. Два месяца назад мы с Ашурой обсуждали наше коллективное помешательство…

— Коллективное помешательство?

— Ну, мы про себя так называли наши прозрения, приходящие непонятно откуда. Мне тоже всякое мерещилось, как и Керберу, Кронсу, Фролу, Кливерту, Михе-креатору… А Кай Загория — это вообще отдельная песня. Его кошмарило тем, будто он в Солерно был, с Зиги и Паччоли общался, в тюрьме там сидел, а потом непонятно как спасся. Если бы не прозрения военного министра, мы бы не смогли все дозоры Зиги обезвредить и сейчас еще держать его в неведении, что мы живы.

— О чем ты, Марк? Какие дозоры Зиги? Почему он думает, что мы мертвы?

— Потому что он нанес удар по нам, маман. Сначала нас в этом Кай убеждал, но мы тогда не особенно ему поверили, сама понимаешь… Но потом, когда взяли экипаж второго звена «Когтей Зигфрида» в Шрилане, информация военного министра подтвердилась: десятого апреля Зигфрид Бер нанес удар по Небесам из изотропной пушки. Он уверен, что мы испарились. Каким чудом этого не случилось на самом деле — для всех загадка.

— Как интересно! — воскликнула Амели. — Почему ты раньше мне ничего не рассказывал?

— Не думал, что тебе это будет интересно, — отговорился Марк.

— Как же иначе? Это ведь наша жизнь! Почему все думают, что женщинам интересны только ногти и туфли? Даже обидно.

— Не обижайся, маман, я просто замотался. И ты права, женщин в нашем мире явно недооценивают. Возможно, теперь, когда властитель женился, что-то изменится. Нина сильная личность, она проявит себя рано или поздно… Хотелось бы мне знать, как и где они встретились… Откуда? Никто же не знал, где она, жива ли вообще…

— Она в Солерно была с Зиги, — машинально обронила Амели. — А как она себя чувствует? Беременность хорошо проходит? Двойню нелегко выносить, а уж в нашем возрасте…

— Маман, — удивленно глядя на мать, проговорил Марк. — Откуда? Кто тебе сказал, что Нина беременна? Я лично ничего об этом не знаю.

— Да? А я думала, все об этом знают… Марк, мне что-то нехорошо. Я лучше прилягу, — Амели поднялась с места и неуверенным шагом направилась к двери. Выходя из столовой, она обернулась. — Позже поговорим еще, дорогой.

— Конечно, маман. Может быть, что-то нужно? Лекарство? — обеспокоился Марк, увидев ее неровную походку.

— Нет, все в порядке, ничего не нужно. Я просто хочу прилечь.

Амели ушла, оставив Марка в замешательстве: завещание властителя… Нина в Солерно… Нина беременна… Откуда в голове его матери могли появиться такие странные мысли? Это так похоже на то, что он сам чувствовал совсем недавно — знание, в истинности которого не сомневаешься, хотя и не понимаешь, как и откуда оно могло прилететь в твою голову. А Кай даже картинками видит, которые к тому же и воспроизвести может. Почему же два месяца назад, поговорив об этом, мы не стали разбираться в ситуации дальше? Что отвлекло? Вэл… Точно. Вэл нашелся, и все как-то само собой успокоилось, никто с тех пор не жаловался на дежавю. Но значит ли это, что состояние исчезло, а не властитель перетянул на себя внимание всех?

Подумав, что вторая причина более жизнеспособна, Марк загрустил окончательно: какой смысл обманывать себя? Ты никогда не будешь так интересен другим, как Вэл Лоу. Тебе никогда не заработать такой авторитет, какой есть у него. И никто до сих пор не считает его бывшим, несмотря на отставку, никто. Сенаторы кричат, что он больше не статусное лицо — что с того? я точно знаю, зачем они каждый раз напоминают ему об этом — чтобы самих себя убедить, что освободились из-под его влияния. Черта с два! Попробуй освободиться от влияния такого человека, как Вэл Лоу! Попробуй забудь его харизматичную личность! А ты, Марк Мэнси? Ноль харизмы, бездна страха, сплошная неуверенность в себе. Ты полное разочарование для властителя, родных и себя самого. Смирись с этим и не забывай, кто ты есть: богу — богово, а тебе — твое…

Марк выронил из рук вилку, которой уже несколько минут не мог накрутить спагетти.

— Что, ручки не держат, господин главный управляющий? — издевательским тоном бросил Франсуа, заходя в столовую.

— А что это ты только наполовину пришел? Где тень потерял? — нервно и даже зло отозвался Марк.

— О-о-о, какие мы грозные! Что за тучи меж бровей? Ну, пожалуйся, скорей! — рассмеялся Франсуа, выводя брата из себя окончательно.

Марк терпеть не мог, когда близнецы корчили из себя поэтически одаренных личностей, занимаясь примитивным рифмованием примитивных же, на его взгляд, мыслей. Он схватил со стола кубок и запустил им в Франсуа. Тот увернулся, и кубок, попав в большое зеркало, разбил его. Звон бьющегося стекла многократно повторился падающими на гладкую поверхность пола осколками, разлетевшимися по всей столовой.

— Что ты творишь?! — испуганно выкрикнул Франсуа. — Совсем сбрендил? Ты же мог меня убить!

Марк и сам испугался и теперь смотрел на брата непонимающим, виноватым взглядом.

— Прости, Франсуа, — буркнул он и вышел из столовой.

— Диких и буйных обычно в клетках и смирительных рубахах держат, а тут свободно разгуливают…

***

— Вэл, проснись, дорогой, тебя люди ждут.

— Уже день?

— Девять утра, — Нина поцеловала мужа. — Выйди, скажи, что будешь позже, я хочу с тобой позавтракать.

— Прости, я думал, здесь мы сможем пожить спокойно.

— Извиняться не за что, — Нина смотрела на него и улыбалась.

— Чему ты радуешься?

— Всему. Тому, что мы есть и сейчас вместе.

Вэл вышел на балкон: двадцать три человека терпеливо ожидали его пробуждения. Среди прочих он увидел Ашуру и вспомнил слова Топильцина о подарке, который тот должен был ему передать.

— Приветствую, друзья, — произнес Вэл, облокотившись на балконную ограду. — Сейчас позавтракаю и спущусь к вам кофе пить. Хорошо? — он махнул рукой и вернулся в гостиную, подошел к Нине, схватил ее и поднял на руки. — Я так счастлив, — признался он, губами отыскивая ее шею под распущенными волосами. — Если бы забыть о делах…

— Это был бы не ты, Вэл, — с некоторой грустью произнесла Нина. — А я не была бы так счастлива, как сейчас, потому что я могу быть счастлива только рядом с тобой, а ты именно такой…

— Какой?

— Сильный, неравнодушный, способный на великие дела…

— Ну уж, скажешь! — Вэл смутился.

— Садись, садись и ешь, я тебе еще кое-что скажу, — Нина высвободилась из его рук и, подойдя к накрытому к завтраку столу, подняла крышки, сохранявшие блюда горячими.

Вэл послушно уселся за стол, почувствовав, что сильно голоден. Увидев в тарелке кашу, поморщился.

— Что? Тебе не нравится каша?

— Нет, если честно. Сейчас хочется чего-то другого. Есть омлет?

— Конечно, — улыбнулась Нина. — Кашу я себе поставила. Не думала, что ты на это место сядешь. Омлет напротив.

— Я занял твое место? — Вэл сделал вид, что напуган.

— Да, я всегда сижу в этом кресле…

— Первые семейные разборки, — рассмеялся Вэл. — Кто сидел на моем стуле? — громко пробасил он, подражая реву медведя, одновременно вставая и пересаживаясь в другое кресло.

— Зачем ты поднялся? Можно было переставить тарелки…

— Все лучшее — детям, — Вэл дотронулся до живота Нины. — А что еще ты собиралась сказать мне?

— Уже не помню, но, думаю, хотела сказать, что с десяти до часа у меня процедуры, так что, до обеда меня не будет, — Нина пробовала овсяную кашу.

— Вот ни фига себе! — воскликнул Вэл. — Только вчера поженились, а жена уже исчезает куда-то на полдня!

— Я иду терпеть уколы иголками, дышать кислородом и делать гимнастику, чтобы наши дети хорошо себя чувствовали и могли вовремя появиться на свет, — значительно произнесла Нина.

— Вовремя? Есть какие-то проблемы?

— Нет, Вэл, сейчас нет, — успокоила его Нина. — Врачи всегда перестраховываются, когда рожает женщина в возрасте…

— Женщина в возрасте? Это ты о ком?

— О себе, Вэл. Мне сорок четыре, приличный возраст.

— Я забыл. Мне все время кажется, что тебе двадцать пять.

— Ну и льстец же ты, — отмахнулась Нина.

— Ты выглядишь так… Надо поговорить с твоим врачом.

— О чем?

— Вдруг тебе угрожает… В общем, пусть Ашура тебя осмотрит и все скажет. Я ему доверяю больше, чем другим. Мы не можем рисковать твоим здоровьем или здоровьем наших детей…

— Ничего мне не угрожает, Вэл! Ты беспокоишься больше, чем я. Все хорошо, правда, — Нина поднялась и подошла к нему. — Почему ты так нервничаешь? У тебя сердце колотится.

Вэл схватил ее руки, начал их целовать — быстро, сильно.

— Да что с тобой? — испугалась Нина.

— Все хорошо, родная, все хорошо. Ешь, тебе нельзя чувствовать голод. Я приду к тебе сразу, как только освобожусь. Попроси врача, чтобы не уходил, пока я с ним не переговорю.

— Хорошо, Вэл, он не уйдет, не нервничай, а то Ашура…

— Ашура!

Вэл быстро встал и вышел на балкон, сделав доктору знак рукой подняться.

— Здравствуйте, господин Вэл, здравствуйте, Нина, — обрадованно произнес Ашура, появляясь в дверях через минуту. — Все благополучно у вас?

— Надеюсь на это, — обронил Вэл. — Ашура, у меня к вам личная просьба: отправляйтесь, пожалуйста, с моей женой на процедуры. Посмотрите, нужны ли они ей, если какие-то другие… И пообщайтесь, пожалуйста, с ее доктором. Мне нужно быть уверенным, что нас здесь правильно наблюдают… Вы что-то и сами хотели мне сказать, Ашура, раз пришли под балкон? Говорите сейчас, чтобы потом могли сопровождать Нину. Она через полчаса уже идет.

— Да я, собственно… — Ашура замялся, глядя на Нину.

— А, если ваш вопрос терпит, давайте позже, когда я присоединюсь к вам в бальнео.

— Давайте, господин Вэл, мой вопрос точно терпит, он много лет терпел.

— Интригуете, Ашура, — с улыбкой обронил Вэл, уходя.

— Как вы себя чувствуете, Нина?

— Спасибо, доктор, вполне хорошо. Вэл беспокоится…

— Конечно. Какой у вас срок сейчас?

— Двадцать третья неделя. Мне определили роды на конец октября — начало ноября. Но…

— Что? — насторожился Ашура.

— Раньше рожу, — в голосе Нины звучала некоторая обреченность.

— Почему вы так думаете?

— Не знаю, просто так чувствую.

— Вас что-то беспокоит?

— Нет, — Нина задумалась, вспоминая странное общение Вэла и свое с детьми, но доктору об этом говорить не стала. — Мне кажется, дети раньше захотят…

— Дети? У вас двое?

— Да. Думала, все уже знают.

— Никто ничего не знает. Ваше появление, Нина, да еще и свадьба… а теперь дети… Это все как гром среди ясного неба.

— Гром… — задумчиво повторила Нина. — Настолько пугающе?

— Нет, что вы! Я неудачно выразился, — смутился Ашура. — Я только хотел сказать, что все неожиданно произошло. Все очень рады, что вы с господином Вэлом… А я просто счастлив, что у вас дети, — Ашура опустил взгляд.

Доктор Ловацки оказался человеком с живой, подвижной мимикой лица и забавным моравским выговором, делающим его речь похожей на речь человека, держащего во рту что-то круглое и бархатное. На вид доктору было лет шестьдесят, он плавно передвигался рядом с вновь прибывшим на курорт и впервые пришедшим на врачебный осмотр отдыхающим, заставляя его поднимать руки, наклонять туловище, вращать головой. Каждое движение пациента Ловацки сопровождал покачиванием головы и оценивающе-задумчивым «Да-а-а…».

— Все так плохо, доктор? — спросил пациент, не понимая, как относиться к реакции Ловацки на его действия.

— Все не так плохо, — ответил доктор в тот момент, когда в дверь его кабинета постучали. — Войдите.

В кабинет вошли Ашура и Нина.

— А, госпожа Нина, — кругловато-радостно проговорил Ловацки. — Как вы себя чувствоваете?

— Спасибо, доктор, хорошо. Мой муж, господин Лоу, желает, чтобы доктор Ашура обсудил с вами мое состояние. Он личный врач Вэла, дома он будет наблюдать меня до родов.

— Ваш муж? Ну, конечно! — Ловацки стукнул себя ладонью по лбу. — Как я сразу не понять, что это на вас поженился господин Лоу? Поздравляю вас, Нина!

— Спасибо, — ответила Нина с улыбкой. — Так я могу оставить с вами доктора Ашуру? Мне пора на иголки.

— Разумеется, — суетливо произнес Ловацки. — Идите, Нина, идите. Мы с доктором…

— Ашурой, — подсказала Нина, видя замешательство Ловацки.

— Мы с доктором Ашурой все обсудим.

— Что за иголки? — поинтересовался Ашура. — Это безопасно?

— Да-а-а, — протянул Ловацки. — Совершенно безопасно. Акупунктура. Точечное выправление проблемные места. Госпоже Нине они помогать снять нервное напряжение, улучшить сон. Я всегда проверяю потом ее состояние, всегда лучше… Можете идти, господин Ноев, — обратился он к пациенту. — Я оставлю предписание вечерней сестре. Сможете забрать после обеда. Сестра все объяснит. Идите, господин Ноев.

Пациент вышел, бросив недовольный взгляд в сторону Нины и Ашуры, помешавших провести осмотр должным образом.

— Как вы находите уколки? — поинтересовался Ловацки у Ашуры, когда сеанс Нины завершился и они, отправив будущую маму на озонотерапию, вернулись в его кабинет.

— Впечатлен, — признался Ашура. — У нас этот метод почему-то забыт. С удовольствием реанимирую его с вашей помощью.

— Буду рад помочь, буду рад, — оживился Ловацки. — А вот карта госпожи Нины. Здесь вся информация о состоянии ее здоровья и особенности беременности.

— Особенности?

— Да, — Ловацки помолчал. — Видите ли, Нина попала к нам десятого мая в самом начале пятнадцать недель беременности. Состояние ее в тот момент казалось критичным, мы даже не были уверены, что детей удастся спасти, мы не знали, что у нее многоплодная беременность. Нина была без сознания два дня, а когда очнулась, она совсем ничего не помнить. Ее привозить господин Ремер, кажется. Он поручить ее мне и оставить здесь на непонятное время. Он так и сказать: «До родов, а возможно, дольше. Если хоть один волос упадет с ее головы, приеду и убью вас лично». Да, да, так и заявить.

— И вы ему поверили? — удивился Ашура, заподозрив в господине по имени Ремер подчиненного Кронса, но с трудом представляя себе подобное поведение лингвиста.

— Поверил. Видели бы вы его глаза, доктор! Что-то страшное в них быть, словно насквозь тебя прорезывает. Он затребовать для Нины лучший номер, сказать, что беременность надо сохранить во что бы ни быть, даже если для этого… высшие силы. Я очень тогда испугался, потому что этот Ремер говорить так спокойно, прорезывая меня глазами, что у меня спина холодная быть.

— А что потом? — с трудом веря Ловацки, спросил Ашура.

— Потом этот Ремер пожить здесь несколько дней, пока Нина не пришла в себя, и исчез. А вчера я видеть его. Это точно был он, я не мог ошибаться, он смотреть на меня, как тогда, спина снова холодная сделалась.

— Очень интересно, — задумчиво произнес Ашура. — Видимо, это, действительно, Ремер…

— Он, точно он… Все, что с Ниной, необычно. Мы смогли до минуты определить срок беременности: второе февраля, двадцать три тридцать. Клянусь вам, Ашура, за все время моей практики ни разу не видеть, чтобы проба с точностью минуты. Сами знать, погрешность — семьдесят два часа. И мы только три дня назад увидеть, что детей два. До этого ничто не выдавать…

— А эхограмма? — удивился Ашура.

— Один сердцебиение, один магнитно-резонансное поле…

— Сейчас ее состояние опасений не вызывает?

— Нет. Все спокойно проходит. Ее состояние стабильно, как только она прийти в себя. Молодость и здоровье. Не понимаю, почему Ремер беспокоиться так. Я даже подумать, что он и есть отец…

— Отец — Вэл Лоу, а Нине — сорок четыре года, — проговорил Ашура каким-то обреченным голосом. — Скажите, Нина принимает какие-нибудь медикаментозные препараты?

— Нет, мы назначать только витамины и физиопроцедуры.

— Это хорошо. А что, по-вашему, у нее с памятью? Какие-то реальные расстройства или?

— Этого я не понял, если честно, — признался Ловацки. — Мы делали обследование коры — там никаких проблем нет. Здесь что-то другое.

— Я так и думал, — обронил Ашура, отводя взгляд в сторону. — А какой прогноз вынашивания по срокам вы делаете?

— Конец октябрь.

— Тридцать восемь недель? — уточнил Ашура. — Зачем отодвигать роды так далеко? Тридцать четыре недели вполне…

— Конец сентябрь? — недоверчиво спросил Ловацки.

— Предлагаю быть готовыми еще раньше.

— К чему быть готовыми? — раздался голос Вэла.

Оба доктора вздрогнули.

— Здравствуйте, господин Лоу, — широко улыбаясь, проговорил Ловацки. — Мои поздравления, дай бог много женатых лет!

— Спасибо, доктор. Как раз хотел обсудить с вами состояние моей жены.

— У Нины прекрасное здоровье, все в порядке, беременность идти нормально, волноваться сильно не стоит, просто ей нужно наблюдать, принимать витамины, посещать физиопроцедуры.

— Рад, что у нас все в порядке. И, раз вы оба здесь, давайте обсудим, можно ли Нине летать. Допускаю, что нам придется покинуть Есеник и полететь в Небеса или Шрилан…

— Шрилан? — воскликнул Ашура. — Далеко, господин Вэл. Перегрузки Нине противопоказаны совершенно, на ускорении передвигаться нельзя, а в обычном режиме туда лететь часов десять…

— Четыре недели я не рекомендовать перелеты, — вмешался в разговор Ловацки. — Видите ли, господин Лоу, сейчас у Нины двадцать три недели, до двадцать восемь у детей делаются жизненные системы. Лучше в это время быть здесь…

— Четыре недели… Так что вы собирались сказать мне, Ашура? — Вэл устраивался на веранде бальнео в ожидании Нины. — У нас есть полчаса, чтобы решить ваш вопрос. Говорите, не стесняйтесь.

Ашура поставил кофе на стол, руки непроизвольно спрятали пальцы, взгляд сделался сосредоточенно-напряженным. Он никак не мог решить, с чего начать разговор.

— Господин Вэл, не стоит вам кофе злоупотреблять, — начал Ашура с очевидного. — Ваше состояние пока еще требует осторожности, хотя, должен признать, за десять дней…

— Ашура, речь о моем здоровье? — перебил его Вэл.

— В какой-то степени и об этом, — Ашура посмотрел на Вэла и сразу же отвел взгляд в сторону.

— А подробнее можно? В какой степени? — Вэл ощутил нервную дрожь, пробежавшую по телу. — Что-то мне не по себе от вашего взгляда, Ашура.

— Поймите меня правильно, господин Вэл… Я действовал из соображений глобальной предопределенности, повинуясь общим законам развития мира, следуя непреложности самых важных из них…

Ашура замолчал, Вэл смотрел на него широко открытыми глазами, прикидывая, насколько сильно пошатнулась психика доктора за те десять дней, что они не виделись. Ашура напряженно молчал, словно сказал все, что собирался.

— И… — подтолкнул Вэл незадачливого рассказчика. — Что же вы сделали, следуя и повинуясь чему-то там непреложному и глобальному?

— Я не сделал, господин Вэл, не сделал именно потому, что следовал, — быстро проговорил доктор, сбиваясь окончательно.

— Ашура! Сколько можно ходить вокруг да около?

— Я не сделал вазектомию, там было черное солнце, это особый знак, нельзя было губить такое семя, я не осмелился…

Вэл пролил кофе на стол. Голубая скатерть окрасилась коричневым пятном, сразу прибежал работник бальнео, стащил ее, протер стол, постелил новую. Мельтешение паренька спасло Ашуре если не жизнь, то здоровье, потому что когда паренек ушел, за столом был уже не прежний, счастливо улыбающийся Вэл Лоу, а рассвирепевший, с диким взглядом человек, руки которого сдавливали его горло так, что Ашура ничего произнести не мог.

— Да как ты посмел? — зарычал Вэл, вставая из-за стола и поднимая Ашуру за шею. — Как ты мог скрывать столько лет? Кто ты такой, чтобы решать, что мне знать? Я убью тебя, Ашура!

Руки Вэла сжимались, перекрывая доктору воздух. Он хрипел, пытался вырваться, но Вэл держал его мертвой хваткой. На крик прибежали дежурный бальнео и паренек, менявший скатерть. Они попытались оттащить Вэла от Ашуры, но были отброшены им и с ужасом смотрели на отдающего концы доктора.

— Вызывай полицию! — крикнул паренек дежурному. — Он его сейчас задушит!

Голос паренька заставил Вэла очнуться. Он разжал руки, брезгливо оттолкнув Ашуру от себя.

— Живи. Не буду брать грех на душу, — процедил Вэл. — Ты больше не мой доктор, не смей приближаться ко мне или Нине.

— Господин Вэл, — хрипел Ашура, пытаясь усесться на стуле, сползая с него, словно потеряв позвоночник. — Вам нельзя так нервничать…

— Убирайся! Вон из моей жизни! — громко выкрикнул Вэл и пошел прочь от бальнео.

3. Клуб любителей философии

Вопрос вопросов для человечества,

загадка, лежащая в основе всех остальных

и более интересная, чем любая другая,

— это вопрос определения места человека

в Природе и его отношения к Космосу.

Томас Гексли

Махинда с семейством, Ева, сенатор Мэнси и Кир неспешно прогуливались вдоль колоннады второго источника, ожидая появления Нины и Вэла. К полудню, утомившись променадом, Махинда пожелал где-нибудь присесть и отведать мороженого, славившегося натуральным молочным вкусом по всему курорту. Выбрали открытую веранду кафе, с которой просматривались подходы к источнику. Махинда по-королевски оккупировал помещение и заказал мороженое и чай.

— Делаем вид, что мы здесь случайно оказались, — произнес он, оценив пломбир покачиванием головы и поднятием взгляда к небу. — Действительно, замечательное мороженое. Мне здесь нравится. А вам, ваше величество?

— Чудесное место, — тихо согласилась Мина.

Арна бросила на родителей снисходительный взгляд и демонстративно отодвинула креманку с мороженым.

— Вам не по вкусу? — Махинда заметил недовольство дочери.

— Не хочу портить аппетит перед обедом, — назидательно произнесла Арна, задирая нос. — Нас ведь будут кормить?

— Разумеется, — ответил король строго.

— Простите, ваше величество, — демонстративно учтиво произнесла Арна. — Если позволите, я прогуляюсь у водоема.

— Не позволю, — не без удовольствия отказал Махинда, и Арна осталась сидеть с еще более недовольным выражением лица. — Кого это Гопал к нам ведет? С ним дама и молодой человек.

Все повернулись в сторону, куда король показал рукой, и Ева сразу узнала Марка и мадам Амели.

— Это ваша жена, сенатор, и Марк, — сказала она негромко, бросив осторожный взгляд на Айша.

— А там кто? — показал рукой в сторону озера сенатор Мэнси, подаваясь навстречу жене. — Не Кербер ли с военным министром?

— Они самые, — улыбнулся Махинда. — Мне кажется, если мы еще немного здесь посидим… А туда посмотрите, — Махинда показал движением головы на тропинку, спускающуюся к источнику с холма. — Там, по-моему, министр времени…

— Виду, — улыбнулся Айш, услышав за спиной шаги.

— Так, — Махинда потер руки. — Что-то затевается.

Марк подвел мать и представил ее королю и королеве.

— Здравствуйте, мадам Мэнси, — любезно протягивая ей руку, произнес Махинда, любуясь красотой Амели. — Сенатор, не знал, что у вас такая обворожительная жена. Почему от меня всегда скрывают красивых женщин?

— Благодарю, ваше величество, — смущенно проговорила Амели, склоняя перед королевской четой голову. — Ева, рада тебя видеть.

— И я рада, Амели.

— А где же виновники нашей радости? — непосредственно спросила мадам Мэнси, оборачиваясь и словно ища взглядом находящихся где-нибудь поблизости новобрачных.

— Папа с утра в саду общался, а мама… — Ева смутилась, непроизвольно назвав Нину мамой и дальше говорить не смогла.

— Она теперь твоя мама… с двух сторон. Разве не помнишь? — произнес Марк, подходя и обнимая ее за плечи.

Ева подняла на Марка благодарственный взгляд и положила свою руку на его.

— Помню… Хорошо, что вы прилетели, — произнесла она совсем тихо, когда мадам Мэнси села рядом с ней. — Папа с Ниной будут рады.

— Правда? — оживился Марк.

Ева кивнула ему и улыбнулась Махинде, смотревшему в их сторону. Он внимательно прислушивался к их разговору. Айш ел мороженое с видом человека, которому происходящее если не совсем безразлично, то малоинтересно. Ни одной мысли Еве он не транслировал, на присутствие Марка видимого внимания не обращал.

День был жарким, жарче вчерашнего. Солнце потешалось в высоком безоблачном небе, падая отвесно на головы людей, предусмотрительно покрытые шляпами, панамами и платками. В руках дам мелькали белые зонтики — иллюзия безмятежного существования в Златогорской долине была полной.

Кай Загория, сидя с Кербером и Кронсом в стороне от остальных, потягивал через трубочку имбирный чай, размышляя о кажущейся беззаботности жизни. Если не знаешь, насколько хрупок мир, в котором живешь, как все в нем взаимосвязано и зависимо от мелочи, случайности… Мы сейчас отдыхаем, болтаем о разных глупостях, строим планы, собираемся рожать детей, а в эту самую минуту какому-нибудь выжившему из ума Зиги возьми да и прилети в голову пальнуть из изотропной пушки. И чего тогда будут стоить наши планы? Кто нас спасет и защитит от таких вот маньяков? Сколько погибло людей за последнее время? Страшно представить. Нас осталось меньше одного процента от того количества, которое населяло землю двести лет назад. Если собрать всех, рассеянных по планете, сумевших выжить небольшими общинами, крошечными государствами, подобно Шрилану, точечными селениями, как Есеник, то даже с Небесами и Солерно едва ли наберется шесть миллионов человек. Это все, что осталось от почти девяти миллиардов… Это ли не конец человечества? Или мы таким страшным образом спаслись по другую сторону гибели цивилизации? Может быть, мы уже начали жить с чистого листа? Начали строить новый миропорядок для новых людей? Тогда почему все еще Зиги, Паччоли, Никеров… мой отец, готовый предать интересы страны ради… ради чего? Неужели ничего не изменилось после той мясорубки, которую устроили человечеству психопаты, возомнившие себя властелинами мира? Людей уничтожали много лет, пока не уничтожили практически всех. Но и оставшаяся горстка «счастливчиков» умудрилась ввязаться в гражданскую войну и сократиться вдвое. Сто пятьдесят лет мы живем в мире… Так говорил Вэл в апреле, но я его не слышал, потому что отец отправил меня к Паччоли искать от него защиты. Он ведь был уверен, что главная угроза небожителям — Вэл Лоу… Кто вводит нас в такие фатальные заблуждения? Почему мы не видим очевидного, не верим тому, кто рядом, но готовы слепо довериться кому-то, кто далеко, кто, по нашему мнению, лучше, милосерднее, надежнее? С чего бы? Не Вэл отравил всех в замке и бежал из страны, это Зиги сделал. А отец поверил именно ему, Зиги, убийце и предателю. Глуп человек! Меня отправили в Солерно первого апреля… Но… первого апреля я же был в Небесах и второго, и пятого, и десятого… Но и в Солерно был… Господи! Я чокнулся?!

— Где вы, министр? — негромко спросил Кербер. — У вас отсутствующий взгляд. Куда унесло на этот раз?

— Да так, задумался немного.

— Интересно было бы узнать, о чем.

— О нас, о людях вообще, о том, что мы делаем и что нас ждет.

— Это вам к господину Кронсу надо, — с улыбкой заметил Кербер. — По части философствования ему равных нет.

— А что? — оживился Кронс. — Вы что-то имеете против философии, господин Кербер?

— Боже упаси! — начбез изобразил подобие улыбки. — Ничего против не имею, просто сам в этом деле не силен, но послушать других всегда рад.

— Так давайте организуем философский вечер и поговорим о проблемах бытия, — с блеском в глазах предложил Кронс. — Я с удовольствием поделюсь своими соображениями.

— Я — за, — отозвался Кай. — Интересно вас послушать, министр.

— Как насчет сегодняшнего вечера? Посмотрите, какая у нас представительная компания! Думаю, его королевское величество может много интересного рассказать… Да и господин Вэл…

— Господин Вэл! — Кронс и Кербер обернулись на идущего к ним Вэла. Его слегка покачивало, он шел, запинаясь и останавливаясь.

— Что с ним? — не понял Загория.

Ева быстро поднялась из-за стола и побежала отцу навстречу, а оказавшись с ним рядом, подставила ему спину. Он сразу обмяк, повисая на ней.

— Что-то не то, — Кербер бросился к Еве, застывшей под тяжестью отца. — Что с вами, господин Вэл? — начбез переваливал его на себя.

Прибежали Марк и Кай Загория, военный министр подхватил Вэла с другой стороны, и вместе с Кербером они практически дотащили его до веранды, где усадили в большое кресло, подложив под голову подушку.

— Позовите Ашуру! — крикнул Марк.

— Не подпускайте его ко мне. Найдите Ловацки. Нине не говорите, — тяжело произнес Вэл.

— Кто Ловацки знает?! — нервно выкрикнул Марк.

— Я знаю. Он моего отца наблюдает. Сейчас приведу его. Марк, там Нина, — Кай показал рукой в сторону колоннады. — Отвлеките ее.

Кир, Роберт и Амели Мэнси, Мина с Марком поспешили к Нине, Махинда распорядился перенести Вэла внутрь, где было прохладнее. Ева осталась с отцом, держа холод на его голове.

— Папа, что с тобой? Ты долго был на солнце без платка?

— Нет, — слабым голосом отозвался Вэл. — Сердце прихватило.

— Можно? — Айш подошел к дивану, на котором лежал Вэл, сел рядом, взял его левую руку и, приложив ладонью к своему лбу, закрыл глаза. — У него приступ, нужно в госпиталь срочно! Где Гопал?..

— Как ты узнал? — спросил Махинда сына, когда через пятнадцать минут Гопал отчитался, что Вэл и Ева в госпитале и Ловацки там же, что сердечный приступ подтвердился, махатта находится в реанимации, но угрозы жизни нет.

— Догадался, ваше величество, — спокойно ответил Айш, глядя на отца прямым, открытым взглядом. — Не хотите его навестить?

— Хочу, хочу и сейчас же пойду, а вы, ваше высочество, отправляйтесь к источнику и подтвердите алиби Вэла перед Ниной — мы срочно вылетели в Шрилан, вернемся завтра.

— Я врать не буду. Нине соврать невозможно, она меня сразу прочитает.

— Как это: прочитает? — Махинда пробуравил сына взглядом.

— Увидит мои мысли — я пока не умею скрывать их от таких, как адерей кала кени и его жена.

— Айш…

— Я тоже креатор, но вы и сами догадывались, ваше величество, — с достоинством произнес принц. — А Нине стоит сказать правду, она имеет право знать, что с ее мужем.

— Вэл запретил ей говорить.

— Конечно. Он должен был запретить, а мы должны сказать.

— И кто на это пойдет?

— Я. Если с адерей кала кени что-то случится, она нам не простит.

— Иди, Айш. Встретимся в клинике.

— Да, отец.

Махинда нервно дернулся, подошел к сыну и обнял его.

— Спасибо.

— За что?

— За отца…

Нина набрала в поильник воды, но не успела сделать и глотка, увидев приближающуюся процессию. Что-то резко кольнуло в грудь, и она выронила поильник. Чашка упала на мраморную плиту колоннады и разбилась. Нина пошатнулась, но Марк успел подхватить ее.

— Нина, что с вами? — нервно спросил он, не сумев даже поздороваться.

— Где Вэл? — голос Нины дрожал, к глазам подступили слезы. — Амели, что с Вэлом? — обратилась она к мадам Мэнси, безошибочно определив, что та не сможет сказать неправду.

— Нина, он в госпитале. С ним доктор. Все будет хорошо, — выдала Амели, сама не понимая, как слова слетели с языка помимо ее воли. — Пойдемте, мы отведем вас к нему.

— Скорее, — Нина вырвалась из рук Марка и бегом бросилась по тропинке в сторону санатория. — Кир, давай со мной!

— Я всегда с вами, — Кир взял ее за руку. — Держитесь за меня.

Кир обхватил Нину за талию, и они побежали вдвоем. Роберт Мэнси зафрахтовал две большие платформы и отправил на них Амели и Ламбаканнов их догонять.

— А мы пешком? — спросил Марк, провожая взглядом удаляющиеся платформы.

— Пойдем, здесь недалеко, — произнес сенатор запыхавшимся голосом. — Минут семь всего. Господи, да что сегодня за день? Все через одно место с самого утра. Хотел поговорить с Вэлом, пришел в сад, а он уже ушел оттуда. Сюда пришел, и снова неудачно.

— Папа, не о том печалишься, — оборвал его жалобы Марк. — Сейчас главное, чтобы он поскорее поправился. Что-то в последнее время его мотор часто сбоит.

— И не говори, — согласился сенатор. — Он же сюда для того и приехал, чтобы сердце подлечить. А вместо этого жениться успел. Может, он того… в брачную ночь переусердствовал? Не мальчик ведь уже…

— Папа! Что за мысли?

— Нормальные, — удивился сенатор. — Он же человек, как и все…

— Все, хватит. Не будем обсуждать такие моменты. Лучше скажи, как вчера все прошло.

— Замечательно прошло. Жаль, что тебя не было. А как вы с Амели надумали прилететь?

— Мама убедила меня… Далеко еще? Мы с ней другой дорогой шли. Гопал нас вдоль озера вел.

— Нет, практически пришли. За тем поворотом, — сказал сенатор, отходя в сторону, чтобы пропустить на узкой дорожке двух женщин.

— Здравствуйте, сенатор Мэнси, — радушно улыбаясь, проговорила Эвелин. — Куда вы так спешите?

— Здравствуйте, — Роберт всем видом демонстрировал недовольство, что его задерживают. — Мы…

— Папа, отдышись, поговори с дамами, найдешь меня, — Марк поспешил вперед один.

— Марк! — окликнул его сенатор. — Ладно…

— Это ваш сын? Советник? — провожая жадным взглядом силуэт удаляющегося Марка, спросила Эвелин.

— Да, он самый, только прилетел… Простите, дамы, мы знакомы?

— Вчера познакомились, — Эвелин позволила напустить на себя обиженный вид. — На празднике господина Вэла. Я Эвелин, подруга Нины, а это моя дочь Зоя.

— А, ну да, — спохватился сенатор. — Простите меня, столько новых лиц, я немного смешался. Нет, лицо ваше я, конечно, не забыл, Эвелин, а вот на имена у меня всегда память была не особенно хорошая. Кстати, могу познакомить вас с моей женой, Амели. Она прилетела вместе с Марком.

— О! Буду счастлива с ней познакомиться, — восторженно затараторила Эвелин. — Я слышала, она очень умна и красива.

— В самом деле? — в голосе сенатора прозвучали едва уловимые нотки сомнения.

— Так все говорят, — уверенно подтвердила Эвелин.

— Значит, так и есть, — сенатор улыбнулся, ловя себя на мысли, что с большим удовольствием продолжил бы беседовать с Эвелин, а не идти в госпиталь, где и без него сейчас посетителей, наверное, больше, чем надо. Но чувство долга настойчиво требовало, чтобы он, Роберт Мэнси, оставил милых дам и поспешил в госпиталь. — Прошу меня простить, Эвелин, я должен идти. Господин Вэл ждет меня.

— Разумеется, — ответила Эвелин с некоторой досадой. — Надеюсь, мы еще увидимся, и вы познакомите нас с женой и сыном.

— Непременно. Буду рад это сделать.

Роберт Мэнси пошел дальше, а Эвелин взяла дочь под руку и, направляясь в сторону озера, негромко вещала, как хорошо они сделали, что поселились в «Моравии», где столько известных личностей им повезло встретить за последние два дня, и что эти новые знакомства обязательно принесут им новые возможности в ближайшее время. Зоя внимательно слушала мать, не до конца понимая, как знакомства с такими людьми для них, простых смертных, смогут не закончиться здесь же, в Есенике. Девушка была уверена, что по возвращении в Небеса никто из новых знакомых о них даже не вспомнит. Но Эвелин заметила, что дочь еще слишком наивна, если считает, что она, ее мать, не сделает все возможное и невозможное, чтобы извлечь по максимуму выгоду из этих связей. В том, что у нее теперь есть связи, Эвелин не сомневалась.

Кронс появился в клинике вместе с лингвистами. Остальные были уже здесь и, столпившись в приемном помещении, наводили ужас своим количеством на сотрудников клиники. Их попытались вежливо выпроводить на улицу, объявив, что в реанимацию никому кроме жены входить нельзя, а здесь стоять смысла нет, на что Кербер заявил прямо, что смысл того, кому где стоять и что делать, определять не им, и демонстративно уселся ближе к коридору, ведущему в кардиологическое отделение.

— Где господин Вэл? — крикнул вбежавший последним Ашура. Он был нервным настолько, что не мог стоять на месте и перебирал мелкими шажками по коридору. — Что с ним?

— Он почему-то не велел вам к нему приближаться, — произнес Марк с виноватым видом. — Сейчас он в реанимации, с ним Нина.

— В реанимации?! — закричал Ашура так громко, что к нему тут же подошли два медработника и несмотря на оказываемое доктором сопротивление, вывели его на улицу.

— Это недоразумение! Передайте господину Вэлу, что он должен был знать, я должен был сказать ему… — слышался его истеричный голос, пока двери приемного покоя не закрылись.

— Что здесь вообще происходит? — не понял сенатор Мэнси. — Ашура-то что такого вытворил, что властитель запретил ему приближаться?

— Не знаю, — ответил Марк. — Может, стоит выйти и поговорить с ним? Здесь нам в таком количестве явно не рады. Пойдемте на воздух, господа. Будем рядом. Если что-то изменится, нам сообщат. Так ведь? — последний вопрос Марк адресовал медбрату.

— Конечно, господин советник, — обрадовался тот здравой мысли Марка. — Посидите в саду, я распоряжусь, чтобы вам принесли напитки или обед, если пожелаете. Буду лично держать всех в курсе дела, сообщать о малейших изменениях состояния господина Вэла.

— Пойдемте, ваше величество, — обратился Марк к Махинде. — Как говорится, война — войной, а обед — по расписанию.

— Вы мне нравитесь, Марк Мэнси, — обронила Арна, проходя мимо.

«Осторожно, советник, лучше не попадать в сферу интересов моей сестры. Держитесь от нее подальше, это ради вашего блага», — передал Айш мысль.

«Он еще и креатор», — Марк бросил на Айша обреченный взгляд.

«Я вам не соперник, Марк Мэнси, что бы вы себе ни думали», — ответил на его терзания Айш и демонстративно прошел мимо, не удостоив советника даже взгляда.

— А вы, что встали? — Кронс попытался подтолкнуть своих подопечных к выходу. — Особое приглашение ждете?

— Мы должны быть рядом с господином Вэлом. Постарайтесь, господин министр, помочь нам попасть к нему, — сказал Макс.

Кронс задохнулся воздухом и зашелся в кашле от такой вызывающей наглости лингвиста.

— А больше вам ни в чем не надо помочь? — еле выговорил он, багровея от кашля и гнева.

— Больше ни в чем. С остальным мы сами справимся, — убийственно уверенным тоном ответил Ремер.

— Да что… — Кронс не смог завершить мысль, Ремер подошел к нему вплотную и вперил в него взгляд. И в это самое мгновение министр понял, что обязан помочь лингвистам оказаться в реанимации. Что, если он не сможет этого сделать, произойдет что-то на редкость неприятное, возможно, даже страшное. Он не совсем понимал, с ним это страшное случится или с кем-то другим, но в том, что случится, не сомневался. И, словно находясь в гипнотическом сне, Кронс решительным шагом направился по коридору кардиологического отделения, ведя за собой Макса и Ремера. Их дважды попытались остановить, но каждый раз Кронс прикрывал собой лингвистов, пускаясь в словесные перепалки с медицинским персоналом, а Макс и Ремер тем временем проходили вперед, пока в какой-то момент не увидели дверь реанимации и не скрылись за ней. Министр сразу очнулся и, не сумев понять, что он здесь делает, в растерянности поспешил к выходу.

— Где вы пропадаете, господин Кронс? — Кербер увидел блуждающий по сторонам взгляд министра.

— Я как будто сбился с пути… Вы заказали обед?

— Еще нет, ждем меню. Вы вовремя вернулись на праведный путь, — заметил Кербер, но лицо министра осталось безучастным, и начбез решил, что пошутить у него снова не получилось.

Когда обед наконец принесли, Махинда почувствовал, как сильно он устал за полдня, и решил, что после трапезы обязательно отправится отдохнуть.

— Мы сыты, — заметил сенатор, когда тарелки были убраны, а на столах появился чай. — А Нина ничего не ела. Надо бы ее сменить, чтобы она тоже могла пообедать. Может, совершим обмен: Нину заберем сюда, а я пойду вместо нее?

— Не надо никуда идти, — раздался голос появившегося в саду Вэла. Он шел, обнимая Нину или опираясь на нее. — Что? — спросил с улыбкой, видя вытянувшиеся от удивления лица. — Не говорите только, что успели меня похоронить. Осталось что-нибудь поесть или все запасы уничтожили?

— Господин Вэл! присаживайтесь сюда, — раздалось сразу несколько голосов.

— Но, как? Ты уже в порядке? — изумился Махинда, подходя к Вэлу и перекладывая его руку с плеч Нины на свои. — Ну и напугал же ты нас, друг! Садись со мной. Нина, садитесь с нами. Подвиньтесь, Айш, нам нужно еще два места.

— Не суетись, Махинда, — произнес Вэл довольным, но все еще слабым голосом. — Рад вас всех видеть. Иногда стоит прикинуться полумертвым, чтобы всех вместе собрать…

— Прикинуться полумертвым?! — воскликнули Ева и Марк в голос.

— Да все нормально, кризис миновал, — спокойно ответил Вэл, но, увидев Ашуру, сидящего в стороне, недовольно поморщился.

«Уйдите с глаз моих, — передал Вэл. — Уйдите от греха подальше».

Ашура ушел.

— Так о чем вы без меня говорили? — спросил Вэл, садясь рядом с Махиндой.

— Говорили о вас, господин Вэл, — ответил Кербер. — Ваше здоровье в последнее время нас все чаще беспокоит… Вот мы и подумали, хорошо бы вам с Ниной еще какое-то время побыть здесь, понаблюдаться у доктора Ловацки, водички попить…

— Водички, говорите, — улыбался Вэл. — Ну, что же… Нина, побудем еще?

— Побудем, родной, — согласилась Нина, глядя на мужа с нежной заботой. — Будем вместе ходить.

— Хорошая идея, — обрадовался Махинда. — Мы тоже, пожалуй, еще немного задержимся водички попить. Не возражаешь, друг?

— Буду счастлив, — отозвался Вэл. — Предлагаю всем еще немного задержаться, попить водички и обсудить наши дела…

— Давай завтра о делах, дорогой, — вмешалась в разговор Нина. — Не забывай, что доктор сказал.

— Я помню, — Вэл пожал Нине руку, потом поднес ее к губам и поцеловал. — Доктор запретил мне испытывать отрицательные эмоции, — объявил он всем с ироничной улыбкой. — Как вам такое предписание?

— Отлично, по-моему, — заметил Марк, осторожно глядя на Вэла, словно желая получить от него позволения присутствовать рядом. — Мы как раз собирались сегодня вечером устроить философские прения по вопросам бытия. Господин Кронс обещал взять на себя теоретическую подготовку участников.

— Как интересно! — оживился Вэл. — А нас с Ниной пригласите?

— А разве вас нужно приглашать? — в голосе Марка слышалось явное недоумение. — Мы гадали, захотите ли вы… и его королевское величество…

— Да мы за любой кипиш, Марк, какие могут быть сомнения? Так ведь, Махинда?

— Разумеется, с тобой хоть на слона, хоть в философский клуб, Вэл, — отозвался король. — Мина, вы с нами?

— Я? — королева не ожидала, что муж подумает о ней.

— Конечно, мы с вами, — подержала ее Нина. — Вам же интересно узнать, что женщины думают о вопросах бытия. Нас не так много, но мы вполне сможем облегчить ваши умные философские речи нашими житейскими представлениями. Не так ли, Амели?

— Я? — Амели вздрогнула. — Я с большим интересом, но…

— Никаких «но», — вмешался Вэл. — Все наши женщины будут с нами. Нам без вас невозможно. Кто думает иначе, лучше воздержитесь высказываться, потому что доктор запретил мне волноваться, а я в таком случае непременно начну.

— Это шантаж, дорогой, — шепнула мужу Нина, радуясь его игривому тону.

— А хоть бы и так, — довольно отозвался Вэл, принимаясь за обед. — Как хорошо, что все здесь. Жить хочется…

— И как только ему удается так быстро выходить из подобных состояний? — заметил Кербер, чуть слышно делясь мыслями с военным министром, как только Вэл и Нина ушли отдыхать. — В феврале, когда Нина исчезла, все были уверены, что он слег надолго. Но властитель вернулся домой в тот же вечер. Сегодня и двух часов не прошло…

— Я наблюдал за ним в Шрилане, — едва шевеля губами, ответил Кай Загория. — Самоконтроль господина Вэла невозможно понять, мне иногда казалось, что он не человек. Он же почти не спал несколько месяцев, сам мне говорил, да я и не видел ни разу, чтобы он спал, пока мы на острове были. И при этом у него энергии — на десять человек с лихвой. А о всяких таких возможностях я и не говорю. Вспомните Солерно, как он десятки тысяч усмирил, а купол над Канди…

— Говорят, он практически в одиночку за ночь поднял плотину в деревне ведов, — прошептал неслышно подкравшийся к ним Махинда.

Кербер и Загория вскрикнули от неожиданности, а король зашелся смехом, довольный произведенным эффектом.

— Ваше Величество! — воскликнул военный министр. — Мы так с ума можем сойти!

— Уф, — выдохнул Кербер. — Про плотину правда?

— Правда, — негромко сказал Виду, сидевший в стороне рядом с женой. Поймав на себе взгляды, привлеченные словами мужа, Рита смутилась так сильно, что румянец проступил даже сквозь ее темную кожу. — Брат Риты рассказывал, он тоже там был. Если бы не махатта Вэл, у меня не было бы любимой жены. Он дал матери Риты приданое для нее, а меня увидел мужем.

— Как это: увидел мужем? — с интересом отозвался Махинда.

— Это странная история, ваше величество, — вмешался в разговор Гопал. — Помните, вы отправили нас на поиски махатты, а потом мы полетели в деревню?

— Гопал, — оборвал выступление друга Виду. — Вряд ли его величеству это интересно.

— Нет, почему же, очень даже интересно послушать. Говори, Гопал, — приказал Махинда, садясь рядом с Кербером и Каем.

Гопал в красках поведал о сватовстве Виду к Рите, о том, как они пытались отговорить его от поспешной женитьбы, и о странной упертости Виду исполнить волю махатты, переданную братом Риты.

— Я, как только Виду увидела, сразу поняла, что мой муж пришел. А когда пуруша прилетел, вместо отца меня Виду отдавал, — перевел Гопал слова Риты, не поднимавшей глаз от смущения.

— С ума сойти, — проговорил сенатор Мэнси. — И когда только он все успевает?

— У него свое отношение со временем, — обронил Кронс.

— Что вы имеете в виду, министр? — Махинда пристально смотрел в глаза Кронсу.

— Только то, что властитель не тратит время впустую, он старается каждую минуту провести с пользой, — ответил Кронс.

— А мне показалось, вы еще что-то подразумевали, — не успокаивался король.

Махинда и Кронс обменялись долгими взглядами, а потом отвели их, словно померились силами и объявили ничью.

— Ясно одно: Вэл Лоу — человек исключительный, — как бы между прочим заключила мадам Мэнси, поворачиваясь к Еве и прося ее передать салфетку.

— Маман, вы порой потрясаете меня меткостью своих замечаний, — вырвалось у Марка невольно.

— Не только вас, советник, — согласился Кербер. — Вспомните идею с мнимой командировкой властителя…

Кербер замолчал на полуслове, выражение его лица застыло в промежуточном между ужасом и отчаянием состоянии. Сенатор, Марк, министр Кронс, Ева да и сама мадам Амели замерли в каком-то оцепенении, боясь открыть рот.

— Мама может, — голос Кира в образовавшейся тишине прозвучал странно, словно говорил не Кир, а кто-то другой, чужой, смеющийся над происходящим с пугающе серьезным выражением лица. — Господин Кронс, а мне можно стать участником философского клуба?

— Разумеется, — механически произнес министр, во все глаза смотря то на Кира, то на Кербера, то на мадам Мэнси. — Без тебя, Кир, клуб будет неполным. Обязательно приходи. Мы с тобой любой вопрос сможем…

Вэл и Нина проснулись около пяти.

— Выспался? — спросила Нина, сладко потягиваясь.

— Да, а ты?

— Тоже. Голова немного тяжелая, и ужасно хочется есть. Пойдем в душ, Вэл. Помоешь мне спинку…

— Пойдем, — Вэл тяжело задышал. — Помою… Успеем…

— Забудь, — пресекла его поползновения Нина. — Тебе вредно напрягаться, сделай паузу, дорогой, хотя бы два дня…

— Сколько?! — в ужасе выкрикнул Вэл. — Два дня? И как, по-твоему, это возможно? Я вообще сдерживаюсь с трудом, когда ты рядом.

— Да ты маньяк, — рассмеялась Нина. — Я тебя боюсь.

— Бойся, — сбивчивым голосом отозвался Вэл, перенося Нину в душ. — Бойся, что хочешь, делай, только не отказывай мне.

— Вэл… разве я могу тебе отказать?

Голос Нины свел его с ума, но в этот момент раздался звук дверного звонка.

— Черт! — вспыхнул Вэл. — Это Марк или Кербер, или кто угодно еще. Неужели три часа прошло?

Вэл открыл дверь и обнаружил за ней тех, о ком подумал: Марка, Кербера и Еву с Марием.

— Мы вас не разбудили? — смущенно спросила Ева, видя горящие глаза отца и его мокрые волосы.

— Нет, мы уже проснулись, только вот не успели собраться. Я прямо из душа… Проходите. Нина сейчас оденется и выйдет, а я пока вас в халате поразвлеку, если вы не против.

— Мы можем подождать… — начал было давать задний ход Марк, но Вэл втащил его в номер.

— Входите уже! Иди ко мне, малыш, — беря Мария на руки, Вэл закрыл дверь. — Расскажите коротко, пока Нина не пришла и не начала ругаться, — проговорил Вэл, садясь с внуком на софу. — Что в Небесах происходит? Как сенаторы себя ведут?

— Жопа, если коротко, — отрапортовал Кербер.

— Чуть длиннее, — вытаращив на начбеза глаза, произнес Вэл.

— Это к советнику, господин Вэл, у меня других слов нет.

— Доходчиво обрисовали ситуацию, Кербер, — только и смог сказать Вэл. — Марк, можно какие-то подробности узнать?

— Можно, господин Вэл. Коротко подробности. Первое: Сенат во всю продвигает законопроект, по которому высшее статусное лицо не может заявить свою кандидатуру на выборах еще раз. Кворума у них пока нет, расширенный совет проект стопорит. Второе: кто-то донес, что сенатор Загория лечится здесь и тесно с вами общается — сенаторы объявили его ренегатом, готовят импичмент. Третье: два дня назад от работы расширенного совета отключили исполком на основании принятого четыре дня назад билля «О наследственном статусе», по которому выходцы из народа лишились права на участие в государственном управлении.

— Марк! — гневно воскликнула Нина, появляясь в гостиной. — О делах — завтра! Ты что, хочешь, чтобы его новый удар хватил? Или, по-твоему, то, что ты рассказываешь, можно считать источником позитивных переживаний?

— Нина, прости, — ответил на ее возмущение Вэл. — Мне неведение приносит гораздо больше негативных переживаний. Ты же не думала, что я смогу отсиживаться здесь, если там такое творится?

— Я уже не знаю, чему верить, Вэл, — расстроилась Нина. — Не удивлюсь, если ты прямо сейчас полетишь в Небеса.

— Прямо сейчас не полечу, — передав внука Марку, Вэл подошел к Нине и обнял ее. — Не сердись. Ты сама сказала, что знала, за кого замуж выходишь…

— Знала. И сейчас знаю. И очень хочу побыть за тобой замужем подольше. Ева, ну скажи своему отцу, что он должен, обязан думать не только о других, но и о себе, о своем здоровье!

— Это невозможно, — обреченно обронила Ева. — Он никогда никого не слушает.

— Хорошо, — решительно произнесла Нина, глядя на Вэла убийственно твердым взглядом. — Я полечу с тобой. Я твоя жена и должна быть рядом всегда. Если ты не можешь и не хочешь думать о своем здоровье, Вэл, я тоже не обязана это делать.

— Это похоже на шантаж, дорогая, — оторопел Вэл.

— А хоть бы и так!

— Постойте, — вмешался Марк. — К чему так кипятиться? Стоит сначала все обсудить. Мы вполне сможем выработать план действий. И я, пожалуй, соглашусь с Ниной в этом вопросе, господин Вэл. Давайте отложим государственные дела до завтра. Сегодня мы планировали философствовать, — Марк улыбнулся.

— Давайте, — быстро согласился Вэл, видя нервное состояние жены. — Но подвести итоги разговора все-таки нужно. Тем более, что господин Кербер метко подвел их в самом начале. Состояние Небес, на мой взгляд, выглядит сейчас именно как то место, которое он назвал.

«Ася была осторожна в выборе выражений, говоря о болоте», — подумал Вэл, уходя одеваться и не переставая обдумывать полученную информацию.

— Нина, вы бы поосторожнее, — заметил Кербер, когда Вэл вышел. — Все-таки беременность делает женщину уязвимой. Не стоит так нервничать. Судьба еще предоставит вам много шансов проявить волю, которой у вас любой может позавидовать. Я это точно знаю, хотя и не понимаю, откуда. Жизнь рядом с властителем интересна, но совершенно неспокойна, уж поверьте моему опыту. Хотя, если честно, я бы ее не променял ни на какую другую. Знали бы вы, Нина, как нам всем его сейчас не хватает!

— Догадываюсь, — обронила Нина. — С чем мне надо быть осторожнее, Кербер?

— Себя берегите, нервы понапрасну не тратьте. Родите спокойно и осчастливьте всех нас вашими потомками. Даже думать не хочу, что будет с господином Вэлом, если что-то пойдет не так. Не дай бог! И поменьше заморачивайтесь на своей ответственности. Предоставьте это нам, это наш долг — охранять ваш покой, покой господина Вэла и ваших детей, и внуков, конечно, — добавил он, тепло глядя на Еву с Марием. — И мы его с удовольствием выполним. Не выбирайте сегодня долг, выберите человеческое счастье!

— Вот это речь, Кербер! — с восхищением воскликнул Вэл, появляясь в гостиной в желтом полосатом саронге и длинной белой рубашке поверх него. — Клянусь жизнью, под каждым вашим словом могу подписаться.

— Махатта Вэл, — с улыбкой поклонился Марк, подражая интонации Гопала.

— Издеваешься? — довольным голосом бросил Вэл.

— Ничуть. Мне нравится. Вам идут такие вещи, властитель.

— Брось, Марк. Какой властитель? Меня даже статусным лицом не считают, — Вэл похлопал его по плечу.

— Кто? Эти, что сами себя баранами называют? — нашелся Марк. — Слава богу, у вас с ними разные статусы.

Вэл подхватил Мария и посадил его себе на плечи. Марий радостно завизжал на такой высоте звука, что у всех заложило уши.

— Вот это громкоговоритель будет! — восхитился Вэл. — Ева, запасайся берушами.

— Пойдемте пораньше на ужин, — предложила Нина, беря Еву под руку. — Прогуляемся немного перед поисками ответов на вопросы о том, как устроен мир.

— Интересно, а кто-нибудь их вообще знает? — спросила Ева. — Мне кажется, мир непознаваем…

— Ого! — оживился Марк. — Определяются участники сторон философского диспута. Ева, ты на стороне агностиков выступаешь?

— Зачем сразу обзываться? — Ева состроила обиженную гримасу.

— Я не обзываюсь! Агностики — это философы, которые отрицают возможность познания мира.

— Она знает, — шепнул Кербер Марку и засмеялся.

— Вы умеете?! — язвительно удивился Марк…

На входе в ресторан их ждал Гопал. Увидев его потухший взгляд, Вэл мысленно спросил, что случилось, и, получив ответ, велел всем занимать стол, а сам остался с Гопалом.

— Бери мой шаттл и вылетай немедленно, — сказал Вэл, когда они остались одни. — Соболезную, Гопал. Не знаю, что еще сказать. Деньги на похороны сейчас переведу. Чем еще помочь?

— Спасибо, махатта Вэл, — произнес Гопал, едва сдерживаясь. — Могу я попросить отпуск на некоторое время, чтобы с мамой побыть?

— Сколько нужно, столько и живи с ней. Ни о чем не беспокойся. Если что-то понадобится, любая помощь — обращайся смело, сделаю все, что в моих силах. Лети. Позже свяжемся и все решим. Держись, друг. Сестру не вернешь, береги себя, ты матери нужен и мне тоже. Отправлю с тобой Кая и Егора, они потом шаттл вернут.

— Благодарю, махатта Вэл, — Гопал заплакал. — Пусть будут милостивы к вам Вишну и Шива, пусть Нрисимхадева освещает ваш путь счастьем.

— Будет, Гопал.

— Виду и Рита тоже хотят лететь, но боятся обидеть вас.

— Что за глупости? Конечно, они должны быть с тобой…

— Жаль, что молодежь так внезапно исчезла из нашего собрания, — заметил Роберт Мэнси по дороге к источнику, куда все они отправились скоротать время после ужина. — Мне хотелось бы узнать их видение жизни, услышать, что они думают о серьезных вопросах мироздания, так сказать…

Вэл почувствовал Нинину руку в своей. «Нрисимхадева освещает мой путь счастьем, — подумал он, часто моргая. — Спасибо, Гопал, ты тоже к нему причастен. Кому счастье — кому печаль. Так устроен мир. Вот и вся философия…»

— Молодежи маловато, зато у нас есть Кир, который с достоинством примет любой вызов, — заметила Ева.

— Кир вполне может поспорить с господином Кронсом, — поддержала ее Нина. — В некоторых вопросах он даже более компетентен.

— Ну вы, конечно, спасибо вам, — приятно смущенный отзывами о сыне, сбивчиво проговорил сенатор. — Но насчет компетентности, Нина, вы, видимо, погорячились.

— Если только самую малость, — улыбнулась Нина, показав большим и указательным пальцем минимальное расстояние. — Чего гадать? Скоро сами все увидим и услышим… Время мороженого! — воскликнула она радостно, когда впереди замаячила мороженщица. — Я хочу из этой тележки. Кто со мной?

Нина отпустила руку Вэла и побежала к продавщице мороженого, теряя на ходу шляпу.

— Какое будешь, дорогой? — крикнула она Вэлу, оборачиваясь. — Белый пломбир в вафельном стаканчике?

— Как ты догадалась? — Вэл улыбался, надевая ее шляпу себе на голову.

— Сама такое люблю! — призналась Нина, подбегая к тележке с мороженым. — Будьте добры, два пломбира в вафельных стаканчиках. Нет, дайте, пожалуйста, три. Еще пломбир на всякий случай.

— Пломбир на всякий случай, — вдумчиво повторила мороженщица. — Мне нравится…

— Вы до какого часа работаете? — спросил Вэл продавщицу, когда остальные, накупив мороженого, неспешно потянулись вдоль озера.

— Обычно до восьми, — ответила пышнотелая румяная женщина лет пятидесяти с маленькими смеющимися глазками и большим пуком светлых волос на затылке. — Позже людей меньше, и те, что есть, не берут уже.

— Могу попросить вас приехать сегодня в половине десятого на другую сторону озера? Видите беседку на берегу? Да, ту, с качелями.

— Зачем? — удивилась мороженщица.

— У нас собрание намечается, с удовольствием сделаем перерыв на кофе с мороженым. Я оплачу ваш труд в размере дневной выручки и мороженое, которое у вас возьмут, — Вэл улыбался так, что отказать ему было сложно. — Что скажете?

— Ну, хорошо, — продавщица посмотрела на него с недоверием. — Можно аванс?

— Конечно. Если хотите, я сейчас переведу вам все.

— Нет. Все не нужно. Я не люблю потом работать. Довольно половины. С вас десять рублей, господин…

— Не густо, — обронил Вэл и перевел десять рублей на счет мороженщицы.

— Спасибо! А к кому мне там обратиться? Кого спросить?

— Я там буду, а если вдруг отлучусь, скажите, что договаривались с Вэлом…

— Мы тебя потеряли, дорогой, — Нина подхватила Вэла под руку. — Не мог решить, хочешь ли еще мороженого?

— Сначала не мог, но потом решил, что пока хватит, — прошептал Вэл. — Ты так хороша сейчас… Так бы и украл тебя у себя самого.

— Шляпу отдай, — рассмеялась Нина, стаскивая широкополую белую шляпу с головы мужа…

— Сколько желающих! — восхитился сенатор. — А я боялся, что только мы, всегдашние слушатели министра Кронса, и будем.

— Как видите, не только нам интересно, что думают философы, — ответил ему министр, с довольным видом прохаживаясь вдоль рядов кресел, выставленных полукругом перед беседкой.

— Не возражаете, если мы здесь будем? — громко спросил Вэл, садясь с Ниной на качель. — Люблю это место.

— Мы так и подумали, — заметил Кир. — И кресла поставили так, чтобы вам всех было видно и слышно.

— Спасибо, — Вэл благодарно улыбнулся. — А куда короля посадим?

— Его Величество уже был и забронировал три кресла в центре. Видите, он положил на них цветочки?

— Цветочки, — умилился Вэл. — Это на Махинду похоже.

— Что на меня похоже? — раздался довольный голос короля у него за спиной.

— Цветочки.

— Такие же красивые?

— Ты лучше, — засмеялся Вэл, пожимая Махинде руку. — А мы вот тут решили… Покачаемся немного.

— Качели твои, — произнес Махинда так, словно жертвовал другу полцарства. — Достаточно того, что мы твой дом оккупировали.

Король сел, остальные сели тоже.

«Интересно, как это происходит? Никто же живого короля до вчерашнего дня в глаза не видел. А вот, пожалуйста, каждый понимает, что сначала Махинда может сесть, и только потом он сам, будто все мы обучены дворцовому этикету», — заметила Нина мысленно.

«Махинда — величественная личность, он внушает людям почтение. Но я, на самом деле, сейчас об этом же подумал, — признался Вэл. — Не знаю, родная, как это происходит. Само собой как-то, видимо».

«Я не раз замечала, что и к тебе так же относятся, сейчас даже больше, чем раньше, почитают».

«Не преувеличивай, — Вэл улыбнулся. — Хотя, раньше в моем присутствии тоже не садились, но это от страха было. Меня, и правда, боялись… Пусть лучше меньше почитают, чем боятся».

— Вы с нами, господин Вэл? — спросил Кронс.

— Разумеется, — отозвался Вэл с улыбкой. — Мы же здесь. И, похоже, уже получили первую заметку от организатора встречи.

Нина ткнула его в бок пальцем и посмотрела укоризненно.

— Тогда объявляю первое собрание клуба любителей философии открытым, — торжественно провозгласил министр, едва заметно смущаясь. — Думаю, есть смысл потратить немного времени на представление членов клуба, так как не все друг другу знакомы.

Кронс бегло назвал почти всех, но шесть человек вынуждены были заявиться самостоятельно. Эвелин и Зоя представились подругами Нины, Кантемир объявил себя устроителем вчерашнего банкета по случаю, доктор Ловацки тоже поднялся и назвал свое имя — Всеслав, которое немногим было известно, ювелир Зденек Брански поклонился и рассказал, как вчера утром по заданию Гопала в спешном порядке подбирал кольца молодоженам, а потом придумывал по заказу Аси гравировку на подарочных сердечках, розданных детям во время ужина. Последним встал Макс, приятель Аси, и сказал, что просто шел мимо и не мог не остаться, узнав, что планируется, и что его роль в произошедшем ничтожно мала — он всего лишь собрал букет фиалок для невесты. Макс сел рядом с Евой и Марком, перед ними стоял маленький чайный столик, и их компанию определили как «молодежь», к которой Кира почему-то не отнесли, а Зою просто не поимели в виду, и она, насупившись, молча отсиживалась рядом с Эвелин, думая о том, что заявления матери о завязавшихся отношениях с четой Лоу — всего лишь результат ее способности выдавать желаемое за действительное.

— Позвольте мне в двух словах обозначить тему сегодняшней встречи, — продолжил министр, когда все участники были представлены. — Сразу должен сказать, что помогать вести ее мне будет Кир Мэнси, прошу любить и жаловать. Не смотрите, что он еще совсем юный, это ничего не значит, и скоро вы сами в этом убедитесь. Я с ним немного пообщался, пока вас не было, и, надо сказать, впечатлен… весьма впечатлен. Простите, отвлекся, — спохватился Кронс. — Итак, на повестку вечера выносятся основные вопросы философии, над ответами на которые философы бьются без малого три тысячи лет, а, возможно, больше, смотря что считать началом философии…

— Три тысячи лет и не могут ответить? — достаточно громко произнес впечатленный услышанным Фрол Репнин, по-видимому, не ожидавший сам, что скажет так громко.

— Не то, чтобы не могут совсем, Фрол, — с готовностью отозвался Кронс. — Мыслители по-своему отвечают на них. Скажем, если взять всю совокупность философских взглядов на решение основных вопросов, условно можно поделить ее на две большие группы мнений, каждая из которых будет придерживаться мнения, отличного от другого или даже противоречащего ему. Каждая будет адекватно отражать научную мысль своего времени, но находиться в противоречии с другой, тоже адекватной точкой зрения, принадлежащей иной философской школе. Вопрос упирается в то, от чего та или иная философская идея отталкивается, на каких принципах строится умозаключение.

— Хотите сказать, господин министр, что одни философы могут утверждать, что время существует, а другие, что его нет, но и те и другие будут при этом правы?

— Примерно, — вдохновился Кронс понятливостью инженера. — А сейчас я попытаюсь сформулировать эти три вопроса, которые считаются основными в философии, так, чтобы было понятно всем. Первый вопрос: как устроен мир, в котором мы живем? Второй: кто такие мы, человеки? И третий: как нам, человекам, жить в этом мире по-человечески?

Воцарилась мертвенная тишина. Все смотрели на Кронса с большим вниманием, во взгляде некоторых отражалось недоумение: неужели, три тысячи лет умнейшие из умнейших занимаются поисками ответов на такие элементарные вопросы? Что, правда: они не могут ответить на простые три вопроса? Да любой скажет, как устроен мир, кто такой человек и как ему надо жить.

— Если философия реально занимается тем, о чем вы говорите, господин министр Кронс, то она — величайшее надувательство всех времен и народов, — разочарованно заявил Зденек Брански. — А я всегда думал, что они все умные, философы эти… Какие же они умные, если три тысячи лет на три вопроса ответить не могут? У них на каждый вопрос по тысяче лет было, а они это время, получается, впустую убили пустой болтовней. И еще остальным головы туманили, чтобы мы их за умных считали.

Ювелир замолчал, и никто его молчание пока нарушать не спешил. Кронс растерянно переводил взгляд с одного на другого, пытаясь определить, к кому можно обратиться за поддержкой и пониманием. К столь резкой и категоричной оценке тысячелетней работы философских умов министр был не готов, не зная, чем крыть здравый смысл обычного человека, у которого белое не вызывает сомнения в своей белизне, а черное всегда остается черным.

— Позвольте, я попробую объяснить господину Брански, чем занимается философия, — Кир поднялся и вышел вперед.

— Пожалуйста, Кир, попробуй, — с готовностью передал ему слово Кронс и сразу сел, с облегчением выдохнув.

Сенатор Мэнси сочувственно смотрел на сына, удивляясь его выдержке и невозмутимому спокойствию, которые тот демонстрировал в такой непростой ситуации. Встань он сам сейчас перед лицом всех этих людей, думал Роберт Мэнси, не известно еще, что бы он стал говорить, но совершенно точно, чувствовал бы себя при этом далеко не так уверено, как его младший сын.

— Представьте себе, господин Брански, что вы оказались совершенно один на необитаемом острове и не знаете, есть ли у вас хотя бы один шанс из ста на спасение. Но, поскольку вы искусный ювелир, в вашем кармане случайно обнаружился мешочек с алмазами. В другом кармане — то, чем можно эти алмазы обрабатывать. Скажите, при условии, что вы не знаете, обречены ли до конца своих дней жить на острове или вас может спасти проходящее мимо судно или пролетающий случайно над вашей головой шаттл, что вы станете делать с алмазами: огранять их и вставлять в перстни и кольца в надежде потом дорого продать или использовать в качестве наконечников для стрел, чтобы добывать себе пропитание, и как острые ножи, чтобы разделывать туши убитых животных, из шкур которых сможете сделать себе теплую одежду?

— Думаю, у меня будут алмазные наконечники для стрел и ножи, — сказал ювелир, не понимая, к чему клонит молодой человек. — А при чем здесь философия?

— Сейчас поймете, — спокойно ответил Кир. — Как вы думаете, господин Брански, с точки зрения преуспевающего ювелира, вы правильно распорядитесь алмазами, если расстреляете их из лука, а не используете шанс разбогатеть, оправив драгоценные камни и дорого продав изделия? Что бы сказали вы сами тому, кто подобным образом решил бы судьбу сотни каратов?

— Сказал бы, что он сошел с ума, — просто отреагировал ювелир.

— Правильно, — согласился Кир. — А теперь давайте посмотрим на ситуацию глазами человека, любой ценой пытающегося выжить. Вместо того, чтобы использовать камни по назначению и приумножить в отдаленном будущем свое состояние, вы наплевали на стоимость камней и научились точно попадать в цель и быстро свежевать туши, потому что алмазы режут лучше, чем каменные ножи, и стрелы с таким наконечником летят точнее. Вряд ли кто-то подумает, что вы сошли с ума, когда найдет вас живым и невредимым на острове. Никому и в голову не придет усомниться в правильности использования вами алмазов в качестве ножей и наконечников, если это спасло вам жизнь. Видите, все относительно: то, что в одной жизненной ситуации считается нормальным, в другой выглядит совершенно нелепым.

— Согласен, но, простите, так и не понял, при чем здесь философия.

— Да бог его знает, — спокойно ответил Кир. — Философы, мне кажется, примерно так же ищут ответы — сначала напустят тумана, как вы правильно заметили, а потом с умным видом долго и непонятно его разгоняют.

— Кир! — возмутился министр. — На что это похоже?

Среди собравшихся послышались сначала отдельные смешки, но уже через секунду общий хохот разнесся по берегу.

— Ну, ты даешь! — высказался Марк, с трудом переводя дыхание. — Поддержал, объяснил, все ответы нашел.

— Я, конечно, рад, что всем весело, — невозмутимо ответствовал Кир, — но почему вы смеетесь?

Серьезное выражение лица Кира вызвало новый взрыв смеха. Вэл утирал слезы, Нина подергивалась, уткнувшись ему в плечо, даже министр Кронс, поначалу обескураженный заявлением Кира, хохотал.

— Сенатор, у вашего сына потрясающее чувство юмора, — трясясь от смеха, провозгласил Махинда. — Даже если мы ничего сегодня больше о философии не узнаем, мы собрались не напрасно. Продлили себе жизнь на пару лет точно. Молодец, Кир!

— Моих заслуг здесь нет, — отрешенно произнес Кир. — Еще Аристотель признавал за слезами и смехом катарсические способности. «Шутить надо для того, чтобы совершать серьезные дела», — говорит он в своей «Поэтике», а в Коаленовском трактате анонимного автора минус первого века, который, уже доказано, является конспектом ее недостающей части, прямо заявляется, что «смех возникает или от словесного выражения, или по поводу вещей» и что через удовольствие и смех осуществляется очищение души от печали и пороков.

Махинда смотрел на Кира не моргая и не говоря ни слова. Никто уже не смеялся.

«Уложил на обе лопатки, — передал Вэл Нине. — Вот так крестничек! Надо спасать ситуацию. Кронс вряд ли знает, что делать».

— Простите мое занудство, — продолжил Кир. — Но мне кажется, поиск ответов на два первых вопроса нужно оставить философам. Они занимаются этим тысячи лет, вдруг они уже подошли к ответам так близко, что еще немного, и мы их узнаем. Не будем лишать возможности высокие умы увенчать себя победными лаврами. Хотя, сдается мне, этого все-таки никогда не случится, потому что, если ответы будут найдены, победа над вопросами станет пирровой, победив саму философию — она перестанет существовать из-за ненадобности. Поэтому, пусть ищут. В процессе поиска философия много чего интересного создала. А нам полезнее сосредоточиться на обсуждении третьего вопроса: «Как нам жить по-человечески в мире, который пока не понятно как устроен и создан для таких непонятных, как мы?»

«Ан, нет, — изумился Вэл. — Кир сам и справился».

«Вэл, его не в помощники надо, а в советники», — отозвалась Нина.

«Вероятно. Не зря же Топильцин…» — Вэл не успел вовремя оборвать передачу мысли и, испугавшись того, как Нина отреагирует, прислонился к ее виску и поцеловал.

«Топильцин? О чем ты?»

«Не знаю, дорогая. Сам не понимаю, что мне вдруг на ум пришло», — пытался отговориться Вэл, понимая, что выглядит неубедительно: Нина отстранилась от него и смотрела в упор, пытаясь проникнуть в его сознание. Но второй осечки Вэл допустить не мог и наглухо запечатал все входы мыслями о Нине и своих чувствах к ней.

«Хитрец, — заключила Нина. — Ладно. Прячься пока. Хотя это нечестно и некрасиво с твоей стороны».

«О чем ты?» — Вэл попытался изобразить недоумение.

«Хотя бы глупостью меня не обижай, Вэл. Мне достаточно осознавать, что ты мне не доверяешь. Я думала, мы ближе».

Вэл закрылся и ничего в ответ не передал. Рука Нины, лежавшая на его плече, спустилась, чтобы поправить локон, выбившийся из прически, и назад уже не возвратилась.

Вэл ощутил холодок, пробежавший по телу, ему сделалось так неуютно, одиноко и тоскливо, что хотелось крикнуть или убежать, но больше всего хотелось, чтобы жена приблизилась и обняла его. А Нина еще отодвинулась, сделав вид, что это вышло случайно, пока она поправляла подушку, лежавшую у нее за спиной. Вэл решил обнять ее сам, но, посмотрев на Нину, опустил поднятую руку и уставился перед собой ничего не видящим взглядом. Мысли увели его в прошлое, откуда, как из запертого на семь замков кощеевого подземелья, тянуло страхами и сомнениями. Вэл положил скрещенные руки на колени, согнулся, опершись на них, опустил голову.

Кир продолжал о чем-то говорить, но слова его для Вэла сейчас были только звуком, не имеющим смысла. Он улавливал смену голосов, но не понимал, о чем говорят Кир, Кронс, Махинда, сенатор, снова Кронс, снова сенатор, Махинда, еще Махинда, снова Кир…

Нина нервничала, но не показывала этого, чутко прислушиваясь к состоянию мужа, сердясь на него все меньше, переживая все больше. Она уже была готова сменить гнев на милость, но, когда Махинда призвал Вэла к ответу и тот, вставая, потянулся к ней, чтобы не давать повода другим заметить возникшее между ними напряжение, упрямо проигнорировала его порыв и сделала вид, что не поняла его. Вэл едва коснулся рукой ее руки, резко выпрямился и быстро вышел из беседки, и, подойдя к столу Махинды, сел рядом с королем.

— Вы что-то сказали, Ваше Величество? — пытаясь казаться обычно спокойным и даже довольным, спросил Вэл.

— Я много чего сказал, — глядя на друга пытливым взглядом, заметил Махинда. — А ты пока еще ничего.

— Я слушаю все, что вы говорите. Немного отвлекся, правда, в последние минут десять, но, если мое участие в обсуждении необходимо, готов подключиться. Так, о чем сейчас спор?

Махинда не понимал, шутит Вэл или нет, поскольку разговор последних десяти минут вращался вокруг необходимости его возвращения к управлению государством. Мнения собравшихся по этому поводу совпадали — Вэл должен вернуться любой ценой и как можно скорее, спорили в основном о цене и способах возвращения. Кир — единственный, кто оставил вопрос без однозначного ответа, заявив, что решение возвращаться или нет все-таки принимать не им, чем вызвал шквал возмущений в свой адрес.

Сенатор Мэнси прямо высказался, что сын еще мал делать подобные заявления, но министр Кронс не поддержал его, обратив внимание на умение Кира зрить в корень и отделять главное от второстепенного. С министром согласился Махинда, впечатленный и очарованный способностью младшего Мэнси держать удар, сенатор продолжал стоять на своем. Неожиданно в разговор вмешалась Амели и встала на сторону сына, заявив, что властитель здесь и стоит спросить у него, что он сам обо всем этом думает. Заметив отсутствующий взгляд Вэла, сенатор не решился побеспокоить его сразу и продолжил прения, уводя их в другую сторону, пытаясь вернуть внимание собравшихся к общефилософским вопросам, и ему на какое-то время даже удалось увлечь всех размышлениями на этические темы, но сработал эффект регрессии к среднему — упоминание понятия «долга» оживило спор вокруг надо или не надо Вэлу возвращаться на службу. Те, кто убежденно отстаивал, что надо, сейчас высказывались осторожнее, признавая за Вэлом право решать самому, а Кир, напротив, согласился, что долг существует и его исполнение не всегда зависит от желания человека.

Так или иначе, но прежде чем Вэл оказался за столиком Махинды, все сошлись во мнении, что необходимо прямо сейчас получить от него конкретный ответ.

— Господин Вэл, — решился сенатор. — Что вы нам скажете?

— О чем, Роберт? — Вэл смотрел непонимающим взглядом.

— Ну, как же? — оторопел сенатор. — Мы обсуждали ваше возвращение на пост главного управляющего… Разве вы не слышали?

— Нет, если честно, — Вэл не стал притворяться, что в курсе разговора. — Интересно, как обсуждение вопросов бытия привело вас к этой теме? — попытался он отшутиться, но по выражению глаз сенатора понял, что шутки у собравшихся сейчас не в почете.

— Элементарно. Это самый важный вопрос нашего бытия.

— Боюсь, мы его решить не сможем, — произнес Вэл подавленным голосом. — Во-первых, не обладаем должными полномочиями, во-вторых, ситуация за время моего отсутствия изменилась кардинально и внутри системы управления и в моем понимании. Насколько мне известно, выборы нового управляющего назначены на восьмое августа — через четыре недели, кандидаты определены, выбирайте достойного и все будет хорошо.

Все сидели молча, стараясь не смотреть на него. Даже Махинда отвернулся, делая вид, что разглядывает что-то на дальнем берегу.

— Но ведь вы назначили сенату испытательный срок, который истекает через несколько дней! — громко выкрикнул Марк, поднимаясь с места. — Я помню, что вы совершенно однозначно объявили тогда в совете, если сенат не исправит положение дел, вы заявите свою кандидатуру на выборах! Что же сейчас? Вы не сдержите слово?

Взгляды всех обратились на Вэла в ожидании, что он ответит Марку. Нина съежилась на качели, внимательно ловя каждое слово.

«Помоги мне, — обратился Вэл к жене, очень нуждаясь сейчас в ее помощи. — Помоги, пожалуйста».

— Господин Вэл всегда держит слово, — голос Эвелин, так неожиданно нарушивший тишину, вернул Вэла к реальности, поставив в еще более затруднительное положение. Обходных путей больше не было — нужно было давать конкретный ответ.

«Помогла», — передал Вэл Нине, не сомневаясь, что это она подтолкнула Эвелин высказаться.

«Как могу», — отозвалась Нина, а по ее расслабляющейся позе Вэл прочитал нежелание напрягать отношения дальше и улыбнулся, глядя на жену.

— Значит, господин Вэл сдержит слово и на этот раз, — не успокаивалась Эвелин. — А мы должны ему в этом помочь, — добавила она, ища взглядом поддержки у Марка и сенатора Мэнси.

— Что же вы молчите? — присоединился Марк.

— Эвелин, — произнес Вэл уставшим голосом, в котором не слышалось особого желания обсуждать эту тему. — Я, действительно, пригрозил сенаторам своим участием в выборах, если они не изменят реакционную политику по отношению к реформам. Но я тогда поступил недальновидно, идя на поводу эмоций, не найдя в себе сил смотреть на эти безобразия. В результате сегодня мы оказались перед фактом… Я теперь не могу сдержать слово — Сенат готовит закон, запрещающий баллотироваться дважды на высший статус. И им ничто не помешает принять его до пятнадцатого июля. А после этого срока выдвинуться в качестве кандидата невозможно. Сегодня уже девятое. Так что, слово словом, но есть еще объективные обстоятельства, которые не позволяют мне и дальше считаться человеком слова.

— Объективные обстоятельства? — возмутился Махинда. — Да что за обстоятельства? Какова в Небесах процедура принятия законопроектов?

— Для вступления в силу такого закона необходим кворум две трети голосов, — ответил сенатор Мэнси.

— Только сенаторы участвуют? — поинтересовался Махинда. — Или весь расширенный Совет?

— По сути, только сенаторы, — ответил Вэл. — Расширенный совет рассматривает законопроекты предварительно. Его одобрение нужно формально, но окончательное решение принимает Сенат. Сенаторы и высшее статусное лицо. Сейчас это Марк. Для кворума необходимо шесть голосов из девяти. Насколько я понимаю ситуацию, сейчас шесть и есть.

— Нет, — не согласился сенатор Мэнси. — Против этого закона только мы с Марком, и сенатор Загория. Но Марк и сенатор тоже, поэтому нас восемь, а не девять, как могло бы быть. Кворум остается из шести человек и его пока нет. Но Загории готовят отставку, замена уже, кажется, найдена. При желании они могут успеть вывести его из Сената и принять на его место своего человека, чтобы уже наверняка действовать.

— Давайте не будем тратить время на невероятное, — Вэл говорил улыбаясь, но улыбка только добавляла горечи его взгляду. — К чему мы завели этот разговор? Так хорошо все начиналось. Давайте вернемся к обсуждению философских вопросов…

— А зачем вы в отставку подали? — спросил вдруг Кантемир, молчавший все это время. — Простите меня, господин Вэл, мы раньше знакомы не были, слухи о вашем правлении разные ходили, но вас всегда боялись и уважали, как всякую силу уважают. А сейчас я на вас смотрю и совсем ничего не понимаю: не понимаю, чего бояться, уважение к вам огромно, этого нельзя не признать, только дурак этого не увидит. Они там все дураки, что ли, в Сенате?

Вэл улыбнулся непосредственности мысли и слов метрдотеля.

— Не дураки, господин Кантемир, конечно, не дураки. Просто мы не сходимся во взглядах на систему управления государством. Я всегда стоял если не в оппозиции к Сенату, то в глухой обороне. В последний раз попытался перейти в наступление — сами знаете, чем закончился такой демарш. Так что, дураками там назвать некого. Люди они очень умные. Умнее даже, чем я до недавнего времени думал.

— Надо сорвать принятие этого закона! — воскликнул Фрол. — Есть способ?

— Нет, Фрол, — отозвался Вэл категорично. — Никакого другого способа помешать Сенату принять закон не существует. Только не проголосовав за него двумя третями голосов. Но, как видите, сенаторы подсуетились. Хватит об этом. Не хочу больше. Не вижу никакого смысла говорить о невозможном, да и… я же сам отказался. И я этого хотел, я тогда не видел другого выхода, я не помнил себя, ничего не помнил. Я целый год жизни, пока в коме находился, забыл. Очнулся, а все не так, как было в моей памяти: люди другие, страна другая, а я тот же. И тот же, и не совсем, но без малейшего понимания того, что происходит. Какие реформы? Какие креаторы? Какой исполком? Я когда вас увидел после пробуждения, Фрол, даже не знал, как вас зовут, не то что… Не говорил об этом никому, потому что не был уверен, что вспомню хоть когда-нибудь… Вчера во время венчания память ко мне вернулась… Хочу мороженого!

Вэл откинулся на спинку кресла и закрыл глаза, всем своим видом показывая нежелание говорить что-то еще. Нина подошла к нему, встала за его спиной, обняла и поцеловала в лоб. Он обвил руками ее шею и поцеловал по-настоящему.

— Смотрите, мороженщица едет! — воскликнул Кир. — Господин Вэл, вы хотели мороженого!

— Это чудо что ли? — изумился ювелир. — Ани никогда так поздно не работала. И сюда никогда не переходила с того берега.

— Позовите ее, — приказал Махинда, не спуская глаз с Вэла и Нины.

Между собравшимися пополз шепот, обрывки фраз вполголоса — все активно обсуждали амнезию Вэла. Марк сидел молча, насупившись, сраженный услышанным, и гонял в голове события прошлых месяцев, которые теперь никак не укладывались в сформированную им концепцию поведения Вэла, бросившего всех и все в угоду одному ему известному капризу.

Мороженщица Ани уверенно направлялась в их сторону, и когда она подошла совсем близко, Нина прочитала на борту ее тележки свежевыведенную голубой краской надпись:

«Пломбир на всякий случай».

Она довольно улыбнулась, шепнув Вэлу:

— Мои слова. Они увековечились на тележке с мороженым.

— Ух ты! — радостно отозвался Вэл. — Мою жену увековечили на любимом мороженом. Надо прикоснуться к вечности, съесть по стаканчику пломбира… на всякий случай, — Вэл рассмеялся.

— Хорошая идея, — поддержала его Нина. — Стоит подсластить горечь момента. Еще бы чайку.

— Чаек не проблема, — громко произнес Вэл, глядя на Кира. — А вот, что касается горечи момента… Поподробнее об этом, пожалуйста…

«Давай дома поговорим», — передала Нина мысленно.

«Поговорим, — отозвался Вэл сухо. — И не только об этом».

Нина с подозрением посмотрела на него, потом ущипнула за ухо.

«Слава богу, щипаться ты не разучилась, — с улыбкой передал Вэл. — Значит, и на другое можно надеяться».

Нина не ответила, а Ани громко спросила, кто здесь есть по имени Вэл. Вэл подошел к мороженщице.

— Вы хотели мороженого, господин. Выбирайте.

Он взял два стаканчика пломбира и предложил остальным выбрать любое и сколько хочется, пообещав оплатить все. Когда мороженое разобрали, он перевел Ани оставшиеся десять рублей, обещанные за работу, и пять за мороженое. Мороженщица благодарно поклонилась и укатила тележку с довольным выражением лица.

— Что это было? — с некоторым испугом в голосе спросил Махинда, когда Ани удалилась. — Ты внушил ей, что хочешь мороженого?

— Нет, — улыбаясь, возразил Вэл. — У меня есть небольшой секрет, который позволяет мне получать то, что я хочу.

— Это какой же, интересно? — Махинда поверил другу и ждал, что тот сейчас поделится с ним необыкновенным секретом.

— Я планирую исполнение желаний раньше, чем они возникают.

— Это как? — не понял Махинда. — Ты заранее запрограммировал себя на захотеть поесть мороженого?

— Нет. Я договорился с Ани, что в это время она привезет нам мороженое. Все просто: будь на шаг впереди события, и тогда событие не заставит себя ждать.

— Точно! — закричал Махинда. — Будь на шаг впереди! Это и есть способ, Вэл. Закон о втором сроке еще не принят?

— Нет, — уловив мысль Махинды, с надеждой ответил сенатор. — Слушание назначено на вторник, тринадцатое июля.

— Вэл, ты должен заявиться в понедельник, двенадцатого. А лучше завтра, десятого. Зачем ждать, когда действовать станет сложно или невозможно? — король тряс Вэла за плечо. — Очнись! Что за стазис? Надо действовать, нельзя терять время!

— Махинда, все не так просто, — возразил Вэл. — Я же не могу взять и вписать свое имя в списки кандидатов. Нужно заявиться в избиркоме, а для этого — собрать подписи минимум десяти процентов небожителей. Неужели вы думаете, что в Небесах найдется двести тридцать человек, которые захотят поддержать меня на выборах?

— Почему обязательно в Небесах? В прошлый раз за тебя народ голосовал, — не сдавался Махинда.

— То был референдум, а не выборы. Это другое. На выборы я могу заявиться от директории Небес, потому что приписан к ней. Марк, сколько процентов из голосовавших небожителей поддержали меня на референдуме?

— Семь, — уныло ответил Марк.

— Вот, — развел руками Вэл. — О чем мы вообще говорим?

— Ты теперь мой муж, Вэл, — осторожно заметила Нина. — Я приписана к Поднебесью. Можешь заявиться по месту моей приписки. У нас другой минимум, насколько мне известно, два процента всего.

— Да, два процента. Но это всего — почти сорок пять тысяч подписей! Собрать их за несколько дней совершенно немыслимо. Это первое. А второе — хоть мы и женаты, формально я остаюсь приписанным к Небесам, чтобы заявиться от Поднебесья, нужна государственная регистрация брака, открепление от Небес, прикрепление к Поднебесью. На это даже с моим прежним ресурсом власти ушло бы несколько дней, а сейчас даже не представляю, сколько. Забудьте. Эта задача не решается за столиками с мороженым. Поезд ушел.

— Позвольте, господин Вэл, — Кербер поднялся. — У меня в гвардии сто пятьдесят человек, все они небожители. У Кая в подчинении еще двести пятьдесят. Итого четыреста подписей. Можете быть уверены, завтра к обеду они у вас будут.

— Что? — Вэла передернуло. — Нет, Кербер, нет! Запрещаю вам использовать ресурс власти и заставлять людей ставить подписи под моей фамилией! Никакого насилия!

— Брось, Вэл, — одернул его Махинда довольно резко. — Кербер дело говорит. Сейчас не время быть благородным, надо проявить находчивость и отработать оперативно. Надо быть на шаг впереди.

— Я и не собирался никого принуждать, господин Вэл, — оправдательно заявил Кербер. — Ребята вам верны, уверен, все захотят поддержать вашу кандидатуру и в подписных листах, и потом на выборах.

— Господин Вэл, — произнес Марк. — Неужели вы позволите сенаторам думать, что они победили?

— Марк, я не воюю с ними, ни с кем не воюю…

— Хорошо. Если вам все равно, что будут говорить и делать после выборов сенаторы, когда ценой фальсификаций и нажимов они приведут к высшей власти Никерова, то подумайте о том, что в результате станет со страной, со всеми нами. Сенат вас боится, всегда боялся, а сейчас еще больше. После того, как референдум поддержал реформы и вас, сенаторы спят и видят, как бы от вас избавиться. И поверьте, они не станут вести себя благородно или заморачиваться законностью своих действий. Вы же не наивный человек, должны понимать, что вам не дадут жить спокойно. Ни вам, ни Нине, ни вашим детям. Вы готовы к такому развитию событий? — Марк подошел к Вэлу, взял его за руку. — Мы без вас потеряли курс. Наш корабль идет ко дну без своего капитана. Пока есть хотя бы один шанс на спасение, один из тысячи шансов, используйте его, возвращайтесь и спасите свою страну.

— Марк, я тронут, — сухо ответил Вэл. — Но…

— Но?! — Марк и Махинда спросили с одинаковой интонацией.

— Да, но… Если вы не забыли, я вчера женился.

— Это здесь причем? Нина и раньше отлично справлялась с вами, не думаю, что сейчас у нее будет хуже получаться, — выдал Марк.

— И раньше справлялась? — Вэл оторопел. — Что значит, Нина справлялась со мной? Потрудитесь объясниться, Марк Мэнси!

Со всех сторон послышались смешки.

— Простите, господин Вэл, — смутился Марк. — Я, наверное, как-то не так выразился. Я хотел сказать, что Нина с первого дня прекрасно вписалась в нашу команду. Вспомните, как она мне жизнь спасла, когда меня Бейтс подстрелил…

— Что?! — воскликнули супруги Мэнси.

— Марк! Когда тебя подстрелили? — испуганно заголосила Амели.

— Бейтс? — сенатор побледнел. — Почему нам об этом ничего не известно?

— Ну, Марк, — скривился Кир. — Ну и накосячил же ты сейчас! Если господин Вэл не вернется, мне даже представить страшно…

— Вот-вот, — схватился Марк за спасительную мысль. — Я ходячий косяк, господин Вэл, вы же помните, я вечно во все влипаю. Без вас у меня ничего путного не получается.

— Не прибедняйся, — с улыбкой ответил Вэл. — Твои косяки страну не раз спасали. Всем бы так косячить.

— Так вы согласны? — вдохновился Марк.

— Мне нужно хорошо все обдумать…

— Да что тут думать? — возмутилась Эвелин непосредственно. — Нина, почему вы молчите? Помогите нам уговорить вашего мужа!

— Я вам уже говорила, Эвелин, Вэл всегда принимает решения сам. Я не могу на него давить. И я пока с ним плохо справляюсь, — добавила она с улыбкой. — Тоже, как и Марк, постоянно косячу.

— Не замечал, — произнес Вэл с нежностью, обнимая жену. — Но мне интересно узнать твое мнение, родная. Если бы ты справлялась со мной, как Марк говорит, что бы ты посоветовала мне?

— Советовать не могу и не стану, скажу только, что хочу видеть тебя счастливым, а без служения своей стране мне тебя таким представить сложно. Дальше думай сам. И что бы ты ни решил, я тебя поддержу и пойду с тобой до конца, куда бы ни пришлось идти.

— Вэл, — тихо произнес Махинда. — Не глупи, Вэл. С такой женой разве может быть что-то страшно или не по плечу? Неужели ты все еще сомневаешься, что победишь на выборах?

— Похоже, выбора у меня нет, — широко улыбаясь, сдался Вэл. — Держитесь теперь! Сами напросились.

4. Русская идея

Идея нации есть не то, что она сама

думает о себе во времени, но то,

что Бог думает о ней в вечности.

Владимир Соловьев

— Помните, что еще триста лет назад говорил Иван Ильин о русской идее, наследниками которой мы с вами являемся? Я напомню: «России необходим новый государственный строй, в котором свобода раскрыла бы ожесточённые и утомлённые сердца, чтобы сердца по-новому прилепились бы к родине и по-новому обратились к национальной власти с уважением и доверием. Это открыло бы нам путь к исканию и нахождению новой справедливости и настоящего русского братства. Но все это может осуществиться только через сердечное и совестное созерцание, через правовую свободу и предметное правосознание. Куда бы мы ни взглянули, к какой бы стороне жизни мы ни обратились, — к воспитанию или к школе, к семье или к армии, к хозяйству или к нашей многоплеменности, — мы видим всюду одно и то же: Россия может быть обновлена и будет обновлена в своем русском национальном строении именно этим духом — духом сердечного созерцания и предметной свободы». Как думаете, о каких таких сердечном созерцании и предметной свободе идет речь?

— Старый маразматик пафосно преподносил свои туманные, я бы даже сказал, никчемные воззрения, а мы должны пытаться раскопать в них какие-то смыслы? — возмутился сенатор Никеров. — Министр, простите меня за прямоту, но ваша склонность к разного рода умствованиям всем хорошо известна. А вам должно быть известно, что ничего кроме раздражения она у остальных не вызывает.

— Нет, постойте, сенатор, — прервал его громкий голос Петра Кливерта, поднимающегося с места и с вызовом бросающего взгляд в сторону сенаторских лож. — Вам, может быть, в словах философа и не видно никакого смысла, и способность господина министра приводить подобные аргументы кажется только раздражающим фактором, но мне интересно…

— И когда только плебейство научилось у нас так складно выражаться? — зло оборвал его Никеров. — Кто вообще дал слово этому… Присутствие весельников оскорбляет чувства аристократии и нарушает положение «Билля о наследственном статусе»! Я не признаю решение конституционной комиссии, состоящей из приспешников бывшего управляющего, действующих в его интересах и в интересах плебеев! Закон был принят сенатом. Никакая комиссия не может объявить его ничтожным. Конституция Небес была принята много лет назад. С тех пор понятие представительного управления извратили до неузнаваемости. Представительное управление, смею вам напомнить, господа, — это сенат, в него входят сенаторы, статус сенатора могут получить только представители аристократических родов Небес. Так было всегда и так должно быть всегда! Какой еще расширенный совет с участием представителей из народа?! Какие плебеи? Опомнитесь, господа! Почему вы позволяете этому сброду снова присутствовать на наших собраниях?

— Прекратите сейчас же, сенатор, оскорблять членов совета! — не выдержал Марк. — Или я снова попрошу господина Кербера вывести вас из собрания.

— Что?! — сенатор Никеров побагровел. — Да что вы себе позволяете, советник неизвестно кого? Что значит, снова? Когда это я мог бы допустить подобную дерзость в свой адрес? Думайте, что говорите, Марк Мэнси!

— Господин Кербер, потрудитесь избавить нас от возмутительного поведения господина Никерова, — решительно произнес Марк. — Проводите сенатора до дверей, дальше, думаю, он найдет дорогу сам.

— Да, что происходит?! — закричал Никеров, обращаясь к сидевшим с ним в ложах сенаторам. — Это полный беспредел, господа! Неуважение к статусным лицам! Чего вы ждете? Сегодня выведут меня, завтра — всех вас!

Никто ему не ответил, но, когда двое гвардейцев встали рядом с ложей Никерова, Карл Листопад вполголоса произнес:

— Не стоит дразнить лихо, пока оно тихо. Сами напросились, сенатор. Я считал вас умнее.

Никеров, все еще пунцового от возмущения цвета, бросил на Листопада убийственный взгляд, в котором страх едва заметно прикрывался разочарованием и презрением.

— Вот вам ваше сердечное созерцание, министр! Вот все, на что способна в действительности ваша русская идея: молчаливое стадо баранов! А стаду, как известно, нужен пастух! — выкрикивал Никеров, когда гвардейцы вели его к выходу.

— И собаки, — негромко проговорил сенатор Томра, — чтобы отбивать овец от волков…

— Не стоит, Валент, — трогая сенатора за руку, придержал его пыл Листопад. — За метафорические высказывания сегодня применяются вполне конкретные меры наказания. Не стоит испытывать судьбу, а то в совете не останется никого, кто смог бы противостоять беззаконию. Действовать надо иначе…

— Ну, что, удалось донести идею до членов совета? — с надеждой в голосе спросила Амели, когда сенатор вернулся домой и сел обедать.

— Да, какое! — раздраженно отмахнулся он. — Снова устроили свару, вынудили Марка прибегнуть к непопулярной мере.

— Что он сделал?

— Кто? Марк? — Роберт отпил воды из кубка. — Заставил Кербера вывести Никерова из зала совета. И, надо сказать, очень даже уверенно при этом себя держал. Будто не впервые такие беспорядки устранял. Я даже удивился его смелой реакции.

— Сенатор Никеров снова стал возмутителем общественного спокойствия? — обыкновенно произнесла Амели. — Кто на этот раз стал жертвой его нападок? Снова бедняга-инженер?

Роберт вытаращил на жену глаза, отложил ложку.

— О чем ты, Амели? Когда это Никеров нападал на Фрола? Ты ведь Репнина сейчас имела в виду, говоря о бедняге-инженере?

— О нем, конечно, о ком же еще? — Амели ела сырный суп, вернее, больше делала вид, что ест, чем ела в действительности.

— Я что-то не припомню, чтобы Никеров нападал на него.

— Ну как же? Ты сам рассказывал… или я там тоже была? Не помню уже точно.

— Где? В совете? — глаза сенатора округлились. — Амели, приди в себя! Ты о какой-то другой жизни говоришь сейчас.

Амели посмотрела на мужа испуганным взглядом.

— Ой, снова дежавю, — обронила она нервно. — Не подумай, дорогой, что я заговариваюсь, просто иногда мне что-то странное в голову приходит… или я, действительно, заговариваюсь…

— Ты просто устала, Амели, — снисходительно сказал сенатор. — Тебе нужно больше отдыхать. Может, тебе на воды слетать? Не хочешь навестить Нину в Есенике? Заодно проведаешь Кира. Все-таки не видели ребенка десять дней уже.

— Хорошая мысль, — согласилась Амели. — Пожалуй, я так и сделаю, полечу завтра в Есеник. Забронируй, пожалуйста, мне номер в «Моравии», дорогой.

— Конечно. Можно и сегодня: вечером туда летит Вэл, могу попросить его взять тебя с собой.

— Это было бы замечательно, но, боюсь, я не успею собраться.

— А что тебе собирать? Я знаю, дорогая, что ты не любишь на ходу менять планы, но чтобы завтра не отправлять шаттл…

— Роберт, в чем дело? — насторожилась Амели. — Такое впечатление, что ты хочешь избавиться от меня.

— Не говори глупости, Амели, — повысил голос сенатор. — И прихвати с собой мальчиков. Близнецам все равно, где свои вирши слагать, а Георгу пора поправить здоровье. Сама говоришь, что у него слабые легкие. Поживите в Есенике, пока здесь все не успокоится, пока Вэл не примет высший статус. И за ним тоже присматривай, чтобы зря сюда не мотался до выборов.

— Что происходит, Роберт? Ты чего-то опасаешься?

— Я не доверяю этой стае волков, — вполголоса произнес сенатор. — Лучше вам пока побыть подальше отсюда.

— Ты же будешь ко мне прилетать. Будешь?

— Конечно. Ну, чего ты? — увидев на глазах жены слезы, испугался сенатор. Он встал, подошел к Амели и несмело ее обнял.

— Роберт, — всхлипывая, произнесла Амели. — Береги себя, ты нужен мне, я тебя очень люблю.

— И я тебя, — растроганный признаниями жены, тихо обронил сенатор. — Ну, не плачь. Все будет хорошо, надо только немного подождать. Так просто эта стая власть не отдаст. Лучше пока подальше…

***

Рандерос вчера был чернее тучи. Разговор с канцлером не оправдал его ожиданий. Управление гражданской занятостью, директором которого он значился уже восемь лет, за время его директорства настолько оптимизировало свою работу, что он, Рандерос, спал спокойно, поскольку никакой реальной занятости в стране давно не было — люди перебивались как-то сами, выращивая, выпасывая и разводя, подвизаясь в купить-продать, привезти-увезти, спеть-станцевать. Но управление работало образцово: система отчетности в отлаженности механизма не уступала швейцарским часам — так же точно, монотонно, однообразно и в срок. На балансе личного состава, находящегося в подчинении Рандероса, числилось сто восемьдесят пять человек — счастливчиков, получивших место с гарантированным жалованьем. Этим почти двум сотням людей было совершенно все равно, чем заниматься шесть часов в день за весьма достойное вознаграждение. Поскольку занятость как таковая мало где обнаруживалась, сотрудники управления составляли всевозможные отчеты, отражающие невероятно активную деятельность для ее поддержания, анализа, развития и обнаружения новых очагов цивилизованной организации труда.

Вчера Рандеросу, видимо, напекло голову, и оттого в ней появилась мысль обсудить с канцлером реальное положение дел касательно трудоустройства населения страны. Ничем иным свой порыв сегодня он объяснить не мог. Но вчера инициатива казалась столь важной и своевременной, что он осмелился потревожить великолепного и единовластного в нерабочий день. Вчера было восемнадцатое июля, воскресенье, и это обстоятельство виделось ему дополнительным гарантом успеха предприятия, поскольку Рандерос открывал новый жизненный цикл, отмечая свой сорок восьмой день рождения. Направляясь к канцлеру, он полнился уверенностью, что высшее статусное лицо отнесется благосклонно к инициативе человека, вступающего в завершающий этап жизни.

Но Хавьер Рандерос ошибся. Традиции так же чтились Зигфридом Бер, как благотворительность, отправление богослужений и забота о ближнем. И точно так же соблюдение традиций кем-то другим трогало его сердце — совершенно никак не трогало. В этом Хавьер Рандерос убедился сразу, как только объявил о своей инициативе и намекнул, что хотел бы приурочить ее реализацию к приснопамятному событию.

Канцлер пообещал внимательно выслушать Рандероса, пригласив его в кабинет. Пока директор управления убедительно говорил о необходимости организации новых рабочих мест, чтобы занять большее количество граждан и отвлечь их от возмутительных мыслей и протестного движения, Зигфрид Бер старательно шлифовал стеклянной пилочкой ноготь мизинца левой руки.

— Мы создадим комиссии по трудоустройству несовершеннолетних и отдельные комиссии для молодежи, привлечем их к общественным работам. Это позволит отвлечь наиболее активную часть населения, легко поддающуюся влиянию, от участия в политических движениях и сформировать коалицию лояльных государственной власти граждан, — вещал Хавьер Рандерос, пытаясь увлечь канцлера своей идеей, казавшейся ему если не блестящей, то, безусловно, заслуживающей внимания высшего статусного лица. Но по мере того, как он представлял свою идею, пыл его угасал, не находя видимой поддержки в равнодушно блуждающем с ногтя на ноготь взгляде канцлера, и Хавьер Рандерос, приводя последний, весомый, по его мысли, аргумент, привел его уже не тем уверенным голосом, которым начинал говорить. — Если не возражаете, монсеньор, я хотел бы взять на себя всю работу по организации мероприятий в рамках предложенной инициативы. Сегодня я вступаю во второй жизненный цикл, он очень важен и значим, как вы знаете, поэтому я приложу все усилия к реализации проекта…

Директор высказал все, что считал нужным, и замолчал. Зигфрид еще какое-то время занимался ногтем и только потом заговорил.

— У меня два вопроса к вам, сеньор Рандерос. Вот вы говорите: мы создадим, мы привлечем. Кто такие мы и на какие средства, за чей счет все это будет организовано?

Рандерос почувствовал, что его раздели и вывели голым на центральную площадь жизни. Спокойствие канцлера превзошло его равнодушие к таким малозначительным моментам, как занятость, общественные работы, чья-то лояльность и чей-то новый жизненный цикл. Плевать он хотел на все это в открытые двери своего мобиля — много и на всех сразу! И кто такой Хавьер Рандерос, осмелившийся возомнить себе, что его мысли могут быть интересны такому человеку, как Зигфрид Бер?

Директор управления адекватно оценил положение, в котором по собственной самонадеянности оказался, и свою значимость в глазах канцлера, представив себя мухой, убитой им одним ударом за то, что летала рядом и жужжала. Извинившись, что потревожил в нерабочее время, и не дав ответа ни на один из вопросов Зигфрида, Хавьер Рандерос поклонился и чуть ли не бегом покинул канцлерский дворец.

Только оказавшись дома, Рандерос позволил себе излить чувства, вложив их в удар ноги по глиняному вазону с цветами, стоявшему на входе. Вазон с предсмертным земляным звуком раскололся, высыпав бурую почву на светлый ботинок хозяина. Услышав грохот черепков и ругательства, жена Хавьера выбежала из дома, осыпая мужа бранью в благодарность за разбитый горшок и поломанный куст георгины.

Это было вчера.

А сегодня директор занятости бодрыми шагами мерил длину своего рабочего кабинета, которая вполне соответствовала его положению, составляя без малого пятнадцать метров. Вдоль огромного стола по обе его стороны сидели вызванные на ковер служащие подвластного ему управления. Никто из них не знал причины гнева директора и спросить о ней не решался, терпеливо ожидая, когда начальник сам прояснит ситуацию. Каждый перебирал в уме возможные недоработки своего ведомства, способные вывести Рандероса из равновесия, и готовился оказаться тем самым крайним, который отоваривается за всех.

Сегодня был понедельник, девятнадцатое июля, самое начало рабочей недели. Коллектив с утра поздравил Хавьера Рандероса с вступлением в новый жизненный цикл, непременно долгий, безусловно, успешный, и уж точно — самый счастливый. Но на лице директора, принимавшего подарки и поздравления, нельзя было распознать и тени намека на счастье. Рандерос всем своим видом транслировал недовольство, раздражение и желание послать всех куда подальше. Особо везучие сотрудники, попавшие ему под горячую руку, тут же и были посланы по означенному адресу без права на возвращение: за первый час работы Хавьер Рандерос подписал недрогнувшей рукой пять приказов на увольнение. В число «счастливчиков», оставшихся без средств к существованию, попали два работника клинингового подразделения за то, что на краю директорского стола был обнаружен отпечаток чьего-то пальца. Рандерос не стал разбираться, чей косяк позволил пыли запечатлеть его, и уволил обоих работников, убиравших кабинет. Следующим под раздачу попал мальчик-стажер, подрабатывавший курьером в департаменте по связям с населением, за то, что осмелился оставить на столе меморандум, адресованный директору, а не дождаться его появления и вручить мем ему лично. Референт, рабочее место которого находилось в присоединенной к кабинету начальника маленькой комнатушке, стал четвертой жертвой в списке назначенных сегодня к ответу — его Рандерос уволил без выплаты выходного пособия за опоздание на три минуты. Хавьеру Рандеросу давно хотелось это сделать, потому что помощник опаздывал всегда и всегда на пресловутые три минуты, неимоверно раздражая начальника именно своим постоянством. И если раньше у директора не поднималась рука уволить отца троих детей, то сегодня поднялась с удовольствием и без малейшего сожаления.

Последним уволенным стал руководитель департамента связи, по сравнению с другими отставниками пострадавший совершенно незаслуженно: его фамилию в ведомости на выплату аванса финотдел ошибочно поставил выше фамилии Рандероса, перепутав строчки местами. Директору показалось, что это произошло оттого, что Ратмирос, а именно такую фамилию носил незадачливый руководитель департамента связи, поставил себя выше директора управления. Доказать, что произошла обычная техническая ошибка, а не намеренная демонстрация превосходства с его стороны, Ратмирос не смог, как ни старался. К тому же он был моложе, выше, стройнее и привлекательнее Рандероса, и это обстоятельство сегодня сыграло не в его пользу, послужив дополнительным раздражающим фактором, склонившим чашу весов в сторону его увольнения. И этот приказ был подписан директором с удовольствием.

Появление пяти вакансий в штате управления неожиданно благоприятно повлияло на настроение директора: Рандерос решил, что вчерашний нокаут от канцлера нокаутом вовсе мог и не быть, что ему, Рандеросу, могло показаться, что Зигфрид Бер как-то не так отреагировал на его инициативу, а, следовательно, стоит попробовать переговорить с канцлером еще раз. Эта светлая мысль посетила директора в тот самый момент, когда он в двенадцатый раз проходил вдоль длинного стола своего рабочего кабинета.

Пятнадцать руководителей подразделений управления, сидевшие за столом и наслышанные об участи пяти незадачливых служащих, уволенных сегодняшним утром, с ужасом ожидали каждый своей, не представляя, к чему готовиться. Уже десять минут прошло, как они собрались в кабинете директора и еще не услышали от него ни одного слова. Никто из вызванных не знал, зачем он сюда вызван.

Проморив подчиненных в напряженном ожидании предстоящей расправы, Рандерос объявил, что от их вида его мутит и он передумал обсуждать с ними запланированные вопросы. Разогнав собравшихся и оставив их в полном недоумении, директор заперся в кабинете.

По управлению поползли слухи о якобы готовящихся массовых увольнениях, и коллектив затаился в страхе, отчаянно ища выход из сложившейся ситуации.

К концу рабочего дня Рандерос немного пришел в себя и даже оповестил по общему каналу связи, что сегодняшний рабочий день окончился на полчаса раньше и все могут расходиться по домам. В другой день такое объявление вызвало бы радость среди служащих, но сегодня все восприняли его как провокацию, и никто не тронулся с места раньше положенного времени. Люди думали, что Рандерос намеренно вводит их в заблуждение, чтобы завтра уволить каждого, на полчаса раньше покинувшего рабочее место.

Сам Хавьер Рандерос засиделся в своем кабинете допоздна, составляя презентацию проекта работы с незанятой молодежью, чтобы представить его пред светлые очи канцлера и наглядно показать тому значимость своего труда. К девяти вечера, когда презентация была завершена и вполне устроила своего создателя, директор решил пойти домой. Но не прошел он и половины пути, как в арке одного из домов шестой радиальной улицы на голову его опустился тяжелый предмет и одним ударом положил конец мечтам и мучениям Рандероса.

Так в управлении занятостью населения образовалось вакантное место директора, на которое по странному стечению обстоятельств через три дня назначили бывшего референта, так опрометчиво уволенного Хавьером Рандеросом.

Назначение Бенджамина Торка на должность нового директора управления замкнуло цепь случайных событий, пустив ток по проводам, присоединенным к полувековому народному терпению, оказавшемуся бомбой замедленного действия. Предки новоиспеченного директора были гражданами Либерти, анклава, пытавшегося уничтожить Солерно, а его родители принимали непосредственное участие в организации государственного переворота две тысячи сто девяносто восьмого года, в результате которого погибла королевская династия Пераледов, а страна на долгие годы оказалась под властью иностранной тирании. И хотя сам Бенджамин, добропорядочный сорокапятилетний семьянин, никакого участия в попрании гражданских прав солернийцев никогда не принимал, он носил ту самую фамилию, которая у каждого жителя Солерно ассоциировалась с резней, организованной его отцом в две тысячи двести пятом году. В тот злополучный для страны год, в ночь на восьмое августа, сторонники милитаристского режима, спрятав лица под белыми масками, вырезали двести пять семей приверженцев монархического строя, не пощадив ни стариков, ни детей, включая и тех, которые еще не успели родиться. Резня белых Торков, как ее называют и по сей день, за одну ночь унесла жизни тысячи семьсот пятнадцати солернийцев, обескровив сопротивление и развязав руки захватчикам на многие десятилетия.

С назначением референта трудоустройство, а, следовательно, и благополучие граждан Солерно формально оказалось во власти человека по фамилии Торк. Из неназванного, а потому пользующегося безграничным доверием людей источника стало известно, что своим директорством Бенджамин Торк обязан лично канцлеру.

Среди сотрудников управления занятостью, больше остальных боявшихся потерять доходные места, поползли слухи, что милитарист Зигфрид Бер не случайно остановил свой выбор в качестве директора на сыне кровавого майора Торка — теперь руками Бенджамина канцлер прочистит ряды солернийцев на предмет лояльности своей власти. Каким образом он будет это делать — никто особенно не задумывался; соединение двух фамилий — Бер и Торк — породило коллективное помешательство, основанное на страхе и призраках прошлого. Люди додумывали сценарии будущих событий, которые, по их мнению, произойдут вполне вероятно и будут иметь катастрофические последствия для граждан Солерно несомненно. Слова «геноцид», «война», «смерть», «канцлер», «Торк» в считанные дни пробили массовое сознание, поражая и без того подорванное доверие граждан к власти.

Бенджамин Торк, по иронии судьбы, оказался человеком незлобным, проявление насилия было противно его природе, за всю жизнь он ни разу не использовал физическую силу в качестве аргумента своей правоты. И вот теперь он стал центром внимания, магнитом, со страшной силой притягивающим к себе возмущение и ненависть народную. Служащие управления, бок о бок работавшие с ним много лет и никогда прежде не испытывавшие к нему враждебности, теперь косились в его сторону и всякий раз произносили его фамилию с той интонацией, которая безошибочно передает презрение и угрозу. Бенджамин Торк сначала не понимал, чем вызвано такое к нему отношение, а когда понял, испугался настолько, что сразу написал заявление об увольнении и отправился к канцлеру просить дозволения покинуть страну вместе с домочадцами.

Зигфрид Бер принял нового директора, находясь в прекрасном расположении духа, внимательно выслушал его опасения, а заодно узнал много нового о мнении народа в свой адрес. Испуганный происходящим и далекий не только от политических интриг, но и азов дипломатии Торк не догадался фильтровать выдаваемую канцлеру информацию. Прекрасное настроение Зигфрида Бер тут же сменилось на безобразное, и он выгнал взашей слабого и трусливого клерка, каковым с удовольствием обозвал визитера, пригрозив ему публичной расправой, если тот не перестанет распускать грязные слухи на его счет. Позже, правда, канцлер передумал и отправил личный меморандум Торку, в котором давал ему последний шанс прийти в себя и заслужить высочайшее расположение добросовестным и честным трудом на ниве государственного управления. А в качестве извинения за проявленную несдержанность единовластный удвоил директорское жалованье, лишив Бенджамина Торка последнего шанса не принять меморандум. И Торк его принял. Принял и стал ложиться спать, запираясь на все засовы. С этого дня он только и думал, как бы поскорее перебраться с семейством куда-нибудь подальше от «тихих» кварталов, где на любой из улочек можно было столкнуться с тем, кто все еще помнил резню белых Торков и мечтал за нее отомстить.

Разговоры о зверствах почти полувековой давности расползались по каменистым улицам Солерно, как ядовитый угарный газ, отравляя человеческое сознание в многоэтажках, заселенных рабочим людом и служащими с минимальным, но стабильным заработком, оттуда распространялись в приземистые бедные кварталы, обитатели которых всегда были готовы отравиться любой идеей и даже встать на ее защиту, не имея ничего, что могло бы их от этого удержать. Босоногая беднота, вездесущая и всюду снующая, разносила слухи о готовящемся рецидиве геноцида двести пятого года, пока они, наконец, не добрались до канцлерского дворца.

Случилось это двадцать пятого июля около пяти часов вечера, когда отдыхающий от дневной жары канцлер Бер пил чай на голубой веранде в окружении цветущих флокс, георгин и снующего туда-сюда Салье, приносящего и уносящего заказанные, но не тронутые хозяином лакомства.

Когда Салье поставил перед Зигфридом ежевичный джем, с огромным трудом добытый им несколько дней назад у перекупщиков, привозящих разные редкости откуда-то с севера континента, канцлер, увидя любимое лакомство, растаял и предложил дворецкому выпить с ним чаю и поболтать. От неожиданности сделанного предложения Салье забыл слова, которыми можно было от него отказаться, и послушно присел за край стола, напряженно ожидая начала разговора.

— Налей себе чаю, дорогой, — вкрадчивым голосом сказал Зигфрид. — Давно мы с тобой вот так запросто не болтали.

Салье поперхнулся, силясь вспомнить, когда это Зигфрид Бер болтал запросто и с кем. Такой случай даже в теории выглядел фантастичным. Но Салье не имел привычки спорить с хозяином, считая такое занятие экстремальным и даже опасным для жизни, поэтому он сделал глоток зеленого чая и ответил:

— Давно, сеньор Бер.

— Расскажи, любезный, как ты себя чувствуешь. Нравится ли тебе в этом доме?

— Спасибо, сеньор Бер, мне здесь все нравится, — Салье насторожился в ожидании недоброго. Рядом с Зигфридом Бер ожидать доброго было высшей степенью наивности — Салье это хорошо усвоил еще в апреле, когда сеньор пальнул по станции в Есенике.

— Очень этому рад, — делая глоток из чашки, с довольным видом отозвался канцлер. — А что сейчас обсуждают в народе? Расскажи, пожалуйста, что-нибудь интересное, Салье, а то я все время занят рутинными делами, в которых ничего интересного нет.

— Рассказать интересное? — удивился дворецкий. — Да разве у вас не самая интересная жизнь, сеньор?

Зигфрид рассмеялся.

— Нет, Салье, нет. Это так только кажется. В том, чтобы выслушивать отчеты и принимать ответственные и непопулярные решения, интересного мало. Моя жизнь однообразна и скучна до тошноты. Интересно всегда живут те, кто просто живет и ни за что глобальное не отвечает. Простые люди. У них интересная жизнь. Они живут так, как хотят, и несут ответственность только за себя. Так, чем сейчас развлекается народ? О чем травит байки?

— Да ничем особо не развлекаются, а байки все те же — о резне белых Торков, — Салье позволил себе отведать ежевичного джема и, очарованный его необычным вкусом, сболтнул первое, что пришло на ум. Поняв, что только что сказал, Салье испугался — тема резни никак не должна была прозвучать за этим столом. Испугался и прикусил губу, но было поздно — канцлер сразу ухватился за интересное.

— Что за резня белых Торков?

— Ну, как же? Восьмое августа двести пятого года, — осторожно напомнил Салье, и мысли не допуская, что сеньор может не знать о таком событии прошлого.

— Что-то не припомню, — сказал Зигфрид с улыбкой. — Что же произошло тогда? Расскажи вкратце.

— В ту ночь майор Торк со своими подручными вырезал двести семей сторонников Пераледов. Его из-за этого прозвали Кровавым Майором. Они все в белых масках были, поэтому так и пошло: резня белых Торков. Говорят, две тысячи человек убили за одну ночь.

— Так, а сейчас что? — не понял Зигфрид. — Полсотни лет прошло. Почему сейчас это вспомнили?

— Из-за директора управления. Он же Торк, Кровавый Майор — его покойный отец, — Салье не мог поверить, что Зигфрид Бер не в курсе ни того, что было сорок семь лет назад, ни того, что происходит сейчас — он же собственными глазами видел Бенджамина Торка, который не так давно выбегал от канцлера как ошпаренный.

— Кажется, начинаю понимать, — медленно произнес Зигфрид, и в глазах его засветился недобрый огонек, никогда ничего хорошего не предвещавший. — А что о новом директоре управления говорят? Он же, вроде бы, человек мирный; мне показалось, вполне даже безобидный. О чем народ волнуется?

— Опасаются, что новый Торк учинит что-то подобное, какую-нибудь гадость. Люди ведь склонны преувеличивать и раздувать. Одна фамилия — этого хватит, чтобы затравить человека. Некоторые поговаривают, что это он прежнего директора грохнул, Рандероса, за то, что тот его уволил. На него, Торка, теперь всех собак повесят. На его месте никто бы сейчас не захотел оказаться, это уж точно, — деловито заключил Салье, допивая чай.

— Никто и не окажется, — задумчиво проговорил Зигфрид. — Что-то я напился, — добавил он определенно. — Можешь все уносить, Салье. Рад был поговорить.

Салье быстро поднялся, поклонился и стал убирать со стола. «И все? И никакой пакости не скажет? — с удивлением подумал он, унося чашки и блюдца. — И такое бывает в нашем доме?»

Когда Салье ушел, Зигфрид погрузился в раздумья, сосредоточенно глядя на цветущие флоксы. История белых Торков, так незатейливо поданная дворецким к чаю, показалась ему как нельзя более своевременной. Раскопать подробности такого события никакого труда не составит — всегда раскопаешь, если знаешь, что копать. Зигфрид знал не только, что, но и где — военный музей при штабе армии. «Пора навестить генерала в его штаб-квартире. Пора. Тем более, что в последнее время Родригес сделался напряженным, а иногда и вовсе выглядит подозрительно. Стоит нанести ему неожиданный визит», — решил канцлер, весьма довольный поворотом событий, предвкушая их развитие в ближайшем будущем в направлении, заданном лично им.

Мозг Зигфрида Бер работал сейчас в режиме активного использования накопленной информации, готовый в определенный момент перейти в стадию озарения. Биохимические процессы в организме канцлера менялись, ускоряя вещественный обмен, спящие в обычном состоянии нейроны включались в работу — Зигфрид пребывал в полной готовности сделать величайшее открытие своей жизни.

Знал ли об этом единовластный и великолепный, передвигающийся в синей тоге по бирюзовому траволатору к каскадному водопаду, определенно сказать трудно, но, очевидно, какие-то изменения, происходящие в его сознании, он ощущал, поскольку начал испытывать странное смешение состояний от невероятной сосредоточенности до иступляющей экзальтации, заставляющей его сердце биться чаще и замечать необыкновенное во всем, что его окружало. Состояния эти поначалу сменяли одно другое, ненадолго удерживая нервную систему Зигфрида в своей власти, но с каждым моментом времени интервалы их перехода сокращались, пока наконец оба они не соединились и не стали одним. И тогда привычное самообладание покинуло канцлера, ввергнув его в пучину обостренного восприятия, позволяя сознанию выйти за пределы обычности.

То, что сейчас открылось Зигфриду, перевернуло его представления о жизни и себе самом — все, что было до этого, было лишь подготовительным этапом к решающему событию, ради которого Зигфрид Бер и появился на свет. Прежние его притязания на власть, мысли о новом миропорядке казались ему теперь недоношенными, слабыми эманациями, не имеющими права на существование. Они, словно тени, закрывали свет истины в его глазах, а теперь, опознанные и отринутые им, освободили пространство сознания для ясности мысли: Зигфрид Бер — открыватель иного пути человечества, и только ему под силу повести людей, только ему известно, куда этот путь ведет.

Путь привел канцлера к скамье у водопада, на которую он сел, находясь в состоянии невротического подъема, сродни влюбленности. Зигфрид был влюблен — влюблен в себя и свою, только что осознанную миссию. Сила его любви была такова, что надежно защищала сознание от чужеродных вирусов — ни одна другая идея сейчас ему была не страшна, ни одна не могла сокрушить его нервную систему, кроме рожденной его экзальтированным восприятием мира и себя в нем.

План реализации своего предназначения пришел в голову Зигфрида Бер вдруг и сразу, обозначившись в перспективе будущих свершений и развернувшись в мельчайших подробностях своего осуществления, подобно тому, как сознание ученого Менделеева показало результат его многолетних исканий во сне, явив ему упорядоченную систему химических элементов.

Зигфрид улыбался совершенно счастливо, смакуя оттенки посетившего его озарения. Приняв поистине судьбоносное для мира решение, канцлер планировал дождаться завтрашнего утра, которое, как известно, должно было стать мудренее сегодняшнего вечера. Больше Зигфрид ждать не собирался — действовать нужно было немедленно, и он, уверенный в своем неминуемом успехе, заснул полностью умиротворенным…

***

Вэл сидел на веслах небольшой лодки, с ее кормы Нина пускала по воде венки из ромашек, которых у ее ног лежала охапка. День выдался на редкость: небо затянуло облаками, солнце не жгло, на озере находиться было приятно. Нина оставляла венок на воде и смотрела, как он уплывает, покачиваясь на волнах, разбегающихся от весел, которыми неспешно греб Вэл.

— Какой замечательный день, — произнесла она с довольной улыбкой. — Самый настоящий выходной, какой бывает у людей. И все выглядит так безмятежно счастливо, будто нет ничего плохого в мире.

— О чем ты? День прекрасный, и в мире нет ничего плохого. Разве может быть плохо, когда нам так хорошо? — Вэл пристально всматривался в лицо жены.

— Вэл…

— Не будем о делах, родная. Дела начнутся завтра. Сегодня мы можем просто радоваться этому дню и тому, что нам так хорошо.

— Иначе и быть не может — медовый месяц все-таки.

— Разве так будет не всегда? — Вэл перестал грести.

— Нет… Дальше будет много лучше.

— Господи, ну и напугала же ты меня!

Нина ответила ему грустной улыбкой.

— Что с тобой? Ты с утра печальная. Я чего-то не знаю?

— Нет, Вэл. Все обычно. Сон не выходит из головы.

— Расскажи.

— Не будешь сердиться?

— На сон?

— На то, что вчера мы с Киром ходили гулять к старому замку, он в четырех километрах отсюда. Я знаю, ты просил не отходить далеко от дома, но мы и сами не заметили…

— Просил, — напряженно отозвался Вэл. — Но вы все равно пошли.

— Прости, сами не поняли, как… Не сердись, пожалуйста.

— Я не сержусь, Нина, я не умею на тебя сердиться, но беспокоюсь всегда, когда оставляю одну. Если с тобой что-то случится, я не знаю, что со мной будет…

— Я не одна, со мной Ева, Кир, Амели.

— Зачем вы пошли к замку? — спросил Вэл мрачно. — Вряд ли вы там случайно оказались. Случайно можно за угол завернуть, но чтобы четыре километра…

— Ты прав, — призналась Нина. — Мы шли лесом, разговаривали, и мне показалось, что ноги сами меня повели. Это так странно было, Вэл, клянусь, ноги сами повели меня туда, и мы пошли — очень интересно было посмотреть, куда я приду. Я понятия ни о каком замке не имела, а когда мы рядом оказались, мне почудилось, что раньше я его уже видела. Словно дежавю. Мы не смогли пройти внутрь — мост через ров был поднят, но меня не покидало, да и сейчас не покидает ощущение, что я когда-то была там: и во дворе, и в самом замке. Мне до сих пор кажется, что я смотрю из окна второго этажа и вижу Марка.

— Марка? — Лицо Вэла скривило гримасой боли.

— Да. А сегодня ночью мне приснился странный и даже страшный сон. Я видела себя на лестнице замка, видела, как сижу на ней, вцепившись в перила, и кричу: «Вэл! Как ты мог оставить нас?!» Во сне ты был мертв, Вэл, и я это знала.

Нина замолчала, руки ее дрогнули, она выронила недоплетенный венок на дно лодки. Вэл потянулся к жене, но лодка накренилась, и он сел на место.

— Ну что ты? Не переживай, родная, это всего лишь сон.

— Мне еще снилось, будто у меня открылось кровотечение, и я теряю детей. И тут появились призраки моих предков, твоих предков… я точно помню, что была моя покойная бабушка Ким и Топильцин. Ты не так давно произнес это имя.

— Может, поэтому он тебе и приснился, — с очевидным облегчением произнес Вэл. — Ты же знаешь, как удивительно работает подсознание: оно все что угодно может.

— Может быть, — согласилась Нина. — Только до этого сна я не знала, откуда на моем животе взялись отпечатки пальцев. А теперь знаю: Ким и Топильцин прекратили кровотечение и спасли наших детей, положив мне ладони на живот. Из-под их пальцев шел золотой и голубой свет, такой же, как из-под твоих, когда ты разговариваешь с детьми, но во много раз ярче.

Вэл не знал, что сказать. Историю спасения детей он слышал впервые, зная только, что их спасли усилием двух родов — так сказал Топильцин. И то, что подсознание Нины несмотря на все его усилия где-то в потаенных закоулках смогло сохранить такую информацию, не на шутку его испугало.

— Тебя не удивляет, Вэл, что Топильцин приснился мне твоим родоначальником? Тебе это странным не кажется? — Нина смотрела на Вэла в упор.

— Нет, мало ли что нам снится. Но твой сон необычный.

— И очень реалистичен. Особенно мое горе от потери тебя. Эти белые цветы… Вэл… Это было так страшно…

Вэл замер.

— Что с тобой? — испугалась Нина, видя, что Вэл побледнел. — Давай, я сяду на весла, нужно скорее возвращаться.

— Нина, — произнес он тихо. — Какие весла? Неужели ты думаешь, что я позволю тебе грести? Все со мной хорошо. Я просто представил, что ты во сне пережила…

— Знаешь, я, кажется, догадываюсь, почему мне такой сон пришел — мой мозг пытается заполнить полтора месяца пустоты в памяти. И как бы это все фантастично ни выглядело, сон вполне объясняет мое появление здесь — видимо, я спасалась от дяди, пытаясь сохранить детей. Но как мне удалось перебраться сюда, не знаю все равно. А ты все помнишь? Время, которое у меня в памяти стерлось… ты что в это время делал?

Вэл поворачивал лодку к берегу, жадно ловя каждое слово.

— Я же уже говорил, кажется, — произнес он спокойно. — До десятого апреля был в коме, потом очнулся, покрутился недели две в Небесах, подал в отставку и улетел с Евой и Марием в Шрилан. А дальше ты знаешь.

— Вэл, я вроде бы знаю, а когда начинаю об этом думать, понимаю, что ничего и не знаю. В голове одни вопросы, а ответов практически нет. Вот ты говоришь: улетел в Шрилан. А что ты там делал? Зачем в джунгли ходил?

— Откуда ты о джунглях знаешь?

— Я думала, ты рассказал.

— Нет.

— Так расскажи.

— Да нечего рассказывать. Бродил по джунглям, надеясь что-то вспомнить, а когда из этого ничего не вышло, вернулся в Канди, где Махинда в розыск меня объявил. В джунглях связи не было, вот он и подумал, что я пропал.

— И все?

— Да, если не считать того, что после джунглей я онемел на два месяца. Речь вернулась ко мне, когда я к тебе решился подойти, седьмого июля, а память — на следующий день, во время венчания. Видишь, что ты для меня значишь? — Вэл смотрел на жену любящим взглядом. — Только рядом с тобой я могу говорить и помнить.

— Это так странно, — задумчиво произнесла Нина. — Почему ты потерял речь? Ведь не может такое ни с чего произойти.

— Может, как видишь.

— А мне все время кажется, что ты мне не все говоришь, — призналась Нина. — Я не собираюсь тебя пытать, Вэл. Всему свое время. Я почему-то уверена, что наступит момент, и я все узнаю и все вспомню. Или ты расскажешь, или вспомню сама. А сейчас ты не хочешь меня тревожить воспоминаниями. Так?

— Да, — не смог соврать Вэл.

— Значит, есть, чем тревожить… Ладно, не будем об этом. Какой прок копаться в прошлом, когда есть настоящее и будущее? Лучше расскажи, как проходит подготовка к выборам. Что твои аналитики говорят? Набираешь ты нужное количество голосов?

— Набираю, вроде бы. Сенат кипит гневом, они так просто не отступят, Никеров со всех рекламных поверхностей в Небесах обещает небожителям райскую жизнь, если проголосуют за него. Он и на дне светится — теперь, после апрельского референдума, голос народа оценили по достоинству и сенаторы. Никеров провел ряд приличных инициатив в энглах, даже пообещал в каждом построить по две школы, если придет к власти. В народе, думаю, он тоже найдет для себя определенную поддержку.

— Он лицемер, — твердо заявила Нина. — Ему нельзя верить. Он народ не уважает и никого, кроме сенаторов, за людей не считает.

— Откуда ты знаешь? — Вэл внимательно смотрел на жену.

— Не знаю, откуда, но знаю точно. У него нет сердца. С Валентом еще можно как-то договориться, он не конченный далеко человек, да и сенатор Листопад — тоже, а вот Никеров — это полная безнадежность, дорогой.

Вэл, потрясенный услышанным, перестал грести.

— Но… — только и смог вымолвить он. — Откуда?

— Да не знаю, мой хороший, может быть, тоже когда-то приснилось, а я потом забыла, а вот впечатления остались. А что, похоже на правду? Они такие, как мне кажется?

— Да, — подтвердил Вэл, находясь под впечатлением от ее слов. — Может, подскажешь, как докопаться до Валента-человека? Мне необходимо найти к нему подход, но пока не получается.

— Сейчас не знаю, дорогой, но теперь буду думать, если что-то придет в голову, сразу тебе скажу.

— Было бы здорово, — Вэл зачарованно посмотрел на жену. — Какой у нас сейчас срок? Двадцать пять недель?

— Да, — Нина улыбнулась. — Зачем спрашиваешь? Ты лучше меня все знаешь.

— Уточняю. Очень жду, когда смогу взять малышей на руки. Даже не верится: я и вдруг отец.

— По-твоему, это что-то невероятное, чтобы ты был отцом? — осторожно спросила Нина, боясь потревожить старые раны.

— Теперь уже нет. Не успел тебе сказать: я не стерилен. Ашура не сделал вазектомию. Я узнал две недели назад, на следующий день после нашей свадьбы.

— Что? Правда? — Нина радостно оживилась. — Так это же здорово! Но… Ты что, из-за этого с Ашурой поссорился?

— Да. Видеть его не могу.

— Но ведь он принес такую радостную весть, Вэл! За что ты на него злишься?

— Он столько лет меня обманывал, разве это не повод сердиться на него?! Не ему решать, что мне надо знать, а чего нет!

Нина ничего не ответила, только посмотрела на мужа сурово, и взгляд ее заставил Вэла усомниться в праве так реагировать.

— Прости, я не должен был, — обронил, поворачивая лодку к берегу.

— Вэл, наверное, я чего-то не знаю, а потому не понимаю. Ты имеешь полное право сердиться на него, раз сердишься. Мы же не испытываем беспричинно такие сильные чувства… Ева с Марием, Киром и Амели встречают нас, — с радостью заметила Нина, увидев собравшихся на берегу. — И Ася с Робертом там же гуляют. Соскучились… Эвелин вчера уехала, слава Богу, она мне все уши о тебе прожужжала. Я даже подумала, уж не влюбилась ли она в тебя, — Нина рассмеялась.

— В меня? — удивился Вэл неподдельно. — Маловероятно. Такое только тебе можно.

— Вэл! Не смеши! Разве на такие вещи берут позволение?

— Да я не о том. Никому и в голову не придет влюбиться в меня. Только тебе.

— Ну, знаешь! И как, по-твоему, я должна на это реагировать?

— Не знаю. Прости, не понимаю сам, что говорю. Давай не будем продолжать этот разговор. Я не привык к таким разговорам. Мне до сих пор порой не верится, что все это происходит на самом деле.

— Что именно?

— Все: ты со мной, у нас дети. Мне и во сне такое не снилось. Я даже говорить об этом боюсь, думать боюсь, насколько я счастлив. Счастье хрупко, Нина, оно тишину любит. Не будем ничего говорить.

— Ну, хорошо, — растерянно согласилась Нина. — Не знала, что ты так к этому относишься. Но, думаю, ты прав. На самом деле, я тоже боюсь. Боюсь однажды проснуться и обнаружить, что это был сон — прекрасный, мучительный, но сон…

***

Петр Кливерт, изнывая от жары, развалился на скамье у озера Ивного, уже около часа ожидая появления Кронса. Министр связался с ним ранним утром, объявив, что у него есть новости об Оле. Отвечать на вопросы декабриста по коммуникатору Кронс отказался, попросив набраться терпения еще на три часа. Петр терпел два, нервно измеряя пространство гостиной шагами туда-сюда, а потом сорвался и бросился к назначенному месту на час раньше.

Жена лидера декабристов исчезла больше двух месяцев назад, и ни одна попытка разыскать ее результата не принесла — Оля как сквозь землю провалилась. Вначале Петр страстно хотел возвращения жены, готов был пойти на что угодно, лишь бы помириться с ней и снова жить вместе. Он готов был принести извинения и даже пообещать контролировать свое поведение в будущем, чтобы не задевать чувства жены без особых причин, лишь бы она согласилась дать ему еще один шанс. Так Петр думал первые недели две, а потом вдруг начал чувствовать раздражение и совсем расхотел продолжать поиски сбежавшей жены. До середины июня декабрист беспробудно пил, злясь на весь свет, но больше всего на Олю, ее упрямство, из-за которого — Петр не сомневался, что причина была исключительно в ее упрямстве, — никаких сведений о жене он так и не получил. Отупение накрыло Кливерта с головой, его жизненная плоскость стремительно падала к горизонту, пока однажды министр лояльности не обратил внимания на регулярное отсутствие Петра на заседаниях расширенного совета. Кронс быстро выяснил причину «саботажа донным деградантом общественных проблем», как однозначно определил сенатор Никеров позицию отсутствующего, и пятнадцатого июня заявился к Кливерту домой. Найдя исполкомца в состоянии полной невменяемости, а дом окончательно загаженным, министр вызвал клининговую службу и реанимационную бригаду. Два дня Петра выводили из похмельного состояния в реабилитационной клинике Небес всеми возможными способами, потом неделю держали на восстановительной терапии, после чего отпустили.

Вернувшись домой, Петр обнаружил стерильное и совершенно пустое пространство своего жилища, красноречиво подтверждавшего статус одинокого человека. На кухонном столе лежала записка от Кронса с просьбой связаться с ним сразу по возвращении.

Кливерт позвонил. Виновато путаясь в словах, принес извинения за причиненные неудобства и поблагодарил за помощь. Хотел спросить, не знает ли министр случайно что-нибудь о его бывшей жене, но не осмелился. С того самого дня, как Петр не решился произнести имени Оли, прошло еще тридцать два, должным образом изменивших жизнь декабриста: Кливерт пришел в себя, возобновил участие в работе совета и стал выглядеть обычно-нормально, производя на других впечатление человека, в целом благополучного. «Можно и так жить», — решил Петр и перевернул неприятную страницу прошлого.

За два месяца Кронс и Кливерт сблизились настолько, что стали обращаться друг к другу по имени и вместе коротать вечера, прохаживаясь вдоль озера или попивая кофе в кафе «Под небом».

Наконец внушительный силуэт Кронса обозначился в дрожащем над дорожкой мареве, и Петр нетерпеливо поднялся, подаваясь навстречу министру.

— Здравствуйте, Артур, — нервно приветствовал он, пожимая протянутую Кронсом руку.

— Рад видеть, Петр. Выглядите молодцом.

— Что вам удалось узнать о моей жене? — голос декабриста дрогнул, как готовая лопнуть струна.

— Долго рассказывать, — поддразнивал Кливерта министр, усаживаясь на скамью.

— Так я не тороплюсь, — ответил Петр, присаживаясь рядом.

Кронс негромко рассмеялся, похлопывая Кливерта по плечу.

— Терпение, мой друг, еще немного терпения. Я страшно голоден, сейчас чего-нибудь проглочу, и все вам покажу.

— Что покажете? — заводился Кливерт, будучи не в состоянии ждать еще хотя бы минуту.

— Надо же! — удивился министр. — А мне казалось, вы совсем перестали думать о своей Оле.

— Не томите, Артур, — взмолился Петр. — Говорите уже.

— Хорошо. Только куплю блин с сыром и по дороге все расскажу.

С этими словами Кронс поднялся и подорвался к стоящей неподалеку блинной. Кливерт знал, что удержать внимание министра на чем-то другом, если поблизости есть блины, невозможно, и сдался, следуя за Кронсом. Только проглотив три блина и запив их бокалом холодного какао, министр расслабился и, взяв Петра под руку, повел его в сторону леса.

— Куда мы?

— В пятнадцатый энгл, — министр загадочно прищурил левый глаз.

— Оля там?

— Да.

Кливерт нервничал, вперив взгляд в землю так, будто хотел пришить им земную кору к ядру. Он молча следовал за Кронсом, оценивающе рассматривая свои ботинки и сокрушаясь, что не догадался обуть другие, поновее. Летние брюки в полоску тоже казались ему не достаточно приличными, рубашка, правда, была совсем новая, и Петру нравилась. Он нервно взъерошил волосы, подумав, что надо было постричься, но вдруг разозлился на себя за излишнюю самокритику и ускорил шаг. Кронс краем глаза наблюдал за Петром, прекрасно понимая, что творилось сейчас в его душе. Успокаивать Кливерта министр не собирался, считая полезным немного подержать декабриста в напряжении.

До пятнадцатого энгла оказалось совсем неблизко: Кливерт бывал там раньше несколько раз — всего два или три — не больше. Пятнадцатый энгл в отличие от других не имел компактной территории: он располагался вдоль периметра длинной узкой полосой, которую в прошлом году Бил Корн превратил в сверкающий голубым графеном трек. Ничего интересного в припериметровом углу, который жители центральных энглов называли между собой «медвежьим», по их мнению, быть не могло. Никто толком даже не знал, как живут «медведи» и чем занимаются.

До сегодняшнего дня Петр Кливерт не задавался вопросом, что стало с поврежденными территориями, а сейчас, следуя за министром, подумал, что пятнадцатый энгл, скорее всего, зачистили или оставили в том виде, каким его сделал Бил, не найдя целесообразности расходовать бюджетные средства на восстановление безлюдной местности. И чем больше Петр обо всем этом думал, тем меньше представлял, чем его жена, пусть и бывшая, может там заниматься. Не сосредоточиваясь на пути, машинально следуя за Кронсом, он полностью отдался воображению, рисовавшему цветные картинки в его голове: ярко-голубая лента, освещенная высоким летним солнцем, Оля, одиноко сидящая на ней, как на скамейке, болтая ножками в красных туфлях и старомодных белых получулках с пушистыми шариками. Такой он помнил жену, когда та была еще маленькой девочкой: Петр видел ее среди других воспитанниц приюта, гуляющих во время перемен в школьном саду. Сам он в такие моменты прятался за полупрозрачной шахтой лифта, боясь, как бы она его не заметила. В саду приюта, в удаленной его части, находилась подземная зона хранения, доступ в которую обеспечивала лифтовая шахта, возвышающаяся над поверхностью. Стоя за ней и глядя на мир через мутные стеклянные стены, вел свои наблюдения за будущей женой Петя Кливерт. С тех пор прошло более двадцати лет, а он и сейчас отчетливо помнил свое состояние, когда обыкновенным осенним днем впервые выделил Олю из пятнадцати таких же, как она, девочек, и встретился с ней взглядом.

— Что с вами, Петр? Вы чуть не врезались в стену, — Кронс прервал воспоминания Кливерта вовремя: еще немного и на лбу декабриста засветилась бы ссадина — он остановился прямо перед бетонной стеной лифтовой шахты.

— Задумался что-то, — с досадой обронил Кливерт. — Далеко еще?

— Пришли, — ответил Кронс, распахивая стеклянную дверь, которая непонятно откуда появилась прямо посреди улицы.

— Черт! — выругался Петр, от неожиданности отскакивая в сторону. — Вы научились открывать воздух?

— Не везде пока, — улыбаясь, отозвался министр. — Местами.

За дверью пространство оказалось вполне видимым и довольно большим и напоминало тоннель, уходящий в стороны.

— Где мы?

— Эвакуационный рукав.

— И куда он ведет?

— За периметр.

— Зачем?

— Чтобы можно было незаметно выйти из энгла…

— Артур! Может, перестанете говорить загадками и скажете уже, что это? — не выдержал Кливерт.

— Потерпите еще немного, сейчас сами все увидите. Идите за мной.

Пройдя по левому тоннелю минут семь и ни с кем по пути не встретившись, они оказались перед еще одной дверью. О том, что это дверь, Кливерт понял только после того, как министр открыл ее, все таким же непонятным образом «оторвав» кусок пространства размером два на два метра, что позволило им беспрепятственно выйти в Лиственный лес.

— И как такое провернули под носом у сената?! — присвистнул декабрист, озираясь по сторонам и не веря глазам: все вокруг преобразилось до неузнаваемости.

— Над этим проектом креаторы почти два месяца работают, — спокойно ответил Кронс. — Мы начали его реализовывать сразу, как властитель вернулся из Шрилана. Почти сразу. Он и предложил, и средства свои выделил. Впечатляет?

— Не то слово! А сколько здесь народа трудится?

— Пока немного, семьдесят два человека. Но креаторов в человеках трудно считать, они каждый за пятерых-семерых работают. Так что, по вложенным усилиям больше, чем триста-четыреста… Вашу жену господин Вэл лично пригласил, когда узнал, что она осталась без поддержки. У нее оказался талант к проектированию многоуровневых помещений.

— Что? — Кливерт подавился воздухом. — Талант к проектированию? У Оли?!

— Да. А чему вы так удивлены? Многие не подозревают о своих талантах, но если помочь им раскрыться…

— Мне кажется, я сплю, — проговорил Петр как в бреду, вытирая лоб рукой. — Или всю эту жизнь спал… или не эту…

Кронс хлопнул Кливерта по плечу.

— Как вам цилиндрическая летная станция? — лукаво подмигивая, спросил он, показывая рукой на высокое сооружение на краю макета. — Пятьдесят стыковочных шлюзов на разных уровнях, все очень компактно и экономично, а главное — удобно. Я же говорю, талант…

— Только не говорите, Артур, что это Оля!..

— Вынужден. Это ваша жена, Петр. Бывшая, простите. Инженерные конструкции, конечно, Фрол с командой разрабатывали, а что касается идеи проекта, создания макета — это Оля. Она у нас руководит проектным дизайнерским бюро…

— Пощадите, — прошептал Кливерт. — Я все понял — это симулякра, кибернетический морок, в который меня насильно погрузили, чтобы я осознал свое прошлое недостойное поведение.

Кронс сочувственно посмотрел на приятеля.

— Это реальность, Петр. Но вы, похоже, не готовы ее принять.

— Дайте мне время, — потея, произнес Кливерт. — Я не ожидал такого, признаюсь. Давайте посмотрим, что здесь вообще происходит. Зачем все это?

— Экспериментальный проект, можно сказать, альтернативный вариант бытия. Мы попробуем освоить запериметровые территории, чтобы у людей была возможность жить на природе, заниматься садоводством и земледелием, выращивать настоящие продукты. Вам не надоела синтетическая еда, Петр?

— Будто у меня есть выбор.

— Теперь будет. И у каждого, кто захочет заняться производством. В следующем квадрате уже возделана земля, поставлены обогреваемые климатические зоны, чтобы можно было выращивать овощи и ягоды круглый год. Фруктовые сады высаживают, но нужно время, чтобы деревья выросли и начали плодоносить. Пока жилого фонда здесь нет, но в ближайшее время появятся первые дома. Если господин Вэл победит на выборах, проект быстро развернется, пока же мы все на свой страх и риск организовали. Поэтому вынужден попросить вас никому не говорить о том, что здесь видели.

— Могли бы и не просить, Артур, я прекрасно понимаю, что надо держать язык за зубами… А Оля живет здесь?

— Да. Для работников проекта построена вилла в самом конце квадрата. Ее, кстати, тоже она проектировала. Пока вилла строилась, Оля у господина Вэла в доме жила, здесь, в лесу. Странно, что он вам ничего не говорил.

— Он никому ничего не говорил, — буркнул Петр. — А когда заговорил, мы уже не встречались.

— А сами не желаете поучаствовать? Мне как раз нужен помощник.

— Чем я вам могу быть полезным? — удивился Петр. — Я почти ничего не умею, талантов у меня точно никаких нет.

— Почему же, есть. Просто вы не догадываетесь. Вы очень хорошо умеете разговаривать с людьми, организовывать любую работу. Я хотел попросить вас заняться интеграционным комитетом: когда проект легализуется, нужен будет координирующий орган. Он и сейчас уже нужен, но пока выборы не прошли, я могу вам не очень высокую оплату предложить. Потом…

— Я согласен! — выкрикнул Кливерт. — Даже без оплаты. Когда приступать?

— Если согласны, будем считать, что приступили с сегодняшнего дня. Пойдемте в проектный комитет, я помогу вам войти в курс дела, — и, видя, что Кливерт не до конца понимает, что происходит, подтолкнул его под локоть. — Очнитесь, Петр! Как руководитель интеграционного комитета вы будете жить здесь, на вилле. Соображаете?

— Кажется, начинаю, — по лицу Петра расплылась улыбка.

Кронс хлопнул приятеля по плечу и потянул его за собой, бормоча что-то про разум, память и везение некоторых.

***

Голубое графеновое полотно позволяло передвигаться по нему без навигации — нужный маршрут всегда был перед глазами водителя, исчезая пройденными километрами под корпусом мобиля. Кроме того, высокотехнологичное дорожное полотно поглощало до девяноста восьми процентов шума, и это его качество было, пожалуй, не менее ценно, а в некоторых случаях — даже более. Но главное преимущество новой магистрали заключалось в ее способности увеличивать скорость транспорта за счет подачи дополнительных импульсов энергии непосредственно кинетической системе передвигающегося объекта. Опции, недавно доработанные исследовательским бюро института технологий, должны были помочь разгрузить пригородные транспортные потоки Солерно. Собственно, над решением этой проблемы ученые и трудились последний год. Но, когда возможность практического использования навигации получила подтверждение, технологию за неприличные деньги выкупило «Око Зигфрида». К трек-ведомости прилагалось обязательство неразглашения сведений о навигации и ее настоящем правообладателе. Сотрудникам бюро непрозрачно намекнули, что любое открытие рта по предмету повлечет за собой неприятные последствия.

Ученые не могли взять в толк, что же такого сверхсекретного они изобрели, всего лишь перенеся дорожную навигацию на покрытие, освободив таким образом пространство от светофоров и регулировочных знаков, потребляющих большое количество энергии. Именно такая задача ставилась перед ними предыдущим правителем. Аугусто Паччоли, отошедший не так давно в мир иной, планировал внедрить технологию на диаметральных трассах Солерно, обеих магистралях, обходящих Западную и Восточную Сьерра-Мадре и соединяющих сообщество с океанами. Магистрали были проложены лет двести назад не только как пути будущего сотрудничества с иными сообществами, но и как подтверждение морского могущества государства. Во время анклавной войны дороги оказались существенно повреждены прицельными ударами Либерти и Грейта, считавшими в то время главными морскими державами себя. Идеи Мэхэна будоражили политические умы нескольких столетий, нередко позволяя им достигать самых смелых геополитических целей.

В результате для солернийцев выход к Атлантическому океану оказался сильно затруднен, а к Тихому и вовсе был ими утрачен. Аугусто Паччоли восстановил поврежденные участки в обоих направлениях, по его распоряжению были выстроены океанические порты, в которых возводилась необходимая для международной торговли инфраструктура. Планировал диктатор в действительности устанавливать дипломатические связи с иными сообществами или поддерживал работы ради занятости граждан — сейчас определенно сказать трудно: планы Паччоли почили вместе с их незадачливым генератором.

При диктаторе магистрали эксплуатировались с единственной целью: доставлять рабочих и материалы к месту строительства портов. Паччоли обещал открыть движение по ним к началу лета — именно к этому времени сотрудники исследовательского бюро должны были получить практическое подтверждение своей эффективности. Когда система была готова к внедрению, смена высшего статусного лица на время приостановила прежние проекты, поставив членов бюро перед выбором: ждать и надеяться, что новое правление вспомнит о них и сдержит обещания, данные прежним, или самим обозначиться в поле интересов канцлера, выгодно презентовав ему свою разработку.

Отважиться заявить о себе решился руководитель исследовательского бюро сеньор Перес, напросившись на встречу с Зигфридом сразу после его инаугурации. Единовластный принял семидесятилетнего профессора и выслушал его со всем вниманием, заверив, что обдумает полученную информацию и свяжется с ним в ближайшее время.

Руководитель бюро ни на что особенное не надеялся, когда, вернувшись от канцлера, сообщил коллегам, что информацию передал, формальную заинтересованность Зигфрида наблюдал, но понятия не имеет, что будет дальше. Каково же было его удивление, когда через два дня канцлер самолично объявился в институте и попросил наглядно продемонстрировать возможности навигации.

***

Вэл сидел в кресле на веранде домика в лесу, с наслаждением раскуривая сигару. В кубке золотились тридцать граммов виски, отмеренные с мыслью, что такое малое количество повредить здоровью не сможет, а пойдет исключительно на пользу. Запрет Ашуры впервые был нарушен Вэлом неделю назад, когда сенатор Загория вернулся из порт-лаборатории Кронса с новостями о проекте, над которым они совместно работали.

— Вам не холодно, господин Вэл? — спросил появившийся в дверях Загория. — Солнце село, давайте, я принесу вам плед.

— Что вы, Самсон? Разве может быть холодно летом?

— Не стоит вам пить, а курить — особенно, — осторожно заметил сенатор. — Доктор же не велел.

— Не велел… Но давно, больше месяца назад, и я совсем немного… Возьмите плед себе и посидите со мной. Сегодня мы одни — редкий случай. Расскажите, сенатор, как наше дело продвигается.

— Вполне, — осторожно ответил Загория. — Министр наконец свыкся с тем, что я иногда мельтешу у него перед глазами, и перестал желать мне смерти.

— Ну уж, скажете, Самсон! Кронс никогда не был кровожадным человеком. Самое большое зло, на которое он способен, — это бурчать и ругаться. Он совершенно безобиден.

— Вам, конечно, виднее, — произнес сенатор неуверенно, — только он не раз посылал проклятия в мой адрес…

— Вы жалуетесь, Самсон?

— Нет, что вы! Просто рассказываю… Я ни на что не жалуюсь, господин Вэл, да и на что можно жаловаться в моей ситуации?

— Всегда можно найти при желании, — многозначительно заметил Вэл. — Ладно, давайте к делу. Сколько вы уже смонтировали?

— Почти два часа, час пятьдесят три, если быть точным.

— Хорошо. Как думаете, сколько еще времени нужно, чтобы закончить?

— Недели две, не меньше. И это при условии, что все будет идти по плану, без всяких затруднений, но вы сами прекрасно понимаете, властитель, что в нашем деле затруднения могут возникнуть в любой момент…

— Да, — Вэл сделал глоток виски. — Божественный вкус, — заметил он с довольной улыбкой. — Хотите, Самсон?

— Пожалуй, — согласился сенатор. — Вы так заразительно это делаете, властитель, что и мне захотелось на время забыть о запретах доктора Ашуры.

— Вот и правильно, — Вэл налил немного в другой кубок, протянул его Загории. — Давайте за то, чтобы наше дело получилось и непременно во благо людям.

— Давайте, властитель, — чокаясь, согласился сенатор. — Это будет всем полезное кино, и сенаторам тоже.

— Надеюсь, — не особенно уверенно ответил Вэл. — Вы определились с возрастными ограничениями?

— Да. Кир предложил разрешить просмотр с восемнадцати лет. Он привел аргументы, мы вынуждены были согласиться.

— Себя он, конечно, не планирует ограничивать?

— Он же и так все знает, какой смысл его ограничивать?

— Да, Кир — уникальное создание. В локации его не пускаете?

— Нет, что вы! — поспешно отозвался сенатор, заставив Вэла посмотреть с недоверием. — И он в Есенике, мы с ним дистанционно работаем.

— Конечно… Хотя, зная Кира, не удивлюсь ничему.

— Что вы имеете в виду, господин Вэл?

— Только то, что с ним всегда приходится быть начеку, никогда не знаешь, чего от него ожидать.

Сенатор поежился и отвел взгляд в сторону, делая вид, что любуется закатным небом.

— Говорите, — приказал Вэл, перехватив мысль Загории.

— О чем?

— Не делайте вид, что не понимаете. Что Кир натворил?

— Ничего, властитель, ей богу, ничего, — испуганно и слишком поспешно проговорил сенатор. — Он же в Есенике…

— Будто это может ему помешать! Просился куда-нибудь?

— Нет, господин Вэл, — упорствовал Загория. — Он…

— Что? — Вэл встал и навис над сенатором, не давая ему возможности не смотреть на себя. — Говорите, Самсон, что он вам предлагает?

— Точно не знаю, — сдавался сенатор, поджимая ноги и пряча их под кресло. — Я не понимаю его идею…

— Выкладывайте все, что знаете, — потребовал Вэл. — Я разберусь.

— Поймите меня правильно, властитель, мне особенно нечего рассказать… я даже не уверен, что Кир что-то предлагал… дней пять назад, он заикнулся, что было бы неплохо включить в сценарий материалы, о которых никто не знает…

— Какие материалы? — вены на шее Вэла стали рельефнее, а губы сжались в тонкую линию.

— Точно не знаю, я ничего не понял, — признался сенатор. — Помню только, речь шла о какой-то еще одной возможности…

— Что за возможность? Напрягите память, Самсон, это важно.

— Не знаю, господин Вэл. Правда, не знаю. Спросите министра, мне кажется, он понял, о чем говорил Кир.

— Почему вы так думаете?

— У него лицо тогда было… он только что «Эврика!» не выкрикнул. Я спросил, что Кир имеет в виду, но он отмахнулся, сделал вид, что мне показалось…

— Ясно, — произнес Вэл безрадостно, снова садясь и опустошая кубок одним глотком. — Стоит, пожалуй, с Кронсом…

— Только не выдавайте меня, — испугался сенатор. — Министр меня порешит.

— Это мы еще посмотрим, кто кого порешит, — сурово произнес Вэл и вызвал Кронса. — Простите, сенатор, но я этого так оставить не могу. Если не хотите присутствовать при разговоре с министром, настаивать не буду.

— Пожалуй, не захочу, — обронил Загория. — Только ведь он все равно поймет, почему вы его вызвали.

— Не беспокойтесь об этом, — попытался успокоить сенатора Вэл, но Загорию все равно нервно подергивало, и рука его дрожала, когда он ставил кубок на стол. — Давайте еще по чуть-чуть.

— Давайте, — согласился сенатор. — И да простят меня Бог и Ашура!

Вэл натужно рассмеялся.

— Ну что вы, в самом деле! Разве можно так нервничать из-за пустяка? Вы же сами ничего крамольного не делаете, а другие — пусть каждый отвечает за себя сам. В конце концов, я и без вашего ведома мог получить информацию, но всегда предпочитаю брать дозволение, прежде чем проникнуть в чужое сознание. Если, конечно, такая возможность есть.

— Сделайте, пожалуйста, вид, господин Вэл, — взмолился сенатор, — что так оно и было, что я не в курсе, зачем вам понадобился министр.

— Хорошо, не волнуйтесь только, Самсон. Если с вами, что случится, где мы найдем специалиста по цивилизационным проектам? Вы у нас один с таким багажом знаний. Без вас проект сразу загнется: ни Кир, ни Кронс не справятся. Научитесь скрывать свои чувства.

— Поздно мне учиться, — обреченно проговорил сенатор. — Да и к чему? Жить-то осталось…

— Никто не знает, сколько кому осталось и чего. Я уверен, мы с вами еще поживем и повоюем вместе. Так что, вот вам первый урок по управлению собой: если чувствуете, что начинаете нервничать, и желаете это скрыть, перемените позу, закройте глаза и представьте, что все это с вами уже было и очень хорошо завершилось, а сейчас вы просто просматриваете сцену второй раз, а может быть, двадцать второй, сто второй — у каждого свое количество просмотров, после которого происходящее вызывает лишь равнодушие. Попробуйте.

Сенатор вытянул ноги, откинулся на спинку кресла, закрыл глаза и зевнул.

— Прекрасно! Мне бы уметь так схватывать на лету!

— Да это я просто спать захотел, — оправдывался сенатор с довольной улыбкой.

— Именно. Только расслабленная нервная система позволяет захотеть спать… а вот и министр…

— Где? — встрепенулся сенатор, вертя головой.

— Проверка, — рассмеялся Вэл. — Расслабьтесь, Самсон, даже если бы и он, вам нечего бояться: вы теперь отлично умеете притворяться равнодушным.

— Здравствуйте, господа, — за оградой раздался прерывистый голос запыхавшегося Кронса. — Что вас так развеселило?

Загория сразу перестал смеяться и, сев прямо, закрыл глаза.

— Сенатор рассказывает анекдоты, — отозвался Вэл. — Заходите, Артур, и вам расскажем.

Кронс ускорил шаг и, оказавшись на веранде, с удовольствием рухнул в свободное кресло.

— Вы всю дорогу бежали? — спросил Вэл, видя раскрасневшееся лицо министра.

— Нет, я бросил платформу в ста метрах отсюда, — сказал Кронс. — Так что за анекдот рассказывал господин Загория?

— А вот послушайте, — с готовностью ответил Вэл. — Елена Премудрая получает телеграмму от своей подруги, Елены Прекрасной: «Дорогая, поздравь, выхожу замуж за Ивана». «Подожди, не спеши, проверь, не дурак ли он», — отправляет Елена Премудрая. «Поздно», — приходит ответ. И подпись: «Елена Дурак».

Кронс зашелся смехом, сенатор прыснул, Вэл подал кубок министру.

— Мы тут немного нарушаем дисциплину. Надеюсь, вы не сдадите нас Ашуре.

— Ни в коем случае, господин Вэл…

— Совсем забыл, — спохватился сенатор. — Утром прибегал мальчик, Егор, кажется. По-моему, он был очень расстроен и что-то про деда говорил, — неуверенно произнес Загория. — Или мне показалось…

— Артур, ваша платформа где-то рядом? — Вэл положил в чашу недокуренную сигару и быстро поднялся.