Бесплатный фрагмент - Размышления женщины о геополитике

Мне некогда ждать — я могла умереть,

Идеями светлыми крест подпереть,

Золой упорхнуть из трубы дымовой.

Кровавые розы войны мировой

Цветут над моей головой.

Юнна Мориц, 1979

Предисловие

Дочь своих родителей

Я посвящаю эту книгу моим родителям, по стопам которых иду до сих пор. Мой отец, Югай Александр Фомич, заведовал кафедрой государства и права в Саратовском юридическом институте. Он умер очень рано, но именно ему я обязана интересом к политике. Папа встречал меня после школы, и пока мы шли полчаса до дома, успевали обсудить текущие политические события. В возрасте 10 лет, я написала письмо протеста Президенту США Джону Кеннеди против войны во Вьетнаме, которое начиналось словами: «Вы опутали мир паутиной военных баз». Жаль, что папа не отправил это письмо, которое я нашла в его архиве после смерти. Подобно моей любимой греческой богине Афине, которая вышла из головы своего отца Зевса в полном боевом облачении, я унаследовала от отца способность к политическому анализу. Афина была военным стратегом, а во время Троянской войны стала покровительницей и советчицей легендарных героев Ахилла и Одиссея.

Моя мама, Тен Анна Борисовна, была доцентом кафедры политической экономии, сначала в Саратовском педагогическом, а потом сельскохозяйственном институтах. Она была первым читателем и самым суровым критиком моих трудов. Ей я обязана перфекционизмом в научной работе. Я до сих пор не могу выпустить в свет очередной опус, пока не удостоверюсь, что прочитала все доступные источники, и шлифую текст до бесконечности. Перед сном вместо вечерней сказки она читала мне героические греческие мифы, а когда я была в шестом классе, принесла из институтской библиотеки толстый том Гомера «Илиада». Мама называла меня «звездным воином», но не из голливудского фильма, а из секретной лаборатории Пентагона, сотрудники которой работали над Стратегической оборонной инициативой «Strategic Defense Initiative» или «Звездными войнами», потому, что, как и они, я работала сутки напролет.

Будучи истинной дочерью своих родителей, я не видела перед собой иной стези, кроме научной и преподавательской деятельности в области политических наук.

Окончательный поворот к геополитике произошел в 1990-х годах, когда после защиты докторской диссертация я работала в Аналитическом центре при Администрации Президента России, а затем в Аппарате Совета Безопасности РФ. В мои обязанности входило участие в подготовке концепций и доктрин безопасности, а также экспертиза законопроектов и государственных программ. По сути дела, это было логическим продолжением академической карьеры, но в условиях, максимально приближенных к «боевым». Сейчас я пишу одну-две статьи в год, а тогда приходилось готовить аналитические записки для Президента России максимум за три дня. При этом степень ответственности за каждое слово была высочайшей.

Это было время трудного и болезненного становления новой России, драматические события которого продолжаю осмысливать по сей день. В эти годы я работала вместе с группой военных аналитиков, благодаря общению с которыми я медленно эволюционировала от убежденного пацифизма к более глубокому пониманию угроз для безопасности страны и необходимости противостояния им, в том числе, и военными средствами.

Последним этапом в моем геополитическом становлении стало наблюдение политических и экономических реалий Италии. Раньше я была убеждена, что мировая финансовая элита вела войну против развивающихся стран и стран с переходной экономикой, прежде всего против России. Однако изучение недавней истории Италии убедило меня в том, что США и их союзники находятся в состоянии войны со всем миром и друг с другом.

Подводя итоги

Эта книга является результатом научных исследований и размышлений за последние 10 лет, а также профессионального общения с российскими и итальянскими коллегами. Широкий диапазон представленных в книге статей, объясняется не погоней за конъюнктурой, а опытом, приобретенным за годы работы в высших органах власти, научной работы и преподавания широкого спектра экономических дисциплин.

Согласно методу Сократа, «если хочешь хорошо изучить предмет, начни его преподавать». После государственной службы я преподавала в нескольких московских ВУЗах макроэкономику и мировую экономику, международные валютно-кредитные отношения, налоговые системы зарубежных стран, международные инвестиции и международное военно-техническое сотрудничество, а также читала гостевые лекции в ряде итальянских университетов.

Жанр ретроспективного сборника статей сильно отличается от монографического. Нестандартная структура книги связана с широкой проблематикой статей, которые первоначально публиковались в специализированных научных журналах России и Италии, а также с различной стилистикой научных статей и злободневных постов в блогах. Статьи сгруппированы по рубрикам и темам, каждый такой раздел включает в себя геополитические и экономические статьи, а также посты в блогах. Статьи публикуются на языке оригинала с расширенными резюме на русском языке; при этом научный аппарат статей оформлен согласно требованиям соответствующих российских и зарубежных изданий.

Я выбрала статьи, которые наиболее близко отвечают замыслу книги и до сих пор не потеряли свою актуальность. Даже при таком строгом отборе избранные статьи напоминают огромное сюрреалистическое полотно, на котором отдельные детали тщательно прорисованы, в то время как другие едва намечены, а общий замысел не очевиден. Это связано с тем, что в научных публикациях ценится научная новизна, и поэтому я рассматривала частные, мало исследованные аспекты одной глобальной проблемы. Перебирая различные варианты структуры книги, я пришла к выводу, что для того чтобы сложить этот паззл в целостную картину, необходимо кратко изложить свою геополитическую картину мира, которую я всегда держала в голове при исследовании частных проблем.

Женские мысли о войне

1. Годы научной и аналитической работы привели меня к глубокому убеждению, что движущей силой геополитики является старая, как мир, битва за ресурсы, которая неуклонно толкала Римскую империю, а позже другие страны с имперскими амбициями к территориальному расширению, колонизации богатых ресурсами стран.

2. Самой неприкрытой формой битвы за ресурсы является война. При этом в современном мире битва за ресурсы может видоизменяться. Во-первых, в наши дни не обязательно завоевывать территорию, чтобы завладеть ресурсами. Достаточно получить экономический контроль над ресурсодобывающими отраслями. Во-вторых, когда не удается завладеть ресурсами относительно мирными средствами, США практикуют смену режима под видом продвижения демократии. В-третьих, в условиях финансовой глобализации битва за ресурсы зачастую ведется завуалированно, в виде приватизации государственных активов. В-четвертых, временами битва за ресурсы превращается в свою противоположность, а именно, в борьбу за рынки их сбыта.

3. Столетие после окончания Первой мировой войны стало периодом коренного изменения природы войны. Этот период ознаменовался двумя кровопролитными мировыми войнами, Холодной войной и периодом локальных войн и конфликтов, в ходе которых зародилась совершенно новая форма — гибридная война.

4. «Военная доктрина Российской Федерации» определяет гибридную войну как «комплексное применение военной силы, политических, экономических, информационных и иных мер невоенного характера, реализуемых с широким использованием протестного потенциала населения и сил специальных операций».

5. Научную классификацию форм и методов ведения гибридной войны еще предстоит создать. Не претендуя на полноту и глубину охвата, я предлагаю следующую рабочую классификацию.

Силовые методы/hard warfare:

— военные: прокси-войны, которые две сверхдержавы ведут на территории третьей страны; специальные операции; поставка вооружений оппозиционным группировкам и их обучение; участие частных военных компаний;

— смарт-военные: сете-центрические, климатические, биологические, кибернетические войны;

— насильственные действия: терроризм, цветные революции, перерастающие в вооруженное восстание.

Неcиловые методы/ soft warfare:

— экономические, финансовые, валютные, торговые (нефтяные, стальные) войны;

— санкции;

— информационные, цифровые и психотронные войны.

Каждый пункт перечня можно продолжать до бесконечности.

6. Арсенал форм, методов и средств гибридной войны постоянно меняется, еще более изменчивыми являются их комбинации, которые могут варьироваться до бесконечности.

7. Противостоять гибридному противнику, обладающему более мощным экономическим и военным потенциалом, можно, лишь создавая геополитические альянсы и используя асимметричные, т. е. мягкие гибридные методы.

Таково в общих чертах мое видение гибридной войны, которое трудно назвать совершенно новым, но оно определенно отличается от взглядов представителей господствующей западной идеологии.

Мое поле исследований, или, лучше сказать, поле битвы, находится на границе между военными и экономическими, финансовыми и информационными методами. Мои лучшие идеи всегда приходят на стыке научных дисциплин, или когда нахожусь в пограничном состоянии между явью и сном, или сушей и морем, часами гуляя по бесконечному песчаному пляжу у Адриатического моря.

Вполне понятно, что данная книга освещает лишь ничтожно малую часть этой обширной проблематики. Она больше всего похожа на школьную контурную карту, на которой отмечены только отдельные пункты, соединенные пунктирными линиями. Будучи оптимистом, я рада тому, что передо мной открывается обширное непаханое поле для будущих исследований.

Структура книги

Центральное место занимает анализ информационно-финансовых технологий гибридной войны, которые находятся на стыке информационных и финансовых войн. Мною было введено в научный оборот понятие информационных и финансовых технологий для описания нового метода гибридной войны, при котором используется компрометирующая финансовая информация, чтобы подорвать доверие к правительству страны-мишени.

В разделе 1 рассматривается серия так называемых офшорных утечек, которые ежегодно публиковались в 2013—2017 годах ведущими западными средствами массовой информации. Уже опубликованные материалы обнародовали офшорные активы мировых лидеров и бизнесменов и получили широкий отклик во всем мире. Геополитическая часть дополняется экономической статьей о методологических и правовых основах борьбы с уклонением от налогов через офшоры. Пост в онлайн-ресурсе «Russia Insider» был немедленной реакцией на публикацию так называемых Панамских документов, которые были нацелены на Президента России.

В разделе 2 анализируются «антикоррупционные» сценарии гибридной войны, которые продолжают тему информационных и финансовых технологий. Офшорные утечки затронули сотни людей и компаний и их можно уподобить ковровым бомбардировкам. «Антикоррупционные» кампании очень хорошо спланированы и рассчитаны на то, чтобы вызвать беспорядки в целевой стране, и поэтому их можно сравнить с высокоточным оружием. В методологической статье о коррупции использован междисциплинарный подход к исследованию коррупции на стыке социологии, истории, экономики и права.

Раздел 3 посвящен годовщинам двух мировых войн России как трагическим напоминаниям о том, что многие локальные конфликты и очаги гибридных войн могут в любой момент перерасти в третью мировую войну. Когда я изучала труды русских социальных философов о Первой мировой войне, меня не оставляло ощущение, что политические события и общая атмосфера накануне той войны были очень похожи на сегодняшние. Пост в моем блоге описывает личный эмоциональный опыт участия в шествии «Бессмертного полка» в годовщину 70-летия Великой Победы.

В разделе 4 раскрываются глубокие и сложные взаимосвязи между древней битвой за ресурсы и Большой игрой современной геополитики. Энергетическая безопасность по определению является неотъемлемой частью геополитики. Природа и история разделили страны на производителей и потребителей энергоресурсов, для которых характерны различные подходы к энергетической безопасности. В статье «Энергетическая безопасность в рамках стратегии ЕС в Адриатико-Ионическом регионе», представлено сбалансированное видение энергетической безопасности с точки зрения потребителей российского газа в Южной Европе. Тематика энергетической безопасности логично продолжается в серии постов «Геополитика газопроводов», которые были опубликованы в блоге «Effetto Cassandra». В статье «Геополитические детерминанты российско-китайского экономического сотрудничества» рассматриваются факторы взаимовыгодного энергетического сотрудничества, которое превращается в мощный геополитический союз между двумя странами.

В разделе 5 рассматривается экономические аспекты гибридной войны. Очевидно, что экономические войны ведутся за ресурсы и рынки. Они велись с незапамятных времен, а теперь включены в арсенал гибридной войны. Этот тип войны ведется мировой финансовой элитой против национальных государств. В начале 1990-х годов неолиберальная парадигма была положена в основу правил и норм международных финансовых организаций, в первую очередь, МВФ и Всемирного банка (5.1. Вашингтонский консенсус: десять заповедей экономической войны). В то же самое время неолиберальная повестка была внедрена в Договор о Европейском союзе, что привело к потере экономического суверенитета государств-членов, особенно со слабыми макроэкономическими показателями. Сравнительный анализ фискальной политики России и Италии в 2009—2014 годах позволил автору сделать вывод о том, что жесткая бюджетная экономия замедлила выход итальянской экономики из кризиса (5.3. Macroeconomics of fiscal policy in times of the Great recession).

Последний раздел книги посвящен инновациям. Пентагон часто стимулировал создание и развитие принципиально новых продуктов и передовых технологий. Достоин удивления тот факт, что рано или поздно изобретения Пентагона находят путь к нашим домам. В настоящее время мало кто может представить свою жизнь без микроволновой печи, компьютера, смартфона и, более того, без Интернета. Такое мирное преобразование военных инноваций в повседневную гражданскую жизнь можно проследить, начиная с древних империй. Оборотная сторона медали заключается в том, что, когда нация отказывалась от имперских амбиций, она постепенно теряла стимулы и способность генерировать инновации. Анализ современного состояния инноваций в Италии в статье «Инновационная культура Италии с древних времен» подтверждает эту гипотезу.

1. Налоговые гавани между геофинансами и геополитикой

1.1. Информационно-финансовые технологии гибридной войны

В последнее десятилетие военные и политические аналитики России и США обращают пристальное внимание на проблематику гибридной войны. При этом они исходят из того, что именно противная сторона ведет гибридную войну и, следовательно, необходимо вырабатывать стратегию и тактику противоборства. Хотя аналитики обеих стран внимательно следят за теоретическими и практическими разработками друг друга, в настоящее время они вкладывают в понятие гибридной войны разное содержание.

В США концепцию гибридной войны одним из первых начал разрабатывать бывший морской офицер Франк Хофман. По его мнению, Запад впервые столкнулся с гибридной войной в 2006 году во время палестино-израильского конфликта, когда Хезболла прибегла к подобной тактике. Хофман в своих трудах дает развернутую характеристику гибридной войны или, как он называет ее, «будущей войны», «конфликта XXI века». Он пишет, что гибридные войны — гораздо больше, чем просто конфликты между государствами и другими вооруженными группами. Это применение различных форм конфликтов, которые лучше обозначить как гибридные угрозы или конфликты, при этом гибридные войны могут вестись как государствами, так и различными негосударственными субъектами. Он также указывает, что «эти мультимодальные действия могут проводиться отдельными подразделениями, или даже одним и тем же подразделением, но, как правило, они направляются и координируются оперативно и тактически внутри основного поля боя для достижения синергетического эффекта физических и психологических аспектов конфликта. Эффекты могут быть получены на всех уровнях войны».

В России гибридные войны начали изучаться сравнительно недавно и несколько позже, чем в США. Валерий Герасимов, начальник Генерального штаба Вооруженных Сил Российской Федерации, указывает, что «В XXI веке прослеживается тенденция стирания различий между состоянием войны и мира. Войны уже не объявляются, а начавшись — идут не по привычному нам шаблону».

Герасимов пишет: «Сегодня в эпоху глобализации, ослабления государственных границ, развития средств коммуникации важнейшим фактором стало изменение форм разрешения межгосударственных противоречий. В современных конфликтах все чаще акцент используемых методов борьбы смещается в сторону комплексного применения политических, экономических, информационных и других невоенных мер, реализуемых с опорой на военную силу. Это так называемые гибридные методы. Их содержание заключается в достижении политических целей с минимальным вооруженным воздействием на противника. Преимущественно за счет подрыва его военного и экономического потенциала, информационно-психологического давления, активной поддержки внутренней оппозиции, партизанских и диверсионных методов. В качестве главного средства используются „цветные революции“, которые, по мнению инициирующих их сторон, должны привести к ненасильственной смене власти в стане оппонента. По сути любая „цветная революция“ — это государственный переворот, организованный извне. А в основе лежат информационные информационные технологии, предусматривающие манипуляцию протестным потенциалом населения в сочетании с другими невоенными средствами».

В приведенных высказываниях военных теоретиков рассматриваются различные аспекты гибридных войн. Хофман делает, в основном, упор на организационную структуру, состав акторов, в то время, как Герасимов концентрирует свое внимание на способах и методах ведения гибридных войн. Это объясняется тем, что теоретические основы гибридных войн еще только разрабатываются, а военные аналитики, в основном, обобщают действия противной стороны. Хофман рассматривает тактику, в основном, негосударственных формирований, противостоящих (и не безуспешно) военной мощи США. Герасимов характеризует стратегию и тактику современных объявленных и не объявленных войн США. Оба автора сходятся в том, что в гибридных войнах участвуют как государства, так и негосударственные группировки. При этом Герасимов подразумевает под государством, которое стоит за сценой, США, а Хофман — соответственно Россию.

В недавно принятых официальных документах военных ведомств России и США значительное внимание уделяется гибридным конфликтам. «Военная доктрина Российской Федерации» определяет характерные черты и особенности современных военных конфликтов. При этом на первое место ставится «комплексное применение военной силы, политических, экономических, информационных и иных мер невоенного характера, реализуемых с широким использованием протестного потенциала населения и сил специальных операций», а также «участие в военных действиях иррегулярных вооруженных формирований и частных военных компаний», «применение непрямых и асимметричных способов действий» и «использование финансируемых и управляемых извне политических сил, общественных движений».

В преамбуле «Национальной военной стратегии США 2015 года» указывается: «В настоящее время мы одновременно сталкиваемся с угрозами безопасности, исходящими от традиционных государственных субъектов, а также трансрегиональных сетей и субгосударственных групп. При этом как те, так и другие, используют преимущества быстрых технологических изменений. Будущие конфликты будут развиваться более быстрыми темпами, длиться дольше и развертываться на гораздо более технически сложном поле боя. Они будут иметь возрастающие последствия для территории США».

В Стратегии также отмечается, что «на сегодняшний день вероятность участия США в межгосударственной войне с крупной державой оценивается как низкая, но она увеличивается». Так называемые, «насильственные экстремистские организации, напротив, представляют собой непосредственную угрозу для трансрегиональной безопасности посредством сочетания легко доступных технологий с экстремистской идеологией». Далее следует тезис о том, что происходит «частичное совпадение государственного и негосударственного насилия, т. е. существуют области конфликта, где акторы смешивают методы, возможности и ресурсы для достижения своих целей». В качестве примеров «гибридного» конфликта МО США приводит действия России в Крыму и ИГИЛ в Ираке и Сирии. И далее указывается, что «в гибридных конфликтах также могут участвовать государственные и негосударственные структуры, взаимодействующие для достижения общих целей, используя широкий спектр вооружений, как мы уже видели на востоке Украины. Гибридные конфликты увеличивают неопределенность, усложняют процесс принятия решений, а также замедляют координацию принятия эффективных ответных мер». Таким образом, «Национальная военная стратегия США» ставит в один ряд действия России и запрещенной в России террористической организации ИГИЛ.

В данной статье автор не ставит себе задачу углубляться в теоретические концепции, которые находятся на стадии становления. Отметим лишь, что последующий анализ будет осуществляться в рамках российской школы военной мысли в ходе дальнейшей разработки понятийного аппарата и анализа способов и методов ведения гибридных войн.

Нашей целью является анализ мало исследованного аспекта гибридной войны, а именно — информационно-финансовых технологий (ИФТ), которые активно применяют в своей тактике западные страны и, в первую очередь, США. При этом мы не будем рассматривать более широкие феномены финансовых, валютных и нефтяных войн, а также политику санкций, которые также часто используются в гибридных войнах, равно как и информационные компании, не связанные с финансовой проблематикой. В фокусе нашего внимания будут находиться гибридные технологии, в которых на первом плане находится тенденциозно подобранная информация о негативных финансовых процессах в стране- мишени, многократно усиленная СМИ, подконтрольными западным правительствам.

Целями данных технологий, по нашему мнению, являются:

— снижение инвестиционной привлекательности страны-мишени;

— стимулирование оттока иностранных инвестиций;

— дискредитация политических лидеров;

— подготовка почвы для политического и военного вмешательства во внутренние дела страны;

— провокация массовых беспорядков;

— осуществление «цветных революций»

— и, в конечном счете, смена неугодного режима.

В дополнение к этим обобщенным целям каждый конкретный пример применения ИФТ имеет свои специфические задачи. В отдельных случаях используются широкомасштабные и многоцелевые технологии, которые одновременно поражают многие страны и компрометируют их лидеров.

По мнению автора, в настоящее время можно выделить три основных способа применения информационно-финансовых технологий:

1) серия так называемых «Tax Leaks» (налоговые утечки);

2) коррупционные скандалы, приведшие или ведущие к смене режима (например, в странах Латинской Америки);

3) тенденциозно составленные финансовые рейтинги и доклады международных и неправительственных организаций.

В данной статье будет исследоваться применение ИФТ в виде регулярно повторяющихся международных налоговых скандалов, затрагивающих многие страны.

В 2013—2016 годах произошло несколько крупнейших вбросов компрометирующей информации, опубликованной одновременно в 37 ведущих западных газетах, таких как BBC Panorama, El País (Испания), L’Espresso (Италия), Le Monde (Франция), Новая газета (Россия), Sueddeutsche Zeitung (Германия), The Guardian (Великобритания), The New York Times (США), The Washington Post (США) и др.

Эти широкомасштабные компании инициировались так называемым Международным консорциумом журналистских расследований (далее — Консорциум или ICIJ). Консорциум был создан в Вашингтоне в 1997 году американской некоммерческой организацией «Центр за честность в обществе» (Center for Public Integrity). В состав ICIJ входят 160 известных журналистов из разных стран. До недавнего времени широкой публике не было известно практически ничего о деятельности ICIJ. Информационная бомба взорвалась в апреле 2013 года, когда ведущие мировые издания, ассоциированные с ICIJ, одновременно опубликовали на первых полосах сенсационные разоблачения о связях известных политических фигур и мировых знаменитостей с офшорными компаниями. Данные также были опубликованы в свободном доступе на сайте ICIJ (http://offshoreleaks.icij.org/).

В докладе под названием «Offshore Leaks» (апрель 2013) были раскрыты данные о 130 тыс. счетах в офшорных банках. Исследование было основано на контент-анализе 2,5 миллиона секретных файлов об активах физических лиц из 170 стран, выведенных в офшоры.

Основные выводы, сделанные в докладе ICIJ, сводятся к следующему:

— Правительственные чиновники Китая, Азербайджана, России, Канады, Пакистана, Филиппин, Таиланда, Монголии и других стран, а также их семьи и приближенные лица использовали анонимные компании и банковские счета. Сверхбогатые люди использовали сложные офшорные схемы для владения особняками, яхтами, художественными шедеврами и другими активами, пользуясь налоговыми льготами и анонимностью, не доступными для обычных людей.

— Многие из крупнейших банков мира, в том числе UBS, Credit Suisse и Deutsche Bank, активно направляли своих клиентов в офшорные убежища на Британских Виргинских островах и др.

— Целая индустрия хорошо оплачиваемых бухгалтеров, посредников и консультантов помогала офшорным собственникам скрывать свою идентичность и бизнес-интересы, покрывая во многих случаях отмывание денег или другие неправомерные действия.

— Финансовые махинаторы и другие крупные мошенники обычно используют офшорные зоны для того, чтобы скрыть деньги, добытые нечестным путем.

Первая серия разоблачений коснулась, в основном, тысяч китайских бизнесменов и чиновников среднего уровня. Что касается России, то среди собственников компаний, зарегистрированных на Британских Виргинских островах, оказались руководители крупнейших нефтяных и оборонных госкомпаний, а также жена вице-премьера И. Шувалова. Были преданы гласности имена ряда высокопоставленных чиновников других государств в связи с офшорными активами членов их семей. Среди них оказались президент Азербайджана И. Алиев, бывший президент Филиппин Ф. Маркос, бывший премьер-министр Грузии Б. Иванишвили и др.

В результате ряд международных организаций и правительств сделали заявления о необходимости борьбы с уклонением от налогов на основе использования офшорных схем. Через несколько дней после появления публикации Великобритания, Франция, Германия, Италия и Испания объявили о намерении регулярно обмениваться банковской и налоговой информацией с целью идентификации неплательщиков налогов и других нарушителей.

При этом были, в основном, обнародованы сведения об одной налоговой гавани — Британских Виргинских островах. В последующие годы произошло значительное сокращение числа офшоров в этой юрисдикции. В целом эффект оказался позитивным. Широкая общественность узнала о том, как сильные мира сего уходят от налогообложения. Тот факт, что практически никто из названных в докладе лиц не предъявил судебных исков к ICIJ, косвенно свидетельствует о том, что они действительно владели офшорными компаниями. Однако этот скандал мало повлиял на процесс офшоризации мировой экономики. Капиталы перекочевали в другие офшоры, а налоговые консультанты стали разрабатывать более изощренные схемы ухода от налогов при помощи офшоров.

За «Offshore Leaks» последовали еще две узко направленные утечки — так называемые Lux Leaks и Swiss Leaks.

В ноябре 2014 года на сайте ICIJ были опубликованы результаты расследования деятельности люксембургских финансовых органов, которые предоставляли исключительно благоприятные налоговые режимы многонациональным корпорациям. Документы были переданы ICIJ служащими аудиторской фирмы PricewaterhouseCoopers (PwC) А. Делтуром (2012) и Р. Халетом (2014).

Некогда крупнейший центр сталелитейной и обрабатывающей промышленности, Люксембург за последние 15 лет превратился в финансовый центр, соперничающий с Лондоном, Нью-Йорком или Гонконгом. Люксембург занимает второе место после США как глобальный инвестиционный центр с 3,7 трлн долл. активов, находящимися под управлением банков и других финансовых учреждений.

В Люксембурге, имеющем численность населения менее 550 тыс. человек, действуют 148 банков из 27 стран. В стране зарегистрировано более 40 тыс. иностранных компаний (по одной на каждые восемь жителей), в том числе более 200 фирм из США. Прямые инвестиции из США составили в 2013 году 416 миллиардов долларов.

Усилия властей Люксембурга по привлечению в страну финансового капитала позитивно сказались на макроэкономических показателях страны. По данным МВФ, в 2013 году Люксембург имел самый высокий уровень ВВП на душу населения — 112 473 долл. на человека, что более чем в два раза превышал аналогичный показатель в США (53 001), Франции (44 099) и Великобритании (39 372).

А. Гурриа, генеральный секретарь ОЭСР, представляя обзор экономики Люксембурга, подготовленный этой организацией, указал, что «Люксембург является одной из самых процветающих стран ОЭСР», но при этом отметил, что страна столкнулась с «серьезными проблемами», в том числе сильной зависимостью экономики от финансового сектора. Обзор показал, что «существует риск того, что в ближайшем будущем Люксембург может столкнуться со снижением поступлений от многонациональных компаний, вследствие продолжающейся эволюции международных налоговых правил, которые обязательно вызовут изменения в налоговых решениях».

Документы, полученные журналистами ICIJ, включали в себя 28 тыс. страниц конфиденциальных документов, содержащих налоговые постановления, изданные правительством Люксембурга в период 2003—2011 годов. Эти частные налоговые постановления или «comfort letters» (буквально комфортные письма) предоставляли корпорациям благоприятные налоговые режимы. Крупные компании получали возможность значительно уменьшать налоговые выплаты путем использования сложных бухгалтерских и правовых схем, которые позволяли перемещать в Люксембург прибыли из стран с высокими налогами, в которых располагались их штаб-квартиры или основные бизнес-подразделения. Как показали обнародованные секретные записи, у некоторых компаний эффективная налоговая ставка составляла менее 1% от прибыли, переведенной в Люксембург, в то время как для местных компаний она была достаточно высокой (29%).

В рамках люксембургской системы налоговые консультанты из PwC и других фирм предлагали иностранным корпоративным структурам схемы снижения налогов и давали гарантию, что их налоговый план будет благосклонно рассмотрен Министерством финансов герцогства.

Казалось бы, Lux Leaks носили чисто финансовый характер, однако, в них есть очень заметная политическая составляющая. Дело в том, что скандальные разоблачения были опубликованы через неделю после того, как бывший премьер-министр Люксембурга Жан-Клод Юнкер занял пост председателя Европейской комиссии, одну из самых влиятельных должностных позиций в ЕС. Юнкер в течение 19 лет был премьер-министром Люксембурга, и именно в то время были введены в действие многие сомнительные налоговые нормы. В частности, в его бытность был принят закон, позволяющий компаниям освобождать от налогов 80% доходов в виде роялти. В свете разоблачений Европейский парламент поставил под сомнение правомерность пребывания Юнкера в руководстве ЕС, хотя голосование по вотуму недоверия не набрало нужного количества голосов.

Здесь мы видим, что время опубликования Lux Leaks было выбрано далеко не случайно, учитывая то, что документы были переданы в распоряжение Консорциума задолго до назначения Юнкера. Если бы они были обнародованы раньше, то вряд ли он получил бы этот высокий пост. Можно предположить, что это было сделано намеренно, чтобы им было легче манипулировать. Получается, что одного из первых лиц ЕС сначала выставили к позорному столбу, а затем помиловали с расчетом на то, что он будет более сговорчивым и полезным, в частности, в процессе сложных переговоров по заключению соглашения о Трансатлантическом торговом и инвестиционном партнерстве (ТТИП) между США и ЕС.

В феврале 2015 года на сайте ICIJ были опубликованы сведения о банковских счетах в Швейцарии под названием «Швейцарские утечки: грязные деньги, защищенные банковской тайной». Единственным фигурантом скандала стал второй по величине банк мира HSBC, штаб-квартира которого находится в Лондоне, а представительства расположены в 74 странах.

Были преданы гласности данные о счетах более, чем 100 тыс. клиентов из 200 стран, и 20 тыс. офшорных компаний, которые были открыты в филиале HSBC в Женеве в период с ноября 2006 по март 2007 года. Цена вопроса составила 180,6 млрд евро.

Предыстория Swiss Leaks началась задолго до скандальной публикации файлов. В 2008 году инженер-программист Э. Фальчиани, работавший штатным сотрудником HSBC Private Bank в Женеве, передал французскому правительству информацию о 30 тыс. счетах клиентов банка. Кристин Лагард, бывшая в то время Министром финансов Франции, передала список греческих лиц правительству Греции, а позже ряду других стран. Этот список неофициально называется Списком Лагард. В начале 2010 года французские налоговые органы начали информировать налоговые ведомства других стран о существовании файлов HSBC. В частности, такую информацию получили США, Испания, Италия, Греция, Германия, Великобритания, Ирландия, Индия, Бельгия и Аргентина. В 2009—2010 годах налоговые органы Франции, Бельгии и Великобритании начали расследования противоправной деятельности HSBC.

Сенат США обвинил банк в причастности к незаконному обороту наркотиков, отмыванию денег и финансированию терроризма. Расследование Сената, проведенное в 2012 году, установило, что вследствие слабого контроля со стороны банка латиноамериканские наркокартели отмывали сотни миллионов долларов через операции в США. Постоянный подкомитет по расследованиям Сената США в докладе о деятельности HSBC также указал, что некоторые банковские филиалы обходили директивы правительственных учреждений США, запрещавшие финансовые сделки с Ираном и другими странами. В докладе также отмечалось, что отделения HSBC в США предоставляли деньги и банковские услуги банкам Саудовской Аравии и Бангладеша, через которые предположительно осуществлялось финансирование Аль-Каиды и других террористических групп. В 2012 году HSBC согласился выплатить США более 1,2 млрд долларов для того, чтобы урегулировать гражданские и уголовные расследования. Было заключено пятилетнее соглашение об отсрочке судебного преследования при условии проведения банком всеобъемлющих реформ, направленных на ликвидацию упущений в борьбе с отмыванием денег и проверке благонадежности клиентов.

Новый раунд расследований деятельности HSBC начался в 2015 году, когда французская газета Le Monde получила от французского налогового органа информацию о счетах более 100 тыс. физических и юридических лиц из более чем 200 стран мира и передала их ICIJ. Раскрытая информация была названа «самой большой утечкой в швейцарской банковской истории». Файлы содержали учетные записи о счетах на общую сумму более чем 100 млрд долларов.

Как указывается в публикации Консорциума, HSBC Private Bank (Suisse) «продолжал оказывать услуги клиентам, которые получили негативную оценку со стороны Организации Объединенных Наций, в судебных документах и в средствах массовой информации в связи с незаконной торговлей оружием, „кровавыми“ алмазами и взяточничеством». Среди клиентов, державших счета в банке HSBC в Швейцарии, оказались бывшие и нынешние политики из Великобритании, России, Украины, Грузии, Кении, Румынии, Индии, Лихтенштейна, Мексики, Ливана, Туниса, Конго, Зимбабве, Руанды, Парагвая, Джибути, Сенегала, Филиппин и Алжира. При этом в публикации тенденциозно указывалось, что HSBC оказывал услуги «дискредитированным режимам, таким, как экс-президент Египта Хосни Мубарак, бывший тунисский президент Бен Али и нынешний сирийский правитель Башар аль-Асад».

Консорциум указывал, что Банк гарантировал клиентам, что не будет раскрывать детали счетов национальным органам, даже если клиент заявил, что не предоставил информацию о счетах в налоговые органы в стране резидентства. Сотрудники банка также рекомендовали клиентам целый ряд мер, которые, в конечном итоге, позволяли им избегать уплаты налогов в своих странах. Это включало открытие счетов от имени офшорной компании, что не подпадало под действие Европейской директивы о сбережениях (2005), направленной на борьбу с уклонением от уплаты налогов на основе обмена банковской информацией между членами ЕС.

Через 10 дней после того, как ICIJ, Le Monde и их СМИ-партнеры опубликовали доклад о Swiss Leaks, швейцарская полиция провела обыски в офисах HSBC Private Bank Suisse. Начиная с 2010 года, когда власти Франции начали обмен данными о HSBC Private Bank с другими странами, были возвращены сотни миллионов долларов неуплаченных налогов и штрафов. Суммы взысканных налогов, колеблются от 5,6 млн долл. в Ирландии до почти 490 млн долл. в Бельгии. Испания вернула 298 млн долл., Франция — 286 млн, Великобритания — 205, Канада и Австралия — по 23 млн долл..

В соответствии с Соглашением о налоговой прозрачности, подписанном между Швейцарией и Европейским Союзом в мае 2015 года, информация о европейских владельцах счетов в швейцарских банках будет автоматически направляться в их страны. Соглашение вступит в силу в 2018 году и положит конец банковской тайне для граждан ЕС, имеющих счета в швейцарских банках.

Швейцарская прокуратура отказалась от расследования предполагаемого уголовного правонарушения швейцарского отделения HSBC после того, как банк согласился выплатить рекордную сумму в 40 млн швейцарских франков (43 млн долл.) в качестве компенсации без признания вины.

Завершающим и самым мощным аккордом офшорной эпопеи явилась публикация Панамского досье в апреле 2016 года. Мало кто слышал о панамской юридической фирме Mossack Fonseca до 3 апреля 2016 года, когда Консорциум начал публиковать статьи, основанные на 11,5 млн документов, похищенных из базы данных фирмы и демонстрирующих скрытое богатство политиков, знаменитостей и других лиц. Немецкая газета Süddeutsche Zeitung получила документы от анонимного источника и поделилась с Консорциумом. Панамские файлы представляли собой гигантский архив, состоявший из служебной переписки, реестров акционеров, выписок из банковских счетов, внутренних отчетов, отсканированных паспортов и сертификатов компаний.

«Панамские документы» охватываюли период почти в 40 лет (1977—2015). Они содержали подробную информацию о 200 тыс. непрозрачных офшорных компаниях, трастах и фондах, использовавшихся клиентами Mossack Fonseca. В центре внимания также оказались заморские территории Великобритании, которые являются важными винтиками в мировом офшорном механизме. Из более чем 200 тыс. компаний, упомянутых в файлах, половина была зарегистрирована на Британских Виргинских островах, уже фигурировавших в «Offshore Leaks».

Анализ четырех серий налоговых утечек показывает, как происходила их эволюция от средства борьбы с офшорами, имеющей в целом благую цель — сократить уход от налогов, до превращения в многоцелевое орудие гибридной войны, направленное на дискредитацию руководителей стран, оказывающих сопротивление доминированию США. Наиболее ярко эта направленность проявилась в панамском скандале.

Публикация Панамского досье преследовала широкий спектр геофинансовых и геополитических целей.

Цель 1. Дискредитация лидеров стран, которые проводят или только пытаются проводить независимую политику.

О том, что «Панамские документы» носят явно заказной характер свидетельствует тот факт, что хотя интернациональная бригада расследователей не нашла свидетельств об офшорных счетах В. Путина, практически все издания вышли с его огромными портретами на первых полосах, причем некоторые поместили двойной портрет В. Путина и Б. Ассада. Особенно постаралась британская газета «Гардиан», которая посвятила Путину большую часть своей передовой статьи, умолчав о том факте, что покойный отец бывшего премьер-министра Великобритании Дэвида Кэмерона был прямо упомянут в документах как владелец офшорной компании, которую унаследовал Кэмерон.

Газета «Гардиан» пишет: «В файлах мы обнаружили свидетельства о том, как российские банки предоставляли грязные средства для внутреннего круга президента Владимира Путина; об активах, принадлежащих лидерам 12 стран, в том числе Исландии, Пакистана и Украины; о компаниях, связанных со 140 крупными политиками, их друзьями и родственниками и еще 22 лицами, которые находятся под санкциям за поддержку режимов в Северной Корее, Сирии, России и Зимбабве; о преступных доходах и о таком количестве произведений искусства, спрятанных в частных коллекциях, которого хватило бы для открытия галереи».

Примечателен тот факт, что хотя в документах были упомянуты лидеры большинства стран мира, в них практически полностью отсутствовала информация о представителях руководства США.

Другое британское издание «Экономист» было вынуждено признать, что «в файлах нет никакого упоминания о Владимире Путине, Президенте России». Однако тут же добавило: «но члены его ближнего круга играют главные роли: например, Сергей Ролдугин… по-видимому, перевел 2 млрд долларов через сеть офшорных организаций — неплохо для виолончелиста». Далее, «Экономист» скрупулезно перечислил дальних родственников китайского лидера Си Цзиньпина и сирийского Президента Асада, южно-африканского Президента Зумы.

Комментируя панамские документы, В. Путин назвал их публикацию «одной из попыток раскачать ситуацию изнутри, сделать нас более покладистыми и причесать нас так, как им хочется». По мнению Президента, самый простой способ для этого — «внести какое-то недоверие внутри общества к органам власти, к органам самоуправления, настроить одних против других».

Герард Райл, глава ICIJ, заявил агентству ТАСС: «Как видите эта история не про Россию. Это история про офшорный мир». Однако, его слова находятся в резком противоречии с освещением Панамских документов в мировой прессе.

После того, как разоблачители осознали, что обвинения против В. Путина являлись не только голословными, но и смехотворными, американский исследовательский Институт Брукингс, а за ним и газета «Вашингтон пост» выдвинули диаметрально противоположную версию. В статье К. Дж. Гэдди, опубликованной на сайте Брукингса, утверждалось, что за кибератакой на Mossack Fonseca и последующей утечкой могла стоять Россия, и было даже названо конкретное ведомство — Федеральная служба по финансовому мониторингу (ФСФМ), «личное финансовое разведывательное подразделение Путина». По его мнению, «это одна из мощнейших организаций подобного типа в мире, которая имеет монополию на информацию об отмывании денег, офшорах, а также о связанных с этим вопросах, касающихся России и ее граждан. ФСФМ также получает большое количество информации через Международную организацию по противодействию отмыванию преступных доходов, в которой является одним из ведущих игроков». Автор сделал вывод, что у России было больше всех возможностей и меньше сдерживающих факторов для того, чтобы взломать и получить доступ к этим секретным файлам.

В одном отношении Гэдди совершенно прав. Такой массив информации не мог похитить одинокий борец за справедливость; это могли сделать только специальные службы. Автор сделал это предположение сразу после обнародования Панамского архива в публицистической статье в электронном ресурсе «Russia Insider». Самый большой вопрос заключается в том, как было технически возможно организовать «утечку» в таких грандиозных масштабах. Возникают и другие вопросы: как стало возможным выборочно отредактировть колоссальный массив информации общим объемом в 2,6 терабайт, включавший 5 млн электронных писем; как могла быть получена информация без кодировки. Это в 160 раз больший объем информации, чем отчеты посольства США, обнародованные Wikileaks в 2010 году.

По мнению Пепе Эскобара, панамские архивы, являлись, по существу, операцией информационной войны, инициированной Управлением национальной безопасности США (АНБ), которая должна была нанести удар по врагам США, в первую очередь, по странам БРИКС и — избирательно — по западным пешкам. Он писал: «На данном этапе панамские файлы превратились в военные операции по психологическому воздействию на противника из учебника по гибридным войнам. АНБ специализируется на взломе практически любой базы данных и/или архива в любом месте земного шара, на краже „секретов“, и затем выборочном разрушении/шантаже/защите активов и „врагов“ в соответствии с национальными интересами США. Добавьте к этому, что Рамон Фонсека, партнер-основатель Mossack Fonseca, заявил: „Мы исключаем инсайдерскую работу. Это не утечка. Это хакерство“».

Российский ученый В. Катасонов отмечает, что «борьба с офшорными компаниями служит прикрытием для других целей. Обзор мировых СМИ показывает, что во многих публикациях основными объектами критики являются не офшорные компании как таковые, но отдельные люди — олигархи, политики и правительственные чиновники. Отдельные страны также упоминаются как „мишени“. Также иногда упоминаются всемирно известные банки, транснациональные корпорации и финансовые группы».

Первой крупной жертвой панамского скандала стал премьер-министр Исландии С. Д. Гюннлёйгссон, который подал 5 апреля в отставку после того, как выяснилось, что он тайно продал своей жене долю в офшорной фирме с инвестициями в Icelandic banks. Около 20 тыс. исландцев вышли с протестом на улицы. С учетом того, что все население страны составляет 330 тыс. человек, такое выступление можно считать массовым. Исландские СМИ сообщали, что протесты были «запланированы до того, как Панамские документы были обнародованы». Принимая во внимание тот факт, что международный финансист и спонсор цветных революций Джордж Сорос, является также одним из основных спонсоров ICIJ, следует ожидать, что протесты в Исландии были хорошо спланированы заранее.

Выбор исландского премьера в качестве мишени не был случайным. Благодаря его решительным действиям, Исландия вышла из тяжелейшего финансового кризиса, использовав неординарные меры. Вместо того, чтобы спасать банки за счет рядовых вкладчиков, как это происходило в США и ЕС, Правительство заключило в тюрьму 29 высокопоставленных коррумпированных банкиров и отказалось выплачивать долги иностранным держателям облигаций. Очевидно, Исландия стала костью в горле мирового финансового капитала. Существуют здесь и геополитические причины. После закрытия базы ВВС США на территории Исландии в 2006 году, страна начала сближение с Россией и с Китаем. Еще одной проблемой является тайная война стран ЕС за доступ к рыбным ресурсам в водах Фарерских островов, принадлежащих Исландии. Исландское правительство обвинило ЕС в ведении войны против национального суверенитета Исландии.

Конечно, офшорные махинации никого не украшают, тем более, руководителя государства. Однако простое сопоставление степени замешанности в офшорных скандалах бывшего премьер-министра Люксембурга, а ныне председателя Европейской комиссии Юнкера, который покровительствовал превращению страны в офшорную империю, и теперь уже бывшего премьер-министра Исландии С. Д. Гюннлёйгссона, который держал в офшоре свои личные финансы, свидетельствует об абсурдности происходящего.

Министр промышленности Испании Хосе Мануэль Сория также ушел в отставку после того, как из опубликованных документов стало известно, что он был администратором офшорной фирмы в 1992 году.

В. Хокинс справедливо отмечает, что «средства массовой информации неизменно предпочитают сосредоточивать свое внимание на «властных игроках». По его мнению, «акцент на богатых и известных лицах отвлекает внимание от гораздо более крупной (с точки зрения финансовых последствий) проблемы незаконной коммерческой деятельности с использованием тех же офшорных механизмов. В результате прекрасная возможность показать насколько широко распространенными, рутинными и вредными являются эти коммерческие практики для беднейших стран мира и их населения была растрачена впустую». Он указывает, что «по существу, большая часть незаконных финансовых потоков (около 60—65%) является результатом коммерческой деятельности, в основном, в форме манипуляций со счетами-фактурами и других форм уклонения от уплаты налогов. Еще 30—35% являются результатом чисто криминальной деятельности, в то время как коррупция со стороны влиятельных местных политических деятелей, которая часто считается главной причиной таких потерь, составляет лишь около 3%».

Цель 2. Политический шантаж.

Панамские файлы представляют собой нанесение точечного удара, «черную метку», посланную целому ряду лиц и фирм о том, что на них имеется компрометирующая информация, которая будет опубликована в случае их неповиновения. Как пишет В. Катасонов, «Избирательная публикация данных, очевидно, преследует две цели: 1) очернить „врагов империи“, даже если только по ассоциации, как президентов Путина и Асада, и 2) показать людям, которые были упомянуты в базе данных, но сведения о которых еще не были опубликованы, что США и их „медиа-партнеры“ могут в любое время публично разоблачить их. Тем самым утечки превращаются в совершенный инструмент шантажа».

Цель 3 — перенаправление финансовых потоков из разгромленных офшоров в более «надежные и респектабельные» британские и американские налоговые гавани. Такие подозрения начали возникать уже тогда, когда была опубликована первая серия утечек «Offshore Leaks», поскольку там, в основном фигурировали Британские Виргинские острова (БВО). Хотя в последующих сериях утечек основной удар был направлен либо на одну конкретную страну Люксембург (Lux Leaks) или отдельно взятый банк HSBC Private Bank Suisse (Swiss Leaks), они также, как и панамская компания Mossack Fonseca, проводили подавляющую часть своих офшорных операций через БВО.

Таким образом, война США с налоговыми гаванями носит ярко выраженный избирательный характер. Сначала главной мишенью были БВО, потом Люксембург и Швейцария, и в самом последнем случае — Панама. В то же время американские штаты Делавэр, Невада и Южная Дакота являются самыми процветающими офшорами. Как пишет американская газета «The New York Times», США по-прежнему остаются одной из главных налоговых гаваней в мире. Несколько штатов охотно привлекают иностранный капитал, облегчив создание фиктивных корпораций и других юридических лиц, которые скрывают личности владельцев.

Эрнст Вольф, журналист и автор книги «Pillaging the World: The History and Politics of the IMF» (Разграбление мира: история и политика МВФ), считает, что США используют скандал для того, чтобы вызвать потрясение во всем мире и перенаправить поток денег в налоговые убежища в Америке.

В. Катасонов также отмечает, что «истинные мотивы операции связаны с тем, что она специально направлена на нанесение удара по некоторым офшорным компаниям для того, чтобы направить деньги и клиентов в небольшую группу „избранных“ и „неприкасаемых“ офшоров… Почти все документы панамских файлов относятся к офшорной территории под названием Британские Виргинские острова… Наряду с БВО, другие офшорные территории также упоминаются в пресс-релизе ICIJ, том числе Сингапур, Гонконг и острова Кука. Тем не менее, следует подчеркнуть, что они упоминаются лишь постольку, поскольку служат „ответвлениями“ Британских Виргинских островов».

По мнению Дж. Хока, Панамский скандал имеет «несомненные признаки сете-центрической операции гибридной войны: разношерстная группа негосударственных субъектов (акторов), якобы действующая без централизованного руководства, осуществляет информационную атаку, которая, отнюдь не случайно хорошо сочетается с американскими международными политическими целями и не затрагивает каких-либо известных акторов в США». Он продолжает: «Как при любой другой форме сетецентрической войны, необходимо задать вопрос: кому выгодно проведение подобной операции и какой может быть ответная реакция страны-мишени. Бенефициарами, без сомнения, являются американские финансовые компании. Панамские документы служат предупреждением тем, кто хочет участвовать в офшорном бизнесе и желает избежать нежелательной огласки или юридических расследований. Во избежание громкого скандала им необходимо иметь дело с крупными американскими фирмами, имеющими тесные связи с правительством США, а не с какими-то британскими, гонконгскими или швейцарскими фирмами, серверы которых может взломать АНБ. Создается определенное впечатление, что американский финансовый сектор пытается избавиться от своих конкурентов и централизовать офшорный бизнес в своих руках.

Цель 4 — война со сбережениями и переход к безналичному обществу. Специалист по международным финансам Эллен Браун высказывает заслуживающую внимание точку зрения. «По моему глубокому убеждению, все это дело является частью грядущей войны за контроль над капиталом, который непосредственно связан с переходом к биометрической цифровой валюте, применением отрицательных процентных ставок, крупномасштабных системных спасений банков в форме bail-in, демонизацией и возможной криминализацией физических активов, которые находятся за пределами прямого контроля налоговых органов. Что опять-таки будет сделано под вывеской борьбы с „налоговыми убежищами“; при этом основными мишенями будут наличные деньги и драгоценные металлы».

Браун считает, что логика инициаторов панамского скандала примерно такова. «Механизм bail-in позволяет крупнейшим банкам безнаказанно играть в азартные игры с деньгами своих вкладчиков. Если банки сделали плохие ставки и стали неплатежеспособными, они могут на законных основаниях изымать депозиты, чтобы исправить балансовые показатели посредством схемы „упорядоченного урегулирования“ подобно той, что предусмотрена в Законе Додда-Франка (США). Отрицательная процентная ставка представляет собой плату или своего рода налог на хранение средств в банке. Исключение из обращения наличных денежных средств предотвращает „набеги“ вкладчиков на банк с целью изъятия своих сбережений. Деньги, которые существуют только в виде цифровых записей нельзя забрать из банка и хранить дома». И далее, «Европейские банки уже признали до 1 трлн долларов невозвратных кредитов. Европейская банковская система, возможно, будет рекапитализирована в невиданных масштабах. Новые правила bail-in означают, что любой владелец депозита свыше гарантированных 100 тыс. евро должен будет заплатить за это».

Гипотеза Браун подтверждается выходом в свет книги Кеннета Рогофф «The Curse of Cash» (Проклятие наличности) и последующей статьи в неоконсервативном интернетиздании Project Syndicate. Рогофф подводит итоги так называемого количественного смягчения, проводимого в последние годы Федеральной резервной системой и Европейским центральным банком, которое выражалось в печатании гигантских объемов бумажных денег. При этом он делает вывод о том, что «все эти наличные денежные средства содействовали, в основном, росту теневой, а не легальной экономики». По его мнению, «наличные деньги облегчают преступление, потому что являются анонимными, а крупные банкноты являются особенно проблематичными, потому что их легко можно носить с собой или спрятать». Он перечисляет целый набор преступлений, которые совершаются при помощи наличности — коррупция, уклонение от уплаты налогов, вымогательство, незаконный оборот наркотиков, рэкет, торговля людьми и терроризм.

Таким образом, налицо «демонизация» и «криминализация» наличности, по терминологии Браун. Рогофф утверждает, что «общество с меньшим оборотом наличности было бы более справедливым и безопасным местом». В заключение он предлагает план сокращения оборота бумажных денег, основанный на трех принципах: 1) разрешить обычным людям использовать бумажные купюры достоинством в 10 долларов, 2) внедрять безналичное общество постепенно, 3) предоставить домашним хозяйствам с низкими доходами дебетовые карты без платы за обслуживание.

Можно было бы отнести этот план к безобидной утопии, если бы его предложил какой-нибудь другой экономист. Дело в том, что в разгар финансового кризиса 2008—2010 годов К. Рогофф и К. Рейнхарт опубликовали статью под эгидой МВФ, в которой обосновывался «опасный порог» соотношения государственного долга к ВВП. Так, по их расчетам, после того, как это соотношение составит 90% ВВП, средний прирост ВВП упадет до -0,1%. Модель Рогофф и Рейнхарт послужила краеугольным камнем для обоснования политики жесткой бюджетной консолидации в странах ЕС, что привело к усугублению кризиса и затяжному выходу из рецессии. В 2013 году ученые Массачусетского университета обнаружили элементарную ошибку в их расчетах, проведенных с помощью программы Excel. Трудно сказать, была ли эта ошибка случайной или преднамеренной, но ясно то, что Рогофф и Рейнхарт «научно обосновали» волю руководства МВФ и ЕЦБ. Поэтому тот факт, что теперь Рогофф «научно обосновывает» необходимость постепенного отказа от наличного оборота, вызывает большую настороженность.

Цель 5 (искусно замаскированная) — получение и накопление информации о движении активов по всему миру под прикрытием борьбы за финансовую прозрачность. Обнародование Панамских документов стимулировало бурную деятельность международных организаций, национальных финансовых и налоговых ведомств по реформированию международного налогового законодательства.

На встрече министров финансов и управляющих центральных банков стран, входящих в Группу 20, которая состоялась 23—24 июля 2016 года в Чэнду (Китай), было принято решение о разработке «объективных критериев» для идентификации «некооперативных юрисдикций».

Группа 20 заявила, что повышение прозрачности сведений о владельцах, которые извлекают выгоду из подставных компаний и аналогичных организаций, «имеет жизненно важное значение для защиты целостности международной финансовой системы, а также для предотвращения неправомерного использования этих структур и механизмов в целях коррупции, уклонения от уплаты налогов, финансирования терроризма и отмывания денег».

Министры финансов Великобритании, Франции, Германии, Италии и Испании предложили создать черный список налоговых убежищ таких, как Панама, если они не будут обмениваться данными корпоративного реестра. Европейская комиссия, которая является исполнительным органом ЕС, сообщила, что в соответствии с новыми правилами крупные компании, работающие в Европе, должны будут сообщать информацию о том, что они заработали в каждой стране ЕС. Правила будут применяться ко всем глобальным компаниям с объемом продаж по всему миру на сумму 750 млн евро и более и ведущими бизнес в ЕС.

В целом, серии налоговых утечек хорошо сочетаются с попытками международной организации Transparency International создать Глобальный публичный реестр бенефициарных собственников, в котором будет содержаться информация, предоставленная правительствами всех стран мира. Не случайно лейтмотивом заявлений международных организаций по результатам Панамского скандала является создание финансовой прозрачности.

В идеальном мире такая прозрачность была бы благом, но в реальной действительности США и ЕС имеют обыкновение накладывать санкции на неугодные страны, их руководителей, отдельных политических деятелей и бизнесменов, а также арестовывать их активы по всему миру. В подобной обстановке финансовая прозрачность будет носить явно односторонний и далеко не безопасный характер для третьих стран, которые в любой момент могут стать мишенями США и НАТО.

Заключение

В статье введено и обосновано понятие «информационно-финансовые технологии гибридной войны». В качестве примера ИФТ автор рассматривает серию международных офшорных скандалов 2013—2016 года, инициированных Международным консорциумом журналистских расследований. На основе проведенного анализа делается вывод о том, что они постепенно превратились в многоцелевые гибридные инструменты, которые автор называет информационно-финансовыми технологиями гибридной войны.

Признаками применения ИФТ являются:

1) одновременный массовый вброс компрометирующей информации ведущими западными СМИ, сопровождаемый тенденциозными комментариями западных аналитиков и исследовательских центров;

2) источником информации являются финансируемые Западом фонды, получившие файлы от информаторов или анонимных лиц;

3) включение данной страны в число угроз национальной безопасности США в доктринальных документах;

4) заявления западных лидеров о необходимости «демократических» реформ в данной стране;

5) активизация деятельности НКО в стране-мишени, направленной на подстрекание к массовым беспорядкам;

6) медийная кампания в западных СМИ по демонизации законно избранного лидера страны;

7) одновременное использование других инструментов гибридной войны.

1.2. The Legal Framework to Combat Offshores: International and Russian Efforts

Резюме: Правовые основы борьбы с офшорами: международный и российский опыт

Статья посвящена крайне болезненной проблеме мировой экономики, а именно: уклонению от уплаты налогов в результате сокрытия активов в офшорных финансовых центрах. Офшоры характеризуются: 1) низкими или нулевыми ставками налогов, 2) высокой секретностью или отсутствием прозрачности и 3) указанные преимущества предоставляются исключительно нерезидентам. Соответственно, главной задачей международных организаций и национальных правительств является разработка правовых инструментов для борьбы с эрозией налоговой базы и уводом прибыли, раскрытие бенефициарных собственников и повышения прозрачности.

Первоначально международные законодательные усилия были сосредоточены на устранении двойного налогообложения в целях содействия международному инвестиционному процессу. Типовые конвенции ООН и ОЭСР (1977, 1980) не только стимулировали потоки прямых иностранных инвестиций, но также создали правовую основу для массового уклонения от уплаты налогов. Многонациональные корпорации (МНК) использовали юридические лазейки и агрессивное налоговое планирование, чтобы скрыть свои активы и прибыль в офшорах. Вскоре после успешного создания сети из более чем 3000 двусторонних налоговых соглашений ОЭСР переключилась на борьбу с офшорами.

Конвенция ОЭСР о взаимной административной помощи в налоговых вопросах (1988) является своего рода переходным документом от защиты МНК от двойного налогообложения к противодействию двойной неуплате налогов теми же МНК. Мировое сообщество начало первую скоординированную атаку на офшоры только в конце 1990-х годов. Перелом произошел в середине 2000 года, когда две международные организации — ОЭСР и Целевая группа по финансовым мероприятиям по борьбе с отмыванием денег (ФАТФ) — почти одновременно опубликовали доклады об офшорных юрисдикциях.

Современная международная налоговая повестка дня основывается на двух столпах: 1) борьба с уклонением от уплаты налогов в соответствии с планом действий ОЭСР по противодействию размывания налогооблагаемой базы и выводу прибыли из-под налогообложения (BEPS) и 2) содействие прозрачности и обмену информацией между юрисдикциями для целей налогообложения. В 2014 году, по поручению Группы двадцати, ОЭСР разработала Единый стандарт по обмену налоговой информацией (CRS) для автоматического обмена информацией (AEOI).

Ретроспективный анализ международно-правовой базы борьбы с офшорами показывает, что законы, принятые в России, находятся в полном соответствии с международными усилиями. Недавно Россия внесла существенные изменения в Налоговый кодекс, приняв так называемый «закон о деофшоризации». Федеральный закон №32-ФЗ «О внесении изменений в части первую и вторую Налогового кодекса РФ и в Федеральный закон «О внесении изменений в части первую и вторую Налогового кодекса РФ (в части налогообложения прибыли контролируемых иностранных компаний и доходов иностранных организаций) «», направленный на ограничение использования корпоративного и доверительного управления структурами, контролируемыми российскими налогоплательщиками.

В целях содействия репатриации в экономику России скрытых в офшорах активов был принят Федеральный закон №140-ФЗ «О добровольном декларировании физическими лицами активов и счетов (вкладов) в банках и о внесении изменений в отдельные законодательные акты Российской Федерации».

7 июня 2017 года Российская Федерация наряду с 70 странами подписала Многостороннюю конвенцию по выполнению мер, относящихся к налоговым соглашениям, в целях противодействия размыванию налоговой базы и выводу прибыли из-под налогообложения (в международной практике Multilateral Instrument, далее — MLI).

Terms and definitions

In reports of international organizations, as well as in scientific literature, along with the concept of offshore, there are used such terms as «offshore area», «offshore jurisdictions», «offshore business», «offshore financial center», «tax haven» and others. At the same time, international organizations such as the IMF, OECD and UNCTAD, developed terminology to fit their own needs. Thus, the OECD examines offshore financial centers (OFCs) through the prism of tax evasion. The IMF, along with elaborating a working definition of OFCs, explores their impact on the international financial system. The UNCTAD studies mechanisms of foreign direct investment (FDI) with the use of OFCs.

Since 1998, the OECD has become an international legislator in the field of anti-offshore fight. Due to that, the organization is credited with developing special terminology in this area. The OECD Report on harmful tax competition defines key factors for identifying tax havens:

a) No or only nominal taxes;

b) Lack of effective exchange of information;

c) Lack of transparency;

d) No substantial activities.

The IMF gives a multiple definition of an offshore financial center. «OFC is a center where the bulk of financial sector activity is offshore on both sides of the balance sheet, (that is the counter-parties of the majority of financial institutions liabilities and assets are non-residents), where the transactions are initiated elsewhere, and where the majority of the institutions involved are controlled by non-residents». Thus, OFCs are usually referred to as:

— Jurisdictions that have relatively large numbers of financial institutions engaged primarily in business with non-residents;

— Financial systems with external assets and liabilities out of proportion to domestic financial intermediation designed to finance domestic economies;

— More popularly, centers which provide some or all of the following services: low or zero taxation; moderate or light financial regulation; banking secrecy and anonymity.

The Working Group on Offshore Centres under the Financial Stability Forum presumes that «Offshore financial centers (OFCs) are not easily defined, but they can be characterized as jurisdictions that attract a high level of non-resident activity. Traditionally, the term implies some or all of the following (but not all OFCs operate this way):

— Low or no taxes on business or investment income;

— No withholding taxes;

— Light and flexible incorporation and licensing regimes;

— Light and flexible supervisory regimes;

— Flexible use of trusts and other special corporate vehicles;

— No need for financial institutions and/or corporate structures to have a physical presence;

— An inappropriately high level of client confidentiality based on impenetrable secrecy laws;

— Unavailability of similar incentives to residents».

Since the main feature of an offshore is its high secrecy or, better saying, lack of transparency, it is impossible to estimate precisely the scope of offshorization of the world economy. International organizations, governments, scientific community and non-governmental organizations can make evaluations only on the basis of indirect indicators.

One of the major roles of secret jurisdictions is to facilitate illicit financial flows. According to the UNCTAD, «large proportion of illicit financial flows… goes through offshore financial centres, based in „secrecy jurisdictions“. Approximately 8–15% of the net financial wealth of households is held in tax havens, mostly unrecorded. The resulting loss of public revenue amounts to $190−$290 billion per year, of which $66−$84 billion is lost from developing countries, equivalent to two thirds of annual official development assistance». The UNCTAD states that «the main vehicle for corporate tax avoidance or evasion and capital flight from developing countries is the misuse of „transfer pricing“ (i.e. when international firms price the goods and services provided to different parts of their business to create profit–loss profiles that minimize tax payments). By this means, developing countries may be losing over $160 billion annually, well in excess of the combined aid budgets of developed countries».

The UNCTAD draws a deplorable conclusion. «The international tax architecture has failed, so far, to properly adapt to this reality, thereby allowing a massive hemorrhaging of public revenues. The opacity surrounding tax havens may partly explain the difficulties faced by policymakers in collecting public revenues, but the main obstacle is political: the major providers of financial secrecy are to be found in some of the world’s biggest and wealthiest countries, or in specific areas within these countries. Indeed, offshore financial centres and the secrecy jurisdictions that host them are fully integrated into the global financial system, channelling large shares of trade and capital movements, including FDI».

The Tax Justice Network (TJN) in its report «The Financial Secrecy Index» states that an estimated $21 to $32 trillion of private financial wealth is located, untaxed or lightly taxed, in secrecy jurisdictions around the world. The Christian Aid’s research has found that FTSE100 companies have created 29,891 subsidiaries. The research also highlights heavy use of tax havens by FTSE100 companies. More than 90 per cent of their subsidiaries are based in places defined as «secrecy jurisdictions’.

With minor differences all above mentioned definitions feature three main characteristics of offshore financial centres, namely, 1) low or zero tax rates, 2) high secrecy or lack of transparency and 3) providing these benefits to non-residents. The current anti-offshore crusade is concentrated on cracking down these artificially created advantages, which inflict harmful tax competition. The main battlefields are tackling base erosion and profit shifting, unveiling beneficial ownership and promoting transparency.

Historic background of the modern international tax law

First concerns about the role of tax havens in money laundering and tax evasion had been arisen as early as at the beginning of 1920th. Many national and international rules addressing double taxation of individuals and companies have been originated from the principles developed by the League of Nations in the 1920s. However, it took the international community almost a century to join forces in combating tax avoidance via offshores.

Initially, international legislative efforts were focused on preventing double taxation in order to promote international investment process. During 1923—1927, a group of international experts under auspices of the League of Nations drafted the Bilateral Convention for the Prevention of Double Taxation in the Special Matter of Direct Taxes dealing with income and property taxes, the Bilateral Convention for the Prevention of Double Taxation in the Special Matter of Succession Duties, the Bilateral Convention on Administrative Assistance in Matters of Taxation and the Bilateral Convention on [Judicial] Assistance in the Collection of Taxes. This work led to drawing up the first Model bilateral convention (1928) and later on the Model Conventions of Mexico (1943) and London (1946). Neither of these Model Conventions, however, was fully and unanimously accepted.

Specifically, the League of Nations group decided that international tax issues should be addressed not by a multilateral global agreement, but at bilateral level. As a result, since the 1920s countries had signed thousands of bilateral «double-tax treaties» that followed the general League of Nations guidelines of source-based taxation and arm’s length pricing, but differed in a myriad of specific ways. While international trade was governed by a multilateral agreement since 1947, namely, the General Agreement on Tariffs and Trade (GATT), to date no such a multilateral treaty exists for corporate taxes.

In 1954, the focus of action in the field of international taxation shifted from the League of Nations to the Organization for European Economic Co-operation and further on to the OECD. On 30 July 1963, the Council of the OECD adopted the Recommendation concerning avoidance of double taxation and published a new Model Convention and Commentaries in 1977.

According to the OECD, «International juridical double taxation can be generally defined as the imposition of comparable taxes in two (or more) States on the same taxpayer in respect of the same subject matter and for identical periods. Its harmful effects on the exchange of goods and services and movements of capital, technology and persons are so well known that it is scarcely necessary to stress the importance of removing the obstacles that double taxation presents to the development of economic relations between countries». Correspondingly, «the main purpose of the OECD Model Tax Convention on Income and on Capital is to provide «a means of settling on a uniform basis the most common problems that arise in the field of international juridical double taxation». Since 1963, the OECD Model Convention has extended its influence far beyond the OECD area serving as a pattern for tax treaties between member and non-member countries and even between non-member countries.

In the mid-1960s, the United Nations renewed its interest in the problem of double taxation as part of its action to promote flows of foreign investment to developing countries. The UN stated that «The growth of investment flows from developed to developing countries depends to a large extent on what has been referred to as the international investment climate. The prevention or elimination of international double taxation — i.e. the imposition of similar taxes in two or more States on the same taxpayer in respect of the same base — whose effects are harmful to the exchange of goods and services and to the movement of capital and persons, constitutes a significant component of such a climate».

In 1980, the United Nations published the UN Model Double Taxation Convention between Developed and Developing Countries, which was preceded by the Manual for the Negotiation of Bilateral Tax Treaties between Developed and Developing Countries (1979). Like all model conventions, the UN Model Convention is not enforceable, i.e. its provisions are not legally binding. The UN Model Convention reproduces many Articles of the OECD Model Convention.

Ironically enough, the UN and OECD Conventions not only boosted flows of foreign direct investments but also had created a legal basis for massive tax avoidance. Multinational corporations took advantage of legal loopholes and skillfully used aggressive tax planning in order to hide their assets and profits in offshores. That became possible due to concluding bilateral tax treaties on avoiding double taxation. Shortly after successfully creating a worldwide network of more than 3,000 bilateral tax treaties, the OECD committed itself to developing an anti-offshore legislation.

The Convention on Mutual Administrative Assistance in Tax Matters represents a kind of transitional law from protecting MNEs against double taxation to preventing double non-taxation by the same MNEs. The Convention was developed jointly by the OECD and the Council of Europe in 1988 and was amended by the Protocol in 2010. The Convention provides for administrative co-operation between states in the field of assessment and collection of taxes, in particular, with a view to combat tax avoidance and evasion. This co-operation ranges from exchange of information, including automatic exchanges, to recovery of foreign tax claims. 106 jurisdictions currently participate in the Convention, including 15 jurisdictions covered by territorial extension. This represents a wide range of countries including all G20 countries, all OECD countries, all BRICS, major financial centres and an increasing number of developing countries.

However, it was not until the late 1990s that world powers had begun their first coordinated attack on offshore shell games.

Notably, first measures to prevent harmful tax competition from the part of low tax jurisdictions were undertaken by the European authorities. On 1 December 1997, the EU Council of Economics and Finance Ministers (ECOFIN) adopted the Code of Conduct for business taxation. The Code is the EU’s main tool for ensuring fair tax competition in the area of business taxation. It sets out clear criteria for assessing whether or not a tax regime can be considered harmful. All Member States have committed to adhering to the principles of the Code. The Code of Conduct requires Member States to refrain from introducing any new harmful tax measures («standstill») and amend any laws or practices that are deemed to be harmful in respect of the principles of the Code («rollback»). The Code covers tax measures (legislative, regulatory and administrative) which have, or may have, a significant impact on location of business in the EU.

The criteria for identifying potentially harmful measures include:

— an effective level of taxation which is significantly lower than the general level of taxation in the country concerned;

— tax benefits reserved for non-residents;

— tax incentives for activities which are isolated from the domestic economy and therefore have no impact on the national tax base;

— granting of tax advantages even in the absence of any real economic activity;

— the basis of profit determination for companies in a multinational group departs from internationally accepted rules, in particular those approved by the OECD;

— lack of transparency.

In 1998, the OECD published the report «Harmful Tax Competition: An Emerging Global Issue». The report distinguishes between preferential tax regimes and harmful tax competition. Preferential regimes «generally provide a favourable location for holding passive investments or for booking paper profits. In many cases, the regime may have been designed specifically to act as a conduit for routing capital flows across borders. These regimes may be found in the general tax code or in administrative practices, or they may have been established by special tax and non-tax legislation outside the framework of the general tax system». Further on, the OECD defines «four key factors assist in identifying harmful preferential tax regimes:

(a) the regime imposes a low or zero effective tax rate on the relevant income;

(b) the regime is «ring-fenced»;

(c) the operation of the regime is nontransparent;

(d) the jurisdiction operating the regime does not effectively exchange information with other countries».

The Report contains guidelines for dealing with harmful preferential tax regimes in member countries, similar to those of EU’s Code of Conduct, including:

1. To refrain from adopting new measures, or extending the scope of, or strengthening existing measures, in the form of legislative provisions or administrative practices related to taxation, that constitute harmful tax practices;

2. To review their existing measures for the purpose of identifying those measures, in the form of legislative provisions or administrative practices related to taxation, that constitute harmful tax practices;

3. To remove, before the end of 5 years starting from the date on which the Guidelines are approved by the OECD Council, the harmful features of their preferential tax regimes etc..

The turning point occurred in the middle of 2000, when two international organizations — the Financial Action Task Force on Money Laundering (FATF) and the OECD — almost simultaneously published reports about offshore jurisdictions. The FATF published its Review to Identify Non-Cooperative Countries (June 22, 2000) based upon 25 Criteria promulgated by the FATF’s Report on Non-cooperative Countries and Territories (February, 2000). The OECD published the Report on Progress in Identifying and Eliminating Harmful Tax Practices (June 26, 2000) prepared by the Forum on Harmful Tax Practices. From June 2000, the FATF and the OECD had started issuing «black» and «gray» lists of «non-cooperative» jurisdictions.

The OECD acknowledged as a huge problem the practice of double non-taxation, as well as cases of no or low taxation resulting in multinational enterprises paying global corporate tax rates of just 1 or 2% due to sophisticated tax schemes including offshores. The OECD presumes that, «when reporting their global earnings, too many multinational companies can artificially (and legally) move their profits around in search of the lowest tax rates, often undermining the tax bases of the jurisdictions where the real economic activities take place and where value is created». The OECD estimated that in 2013 global corporate income tax revenue losses could be between 4% to 10% of global revenues, i.e. almost a quarter of a trillion dollars annually. The main reasons behind cross-border tax evasion were aggressive tax planning by some multinational enterprises, interaction of domestic tax rules, lack of transparency and coordination between tax administrations, limited country enforcement resources and harmful tax practices. The affiliates of MNEs in low tax countries report almost twice the profit rate (relative to assets) of their global group, showing how BEPS can cause economic distortions.

Two pillars of international anti-offshore legislation

Current international tax agenda relies on two building blocks: tackling tax avoidance via the OECD/G20 Base Erosion and Profit Shifting (BEPS) project; and promoting transparency and exchange of information among jurisdictions for tax purposes.

Addressing base erosion and profit shifting

The OECD coined the term «base erosion and profit shifting» (BEPS) and focused its efforts on creating legal framework to deal with this problem. The OECD report «Addressing Base Erosion and Profit Shifting» states, «Base erosion constitutes a serious risk to tax revenues, tax sovereignty and tax fairness for OECD member countries and non-members alike. While there are many ways in which domestic tax bases can be eroded, a significant source of base erosion is profit shifting». The report analyzes the main causes of BEPS and identifies «six key pressure areas: 1) hybrids and mismatches which generate arbitrage opportunities; 2) the residence-source tax balance, in the context in particular of the digital economy; 3) intragroup financing, with companies in high-tax countries being loaded with debt; 4) transfer pricing issues, such as the treatment of group synergies, location savings; 5) the effectiveness of anti-avoidance rules, which are often watered down because of heavy lobbying and competitive pressure and 6) the existence of preferential regimes».

The BEPS package developed by the OECD upon the request of G20 leaders covers three unifying tasks:

— to align rules on taxation with the location of economic activity and value creation;

— to improve coherence between domestic tax systems and international rules;

— to promote transparency.

The BEPS package was introduced in Kyoto, Japan, in June 2016. The BEPS Project delivers solutions for governments to close the gaps in existing international rules that allow corporate profits to «disappear» or be artificially shifted to low or no tax environments, where companies have little or no economic activity.

In line with the OECD BEPS package, the European Commission adopted the Action Plan (2015) for fair and efficient corporate taxation in the EU, which also deals with issues related to harmful tax practices. On 28 January 2016, the European Commission presented the Anti-Tax Avoidance Package and the Council adopted the Anti-Tax Avoidance Directive on 12 July 2016. The Directive proposes six legally binding anti-abuse measures to counteract some of the most common types of aggressive tax planning, which all Member States should apply against common forms of aggressive tax planning.

Key features of the Anti-Tax Avoidance Package include:

— legally-binding measures to block the most common methods used by companies to avoid paying tax;

— a recommendation to Member States on how to prevent tax treaty abuse;

— a proposal for Member States to share tax-related information on multinationals operating in the EU;

— actions to promote tax good governance internationally;

— a new EU process for listing third countries that refuse to play fair.

Political agreement on the Anti-Tax Avoidance Directive (ATAD) was reached by the EU Member States at the meeting of Economic and Financial Affairs (ECOFIN) Council on 17 June 2016. The agreement requires all Member States to enact laws that largely implement G20/OECD base erosion and profit shifting (BEPS) outcomes on interest limitation rules, hybrid mismatches and controlled foreign companies (CFCs) as well as additional measures on exit taxation and a general anti-abuse rule (GAAR). Member States were generally required to adopt these ATAD measures in their domestic law by 31 December 2018.

Promoting transparency

Transparency is crucial to identifying aggressive tax planning practices by large companies and to ensuring fair tax competition. Measures to combat BEPS would be inefficient without resolving the problem of high offshore secrecy. «The veil of secrecy can too easily be used to hide the beneficial owners of legal arrangements from tax administrations and other law enforcement agencies». The latest standard for identifying beneficial owners was developed by the Financial Action Task Force in 2012. The FATF published the new Guidance on Transparency and Beneficial Ownership in 2014.

The FATF gives the following definition: «Beneficial owner refers to the natural person (s) who ultimately owns or controls a customer and/or the natural person on whose behalf a transaction is being conducted. It also includes those persons who exercise ultimate effective control over a legal person or arrangement». Further on, the Guidance gives a more detailed interpretation: «an essential element of the FATF definition of beneficial owner is that it extends beyond legal ownership and control to consider the notion of ultimate (actual) ownership and control. In other words, the FATF definition focuses on the natural (not legal) persons who actually own and take advantage of capital or assets of the legal person; as well as on those who really exert effective control over it (whether or not they occupy formal positions within that legal person), rather than just the (natural or legal) persons who are legally (on paper) entitled to do so».

The FATF explains that «legal and beneficial ownership information can assist law enforcement and other competent authorities by identifying those natural persons who may be responsible for the underlying activity of concern, or who may have relevant information to further an investigation. This allows the authorities to „follow the money“ in financial investigations involving suspect accounts/assets held by corporate vehicles. In particular, beneficial ownership information can also help locate a given person’s assets within a jurisdiction».

The FATF Recommendations provide measures to address the transparency and beneficial ownership of legal persons (Recommendation 24) and legal arrangements (Recommendations 25). Countries should take measures to prevent the misuse of legal persons and arrangements from being misused for criminal purposes, including by:

— Assessing the risks associated with legal persons and legal arrangements;

— Making legal persons and legal arrangements sufficiently transparent, and

— Ensuring that accurate and up-to-date basic and beneficial ownership information is available to competent authorities in a timely fashion.

Recently, the UNCTAD carried out a comprehensive study of beneficial ownership dedicating its annual World Investment Report 2016 to the problem of investor nationality and policy challenges. The Report states, «More than 40 per cent of foreign affiliates worldwide have multiple «passports». These affiliates are part of complex ownership chains with multiple cross-border links involving on average three jurisdictions. The nationality of investors and owners of foreign affiliates is becoming increasingly blurred». According to the UNCTAD, «Multiple passport affiliates» are the result of indirect foreign ownership, transit investment through third countries, and round-tripping. About 30 per cent of foreign affiliates are indirectly foreign owned through a domestic entity; more than 10 per cent are owned through an intermediate entity in a third country; about 1 per cent are ultimately owned by a domestic entity. These types of affiliates are much more common in the largest MNEs: 60 per cent of their foreign affiliates have multiple cross-border ownership links to the parent company. The larger the MNEs, the greater is the complexity of their internal ownership structures. The top 100 MNEs in UNCTAD’s Transnationality Index have on average more than 500 affiliates each, across more than 50 countries. They have 7 hierarchical levels in their ownership structure (i.e. ownership links to affiliates could potentially cross 6 borders), they have about 20 holding companies owning affiliates across multiple jurisdictions, and they have almost 70 entities in offshore investment hubs».

The UNCTAD presumes that the phenomenon of multiple cross-border ownership creates political challenges, particularly, on the eve of future trade and investment mega deals. The report warns that «Policymakers should be aware of the de facto multilateralizing effect of complex ownership on IIAs [international investment agreements]. For example, up to a third of apparently intra-regional foreign affiliates in major (prospective) megaregional treaty areas, such as the Trans-Pacific Partnership (TPP), the Transatlantic Trade and Investment Partnership (TTIP), and the Regional Comprehensive Economic Partnership (RCEP), are ultimately owned by parents outside the region, raising questions about the ultimate beneficiaries of these treaties and negotiations. Policymakers should aim to avoid uncertainty for both States and investors about the coverage of the international investment regime».

Co-operation between tax administrations is critical for promoting transparency. On 19 April 2013, the G20 Finance Ministers and Central Bank Governors endorsed automatic exchange of tax information. Global tax transparency agenda was further enhanced in 2014 when under the mandate from the G20 the OECD developed the global Common Reporting Standard (CRS) for Automatic Exchange of Information (AEOI), which 101 jurisdictions have now committed to implement, with the first such exchanges to begin by 2017.

The Standard provides for annual automatic exchange between governments of financial account information, including balances, interest, dividends, and sales proceeds from financial assets, reported to governments by financial institutions and covering accounts held by individuals and entities, including trusts and foundations. Countries have already identified almost 55 billion euros in additional revenues through voluntary disclosure programmes and other initiatives targeting offshore evasion. Finally, 31 countries signed the Multilateral Competent Authority Agreement (MCAA) for the automatic exchange of Country-by-Country reports as part of continuing efforts to boost transparency by multinational enterprises (MNEs) on January 27, 2016.

Russia’s anti-offshore package

Recently, Russia has joined international efforts in fighting offshore tax evasion. Though the country’s economy has been hemorrhaging due to offshore tax evasion since 1990s, Russia could not start combating tax havens unilaterally.

According to Russia’s Bank for Foreign Trade (Vnesheconombank), offshore companies had become one of the main channels of capital flight from Russia abroad since the beginning of liberal economic reforms. Russian businesses have begun actively using offshore jurisdictions since the 1990th. Most of Russian firms established offshore companies in European countries and especially in the Isle of Man (UK), Cyprus, Gibraltar, Ireland, Switzerland and Liechtenstein. Offshore structures of Russian business are, first of all, centers for concentration profits which are generated in Russia but they evade from paying taxes there and serve as reliable «vaults» for fortunes of Russian «oligarchs» received both by legal and criminal means.

The IMF highlights the main channels of illegal capital flight from Russia which «have included (i) under-reporting of export earnings, including through transfer pricing schemes; (ii) overstatement of import payments, including through fake import contracts for goods and services; (iii) fake advance import payments; and (iv) a variety of capital account transactions, often effected through the correspondent accounts of nonresident banks with Russian banks».

The Global Financial Integrity report (GFI) traces illicit financial flows (IFF) from developing countries in 2002—2013. Unfortunately, Russia was among top countries hit by illegal flows. Three emerging markets — China with cumulative illicit financial flows of $1.4 trillion during 2002—2013, Russia with more $1 trillion and Mexico with $528 billion — were worst hit by IFF. The GFI report (January, 2014) stated that «approximately 61% of Russia’s $403 billion in outward foreign direct investment (FDI) is held in tax havens and the amount of FDI coming into Russia is also dominated by tax havens. Approximately 53% of FDI invested in Russian companies comes from entities located in tax havens». At that, the GFI did not take into account the Netherlands, a low tax jurisdiction that is often used by tax evaders in various sophisticated schemes involving so-called prestigious jurisdictions along with classical offshores.

The GFI study outlines a strong connection between illicit financial flows and use of offshore jurisdictions. The report states that offshore financial centers and banks in developed country are major points of absorption of illicit financial flows from emerging market and developing countries.

On December 12, 2013, in his annual address to the Federal Assembly, President Putin proposed to introduce amendments to the Russian legislation stipulating that the income of companies located in offshore jurisdictions will be taxed provided that those companies have not distributed income they receive to the Russian owners of the companies in question.

Russia has recently introduced significant changes to the Tax Code adopting the so called «deoffshorization law». Federal Law №32-ФЗ «On Introducing Amendments to Parts 1 and 2 of the Tax Code of the Russian Federation (Regarding Taxation of Controlled Foreign Companies’ Profits and Foreign Organizations’ Income) «» is intended to restrict the use of offshore corporate and trust structures controlled by Russian taxpayers.

A rule concerning foreign controlled companies is included in tax legislation of many developed economies such as the USA, UK, Germany, Sweden, Japan, and Australia. According to international legal practice, a company registered in a foreign state, which belongs to shareholders, or a group of shareholders who are residents of another state may, under certain conditions, pay taxes in the country where its shareholders are resident. The tax treatment of CFCs introduced by the Russian law corresponds to the world practice.

The objectives of the above-mentioned Law are the following:

— to create the mechanism preventing use of low-tax jurisdictions for the purpose of enjoying unfair preferences and obtaining unjustified tax benefits;

— to improve tax laws in terms of taxation and control of foreign organizations.

The law is applied to both organizations and individuals participating in foreign companies or controlling them in any other way. According to the Law, from 1 January 2015, a Russian tax resident should pay income tax on undistributed profits of any foreign entity controlled by him, in proportion to such controlling stake or participation, at the rate of 13% (if an individual) or 20% (if a corporate entity).

The Law introduces a number of new concepts such as «controlled foreign company», «controlling entity», «beneficial ownership», «place of effective management».

According to the Law, a controlled foreign company (CFC) is a non-Russian entity which is not a tax resident in Russia; and is controlled by legal entities and/or individuals that are treated as Russian tax residents. The definition of a CFC covers pass-through entities (such as funds, trusts, partnerships and collective investment vehicles) which generate income for the benefit of their participants/settlors or beneficiaries, as well as corporate entities. The «beneficial ownership of income» test can be applied to a foreign company (including a CFC) to determine whether the company serves merely as a conduit function.

The Law defines control over a corporate entity as exercising influence (or having the ability to exercise influence) over distribution of profits of that entity through direct or indirect participation in the capital of that entity (e.g. as a shareholder); and having rights under a shareholders’ agreement regulating the management of that entity, or other criteria.

A controlling entity of a foreign organization is an individual or a legal entity:

— whose participation interest in an organization is more than 25% (before 1 January 2016 — more than 50%), or

— whose participation interest in an organization (for individuals along with their spouses and minor children) is more than 10%, if a direct and (or) indirect participation interest of all entities recognized as tax residents of Russia in this organization (for individuals along with their spouses and minor children) is more than 50%, or exercising control over such an organization in their own interests or interests of their spouse and minor children.

The income of a controlled foreign company:

— will be treated as an income of the relevant Russian controlling party (whether corporate or individual) of the CFC in proportion to the interest of that controlling party in the capital of the CFC;

— will be deemed to be received by the relevant Russian controlling party when it is distributed by the CFC or, if there is no such distribution in the relevant tax year, on 31 December of that tax year;

— will be calculated on the basis of financial reporting period of the CFC under the laws applicable to the CFC.

The income of a CFC would not be accounted for by a Russian controlling party if the income of the CFC does not exceed 30 million Rubles in the year ending 31 December 2016; or 10 million Rubles thereafter.

CFC’s profit reduced by an amount of paid dividends is included as a portion corresponding to participation interest in CFC into tax base of a controlling entity — resident of the Russian Federation:

— for controlling entity as an individual — on personal income tax;

— for controlling entity as a legal entity — on corporate income tax.

— In broad terms, the CFC rules would apply in relation to non-Russian tax resident corporations (and other entities) controlled by one or more Russian tax residents. The rules would:

— deny double tax treaty benefits to CFCs;

— instead treat the income of a CFC as taxable in the hands of a Russian controlling party when received by a CFC, regardless of whether an actual distribution to any Russian controlling party took place;

— require Russian tax residents to report their interests in foreign companies to Russian tax authorities.

The Law also introduces a new test of «place of effective management» in order to determine whether a foreign company is a tax resident in Russia.

A foreign company will not be treated as a Russian tax resident (unless it elects to be treated so) if:

— it is treated under the provisions of a double tax treaty to which Russia is a party as being a tax resident in another state;

— it is engaged in activities under production sharing agreements, concession agreements, licensing or service agreements or certain other prescribed agreements with a foreign government; or

— it has a separate branch in Russia.

As for individuals, they are recognized as tax residents of the Russian Federation in the same way as before on the basis of their actual stay in Russia for at least 183 calendar days within 12 consecutive months.

In order to facilitate the repatriation of hidden assets to Russia’s economy, the Federal Law #140-FZ «On the Voluntary Declaration of Assets and Bank Accounts/Deposits by Individuals and on Introducing Amendments to Various Legislative Acts of the Russian Federation» was adopted in June 2015.

The main objective of the Law was to ensure legal security of capital and property owned by individuals, protect property interests of Russian citizens, including property outside the territory of the Russian Federation, as well as, in compliance with the transition to the automatic exchange of information in tax matters at the international level (BEPS legislation).

According to the Law, individuals should declare their foreign property (real estate, vehicles, shares in companies, securities and etc.) and foreign bank accounts. In exchange, a declarant is not subject to criminal or administrative responsibility and is exempt from payment of historical taxes, committed before January 1, 2015. Information provided by a declarant will be recognized as confidential. The Law required those applying for amnesty to fully declare their offshore assets. Upon a declaration, that had to be filled before the end of 2015, there would be no penalty for unauthorised expatriation.

The Law did not cover assets acquired through illegal means, only assets expatriated for tax purposes. The Law was developed in close cooperation with the FATF. However, the latter has certain concerns about lack of disclosure and information sharing. This is a serious matter, since a failure to comply with FATF regulations can get Russia blacklisted. However, Russia’s role within the FATF has been actively positive in recent years.

C.Gurdgiev gives the following classification of Russia’s offshore assets. He presumes that the globally allocated Russian capital, held by private individuals, can be divided into 3 (unequal in volume) types:

— Type 1 — an unknown quantum of assets acquired by using illicit gains from activities in Russia and illegally shifted out of the country. This part is not covered by the Law, but the Russian Government plans to introduce a separate piece of legislation to cover these assets, and it has promised that it will fully comply with FATF.

— Type 2 — an unknown quantum of assets, probably similar to that covered by Part 1 and, together with Type 1 accounting for more than 2/3rds of all Russian-owned assets held abroad, was expatriated to minimize tax exposures. Some of them legally, some illegally. This part is covered by the Law.

— Type 3 — a smaller share of Russian assets abroad is perfectly legal and is not covered by the Law. To-date, FATF has no complaints with Russia on these assets.

The deadline for returning capital to Russia was originally Dec. 31, 2015, but it was extended until July 1, 2016 by the Federal Law №401-FZ «On introducing amendments to article 5 of the Federal Law „On voluntary declaration of assets and bank accounts (deposits) by natural persons and on introducing amendments to certain legislative acts of the Russian Federation“».

Update

On 7 June 2017, over 70 countries, including the Russian Federation signed the Multilateral Convention to Implement Tax Treaty Related Measures to Prevent Base Erosion and Profit Shifting («Multilateral Instrument» or «MLI»).

1.3. Растущая роль офшорных финансовых центров в мировой финансовой системе

Офшорный финансовый центр (ОФЦ) — это, как правило, небольшая юрисдикция, с низким уровнем налогообложения, специализирующаяся на предоставлении корпоративных и коммерческих услуг офшорным компаниям-нерезидентам и инвестиционным фондам. ОФЦ начали оказывать влияние на международные финансовые рынки в начале 1970-х годов. Для их обозначения использовались различные термины, такие как, международный финансовый центр, международный банковский центр, международная банковская структура и офшорный банковский центр. Термин ОФЦ был впервые введен в научный оборот в 1980 году. В последующие годы он получил дальнейшее развитие в докладах международных организаций и научной литературе. При этом такие международные организации, как МВФ, ОЭСР и ЮНКТАД, разрабатывали терминологию в соответствии со своими нуждами. Так, МВФ наряду с выработкой рабочего определения ОФЦ исследует их воздействие на международную финансовую систему. ОЭСР рассматривает ОФЦ сквозь призму уклонения от налогов. ЮНКТАД изучает механизмы осуществления прямых иностранных инвестиций (ПИИ) с использованием ОФЦ.

Как отмечается в рабочем докладе МВФ, в последние годы возникла необходимость изучения «деятельности офшорных финансовых центров, поскольку эти центры стали контролировать значительную долю глобальных финансовых потоков». Автор доклада, анализирует две группы определений: концептуальные определения и рабочие определения, предназначенные для практического применения. Он обобщает характеристики ОФЦ, используемые в концептуальных определениях. Из этих определений явствуют «три отличительные и повторяющиеся черты ОФЦ: (1) ориентация бизнеса на нерезидентов; (2) благоприятная нормативно-правовая среда (низкие надзорные требования и минимальное раскрытие информации), а также (3) схемы низкого или нулевого налогообложения». По его мнению, концептуальные определения, как правило, делают упор на нормативно-правовые и налоговые признаки ОФЦ, игнорируя макроэкономические характеристики, которые они приобрели в результате трансграничного характера финансового посредничества.

Автор доклада дает рабочее определение, согласно которому ОФЦ является страной или юрисдикцией, которая предоставляет финансовые услуги в таком масштабе, который не соизмерим с размерами и финансовым оборотом внутренней экономики. Он указывает, что независимо от мотивов финансовых сделок нерезидентов с ОФЦ и характера осуществляемой деятельности, создание ОФЦ обычно является результатом сознательных усилий, направленных на специализацию экономики на экспорте финансовых услуг в целях получения доходов, которые часто составляет критическую часть национального дохода.

Рабочая группа по вопросам офшорных центров при Форуме по финансовой стабильности отмечает, что «финансовые офшорные центры не так легко определить, но они могут быть охарактеризованы как юрисдикции, которые привлекают высокий уровень нерезидентной активности. Традиционно, этот термин подразумевает некоторые или все из следующих признаков: 1) низкий уровень или отсутствие налогов на бизнес или инвестиционный доход; 2) отсутствие налога у источника выплаты; 3) облегченные и гибкие режимы регистрации и лицензирования; 4) облегченные и гибкие режимы надзора; 5) гибкое использование трастов и других специальных корпоративных форм; 6) необязательность физического присутствия для финансовых учреждений и/или корпоративных структур; 7) несоразмерно высокий уровень конфиденциальности, основанный на законах о сохранении тайны; 8) недоступность подобных стимулов для резидентов».

В последние годы усилия международных организаций и академического сообщества сосредоточились на дальнейшем развитии концепции ОФЦ с учетом усложнения и модификации их деятельности. ЮНКТАД отмечает, что «офшорные финансовые механизмы в области прямых иностранных инвестиций (ПИИ) включают в себя в основном (1) офшорные финансовые центры или налоговые убежища и (2) компании специального назначения (КСН). КСН — иностранный филиал, который создается для конкретной цели (например, администрирование, управление валютным риском, содействие инвестиционной деятельности) или представляет собой специфическую структуру (например, холдинговая компания). Они, как правило, создаются в странах, для которых характерны низкие налоги или специальные налоговые льготы для КСН. Обычно они не осуществляют собственную хозяйственную деятельность, имеют небольшой штат сотрудников и незначительные нефинансовые активы». При этом делается вывод, что «КСН играют все возрастающую роль в ряде ведущих стран-инвесторов с точки зрения потоков и накопленных ПИИ. Эти структуры играют роль, аналогичную ОФЦ в том смысле, что они направляют финансовые потоки инвестиций и перенаправляют их в третьи страны». ЮНКТАД указывает, что Люксембург и Нидерланды являются типичными примерами стран, которые обеспечивают благоприятный налоговый режим для КСН.

По мнению ЮНКТАД, хотя налоговые соображения являются основной движущей силой использования ОФЦ и КСН, существуют и другие мотивы: 1) они могут использоваться для нейтральных по отношению к налогам решений, например, если партнеры по совместному предприятию находятся в странах с различными налоговыми режимами; 2) они могут применяться в целях обеспечения правового нейтралитета, если акционеры рассредоточены по различным юрисдикциям; 3) они могут облегчить ведение международного бизнеса и получение доступа к международным рынкам капитала и правовым системам для фирм из стран со слабыми институтами.

ЮНКТАД отмечает, что международные усилия по борьбе с уходом от налогов при осуществлении международных финансовых операций, как правило, сосредоточены на ОФЦ, в то же время, потоки ПИИ, проходящие через КСН являются гораздо более значительными.

Евростат выделяет существенные признаки КСН. Это — юридическое лицо: а) официально зарегистрированное национальным органом, с учетом налоговых и иных правовых обязательств в экономике, резидентом которой оно является; б) созданное для осуществления конкретных функций, ограниченных по охвату или времени, с одним или несколькими первичными кредиторами, в) имеющее незначительное количество нефинансовых активов и сотрудников и практически не осуществляющее операции; г) связанное с другой корпорацией, зачастую в качестве дочерней компании и нередко, являющееся резидентом территории иной, чем территория резидентства материнской корпорации; е) выполняющее основную бизнес-функцию — финансирование деятельности группы или владение активами и обязательствами данной группы, то есть перераспределение средств от одних нерезидентов к другим нерезидентам и при этом играющее лишь незначительную роль в управлении деятельностью группы.

Как ЮНКТАД, так и Евростат, указывают на решающую роль МНК в транспортировке капитала через КСН. Евростат указывает, что «многонациональные компании часто географически диверсифицируют свои инвестиции посредством КСН; примерами являются финансирование дочерних предприятий, холдингов, компаний-оболочек (shell companies), готовых компаний (shelf companies) и компаний, имеющих только вывеску (brass-plate companies)».

ЮНКТАД считает, что «ключевым фактором притока капитала в ОФЦ является уровень зарубежной ликвидности ТНК, которая должна быть „пристроена“. В самом деле, потоки ПИИ в ОФЦ отражают расчетные уровни нераспределенной прибыли ТНК. Усилия по сокращению потоков в ОФЦ, предпринимаемые с 2008 года, совпали с рекордным увеличением нераспределенной прибыли и наличности ТНК».

Российский ученый Б.А.Хейфец предложил термин «офшорные финансовые сети» для обозначения офшорных схем, которые применяются для минимизации налогообложения. Он пишет: «офшорную финансовую сеть можно обозначить как определенную формально и неформально объединенную группу экономических акторов, целью которой является обеспечение оптимальной комбинации низкой налоговой нагрузки, удобных условий ведения бизнеса и анонимности конечных бенефициаров финансовых операций».

В Докладе ЮНКТАД о мировых инвестициях в 2013 году, специально посвященном глобальным цепочкам создания стоимости, отмечается, что инвестиции в ОФЦ остаются на исторически высоких уровнях. В 2012 году приток ПИИ в ОФЦ составил почти 80 млрд долл., несмотря на сокращение на $10 млрд долл. (-14%) по сравнению с 2011 г. Потоки ПИИ в ОФЦ резко увеличились после начала финансового кризиса в 2007 году. Среднегодовой приток ПИИ в ОФЦ в период 2007—2012 годов составил 75 млрд долл., что намного выше среднего показателя в 15 млрд долл. в 2000—2006 годы. На долю налоговых гаваней в настоящее время приходится заметная и постоянно растущая доля глобальных потоков ПИИ, составляющая примерно 6%.

При этом ЮНКТАД отмечает важную характеристику инвестирования посредством ОФЦ, а именно «приток ПИИ в ОФЦ не остается там, но перенаправляется. Значительная часть притока состоит из „кругооборота“ ПИИ в страны происхождения. Например, три основных направления потоков ПИИ из Российской Федерации в Кипр, Нидерланды и Британские Виргинские острова совпадают с тройкой инвесторов в Россию. Такие потоки больше похожи на внутренние инвестиции, замаскированные под ПИИ. Большая часть притока в ОФЦ состоит из транзитных ПИИ, которые перенаправляются в другие страны. Значительная часть ПИИ по-прежнему является возвратом/репатриацией офшорного капитала, размещенного российскими резидентами в различных финансовых центрах по всему миру. Самые крупные инвестиции в Российскую Федерацию осуществляются российскими инвесторами, которые обосновались на Кипре, воспользовавшись услугами финансовых учреждений этой страны и благоприятными налоговыми условиями».

В Докладе о мировых инвестициях в 2015 году, ЮНКТАД также уделяет большое внимание функционированию ОФЦ и констатирует: «В настоящее время, офшорные инвестиционные центры играют системную роль в международных инвестиционных потоках: они являются частью глобальной инфраструктуры финансирования ПИИ».

Поскольку основной особенностью офшоров является их высокая секретность или отсутствие прозрачности, невозможно с точностью оценить масштабы офшоризации российской экономики. В основном, имеются два типа источников информации: официальные статистические данные, публикуемые российскими финансовыми органами и международными организациями, а также оценки, сделанные российскими официальными лицами, экспертами, учеными и политиками.

Центральный банк России предоставляет статистические данные о прямых иностранных инвестиций в Россию и vice versa. Основополагающим источником информации о международных сделках является платежный баланс (ПБ) страны. Анализ ПБ РФ показывает, что в 2007—2015 годах три страны сыграли значительную роль в инвестиционном притоке в Россию. Ведущую роль в инвестиционных потоках России играл Кипр. Второй по величине игрок — Нидерланды, которые экспортировали и импортировали из России примерно равные объемы капитала. Третье место занимал Люксембург. Этот факт может означать только одно, капитал был репатриирован в Россию под видом иностранных инвестиций. Обратный приток «отмытых» денег происходит после их прохождения через хитроумные схемы, которые налоговые эксперты называют «голландский сэндвич», «двойной ирландский виски», или их комбинацию. ЮНКТАД довольно остроумно называет это явление «кругооборотом ПИИ» (FDI round tripping).

Следует отметить, что российская схема офшоризации имеет существенные отличия от западных схем ухода от налогов. Во-первых, в отличие от западных корпораций, которые выводят в офшоры центры генерации прибыли, российский бизнес регистрирует в низконалоговых юрисдикциях головные компании, а в России оперируют их филиалы («дочки» и «внучки»). Во-вторых, государственные корпорации также регистрируют в офшорах дочерние компании и проводят коммерческие и финансовые операции с их использованием.

Озабоченность, связанная с потенциальными рисками, которыми деятельность ОФЦ угрожает международной финансовой системе, привела к ряду глобальных инициатив по улучшению надзора за ними. Это связано с тем, что, во-первых, ОФЦ предоставляют финансовые услуги преимущественно нерезидентам. В целях осуществления надзора за экономической и финансовой политикой МВФ интересуется воздействием операций, осуществляемых в ОФЦ, на национальную экономику стран-членов. Во-вторых, существуют специфические уязвимые места в стабильности финансовой системы в странах, где действуют ОФЦ. Несмотря на то, что возможности для регулятивного арбитража минимизируются посредством различных многосторонних инициатив, анонимность и непрозрачность финансовых операций, а также правового режима в некоторых ОФЦ увеличивают возможности для финансовых злоупотреблений. В-третьих, поскольку ОФЦ зависят от своей способности привлекать глобальный финансовый бизнес, конкуренция является сильной, а стимулы соблюдения международных стандартов в ОФЦ значительно снижены. Существует большая опасность того, что рентабельность достигается за счет снижения специальных регулирующих и надзорных стандартов.

Потенциальная опасность использования инвестиционных схем с использованием ОФЦ для финансовой системы России заключается, на наш взгляд, в трех взаимосвязанных тенденциях. Во-первых, осуществляется легальный и нелегальный вывоз капитала в ОФЦ в угрожающих масштабах. Во-вторых, репатриированный в Россию из ОФЦ капитал не подчиняется российской юрисдикции и, главное, освобождается от ряда налогов в соответствии с договорами об избежании двойного налогообложения. В-третьих, кругооборот ПИИ между Россией и тройкой-стран инвесторов способствует не только отмыванию нелегальных капиталов, но и сокрытию их бенефициаров, а, следовательно, в таких капиталах высока коррупционная составляющая.

В последние годы в России создается законодательная основа по противодействию офшоризации национальной экономики. С точки зрения борьбы с коррупцией решающее значение имеет принятие Федерального закона от 18.11.2014 №376-ФЗ «О внесении изменений в части первую и вторую Налогового кодекса Российской Федерации (в части налогообложения прибыли контролируемых иностранных компаний и доходов иностранных организаций)», который вступил в силу 1 января 2015 г. В соответствии с данным законом вводится понятие фактического получателя (бенефициарного собственника) дохода, каковым является контролирующее лицо иностранной организации.

1.4. Panama Papers: There’s a Purpose to Every Leak

Резюме: «Панамские документы»: у каждой утечки есть своя цель

5 апреля 2016 года ведущая немецкая газета Süddeutsche Zeitung (SZ) опубликовала «сенсационную» статью под названием «Панамские документы: секреты грязных денег».

Данная публикация была уже четвертой в серии скандальных утечек информации об офшорах. Offshore Leaks (апрель, 2013) раскрыли данные о 130 тыс. офшорных счетов. LuxLeaks (ноябрь, 2014) обнародовали схемы уклонения от уплаты налогов, используемые международными фирмами, зарегистрированными в Люксембурге. Swiss Leaks (февраль, 2015) разоблачили гигантскую схему содействия неуплате налогов британским многонациональным банком HSBC через швейцарскую дочернюю компанию HSBC Private Bank (Suisse). Все эти утечки имели явно политический характер, который маскировался под благородную борьбу со злом в виде офшорных компаний. Однако эта борьба была явно избирательной. Не секрет, что американские транснациональные корпорации, такие как Apple, Google, Starbucks и т.д., являются крупнейшими неплательщиками налогов, использующими офшорные схемы. Однако офшорные утечки были, в основном, сосредоточены на фирмах и лицах из бывшего СССР и Китая.

LuxLeaks ударили рикошетом по Жан-Клоду Юнкеру, бывшему премьер-министру Люксембурга, который был только что избран президентом Европейской комиссии. Вероятно, только Swiss Leaks, нацеленные на дискредитацию банка HSBC, были коммерчески мотивированы.

Сроки публикации Panama Papers также были очень хорошо спланированы: западные лидеры не хотели аплодировать российско-сирийской победе в Пальмире и поэтому решили добавить ложку дегтя в бочку меда.

«Süddeutsche Zeitung» поместила на первой полосе портреты Путина и Ассада, хотя в самой публикации о них не упоминалось. «The Guardian» пошла еще дальше, указав пальцем на Путина в статье «Панамские документы: как богатые и знаменитые скрывают свои деньги в офшорах». В онлайн-версии демонстрировалось видео «Как скрыть миллиард долларов» с Путиным на обложке.

Очевидно, Panama Papers являются частью гибридной войны Запада против России. Я ничего не имею против международных антикоррупционных кампаний, но категорически возражаю против избирательного подхода в духе Оруэлла. Излюбленным методом гибридной войны является обвинение в коррупции неугодных Западу национальных лидеров с тем, чтобы инспирировать гражданские беспорядки, которые перерастают в цветную революцию.

Однако я не думаю, что Panama Papers могут изменить ход гибридной войны против России. В последние годы россияне пережили девальвацию рубля, падение цен на нефть, инфляцию, взаимные санкции и так далее. Мы вряд ли пойдем на баррикады из-за западных уток.

On April 5, 2016, the leading Munich daily Süddeutsche Zeitung (SZ) published a «sensational» article titled: «Panama Papers: The secrets of dirty money». The on-line version is presented in the best traditions of yellow press.

The article begins like a fairy tale: «Over a year ago, an anonymous source contacted the Süddeutsche Zeitung (SZ) with encrypted documents from Mossack Fonseca, a Panamanian law firm that sells anonymous offshore companies around the world».

The mysterious messenger delivered megatons of compromising information while seeking no financial compensation. He simply «wanted to make these crimes public». Frankly speaking, I’d bet that some special services were hiding behind this modern Robin Hood. In order to make the story more credible, the SZ added a video with a sort of «script» of the messenger’s call. Then it describes how SZ journalists worked for 12 months with the International Consortium of Investigative Journalists (ICIJ).

In order to justify a rather dubious source of information, the SZ emphasizes the dimension of the leaks. «The Panama Papers include approximately 11.5 million documents. The data primarily comprises e-mails, pdf files, photo files, and excerpts of an internal Mossack Fonseca database, covering a period from the 1970s to the spring of 2016».

The paper boastfully compares the size of its leak with previous scandalous leaks, namely, Offshore Leaks, Lux, and Swiss Leaks. I teach finance and studied these cases in-depth in order to tell about them my students. Offshore Leaks (April, 2013) revealed details of 130,000 offshore accounts. LuxLeaks (November, 2014) disclosed tax avoidance schemes used by international firms registered in Luxembourg. Swiss Leaks (February, 2015) were concerned with a giant tax evasion scheme by the British multinational bank HSBC via its Swiss subsidiary HSBC Private Bank (Suisse).

All these leaks had an explicitly political character, labeled as a noble struggle against the evil of offshore companies. Yet the struggle is very selective. It’s no secret that U.S. multinationals such as Apple, Google, Starbucks etc. are the biggest tax evaders, using offshore schemes. However, Offshore Leaks were focused on firms and persons from the ex-USSR and China. Apart from negative publicity for some minor political figures, that did not seriously hurt anybody of the mentioned persons. Maybe they were preparing the ground for new revelations.

LuxLeaks implicated Jean-Claude Juncker, former Prime Minister of Luxembourg and just elected President of the European Commission. One may wonder, why a person with a tarnished reputation would become the head of an important European entity. Taking into account Luxleaks’ perfect timing (not before, but after the elections), the answer is obvious. A compromised top international official would be more docile, particularly, in difficult talks on the Transatlantic Trade and Investment Partnership. Probably only Swiss Leaks, which were aimed at cracking down on HSBC were commercially motivated.

While running a big cover picture with Putin and Assad, Süddeutsche Zeitung did not give names. The Guardian goes further, pointing the finger at Putin. The on-line version has a video «How to Hide a Billion Dollars» with Putin on the cover.

The Guardian writes: «Twelve national leaders are among 143 politicians, their families and close associates from around the world known to have been using offshore tax havens. A 2 billion dollar trail leads all the way to Vladimir Putin. The Russian president’s best friend — a cellist called Sergei Roldugin — is at the centre of a scheme in which money from Russian state banks is hidden offshore. Some of it ends up in a ski resort where in 2013 Putin’s daughter Katerina got married».

Among other leaders with offshore wealth are Nawaz Sharif, Pakistan’s prime minister; Ayad Allawi, ex-interim prime minister and former vice-president of Iraq; Petro Poroshenko, president of Ukraine; Alaa Mubarak, son of Egypt’s former president; and the prime minister of Iceland, Sigmundur Davíð Gunnlaugsson.

Six members of the House of Lords, three former Conservative MPs and dozens of donors to UK political parties own offshore assets. Families of at least eight current and former members of China’s supreme ruling body, the politburo, have hidden wealth offshore».

Lately, the mass media have claimed the dubious privilege of bringing a verdict without presenting evidence. Neither the Süddeutsche Zeitung nor The Guardian bothered to publish the alleged documents pointing to Putin or Assad. I am pretty sure there aren’t any, since the main feature of offshore jurisdictions is their secrecy and lack of transparency. Can you imagine a person like Putin or Assad providing their passport data and other personal information?!

Knowing this weak point, The Guardian fingers a certain Putin «friend» Sergei Roldugin, or rather his brother. Following this fuzzy logic, every citizen of St. Petersburg is Putin’s best friend, starting from Peter the Great.

The timing of the leaks is perfect: Western leaders cannot afford to applaud the Russian-Syrian victory in Palmyra, so they decided to put a spoon of tar in a barrel of honey, as the Russian proverb says.

It is clear that the Panama Leaks are part of the West’s hybrid war against Russia.

I have nothing against international anti-corruption drives, but I strongly object to a selective Orwellian approach. Moreover, one of the favorite methods of hybrid war is to accuse undesirable national leaders of corruption, to inspire civil unrest, which later on develops into a color revolution. A few days ago, RI published an article by Pepe Escobar «Brazil, Like Russia, Under Attack by Hybrid War» about a US-inspired corruption scandal.

I can guess that Russia’s fifth column was warned in advance about the information leak and was in full combat gear. Such liberal mass media as Vedomosti, Novaya Gazeta and RBC immediately published the news about the Panama Papers. And on 4 April 2016 at 11:08, the entry about Sergei Roldugin in Wikipedia was updated to include Panama Leaks.

However, I don’t think that will change the course of the hybrid war against Russia. During last two years, the Russians have survived devaluation of the ruble, a fall in oil prices, inflation, mutual sanctions and so on. We are not likely to go to the barricades over Western gossip.

2. Двойное зло коррупции

2.1. «Антикоррупционные» сценарии гибридной войны

В предыдущем разделе автор ввел в научный оборот понятие «информационно-финансовые технологии гибридной войны» (ИФТ), которые активно применяют в своей тактике западные страны и, в первую очередь, США. Можно выделить три основных способа применения информационно-финансовых технологий: 1) серия так называемых «Tax Leaks» (налоговые утечки); 2) коррупционные скандалы, направленные на смену режима; 3) тенденциозно составленные финансовые рейтинги и доклады международных организаций с целью снижения инвестиционной привлекательности страны.

В данной статье исследуется применение ИФТ в виде коррупционных скандалов, которые в подавляющем большинстве случаев служат информационным поводом для массовых выступлений против правительства и нередко приводят к смене режима в стране-мишени.

1. Генезис смены режимов: от военной интервенции к гибридной войне

Начиная со второй половины XIX века и на протяжении всего ХХ века, США осуществляли операции по смене режимов (в основном в Латинской Америке и юго-западной части Тихого океана), однако, только с конца октября 1998 года смена режимов была официально признана внешнеполитическим курсом США.

Очевидно, что смена режима является грубым нарушением суверенитета независимого государства и попранием норм международного права. В силу этого научно-исследовательские институты и мозговые центры США постоянно работают над идеологическим обоснованием смены режима, чтобы придать ему видимость легитимности в глазах партнеров по НАТО, мировой общественности и собственных граждан.

После окончания Холодной войны США широко практиковали смену режимов под прикрытием лозунга демократизации. «Недавняя история свидетельствует о волне военных интервенций со стороны демократических стран, направленных на «усиление демократических институтов в других государствах». Эта практика достигла своего апогея при Дж. Буше, что нашло отражение в Стратегии национальной безопасности 2002 года.

Д. Мастерс отмечает, что после Второй мировой войны «демократические интервенции» или, так называемое «агрессивное продвижение демократии», прошли три пика: 1) 1940—1950 годы, 2) 1960-е годы и 3) 1980—1990 годы. В этой связи западные аналитики говорят о «третьей волне демократизации», чтобы обозначить «глобальное распространение демократии за последние три десятилетия». При этом западные идеологи не скрывают того, что демократизация, в их понимании, тождественна смене режима. Так, Дж. Чин указывает, что непременным условием «успешного перехода к демократии» является уход национального лидера, добровольный или принудительный. М. Богард замечает, что в литературе, посвященной «третьей волне демократизации», понятия смены режима и демократизации часто используются в очень широком смысле. Однако вопрос о введении в научный оборот понятия «смены режима» не получил большого внимания. Действительно, в существующей литературе термин смена режима носит, скорее, технический операционный характер. Само понятие «смена режима» впервые появилось в 1925 году. Оксфордский словарь определяет его как «замену одного правительства другим, особенно, с помощью военной силы».

Главной ударной силой агрессивного продвижения американской демократии служит Национальный фонд поддержки демократии (НФПД), созданный в 1983 году. Фонд позиционирует себя как частная неправительственная организация, деятельность которой направлена «на развитие и укрепление демократических институтов по всему миру». НФПД ежегодно предоставляет более 1000 грантов на поддержку проектов неправительственных организаций за рубежом, работающих над «достижением демократических целей» в более чем 90 странах.

Однако НФПД не является неправительственной организацией. Во-первых, его отцами-основателями в 1983 году являлись президент Рейган и директор ЦРУ Кейси. После массовых разоблачений ЦРУ в 1970-х годах, в частности, касавшихся участия в организации покушений на руководителей государств, дестабилизации иностранных правительств, незаконной слежки за населением США, на репутацию ЦРУ была брошена тень. Для продолжения тайной подрывной деятельности США был создан НФПД, официальной миссией которого было продвижение демократии. Под зонтиком НФДП находятся 4 аффилированных фонда, в том числе, Национальный демократический институт и Международный республиканский институт, которыми руководят соответственно бывший госсекретарь США М. Олбрайт и сенатор Дж. Маккейн.

Во-вторых, НФДП финансируется из федерального бюджета США по программе «Международная деятельность», через Агентство международного развития США (USAID), что составляет около 100 млн долл. в год или 97% его бюджета. Остальные 3% составляют взносы частных лиц и фирм, таких как, Chevron, Coca-Cola, Goldman Sachs, Google, Microsoft, Торговая палата США.

Как сообщается на официальном сайте, Фонд финансировал оппозиционные движения «Солидарность» в Польше, «Хартия 77» в Чехословакии, «Отпор» в Сербии. В 2011—2014 годах Фонд направил на поддержку украинских НКО почти 14 млн долл. В России НФПД поддерживал несколько десятков НКО, в частности, Московскую Хельсинкскую группу Л. Алексеевой, движение «За права человека» Л. Пономарёва и Левада-Центр. Настораживает тот факт, что в 2014 году Фонд израсходовал 530 тыс. долл. по статье «Прозрачность в России», с целью «Повысить осведомленность о коррупции», т.е. на сбор информации о коррупции, реальной или мнимой, в интересах Госдепартамента США и спонсируемых им НКО в России.

Подрывная деятельность Фонда была по достоинству оценена российскими правоохранительными органами. 28 июля 2015 года Генпрокуратура РФ признала деятельность НФПД угрожающей «конституционному строю, обороноспособности и безопасности РФ» и объявила его нежелательной организацией. По данным Генпрокуратуры, Фонд через подконтрольные ему российские НКО участвовал в деятельности «по признанию нелегитимными итогов выборов, организации политических акций с целью влияния на принимаемые органами власти решения, дискредитации службы в Вооруженных Силах России». По данным Генпрокуратуры, в 2013—2014 годах организация направила российским коммерческим и некоммерческим структурам около 5,2 млн долл.. Госдепартамент США не замедлил высказать «глубокую обеспокоенность» за судьбу российского гражданского общества в связи с признанием нежелательной деятельность НФПД в России. 18 июля 2017 году Роскомнадзор заблокировал сайт НФПД по решению суда.

Первым пробным камнем «третьей волны демократизации» стал режим Хусейна, который США пытались свергнуть, начиная с войны в Персидском заливе в 1991 году. В ноябре 1998 года администрация Клинтона официально заявила, что США будут стремиться выйти за рамки сдерживания в целях содействия смене режима. Политика смены режима была одобрена Конгрессом, который в 1998 году принял Закон Об освобождении Ирака. Предусматривались следующие сценарии смены режима: 1) секретные операции, 2) силы специального назначения, 3) крупное наступление и 4) малое наступление.

В последнее десятилетие деятельность США по смене режимов получила серьезную идеологическую поддержку со стороны ООН. Итоговый документ Всемирного саммита ООН 2005 года вводит новую категорию международного права — «Обязанность защищать население от геноцида, военных преступлений, этнических чисток и преступлений против человечности» (статьи 138—140).

Данная концепция чрезвычайно проста и покоится на трех основополагающих принципах. 1) «каждое государство обязано защищать свое население от геноцида, военных преступлений, этнических чисток и преступлений против человечности»; 2) «международное сообщество должно помогать государствам в выполнении этой обязанности и в наращивании потенциала для обеспечения защиты» и 3) «когда государство „явно оказывается не в состоянии“ защитить свое население от указанных четырех преступлений и нарушений, международное сообщество готово предпринять коллективные действия „своевременным и решительным образом“ через Совет Безопасности и в соответствии с Уставом ООН».

Не вызывает сомнения, что ООН приняла концепцию обязанности защищать из самых лучших побуждений, однако, изначальная нечеткость формулировок привела к заполнению лакун интерпретациями, угодными США. В частности, в Докладе Генерального секретаря ООН речь идет о коллективных действиях международного сообщества через Совет Безопасности и в соответствии с Уставом ООН. Однако США нередко берут на себя ответственность единолично принимать решения о смене режима, в том числе и в тех случаях, когда им не удается добиться угодной им резолюции СБ ООН.

Р. Джаник указывает, что «после окончания Холодной войны военные операции все чаще оправдываются ссылкой на соблюдение прав человека и внутреннюю легитимность правительства государства-мишени. Начиная с иракской бесполетной зоны, созданной США, Великобританией и Францией, принцип суверенитета был пересмотрен. Акцент сместился с международного мира и безопасности в первоначальном, межгосударственном смысле к индивидам как конечным бенефициарам международного порядка… Последним шагом в этом процессе была формулировка доктрины обязанности защищать». Он подчеркивает, что «центральная проблема заключается в том, что доктрина обязанности защищать так же, как и более ранняя концепция гуманитарного вмешательства, в конечном итоге может быть использована в качестве простого предлога для достижения геостратегических целей, в частности, смены непопулярных режимов. В конечном счете можно утверждать, что применение силы во имя фундаментальных прав человека почти обязательно предполагает смену режима».

Далее Джаник рассматривает данную доктрину с позиций международного права, в частности, ставит важный вопрос о соотношении прав человека и государственного суверенитета. «Доктрина обязанности защищать исходит из понимания суверенитета как обусловленного поведением государств и их правительств по отношению к своим гражданам. Таким образом, остается лишь небольшой шаг от вмешательства во имя прав человека до свержения правительств, ответственных за массовые зверства, для того, чтобы навязать демократическую систему или даже создать новое (демократическое) государство… В конечном счете, международный порядок, похоже, находится на перепутье между традиционным правом и концепцией плюрализма, и амбициями по созданию всемирного концерта демократий».

К.Р.Холмс отмечает, что «на глобальном уровне существуют большие разногласия между Западом и „остальным“ миром по вопросу о первенстве норм. Запад считает, что „обязанность защищать“ является важным шагом вперед в международном праве, который дополняет существующую главу 7 Устава ООН, предусматривающую возможность вооруженного вмешательства в случае межгосударственной агрессии. „Обязанность защищать“ вводит новый принцип, который может санкционировать силовое вмешательство во внутренние дела государств. „Остальной“ мир во главе с Россией и Китаем придает первостепенное значение принципу невмешательства. Запад также одобряет принцип невмешательства в качестве общей предпосылки. Вопрос заключается в том, в каких случаях доктрина „обязанности защищать“ может перевесить принцип невмешательства?».

Р. Мюррей пишет, что «обязанность защищать — это доктрина призывающая к фундаментальным изменениям концепций национального суверенитета и безопасности. Вместо модели суверенитета, которая на протяжении веков доминировала в международной системе, где государствам предоставлялся правовой суверенный статус, в силу способности осуществлять власть над своим народом и территорией. „Обязанность защищать“ рассматривает суверенитет как обусловленный готовностью государства защищать свой народ. В тех случаях, когда государство или режим не выполняют свои обязанности, другие государства берут на себя ответственность вмешиваться во имя пострадавшей стороны».

О том, что доктрина обязанности защищать дает, по сути дела, США карт-бланш для агрессивного преследования своих национальных интересов, свидетельствует тот факт, что американские политические и военные аналитики восприняли ее принятие с большим энтузиазмом. За доктриной стоит очень мощное и эффективное политическое лобби, включающее аналитические центры, научно-исследовательские институты, чиновников, работающих в национальных правительствах и международных организациях.

Одним из таких мозговых центров является НКО Глобальный центр обязанности защищать, созданный в 2007 году. Центр видит свою миссию в том, чтобы «трансформировать принцип обязанности защищать в практическое руководство для действий в условиях массовых зверств». В числе его учредителей состоят такие НКО, как Crisis Group, Human Rights Watch, Oxfam International, Refugees International и WFM-Institute for Global Policy. В состав спонсоров Центра входят Фонд Карнеги, Фонд «Открытое общество» Сороса, Фонд Маркартуров и др..

Первой жертвой доктрины обязанности защищать стала Ливия. 26 февраля 2011 года Совет Безопасности ООН единогласно принял резолюцию №1970, прямо ссылаясь на доктрину обязанности защищать. Осудив «грубые и систематические нарушения в области прав человека» в Ливии, Совет Безопасности ввел ряд международных санкций, а также потребовал прекратить насилие, призывая власти взять на себя ответственность по защите своего населения. Совет также принял решение передать ливийское досье в Международный уголовный суд.

В резолюции №1973 от 17 марта 2011 года СБ ООН потребовал немедленного прекращения огня в Ливии, представлявшего собой «преступление против человечности». Совет наделил страны-участницы полномочиями «принимать необходимые меры» для защиты мирных жителей, которые находятся под угрозой нападения в своей собственной стране, исключая иностранную оккупацию в любой форме в любой части территории Ливии. Несколькими днями позже, действуя в соответствии с резолюцией СБ ООН, самолеты НАТО нанесли удары по армии Каддафи.

По мнению ястребов, призывающих к смене режимов, для военной интервенции необходимы два условия: 1) доказательства виновности режима и 2) призывы к вмешательству со стороны внутренних противников правительства. Как показывают примеры Ливии и Ирака, доказательства можно грубо сфабриковать, а пятую колонну — вскормить и выпестовать.

После падения режима Кадаффи следующей страной-кандидатом на смену режима по ливийскому сценарию была Сирия. Еще в 2012 году вышла статья под красноречивым названием «Почему у нас есть обязанность защищать Сирию?», призывавшая к свержению Башара Асада. Там, в частности, указывалось, что «сирийский режим оказался более стойким и более жестоким, чем режим Каддафи». Несмотря на ликвидацию запасов химического оружия, имевшегося в стране, так называемая правозащитная организация «Белые каски» упорно продолжает инсценировки химических атак, которые тиражируются западными СМИ. В то же время США продолжают финансировать, тренировать и поставлять оружие незаконным вооруженным формированиям оппозиции. Исподволь формируется общественное мнение о «преступности режима» и поддерживается оппозиция, которая призывает к свержению Асада. Одновременно предпринимаются попытки скомпрометировать сирийского лидера, в частности, обвинив его в коррупции в серии скандальных публикаций Panama Leaks.

После пиковой эйфории «третьей волны демократизации» наступило горькое похмелье. Как отмечает, М.Д.Аткинс, «затяжные войны в Ираке и Афганистане продемонстрировали, что военные интервенции, направленные на смену режима, могут быть чрезвычайно дорогостоящими и чреватыми риском. В силу этого маловероятно, что в ближайшем будущем США будут использовать прямое военное вмешательство как инструмент смены недружественных режимов. США, возможно, обратятся к менее открытым средствам смены режимов и распространения демократии, а именно — к спонсорству мятежа. Руководство США может прибегать к спонсорству или содействию повстанцам внутри режимов, представляющих угрозу национальным интересам».

Сходного мнения придерживается Дж. Р. Шиндлер, который пишет, что «на протяжении своей истории Соединенные Штаты демонстрировали способность осуществлять смену режимов, используя специальные приемы ведения войны. Однако эти смены режимов не принесли США благоприятных, долгосрочных стратегических результатов». Он считает, что «можно ожидать постепенного отхода от высокоинтенсивной войны, которую США довели до совершенства в тактико-оперативной сфере», поскольку остальной мир «похоже, не заинтересован в том, чтобы воевать со США, теми методами, какими они любят воевать». В результате меняющейся и адаптивной тактики и стратегии противной стороны, и недавних проблематичных результатов [в Ираке и Афганистане], в настоящее время США делают упор на использование специальных приемов войны».