Бесплатный фрагмент - Реципиент (реальная история)

Пролог

В двадцатых годах двадцать первого века слово «трансплантация» наверняка слышали многие.

А что вы знаете о трансплантации?

Вы сейчас начнете вспоминать, как что-то где-то читали, смотрели, и даже, возможно, вспомните, что это слово означает «пересадка органов». Большая вероятность, что вы смотрели какой-нибудь фильм или сериал, где герою пересадили сердце или, например, почку от другого человека. И вы будете правы — действительно, пересадка органов — это трансплантация. Но в кино зачастую присутствует неправда или художественный вымысел, который сценаристы и режиссеры добавляют для остроты ощущений, чтобы нам было интереснее смотреть. На то они и художники, имеют право.

Возможно, слово «трансплантация» вы слышали случайно по телевизору, в новостях или какой-то передаче про врачей, где показывают достижения ученых в различных областях медицины.

А кто-то понятие «трансплантация» путает с понятием «имплантация». Но и об имплантации большинство знают только из рекламы о замене зубов. Да, зубы для человека — это очень важно, и, как оказалось, не только потому, что они необходимы для нормальной здоровой жизни, но еще в наши дни они вдруг стали атрибутом богатства и гламура. С экранов телевизоров нас ослепляют «звезды» кино и шоу-бизнеса своими белоснежными улыбками. А чем мы хуже «звезд»? Да ничем. Поэтому все, кому позволяют финансы, делают себе эти белоснежные улыбки, а если финансы не позволяют, то берут кредиты, залезают в долги, в общем, как угодно, но стремятся не отставать от моды.

Про имплантацию зубов мы знаем много: как она делается, где делается, кем делается, из чего делается, сколько стоит. Хотя имплантировать можно не только зубы, но и многое другое. Например, в человеческое тело можно имплантировать чип, стент и т. д.

Имплантация в медицине — это хирургическая операция вживления в ткани чуждых организму структур и материалов.

Приведу некоторые примеры имплантатов, которые уже есть или над созданием которых трудятся ученые.

Протезы. Новые достижения в области протезов включают дополнительные уровни интеграции с человеческим телом. Электроды могут быть помещены в нервную ткань, и туловище может быть обучено управлять протезом.

Слуховой стволомозговой имплантат. В случаях, когда человек полностью глух или плохо слышит на оба уха, хирургическим путем может быть имплантирован кохлеарный имплантат.

Искусственное сердце. Имплантацию искусственного сердца на сегодняшний день можно назвать самой выдающейся из подобных операций. Как таковая имплантация искусственного сердца на настоящий момент является или мостом к трансплантации сердца, или альтернативой при наличии противопоказаний к трансплантации.

В Америке первым, кто успешно провел операцию по имплантации искусственного сердца, был Уильям Деврис.

В России созданием искусственного сердца, искусственных желудочков сердца, искусственной поджелудочной железы и их имплантацией впервые начал активно заниматься выдающийся хирург, ученый с мировым именем Валерий Иванович Шумаков.

Поджелудочная железа. Искусственная поджелудочная железа используется для замены эндокринной функции поджелудочной железы. На данный момент возможно использование специального дозатора инсулина.

Почка. Американские ученые занимаются разработкой искусственной почки. Некоторые успехи уже есть, но есть и сложности, ученые всё еще ищут способы предотвращения свертывания крови, связанного с имплантатом.

Искусственные заменители других органов на сегодняшний день не имплантируют ввиду их сложности или размеров, но вполне вероятно, что в будущем наука шагнет вперед настолько, что будут имплантировать и их. __________________________________________________________

Трансплантация в медицине — это пересадка какого-либо органа или ткани, например, почки, сердца, печени, легкого, костного мозга, глаз, волос и т. д.

Из организма больного человека убирают (а иногда, как в случае с почками, оставляют) его орган, который почти перестал функционировать, и пересаживают ему здоровый орган от донора.

Донор — это организм, от которого берут органы или ткани для пересадки.

А организм, которому пересаживают органы или ткани, называется «реципиент».

________________________________________________

У истоков трансплантологии стояли великие русские ученые-хирурги. Владимир Петрович Демихов, который еще в 1946 году произвел первую в мире пересадку второго дополнительного сердца в грудную полость собаки, а в 1954 году пересадил голову щенка на шею взрослой собаки. Борис Васильевич Петровский, который впервые в нашей стране выполнил успешную пересадку почки в 1965 году. По его инициативе в 1969 году в Москве был создан НИИ трансплантологии и искусственных органов, который в 1974 году возглавил академик РАН и РАМН Валерий Иванович Шумаков.

О том, как делается трансплантация, откуда берутся доноры, о врачах, которые пересаживают органы от одного человека другому, о достижениях наших и зарубежных ученых-медиков в области трансплантологии написаны разные труды и книги. Их не так уж много, это, конечно, учебники по трансплантологии, книги о правовых основах донорства и трансплантации органов и тканей человека, научные статьи, записки и мемуары врачей.

Но в моей книге речь пойдет не столько о медицине, ее научных достижениях и открытиях в такой интересной, сложной и невероятно нужной области медицины, как трансплантология, и не столько о замечательных врачах, которые, оказывается, есть в нашей стране, а в большинстве своем население об этом не знает. Речь пойдет о человеке, который пережил трансплантацию и живет с донорским органом. Человеке, который был молод и здоров, учился, работал, занимался спортом, создавал, влюблялся, растил детей — жил обычной человеческой жизнью. И вдруг… всё это закончилось. Вдруг какой-то орган просто перестал работать. Он устал, выработался, он заболел. Он не может больше ничего сделать для своего хозяина. А как жить без этого органа? Никак. Как жить без почек, без печени, без сердца, без легких? Как вы думаете, можно жить без этих частей организма? Нельзя. Такой человек обречен на гибель. И здесь приходит на помощь трансплантация. Благодаря ей человек получает шанс на жизнь, новую здоровую жизнь.

Так вот, в этой книге я расскажу, как человек живет до и после трансплантации, на собственном примере. Я — реципиент.

Часть 1. До

Детство. Юность. Начало болезни

С самого детства мы привыкли к тому, что всё, что показывают по телевизору, происходит где-то далеко, в другой стране, на другой планете или даже в другой вселенной, а, скорее всего, это вообще из области фантастики. Помните научно-фантастические романы советского писателя-фантаста Александра Беляева «Голова профессора Доуэля» или «Человек-амфибия», которыми мы зачитывались в детстве?

Пересадка частей тела и органов! Ну, где-то, наверное, уже пересаживают. Есть же у них робот-полицейский — голова человеческая, а всё остальное — железо. Если уж голова одна сама по себе живет отдельно от человеческого тела, то пересаженная почка, печень, сердце, легкие, поджелудочная, костный мозг — это вообще ерунда. Ну, пересадили. Отряхнулся и пошел. Вот и все наши знания об этой области медицины.

В большинстве своем мы или не хотим смотреть программы о врачах, или даже, если смотрим, то тут же забываем ненужную нам информацию. И уж тем более мало кто читает книги о медицине, обычно это делают только те, кто собирается посвятить свою жизнь служению ей, или тяжелобольные люди, которые очень хотят выздороветь.

Я была суперздоровым ребенком, как мне казалось. Я тоже не любила смотреть новости и программы про врачей. Я любила кино, театр, балет, фигурное катание, я смотрела то, что мне было интересно. Родилась я в абсолютно здоровой деревенской семье. Была веселой, подвижной, активной. Смеялась я постоянно, как говорят мои родители. Болела мало, а если болела, то это были обычные детские болезни, простуда. Правда, уже будучи взрослой, я узнала от мамы, что совсем маленькой переболела воспалением легких два раза, но его благополучно вылечили, так что ничто об этом не напоминало.

Я всегда хорошо училась, занималась спортом, танцами, ходила в театральные кружки, сочиняла стихи и сказки, самостоятельно пыталась освоить музыкальные инструменты, дополнительно изучала английский язык, параллельно с учебой в старших классах окончила курсы стенографии, которые мне должны были облегчить учебу в институте. Курсы действительно очень пригодились в конспектировании, к тому же у меня никто из сокурсников никогда не просил тетради, чтобы переписать лекции, из-за стенографических иероглифов это было невозможно. В общем, моя жизнь была активной и насыщенной. Кроме этого, у меня всегда были друзья, с которыми я тоже проводила довольно много времени.

Семья моя была полная — мать и отец, старшая сестра и младший брат. Брат был младше на десять лет, сестра старше на два года, поэтому мне как средней доставалось больше работы по дому, и ругали меня тоже чаще остальных. Я обожала и сестру, и брата, с последним постоянно нянчилась — гуляла, забирала из детского сада, читала ему книги, показывала диафильмы. Когда брат родился, наша семья жила за Полярным кругом. В советское время многие ехали на Север за большими заработками. Там я окончила среднюю школу.

В институт я поступила за три тысячи километров от дома, в средней полосе. Это был институт культуры, режиссерско-театральное отделение. Учеба была очень интересной, радостной, насыщенной, требовала много физического здоровья, чего у меня по-прежнему было в избытке. Я много и усердно училась, с утра до вечера пропадала в институте — на лекциях, репетициях, в библиотеке. Нередко репетиции спектаклей и студенческих работ затягивались до ночи и дольше, но от этого было только веселее и интереснее. Я успевала много читать, ходить в кино, театр, заниматься спортом. Жизнь представлялась тоннелем, который, с каждым шагом становясь короче и шире, приближает меня к ослепительному огромному счастью.

Полностью отдавая себя искусству театра, а вернее, пока постижению этого искусства, я совершенно не думала о любовных романах, мне даже было жалко тратить на них время. А потом я влюбилась и в двадцать лет вышла замуж за человека, которого до свадьбы знала всего десять дней. Такая вот любовь с первого взгляда у нас произошла.

Жизнь оказалась интересной штукой. Мечта стать артисткой ушла на второй план. Институт я окончила, но на первый план вышла любовь. Она поглотила меня полностью. После свадьбы мы уехали на родину мужа, на степные берега прекрасной Волги.

Моя специальность — режиссер театрального коллектива. Соответственно, работала я везде, где мог в непростые девяностые годы хоть что-то заработать специалист подобного профиля — это школа, дополнительное образование, местное телевидение, учреждения культуры, бары, рестораны. Вредного промышленного производства в моей профессиональной биографии, как видите, не было. К чему я это говорю, вы узнаете позже. Работа моя, даже наоборот, была сплошным праздником, можно так сказать.

Город, где мы жили, был с избытком наполнен промышленными предприятиями, в том числе и химическими, поэтому экологическая ситуация была не очень, сейчас она стала еще хуже. По этой причине там живет много астматиков и аллергиков. Но это всё я узнала намного позже. А пока я была молода, здорова и полна надежд. Работала, любила своего мужа, опять изучала английский язык на заочных курсах, каждый день старалась заниматься спортом. Я никогда не курила, то есть, как большинство в юном возрасте, пробовала это дело, но мне не понравилось.

Через три года после свадьбы я родила моего единственного замечательного сына. Беременность проходила, в принципе, неплохо. А вот после родов у меня стали появляться периодические обморочные состояния, сильно кружилась голова. Надо сказать, что я с детства страдала головокружениями, бывало такое, что они длились по нескольку дней и я не ходила в школу. Это началось, когда мы переехали за Полярный круг. Тогда достоверную причину моего недуга так и не нашли, проверяли давление и гемоглобин — всё было в норме. А в юности головокружения исчезли сами, наверное, переросла. Врачи предполагали, что головокружения могли быть из-за быстрого роста в подростковом возрасте, а еще из-за климатических особенностей крайнего севера. И вот после родов они опять возобновились — подступала тошнота, становилось жарко, выступал пот, появлялось ощущение падения, будто я куда-то проваливаюсь всё глубже и глубже и лечу, но в обморок я не падала. Из-за того, что эти состояния нарастали постепенно, меня успевали из них вывести. Приступы эти были очень редкими и продолжались первые три года после родов, потом они как-то пропали сами собой, и всё стало хорошо.

Хорошо было лет пять, пока однажды я не простыла во время проведения молодежной акции. Я тогда работала заместителем директора в учреждении дополнительного образования детей, организовывала культурно-массовые мероприятия и зачастую сама их проводила. На этот раз я была одной из ведущих молодежной акции, посвященной очередному празднованию Дня Победы в Великой Отечественной войне. Акция всегда проходила на улице у одного из городских памятников. Погода была нежаркая, дул холодный северный ветер. Но на дворе — май, а я еще молодая женщина. Конечно, я была одета довольно легко — на мне была кожаная куртка, блузка, юбка, чулки и туфли. И вдруг в середине мероприятия посыпал снег. Акция эта всегда была значимым городским мероприятием, на нее приходили чиновники районной администрации, ветераны, военные, жители города, учащиеся старших классов всех школ района, поэтому остановить и завершить акцию раньше времени было нельзя. Она была проведена по плану и до конца.

Я заболела. Впервые в жизни я заболела фолликулярной ангиной. Высокая температура, ломота, ужасная боль в горле. Пришлось взять больничный. Участковый врач был у меня тогда один из лучших врачей города, поэтому быстро поставил меня на ноги. Но после этого случая я стала часто болеть — ангина, гайморит, бронхит. К работе я всегда относилась ответственно, поэтому глотала противовирусные, антибиотики, глушила симптомы и бежала на работу. Естественно, к этому добавлялись стрессы, которые сопровождают современного человека постоянно и повсюду — на работе, в семье, в транспорте, в магазине и т. д. Видимо, организм стал давать сбой.

Лет через шесть я заболела воспалением легких — как я тогда думала, впервые, но, как я уже писала раньше, это был третий раз в моей жизни, первые два были в очень раннем детстве. Потом, примерно через полгода, я заболела снова, через год заболела еще, через три месяца еще раз.

В течение четырех лет я переболела шесть раз воспалением легких. Шесть раз.

Совет:

Работа не волк, в лес не убежит (народная пословица)

Незаменимых людей не бывает (современная народная мудрость)

Берегите свое здоровье смолоду, оно у вас одно. Ни за какие деньги его потом не купишь.

На своем опыте я поняла, что никто ни на одной работе не оценит ваши «подвиги». Когда вас не станет, вам легко найдут замену, и через месяц, полгода, в лучшем случае год про вас забудут.

Я постоянно выходила на работу недолеченная (я же была очень ответственной, да и деньги нужны были), но в этом была не только моя вина, но и нашей «замечательной» постсоветской медицины, когда врачи, которые могли вылечить болезнь в советское время, вдруг забыли, как это делается.

На дворе стояли двухтысячные. Во всем мире семимильными шагами идет прогресс, ученые работают над искусственным сердцем, животным и человеку пересаживают органы. А в наших больницах не могут вылечить воспаление легких. С таким серьезным заболеванием в стационаре больницы (если туда еще положат) держат всего десять дней. Меня с двусторонним воспалением легких, продержав десять дней, с положительной динамикой выписали домой на долечивание. Стояла ранняя весна. На долечивание мне нужно было каждый день ходить пешком по полчаса в поликлинику на уколы. Что такое ранняя весна в средней полосе России, я думаю, объяснять не надо, но, если кто не знает, я расскажу — это самое гадкое время, это ветер, сугробы сырого снега, лужи, которые не обойти, поэтому приходится топать прямо по воде, это мороз и гололедица. И вот я с недолеченным двусторонним воспалением легких топаю в поликлинику на уколы, туда и обратно по полчаса. Это что, лечение? А в стационаре? Какое лечение было в стационаре? Никакого. Один раз в день мне делали укол антибиотика и давали таблетки от кашля. Вот и всё лечение. После такого хождения на уколы с пневмонией через неделю я заболела ларингитом и потеряла голос на два месяца. Это было ужасно. Моя работа очень тесно связана с людьми, она вообще заключена в общении с людьми, а тут два месяца без голоса. И ни один врач не смог мне его восстановить. У кого я только не была — и бесплатно, и за деньги, и за большие деньги. Голос постепенно вернулся сам.

И я думаю, такая ситуация была, а может, и сейчас есть во многих регионах нашей великой Родины. Это очень печально. Больные никому не нужны. Человек чувствует себя совершенно беспомощным перед болезнью. Не знаешь, куда бежать, в какие двери стучаться. В итоге бежишь к платным врачам, а там еще хуже, только деньги тянут и обещают, что будешь здоровым. Бежишь к бабкам, к тряпкам, куда угодно. Я тоже бегала ко всем, в том числе к знахаркам. Но об этом позже.

А помните, какая была советская медицина? Многие, конечно, уже и не помнят, а многие и попросту не знают в силу своего возраста. Тогда воспаление легких считалось очень опасным заболеванием, человек лежал в больнице двадцать один день, ему делали уколы, капельницы, ставили банки (замечательная процедура), делали физиопроцедуры, врач приходил каждый день и внимательно осматривал больного.

А в постсоветское время и в наши дни некоторые врачи могут за целый день даже не навестить тяжелобольного, у них нет на это времени, они бумаги заполняют. Такое лечение является одной из причин того, что человек доходит до пересадки органов. Многие врачи в регионах не умеют ставить диагнозы, не учатся, не повышают квалификацию, они даже не знают, что такое трансплантация и что её делают у нас в России… бесплатно. Забегая вперед, скажу, что доктора в моей поликлинике не знали о том, что в нашей стране делают такие операции вообще.

Но вернемся к двухтысячным годам. Переболев несколько раз воспалением легких, ангиной, гайморитом, ларингитом, я стала постоянно подкашливать. Знаете, как подкашливают курильщики. Они покурят, а потом кашляют и выплевывают мокроту. Некоторые кашляют сильно и постоянно, даже ночью. У моего мужа есть друг. Так вот, этот друг очень много курил, в тридцать пять лет он кашлял, как столетний дед на печке, вообще не мог ночью уснуть. В итоге он бросил курить, и кашель исчез совершенно. Друг даже поднабрал вес (а был худой), стал хорошо выглядеть. Он бросил курить, и всё — стал здоровым человеком. Как бы мне хотелось, чтобы было так: бросил плохую привычку и выздоровел. Мой муж тоже курит. Курят многие мои знакомые, даже женщины. Они и тогда курили, и курят до сих пор. Вы не представляете, как это обидно, когда ты не куришь, а у тебя кашель, как у курильщика. И когда ты приходишь к врачу, он обязательно тебе задает вопрос: «Курите?» А ты: «Нет». А он, с ухмылочкой глядя на тебя: «А почему же кашляете?» Так я же к вам пришла за ответом — почему я кашляю? И снова вопрос от пульмонолога: «Работа вредная? Химией дышите?»

Помните, я выше писала о том, что позже расскажу, к чему я говорила, что никогда не работала на вредном промышленном производстве. Вот именно поэтому. Все пульмонологи меня спрашивали о курении и о месте работы и очень удивлялись, что я никогда не курила и что работа у меня о-о-очень далека от производства. Всё… Им не за что было зацепиться, они не могли понять, от чего я кашляю. С пульмонологами в провинциальных городах — проблема, а с хорошими пульмонологами просто грандиозная проблема. Терапевты же из болезней легких, как выяснилось, по большей части, знают воспаление, туберкулез, ну еще астму.

А так как я уже несколько раз переболела воспалениями, у меня на легких остались рубцы, а рубцы на рентгеновских снимках дают затемнение, а раз затемнение, то быстро — в тубдиспансер, к фтизиатру. Фтизиатр смотрит анализы, снимки и говорит, что я не их пациент (хорошо хоть фтизиатры грамотные попадались). Я опять к терапевту, тот разводит руками. И так продолжается четыре года — с 2006 по 2010. Я простываю, температурю, болею, кашляю. Температура проходит, состояние нормальное, а покашливание остается.

Поняв, что врачи мне помочь ничем не могут, я начала искать всякие народные рецепты. Что я только не пробовала: и барсучий жир, и топленый свиной жир с горячим молоком, и настойку водки на березовых почках, и чай на луковой шелухе и сосновых ветках, и варенье из сосновых шишек, и молоко с маслом, медом и куркумой, и исландский мох, и вареный в сахаре лук, и сок алоэ с лимоном и медом, и много-много еще всякой всячины. Я даже пропила целый месяц настойку струи бобра! Это маслянистая жидкость, которая вырабатывается в прианальных (да-да, от слова «анус») железах речных бобров. Вкус ее похож… даже сложно описать, на что, что-то похожее на мочу с керосином. И кроме всего этого — бесконечное количество разных медицинских лекарственных препаратов от кашля в виде сиропов, настоек, таблеток и т. д. Я цеплялась за каждый рецепт, как за спасительную соломинку. Всё это я узнавала от разных знакомых, от знакомых моих знакомых, иногда от чужих людей. Каждое из этих средств когда-то кому-то из них очень помогло, мне же все они были «как мертвому припарка».

Диагноз

В 2010 году я в очередной раз переболела воспалением легких и решила поехать на море, в Крым. Я посоветовалась со своим терапевтом, она дала добро. Море — это чудесно. «Солнце, воздух и вода — наши лучшие друзья».

Мы нашли санаторий с лечением в Ялте, и вся наша семья в конце июля прибыла на полуостров на целых три недели. Погода была прекрасная, море теплое. Я купалась и загорала в надежде, что теперь-то у меня пройдут все болячки и я стану здоровой, как прежде. Но не тут-то было.

Прошло дней десять пребывания на юге, и у меня вдруг появился сухой кашель, который начинался внезапно и как будто перехватывал мне горло. Температуры не было, не было насморка, не болело горло, просто душил кашель. Я сходила к терапевту санатория, она назначил лекарство и физиопроцедуры. В ближайшей аптеке мы купили таблетки от кашля и антибиотики. Я глотала лекарство и посещала физиокабинет. Кашель просто изнурял и днем, и ночью. Каждый день я продолжала ходить на море, но купаться перестала. Море больше не радовало меня. Мне хотелось убежать, спрятаться подальше от всех людей. Но мы жили в санатории. Всё всем слышно. Всё все видят и знают. Люди спрашивали, что со мной. От этого я испытывала еще больший дискомфорт, было так неудобно, что хотелось провалиться сквозь землю. День ото дня кашель становился мучительнее. Наконец-то отпуск закончился, мы уехали.

В поезде я глотала таблетки, подавляющие кашель, чтобы не мешать соседям. От них был недолгий эффект, кашляла я меньше, но эти таблетки, к сожалению, не лечили.

Потом, спустя восемь лет, когда я попала в институт пульмонологии в Москве, я узнала, что мне ни в коем случае нельзя было купаться в море после недавно перенесенного воспаления легких, что только спустя полгода после болезни можно погружаться на несколько минут в теплую воду. Но терапевты почему-то мне этого не говорили.

_____________________________________________________________

Ни в коем случае нельзя купаться в водоемах и даже в ванне в течение полугода после воспаления легких.

_____________________________________________________________

Из Крыма я приехала совсем больная, кашель стал меня просто пожирать. Это был 2010 год.

Вы не представляете, а может, кто-то и представляет, тогда тем более поймет меня, как это ужасно — постоянно кашлять. Одно дело, когда ты кашляешь день-два, ну неделю, и совсем другое, когда ты кашляешь месяц, два месяца, полгода, год, постоянно. Домашние и друзья еще более-менее понимают, и то периодически спрашивают, дают советы, закрываются, сторонятся.

А на работе каково? Ты сидишь с людьми в кабинете, они начинают ощущать себя некомфортно, беспокоиться, переживать за свое здоровье. И они, конечно, правы. Я бы тоже сторонилась постоянно кашляющего человека. Самое ужасное — это совещания. Когда я была здорова, я любила совещания — весь коллектив собирается, обсуждает дела насущные, кто-то пошутит, посмеемся, а я любила смеяться. Но, заболев, я возненавидела совещания, для меня они превратились в пытку, я стала зажатой и нервной, стараясь сдерживать кашель. Очень боялась раскашляться при большом количестве народа, мне было стыдно. Да, я стыдилась кашля, я еще не знала, что у меня за болезнь, но я её очень стыдилась, боялась, что люди меня посчитают заразной. Если раньше мне хотелось быть на глазах, в центре событий, то теперь я хотела стать невидимкой. Но бросить работу я не могла, даже не представляла себе это. Я привыкла работать, быть в коллективе, среди людей. Да и зарабатывать было нужно. На одну мужнину зарплату прожить было сложно.

Но однажды мне всё-таки предложили уволиться с работы. Руководство нашло какие-то причины, объяснения, но на самом деле, мне кажется, дело было в моем кашле. Был декабрь 2011 года. Кашляла я тогда уже очень часто и сильно, в бронхах постоянно скапливалась мокрота, в груди у меня всё хрипело и булькало.

Приближались новогодние праздники. Устроиться в конце года на работу нереально. У меня была подруга, которая работала в одном из городских ресторанов арт-директором. Она мне предложила подзаработать Снегурочкой. Я напилась таблеток, подавляющих кашель, и поехала в ресторан на смотрины. Ехать нужно было поздно вечером, потому что в это время хозяин ресторана ужинал в своей вотчине. Как мне сказала подруга, он очень творческий человек, любит, чтобы было богато, красиво, вкусно. Смотрины прошли успешно, меня утвердили.

Я начала работать Снегурочкой. Ресторан представлял собой комплекс помещений, больших и маленьких. Начинались новогодние корпоративы — самый заработок. Заказов было очень много. И, конечно, все гости заведения хотели видеть Деда Мороза и Снегурочку. В тот год декабрь выдался снежный и холодный, морозы были сильные. Мне дали довольно легкий костюмчик, скорее даже летний. Я надевала под него и свитера, и пуховый платок, но на улице в нем всё равно было очень холодно, а в помещении с такой поддевкой было жарко. Наша с Дедом Морозом задача заключалась в том, чтобы ходить из помещения в помещение и поздравлять народ, играть в игры, загадывать загадки, веселить. А пока народ приходит в ресторан, «подтягивается», так сказать, посетителей нужно встречать на улице у входа. В общем, мне с моим кашлем как раз такой работы и недоставало. Но нужно было работать, я так решила. Сидеть дома — не для меня. Я собрала себя в кулак и приступила к делу. Кроме того, что было холодно, душил кашель, еще и донимал подвыпивший народ. Но я всё выдержала, доработала до конца. За десять дней заработала больше денег, чем мой муж зарабатывал за месяц. И, к моему удивлению, не заболела. Я, муж и сын встретили новый 2012 год в ресторане, я была в костюме Снегурочки.

Но вернемся в 2011 год. Летом этого года я выпросила у своего терапевта направление в областную больницу. Почему выпросила? Потому что врачи сами не предлагали никогда, а если попросишь, старались не давать направления в больницы другого города. Как я потом спустя несколько лет узнала, у них установка на то, чтобы деньги с каждого полиса обязательного медицинского страхования всеми правдами и неправдами оставались в своем городе и регионе. К сожалению, и сегодня в большинстве регионов дела обстоят точно так же.

Получив долгожданное направление, я попала на плановую госпитализацию в пульмонологическое отделение областной больницы. Лечение там было не ахти, но по крайней мере мне поставили диагноз — бронхоэктатическая болезнь с двусторонним поражением легких (S4, S5 — справа и слева), бронхообструктивный синдром, пневмосклероз в базальных сегментах, диффузный эндобронхит II степени, дыхательная дистония. Одышки у меня тогда еще не было. Меня уничтожал кашель. Мне прописали таблетки, ингаляции и отпустили домой.

Я принимала таблетки, делала ингаляции. На тот момент у нас дома уже появился интернет, я прочитала всё, что нашла о бронхоэктатической болезни. Прогнозы там делались неутешительные, хотя пульмонологи, у которых я была впоследствии, говорили, что с этой болезнью можно жить долго и даже неплохо. Может, кто-то и смог так прожить, и живет кто-то до сих пор, но у меня не получилось. Я уже упоминала выше, что пила исландский мох, эта трава обладает множеством полезных лекарственных свойств. Не знаю, от неё или от лекарств, которые мне прописали в областной больнице, но на какой-то период мне стало немного лучше.

2012 и 2013 годы я прожила более-менее спокойно. У меня была новая работа, она мне нравилась, был замечательный коллектив. Я старалась каждый день заниматься гимнастикой, занималась сама, дома — это были и йога, и танцы, и растяжка, и дыхательная гимнастика. Кашель не исчез, но он как будто стал не таким изнуряющим. Я периодически проходила обследования в своей поликлинике, которые показывали, что ухудшения нет.

Одышка

Весной 2013 года я неожиданно забеременела. Периодически у меня поднималась температура, при этом не было никаких простудных симптомов. Осмотрев меня, врач сообщил, что не всё хорошо с беременностью, что нужно срочно ложиться в больницу, в гинекологию. Я легла. Оказалось, что у меня очень большие проблемы. Меня срочно прооперировали.

Операция проходила в одной из городских больниц. Как я жалела потом, что не поехала в областную больницу… Одной моей знакомой делали подобную операцию в области до всех этих событий со мной, и у нее всё прошло замечательно. Я же испугалась диагноза и поспешила, отдала себя в руки городским докторам.

Прооперировали меня в довольно короткие сроки, тянуть было нельзя. После операции начались проблемы с отходом мочи, поднялась температура. Оказалось, хирург затронул мочеточник, как-то подшил его. Правая почка увеличилась в размерах и воспалилась. Начался гидронефроз. Меня срочно перевезли в другую больницу, в урологию. Там меня тоже очень быстро, в день поступления, прооперировали. Операция проходила под местным наркозом. Во время нее врачи давали мне команды: «Вдохнуть. Выдохнуть». Прошла операция хорошо, почку спасли. В нее поставили нефростому. Четыре месяца я пробыла на больничном, с нефростомой в почке, к которой был прикреплен мочеприемник. Но и это еще не всё. После операции в гинекологии в животе у меня образовалась гематома, которую обнаружил случайно специалист УЗИ через неделю после операции на почке. И снова меня в срочном порядке везут на операцию. И снова — общий наркоз, и на этот раз вместе с гематомой мне удаляют здоровый левый яичник. Почему? Видимо, так было нужно…

Эти операции, наркозы не прошли даром. Осенью 2013 года у меня появилась одышка. Начиналось всё неожиданно: у меня резко заболело под левым ребром. Это случилось прямо в день рождения моего сына. В квартире было много родственников и друзей. Я подумала, может, болит желудок (всё-таки день рождения — праздник, еда, напитки), выпила но-шпу, но боль не прошла, а всё нарастала и нарастала. Тогда я решила, что это сердце, приняла валидол, но лучше не стало. Родственники предложили вызвать скорую, я отказалась. Я очень не люблю скорую, боюсь ее, как, наверное, большая часть населения нашей страны. Решила выпить сильное обезболивающее, боль утихла. А на следующее утро я еле встала с кровати, у меня болели бока и спина, я ходила по квартире сгорбившись — не могла разогнуться, ощущение было такое, будто у меня растут крылья в прямом смысле. Дышать было тяжело. Потом оказалось, что у меня невралгия и в очередной раз двусторонняя пневмония. Муж повез меня в городскую больницу. Мне сделали рентген. Но рентгенолог даже не распознал пневмонию. Не понимая, что со мной, я лечилась дома согревающими мазями и обезболивающими. Но лучше мне не становилось. Поднялась температура. Мы вызвали врача на дом. Тот направил меня на рентген в поликлинику. В поликлинике, посмотрев мои снимки, врачи направили в тубдиспансер, где мне сказали, что я не их пациент (слава Богу), поставили диагноз «полисегментарная пневмония» и отправили к терапевту. Вот так меня и лечили — отправляли из одной больницы в другую.

Пневмонию тогда мне вылечили. Но появилась одышка. Из лечения на постоянной основе у меня периодически были разные антибиотики, которые мне прописывал терапевт, и бронхолитики, которые прописал пульмонолог в областной больнице.

На работе в этот период у меня всё было замечательно, я очень много работала, продвигалась по служебной лестнице, старалась как можно меньше сидеть на больничном, никому не говорила о своей болезни, которая усугублялась.

В 2014 году в моей семье случилось страшное горе — умер мой младший брат, которого я обожала. Он заболел внезапно в январе, через неделю после Крещения. Жил он в Московской области и был военным. Неделю, когда он был в тяжелом состоянии, вся наша большая семья сидела на телефонах и молилась. В начале февраля брат умер. Это было непостижимо. Как это вообще могло случиться? Как мой здоровый младший брат мог умереть? Трудно подобрать слова, чтобы передать, какой это был для меня удар. Как вообще кто-то из родных может умереть? Они не должны умирать совсем, никогда. Они должны жить вечно.

Впервые я реально прочувствовала смерть в двадцать два года. Тогда умер мой родной племянник, крестник. Ему было всего три годика. Это тоже случилось неожиданно. Нормальный здоровый ребенок вдруг умер. Тогда я осознала, что смерть — это не что-то далекое, чужое, не касающееся меня и моих родных; что она постоянно крутится где-то рядом, невидимая, никем не замеченная, хитрая и коварная, принимающая различные формы и образы. Я поняла, что она есть. То есть я, конечно, знала, что люди периодически умирают, но это же старые люди, это дедушки и бабушки, и это нормально, это вполне естественно. А когда в костлявые руки смерти попадают маленькие здоровые дети — это противоестественно. Смерть племянника была сильным потрясением для меня. Но тогда я была еще молодой и здоровой, поэтому рана от потери малыша смогла затянуться без последствий для моего организма.

И вот через двадцать лет умирает брат. Я плакала полгода постоянно, ежедневно. Я чувствовала, как у меня внутри всё заледенело, исчезло ощущение жизни. Время шло, но то самое ощущение жизни, какого-то куража, радости, которое раньше жило во мне даже несмотря на болезнь, не возвращалось. Мое состояние начало ухудшаться. Я выплевывала огромное количество мокроты. В 2015 году начались кровохаркания. Одышка нарастала, я стала медленно ходить, при совсем небольшом ускорении я задыхалась. Побывала у всех пульмонологов города, но ничего критического они не находили. Периодически я ложилась в дневной стационар местной поликлиники, меня пролечивали инъекциями всё тех же бронхорасширяющих средств и антибиотиков. На какой-то очень короткий период становилось лучше, но потом всё возвращалось. Одышка усиливалась. Функция дыхания падала и падала.

Не могу вспомнить, когда и какой врач, может, кто-то из рентгенологов, после очередного исследования на компьютерной томографии моих легких поставил мне диагноз ХОБЛ — хроническая обструктивная болезнь легких. Это значит, что просветы моих бронхов становились всё уже и уже, воздуха сквозь них проходило всё меньше и меньше. Но я продолжала искать средство спасения, я почему-то верила, что в наш продвинутый век, век новых технологий и прогресса такое средство обязательно должно быть. Я отчаянно штудировала интернет, но если что-то мне и попадалось, то это было не у нас, а где-то за границей, в другой, более развитой, стране или вообще из области фантастики. Чаще всего мне попадались народные рецепты снадобий, сказки о снятии порчи, разные физические упражнения, сайты платных клиник, где свято обещали, что вылечат всё. Я пробовала это всё.

Я ходила к тетенькам и дяденькам, которые снимают порчу, которой, конечно, по их словам, на мне было много. Во всяком случае, они ее видели. Как правило, они все работали одинаково. Одеты они абсолютно по-домашнему, даже небрежно. На ходу, занимаясь своими домашними делами, расспрашивают о твоей проблеме, особо не вдаваясь в подробности, делая вид, что им всё ясно, быстро приступают к лечению — жгут спички, плавят воск, капают им в воду над твоей головой, водят руками, что-то шепчут. Длится это действо не очень долго, минут десять-двадцать. На том, чтобы ты пришла еще и еще раз, они не настаивают, это как бы твое дело, но… лучше прийти, потому как от одного раза существенного улучшения не будет. Я ходила, платила и ждала. Но, увы, ничего не помогало. Бронхоэктатическая болезнь легких необратима, об этом я прочитала много. Я это знала, но не могла в такое поверить.

Как-то я услышала выражение, что на войне не бывает атеистов. В тяжелой неизлечимой болезни так же. Конечно, я пошла в церковь. Я посещала богослужения и раньше, причащалась, исповедовалась, но теперь я это делала с большим усердием и, наверное, с большей верой. Я поняла, что больше мне надеяться не на кого, кроме Господа. В плане людской помощи я чувствовала себя очень одиноко.

Осознание болезни

Где-то в 2015–2016 годах я осознала всю серьезность своей болезни, у меня начали появляться мысли о смерти, моей смерти. Мои родные привыкли к тому, что я кашляю, и их это перестало волновать, хотя и на первых порах особо не волновало. Мой муж был единственным (кроме врачей, конечно), кто знал мой диагноз, но и он тоже не особо беспокоился по этому поводу. Почему? Думаю, мои родные не подозревали, к чему это может привести. И потом я ничем, кроме кашля, не показывала, что я больна, не жаловалась, не ныла, не докучала. Я и сама не подозревала, что это может привести к плачевным последствиям. Родные и сама я привыкли к моей болезни. И когда мне вдруг стало намного хуже, я оказалась с нею один на один. Это очень страшно, когда из тебя вытекает жизнь, энергия, и ты это ощущаешь, но ничего не можешь сделать, и никто во всем нашем огромном мире не понимает, не хочет и не может понять, что ты скоро просто исчезнешь, совсем. А тебе только сорок лет, у тебя ещё есть планы на эту жизнь, и, по сути, ты ещё и не жил, а в большей степени выживал. Тогда, казалось бы, что ты цепляешься за эту такую трудную, часто несправедливую жизнь? Зачем? Ведь можно взять и покончить со всем этим, если сейчас опустить руки, перестать бороться и что-то делать. Но я очень хотела выжить!!! Я хотела жить!!! Люди любят жизнь, и я люблю. Такова психология людей. Никто не хочет уходить отсюда. Даже когда здесь очень плохо, даже когда невыносимо, большинство людей предпочитают остаться. Никто не знает, что Там. Никто оттуда не приходил, не возвращался. Никто нам не рассказал ничего о Том мире. Поэтому нам страшно. Люди боятся неизвестного, боятся смерти. Но по-настоящему они начинают ее бояться только тогда, когда она подступает очень близко, когда люди ощущают ее, видят очертания, когда чувствуют ее холодные неприятные поглаживания на своей коже. Пока она где-то далеко, там у кого-то, люди бравируют, они готовы к встрече с ней. А бывают такие, которые зовут ее, приближают, жаждут познакомиться. Но это потому, что они чувствуют себя бессмертными, потому что они здоровы, они уверены, что всегда будет так и не может быть по-другому. И даже когда тебе уже поставили диагноз неизлечимой болезни, но ты не чувствуешь ее в себе, ты еще полон сил, даже тогда в тебе нет страха смерти. Ты всё равно думаешь о смерти как о чем-то очень далеком, да и думаешь о ней только для того, чтобы жалеть себя и чтобы тебя жалели другие, это даже можно назвать кокетством. А тот самый настоящий ужас, от которого ты впадаешь в жуткую депрессию, появляется потом, намного позже, когда смерть появляется на пороге твоей комнаты, когда ты четко видишь ее очертания, ощущаешь ее частое холодное дыхание, когда она садится на твою кровать и слушает твои слабые вздохи. Я это со всей полнотой ощутила в 2018 году, когда мое самочувствие стало ухудшаться в геометрической прогрессии.

В начале 2018 года, еле выпросив в своей городской поликлинике направление на лечение в областную больницу, я наконец-то госпитализировалась туда в середине марта. На тот момент у меня периодически поднималась небольшая температура, я захлебывалась мокротой, которая была зеленого цвета и имела гнилостный запах, иногда плевалась кровью, могла выплюнуть целую ладонь ярко-алой густой жидкости. Чтобы не задыхаться, я ходила медленно, с остановками, также очень медленно могла подниматься по ступенькам, но всё-таки могла и поднималась. Я легла в больницу в целом с нормальным (как мне казалось) самочувствием, если это можно назвать нормальным относительно моей болезни (т.е. не в критическом состоянии, не с обострением). Я хотела полежать, отдохнуть, подлечиться. Настрой был самый оптимистичный.

Молодой врач-пульмонолог этой областной больницы, когда я приехала к нему на консультацию, заверил меня, что здесь меня хорошо обследуют и полечат. Ведь это была не просто больница, а научно-исследовательский институт, с новыми прогрессивными технологиями. Я надеялась, очень надеялась на этого врача, на институт, в котором, как мне казалось, было всё необходимое для обследования и лечения — оборудование, новейшие методы лечения, не просто врачи, а профессора, доценты, кандидаты медицинских наук.

Но с самого начала всё пошло не так, как я ожидала. В больнице шел ремонт, лифты не работали. Положили меня в старое отделение, в душную палату на пятом этаже, площадь ее была приблизительно девять метров, и в ней стояло шесть кроватей. В такой маленькой палате лежало шесть человек с различными легочными проблемами — бронхитом, астмой, воспалением легких. Туалет был общий на три палаты. Душ был в туалете. И невозможно отвратительное питание. На обследования нужно было ходить по всей больнице, по разным этажам, в том числе по подземному переходу, где было очень холодно, сыро и жуткие сквозняки. Три дня меня обследовали. Обследования были стандартные, как везде, с результатами таких же обследований я приехала на госпитализацию. Это анализы крови и мочи, спирография, ЭКГ, компьютерная томография легких и бронхоскопия. Что такое анализы крови, мочи и компьютерная томография, я думаю, многие знают. В них ничего нет неприятного для больного, разве что немного, совсем чуть-чуть больно от укола при заборе крови. Спирография — это довольно легкая для больного процедура.

Это метод исследования, с помощью которого определяют состояние функции внешнего дыхания, измеряют объем легких и скоростные показатели дыхания.

А вот бронхоскопия — это очень неприятная процедура. Упоминание о ней наводит ужас на всех пациентов.

_____________________________________________________________

Бронхоскопия — это эндоскопическая процедура, во время которой врач осматривает слизистую оболочку бронхов, может провести биопсию и выполнить некоторые лечебные манипуляции. Всё это осуществляется при помощи бронхоскопа — инструмента в виде тонкой гибкой или жесткой трубки диаметром от 3 до 6 мм.

_____________________________________________________________

Проводится она в основном под местным обезболиванием. Обезболивающее брызгают в носовые ходы и горло. Врач-пульмонолог (или эндоскопист) вводит медленно бронхоскоп, постепенно осматривая нижележащие отделы трахеобронхиального дерева с обеих сторон. Аппарат обычно вводится через носовой ход, но в некоторых случаях может быть введен в дыхательные пути и через рот Насколько хорошо пройдет процедура, зависит в большей степени от умения врача, и не только физического умения, но и психологического. Нужно уметь настроить пациента, расслабить его. Я всегда боялась и боюсь бронхоскопии. Ощущения, скажу я вам, очень неприятные, иногда болезненные. Больному дышать и так тяжело, а тут еще трубками перекрываются носовые ходы и бронхи, и в течение 10–15 минут крутят-вертят эти трубки внутри организма. После прохождения процедуры чувствуешь себя разбитым и еще более больным. Может подняться температура, усилиться кашель. Но именно эта процедура дает возможность увидеть полноценно картину болезни и уточнить диагноз.

Не знаю, что именно окончательно подкосило мое и так на ладан дышащее здоровье, — то ли сквозняки в подземном переходе, то ли неумелые грубые врачи-эндоскописты, то ли я подцепила какую-то инфекцию, но на четвертый день пребывания я очень сильно заболела. У меня появилась ужасная тошнота, высокая температура, убивающий кашель.

Тот самый молодой пульмонолог, к которому я приезжала на консультацию, был моим лечащим врачом. Он появлялся в палате один раз в день приблизительно в одиннадцать утра, в белом халате, с гладко выбритым лицом. Подходил к каждому пациенту, интересовался его самочувствием, выслушивал жалобы несчастных больных и благополучно исчезал. Бывали дни, когда он приходил в палату с кипой бумажных папок и каждому мученику рассказывал о результатах его обследований. Если больной просил его послушать, измерить давление, пульс, тогда врач это делал, сам же инициативы по исполнению своих обязанностей не проявлял. Больше его в этот день увидеть было невозможно. А в шестнадцать ноль-ноль, как я узнала потом, он заканчивал свою работу и уходил домой. Он делал какие-то назначения, давал распоряжения медсестрам, и они уже внедряли в жизнь все идеи по лечению пациентов.

Итак, меня начали лечить, правда, я не знала, от чего. Вместо того чтобы обследовать и лечить от основного заболевания, для чего я и легла в больницу, меня лечили теперь от больничной инфекции. Мне прописали какой-то убойный антибиотик капать внутривенно несколько дней. Представлял он из себя жидкость ярко-желтого цвета в пузырьке объемом сто — сто пятьдесят граммов. Одного раза было достаточно, чтобы я чуть не умерла, по-другому не скажешь. Не знаю, как поживали после этого мои бактерии в организме, но самому организму было уже не до них. Открылась такая рвота, что меня выворачивало наизнанку. Температура при этом продолжала подниматься. Я просила позвать врача. Медсестры уходили за ним, но, возвратившись в палату через час-два, говорили, что они его не нашли, или что он занят, или что сказал ввести мне противорвотное. Мне ставили инъекцию церукала, но он помогал только на короткое время, потом всё начиналось сначала.

Я благодарю Бога за то, что тогда в палате со мной оказались необыкновенные женщины. Я всегда благодарю Господа за всё, что Он делает для меня. Женщины были постарше меня, и некоторые нянчились со мной, как с собственным ребенком. Они, не испытывая брезгливости, а может, и испытывая, но не показывая, убирали за мной рвоту, просили в столовой для меня бульон, поили водой, провожали до туалета. Слава Богу, что на моем пути встречаются добрые люди! Это вселяет надежду на то, что добра на Земле больше и оно сильнее зла.

Мне сменили антибиотик. Лечение продолжили. Температуру сбили, но состояние мое ухудшилось. У меня началась очень сильная одышка. Мне стало тяжело в медленном темпе пройти пять метров до туалета, стало тяжело одеваться и раздеваться, я задыхалась в душе от паров воды, я резко похудела. Я никогда не была толстой, даже не была полной и пухленькой, всегда была стройной. Когда начались проблемы с легкими, периодически худела или могла набрать вес незначительно, но держалась всегда в районе пятидесяти пяти килограммов. Неделю же спустя после госпитализации, когда тошнота утихла и спала температура, я пошла в туалет и посмотрела на себя в зеркало, которое висело над раковиной. Я была в ночной рубашке — переодеваться не было сил — и в отражении увидела, что у меня на руках в области плеч висит кожа, что руки стали похожи на палки, я выглядела тощей.

Я не смогла ходить в столовую, которая находилась на третьем этаже, для меня теперь спуститься и подняться даже на пару ступенек стало невозможно.

За две недели соседки в плате менялись, но обязательно попадались добрые женщины, которые жалели меня и помогали. Мы с ними много разговаривали о жизни и, конечно, о болезнях. Особенно мы подружились с одной, кровать которой стояла ближе всех к моей. Она попала в больницу с аллергической реакцией на какие-то витамины. Она видела мое удручающее состояние, видела, что лечение, которое мне здесь назначили, совершенно не помогает. Она начала говорить мне про порчу, что, может, мне надо к бабке, к колдуну. А у меня действительно было ощущение такое, будто я таю, как льдинка, как свечка. У меня даже кожа высыхала, шелушилась ужасно. С кровати я практически не вставала, только чтобы дойти до туалета. Иногда, держась за стену, я выползала в коридор и, опершись на подоконник, разговаривала по телефону с родственниками.

Надо сказать, что муж ездил ко мне каждый день. На улице стояли сильные морозы, несмотря на март. Расстояние от нашего города до областного — семьдесят километров, и еще по городу до института, который находится в центре, нужно было прилично проехать, а вечером после работы, когда все едут домой, пробки не меньше, чем в Москве. Но мой муж приезжал, стараясь успеть до семи часов, так как вход в стационарный корпус закрывали в семь вечера. Главное было — попасть внутрь, а там уже неважно, сколько будешь сидеть с больным, всё равно выпустят, ночевать не оставят. Муж сидел со мной. Я думаю, может быть, именно тогда, в марте 2018 года, он осознал тяжесть моего состояния.

Я чувствовала, что мне не только не становится лучше, а напротив, всё хуже и хуже, силы покидали меня. Я начала плакать часто и подолгу. До этого я никогда не плакала о своем здоровье, о своей уходящей жизни. Но именно там, в этой больнице, я начала плакать по ним, особенно когда приходил муж. Он видел, что я здесь чахну, но не знал, что делать.

Днем, когда приходил врач, я жаловалась на свое самочувствие. Как-то он измерил мне уровень кислорода, оказалось, что он ниже нормы. Врач распорядился, чтобы мне привезли кислородный концентратор.

Я тогда ничего не знала об этих концентраторах, не знала вообще о том, что, если в крови человека недостаточный уровень кислорода, ему нужно дышать кислородом более высокой концентрации, чтобы насытить им кровь. Молекулы такого кислорода и выделяет из окружающей среды аппарат под названием кислородный концентратор.

Привезли в палату этот концентратор — это была какая-то замызганная, пожелтевшая во многих местах бандура, тяжелая, прямоугольная, довольно большая. В стеклянной (тоже пожелтевшей от времени, а может, от не очень добросовестного промывания) колбочке была налита вода, и висела как-то ко всему этому приделанная маска. Мне на лицо надели эту маску, бандуру включили, она начала гудеть и булькать, но никакого освежающего потока, который должен облегчить дыхание, я не почувствовала. Наоборот, мне не хватало воздуха. Медсестра сказала, чтобы через десять минут я выключила концентратор и дышала десять минут самостоятельно, потом опять включила и надела маску на десять минут. И так включать-выключать нужно было каждые десять минут в течение часа. Первые десять минут я еле-еле продержалась, а когда сняла маску, то поняла, что мне так легче дышать. Я сказала об этом медсестре, та ответила, что, возможно, что-то с концентратором. Она позвала вторую медсестру, они долили воды, пощелкали кнопками и, решив, что аппарат работает нормально, испарились. Я надела маску, включила концентратор, но ничего не изменилось — свежего потока не было. Больше концентратор я не трогала. Он простоял два дня у моей постели. Через два дня пришла медсестра, сказала, что он нужен в другом отделении, и утащила его. Тогда мне было всё равно. А сейчас мне очень интересно — тот больной, которому они отвезли концентратор, надевал эту же маску, которую надевала я? Сейчас-то я понимаю, что это сугубо индивидуальные вещи. Понимали ли это те врачи и медсестры, которые нас, так сказать, лечили?

Был выходной день, по-моему, это была суббота. У меня внезапно началось кровохарканье. В принципе, я не боялась кровохарканий, за время болезни я к ним привыкла, они сами появлялись, сами проходили. Но в последние месяца два до больницы их не было. А тут вдруг ярко-алая кровь со сгустками, как будто кусочки легких выплевываешь. Да еще и выходной, врачей нет. Стало как-то страшновато, я позвала медсестру, она позвонила дежурному врачу. Он был один на весь институт, пришел где-то через час. Это оказалась молодая девушка. Она написала направление на обследования и рентген. Все процедуры нужно было проходить, как я уже писала выше, в разных уголках огромного старого здания. Так как сил передвигаться у меня не было, меня посадили в инвалидное кресло, и мальчишки-студенты катали и таскали кресло со мной по всему институту. Часа через два меня вернули в палату. Еще через час появилась врач. К этому времени приехал муж: в выходные он приезжал пораньше. Врач ничего конкретного не говорила, всё твердила о подозрениях непонятно на что и подсовывала бумажку, которую мне нужно было подписать. Бумага была распиской в том, что в случае моей смерти я ни к кому не имею претензий. Муж с возмущением выгнал врача и сказал, что никакой бумажки я подписывать не буду. Я долго плакала. Соседки по палате были в шоке от грубого, даже наглого поведения молодого врача. Кровотечение прекратилось само ближе к вечеру.

В понедельник мой лечащий врач пришел с заведующей специально ко мне, они спрашивали меня о болезни, из-за которой я и оказалась в этом учреждении. Замечу, что это было спустя двенадцать дней после госпитализации. Двенадцать! Главный вопрос был: «Откуда у вас взялась эта болезнь?» Этот вопрос мне задавали все врачи, с которыми я общалась. Откуда я могла знать ответ? Я же не доктор! Ни у кого из моих родственников не было ничего подобного. Я и легла в институт в надежде, что найдут причину и смогут мне хоть как-то помочь, если не вылечить, то хотя бы остановить ухудшение. Но в институте никто и не собирался искать эту причину. Может, не хотели, а, скорее всего, не знали, как и что делать. Расспросив меня, посмотрев мою историю болезни, что-то обговорив между собой, врачи удалились. Больше заведующую я не видела. А лечащий доктор продолжил то же лечение, что и раньше.

Прошло две недели, как я госпитализировалась. Инфекцию, которую я подхватила в больнице, заглушили, но состояние моего здоровья ухудшилось намного. Об этом говорило мое резкое похудение, сильная одышка, возникающая даже при самых простых движениях, страшная слабость. Функция дыхания значительно упала: с 17% до 12%. То есть мои легкие дышали только на двенадцать процентов. И всё равно даже тогда меня не покидала надежда, что всё обязательно восстановится и непременно будет улучшение. Лежа на кровати в больничной палате, я строила план своего восстановления, и первым пунктом в нем был переезд на юг, в Крым. Я была уверена, что лечебный воздух полуострова обязательно сотворит чудо для моего измученного организма.

Мне продолжали ставить капельницы с бронхорасширяющими препаратами и лить антибиотики. К нам в палату положили женщину, которая ужасно кашляла и храпела, причем спала она и днем, и ночью, спала так, как будто раньше ей кто-то запрещал это делать. Через три дня, то есть на семнадцатый день пребывания в палате, я не выдержала. Я отказалась от уже ставшей традиционной капельницы. Было часов двенадцать дня, а доктор в нашей палате еще и не думал появляться. Я пошла его искать. Полчаса я спускалась с пятого этажа на третий и шла еще метров пятьдесят до кабинета, где обитал наш врач. На мое счастье, он был там. Я потребовала, именно потребовала, чтобы он меня немедленно выписал и рассказал мне всё, что он понял о моей болезни из тех исследований, что были проведены. Врач с легкостью согласился меня выписать, сказав: «Больше мы вам помочь ничем не можем. А в выписке я всё напишу». Больше помочь?!! Больше?! Что значит больше? Мне даже меньше не помогли. При этом он еще сказал, что все документы по выписке мне сейчас выдать не могут и придется приехать завтра или ждать здесь до завтра. Ждать здесь до завтра — это значит снова ночевать в маленькой душной палате, где кашляют и храпят, дышать пылью и гарью ремонта (который не собирался заканчиваться, а только усиливался), есть отвратительную недоваренную пищу — это всё ужасно. Я предпочла уехать как можно быстрей.

Муж выехал сразу, как только я позвонила. За эти дни он очень устал и сильно перенервничал, поэтому обрадовался, когда я сказала, что выписалась. Он приехал с цветами, моими любимыми розами. Для меня это было неожиданно и было бы очень радостно, если бы я выписалась из больницы здоровой, хотя бы настолько, насколько может быть здоровым человек с бронхоэктатической болезнью. Я же вышла, а вернее сказать — выползла, еле выползла, совсем больным человеком, с огромным трудом натянув на себя теплые вещи, которые оказались мне велики, даже сапоги на мне болтались. Я как будто усохла, будто из меня выдавили сок или я высохла на солнце, как урюк или курага. Моя кожа шелушилась. Сапоги мои были на небольшом каблуке, и я в них еле переступала ногами, которые тряслись и подворачивались. У меня был такой вид, будто меня выпустили из концлагеря. Но всё равно в тот момент моя душа радовалась, как радуется узник, которого после заточения выпустили на свободу. Я очень хотела домой. «Там мне непременно станет лучше, дома и стены помогают», — так думала я, пока мы ехали по заснеженным улицам.

Панические атаки. Поиски «чуда»

По приезде муж налил мне ванну, о которой я мечтала две недели. Я погрузилась в воду. Пришло какое-то успокоение, расслабление. Потом я решила, что уже пора мыть голову, медленно намылила ее, помассировала и начала смывать, включив струю воды, и вдруг почувствовала, что мне не хватает воздуха. Начала глотать его и ртом, и носом, но он как будто не проходил вовнутрь. Меня охватила паника. У меня не хватало сил и дыхания, чтобы вылезти из ванны или дотянуться до двери, чтобы ее открыть. Я начала кричать, звать на помощь. Муж прибежал, его и без того большие глаза просто выкатывались из орбит. «Я задыхаюсь», — истерически кричала я. Меня колотила сильная дрожь, я вся покрылась красными нервными пятнами. Муж сначала не мог ничего понять, потом накинул на меня полотенце, схватил на руки и отнес на кровать. Мой замечательный, сильный, сообразительный муж! Он укутал меня одеялом, крепко обнял и отпустил только тогда, когда я перестала дрожать. Это была моя первая паническая атака. Так это, кажется, называется. Потом их будет очень много.

Придя в себя и немножко приведя себя в порядок, я взвесилась на наших электронных весах. Оказалось, за время пребывания в институте я похудела на семь килограммов. Мой вес был сорок восемь килограммов. При росте сто семьдесят два я выглядела очень худой.

На следующий день мы забрали все мои бумаги и открытый больничный лист из института. Меня направляли в областную клиническую больницу к торакальным хирургам с подозрением на онкологию. Эта новость явилась для меня новым ударом. Всю дорогу домой мы с мужем ехали молча. Оба переваривали всё, что прочитали в выписке и услышали от врача. Я не верила в эти подозрения, этого просто не могло быть. Дома по интернету я записалась на медицинскую комиссию в областную клиническую больницу.

За выходные, проведенные дома, мне стало как-то лучше. Я, наверное, успокоилась, смогла выспаться, поела нормальную еду. Про подозрения врачей старалась не думать, убеждая себя, что это ерунда. В начале недели я попросила мужа отвезти меня на работу, чтобы отвлечься от мыслей и развеяться немного. Он согласился.

Я работала во дворце культуры. Коллеги были очень удивлены моим похудением. Они знали, что я легла в больницу подлечить свой бронхит, и, конечно, надеялись увидеть меня здоровой. А тут такое. Да еще и бронхит никуда не делся. Я же никогда не говорила про свою болезнь. А сейчас я сама не понимала, что со мной. Мне все пульмонологи твердили, что с бронхоэктазами живут нормальной жизнью, только нужно пролечиваться периодически. Почему же мне стало хуже? Коллеги начали советовать лекарок, экстрасенсов, астрологов и т. д.

«Но по приезде домой из больницы я же почувствовала, что мне стало лучше, значит, я просто очень ослабла от инфекции, которой там заразилась», — говорила я сама себе. И верила, что так и было, что мне нужно окрепнуть, и всё.

Через несколько дней мы поехали в областную клиническую больницу на пульмонологическую комиссию со всеми моими снимками, заключениями, выписками. Я начала нервничать уже по дороге туда, мысли лезли всякие. Приехав, мы заняли очередь. Ждать пришлось часа три. Я была очень слабая, к тому же чем ближе была моя очередь, тем я больше переживала: какой вердикт вынесет комиссия?

Напряжение в организме было на пределе. Комиссия вынесла отрицательный вердикт — ничего подобного онкологии в моем организме не было. Выйдя из кабинета, я выдохнула. Напряжение начало спадать. Я и муж в хорошем настроении поехали домой. На улице была весна, апрель, светило солнце. Мы решили, что заедем купить что-нибудь вкусненькое, чтобы настроение улучшилось еще больше. Вот и будет в доме счастье!

Дорогой в машине у меня начала болеть голова. Чем дальше — тем больше. Когда мы въехали в город, голова моя просто раскалывалась. Ничего вкусненького уже не хотелось. Мы заехали в аптеку и купили что-то от головной боли. Но дома стало хуже, выпитая таблетка не помогала. К тому же начало болеть что-то внутри, и вся эта ужасная боль отдавала в позвоночник. Я выпила еще несколько сильных обезболивающих. Боль затихла. Я уснула. А ночью мне стало совсем плохо. Открылась рвота. Вызвали скорую. Скорая измерила давление, оказалось высокое. Мне сделали укол. Стало легче. Скорая уехала.

С того времени такие явления стали повторяться каждый день. Я не могла ничего есть, меня или рвало, или тошнило, и тут же поднималось давление. Я практически перестала спать, мне казалось, что когда я засыпаю, то проваливаюсь в бездну, из которой могу не выбраться. У меня появились неврозы, проявлялись они так: меня ни с того ни с сего начинало трясти, по мне ползали огромные мурашки, любые разговоры и действия мне становились неприятны, раздражали.

Скорую теперь мы вызывали каждый день, иногда два раза в день в течение недели. Больничный у меня по-прежнему был открыт, поэтому я на работу не ходила. Врачи скорой помощи предлагали госпитализацию, я отказывалась. Я очень не хотела больше в больницу, ненавидела все больницы мира. Но через неделю ночных встреч с врачами скорой помощи муж не выдержал. Он сказал, что надо госпитализироваться, иначе это всё плохо кончится. Я уже и сама это понимала.

Меня госпитализировали в нашу городскую больницу, в терапию. Врачи вынесли интересный вердикт: «Организм устал». Другими словами, у меня был нервный срыв на почве болезни и лечения. Муж и я попросили определить меня в одноместную или двухместную палату. Меня поселили в двухместную, за деньги, конечно. Мои нервы лечили успокоительными, давали таблетки и делали уколы для желудка, который пострадал из-за невроза. На этот раз лечение, видимо, было грамотным, потому что пошло мне на пользу. Я успокоилась, начала есть и спать. Когда через десять дней меня выписывали из больницы, мне впервые не хотелось идти домой, я боялась остаться без присмотра врачей.

Дома я продолжила принимать успокоительные таблетки, и, слава Богу, те ужасные нервозные состояния не повторялись. Но одышка и бессилие никуда не делись. Я ползала по квартире, как столетняя бабка. Вес продолжал таять. Больничный был по-прежнему открыт, мне нужно было ходить в поликлинику на приемы терапевта. Терапевтом моим была женщина приблизительно одного возраста со мной, недобрая и неприветливая. Она меня слушала, иногда измеряла давление, не проявляя никакого особого рвения в моем лечении. Периодически, чтобы продлить мне больничный, потому что мое состояние не позволяло ей выписать меня на работу, она посылала меня на врачебную комиссию. Комиссия, видя мое состояние, тоже не решалась закрыть больничный, тем более что у меня была куча жалоб. Никто из врачей и не подумал рекомендовать мне оформить инвалидность — мне, у которой легкие дышали на двенадцать процентов, вес был критически ниже нормы, постоянно поднималось давление. Никто не давал никаких рекомендаций по лечению, ни к каким врачам не направлял.

Я же начинала ощущать приближение смерти. Я всё чаще лежала на кровати или сидела в кресле и как будто видела ее очертания, чувствовала ее присутствие. Она была похожа на небольшое серое облако или мешок, который всегда находился около моих ног. Она меня нисколько не пугала. Я находилась дома в те дни по большей части одна, много размышляла о своей жизни, о ее смысле, о мироздании, о том, что останется после меня, и эти мысли Она или Оно как будто слышало. Вслух я никому ничего не озвучивала. Никому это было не нужно, даже самым близким. Человек всё равно один на один борется со своей болезнью. Даже самые близкие люди заняты какими-то своими насущными делами. Они не могут двадцать четыре часа в сутки выслушивать жалобы и нытье. Где-то я слышала, что больных людей окружает какая-то аура, которая неприятна здоровым людям. Я с этим абсолютно согласна. Кому понравится постоянно грустный, плачущий человек? А я стала такой. Я стала плакать постоянно, практически беспрерывно. Люди обычно плачут, когда у них что-то болит, я же плакала от нехватки воздуха, от бессилия, от безвыходности, о том, что, когда меня не станет, мир нисколько не изменится и не заметит моего ухода.

У меня заботливые родственники, и в те дни, когда мое состояние резко ухудшилось, многие из них активно начали искать мне альтернативное лечение. Муж меня свозил к травнице, к глинице (женщине, которая лечит глиной). Мы посетили какого-то ясновидящего, ездили в суточную паломническую поездку по святым местам. Я пила всякие фруктовые и овощные энергетические коктейли, которые приносила мне моя подруга. Лечилась у мануалиста. Мне порекомендовали биоэнергетика-гомеопата из областного города, я начала лечиться у него, хотя междугородние поездки давались мне очень нелегко. На всё это, конечно, уходило еще и много денег.

Приехала мама, которая начала меня усиленно кормить, выгуливать. На дворе уже стоял май. Было тепло. Одежда моя с меня падала.

И ничего мне не помогало, ничего. Осознавать, что ты бессилен перед болезнью, страшно, а я это осознавала. А раз так, то впереди — только смерть. Да, мы знаем, что мы все умрем. Но человек не осознает это, в глубине души все считают почему-то себя бессмертными. Это какое-то удивительное свойство человеческого разума: хороня своих родных, друзей, да просто чужих людей, мы все в глубине души считаем себя бессмертными. Рушится же это осознание бессмертия, когда ты заболеваешь тяжело, так тяжело, что ощущаешь, как из тебя вытекает жизнь, именно ощущаешь это течение, выжимание, вытягивание.

Вместе с тем я штудировала интернет, насколько хватало сил. Я нашла какую-то больницу в Израиле и связалась с медицинским агентом этой больницы. Они согласились принять меня на консервативное лечение. Денег у нас могло хватить только на него и на то, чтобы добраться до Израиля. И то всей суммы в данный момент не было, ее надо было искать или где-то заработать. С агентом я переписывалась на русском языке. Вот то письмо, которое я написала по интернету в Израиль:

«Здравствуйте. Я живу в России. Я болею бронхоэктатической болезнью. Диагноз поставлен с 2011 по 2018 годы: бронхоэктатическая болезнь с двусторонним поражением легких (S4, S5 — справа и слева). Бронхообструктивный синдром. Пневмосклероз в базальных сегментах. Диффузный эндобронхит II степени. Дыхательная дистония. В течение 6 лет получала следующее лечение: бронхорасширяющие препараты длительного действия: формотерол, формотерол+будесонид, отхаркивающие препараты, отхаркивающие травы, антибактериальная терапия, беродуал и лазолван через небулайзер. Состояние за последние 6 лет сильно ухудшилось. Очень беспокоит одышка, кашель. Появились частые простудные заболевания. Ухудшилось качество жизни. Снижается вес. Появились частые судороги в мышцах. Терапия дает временное улучшение. Я слышала о реконструкции сосудов бронхов. Сможете вы как-то улучшить мое состояние? Хотелось бы узнать, возможно ли лечение в вашей клинике? Сможете вы мне помочь в лечении? Сколько стоит лечение?»

Когда мама узнала, что я настроена ехать в Израиль, она спросила, почему я не рассматриваю Москву. Но у меня не было мыслей о Москве совершенно. Я считала, что в Москве лечение точно такое же, как и в нашем регионе, ведь это одна страна. Мама настояла на том, чтобы поискать больницы в Москве. Это ближе, денег надо меньше, и туда быстрее можно попасть. Она была, конечно, права. Но, видимо, уже залеченная нашими врачами, я им перестала доверять. Однако я все-таки нашла институт пульмонологии и записалась на платную консультацию на самое ближайшее время, которое было возможно, на 20 июня.

До консультации надо было прожить полтора месяца. В эти полтора месяца я продолжала посещать поликлинику для отмечания в больничном листе, пила гомеопатические круглые таблеточки, якобы заряженные какой-то необыкновенной энергией, которая настроит клетки моего организма на выздоровление, ездила к мануалисту, который обещал, массируя определенные точки организма, очистить мои легкие от мокроты и инфекций и избавить меня от болей в плече, которые меня мучили полгода, из-за чего у меня перестала нормально двигаться левая рука и как будто даже стала усыхать. Ходила к неврологу — конечно же, платно. В общем, я всё еще на что-то надеялась. Но мне становилось только хуже. Ко всем моим болячкам прибавились еще постоянное головокружение и тошнота. Вес был уже сорок шесть килограммов. Страхи и неврозы возобновились.

Когда подошло время ехать в Москву, я не представляла, как смогу перемещаться: я еле дышала, еле волочила ноги, к тому же голова постоянно кружилась. Как добираться? Машиной, поездом, самолетом? До Москвы тысяча километров. Я не выдержу ни один транспорт, а еще нужно будет много ходить пешком. Мы даже не знали, что можно попросить инвалидную коляску, что в вокзалах и аэропортах есть такие услуги. Правда, намного позже я узнала, что эти услуги только для инвалидов, у которых есть официальный статус и документ. А еще официальному инвалиду положено инвалидное купе, где находится только он с сопровождающим и куда свободно можно завезти инвалидную коляску. Я не была инвалидом. Я, человек, легкие которого почти не дышали, не была на инвалидности. Врачи моей поликлиники не дали мне инвалидность, не направили в Москву или Питер к академикам и профессорам. Они просто продолжали держать меня на больничном. А так как я не была на инвалидности, я ничего не знала об услугах, которые есть при транспортировке, и даже не думала ими воспользоваться.

Ехать решили на поезде, в вагоне СВ. В день отъезда у меня была сильная истерика. Я очень боялась, не представляя себе, как выдержу эту поездку. Но мама и муж заставили меня собраться. До этого несколько дней я не выходила из дома, мне было тяжело делать любые движения. А перед поездкой нужно было помыть голову, что мне давалось с огромным трудом, но вдвоем с мужем мы справились — я наклонилась над раковиной в ванной, а он намыливал и споласкивал волосы. С горем пополам мы всё-таки собрались в поездку. На вокзал приехали в такси. Там нас ждали сестра и ее муж. Они решили нас проводить. Я не сомневалась, что московский поезд подадут на первый путь, но вдруг объявили, что он придет на второй, а переходить на второй путь нужно по мосту. В нашей стране железнодорожные мосты очень высокие, на них даже здоровому человеку тяжело карабкаться, а тут я со своей дыхательной недостаточностью. Я заплакала и сказала, что никуда не пойду. Мой муж начал кричать на меня. А муж сестры подхватил меня на руки и просто перенес через рельсы первого пути. Когда подошел поезд, он практически занес меня в вагон. Всё оказалось очень просто.

Не надо доказывать что-то умирающему человеку. Выздоравливающему — да, обязательно надо, его нужно подталкивать к выздоровлению, подбадривать. А кричать на человека, у которого не осталось никаких физических и моральных сил, зачем? Можно сделать что-то самим, как сделал муж сестры. Я ему так благодарна за тот простой благородный жест. Если бы не этот жест, я, может быть, так и не поехала бы в Москву и меня бы давно уже не было на свете.

Ехать нужно было шестнадцать часов — немножко вечера, ночь и немножко утра. Но поездка для меня оказалась очень длинной и очень тяжелой. Меня сильно укачивало, тошнило. Есть я ничего не могла, хотя сестра дала нам с собой очень аппетитные голубцы. От вида моих мучений у мужа тоже пропал аппетит. Спала я сидя, так как лежа у меня кружилась голова.

Вечером к нам в купе зашла проводница и, взглянув на меня, произнесла: «Вам плохо?»

Муж ответил, что я болею и мы едем в Москву на лечение.

«В Москве обязательно помогут, вы выздоровеете, всё будет хорошо!» — искренне улыбнулась проводница.

Я запомнила ее слова, слова совершенно чужого человека. Хорошие, добрые слова. Они так нужны, их так часто нам не хватает, простых человеческих слов, которые вселяют надежду на будущее, на радость, на счастье.

Помните, как у Вадима Шефнера:

Словом можно убить, словом можно спасти,

Словом можно полки за собой повести.

Словом можно продать, и предать, и купить,

Слово можно в разящий свинец перелить.

Лучше и не скажешь!

Проводница вселила в меня надежду на лучшее. Это был очень добрый знак. Я верю в знаки, ведь они посылаются нам небом. Я поверила, что всё обязательно будет хорошо. Почему-то людям часто сложно говорить хорошие слова, особенно обнадеживающие. Даже родные люди порой не могут их говорить, не хотят или боятся обнадежить. Но почему?..

Даже если вы ничем не можете помочь, скажите, что всё будет хорошо, что сделаете всё от вас зависящее, чтобы помочь своему родному человеку, и что не отдадите его ни болезни, ни смерти. Это очень-очень важно. Гладьте больного по руке, по голове, по спине, тогда он будет чувствовать вашу защиту и свою нужность.

Москва

В Москве нас встретила родственница, вдова моего покойного родного брата. Из вагона я выходила долго, очень медленно. По перрону шла еще медленнее, с множественными остановками. Я совсем измучилась. Уже перрон опустел, и охрана начала нас подгонять. Потом еще полчаса мы шли до машины золовки, на которой она за нами приехала.

Мы сразу направились в институт пульмонологии. По дороге я пыталась проглотить хоть какую-то еду, но получалось это не очень. Когда мы подъехали к институту, я начала сильно волноваться. Сколько себя помню, всегда волнуюсь, когда посещаю врачей, а здесь совсем незнакомое место, да еще и Москва. Мы с мужем вышли из машины и направились к проходной, и тут я почувствовала, что у меня нет сил, я не могу идти — ноги не держат. Кое-как доползла до проходной. Чтобы преодолеть эти три метра, мне понадобилось минут десять.

Мы зашли в здание, муж посадил меня и пошел с документами к стойке, чтобы нас пропустили. Потом подошел ко мне, чтобы помочь встать и идти дальше, но я не могла сдвинуться с места. Сил не было совсем. Девушка, которая работала на проходной, видя мое состояние, предложила инвалидную коляску. Такое было впервые, чтобы муж вез меня в инвалидном кресле. Мое состояние сложно описать, я была морально убита. Почему? Постараюсь объяснить. Дело в том, что перед любимым человеком мы всегда стараемся казаться красивее, сильнее, умнее, здоровее, чем есть на самом деле. Конечно, на тот момент мы с мужем вместе прожили уже четверть века, он меня видел всякой — и здоровой, и больной, и красивой, и некрасивой, и сильной, и слабой, но настолько беспомощной, инвалидом не видел. И я себя не принимала такой. Я не могла поверить в это. У меня не было официальной инвалидности, никто в нашем регионе и не собирался давать мне этот социальный статус, как я уже писала, а выбивать его у меня не было никаких сил и желания. И я не принимала себя инвалидом. Я, которая всю жизнь любила спорт, грезила о театре и балете, я — инвалид?! Именно тогда, в коляске, которую катил муж к многоэтажному зданию НИИ, я ощутила себя настоящим беспомощным инвалидом.

Увидев меня, врач — заведующий отделением, на консультацию к которому мы приехали, сразу предложил госпитализацию. Консультация была платной, поэтому я решила, что и госпитализация будет платной, но он, видя вопрос в моих глазах, сразу сказал, что это по полису ОМС.

По полису? Бесплатно? Я была уверена, что в Москве всё за деньги.

Предложение доктора меня напугало, я очень не хотела в больницу, я так устала от больниц, тем более что никакого проку от нахождения в них я не ощущала. Но возвращаться назад означало ехать умирать, к тому же у меня совершенно не было сил на поездку, очень хотелось лечь и отдохнуть. Я согласилась.

Когда все процедуры оформления были пройдены, муж отвез меня в палату, а сам пошел за теми немногими вещами, которые я взяла с собой. А взяла я, кроме дамской сумочки с документами и больничными выписками, только сменную обувь, мыло и полотенце в дорогу, так как почему-то решила, что на консультации мне поставят правильный диагноз, дадут волшебную пилюлю и я, сильная и здоровая, спокойно поеду домой. И заживу по-прежнему. У нас были куплены обратные билеты на вечерний поезд на этот же день. Но не тут-то было. Меня положили с целью обследования, лечения и поднятия веса.

Муж через несколько минут зашел в палату вместе с золовкой. Я заплакала. Они побыли еще немного, успокоили меня, как могли, и уехали. Муж сдал наши билеты в СВ, купил себе билет в плацкартный вагон на вечер следующего дня. Наутро он приехал в институт, привез мне новые, только что купленные халат, нижнее белье, салфетки и всякие другие мелочи, нужные в больнице. Вечером он уехал домой.

Странные мысли посещали меня. Я не знала, вернется муж или нет, захочет ли вернуться к тяжело больной жене. Есть же народное изречение: «Муж любит жену здоровую, а брат сестру богатую». Не знала я еще и другого — дождусь ли его физически, как поведет себя мой организм. В моем состоянии всякое могло случиться. На всякий случай я отдала ему мою зарплатную банковскую карту и написала код от нее. Мне здесь она была не нужна.