Бесплатный фрагмент - Реквием по…

От автора:

Север Старков

РЕКВИЕМ ПО…

Этот проект я «писал» несколько лет, на протяжении которых рождались интересные тексты, я выкладывал их на небольшую аудиторию и проводил анализ — «а как данный текст появился на свет? что послужило точкой инициации? какие эмоции двигали мной? какие эмоции возникают у читающего мои строки?» В результате я создал некий алгоритм, рассчитанный на один месяц пути, если писать три раза в неделю. Осталось найти фокус-группу и посмотреть, сработает ли это на тех, кто хочет найти «свое перо» и писать настоящие, живые тексты…

***

Здесь будут опубликованы задания, по которым участникам надо было написать текст. Дальше те произведения, которые показались мне особенно интересными. Ну и некоторые разборы этих текстов, с указанием ошибок и рекомендациями, как сделать свое творение лучше.

…РЕКВИЕМ ПО…

(история одного проекта)

*В данном сборнике соблюдены особенности авторской орфографии, посему будут и ошибки, но вы не судите строго, ибо то, что рождалось, тесно связано с сильными человеческими эмоциями, и это того стоило, дери камзол его черти…

***

Самое сложное признаться себе самому

Самое сложное сделать первый шаг

Самое сложное сказать первое Да себе

Самое сложное не орать, когда голоса нет

Самое сложное жить первые сто лет

Самое сложное каждый день вставать улыбаться готовить еду только себе

Самое сложное жить для себя

Слишком много Я и совсем нет Мы

Самое сложное терять любимых друзей навсегда в пустоту хоронить мечты в никуда

Самое сложное стучаться в открытую дверь

Самое сложное не жалеть ни о чем

Самое сложное примерять этот мир на себя

Самое сложное одиноко бродить в веселой толпе под дождем без зонта

Самое сложное принимать все таким как оно есть без купюр без прекрас без обид

Самое сложное не казаться а быть здесь

Самое сложное не выть на луну в тишине

Самое сложное выдыхать когда воздуха нет

Самое сложное просить зная в ответ НЕТ

Самое сложное смотреть себе в глаза тому зверю что живёт внутри

Самое сложное просто быть в шальном этом мире сейчас

Человеком

Ольга Бутина

Подношение номер 1_

поэтика маргинального сознания

Увидеть поэзию в уродливом

1 Прочитай внимательно текст:

север старков

люди помоек

от каждодневных помоек выпадом в новый день выплескивают себя частьми целого

оставшегося целого едва занявшегося но уже пеплом стелющегося костерка

льна курящего не поколеблют и хрупкого не изломают до первой непроглядной синевы

люди помоек

мечтающие никогда о чистых постелях

о теплом молоке и неисписанных тетрадях

и вдруг глубина чистых глаз на контрасте с обугленным миром как удар под дых

безумно стегая плетью гнедого до самого пограничья и готовы на вся

они изгнаны за несоответствие первоисточнику

и будут стоять дó крови

навзрыд

сотрясаясь всем своим естеством

взахлёб

цепляясь за шаткое преддверие пьяным выхлопом былой бравады старательно и изо всех сил забивая последний костыль в молчаливую плоть

убеждаясь каждый раз в том что действительно они умеют умирать

переворачивая очередную страницу и находя подтверждение своему желанию виртуозно убивать они будут снова и снова тереть отсыревшие спички о шероховатости бытия в неуёмной попытке зажечь очередной погребальный костёр

люди помоек

они не хотят ничего

аморфно прожигая очередной свой закат под открытым небом смотрят пустыми глазницами

им нет страха

для них не придуман еще этот мир с лязгающими замками в длинных тусклых коридорах

в основе их представления лежит доселе невиданный дзен

никогда

никогда без

никогда без Бога и всех Его чувствований

стоять в иногда чистой воде и подрагивать вместе с другим планктоном наслаждаясь бесконечностью суеты

самое страшное они будут творить впереди

лежать с пеплом радиоактивных костров и созерцать как плавится бетон

впереди новый рассвет

— — — — — — — — — — — — — — — —

2 Отметь про себя то, что отметил твой внутренний взор.

Учитывай все — стиль, орфографию и пунктуацию, ритмику, нарратив, атмосферность текста.

Выпиши 3—5 фраз или метафор, которые зацепили вас больше, теперь ответьте — почему? это тронуло лично вас? или откликнулось эхом прошлого? Что-то еще?

(Для себя, в блокноте)

Какая боль или философия стоит за каждым из этих образов?

(Обсуждение в чате)

Не оценивай персонажа, а попробуй принять или понять его картину мира.

Будьте, пожалуйста, внимательны к внутренним ощущениям, — это пригодится позже.

3 Вернись к этому тексту завтра, прочитай пару раз. Если у тебя родились за это время какие-то мысли — выноси их «на поля», — делай тезисы в блокноте, пиши слова, ассоциации, — важно понять, — мы настроены включить твое авторское чутье.

Потому что работа с таким сложным материалом заставит тебя отказаться от клише и шаблонов. Найти свой язык, идущий изнутри.

Вернись послезавтра.

Вернись после. Потом еще.

Тебе нужно забеременеть.

Возвращайся до тех пор, пока не родишь свой лучший текст, на любую тему, важно увидеть его сердцем.

Возвращайся.

Я тебя жду.

4

То, что напишешь — выкладывай смело на свою страницу, ставь хештег #реквием_по и ссылку на свой текст кидай в комментарии к этому посту, мы пойдем и посмотрим.

Музыку. Не забудь прикрепить какой-нибудь ассоциативный трек.

Лучшие тексты этого подношения:

***

Алена Фарафонова

Квартира

Я ухожу с работы, когда сумерки становятся настолько густыми и тягучими, что скрадывают монохромность зданий и проспектов моего города. Уже не видны унылые, однообразные в своей архитектуре, словно прочерченные графитовым стержнем, улицы. Прячется от взгляда бетонная корка на листьях случайно выживших деревьев. Пыль, поднятая за день тысячами человеческих ног, оседает в щелях брусчатки, прижимается к поребрикам дорог, ластится к стволам деревьев в городских скверах.

Это мой город, и я живу в нем уже двадцать пять лет. Моя квартира в отдаленном районе — маленький филиал городской свалки. Я снимаю комнату в трешке, а оставшиеся две, коридор и кухня до предела забиты вещами владелицы квартиры, к которым она запрещает даже прикасаться.

Выглядит хозяйка как и полагается хранителю древних кладов: неопределенного возраста, сгорбленная, слегка прихрамывающая и круглогодично замотанная в какое-то старое тряпье. На ней всегда один и тот же наряд: не то обрезанный халат, не то обтрепавшаяся по краю пижама, ситцевая темно-синяя юбка и кофта с длинным рукавом, когда-то зеленая, а теперь замусоленная и превратившаяся в серую.

Глядя на хозяйку квартиры, я вспоминаю Смоктуновского в роли Плюшкина или представляю старого, прожившего много тысячелетий в своей пещере и теперь сдыхающего над кучей сокровищ дракона.

В этом логове я живу уже третий месяц, не имея пока возможности выбраться в более комфортное жилище. Все мои запасы на черный день съели похороны, судебные издержки при получении права наследования и ремонт теперь уже моей однокомнатной квартиры. Но переезд уже близок: осталось установить сантехнику, провести свет на кухне и подключить плиту.

А пока я вынуждена возвращаться в драконью пещеру по вечерам, слушать ворчание хозяйки и жить в режиме ожидания.

Я открываю дверь подъезда, поднимаюсь на второй этаж и сую ключ в замочную скважину. Дом, постылый дом, здравствуй, я пришла!

***

Евгения Алербон

Рецептура

Утро начинается с того, что я открываю глаза и уже знаю: сегодня не встану. Не потому что лень. А потому что кровать — единственное тёплое спасение, где плита отчаяния ещё не придавила до конца. Который день борюсь с состоянием, которого не существует. Его нельзя называть. Оно — следствие безделья. По крайней мере, так говорят.

Где я успела так ничего не делать, что увязла в нём, как в битуме? Чёрное, всепоглощающее, рвущее нервы волокнами липкой сахарной ваты. Тлеющее торфом в глубине вен и нервов.

Вчера я решилась. Рассказала. Тем, кого считала своими.

Три сообщения. Три голосовых. Три «слушай, у меня тут…».

Через семь минут: «Неправильно ты, Фёдор, бутерброд ешь — надо колбасой вниз».

Через час: «Неее, не так ты всё делаешь! Вот так надо — зуб даю».

Третий — мем с котом и надписью «просто возьми и сделай».

Я сидела на кухне, держа телефон двумя руками, будто он мог взорваться. Пальцы дрожали. Не от злости, нет. От того, что внутри разрастался вакуум, будто кто-то вынул батарейку, но тело ещё дёргалось по инерции. С меня сняли кожу и выбросили.

Они знают, как надо. Они знают, как правильно. Они знают, как мне лучше. Мне даже выпрыгивать из кожи не надо — инструкции-то выдали. Бери и делай.

Вечер. «Ласковых снов, малыш». А я не сразу решаюсь ответить. Потому что банальное «привет» весит тонну. Каждое слово — это подняться, дотащить до рта, вытолкнуть. Но ты обесточен. Ты истлел заживо. Ты закончился.

Ночь. Экран телефона светит в лицо. Механически листаю ленту. Внутри — тишина, но не та, что успокаивает. Та, что давит. Та, что медленно ложится на грудь: сначала — на ключицы, потом — на рёбра, потом — хруст.

Я дышу через трубочку. Один вдох — на «отправить отчёт». Второй — на «не заплакать в эфире». Кульминация — в 13:03. Сердце — забитая дверь, в неё стучат, но никто не открывает. Некому.

Впервые за неделю — кричу. Без звука. Рот открыт, глаза сухие, ногти впиваются в ладони. Плита трещит. Не ломается. Но подаётся. Ещё повоюем!

Развязка — в 19:30. Я сгораю. Но никто не видит огня. Сдерживаюсь, чтобы не разрыдаться в маршрутке. Сверху падает ещё одна плита — стыда. Люди ж подумают. Люди же скажут. Своё веское «фи» — большие девочки-то не плачут. Украдкой вытираю мокрые ресницы.

Уже знаю: под этой тяжестью — я. Живая. Тлеющая. Завтра, возможно, я найду щель. Чтобы выдохнуть. Выгрести этот недогоревший ещё торф непрошенных советов. Рекультивировать. Чтобы подняться снова. Чтобы отмыть прилипший битум. Долюбить. Поддержать. Не для них. Для себя. До следующего раза…

***

Татьяна Блинова

Лена

Её имя не начинается.

Оно притухает.

Выдох. Почти шепот.

В нём нет ни всплеска, как в имени «Анна», ни стального стержня, как в «Ирина».

Оно растекается по стенкам сознания, как тёплый чай, который забыли выпить. Оно — про обещание, которое не сбылось.

Её называли Леной — и в детском саду, и в университетской аудитории, и теперь в школе.

И каждый раз, представляясь, она видит одну и ту же микроскопическую задержку во взгляде собеседника. Паузу, в которой умещается: «А, понятно. Лена. Их тысячи».

Она — фоновая текстура в чужой картине. Человек-пейзаж.

Её тихая трагедия — синдром обойного узора.

Её любят, ценят, ею восхищаются — ровно до тех пор, пока не появляется кто-то с именем, в котором слышится «трагедия» или «победа».

Она не учительница.

Она — смотрительница зародышей чужих идей. Она поливает их, как комнатные растения, зная, что они никогда не вырастут в её саду, но могут расцвести в чьём-то чужом.

Она коллекционирует тени.

Не в переносном смысле. Она фотографирует тени, которые отбрасывают деревья, дома, люди в разное время суток.

У неё есть альбом, где подписано: «Тень Анны, 17:43, 3 октября», «Тень Сергея, 12:15, 15 января». Это единственное место, где её собственный след не растворяется, а становится частью пейзажа.

У неё есть привычка, незаметная для других, но спасающая её от полного растворения.

Прежде чем ответить «да» или войти в комнату, она на секунду прикасается указательным пальцем к мочке своего правого уха. Быстро, почти по-воровски. Тактильная проверка на существование. «Я здесь. Я — это я. Лена. Пока я это чувствую — я есть».

Её имя — Лена.

И за ним — целая вселенная тоски по собственному, нестираемому акценту. Вселенная, которая ждёт, когда её, наконец, заметят.

***

Любовь Чернышева

Молитва

Подломиться в коленях. Бухнуться.

Ото лба по плечам неистово, размашисто, — Господи, помилуй мя. Не оставь по велицей милости твой.

Бритвой прошлого явь пластаешь, не веруя.

Ядом в мир живой изливаешься — Подавитесь уже, опостылые!

Лишь укором немым с иконы лик

Не смотри назад — оно проклято.

Позабытый

забывший

анафемский

оторвавшийся лист от дерева

Ненавистный себе

осужденный

Босиком по осколкам — доколе, Господи?

Кто сказал, что душа бессмертная?

Что ей место в Раю уготовано?

Горло в крике немом перехвачено. Навзрыд бы, да слёзы высохли.

За оградками, за заборами прячешь счастье своё, не увидел б кто.

Разглядеть пытаешься, не уверовав, крылья ангела за спиной — даже тени нет.

Во святом греху жизнь растянута. Эх, разгульная, своевольная!

И опять перекрестным знаменьем

— Отпусти грехи мои тяжкие.

Дай всё вынести. Силы есть ещё. Огради от слепого неверия.

Только шепотом, через треск свечи

— Не оставлю тебя в Своей милости…

***

Из чата проекта:

«вообще я со времен первой Стодневки и Атмоса не участвовала в заплывах, ну чтобы вместе с участниками.

В этот раз нырнула.

Понимаю, что чёртов Макс опять тот самый Джокер — точка перехода.

Текст по третьему лежит. Написано три строчки.

Но если я пошла через боль во имя исцеления, то разве можно назад?

Это же равносильно, как прийти к хирургу и уйти с операционного стола так и не удалив опухоль.

ну, такое себе.

Это не призыв, если что

Просто мысли вслух о себе…»

Я: Смотрю на вас, переодически глотаю слезы ваших текстов. Умиляюсь.

А. Ф.: Не траванись, женские слёзы тот ещё состав

Подношение номер 2_

Новая Песнь

Пора распутывать (или зарядить) свои наушники. Сегодня мы закрепим ваш успех первого подношения. Пойдем немного глубже.

1.Предлагаю вам на выбор несколько песен, прослушайте, выберите понравившуюся:

Пикник «Кукла с человеческим лицом»

Алиса «Стерх»

Аквариум «Черный Истребитель»

Настя «Тацу»

Ю-Питер «Прощай мой друг»

Мгзавреби «Прорвемся»

Егор Летов «Моя оборона»

Крематорий «Мусорный ветер»

Линда «Я Ворона»

Алиса «Иди ко мне»

Кино «Легенда»

1 — Выберите один любой трек.

2 — Напишите текст, который вы «увидите». Слушайте музыку.

Слушайте текст.

Вдумайтесь в него.

Иногда нужно не понимание того, «а о чем эта песня?», важно услышать свое…

3 — Найдите подходящую картинку, или фото, (можно что то снять на улице, любую ассоциацию с вашим текстом, — провода на столбе, собака у магазина, что угодно)

4 Прикрепите к вашему тексту трек, о котором вы написали. Это будет ваша ожившая ассоциация. Это будет ваша Новая Песнь.

Интересно, что вы увидите. Воспоминания, переживания, историю…

Анна Мальцева

Творец

На вершине одинокой горы стояли и молчали трое: безразличный ангел, скучающий демон и только что созданный человек. Взмахнув белоснежными крылами, ангел устремился ввысь, показав человеку весь Свет. Демон топнул копытом и спустился через трещину в преисподнюю, показав человеку краешек Тьмы.

Человек остался один. Ему следовало сделать Выбор. С вершины одинокой горы был виден весь мир.

Все Пути Света.

Все Пути Тьмы.

— Прорвëмся, — сказал себе человек и создал Человечество.

На закате жизни вернулся человек на вершину одинокой горы. Спустился к нему ангел. Поднялся к нему демон.

— Выбрал ли ты Свет? — спросил безразлично ангел.

— Ты же выбрал Тьму? — спросил скучающий демон?

— Я выбрал Цвет, — ответил человек. Он с гордостью смотрел, как дети его ходили по проторенным дорогам. Как внуки его создавали новые пути. Как жëны его создавали новые смыслы. Как Человечество наполняло мир красками и полутонами.

Ангел взмыл в небо, благославляя мир. Демон спустился в преисподнюю, подарив миру покой. Человек был счастлив.

***

Разбор уровня «Light»

(Прекрасная притча. Несет в себе мощную философскую идею. После всех разобранных последних текстов а-ля хтонь и древняя как мир тоска — этот, кажется глотком холодной воды в сочинский июльский полдень.

Интересна концепция выбора — сразу, оп! И не привычное добро и зло, а еще и новый персонаж появляется — Цвет.

Человек как Творец, как отображение Его сути, показался мне родным, близким, ибо Его Творческое Начало в каждом из нас и во всех нас и через нас транслируется в этот мир.

Безразличный ангел и скучающий демон — это триумф этого текста. Эти образы врезаются новым представлением привычных штрихов о детях Творца. Великолепная характеристика!

Ложка дегтя:

«Спросил скучающий демон?» (лишний вопрос)

Он с гордостью смотрел, как дети его ходили по проторенным дорогам. Как внуки его создавали новые пути. Как жëны его создавали новые смыслы. Как Человечество наполняло мир красками и полутонами. (Три предложения, начинающихся с «Как», создают легкий эффект нанизывания. Можно добавить разнообразия, сохранив поэтичность:

Он с гордостью смотрел, как его дети ходят по проторенным дорогам, внуки создают новые пути, а жены творят новые смыслы…»)

***

Ирина Борщ

Каира

Всегда разная, всегда чарующая. Для каждого — своя.

Каира.

Город Мечты. Город Силы. Город тысячи энергий, хранящий знания Вселенной.

Кто придумал тебя? Когда? Для чего?

Зачем с каждым шагом по твоим, кажущимся на первый взгляд обычными, улицам и скверам ты прорастаешь в душе незримым ростком?

И всё. Не забыть, не выкинуть из сердца твой дух.

Приходящий к тебе за утешением обретает себя и уходит навсегда, отравленный ядом твоего очарования.

Теперь ты живешь в нем: своей сутью, своим огнем, своей теплотой. И с этого мига ты для него, как глоток воды посреди жаркой пустыни, как вдох сладкого воздуха после удушья, как огонь свечи в самую темную ночь.

Ты для него — эталон и мера идеала.

И в этом твоя опасность для неокрепшей души: принявший тебя в свою душу не сможет тебя забыть, выкинуть из памяти… А если вдруг случится такое, что забудет все, останется незримое томление и твой тихий зов, что будет теребить и зудеть. Проникать внутрь, плакать и биться о ребра мятущимся сердцем. И они будут искать его источник и не находить… А найдя — задыхаться от хрупкой безбрежной радости:" Нашлась! Наконец-то!»

Ты — город чудес и волшебства, город пронзительного единства душ, город обнажающихся чувств и эмоций. Ты зовёшь к себе снова и снова: через пути и расстояния, между звёзд и галактик. В чужих небесах те, кого ты манишь к себе, видят твоё сверкающее синевой небо. В другом воздухе ищут отголосок твоей пьянящей сладости и поддержки.

В родном доме вспоминают тебя… и тоскуют. Ибо ты даришь всем большее, чем даже родные стены…

Ты становишься новой сутью для приходящих к тебе.

Для чего ты, словно наркотик, проникаешь в кровь? Привязываешь к себе незримыми нитями так, что не вытравить из себя образы твоих домов, площадей, белоснежных башен и великого океана?

И хочется возвращаться к тебе снова и снова, остаться с тобой навсегда. Испытывать терпко-сладкий привкус твоих дней и чарующую льдистую прохладу ночей. Никогда не покидать тебя… Наполняться тобой, дышать тобой.

Но проходит немного времени и новая дорога всё равно гонит вперёд, заставляет спешить, познавать новое и бесконечное. Не усидишь на месте. Словно ты, Каира, вдохнула новые силы, обновила стремления, зажгла в душе не огонь, а целый пожар познания.

И не хочется уходить от тебя, но…

ты сама — предательница! — будто подталкиваешь в спину: «Иди, иди. Я всегда буду ждать тебя».

Я. Всегда. Буду. Ждать. Тебя.

И по телу разливается тепло. Хорошо, когда ждут. Когда есть тот, кому ты не безразличен. Кому важен ты, и только ты — со всеми достоинствами и недостатками.

Не в этом ли твоя истинная сила, Каира?

Принимать и понимать. Любить безудержно и в то же время нежно. Очаровывать собой и отпускать по первому желанию. Ждать так, чтобы к тебе хотелось всегда вернуться.

Исцелять израненную душу и… самой становиться наркотиком, которому подчиняешься с радостью и восторгом.

***

Константин Алеманов

Письмо из…

Здравствуй, мой дорогой друг!

Наконец-то у меня появилась возможность написать тебе несколько строк. Знаю, я поступил неправильно и ушел, не попрощавшись, но иначе не мог, ты уж прости.

Дорога домой оказалась не простой. Долгой, временами страшной. Тьма тянула ко мне свои щупальца со всех сторон, обвивала змеей и жаждала поглотить, питаясь моими страхами, но я выдержал — добрался. Уповал и надеялся на то, что я еще не совсем пропащий, и свет защищал меня, обнимая ангельским крылом, как щитом. За это тебе отдельное спасибо, что вовремя среагировал и остановил меня на краю бездны, бросив «спасательный круг». Крест показал мне настоящую силу, я вцепился в него и не отпускал до самой конечной остановки. Теперь он всегда со мной.

Если бы ты знал, что там за чертой, то не носил бы траурных одежд во время церемоний. Здесь никто не обращает внимания на истошные крики. До них никому нет дела. Только тихие, сердечные молитвы, что возносятся к небу, успокаивают отчаявшихся. Молящихся ничтожно мало, а другие, коих большинство, только думают, что все делают правильно. На самом деле это великая ложь, заблуждение. И все дорожки не ведут к одному Создателю, они уводят от Него в сумрачное пространство, где томление и безнадега.

Пока ты в своей клетке, вкуса настоящей свободы никогда не познаешь. А вне ее нет ограничений ни во времени, ни в пространстве. Но ты еще к этому не готов.

У меня все хорошо, я не одинок. В моей тихой обители светло и уютно. Болезнь дала возможность сбросить тягостный груз и стать чище. Мы все до единого — воины, но все зависит от того, какой у тебя меч и кого ты им ранишь. Любовь — главное оружие, все остальное не имеет смысла. Я чувствую ее всем своим существом.

Помнишь ту фразу? «Я мыслю, значит, существую». И пусть тебя не смущает моя нынешняя оболочка, я не растворился. Смеюсь. Да, это выглядит смешно. Смотрю на себя и удивляюсь, вроде бы все на месте — и руки, и ноги, только странные, сотканы из мельчайших частиц энергии. Ты бы тоже удивился, но вначале испугался, как мы все, ненадолго.

Вспоминай обо мне почаще в своих молитвах, они для меня как живой родник, ими невозможно напиться, хочется еще и еще. Прощай и будь уверен, что жизнь — понятие намного шире, чем ты думаешь, и никогда не унывай, слышишь? Никогда!

Твой вечный друг.

***

Анастасия Махмудова

Ворона

Я — вулкан. Спящий. Но в глубине гул. Внутри — лава невысказанных слов, невыплеснутых обид, не прожитых до конца чувств. Она медленно переваривает саму себя, и от этого рождается моя песня. Тихая. Ее не слышно снаружи. Слышу только я.

Жизнь остановилась или это я замерла? Краски потускнели, звуки приглушились, как в вакууме. Движения людей стали резкими и бесцельными. Я наблюдаю за этим миром. Я не в нем. Я — снаружи него.

И в этой остановке, в этой тишине, я больше не вулкан. Я — ворона.

Я — та, что сидит на оголенном проводе между небом и землей. Мои перья — не просто черные. Они цвета ночи, которая никогда не сменяется утром, цвета пепла, оставшегося от извержения, которое так и не случилось. В них — мудрость отчаяния, которое пережило само себя. Я не спешу. Я наблюдаю. Я вижу суету там, внизу, и мне не нужно в ней участвовать.

Мое одиночество — не пустота. Это пространство. Огромное, наполненное эхом моего вулканического пения, которое теперь стало моим внутренним ландшафтом. Я не одинока — я целая вселенная на одном проводе.

И в этом — моя сила. Сила не взрыва, а незыблемого наблюдения. Сила не огня, а холодного, цепкого понимания. Я не могу разрушить мир своим извержением. Но я могу понять его, принять его абсурд и остаться собой. Черной. Мудрой. Неспешной.

И я — свободна. Потому что меня больше не держит в плену ни ожидание извержения, ни страх перед ним. Я просто есть. Ворона на проводе. Молчаливая песня спящего вулкана.

Подношение номер 3_

Рецепт атмосферы или инструкция по уничтожению графомана

Прочитай первые четыре главы книги Чака Паланика «Колыбельная». (А ты думал три раза в неделю — это легко…)

Выдели 10 ключевых акцентов (слов или словосочетаний) повествования. (Например, — рваный ритм, короткие предложения, навязчивая идея, мантра, повтор, нарастающее напряжение…) их там штук сорок можно легко насобирать)).

Какие мысли при прочтении?

Какое послевкусие у текста?

Возникает ли желание перечитать строку или вернуться на предыдущую страницу? (Прочитать книгу?)

Чувствуется ли «особая атмосфера»?

Секрет авторского почерка Паланика состоит в том, что он «конструирует» атмосферу с помощью привычных вещей, смешивая привычное и обыденное со странными, навязчивыми идеями, виртуозно владея словом и воздействуя психологически на наши личные эмоции.

Задание: попробуйте использовать в своем тексте такой стилистический каркас, пользуясь этими инструментами. Придумайте обычное действие, которое совершает ваш персонаж в течении дня, или раз в год, или…

Смешайте это действие с какой-нибудь навязчивой идеей. Ваш персонаж выполняет этот процесс, но его сознание захвачено Навязчивой Идеей. Эта идея должна быть шокирующей, тёмной или трансгрессивной: расставляя книги в определённом порядке, можно вызывать землетрясения; если выполнять каждый день одно и то же (встать с левой ноги, не открывая глаза пройти в туалет, почистить зубы, открыть глаза, сказать своему отражению «привет» и т. д.) — можно вызвать «эффект бабочки». (Предвосхищая вопрос — одноименный фильм или Гугл в помощь).

Персонаж у вас есть, теперь можно его использовать. Ваш текст не обязательно должен быть связной историей. Это может читаться, как отрывок какого-то произведения.

Пусть будет интрига, пусть возникают вопросы…

***

Татьяна Блинова

Раз, два, три…

Он моет посуду.

Каждый вечер.

В 20:30.

Вода должна быть ровно 47 градусов.

Раз.

Тарелка. Скользкая от пены. Проверить температуру. 47. Можно мыть. Круговыми движениями. Против часовой. Как жизнь вспять.

Он моет посуду, чтобы мать не умерла.

Это началось в прошлом году. Врач сказал: «Критично». А он в это время мыл чашку. И мать выжила. Совпадение.

Второй раз — та же история.

Третий. Теперь это — закон.

Ритуал. Если пропустишь один вечер — её не станет. Он знает.

Два.

Стакан. От молока. Пахнет кислым. Нужно вымыть до скрипа. До того самого звука, когда стекло поёт от чистоты. Этот скрип — барьер. Он отгораживает больничную палату от его кухни. Пока посуда скрипит, мать дышит.

Мысли сбиваются. Надо считать.

Три.

Вилка. Четыре зубца. Каждый — за один из её анализов. Лейкоциты, тромбоциты, гемоглобин, СОЭ. Если вилка выскользнет и упадёт на пол — с анализами будет плохо. Он ронял её однажды. На следующий день была кома. Две недели. Больше — ни разу.

Он не думает, что это безумие. Он знает, что это безумие.

Но знание — это просто слово. А страх — это всё. Страх — это жидкость, которая заполняет тебя изнутри, когда телефон звонит среди ночи. И единственный способ слить её — открыть кран на 47 градусов.

Пять.

Нож. Для хлеба. Он боится ножей. Они слишком похожи на скальпели. На те, что режут её тело там, за скрипом стаканов. Он моет его быстро, держа за лезвие, чтобы не думать о том, как сталь входит в плоть.

Его жена говорит: «Ты сходишь с ума». Она не понимает. Это сделка. Это договор. Ты моешь тарелку — она дышит. Всё просто. Прозрачно, как вода в его раковине.

Шесть.

Сковорода. Самая сложная. На ней пригоревшие пятна. Рак. Их нужно оттереть. Жесткой стороной губки. До металлического блеска. Если останется хоть одно чёрное пятнышко — в её лёгких появится новое.

Он трёт. Изо всех сил. Кожа на пальцах трескается и кровоточит. Капля крови падает в воду. 47 градусов. Он замирает в ужасе. Испортил ритуал. Теперь всё кончено.

Он стоит, не дыша, и смотрит, как алая нить расползается в воде, превращая её в розовый туман.

Он ждёт звонка. Секунда. Две. Десять.

Тишина.

И тогда он понимает. Кровь — его жертва. Его боль. Его трещины. Это — новая цена.

Он медленно вытирает руки. Не смотрит на часы. Впервые за год он не проверил, заняла ли уборка ровно 45 минут.

Он подходит к телефону. Молча берёт трубку. Набирает номер больницы.

«Как она?» — голос чужой, хриплый.

Пауза. Затем голос медсестры, усталый и обыденный: «Стабильно. Спит».

Он вешает трубку. Смотрит на раковину. На воду, окрашенную в бледно-розовый цвет.

Завтра вода снова должна быть 47 градусов.

***

Разбор текста:

(Я увидел в этом тексте поэзию обсессивно-компульсивного расстройства. Есть и художественная мощь и психологическая глубина, присущая ЧП. Я ловлю себя на мысли, что не просто анализирую текст — я переживаю чужую боль. Это не просто защита мозга от перегрузки, это пронзительное исследование травмы, беспомощности и той магической логики, которую изобретает разум, чтобы не сойти с ума от горя. Сложно.

Сложно разбирать такие вещи.

Ритм почти безупречен, текст дышит тем же, чем и его герой — выверенным, механическим тактом, сбиться с которого смертельно опасно.

Автор совершает невозможное: заставляет читателя поверить в магическую связь между бытовыми предметами и жизнью человека. Сколько у нас таких обрядов, разбавляющих серую обыденность? встать с левой ноги? кинуть щепоть через левое плечо?., пожалуй, самое безобидное…

Система символов, как некий код: тарелка имеет силу повернуть время.

Звук чистого стекла (я услышал этот скрип), становится бронестеклом, отделяющим его от больницы.

Вилка — четыре зуба за анализы. — я осознаю эту абсурдную логику! Понимаю как она стала для героя единственной жизнеутверждающей догмой.

Нож как скальпель хирурга — идеальная находка.

И тут вишенка — капля крови… кульминация.

Это момент трансформации ритуала. Он становится еще более жертвенным, еще более личным. Герой не излечивается от своего невроза — он поднимает его на новый, почти религиозный уровень. Это не избавление, а углубление в свою болезнь как в единственную форму существования.

Паланик смог сделать невозможное: он заставил тебя отодвинуть невротическое сумасшествие текста на второй план, а на первом — оказалась любовь, самая искренняя любовь к матери в условиях АБСОЛЮТНОЙ беспомощности, и это откровение меня добило, потому что это моя личная боль. О минусах писать не буду, воспользуюсь своим положением.)

***

Анастасия Махмудова

Я вижу Чудо

Благодарю проект «Реквием По…» за то, что помогли разродиться этим текстом, выйти мыслям и думам на свет.

Книга. «Колыбельная» Чака Паланика. Точнее четыре первые главы о внезапной смерти младенцев, о чёрной дыре горя, которая поглощает родителей. Это лишь текст, чужая история, которая послужила дверью. Я открываю её и делаю первый шаг внутрь.

За этой дверью оказывается не чужая, а моя собственная тень. Мой древний, первобытный страх. Он был всегда: во время беременности — страх выкидыша; когда Фарид был маленький — леденящий душу ужас, что он умрёт; с рождением Роберта и Даниэля — жуткие картинки перед глазами: неподвижные, бездыханные тельца. И парализующее оцепенение, когда мир останавливается, а ты не можешь пошевелиться, не знаешь, что делать дальше. Это не просто эмоция. Это физическое состояние, яма, в которую проваливаешься.

И вот, провалившись в эту яму, я начинаю копать глубже. Задаю себе вопрос: а что, собственно, так ужасно? И натыкаюсь на неудобную, шокирующую правду. Все вокруг говорят: «Как жалко ребёнка». А когда я погружаюсь в самые глубины этого горя, то понимаю: жалко не ребёнка. Жалко себя.

Жалко себя, которую будет вечно глодать чувство вины. Вины за каждую недоданную ласку, за каждую упущенную возможность любить сильнее. За то, что вместо объятий был окрик. За то, что мнение воспитателя в саду или учителя в школе оказалось важнее, чем сияющие глаза моего малыша. За то, что меняю любовь на одобрение окружающих, на иллюзию «хорошего поведения». И этот невыносимый груз — осознание, что ты променял самое главное на мишуру, — вот что является настоящей бездной.

Но и это не дно. Под слоем вины открывается слой откровения. Я начинаю видеть, что мой ребёнок — особенно Фарид со своим сложным путём — мой Учитель. Он появился у меня не случайно. Наша договорённость с Мирозданием была в том, чтобы я, его мать, прошла путь любви, становясь сильной и мудрой. Через его «неудобность» для этого мира он учит меня тотальному принятию, которое пришло лишь спустя годы, но которое перевернуло всё. Он научил меня упорству, умению слушать и слышать себя, доверию себе. И даже доверию ему, Фариду, моему «маленькому» мудрому сыну.

На самом дне, в самой сердцевине этой бездны, я встречаюсь с вечностью. И практикую самое трудное — отпускание. В моменты паники, когда Фарид и Роберт убегали от меня, когда я не могла найти их на площадке и близлежащей территории, и я представляла себе самые худшие картины, что их больше нет, то шептала: «Господи, на всё воля Твоя». Было страшно. Очень. И это не слабость, а акт высшего доверия. Признание, что человек приходит и уходит, и я не властна над этим.

И именно здесь, на дне, происходит перерождение. Страх и вина, пройденные насквозь, превращаются в единственно возможный вывод. В напоминалку, которую я теперь ношу в себе:

Чтобы не было этого жуткого чувства вины — любить детей здесь и сейчас.

Любить, видя в них не проект для воспитания, а саму Жизнь. Огромный, необъятный внутренний мир. Личность, пришедшую в этот мир со своей миссией.

Я погрузилась в самые потайные и тёмные места своей души, прошла через все её слои, чтобы обрести простую и великую силу — любить осознанно, без условий и сожалений. И сейчас, глядя на своих живых, дышащих детей, я вижу не проблемы. Не список задач по их «улучшению». Не повод для тревоги или раздражения.

Я вижу Чудо.

Осязаемое, тёплое, смеющееся или спящее Чудо. Рука Фарида, Роберта или Даниэля в моей руке — это не просто рука, это мост между двумя вселенными. Их дыхание — это сама музыка жизни, самый главный ритм, под который стучит моё сердце.

И это чудо — здесь. И сейчас.

А потом приходит мысль-молитва, мысль-стремление, тихая и настойчивая: «Как бы мне хотелось помнить об этом каждую минуточку, каждую секундочку…»

Это уже не страх и не боль. Это осознанное намерение. Самый важный обет, который я даю себе. Удержать это хрупкое, сиюминутное озарение. Вплести его в ткань будней, в суету утра, в усталость вечера. Сделать его не исключением, а правилом.

И я понимаю, что путь не закончен. Многому ещё учиться. Многое ещё постигать. Но теперь я знаю главный учебник — это лица моих детей. Главный урок — это любовь, которая не требует условий и не ждёт повода.

Просто «я люблю».

И эти два слова, пройдя через все круги сомнений и страхов, становятся не эмоцией, а состоянием бытия. Фундаментом. Ответом на все вопросы.

А потом, поднявшись из бездны собственных страхов, я оказываюсь в новом пространстве. На холодном, одиноком, но дающем огромный обзор галевом проводе. Отсюда видно далеко. И отсюда приходит самый спорный, самый пугающий вопрос.

Вопрос о другой матери. О той, что выносила дитя девять месяцев, родила его и вскоре потеряла. О чём её горе?

И, да простят меня все матери мира и пусть закидают тапками и камнями, но мой взгляд с этого провода видит не только общепринятое «горе потери ребёнка». Я пытаюсь найти корень.

Горечь несбывшихся ожиданий.

Женщина девять месяцев носила в себе не просто жизнь. Она носила Ожидание. Мечту: «я буду делать то, я буду делать это, я буду его любить». Она строила целый мир, будущую биографию.

И когда ребёнок умирает, рушится не просто жизнь. Рушится построенный ею мир ожиданий. И её первая, оглушающая боль — это боль потери этого мира, этой версии будущего, этой роли. «Я его выносила, я его родила, а теперь… ничего не будет. Мне плохо». Это абсолютно реальная человеческая боль — пережить потерю мечты.

А что, если посмотреть под другим углом? Что, если эта душа — осознанная сущность — пришла к этой матери намеренно? Пришла на столь короткий срок не как наказание, а как величайший, хоть и жестокий, урок?

Возможно, эта душа выбрала прийти, побыть в утробе, соприкоснуться с любовью, а потом уйти дальше, выполнив какую-то свою, неведомую нам задачу. Может быть, её миссия была в том, чтобы пройти этот путь именно с этой женщиной, чтобы что-то в ней всколыхнуть, чему-то научить, что-то исцелить или, наоборот, обнажить — даже ценой невыносимой боли.

Может быть, мама с папой на каком-то глубинном уровне души были согласны на этот урок, но их земное, человеческое «я» не готово его принять.

Эта мысль — не оправдание боли и не её отрицание. Это попытка увидеть за хаосом горя некий космический порядок, за бессмысленной трагедией — бездонный, непостижимый для ума смысл.

Но эту тему не вынесешь на обсуждение. Меня не поймут. Съедят. Загнобят. Потому что такая позиция кажется кощунственной по отношению к святой, неприкосновенной материнской боли.

И поэтому я — та самая ворона на галевом проводе между Небом и Землёй.

С одной стороны — Небо с его безмолвными, высшими законами и договорённостями душ.

С другой — Земля с её неоспоримыми, яростными человеческими эмоциями и болью.

Я сижу посередине. Наблюдаю. Вижу и то, и другое. Понимаю и земную боль, и небесную возможность. И зачастую поддаюсь игре, становлюсь участником, живу по земным законам страха и любви. Но потом снова взлетаю на свой провод, чтобы увидеть панораму целиком.

Простите…

***

Наталья Захарова

Ночная

По ночам она не имела имени.

Что такое человеческое имя? Всего лишь лживое эхо.

Днём — она была как все. Варила овсянку, заплетала дочери косички, улыбалась мужу за ужином. Говорила «да-да, конечно» на работе, кивала коллегам, покупала хлеб в магазине у дома. Обычная женщина. Мать. Жена. Человек с расписанием и списком дел.

Но когда город засыпал, она надевала кожаную куртку, натягивала шлем и садилась на мотоцикл.

Не для скорости. Не для свободы.

Для работы.

Её маршрут был неизменным: объездные дороги, тёмные шоссе, участки за городом, где фонари горели через один. Там, где асфальт становился кладбищем.

Она чувствовала их ещё до того, как видела. Запах — резкий, животный, смешанный с резиной и кровью. Звук — тихий, почти неслышный: шорох крыльев, последний вздох, хруст костей под колёсами, шелест шерсти.

Она останавливалась. Сходила с мотоцикла. Включала фонарь.

Вот лиса. Лапа вывернута, шерсть в грязи. Глаза ещё влажные, будто удивлённо смотрят на мир, который её предал.

Вот голубь. Крыло раздроблено, тело смято, как бумажный самолётик.

Вот ёж. Свернулся в последний раз — теперь навсегда.

Она собирала их. Аккуратно, бережно, словно они ещё могли почувствовать боль. Клала в специальный контейнер на багажнике. Не брезговала. Не морщилась. Просто делала.

Её руки знали эту работу лучше, чем мытьё посуды или укладку волос. Пальцы помнили, как держать хрупкие птичьи кости, как не повредить сломанное крыло, как завернуть маленькое тело в мягкую ткань.

В её гараже стоял холодильник. Не для еды. Для них.

Она не хоронила их в лесу, не бросала в канаву. Она отвозила их к ветеринару — единственному, кто понимал. Тот кремировал их, а она потом рассыпала прах у реки, где росли ивы.

Ночью она злилась.

Злилась на водителей, которые даже не останавливались. На тех, кто говорил: «Ну, это же просто животное». На людей, которые считали, что жизнь лисы или голубя не стоит секунды их времени.

Она представляла, как они сидят в тёплых машинах, слушают музыку, думают о своём, а под колёсами — хруст. И никто не видит. Никто не помнит.

А она видела. И помнила.

Утром она смывала с рук следы крови и перьев. Надевала халат. Пекла блины. Смеялась над шуткой мужа. Спрашивала дочь, как в школе.

Никто не знал.

Никто не должен был знать.

Потому, что если бы они узнали, они бы сказали: «Это ненормально. Это слишком. Это не твоя забота».

Но для неё это было единственное, что имело смысл.

В мире, где все спешили, где каждый думал только о себе, она была тем, кто останавливался.

Кто помнил.

Кто не отворачивался.

Наступала следующая ночь. Она снова садилась на мотоцикл, она знала: где-то на дороге ждёт ещё одно маленькое тело. Ещё одна жизнь, которую никто не заметил.

Но она заметит.

Всегда.

***

Юлия Скутина

Похороны

Хлоп, хлоп, хлоп — разбиваются капли дождя о крышу машины, о лобовое стекло. Чем ближе приближаемся к кладбищу, тем больше становятся капли и тем громче они разбиваются о поверхность. Словно город мёртвых приветствует нового жителя аплодисментами. «А ведь и правда. Для большинства это представление».

Машины остановились у ворот — дальше пешком. Кованые створки бесшумно открылись, словно услужливый дворецкий приглашает нас внутрь. От ворот в глубь города мёртвых ведёт выложенная тротуарной плиткой дорога. «Вот и всё. Совсем скоро даже твоего тела на земле не будет».

И мы пошли. Несколько человек идут впереди, затем — несут гроб, потом — я и все, кто хочет проводить и попрощаться. «Вдох. Шаг. Выдох. Шаг».

Хлоп, хлоп, хлоп. Всё чаще и громче звучат «аплодисменты». Словно нетерпеливые зрители вызывают артиста. «Немудрено. Таким, как он, рады все». «Вдох. Шаг. Выдох. Шаг». Сзади кто-то начал подвывать.

Впереди — памятник в виде молящегося ангела. У его ног — венок в форме сердца, рядом — раскидистое дерево с уже пожелтевшими листьями. Его ветви частично свисают над дорожкой. «Вот бы и возле моей могилки было такое дерево», — пришла и ушла в голову мысль, и меня тут же по ноге ударила ветка.

Прохожу под деревом, ветер осыпал листьями. «Как на празднике. Знаю. Ты не любишь уныния, милый. Вдох. Шаг. Выдох. Шаг».

Свернули с дорожки. Пришли. Могила. Пока пустая. Ждёт своего поселенца.

Рядом — две табуретки уже держат гроб. Последняя возможность попрощаться. «Вдох. Шаг. Выдох. Шаг. Прощай, родной. Спасибо, что был рядом столько лет. Надеюсь, тебе было так же хорошо. Не знаю, как ты, а я бы с радостью повторила». Вместо когда-то тёплых рук целую холодный, побледневший лоб.

Сквозь тучи пробился солнечный луч и упал мне на щеку, а я вижу его ладонь. «До встречи в новой жизни, милый». Протягиваю руку, чтобы прикоснуться, но луч исчезает. «Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Дыши. Дыши. Он любит, когда радостно. Надо отойти. Вдох. Шаг. Выдох. Шаг». Вокруг скопились люди.

К гробу подошла бабушка из прихода. Она вытирает платочком слёзы, наклоняется, что-то говорит.

Рядом стоит парочка влюблённых. Они с трудом делают скорбное лицо, о чём-то шепчутся, а глаза так и светятся ИХ счастьем.

Двое ребятишек со смехом бегают среди могил. Взрослые на них шикают, пытаются осадить, но это не даёт никакого эффекта.

После бабушки к гробу подошли ещё несколько человек. В чьих-то глазах были слёзы, в чьих-то — безразличие. Они пришли на представление.

Его опустили в могилу. К хлопкам дождя присоединился звук падающей на гроб земли. «Вот и всё. Дальше — без тебя. Вдох».

— Дорогие мои, поминки будут у нас дома. Всех желающих отвезёт автобус. «Вдох. Шаг. Выдох. Шаг. Обратно. На выход».

— Она такая толстокожая или пофигистка? Ни слезинки не проронила. А какая счастливая пара была! Видимо, только с виду, — слышу шепот за спиной. «Вдох. Шаг. Выдох. Шаг. Если бы ты знала, как мне надоел этот вопрос».

Приехали домой, тучи разошлись, и выглянуло солнце. Оно заглянуло в окна и витражи в прихожей. Он любит, когда с порога встречают разноцветные осколки света.

— Как всё дорого-богато!

— А хозяйка молодец. Смотри, как уютно. «Вот и нет. Когда переехала, он сказал, что я могу сделать ремонт и поменять всё по своему вкусу, но я не хотела этого делать.

Во всём этом — он. Мне нравилось жить в его пространстве. И сейчас мне кажется, что он меня обнимает: жёлтыми шторами, осколками света из витражей».

— Опустела без тебя Земля. Как мне несколько часов прожить?

Так же падает листва в садах,

И куда-то все спешат такси…

Внезапно запело радио.

— Ку-ку, ку-ку, ку-ку! «А говорят, часы останавливаются. Врут, значит».

***

Из чата:

«А. К.:

Да уж

Глубина чистых глаз на контрасте, жутко красиво.

Завораживает стих, правда, не понятно почему

А. Ф.:

Сначала возникло такое ощущение, что мне это совсем не нравится. Прямо бунт какой-то — захотелось расставить знаки препинания, поделить на предожения. До конца дочитать просто заставила себя. Второй раз читала вслух, артикулируя каждое слово, как учили в студии актерского мастерства. Словила на этом парочку флешбэков, отвлеклась на воспоминания, снова залезла в текст. Снова читала, уже кивая головой в ритм текста… Пошла думать. Что-то шевельнулось из давно забытого, старого…»

От автора:

Вторую неделю мы бьемся над элементарной «вычиткой», это когда нужно несколько раз прочитать текст себе, чтобы увидеть ошибки и исправить их, но…

«…Я все понел. Мои чаяния относительно ваших ошибок — беспочвенны. Ибо вы не безграмотны, вы — визионеры, вы я так вижу! Я вам большее скажу, вы — солевары смыслов.

Пока я пытаюсь втиснуть ваши буйные мысли в прокрустово ложе жестокой орфографии — вы парите над всем сводом правил и видали их в деревянном ящике, обитым ситцем обыденности.

Вы не ставите запятые? Это же гениально! Вы словно бы солите рассольник по ощющениям, приговаривая — «будут еще меня девчёнку учить супы варить, эвона!»

Вы даете предложениям дышать полной грудью, не стесняя их корсетом пауз и всяких там междометий.

«Тся или ться?!» Быть или делать? Да в пекло! Сотрем грани между действием и состоянием! Это же глубинная философия, как я раньше этого не замечал.

Ведь без всего этого моя жизнь была б тосклива, а вы приносите мне драму.

Ваша соль делает нашу проектную жизнь насыщенной, но прошу, молю, родные — не надо пересаливать, мне б пожить, мне б не подавиться этим прекрасным блюдом, сдобренным вашей щедрой рукой.

С глубочайшим сарказмом, искренне Ваш

Север…»

Подношение номер 4_

Из-за кулис…

«В одном из интервью Тим Рот причислил коллегу по фильму «Розенкранц и Гильдестерн мертвы» Гэри Олдмана к людям, которых он считает сексуальными. В мае 1994 года Олдман появился на обложке «Premiere» с надписью на плече — «Тим Рот, я тоже считаю тебя сексуальным». В 1995 году на обложке апрельского «Detour» Рот ответил надписью фломастером на лбу — «Гэри Олдман, так давай сделаем это».

Оба с юмором.

Оба гениальны.

Один придурковатый харизматичный интилегент, второй — вечный злодей.

Оба оказались в пьесе Тома Стопарда «Розенкранц и Гильденстерн мертвы», — прямая отсылка к цитате из финала Гамлета, где, как вы знаете, все умерли.

Пьеса была экранизирована, и если вы не видели одноименный фильм — кайфаните. Блестящая игра обоих, блестящие диалоги, блестящая экранизация.

Все вы хоть однажды слышали фразу «быть, или не быть, вот в чем вопрос…»

Монолог Гамлета, который он произносит, но…

У Шекспира есть два проходных персонажа (которые, естественно, тоже умирают в Гамлете) — Розенкранц и Гильдестерн. Фильм вышел много лет назад, и меня по-настоящему зацепил один прием…

Два (теперь уже основных) персонажа Розенкранц и Гильдестерн стоят возле слухового окна, и подслушивают то, что происходит в соседней комнате, а там как раз Гамлет произносит свою знаменитую реплику…

Фильм лежит в основной фабуле Гамлета, тесно пересекаясь с ним, но имеет собственную жизнь, как бы взгляд со стороны.

Ирония судьбы в том, что в Гамлете они доставляют на корабле письмо, в котором говорится, что «подателей сего письма предать смерти», и в этой пьесе им, к сожалению не избежать своей участи.

1

Пьеса открывается сценой, в которой Розенкранц и Гильденстерн подбрасывают монетку, делая ставки на то, какой стороной она упадёт. Розенкранц, всё время ставящий на «орла», побеждает 92 раза подряд. Поскольку согласно теории вероятностей возможность подобного исхода крайне мала, Гильденстерн вносит предположение о том, что они находятся во власти «не-, противо- или сверхъестественных сил».

2

Возьмите любой, любимый вами фильм, или произведение (книгу, спектакль, что угодно, но чтобы персонаж (и) был (и) узнаваем (ы). И придумайте параллельный сюжет, где ваш герой сделает то же, что сделали эти два чудика, а именно:

Остроумное дополнение к «Гамлету» Шекспира, превращающее трагедию в фарс.

Или сдвиг фокуса с основных героев на второстепенных.

Или ключевой эпизод известного произведения с точки зрения второстепенного персонажа.

Или ключевые события оригинала, которые ваш персонаж:

* Видел лично, но неправильно истолковал.

* Слышал обрывками разговоров.

* Пропустил, узнав о них постфактум.

* Свое видение.

Итак, 92 раза подряд монетка падает на одну сторону… Что бы это значило… (придумайте свой мистицизм, вплетите его ненавязчиво в сюжет, — например лечащий врач Сары Конор подбрасывает монетку и она становится на ребро, и тут…)

Абсурд — Может супермен вместо того, чтобы спасти планету отвлекся на новый выпуск комикса о Бэтмэне…

3

Используйте приёмы драмы, абсурда и/или чёрного юмора.

4

Попробуйте написать диалог в формате пьесы, где разговор персонажей то и дело прерывается «отголосками» главного сюжета (криками, взрывами, музыкой, обрывками фраз).

Например

Акт 1 Действие 1

Действующие лица: Маргарита, рыжеволосая бестия у которой моторчик где-то там.

Мастер, скучающий художник, мечтательно смотрящий на море.

Маргарита:

Мастер, Мастер! Смотрите, как красиво!

Мастер: зевая: даа, красиво, дери камзол его черти.

Маргарита: Мастер, смотрите — кот! Какой огромный черный кот!.. Почему он появился именно сейчас?

Кот: мау, между прочим у меня имя есть, если что…

Маргарита:…

Мастер:…

P.S. конкретики не будет, что дадено, то и ешьте с удовольствием.

5

Картинку, музыку, хэштег…

***

Динара Богданова

Нильсон

Я сидел на плече у хозяйки, когда та прощалась с матросами. Затем она взяла свой огромный чемодан и спустилась с палубы. Рыжие косички весело подпрыгивали в такт шагам. Моя девочка, не оглядываясь, уходила в свою новую жизнь и не видела, как взрослые, видавшие виды мужики, смахивают скупые слезы с глаз. А я видел. Ведь ее отец вверил мне самое ценное, что у него было. Сам сгинул в море, так что теперь я за старшего. И должен все держать под контролем.

— Господин Нильсон, не вертись так. Все платье мне изорвешь, — вскрикнула Пеппи, когда я уж больно сильно вцепился в нее коготками, чтобы удержаться и не свалиться.

«Понял-принял, сижу не дергаюсь», — уселся смирно, ухватившись за ее косичку лапкой. Да как тут усидеть на месте, когда вокруг столько всего нового творится: проезжают нагруженные чем-то обозы, шныряют туда-сюда беспризорники, дамы и господа чинно расхаживают по причалу. О! А там прилавки. С фруктами. Ооо! Мои любимые, желтенькие. Ээээ, милая моя, куда это ты? Нам не туда. Да не туда, говорят тебе. Вот же упрямая. Идёт и в ус не дует, что господин Нильсон сейчас в обморок упадет. Голодный. А тааам, мягонькие, спеленькие, ароматненькие. Так и манят к себе. А эта дурында мимо идёт. Эх.

Дорога до нашего нового пристанища была неблизкой. Домик, что купил отец своей драгоценной доченьке, находился на самой окраине городка. Хозяюшка энергично шлёпала своими огромными туфлями, вздымая клубы дорожной пыли. Однако, час спустя мы-таки добрались. Покосившийся забор, невероятно запущенный сад и собственно дом — ветхий, почерневший, такой одинокий. Но таким ему оставалось быть недолго, ведь теперь у него появились мы.

Закинув на кровать чемодан, Пеппилотта отправилась на рынок, решив, что нам всенепременно нужна ещё и лошадь. Спустя два часа она уже заводила чудесную смирную кобылку на веранду. Бросив поводья, помчалась варить себе кофе. Пятнадцать минут и она сидит за столиком, прихлебывая ароматный напиток, мило морща веснушчатый носик от удовольствия.

Пройдет неделя или даже две, когда взрослые городка узнают о том, что в доме под названием вилла Курица поселилась маленькая девятилетняя девочка и живёт совсем одна. Без папы и без мамы. Разведут суматоху по этому поводу и придется отваживать особо ярых поборников правил. А пока мы наслаждались последними лучами заходящего солнца и тихим летним вечером.

***

Константин Алеманов

Реликвия

Восточный город Джамбалулу. Особняк Алибабаевых. Василий — глава семьи читает заголовок в газете «Комсомольская правда»: Группа ученых — археологов во главе с профессором Мальцевым обнаружила уникальную находку.

Акт первый.

Действие первое.

Где-то в предгорье Северного Кавказа.

Мальцев, надевая шлем на голову перед коллегами:

— О этот чудный золотой шлем, сын бога Амона с бараньими рогами, да убережет нас от бандитов этого края, и невредимыми мы вернемся домой в Москву. Как некогда Македонского Александра, шлем оберегал в его славных походах. Эта реликвия украсит наш музей!

Коллеги радуются и хлопают.

Бандит по кличке «Белый» прячется за огромным валуном, слушая профессора и подзывает его к себе:

— Эй! Тсссс… Канай сюда.

Пока коллеги между собой обсуждают находку, Мальцев незаметно подходит к бандиту.

Мальцев: — Сан-Саныч, ты чего сюда приперся, договаривались же, что ночью, когда все будут спать.

Сан-Саныч: — Да не дрейфь ты, что ты трясешься как Чикатило перед шестнадцатилетней. Планы поменялись, мы едем в Москву все вместе, а там и…

Бандит озирается по сторонам и договаривает: — Там располовиним, тебе рога, мне все остальное, в Москве барыга знакомый, золото ломом принимает за дорого.

Мальцев: — Одну минутку! Мы так не договаривались, что значит мне только рога? Пятьдесят на пятьдесят!

Сан-Саныч: — Не скули. А ты думал больше делиться ни с кем не надо? Там у меня кореша «Косой» и «Хмырь», им тоже причитается.

Мальцев задумался. «Значит, не видать тебе шлема, как солнечной Италии, полковник поможет». — Хорошо, Сан-Саныч, я тебе сделаю дубликат ключей музея, оттуда и выкрадешь.

Действие второе.

Москва. Раздается телефонный звонок в детский сад номер восемьдесят три.

Заведующий: — Трошкин, зав детским садом номер восемьдесят три слушает.

Сан-Саныч: — Здорово, братан! Это я «Белый», ну как там твои подопечные, хорошо ли кушают?

Заведующий: — «Ооо»! Сколько Лен, сколько Зин, пропащая душа, не ожидал. Дети да, кушают хорошо, только что в космос отправил. Ты когда откинулся?

Сан-Саныч: — Лет пять как на Кавказе промышляю, одному профессору наводку дал на редчайшую находку, так он кинуть меня задумал. Мы скоро в Москву летим, тебя попросить хотел. Ну как тогда помнишь, операцию «Зеркало»?

Заведующий: — Помню, конечно, славное время было, но я завязал, знаешь же. Даже не помню, как по-фени то ботать.

Сан-Саныч: — Вспомнишь! А на счет завязал, так долг платежом красен. Ты с детишками остался, а я тогда восемь лет вместо тебя… Тем более не за бесплатно. Разживешься, бассейн детишкам построишь. Последнее дело «Доцент» и все.

Заведующий: — Давненько этого имени не слышал. Последнее так последнее. Приезжай, детали при встрече обсудим.

***

Из чата:

А. Ф.:

«…Еще пара реплик. Филолог все-таки, сложно замолчать в середине лекции))

Я не знаю, что там в мире литературы нынче, не читала новинок и супермодных авторов — потому как не участвую в фанатских групповухах. Вау — все летят читать Пелевина. Фас — все летят обсирать его же.

Есть много авторов, которые умеют зацепить внимание читателя своим текстом, не размахивая при этом ни подштанниками, ни бензопилой. да, это охрененно сложно подобрать задания для марафона, выдержав тему и поднимая градус, поэтому вы — ведущие, а мы участники. Но тут было очень…»

Подношение номер 5_

и ученик и мастер

Какие бывают увлечения? Музыка, рисование, поэзия. Давайте представим, как влияет то, к чему мы предрасположены на нашу жизнь.

К примеру, Куинджи рисовал на чем только мог. И как только мог, мальчик страшно любил рисовать. Работы ему доставалось много, потому что вокруг все знали — как только закончится работа, он тут же примется рисовать на всём, что под руку попадёт. Маленький Куинджи уже изрисовал углём все доступные стены и заборы, а любой клочок чистой бумаги — воспринимал как личный вызов.

Однажды Куинджи работал подмастерьем на строительстве церкви и жил в кухне нанимателя. Ну и изрисовал там всю кухню так, что хозяин даже позвал соседей посмотреть. Всем очень понравилось. Особенно портрет церковного старосты всем понравился. Ну, кроме самого церковного старосты…

Художник стал известным. Однажды Куинджи написал картину «Ладожское озеро» с торчащими из-под прозрачной воды камушками, и она всем так понравилась, и даже самому Куинджи, что он её повыставлял-повыставлял, потом продал, а потом выкупил и повесил у себя в мастерской. Прям не мог насмотреться, как ловко у него получились эти камушки. «Очень я молодец, конечно», — думал Куинджи.

Мы с вами пишем тексты. Неплохие тексты. Они нам нравятся, мы их приводим в порядок, (пусть и не сразу, с подачи определенного круга людей). Наше творчество занимает определенную часть времени и это целая часть нашей жизни.

1

Возьмите любимого своего ИЗВЕСТНОГО ИЛИ УЗНАВАЕМОГО автора, или используйте любого другого деятеля искусства (художника, музыканта, актера, писателя). Опишите его жизнь (или часть жизни) по примеру Куинджи.

Если вы ответите на эти вопросы, у вас получится текст..:

Как детское увлечение вашего героя/персонажа переросло в профессию? Какие препятствия встречались на пути? В чём уникальность творческого метода? Приведите примеры из биографии и творчества.

2

Напишите текст от лица этого персонажа как подростка, который только открывает это свое увлечение;

Или мастера, уже добившегося признания;

Или человека, вынужденного оставить любимое дело.

Можно придумать и описать идею, которую ваш герой «слил» (произведение, которое не увидело свет (например у Гоголя это второй том «Мертвых душ»)) по каким-то причинам.

(Предвосхищая вопросы: нет, не надо придумывать и описывать ни второй том мертвых душ ни чтобы там ни было, ключевое слово — идея)

3

Пробуйте использовать «якорь», например «она всегда носила с собой сломанный брелок от ключей — остаток того самого дня, когда всё пошло не так».

4

Мистицизм. Не забывание про него, это отличная приправа.

Допускается использовать как реальные факты, так и полностью вами выдуманные, если у читающего возникнет вопрос, это что, реально так было?, — значит у вас все получилось.

***

Ирина Ярцева

Обман признания

Почему он не разрешил прийти на похороны всем, кто хотел попрощаться со мной? Почему? Ведь я так любила в жизни аншлаг, думая, что пустоту внутри можно заполнить количеством — людей, аплодисментов, хвалебных статей в журналах.

Джо не знал меня, просто любил. Как мог. Любил и ревновал. Поэтому и позволил только самым близким попрощаться со мной — не хотел делить меня ни с кем даже после моей смерти.

Нужна ли мне такая любовь? Не знаю. И да, и нет. Я всю жизнь искала совсем другое, но почти всегда брала то, что давали — поддерживая иллюзию изобилия, испытывала дефициты, но довольствовалась малым.

С самого начала я была обречена на одиночество и отверженность. С того самого дня, когда мама отдала меня в приёмную семью. Через две недели после рождения. Кто мой папа — точно не знаю до сих пор, да теперь и неважно.

Симпатичная, русоволосая, с голубыми, искрящимися глазами я умела нравиться людям с самого раннего возраста. Это — одно из моих самых сильных качеств. Ведь именно тогда, в пять лет, я решила стать актрисой. Мне хотелось играть радостную, красивую и роскошную жизнь, пусть чужую, но ту, о которой тогда мечтала.

Актриса должна уметь нравится всем, даже если с самого рождения чувствовала себя страшненькой, ущербной, ненужной.

Хорошенькую девчушку много раз передавали из одной приёмной семьи в другую или снова в приют.

Через несколько лет меня попыталась забрать из приюта моя мама, но вновь не справилась и возвратила обратно. И снова — другая семья. В этой семье меня изнасиловали в одиннадцать лет, а потом, обвинив в распущенности и плохой наследственности, отправили в приют.

Я не смогла пережить насилие и начала заикаться.

Сейчас я знаю, что была хорошенькой и симпатичной, а тогда мне никто и никогда не говорил об этом: не называл красавицей и умницей, как в нормальных семьях. Я чувствовала себя воздушным шариком, который улетел от любящей хозяйки и никак не найдёт дорогу обратно. Откуда-то я знала, как это, когда тебя любят. Жаль, что в жизни с такой любовью не встретилась.

После очередного возврата в приют я решила, что со мной что-то не так. Но я обязательно докажу всему миру, что самая красивая и талантливая. И именно тогда внутри меня начал расти страшный прожорливый монстр, вместе с которым я начала добывать себе признание, любовь, близость — от мужчин, зрителей, от всего земного шара. Имя ему — монстру — отверженность.

Норма. Меня тогда звали Норма. Норма Джин Бейкер Мортенсон. И первое, с чего я начала, поняв, что надеяться больше не на кого, кроме как на себя — бороться с заиканием. Где вы видели заикающуюся актрису? У меня получилось! Я перестала заикаться. Разве что иногда, заикание возвращалось в самые трудные моменты жизни. А они были. Поверьте.

В детстве думаешь, что, став знаменитой, все проблемы решатся сами по себе. Это не так. Их становится больше. Оказывается, играя чужие жизни на сцене, ты продолжаешь нести роль, со сцены в реальную жизнь.

И известность отнимает не только право на свободу, но и собственные эмоции и чувства. Это — плата за успех и публичность. В тебе хотят видеть ту ослепительную и беззаботную блондинку, что порхает на экране фильма с изяществом бабочки.

Я лепила свой образ по миллиметрам, пристально разглядывая и с детства зная все свои физические недостатки. Недовольная несовершенством тела, увеличила уколами грудь, сделала операции по корректировке волос и изменению формы носа и подбородка. Многочасовые тренировки и слегка подпиленный каблук на туфле помогли скрыть лёгкую кривизну ног и превратили мою походку из обычной в «виляющую», когда ступни ставятся на одну прямую линию, а пятка одной ноги — к носку другой.

Я знала, как встать перед объективом камер, чтобы выигрышно подчеркнуть тонкую талию, слегка «удлинить» ноги и рост, обыграть взгляд и улыбку, даже если фотосессии длились часами, днями, сутками. Умела терпеть. Знала цену популярности, когда ты себе не принадлежишь, точно так, как в детстве, в приёмных семьях или приютах. Теперь ты зависишь от зрителей, режиссёров, продюсеров.

У тебя даже имя чужое. Почти чужое. На киностудии решили, что Норма Джин звучит простовато. От мамы — девичья фамилия — Монро, от бродвейской актрисы, которую вспоминают теперь лишь профессионалы или около киношная тусовка, имя — Мэрилин.

Так я стала Мэрилин Монро, актриса одной роли.

Ты долго сопротивляешься, доказываешь режиссёрам, что способна на большее. Учишься на курсах по русской системе Станиславского. Пишешь стихи. Рисуешь зарисовки, наброски, эскизы. Читаешь серьёзные книги по философии. Но тебе не верят. Или не хотят верить.

Зрители не хотят, потому что, как и я, в детстве, мечтают о лёгкой, красивой и беззаботной жизни. Режиссёры и продюсеры — мечтают о кассовых сборах и «Оскаре». Мужчины, которые выбирали меня и которых выбирала я — о непринуждённых, мимолётных отношениях. А какими могут быть отношения с легкомысленной красоткой-пустышкой?

Правильно. Именно такими, о которых вы подумали, но не те, которые хочешь ты.

Любила ли я своих мужей? По-своему — да. Но знала ли, что такое настоящая любовь? Откуда я могла её знать? В приёмных семьях о ней даже и не подозревали, мама всю жизнь искала её, да так и не нашла, а лишь сошла с ума, как бабушка. Я всю жизнь боялась сойти с ума.

Где? Где живёт любовь? Я искала её в мужчинах, в работе, в роскоши и изобилии.

У меня был дом, любимая работа. Странно звучит — любимая работа. Может, там живёт любовь?

Поначалу думала, что там, и любимая работа может дать всё, чего мне не хватало в детстве и о чём я так много фантазировала — признание, нужность, любовь, роскошь, изобилие, радость. Правда в том, что время шло, а я почти не приблизилась к своей мечте. Благо, что трудное детство помогло стать выносливой, терпеливой, целеустремлённой. Я падала, вставала, снова падала, снова вставала.

Мало кто знал меня такую. Всё это время я играла роль успешной, сексапильной, удачливой женщины. И мир мне верил. Это была моя самая лучшая роль.

Актёры — великие обманщики. Роли — их маски. И ладно, если б обманывали зрителей — обманывают себя.

Только близкие знали о том, что я — частый клиент психотерапевтов, что после того изнасилования в детстве редко испытывала оргазм с мужчинами, что мои стойкость и выносливость — это действие транквилизаторов, барбитуратов и алкоголя, и что у меня почти не было друзей, а самая большая и единственно ценная мечта — о доме, в котором много детей.

Господь отбирал эту мечту четырежды. Четыре раза я готовилась стать матерью, но Господь не дал мне детей. Отказал. Кто знает, вдруг в материнстве я нашла бы любовь? Ту, что искала в детстве. Став матерью, я могла бы обрести любовь и подарить её своим детям…

В мужчинах я не нашла любви. Ни в шестнадцать лет, когда меня впервые отдали замуж за полицейского Джеймса Эдварда Догерти, запрещавшего работать в модельном бизнесе. Ни позже, когда вышла замуж за бейсболиста Джо Ди Маджо, ревнивого и деспотичного. Ни в третьем, последнем браке с Артуром Миллером, жадным и мелочным, унижающем и не видящем во мне не только актрису, но и человека.

Каждый мой мужчина был шагом к тому, чтобы окончательно похоронить в себе женщину. Френк Синатра, Ив Монтан, Джон и Роберт Кеннеди…

Одни изменяли и предавали меня, других предавала и бросала я.