Бесплатный фрагмент - Разноцвѣтіе

Моим родителям,
Валерию Максимовичу
и Татьяне Викторовне,

Супруге Наташе,

Наставнику и Учителю

Владимиру Федоровичу Сиволобу

Посвящается!

Предисловие

Читателю представляется первая книга Андрея Павлова «Разноцвътiе», написанная в форме историко-приключенческого романа. Как отмечает сам автор, «эта книга о том, чего не было, но могло бы быть, о том, что случилось, но могло и не случиться, о вымышленных биографиях реальных людей и реальных судьбах людей, которых не было…».

Это книга о нашей Родине на переломе эпохи, когда в короткое по историческим меркам время (конец ХIХ — вторая половина ХХ вв.) произошли события, оказавшие влияние на все мировое развитие.

Весь трагизм положения России в начале ХХ века показан через призму русско-японской войны и революции 1905 года, Первой мировой войны и двух революций 1917 года с крушением монархии и последовавшего за ней непродолжительного буржуазного правления.

Повествование проводится от имени и на примере судьбы главного героя на фоне раскола и общества, и русского офицерства. Показан путь честного и достойного русского офицера, патриота России, сохранившего и распространившего свой патриотизм и в отношении новой России. Это тем более было трудно вследствие того, что часть товарищей по службе и войне выбрали другой путь. Мало кому из офицеров того времени этот выбор дался легко. Неслучайно автор вводит главы с характерными названиями: «Вторая часть (белая)» и «Вторая часть (красная)».

У читателя появляется возможность оценить события того сложного времени с разных сторон, вспомнить или познакомиться с судьбами многих известных и легендарных людей того времени. Раскол общества не мог не привести к появлению исторических противоречий, так как каждая сторона давала свои оценки событий, не жалея красок и для вымарывания исторических эпизодов, и для «окрашивания» противников.

Повествование от лица очевидца многих разноречивых событий подводит нас и ко Второй мировой войне, которая в значительной степени отличалась от предыдущей войны. Видно, как исчезали последние остатки рыцарства среди офицерского состава воюющих стран, обычным явлением стали зверства, чинимые армиями агрессоров, что было немыслимо в сознании прежнего офицерства.

Важно отметить, что трагические, а порой и жестокие события не ожесточили героя повествования. У него нашлось место и для значительного количества стихотворений известных и мало известных авторов, которые гармонично вплетаются в ткань описываемых событий. Несмотря на тяжесть происходящего, герой романа свою Родину не делил на цвета, принимая ее такой, какая она есть, вернувшись в послевоенные годы. И опять — встречи с людьми, воспоминания о давно минувших днях и «стирание белых пятен», так характерных каждому историческому событию.

Роман будет интересен многим — и специалистам, и молодежи, и будущим офицерам. Это первая книга автора. Не будем к нему предельно строги, а пожелаем дальнейших творческих успехов.

Профессор кафедры истории войн и военного искусства ВУНЦ ВМФ «Военно-морская академия», кандидат военных наук,

доцент Петросян Владимир Николаевич

Пролог

Как завораживающе в середине осени шуршит листва под ногами на Старом кладбище… Еще не проявились первые осенние заморозки, еще не ушло на долгую зиму солнце, но листва уже начала опадать. Никуда не уйти от этого, пора… Такого звука не услышишь нигде… В парках и скверах — мешают птицы, щебечут о своем, готовясь к перелету в теплые страны, собираются в стаи в путь, суетятся… У дорог этот звук скрывается шумом проезжающих автомобилей и голосами прохожих… И только на старых, закрытых к захоронению кладбищах, пока местные дворники не приступили к уборке этой осенней листвы, ее звук входит в резонанс с мыслями, воспоминаниями и мечтами… И понимаешь, что ничего не вернуть назад, но все же вспоминаешь и думаешь: а если бы тогда, в тот день и час я поступил по-другому, как бы изменилась жизнь? И изменилась ли бы она? Не знаю… Но точно уверен, что выжил бы и шел бы сейчас также по кладбищу ранним утром 19… года, неспешно сбивая с межмогильной дорожки листву кленов и ясеней, тополей и берез… Будь то Братское кладбище Ростова-на-Дону, Новое кладбище в Белграде или французское кладбище Сент-Женевьев-де-Буа…

Шел и смотрел бы на могилы своих друзей и соратников, врагов и предателей, независимо от того, чью бы сторону я принял тогда, много лет назад. Ведь на них, на этих старых кладбищах, лежат все… Время определяет, кто на данном его этапе враг, а кто друг. Время… Я думал, что ты со мной, со мной заодно, что ты летишь, когда я мчусь, и ждешь меня, когда я начинаю притормаживать, отставать… Но все не так. Временем нельзя управлять, под него даже нельзя подстроиться, им нельзя воспользоваться и применить по своему усмотрению… Время не подвластно ничему и никому… Вчера этот «барон» или «ваше благородие» был врагом, а сегодня он — защитник Отечества. Вчера этот «красный командир» или «товарищ комиссар» дрался за правое дело, а сегодня он — убийца и бандит… Каждому времени свои герои и подлецы, свои защитники и тираны… И сквозь время в памяти летишь назад, в то пространство, в котором сделал свой выбор, в котором, казалось, не было особых причин поступать по-другому, потому что у тебя было чувство долга и ответственности перед Родиной… Все было, как вчера, все всплывает, словно во сне…

Часть 1 (Одноцветие)

Насколько я знаю, наш род по отцовской линии всегда служил «За Веру, Царя и Отечество». Прадед, Кузьма Никанорович Черневский, двадцатилетним, в 1813 году, ушел в поход добивать Наполеона. В сражении под Дрезденом в октябре того же года был тяжело ранен, с оторванной рукой подчистую списан. Дед, Максим Кузьмич Черневский, в Крымскую войну пропал без вести, правда успев оставить о себе память в лице отца моего, Валерия Максимовича. Отцу удалось послужить под руководством М. Д. Скобелева и А. Н Куропаткина в Русско-Турецкой войне 1877–1878 годов в должности командира батальона в составе 8-го армейского корпуса. По окончании войны он ушел в отставку и поселился в Борисоглебске Воронежской губернии, где устроился распорядителем в Хоперской пристани.

В 1882 году 1 октября родился я, Алексей Валерьевич Черневский, став вторым ребенком в семье (всего у меня было двое братьев и две сестры). Матушка моя, Татьяна Викторовна, не получив серьезного образования, всю себя посвящала воспитанию детей и заботе о доме, за что мы все ей были благодарны безмерно.

Из достопримечательностей того времени Борисоглебск мог похвастаться, помимо вышеупомянутой пристани, пивоваренным заводом Г. А. Клинсмана, который выпускал пиво темных и светлых сортов, а также газированную фруктовую воду, женской и мужской прогимназиями, техническим железнодорожным училищем и двумя приходскими городскими училищами.

Пиво нам, мальчишкам, конечно, не продавали, а вот газировку мы с друзьями лопали с удовольствием! Мои друзья детства — двое Саш — Куприн и Котс, — были на два года старше меня, но тогда такая разница в возрасте не слишком давила.

— Айда на пристань! — звал нас Саша Котс. — Местные ребята говорят, что голавль пошел, аж выпрыгивает из реки!

— Не… Я рыбачить не буду, лучше на берегу посижу, порисую, — отвечал ему Саша Куприн. И мы вприпрыжку неслись к реке.

Пройдут годы, и Александр Федорович Котс станет видным советским ученым, доктором биологических наук и профессором, основателем и первым директором Дарвиновского музея в Москве, а Александр Васильевич Куприн прославится как живописец-пейзажист, станет заслуженным деятелем искусств республики и член-корреспондентом Академии художеств Советского Союза…

Когда мне пришел черед выбирать дальнейшую свою судьбу, сомнений в том, что я пойду по стопам предков, не было. И я по рекомендации отца убыл в Воронеж, где поступил в местный кадетский корпус.

                                    * * *

Михайловский Воронежский кадетский корпус на переломе XIX и XX веков… Мы с Володей Овсеенко, уже достаточно самостоятельным, не желающим зависеть от родных, и весьма прогрессивных взглядов, спорим о том, какая Россия нам нужна.

— Ты только посмотри вокруг, что творится! Нельзя так жить русскому человеку, ему не хватает свободы, воздуха, возможности расти как личности! — говорил он мне в сердцах, когда мы оставались один на один. — Вот увидишь, пройдет год-два, и народный гнев выплеснет все наружу, восстанет против царя!

— И что, ты их поддержишь?! Пойдешь против многовековых устоев русской государственности? Ты же изучаешь историю и видишь, что равенство, свобода, вольность — все это пустые слова, которыми пользуются честолюбцы для достижения верховной власти! — парировал я.

— Не знаю, — негромко отвечал он мне. — Я вижу, что надо что–то менять, и понимаю, что эти перемены однозначно будут связаны с кровью и гибелью многих и многих тысяч, а может, и миллионов наших сограждан…

Пройдет немногим более пятнадцати лет, и один из руководителей Октябрьского переворота 1917 года, Владимир Антонов-Овсеенко лично будет возглавлять захват Зимнего Дворца. А еще через двадцать лет его арестуют, обвинят в принадлежности к троцкистской террористической и шпионской организации и

10 февраля 1938 года расстреляют…

Воронеж, по сравнению с Борисоглебском, несомненно, выигрывал практически во всем. На рубеже XIX и начале XX веков он был одним из красивейших губернских городов, становился сильным промышленным сердцем центральной России: появились заводы сельскохозяйственного машиностроения, механический, чугунолитейный… В конце XIX века в городе было несколько метеорологических станций. В начале XX века население одного из крупнейших губернских центров России составляло свыше 60 тысяч человек, и город мог похвастаться большим количеством каменных зданий, число которых перевалило за 2,5 тысячи. В городе уже работали библиотека и музей, а по выходным можно было совершить прогулки по городским садам и рощам или взять на прокат лодку. Летом на территории центральных садов располагались летние театры, которые мы с товарищами при наличии свободного времени с удовольствием посещали.

— Если нам доверил государь управлять людьми, городом, то почему мы должны отказываться от блага сделать людей счастливее, а город краше?! — утверждал или задавал риторический вопрос Павел Александрович Слепцов, действительный статский советник, воронежский губернатор того времени. — Воронеж — колыбель русского флота, именно отсюда ушли на борьбу с Наполеоном рекруты-новобранцы в составе 3-го и 4-го Егерских полков. Мы должны продолжать славные традиции и развивать наш город!

Через пять лет, 25 марта 1906 года, став уже тверским губернатором, П. А. Слепцов будет убит взрывом бомбы, брошенной под губернаторский экипаж эсером неким В. В. Чекальдиным, впоследствии пойманным и казненным по приговору суда….

                                    * * *

В 1901 году, закончив обучение в Воронеже, я поступил в Константиновское артиллерийское училище в Санкт-Петербурге и стал юнкером первой учебной батареи. В те годы училищем командовал Василий Тимофеевич Чернявский — генерал-майор Российской императорской армии, который помнил моего отца по совместной службе в Русско-турецкую кампанию. Он славился своей прямотой, потому что говорил правду в глаза не только младшим, но и старшим. Невзрачный на вид, небольшого роста, плотного телосложения, с характерными небольшими бакенбардами, спокойный, выдержанный и хладнокровный, знающий свое дело артиллерист, он обаятельно действовал на юнкеров и служил нам образцом.

Небольшое сходство наших с ним фамилий дало повод острым на язык моим сослуживцам считать нас родственниками и полагать, что мне будут значительные скидки по учебе.

— Быть тебе в гвардии, а то и в столичном штабе! — усмехался мой товарищ, выпускник Оренбургского Неплюевского кадетского корпуса Константин Болецкий. — С такими-то связями, и месить грязь или песок?!

В ответ я только улыбался и не хотел вступать в полемику по вопросу родства с начальником училища. Пройдет немного времени после поступления, и все и так узнают, что мы никакие не родственники, и, тем более, не однофамильцы.

Через 13 лет Константин Богуславович Болецкий за храбрость, проявленную в ходе боев Первой мировой войны, будет награжден Георгиевским оружием. Находясь в звании подполковника Генерального штаба, он не примет Октябрьскую революцию и эмигрирует за пределы России…

Всего в батарее в течение двух лет нас обучалось 225 юнкеров. Характерной особенностью системы подготовки офицеров того времени в училищах различных родов войск было то, что единых учебников не существовало, и главное внимание обращалось не на то, что преподавать и изучать, а как преподавать и изучать. Не стало исключением и наше училище.

Артиллерия в те годы считалась самым передовым родом войск. Юнкера изучали, главным образом, точные науки: математику, аналитическую геометрию, дифференциальное и начало интегрального исчислений, физику, химию, механику, черчение. Кроме того, мы осваивали пеший и конный строи, уставы, гимнастику, верховую езду и фехтование. В лагерях проходили практический курс стрельбы и топографической съемки с решением тактических задач.

Несомненно, мы конкурировали с другими военными училищами и, в первую очередь, с нашими коллегами, михайловцами. Конечно, «вражда» носила лишь внешний характер, вызванный традиционным соревнованием двух передовых артиллерийских училищ, но прозвище «констапупы» за нами закрепилось на многие годы.

                                       * * *

Несмотря на то, что я учился совсем неплохо и окончил училище со средним баллом выше 10, мне не удалось попасть в число первых 35-и юнкеров для обучения по дополнительному курсу с перспективой поступления в Михайловскую артиллерийскую академию. В 1903 году, получив звание подпоручика, для дальнейшего прохождения военной службы я был направлен в Тифлис, в состав Кавказской гренадерской артиллерийской бригады 2-го Кавказского армейского корпуса Кавказского военного округа. И там мне повезло встретить выпускника нашего училища 1900 года, поручика Анатолия Фока, в то время делопроизводителя штаба артиллерийской бригады, который взял меня на первых порах под свою опеку.

В дальнейшем Анатолий Владимирович Фок станет активным борцом с большевизмом, покинет Россию и погибнет в 1937 году в Испании на стороне националистов в борьбе с республиканцами…

Я был назначен на должность младшего офицера во 2-ю батарею 1-го дивизиона, которой командовал капитан П. С. Сморговский, завершавший строевой ценз после окончания Николаевской академии. Кроме него в батарее служили старшим офицером штабс-капитан С. Н. Гельтшер (перешедший через месяц на штабную работу в бригаду), а офицерами — подпоручики А. Д. Осипенков, В. М. Усьминский и О. Л. Мартовский. Все офицеры батареи считались помощниками командира, хотя часто выполняли общедивизионные задачи: дежурства, караулы, заведывание дивизионными мастерскими, учебными командами и т. п. Такие поручения расширяли наш кругозор и подготавливали к исполнению вышестоящих должностей.

На вооружении нашего дивизиона состояли 76-мм полевые скорострельные пушки образца 1902 года, в то время самое современное русское легкое полевое артиллерийское орудие калибра 76,2 мм, известная также как «трехдюймовка». Для своего времени орудие включало много полезных новшеств в своей конструкции — противооткатные устройства, механизмы наводки по горизонту и углу возвышения, легкооткрываемый двухтактный поршневой затвор, а усовершенствованный прицел позволял вести стрельбу с закрытых позиций и прямой наводкой.

После «активного и живого» Санкт-Петербурга привыкать к Тифлису было нелегко, хотя этот город был достаточно развит. К началу XX века в нем насчитывалось более 5000 кредитных, торговых, промышленных и ремесленных заведений, 7 фабрик и заводов, а общее число жителей перевалило за 160 тысяч человек, причем большинство жителей составляли не грузины, а армяне и русские.

Из достопримечательностей Тифлиса можно назвать театры — армянский драматический, а также оперы и балета. Кроме того, большой популярностью у местных жителей и гостей города пользовался Кавказский музей, основанный в 1852 году Кавказским департаментом Российского Императорского географического общества. Ну и конечно, нельзя не отметить юго-восточную часть города с узкими улицами, сохранившими черты средневековой застройки, развалинами цитадели Нарикала, позже достроенной турками в XVI — XVII веках, каменной церковью Анчисхати, церковью Метехи, кафедральными соборами Сиони и Самеба.

Но все эти прелести посмотреть до конца не удалось. Наступил 1904 год — год первой войны России в ХХ веке…

                                    * * *

Мы, находясь за тысячи верст от обеих столиц и, тем более, от Дальнего Востока, не вникали в причины развязывания этой войны. Ходили какие-то слухи об экономическом противостоянии Японии, Кореи, Китая и России, пересечении финансовых интересов власть имущих нашего государства, еще что-то. Но факт остается фактом — начало войны Россия «проспала».

В декабре 1903 года в Главном штабе появилась информация от военного агента в Китае о том, что в Японии принято решение начать войну с Россией. В январе 1904 года от военного агента в Токио приходит сообщение, что война может начаться в ближайшее время. Более того, 25 января 1904 года Санкт-Петербург в полном составе покидает дипломатическая миссия Японии, что по всем признакам и общемировой практике означает разрыв дипломатических отношений между странами и начало войны. Несмотря на это, на совещании в Царском Селе, проведенном 26 января 1904 года под руководством Николая II и в присутствии Министра иностранных дел В. Н. Ламсдорфа, военного министра А. Н. Куропаткина и морского министра Ф. К. Авелана, никаких решительных действий предпринято не было.

— Ну что же, господа. Я выслушал каждого из вас, — взял слово Император России, — и понял, что надо взять паузу, осмотреться… Даст Бог, отодвинем войну, а то и совсем сможем избежать.

Николай II потушил сигару, тем самым дав понять, что обсуждение закончилось.

Взять на себя смелость, ответственность и отдать распоряжение на приведение армии и флота в полную боевую готовность никто из этих людей не смог. Они забыли слова великого М. И. Драгомирова, что «война есть дело такта и минуты — и в этой нешуточной игре на ЖИЗНЬ И ЧЕСТЬ потеря минуты весьма часто ведет к потере партии».

А через несколько часов, 27 января 1904 года Военно-морской флот Японии атаковал корабли русской Тихоокеанской эскадры, стоявшей на рейде вблизи Порт-Артура. Но об этом мы тогда ничего еще не знали…

В середине февраля с инспекцией в нашу бригаду прибыл командующий 2-м Кавказским армейским корпусом генерал-лейтенант С. А. Фаддеев, герой Русско-турецкой войны 1877–1878 годов. Позже отец мне рассказал, что Семен Андреевич в ходе этой войны был награжден орденом св. Георгия 3-й степени за отличия при штурме крепости Карс. Среднего роста, плотного телосложения, с объемной бородой и усами средней длины, имитирующими образ богатырей на Руси, он произвел на нас самое приятное впечатление. Спокойный, но твердый голос, четкие и понятные вопросы как об особенностях артиллерийской службы, так и о быте нашей бригады, говорили о том, что командующий знает, чего хочет и как этого добиться. А его выступление перед строем бригады осталось у меня в памяти на всю жизнь.

— Богатыри! Конец военных катастроф возникает среди пушечного пламени. Начало военных катастроф возникает при свечах дипломатических канцелярий. Не мы начали эту войну! Но нам ее завершать. И при этом вы все должны помнить слова великого Суворова: «У солдата только три обязанности: служить честно Царю, слушать начальников и побеждать неприятелей». Не знаю, дойдет ли до вас очередь бить японцев, но у меня нет сомнений, что выпади вам такая честь, вы не посрамите гордое звание артиллеристов нашего корпуса!

И закипела работа! Каждый день мы отрабатывали нормативы по подготовке и открытию огня, по сворачиванию и разворачиванию огневых позиций, по маскировке и маршевой выучке. По пятницам проводили обслуживание техники, по субботам — хозяйственные работы по благоустройству нашего пункта дислокации. Единственным днем, когда можно было выйти в город, отдохнуть, перевести дух, было воскресенье.

В конце апреля 1904 года командир нашей батареи капитан П. С. Сморговский окончил строевой ценз и убыл в распоряжение Генерального штаба, и должность командира батареи была предложена мне. Я не считал себя храбрым человеком, но слова о том, что: «Куда не посылают, не напрашивайся; куда посылают, не отказывайся! Этим правилом руководствуются люди испытанной храбрости», — мне запали в душу после прочтения в Михайловском Воронежском кадетском корпусе «Записок кавалерист-девицы», героя Отечественной войны 1812 года Н. А. Дуровой. Поэтому, недолго раздумывая, я согласился с повышением.

Война с Японией продолжалась и протекала не так, как виделась командованию наших войск. Несмотря на то, что победы в войнах считались лучшими традициями Русской армии, текущая война не стала продолжением этих традиций. Как никогда в этот период подтвердились мнения о том, что в любой войне по обеим сторонам оказываются «бездарные генералы», «недальновидные распоряжения», непредусмотрительность и неподготовленность. В этот раз это касалось армии нашей.

Русско-японская война, грабительская по своему характеру, велась при низком уровне военной техники в армии и вызвала громадные займы, упавшие всей своей тяжестью на плечи народных масс. Поражения царской России в сражениях на Дальнем Востоке взволновало и потрясло так называемое «общество». Не было дома, в котором бы не говорили о бездарности наших генералов, о медлительности и неспособности вести войну А. Н. Куропаткиным, о предательстве коменданта крепости Порт-Артур А. М. Стесселя.

Не стал исключением и Тифлис, который был наряду с Баку ведущим центром политических беспорядков на Кавказе. Стачки и забастовки перерастали в вооруженные столкновения с частями русской императорской армии, но нашу бригаду к их подавлению в эти дни не привлекали. Как никогда в те годы для псевдопатриотов стала популярной выдержка из стихотворения «Панмонголизм» поэта Владимира Соловьева, написанного им в 1894 году, за десять лет до происходящих событий:

«…О Русь! забудь былую славу:

Орел двуглавый сокрушен,

И желтым детям на забаву

Даны клочки твоих знамен…»

И, как гром среди ясного неба — предательство! И кого предательство?! Русских офицеров! Офицеров 15-го гренадерского Тифлисского Его Императорского Величества Великого князя Константина Константиновича полка, командиром которого был генерал-лейтенант Николай Иванович Гаврилов. В роте капитана П. А. Томилова, проходившего цензовое командование, 3-го Кавказского батальона, двое подпоручиков, П. Г. Сестрин и А. В. Кульмев, оказавшиеся впоследствии членами Российской социал-демократической рабочей партии, взбунтовали подчиненных солдат, которые захватили оружие и покинули расположение роты. Зачинщиков так и не нашли, а многие солдаты приняли участие в беспорядках и вооруженных нападениях на должностных лиц всевозможных ведомств. Через некоторое время, в конце декабря 1904 года, одного из них задержали после покушения на начальника железнодорожной станции «Поти» Боричевского, другого — после убийства начальника железнодорожной станции «Тауз» Горлинского. Большинство беглецов возвратилось в роту и, чтобы понять, участвовали ли они в беспорядках, у них проверяли чистоту ружей: нет пороховой копоти в стволе — на гауптвахту, есть — на каторгу.

Самого командира роты от каторги спасло только то, что он в это время был в командировке, в Николаевской академии, а уже через месяц его назначили на должность столоначальника Главного штаба. В дальнейшем генерал-лейтенант Петр Андреевич Томилов не поддержит Октябрьскую революцию, будет состоять в резерве чинов при штабе Добровольческой и Кавказской Добровольческой армий, через Турцию и Болгарию выедет во Францию, где при содействии генерала Н. Н. Юденича проведет остаток своей жизни, скончается в Ницце в 1948 году и будет похоронен на русском кладбище Кокад…

---

                                    * * *

Начало 1905 года мы встречали с надеждой. С надеждой на то, что, наконец, русская армия на Дальнем Востоке перейдет в наступление и разочтется с японцами за наши бесславные поражения. С надеждой на то, что закончится в умах русских людей разброд и шатания, так негативно влияющие на все прогрессивное общество и тащащие ко дну простых людей. Но — увы… Год начался с «Кровавого воскресенья».

О том, что происходило в первые дни января в Санкт-Петербурге, мы знали мало, но, судя по происходящим событиям в Тифлисе, противники царизма о делах в столице владели большей информацией и действовали очень активно. Только в Тифлисе в январе 1905 года произошли забастовки работников железнодорожных мастерских, механических заводов и типографий, в апреле прошла забастовка домашней прислуги, в мае — мелких торговцев и приказчиков. В июне обстановка накалилась до того, что Тифлис и Тифлисский уезд были объявлены на военном положении.

Несмотря на это, деятельность бунтовщиков продолжалась. 12 июля в результате нападения был ранен Тифлисский полицеймейстер, коллежский советник Георгий Самойлович Ковалев, а в августе на вокзале убит начальник Тифлисской станции Терпиловский. Вообще август стал самым кровавым в городе — 29 числа на несанкционированной сходке были расстреляны рабочие, в результате чего имелось несколько сот убитых и масса раненых. Не видя выхода из сложившейся обстановки, 31 августа весь состав Тифлисской думы ушел в отставку.

До октября обстановка успокоилась, но потом опять началось ужасное. 16 октября объявили забастовку железнодорожные мастера, а 22 октября черносотенцы и шпики бросают бомбы и стреляют из револьверов в манифестантов: убито 98 человек, ранено 66. В результате этого 30 октября в Тифлисе вспыхивают многолюдные митинги, продолжающиеся вплоть до конца декабря. На их подавление кидают и нашу бригаду. 23 декабря в Тифлисе орудийным огнем разрушен дом; убито 34 и ранено 30 человек…

Я всегда осознавал, что военнослужащий призван защищать свою страну. А чтобы защищать, иногда нужно убивать, в том числе и противника. Но я никогда не думал, что первой моей жертвой станет мой земляк, единоверец, россиянин. Я не видел этого конкретного человека, погибшего под развалинами дома в Тифлисе, но знал, что специально в этот дом не стреляли. Рядом с ним на улице была возведена баррикада, откуда по нашим солдатам велся пулеметный огонь. Что стало причиной промаха — изношенность механизмов наводки орудия, при которой оно начинает «капризничать», посылая каждый снаряд по-иному, или неопытность наводчика, в результате чего изменение угла прицеливания в большую или в меньшую сторону на 1/10 «тысячной» приводит к тому, что дуло ствола сместится вверх или вниз от нужного положения примерно на 0,1 миллиметра, то есть на толщину лезвия безопасной бритвы, и снаряд полетит уже не по той траектории, которая нужна… А пулемет замолчал, сохранив жизни и здоровье нескольким десяткам наших бойцов…

— Чего же это, Ваше благородие?.. — то ли спросил, то ли взвыл наш наводчик.

— Это — война, — ответил я ему и сразу вспомнил слова М. Д. Скобелева: «Раз начав войну, нечего уже толковать о гуманности… Война и гуманность не имеют ничего общего между собой. На войну идут тогда, когда нет иных способов. Тут должны стоять лицом к лицу враги — и доброта уже бывает неуместна. Или я задушу тебя или ты меня…»

— Мы — солдаты и выполняем приказ. Земной суд тебя будет судить за то, что ты не выстрелил, а Божий — за то, что убил. Выбора нет. Ты принял присягу и защищаешь веру, царя и Отечество…

Вечером того же дня вся батарея молилась усердно…

Все эти события происходили на фоне нашего поражения на Дальнем Востоке. В августе в Портсмуте был заключен мирный договор, в результате которого война с Японией завершилась. Нельзя сказать, чтобы армия была этим договором особенно обрадована: ни музыки, ни криков «ура» нигде не было слышно. Все чувствовали себя неудовлетворенными, если не больше: всех угнетала одна мысль — мысль о бесполезных трудах и бессмысленных жертвах, доставивших нам вместо славы чуть ли не позор…

                                    * * *

В конце 1905 года мне было предложено поступать в Николаевскую академию Генерального штаба, названную так в честь Императора Николая I. По существующим тогда правилам предстояло сначала выдержать предварительный экзамен при штабе 2-го Кавказского армейского корпуса. Начальник штаба корпуса, генерал-майор Георгий Эдуардович Берхман, участник Русско-турецкой войны 1877–1878 годов, один из немногих военачальников, награжденных в один год (1878) тремя орденами (Святой Анны 4-й степени, Святого Станислава 3-й степени с мечами и бантом и Святой Анны 3-й степени с мечами и бантом), сам выпускник этой академии, лично принимал экзамены у кандидатов.

— Смотри, Черневский, не посрами бригаду и корпус. А закончишь обучение — буду рад тебя видеть снова на Кавказе, — такими напутственными словами он провожал меня в Санкт-Петербург.

Но встретиться с этим геройским человеком мне больше не пришлось. В Первую мировую войну он, командуя Сарыкамышской группой войск, одержит блестящую победу над турецкой армией в Сарыкамышской операции, за которую 26 июля 1916 года будет награжден орденом Святого Георгия 4-й степени. В дальнейшем после Октябрьской революции Г. Э. Берхман будет состоять в Добровольческой армии Белого движения, вместе с которой транзитом через Константинополь и Болгарию выедет во Францию и поселится в Марселе. Там он возглавит отделение Российского общевоинского союза и скончается 2 февраля 1929 года…

Так через три года, в 1906 году, я снова оказался в Санкт-Петербурге.

                                    * * *

Не всех принимает этот город, не всех обволакивает своими тайнами, своим вдохновением и красотой. В нем мало побыть один раз. Если ты приехал в него на немного, по служебной надобности или погостить у тетки на Пасху — он тебя обязательно встретит мелким моросящим дождем, низко ползущими свинцовыми тучами и пронизывающим ветром вдоль Невы и прилегающих каналов.

К приезду в Санкт-Петербург нужно готовиться заранее, ждать этой встречи, представлять себе не ненастье, а солнечную погоду в любое время года. Осознавать, что через некоторое время ты прибудешь в столицу ГОСУДАРСТВА РОССИЙСКОГО! А приехав туда либо поездом, либо в карете, сразу нужно идти на Невский проспект, от Николаевского (Октябрьского, а затем Московского) вокзала двигаться неспешно в сторону Дворцовой площади. Город должен увидеть тебя, ты его еще успеешь посмотреть! Город должен понять, что ты не случайный залетчик-франт, приехавший на мгновенье, а основательный господин, готовый и способный оценить всю его красоту и прелесть. А поняв это, город откроет тебе все свои тайны и легенды, и ты никогда его уже не забудешь и будешь всегда стремиться вернуться к нему, увидеть его, чтобы вновь восхититься им!

Много стихов, воспевающих этот город, но мне ближе всего строки, написанные Николаем Яковлевичем Агнивцевым, москвичом от рождения, который, находясь в эмиграции, с грустью воспевая дореволюционный мир, выпустил в Берлине в 1923 году сборник «Блистательный Санкт-Петербург» — свою лучшую книгу элегических стихов о дооктябрьском аристократическом и артистическом городе, столице Империи:

«Санкт-Петербург — гранитный город,

Взнесенный Словом над Невой,

Где небосвод давно распорот

Адмиралтейскою иглой!

Как явь, вплелись в твои туманы

Виденья двухсотлетних снов,

О, самый призрачный и странный

Из всех российских городов!

Недаром Пушкин и Растрелли,

Сверкнувши молнией в веках,

Так титанически воспели

Тебя в граните и в стихах.

---

И майской ночью в белом дыме,

И в завываньи зимних пург

Ты всех прекрасней, несравнимый

Блистательный Санкт-Петербург!»

                                    * * *

— Что же, господа! Поздравляю вас с зачислением в Николаевскую академию Генерального штаба, — начал свою речь ее начальник, генерал-лейтенант Николай Петрович Михневич. — Вам предстоит пройти нелегкий путь в познании не только законов войны, но и законов российской государственности, взаимоотношений России с другими странами, экономики и права. По-разному сложится ваше обучение, но вы должны понимать и осознавать, что через два года в вашем лице армия и государство российское получит элиту. Многие из вас после второго курса отправятся в войска, лучшие из потока офицеры поступят на дополнительный курс, окончивши который, будут причислены к Генеральному штабу. Но всем вам, при должном усердии, будут гарантированы высшие посты не только в армии, но и в государственном управлении. Все зависит от вас. С Богом!

После Февральской революции Н. П. Михневич будет отстранен от должности начальника Главного штаба, которую занимал с 1911 года, и уволен из армии по болезни с правом ношения мундира и пенсией. Октябрьский переворот встретит с пониманием, поступит на службу в Рабоче-Крестьянскую Красную Армию, став преподавателем 1-х Петроградских артиллерийских курсов, и в Артиллерийской академии и умрет 8 февраля 1927 в Ленинграде, где и будет похоронен в Александро-Невской лавре…

В то время академия располагалась по адресу Суворовский проспект, дом №32, своих жилых фондов не имела, и мы, слушатели, снимали квартиры поблизости. Свою квартиру на улице Мытнинской, дом №25, я делил с Александром Карловичем Андерсоном, выпускником Михайловского артиллерийского училища, штабс-капитаном. Не скажу, что мы были в теплых, дружеских отношениях, скорее в приятельских — сказывалась ранее описанная «вражда» с Константиновским артиллерийским училищем. Все вопросы, касающиеся обучения, мы обсуждали вместе, но личное время проводили по-разному. Мне больше по душе было посещение музеев и театров, а ему — библиотек и так называемых тайных обществ, которыми в те годы была переполнена столица.

— Зачем Вам все это, Александр Карлович? — интересовался я. — Бог этого не любит и смотрит на это с осуждением.

— Мне кажется, Алексей Валерьевич, что в этом есть суть правды на Земле, и я хочу добраться до этой правды, — отвечал он мне.

После выпуска из академии А. К. Андерсон построит неплохую карьеру в Императорской армии, став в конце ее существования полковником, командиром 14-го Митавского гусарского полка, награжденным в Первую мировую войну четырьмя орденами (Святых Анны 2-й и 3-й степени, Станислава 2-й и 3-й степени). После Октябрьской революции добровольно вступит в ряды Рабоче-Крестьянской Красной Армии, дослужившись в ней до помощника командующего 5-й армией на Дальнем Востоке. В звании комдива уйдет на пенсию, но в конце октября 1937 года будет арестован, и 26 апреля 1938 года приговорен к исключительной мере наказания по обвинению в участии в контрреволюционной террористической организации, и в тот же день расстрелян…

Что касается обучения в академии, то еще совсем недавно, каких-то десять лет назад, отрицательной чертой ее курса была именно академичность, погоня за высоким уровнем общего и притом теоретического образования в ущерб практической полевой подготовке и работе в живой войсковой обстановке. К тому же академия давно отстала от жизни, не учитывая эпоху войн с принципиально новым вооружением, родами войск, тактикой, стратегией, обеспечением армии… В Генеральном же штабе Императорской армии по старинке внушали слушателям, что «пуля — дура, а штык — молодец», «главное — ввязаться в сражение, а там посмотрим». Академия по-прежнему отваживала будущих командиров от личной инициативы и персональной ответственности. Главное — выполнить приказ начальства, пусть пустоголовый, дурацкий, глупый, несвоевременный и опасный, не отвечающий складывающейся обстановке, но исполнение которого необходимо хотя бы для собственной же защищенности. Инициатива выбивалась дубиной приказов. С 80-х годов XIX века академия стала походить на дореформенную бурсу: сильно развивающаяся квазиконкуренция между учащимися разлагала нравы и характер как обучаемых, так и обучающих. Качественный уровень профессорско-преподавательского состава стал сильно понижаться. Во взаимоотношениях все чаще наблюдались не характерные и не достойные в военной среде заискивание, угодливость, подобострастие, интриги, козни, карьеристические происки… Создавался тип выскочки-честолюбивца, а результатами неудач подобного обучения стали поражения русских войск в Русско-японской войне.

Многое изменилось после этой войны. Опыт ее ведения показал, что погубить полк или дивизию — много ума не надо, а вот обеспечить выполнение поставленной задачи с минимальными потерями своих войск и нанесением максимального урона противнику — военное искусство, то есть именно то, чему нужно учить в академии военачальников.

Особое внимание в ходе практических занятий уделялось проведению рекогносцировок местности и организации инженерного оборудования района предстоящих действий. Сунь-Цзы в трактате «Искусство войны» утверждал: «…кто не знает рельефа — гор, лесов, круч, оврагов, топей и болот, тот не может вести армию…»

Для получения указанной практики мы выезжали на север Санкт-Петербурга, в Осиновую Рощу. Эта земля была известна тем, что в разные года ею владели генерал-адмирал Ф. М. Апраксин, графы Г. Г. Орлов и Г. А. Потемкин, фавориты Императрицы Екатерины II, по указанию которой в Осиновой роще была сооружена земляная крепость (редут) для защиты Санкт-Петербурга с севера.

В дальнейшем в 1821 году Император Александр I подарил мызу Осиновая Роща министру юстиции князю П. В. Лопухину, а последними владельцами Осиновой Рощи стали графиня Е. В. Левашова и княгиня М. В. Вяземская.

Обладая лесистой пересеченной местностью вперемежку с болотами и водными преградами, эта земля вполне подходила для обучения нас в определении наиболее важных рубежей и направлений маневра войск, проигрывании организации отдельных эпизодов операций и сражений, получения практики в составлении военно-статистического описания незнакомой местности.

— Местность — это та исходная данная, с которой умному командиру никак нельзя не считаться, — говорил нам полковник Владимир Васильевич Беляев, экстраординарный профессор академии по кафедре общей тактики. — Еще Петр Великий, готовясь к Персидскому походу 1722–1723 гг., «для осмотрения пути, дабы в переправах продолжения в марше не было» направлял свое войско впереди всех главных сил…

…Пройдут годы, и генерал-лейтенант В. В. Беляев после Февральской революции по болезни будет освобожден от должности начальника штаба 12-й армии и переведен в резерв чинов при штабе Петроградского военного округа. Примет участие в Белом движении в составе Добровольческой армии и Вооруженных Сил Юга России. Затем окажется в эмиграции в Югославии в составе Особой испытательной комиссии при Зарубежных высших военно-научных курсах генерала Головина и покинет этот мир после начала Второй мировой войны…

В соответствии с имевшимся положением, по окончании обучающегося курса офицеры прикомандировывались на один год к образцовым частям для ознакомления со службой. Так было всегда, ибо отлучка от действующей армии негативно сказывалась на уровне подготовки выпускников — теория отставала от практики и иногда наоборот.

Выпуск обычно производился в октябре. Офицеры, окончившие академию по 1-му разряду, получали следующий чин, по 2-му — выпускались тем же чином, а по 3-му — возвращались в свои части и в Генеральный штаб не переводились. Армейские офицеры переводились в Генеральный штаб с тем же чином, а мы, артиллеристы, а также инженеры и гвардейцы — с повышением (причем последние еще и со старшинством в последнем чине).

За отличия в учебе в академии я получил звание штабс-капитана, как и мой хороший приятель, Михаил Гордеевич Дроздовский, древний дворянский род которого дал России много военных, служивших в Русской армии и воевавших, еще в шведских и турецких войнах, с Наполеоном, на Кавказе, в Крыму…

— Россия еще заявит о себе, а японская драма останется лишь трагической случайностью в ее истории! — утверждал Дроздовский. Участник Русско-японской войны, он знал, о чем говорил…

…Не так видел историю своей страны этот героический человек. Не приняв Октябрьский переворот, он станет одним из видных организаторов и руководителей Белого движения на Юге России, первым в истории Белого движения генералом, открыто заявившим о своей верности монархии. Единственный из командиров Русской императорской армии, сумевший сформировать добровольческий отряд и привести его организованной группой с фронта Первой мировой войны из Ясс в Новочеркасск на соединение с Добровольческой армией в начале 1918 года. В конце октября 1918 г. близ Иоанно-Мартинского монастыря на Ставропольщине будет ранен в ступню и, несмотря на все принимаемые медицинские меры и личный контроль Деникина за состоянием его здоровья, рана загноится. При первых признаках заражения крови Дроздовскому будет сделано несколько операций, но безрезультатно, начнется гангрена. В декабре 1918 года находившемуся еще в ясном сознании Дроздовскому будет присвоено звание генерал-майора, но уже к концу месяца в полубессознательном состоянии его перевезут в клинику Ростова-на-Дону, где он скончается в мучениях в первый день 1919 года…

---

                                    * * *

Для прохождения цензовой службы я был определен командиром 1-го дивизиона Лейб-гвардии 1-й артиллерийской бригады, дислоцирующейся в Санкт-Петербурге, командование которой принял несколько месяцев назад генерал-майор Головачев Алексей Дмитриевич. Круглолицый, со слегка подернутыми сединой висками и прищуренным взглядом, он походил, на первый взгляд, на предобрейшего дядьку, который никогда не то что руку не поднимет на своих «племянников — подчиненных», но и слова грубого не скажет! Но первые впечатления мои оказались не вполне верны.

— Господин штабс-капитан! Расскажите мне об истории и славном боевом пути нашей бригады!

Я, честно сказать, впал в ступор. Сейчас, прожив достаточно много лет, я осознаю, что каждый военнослужащий, получивший указание прибыть к новому месту службы, просто обязан ознакомиться с историей своей новой части, хотя бы и по открытым источникам. Но тогда я этого не понимал и не сталкивался с такими подходами в предыдущие годы службы.

— Я не знаю, Ваше превосходительство, — ответил я и опустил голову, понимая, что сейчас получу форменный разнос. Так и случилось.

— Что?! Вам доверено командовать дивизионом бригады, и Вы не знаете историю нашего соединения?! Вы первый, кто ее возглавит в случае гибели командования до назначения новых должностных лиц, и не знаете, что это за бригада?! Позор! Ну, хотя бы структуру бригады и дивизиона Вы знаете?

— Так точно! — ответил я слегка поникшим голосом.

— Докладывайте! И не надо теряться, — уже более спокойным тоном ответил он.

Подбодренный, я четко доложил, из каких составляющих построена бригада, какова структура дивизиона, его боевой и численный состав, а также общие задачи, решаемые им в мирное и военное время.

— Неплохо, — сказал командир бригады, — но историю выучить и доложить мне к исходу завтрашнего дня.

— Есть! — ответил я и с его разрешения убыл в расположение дивизиона.

Немногим позже от офицеров штаба бригады и своего дивизиона я узнал, что командир бригады всегда таким способом встречает вновь прибывших офицеров — будь то начальник штаба бригады или командир батареи. Суть этого способа состоит в том, чтобы вывести из психологического равновесия подчиненного, заставить его нервничать, посмотреть, как он будет реагировать на изменение тембра голоса командира, его движения, порывов. Меня как выпускника академии он проверил по истории, других — выпускников военных училищ — он экзаменовал по тактико-техническим характеристикам орудий, стоящих на вооружении бригады или артиллерии иностранных армий, другим вопросам. К каждому у него был свой подход…

…В дальнейшем генерал-лейтенант А. В. Головачев, став инспектором артиллерии корпуса, уйдет в отставку в апреле 1917 года, избежав репрессий со стороны новой власти, останется жить в Санкт-Петербурге, где умрет в 1932 году и будет похоронен на Смоленском православном кладбище в возрасте 74 лет…

                                    * * *

Наступил 1910 год. Последствия Русско-японской войны продолжали сказываться самым негативным образом на состоянии армии России. Не справившись с задачей восстановления потерянного на востоке имиджа русской императорской армии, ушел в отставку с поста военного министра Российской империи генерал А. Ф. Редигер, а его место вопреки всеми ожидавшегося назначения дяди императора, Николая Николаевича, стал генерал В. А. Сухомлинов, с приходом которого постепенно стала восстанавливаться мощь русской армии. В 1910 году, как вспоминал впоследствии Б. М. Шапошников, в то время слушатель Николаевской академии Генерального штаба, а в дальнейшем — Маршал Советского Союза, начальник Генерального штаба Рабоче-Крестьянской Красной Армии, подготовка офицерского состава шла уже с учетом русско-японской войны.

В тот год Санкт-Петербург не ощущался как крупный морской и речной порт. Ежедневно неказистые приземистые буксиры тянули на себе караваны барж, наполненных дровами, по Неве, ее протокам, притокам, каналам. Особенно много потребляла дров Академия художеств, которая в своих старинных амосовских печах, предназначенных для обогрева помещений пневматическим способом, названных по имени их изобретателя полковника Николая Алексеевича Амосова, сжигала за зиму до двух барж дров. Эти печи, получившие известность в 1835 году, были также обустроены в Зимнем Дворце, за что Н. А. Амосов был награжден 2000 десятинами земли.

В июле 1910 года командование бригадой принял 45-летний генерал-майор Николай Петрович Демидов, уроженец Санкт-Петербурга, получивший образование в Александровском кадетском корпусе, 1-м военном Павловском и Михайловском артиллерийском училище, а также Михайловской артиллерийской академии и до этого командовавший 2-м дивизионом нашей бригады.

В отличие от своего предшественника, обладая мягким характером, что объясняется, скорее всего, отсутствием боевого опыта и принадлежностью к Свите Его Императорского Величества, он не смог проявить себя истинным командиром и возглавлял бригаду только до первых провалов Великой войны (Первой мировой)…

В дальнейшем Н. П. Демидов будет исполнять должность председателя хозяйственно-строительной комиссии для постройки Центральной научно-технической лаборатории Военного Ведомства, став в 1916 году генерал-лейтенантом, перейдет на службу в Красную армию. С 1918 года будет трудиться военным инженером-технологом в Управлении тяжелой артиллерии, а немногим позже — в Управлении усовершенствования материальной части артиллерии. В 1929 году перейдет в Научно-технический комитет Артиллерийского управления, где примет участие в создании Центральной научно-технической лаборатории Народного комиссариата тяжелой промышленности в Ленинграде. В начале 1931 года будет арестован органами Объединенного государственного политического управления при СНК СССР (ОГПУ при СНК СССР) как «участник контрреволюционной офицерской организации» и через 21 год после описываемых мною событий, в июле 1931 года, будет приговорен к 10 годам исправительно-трудовых лагерей. Через восемь месяцев его отправят в специальный лагерь особого назначения (аббревиатура — СЛОН), где год он проработает инженером, после чего его освободят досрочно и отправят в Рыбинск. Но несмотря на кажущуюся реабилитацию, его повторно арестуют и расстреляют в июле 1941 года…

«Основными двигателями к подвигу при всех тяжелых условиях, в которых русскому народу приходилось жить и действовать, были во все века: глубокая вера, преданность царю и любовь к родине», — писал в первом томе «Задач русской армии» Алексей Николаевич Куропаткин в феврале 1910 года, преданный анафеме за неудачи на Восточном фронте в Русско-японскую войну, Военный министр Российской Империи с 1898 по 1904 год, вплоть до начала указанной войны. И если любовь к родине еще оставалась, вера еще сохранялась, то преданность царю таяла с каждым годом.

— Запомните, мой друг: нелицеприятная история вынесет свой вердикт, более толерантный, нежели порицание современников, — говорил мне перед уходом в отставку полковник нашей бригады Борис Владимирович Пономаревский-Свидерский. — Пройдет немногим более 10 лет, и все это рухнет: и родина, и вера, и преданность царю. Почему, спрашиваете Вы? Да потому, что все против нас, против России. Когда Европе плохо, к кому она обращается?! К нам! Мы, русские, не раз ее освобождали от бремени разрух и согрешений, а что получали взамен?! Крым середины прошлого века! Япония — начала этого! И нам еще предстоит не раз ее спасать, жертвуя своим народом, своим достатком на благо всяких Англий, Франций, Италий, Германий… И они, эти наши «друзья», будут всегда стремиться расшатать нас изнутри, так как снаружи мы их всегда били! Надоело, я ухожу, по причине не того, что не знаю, как это исправить, но по причине того, что устал биться о стену, даже на своем уровне…

…В последующем Б. В. Пономаревский-Свидерский эмигрирует в США, где застрелится в Детройте в 1925 году…

---

                                    * * *

В октябре 1910 года я завершил цензовое командование дивизионом и перешел в Генеральный штаб в управление генерал-квартирмейстерства на должность Генерального штаба капитана, где в составе оперативного отделения стал отвечать за отдельные вопросы обороны государства и боевой деятельности войск в части, касающейся северных и северо-западных границ Российской Империи. В то время основное внимание и государственные интересы были прикованы к Русско-персидским событиям, но мы старались поддерживать актуальными сведения о наших направлениях.

В марте 1911 года начальником Генерального штаба был назначен знакомый мне по академии, бывший ее начальник, генерал-лейтенант Н. П. Михневич, который оставался на этом посту при подготовке и на протяжении почти всей Первой мировой войны. Почти через год на торжественном мероприятии, проводимом в честь 210-летия учреждения высочайшей резолюцией Петра I в Русской армии должности генерал-квартирмейстера, начальник Генерального штаба сказал:

— Господа! Большая и, пожалуй, самая кровавая, жестокая и несправедливая война в Европе не за горами. Да что там в Европе — в мире! Набирающие экономическую силу Американские Соединенные Штаты навряд ли останутся от нее в стороне. Страны Азии и Африки, находящиеся под гнетом европейских гигантов, будут стремиться обрести независимость. И надо признать, что Россия к этой войне пока не готова. Мы не успели закончить даже те военные реформы, которые начались после поражения в Русско-японской войне, слишком много было потеряно в 1906–1910 годах. И поэтому очень многое зависит от вас, офицеров генерал-квартирмейстерства, от того, как вы сможете проанализировать сведения о состоянии потенциального противника, районах предстоящих действий, своих войск, в конце концов! Какие выводы вы сделаете и какие предложите шаги для снижения негативных факторов, влияющих на боевую готовность наших войск, и повышения позитивных, для подъема уровня готовности войск нашей армии! Мне импонирует подход к решению поставленных задач, то есть подготовки к войне, вице-адмирала Николая Оттовича фон Эссена, командующего Балтийским флотом, — продолжал свою речь генерал-лейтенант Н. П. Михневич, — который убеждает Морское министерство в том, что ни в коем случае нельзя экономить на угле и нефти, что корабли должны много плавать, что офицеры и матросы должны чувствовать себя в море, как дома… Эссен доказывает, что беречь топливо за счет уменьшения плавания — значит наносить ущерб боеспособности флота. Только с таким подходом мы все можем рассчитывать на успех в предстоящей войне. Времени на торжества нам совсем не остается. Необходимо активизировать работу по всем направлениям деятельности!

Мы, офицеры Генерального штаба, не то чтобы не осознавали того, о чем сейчас сказал наш начальник, но старались отгонять от себя мысли о предстоящей войне, которые мешали планомерно трудиться и одновременно готовиться к ней. Как неопытные спортсмены перед стартом, мы волновались, не имея значительного боевого опыта, боялись показаться бездарями своим начальникам, не оправдать высокое звание офицера Генерального штаба. Но со временем и это прошло.

Наше управление находилось в правом крыле здания Главного штаба — если стоять спиной к Неве, окна его выходили на Дворцовую площадь и сквер вблизи Адмиралтейства. При подготовке докладов по тем или иным направлениям каждый из нас проделывал немалый путь от своего кабинета до кабинета начальника Генерального штаба. Дело в том, что генерал-лейтенант Н. П. Михневич установил следующий порядок постановки и решения задач в Генеральном штабе: они ставятся по команде, а предложения по их решению представляют непосредственные исполнители в присутствии своих начальников. В этом были свои плюсы, так как мы получали практику в представлении докладов высшему командованию, а наши начальники постоянно готовили нас к ним. Ну, и кроме того, отсеивались из Генерального штаба бездари, попавшие туда по протекции: кто же поставит задачу бестолочи, если его потом будет заслушивать старший начальник! Минусы ложились только на наших непосредственных командиров, так как они должны были в любой момент пояснить ход наших мыслей и все ответы держать в голове. Но это была их проблема и обязанность одновременно.

— Знаете, Алексей Валерьевич, сколько поворотов от нашего Управления генерал-квартирмейстерства до кабинета начальника Генерального штаба? — с веселым прищуром спрашивал у меня помощник делопроизводителя, подполковник Александр Андреевич Свечин.

— Честно признаюсь, Александр Андреевич, никогда не задумывался и не считал, — отвечал я ему. — Знаю, что много, но когда идешь — все мысли о предстоящем докладе, и они сами собой мелькают по сторонам!

— Это верно! И что самое интересное, на обратном пути их кажется меньше! Ну, это если по докладу был успех! А так их ровно 24, я проверял!

— Спасибо, Александр Андреевич, — отвечал я ему, — в следующий раз обязательно посчитаю! — и, как всегда, забывал это сделать.

…В последующем генерал-майор Императорской русской армии А. А. Свечин в 1918 году перейдет на сторону большевиков, будет начальником Всероссийского главного штаба, а после конфликта с Главнокомандующим Вооруженными Силами Республики Советов Вацетисом с подачи Троцкого перейдет на работу в Военную академию Рабоче-Крестьянской Красной Армии, будет несколько раз подвергнут аресту и возвращению в ряды РККА, где дослужится до звания комдива. Но все же, в 1937 году будет опять арестован, приговорен Военной коллегией Верховного суда СССР к расстрелу по обвинению в участии в контрреволюционной организации, подготовке террористов, расстрелян и похоронен близ поселения Сосенское в Подмосковье 29 июля 1938 года…

А вот чтобы иметь успех при докладе начальнику Генерального штаба, нужно было выполнить один веселый ритуал, суть которого заключалась в следующем. Перед приемной начальника Генерального штаба стояли две бронзовые скульптуры — с левой стороны генералиссимуса князя Италийского графа Суворова-Рымникского, а с правой — генерал-фельдмаршала светлейшего князя Голенищева-Кутузова Смоленского. При этом правая рука М. И. Кутузова была как бы протянута для рукопожатия. Так вот, всяк входящий в приемную к начальнику Генерального штаба и желающий иметь успех при докладе, должен был пожать протянутую руку Великого русского полководца! И эта традиция ни разу не подводила!..

Вот и в тот день, 4 июля 1912 года, я шел в кабинет начальника Генерального штаба, не совсем представляя, зачем он меня вызвал. Свой доклад о состоянии наших войск, войск потенциального противника, совершенствовании инфраструктуры северо-западного региона я представил третьего дня, 1 июля, и генерал-лейтенант Н. П. Михневич остался вполне доволен моим докладом. После чего даже разрешил уйти в положенный отпуск начальнику управления, генерал-майору Георгию Никифоровичу Данилову, который слушал мой доклад с нескрываемым волнением.

По привычке «пожав руку Кутузову», я шагнул в приемную начальника Генерального штаба. Один из его адъютантов, подпоручик Квязелис, с моим появлением принял на секунду строевую стойку, а затем приветливо кивнул мне.

— Вас ждут, Алексей Валерьевич, — сказал он громко и приоткрыл первую дверь из двух ведущих в кабинет начальника Генерального штаба. Сделал он это из-за того, что в приемной было еще несколько офицеров, значительно в большем, чем я, звании и должности.

— Спасибо, — ответил я и открыл вторую дверь со словами: — Разрешите?

— Заходите, Черневский, — ответил генерал Михневич. Помимо него в кабинете находился один из первых помощников генерала Г. Н. Данилова, обер-квартирмейстер Главного управления Генерального штаба генерал-майор Николай Афанасьевич Обручев.

— Подойдите к карте, — приказал мне генерал Михневич.

На его рабочем столе лежала карта Туркестанского гарнизона. Меня несколько удивило то, что меня приглашают к карте того района, которым я никогда не занимался.

— У Вас хороший склад ума, — как будто прочитал мои мысли начальник Генерального штаба, — мне Вас рекомендовал Николай Афанасьевич, — и кивком головы указал на Обручева.

— Николай Афанасьевич! Введите в курс дела капитана, а я послушаю еще раз и, может быть, уточню детали, — сказал Михневич и расположился в кресле рядом с рабочим столом.

— Есть, Ваше сиятельство! — ответил Обручев и начал свой доклад: — В селе Троицком, дислоцированном в 30 верстах к северу от Ташкента, располагаются летние лагеря, где в настоящее время размещается 1-й Туркестанский саперный батальон, — и генерал Обручев указал место на карте. — 1 июля после ужина, вероятно, в состоянии опьянения, группа нижних чинов этого батальона с криками «ура», со стрельбой и под звук оркестра ринулась на рядом находящийся 2-й Туркестанский саперный батальон. Цели и причины действий бунтовщиков мы не знаем. В ходе беспорядков практически сразу погибли штабс-капитан Похвиснев и подпоручик Шадский, пытавшиеся остановить бунтовщиков. Благодаря мужеству и твердости офицеров 1-го и 2-го саперных батальонов, а также нижних чинов, оставшихся верными присяге, — продолжил генерал Обручев, — бунт в этот же день был подавлен. Вчера состоялись похороны офицеров, погибших во время восстания…

— Это лишнее, — сказал начальник Генерального штаба, перекрестившись, — и к делу не относится. Ставьте задачу, Николай Афанасьевич.

— Слушаюсь, Ваше сиятельство, — ответил Обручев и продолжил: — Вам, капитан, предписывается убыть в Ташкент и во взаимодействии с Туркестанским генерал-губернатором, командующим войсками Туркестанского военного округа и войсковым наказным атаманом Семиреченского казачьего войска, генералом от кавалерии Александром Васильевичем Самсоновым, разобраться в причинах произошедшего, выявить корни оного и подготовить предложения по возможности исключения повторения такого случая. Ваше сиятельство! Доклад закончил! — повернувшись от карты в сторону начальника Генерального штаба, произнес Обручев.

— Спасибо, Николай Афанасьевич, — ответил Михневич. — От себя лишь хочу добавить, что дело это — особой важности и секретности, держится на контроле Императора, и от объективности Ваших выводов и оценок зависит многое, в том числе воздействия на войска других военных округов. Вам понятно?

— Так точно, Ваше Превосходительство! — ответил я. — Прошу уточнить срок убытия.

— Завтра соберетесь и 6 июля поезжайте, — ответил мне начальник Генерального штаба. — Более не задерживаю Вас и Вас, Николай Афанасьевич.

Встав во фрунт и развернувшись, мы покинули высокий кабинет.

— Хочу отметить, — сказал мне генерал Обручев, когда мы прибыли к нему в кабинет, — что это дело крайне скользкое. С 1905 года в армии такого не происходило. Вы уж разберитесь, Алексей Валерьевич, и мысли Ваши мне сообщите в первую очередь. И имейте в виду, что местные будут очень Вам мешать, а свои версии происшедшего передавать в столицу очень скоро, в обход Ваших. Не рубите с плеча, выводы там не озвучивайте, как бы дров не наломать… Собирайте сухую статистику и — мне сюда. А мы уж тут обдумаем. То, что рыба с головы гниет — все знают, а вот то, что у нее может начаться pseudomonas (лат.) — плавниковая гниль, никто не задумывается. О готовности к убытию доложите. С Богом! — сказал мне генерал Обручев, перекрестив.

…Этот ответственейший человек, в последующем став генерал-лейтенантом Императорской армии и командиром XX армейского корпуса, после событий октября 1917 года эмигрирует в Югославию, будет заведующим Военной библиотекой и архивом в Белграде, представителем Его Императорского Величества Кирилла Владимировича и заведующим делами Корпуса Императорской Армии и Флота, умрет в Белграде в начале 1929 года. А его брат, Владимир Афанасьевич, известный русский и советский геолог, географ, путешественник и писатель станет академиком Академии наук СССР, Героем Социалистического Труда, лауреатом двух Сталинских премий…

Я вышел из кабинета генерала Обручева немного озадаченным, но готовым к действиям.

                                    * * *

Путь в Ташкент мне предстоял непростой и долгий. Изучив карту путей сообщений, я понял, что мне нужно будет проехать, помимо Москвы и Рязани, Пензу, Самару, Оренбург, Актюбинск, Казалинск и Арыс, прежде чем прибыть в Ташкент. А это — более 5000 верст и почти две недели в пути. Перспектива казалась утомительной, но приказ есть приказ, и я, собрав необходимые вещи, отправился в Туркестанскую губернию.

Прибыв утром на Николаевский вокзал, я был приятно удивлен, что для моей компании выделили отдельный четырехосный вагон, построенный на Верхневолжском заводе, с комфортабельными двухместными купе с отделкой полированным красным деревом с достаточно хорошей плавностью хода. Мне в помощники определили вольноопределяющихся: писарем — Алексея Солодова, по хозяйственным вопросам — Романа Максимова. Оба они ехали в соседнем купе, а еще в одном — поездная обслуга. В одном купе я организовал рабочий кабинет, а другие два использовались под хозяйственные и житейские нужды. Так что других пассажиров в нашем вагоне не было. В 12 пополудни мы тронулись в путь.

                                    * * *

…Какая же ты огромная и прекрасная, Россия! Сколько в тебе красот и прелестей, сколько тревог и забот, сколько надежды и веры! Проезжая леса и реки, рощи и ручьи центральной твоей части, наблюдая за бескрайними степями Оренбуржья и желтыми песками Азии, диву даешься, сколько же сил нужно приложить, чтобы сохранить и сберечь тебя! Сколько отвадить злых и алчных чужеземцев удалось нашим предкам от тебя, а сколько еще предстоит!

Сколько крови в твоей земле, Россия, крови не только сынов твоих, но и врагов?! Тех, кто пытался овладеть тобой, и тех, кто защищал тебя от нападок во все века! В «Откровении Иоанна Богослова» (13:10) сказано: «Кто ведет в плен, тот сам пойдет в плен; кто мечом убивает, тому самому надлежит быть убиту мечом. Здесь терпение и вера святых». Помните об этом, недоброжелатели России! Александр Сергеевич Пушкин в своем стихотворении «Клеветникам России» писал:

«…Иль нам с Европой спорить ново?

Иль русский от побед отвык?

Иль мало нас? Или от Перми до Тавриды,

От финских хладных скал до пламенной Колхиды,

От потрясенного Кремля

До стен недвижного Китая,

Стальной щетиною сверкая,

Не встанет русская земля?..

Так высылайте ж нам, витии,

Своих озлобленных сынов:

Есть место им в полях России,

Среди нечуждых им гробов…»

И это только «в полях России». Но история знает, что русский солдат бил, бьет и будет бить врага до последней капли своей крови не только на родной земле, но и на его, до полного его уничтожения! Об этом писал в своем стихотворении «Переход через Рейн» Константин Николаевич Батюшков:

«…И час судьбы настал! Мы здесь, сыны снегов,

Под знаменем Москвы с свободой и с громами!..

Стеклись с морей, покрытых льдами,

От струй полуденных, от Каспия валов,

От волн Улеи и Байкала,

От Волги, Дона и Днепра,

От града нашего Петра,

С вершин Кавказа и Урала!..»

И ты платишь нам добром своим, землей, лесами, лугами, реками, морями, воздухом… Спасибо тебе, наша Россия!

                                    * * *

Все свое время в пути я посвящал изучению материалов дела, путевым запискам, делавшихся мне как бы дневниками, подготовке и отправке на станциях докладов в управление о ходе моей экспедиции. В 10 часов утра по местному времени 21 июля я вышел из вагона поезда на вокзале Ташкента, где меня встречал полковник Леонид Иванович Давыдов, штаб-офицер для особых поручений при командующем.

— Добро пожаловать на Ташкентскую землю, Алексей Валерьевич, — поприветствовал меня полковник Давыдов. — Как дорога?

— Доброе утро, господин полковник. Все же очень долго, — ответил я ему, понимая, что встречающие такие вопросы задают, в основном, для проформы.

— Это долго, когда сюда едешь, а домой, в Россию-матушку несешься — будь здоров! — с веселым тембром в голосе прозвенел Леонид Иванович.

Странно, подумал я. Происшествие серьезное случилось, из Генерального штаба прибыл офицер, а он лучезарит своею улыбкой. Ладно, дальше посмотрим, что да как.

— Я не буду против, если Вы ко мне по имени-отчеству обращаться будете, Алексей Валерьевич.

Готовясь к поездке в Ташкент я, конечно, изучил руководящий состав управления округа и поэтому ответил:

— Очень признателен Вам, Леонид Иванович, не смею возражать!

— Пустяки, — ответил он. — Предлагаю следующий ход событий: сейчас Вы размещаетесь в гостинице, отдыхаете с дороги, потом мы обедаем, и к 16:00 я Вас представляю господину генерал-губернатору. В зависимости от того, когда мы освободимся — или с вечера, или с утра завтра выдвинемся к месту преступления. Вы не против?

— Как Вам будет угодно, господин полковник!

— Леонид Иванович, — поправил он меня, и мы улыбнулись друг другу.

Поселился я в центре города, в гостинице «Россия», на втором этаже, достаточно уютном месте. Окна моего номера выходили на улицу, но их конструкция защищала меня от назойливых торговцев и другого шума. Спутники мои поселились в ней же, но этажом ниже.

Разложив вещи, раздевшись и приняв ванну, я немного перекусил и прилег отдохнуть… Вроде бы только закрыл глаза, а уже будильник, поставленный мной на 15:00, сработал пронзительно громко!

Приведя свою форму в порядок, я к 15:30 спустился в холл, где меня уже ожидал полковник Давыдов.

— Прошу Вас, Алексей Валерьевич. Экипаж готов, — и мы двинулись на встречу с генерал-губернатором.

Резиденция генерал-губернатора (он же — командующий Туркестанским военным округом) размещалась на Николаевской улице в штабе округа, у Константиновского сквера. С учетом неспешной езды, на дорогу мы затратили не более получаса, и при этом мне удалось немного ознакомиться с городом. Он предстал перед моим взором достаточно развитым, особо выделяясь народными промыслами и торговлей. Недаром, в скором будущем Ташкент назовут «Звездой Востока».

В приемной, кроме адъютанта, никого не было, и мы с полковником Давыдовым сразу после приглашения зашли в кабинет командующего.

— Здравствуйте, Алексей Валерьевич, — приветствовал меня рукопожатием генерал Самсонов. — Здравствуйте, Леонид Иванович, — аналогичным способом поздоровавшись с Давыдовым, командующий предложил нам присесть за длинный дубовый стол, покрытый синим сукном.

— То, что произошло в Троицком — бесспорно, трагедия. Мы уже сделали кое-=какие выводы и готовы представить все документы, — обращаясь ко мне, сказал генерал Самсонов. — Какие у Вас планы, Алексей Валерьевич?

— Первое дело — ознакомиться с Вашими выводами, — ответил я. — Далее — поездка в Троицкое, изучение обстановки, так сказать, на месте, с построением своих умозаключений. После — прибытие к Вам, обсуждение результатов работы и итоговый доклад своему начальству. Прошу учесть, Ваше превосходительство, что мне поручено делать ежедневные доклады о ходе работы.

— Я понимаю Вас, Алексей Валерьевич, и не смею ни в чем ограничивать. Нам скрывать нечего, что увидите, не так — докладывайте, но и меня, прошу Вас, информируйте, дабы мог понять я, о чем речь, и насколько это отклонение вредит нашему общему делу.

После таких слов во мне что-то перевернулось. Не то, чтобы я отказался от своих планов, но опыта-то у командующего было гораздо более моего! И как я мог после таких слов поступить иначе, чем я поступил в дальнейшем? Поэтому ответил:

— Ваше превосходительство! Мне поручены ежедневные доклады, но я считаю нужным прежде их обсуждать с Вами, потому что лучше Вас обстановки тут никто не знает, и только Вы сможете мне разъяснить те негативные моменты, кои я посчитаю за нарушения.

— Спасибо Вам, Алексей Валерьевич! Весьма признателен. А полковник Давыдов будет с Вами неотлучно. Вам понятно, Леонид Иванович? — спросил командующий моего сопровождающего.

— Так точно, Ваше превосходительство! — отчеканил Давыдов.

— Вот и славно. А сейчас ступайте в канцелярию, Вам там выдадут необходимые документы, я уже распорядился.

После этих слов мы одновременно откланялись, развернулись и вышли в приемную.

В канцелярии меня ждала достаточно объемная папка с надписью: «Дело Троицкого бунта». Убедив полковника Давыдова, что мне нужно одному изучить все документы, я остался наедине с материалами. Честно сказать, уже на пути в Ташкент, а после общения с командующим — еще больше, у меня сложилось мнение, что никакого политического подтекста в этом происшествии не было. Было только безалаберное командование соответствующими командирами, крайне низкая дисциплина, круговая порука и покровительство. На протяжении нескольких месяцев саперы занимались чем угодно, но только не своим непосредственным назначением, хотя бы даже в учебных целях. А у бойцов, как говорил один из наших офицеров-воспитателей в Михайловском Воронежском кадетском корпусе, подполковник Штрамбур Григорий Павлович, «если их ничем не занять, в голове заводятся черви, которые грызут мозг и толкают их на всякие нелепости, глупости и, что самое страшное, — преступления!» Вот это преступление и произошло…

К полуночи я закончил изучать документы, и экипаж доставил меня в гостиницу. Приняв душ, я забылся прекрасным крепким сном без стука колес, раскачиваний, гудков паровоза — без всего того, что меня «преследовало» последние почти полмесяца.

Утром, достаточно бодрым, позавтракав, мы вместе с полковником Давыдовым двинулись в Троицкое. Прибыв туда к обеду, мы слегка перекусили в солдатской столовой, и я приступил к опросу очевидцев.

— Это все водка, будь она не ладна, — вздыхал один из опрашиваемых. — Подпоручик Прижатский принес ее в лагерь, продавал нам ее ночью, пока штабс-капитан Похвиснев и подпоручик Шадский отдыхали. И сам с нами распивал. А когда уже набрались мы достаточно, тут вольноопределяющийся Кайков и заявил: «А что это мы тут в лагерях закрытые сидим? Айда в Троицк, там ресторан есть, может быть, еще чего интересного!» Дежурный по лагерю это услышал и сразу к господину штабс-капитану, будить. Тот толком не разобрал, что случилось, шашку наголо и Кайкова по темечку! Остальные увидели это все и, как будто пелена на глаза, — сбили Похвиснева с ног и забили до смерти. Он сначала сопротивлялся, потом кричал, а далее затих совсем. На его крики прибежал господин подпоручик Шадский, но они и его… А дальше — все офицеры двух батальонов прибежали, в воздух постреляли и угомонили бунтовщиков…

Все остальные рассказы отличались от этого деталями, но общую картину не изменили — «черви» довели до преступления. Вечером того же дня мы вернулись в Ташкент.

— Завтра в канцелярии поработаем, Леонид Иванович, подведем итоги и все обсудим, а затем — к генерал-губернатору. А Александру Васильевичу передайте, что никаких нарушений, помимо ранее выявленных, я не увидел. Вы не против?

— Полностью поддерживаю, Алексей Валерьевич, — ответил мне Давыдов. Во сколько подавать экипаж завтра утром? — спросил он.

— Я думаю, часам к 10 будет самое время, — и мы распрощались до утра.

Подготовив отчет, я направил своего писаря на телеграф и сообщил свои мысли по итогам расследования. В тот же вечер получил ответ от генерала Обручева: «Слава Богу! Очень не хотелось политической подоплеки. Уточните, какие меры были приняты к зачинщикам. Обручев».

Наутро я поинтересовался у полковника Давыдова, что стало с зачинщиками.

— Пока сидят под арестом. Девять человек. С ними Прижатский. Сегодня будет суд.

Я решил подождать и убедиться, что все тут происходящее — не спектакль. Так и вышло. Прижатского и еще троих, наиболее наглых и буйных, повесили, а остальным дали по 12 лет каторги. На процессе, а потом и на казни присутствовали все солдаты и офицеры саперных батальонов…

В день 30 июля 1912 года мою экспедицию на вокзале Ташкента провожали офицеры управления квартирмейстерства округа во главе с полковником Давыдовым.

— Алексей Валерьевич! Позвольте Вам от лица командующего выразить благодарность за обстоятельность и объективность изучения и подготовленных выводов по порученному Вам делу. Александр Васильевич просил Вам оказать максимум признательности и извиниться за то, что не смог с Вами лично попрощаться. Очень надеюсь, что в дальнейшем нам доведется снова пересечься не только по служебным, но и по чисто человеческим делам.

— Спасибо Вам и Александру Васильевичу за теплые слова. Я сделал все по закону и присяге, вы — также. Между нами отношения чисты и честны, и мы не будем прятать глаза в землю при виде друг друга, я надеюсь, — и я быстро метнул свой взгляд в глаза Леонида Ивановича.

Это был мой способ определить, насколько человек, которому ты собираешься доверять, откровенен с тобой: сначала вывести его на душевный разговор, потом «зацепить струнки» ответственности, а потом поставить его в узкие рамки двоякого развития событий: или — или! Отведет взгляд, замямлит — все, не тот человек, кому можно доверять. Не дрогнет, будет смотреть прямо — возьми паузу, не отрекай его от себя, подожди. Может, он — тот, кто тебе нужен.

Полковник Давыдов глаз не отвел, но в них я прочитал такую тоску, что мне стало немного не по себе… Я увидел в нем ЧЕЛОВЕКА, который знает, что его ждет, и, несмотря на это, не отступит от СУДЬБЫ, будет верен ей до конца, так же, как и останется верен он Вере, Царю и Отечеству в те тяжелые августовские дни 1914 года, когда он в ходе Первой мировой войны в должности начальника штаба 8-й пехотной дивизии 15-го армейского корпуса в боях в Восточной Пруссии будет окружен противником в Коммусинском лесу и погибнет при попытке прорыва из окружения…

И генерал от кавалерии А. В. Самсонов, командующий 2-й армией, также не доживет до конца войны и покинет этот мир. По одним источникам, не выдержав психологического давления из-за неудач на фронте во время Восточно-Прусской операции после поражения при Танненберге 17 августа 1914 года он покончит с собой в Вилленберг, по другим — погибнет от разрыва снаряда. Его подчиненные не смогут найти тело командира, и только через год его супруга, Екатерина Александровна, в сопровождении немецкого офицера, после нескольких дней опроса местных крестьян, узнает, что в конце лета 1914 года в лесу случайно был найден труп русского офицера. Впоследствии подтвердилось, что это был ее муж. Тело эксгумировали и транзитом через Швецию и Петроград доставили в конце ноября 1915 года в родовое имение Самсоновых, село Егоровка Елисаветградской губернии, где и захоронили…

---

                                   * * *

Обратная моя поездка не предвещала ничего необычного, но все же это произошло. По прибытии в Оренбург на железнодорожном вокзале я получил срочную депешу из Генерального штаба, по которой мне предписывалось немедля прибыть в деревню Бородино Московской губернии для контроля готовности к празднованию 100-летия со дня Бородинского сражения.

На Бородинском поле заблаговременно были организованы значительные работы по восстановлению некоторых военных сооружений столетней давности и приведению в образцовый порядок исторических памятников и монументов не только русским, но и французским воинам. От станции Бородино для императорского поезда к месту празднования протянули железнодорожную ветку и построили специальный павильон. Из-за постоянных дождей была опасность не успеть завершить все приготовления, поэтому для объективной оценки меня туда и направили…

В ожидании замены паровоза в нашем эшелоне я решил прогуляться по железнодорожному вокзалу Оренбурга и Привокзальной площади. Стояла теплая погода, и в этот день жители также совершали вечерний променад по городу. Недалеко от меня остановился экипаж, и из него вышла милая девушка лет восемнадцати, по внешнему виду очень похожая на выпускницу духовной семинарии (как потом действительно оказалось — выпускницей Оренбургской духовной семинарии), которая направилась в здание вокзала.

Я проследовал за ней, так как площадь уже достаточно осмотрел. Она пошла к кассам, а я стал знакомиться с достопримечательностями внутреннего убранства. Через некоторое время я вновь увидел ее, грустно стоявшую рядом с кассой.

— У Вас что–то случилось, сестра? — обратился я к ней.

— Нет, что Вы, господин офицер, — ответила она мне, — все нормально, только вот билетов до Москвы нет, а мне очень туда надобно…

Ее голос меня поразил — тихий и одновременно глубокий, идущий из самого сердца ее обладательницы и завораживающий сердце слушателя. Я еще раз посмотрел на нее, более внимательно. Красивые, слегка раскосые зеленые глаза, чуть с горбинкой нос, придающий некий шарм ее внешности, тонкие бледно-розовые губы и правильный овал лица были украшены рыжими стянутыми в узел длинными волосами. У меня моментально созрел план: «штабное» купе — рабочий кабинет — мне уже не нужно, так почему бы не пригласить милую девушку к себе в вагон?! И я ей предложил такой вариант.

— Что Вы, господин офицер! Как можно?! Я ведь всего лишь послушница и собираюсь принять монашеский постриг, а Вы уже в больших чинах и едете по служебному делу…

— Как послушница? — я был несколько растерян и смущен… — Так куда Вы следуете?

— В Спасо-Бородинский Женский Монастырь, близ деревни Бородино. Еду туда по приглашению преподобной Рахиль, — ответила мне девушка.

— Какое совпадение! Я только сегодня получил указание ехать туда же, на Бородинское поле, чтобы оценить степень готовности к торжествам! Теперь Вы просто обязаны согласиться на мое предложение, иначе я вызову на дуэль начальника станции и под угрозой смерти он достанет Вам билеты в Москву!

---

— Не надо, я согласна! — вскрикнула девушка в испуге и перекрестилась, но, увидев мое улыбающееся лицо, густо покраснела, улыбнулась сама и отвернулась от меня.

— Позвольте Ваши вещи, — ответил я и взял ее небольшой саквояж. — Это все? — поинтересовался я.

— А нам много и не надо, с нами Бог, — ответила моя новая знакомая, будущая попутчица.

— Я забыл представиться, — опомнился я. — Генерального штаба штабс-капитан Черневский Алексей Валерьевич, тридцати лет отроду будет 1 октября этого года, холост.

Последнее слово в моей речи смутило сначала ее, а потом и меня. «Холост»! К чему это я ляпнул?..

— Очень приятно, а мое имя Варвара. Варвара Кусайлова, выпускница Оренбургской духовной семинарии этого года, в апреле оного отпраздновала свое девятнадцатилетие, не замужем, — ее взгляд метнул на меня быструю молнию, и тут же она еще гуще покраснела, — да и не суждено уже…

Чтобы как-то отвлечься от темы, я предложил ей пройти в мой вагон, разместиться, отдохнуть после всех приключений и встретиться за ужином в хозяйственном купе, где мои помощники смогут организовать неплохой стол. Она смущенно кивнула головой — на этом и порешили.

                                   * * *

Вагон, размеренно покачиваясь на своих рессорах, плавно мчался в сторону Москвы. Его колеса еле слышно отбивали чечетку на стыках рельс, а мы с Варварой, завершая ужин ароматным кофе, вели неспешный разговор.

---

Ее отец, Даниил Кусайлов, пошел добровольцем на войну с Японией. В своем рапорте на имя генерал-губернатора Оренбурга он написал: «Считая себя защитником нашей Родины, к чести Российского Отечества категорично полагаю, что мое место сегодня на Дальнем Востоке, в рядах Русской императорской армии». Ушел на фронт и погиб в битве при Мукдене в начале марта 1905 года. Матушка Варвары, Ефросинья Поликарповна, очень переживала смерть мужа, слегла в конце весны того же года с воспалением легких, так и не оправившись, отдала душу Богу аккурат 29 июня — в день Святых апостолов Петра и Павла. Варвара была самой младшей в семье, старшие братья и сестры уже разъехались и обустроились в России, вот 12-летнюю девочку и отдали в духовную семинарию, чтобы там под присмотром священнослужителей она и получила образование.

— Тяжело было, — рассказывала Варвара. — Я же понимала, что мне надеяться больше не на кого, кроме как на себя и Бога. Вот в нем спасение и душевное равновесие я и нашла.

— А как же братья и сестры?! — воскликнул я.

— А что они… Бог им судья, да долгих лет жизни, — вздохнула Варвара и повернулась к окну, за которым мелькали деревья и телеграфные столбы.

Я тоже замолчал. Мне стало безумно жаль эту маленькую девочку, которая в такие ранние годы осталась наедине сама с собой, отреклась от мирского бытия и согласилась посвятить всю оставшуюся жизнь служению Богу. Прошло не менее пяти минут, как заговорила она.

— А как складывается Ваша жизнь, Алексей Валерьевич?

---

Я кратко рассказал о себе, все больше пытаясь вытащить ее на разговор. Но она будто бы замкнулась в себе, спряталась, как еж или улитка.

— Как Вы относитесь к поэзии, Варвара Данииловна? — спросил я попутчицу.

— Весьма положительно, — ответила она.

— И кого Вы предпочитаете?

— Когда была маленькой, мама мне часто читала Пушкина, а вот уже повзрослев, я люблю читать разных поэтов, в зависимости от настроения.

— А какому произведению соответствует Ваше настроение сейчас? — поинтересовался я.

Немного подумав, она прочла:

«Тесен мой мир. Он замкнулся в кольцо.

Вечность лишь изредка блещет зарницами.

Время порывисто дует в лицо.

Годы несутся огромными птицами

Клочья тумана вблизи… вдалеке…

Быстро текут очертанья.

Лампу Психеи несу я в руке —

Синее пламя познанья.

В безднах скрывается новое дно.

Формы и мысли смесились.

Все мы уж умерли где–то давно…

Все мы еще не родились».

— Чьи это стихи? — спросил я, немного помолчав.

— Максимилиана Александровича Волошина, — ответила она.

— Не слышал никогда, — признался я.

— А Вы, Алексей Валерьевич, любите стихи?

— Да, — коротко ответил я. — Но, к сожалению, особенности службы моей и уклад жизни не позволяет на них сосредоточиться, — виновато признался я.

— Ну, что Вы, — укоризненно посмотрела на меня собеседница. — Ваша служба — лишь один из этапов жизни, придет время, и вы уйдете в отставку, а жизнь продолжится, вот тогда нужно будет восполнять те пробелы, которые образовались у Вас в жизни. Поэтому чем раньше Вы этим займетесь, тем мудрее станете.

— А Ваша служба — не временна? — спросил я Варвару Данииловну.

— Нет. Я для себя все решила, — сухо ответила она мне.

— Но Вы же так молоды и прекрасны, зачем ставить себя в жесткие рамки и губить свою жизнь аскетизмом? — в порыве спросил я.

Она посмотрела на меня глазами, полными боли и отчаяния.

— Поздно уже, Алексей Валерьевич, давайте продолжим наш разговор завтра…

Я проводил ее до предназначенного купе, откланялся, пожелал спокойной ночи и удалился в свое. В ту ночь я долго не мог заснуть и думал о Варваре…

                                   * * *

На следующий день мы встретились ближе к обеду, когда наш поезд остановился в Пензе для очередной смены паровоза и заправки вагонов. Прогуливаясь по вокзалу, Варвара попросила меня рассказать о Русско-японской войне, в которой погиб ее отец, и о том, что, на мой взгляд, ждет Россию в ближайшем будущем. Я ей сразу ответил: о том, что случилось на Дальнем Востоке, я смогу рассказать с ограничениями и учетом служебной закрытости информации, а о том, что будет, — это мое личное мнение, не вполне связанное с моей специальностью.

— Вот Вы зануда, — весело смеясь, ответила мне она. — Ну, конечно, мне не нужны Ваши секреты, но нужно Ваше мнение, Ваш взгляд на то, что происходило, происходит и, возможно, будет происходить.

— Что же произошло на Дальнем Востоке? — начал я делиться своими мыслями. — Мы не рассматривали этот регион как основной театр военных действий, не развивали его инфраструктуру, не готовились к таким продолжительным срокам ведения войны, не учились быстро перебрасывать войска на большие расстояния, не развивали тяжелую артиллерию, связь и способы действий в тяжелых климатических условиях Дальнего Востока. Кроме того, войну, грубо говоря, «проспали» наши политики. Ну, а реальные причины наших неудач там нам сможет раскрыть только время и секретные архивы, — подытожил начало своей речи я. — Вы не скучаете? — заволновался я.

— Нет, что Вы! — воскликнула Варвара. — Весьма интересно. Я, конечно, не ждала услышать причины гибели моего отца, но почему с этой войны не вернулись сотни тысяч российских подданных, а еще больше оказались покалеченными, я теперь немного понимаю. У нас в семинарии не принято было обсуждать эти вопросы. Мы только молились за души погибших и здоровье уцелевших. Пожалуйста, продолжайте, — сказала моя спутница.

— Как мне видится, — продолжил я, — Россия успела, так сказать, залечить свои раны после этой войны и сделала значительный шаг вперед в рамках укрепления военной мощи. В нашей армии улучшилось обучение личного состава, расширились боевые возможности войск и флота, командиры всех степеней, от военного министра до отделенного, начали гибче смотреть на них, практике стало уделяться значительное время, и в первую очередь — роли огня, пулеметов, связи артиллерии с пехотой, индивидуальному обучениию каждого бойца, подготовке младшего командного состава и воспитанию подразделений в атмосфере активных и решительных действий.

— По моему мнению, — уже в вагоне, за обедом, рассуждал я, — очевидно, что вопрос о большой европейской войне решен бесповоротно и окончательно. И эта война станет самой губительной и бесчеловечной в этом веке. В ней могут и будут использованы самые современные средства уничтожения людей. Неясно пока только то, кто составит коалиции противоборствующих сторон и когда именно она начнется. То, что эта война не будет войной двух государств — это точно.

— Это очень страшно, — молвила моя собеседница и отложила в сторону обеденные приборы. — Я знаю, откуда берутся войны, в Святом писании сказано: «Откуда у вас вражды и распри? не отсюда ли, от вожделений ваших, воюющих в членах ваших?» То есть, жажда власти, наживы, превосходства над другими, алчность и бессердечие причинами их являются. Но войны же начинают конкретные люди! А этих людей рожают конкретные матери, которые обязаны были воспитать в своих чадах добродетель и человеколюбие. Но они этого не сделали. Матери виновны в войнах и больше всего страдают от них, когда гибнут в них же их сыновья, мужья, отцы…

Я был немного озадачен таким выводом, и дальнейшая наша трапеза прошла в молчаливых размышлениях.

Наш путь проходил по Сызрано-Вяземской железной дороге, которая позволяла, минуя Москву, прибыть в Бородино. Оставшиеся дни мы с Варварой Данииловной проводили в беседах об искусстве, ее обучении в семинарии и моем — в военных учебных заведениях, что позволило нам достаточно сблизиться. Но все кончается, кончилось и наше путешествие. На железнодорожной станции в Можайске ее встречали сестры из монастыря.

— Прощайте, Алексей Валерьевич. Спасибо Вам за доброту Вашу и внимание. Вы — единственный и последний мужчина для меня в этом грешном миру, с которым мне было хорошо, довелось так откровенно и интересно общаться. Не поминайте лихом и храни Вас Господь, — сказала мне она и перекрестила. Мне показалась, что по ее щеке текла слеза… А я стоял и смотрел, как ее фигура уходила вдаль и растворялась в вечернем воздухе этой благородной земли…

Я в своей жизни встречал и общался со многими женщинами, но именно эти несколько дней врезались в мою память и сердце навсегда. Это была МОЯ судьба, МОЯ женщина, но я не смог убедить в этом ни ее, ни себя…

Как показало время, это было правильным, ибо те пертурбации, которые выпали на мою долю, могли бы сделать ее несчастной. А теперь, глядя на все произошедшее сквозь годы, я понимаю, что, став на мгновенье несчастным, ты на всю жизнь можешь остаться счастливым…

                                   * * *

Свои служебные вопросы в Бородино я решил быстро. Изучив положение дел и лично переговорив с генералом от инфантерии, членом Военного совета Российской Империи и председателем Военно-исторического общества Владимиром Гавриловичем Глазовым, ответственным за подготовку и проведение юбилейных торжеств, я пришел к твердому убеждению, что все идет без помарок и предпосылок к срыву.

— Ваше высокопревосходительство! — отрапортовал я Глазову. — Имею честь заверить Вас, что в моем докладе начальнику Генерального штаба Российской Империи будет отражен весь положительный опыт хода подготовки к такому эпохальному событию, как 100-летний юбилей победы Российской армии над Наполеоном.

— Полноте, Черневский. Начальник Генерального штаба осведомлен о всем ходе подготовки к празднествам. Но, впрочем, взгляд со стороны, свежий и объективный, никогда не был помехой делу. Ступайте, — закончил он наше общение.

Генерал Глазов, один из самых разносторонних военно-политических деятелей России, окончивший Константиновский межевой институт, 3-е военное Александровское училище, Академию Генерального штаба и Императорский Петербургский археологический институт, станет начальником Николаевской Академии Генерального штаба, возглавит управление Министерством народного просвещения, вернется на военную службу, которую закончит в 1918 году, будучи уволенным в отставку, останется в России и умрет в Петрограде в 1920 году в возрасте 72 лет…

Со спокойной душой почти через 1,5 месяца с небольшим я возвращался в ставший для меня родным Санкт-Петербург. А юбилей Бородинского сражения прошел на славу! По итогам моих специальных заданий и к вышеназванному юбилею я был представлен и награжден Императорским орденом Святой Анны III степени без мечей. Наличие мечей говорило об участии в боевых действиях, а мне в таковых еще не пришлось участвовать.

После долгих скитаний по России по служебной необходимости я все же получил долгожданный отпуск и убыл в конце декабря к себе на родину, в Борисоглебск. К этому времени стараниями моих братьев и сестер, а также моих скромных вложений нам удалось построить фамильный дом. Отец, уже достаточно больной (сказывались военные раны и работа на пристани), и матушка были очень довольны тем, что теперь мы можем собираться всей семьей в большом доме, который должен был стать нашим родовым гнездом. Увы, этим мечтам не суждено было сбыться, лихие годы приведут к полному его разрушению…

Но отдых мой с семьей оказался краток. Предстоял очередной юбилей — 300-летие Дома Романовых. В начале января по указанию начальника Генерального штаба я убыл в Москву, чтобы оказать помощь офицерам штаба Московского военного округа в организации ряда обеспечивающих празднование дел. Сами торжества начались 21 февраля, были приурочены к дате «единодушного избрания» на царство в Москве Великим земским собором «в 21 день февраля 1613 года» боярина Михаила Федоровича Романова и продолжались практически всю весну 1913 года. Вследствие моего скромного участия в подготовке данных торжеств я был награжден юбилейной медалью «В память 300-летия царствования дома Романовых».

Парадоксально, но за столько времени военной службы я впервые надолго оказался в Москве. И, как многие жители Санкт–Петербурга, я к ней был равнодушен. Бесспорно, величие Московского кремля, легендарность многих ее улиц, сам факт восстановления многовековой столицы нашего государства после стольких бед, заслуживает уважения, но… Не лежала у меня к ней душа, хоть стреляйся! Москва никогда не отличалась стабильностью: во все годы своего существования обычным делом считалось переименование улиц по поводу и без. Так и перед празднованием 300-летия Дома Романовых было переименовано почти 100 переулков, улиц и шоссе. Пройдут годы, и история будет повторяться с завидным постоянством: каждому градоначальнику — свои имена…

— Как вы не поймете, Алексей Валерьевич, что будущее — за Москвой, — убеждал меня старший адъютант штаба Московского военного округа полковник К. К. Черный во время нашего совместного ужина, посвященного окончанию подготовки к празднествам.

— Москва — центр всей России, сюда будут стекаться все финансовые потоки нашего государства и его партнеров, а раз тут будут деньги, то и правительство, Государственная дума, другие государственные организации дислоцируются сейчас и будут дислоцироваться в будущем в ней, Матушке-кормилице. А в Петербург будут ездить полюбоваться его красотой — не более.

— Может быть, Константин Константинович, я не отрицаю такого развития событий, но все же, по моему мнению — культура и политика должны быть вместе неразрывно, иначе эти политики, государственные деятели и иже с ними забудут, для чего они исполняют свои обязанности, — ответил я ему. И мы продолжили трапезу, оставшись каждый при своем мнении.

Через несколько лет, уже будучи генерал-майором и пройдя Первую мировую войну, К. К. Черный примкнет к Белому движению, став Главнокомандующим вооруженными силами Кубанского края, в начале 1918 года уйдет в отставку, эмигрирует в Италию, где станет председателем русской колонии на севере страны и умрет в Милане в 1934 году в возрасте 63 лет…

В феврале этого же года я был произведен в чин подполковника и сразу же награжден Императорским орденом Святого равноапостольного князя Владимира

III степени, также без мечей.

— Будут у Вас, Черневский, и с мечами ордена, — сказал мне генерал Г. Н. Данилов, вручая «Владимира».

— Бесспорно, с мечами — это почетно. Но лучше бы без таких отличий, без войны, — ответил я.

— Без войны мы никому не нужны, подполковник, — сухо возразил мне Данилов-черный, как его называли за глаза в армии, чтобы не путать с однофамильцами.

Его дальнейшая судьба будет неразрывно связана с войной. Он станет одним из немногих значительных военачальников, генералом от инфантерии, которые после Октябрьского переворота 1917 года успеет послужить и у красных, ведя переговоры в 1918 году в Брест-Литовске о заключении мира с Германией, и у белых, где он окажется после ухода в отставку в конце марта 1918 года и переезда на Украину. Там он перейдет в расположение Добровольческой армии, а затем эмигрирует в Константинополь, будет жить и умрет в начале февраля 1937 года в Париже, став автором многих военно-исторических трудов, посвященных участию русской армии в Первой мировой войне, и биографом Великого князя Николая Николаевича…

                                   * * *

То, что до начала общеевропейской, а может, и мировой (как впоследствии и оказалось) войны оставалось совсем немного времени, понимали не только политики, но и военные. Балканские войны 1912–1913 годов показали, что основная проблема лежит именно там, где сплелись противоречия различных государств с разнообразным укладом жизни. Например, Германия, самая передовая страна того времени в плане милитаризации всех отраслей, активно готовилась к предстоящей войне, учитывая самый передовой опыт ее ведения. Ее Генеральный штаб выпустил специальный сборник, в котором излагались события прошедшей Балканской войны, анализировались уроки ее подготовки и ведения, по которым делались выводы по вопросам оперативной и тактической сторон действий войск. В нашем Генеральном штабе такие попытки также были сделаны, но остановились на уровне руководства, а большинство офицеров действующей армии не знали не только хода боевых действий, но их итогов.

Вместе с тем, отсталость нашей армии, а также напряженная международная обстановка не оставляла Совету министров Российской Империи шансов отказаться от увеличения затрат на армию и флот. 6 марта 1913 года Император Николай II, изучив программу развития и реорганизации войск, дал указания на увеличение бюджета военного ведомства.

Военный министр генерал В. А. Сухомлинов, как никто понимающий всю опасность промедления в подготовке к войне, 13 июля 1913 года представит в Государственную думу IV созыва, последнюю думу Российской Империи, так называемую «Малую программу», по которой за 5 лет к исходу 1917 года планировалось истратить значительные суммы на развитие артиллерии, особенно тяжелой, приобретение боезапаса к ней, а также на развитие инженерных и авиационных войск. После утверждения царем решения Думы и Государственного совета «Малая программа» обрела форму закона.

Одновременно наше управление Генерального штаба разрабатывало и «Большую программу», в состав которой входила ранее принятая «Малая». Забегая немного вперед, отмечу, что в конце октября 1913 года Николай II одобрил «Большую программу», наложив резолюцию: «Мероприятие это провести в особо спешном порядке», и повелел завершить ее полностью к осени 1917 года.

В итоге эти необходимые, но все же запоздалые шаги дали свои результаты. В своих воспоминаниях генерал Сухомлинов будет отмечать: «…В 1914 году армия была настолько подготовлена, что, казалось, Россия имела право спокойно принять вызов. Никогда Россия не была так хорошо подготовлена к войне, как в 1914 году…»

Россия была готова к войне, которую сама хотела видеть — маневренной, молниеносной, заставляющей противника отступать, а то и бежать без оглядки. Максимум — 3–4 месяца, и такая война должна была быть оконченной полной победой той коалиции, куда бы вошла Россия. К такой войне наша страна, ее экономика и вооруженные силы были готовы…

Ну, а пока в рамках подготовки и реализации «Малой» и «Большой» программ мне было поручено в составе группы офицеров Генерального штаба ознакомиться с состоянием дел нашей авиации. Возглавлял нашу группу генерал от кавалерии, барон Александр Васильевич Каульбарс, участник Русско-японской войны.

Первым нашим местом осмотра стал авиационный отдел Русско-Балтийского вагонного завода, передислоцированного в 1912 году из Риги в Санкт-Петербург. Руководил этим отделом Михаил Владимирович Шидловский, который в апреле 1912 года принял на работу главным конструктором Игоря Ивановича Сикорского.

— Вашей задачей, Черневский, — инструктировал меня генерал Каульбарс, — будет определение состояния скрытности проводимых мероприятий в отделе, выявление возможных утечек информации о готовившихся проектах нашей новой авиационной техники и подготовке предложений по совершенствованию этой работы. Вам понятно, господин подполковник?

— Так точно, Ваше высокопревосходительство! — четко ответил я.

— Тогда за работу, — сказал генерал, дав понять, что инструктаж окончен.

Главной целью работы нашей группы являлось определение готовности самолета «Русский Витязь» к летным испытаниям, намеченным на конец мая 1913 года. Сам самолет представлял собой четырехмоторный многосекционный биплан с крыльями разной длины и фюзеляжем в форме прямоугольной рамы, обшитой фанерой. «Русский Витязь» включал в себя две пассажирские кабины с камерой для хранения запасных частей и принадлежностей.

От первоначального варианта, носившего название на французский манер — «Le Grand» — «Русский Витязь» отличался размещением всех четырех двигателей в ряд, что стало прорывом в самолетостроении. Заслуга в этом, бесспорно, принадлежит конструктору Сикорскому.

— Как Вы к этому пришли, Игорь Иванович? — с интересом спросил я Сикорского после нашей встречи, когда он рассказывал нам о конструкции, боевых и летно-технических характеристиках самолета.

— Я приведу Вам простой пример, Алексей Валерьевич, — ответил мне с улыбкой конструктор. — Представьте телегу, которую нужно поднять в гору. Если толкать ее сзади, то, во-первых, не виден путь, а во-вторых, ею тяжело управлять. Но если Вы будете ее тянуть спереди, то эти две проблемы Вы решите без труда.

Не знаю, насколько это сравнение было корректным, но мне ответ Сикорского понравился и исключил другие вопросы по самолету.

Осмотр самого самолета мы производили в легком ангаре, построенном для его обслуживания и подготовки к вылету. Ангар находился на территории 1-й авиационной роты Корпусного аэродрома, за чертой Санкт-Петербурга (южнее Александровской и восточнее Вологодско-Ямской слобод), и охранялся он достаточно надежно, так что чужой человек сразу бросался в глаза. Вместе с тем, мой опрос военнослужащих указанной роты показал, что состояние прилегающей территории позволяет наблюдать за происходящим на аэродроме без необходимости прохода на него.

— Дело в том, Ваше высокоблагородие, что возвышенность вблизи церкви во имя Святой Троицы в селе Александровском, что за Невской заставой, позволяет, имея хорошее зрение, без проблем наблюдать за движением на нашем летном поле. А уж используя современные бинокли типа тех, что поставляют нам на вооружение, фабрики Е. Краус, можно в деталях все рассмотреть, — поделился со мной подпоручик Греков О. М., проходящий службу в аэродромной роте.

— Пойдемте, подпоручик, посмотрим вместе, укажите мне, откуда наблюдали за аэродромом. А, кстати, зачем Вы это делали? — поинтересовался я по пути к церкви.

— Так, это, Ваше высокоблагородие, на Пасху туда ходили, погода была отличная, я как осмотрелся вокруг, так и увидел наш аэродром, — несколько волнуясь, ответил мне Греков.

— Хорошо, посмотрим, — ответил я, и мы продолжили движение.

Подойдя к церкви и поднявшись на пригорок, я увидел аэродромное поле, почти как на ладони. Особо выделялся белым цветом наш ангар, в котором стоял «Русский Витязь». Способов скрыть весь аэродром от разведки противника еще не было придумано, а вот замаскировать лишь ангар вполне доступно. Это я пометил у себя в рабочем блокноте.

Следующим этапом моих действий было изучение личного состава, который привлекается к работам с «Русским Витязем». Таких оказалось 125 человек, из них 5 — офицеров, 70 — солдат, 30 — вольноопределяющихся и 20 — гражданских из числа обслуги. Времени у меня было в обрез, но для себя решил, что хотя бы гражданских и вольноопределяющихся я изучить должен. Из канцелярии роты мне принесли их личные дела, и я ушел с головой в их изучение.

В целом, к работам с самолетом привлекались достаточно испытанные и преданные делу граждане, однако один вольноопределяющейся, некто Гаивой Дмитро Прокопьевич, уроженец Киевской губернии, меня заинтересовал. 35 лет от роду, он в 1905 году получил 3,5 года ссылки в Туруханский край за участие в забастовке в Киеве. На мой запрос в жандармское управление Енисейской губернии о его поведении был получен ответ, что Гаивой особо ничем не выделялся, нарушений не допускал, но близко сошелся с Константином Васильевичем Акашевым, членом партии эсеров, террористом, сосланным в Туруханский край после определения его причастным к покушению на Столыпина в 1908 году. Кроме того, было установлено, что этот Акашев был одним из организаторов забастовок на Российско-Балтийском вагонном заводе, где теперь трудился Гаивой. Буквально перед самым освобождением Гаивого из ссылки Акашев совершил побег и скрылся за границей, как потом оказалось, в Италии, где обучался летному делу. Тогда еще никто не мог представить, что самолеты могли использоваться как средство террора, но фраза, произнесенная одним из высших полицейских начальников того времени о том, что «прежде чем учить население летать, надо научить летать полицейских», имела определенный смысл и основание.

В общем, я доложил о проделанной работе генералу Каульбарсу, с его разрешения передал полученную информацию жандармскому управлению Санкт-Петербурга и с чувством выполненного долга завершил работу, кульминацией которой стал испытательный полет «Русского Витязя», совершенный им 23 июня 1913 года.

— Вы хорошо поработали, Черневский, — похвалил меня генерал Каульбарс по завершении проверки. — Ваше предложение о маскировочном окрашивании объектов аэродромной сети нашло поддержку в инженерном управлении. Что касается ссыльного — береженного Бог бережет, как говорится, — сказал генерал и перекрестился. — Жандармы ему ничего не сказали, но взяли под контроль и перевели в другой отдел. Буду ходатайствовать о Вашем поощрении, Алексей Валерьевич.

— Рад стараться, Ваше превосходительство! — четко ответил я.

…Барон Александр Васильевич Каульбарс был одной из самых неординарных личностей в Российской Империи. Военный деятель и ученый-географ, член Военного совета, он стал одним из организаторов русской военной авиации, успел стать Министром обороны и председателем совета министров княжества Болгарского, участником ряда военных походов (Кульджу, Хива), военных действий в Китае в начале ХХ века, Русско-турецкой, Русско-японской и Первой мировой войн, будет награжден золотым оружием с надписью: «За храбрость». Руководил Кашгарской экспедицией и исследованием Китая, Тянь-Шаня и Аму-Дарьи, стал основателем города Каракол (Пржевальск) и автором работ «Тянь-Шань», «Низовья Аму-Дарьи», являлся действительным членом Русского географического общества. Но революция… После прихода к власти большевиков он уедет на Юг страны, где вступит в ряды Добровольческой армии, состоя с начала июля 1919 года в резерве чинов при штабе Главнокомандующего Вооруженных Сил Юга России. Транзитом через Константинополь и Болгарию эвакуируется во Францию, где станет работать до конца своей жизни в конторе Частного Радиотелеграфного общества, став почетным председателем Союза Русских летчиков. Скончается в Париже, 25 января 1929 года в возрасте 85 лет и будет похоронен на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа…

                                   * * *

— Поздравляю Вас с очередным орденом, Алексей Валерьевич, — сказал мне начальник Генерального штаба генерал Михневич, награждая Императорским орденом Святого равноапостольного князя Владимира II степени, также без мечей. — Александр Васильевич Каульбарс очень лестно отзывался о Вашей работе, — добавил Н. П. Михневич, — а еще я слышал, что Вы расстраиваетесь, когда Вам вручают ордена без мечей, верно?

Я несколько смутился, но быстро пришел в себя.

— Разрешите доложить отдельно? — спросил я.

— Это верное решение, Черневский, — ответил с явным удовлетворением начальник Генерального штаба. — Жду Вас завтра с генералом Даниловым к полудню с предложением о Вашем дальнейшем предназначении. Вы уже переросли занимаемую должность, но опыта командования у Вас крайне мало. Жду завтра, — сказал Михневич и перешел к следующему награждаемому.

Вот, подумал я, завтра может решиться моя судьба на многие годы вперед. И хорошо, что Михневич сам предложил выбрать мне должность, а не назначил. Значит, ценит и доверяет. Я не должен подвести.

                                   * * *

Я прекрасно понимал, что после стольких лет штабной работы в центральном аппарате мне никто не поручит не то чтобы бригаду, но даже полк, поэтому я, чтобы «втянуться» в войсковую работу, не сильно отрываясь от той, что велась мною в это время, был готов к назначению на должность в штаб соединения. Об этом я и доложил генералу Данилову, а на следующий день — начальнику Генерального штаба.

— Хорошо, Черневский, я Вас услышал, — ответил мне генерал Михневич. — Вы получите предписание для убытия к новому месту службы в течение недели. Ступайте. А Вы, Георгий Никифорович, — обратился он к Данилову, — ищите замену Алексею Валерьевичу. Не смею более Вас задерживать.

Мы вышли из кабинета и направились к себе в управление.

Через несколько дней, а точнее, 15 августа 1913 года, меня вызвал к себе Данилов.

— Ну что же, Алексей Валерьевич, — поприветствовал он меня рукопожатием, и веселым тоном продолжил, — вот и Вам нашлось место в войсках. Как Вы просили — штабная работа. С 1 сентября сего года 50-я артиллерийская бригада, расквартированная в Луге, выходит из состава 22-го армейского корпуса и переподчиняется 18-му армейскому корпусу без изменения места дислокации. Начальник штаба этой бригады — человек уже довольно преклонных лет, и собрался отойти от дел, вот ее командир, генерал-майор Андреев Михаил Никанорович, и попросил подыскать ему стоящего офицера. Видите, как совпало! Вам нужна штабная работа в войсках, а ему — достойный начальник штаба. Да и уезжать далеко от Санкт-Петербурга не придется. Поди прикипели уже к городу Петра?!

— Так точно, прикипел, Ваше превосходительство! Но с предложенной должностью согласен. Разрешите оформлять документы?

— Готовьте. На все про все у Вас 5 дней. 20 августа убываете, а 21 уже представляетесь Андрееву. Более Вас не задерживаю, — ответил мне Данилов-черный и склонился над бумагами.

Сборы мои были недолгими, и уже к исходу 18 августа я был готов к убытию к новому месту службы. Вечером того же дня я зашел в кабинет Данилова.

— Разрешите по личному вопросу, Георгий Никифорович.

— Слушаю Вас, Алексей Валерьевич.

— Завтра последний день моей службы в Генеральном штабе, и я прошу Вашего разрешения на проведение товарищеского ужина со своими сослуживцами и Вами непременно.

— А успеете отойти от «товарищеского ужина» до представления генералу Андрееву? — с прищуром и лукавой улыбкой спросил Данилов.

— Так точно, все будет на высшем уровне, — бодро ответил я.

— Не сомневаюсь в этом, — ответил Данилов благосклонным тоном и продолжил: — Место и время позвольте уточнить?

— Михайловская площадь, дом 5, в 17 часов, Ваше превосходительство, — быстро ответил я.

— А, «Бродячая собака»? Знаю, наслышан! Ну что же, я не против, приглашайте, кого считаете нужным, я также буду.

Вполне удовлетворенный нашей беседой, я покинул кабинет теперь уже почти бывшего начальника.

Арт-кафе «Бродячая собака» было открыто в конце 1911 года в подвале дома Жако антрепренером Борисом Прониным, одним из лидеров формирования особой культуры театрального клуба предреволюционных лет. Здесь проводились театральные представления, лекции, музыкальные и поэтические вечера. Славу арт-кафе создавали его посетители, среди которых особо стоит выделить, по моему мнению, Ахматову, Мандельштама, Гумилева и Мейерхольда, хотя, бесспорно, там бывали и другие достойные люди.

Анна Ахматова в 1912 году посвятила «Бродячей собаке» загадочное своим окончанием стихотворение:

«Да, я любила их, те сборища ночные, —

На маленьком столе стаканы ледяные,

Над черным кофеем пахучий, зимний пар,

Камина красного тяжелый, зимний жар,

Веселость едкую литературной шутки

И друга первый взгляд, беспомощный и жуткий».

В этом артистическом подвале все эти люди жили как бы вне времени и пространства, играя роль богемы Санкт-Петербурга. Заполняли кафе они обычно после полуночи, так что нам ничего не мешало провести прекрасный вечер в этом замечательном и душевном месте.

Из холодных закусок нам подавали лосося слабой соли и буженину с хреном, из горячих — рыжики в сливках с сырными гренками, а также запеченные баклажаны. На первое — мясную солянку и уху по-русски, на второе — Бефстроганов и говядину по-петербуржски, на гарнир — картофель по-сельски и овощи на пару. На десерт принесли пирожные с заварным кремом и фруктами, а также теплый яблочный пирог с мороженым. Пили кофе, выпивали: шампанское «Louis Roederer» (ветераны управления) и водку «А. Ф. Штриттер» (молодежь управления). Курили. Малая изысканность меню говорит не о плохом обеспечении этого кафе, а о том, что оно, в первую очередь, было «арт». Но и мы пришли в него не для «набивания утробы», а пообщаться, поговорить о мирских делах, выслушать каждого и, без сомнения, проводить меня и пожелать удачи. Все прошло вполне достойно, и в конце вечера генерал Данилов весьма любезно поблагодарил меня. С завтрашнего дня меня ждал новый поворот в службе.

                                   * * *

Сколько таких поворотов бывает в жизни каждого офицера?! Только у меня за почти 31 год жизни и 12 лет (без учета Михайловского Воронежского кадетского корпуса) военной службы, назначение в 50-ю бригаду стало шестым местом моей службы. Да, четыре из них я провел в столице, но это мало что меняет. Благо, я был не обременен семейными узами и отеческими заботами, но многие, если не большинство офицеров были от этого очень зависимы!

Переезды с одного конца нашей великой страны в другой, из Хабаровска в Варшаву, из Архангельска в Ташкент и т. п. заставляли офицеров и их семьи бросать нажитое, срывать детей из учебных учреждений, жен — из уютного, свитого с любовью семейного гнездышка и окунаться в неизвестность и необустроенность. Конечно, все понимали, что тебя посылают не в «белое пятно» на карте России, что там уже служили, служат и будут служить защитники Родины, но такие посылы, переводы, назначения зачастую становились проблемой.

Нередко к новому месту службы назначали вопреки воле назначаемого, без учета его реальных заслуг, способностей и возможностей, а только из-за того, что какой-то «визирь» решил, что он вправе решать судьбы своих «пешек» и направлять их туда, куда ему заблагорассудится в рамках своих полномочий. Увы, такое случалось очень часто. И из-за этого страдало не только дело, но и семейная жизнь офицеров. В военное время или при приготовлении к нему такие вопросы не обсуждались — надо, так надо! Но в мирное… Из-за этого частенько в нашей армии случались случаи пьянства и блуда, причем не только со стороны офицеров, но и их жен, а затем — дуэли, самоубийства, да и просто убийства… Парадокс, но только война могла спасти многих из этих несчастных. Нас, офицеров, бессовестно обвиняли в отсутствии стыда, беспробудном пьянстве, разгильдяйстве и лени, но мы, несмотря ни на что, отдавали свои жизни, защищая Россию…

                                   * * *

До завершения организационно-штатных мероприятий, связанных с переподчинением 50-й артиллерийской бригады, я не мог принять дела и должность начальника штаба, но при этом входить в курс дела был обязан. Поэтому, прибыв в Лугу 21 августа, сразу же явился к генерал-майору Андрееву.

— Ваше превосходительство! 50-й артиллерийской бригады начальник штаба подполковник Черневский представляюсь по случаю назначения на воинскую должность! — четко отрапортовал я в кабинете своего начальника.

Из-за стола привстал и подошел ко мне человек, явно старше своих лет (на этот момент ему было 45 лет, а 46 исполнилось 17 октября). Среднего роста, немного сутулый, его старили морщины на лице и привычка подкладывать ладонь к уху или поворачиваться к собеседнику боком, чтобы лучше слышать разговор, так характерные для офицеров артиллерии, потерявших слух при проведении стрельб. Судя по массивному пенсне, он также был обделен хорошим зрением.

— Здравствуйте, Алексей Валерьевич! Рад Вас видеть в управлении нашей бригады. Мне о Вас очень лестно отзывался генерал Данилов, который «Черный». Вы же его так называли в управлении? — с улыбкой спросил он.

— Точно так, Ваше превосходительство! — немного смутившись, ответил я.

— Ну и замечательно, — продолжил он разговор после крепкого рукопожатия, подтвердившего, что ему только 45, и предложив мне сесть.

— Как думаете приступать к исполнению обязанностей?

Имея опыт общения с командирами артиллерийских бригад в лице генерал-майора А. Д. Головачева, я постарался в свой ответ вложить максимум знаний о 50-й бригаде.

— Ваше превосходительство! Учитывая историю создания и боевого пути нашей бригады, мне как начальнику штаба необходимо, в первую очередь, уяснить положение дел к настоящему моменту. Сделать это я планирую путем ознакомления с боевыми задачами бригады на военное время, а далее определить, насколько состояние бригады соответствует этим задачам. Кроме того, я предполагаю детально побеседовать с офицерами и другими должностными лицами штаба на предмет определения уровня их соответствия занимаемым должностям и после этого сделать паузу — представить свои соображения Вам. Затем, проведя при необходимости организационные изменения, приступить к совершенствованию подготовки вверенного мне личного состава и, с Вашего позволения, всей бригады, ибо сомнений в том, что бригада подготовлена сейчас на требуемом уровне, у меня нет. Доклад закончил.

— А дальше? — с интересом спросил у меня генерал Андреев.

— Дальше, я надеюсь, определить возможности нашей бригады позволят учения и маневры, а в самом худшем случае — война.

— Это верное замечание, — поддержал мои слова Андреев. — Даст Бог, все образуется, и наши политики смогут исключить печальную развязку.

Вернувшись за свой стол, командир бригады продолжил:

— Сегодня-завтра размещаетесь, приводите свой внешний вид в подобающий порядок, и 23 августа я представляю Вас управлению бригады. Указания о Вашем назначении начальником штаба мною подписаны и отправлены в дивизионы еще сегодня утром. Более Вас не задерживаю. Хотя нет, постойте! Вы где остановились?

— Пока нигде, Ваше превосходительство. Вещи оставил у станционного смотрителя.

— Раз так, пока не осмотрелись и не выбрали жилье, рекомендую Вам номера в Базарном переулке. Там и недорого, и опрятно, и поесть можно рядом. Мой адъютант Вас проводит.

Он нажал на кнопку звонка, расположенного на углу рабочего стола, и в кабинет вошел подпоручик.

— Господин подпоручик! Проводите господина подполковника в номера на Базарном переулке и скажите хозяину, что от меня, чтобы, шельмец, цену не взвинтил! Еврей… — развел руками, обращаясь уже ко мне, генерал. — А потом удивляются, что их громят… — закончил свою речь Андреев и пожелал мне хорошо устроиться.

…Участник мировой войны, генерал-майор М. Н. Андреев станет инспектором артиллерии армейского корпуса, а затем двух армий. После Октябрьской революции встанет на сторону Белого движения на юге России…. Последние сведения о нем дойдут по состоянию на 1919 год, когда он будет находиться в составе Добровольческой армии. Как закончится его жизнь, для потомков останется загадкой…

---

                                   * * *

Номера оказались действительно недурны, и я, разложив привезенные адъютантом со станции вещи, приняв ванну и поужинав, лег отдыхать.

Следующий день мною был потрачен на приведение себя в порядок, подготовку обмундирования и знакомства с городом. Он как бы состоял из двух частей: первой — маленький старый город, центральная его часть, и второй — дачные поселения, курортный городок с уютными маленькими дачками и большими виллами прямо в лесу! Прекрасное сочетание для жителей Луги, насчитывающей к тому времени более 16 тысяч человек.

На следующий день, 23 августа, я прибыл на службу пораньше, но командир бригады был уже на месте.

— Доброе утро Алексей Валерьевич! — встретил меня генерал Андреев.

— Доброе утро, Ваше превосходительство!

— Как, с пользой провели время?

— Так точно!

— Рад за Вас. Построение у нас на плацу намечено на 9 часов, сейчас без четверти 8. Пойдемте, я покажу Вам кабинет начальника штаба.

Мы вышли в коридор, поднялись на второй этаж, и сразу перед нами возникла дверь с надписью на табличке: «Приемная начальника штаба подполковника Черневского А. В.»

— Каково Вам, а? — озорно спросил меня Михаил Никанорович.

— Оперативно и очень приятно, — честно ответил я.

— То-то же, — продолжил в том же духе генерал. — Теперь от Вас зависит, насколько долго эта табличка будет тут висеть. Причем как с хорошей, так и с плохой стороны, ну, Вы меня понимаете.

— Конечно, Ваше превосходительство! — ответил я и подумал, что действительно, коль буду валять дурака — снимут, проявлю себя — назначат на высшую должность.

— Ну, проходите, обустраивайтесь, а я пойду к себе, и без пяти 9 будьте добры быть у меня. Ах, да, забыл совсем. Помощника у Вас пока нет, я не стал Вам его навязывать, может, Вы из своей прошлой службы соблаговолите взять — как решите, — сказал Андреев и ушел.

Приемная представляла собой небольшой кабинет, в котором у окна размещался письменный стол со стулом, еще пять стульев стояли вдоль одной стены, напротив которой находилась еще одна дверь с табличкой «Подполковник Черневский А. В.», рядом стояла вешалка на пять крючков и небольшой несгораемый шкаф-сейф. На столе находился письменный прибор, американская пишущая машинка, стопка бумаги и полевой телефон для связи с коммутатором.

Кабинет оказался раза в два больше приемной. Напротив входа стоял длинный стол со стульями для посадки пятерых с каждой стороны, который упирался в мой рабочий стол. Этакая конструкция в виде буквы «Т». Справа от моего стола находился сейф, слева — тумбочка с выдвижными ящиками, на которой разместились телефоны прямой связи с командиром и приемной. Мой стол также был обеспечен, как и моего будущего помощника, только не было пишущей машинки. На окнах висели светонепроницаемые гардины, с другой стороны, у стены, стоял книжный шкаф, и висела карта, скрытая брезентовым чехлом. Справа от моего стола была еще одна дверь, которая вела в комнату отдыха. Неудивительно ее наличие, ибо начальнику штаба зачастую приходится «жить» на службе, и такая комната необходима. В ней размещалась солдатская кровать, тумбочка, табурет и шкаф для одежды. Кроме того, еще за одной дверью была уборная с умывальником. Таким образом, все было организовано так, чтобы помогать службе. Я был вполне удовлетворен.

Без пяти 9 при полном параде я был у кабинета командира бригады. Он вышел тут же, также при всех регалиях. Взглянул на меня, посмотрел на мои ордена без мечей и, улыбнувшись, сказал:

— Гарантирую Вам, Алексей Валерьевич, что мечи будут. Теперь — марш, марш на плац!

На плацу управление уже было выстроено, и доклад командиру представлял дежурный по бригаде:

— Смирно! Равнение налево! Господа офицеры, сабли вон! Ваше превосходительство! Управление 50-й артбригады по Вашему приказу построено! Незаконно отсутствующих нет! Дежурный по бригаде штабс-капитан Зихман! — закончил доклад дежурный и отошел в сторону, пропуская командира.

Генерал Андреев сделал несколько шагов вперед и повернулся к строю.

— Господа офицеры! Представляю Вам начальника штаба бригады подполковника Черневского Алексея Валерьевича. Прошу оказать помощь при постановке в строй и иметь в виду, что в мое отсутствие господин подполковник будет исполнять обязанности командира бригады. Подполковник Черневский, встать в строй!

— Слушаюсь, — ответил я и отчеканил несколько строевых шагов, пока не возглавил строй управления бригады.

— Вольно! Начальникам отделов и служб отдать указания, убыть по рабочим местам.

После этой команды соответствующие начальники вышли из строя и отдали распоряжения подчиненным. Через несколько минут плац опустел. На нем стоял только я и дежурный по бригаде.

— Зайдите ко мне, господин штабс-капитан, — сказал я ему.

— Есть, господин подполковник, — ответил Зихман и проследовал за мной.

После того, как мы вошли ко мне в кабинет, я повернулся к дежурному и воскликнул:

— Аркадий Генрихович! Вы ли это?! Какая встреча!

— Я, Алексей Валерьевич! Я также рад Вас видеть! — и мы тепло пожали друг другу руки.

Дело в том, что штабс-капитан Аркадий Генрихович Зихман был моим однокашником, «констапупом», и выпускались мы вместе в 1903 году из Константиновского артиллерийского училища.

— Давно ли Вы в бригаде? — поинтересовался я.

— Сразу после выпуска, еще когда она была 1-й Запасной и размещалась в местечке Креславка, в Виленском военном округе. Потом мы перебрались в Двинск, ну а далее — Луга. А как Вы здесь, Алексей Валерьевич?

Я кратко рассказал Зихману свой «боевой» путь и, учитывая мой первый день в бригаде, а также его дежурство, договорились встретиться сегодня вечером у меня, побеседовать, вспомнить былое…

                                   * * *

На следующий день, в субботу, 24 августа, мы встретились с Зихманом, и я предложил ему пойти куда-нибудь пообедать и поделиться воспоминаниями о своей службе.

— Луга, — весело сказал он мне, — один из самых пьющих уездных городов губернии! Пьют много и все, что горит. От скуки, говорят. Давайте зайдем в дом Малева, на углу Псковской и Покровской улиц. В дневное время там прилично, а вот в ночное — сущий ад! Пьют, где угодно — кто в сарае, а кто и во дворе. Несколько раз ловили тут пьяных солдат, но, слава Богу, не нашей бригады.

Мы зашли в дом по указанному адресу. Встретил нас сам хозяин, Карякин. Приняв заказ, он удалился, а я осмотрелся по сторонам. В дальнем углу сидела группа офицеров во главе с полковником, и, увидев нас, они почтительно откланялись в нашу сторону. Мы с Зихманом сделали то же самое.

— Не знаком с ними, — прочитав мой немой вопрос, ответил мне мой однокашник, — возможно, с проверкой приехали, возможно — на маневры на полигон. Пехота…

Наш столик находился у окна, и мы могли любоваться достопримечательностями Луги, не выходя из помещения. Сегодня был выходной день, и практически все горожане, пользуясь теплым, солнечным днем вышли на улицы на прогулку.

На обед по нашему заказу нам принесли копченую буженину, нашпигованную чесноком, кильку, также копченую, с дымком, борщ с хрустящей капустой, огурчиками и салом, нарезанным с морозца, соленых груздей в сметане, моченых яблок, селедочку с лучком и пельмени с соленым маслом, печеный бараний бок с гречневой кашей. Пили мы «Смирновскую».

— Чем богаты, тем и рады, Алексей Валерьевич, — сказал с улыбкой Зихман, обводя рукой сервированный и накрытый стол. — Все же более 130 верст от Санкт-Петербурга, разносолов тут меньше!

Я улыбнулся и махнул рукой — порядок!

— Аркадий Генрихович! Как так случилось, что Вы в эти годы и все еще штабс-капитан? — спросил я, когда мы, закончив с бужениной и килькой, перешли к борщу.

— Стечение обстоятельств, Алексей Валерьевич. В конце 1904 года получил разрешение на поступление в Николаевскую академию. Сразу после Рождественских поехал в Санкт-Петербург, в командировку, ну и заодно уточнить там, что да как. А там бунт, забастовки, стачки. Шел по Мойке, а ко мне какая-то мразь пристала, мол, офицер, войну «узкоглазым» проиграли, позор императорской армии и в том же духе… И драться! Ну, я наган выхватил и пальнул по этому ублюдку. Хотел в ногу, а получилось выше, он присел со страху, когда револьвер увидел, вот я его и наповал, в живот. Дождался полиции, все рассказал, благо, рядом свидетели были, извозчик и трактирщик… В общем, ни в тюрьму, ни на каторгу я не попал, а также и в академию, да и в бригаде росту не дают… — грустно ухмыльнулся штабс-капитан.

Мы выпили еще по рюмке, и тут я вспомнил, что место моего помощника вакантно.

— Не сочтите за труд, Аркадий Генрихович, подумайте насчет моего следующего предложения: мне нужен помощник в приемную. Я бы хотел видеть Вас на этой должности. Понимаю, что это — шаг назад, но может быть, для разбега, а? Я сейчас пользуюсь доверием командира, есть связи в столице, и, чем черт не шутит, может, через эту должность и получится Вам вырваться из оков штабс-капитанства?

Зихман внимательно посмотрел на меня. В его глазах читалась борьба между болью потерь и желанием роста. Но за несколько секунд она прошла, и уже легким голосом он ответил:

— А давайте попробуем, Алексей Валерьевич!

На том и порешили. Обед заканчивали весело, вспоминая училищные годы.

…Аркадий Генрихович Зихман станет моим помощником, но ненадолго. Буквально перед Мировой войной его назначат командиром дивизиона, в ходе войны, в июне 1915 года, за отличия в делах против неприятеля он будет произведен в капитаны, а затем — в подполковники. После Февральской революции во время развала армии уедет в Эстонию и будет жить под Ревелем, где согласится на предложение генерал-майора Алексея Ефимовича Вандамма (настоящая фамилия Едрихин) и вступит в ряды Северного корпуса, впоследствии ставшего Северо-западной армией Белого движения. Умрет в Русском военном госпитале №10 в эстонской деревне Изак в конце апреля 1920 года то ли от тифа, то ли от ранений, и будет похоронен на одном из провинциальных кладбищ Эстонии…

                                   * * *

Служба шла своим чередом. Я потихоньку втягивался в войсковые проблемы, анализируя происходящее через призму работы в Генеральном штабе. Первое, что бросилось в глаза, — это крайне низкое интендантское обеспечение деятельности войск. На бумаге, при проверках все было отлично, но на мой вопрос, что будет сделано, если война затянется или нам предстоит марш на достаточно большое расстояние, наши «тыловики» отмалчивались, пожимали плечами, говорили, что не могут запасаться сверх штата, да и вообще, войну мы выиграем быстро!

Второй проблемой стала для меня работа штаба. Создавалось такое впечатление, что до меня роль и место начальника штаба были не определены, его рассматривали как порученца, определенного для решения технических задач по передаче распоряжений и указаний командира подчиненным. Проведенные учения и маневры показали, что необходимая согласованность и взаимодействие в работе дивизионов и управления отсутствовали, а этим и должен был заниматься штаб бригады. Командир бригады вначале не воспринимал начальника штаба как ответственного помощника в разработке оперативных заданий и вытекающих отсюда отношения к нему.

Третье, с чем я столкнулся, — это взаимоотношения в бригаде. Еще в 1906 году великий князь Сергей Михайлович, генерал-инспектор артиллерии издал приказ, требовавший от офицеров-артиллеристов установить более тесные отношения с подчиненными. В вину офицерам ставилось то, что они не знают своих солдат, тогда как «только те части стоят во всех отношениях на должной высоте, в которых начальники и офицеры живут общими интересами с нижними чинами, занимаются их обучением и воспитанием».

И четвертое. Мы готовились к войне. Но готовились к той войне, которая уже закончилась, а не к той, в которой нам предстоит применить свои знания, умения и навыки. Есть довольно простой, и в тоже время, неоспоримый закон войны: если хочешь одолеть врага, да и просто выжить в бою, сражении, то опереди его, сведи к минимуму его возможности убить тебя, не дай ему занять более, чем у тебя, удобную позицию. Частный случай этого — подготовка к маневренной войне, той войне, которая будет потом, в начале Первой мировой.

Вот с этими важными, а также другими, не менее ответственными, но в то же время, более текущими проблемами мне пришлось столкнуться в первое время моей службы начальником штаба бригады.

                                   * * *

Дни летели очень быстро. Это характерно для тех, кто занимается любимым делом и полностью ему отдается. Так было и со мной. Не обремененный супружеской и вообще семейной жизнью, я мог себе позволить засиживаться на службе допоздна. При этом своих подчиненных и помощника я не задерживал и отправлял со службы в установленное время. Со мной в штабе оставались только дежурный по штабу, шифровальщик и связист.

Я понимал, что за время прохождения службы в Генеральном штабе отстал не только практически, но и в теоретической части подготовки и применения артиллерии в современных условиях. В нашей бригадной библиотеке была кое-какая литература, уставы, но мне этого было мало. Изучив все имевшееся в Луге, я составил список того, что мне необходимо прочитать дополнительно. С этим списком и с позволения командира бригады я несколько раз выезжал в Санкт-Петербург в библиотеки Императорского Русского географического общества и Горного института Императрицы Екатерины II и приобретал книги в книжных магазинах и лавках Я. А. Исакова в Большом Гостином, А. Ф. Базунова и других. Но все же наиболее предметно мне помогала библиотека Генерального штаба на Дворцовой.

В первую очередь меня интересовало современное состояние и перспективы развития артиллерии зарубежных стран, последние новинки орудий и боеприпасов к ним, а отсюда вытекала вполне логическая цепочка: новое оружие — новые способы его применения и эксплуатации — новое в тактике артиллерийских подразделений — новые формы и способы обучения личного состава.

Ориентиром для меня в этом вопросе стали действия артиллерии в Англо-бурской (1889–1902 годы) и Балканской (1912–1913 годы) войнах. В первом случае война совпала с любопытным этапом развития артиллерии, связанным с необходимостью применения средств связи, ведения артиллерийской разведки, маскировки огневых позиций и пересмотра тактики артиллерии. Во втором — показали важность артиллерии при защите своих рубежей и подготовке атаки пехоты в виде массированного артиллерийского обстрела оборонительных линий противника.

В свободное время, когда уже начинал уставать от книг (что, кстати, было достаточно редко), я посещал театр «Сатурн», который размещался в манеже, на Гдовской улице, любовался красотами Лужского каньона, посещал недавно отстроенную церковь во имя Святого Николая Чудотворца на Вревском кладбище, расположенном на слиянии рек Луга и Вревка. Я был крещенный, но не считал себя сильно верующим. В церкви и храмы ходил чаще для того, чтобы посмотреть их красоту и величие, чем молиться. Церковные заповеди соблюдал, как мог в своем положении. Понимал, что что-то ТАМ, наверху, есть, но не испытывал к этому никаких сверхвысоких чувств. Как сказала мне матушка, это должно прийти с годами. Ну, что же, подожду, всего-то в октябре исполнилось 31…

Подходил к концу год 1913, год максимального подъема России за последние десятилетия. Французский экономический обозреватель Эдмон Тэри писал в то время, что «к середине настоящего столетия Россия будет доминировать в Европе как в политическом, так и в экономическом и финансовом отношении». А профессор Берлинской сельскохозяйственной академии Отто Георг Аухаген, изучавший в 1912–1913 годах в ряде губерний центральной России ход аграрной реформы, сказал так: «Я соглашаюсь с мнением управляющего одним из крупнейших имений России в Харьковской губернии, о том, что „еще 25 лет мира и 25 лет землеустройства — тогда Россия сделается другой страной“». Но, увы… России оставалось жить в мире чуть более полугода.

                                   * * *

Этой войны не хотел никто, но все ее жаждали. Теперь уже известна переписка германского «Вилли» и русского «Ники», которые обсуждали не только исключение войны, но и союз между Германией и Россией, в который непременно ввиду своей слабости вошла бы и Франция. Тот союз, который навсегда мог бы поставить на место зарвавшуюся Англию с ее все объясняющим лозунгом: «У нас нет неизменных союзников, у нас нет вечных врагов. Лишь наши интересы неизменны и вечны, и наш долг — следовать им». Такая позиция не раз предавала друзей Англии и помогла врагам ее друзей. Случись это тогда, и возможно, Америка со своими Северными штатами надолго бы забыла путь в Европу, лелея себя хозяином западного полушария. И то, как знать…

Да будь они прокляты, эти союзнические обязательства! Сколько раз Россия приходила на помощь своим «друзьям» в Европе и Азии хотя бы в последнем, XIX, веке и что получала взамен?! Нож в спину, предательство, ненависть и злорадство в случае наших неудач. Так было после победного похода против Наполеона в 1813–1814 годах, так было после вояжа в Венгрию в 1849, так было после Русско-Турецкой войны в 1877–1878 годах. У нас отбирали наши бывшие союзники Черноморский флот в Крымской войне. Нас уничтожали на Дальнем Востоке в начале ХХ века. Наши «братушки» — болгары — с ожесточенной периодичностью бьют нас исподтишка в угоду то восточным, то западным хозяевам. И никто не хочет понять, что Европа — уже давно не свободный континент, ей диктуют свои правила жизни заморские, да что там вилять, заокеанские хозяева! С началом Первой мировой войны Антанта в истерике взывала к России: «Наступайте!!!» Императору объясняли: «Мы — не готовы». Но как же, «друзья» просят, мы не можем их подвести! «Нет, Государь! Еще несколько месяцев, недель, дней, и Россия сможет показать всю свою мощь Европе, как это она не раз делала в прежние времена! Подождите!!!» «Нет», — отвечал ПОСЛЕДНИЙ САМОДЕРЖЕЦ ИЗ РОМАНОВЫХ, который привел Великую Империю к гибели… Но это еще предстояло осознать, в том числе и России.

Кто только ни предостерегал Николая II от вступления в Мировую войну… Начиная от Григория Ефимовича Распутина, «царского друга», «старца», прозорливца и целителя, и заканчивая Петром Николаевичем Дурново́, государственным деятелем Российской империи, да и многими другими, такими разными, но беспокоящимися о благе России, которые говорили и писали Императору: остановись! Это война, в первую очередь, — против России! Против ее экономической мощи, ее недр и независимости!

Сколько было мнений о том, что даст и к чему приведет эта война! Василий Федорович Соловьев, врач из Майкопа в своем письме в 1914 году писал родным: «…участие России в этой войне главной своей целью имеет искоренение тлетворного влияния на нее германской традиции милитаризма и германского капитала. Германия тянет Россию назад в прошлое, а участие России в этой битве народов в одном лагере с передовыми нациями дает надежду на прогрессивное развитие страны в послевоенном мире…» Ну да, прогрессивное развитие… Это если не считать более 1,5 миллионов погибших и 3,5 миллионов раненых военнослужащих и более 1 миллиона погибших мирных жителей… Это почти в два раза больше, чем во всех странах Антанты — наших «союзников». Вот такая «прогрессивность»…

…В юности будущие правители России, Германии и Англии часто встречались и были очень дружны. Даже став взрослыми, незадолго перед Первой мировой войной, которая разделила их на два лагеря, они в личной переписке и телеграммах обращались друг к другу как «Ники», «Вилли» и «Джорджи». Недаром некоторые историки и политики называли Первую мировую войну войной трех братьев… Чем не «братоубийственная» война в масштабах Европы, которая потом спроецировалась на полях сражений в Гражданскую войну в России?! Только убивали не братьев, а подданных братьев…

                                   * * *

Конечно, об этом мы, в Луге, ничего не знали, но продолжали повышать уровень готовности своей бригады.

— Господа офицеры, — приступал я к занятиям с управлением бригады и командирами дивизионов, — вы все читаете прессу и видите, что война не за горами. Причем Большая война. И если раньше нам противостоял враг внешний, то сейчас все больше и больше, как показали события Русско-японской войны, против нас будет выступать и враг внутренний. Этот мерзкий червь, который улыбается днем и точит души наших подчиненных ночью. Какова наша задача в этот период? Первое: ни в коем случае не поддаваться провокациям, пресекать каждое их проявление. Второе: строго соблюдать исполнительскую дисциплину, требования уставов и приказов. Третье: помнить, что мы стоим на строгих правилах защиты Отечества, Вере и любви к Царю. «За Веру, Царя и Отечество»! Вот наш лозунг! А теперь непосредственно к теме занятия.

И тут я передавал своим подчиненным все те знания, которые имел по результатам своей предыдущей службы, а также почерпнутые в ходе изучения всей купленной и взятой в библиотеках литературы…

В конце марта мне позволяют убыть в отпуск, и я транзитом через Санкт-Петербург еду в Борисоглебск, но при этом останавливаюсь в столице и успеваю попасть в «Бродячую собаку», так полюбившееся мне кафе, где 28 марта танцует Тамара Карсавина. При этом присутствующая в зале Анна Ахматова вручает прямо на сцене посвященное балерине стихотворение:

«И с каждой минутой все больше пленных,

Забывших свое бытие,

И клонится снова в звуках блаженных

Гибкое тело твое».

Кафе рукоплескало и танцу, и стихам!

А в Борисоглебске все было по-старому. Родители, конечно, уже не хвастались здоровьем, но усадьбу нашу, родовое имение, поддерживали. Отец все расспрашивал о перспективах войны, а матушка подкармливала варениками и пирожками, еще раз меня убеждая в том, что лучше домашней пищи нет ничего на всем белом свете. Сестры и братья разъехались по европейской части России и посещали родителей редко, так же, впрочем, как и я.

— А вы спишитесь, Алешенька, и приезжайте друг за другом, — говорила мне мама, гладя по голове. — Когда вы все вместе приезжаете — весело и радостно, конечно, но притупляется чувство теплоты и душевного единения. А по одному — каждому свое слово и кусочек доброты. Вот и посещайте нас с отцом по очереди, в течение года. А вот когда праздники наши домашние, мой или его День рождения — ждем вас всех вместе!..

Ах, мама, мама! Как много мне нужно было сказать тебе, как много ты хотела мне передать, и как много мы не услышали друг от друга за эти годы! Я рано ушел из дома, сняв домашнюю пижаму, сменив ее на кадетский мундир. Променял твои вкусные оладьи на безобразную армейскую «шрапнель» или «дробь 16», твое тепло на колючесть солдатского одеяла. Но мы же оба этого хотели, мама! Ты — чтобы я вырос, возмужал и стал настоящим мужчиной, а я — чтобы ты пожила для себя, гордилась мной и ставила меня в пример всем своим друзьям и подругам. И я все делал через призму того, а как на это посмотришь ты! Будешь ругать? Хвалить?.. Все было за эти годы, мама… Прости меня, если я не в полной мере претворил твои желания и мечты в жизнь, но я старался, поверь… Я люблю тебя, мама…

Она умрет через два месяца после нашей последней встречи, в середине июня 1914 года, вследствие крупозного воспаления легких. А отец, не пережив потери любимого человека, скончается перед новым 1915 годом от остановки сердца…

                                   * * *

«Если хороший солдатский материал не удается хорошо обучить, то в этом виноваты офицеры всех чинов. Недостатки русского народа проявляются среди них в особенно сильной степени. Офицеры обладают личной отвагой, но у них нет чувства долга и ответственности. Необходим постоянный контроль старших начальников всюду и во всем, чтобы не допустить всяческого рода служебных недостатков… Офицеры Генерального штаба много занимаются научными работами, но предпочитают деятельность в канцеляриях практической работе в войсках», — так были охарактеризованы русские офицеры германским Генеральным штабом перед Первой мировой войной. Конечно, в этом была только доля правды. Особенно то, что касается чувства долга и ответственности — этого в период начала Мировой войны в офицерах императорской армии было хоть отбавляй!

События развивались крайне стремительно!

В Сараево 28 июня сербским террористом Гаврилой Принципом был застрелен наследник Австро-Венгерского престола, эрцгерцог Франц Фердинанд, убийство которого стало поводом для развязывания Первой мировой войны.

Практически через месяц, 26 июля, Австро-Венгрия объявляет мобилизацию и начинает сосредотачивать войска на границе с Сербией и Россией. Через два дня Австро-Венгрия объявляет войну Сербии, и ее тяжелая артиллерия начинает обстрел Белграда, а регулярные войска пересекают сербскую границу. Россия заявляет, что не допустит оккупации Сербии. В связи со складывающейся международной ситуацией Россия начинает мобилизацию в пограничных с Австро-Венгрией округах, а на следующий день, 31 июля, объявляет о всеобщей мобилизации.

Стараясь предотвратить кровавую войну, Николай II отправляет Вильгельму II, «Вилли», телеграмму с предложением «передать австро-сербский вопрос на Гаагскую конференцию». Руководитель Германии на эту телеграмму не отвечает. 1 августа Германия, а 6-го — Австро-Венгрия объявляют России войну. Часовой механизм смерти запущен, и никто еще не знает, чем все это закончится и когда он остановится…

                                   * * *

В конце июля 1914 года наша бригада была выведена из состава 18-го армейского корпуса и стала подчиняться непосредственно Главнокомандующему 6-й армии. В это время армией руководил наш коллега по специальности, генерал от артиллерии Константин Петрович Фан-дер-Флит. Несмотря на то, что армия не входила в состав фронтов и имела статус отдельной, перед ней стояла задача — оборона Санкт-Петербурга и побережья Балтийского моря на случай высадки войск противника. Неудивительно, что одним из первых соединений, которые посетил Главнокомандующий, была наша бригада.

Участник военных походов в Туркестане, Русско-турецкой и Русско-японской войн, он точно разбирался во всех артиллерийских вопросах и очень душевно подходил к общению с офицерами и солдатами. Высокий, с большой, как у боярина петровских времен, бородой, он очень походил на Деда Мороза. За глаза мы его так и величали — «дедушка Мороз».

— Ну что, артиллеристы? — громогласно вопрошал он с трибуны на нашем плацу, — готовы ли вы биться за Русь-матушку, за братьев наших православных?

— Так точно, Ваше превосходительство! — в едином порыве отвечала бригада.

— Спасибо, молодцы!

— Рады стараться, Ваше превосходительство!

После строевого смотра Главнокомандующий убыл в дивизионы, чтобы осмотреть орудия, запасы боеприпасов и их готовность к применению по назначению.

— Знаете, Михаил Никанорович, Россия вступит в войну не сегодня завтра. И артиллерия в ней будет играть, наравне с авиацией, одну из самых значимых ролей, — делился он своим мнением с командиром бригады. — Поэтому от того, как ваши подчиненные будут к ней готовы, зависит очень многое. Вам и всей нашей армии предстоит отстаивать столицу, — продолжал он, — и Вы понимаете, что ее сдачи (как Москвы 1812 года) нам потомки не простят, тем более, — понизив голос сказал Фан-дер-Флит, — будем откровенны, Великий князь Николай Николаевич явно не годится на роль Михайло Илларионовича…

Я шел немного сзади, слышал этот разговор полностью и был во всем согласен с Главнокомандующим. Еще совсем недавно Николай Николаевич младший, этот венценосный родственник Императора России, рассматривался на роль военного министра, но, боясь окружать себя родственниками, готовыми в любую минуту занять трон, Николай II поставил на эту должность генерала Сухомлинова. Зато в военное время лучшего Главнокомандующего нельзя было и представить, хотя должность эту обязан был принять самодержец. Император готов был на этот шаг, явно демонстрируя свойственные ему равнодушие и индифферентность, но тут в силу вступили дворцовые и думские интриги, мол, государь в это время должен быть у руля страны, а не армии, и Николай II с этими доводами довольно быстро согласился. Армию возглавил Великий князь. Парадокс, но через 2,5 года, когда Николай II отречется от трона, в семье Романовых не найдется ни одного человека, захотевшего стать Правителем России, и недаром сказано, что «в настоящей бомбе с часовым механизмом взрывчатым веществом является время»…

В ходе Февральской революции генерал-адъютант К. П. Фан-дер-Флит, член Государственного совета, будет отстранен от должности, не захочет покидать Россию, умрет в Советском Союзе в апреле 1933 года в возрасте 89 лет и будет похоронен на Смоленском лютеранском кладбище в Ленинграде…

На следующее утро, 31 июля, я, как обычно, прибыл на службу к 9 часам утра. Штабс-капитан Зихман встретил меня у кабинета с газетой в руке.

— Доброе утро, Алексей Валерьевич! Вы слышали, что придумали в столице?

— Нет, — честно признался я, — в столице много умных голов, и они каждый день что-нибудь придумывают.

— Вот, сегодняшние «Биржевые ведомости», тут пишут, что Санкт-Петербург предлагают переименовать в Петроград! — воскликнул мой помощник.

— Ну, это навряд ли, — ответил я, беря протянутую мне газету. — У нас в государстве не так много денег, тем более, в преддверии войны, чтобы сейчас этим заниматься. Пошумят, пошумят и — успокоятся. Были ли какие-либо поручения, Аркадий Генрихович?

— Никак нет, Алексей Валерьевич! — ответил мне помощник.

— Хорошо, я у себя, — сказал я и вошел в кабинет.

Закрыв окна (я всегда просил открывать их перед моим приходом, чтобы в кабинете был свежий воздух), сел за стол и принялся читать переданную мне газету. И действительно, представители чешской диаспоры в Санкт-Петербурге предлагали:

«Ныне вполне своевременно и уместно вспомнить почин длинного ряда русских деятелей и мыслителей XVIII и начала XIX веков, которых коробило немецкое название нашей столицы. Уже Екатерина Великая издавала указы в „Граде Св. Петра“, Александр Благословенный привез древние изваяния с берегов Нила тоже в „Град Св. Петра“. Пушкин и другие поэты говорят о „Петрограде“; „Петроградом“ же называют нашу столицу все южные и западные славяне, также червоноруссы. Пора исправить ошибку предков, пора сбросить последнюю тень немецкой опеки. Мы, чехи, просим общественное управление столицы войти с ходатайством на Высочайшее Имя об утверждении и обязательном впредь употреблении русского названия столицы „Петроград“».

«Вот дела», — подумал я. Чехи просят переименовать столицу Российской Империи! Понятно, что на фоне борьбы за независимость Чехословакии путь через национальные чувства русских может поспособствовать обретению этой независимости, но как бы посмотрел народ этой страны, если бы, например, немцы, проживающие в ней, предложили переименовать Брно в Брюнн?! Бред!

На этом я закончил свои размышления о предложении чехов и занялся служебными делами. Я завершал уточнение мобилизационного плана бригады. Он был достаточно простым, но опыт службы в Генеральном штабе подсказывал мне, что все необходимо еще раз перепроверить и пересчитать, сверить с приказами военного ведомства, штатами и табелями к ним.

Внезапно зазвонил прямой телефон командира бригады.

— Слушаю Вас, Михаил Никанорович! — ответил я.

— Срочно зайдите ко мне, Алексей Валерьевич. Мобилизационный план у Вас?

— Так точно!

— Возьмите с собой.

Я взял план и, пока шел к Андрееву, понял, что, как говорят, наступил «час Икс».

— Только что получена шифровка об объявлении всеобщей мобилизации, Алексей Валерьевич. Обратной дороги нет, это война, — с торжеством в голосе произнес командир бригады. — Открывайте план, начинаем работать.

По всем оперативным планам наша бригада оставалась в пункте постоянной дислокации, доукомплектовывалась личным составом, и дообеспечивалась вооружением и материальными средствами до штатов военного времени, и наращивала свою боевую готовность. И если по людям и наращиванию боевой готовности вопросов не было, то в части, касающейся материальных средств, они периодически возникали. И связаны эти вопросы были с тем, что по всем расчетам этих запасов хватало, максимум, на полгода.

— Значит, быстро немца и австрийца побьем! — шутили офицеры штаба, участвовавшие в уточнении документов. — Это же не мы придумали такие нормы, а в Генеральном штабе, — говорили они, — а там дураков не держат! — и тут же в ужасе посмотрели на меня…

— Это точно! — засмеялся я и этим скрасил неловкую ситуацию.

В это время в верхних эшелонах власти также шла напряженная работа.

Задолго до начала Мировой войны определился ее коалиционный характер, стали явно проявляться враждебные друг другу государства. С одной стороны были страны Антанты — l’Entente cordiale — «сердечного согласия», — Россия и Франция, заключившие между собой военную конвенцию и договор в 1892 году, закрепленный в 1906–1907 годах соглашениями Англии с Францией и Россией. Противной стороной стали Германия и Австро-Венгрия, заключившие между собой военный союз, причем Австро-Венгрия сразу дала понять, что подчиняется всем решениям германского правительства.

И тут, накануне войны, опять предательски по отношению к России в который раз повела себя Англия. 1 августа министр иностранных дел Англии Эдуард Грей заверил немецкого посла в Лондоне, что в случае войны между Германией и Россией его страна останется нейтральной при условии, что Франция не будет атакована. И это, несмотря на союз с Россией! Подлость и низость высшей пробы!

В то время был очень популярным плакат, олицетворяющий единство и согласие стран Антанты, увенчанный следующими стихами:

«ФРАНЦИЯ

ЛЮБОВЬ в ней чистая горит

К земле родимой и народу, —

Объята ею — отразит

Она тяжелую невзгоду…

РОССИЯ

В ней ВЕРА глубока; тревогой

Не поколеблема ничуть,

Святая Русь во имя Бога

Свершает свой победный путь…

АНГЛИЯ

НАДЕЖДА в ней всегда живет

На мощь, величие России,

С ЛЮБОВЬЮ, ВЕРОЮ идет

Она на бой и их зовет

Сломить надменные стихии…

Перед грозой враждебных сил

В дни тяжкой скорби, испытаний —

Святой союз их в поле брани

Сам Бог с небес благословил».

Вот так Англия «звала в бой». Как показала история, и в дальнейшем на эту страну особо рассчитывать не приходилось…

                                   * * *

Итогом всего стало вступление России в войну. 4 августа русская армия, подгоняемая призывами Франции об оказании помощи, перешла границу, начав наступление на Восточную Пруссию.

То, что предлагали чехи, произошло 18 августа. На волне антигерманских настроений по указу Николая II столица была переименована в Петроград. Причем ненависть к Германии выходила за рамки разумного. Было разгромлено посольство Германии в Петрограде, немцев, живших в России, увольняли с работы, заставляли уезжать из страны, разрешая оставаться только старикам, малолетним и тем, кто принял православие до войны. Многим из оставшихся пришлось менять не только фамилии и имена, но и вероисповедание. Шел обычный в таких случаях психоз, подогреваемый националистами и псевдопатриотами.

На этом фоне быстрое продвижение русских войск в Восточную Пруссию вызвало небывалый подъем во всем государстве. Все считали, что война выиграна, осталось совсем чуть-чуть, но… Август, вернее, два его дня, 16 и 17, стали самыми кошмарными в истории этой войны для армии России: будет разгромлена 2-я армия Северо-Западного фронта. При этом только потери высшего командного состава окажутся катастрофическими.

Покончит жизнь самоубийством генерал Самсонов, командующий армией. Погибнут начальник штаба 8-й пехотной дивизии полковник Леонид Иванович Давыдов, мой старый знакомый по Ташкенту, начальник штаба 15-го армейского корпуса генерал-майор Н. И. Мачуговский и три командира пехотных полков этого корпуса: 144-го Каширского (полковник Каховский), 143-го Дорогобужского (полковник Кабанов) и 1-го Невского (полковник Первушин).

Попали в плен командиры двух армейских корпусов: генерал от инфантерии Н. Н. Мартос (15-й корпус), генерал-лейтенант Н. А. Клюев вместе со своим начальником штаба генерал-майором Е. Ф. Пестичем (13-й корпус), четыре (!) генерал-лейтенанта, командиры пехотных дивизий, А. А. Угрюмов (1-я дивизия), И. Ф. Мингин (2-я дивизия), Е. Э. Фитингоф (8-я дивизия) и А. Б. Преженцов (36-я дивизия). А если учесть, что до этих кровавых дней погибло, было ранено и схвачено в плен еще пять командиров полков и один командир бригады этой же 2-й армии, и это, не считая гибели младших офицеров и солдат, то станет ясно, что эта армия практически перестала существовать.

Интересно сложилась судьба остального командного состава управления 2-й армии, вышедшего из окружения вместе с группой штаба армии.

Начальник штаба армии генерал-майор П. И. Постовский должен был занять пост командующего, но, учитывая его несносный характер, Главнокомандующий армиями Северо-Западного фронта генерал от кавалерии Я. Г. Жилинский своим решением допустил к временному командованию армией командира 2-го армейского корпуса генерала от кавалерии С. М. Шейдемана. Недаром Постовского за глаза называли «сумасшедшим муллой», так как он был мусульманином. За его военные преступления в отношении гражданского населения Восточной Пруссии в 1915 германским военно-полевым судом он был заочно осужден. В дальнейшем Постовский с 1919 был в эмиграции, проживал в Ницце, где состоял членом Общества офицеров Генштаба. Дата и место его смерти осталось не известным…

Генерал-квартирмейстер штаба армии генерал-майор (с августа 1917 года — генерал-лейтенант) Н. ьГ. Филимонов умер от приступа грудной жабы во французском госпитале, располагавшемся в румынском городе Пьятра, в ноябре 1917 года.

Судьба начальника этапно-хозяйственного отдела генерал-майора Б. П. Бобровского не совсем ясна. По одним сведениям, он состоял в рядах украинской армии и был убит большевиками в феврале 1919 года, по другим — умер в эмиграции после 1933 года.

Начальник оперативного отделения полковник С. Е. Вялов руководил отделом в Лодзинской операции, а в бою под Перемышлем получил смертельное ранение и был захвачен в плен. Умер от ран в госпитале Будапешта 22 ноября 1915 года. При этом «за отличие в делах» посмертно произведен в чин генерал-майора.

Начальник разведывательного отделения полковник Д. К. Лебедев впоследствии был назначен начальником штаба 59-й пехотной дивизии и командиром 26-го пехотного Могилевского полка, с которым принял участие в Нарочской операции. В чине полковника в начале 1917 года назначен штаб-офицером — заведующим обучающимися в Императорской Николаевской военной академии офицерами. В марте того же года исполнял должность главного редактора журнала «Военный сборник» и газеты «Русский инвалид», став в апреле генерал-майором с утверждением в должности главного редактора. В начале 1918 добровольно вступил в Красную армию, где с марта служил делопроизводителем Главного управления Генерального штаба. Состоял ученым секретарем Военно-исторической комиссии по описанию событий Первой мировой войны и преподавателем на академических курсах Рабоче-Крестьянской Красной Армии и в школе штабной службы. В 1921 оптировался в Эстонию, где состоял на службе в местной армии с сохранением чина, преподавал в Военном училище и на Курсах Генерального штаба, а с 1 апреля 1927 вышел в отставку, после чего начал заниматься торговлей оружием. Там был причастен к различным махинациям и после шумного скандала по продаже кораблей «Ленну» и «Вамбола» был привлечен к суду. Прямого обвинения ему предъявлено не было, и он был освобожден из-под ареста, но при этом лишен права ношения мундира эстонской армии. Умер после перенесенной операции в частной клинике в начале января 1935 года в Таллинне.

Ну и, наконец, начальник общего отделения (связи) полковник А. Ф. Кадошников два месяца исполнял должность начальника штаба 8-й пехотной дивизии. С середины июля 1915 года почти полтора года являлся командиром 10-го Туркестанского стрелкового полка — был награжден орденом Святого Георгия 4-й степени. В декабре 1916 года стал генерал-майором: был зачислен в резерв чинов при штабе Московского, а затем — Киевского военных округов. Перед Февральским восстанием стал начальником штаба 3-й пехотной дивизии, затем, в апреле, получил под свое командование 156-ю пехотную дивизию, пробыв в этой должности всего два месяца. Перед октябрьской революцией был назначен командующим 77-й пехотной дивизией. В 1918 году добровольно вступил в Красную армию, где был начальником Военно-Окружного Штаба при Московском Окружном Комиссариате, начальником штаба 11-й армии, возглавлял административное управление штаба Кавказского фронта, а с февраля 1921 года был штатным руководителем практических занятий по администрации Академии Рабоче-Крестьянской Красной Армии. В дальнейшем его следы теряются. Говорят, что в 1930 году он преподавал в Московской военно-геодезической школе и умер в Москве 20 марта 1942 года…

Глядя на судьбы этих людей, так свято веривших в непобедимость Русской армии, перешедших границу России 4 августа 1914 года и воевавших до поры до времени «За Веру, Царя и Отечество», понимаешь, насколько пути Господни неисповедимы…

                                   * * *

Оставшимся в живых и чудом вырвавшимся из окружения предстояло вновь создавать эту армию практически с нуля в своем тылу. Вот и наша бригада в составе 50-й пехотной дивизии 28 сентября 1914 года прибыла на Северо-Западный фронт для усиления 2-й армии.

Наш прямой начальник, он же — начальник 50-й дивизии, генерал-лейтенант Николай Сергеевич Бердяев, прибыл к нам с проверкой по итогам передислокации в состав дивизии в район Варшавы. В это время уже вовсю шла Варшавско-Ивангородская операция, одно из самых крупных сражений осени 1914 года на Восточном фронте.

Начальник дивизии, достаточно стройный для своих 58-и лет, с пышными длинными усами, со слегка опухшими прищуренными глазами молча обошел весь строй нашей бригады, постоянно держа руки за спиной. После этого он собрал в кабинете командира бригады всех офицеров управления и сказал:

— Господа офицеры. Вы призваны для того, чтобы принять участие в возрождении героической 2-й армии. Сейчас она стойко бьется с германскими войсками в Варшавско-Ивангородской операции, и ваша миссия заключается в том, чтобы в самый сложный и ответственный момент оказаться тем самым козырем или джокером, который сможет, если понадобится, переломить ход сражения. Всем понятно? — звонким и в то же время спокойным голосом спросил он.

— Так точно! — ответили все как один.

— Ну вот и замечательно, — удовлетворенно сказал Бердяев. — Не смею более задерживать. Прошу остаться командира и начальника штаба.

Все покинули кабинет командира, в котором остались только Бердяев, Андреев и я.

— Господа, — начал свою беседу начальник дивизии, — положение очень трудное. После первых, достаточно легких побед нашей армии в Восточной Пруссии в начале августа произошел полный провал. Многие считают виной тому неумелое руководство армией Самсоновым, Царствия ему Небесного, — с тяжелым выдохом сказал Бердяев и перекрестился. — Но, как показали последующие события, то есть снятие с поста Главнокомандующего генерала Жилинского, это оказалось совсем не так. Есть, как мне кажется, паталогический просчет в планировании операций на нашем направлении, и мы это должны учитывать в своей служебной деятельности.

— Что Вы имеете в виду, Николай Сергеевич? — приподняв брови, спросил командир бригады.

— То, что Вы подумали, Михаил Никанорович! С получением директив и распоряжений сверху, внимательно их анализируйте и проецируйте на состояние Ваших подчиненных, противника и района предстоящих действий. Не спешите, это само главное. И Вы, господин подполковник, — обратился ко мне Бердяев, — прежде чем что-то предложить командиру, сверьтесь с расчетами.

— Есть! — ответил я, хотя не понимал, как можно поступать по-другому.

— Господа, я сейчас убываю на передовую, там планируется совещание руководящего состава. Прошу Вас — не подведите!

С этими словами генерал Бердяев убыл из бригады…

Пройдет 3,5 месяца и его снимут с должности начальника, предназначат в резерв чинов при Штабе Двинского военного округа, далее переведут в резерв чинов при штабе Петроградского военного округа и уволят из рядов армии в начале июня 1917 года с пенсией и правом ношения мундира. Потом его следы потеряются на необъятных просторах нашей страны…

К моменту нашего прибытия в армию немцы заняли весь левый берег Вислы до Вар­ша­вы. Но их атаки были от­ра­же­ны на линии вар­шав­ских фор­тов. Наша бригада заняла район южнее местечка Мазонецка Ломжинской губернии и содержалась в резерве на случай прорыва германских войск с задачей прикрытия отхода русский войск.

К концу сентября полностью готовые русские 4-я и 5-я армии приступили к форсированию Вислы. Главнокомандующий германскими войсками на Восточном фронте генерал Пауль Людвиг Ганс Антон фон Бенекендорф унд фон Гинденбург (или проще — Пауль фон Гинденбург) почти полторы недели пытался помешать этим действиям русских, и в итоге, чтобы не распылять силы, отдал Иван­го­род­ское на­прав­ле­ние 1-й ав­ст­ро-вен­гер­ской армии, сосредоточив все свои силы на Варшаве, где наступала наша, 2-я, армия.

Австро-венгры не оказали значительного сопротивления русским войскам и стали стремительно отступать. Обстановка складывалась так, что гер­ман­цам и ав­стрий­цам угро­жало пол­ное окружение и раз­гром на Восточном фронте. Учитывая это, 14 ок­тяб­ря Гин­ден­бург решил прекратить сражение и отдал при­каз своим войскам отой­ти на ис­ход­ные по­зи­ции. Таким образом, хоть и маленькая, но победа была на стороне России.

Ровно через месяц после нашего прибытия на фронт, 29 октября, немцы со своей довоенной территории начали повторное наступление в том же северо-восточном направлении. Фокусом баталий стал город Лодзь, взятый и оставленный немецкими войсками тремя неделями ранее. В штабе дивизии рассказывали, что во время пребывания немцев в Лодзи германский комендант отменил преподавание русского языка в школах, удалил всюду русские надписи и запретил в публичных местах говорить по-русски. Просвещенная Европа…

Ударная группа 9-й германской армии нанесла удар в стык 1-й и 2-й русских армий. К вечеру этого же дня германцы вышли на позиции 5-го Сибирского корпуса, в состав которого входила наша 50-я пехотная дивизия. В этот же вечер мы получили шифровку от командира корпуса генерала от инфантерии Леонтия Леонтьевича Сидорина, который требовал передвинуть нашу бригаду ближе к линии соприкосновения с немецкими войсками. В то время, когда генерал Гинденбург планировал мощный удар по флангу и в тыл 2-й и 5-й армий Российской империи, не догадывавшееся об этом российское командование готовило вторжение в Германию.

В начале но­яб­ря шли упор­ные бои по всему фрон­ту, рус­ское и гер­ман­ское ко­ман­до­ва­ние од­но­вре­мен­но маневрировали своими вой­сками, надеясь найти узкие места в обо­роне соответствующего про­тив­ни­ка. Вместе с тем, для окружения Лодзи сил у германцев было явно недо­ста­точ­но, и вско­ре вкли­нив­ша­я­ся в наши по­зи­ции немец­кая удар­ная груп­па сама ока­за­лась в опасности быть окру­же­нной. Наша бригада приняла непосредственное участие в этой операции, участвуя в замыкании кольца с запада в составе 2-й армии. Именно в эти дни к нам в бригаду прибыл начальник штаба 50-й дивизии полковник Евгений Семенович Имнадзе.

— Господа! — начал свою речь начальник штаба. — Так называемая Лодзинская операция подошла к концу. Это было одним из круп­ней­ших сра­же­ний 1914 года, и оно за­кон­чи­лось по­бе­дой Рос­сии! Мы сумели сорвать план Германии по окру­же­нию наших 2-й и 5-й армий. Вместе с тем, мы не смогли реализовать свои планы по вторжению в Германию. Но это не наша вина. Невзирая ни на что, я хочу отметить работу штаба бригады во главе с его начальником подполковником Черневским. Плановость, конструктивизм, обоснованность принимаемых решений командиром бригады основывались, в первую очередь, на слаженной работе ее штаба. В соответствии с телеграммой Его Императорского Величества, за усердие и личное самопожертвование при участии в планировании и проведении Лодзинской операции, закончившейся победой русских войск, подполковнику Черневскому Алексею Валерьевичу высочайше пожалован Императорский орден Святой Анны II-й степени с мечами, — после этих слов я, немного опешивший, вышел к начальнику штаба и принял орден. Вот и стали слова генерала Данилова, всего лишь через год, пророческими…

…Полковник Е. С. Имнадзе в конце июля 1915 года станет командиром 12-го Кавказского стрелкового полка, а через год с небольшим, в ноябре 1916 года будет назначен начальником штаба 14-й Сибирской стрелковой дивизии. 6 декабря 1916 года «за отличие по службе» будет произведен в генерал-майоры. Он не поддержит перевороты 1917 года, станет участником Белого движения, будет служить в Вооруженных силах Юга России, а с мая 1919 года состоять в резерве чинов при штабе Главнокомандующего. 15 октября того же года его произведут в начальники Одесского военного училища, откуда он в конце лета 1920 года эвакуируется в Болгарию. Далее, после эмиграции в США, будет проживать в Детройте, где станет председателем общества Ветеранов офицеров Российской армии. С 1932 года будет жить в Нью-Йорке, работать в журнале «Армия и Флот», а в 1944 году вернется в Детройт, где его история жизни растворится, а вполне возможно, и закончится. Так случится, что через некоторое время я займу его место в 50-й пехотной дивизии…

                                   * * *

Не оправдав надежд в качестве командующего 2-й армии после за­вер­ше­ния Лодзинской опе­ра­ции, генерал Шейдеман был снят с должности.

— Ваше Императорское Высочество! — докладывал назначенный Главнокомандующим армиями Северо-Западного фронта вместо генерала Жилинского генерал от инфантерии Николай Владимирович Рузский. — Единственного, кого я вижу во главе 2-й армии после отставки генерала Шейдемана, так это генерал от инфантерии Владимир Васильевич Смирнов.

— Обоснуйте, Николай Владимирович, — потребовал Верховный Главнокомандующий, Великий князь Николай Николаевич младший, во многом благодаря воле и решительности которого Лодзинская операция завершилась удачно для России.

— Вы его помните по Русско-турецкой кампании. Выпускник Николаевской академии, проходил службу в должностях начальника штаба 5-й пехотной дивизии, командира 131-го пехотного Тираспольского полка, начальника штаба 9-го армейского корпуса, начальника 18-й пехотной дивизии, командира 2-го Сибирского и 20-го армейских корпусов, с последним и вступил в войну. Полный кавалер «Анны», «Станислава» и трех степеней «Владимира», а также «Георгия» четвертой степени. Требовательный и исполнительный, пользующийся авторитетом у подчиненных командир, который завоеван не паркетом и каблуками, а реальными делами в боях и сражениях. И самое главное — это честнейший и благородный человек.

— Да… — задумчиво произнес Великий князь, — сейчас это редкость. Ну что же, я не возражаю и подпишу представление. Готовьте документы, Николай Владимирович.

Главнокомандующий доверял генералу Рузскому. Он знал его как требовательного начальника, который не менял важность служебного дела на личные симпатии. Поэтому он согласился с кандидатурой В. В. Смирнова.

В конце декабря сменился и начальник 50-й пехотной дивизии, которым стал генерал-майор (а через месяц с небольшим уже генерал-лейтенант) Вильгельм-Карл Касперович фон Нордгейм, бывший до этого командиром сводного отряда, который действовал близ города Лович в ноябре — декабре 1914 года, во время боев на Варшавском направлении. Лютеранин по вероисповеданию, он отличался ярко выраженной педантичностью и контролем за четким исполнением отданных им приказаний и распоряжений.

К началу 1915 года 2-я армия занимала район на левом берегу реки Висла, на участке до реки Пилица, при этом наша бригада в составе 50-й пехотной дивизии разместилась недалеко от местечка Острувек и занималась укреплением позиций. К этому времени, январь-март 1915 года, активных боевых действий не велось ни с одной стороны, однако войска 9-й германской армии с небольшими перерывами продолжали атаковать наши позиции. Именно тогда наша бригада впервые вступила в активный бой.

Случилось это 16 марта, когда мы впервые столкнулись с тогда еще мало кому известными «штурмовиками Кайзера» — специальным подразделением сухопутных войск германской императорской армии, которые впоследствии стали штатными бригадами в каждом объединении. Их отличала высокая полевая и маршевая выучка, мобильность и новейшее вооружение. Особо стоит отметить крупповскую 37-мм траншейную пушку «Schuetzengrabenkanone», которая была достаточно легкой и точной, а ее расчет включал лишь трех человек. Мы слышали, что такие подразделения применялись германским командованием на Западном фронте, и никак не ожидали их встретить тут.

Немцы под покровом темноты около 3 часов ночи в белых маскхалатах и белых чехлах на оружии скрытно переправились по еще прочному льду реки Пилица и подошли практически вплотную к нашему месту дислокации, в район местечка Пулко. Только благодаря действиям нашего секрета удалось их своевременно засечь и предотвратить гибель многих русских воинов, а также исключить прорыв фронта.

— Расчеты, к орудиям! — звонко пронеслось на передовой. И вот уже командиры батарей застыли в готовности получить команду.

— Стрелять 1-й и 2-й батареям! Цель — ориентир 10, икс — 35, игрек — 86, высота — 20!

— Дальность 850! — докладывают вычислители.

— Осколочным, дальность 850, огонь! — командуют командиры батарей!

Яркая вспышка, звук выстрела.

— Смотреть разрыв! — это уже голос командира дивизиона.

— Есть разрыв! — через несколько секунд отдается эхом на передовой.

— Осколочный заряжай! Прицел 2, больше 1, левее 0,5, огонь! — во весь голос кричат возбужденные боем командиры батарей.

— Смотреть разрыв!..

— Есть разрыв!..

Бой длился не более 15 минут. По нам также велась стрельба, но, как показала практика, возможности германских пушек у штурмовиков были ограничены: их легкий снаряд мог повредить наши орудия только прямым попаданием, а уничтожить живую цель только при близком разрыве. К счастью, с нашей стороны потерь не оказалось, было только двое легко раненых. Немцы вынуждены были отступить, понеся потери в живой силе и орудиях.

Через 30 минут, около 4 часов утра в штаб бригады прибыл генерал Андреев с начальником штаба дивизии полковником Имнадзе.

— Сколько нужно времени для подготовки доклада, господин подполковник? — спросил меня Имнадзе.

— Доклад готов, Ваше высокоблагородие! — отрапортовал я.

— Похвально, — подняв брови, ответил начальник штаба дивизии. — Что же, приступайте.

Я подошел к карте и четко доложил действия противника и своих подчиненных, результаты боя и его особенности, затраты боезапаса, потери и какие планируется принять меры по восстановлению боеготовности бригады.

— Очень хорошо, Алексей Валерьевич, — похвалил меня Имнадзе и обратился к Андрееву: — А не пора ли нам, Михаил Никанорович, ходатайствовать Черневского на повышение?

— Командиром бригады рано, — как отрезал генерал. — Как начальник штаба справляется на отлично.

— Ну что же, — резюмировал полковник Имнадзе, — Вы его лучше знаете, Михаил Никанорович.

— О результатах боя я доложу начальнику дивизии. Прошу подготовить представления к наградам на всех отличившихся, — продолжил начальник штаба дивизии, — в том числе офицеров штаба, которые организовали маскировку и инженерное оборудование позиций артиллерии, а также подготовили на отлично артиллеристов. Да, вот что еще, — обратился он к командиру бригады. — Со мной поедет подполковник Черневский, к обеду я верну его в бригаду. И возьмите с собой карту для детального доклада, Алексей Валерьевич.

— Слушаюсь, — ответил Андреев и, стрельнув в меня жестким взглядом, добавил: — Вам пятнадцать минут на сборы, господин подполковник.

— Есть! Разрешите идти?

— Ступайте, — ответил мне Имнадзе.

                                   * * *

В штаб дивизии, расположенный в местечке Подгужице, в полутора верстах от нас, мы добирались на штабном автомобиле «Пузырев A28/40», переданном в дивизию из учебной автороты Петрограда накануне 1915 года.

Глядя на то, как ловко управляется с автомобилем водитель, я вспомнил отрывок из очерка одного из основоположников русского символизма, поэта, прозаика, драматурга и литературоведа Валерия Яковлевича Брюсова, который он написал в «Русских ведомостях» в декабре 1914 года, в Варшаве, состоя военным корреспондентом при армии:

«В самом деле, какое нужно присутствие духа, чтобы по звуку летящей шрапнели или гранаты угадывать, где она упадет, и соответственно тому вовремя менять место! Или, чтобы замечая, где падают неприятельские снаряды, вовремя передвигать свой автомобиль то на 100 шагов вперед, то на 300 назад! Только Г. и подобные ему способны выполнять такие маневры под дождем пуль, среди грохота и огня боя. Да будут же эти строки данью моего восхищения перед спокойным мужеством Г…»

— Попомните мои слова, Алексей Валерьевич! — отвлек меня от размышлений и воспоминаний полковник Имнадзе. — Без этой техники в скором времени армия пропадет. Автомобиль невозможно сравнить с конем ни по мощности, ни по возможностям. Да, пока по бездорожью ехать на нем практически невозможно — или застрянет, или развалится, — засмеялся начальник штаба дивизии. — Но это пока! В скором времени найдут способы благоустроить дороги, и это чудо человеческой мысли будет одной из главных на войне!

— Безусловно, Ваше высокоблагородие! — поддакнул я. — Еще бы воевать только по дорогам, тогда точно автомобиль будет незаменим!

— Да Вы с тонким чувством юмора! — Имнадзе искоса посмотрел на меня с легкой улыбкой.

Я понял, что сморозил глупость, принятую за иронию, но оправдываться не стал.

В 8 часов утра мы, позавтракав, прибыли на прием к начальнику дивизии генералу фон Нордгейму.

Генерал фон Нордгейм встал из-за стола и, слегка прихрамывая, подошел к нам. В 1883 году, будучи подпоручиком 12-й артиллерийской бригады, во время оружейного салюта, он получил ранение в бедро, вследствие чего его походка изменилась. Имнадзе представил меня начальнику дивизии.

— Господа офицеры! Прошу детально доложить результаты боя, особое внимание обратив на действия противника, — сказал начальник дивизии и вернулся на свое рабочее место.

Быстро развернув и повесив на переносной трипод карту, первым слово взял Имнадзе. В своем докладе он обрисовал общую обстановку на начало боя, состав войск противника на нашем направлении и силы нашей бригады.

— Детали и ход боя доложит подполковник Черневский, — закончил свой доклад начальник штаба дивизии.

Я, применяя те же подходы, что и при докладе полковнику Имнадзе у себя в расположении, доложил начальнику дивизии. Задав ряд уточняющих вопросов и получив на них исчерпывающие ответы, генерал фон Нордгейм остался довольным нашими докладами.

— Хорошо, господа, — подытожил генерал, — немцам мы отпор дали, бригаду в бою испытали, теперь, думаю, они не скоро сунутся. Евгений Семенович! — обратился он к Имнадзе. — Вы отдали распоряжения о награждении отличившихся?

— Так точно, Ваше превосходительство! — доложил Имнадзе.

— О роли подполковника Черневского в дальнейших делах генералу Андрееву не говорили?

— Никак нет, — подтвердил Имнадзе.

— Правильно сделали, Евгений Семенович. Я ему сейчас сам позвоню, — и стал через коммутатор соединяться с моим командиром. — А ты, Черневский, слушай и запоминай, — сказал он уже мне, ожидая соединения с генералом Андреевым.

— Доброе утро, Михаил Никанорович! Мне обо всем доложили Имнадзе и Ваш начальник штаба, поздравляю с хорошим боем!

Последовала небольшая пауза, вызванная, по-видимому, ответом на поздравления.