Бесплатный фрагмент - Различные миры моей души

ПРОЗА

РАССКАЗЫ ОБ ОТНОШЕНИЯХ, О ЧУВСТВАХ, О ЛЮБВИ

ОДИНОЧЕСТВО

Часы на столе мелодично прозвенели. Восемь часов — конец рабочего дня. ОНА отложила ручку, протёрла глаза и потянулась. Ещё один трудный рабочий день… ОНА взглянула в окно: в темноте покачивались голые ветки деревьев и пробегали влажные то ли от дождя, то ли от снега машины. Фонари бросали тусклый свет вокруг себя, а замёрзшие редкие силуэты людей быстро сновали туда-сюда. Ещё один день… Работа и возвращение в тёмную холодную квартиру, где ЕЁ никто не ждёт и ОНА никому не рада. Тридцать семь — уже не возраст Христа, но дата какая-то роковая, что ли… Заставляет оглядываться назад и подводить итоги вне зависимости от того, сколько лет отмерено впереди. Давно умерший от алкоголизма отец, недавно умершая от всех болезней сразу мать, считавшая, что мужем для её дочери должен быть достойнейший, и полное отсутствие личной жизни в настоящем без надежд на изменения в будущем. Не обладая броской внешностью в отрочестве, благодаря чему мальчики обходили ЕЁ стороной, имея острый и живой ум в юности, благодаря чему она считалась хорошим товарищем, коллегой или оппонентом, но никак не роковой женщиной, ОНА всё же заводила кратковременные, ни к чему не обязывающие романы. Поскольку ЕЁ мать считала, что студент, МНС (младший научный сотрудник), курьер или региональный менеджер не пара её неординарной дочери. А сама дочь заканчивала учёбу, строила карьеру и зарабатывала на своё будущее. Но, поскольку годы шли, поклонников больше не становилось, а богатые бизнесмены и министры, которые только и были достойны дочери ЕЁ матери, уже имели не только жён, но и любовниц, ОНА, наплевав на мнение своей матери, дважды рожала детей от своих краткосрочных любовников. Но, то ли с ЕЁ здоровьем было что-то не так, то ли ЕЙ на роду было не дано стать матерью, оба её ребёнка умерли, не дожив даже до полугода. ЕЁ любимая кошка, с которой она в последнее время общалась больше, чем с живыми людьми, умерла месяц назад, прожив с ней 13 лет. Другую она заводить уже не захотела. Отец умер, мать умерла, друзей нет, кроме «заклятых», готовых в любой момент воспользоваться ЕЁ ошибкой или невнимательностью и подсидеть или разорить директора и владельца преуспевающей фирмы. Фирмы, которую она создала с нуля. ОНА была одна. Совершенно одна в большом мире.

Выключив свет на столе, ОНА стала собираться. Куда… Зачем… С лёгкой грустью ОНА вспомнила маленький уютный бар недалеко от офиса. Небольшое помещение, обставленное в стиле Средневековья и более или менее одинаковая публика всё время. ОНА открыла для себя это местечко года три назад. С тех пор, когда ЕЙ было особенно тоскливо, то есть раза три-четыре в неделю, она заходила туда. ЕЁ место было в самом тёмном углу недалеко от входа. Чтобы можно было спрятаться в сумраке от навязчивых взглядов подвыпивших мужичков, ищущих развлечения, или незаметно уйти от слишком уж настойчивых кавалеров. Последние, впрочем, там наблюдались очень редко. Заглядывала туда ОНА ещё и потому, что ЕЁ привлекал постоянный посетитель этого бара — молодой мускулистый человек с длинными светлыми вьющимися волосами, напоминавший малоизвестного голливудского актёра. Ничего броского в ЕГО внешности не было, но, глядя на него, ОНА испытывала необъяснимый трепет и доводящую до слёз нежность. Условно она решила назвать это любовью. Мысль о том, чтобы подойти и завести разговор, пугала ЕЁ. Смешно, ей-богу, тридцатилетняя с лишним тётка боится подойти к мальчишке на 10 лет младше себя! Как школьница со своим первым мальчиком. Но ещё ОНА боялась, что хрустальная мечта о недосягаемом благородном красавце, которого она наделила всеми добродетелями человечества, разобьётся о реальность недалёкого ума самовлюблённого самца, которым ОН вполне может оказаться. ОНА переживала своё любовное приключение в своих мечтах. Но сегодня…

Сегодня ЕЙ было настолько тоскливо, что, подойдя к машине, ОНА села в неё с ногами наружу и уронила голову на руки, придерживавшие сумочку на коленях. ЕЁ преданная секретарша с радостным и немного смущённым видом сообщила ЕЙ сегодня, что уходит в декрет. Младший менеджер с сияющим и безумным лицом всё повторял сегодня, что у него родилась двойня. У заместителя младшая дочь оканчивает школу с отличием, а старшая внучка идёт в первый класс. Бухгалтер, вернувшаяся из отпуска, настолько наладила отношения с мужем, что взяла ещё неделю за свой счёт — устраивать второй «медовый месяц». Налоговик, пришедший сегодня с проверкой, был настолько в благодушном настроении по поводу предстоящей свадьбы сына и беременной его невесты, что не стал злобствовать, а подписал акты проверки почти не глядя. А у старшей уборщицы сегодня в первый раз за несколько недель кошка встала на ноги и с аппетитом поела. И только у НЕЁ не было ничего весёлого в личной жизни: ни детей, ни мужа, ни кошки.

Она небрежно вытерла лицо и вышла из машины. Сегодня ОНА намерена напиться. Пусть хоть в этом ей будет хорошо. И пусть наутро будет хреново от алкоголя и одиночества. Это ещё только будет. Утром. А сейчас вечер. ОНА решительно захлопнула дверцу, щёлкнула сигнализацией и направилась в сторону своего облюбованного бара.

Сегодня на удивление было мало народу. ОН как обычно сидел у стойки спиной к двери на предпоследнем стуле. ОНА оглядела ЕГО широкую спину и направилась в свой угол. Вместо чёрного чая, который ОНА пила часто, или кофе, который ОНА пила изредка, ОНА потребовала водку и лёгкую закуску. Знакомый официант удивился, но ничего не сказал — глядя на эту женщину, он всё время вспоминал деву Марию с Сикстинской капеллы: вроде бы обычная земная простая и добрая, но в то же время недосягаемая и вызывающая сомнение в собственной значимости. На всякий случай он предупредил хозяина, который частенько сам стоял за стойкой, что Тёмная королева, как они про себя ЕЁ называли, намерена сегодня пить.

И ОНА пила. Не так, чтобы налегала — похмелье ей утром вовсе ник чему, но полбутылки она осушила. ОН сидел вполоборота в одиночестве. Что было совсем не характерно: вокруг НЕГО всегда увивались женщины разных возрастов. От забежавших погреться малолеток, до степенных матрон, коротающих время в ожидании мужа или такси. Иногда ОН уходил с некоторыми, но чаще всё ограничивалось болтовнёй и обменом телефонами. Сегодня же ОН был один.

Внезапно ОНА встала. ОНА ещё не напилась настолько, чтобы сшибать столы, но лёгкий дурман в ЕЁ голове заставил слегка отпустить тормоза. Без мыслей и чувств, ОНА подошла к НЕМУ и легко тронула за плечо. Хозяин у стойки напряжённо уставился на НЕЁ, замерев с бутылкой в одной руке и стаканом в другой. ОН обернулся. ЕГО лёгкая улыбка без тени самодовольства или превосходства на минуту лишили ЕЁ дара речи.

— Чем могу быть полезен? — произнёс ОН. ЕГО голос с лёгкой хрипотцой вошёл в ЕЁ уши и сладкой волной прокатился с головы до пяток.

— Можно я вас обниму? — тихо спросила ОНА, утонув в ЕГО серых со смешинкой глазах.

— Что, простите? — Казалось, ОН был сбит с толку.

— Можно я вас обниму? — снова спросила ОНА. — Не подумайте ничего плохого. Просто обниму. Мне это нужно. Если вам это не неприятно.

Он окинул ЕЁ с ног до головы: невысокая женщина, серьёзное лицо, ухожена, одета, но очень одинокие глаза.

— Нет, не неприятно, — ОН раскрыл объятия и ОНА положила голову ЕМУ на грудь. Неземное блаженство разлилось по ЕЁ телу. ОНА крепко прижалась к нему, обхватив руками ЕГО спину. ОН осторожно положил руку ЕЙ на затылок… ОНА могла бы стоять так вечность…

Неожиданно на улице завыла сигнализация, и кто-то, опрокинув стул, выбежал из бара. ОНА вздрогнула и подняла на НЕГО глаза.

— Спасибо. — В ЕЁ глазу показалась слезинка и быстро побежала вниз. — Спасибо, — повторила ОНА, смахнув слезинку рукой. Затем, отодвинувшись от НЕГО, ОНА поправила блузку и пиджак и направилась в свой угол за сумочкой.

— Она немного выпила, — вполголоса произнёс хозяин, наклонившись к НЕМУ. — Проводи её и вызови ей такси.

ОН кивнул и пошёл за НЕЙ. ОНА удивлённо и покорно позволила взять себя за локоть.

— Я подожду такси в своей машине, — только сказала ОНА.

ОНИ вышли на улицу. Шёл мокрый снег. Рядом с ЕЁ машиной была сырая лавочка. ОНА села на неё и достала телефон.

— Вы можете не беспокоиться, — сказала ОНА ЕМУ, набирая номер. — Со мной всё будет в порядке.

ОН постоял около НЕЁ некоторое время, кивнул и направился обратно к бару.

ОНА подождала, пока ОН уйдёт, и сбросила номер. Слёзы медленно текли по ЕЁ щекам. Увидев, что ОН завернул за угол, ОНА начала потихоньку рыдать в голос. Сначала тихо, потом всё громче. ОНА кусала кулаки, чтобы приглушить рыдания. Наконец, ОНА завыла, как смертельно раненая волчица, у которой на глазах убивают щенков. Поджав под себя ноги, ОНА раскачивалась вперёд-назад, ударяясь своей спиной о жёсткую деревянную спинку лавки. ОНА рыдала и выла, словно хотела исторгнуть из себя проклятие одиночества души, которое преследовало ЕЁ с детства. ОНА всё сильнее билась спиной о лавку, словно хотела сломать либо себе позвоночник, либо спинку лавки.

Внезапно ЕЁ голова оказалась на широкой груди, а ЕГО руки осторожно гладили ЕЙ голову и спину. ОН что-то шептал ЕЙ на ухо, о чём-то говорил, что-то напевал. У НЕГО оказался красивый голос. ОНА начала потихоньку успокаиваться. Наконец ОНА замолчала. ОН продолжал гладить ЕЁ волосы.

— Почему ты тут? — вдруг спросила ОНА, стыдясь своей истерики. ОН помолчал.

— Потому что я нужен тебе, — наконец сказал ОН.

— Ты нужен многим, — возразила ОНА, отбрасывая с лица волосы.

— Но люблю я тебя, — ответил ОН.

— Что? — ОНА резко села.

— Уже два года я каждый день прихожу в этот бар, чтобы увидеть тебя.

— Но почему ты?..

— Ни разу не заговорил? — ОН грустно улыбнулся. — Я в прошлом успешный музыкант, а сейчас обычный менеджер в музыкальном магазине. Ты же — богатая, успешная, красивая, — ОНА покраснела. — Как я мог? Идти на содержание к богатой даме — противно. А изображать при ней капризного ребёнка, которого она обязана баловать, не в моём характере. Мне было не на что надеяться. Я был счастлив просто тем, что вижу тебя.

— А сейчас? — ОНА замерла.

— Я и сейчас не надеюсь. У тебя неприятности, и ты сорвалась. Но завтра будет новый день. Ты придёшь к семье, друзьям и всё будет как раньше…

— У меня никого нет! — закричала ОНА, вскочив. — Я совершенно одна на свете! У меня нет семьи, нет детей, родители мертвы, а для друзей мертва я!

— Как так? — ОН был поражён. — Почему?

— Если бы я знала, — сказала ОНА и села.

ОНИ помолчали.

— А знаешь, — вдруг сказала ОНА. — Я ведь тоже приходила сюда из-за тебя. — ОНА посмотрела на НЕГО. ОН растерянно улыбался. — Я потеряла столько времени…

ОН раскрыл объятия, и ОНА снова уткнулась ЕМУ в грудь. Слёзы бежали по ЕЁ щекам. Но на этот раз от счастья.

Через три года ОНА появилась на своей фирме, где налаженный механизм мог вполне обойтись без неё какое-то время, в сопровождении мальчишеского вида мужчины и двух резвых светловолосых ребятишек. Сотрудники не узнавали свою серьёзную строгую начальницу в этой девчонке с широкой улыбкой и заразительным смехом. Мужчины коллектива внезапно увидели не коллегу и начальника без пола и возраста, а очаровательную женщину, рядом с которой находился, улыбаясь, рокерского вида соперник.

— Знаешь, — подмигнув, сказала ОНА своей секретарше. — Я скоро уйду в декрет, — и рассмеялась так, что фотография ЕЁ матери, стоявшая на столе, с громким стуком шлёпнулась на пол, разбив при этом стекло.

— Да, мама, — сказала ОНА, поднимая её. — ОН не министр. Но главное — МЫ счастливы.

И ОНА, не глядя, швырнула фотографию за спину, попав точно в корзину для мусора. ОН и ребятишки восторженно зааплодировали. За ними зааплодировал весь ЕЁ коллектив, сбежавшийся посмотреть на невозможное явление — не НЕЁ, выглядевшую лет на двадцать пять.

МОЛЧАЛИВАЯ ЛЮБОВЬ

Они вместе учились в школе. ОН не замечал ЕЁ, поскольку был самым популярным, королём: высокий, стройный, красивый, всегда в центре внимания, всегда с толпой поклонниц и нередко поклонников. Да ещё и влюблён в королеву школы: надменную красавицу с до неприличия богатым папой со связями. Какое ЕМУ было дело до серой мыши, которая не ходила на вечеринки, не напивалась до бесчувствия, не устраивала дебоши, не сталкивала лбами поклонников, даже косметикой пользовалась очень редко и незаметно. ОНА была тихой и незаметной отличницей. И только ОНА сама знала, что у НЕЁ в душе, какой вулкан клокочет в груди. Вулкан любви к НЕМУ. Патока нежности и водовороты добра. Океаны счастья при виде НЕГО и вселенная отчаяния при ЕГО отсутствии. ОНА знала, что непопулярна. Поэтому даже не подходила к НЕМУ, чтобы ненароком не смутить этого блистающего бунтаря своей непопулярностью. ЕЙ было достаточно любить ЕГО издали.

Закончив школу, ОНА могла выбрать любой колледж или даже университет. Но ОНА поступила туда, куда поступил ОН. Вернее, куда ЕГО пристроил отец ЕГО девушки, куда ОН поступил вместе с королевой школы. Избалованная гордячка долго не могла выбрать, и ОНА чуть было не упустила эту возможность — снова постоянно видеть ЕГО. ОНА иногда видела ЕГО на лекциях и в кампусе, и сердце ЕЁ было по-прежнему переполнено любовью к НЕМУ. ОНА писала ЕМУ письма и стихи, но тут же сжигала, чтобы не тревожить ЕГО своими чувствами. ОНА при встрече здоровалась с НИМ, и как самая сладостная музыка для НЕЁ был ЕГО равнодушный, слегка удивлённый и ничего не значащий «привет». Иногда, видимо, поссорившись с подружкой, он снисходил до недоумённого «мы, вроде, в одной школе учились». И то, что ОН это вспомнил и заговорил об этом, наполняло ЕЁ счастьем на целый день. ОНА тогда мило краснела, улыбалась и была весьма симпатична. Но потом ОН мирился со своей подружкой и забывал о НЕЙ.

Вдруг случилась катастрофа: ОН пропал. Перед этим был страшный скандал, в подробности которого ОНА не вникала. ЕЙ не были нужны слухи, домыслы и сплетни: ОНА не видела ЕГО. Отец подружки был в страшном гневе, сама девчонка попеременно в истерике и ярости, её подруги смущались и отводили глаза, одна сделала аборт, другая сидела у постели избитого брата в больнице. А ОНА тосковала. ЕЙ стал безразличен кампус, неинтересно обучение. ОНА по инерции ходила на лекции и равнодушно получала высшие баллы. Попытки вовлечь ЕЁ в обсуждение скандала наталкивались на ЕЁ бесстрастие как волны моря на камни скалистого берега. ОНА не осуждала ЕГО, за что подвергалась насмешкам, унижениям и нередко издевательствам. ОНА стала изгоем. Однако, ЕЁ это не побеспокоила — ОНА всегда была одна. В ЕГО отсутствие ОНА жила по инерции. ЕЁ личное солнце зашло. ОНА не видела и не слышала ЕГО.

И вот, по прошествии нескольких лет, на вручении диплома, который она защитила с блеском, на торжестве по случаю окончания колледжа, ОН вдруг появился. С ним была незнакомая темноволосая девушка и двое парней. ЕГО встретили насупленные братья и отцы. Кто первым крикнул «бей!» неизвестно, но уже через секунду ЕГО окружила разъярённая и распалённая толпа. А через минуту эта толпа уже избивала ЕГО, тех, кто пришёл с НИМ, и друг друга. ОНА кинулась в самую гущу и за руку вывела ЕГО, помятого и окровавленного. Не обращая внимания на синяки и ссадины, которые получила сама, ОНА с нежностью вытирала ЕГО кровь. ЕЁ сердце разрывалось, глядя на ЕГО раны, но душа пела от близости к НЕМУ, от возможности прикоснуться, помочь. Внезапно ЕЙ пришло в голову, что ЕГО могли тут же убить, и в порыве чувств она прижалась к НЕМУ так крепко, что он задохнулся от неожиданности. Так они стояли какое-то время. ОН с удивлением начал понимать, что, возможно, любим ЕЮ. А свалка, тем временем, начала затихать. Наступила тишина. Все смотрели на НИХ.

Наконец ОН отстранился от НЕЁ. Восторг на ЕЁ лице стал затухать. Но в глазах по-прежнему была радость — ОН рядом. И надежда. К НЕМУ подошла незнакомая темноволосая девушка и бесцеремонно отбросила ЕЁ руки от НЕГО. Затем, потянув ЕГО за рукав, она повернулась, чтобы уйти. ОН стоял и смотрел на НЕЁ.

— Я счастлива видеть тебя, — произнесла ОНА. — Я рада любить тебя. И хотя ты никогда не полюбишь меня, это и неважно: я люблю тебя за нас двоих. Я счастлива уже тем, что ты есть. Я счастлива этой минуте, что могла обнять тебя, быть тебе нужной хоть немного, хоть мгновение. За это стоило перенести то, что я перенесла. Большего счастья у меня уже не будет.

ОН смотрел на ЕЁ потухшее лицо, но счастливые глаза. ОН оглядел злые лица вокруг, перекошенные ненавистью и злобой, яростью и жаждой крови. ЕГО крови. На презрительное выражение тех, кто смотрел на НЕЁ. Кто уже держал мусор из ближайшей помойки, чтобы кинуть в НЕЁ. ОН посмотрел на девушку, державшую ЕГО рукав: холодность, надменность, уверенность в своей власти над ним — всё то же, что он уже испытал со своей школьной подружкой. Только цвет волос был иной. И ОН снова посмотрел на НЕЁ. ЕЁ глаза сияли, как два солнца. Они сияли только ЕМУ, видели только ЕГО. А вокруг НЕЁ была пустота. ОН вспомнил, что ОНА всегда была одна. И сейчас на НЕЁ смотрели с пренебрежением и брезгливостью, как на раздавленного клопа. Но ЕЁ глаза сияли. ЕМУ. ЕЙ не было дела до окружающих.

ЕГО девушка требовательно потянула ЕГО за рукав. ОН ещё раз взглянул на НЕЁ и повернулся, чтобы уйти. ЕЁ глаза погасли. ОН поёжился — как будто действительно жаркое летнее солнце ушло за тучи.

— Всё лучшее, что у меня могло быть, уже было, — прошептала ОНА. — И ничего больше не будет.

ОНА тоже повернулась и, ничего не видя перед собой, пошла вперёд. Резкий звук клаксона не заставил сменить ЕЁ маршрут. Но ОН обернулся. ОНА вышла с поля, где по традиции было вручение дипломов, и шла по дороге, вокруг сновали машины, яростно сигналя ЕЙ. Но ОНА шла, не видя и не слыша. ОН рванулся к НЕЙ от своей новой подружки, которая возмущённо ЕМУ что-то кричала, и побежал к НЕЙ.

— С ума сошла? — крикнул ОН ЕЙ в лицо, схватив за плечи и как следует встряхнув. — Ты на дороге! Тут машины ездят! Тебя могут сбить!

— Это неважно, — сказала ОНА, улыбнувшись. Тепло ЕГО рук оживило ЕЁ лицо. Вдруг ОНА встревожилась: — А что ты здесь делаешь? Тебя могут сбить!

Секунду ОН смотрел на НЕЁ и вдруг судорожно схватил и прижал к себе так, что теперь ОНА чуть не задохнулась. Мимо надрывно сигналя, пронёсся грузовик. ОНА вырвалась от НЕГО и стукнула кулачком по Его груди:

— Ты можешь погибнуть! Уходи!

— Без тебя не пойду.

ОНА подняла глаза. Робкая надежда стала пробиваться в ЕЁ душе.

— Но ты же не любишь меня, — испуганно сказала ОНА.

— Ты же меня любишь, — улыбнувшись, сказал ОН, взяв ЕЁ лицо в ладони. — За нас двоих. — ОНА робко улыбнулась. — И научишь меня.

ОНА счастливо улыбнулась, запрокинув голову. Но через минуту, поглядев на всё ещё глазеющую на НИХ толпу, грустно сказала:

— Ты уже любишь. Другую.

— Нет. — ОН не отпускал ЕЁ лица. — Они были ступеньками на пути к тебе.

ОН ЕЁ обнял. Начавшийся дождь остудил толпу, готовую ЕГО линчевать. И потихоньку все разошлись. Долго ещё стояла и глядела на НИХ незнакомая темноволосая девушка. Наконец, смачно сплюнув, она широким жестом вытерла рот, повернулась и ушла. Остались только ОН и ОНА, объезжаемые возмущённо сигналящими машинами и омываемые дождём. Вокруг во всём мире были только ОНИ одни. А для НЕЁ весь мир был только рядом с НЕЙ — ОН. А ОН? Неизвестно о чём ОН думал. Но ОН не отпускал рук от НЕЁ. ОН не отходил от НЕЁ. ОН не переставал обнимать ЕЁ.

Где-то грохнул гром и сверкнула молния. А над НИМИ сквозь тучи вдруг проглянуло солнце. И ОНИ стояли — одни во всём мире, под дождём и солнцем.

МИМОЛЁТНАЯ ВСТРЕЧА

Вагон метро был полон. Молодая женщина не знала, было ли это связано с каким-нибудь футбольным матчем или это просто час пик — поскольку праздников, как и гуляний сегодня быть не должно — ей было всё равно. Она хотела сесть или хотя бы поставить тяжёлую сумку, оттягивавшую руки. Но в вагоне метро, полном людей, это было нереально — поставишь, а потом в толчее не найдёшь…

Объявили станцию, вагон остановился, двери открылись. Люди, сменяя друг друга, медленно перемещались по вагону. И вот уже перед ней лицом к лицу стоял молодой человек. Было тесно, но не настолько, чтобы он прижимался к ней. Поскольку он стоял лицом к закрытым дверям, за которыми проносилась чернота тоннеля, смотреть ему было не на что. И он смотрел на неё, тяжело опиравшуюся на эти двери спиной, безразлично и равнодушно, как на манекен в магазине.

Вдруг вагон резко дёрнулся, и молодой человек навис над молодой женщиной. Она инстинктивно выпростала правую руку и упёрлась ему в грудь. Вся тяжесть её сумки легла на левую. От её резкого движения пуговица на её блузке расстегнулась, а куртку она расстегнула ещё при входе в метро: сырая весна уже была довольно тёплой. Молодой человек, упёршись левой рукой в двери, к которым она стояла спиной, с интересом разглядывал её вырез. Повинуясь человеческой толпе, он сильнее прижался к ней. Пониже живота в неё упёрлось что-то твёрдое.

— Это ваш мобильник, или вы так рады меня видеть? — неприязненно спросила молодая женщина. Ещё ей не хватало извращенцев в вагоне метро!

Молодой человек ухмыльнулся. Через некоторое время он наклонился к её уху и громко сказал, перекрывая шум метро:

— Если ты не прекратишь шарить у меня по ширинке, тебе придётся раздвинуть ножки.

Женщина вспыхнула и поджала губы: точно, извращенец!

— Если вы не заметили, — как можно спокойнее сказала она, — то одна моя рука упирается вам в грудь, чтобы вы не размазали меня по двери своей тушей. — Молодой человек скривился: его атлетическую фигуру уж тушей точно нельзя было назвать. — А в другой у меня сумка с вещами. — Молодая женщина несколько раз слегка приподняла свою сумку, чем вызвала ворчание толстяка, стоявшего рядом. — А третьей руки у меня нет. — И свободной рукой она попыталась застегнуть пуговицу. — Так что, с кем у вас ролевые игры — разбирайтесь сами. — Снова неприязненно сказала она, попытавшись встать боком. Но вагон тряхнуло, и она снова уцепилась за молодого человека. — Простите, — произнесла она, не поднимая глаз.

Молодой человек посмотрел на неё, неуловимо извернулся так, что на живот молодой женщины перестало давить, и снова упёрся рукой позади неё, выше её плеча, ограждая, тем самым, от напиравшей толпы.

— Это вы извините, — покаянно произнёс он. — Я подумал, что вы из тех скучающих дамочек, что ищут острых ощущений в общественных местах.

— Нет, мне это не надо, — устало сказала женщина.

Они помолчали.

На следующей стрелке вагон качнуло, и молодой человек невольно наклонился к голове молодой женщины, вдохнув запах её волос. Неуловимая смесь из кокоса, шоколада и чего-то ещё, дразнящее-возбуждающего, коснулось его ноздрей.

— Интересный шампунь, — произнёс он, как только его отпустило.

Молодая женщина подняла на него глаза.

— Это не шампунь. Это я сама.

— Да? А как вас зовут?

Немного помолчав, молодая женщина назвалась. Молодой человек ответил. Завязалась ни к чему не обязывающая беседа. Молодая женщина скупо рассказала о своей работе, молодой человек — о своей, обменялись мнениями о погоде вообще и о весенней в частности, вскользь затронули политику, найдя общность во взглядах и взаимное нежелание развивать тему дальше, и недобрым словом помянули пробки, которые с улиц дошли и до метро. Молодой человек нашёл, что собеседница живая и остроумная, а молодая женщина решила перестать считать его извращенцем.

Поезд ехал, двери открывались и закрывались, пассажиры сменяли друг друга. В вагоне постепенно становилось свободнее. Молодой человек хотел было пригласить собеседницу на «рюмку чая», как она, услышав диктора, объявлявшего следующую остановку, направилась к противоположным дверям.

— Вы выходите? — слегка разочарованно спросил он.

— Да, — ответила молодая женщина, окинув его взглядом.

— Жаль, — уныло произнёс он.

— Бывает, — ответила она.

Когда показалась станция, молодая женщина вышла, повесив сумку на плечо. Молодой человек успел заметить, как она доковыляла до одинокой лавочки у первого вагона. На её ногах были туфли на высоченных каблуках. «Как женщины в таких ходят?», — удивлённо успел подумать он. Двери закрылись, вагон тронулся.

Весь перегон до следующей станции он вспоминал молодую женщину. Она ему настолько понравилась, что он решил продолжить знакомство. Но тут до него дошло, что они не обменялись телефонами. Он нахмурился. Надо бы её найти. Но кроме имени и её неповторимого запаха он ничего не знал о ней. Ни места работы, ни фамилии, ни, где живёт. Он даже не спросил, есть ли она в соцсетях. И, когда вагон остановился, он, повинуясь импульсу, вышел и быстрым шагом пересёк станцию. Поезд, шедший в другом направлении, как раз подходил к платформе. Только, зайдя в вагон, он сообразил, что она вполне могла уже уйти. Но она сидела на своём месте. Подойдя, он заметил, что она сняла свои кошмарные туфли и поставила ступни на них сверху.

— А я думал, вы уже ушли.

Молодая женщина скривилась.

— Я целый час стояла на этих ходулях. Теперь два часа буду отходить.

Молодой человек удивлённо посмотрел на неё.

— Не понимаю я женщин: одеваете неудобную обувь, ломаете ноги, а потом жалуетесь.

Женщина гневно посмотрела не него.

— А я удивляюсь мужчинам: вместо того, чтобы подумать, сразу делаете выводы о женской глупости! Была у меня нормальная обувь. — Женщина потрясла пакетом, стоявшим рядом с сумкой. — Но она почти развалилась, когда я ехала обратно. Вот и пришлось одеть туфли, которые я купила дочери на выпускной. Хорошо ещё, что её размер чуть больше моего…

— Ну так, может, всё-таки одеть её, чтобы дойти до дома?

Молодая женщина с сомнением посмотрела на него, на пакет и со вздохом вытащила кроссовки. Они были весьма потрёпанными и местами рваными. Недоверчиво оглядев их, она с очередным вздохом стала натягивать их на себя.

— Погодите, — сказал молодой человек.

Он встал на одно колено и взял в руки небольшую стопу молодой женщины. Лёгким движением пальцев он стал её массировать. Она блаженно закрыла глаза.

— Как хорошо! — счастливо произнесла молодая женщина.

— А что, муж вам не массирует ноги? — спросил, забавляясь, молодой человек.

— Муж! — неприязненно бросила молодая женщина. — Я должна быть благодарна, что сама не массирую ему ноги. А только плечи и спину.

Молодой человек усмехнулся.

Закончив с массажем, он надел кроссовки ей на ноги. Молодая женщина поднялась и потянулась. На серьёзном лице отобразилась лёгкая паника.

— Что случилось? — спросил молодой человек, придерживая её за руку.

— Нога затекла, одеревенела. Я не могу идти. — Она наклонилась и помассировала икру.

Молодой человек с минуту смотрел на неё. Когда она стояла, теперь, без каблуков, она оказалась совсем невысокого роста: её макушка не доставала даже до его подбородка. Он оглядел её вещи, закинул её сумку себе на плечо, а её саму подхватил на руки. Молодая женщина протестующее вскрикнула.

— Ну что вы, в самом деле? — улыбнулся молодой человек. — Я усажу вас в такси, и мы простимся.

— Какое такси? — протестующее воскликнула она. — Я на автобусе!

— Ну уж нет, — сказал молодой человек, и решительно направился к выходу. Женщина едва успела подхватить пакет с туфлями.

Дойдя до эскалатора, он мягко поставил её на ноги, придерживая за локоть. Подъём был не долог, и молодая женщина интенсивно массировала икру во время движения.

Как только эскалатор закончился, молодой человек снова подхватил её на руки под негодующие взгляды окружавших пассажиров. Два пролёта наверх, и они на улице. Тут молодой человек снова поставил её на ноги, чтобы поправить её сумку у себя на плече. Розовая от смущения, она протянула за ней руку.

— Ну нет, — сказал молодой человек. — Я обещал посадить вас в такси.

— У меня нет денег на такси, — тихо сказала женщина. Молодой человек нахмурился.

— Ваш муж отправляет вас за покупками, но не даёт денег добраться домой?

— Мы в разводе, — буркнула молодая женщина и снова протянула руку к своей сумке на его плече.

Лицо молодого человека неуловимо просветлело.

Подошедший автобус избавил их от выяснения отношений и споров. Молодая женщина решительно сняла с плеча молодого человека сумку и поковыляла к дверям. Он, очнувшись от своих мыслей, поспешил за ней, поддерживая под руку. Он ещё некоторое время смотрел вслед уходящему автобусу, а потом вдруг ударил себя ладонью по лбу: они же так и не обменялись контактами. И теперь он её потерял навсегда…

А молодая женщина, задумчиво глядя в окно, размышляла о странном поведении нового знакомого. И он не навязывался проводить её до дверей дома. Даже не спросил её телефон. А теперь они расстались… Но, может, они ещё встретятся?

Вагон метро был полон. Молодая женщина не знала, было ли это связано с каким-нибудь футбольным матчем или это просто час пик — поскольку праздников, как и гуляний сегодня быть не должно — ей было всё равно. Она хотела сесть или хотя бы поставить тяжёлую сумку, оттягивавшую руки. Но в вагоне метро, полном людей, это было нереально — поставишь, а потом в толчее не найдёшь…

Объявили станцию, вагон остановился, двери открылись. Люди, сменяя друг друга, медленно перемещались по вагону. И вот уже перед ней лицом к лицу стоял молодой человек. Было тесно, но не настолько, чтобы он прижимался к ней. Поскольку он стоял лицом к закрытым дверям, за которыми проносилась чернота тоннеля, смотреть ему было не на что. И он смотрел на неё, тяжело опиравшуюся на эти двери спиной, безразлично и равнодушно, как на манекен в магазине.

Вдруг вагон резко дёрнулся, и молодой человек навис над молодой женщиной. Она инстинктивно выпростала правую руку и упёрлась ему в грудь. Вся тяжесть её сумки легла на левую. От её резкого движения пуговица на её блузке расстегнулась, а куртку она расстегнула ещё при входе в метро: сырая весна уже была довольно тёплой. Молодой человек, упёршись левой рукой в двери, к которым она стояла спиной, с интересом разглядывал её вырез. Повинуясь человеческой толпе, он сильнее прижался к ней. Пониже живота в неё упёрлось что-то твёрдое.

НЕ — ЗА ЧТО, А — ЗАЧЕМ?

Мы встречались уже полгода. Нечастые встречи, потому что у нас не совпадал график работ: я работала в офисе с девяти до шести вечера, он — сутки-трое, да еще с «плавающим» временем — то днем, то ночью. И всё же нам удавалось встречаться. Это было какое-то сумасшествие: я, как девчонка, ждала звонка, сообщения в вайбере, видео в скайпе, редких встреч в метро… Я так хотела обнимать его, целовать… Касаться каждое мгновение… Не думаю, что это была любовь. Скорее, болезненная тяга к чужому участию, теплу… Я знала, что он женат. Правда, жена и дети в Самаре. И он их любит. Я — почти что замужем. Если эти руины можно было так назвать. Я давно уже ничего не ждала. Ещё в юности, приобретая опыт, я поняла одно: любовь не для меня, меня нельзя любить. Я могу быть только хорошим товарищем, соратником, другом, поддержкой, сексуальным тренажером, да кем угодно, только не возлюбленной. Меня можно было использовать, плакаться у меня на плече, ходить в разведку и доверять тайны. Я была удобна. И, когда я дарила свою душу, оказывалось, что всё это никому не надо. Нужна моя преданность, но не чувства, нужно моё тело, но не душа. А потом… А потом мне всё надоело. Я вышла замуж за того, кого посчитала лучшим из тех, кого знала. Зря я так думала. Мужчина всегда остаётся мужчиной. Даже лучшие на поверку оказываются лицемерами и эгоистами с манией величия. И он, Володя… Как-то терпеливо и ненавязчиво подобрал ключ к тайнам моей души, а потом и тела… Я, которая долгие годы не верила никогда и никому, которая даже на порог своей души не допускала, а прикосновения к моему телу мне были противны — и это я раскрылась перед ним вся, без остатка, полностью и безоговорочно. Нет, я не теряла головы, я не в том возрасте, давно не девочка. Просто… Видимо, устала жить так, всегда одна, всегда в себе… Не знаю. Как и не знаю, почему вдруг. Почему он… Почему я… Нет, я бы не смогла сказать. Нет, я всё осознавала. И открывалась долго, трудно, медленно и постепенно. Но всё же открылась. Так, как никогда и никому. И прекрасно понимала, что это глупо. Что со временем и он тоже будет таким, как все они… Но, видимо, прорвало шлюз. А он? Он был так внимателен, нетороплив, так берёг мою ранимую душу, которую как-то разглядел сквозь броню холода и льда, цинизма и нарочитой грубости. И это было весьма странно: он ведь был женат — зачем ему это? А я? Я и не знала, что такая слабая, что так завишу от… От чего, собственно? От мужчины? Его слов? Его ласки? От всего вместе? Нет, никто никому ничего не обещал — с чего бы? Да и я ничего не ждала. Нет, вру. Ждала. Но… Словом, я запуталась.

Мы встречались. Иногда спали вместе. Он ездил к семье, когда случался отпуск, я возвращалась в свой склеп. И, как дура, ждала его. Ждала и считала дни, часы. Ну не сумасшествие? В моём-то возрасте…

Вот и сегодня — выдалась минутка между нашими работами. Мы хотели поехать в наш давно облюбованный мотель…

Встретившись (я была просто на седьмом небе — ну точно, с ума сошла, вела себя как школьница во время первой любви), мы уже собирались идти, как к нам подошла женщина. Обычная, таких много. Возрастной вес, морщины, довольно миловидное лицо. Только сейчас оно отражало холодную ярость.

Подойдя, она без слов чмокнула Володю в щёку и собственнически взяла его под руку. Его лёгкое смущение мне всё сказало: ясно, жена.

— Привет, — с улыбкой, с которой, наверно, кошки играют с мышкой перед тем, как её съесть, произнесла она. Я постаралась не поменять вежливого выражения лица. — Не ждал? — Она провела пухлой рукой по щеке Володи. Тот не сводил с меня глаз. Я не могла понять, что он при этом думает. Я же думала одно — зачем? — Я его жена, — констатировала женщина очевидное. — А вы, надо полагать, его любовница? — Она хищно оглядела меня с ног до головы. Я так и видела её мысли: что он в тебе нашёл? ни кожи, ни рожи.

— Ну что вы, — с мягкой, как могла при такой боли в душе, улыбкой сказала я. — Какая я любовница? — Я посмотрела на Володю. Боже, как же оказалось для меня больно его предательство! — Я способ провести время. — Я перевела взгляд на женщину. — Если хотите, кукла резиновая. — Я помолчала. Женщина явно была ошеломлена. — Но вы не беспокойтесь, — продолжила я. — Я вас не потревожу. — Я посмотрела на них обоих. Боже, как же больно! Да, я любовница — сама виновата. Но всё же… Нельзя же так… — Желаю вам счастья. — Я говорила искренне, хотя мне хотелось быть за километры от сюда, никого из них не видеть, не знать!

Я повернулась и пошла. Не знаю, куда. Просто надо было уйти. От них. От него. Слёзы набежали на глаза. Я снова поверила, как дура! И кому? Мужчине! А ведь не девочка уже. И жизнью битая. Жила себе в своём холодном склепе и была спокойна. Как в гробу, но не было душевной боли, как сейчас. И вот от него я, как наивная школьница, ждала звонка, тосковала по общению! Изводила себя, стараясь не навязываться, оберегала от своей слепой привязанности, не обрушивала на него всех тех чувств, что бушевали во мне, боясь и его напугать и оттолкнуть, когда мне так хотелось звонить ему всё время, видеть его, слышать, прикасаться! Я ломала себя, не подходя к телефону и не включая скайп. И это было мучительно. Однако, гораздо мучительнее было сейчас. И оказывается, он не стоил того. Но почему он? Потому что у меня никого не было? Потому что никто не грел мою душу? Я ведь всё знала. И что женат, и что дети… И ничего не требовала… Зачем же со мной так?

— Катя! — Володя догнал меня. — Катя, я…

Я подняла на него глаза. Вроде, по моим щекам текли слёзы.

— Зачем? — тихо сказала я. Господи! Ну, ударил в спину, зачем же нож в ране поворачивать? Сейчас начнётся: я не знал… я не хотел… Враньё! Как бы тогда его жена из Самары узнала, что мы с ним встречаемся здесь и сейчас в Москве? — Зачем ты со мной так? Сказал бы просто: «мы расстаёмся» — я бы не стала ничего выяснять и выпытывать. Никаких претензий, сцен, оскорблений и угроз, никакого шантажа и тестов на беременность. Я бы ушла. Просто ушла. Как не было меня. Но так… Зачем?

Я смотрела на него. Он не знал, что сказать. А я… Я пошла дальше.

— Катя! — позвал он. — Я никому не говорил…

Но я махнула рукой и не обернулась. Нет, хватит с меня мужчин. Сколько раз убеждалась… Пусть другие влюбляются, теряют голову, верят красивым словам о себе, ведутся на участие, терпение и внимание… Я тоже долго сопротивлялась. Даже была удивительна его настойчивость. Я не позволяла себя обмануть и поверить всему тому хорошему, что он мне обо мне же и говорил. Слов нет — слышать приятно, но… И как же так — в какой-то момент я что-то упустила. И… Я стала зависимой от него. Да, я держала себя в руках, не преследовала его собой и своими чувствами, не доставала звонками. Хотя, бог знает, чего мне это стоило. Но я не могла так с ним. То, что я стала настолько нуждаться в нём — моя проблема. И я, как могла, справлялась, оберегая его от себя. А он смог. Со всей дури мордой в грязную стену… Я выдержу. Я оклемаюсь. Я приду в себя. Со временем. Но, боже мой, как же это больно!

Я вышла из метро в сумеречную осеннюю грязь со снегом. Сверху моросил мелкий дождь. Он смешивался с моими слезами. Я поёжилась: только теперь я заметила, что я в распахнутом пальто. А, всё равно. Я глубже засунула руки в карманы. Пусть я заболею — лечение тела хоть отвлечёт от тоски в душе от его предательства. Неужели я любила? Да не может быть. Просто поддалась чувствам. Чего долгие годы себе не позволяла. И не надо было… Ну какая же это любовь?

Я вышла к набережной и опёрлась о парапет. И всё же, зачем он так? Зачем? Я просто хочу понять… Не — за что, а — зачем?

УХОДЯ — УХОДИ

Мы лежали, обнявшись. Мне было уютно у него под боком. Моё прошлое было в руинах, будущего не было (или я просто не хотела его видеть), имело значение только настоящее. А в настоящем был он, Володя. Нет, он не был моим любимым. Он и приезжал от случая к случаю. И не всегда эти случаи мы проводили в постели мотеля. Ещё мы вместе открывали Москву. Ведь, несмотря на 20 лет, что я тут живу, я ничего не видела и не знала: работа-дом-работа. В выходные бы выспаться, убрать в квартире, постирать-помыть-приготовить и в магазин за продуктами. Всё. А тут… Мы гуляли по старым улочкам центра, забирались в пыльные дворы, отдыхали в зелёных скверах… Мне было спокойно. Я не ждала ничего и ничего не хотела менять. Я — мать-одиночка, он — женат с кучей детей. Мне не нужен был брак — ничего там хорошего нет, а что нужно было ему — я предпочитала не выяснять, зачем? Меня вполне удовлетворяло то, что было здесь и сейчас… Его теплота, его слова, его ненавязчивая опека, его вроде бы восхищение мной. Мне было хорошо с ним…

Он пошевелился. Я приподняла голову. Его взгляд был странно отстранён.

— Моя жена узнала о нас, — безжизненно сказал он

Я приподнялась, опёрлась о локоть и посмотрела в его печальное лицо, заставив взглянуть мне в глаза.

— Ты хочешь сказать, это наша последняя встреча? — полувопросительно сказала я. Ну, конечно! Именно поэтому он так печален. Или я просто себя обманываю. И вдруг меня пронзила другая мысль: — Так ты решил сказать это сейчас, а не когда мы сегодня только встретились? — Мой бог! Да он просто хотел поиметь меня напоследок!

Я резко села, обхватив колени руками. На моих глазах стали собираться слёзы. И это после того, как я открыла ему не только своё тело, но и душу до самых глубин! Я, которая не доверяла никогда и никому, даже бывшему мужу в начале нашего супружества! На 10 лет я закрылась от всех. Володя же как-то влез в моё нутро и всё в нём перевернул так, что я повела себя, как наивная школьница, ограждая его от своей тоски по нему, от желания ежеминутно ему звонить, прикасаться к нему, чувствовать его. И этот удар в спину: переспать, а потом поставить перед фактом — всё, конец… Сколько раз я сама говорила ему, что расстаться надо. Что так лучше, пока всё не зашло слишком далеко. Он не соглашался — наверно, я ему была нужна. Удобна и нужна. Говорил, что наши встречи должны быть просто встречами. Что он не хочет ранить моё сердце, чтобы я не влюблялась в него… Видимо, всё же, чувствовал мою зависимость от себя. Я хотела расстаться, хоть он и был мне нужен. Но тогда ещё я ему была нужна. Тогда. А теперь…

Он положил руку мне на плечо. От его такого родного прикосновения меня пронзила мучительная боль. Я сорвалась с места и кинулась в ванную. Запершись там, я дала волю слезам, затыкая кулаком рот, чтобы не взвыть. Я всегда оберегала его от вспышек своей эмоциональности. По опыту знаю: это отпугивает мужчин. Хотя, в постели они весьма довольны проявлением страсти: это поднимает их в их собственных глазах. Так и с Володей — волю себе с ним я давала только в постели, пытаясь в другое время сдерживать себя и свою страстную натуру: неадекватная истеричка интересна только психиатрам…

Сколько я сидела, я не знаю. Но, умывшись, я вышла и застала Володю всё ещё в кровати. Он нехотя поднялся.

— Подожди меня. Мне надо тебе кое-что сказать, — произнёс он. Потом, помолчав, добавил: — Я бы не хотел тебя терять. Просто подожди, дай я всё объясню, — сказал он, и направился в оставленную мной ванную.

Я проводила взглядом закрывавшуюся дверь. А чего мне ждать? Что он может мне нового сказать? Разбивать его семью я не собиралась — об этом я ему сказала сразу и говорила всё время. Но и продолжать отношения, принося боль его жене, я не хотела. Достаточно было осознания того, что она у него просто есть — молодая, красивая. Когда я только думала об этом — хотелось выть от тоски и бессилия, от боли и муки. Да и он сам говорил, что жену любит. Значит… Значит, расстаёмся. Ну и чего тянуть?

Я быстро оделась, пока он не вышел, и выскользнула за дверь. Да, мне будет больно. Но это уже моя проблема. Главное, чтобы он не напоминал о себе. А я — я справлюсь. Не в первый раз.

ЖЕНА — ЛЮБОВНИЦА

Телефон зазвонил как раз тогда, когда я заканчивала чистить зубы. Наскоро прополоскав рот, я, не глядя, быстро нажала кнопку — я ждала звонка от Володи. В ответ я услышала незнакомый мягкий голос женщины.

— Вы ведь Екатерина? — вежливо спросила она, поздоровавшись.

— Да, — осторожно ответила я. — С кем имею честь?

— Я — Алла, жена Володи, — грустно ответил голос. — Хотя, возможно, он вам обо мне не говорил…

У меня во рту резко пересохло, и я медленно села на ванну.

— Говорил, — помолчав и обретя голос, сказала я. — Просто не называл вашего имени. — Я снова помолчала. — Он вас любит, — брякнула я, терзаясь этой правдой.

В трубке что-то прошелестело: то ли говорившая вздохнула, то ли усмехнулась.

— Нам надо встретиться, — сказала она.

Дурацкая ситуация: да, я была любовницей женатого мужчины. Но я не собиралась разбивать семью, шантажировать его или причинять боль его жене. Я так и говорила Володе: если ты её любишь, как говоришь — ты не доставишь ей боли знать, что спишь с другой. И вот, она узнала… Я её прекрасно понимала: она хотела посмотреть, на кого променял муж её, молодую, красивую и, главное, любимую… И вполне была готова, что при возможной встрече она разорвёт меня на части. Но голос говорившей был спокоен. Грустен, но спокоен. С Володей мы договаривались встретиться ближе к вечеру, и я ждала его звонка, чтобы уточнить время. Потому и не посмотрела на номер того, кто звонил сейчас…

— Хорошо, — ответила я. — Мы можем встретиться через час. Если вы не возражаете, — поспешно добавила я.

— Согласна, — ответила она.

Мы уточнили место и разъединились. Я с дрожью ждала, что мне может сказать женщина, которую обманывал муж при моём участии.

И вот мы встретились. Не скажу, что Алла была ослепительной красавицей: обычная тридцатилетняя миловидная женщина со слегка уставшим лицом изучающее смотрела на меня.

— Володя случайно оставил открытой свою страницу вконтакте с вашей перепиской, — начала она. — А я не смогла сдержать любопытства. И, хотя там не было ничего, кроме редкой переписки малознакомых людей, но когда он приехал домой, я поняла: у него кто-то появился. Да, вы не красавица, как и писали. Но он явно увидел в вас что-то. Хотя, вашим ногам можно позавидовать. — Она кивнула под стол, где я сидела, скрестив ножки в черных чулках. Я невольно поджала их под себя. — И глаза… У вас серьёзные умные глаза. И, как я вижу, вы не пустоголовая дура-красотка, которая кружит голову мужчине в кризисе среднего возраста. Я прошлась по ссылкам, что вы ему давали — на свои работы, сайты. Вы талантливый скульптор, достаточно умны. И я понимаю, почему он вас полюбил…

Я охнула. Мы с Володей не говорили о любви. Вернее, он говорил, что любит жену. Для меня она была просто абстракцией — кем-то неизвестным и кого я не хотела известным для себя делать. Просто так проще. Я же радовалась, что могла общаться с близким по духу человеком. Который ещё и в постели меня устраивал. После долгих лет воздержания, а перед этим после долгих связей с эгоистами, использовавшими меня, и мужем, которого я не любила, а под конец нашего брака просто возненавидела, я вдруг, почему-то раскрыла, нет, распахнула душу перед совершенно незнакомым мне человеком в чате. Потом мы встретились. И я допустила его до своего тела. Чего давно уже себе не позволяла ни с одним мужчиной. Прямо магия какая-то. Постоянно хотела прикасаться к нему, слышать его голос. Он не шёл у меня из головы днём, снился ночью. Я тосковала не по тому, что у него семья и жена, что он справляет праздники без меня, что я всегда на втором плане, а по тому, что не могу всё время быть с ним. Не могу постоянно чувствовать его тепло, уют его объятий, покой его присутствия. О любви мы не говорили ещё и потому, что мой бывший муж называл любовью чувство, которое я хотела бы забыть, как и забыть самого мужа. Слишком болезненные воспоминания, слишком неприятные чувства…

— Что вы сказали? — слабым голосом спросила я.

— Видите ли, я не дура, — задумчиво глядя на меня, сказала Алла. — Я видела, что он изменился. И я вижу, что он мучается. Не хочет предавать меня, но и вас он оставлять не хочет. С ним мы давно уже живём, скорее, как сотоварищи, чем как жена с мужем. Знаете, как он меня называет? — Я помотала головой, всё ещё ошеломлённая. — Алик. Понимаете? Раньше я была Алла, Аллочка, Алюнчик, Алюся… А теперь непонятный Алик. То ли парень, то ли девка… Он честен. В своём роде, — добавила она, заметив, как я вздрогнула. — И вы честны. В своём роде. Мы с вами в этом похожи. Вы прямолинейны, я тоже люблю прямоту. Вы стараетесь не приносить никому вреда, и я не хочу быть причиной чьей-то боли. Именно поэтому я и хочу сказать Володе, чтобы перестал валять дурака и спокойно встречался с вами.

— Простите, вы хотите сказать, что добровольно отпускаете своего мужа? — Я не могла поверить. Я разглядывала эту странную женщину и постепенно начинала понимать её. В своей жизни она всего добивалась сама. Скорее всего, именно так. И мужа она, наверняка, тоже добилась сама. А не как я — просто пошла на поводу матери, которая выносила мне мозг, чтобы я вышла замуж. Я и вышла. За того, кто первый предложил. Тем более, что я считала его тогда своей родственной душой. Откуда мне было знать, что эта родственная душа со временем станет обычным эгоистом-алкоголиком с манией величия и замашками Цезаря. А эта женщина бы ни за что не позволила никакой матери руководить собой. И теперь, вот так просто она отдаёт мне своего мужа, отца её детей? Я не могла поверить в подобное великодушие. Или глупость. Или коварную интригу.

— Вижу, вы мне не верите, — сказала она, проницательно глядя на меня. — Всё дело в том, что я, как уже сказала, отношусь к мужу, скорее, как к другу. И не хочу, чтобы он терзался тем, что не может быть с тем, кого он любит…

— Он говорил, что любит вас, — растерянно сказала я.

Женщина улыбнулась грустной улыбкой.

— Он обманывает сам себя. Просто не хочет делать больно мне. Или обещать что-то вам, что не мог бы исполнить. Возможно, он сам ещё не осознаёт, что любит вас. А вот вы… — Она снова проницательно посмотрела на меня. — Я видела ваши скульптуры. Мне можно ничего не говорить: они говорят сами за себя. Вы тоже любите его.

— Вы ошибаетесь. — Я сглотнула ком в горле. — Я просто завишу от него. Сейчас. Потому что… Просто, потому что он мне нужен. Но это пройдёт. Всё проходит. Пройдёт и это. И тогда он вернётся к вам. Ведь он, всё-таки, любит вас, а не меня. — Я бы хотела, чтобы она была права. В наших разговорах с Володей не раз проскальзывало что-то, что наводило меня на мысль, что и Володя неравнодушен ко мне. Один раз я не удержалась и спросила его. Он попытался ответить правдиво, но… Видимо, сам был не слишком уверен. Я боялась надеяться. Потому решила просто жить сегодняшним днём и не надеяться ни на что, кроме того, что он просто есть у меня, есть на свете.

Женщина с грустью смотрела на меня.

— Я не ошибаюсь. Я знаю своего мужа. И я понимаю вас — вы боитесь, что всё не так, как кажется. Боитесь поверить в своё счастье. Думаете, я готовлю вам какую-то ловушку. — Я вздрогнула: давно уже мне не встречался столь же проницательный человек, как я. Она это поняла и снова грустно улыбнулась. — Поверьте, я не собираюсь становиться у вас на пути. — Вот чёрт! Ну совсем мои слова! Те, что я говорила Володе, когда пыталась убедить его расстаться со мной. — Для меня главное — это покой. Ну и счастье Володи тоже.

— Всё-таки, вы любите его. Если так печётесь о его счастье, — сказала я.

— Скорее, как брата, — слегка улыбнувшись, сказала она. — Ну, и чтобы вас успокоить, могу добавить, что он мне до смерти надоел. Секс меня не интересует: роды троих детей отбили у меня желание заниматься им вообще и в частности. — Я удивилась: ну совсем, как я. Правда, у меня было только двое детей. Но и мне секс с мужем был настолько противен, что я избегала даже обычных его прикосновений. В то время, как к Володе меня не просто тянуло, а прямо подталкивало, влекло, несло, притягивало. Ну точно, магия какая-то. — Так что, никому никакой боли вы, оба, не доставите, если решите продолжать ваши встречи. Об одном прошу: не склоняйте его к разводу, пока не подрастёт наш младший…

— Я не собираюсь замуж вообще! Мне хватило замужества с моим бывшим мужем! — возмущённо сказала я. — И я не хотела вовсе уводить Володю из семьи! Мне вполне достаточно того, что есть сейчас!

— А вы уверены, что в будущем вам будет этого хватать? — спросила Алла.

— Вот в будущем и буду думать, — твёрдо сказала я. Женщина снова улыбнулась.

— Значит, мы договорились. Конечно, праздники он будет справлять с семьёй. Как и свои отпуска проводить с детьми. Если вам, обоим придёт в голову поехать вдвоём в отпуск, постарайтесь сделать это так, чтобы не знали дети. И чтобы отпуск был как можно более коротким. Я знаю, что вы никогда не были ни на море, ни в горах. А Володя говорил, что вы там будете. Правда, предусмотрительно не обещал, что с ним. — Женщина снова улыбнулась. — Что ж, если вы захотите, могу только повторить своё благословение. — Я изумлённо открыла рот, но не нашлась, что сказать. — Не удивляйтесь. Понимаю, моё поведение не укладывается у вас в голове. Но я не затеваю против вас ничего. И не собираюсь затевать против Володи. Я с вами была честна.

Она помолчала. А я изумлённо смотрела на неё. У меня не было слов, не было мыслей. Я тщетно пыталась придти в себя.

Она поняла моё состояние. И, прихватив свои вещи и повесив на плечо сумочку, она встала.

— Я понимаю, что вы в шоке. Потому оставляю вас осознать всё то, что я сказала. Всего хорошего.

Я проводила её глазами, пытаясь понять, что же это сейчас было.

Звонок Володи вывел меня из ступора. Мой бог! Как же он мне сейчас нужен!

Услышав его ставший за эти несколько месяцев таким родным голос, я вскочила.

— Боже, Володя! Как же я хочу тебя видеть! — вскричала я. Какое счастье, что я могу поговорить с ним обо всём на свете!

Но… Я остановилась. Стоит ли говорить ему о нашем разговоре с его женой? Нет, пусть она сама ему всё расскажет. Не буду встревать между ними. Пусть всё остаётся так, как есть. Хотя… Ведь как есть, уже не будет. А что будет? А, пусть будет то, что будет!

Я сорвалась с места, чтобы устремиться навстречу сегодняшнему дню. Что бы там ни произошло, но Володя есть в моей жизни. И сегодняшний день — наш. А значит… А значит, по фиг на всё!

Я едва не забыла свою сумку. Вот что значит, потерять голову! От любви или нет, но это не очень удобное чувство. Немного тревожащее. Тем, что я перестаю себя контролировать. Однако это всё же приятно: осознание того, что я нужна кому-то, сладко греет душу. И я, глупо улыбаясь, шла на встречу с тем, кого, вроде бы, любила. Неужели в моей жизни наступила белая полоса после нескончаемых чёрных и серых? Если так, то жизнь прекрасна! И, главное, я, наконец, счастлива!

КЛУБОК МОИХ ЧУВСТВ

Наконец наши отпуска совпали. И, что удивительно, летом! Наконец он смог выполнить своё обещание и поехать со мной вдвоём на море. А то я, занятая своими детьми, работой и, наконец, исчезновением из моей жизни мужа после развода могла позволить себе только один вид отдыха — дома на диване. За всё прошедшее время меня так всё достало, что свои предыдущие отпуска я так и проводила. Если бы ещё матушка не названивала… А мой любовник со своей вахтовой работой отпуска проводил со своей семьёй. Да, я была любовницей. И пока его жена не была в курсе наших отношений, меня всё вполне устраивало. В новый брак я не стремилась. Мне предыдущего кошмара было достаточно. Поэтому я не собиралась уводить Володю из семьи. Да и он не проявлял такого желания. Я ему была нужна. Как и он мне. Иногда при наших встречах он становился на какое-то время задумчивым, иногда я замечала его мгновенное смятение. О чём он думал? Я не хотела влезать ему в душу. Я берегла его чувства. Хотя я очень хотела, но я не названивала ему каждый час, не писала в вайбере каждую минуту, а во время встреч не держала его всё время за руку. Моё сердце обливалось кровью, когда он говорил о своей жене или том, что он общается с другими женщинами. По его словам, спит он только со мной. Но разве можно верить мужчине? Да ещё, у которого есть любовница? Я думала о нём каждый день, чуть не каждый час. А он — возможно, не думал вообще. Любили ли мы друг друга? А что такое любовь вообще? Мой бывший муж уверял, что любит меня. И, когда сидел годами без работы, требуя обслуживать себя как выполняющего мужские дела по дому хозяина, и когда вопил, что его не уважают как отца, когда он постоянно напивался по вечерам. Починенный лет пять назад кран, переклеенные двенадцать лет назад обои, недавно повешенное в комнате дочерей зеркало после пяти лет уговоров, и другие «мужские» дела, которые он снисходил делать после долгих уговоров раз в сто лет, а также несделанный бачок унитаза, разбитая плитка в ванной, перекошенные двери в комнате и на кухне, неостеклённый балкон, непочиненный порожек входной двери и другие несделанные дела по дому, которые он всё время сделать обещал, но так и не сделал, как-то не доказывали мне ни его любовь, ни то, что он хозяин в доме. Приходящий тиран, который требовал отношения к себе как к господу богу, который муштровал детей, требуя от них беспрекословного исполнения обязанностей по дому, которые сам не выполнял. Но переполнило мою чашу терпения то, что от морального садизма он захотел перейти к рукоприкладству. Я его не боялась. Может, именно это его бесило. Не боялась, но и терпеть такую «любовь» я не собиралась. Поэтому я подала на развод. Нищета из-за оплаты по кредитам, которые были оформлены на меня, потому что работала только я, меня не пугала: до того времени, как я получила заветную бумажку о моей свободе, и после этого счастливого события, ничего не поменялось в наших финансах. В ожидании достойной его работы он абсолютно все заботы положил на меня. В том числе и кредиты. Наоборот, развод дал мне моральный покой. И хоть с детьми мы иной раз простой белый хлеб считали большой редкостью, зато ни одна скотина не орала из комнаты, чтобы я принесла ужин в постель. Потому что, видите ли, ему хреново и он болен. «Болел» он тоже весьма своеобразно: с утра до вечера валяясь на кровати, а ближе к ночи шустрым зайцем убегая за пивом с водкой в магазин и до полуночи, а то и дольше, зависая с алкашами в ближайшем палисаднике. Но теперь, слава богу, всё закончилось: его нет, с кредитами я расплатилась, сын закончил учёбу и пошёл работать, старшая дочь рванула в колледж (правда, после того, как я её пилила целый год — не могу я всё на себе тащить: либо пусть учится, либо работает, а лучше и то, и другое), младшая, наконец, определилась, в какой ей кружок записаться, и несколько лет назад у меня появился приходящий любовник из другого города. То, что он живёт не рядом, имеет свои плюсы: не маячит назойливо перед глазами, не устраивает капризов с барскими замашками, чтобы я бежала к нему по первому его зову, не привередничает, не истерит по пустякам. Да и вообще встречались мы не так часто, чтобы надоесть друг другу. До этого лета вместе мы проводили только редкие выходные. И то, иногда только субботы. А тут — десять дней вместе, да ещё на море! Чтобы не напугать Володю своей экспрессией, я сдержанно похвалила его за заказанные билеты в купе, в котором я никогда не ездила, потому что вообще в жизни никуда не ездила. Если только в детстве. Но это было так давно, что я уже не помню. Слова мои были сдержанны, хотя я хотела повиснуть у него на шее и зацеловать до изнеможения, вопя во всё горло от радости. Однако в тот же вечер я отблагодарила Володю весьма существенно: после нашей постельной баталии он был усталым и выжатым, как лимон, но довольным, как кот, нажравшийся сметаны. И на следующий день мы уже обживались в купе поезда, едущего к тёплому морю.

Когда мы расположились, Володя запер дверь, а я быстренько стянула с себя платье. Глядя на меня, он стал судорожно стаскивать с себя футболку. Со штанами я ему помогла и, позабыв про всё на свете, мы стали целоваться, как одержимые. Я не заметила, как поезд тронулся. Надо же, это был мой первый секс в поезде.

Отдышавшись, мы продолжили обустраиваться, постоянно целуясь, как расшалившиеся подростки.

Застилая постель, я посмотрела на свою, потом на его.

— Ну почему в купе не предусмотрена двуспальная кровать? — вдруг вырвалось у меня. — Я так хотела бы заснуть у тебя под бочком и проснуться с тобой рядом! — Я залезла под простынку и потянула за собой Володю.

Он улыбнулся, целуя меня в шею.

— Ехать всего пятнадцать часов, — шептал он мне в волосы, целуя ушко. — Из них хотя бы восемь надо поспать. А ещё время на поесть и умыться…

— Я поняла. Не будем терять время.

И я скинула со своего обнажённого тела простынку…

…Когда спустя время, я вышла в туалет, в коридоре со мной столкнулся сосед из соседнего купе.

— Вы не могли бы стонать и кричать не так громко, когда… э-э-э… занимаетесь сексом?

Я оторопела: ни тебе здрасьте, ни мне до свидания. И слегка смутилась: сроду никто мне про мои эмоции от секса так прямо не говорил. А потом подумала: какого чёрта? Почему мне должно быть стыдно? Всю свою жизнь я боялась обидеть других, носилась с их чувствами, когда надо было наплевать на всех. Потому как плевали на меня, считая всем обязанной. Я была должна всех успокаивать, всем советовать, за всех планировать их будущее или мирить обиженных. За мою деликатность мне садились на шею. Может хватит? И в этот раз я отказалась смущаться.

— А что такое? — как можно спокойнее спросила я. Подобная беспардонность меня всегда бесила. А когда я за неё ставила вдруг хама на место, то меня же и называли агрессивной, злой, грубиянкой. Надоело!

— Просто… слыша вас, моя жена излишне… возбуждается…

— И что? — Я уже начинала закипать.

— Видите ли, — он запнулся. — Это несколько интимный вопрос… Словом, я очень давно женат и давно охладел к жене и совсем не сплю с ней. У меня есть любовница, которая меня любит… Она устраивает меня, а я её. И я не хочу, чтобы жена приставала ко мне… Меня-то она вовсе не возбуждает…

Я не стала дальше слушать его мерзких объяснений, быстро пообещав быть потише. Чёрта с два я буду потише! Жена его не возбуждает! Да пошёл ты!..

И всё оставшееся время, когда мы с Володей начинали наши игры, я ничуть не приглушала проявление своих эмоций. Вот ещё!

А попытки мужчин из других купе посплетничать с Володей обо мне, благодаря моим крикам и стонам, наталкивались на его нежелание обсуждать меня и нашу сексуальную жизнь. За это я его уважала: он не говорил о своих постельных победах ни мне, ни другим. Познакомились мы в интернете в одном из чатов. А потом уже довелось встретиться в реале. Но даже в сети среди безликих аватарок и ничего не значащих ников он никогда и ни с кем не сплетничал о своих похождениях. Было и было. А когда, где, с кем — он всегда уходил от ответа. За мою жизнь, наверно, единственный мужчина, который не старался хвастаться количеством побед, изощрённостью поз или числом «подходов» за ночь. Поэтому я вовсе не собиралась приглушать свой звук. И, когда по приезде мы выходили, вагон провожал его как героя. А меня, наверно, как порноактрису. А мне плевать: я была рядом с тем, с кем давно хотела. Моя рука в его руке, десять дней рядом у моря — чего ещё желать? И я чувствовала, он разделял мои мысли: он не выпускал моей руки, нежно обнимал меня, целовал в глаза и губы и позволял гладить себе спину, жмурясь от удовольствия. В такие минуты мне очень хотелось обнять его как можно крепче и никогда не отпускать. Мечты…

По приезде у частника мы сняли даже не комнату, а кровать. Правда, довольно просторную. А мы и не собирались сидеть в доме, проводя все дни на пляже или в городе. Только во второй части нашего отпуска мы стали выбираться дальше. Вопросов по поводу оформленных отношений нам не задавали — кому какое дело?

Море поразило меня. Красный закат, лунная дорожка, серебристые, что-то шепчущие волны — и тот, кто я хотела, со мной рядом. Я была счастлива. Мой восторг и неприкрытая радость расшевелили Володю, который немного смущался прилюдного проявления чувств. Именно поэтому мне не удавалось соблазнить его сексом на пляже, хоть днём, хоть ночью. Я не боялась, что он посчитает меня распущенной и будет относиться, как к шлюхе. Нет. В конце концов, я его любовница. И женой быть не ждала. Именно поэтому я позволяла себе быть искренней, непосредственной и честной. Тот, кому я такая не нравлюсь, уходил из моей жизни и не возвращался, избавляя меня от потери времени общения с подобным человеком. В прямоте есть свои плюсы: меньше уходит времени на выяснение подлинной сущности человека и выяснение отношений с ним. А ведь жизнь итак коротка…

…В тот поздний вечер мы гуляли по пляжу. Он обнимал мои плечи, а я гладила ему спину. Мне приятно было прикасаться к нему в отличие от прикосновений остальных людей — не люблю, когда меня тискают, хватают за руки, обнимают за плечи и лезут целоваться. А его прикосновений мне было мало. Прямо мистика какая-то… Уходящее за горизонт солнце посылало умирающие лучи к небу, раскрашивая его в невообразимое сочетание розового, лилового, пурпурного, сиреневого и тёмно-синего цветов. Полная луна, появившаяся с последним погасшим лучом, ярким пятном отражалась в море, образуя жёлтую мерцающую дорожку в лениво перекатывающихся волнах. Я была очарована. Меня охватил такой восторг от увиденного, что от полноты чувств я затанцевала вперёд по пляжу, распевая во всё горло свою любимую песню «Арии», размахивая босоножками в руке. В одном месте я сделала вид, что споткнулась и упала на песок. Володя со всех ног бросился ко мне, с тревогой в глазах. Его нежные руки гладили мою «потерпевшую» ножку. А я постепенно возбуждалась. Наконец я обняла его и впилась в его такие соблазнительные губы. Его сладкий и жадный поцелуй ещё больше воспламенил меня. И, упав на спину, я увлекла его на себя. Лёгкое пляжное платье как будто само соскользнуло с меня, и я сама уже освобождалась от бикини. Моя страсть так воспламенила Володю, что он не сопротивлялся, когда я помогала его раздеть. И то, что я представляла, свершилось: секс на пляже под чёрным звёздным небом, полной луной, с человеком, которого я… любила? Возможно. В этот момент я любила весь мир. Я не боялась всяких гопников или кого похуже, которые могли бы напасть на нас. Нет, я не была наивной или безбашенной. Просто почему-то была уверена, что ничего плохого не случится. Откуда и почему эта уверенность, я не знала. Но иногда то, в чём я была почему-то уверена, внушало уверенность в других. И страшного не происходило.

Когда мы, усталые, едва дыша, лежали на песке, была уже глубокая ночь. Я бы хотела заночевать на пляже под боком Володи и проснуться утром рядом с ним под плеск волн. Но это было уже слишком. Пришлось одеваться и возвращаться спать.

Утром проснулись мы поздно. Так не хотелось никуда идти, но не проводить же такие хорошие деньки взаперти: это можно будет делать и зимой, и слякотной осенью и промозглой весной. А сейчас надо выходить на солнце и к голубому небу.

Гуляя по набережной, мы не раз встречали одинокого пожилого мужчину на лавочке, сидящего лицом к морю. Сегодня Володе захотелось угостить меня мороженым (а может и ещё чем-то), и он оставил меня, чтобы сходить за ним. Я остановилась и смотрела на волны, солнце, чаек вокруг. Знакомый мужчина подошёл ко мне. Некоторое время он молчал рядом.

— Отрадно видеть, как вы с мужем любите друг друга, — вдруг сказал он.

— Мы не женаты, — вздрогнув от неожиданности, ответила я.

Мужчина удивлённо глянул на меня.

— Так это предсвадебная поездка?

— Вовсе нет, — ответила я. — Мы не женимся.

— Гражданский брак? — с лёгким пренебрежением спросил он.

Вот не люблю я, когда лезут в душу, да ещё со своими стереотипами.

— Нет. И, хотя это не ваше дело, но я его любовница, а он женат. Не на мне.

Мужчина уже с откровенной брезгливостью посмотрел на меня. А я добавила:

— Я побывала замужем. Не за ним. И сделала вывод: брак хорош во всех смыслах для мужчин. А для женщин он противопоказан. Также я люблю читать историю. И она мне только подтверждает моё мнение. Во все времена брак был хорошим делом только для мужчин. А для женщин это кабала и рабство. И если вы придерживаетесь других взглядов, мне плевать.

Я не хотела быть грубой. Но подобных людей надо ставить на место. Чтобы они не лезли к тебе, нарушая твой душевный покой своими указаниями, мнениями, поучениями, одобрениями, которых никто не спрашивал, и уверенностью в собственной незыблемой правоте. Беспардонность хороша на рынке среди базарных баб.

Мужчина какое-то время смотрел на меня, поджав губы. Как только он захотел что-то добавить, я сказала:

— Сейчас я счастлива. Именно потому, что свободна. А замужем у меня не было даже охоты-рыбалки, футбола с пивом, гаража, пейнтбола или покера, куда бы я могла скрыться от семейных забот. И куда любят убегать мужчины, потому что им по дому надо что-то сделать и о том напоминает жена. У меня же этих отдушин не было. Зато был муж, которому я должна была прислуживать, обихаживать, да ещё развлекать ночью. Не потому ли у жён так часто «болит голова»?

Сказав это, я смерила мужчину презрительным взглядом, едва не плюнув ему под ноги, и пошла навстречу Володе, который уже нёс мне цветастый пластиковый стаканчик. Я кинулась ему на шею и крепко поцеловала в губы. Как хорошо, что он у меня есть! Пусть на десять дней. Мне больше и не надо. Лучше редкие, но счастливые встречи, чем каждодневная рутина и рабство. Правда, Володя говорил, что помогает жене. Но кто же скажет, что лежит на диване с утра до вечера, когда жена пашет на работе и по дому? Да, было немного грустно, что скоро мы вернёмся, и нам придётся расстаться. Но это расставание же будет недолгим. Гораздо хуже, если бы мы не расставались вовсе. Это не значит, что я, как собачка, бежала к нему по первому его зову. Иногда я была вынуждена отказываться от встреч, хоть и очень хотела быть с ним. Пусть я любовница, но я ничья не рабыня. И в семейное рабство уж точно не собираюсь бежать, ломая ноги. Да, мои взгляды непонятны ни женщинам, ни мужчинам. Но я не собираюсь их менять ни ради кого. Моя свобода и душевное равновесие достались мне слишком дорогой ценой, чтобы я по своей воле подарила их кому-нибудь. Пусть это даже был бы и Володя. Потому меня вполне устраивало наличие у него жены: не возникнет дикой идеи звать меня замуж.

…От города у моря мы уезжали тихим вечером. Секс в поезде был окрашен лёгкой печалью. В этот раз никто не просил меня быть потише. А я думала о том, что мне делать дальше. После этого отдыха у меня появилось вдохновение для своего хобби: я делала игрушечных кукол на заказ. Я придумала сделать одну куклу, похожую на того самоуверенного пожилого мужчину. Представив, как он будет у меня выглядеть, я рассмеялась. Володя улыбнулся тоже.

— Знаешь, — сказал он. — После этих дней с тобой… Я бы не хотел с тобой расставаться…

Я ощутила лёгкое беспокойство. Да, мне тоже было трудно без его объятий, улыбки, без его голоса. И я мечтала быть с ним рядом всё время. Но это фантазии, мечты. Когда мне надоедало предаваться фантазиям, я радовалась, что, всё же, одна. Я смирилась с тем, что, возможно, люблю его. Но как бы там ни было, замуж я не выйду. Ни за кого. А он — он же женат!

Я ждала, что он скажет.

— Ты нужна мне, — сказал он, обнимая меня и целуя в макушку.

— Ты мне тоже очень нужен, — искренне сказала я, глядя на него с тревогой.

— Но я ничего не могу тебе дать, — с грустью говорил он.

— Достаточно того, что ты есть. И то, что есть между нами сейчас.

Он с сомнением смотрел на меня.

— Я же говорила, когда ты посчитаешь, что наши отношения пора закончить, я уйду. И даже не спрошу, почему. — Моё сердце обливалось кровью — я не хотела его терять. Мне и вправду было достаточно наших встреч. А эта поездка — просто приятный сюрприз и неожиданный подарок. Если я чего и хотела, так это того, чтобы мы встречались чаще. И всё! Неужели так трудно поверить, что женщина может не хотеть замуж?

Его взгляд выражал сомнение и тоску. А я похолодела: он что, собирается порвать со мной? Или подать на развод? Но я не хочу ни того, ни другого! Как мне убедить его?

Пытаясь подавить панику, растущую у меня в груди, я пыталась выяснить, чего же он хочет, одновременно объясняя свои взгляды. К утру я выдохлась. И потому перед тем, как всё-таки лечь поспать, я поставила вопрос ребром либо мы рвём наши отношения, либо всё остаётся, как было до этого отпуска. Поставив такой ультиматум, я отвернулась к стенке, со злостью натянув простыню на уши.

— Ты мне нужна, — услышала я его шёпот. — Но…

— Никаких но, — перебила я, не поворачиваясь.

— Тогда спокойной ночи, — сказал он со своей кровати. И еле слышно добавил: — Любимая.

Только этого не хватало! Дай бог, чтобы он не вспомнил своей слабости утром!

По приезде он проводил меня до дома и поехал к себе. Потом позвонил, и мы проболтали полчаса ни о чём. А после, глубоким вечером ещё пообщались в вайбере. Всё как до поездки.

По его выходе на работу мы снова по вечерам зависали в вайбере, договорились встретиться через субботу. Словом, как будто не было этих неудобных разговоров в поезде. Чему я была очень рада. И пусть мне никто не верит, но я счастлива. Возможно, со временем мне будет мало таких отношений, и я захочу больше. Но об этом я буду думать, тогда. Не сейчас. Проблемы решать надо по мере их поступления. А не устраивать истерику по поводу того, что ещё может и не случиться. И одно я знаю точно: я никогда больше не выйду замуж. Потому что хочу быть счастлива.

МЫ С ТОБОЙ НИКОГДА НЕ БУДЕМ ВМЕСТЕ

— Привет.

— Привет.

— Как дела? Как настроение?

— Устала немного.

Ну вот и как этих женщин понять? Устала — разве это настроение? Однажды, когда я ещё только начал общаться с ней, я раздражённо поинтересовался у неё, какое отношение усталость имеет к настроению? Она вздохнула, и как круглому идиоту нарочито спокойно стала мне объяснять:

— Вы, мужчины, считаете, что «баба дура не потому, что дура, а потому что баба», а вы все из себя такие логичные, умные, философствующие высшие существа. Я тебе сказала результат, резюме, констатацию. Женщина бы меня поняла. А тебе, как и любому мужику, разжёвывать приходится. Я устала на работе. Значит настроение у меня никакое, и желание в связи с этим одно: лечь поспать. Или просто посидеть отдохнуть в тиши, или выпить. А не заниматься разъяснением элементарного. Ещё раз спросишь подобную глупость вместо того, чтобы включить мозги, огорчу. Хочешь общаться — соответствуй.

Тогда, да и сейчас, я хотел с ней общаться. Она была неординарная женщина. Во-первых, не искала моего внимания или расположения. Что меня удивляло. Я привык, что женщины ищут себе мужика, девушки — парня. Ради статуса, что «не одна, встречаюсь кое с кем». Ради спасения от одиночества. Ради секса, денег. Ради того, чтобы кого-то облагодетельствовать, спасти, перевоспитать, кем-то помыкать. Ещё ради чего-то. Но у каждой свои цели. А она общалась ради общения. Во-вторых, была прямолинейна, даже иногда груба, что меня поначалу шокировало. Ведь, чтобы удержать около себя мужчину, женщины льстят или заставляют мужчин считать себя самыми-самыми: умными, смелыми, умелыми. Она была не такой. Ей было всё равно, как я отреагирую на её слова. Её интересовала суть. Даже, когда оскорблённый её прямотой, я раздражённо сказал ей, что она просто базарная баба, она ничуть не обиделась. А сказала просто: «дураки прямоту считают грубостью, потому что она без прикрас показывает их ничтожную душонку», и закинула меня в игнор, так что я не имел возможности ей ответить. Хотя очень хотелось смешать её с грязью и наговорить всякого. Неделю мы потом с ней не разговаривали. Пока админ чата не попросила её снять игнор с меня. Я дулся тогда долго. Но она как ни в чём не бывало общалась и со мной, и со всеми. Админ чата предупредила меня тогда, в привате, чтобы я не лез на рожон. Потому как бан и отлучение от чата ждёт меня. Ибо моя собеседница права. Возмущение тогда ослепило меня, но я удержался от ругани. Потом, поостыв, я задумался. А ведь правда. Не хочешь, чтобы тебе говорили правду в глаза — не надо заводить с правдолюбцем разговор. Ибо правда — не деньги, она может и не понравиться. И я даже удивился, что моя собеседница отреагировала так спокойно — не стала раздувать скандал или устраивать истерик. В-третьих, она была замужем. Но что-то там было не так с мужем. То ли болел в больничке, то ли сидел. Я не стал выяснять. Факт тот, что она была сейчас одна. Но не искала себе ни потенциального мужа, ни любовника.

Поначалу мне было интересно с ней говорить: не надо было опасаться, что она захочет от меня чего-то. Но потом я стал замечать, что скучаю по ней, по нашим разговорам. Она была умнее многих моих знакомых и знала явно больше меня. От неё я узнал о философии то, что даже не предполагал. В живописи она открыла для меня красоту классики, в литературе — захватывающее мастерство слова. В музыке я открыл для себя смысл, хотя раньше меня привлекал ритм и громкость звука — чем больше шума, тем лучше. Она глубоко знала историю и географию, причём, не только современную, но и древнюю, астрономию и биологию. Она ненавязчиво учила меня, просто беседуя. А я… А я предложил встретиться.

Сперва она не произвела на меня впечатления: мелкая, худая серая мышь, совсем не похожая на ту яркую женщину на форуме. Я представлял себе её рослой брюнеткой с зычным голосом, сверкающими глазами и чувственным ртом. А она оказалась миниатюрной шатенкой, хрупкой, как фарфоровая статуэтка, и с лёгкой ироничной улыбкой. Однако, когда я заглянул в её глаза, я пропал. Недюжинная сила, незаурядный ум вкупе с дразнящей насмешливой улыбкой и проникновенным негромким голосом подействовали на меня так, что мне было всё равно, какой у неё рост или цвет волос, какое у неё лицо или одежда. Это была самая необычная женщина. С первого взгляда она всё поняла. И в кафе, где за знакомство мы выпили по кружке кофе, она прямо сказала на мои заикающиеся намёки, что не против. Мы поехали в мне знакомый мотель, и там я был поражён второй раз: она оказалась настолько чуткой и страстной любовницей, что я позавидовал её мужу.

После мы гуляли по городу и снова говорили. Я уже не помню о чём. О новых встречах мы не договаривались — я был ошарашен нашей первой, а она просто не говорила на эту тему. Встречаясь на форуме в чате, мы не распространялись о наших отношениях. Хотя она и сказала, что ей всё равно, будем мы говорить или нет, узнает кто-то и будут ли обсуждения посторонних. Вот и сегодня, я смертельно соскучился по ней и еле дождался, когда она придёт с работы и зайдёт на сайт. Традиционный «привет» и её ответ, который меня всё ещё продолжал ставить в тупик. Но я слишком соскучился, чтобы придираться к словам или выяснять отношения. Я хотел её видеть.

— У меня в выходные образовалось свободное время. Давай встретимся?

Она помолчала. А я, как прыщавый подросток, с замиранием сердца ждал её ответа.

— В субботу у меня дела: надо детей к матери отвезти, — наконец сказала она. — А в воскресенье можем встретиться.

Я вздохнул свободнее. А я и не знал, как хочу эту женщину…

…Понемногу я узнавал её, её мысли, её пристрастия. Я знал, какие цветы ей нравятся, какие фильмы она смотрит. Она, наконец, рассказала, что там с её мужем. Да, та ещё скотина. И тогда я предложил ей жить вместе. Она долго молчала, но потом ответила:

— Даже, если я взвою от одиночества и тоски, то никогда не променяю свою свободу на рабство нового брака. Или совместной жизни. Я была замужем, — добавила она. — И мне больше не хочется. Если тебя не устраивают наши встречи, давай расстанемся здесь и сейчас. Чтобы никто ни о чём не сожалел. Я не хочу тех отношений, о каких говоришь ты. Я хочу быть свободна.

Я был ошарашен. Поначалу я решил, что она шутит. Или пытается таким способом, «от противного», привязать меня к себе. Меня это покоробило, но я решил ей подыграть. Однако моё вполне логичное в этой ситуации поведение её рассердило. Она тогда весьма резко ответила мне, и дня три-четыре не отвечала на сообщения. С удивлением мне пришлось признать, что она говорила серьёзно. Меня это оскорбило: я предложил ей жить вместе, помогать, а она меня отвергает!

Наконец она ответила мне, и я вывалил на неё своё раздражение и злость. Она весьма холодно на это ответила:

— Вы, мужчины, считаете, что любая женщина мечтает о вас и торопится надеть на себя хомут под названием «замужество» с вами. Вы считаете, что облагодетельствовали женщину, если пригласили её выпить в баре, в ресторан или в постель. Ну а мне вот это не надо. Я тебе говорила: свою свободу я никому больше не отдам. Хватит. Наелась этого вдосталь. Не стоит оно того. Даже лучший мужчина на свете не заставит меня изменить своё мнение. Повторяю, если тебе не нравятся наши нынешние отношения — до свидания. Меня же наши встречи вполне устраивают. Как и всё остальное. Я не хочу ничего менять. А ты — думай. Я дня два-три не буду тебя беспокоить.

Сказала — и отключилась, не дав мне возмутиться её словам.

Она сдержала слово: не появлялась на форуме, в скайпе, в вайбере. А я скучал. Я тосковал по ней. Мне уже было плевать на свою гордость: не хочет быть вместе — не надо. Лишь бы не исчезала совсем.

Я так и сказал ей в привате, когда она, как обещала, через три дня зашла на сайт. Она была рада. Я это понял по разговору. Она не обиделась и даже сама предложила встретиться. Я был только за. То, что предложила она, уже внушило мне надежду, что я смогу её переубедить. Человек не должен быть один. А раз обжёгшись, незачем ставить крест на будущем.

И я решил набраться терпения. Она стоит того, чтобы её ждать.

КОРСЕТ. РАЗРЫВ

была не женщина, а мечта. Мечта любого мужчины. Всегда в ровном хорошем настроении без капризов и жалоб, без ревности и претензий. Шикарная светская львица, когда я хотел похвалиться ею, своей любовницей, перед друзьями, и пацанка, когда мы выбирались уединиться на природе. Раскованная — её не стесняло в нашем возрасте прилюдно целоваться, обниматься и слегка флиртовать друг с другом. Она без проблем соглашалась с любыми позами, которые я хотел в сексе. Она не требовала подарков, да я и не дарил ей ничего. Наши встречи вполне устраивали нас. Она нравилась мужчинам. И я ревновал, когда в баре к ней подходили знакомиться, а она не отшивала и шутила. Да, она была просто любовница. Но меня бесила её тяга к свободе — она моя любовница. И, хотя при мне она не давала поводов упрекнуть себя в легкомыслии, я не сомневался, что помимо меня у неё точно кто-то есть: ну не может такая яркая, раскрепощённая, изощрённая и умелая женщина иметь только одного любовника! Эти мысли вызывали во мне ревнивую ярость. Она должна была быть только со мной! И пусть мы встречаемся всего раз в неделю или две — она моя любовница. Но она не понимала, делала вид, что не понимает, или не хотела понимать моего собственничества. Однажды она цинично заявила:

— Я же не ревную тебя к жене или толпе твоих любовниц, которые у тебя есть в разъездах. Так с чего ты мне указываешь?

— С чего ты решила, что у меня в разъездах куча баб? — тогда я возмутился и одновременно заинтересовался.

Она звонко рассмеялась.

— С одной я случайно столкнулась в нашем чате. За разговором выяснили, что говорили именно о тебе — ты же тоже в тот чат заглядывал. Она очень огорчилась. Считала, что кроме жены, с которой ты скоро разведёшься, у тебя никого нет. Землячка твоя тоже поделилась твоими похождениями. Сказала, что тебя чуть не со школы знает, и всегда ты был бабником. — Она легко улыбалась, глядя на моё недоумение.

— Я никому ничего не обещал! — возмущался я.

— Кроме жены, — удовлетворённо сказала она. — Или ей в ЗАГСе ты тоже не обещал быть любящим мужем?

— А я люблю её! — вскричал тогда я. Мне и в голову тогда не пришло, что подобное признание может быть ей неприятно. — Не любил бы — развёлся.

— А ты и не любишь, — легко сказала она, не глядя на меня. Она в это время уплетала мороженое и облизывала пальцы. Что меня тоже раздражало: серьёзный разговор, я рядом — а она занимается ерундой! — Любящий человек не бегает трахаться на сторону, как животное на случку.

— Но ведь ты… — попытался я приструнить её.

— А что я? — перебила она, не дав мне договорить. — Я никому обещаний не давала. Я никого не люблю. И вполне могу вести себя так, как заблагорассудится.

— И меня ты тоже не любишь? — Я был задет её словами. Спит без любви как шлюха какая. А я-то думал…

— Нет, конечно, — пожала она тогда плечами. — Мы друг друга устраиваем. И неплохо проводим время. По крайней мере, один из нас, — загадочно добавила она. — И всё было хорошо, пока ты не стал разыгрывать из себя падишаха с гаремом.

— Ты моя… — внушительно начал я.

— Я ничья, — сходу отрезала она. — Я своя, собственная. И если тебя это не устраивает — давай прекратим встречаться сейчас. Я не потерплю над собой власти «хозяйской руки», я не собственность, не вещь.

Но я тогда не был готов расстаться с ней: подобная любовница — одна на тысячу. Даёт, что ты хочешь, и не требует развода и нашей свадьбы. И, проглотив свою гордость, я продолжил наше общение. Ничего, ты ещё приползёшь ко мне. Будешь говорить о любви и требовать моего развода с женой. А я тебе лишь укажу на дверь. Она — своя, собственная! Раз ты со мной — ты моя. И плевать, сколько у меня любовниц! Я — мужчина! Имею право!

Встречались мы в мотеле на окраине города. Мне было по пути, а ей — не очень. И нередко она заставляла себя ждать, вызывая во мне глухое недовольство. Но последующая страсть компенсировала моё раздражение её опозданиями. А однажды она, видя моё нахмуренное лицо, раздражённо сказала:

— Если тебя так бесит меня ждать, давай снимать мотель, где удобно мне, а не тебе. Или в таком месте, куда без опозданий будем добираться мы оба, а не только ты.

Но я не согласился. Я уже привык к этому месту. И каждый раз я снимал один и тот же номер. То ли администратор специально держал его для меня как постоянного клиента, то ли нам всегда так везло. К чему перемены? И я ей резко ответил, что ничего менять не буду. Но если она снова опоздает, то и ждать её не буду тоже.

— Не жди, — равнодушно пожала она плечами. — Не умру от этого.

Я тогда вспылил, и мы какое-то время не общались. Я ждал, что она позвонит мне, попросит прощения за своё поведение и будет умолять о встрече. А я помариную её пару недель, и мы встретимся. На моих условиях. Хотя, чем бы эти условия отличались от предыдущих, я бы затруднился сказать. Если только тем, что инициатором её будет в тот раз она, а не я. А то она всегда либо соглашалась, либо нет. Что мне тоже не нравилось. Как будто она не хотела меня!

Но в этот раз всё было иначе. Я не звонил — она не звонила. Не писала в почте, не показывалась в чатах. Поначалу меня это злило. Но потом я решил забыть о ней. Мало ли у меня любовниц? Да ещё и не таких строптивых! Жаль, конечно, что придётся расстаться. Женщина смелая, боевая, весёлая, с ней никогда не скучно. Она изобретательная любовница и просто красотка — глядя на вожделенные взгляды мужчин, которые они на неё бросали, и завистливые женщин, я каждый раз раздувался от гордости, что эта женщина МОЯ. Завидуйте молча. Секс с ней всегда как в первый раз. Но если она не хочет мне звонить после всего того, что было, то и я не собираюсь связываться с ней первым.

Наконец после долгого молчания она появилась и как ни в чём ни бывало беседовала с присутствовавшими в чате. На моё холодное приветствие она сдержанно ответила. И дальнейшее общение в чате у нас было натянутым. Судя по всему, она не собиралась извиняться. Ну и я не буду извиняться первым. Просто — а с какой стати? Но дальнейшее общение в чате поколебало мою непримиримость. В конце концов, я скучал по этой стерве. И, не выдержав, снова предложил встретиться, ругая себя за слабоволие: ведь она сейчас начнёт строить из себя королеву, капризничать, морочить мне голову и выдвигать условия. Но она, подумав, просто согласилась. И мы как обычно продолжили наши встречи раз в одну-две недели. Но сейчас они были для меня с привкусом мести: я заставлю тебя умолять меня. О встрече, об объятиях, о поцелуе, о сексе. Да даже о звонке по телефону. Но все мои попытки влюбить её в себя наталкивались не её безразличие к этому. Наоборот: она стала выбирать такое бельё, от которого у меня вскипала кровь. Она знала, что возбуждает не столько голое тело, сколько полуодетое, давая простор для фантазии. Даже, если ты это тело трахал миллион раз и знаешь его вдоль и поперёк. Все эти пеньюары, корсеты, боди, халатики — всё это неимоверно возбуждало меня. Я не давал ей раздеться во время наших встреч и всегда брал сзади, чтобы хоть так проявить себя хозяином положения. Был ещё минет. Когда я возвышался над ней и царственным жестом своей длани на её голове регулировал частоту и глубину проникновений. Хоть в этом она мне не отказывала, бунтуя против моей ревности и замашек собственника.

Однако сегодня я захотел иного: как это — владеть ею, беспомощной, и видеть её лицо во время секса в обычной миссионерской позиции, не давая воли ей и самому контролировать её и её возбуждение, то распалять и мучить без разрядки, то великодушно дать разрядиться. В порыве страсти я бросил её на спину на кровать. Ослеплённый желанием и жаждой мести над этим телом, я еле понимал, что она просила не трогать корсет. К чёрту корсет! Я хотел видеть её всю, обладать ею целиком. Я разорвал лёгкую, но плотную ткань. Крючки и прочие мелочи искрами разлетелись во все стороны. Я разорвал корсет и… И увидел безобразный шов, который шёл сверху вниз. Он уже подзаживал, и от этого выглядел ещё более омерзительно.

— Это что? — потрясённо вскричал я.

— Ничего, — быстро сказала она. Резво перевернувшись, она подхватила остальные свои вещи и ловко стала натягивать их на себя.

— Это что такое? — возмущённо спрашивал я. Есть от чего возмутиться: вместо страстной встречи на кровати — такое! Вот облом…

— Ничего, — повторила она. — За исключением того, что меня пырнули ножом. Мог бы и сам догадаться.

— Когда? Когда это было?

— С месяц назад.

— Но тогда…

Получается, всё это завлекательное нижнее бельё: плотные пеньюары, боди с густыми кружевами, лёгкие корсеты, маечки, халатики — чтобы я не видел шрама? Так это не ради меня, а ради собственного спокойствия? Чтобы я не сбежал от отвращения?

— Я давала тебе то, что ты хотел, — говорила она, собирая запчасти от корсета и укладывая его в свою сумку. — Ты же всегда любил иметь меня сзади и в задницу. Тебе нравится ощущать власть надо мной. Ещё тебе нравится видеть меня на коленях с твоим членом во рту, когда я делаю тебе минет. О, какой это был экстаз для тебя! А о куни ты вообще не задумывался — с чего вдруг стараться? А я всегда давала тебе то, что ты хотел. Ничего не получая взамен…

— Так уж совсем ничего? — усмехнулся я. Наглое враньё! Я видел, как она кончала!

— Конечно, ничего, — она пожала плечами. — Ещё в первую нашу встречу я тебе говорила, что не люблю «по-собачьи», мне неприятен минет из-за вкуса спермы, а анал я терпеть не могу. А ты что? Пропустил мимо ушей. А сейчас? Тебе даже было плевать, что я давно не обнажала перед тобой живот: когда ты сзади меня — это совсем неважно. К тому же, сиськи и… то, куда вставлял, было тебе доступно. А что ещё надо? И сегодня я говорила: не трогай корсет. Но тебе стало скучно и захотелось проявить свою власть над непокорной любовницей. Ты захотел увидеть и почувствовать — каково это: иметь меня спереди. Наслаждайся.

Эта стерва видела меня насквозь, читала, как книгу. Но тогда…

— Ты же сама каждый раз кончала! — Я не мог ошибиться — не юнец же малолетний.

Она звонко рассмеялась. Заразительный, знакомый и родной смех — как я соскучился по нему! Откровенный, искренний и чувственный!

— Никогда! Ни ты, в частности, ни один мужчина, вообще, ещё ни разу не доводил меня до оргазма. Никогда.

— Может, ты просто… — Слово «фригидна» как-то не шло у меня с языка: я видел, насколько шаловливой и страстной может быть эта женщина.

— Уж себе-то не ври! — грубо рассмеялась она, приводя волосы в порядок. Я залюбовался: копна светлых локонов в её руках из растрёпанного вороньего гнезда превращалась во вполне приличную причёску. — Знал бы ты, чего мне стоит каждый раз разыгрывать перед всеми вами страсть! Показывать то, чего не чувствую! Да вы все меня и не возбуждали даже. И не старались. Вы, мужчины, считаете, что от одного вашего наличия на земле и в поле зрения женщины мы, женщины, должны изнывать от страсти и хотеть вас. Нет! Это работает по-другому. Это мужчине достаточно подумать о женщине или посмотреть на картинку — и он готов. Женщины не такие примитивные создания, как вы. Конечно, есть самки, которые готовы раздвинуть ноги перед любым, кто захочет её поиметь. Совсем как сучка в течке. Но вот я не такова. Я пыталась. Видит бог, я пыталась проникнуться каждым из вас, почувствовать возбуждение и оргазм. Но нет. Мало кто из вас всех мог вызвать во мне даже лёгкую дрожь желания. И уж никто — оргазма.

— Может, дело в тебе? Ты просто по жизни холодная женщина?

Запрокинув голову, она зло рассмеялась.

— Если твоему мужскому достоинству так легче пережить, что ты — обычная похотливая скотина, которая думает только о своём пенисе и удовлетворении его желаний, считай так. Я же отвечу, хотя ты и не заслуживаешь, что возбуждаюсь сама и при самоудовлетворении оргазм получаю. А ты — думай, что хочешь. Но знай: теперь каждый раз, ложась с женщиной в постель, ты будешь думать, а не притворяется ли она?

— Не буду я так думать! — возмутился я. Что я — сопливый неврастеник-нытик, поддаваться на злобные слова этой обиженной мужиками стервы? Наверняка говорит назло, чтобы больше меня задеть. Зачем и почему бы ей это было надо — мне просто не пришло в голову.

— Да ну! — Она выпрямилась, уперев руки в бока, и театрально вздёрнула брови. — Посмотрим. — Она зловеще улыбнулась. — Почему ты не смог доставить удовольствие мне, даже просто возбудить? Не потому ли, что думал о себе? Вот и продолжай думать. А мне пора. Не так я хотела провести наш последний вечер.

— Последний? Что ты имеешь в виду?

Она поправила сумку на кровати. А я и не заметил, как она оделась, привела себя в порядок и собрала вещи.

— А то. Сначала ты решил, что я твоя вещь, и устраивал сцены ревности. Потом затеял скандал, выставив меня виновной. Когда я месяц не отзывалась, тебе в голову не пришло мне позвонить. А ведь я едва не умерла…

— Очередной любовник заревновал? — криво улыбаясь, спросил я. — Меня бы это не удивило: ты шлюха и морочишь голову.

Она смерила меня презрительным взглядом.

— Я не вещь в коробке, чтобы ни с кем не общаться. И если я разговариваю с мужчиной, это не значит, что он мой любовник. И в отличие от тебя, если я сплю, то сплю с одним. А не устраиваю себе мужской гарем. И я никого никогда не обманывала. В отличие от мужчин. Которые готовы пообещать женщине хоть брак, хоть развод с женой, чтобы залезть в трусики очередной дуре. Шлюха? А ты тогда кто? Куча баб, и притом одновременно. Мерзавец, подлец и подонок, если короче. Словом, я согласилась встретиться после твоего паскудного общения в чате, где ты демонстрировал своё праведное негодование и обиженного бога, я решила сказать тебе, что спать мы больше не будем. Твои комплексы, обиды, мании и желания всем вокруг владеть мне не нужны. Я свободна. И мне твоё такое поведение мерзко. Только я хотела сделать это не так прямолинейно и жестоко. Но ты сам виноват: не надо было трогать корсет, когда тебя о том не просят. И хорошо, что так вышло: не будет непонятости и недомолвок, недоговорённостей и двусмысленности.

Легко соскочив с кровати, на которой она приводила себя и свои вещи в порядок, она упорхнула за дверь. А я остался стоять на коленях на разобранной постели, голый и с повисшим членом. И ведь она права: теперь мысль об имитации оргазма не будет давать мне покоя. Хотя я и пытался её отогнать и успокоить себя. Самоудовлетворение! Фригидная извращенка! Будь ты проклята!

МИМОЛЁТНО ПИТЕР

В этом году отпуск у меня изначально не задался. Сначала за две недели скинули работу, которую и за месяц не разгрести. Потому перед самым отпуском я пахала, как раб на галерах, приезжая домой только, чтобы поспать и поехать обратно на работу. Потом в моей конторе как-то забыли посчитать мои отпускные, и по этой причине моя путевка, забронированная еще три месяца назад, осталась невостребованной, а я — без моря. Две недели сидеть дома меня не веселило. А куда деваться, если денег нет? Дикарём? Я рассматривала такую возможность, как на меня упала поездка в Питер. Ну прямо снег на голову! Мне совершенно не улыбалось тратить своё время на выполнение рабочих моментов из-за того, что кто-то в своё время не озаботился сделать это сам. Тем более, что, как оказалось, эта поездка была вообще авральная: всё успеть было нужно одним днём. То есть, в ночь туда, там в беготне по делам и ночью же обратно. Потому как я уже успела созвониться с интернетовской знакомой с сайта попутчиков и договориться, что она меня отвезёт в Краснодар. Подставлять человека, с которым мы знакомы меньше месяца, мне не хотелось: вдруг пригодится ещё когда с ней смотаться? Пока я не завела себе личное авто, приходится зависеть от других. А другие пользуются моей чёртовой обязательностью, я же расхлёбываю её последствия: всю жизнь была ответственной, в результате на меня навешивали поручения, которые часто ко мне не имели совершенно никакого отношения. Так и сейчас: я не курьер, в конце концов! И я в отпуске! Но обидно и другое: когда я отказываюсь выполнять не свою работу или не несу ответственности за чужие косяки, то получаю, фигурально, по морде. И зачем я позволяю грузить себя ненужными мне обязанностями? Вот как сейчас: зам умотал на Мальдивы с Сейшелами, начальник в командировке на каком-то симпозиуме в Сибири, а их головному руководству срочно потребовалось то, что умотавший на острова зам должен был сделать ещё в прошлом квартале. Но бумаги зависли в Питере, а их вдруг срочно понадобилось привезти и передать, кому надо. Почему это не сделать почтой? Или нашим курьером? А вот потому, что почтой долго и стрёмно, а курьеры как сговорились: один заболел, второй в отпуске, третий вообще уволился. И кто поедет? Конечно, я. Рядовой сотрудник без возможности даже свой отпуск отгулять без эксцессов. Надо было сказать, что я в Африку на сафари уехала, и там связь не берёт. Или в пустынях Австралии заблудилась… И ко всем раздражающим мелочам добавилось ещё то, что я помыла голову вчера и, поскольку лентяйничала на отдыхе, не заморачивалась укладкой. Ведь в Краснодар я собиралась ехать только через день. И в результате моей лени я выглядела как метла колдуньи после полёта на шабаш. До кучи, ещё обрезала ногти под корень, чтобы отдохнули от маникюра. Итог: чучело несусветное, да ещё злое от адской работы в последние дни, дурацкого начала отпуска и заранее мрачное от той гонки, что мне предстоит за два дня. Ничего. Думаю, в Краснодаре меня не достанут. В крайнем случае, заблокирую все звонки с работы. А я хоть выкупаюсь в первый раз за несколько лет…

На удобства в поезде я не рассчитывала — билет поручила взять в последнюю минуту в общем сидячем вагоне пролетарского поезда. На работе мне говорили, что дешевле на автобусе, а быстрее — самолётом. Но я в это уже не вникала: куда получилось — туда мне и взяли. Тем более, что платила за это не я, слава богу. А моя контора. Придётся, правда, на вокзале ждать полтора часа: поезд в полтретьего утра, а метро закрывается в час. Но тут уж деваться некуда: времени рассчитывать и выгадывать не было, а такси, чтобы я приехала к самому моменту отправки и не ждала в зале ожидания, мне контора не собиралась оплачивать. Тем более, что билетами занималась моя знакомая из питерского филиала нашей конторы, которую я «обрадовала» своим приездом. Но её весьма утешило то, что я у неё пробуду всего пару часов по приезде. А то и того меньше. И пару — до отъезда. Но, видимо, этого ей всё равно хватило, чтобы взять мне такой несуразный маршрут со столь диким временем. А и в самом деле, почему не самолёт? Почему такой неудобный сидячий вагон в столь дикое время? Я решила спросить её об этом в Питере. А пока, покидав нужные мелочи в рюкзак — чемодан я посчитала излишней тяжестью, — зонт и непромокаемые туфли, я села подумать, что ещё надо взять, чтобы не оказаться в Питере как зонтику рыбке — ненужной и зря приехавшей.

Полуночный поход по родному району вверг меня в состояние стресса: вокруг никого, только где-то слышны вопли молодёжи, которые они называли песнями. Я старалась побыстрее добраться до остановки — мало ли что стукнет в голову каникулярствующим подросткам? Хорошо автобус пришёл быстро — я не успела накрутить или испугать себя. И, разложив свои сумки, я с комфортом доехала до метро. Почему сумки, а не пресловутый чемодан на колёсах? Да потому, что племянница, как-то узнавшая, что я еду в Питер по делам, озаботила меня привезти ей вещи, которые она оставила здесь, в Москве, когда приезжала погостить полгода назад. Почему она сама не приехала — да потому, что была вся в делах. Или в отпуске в Крыму. Или черти её взяли с её делами. А тут — скоро осень, тёплые вещи, с которыми она приезжала весной и которые оставила, ей понадобились. А раз я всё равно еду… Короче, проклиная свою ответственность, я запихала её куртки, свитера и ботинки по пакетам, и теперь была похожа на «челночницу» эпохи перестройки. Мои вещи, даже с зонтом, прекрасно уместились в рюкзак. Туда же я хотела запихать и пакеты, когда разгружу их от вещей моей безалаберной племянницы.

Метро меня озадачило обилием света и людей: полночь, а как будто обычный будний день. Толпы навязчивых кавказцев усиленно зазывали в такси, таджики-узбеки, горланя, перевозили с места на места полосатые сумки с товаром, не обращая внимания на то, есть кто на их дороге или нет. Нищие попрошайки, как днем, бубнили свои заунывные мантры. Вот кто в здравом уме им будет подавать среди ночи?

В самом метро тоже было многолюдно, что меня удивило. Среди бела дня мне ещё удавалось попасть в те редкие моменты, когда было относительно мало людей. Но то, что я видела сейчас — просто выбивало из колеи. Или этот парад специально для меня подготовлен?

Вот что меня не удивило, так это вокзал: здесь всегда должны быть толпы людей. Встречающих, уезжающих, провожающих, работающих, бездельничающих, попрошайничающих — это пересадочный пункт. И я едва нашла себе место, чтобы ждать своего поезда.

В вагоне тускло горел свет — время, всё-таки, позднее, и кто-то собирался сразу спать. Но почитать было невозможно, слушать музыку? Как назло, в спешке я забыла плеер дома, а слушать с телефона, как и сидеть в интернете — сажать батарею. А у меня ещё целый день беготни впереди. И нужно, чтобы я была на связи — мало ли на кого орать придётся?

Скоро свет совсем погас. В вагон светили только фонари из ближайших станций, на который мы останавливались. Спать из-за гонки и нервотрёпки не хотелось. Вся суета мне вышла боком: сидячие сидения оказались жутко неудобными. Вот что значит, когда поручаешь делать вместо себя свои дела другому…

Спать не хотелось, читать невозможно, оставалось поболтать с соседкой, весьма приятной дамой. Всю поездку она была несколько настороженной. Или это мне так показалось. Наш тихий и эмоциональный рассказ никто не прерывал — соседи мирно посапывали вокруг. И тем более мне было странно, когда к нашим местам подлетела какая-то встрёпанная дама с претензиями, что мы мешаем ей спать. Ещё когда садились, я заметила, что сия дама очень любит давать указания окружающим: подошедшая молодежь, по её мнению, имела очень объёмный багаж, которому не место в этом поезде. Ребята вяло отмахивались от неё — видимо, устали с дороги, поскольку чемоданы их были действительно весьма объёмны. Рассчитаны не на один день пути. Возможно, это была такая своеобразная туристическая группа. В другой раз дама эмоционально выговаривала каждому, выходящему из вагона в туалет, поскольку сидела у самых дверей. Но люди не обязаны подстраиваться под твои удобства и терпеть неудобства для себя. И вот сейчас — своим тихим разговором, который не мешал никому из окружавших наши кресла, мы помешали ей, сидевшей через пол-вагона от нас. Жаль было прерывать разговор: дама оказалась художницей, и в телефоне показывала свои картины. Но что можно оценить через электронное изображение, да ещё на небольшом экране?

Дремота всё-таки сморила меня, но полноценного сна не получилось: люди ходили туда и сюда всю дорогу, да и само кресло было совершенно неудобным. Рассчитанным явно не на 10 часов сидения в нём. Я уже с тревогой ждала, что меня по приезде скрутит в каком-нибудь месте от подобного положения, или начнутся судороги, и я напугаю племянницу своим видом. Короче, наутро я выглядела, скорее всего, ещё хуже, чем вечером. Однако это не помешало странному мужчине средних лет, который всю дорогу сидел за мной, обратиться ко мне на выходе с комплиментом. Я с удивлением посмотрела на него: либо слепой (ну, в крайнем случае, плохо видит), либо псих, либо какой-то извращенец, упаси господь. Но он был настойчив, а мне было тяжело, и бесплатный носильщик был весьма кстати. В метро оказалось, что нам в одну сторону. Правда, пришлось стоять, зато дало возможность рассмотреть людей, вагоны и станции, где мы проезжали, и немного поговорить, пытаясь нащупать интересные друг для друга темы. Он с интересом слушал мой короткий рассказ о причине моей поездки в Питер. А под конец успел пару слов рассказать о себе и попросить мой номер. Мои попытки отослать его в соц. сети вызвали у него лёгкое удивление. А я, замороченная последними событиями, не догадалась дать ему выдуманный. Он довёз меня чуть не до дома племянницы — огромной новостройки в поле среди бурьяна, щебёнки, разрухи, лопухов и чертополоха, с цветами под окнами и подобием детских площадок вокруг. Племянница встретила меня на остановке, подозрительно поглядывая на моего спутника. А тот, проявив такт или вежливость, или то и другое вместе, интеллигентно распрощался.

— Ты и в Сахаре найдёшь себе сопровождающего, — сказала мне дорогая племянница. И я не поняла, что в её замечании было больше — досады, зависти или она просто отметила данный факт.

Я не стала углубляться в её психологию — у меня на сегодня были запланированы совсем другие дела. А она пусть считает, как хочет. В конце концов, это я оказала ей услугу, когда приволокла её вещи к ней чуть не к порогу.

Наскоро перекусив непонятным завтраком, включавшим в себя салат и пирог, причём я не стала выяснять, что чем является, я помчалась за документами, попутно сверяясь с маршрутом. Хорошо, в поезде я отключала телефон, и зарядка была почти полной. На всякий случай, из дома я прихватила ещё внешний зарядник, и теперь была довольна вдвойне — не буду блуждать по Питеру с его закоулками и дворами-колодцами, как поляки за Сусаниным. Смотреть достопримечательности впопыхах было не очень удобно. Но я попыталась совместить приятное с полезным: всё равно иду пешком. Так почему не оглядеть город? И я оглядывала. Красные колонны на мосту через Неву с кораблями в основании, Исаакиевский собор — помпезное сооружение, которое у меня вызвало раздражение, а не эстетический восторг, Гостиный двор — что-то наподобие московского ГУМа, но более скромного масштаба, Александрийский столп на Сенатской площади — она оказалась не такой большой, как виделось по телевизору, и Галерея — обычный торговый центр в здании старинной постройки. Дома, проспекты, церкви и шлюзы (или что это такое) на Неве — всё, что могла рассмотреть в спешке. Может, она и стала причиной того, что город меня не слишком впечатлил. А может беготня и раздражение от глупости сотрудников, которые не могли без меня уладить наши дела, и я теперь ношусь по городу, улаживая их сама… Я спешила и размышляла, рассматривала и наблюдала, пытаясь определиться с ощущениями и одновременно найти нужный адрес. И после часа дороги по городу я нашла нужную дверь.

Но всё оказалось не так просто: начальник данной конторы отсутствовал, сам филиал переехал. Короче говоря, пришлось применить всё своё обаяние и настойчивость, чтобы запрячь полусонную личность неясной должности и выполняемых обязанностей сопроводить меня туда, где этот чёртов филиал с этими чёртовыми документами находится. Не тут-то было: сонная личность напутала с адресом, потом напутала с тем, где находятся документы, потом напутала, какие именно документы мне нужно предоставить. Понадобилась вся моя энергия, чтобы бегать по городу, и, как оказалось, наличие у меня дедукции, чтобы понять, что к чему в этой идиотской ситуации. В итоге, к восьми часам вечера я готова была её убить: пробежка трусцой по Питеру, трата денег на общественный транспорт и такси, ругань с сотрудниками на местах (поскольку у меня уже кончалось терпение от подобной некомпетентности) — а я ещё не ела ничего с момента приезда и странного завтрака у племянницы! И меня уже не волновали ни красоты города, ни панк-рок или какие там группы на перекрестках и площадях, завывающих мои любимые песни — я была зла, как сто чертей, и голодная, как двести.

Но вот, наконец, нужная дверь — всё, конец, приехали. Можно передохнуть и ехать обратно, в Москву. Документы здесь, но, мать их, недооформлены! Какого чёрта меня дёрнули из отпуска, не доделав дела в Питере? Пришлось ждать. А после ещё и перепроверять — от таких, литературным словом не скажешь, сотрудников можно было ожидать чего угодно. Короче, я так нервничала, что опоздаю на поезд до Москвы, что сонная личность, наконец, проснувшись, за свой счёт домчала меня до вокзала на такси. Там, в зале ожидания, вцепившись в неё, чтобы не убежала раньше времени, я дотошно и спокойно проверила снова, чтобы в спешке ничего не забыть, не потерять, не спутать. В зеркало за весь день я так и не смотрела. Хотя вполне себе представляла, что там увижу. Ну так и чего ж тогда расстраиваться?

Отпустив несуразную личность, я облегчённо упала в жёсткое кресло и несколько минут приходила в себя, тупо глядя на табло с информацией о поездах.

— О, вы уже домой? — раздался знакомый голос.

Я подняла глаза: мой утренний носильщик.

— Да, я уже закончила, — ответила я. — Но вещей у меня с собой нет, чтобы вы могли мне снова помочь, — не очень вежливо добавила я, пытаясь смягчить грубость улыбкой. В конце концов, я устала, я злая и голодная, а тут этот, слов нет, хороший человек. Но мне не до этикета и политеса. Тем более, что я прекрасно понимала, как выгляжу: помимо метлы на голове, заспанных глаз, впалых щёк и злобного лица, ещё и нос по жаре обгорел и губы я со злости искусала.

Но он сел рядом и взял меня за руку как старую знакомую.

— Надеюсь, у вас всё удалось? — проникновенно спросил он. — Я не стал вам звонить: вы сами сказали, что весь день будете заняты.

Что ж, спасибо. Жаль было, если бы я на его звонок начала рявкать, как бешеная собака.

— Более или менее, — ответила я, чувствуя, как от его прикосновения кровь побежала быстрее. Я прямо ощутила, как в меня вливаются силы. И уже с интересом рассматривала мужчину. Не красавец, не первой свежести, но вполне себе ничего: скоротать дорогу вполне годится.

Как будто прочитав мои мысли, он спросил:

— Какой у вас поезд?

Я полезла в планшет за электронным билетом.

Найдя нужный скрин, я ответила, уточнив сразу и своё место. Он расплылся в улыбке:

— Мы с вами соседи: поедем рядом.

Если честно, мне было всё равно. Но я удивилась: внешний вид не говорил о том, что этот человек настолько беден, что катается в таком поезде: сидячий, ночной, да ещё и из самых дешёвых. Но, в конце концов, не замуж же я за него выхожу!

В процессе беседы выяснилось, что этот мужчина — ну точно псих: я ему понравилась, по его словам, с первого взгляда! Это я-то? Чучело с отросшими корнями, мочалкой на голове, запотевшими очками, блестящим от пота лбом, синяками под глазами, облупившимся носом, ввалившимися щеками и потрескавшимися губами? Я не знала, возмутиться мне или рассмеяться. Мимо нас проходили томные девицы с искусственными лицами и подведёнными по трафарету бровями — мода нынешнего времени, которая сейчас называется красотой: ровная кожа пластиковой куклы, длинные густые ресницы и пухлые, как под копирку, губы. Девицы, кривляясь, катили чемоданчики завлекательных расцветок и манерно зазывали окружающих мужчин им помочь, разыгрывая беспомощность. Будешь тут беспомощной с метровым маникюром и ещё более метровыми каблуками! Смотреть противно! Но мужчина подсел ко мне, не глядя по сторонам. Он пояснил, его привлёк мой разговор с той художницей по дороге в Питер. Ему понравилась моя эрудиция и начитанность, трактовка фактов и отсутствие придыхания и благоговения перед авторитетами. Я поднапряглась: тогда я говорила об истории. Но не так, чтобы много — нервная дама прервала нас на самом интересном месте. И уж как он мог сделать такие выводы — было вовсе непонятно. На мой вопрос, почему он ехал в этом вагоне для бедных тогда и едет сейчас обратно в таком же, он честно ответил: нужно было срочно заскочить в Питер, а деньги ему за его статьи не перевели. На что наскрёб, на то и поехал. Совершенно моя ситуация! Я так и не дождалась sms-ки о приходе отпускных на карту. Приеду — всех на уши поставлю! Увидите вы у меня документы, как же! Пока я не увижу отпускных — никому ничего не отдам! Выкручивайтесь, как хотите!

Поостыв, я снова включилась в диалог. Слова о статьях меня заинтересовали. Оказалось, он профессор истории и декан одного из столичных вузов. Тут я была покорена: история — моя слабость. И дальнейший путь мы провели в вагоне-ресторане, приятно беседуя на исторические темы. Возвращаться в наш сидячий мне не хотелось: очередной скандалистки, которой разговоры не дают спать, я не выдержу.

Но вернуться, всё же, пришлось — вагон-ресторан почему-то закрывался. Сидя в темноте, мы ещё поговорили на общие темы, темы исторические, понемногу скатываясь к личному. А потом… Что было потом, я не скажу. Достаточно будет упомянуть, что мы вместе уже год, и объездили некоторые исторические места, о которых я мечтала. В планах посетить всё остальное.

…А документы на работе я отдала тогда только на следующий день — не так уж они и были важны, чтобы вырывать меня из отпуска. Хотя… Если бы не эта чехарда и путаница персонала наших контор, я бы не встретила историю. Поэтому, по здравом размышлении, я не убила ту сонную сущность, которая в Питере устроила тот бардак. И даже не рекомендовала её уволить. Да бог с ней!

ОДИНОЧЕСТВО С ТЕПЛОМ БУТЫЛКИ

Остывает постель без тебя.

Вокруг холод задутой свечи.

Засыпаю, себя не любя.

Замолчи, моё сердце, молчи.

В одиночестве холод и мрак,

В одиночестве нету огня.

Моя жизнь, как пропитый кабак,

В моём будущем нету меня…

Сентябрь властно взял свои права: на улице солнце, дубак и лужи, дома просто дубак. Самое время окочуриться, чтобы ЖКХ не тратило на нас драгоценное топливо. Но тогда за тепло некому будет платить. Вот и идёт игра на выживание: ты простужаешься, сидишь дома и обогреваешь сам себя кучей одеял, шерстяными носками и парой спортивных костюмов, надетых один на другой. Кошка от такого собачьего холода всю ночь норовила залезть ко мне под одеяло и погреться о мой живот. Моя девушка сказала, что нафиг ей не упёрся такой безрукий кретин, как я, который за год не починил калорифер или не купил новый. Сказала, плюнула мне в чай и слиняла к матери. Там, в её новостроечном жилом комплексе отопление было всегда: какой-то вредитель придумал тепло батарей регулировать из квартиры, а не котельной, плюс тёплые полы, от которых её коты вообще с диванов и шкафов не слезают — берегут лапы, боясь обжечься. А я остался один. С соплями, прокисшим чаем, в шерстяных носках и кошкой, которая нагло орала под одеялом, требуя пожрать. Я, конечно, человек терпеливый — сразу ей шею не свернул. Но пяти минут её непрерывных концертов для меня хватило, чтобы вылезти из-под одеяла в арктический холод. Тапок у кровати я, конечно, не нашёл. Хорошо хоть ноги утеплил, и пол не так резко охладил моё стремление придушить кошку. С натуги, замерзая, я нашёл один тапок под диваном, а второй — в другом конце комнаты. Со злости я шлёпнул по выпиравшему бугру одеяла, заслужив придушенный мяв. Куда я там попал — по голове или заднице — я выяснять не стал. Натянув на голову плед, я поплёлся на кухню за новым чаем, грелкой и покормить эту стерву, которая метнулась мимо меня чёрной молнией на кухню к миске. Вот ведь зараза! Пробегая мимо, она чуть не сшибла меня с ног. Лезть в холодильник ей за мокрым кормом не было никакого желания — я итак замёрз. Ничего, погрызёт сухарики. Встряхнув пакет, я был обсыпан этими сухариками с ног до головы: эта пакость то ли с голодухи, то ли из вредности продрала пакет. И теперь радостно гоняла кусочки по кухне. И чего тогда ты орала, если есть не хочешь?

Матеря эту засранку, я поплёлся за веником. Кошка решила, что это новая игра, и гонялась за веником, норовя улечься на то, что я уже подмёл. Швырнув в неё совком, я добился только того, что она сиганула под кухонный диван и утробно зарычала. Вот сволочь! Я её кормлю, а она ещё на меня рычать вздумала! Я снова подмёл её корм и ссыпал в миску. Убрав веник, поплёлся включать чайник, издавая по дороге звуки, которым бы позавидовал духовой оркестр: я и без простуды, по словам моей девушки, дышу, как турбогенератор, а простуженный так вообще могу один заменить все рок-группы на рок-концертах вместе взятые. Так кошка даже меня переплюнула: орала так, как будто я её не кормил целый месяц.

Чайник был пуст. Пришлось доливать. Пока я сновал между мойкой и столом, где стоял чайник, пару раз чуть не опрокинулся вместе с ним: кошка охотилась на угол пледа, волочившийся за мной, решив, что перед обедом для поднятия аппетита я снова с ней играю. Окатив кошку водой из чайника, я этим снова загнал её под диван, услышав очередное утробное рычание. Нет, пришибу тебя тапком…

Аппетит приходит во время еды, и когда чай был налит, я захотел бутербродов. Почуяв запах колбасы, моё наказание вылезла из-под дивана и стала тереться о ноги, выпрашивая кусок. Я послал её к миске. Она очень нехорошо на меня посмотрела, но к миске пошла. Деловито хрустя сухариками, она не сводила глаз с меня. Или с колбасы у меня в руках. От греха подальше я отрезал ей кусочек, который она слопала так быстро, что чуть не закусила моими пальцами. Отомстила-таки…

Закутавшись в плед как в кокон, я уместился на стуле, попивая обжигающий чай. Эх, лимончика бы… Но я наотрез отказался лезть в холодильник — я только задницей отогрел ноги! Недовольная, но сытая кошка свернулась клубком на диване. А я стал думать, как мне не дать дуба в такой собачий холод. Грелку я не нашёл. То ли моя девушка её со злости забрала, то ли из вредности хорошо спрятала, то ли у нас её не было вообще. Не помню… Ну вот как тут быть?

И тут меня осенило: на антресолях у меня лежала здоровенная бутыль, которую с самогоном мне передали родственники из деревни ещё в мае. Моя девушка про неё не знала: лезть туда, на верхотуру, ей было совершенно незачем. Сам самогон мы с друзьями вылакали ещё летом. И какого чёрта я оставил эту дуру на антресолях я не помнил. Но порадовался, что спьяну сохранил её.

Путаясь в пледе, я пошёл за стремянкой. Среди разнокалиберного барахла я откопал вожделенную бутыль. Она ещё приятно пахла сивухой на сене с примесью пыли. От радости я чуть не свалился вместе с ней со стремянки. Кошка, зашуганная моей деятельностью, на всякий случай наблюдала за мной из дальней комнаты, из угла. Понянчив бутыль и насладившись её запахом, я слез, пару раз чуть не промахнувшись мимо ступенек из-за лежавшего пледа. На просвет в бутыли ещё плескались мутные капли. Аккуратно сполоснув её снаружи, я перелил в стакан непонятную жидкость. Обтерев бутыль, я снова включил воду, наполняя бутыль горячей водой. Кошка, заинтересованная блестящей струёй, пробралась ко мне и уселась на краю ванной, наблюдая за моими манипуляциями. Пару раз она ловила текущую воду, недоумевая, почему ничего не ловится. Но потом, вылизав мокрую лапу, разлеглась рядом на стиралке, наслаждаясь теплом, которым наполнялась ванная от горячей воды из крана. Я обернул бутыль полотенцем. Приятное тепло грело руки, разливаясь по телу и наполняя его давно забытым ощущением счастья. Я так разомлел, что чуть не уронил бутыль. Кошка подозрительно наблюдала за мной. На её морде отчётливо читалось, что она обо мне думает. Но мне было пофиг: я наконец согрелся. Со вздохом я вернулся в холодную комнату и с бутылью забрался под одеяло. Кошка хотела было снова залезть ко мне, но я пару раз так оглушительно чихнул, что задрожали стёкла в окнах. Перепуганная кошка сиганула от меня, снеся попутно прикроватный столик на гнутых ножках со всем его содержимым. Говорил я своей девушке: нафига было покупать это недоразумение? Чем была бы плоха обычная тумбочка? «Под интерьер не подходит», — ответила мне она. Ну и что тут скажешь? В нашем интерьере вообще нет стиля. Потому что моя девушка покупала то, что ей нравится в данный момент. И от этого наша квартира напоминала пёстрый базар старьёвщика. Не хватало только крикливых торговок рыбой да вездесущих армян с навязчивыми предложениями такси.

Пришлось отставить бутыль и собирать мелочи с полу, чтобы кошка их не разогнала по всей квартире. Напуганная моими чихами, она заныкалась в коридоре среди обуви, наблюдая за моими действиями.

Когда я закончил и вернулся к кровати, оказалось, что место уже занято: на нагретом мной месте рядом с остывающей бутылью расположилась кошка — прошмыгнула из коридора, пока я отвернулся. Со злости я накрыл её одеялом, укутался в плед и пошёл в ванную. Хоть там, в горячей воде отогреюсь.

Набирая ванну, я вспомнил, что так и не пообедал. В другое время можно было крикнуть моей девушке, чтобы приготовила, но сегодня придётся справляться самому. Я загрустил: простуженный, одинокий, голодный, в холодной квартире с заразой, которая так и норовит доставить побольше хлопот. И тут я припомнил: когда недавно моя девушка вывихнула ногу, она тоже ворчала, что со мной полно хлопот. И вместо трёх-пяти дней, она выздоравливала две недели. Потому что я как раз создавал на компе проект, сидел дома и не мог отвлекаться. Да и что такого? Я ж её не из Москвы в Питер и обратно пешком просил дойти, а всего лишь на кухню — приготовить завтрак-обед-ужин, да на наших полках и в шкафах найти нужную книжку. Ну, убрать за кошкой, постирать-погладить мои вещи. Для женщин это ведь нетрудно — так, пустяки. Если не хотела хромать в магазин, можно было заказать продукты вообще или готовую еду с доставкой… И я не понимал тогда, чем она недовольна, когда ночью я приставал к ней. Ведь в этом деле вывих ноги не так уж и мешает… Но она злилась. И когда мыла полы, посуду, брызги летели во все стороны. Мокрая кошка шипела на неё, а она прогоняла её полотенцем. Когда же я заступался за бедную сиротку, моя девушка говорила: «Тогда пусть она сама с тобой нянчится». Я пропускал её слова мимо ушей. И вот, я один, болен, голоден со злокозненной кошкой, в холодной квартире. Мне стало себя так жаль, что я решил выпить. Стопку. Не алкаш же, в самом деле…

Выключив воду, я поплёлся в комнату и застал там милую картину: обняв бутылку, кошка зубами кусала пробку в желании то ли сжевать её, то ли открыть бутылку. Изредка она тёрлась о неё шеей, молотя задними лапами по стеклу. Заметив, что я вошёл, она замерла, подняв голову и глядя на меня своими странными глазами, в которых ничего не поймёшь. Точно такие глаза бывали у моей девушки, когда она считала, что я в чём-то провинился.

Я отобрал у кошки еле тёплую бутыль и пошёл заряжать её горячей водой заново: пока я греюсь в ванной, пусть кошка греется с ней. Про то, что я хотел выпить, я благополучно забыл.

Я погрузился в горячую ванну и… совершенно ни о чём не хотел думать. Ни о том, что меня бросила моя девушка, ни об орущей под дверью кошке, ни о том, что надо бы приготовить поесть, а озадачить этим некого. Очень хотелось позвонить своей девушке и поскандалить от души. Обругать эту эгоистку, которая не захотела заботиться о своём парне, пожаловаться на кошку, которая мне житья не даёт, поныть, что без неё, девушки, я умираю с голоду, пригрозить выйти мокрым на балкон в такую погоду в одних трусах и чтобы она точно сидела около меня днями и ночами, и, в конце концов, всей этой трепотнёй заманить её сюда, чтобы она приготовила поесть и убралась в квартире. Но я знал, что услышу: кошку я принёс сам — эта зараза увязалась за мной на улице, издавая душераздирающие крики и всем видом показывая, что она прямо вот сейчас помрёт на дороге, и виноват в этом буду я. То, что голоден, так в холодильнике полно еды — только грей и ешь. Если я выйду на балкон, то буду последним идиотом, поскольку могу не только заболеть, но и вообще коня двинуть. А хоронить она меня не обещала. А по поводу заботы… Наверняка мне припомнит и вывихнутую летом ногу, и что в аэропорту тогда не встретил — посоветовал взять такси. А что я должен был тратиться сам или стоять в пробках только ради того, чтобы она ко мне в машину села? Да и не мог я тогда: с дружком уговорился именно на этот день встретиться — месяц не виделись. Не мог же я его бросить! А она не маленькая: подумаешь, большое дело взять такси в аэропорту ночью! Ещё припомнит и то, что после работы она бежит за продуктами и с тяжёлыми сумками тащится до дому, а после ещё и ужин готовит, и то, что квартиру убирает, за кошкой лоток с миской, а за мной ванну, туалет и кухню моет, и ещё — хорошо, что у нас нет детей, потому что я ей не помогаю, а только добавляю забот, а с детьми она давно бы раньше времени состарилась и умерла… Про девиц, с которыми я флиртую, про коллег-мужчин, к которым ревную. И так далее… И так далее… Подумаешь, большое дело после работы принести пакет с продуктами да часик у плиты постоять! Это же просто удовольствие для женщин. Мне гораздо хуже: я в это время от голода готов у кошки из миски корм таскать. За кошкой убрать — минутное дело. А помыть туалет и ванную — особого труда не надо. Убрать квартиру — большое дело пройтись с тряпкой и пылесосом! Стирает вообще машинка, моет посуду — посудомойка, а гладит — утюг. Мне, что ли, этим заниматься? Не мужское это дело — с тряпками да посудой возиться, мыть-убирать. Женщины? Ну так это же ничего не значит.. Да и, в конце концов, я мужчина, имею право расслабиться. Совсем другое дело её мужчины — это уже серьёзно. Женщина должна принадлежать одному. Иначе это не женщина, а обычная шлюха. Шлюх же у меня и без неё хватает. И что женщины из всего этого трагедию всегда делают и кипиш поднимают? Я вот, когда с парнями в бар ухожу, не скандалю, как мне тяжко напиваться каждый раз! Или как я устал слушать пьяные жалобы на жизнь одного и столь же пьяные караоке другого? И я не скандалю, что вот, опять мне надо в баньку с ними сходить или в тренажёрку заглянуть. А что наши в футбол проигрывают, пока я телик смотрю? Кто-то от расстройства выходит морды на улице бить. А я лишь отыгрываюсь на подушке, на которой лежу, да на кружке пива, которую в нервах разобью. Никогда, кстати, не понимал, куда деваются осколки и лужи пива после этого…

Я лежал в тёплой ванной и жалел себя. Ну что этим бабам ещё надо? Хотела — живём вместе, хотела — ездим отдыхать, хотела — любую брендовую сумку покупала или модную шмотку. А я хотел с ней секса. Да и вообще, я собирался жить с покладистой красоткой, а не злобной и страшной мегерой. Пора её уже бросать: нафига мне такая подружка, которая обо мне совсем не думает? Которая не хочет окружить меня заботой и вниманием, не навязывая своего общества. Я же был к ней внимателен, когда ухаживал: цветы, рестораны, подарки — всего этого было достаточно. А она теперь только пилит: «Когда ты прибьёшь плинтус? Ты обещал три года назад!». Или «Когда ты повесишь зеркало — два года пылится на антресолях! Ты обещал!». Я обещал — я сделаю. Когда-нибудь. Вот когда она мне пуговицу пришьёт — вчера оторвалась? Или когда пятно выведет, которое я только сегодня посадил? Об этом она не думала?

Я полежал в ванной ещё какое-то время и почувствовал, что засыпаю. Так, пора вылезать. А то утоплюсь ещё…

Я вытерся, спустил воду и натянул прохладные вещи. Выйдя из ванной, у меня перехватило дух: холод так и шибанул меня в лицо. Рысцой добежав до комнаты, я подхватил бутыль, зарядил её и рысцой же юркнул под одеяло. Глянув на часы, я слегка удивился — времени прошло довольно много. Заглянул в телефон и удивился ещё больше: от моей девушки за весь день не было ни одного звонка. Непорядок. Что она себе думает? А вдруг я тут умер уже?

С раздражением я набрал её номер. Долгие гудки и её усталый голос ответил.

— Это я, — сказал я. — Ты когда приедешь? Я есть хочу!

— В холодильнике полно еды, — неприязненно сказал она. — Открой и разогрей.

— В холодильнике холодно! — возмутился я. — А я простужен, если ты не забыла. Бросила меня тут одного. А если бы я тут уже умер?

— От простуды не умирают, — отрезала она. — А я вместе с тобой простужаться не намерена. У меня мать в больнице. Надо за ней ухаживать. Я тебе говорила…

— У твоей матери ещё одна дочь есть — пусть и ухаживает, — резонно возразил я.

— У моей сестры дети, муж и работа. Она не может надолго семью оставлять. И отдыхать ей тоже надо, — снова отрезала она. Я удивился: раньше она настолько стервой не была.

— Вот именно — муж. Он и может за детьми присмотреть, пока его жена ухаживает за тёщей.

— А ты можешь смотреть за собой сам, — зло сказала она. — Ты простужен, а не парализован.

— Да, я простужен! — взорвался я. — И мне нужен уход! Ты когда приедешь?

— Я не приеду…

— Это никуда не годится! За день я от голода взвою! — возмутился я.

— Я никогда не приеду, — внушительно сказала она. — Ты разве не понял, что я тебе сегодня говорила?

— Ты сказала, что поедешь греться к матери, потому что я не починил калорифер, — с досадой сказал я. Ну вот, теперь слушай многочасовые попрёки и успокаивай её!

— Нет. Я сказала, что с тобой у меня душа замёрзла. Я чувствую себя автоматом для генерирования твоих удобств. Я сказала, что хочу хоть немного человеческого тепла от тебя. А ты начал говорить про калорифер…

— Да починю я этот чёртов калорифер! — снова взорвался я. Ещё чего не хватало! И так жила на всём готовом: новый духовой шкаф и электроплита, новая посудомойка, стиралка, утюг и сковородки она сама выбирала. Это по поводу платьев и белья я ей советовал, что ей покупать. И что не так-то? Ну, пылесос не сенсорный: сам не убирает — человек нужен. Но пусть подождёт: скоро куплю «умный» — будет сам по квартире гулять и убирать. Салон красоты, тренажёрный зал, бассейн — когда хочет. Я даже не возмущался, что она осталась на работе, а не ушла с неё ради меня. Чего ей ещё надо? Бывших любовников её не считаю, её матери не грублю, с её сестрой общаюсь вежливо. Даже с её племянниками, как бы они меня ни раздражали, я пытаюсь сохранить ровные отношения. С жиру бесится. Плохо то, что я не знал, как долго это продлится…

Она раздражённо выдохнула.

— Я ничего не говорила о калорифере, — устало сказала она. — Ты даже не заметил, что я давно уже перевожу от тебя свои вещи.

— Вот это ты врёшь, — перебил я. — С твоей кучей вещей я бы наверняка заметил, если бы ты что-то увозила… — Я осёкся: какое-то время я действительно замечал, что в шкафу стало больше места, в коридоре меньше туфель, курток и пальто.

Я вылез из-под одеяла с бутылью ещё тёплой воды и направился к шкафу. Так и есть: только мои вещи. Я побрёл в коридор: ботинки, кроссовки — мужские, куртки, кепки, шарфы — всё моё. Её вещей нет.

— Ну ты и сука, — зло сказал я. — Втихаря от меня сбегаешь, чтобы бросить меня, больного, и не возиться со мной? Да что ты за человек такой?

— Я тебе уже полгода говорю, что нам надо расстаться, что я ухожу от тебя. Но ты слышишь то, что хочешь слышать. Мне надоело быть у тебя в услужении и получать ничего взамен… — Начинается! Сейчас будет лекция о мужском шовинизме… — А сейчас я нужна матери. И об этом я тоже говорила. И то, что ты сегодня устроил скандал по поводу своей «смертельной болезни» и моего «эгоизма», стало последней каплей. Я к тебе не вернусь.

Она помолчала.

— Грелка рассохлась от времени. Ты сам вызвался купить новую в прошлом году, когда у меня продуло поясницу, пока я тебя ждала в аэропорту. Но, надо думать, ты её так и не купил… На антресолях лежит бутылка. В ней тебе самогон привозили. Если ты не догадался ещё сам, то сейчас наполни её горячей водой, пока дадут отопление.

— Спасибо за заботу, — съязвил я.

— Пожалуйста, — холодно сказала она. — Хотя после того, как ты мне посоветовал ночью в аэропорту искать такси до дома, вместо того, чтобы встретить самому, ты этого не заслуживаешь. Продолжай считать себя центром мира. Но не удивляйся, если в этом мире будешь только ты.

Она повесила трубку. Вот тварь!

Со злости я чуть было не разбил бутыль об пол. И это после всего, что я для неё сделал! Хотя… А что я, собственно, сделал? Да какая разница? Ей вполне должно было быть достаточно, что у неё есть я! Считай, ей повезло, а она… А мне теперь искать уборщицу, самому готовить да тратиться на ухаживания или проституток. Ну вот как она могла?

Я покрепче прижал к себе бутыль с остывающей водой: вот ты меня не предашь, не вгонишь в расходы, не заставишь чувствовать себя виноватым, непонятно за что. Когда захочу — тебя можно будет снова закинуть на антресоли и забыть о тебе. А сейчас — ты очень нужная вещь. В отличие от моей девушки. Которая сама не знает, чего хочет, и вечно всем недовольна.

Я раздражённо ходил из угла в угол, подметая пледом пол и укачивая бутыль. Заворчали батареи. От чего кошка, перестав пристально следить за мной, скатавшись в комочек на кровати, прикрыла глаза, делая вид, что ничего не слышит. Ну вот, стали продувать трубы. Скоро дадут в батареи воду, и будет тепло. А моя девушка дура, что ушла в это время. Где она ещё найдёт дурака, который будет терпеть её закидоны? Её мелькание со шваброй перед телевизором, здоровую пищу, от которой, правда, у меня прошла одышка и улучшился цвет лица, но всё равно… Её походы по магазинам, где она бесконечно долго выбирала мне «самый лучший подарок» и её кислое лицо, когда я вместо билетов на концерт её любимой группы потащил её на футбол в её день рождения. Кто это всё ещё будет терпеть, кроме меня?

Я налил в бутыль горячей воды и обернул полотенцем. Забираясь под одеяло, я уже знал, что она обязательно вернётся. Вернётся потому, что такого дурака больше не найдёт. Она будет просить и плакать. А я её прощу. Но перед этим заставлю понять, что она была неправа. И насколько неправа. А может, не прощу: женщина, которая бросила больным своего мужчину, не заслуживает прощения. Пусть скажет спасибо, что я сам не бросил её с её вывихнутой ногой, а только после недели её капризов и нытья по поводу того, что она, больная, ухаживает за мной, здоровым, я только умотал на рыбалку к приятелю, пока она выздоравливала. Я ещё подумаю. Женщин на свете много. Дурак я был, что только заигрывал, а не пользовался моментом: она всё равно ревновала. И надо было пожёстче её отчитывать за общение с мужиками на работе — наверняка решила меня бросить ради какого-то мачо. Ну не могла она уйти от своего счастья просто так!

Кошка, не мигая, смотрела на меня. На её морде явно читалось неодобрение. «Дурак ты самовлюблённый», — казалось, говорила она. Да иди ты! Ещё одна — бабская солидарность, твою мать! Я знаю, что я прав!

Я хотел стукнуть бутылкой по кровати, но из неё выплеснулась вода, попав на кошку. Та вскочила, встряхнулась и резво убежала. Ну иди нафиг…

Я поплотнее заткнул бутылку и улегся под одеяло. Конечно же, я прав! И кошка вернётся. Хотя бы для того, чтобы пожрать. А, кстати, где моя девушка покупала ей корм? Ещё и это…

ФАНТАЗИЯ

За окном ветер начинает петь свою унылую песню… Снег лежит на ветвях рябины, на которую днем так любят прилетать в это суровое время года снегири… Огонек свечи тихо колеблется, исполняя какой-то танец, известный только ему. Играет тихая музыка. Слышно мурлыканье кошки… ЕЁ согревает в эту ночь только чашечка свеже сваренного кофе и ощущение, что где-то любимый человек думает о ней… Странная тоска…

ЕГО нет, но мысли о НЁМ уносят ЕЁ куда-то далеко в прошлое, где был ОН, была ОНА и было их счастье. Тоска. Тоска потому, что счастье ушло? Или потому, что его было так мало? От легкого сквозняка потухла свеча. Кошка, повернув голову ко входной двери, зевнула во весь свой розовый ротик и легко спрыгнула с дивана. Потянувшись, она медленно пошла ко входу. Хлопнула входная дверь. Кошка потерлась о чьи-то запорошенные снегом брюки. Любимый человек пришел! Сразу стало теплее и светлее в комнате, а запах свежести от таящего снега опьянял голову. ОНА отставила чашку, и легко пробежала навстречу. «Как же долго я тебя ждала!» — «Как же долго тебя не было!» — ответил ОН. Сплетенные в объятьях, они стояли посреди таящего снега под мурчание довольной кошки. «Ну вот, — подумала кошка. — Теперь мне можно уходить. Раз пришло счастье, мне пора идти его звать в другое место». Ни ОН, ни ОНА не заметили, как маленькая темная тень проскользнула мимо них и юркнула в незакрытую дверь. Они были счастливы тем, что они вместе. Они были счастливы.

МЕЧТА

Она была не от мира сего. Её глаза всегда смотрели мимо тебя, как будто её мысли всё время где-то витали. Как она вышла замуж, она не помнила, потому что это было не главное в её жизни. Главным было ночное небо за окном, когда все вокруг готовились спать. Она в это время начинала жить. Она летала над городом, взлетала к облакам, уносилась далеко от окна своего дома. Она уносилась ввысь к Солнцу и звёздам. Она смотрела на Землю из своих полётов и видела хрупкость Земли, как другие видели её нежную душу и ранимый характер, её непонятные чудачества и рассеянный взгляд. Её муж часто боялся, что однажды не сумеет вернуть её из её мира. Что она улетит в свой космос к звёздам и останется там навсегда. Что забудет дорогу домой, как днём забывала дорогу на работу или поесть перед уходом. Днём она не жила. Она готовилась к жизни ночью.

Однажды он попросил её, чтобы она взяла его с собой. Сначала она не поняла его просьбы. А потом звонко рассмеялась: «У тебя ничего не выйдет. Ты слишком тяжёл и прагматичен для этого». Его покоробили её слова. В конце концов именно благодаря ему она может летать где-то ночами. Именно благодаря ему она может опаздывать на работу или не приезжать вовсе. Именно благодаря ему её в очередной раз не смогла сбить машина, когда она замечталась посреди дороги. Именно благодаря ему она не умирала с голода, когда забывала поесть в своих мечтах. Он попросил её объяснить. Она не могла. Она рассказывала ему о цветах на Марсе, о голубых реках на Юпитере, о хрустальных озёрах на кольцах Сатурна, а он приводил ей цитаты из журналов и снимки из космоса. Она уводила его к пруду и показывала на букашек в траве, восхищаясь их терпением и жизнью. А он видел только суету и мусор. Она восторгалась прожилками на листке и ростком травки в асфальте, а он видел только зелень, мешавшую ему ходить. Она сидела у окна, смотрела на темноту за окном, подсвеченную одинокой свечой, а он боялся, что она подожжёт шторы и сгорит. Она видела мириады миров в темноте, а он видел темноту и ночь…

Однажды она улетела от него. Просто его во время не оказалось, когда свеча начала лизать её платье. Просто она не заметила, что яркость красок не в её мечтах, а наяву пожирает её. Когда она разбила окно, протянув руку к звёздам, и полетела навстречу мечте, её тело не вынесло бремени реальности и рухнуло с пятнадцатого этажа на цветущие кусты роз, которые она посадила, когда в очередной раз решила улететь на Марс. Его не оказалось рядом. И с тех пор он сам сидел у окна и старался унестись в те мечты, где на Марсе цвели цветы, на Юпитере голубели реки, а хрустальные озёра на кольцах Сатурна отражали голубое небо Земли. Он пытался увидеть в темноте ночи те мириады миров, в один из которых унеслась она. Но он по-прежнему видел только тьму ночи. Крылья, которыми она пыталась поделиться с ним, не подошли ему по размеру. Вернее, он не понял, что они и у него могут быть…

ЧТО ЖЕ ТАКОЕ ЛЮБОВЬ?

зарисовка

Боже, как обидно. Как тоскливо и тошно. Пусть я только доеду домой — открою газ и все дела. Сегодня опять, в который раз, привязался ко мне пьяный. Я и так знаю, что я не красавица, но какое же унижение сознавать, что глядеть на тебя спокойно можно только после рюмки. Вдобавок, меня обокрали. Все мои сбережения (зачем я только ношу их с собой?), единый, который стоит мою стипендию, паспорт — словом, всё. Ещё я провалилась (который раз) в институт. Я так хочу быть учителем, что бы мои подруги и знакомые ни говорили. Потом ещё куча неприятностей, которые можно было бы назвать мелкими, но не сейчас. Сейчас я взвинчена до предела. Я хочу, желаю умереть. Я жду, ищу смерти, как раньше, много-много месяцев (или лет) назад искала парня, который был бы мне не любовником, а другом. Потом друга я перестала искать, и дошло до того, что я, бывшая отличница, хотела отдаться, сама отдаться, парню. Любому. Но меня никто не хотел. Это было самое обидное. Я ходила в мини-мини, оголяла плечи чуть ли не о пояса, улыбалась всем — ничего не помогало. Я ревела дома в подушку, в ковёр. Я каталась от бессилия по полу, я готова была бить зеркала у себя в комнате. А потом, как вот сейчас, я впадала в прострацию и хотела умереть. Кто будет обо мне плакать? Папа с мамой. Но они переживут, они сильные. Никому и ничего я сверхдоброго не делала, от смерти или преступления не спасала. А значит, что есть я, что нет — жизнь моя бесполезна.

Я взглянула, сколько могла в толчее автобуса, в окно и увидела кусочек серого неба и полосы дождя на стекле. Остановка, кто-то вышел, но вошла огромная толпа, и меня отнесло к стенке автобуса. По ногам, по спине, по рукам продирались люди. Передо мной оказался парень. Лица его я не видела, потому что на глазах у меня были слёзы — пожилая старуха с лицом ведьмы и глазами вампира проехала своей тяжёлой коляской по моим усталым и гудящим ногам. Я мучительно хотела сесть, так как после долгой беготни по канцеляриям, врачам, аудиториям сегодня мне не только стоять, дышать было трудно. И вдруг…

— Девушка, вы не знаете, который сейчас может быть час?

Я подняла голову. На меня внимательно смотрели серые глаза. Я их помню до сих пор: весёлые и серьёзные одновременно. Они будто хотели утешить и подать совет, и в тоже время упрекали за малодушие. А мне просто надоело быть сильной. Я устала защищать сама себя. Тоскливо быть одной, самой решать все проблемы, зацикливаться на себе, сходить с ума от одних и тех же проблем. Когда ты один, помогаешь только сам себе, постепенно создаётся чувство, что живёшь вхолостую, что это никому не нужно. А значит, и ты никому не нужен.

По моим щекам скатились две слезинки. Я попыталась улыбнуться, но у меня это плохо получалось. Я сказала:

— Вряд ли я в такой давке смогла бы посмотреть на часы.

Он посмотрел на меня, и свободной рукой, которой держался за поручень, провёл по моим щекам.

— Почему бы тебе не задать обычный вопрос: девушка, как вас зовут? — спросила я. Привыкшая к пьяным посягательствам, я с настороженностью посмотрела на него. Он улыбнулся и произнёс:

— В это мнет необходимости. Олег.

— Анна.

— Знаешь, давай-ка выйдем на следующей.

— Но мне ещё двадцать минут езды!

— Давай выйдем. Здесь есть одно кафе.

Я снова с недоверием взглянула на него. В этот момент автобус повернул, и Олег упал бы на меня, если бы не упёрся рукой в стенку позади меня. Я вдруг увидела близко-близко его глаза, услышала где-то у самого своего уха его дыхание. Рукой я инстинктивно уперлась ему в грудь, и почувствовала его тепло через рубашку. Мне захотелось, чтобы так было всегда, чтобы куда-то ехал автобус, вокруг стояли люди и он передо мной. Мое лицо побледнело от духоты, голова готова была вот-вот упасть на грудь. Но я почувствовала движение, и моя голова упёрлась в его плечо.

— Давай выйдем, — повторил он.

Я уже пришла в себя. Он провёл меня сквозь толпу народа, сошёл по ступенькам и подал мне руку. Я растерялась, и неловко спустилась на землю. Пройдя немного, мы очутились в тенистом переулке перед дверями маленького кафе. Мы заняли столик и сделали заказ.

— Ты, однако, не была бы разорительной любовницей.

— Я беру только то, что мне нужно. Зачем мне больше?

— У тебя реальный подход к вещам. Обычно, при первых днях знакомства девушки разоряют своих поклонников на пирожные, даже если потом садятся на диету.

— Это глупо. Я не собиралась садиться на диету, но зачем мне брать больше, чем я могу съесть?

— Нда. У тебя начисто отсутствует воображение.

— Ошибаешься. Его у меня сколько угодно. Только, когда я не даю ему воли, у меня практический подход к вещам.

Когда принесли наш заказ и я уже начала копаться в сумке, с ужасом вспоминая, сколько же там могло остаться после того, как я лишилась кошелька, Олег протестующее поднял руку и произнёс:

— Я заплачу.

Пока я соображала, что он сказал и сделал (для того, чтобы сообразить, мне сегодня требовалось время), Олег уже отдал деньги, и официантка ушла.

— Зачем ты это сделал?

Он удивлённо посмотрел на меня.

— Я хотел сделать тебе приятное. Ведь за тобой никто никогда не ухаживал, правда?

— Откуда ты знаешь?

— У тебя были такие одинокие глаза. Такие глаза только у тех, кто хочет любви, но не может её добиться.

Он смотрел на меня. Он положил свою руку на мою, и мне стало светлее на душе. Теперь я поняла пьесу, которую смотрела раньше — «Последняя женщина дона Хуана». Я была до этого возмущена: как одинокая деревенская девушка насильно навязывается известному соблазнителю и чувствует себя после ночи с ним счастливой. А когда он хочет умереть, она напоминает ему о девушках, ждущих любви, о том, как они будут страдать, если даже он их не соблазнит. Я понимала, что у Олега это было вовсе не любовью с первого взгляда. Он просто хотел утешить меня. Но как отрадно обмануться, что ты кому-то нравишься. Но когда Олег исчез, у меня осталась только горечь — зачем он растревожил струны моей души? Зачем зародил в ней семя надежды, а сам пропал? Я жду своей любви. И сейчас я тоже вою от бессилия, от того, что меня не любят и что я никого не могу полюбить. Я рву на куски платки и реву. Наказание одиночеством не страшно. Его можно пережить. Но наказание, при котором хочешь и не можешь любить, хочешь и не получаешь любви — страшно, потому что любовь — это потребность души, как растению требуется солнце, как животным кислород. Любовь, когда она взаимна и не преходяща, когда от нее не устаёшь и не ищешь других наслаждений — это Божий дар. Это самый большой подарок, который Бог может дать на земле. Божья любовь — это наивысшее счастье, как на небе, так и на земле. Всё в одном этом слове — любовь.

МУЖСКАЯ НЕДОГАДЛИВОСТЬ

Сколько живу на свете, всегда поражалась, просто удивлялась и веселилась, сталкиваясь с мужским мышлением, мужской логикой и мужской же недогадливостью. И один забавный случай о мужском мышлении я и хотела рассказать. Вернее, не о мышлении, а о недогадливости. До сих пор смешно…

Итак.

С моим парнем мы встречались уже около года. Отношения у нас были как у всех: ссорились, мирились, иногда могли по нескольку дней друг другу не звонить и не писать. Иногда была виновата я, но чаще он. Именно потому, что был, как все мужчины, эгоистичным. Однако, если ему объяснить, как корове на меже — по полочкам, внятно и просто, — он вполне мог понять, почему я обижалась. И иногда мне даже случалось добиться от него понимания того, на что именно я обиделась. Он учитывал ошибки, а я старалась не придираться к мелочам. Словом, мы притирались друг к другу и решили подавать заявление в ЗАГС.

В один из дней я вывихнула лодыжку, когда утром бегала в парке. Врач мне прописал что-то вроде обезболивающего и полный покой. Я себе устроила на работе больничный и решила сполна насладиться внезапно выпавшими днями покоя. В конце концов, я заслужила немного отдыха.

И вот, лежу я себе на кровати, оберегаю свою травмированную ногу от любого беспокойства. А тут моему будущему мужу приспичило… Ну, вы поняли. А я подумала: вроде, ещё не муж — мне успокаиваться рано, но я же не просто так на кровати отдыхаю, я болею — мог бы пожалеть и не трогать меня, если я скажу…

Короче, я не сказала, и кровати пришлось исполнять немного другое предназначение. Я слегка морщилась — всё-таки нога немного болела. Он, видимо, это заметил. И старался быть осторожным. Я расслабилась и… отключилась.

Когда пришла в себя (часы у кровати показывали, что прошло минут 15), у него был немного ошарашенный вид.

— Это был лучший секс в моей жизни! — сказала я.

Его ошарашенность возросла. А ведь я была права: то ли лекарства подействовали, то ли просто устала, но, видимо, я уснула. И этих 15 минут среди дня в кровати с любимым мужчиной и БЕЗ секса — да! это был лучший секс в моей жизни!

Глядя на него, я догадалась, что он подумал вообще. И что он подумал обо мне конкретно. Вот дурень — ему никогда не понять, что отсутствие секса может быть лучшим сексом.

Когда я это разобъяснила своему будущему мужу, он повертел пальцем у виска и сказал:

— Хрен вас, женщин, поймёшь…

И вот это вот мужская логика… Вот блин…

МУЖСКОЕ САМОМНЕНИЕ

За всю мою жизнь я не раз сталкивалась с мужчинами и их восприятием женщин в частности и жизни вообще. Часто меня просто бесили проявления собственничества, эгоизма и самоуверенности. Ну что за нелепые существа эти мужчины! Почему они решают, что имеют право что-то требовать от женщин, да ещё незнакомых?

Собственно, это было предисловие к рассказу, которым я хотела поделиться.

В августе я и моя племянница решили устроить себе отдых. Племянница — старшая дочь моей младшей сестры, девушка совершеннолетняя и всегда за любой кипиш. Поэтому она с восторгом приняла моё приглашение посетить ВДНХ, когда там организовывалась очередная ярмарка или ещё что-то. Уже не помню что. Выглядели мы с ней достаточно хорошо, настроение у нас было замечательное, а тут ещё пиво на любой вкус и закуска везде супер — жизнь просто удалась! Видимо, именно поэтому к нам присоединился какой-то молокосос. Мужчины, как правило, не могут просто пройти мимо, когда женщинам без них хорошо. Обязательно надо навязать себя, чтобы всё испортить, а потом обвинить женщин в этом. И этот вот тоже туда же… А что, разница в возрасте между мной и племянницей небольшая — всего 8 лет, выглядели мы похоже — родственницы всё же. И я не раз за всё время нашего пребывания на ВДНХ ловила похотливые взгляды извращенцев с фантазиями о двух близнецах. И этот туда же! По возрасту он был где-то между нами. Увивался как подорванный, хотя мы каждая по отдельности или обе вместе никаких поводов не давали. Он бегал за нами по всему ВДНХ, покупая нам пиво, занимая очередь и прочие благоглупости, о которых мы его совершенно не просили. Не раз мы его отшивали и скрывались в павильонах, путали следы и вообще показывали всем видом, что хотели бы от него избавиться. Но он всякий раз каким-то образом нас находил, и всё начиналось заново: очереди, пиво, шашлык, сахарная вата, билеты в павильоны и прочее. Или ещё что-нибудь.

Наконец, основательно надегустировавшись, мы собрались домой. Мы — это я и моя племянница. Брать с собой навязчивого кавалера у нас не было в планах. Но как же от него отделаться? Как избавиться от этого приставалы, который уже прямо руки потирал в предвкушении «горячего» вечера. Моя племянница в силу возраста была пьянее меня и, к тому же, моложе, а значит глупее. И потому она вообще не поняла его поползновений. А я… А мне не улыбалось делить постель с моей племянницей! Да ещё, если в ней этот залётный!

Сбежав в очередной раз в туалет за руку с племянницей, я растолковала этой дуре, что к чему. А окунание под кран с водой (хоть это было и несколько неудобно: раковина маленькая, а кран висел низко, и всё это вместе было явно не предназначено для отрезвления посетителей в любой степени опьянения) слегка прочистило ей мозги. И мы вдвоём стали думать, что делать. Чёртова деликатность, присущая нашей семье, боязнь обидеть чужие чувства и прочая интеллигентская чушь мне часто портили жизнь. А моей племяннице только начали портить. Ну вот как объяснить этому возбуждённому самцу, что ему ничего не обломится? Хотя, какая разница, если не хотим мы, да ещё о том всю дорогу ему говорили! И мы спьяну приняли трезвое решение рассказать все прямо, невзирая на его чувства.

Выйдя из туалета мы воплотили наше решение. Мой бог! Что же с ним сделалось! Он визжал так, как будто его режут! На нас оборачивались, несмотря на сумерки и всеобщее опьянение этого дня. Было несколько неудобно, а мою племянницу так вообще раскаяние начало охватывать. Вот уж совершенно зря! Мы ему ничего не обещали и не собирались даже!

Он визжал довольно долго. И что мы шлюхи, и что развели его, и пьяницы-алкоголички, и коровы толстые (весьма удивительно, потому что всю дорогу он восторгался нашими точёными фигурами, чуть не облизываясь, переводя взгляд с одной на другую), и убийцы животных (хотя, шашлыки он уплетал не меньше нашего), и поедатели трупов (вот веган хренов! сам же ел копчёные рёбра так, что за ушами трещало!). На нас стали не только оборачиваться — даже останавливались послушать. И, судя по лицам некоторых, которые я могла различить в сумерках, ему сочувствовали! Моя племянница, охваченная сожалением, пыталась что-то ему сказать, но он орал, не переставая. Я же молчала: знала по опыту, что такие ничего не слышат, кроме себя. Ничего не воспринимают и не хотят понимать. А попытки объяснить приводят только к ещё более бурной истерике и оскорблениям. Я ждала, когда он выдохнется. Но он не переставал. Вокруг нас уже стала собираться небольшая такая толпа. Тут я не выдержала. У меня в планах было доехать домой с племянницей и отдохнуть от бурного дня за тихим лёгким и спокойным ужином — ноги гудели, спина ныла а голова понемногу начинала болеть. В моей сумке завалялась кучка банкнот из какой-то игры типа монополии. В сумерках было трудно различить, настоящие они или нет. А я не собиралась швыряться деньгами только потому, что у мужика взыграло эго или потому, что его поддерживает глупая толпа мужиков.

Я выгребла их и с размаху запихнула ему в рот, уворачиваясь от его рук, которыми он размахивал во все стороны. Потом я набрала в грудь побольше воздуха и гаркнула, не хуже его рёва:

— Ты психопат и истерик! Тебя на цепи за нами водили? С ножом у горла требовали за нас платить? Сам прилип, как банный лист! Мы сбегали от тебя, мы прятались от тебя! Но ты сам выискивал нас! Сам, сломя голову, бежал нам очереди занимать! Сам покупал нам пиво! Подавись своими деньгами, если не можешь держать член в штанах! Пошёл вон, похотливый извращенец!

В наступившей звенящей тишине я царственно ткнула в его грудь ладонью, расчищая себе дорогу, и, гордо задрав голову, прошла мимо, ведя на поводу свою враз протрезвевшую племянницу, которая, однако, ещё слегка покачивалась. Только было непонятно от чего: от потрясения моим ором (обычно я говорила негромко и никогда не выходила из себя) или от остатков пива в организме. Какая-то женщина хлопнула нам в ладоши. За ней нам поаплодировала ещё пара-тройка женщин. Остальная толпа молчала. На нас смотрели кто мрачно, кто с осуждением. Но почему? Вот оно, мужское мышление: ты виновата в том, что я тебя хочу! Даже, если ты бегаешь от меня, как от зачумлённого! Вот оно, мужское самомнение: я тебя хочу, а раз так, то ты обязана!

Отойдя достаточно далеко, я повернулась и громко бросила через плечо:

— Шлюхи бы как раз на тебя вешались и тебя за собой в койку тащили. Чего ты, извращенец, и добивался, мечтая о сексе втроём. А я и моя племянница верны своим мужья!

Я вздёрнула подбородок, моя племянница вздёрнула подбородок — и мы гордые, как будто нас, обеих короновали, печатая шаг, прошли своей дорогой. И вот тут за нами раздался его вопль, который, однако, сразу же потонул в шумных овациях.

А вот этого я совсем не поняла…

ЖИЗНЬ КАК ЖИЗНЬ

Мне было всего 49 лет, а я считал, что моя жизнь уже кончена. Кому интересен больной и уставший от жизни и славы спортсмен на пенсии? И пусть я в своё время одним своим появлением приводил в неистовство огромные ледовые дворцы, своими похождениями кормил не одну журналистскую свору, а своими высказываниями порождал новые культы, секты, философию, течения или как это там называлось. Да, всё это было… Купание в лучах славы — это такой наркотик, почище героина. Который я тоже пробовал в своё время. Как и кокаин. Про сигареты и алкоголь я не говорю — это было вообще в порядке вещей. Да, хоть я и спортсмен, но не избежал этого. Так вот… наркотик… Круче, наверно, только обладание властью. Хотя… Я ведь тоже обладал властью. Над фанатами, над толпой… Но я имел в виду власть политическую. Но героин с кокаином мне не понравились — состояние полного мрака и безысходности в душе после их приёма, жуткие ломки и зависимость от дилеров после нескольких минут или часов кайфа не то состояние, которого я хотел. Кого-то тяжёлые наркотики веселят или расслабляют, заставляют чувствовать себя всемогущим, бодрым, безбашенным и довольным жизнью. Я же становился мрачнее. И злее. «Тёмный демон», как мне однажды сказал тренер, когда застукал меня под кайфом после очередного укола. Режим режимом, но любой спортсмен знал, как и где оторваться и чем приводить себя в форму после. В конце концов, после победы можно немного и расслабиться. И моя команда расслаблялась по полной: разгромленные номера, пьяные голые девки, укуренные спортсмены, избитый персонал и вообще какие-то левые люди, обоссанные и облёванные гостиничные номера… Всё было. И никакой режим с самым жёстким тренером не могли этому помешать. Наутро он нас гонял нещадно, конечно. Устраивал «разбор полётов» со штрафами. А очень хотелось спать, похмелиться и послать его к чёрту. Владелец команды и спонсоры покрывали наши загулы. Один из владельцев, немолодой дядечка с редеющей шевелюрой каждый раз задумчиво смотрел на нас, когда ему приносили счёт из очередной гостиницы или отчёт охраны о наших «подвигах». С охраной, кстати, мы тоже регулярно дрались, когда те пытались нас обуздать. Задумчиво поглаживая свой длинный подбородок указательным и большим пальцами, как будто пытался сделать его длиннее, он любил повторять: «В этот раз плачу я. Но придёт время, когда это закончится». Мы настолько привыкли к этим его словам, что уже не обращали внимания. Пока… Пока, устав от убытков, которые мы приносили ему больше, чем прибыли, он не продал нас другому владельцу. Тот чётко постановил сразу: всё, что творим мы, мы и оплачиваем. Пару раз пришлось платить и мне наравне со всеми, хотя к тому времени я уже давно отошёл от такого времяпровождения. Просто устал от обилия безликих лиц, мятых кроватей, пьяных собутыльников, запаха перегара и блевоты и, главное, полной черноты в моей душе. Пару раз я чуть было не отправился на тот свет. Меня откачали. Но пожилой хирург, которого вызвали для консультации по поводу болей в моём правом боку, сказал, что третий раз может быть фатальным, если я не изменю образ жизни. Тогда я отмахнулся от его слов, но с наркотой, на всякий случай, завязал. Не без помощи клиник, конечно. Смог. Ибо не успел плотно подсесть. Заменил всё это беспробудным пьянством, во время которого меня уносило то в глухую провинцию, откуда я выбирался на каких-то стрёмных попутках, то в другой город, где меня, узнав, иногда избивали фанаты другой команды. И получалось, что почти всё заработанное я тратил на собственное возвращение. Домой, к жизни, к разуму. Новый владелец пару раз мне жёстко грозил исключением из команды. Но я же был легендой! Я считал себя незаменимым! Одно моё имя делало кассу и радовало букмекеров. В любом ледовом дворце всегда был аншлаг, когда играла наша команда. Да и я, отдав дань «зелёному змию», постепенно приходил в себя. Тусовки с командой и групповые оргии мне становились не интересны. И я всё чаще просил владельца для себя отдельный номер. Где запирался и просто сидел в тишине. Или читал. Читал философию, чего от себя никогда не ожидал, и слушал музыку, блюз и романсы. Чего тоже не думал, что когда-нибудь произойдёт. Жена, родившая мне сына и дочь, как-то неуловимо ушла из моей жизни. Сын, слишком правильный, чтобы понять меня, исчез сам, предпочитая не иметь со мной ничего общего — даже фамилию сменил. А дочь… Вот уж кто всегда был на моей стороне и чуть не с детского сада она ездила со мной на матчи. Странно, но я совершенно не помню, с чем я её оставлял, когда ударялся в свои загулы. Тогда я как-то не придавал этому значения, а сейчас, думая об этом, я прихожу в ужас: что если она видела меня в том непотребном виде? Она ведь была ребёнком и могла решить, раз её обожаемый папа так себя ведёт, то только так и надо. Но только недавно я стал обращать внимание на то, как моя дочь одевается и как выглядит. Оказывается, я пропустил время, когда она понаделала на лице пирсинг и татуировки на теле. Что до одежды, то девчачьи платьица остались далеко в детстве. Теперь это простые тренировочные штаны из лёгкой шерсти с синтетикой, худи с капюшоном, массивные устрашающего вида кроссовки и дутая чёрная жилетка на холодную погоду. Ко всему прочему — дредды, сигареты и пиво в немереных количествах. А ведь ей только недавно 18 исполнилось! Мои попытки исправить ситуацию привели только к неприятию и отчуждению. И ещё недавняя папина дочка стала мне чужой. Но что вообще меня убило, так это то, что она стала заниматься тяжёлой атлетикой и бодибилдингом. И это моя милая девочка! Вот как в ней уживались нездоровый образ жизни и спорт? Хотя, кого я спрашиваю… У меня же уживались…

И вот я остался один. Ни семьи, ни детей, ни друзей. Со спортом я тоже завязал: нелепая случайность — и разрыв связок. И всё бы ничего, да пока я лечился, врачи обнаружили у меня рак. И всё. Мир перестал для меня существовать. Я ушёл из спорта и на долгие недели уехал себя жалеть к другу в отдалённое село. Людей там мало, цивилизации ещё меньше. Там, лелея свою обиду на весь мир, я пребывал в состоянии от ярости до равнодушия, от уныния к надежде. И однажды, проснувшись, я твёрдо решил лечиться. Зачем? Не знаю. Я ведь стал никому не нужен и не интересен. Однако хромой интернет донёс до меня, что я по-прежнему на слуху. Пусть не так знаменит, как раньше, но меня помнят. Меня ждут и сочувствуют. Но что ещё больше меня встряхнуло, так это те небылицы, что понапридумывали на мой счёт бывшие друзья и соратники, а также совершенно неизвестные мне личности. Которые, однако, пишут свои воспоминания о наших встречах, которые я совершенно не помню. И как раньше я упоённо жалел себя, с тем же остервенением я стал опровергать выдумки обо мне и ходить по врачам. Возможно, проснувшаяся воля к жизни и злость дали основательную встряску моему организму — рак отступил. О возможности излечиться совсем речи не шло — мой образ жизни в прошлом искалечил и другие мои органы. Но и передышка — уже хорошо.

Общение в интернете не стало смыслом жизни. Но, по крайней мере, я не был вычеркнут из жизни и чувствовал, что тоже принимаю в ней участие. Оказывается, в одной из соцсетей у меня есть фанатская группа. Люди в ней очень интересуются моей нынешней жизнью и прошлыми успехами. Это грело душу. Я потихоньку возвращался к активной жизни. Даже консультировал молодых тренеров и начинающих спортсменов. В ответ они меня приглашали на свои матчи. Всегда вежливо и почтительно указывая мои заслуги в анонсах. Хотя, подозреваю, я выступал больше в роли «свадебного генерала» — ради ажиотажа, хайпа и прибыли на продаже билетов. Ну да всё равно. Я давно перестал беситься из-за эгоистичной мелочности незнакомых людей, расстраиваться людской неблагодарности или жалеть себя чужой стяжательности моим именем. Интернет огромен. И хорошие люди там тоже попадаются. Правда, редко.

В один из дней, когда я, жертвуя сном, пресёк попытку очередного оголтелого фаната покритиковать моё изменившееся мировоззрение и образ жизни и вывести меня на политические дебаты, я наткнулся на сообщение-комментарий какой-то дамы (девочки, девушки или женщины, я тогда не знал), которая на фоне обсуждения моей персоны выделялась тем, что не пела хором со всеми, а, приводя цитаты философов, чем меня подкупила, посоветовала спорящим заниматься своими делами и оставить меня в покое. Только я хотел ответить ей, как на неё посыпались сообщения нескольких человек. Отбивалась от них она весьма жёстко и с юмором. Конечно, победа осталась за толпой. Но я не преминул поблагодарить её за её позицию. Часа через полтора она написала мне в личку. Весьма странное это было приветствие. Скромность на грани самобичевания, резкость и прямолинейность на грани грубости, вежливость до самоотречения и рассуждения о философии — взгляд совершенно противоположный моему. Первым моим порывом было вежливо и односложно ответить и забыть о странноватой даме с ещё более странным ником — Святая-в-латах, или короче — Немезида. Но что-то зацепило в её этом сумбурном приветствии. То ли затаённая печаль, то ли тонкий юмор. Я ответил. Потом она мне. И мы начали переписываться. Она никогда не выспрашивала о моей личной жизни, но как-то получилось, что я сам ей всё о себе рассказывал. Она не давала мне оценок, а наши споры вплоть до разрыва отношений воспринимала очень болезненно. У нас с ней были совершенно противоположные вкусы, и наши споры о философии или искусстве напоминали войну на истребление. Я уже вышел из того возраста, когда это огорчает. Потому что спор на тему — это одно, а общение с человеком — другое. И хоть её слова и возмущали меня своей дикостью, непоследовательностью и полным невежеством иногда, я почему-то не хотел прерывать общения с ней как с человеком. Ибо вне споров это была очень добрая и душевная женщина, до щепетильности интеллигентная и боящаяся показать навязчивой. Она странным образом могла угадать моё настроение или мысль. Когда я исчезал с «радаров», она беспокоилась обо мне. Я уже успел отвыкнуть от подобного человеческого общения, живя один и всегда подозревая подвох. Поэтому не сильно раскрывался перед ней. Её, казалось, это не обижало. Она, как говорила, была довольна нашим общением. И после недельной переписки я предложил встретиться на матче — моя прежняя команда играла в Питере через несколько дней. Поклонница хоккея она, казалось, знала о нём много. Но я и моя команда прошли мимо неё, по её словам. Это меня удивило: привыкнув к тому, что я знаменит, я и предположить не мог, что в моей стране, а тем более в столичном городе есть кто-то, кто обо мне не слышал. Это меня удивило и захотелось посмотреть на столь странную особу. Она ответила не сразу. Да я и не ждал ответа: мне было с кем пообщаться, подискутировать и кому просто отправить информацию. Особа была интересна, но не настолько, чтобы я переживал ее молчание. Но через часа три она отписалась, что билет на матч купила. Ну и хорошо. Мне-то что? А с другой стороны — если женщина покупает билет на хоккей на матч команды, которой не знает, то либо она дура, либо тупо хочет посмотреть на фонтан мужского тестостерона, либо… Нет, не стану выдумывать. Увижу — решу, кто на такая: скучающая баба бальзаковского возраста или малолетняя дурочка. Ибо, исходя из нашего неровного общения, я так и не пришёл к однозначному выводу относительно неё. Да и особо думать не хотелось: мало ли таких людей пишет мне — успевай отвечать. Очень мило, конечно, что она беспокоилась о моём здоровье, предлагала помощь. Но мне это было не нужно. Заинтересовали её мысли.

На матч я пришёл задолго до его начала. Хотелось пообщаться с командой, тренером услышать новости, вдохнуть почти забытый запах мужской раздевалки, короче, окунуться в прошлое. Это на льду я был весь из себя брутальный демон, который махал клюшкой, выбивая зубы и своим, и чужим, сбивая в борт противника и посылая шайбы такими бросками, от которых ворота отлетали в разные стороны. В душе же я неисправимый сентиментальный романтик.

За разговорами прошло время, и я вышел в коридор, чтобы идти к своему месту. У входа на трибуны уже собиралась толпа. Пока ещё небольшая и относительно спокойная. Чуть в стороне я заметил молодую женщину в мешковатом спортивном костюме без логотипов и рисунков. Немезида хоть и описывала себя, но я не ожидал, что смогу её узнать. И всё же… Это была она. Маленькая, хрупкая, со взъерошенными короткими белыми волосами, которые выбивались из её малюсенького «хвостика». Я пригляделся: если смотреть на её телосложение, то это девушка, но лицо и, главное, глаза выдавали в ней женщину. Серьёзное застывшее лицо, большие красивые печальные глаза — эта женщина многое повидала. Да, возможно, это она — Немезида, Святая-в-латах. Нет, обычное имя у неё тоже было. Но, по её словам, она его терпеть не могла. Да мне и неважно, как её называть.

Я подошёл и запросто заговорил с ней — ведь мы же только недавно общались в личке. Она подняла голову, и я увидел в её глазах удивление, а её лицо отображало оторопь. Но на удивление, она быстро взяла себя в руки и улыбнулась. Какая это была улыбка! Радостная, добрая, чуть смущённая — мне даже показалось, что вокруг стало светлее. Мило смущаясь, видимо, не привыкла к общению, она отвечала на мои вопросы, слушала мои рассуждения, глядя снизу вверх, и потихоньку осваивалась. Ничего необычного я не ждал, ничего необычного не случилось — резковатая и импульсивная она подкупала своей энергией и жизнерадостностью. Только тёмная глубина глаз выдавала какую-то печаль, грусть и тоску. Да белые полосы шрамов на запястье загорелой левой руки диссонансом выбивались из её искрящегося жизнелюбием образа. За те несколько минут что мы пообщались, пока не набежали фанаты, а она тактично не ушла в сторону, я заметил, как она искоса серьёзно посматривала на меня. Книг обо мне и моей команде было написано немерено, а ещё больше было интервью. Я не знаю, что она смотрела или читала обо мне, но тактично молчала о моей личной жизни и на удивление мало вопросов задавала сама. Я давно соскучился по реальному общению — одинокая старость это тягостно (а я уже ощущал себя стариком), и пригласил её на трибуну с собой. Чем снова вызвал её удивление. Её оторопь меня весьма позабавила: ну как провинциалочка на балу дворянского собрания в Кремле! Эта подростковая робость во взрослой женщине доставляла мне некоторое удовлетворение: не всё этой выскочке ругаться со мной в личке на тему, мной любимую, и в которой я больше знаю! Но к моему неудовольствию мне не удалось сполна насладиться своей маленькой победой: она снова быстро пришла в себя. И весь матч мы смотрели на лёд. Но иногда я ловил на себе её косой взгляд. Трудно было понять, чего в нём было больше — сомнения или задумчивости. А может и то, и другое.

Матч меня разочаровал: игроки играли слабо, тренер больше глотку драл, чем реально чем-то мог помочь. Сомнение на лице Немезиды было едва уловимо, но я заметил. На мои вопросы она отвечала уклончиво и вежливо — старалась меня не задеть. Терпеть не могу такого поведения! Я не ученица Смольного, чтобы со мной обращаться, как с оранжерейным цветком. Я за прямоту и честность. И в конце концов я потребовал прямого ответа. Я его получил. Что ж, сам виноват. Но хоть я и считал также, больно было из уст посторонней, тем более, непрофессионала, тем более, женщины слышать негатив о своей любимой команде, в которой я играл много лет. Она заметила моё состояние и прекратила разговор, предоставив вещать мне. А я, соскучившись по живому общению, люблю поговорить. Особенно о своей команде. И я предложил подбросить её до метро, чтобы продолжить разговор и переубедить её. Секундное удивление, мелькнувшее в её глазах, я успел заметить, но не успел насладиться.

Пока мы ехали, говорил только я, она изредка вставляла пару слов. Кстати, весьма уместных и по делу. Как будто заранее знала, что я хочу сказать. Проницательна и умна, чего от «той» Немезиды из интернета я не ожидал. Ещё она удивила меня тем, что на мои жалобы и стенания по поводу здоровья не стала ахать и охать или сочувствующе хлопать по плечу, а сразу предложила помощь. Любую. Причём не только предложила, а стала куда-то звонить. Еле остановил её. Вот подобной готовности помочь малознакомому человеку я не встречал давно. Даже мои давнишние друзья по команде сто раз подумают, прежде чем руку помощи протянут. Но протянут обязательно и помогут. А тут… Короче, этим она тоже заставляла задуматься. Странная она…

И с тех пор мы стали с ней регулярно переписываться и иногда встречаться для прогулок по Питеру. Я показывал ей мои любимые места, она парой-тройкой фраз просвещала меня в истории и архитектуре тех мест. Снова говорил, в основном, я. О жизни, о хоккее, о нравах, о тренерах — обо всём. Словом, я конкретно присел ей на уши. Она не перебивала меня, не выражала неудовольствия. Она слушала. Более внимательного и заинтересованного — искренне заинтересованного! — слушателя я давно не помню. Хотя сейчас по разным делам, в том числе и с журналистами и с теми, кто мнит себя писателями, юристами, редакторами, фотографами, блоггерами я общаюсь регулярно. Но всем им от меня всегда было что-то надо, будь то жареный факт или раритетный мяч с автографом друга-футболиста. Немезиде не было надо ничего. Каждый раз, встречаясь с ней в метро, я первое время наблюдал за ней из толпы. Она никогда не опаздывала. И к месту встречи шагала спокойно и уверенно, глядя прямо перед собой немигающим взглядом и пугая бесстрастным лицом. Видя её такой, я содрогался: маленькая, хрупкая, а какая уверенность в себе! Верно она себе ник выбрала — неумолимое воздаяние. Но, замечая меня, она всякий раз оживлялась и переставала быть похожа на суровую воительницу в броне. Как два разных человека. Интересный факт, но не более. А её постоянные серьёзные вопросы о моём здоровье меня стали со временем раздражать. Да ещё это настойчивое желание помочь. Нет, я привык обходиться своими силами. Мне она была нужна только как свободные уши. Ибо дома мне было совершенно не с кем говорить. А тишина и одиночество угнетали меня, порождая мрачные мысли.

Наши встречи приводили к бурной переписке по ночам время от времени. Моё здоровье стало ухудшаться — я уже спал урывками, сидел на жёсткой диете и мне намекали на диализ в будущем. Знакомые и поклонники обеспечивали мне лечение у светил всяких медицинских премудростей. Я лежал в больницах. Немезида ездила ко мне. Приезжала по первому звонку и привозила всё, что мне было надо. И постепенно я привык использовать её как девочку на побегушках. Наши беседы по-прежнему ограничивались моими монологами. Хотя ей тоже было что сказать. Но коротко и по делу. Потому что я снова перехватывал инициативу.

В один из дней мне сообщили, что всё, что можно было сделать для моего здоровья, уже сделано. И держать меня в больнице больше смысла нет. В тот же день Немезида перевезла меня домой. Я был опустошён и раздавлен и довольно резко говорил с ней, когда она пыталась выяснить, какие лекарства мне надо принимать и как часто. В конце концов, она замолчала, аккуратно ведя машину. Ещё и это весьма раздражало: я — мужчина, за рулём должен быть я. И тут я снова начал говорить. О философии. Хотя мы договорились не поднимать эту тему. Она не отвечала, плавно везя меня. То, что она слушает, я понимал по её кивкам или мотанию головой. Больше она себе ничего не позволяла. А мне и не надо было.

Выбираясь из машины у дома, когда она протянула свою маленькую ладошку, чтобы помочь мне выйти, я сурово зыркнул на неё и едва удержался, чтобы не оттолкнуть её. За кого она меня принимает? Взглянув ей в лицо, я наткнулся на непроницаемый серьёзный и пристальный взгляд. Ни тени досады и неудовольствия я не увидел. Только печаль и усталость. Я не предложил ей зайти и отдохнуть. Да она и не намекала. Спросила только, не нужна ли мне её помощь дойти до квартиры. Я резко отказался и пошёл к подъезду. Отперев домофон, я оглянулся: она стояла в лёгком плаще на холодном ветру и смотрела на меня. Я шагнул внутрь и хлопнул дверью так, что доводчик взвизгнул. Поднявшись к себе, я выглянул в окно: её уже не было. В этот день я не выходил в интернет и ни с кем не общался. Я просто лёг и попытался заснуть. Но сон не шёл. Промаявшись с час, я встал и побрёл на кухню. В холодильнике пусто. Я безо всяких сомнений набрал Немезиду. Однако она ответила, что стоит в пробке. Странно. Раньше она никогда не говорила о пробках, даже когда весь Питер вставал. Она умудрялась успевать и до развода мостов, если мне было надо. А сейчас… Я вслушивался в её голос, пытаясь уловить её досаду. Но нет. Ровный спокойный голос без тени неудовольствия или гнева. Ну и замечательно. Я отключился и позвонил своему хорошему знакомому. Он не ответил. Второму… третьему… Кто-то далеко, кто-то занят, кто-то не отвечал. Наконец я вышел на площадку и позвонил в дверь соседу. Да, я жил в обычной панельной новостройке — я мог себе позволить большую квартиру в своё время, дом за городом, яхту, да хоть квартиру в Москве рядом с Кремлём! Не всё пропил или скурил тогда. Но на сегодня у меня осталась не такая большая, но удобная квартира в спальном и тихом районе Питера. Слава богу, я сумел её уберечь, обеспечив жену и детей после развода. Да мне много и не надо. Сосед был дома. Пришлось выслушать его лекцию о политике, заставив себя помолчать, хотя очень хотелось ответить на его слова, но я получил то, что мне надо. Мысли о Немезиде посещали меня пару раз — почему она отказалась мне помочь в этот раз, хотя раньше всегда предлагала? Но потом я занялся приведением в порядок своего архива и забыл о ней.

Переписка наша продолжилась, но чего-то в ней стало недоставать. Я даже, поначалу, не понял, чего именно. Лёгкости со стороны Немезиды, её раскрепощённости. Если раньше она шутила (на мой взгляд, не очень умно, и этот шутливый тон в ней меня тоже раздражал), говорила пространно и свободно на любую тему, даже кокетничала немного, хотя, ни мне, ни ей встречи в этом ключе были не нужны совершенно, то теперь она была безупречно вежлива, серьёзна, кратка и не донимала меня смайликами и вопросами о моём здоровье. Меня это устраивало — я человек серьёзный, и легкомыслие не приемлю. Но с удивлением заметил, что мне как раз не хватает её милых глупостей. На мой вопрос — что случилось, она ответила вежливо — всё хорошо. Ну, раз не хочет говорить — выяснять не буду: это же её дело.

В один из дней мне стало совсем плохо. Я звонил своему врачу, который обещал прийти после приёма, друзьям, фанатам, с которыми мы относительно близко сошлись. Но те, кто соглашался, обещались приехать только вечером. А я уже готов был вызывать «скорую», чем ждать до вечера. И я вспомнил о Немезиде. Когда-то, до странной смены её отношения ко мне, она предлагала помощь. Потом перестала. Я отказывался за ненадобностью, а сейчас мне помощь была нужна. И я позвонил ей. Её спокойный тон не изменился, когда я начал жаловаться на самочувствие и требовал приехать. Она лишь спросила, что мне нужно привезти, что ей купить и что сделать. И через полчаса я уже открывал ей дверь. Она немного запыхалась и что-то ещё в ней изменилось. Но я сначала не придал этому значения. Меня беспокоили боли и отсутствие воды в кране. Я понятия не имел, куда в таких случаях звонить и что делать. Но Немезида взяла всё в свои руки, сначала сделав мне укол и пару других медицинских процедур, а потом взяла телефон и не выпускала его из рук часа два. За время её разговоров — то с одной службой, то с другой, то с сайтом, куда она влезла, одновременно что-то объясняя в телефоне, у меня была возможность получше её рассмотреть. И я определил, что в ней не так: лицо осунулось и побледнело, под глазами залегли тёмные круги, четче обозначились скулы, а в глазах была уже не печаль, а безысходность. Они стали какими-то непроницаемыми. Кроме этого, я ничего не смог в них увидеть.

Руки, державшие телефон, были тонкими и с такой прозрачной кожей, что была видна каждая вена, каждый сосуд. Ногти вместо розовых (лаком она не покрывала), были какими-то белыми с лёгким голубоватым оттенком. Когда она, наконец, закончила все разговоры, я заметил, как дрожат её прозрачные пальцы. Но вот она решительно объявила, что вода будет через три часа, потому что… Дальше я не стал слушать: какое мне дело, почему воды нет? Мне надо знать, когда она появится. Мгновенное оживление, охватившее её, когда она говорила по телефону, сменилось серьёзным покоем. Что ж, она помогла, чем могла, сделала всё, как надо, теперь я хотел побыть один. И попытаться уснуть. Она было засобиралась, но, внимательно посмотрев на меня, задала вопрос о моей бессоннице. Я раздражённо ответил. Она сняла пальто, которое было надела, и решительно прошла в мою комнату с широким и удобным креслом. Чуть не насильно усадив меня в него, она начала снимать кольца с пальцев. Я ехидно спросил, не собирается ли она меня гипнотизировать. Потому что я против. Но она только улыбнулась краешком губ печально и устало и встала за спинкой моего кресла. Потом негромко предложила мне представить место, где мне было хорошо, и думать только о светлом, радостном. Я пожал плечами. Что было дальше — объяснить трудно: от макушки стало распространяться тепло, я почувствовал покой и умиротворение. Даже боли стали меньше, а потом я и вовсе про них забыл. Видимо, таблетки стали действовать. Или укол. В тёмном экране телевизора я видел, что она просто держит руки над моей головой. И когда она их перемещает, тепло от них идёт вслед за её ладонями.

Я не знаю, сколько времени она стояла надо мной. Сил протестовать против её пассов у меня не было, хотя я никогда не верил в это мракобесие. Наконец она как-то особо сильно покачнулась, и устало упала на стул, стоявший по соседству. К моему удивлению мне стало немного легче. А вот она… На исхудалом лице чётче проступили скулы, а глаза, утонувшие в тёмных кругах, стали как будто больше. Она судорожно дышала. Потом посмотрела на меня и прерывисто спросила о моём здоровье. Чтобы не радовать её и не тешить её «экстрасенсорный дар», я недовольно ответил, что всё это глупости. Она молча встала, медленно оделась и молча же ушла. Мне даже стало жаль её из-за моей жестокости. Но не бежать же за ней, не просить же прощения! И я лишь запер дверь после её ухода. А потом вернулся в кресло. Нет, я не заснул, а всего лишь задремал ненадолго. Но и этой малости я с недавних пор был лишён: я засыпал на час-два только с таблетками. Вот что это было? Самовнушением я не страдаю, легковерием тоже. Но поверить в какие-то там способности у Немезиды я не хотел.

Нет, я не выздоровел. Но к удивлению моего врача моё здоровье стабилизировалось. И даже появилась надежда на некое улучшение. Я стал засыпать сам. И спал уже по 4—5 часов. Мой врач спросил, в чём причина. Промелькнувшее лицо Немезиды в нашу последнюю встречу я отогнал от себя. Да и что я мог ему ответить? И я промолчал.

…Прошли холода. Немезида, как я заметил, вообще перестала появляться в соцсетях. Говорить нам особо было не о чем. Да я и не хотел. Слишком угнетающе действовала на меня её серьёзность в нашу последнюю встречу. А она и вовсе перестала писать.

В один из дней снова никто не мог мне помочь: нужно было срочно съездить на утверждение интервью, которое я давал несколько недель назад. А машину я как назло отправил в ремонт. Я вспомнил о Немезиде — безотказная, она и сейчас приедет. Долгие гудки, потом незнакомый молодой женский голос устроил мне форменный допрос: кто я, зачем звоню, откуда номер. Я терпеливо отвечал, начиная злиться: что за штучки устраивает эта Немезида? Но потом, когда я ответил на все вопросы, незнакомка мне серьёзно сказала:

— Мама умерла четыре месяца назад.

Умерла? Как же так? Что за шутки?

И уже я стал раздражённо спрашивать. На что получал односложные и холодные ответы. У Немезиды была опухоль в голове. Которую лечить она почему-то не хотела. По словам дочери, не хотела терять остаток жизни, когда могла кому-нибудь помочь. Она постоянно срывалась из больниц, чтобы кому-то что-то купить, куда-то подвезти, с кем-то просто рядом посидеть. Однажды она кого-то отвозила из больницы, а он с ней так грубо обращался, что это её надолго расстроило. На мой вопрос, как при своих болях её мать садилась за руль, незнакомка ответила холодно, что она никогда не думала о себе. Но после того случая очень хотела врезаться в столб или попасть под фуру. А в день смерти она пришла вообще на себя непохожей. Её мать, по словам этой незнакомки, могла лечить руками (я поморщился — что за чушь?). И в тот день она отдала все свои силы, ибо была настолько опустошена грубым приёмом того человека, что по приезде заснула и не проснулась. Я молчал. А что на это я мог сказать? Молодой голос холодно спросил: «Мама умерла четыре месяца назад. Вы не звонили ни разу. Зачем звоните сейчас? И почему вы ничего не знали? Ваш номер мама не удаляла. Хотя, удалила много из тех, кто мне на него потом звонил с соболезнованиями. Что вы за человек? Я читала вашу переписку. И за что только мама уважала вас? Вы же эгоистичный моральный садист!». На этом она отключилась. Что я за человек? Обычный. Не лучше и не хуже других. А что относился к ней не так, как она желала — это её выбор. Если бы была против, то мы бы перестали общаться — я только рад общению, но никогда не продолжу его, если человек не хочет сам. Так чего её дочь хотела от меня?

Я не понимаю…

РАССКАЗЫ С ПРЕТЕНЗИЕЙ НА ФИЛОСОФИЮ

ФИЛОСОФСКИЕ МЫСЛИ

Прохладное утро жаркого дня. Ласковое солнце окутывает теплом. Яркая листва, ещё не запылённая июлем и августом, весело шумит, сверкая свежей зеленью. Автобус мерно катил от остановки до перекрёстка, и почему-то меня посетила ленивая мысль — а существую ли я. Не являясь поклонником какой-либо восточной философской школы или религии, а наоборот, будучи твёрдым реалистом, меня весьма удивила эта мысль. Я всегда считала, что мировоззрение о том, что наш мир — иллюзия, что наше существование здесь — неважно, а важно стремление к единению с богом посредством смерти ли, аскезы ли, йоги ли, что самое верное — это недеяние чего-либо, словом, что подобные мировоззрения — это выверты заумного человека, перечитавшего философских трактатов и религиозных текстов. Однако, как ни нова и необычна посетившая меня мысль, она всё же, меня почему-то посетила. На мгновение почувствовав, что вот-вот воспарю от своего тела, я почему-то не удивилась этому обстоятельству. Однако мгновение странности быстро пропало, и я пришла в себя. Что это было и почему, я не успела проанализировать: в плеере началась любимая мною песня «Раммштайна», и я отвлеклась на другие мысли, порождённые этим моментом.

Возможно, осознание иллюзии своего существования возникает от осознания его бессмысленности. Кто-то делает революции или королей, кто-то создаёт картины или государства, кто-то строит Пирамиды или козни, от которых сотрясается мир. А собственное существование без событий, без падений и взлётов порождает скуку, цинизм и как следствие депрессию. Возможно, растворение своего «я» во вселенской нирване, осознание себя лишь песчинкой бытия в океане вечности, лишь мгновенным выдохом в безбрежности мировых ветров происходит от понимания, что ты ничего не оставишь после себя — ни хорошего, ни плохого, что данная тебе жизнь, по сути, прошла зря или ты не понял смысла её существования. Бог наделил человека душой, разумом, сознанием, волей, способностью не только знать и копить знания, но и мыслить. И разве это дано не для того, чтобы человек принижал эти дары, растворяясь без следа в вечности? Разве это всё было дано не для познания себя в мире, мира в себе и мира вокруг себя? Не для осознания бога, под какими бы личинами не прятало его незрелое мышление? Зачем же трактовать мировую гармонию и равновесие поисками и искоренением зла или вообще не деланием ничего вовсе? Полное безделие свойственно лишь трупам. Да и они нарушают мировую гармонию тем, что разлагаются. А живой человек, в какой бы степени медитации он ни находился, он дышит, тело его испускает тепло. А что до добра и зла… Что есть добро? Вор считает, что сделал доброе дело для себя, украв кошелёк. Убийца считает, что сделал доброе дело для окружающих, убив злодея. Правитель считает, что делает доброе дело для своей страны и мира, истребляя террористов. Но ограбленному доброе дело вора — зло. Родне и окружающим убитого доброе дело убийцы — зло, особенно, если убитый был единственной надеждой и опорой близким. Родственникам, окружающим и стране, где проходят антитеррористические акции, добрые дела вообще — истребителей терроризма — зло, чреватое потерей работы, жилья, средств и жизни. Говоря проще, вору добро, чтобы хозяин спал, а хозяину добро, чтобы вор ногу сломал. Нет абсолютного добра, как и нет зла. Есть целесообразность, которая, зачастую, не зависит от наших желаний и действий. Можно лишь принять и приспособиться или бессмысленно воевать, тратя силы. Кто может сказать, что победа или «изменение судьбы» — это и не была сама судьба? Кто может доказать, что всё не так задумывалось? Считать себя владельцем и повелителем судьбы, своей ли, других ли, так же бессмысленно, как стегать вожжами реку в наказание за то, что она посмела затопить берега. Но и считать себя ничтожеством — это унижать бога. Человеку дана жизнь — путь, на который его поставил бог. А как идти, куда и идти ли по этому пути вообще — решает человек сам. Да, выбранный им способ предопределён. Но сам выбор — нет. Да, вернуться и переиграть нельзя, нельзя жить жизнью «начерновую», ожидая «чистовика». И, ожидая прощения от людей перед своей смертью, отдавай отчёт, что ты лукавишь. Человек не может говорить от имени бога, человек не может прощать от имени бога. Это может сделать только бог. Если ты сам осмелишься заговорить с ним. Без посредников, которые, играя на твоём лукавстве и суеверии, преследуют свои цели. Смири гордыню, но не впадай в уничижение. Гармония мира не в недеянии или борьбе со злом. Гармония мира в его изменении. Только перемены показывают, есть гармония или это уже пустота и смерть. Не нужно стремиться исправлять мир людей, судьбу. Нужно осознать, зачем это нужно лично тебе.

ФИЛОСОФСКИЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ

Запрокинь голову кверху и

посмотри детским взглядом в

бездонную голубизну неба: тогда

при всем своём опыте взрослого

человека ты поймёшь, сколь

ничтожны твои потуги на власть

и богатство, сколь ничтожен ты сам

при неповторимом совершенстве

создателя.

«Непубликованная философия»

Белые берёзы с зелёной листвой на фоне ослепительно голубого неба. Листья всё ещё свежие, блестящие от сока, которым они были омыты ещё неделю назад, находясь в коконе почки. Пьянящий воздух, напоённый мёдом распустившихся цветов, в котором смешались вишня и черёмуха, липа и сирень. И солнце, которое греет один бок, и ветер, холодящий другой. Умиротворение и радость. Не хочется думать ни о чём плохом. Я понимаю, это эгоизм. Когда на свете есть люди, умирающие от жажды, терзаемые голодом и живущие без крыши над своими головами, но… Если бы те, кто держит в руках автомат или бомбу на поясе, если бы те, кто росчерком пера меняет ландшафт и судьбы, словом, если бы те, кто стремится только к власти и богатству, хоть раз подняли голову к бескрайней лазури и при этом у них нашёлся час, полчаса, чтобы понять: ты никто в этом мире, твоя религия, цвет кожи и политические взгляды ничто в этом мире, твои дела, планы свершения — песок в этом мире, может тогда этот мир перестал бы хоть на день уничтожать себя. Ведь за 10 тысяч лет «цивилизованной» истории человека едва ли найдутся лет 100, когда бы на всей земле не лилась кровь. Ну, не на западе — так на востоке, ну не на севере — так на юге. А чтобы вообще везде была мирная тишина и глобальное понимание своей ничтожности… Нет, человеку свойственна животная часть, толкающая его убивать, и несовершенная божественная, наделяющая непомерным эго и необоснованным самомнением. Всё это создаёт жуткую смесь глупости. И нет надежды, что следующие 10 тысяч, 20 тысяч, 50 тысяч лет каждый человек поднимет голову к небу и поймёт, насколько его копошение бессмысленно.

А ветер трепал листья на деревьях и опьянял медовым запахом голову. Жизнь идёт. И солнце скроется за горизонтом. И горизонт поменяет очертания. Только человеческая глупость, замешанная на эгоизме и самомнении, останется неизменной.

ФИЛОСОФСТВОВАНИЕ

Основной философский вопрос всех школ всех времён и народов: в чём смысл жизни? В чём смысл жизни человечества вообще? Не отдельного человека, соседа Васи Петрова или однокурсницы Маши Ивановой, а человечества в мировом, вселенском пространстве? Кто-то скажет, в продолжении рода. Но разве это так? Первый рождает второго, второй — третьего, третий — четвёртого, четвёртый… и так до бесконечности. Это не смысл, а бессмыслица. Таким же вопросом задавался Мозг в книге З. Юрьева «Башня Мозга» — к чему, зачем постоянное воспроизведение себе подобных? Ну, слез человек с дерева, отпал у него хвост, увеличился объём мозга и усложнилось его, мозга, строение. И что? К чему это всё? Даже, если человек отрастит себе крылья в процессе эволюции или вмонтирует себе в мозг системный блок компьютера — какова конечная цель всего этого? Строя дом этаж за этажом, человек преследует цель — жить в нём (работать, сдавать в аренду, прятаться от кредиторов, хранить хлам или свои тайны — всё равно). И, когда воспроизводится очередной этаж, человек знает, что конечная цель — крыша. И возможность воспользоваться тем, что построил. Нужно переделать — сносятся стены, и этаж строится заново. Но конечная цель остаётся неизменной — крыша. То же относится и к любой работе. Но в чём смысл бесконечного воспроизведения? А может смысл в другом — в процессе? В самой жизни человека? В том, что он делает с рождения до могилы? Может, не надо искать чёрную кошку в тёмной комнате в то время, когда её там нет, а попытаться понять, почему нет и зачем её искать вообще?

Считается, что философскими, отвлечёнными вопросами задаются люди, которым нечего делать вообще (словом, от безделья) или которым лень работать руками. При физическом труде посторонним умозрительным мыслям трудно пробиться. Может всё так и есть. Но неужели, глядя перед сном в чёрную пустоту неба, где «всё великое земное рассыпается, как дым», никто и никогда не задавался вопросом: а зачем это всё? И из тех, кто всё-таки задавался, на вопрос «в чём смысл жизни» не ответил никто. И тогда были попытки конкретизировать: «в чём смысл вашей жизни», но это не более, чем уловка от нежелания признать своё незнание. И если вас посетит этот вопрос — вдруг, когда-нибудь, внезапно, — может, ответ на него будет, что смысл жизни — в самой жизни? В том, что она есть, в том, что она проходит и не прекращается, в том, что вы можете в ней существовать?

РАЗМЫШЛЕНИЯ ЗА СИГАРЕТОЙ НА ЛОНЕ ПРИРОДЫ

6 ноября, пятница

Унылая осенняя погода ноября… Серое небо на востоке прятало за серыми же тучами и туманом белый диск солнца. Лес под ним уже был гол. Чёрные стволы деревьев и ветки под музыку «Падшего» группы Маврина навевали мысли о крестах на кладбище. Над головой в контраст в белой дымке редких облаков голубело небо, давая надежду. Одинокий тополь, ещё покрытый листвой, стоял как маяк в океане голых деревьев и серых домов. Снега в этом году в ближайшие дни не предвиделось, хотя иней покрывал остатки травы у домов, а ледок, тонкий и ломкий, сковывал лужи. Погода навевала сон, смерть и забвение. Однако островки голубого неба легкомысленно вклинивались в эти мысли. Всему, что есть начало, есть и конец. Который есть новое начало. Мир находится в движении, круговороте изменения состояний. Так может человеческая смерть — это действительно не конец, а лишь изменение формы жизни? Формы, которая недоступна современному сознанию человека? И сможет ли человек с его несовершенным сознанием постичь, что есть по эту или ту сторону его жизни? Сможет ли вспомнить когда-нибудь, что было до его рождения?

Поднявшееся солнце властно предъявило свои права, озаряя землю своими лучами, которые, пробившись сквозь тучи и рассеяв туман, дали прохладное тепло. Жизнь сменяла умирание. Круговорот жизни вошёл в новую фазу: лето-зима и день-ночь — это не смена хорошего или плохого. Это целесообразность жизни: чередование работы и отдыха, работы по возрождению и отдыха от жизни. Это целесообразность жизни. Жизнь есть и в умирании, смерти. Ничто не конечно.

Солнце разогнало тучи, и яркое голубое небо отменило на время умирание утра в туманной дымке. Жизнь продолжалась, а умирание на время приостановилось.

ФИЛОСОФСТВУЯ НА НОЧЬ ГЛЯДЯ

Вместо предисловия. Это не крик души, не отчаяние хронического неудачника, не равнодушие депрессивного нытика. Это, скорее, итог жизненных наблюдений. Замкнутый круг размышлений и выводов, усталость человека, понявшего беспомощность смысла своей жизни. Всего лишь капля в океане, в космосе чужих жизней. И не надо жалеть автора, сочувствовать или мотивировать и снисходительно поучать. Вы проживите эту жизнь. Да и тогда вы имеете право судить только себя. Автор не судит никого. Это просто монолог. Слова. Которые ветер.

Я всю жизнь существую, как будто за стеклом. Она проходит мимо меня, моя жизнь. Я видела чужое счастье. Но когда счастье пришло ко мне, я даже не успела этого осознать, настолько оно было мимолётным и эфемерным. Да и было ли оно? Я видела чужую любовь. Но сама любить не способна. Нет, я испытывала всплеск чувств, ураган эмоций, которые по незнанию называла любовью. Я была верна и преданна. Но всё это проходило. С болью, слезами, депрессиями, но уходило, не оставив даже сожаления, что всё было, так или иначе. Разве это любовь? Мне говорили, что меня любили. Но предавали чаще, чем я могла этому удивиться. Я видела чужое богатство, когда оно считалось само собой разумеющимся. Но сама я всегда считала гроши и жила в сарае. Который как ни убирай, дворцом не станет. Даже на нормальное жильё походил мало. Я видела чужие «отчёты» о турпоездках, восторги от узнавания нового. Но когда я сама всего на полтора дня вырвалась из рутины будней, мне пришлось за это платить непомерную цену. Я училась там, где не хотела, я жила с тем, с кем получилось, я работала там, где удалось. А моя, моя жизнь проходила мимо меня. И пила я, и в падала в депрессии, из которых выходила сама, потому что некому было помочь, самолично и индивидуально. Но всё равно, вырваться из-за этого стекла я не могла. Говорят, человек ко всему привыкает. Так почему же я не могу привыкнуть за столько лет быть всего лишь созерцателем своей жизни? Почему я хочу прожить её сама? И почему, черти бы меня взяли, у меня это не получается? Нет ответа. Я кричу, но меня не слышат. Я бьюсь в это стекло, но никому до меня нет дела. Я одна. Я всегда одна. Сколько бы людей ни было вокруг меня. Я всегда «на потом». Я всегда могу подождать. Обо мне всегда можно забыть, меня можно проигнорировать, мной можно пренебречь. Я всё вынесу. Ведь это я. Не люблю привлекать внимание и быть на виду. И меня можно засунуть в стеклянный куб и прожить мою жизнь перед моими глазами. И это я вынесу. Один вопрос: во имя чего? А я отвечу: потому что, будь я проклята, у меня такая натура. Если кто-то должен всё время быть на чужих глазах, то кто-то должен быть и за чужими спинами, в углу, в тени. Если кто-то привлекает к себе внимание, то кем-то надо и пренебрегать. Если кто-то живёт, как хочет, то кто-то должен жить и чужой жизнью. Или не жить вообще. Это не комплекс жертвы. Какая жертва, если человек борется? Против обстоятельств, против судьбы, рока, неудач… Но если всё и всегда напрасно? Если все попытки наталкиваются на стены стеклянного куба, которые прочнее железобетонных? Если видимость твоей свободы это только то, что ты не видишь стен своего стеклянного куба? Синдром неудачника? Тоже нет. Ведь изначально ты настраиваешься на победу. И что в сухом остатке? Чужая воля, которой плевать на твои желания. И что с этим делать? Смириться. Потому что она всё равно тебя переломит, перемелет и сделает так, как надо не тебе. Всё равно сделает так, как желает, а не как ты хочешь. Потому что ты даже не винт в этом механизме. И твоё смирение или бунтарство ровно ничего не значат и не стоят. Депрессия, в этом случае, не выход. Но результат.

Философами становятся не от того, что в жизни всё плохо. От этого становятся циниками и мизантропами. Философами становятся от осознания жизни. Собственной. А поскольку она у каждого своя, то и философских школ множество. И ни одна не является истинной. Ибо «Правды нет на земле. Но и выше её тоже нет». Есть целесообразность. А она не считается ни с чем. И бесполезно что-то предпринимать — всё предопределено…

ФИЛОСОФСТВУЯ ПОД ХЛОПЬЯМИ СНЕГА

Зима… Тихий вечер… Хлопья снега задумчиво падали на влажную дорогу и пушистые сугробы. Приятный холод ласкал лицо. Жёлтые пятна фонарей сбивали ленивый танец снежинок, которые балетом крутились вокруг тусклого пятна света. Мерный гул машин постепенно затихал, оставляя морозный воздух тишиной стекла Чёрное ясное небо подсвечивалось точками звёзд. Размытая луна казалась пятном на чёрном поблёскивавшем шёлке. Снег не хрустел под ногами. Он тихо стелился мягким ковром и назойливо налипал, как отставленный любовник. В темноте наступающей ночи он сверкал и искрился под лучами фонарей, поднимая настроение. Воздух был прозрачен и свеж, тишина — ненавязчивой и, казалось, что она вот-вот разобьётся со звоном хрусталя. Холод был приятен и мил. Всё вместе с чёрным шёлковым небом и тусклыми пятнами фонарей навевало на философские мысли. Например, в чём смысл жизни? Рождая и умирая, человечество крутит бессмысленную карусель — зачем? Строя новое, разрушая старое, открывая неизведанное, забывая, вспоминая — во имя чего это всё? Зачем жить, если в итоге умираешь? В чём смысл жизни человечества? В самой жизни. Чтобы слышать хрустальный холод тишины и задыхаться жарким летом от палящего солнца. Чтобы видеть звёзды ночью на шёлке неба и яркое жёлтое солнце днём на его исчезающей лазури. Чтобы трогать снег руками, ловить ртом снежинки, промокать под летним дождём и пытаться ухватить радугу. Какая разница, зачем живёт человечество, если оно живёт? Если есть минута смотреть на ленивые хлопья снега и маленькое пятнышко тусклой луны, которая становится большой и яркой летними прохладными ночами. Если у тебя ещё остались чувства удивляться природой и подмечать её маленькие сюрпризы. Если ты есть. Если ты можешь ненадолго отрешиться от грязи и боли мира, если ты способен ещё понимать взгляд животных и звуки природы, если ты можешь поднять голову и увидеть не только подлость человеческую но и великий и необъятный замысел бога — жизнь.

ФИЛОСОФСКИЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ ПРИ ВЫКЛЮЧЕННОМ СВЕТЕ

Однажды вечером отключилось электричество, и город погрузился во тьму. Если бы это было летом — никто бы не обратил внимания. Но это был хмурый ноябрьский вечер, когда уже темнеет не вовремя, когда по небу быстро бегут тучи, нависая над головой, а надоедливый дождь со снегом так и хочет исколоть лицо. В это время лучше всего сидеть у камина, глядя на огонь, слушать, как тикают часы с вечно не вовремя кукующей кукушкой, и пить горячий чай с тёплыми пышками или тортиком, любуясь умирающим закатом за окном. Можно, конечно, и коньяк с лимоном, рассматривая янтарную жидкость на фоне огня, наблюдая умирающий закат за окном. Но уж точно не ходить, нога за ногу, под пронизывающим ветром. Можно было бы почитать, но света камина недостаточно, чтобы погрузиться в мир, созданный автором, Остаётся создавать свой — мечтать. Или вспоминать прошлое. Ведь каждому есть, что вспомнить. Какое оно было — прошлое? Вспоминаешь ли ты его с радостью или печалью? Всё ли в нём было так, как ты задумывал, когда оно ещё было будущим?

Часы прабабки кукуют глухо…

В воздушных замках тепло и сухо.

А город полон сплошных дождей,

Ничейных кошек, чужих друзей.

…Был город пасмурен, и зол, и сир,

И было в городе все не так,

А я мечтала исправить мир,

Но, слава Богу, не знала, как.

Вдруг где-то забормотало проснувшееся радио на оживших батарейках, разрывая накрывающую печаль и подкрадывающуюся депрессию. Жизнь не стоит на месте и не заканчивается с наступлением темноты. За каждой ночью приходит утро, за зимой — весна. И снова: пока ты жив — не время умирать, не время жалеть себя.

Я как заложник долга

Расстрелял свой страх.

Бой продолжается,

Мой бой продолжается.

Мой бой…

ПАЛОМНИКИ И СВЯТИТЕЛИ

наблюдения из времён антиалкогольной кампании

По улице, чуть пошатываясь, идёт человек. Глядя на него, всякий русский своим опытным глазом может определить, что этот прохожий свято чтит национальные традиции, и раз в день, а то и по нескольку раз в день восхваляет Бахуса вместе с Дионисом. Соседи по квартире или лестничной клетке часто слышат его утренние, обеденные и вечерние молитвы. Иногда, правда, доходило до того, что святого человека посещал бес, и его (беса) вместе со святым грешником приходилось изгонять архангелу в голубом мундире, которому, правда, вместо крыльев по недосмотру выдали погоны. В наше смутное время, когда всё принимает массовый характер, одинокие святители храма Бахуса идут на паломничество в Мекку Бахуса. И возле неё выстраиваются длинными шеренгами, обмениваясь впечатлениями, подпольной информацией и передавая из уст в уста сведения о постановлениях правительства, которые оно примет завтра или через неделю. У храма Бахуса можно купить что-либо и что-либо обменять, например, новые ботинки на старую телогрейку или дедушкину дачу на папину машину. В этом своеобразном паломничестве можно заново одеться, завести друзей или потерять их. Но святители храма Бахуса чтут свои традиции: они ждут, чтобы паломников было как можно больше — на весь город чтобы растянулась их разношёрстая и разноголосая шеренга. Паломники могут стоять хоть весь день, если они уверены, что концом стояния будет драгоценная награда. Тогда с ликующим видом и с радостным, но несколько помятым лицом, они продираются сквозь толпу таких же паломников, прижимая к груди как детей своих бесценные бутылки с водкой и вином, которыми они постарались запастись впрок. После столь долгого стояния они выходят на улицу и продают свои приобретения, приобретая некий капиталец. Большой или маленький — это у кого какой аппетит и размах. Другие же паломники, продираясь через очередь, выходят, деловито оглядываясь и встречая своих недавних товарищей сочным русским языком, понятным всякому русском, но почему-то не понятным иностранцам, изучающим русский. Затем, в уголке, где их не видит ни жена, ни милиция, которая, в сущности, та же жена, только в мундире, они делят свою добычу с бедолагами-паломниками, которым не досталось на их долю. Дальше паломники хором признаются друг другу в вечной дружбе, и расходятся кто по домам, а кто к другим паломникам. Тех, которые пошли по домам, в этих домах встречают их законные амуры со скалками. После чего в тех самых домах происходит иное действо, свидетелями, вернее, слушателями которого являются соседи. Более покладистые, вежливо просунув голову в дверь к соседу, просят говорить потише. И в награду за миротворчество в них летит кастрюля, бутылка или даже стул. Соседи, которые не хотят мириться с произволом в соседней квартире, звонят в милицию. С приходом милиции буйные супруги судорожно мирятся и с извинениями говорят, что милиция ошиблась. Иногда разгневанная супруга выталкивает своего ничего не понимающего по причине алкогольного кайфа в голове мужа в руки закона в синей фуражке. Но на следующий день в её душу селится сомнение и отчаяние, и она спешит потребовать своего мужа, гневно упрекая закон в том, что он хочет преждевременно сделать её вдовой.

Стыдно говорить мужчине, что он пьёт. Он никогда не пьёт и не «нализывается» — он вливает силы в свой организм. Иногда он может перестараться. Но это не его вина. Просто силы оказались чересчур крепкими, а вливание — энергичным. Часто подзаправившиеся силачи сносят с места всё, что попадается на их пути, не испытывая при этом ни усталости, ни боли от полученных травм различными падающими кирпичами или массивными брёвнами. Наутро эти мужчины становятся самими собой и ничего из вчерашних приключений не помнят. Иногда этих перегрузившихся людей вежливо или не очень берут за руку и отводят омыть, преклонить голову и слегка подлечиться туда, откуда, уходя, они ещё больше хотят того, от чего их пытались лечить. И они снова становятся в шеренгу паломников, которой не видно конца.

Неисповедимы пути твои, господи! И узнать, кончится ли этот путь, простым смертным не дано. Хотя, как говорит пословица, всё, то ни делается, всё к лучшему. Даже, если это лучшее еле брезжит за холмами.

РАССКАЗЫ ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ

КАТАРСИС. ОЧИЩЕНИЕ

Я очнулась и поняла, что стою и блюю около какого-то куста. Что я здесь делаю, я догадалась. Но как я сюда попала, кто я, для меня было покрыто мраком. Рядом со мной какая-то женщина что-то говорила, придерживая меня за талию.

— Ты кто? — спросила я в перерывах между извержениями.

— Ну допилась, — брезгливо сказала она. — Катерина я, прислуга ваша. Мы с вами вместе на этот долбанный приём ездили.

Прислуга… у меня есть прислуга?

Я оглядела себя. Босоножки на шпильках — одни ремешочки и стразики, ходить неудобно, короткое блестящее платье, дорогой маникюр, кольца с огромными камнями. Я потрогала шею — так и есть: здоровенное колье, наверняка золото и брильянты. Да что такое?

— Где мы? — хрипло спросила я, утирая рот рукой. Катерина удивлённо подала мне салфетку.

— Около вашего дома, милочка.

Я оглядела огромное здание. Мы находились внутри какого-то здорового куба с редкой зелёной площадкой и чахлым кустом посередине, который я оросила содержимым своего желудка. По углам квадрата располагалось четыре двери с трехзначными номерами и буквами. Я недоумённо переводила взгляд с кованой решётки на одной, на аляповатый греческий стиль на другой. Третья была просто серой дверью, только матово поблёскивала. Четвёртая выглядела полным отсутствием вкуса — опошленный рококо сверкал золотым напылением. Я недоумевала.

— Ну что, идём домой? — снисходительно сказала Катерина. — Или ещё тусить? Ночь ещё не закончилась.

— Тусить? А разве мне не надо завтра на работу?

Катерина странно на меня посмотрела и презрительно процедила:

— Да вы уже лет семь нигде не работаете. Ваша основная работа — раздвигать ноги перед своим папиком, да его побрякушки на себя вешать, чтобы все видели его богатство.

Я была потрясена. Я содержанка? Нет, мне срочно нужно отдохнуть. В моей голове пусто, как будто я очнулась после глубокого наркоза. Пустота и темень.

— Идём домой, — глухо сказала я. — В ту дверь, — Я указала на дверь с кованой решёткой. — только что зашла женщина. Она нам ничего не сказала. Значит это не наш дом. Эта, — Я указала на дверь в стиле опошленного рококо. — демонстрирует полное отсутствие вкуса. Вряд ли бы я это допустила. — Осталось две двери — вычурная греческая и как Форт-Нокс.

В это время простая стальная дверь открылась, и из неё вышел пузатенький мужчина в дорогом костюме. Он пикнул сигнализацией, подошёл к огромному джипу, сел и уехал. И всё это сопровождая подозрительными взглядами на нас.

— Значит, нам туда, — указала я на греческое золото. Витиеватые цифры — стилизация под греческие буквы, плясали у меня перед глазами. Я направилась туда. Катерина подхватила меня под руку и медленно, но настойчиво повернула к пошлому рококо. Затем настойчиво, но нежно потянула меня туда.

— Не замечала за вами раньше склонности к розыгрышам, — сказала она. На её лице я видела досаду.

— Неужели я живу здесь? — спросила я, слабо упираясь.

— Сами убедитесь.

Она приложила мою ладонь к золотому квадратику в обрамлении стразов. Кончики пальцев что-то охладило, и дверь с тихим щелчком раскрылась. Я попыталась разобрать на ней цифры. Но в завитках и вензелях это было невозможно. Тогда я покорно последовала за Катериной.

Мы оказались в огромном холле, сверкавшем позолотой и огнями. В кадках и на стенах вы вычурных горшках висели и стояли разнообразные цветы. На одном из них я с удивлением заметила лимон. Яркий свет слепил глаза, не давая рассмотреть лепнину на потолке.

Катерина направила меня к огромному лифту, внутри которого был красный диван, обитый кожей, огромное зеркало в рамке из страз и кресло в углу.

Катерина усадила меня на диван. Но я встала и подошла к панели с кнопками. Они были все инкрустированы перламутром и оформлены золотом. Их было всего пять. Пятая, нижняя, матово поблескивала, как наружная дверь соседа во дворе. И на ней серебром была выдавлена буква «Р».

Катерина в который раз презрительно посмотрела на меня и молча нажала вторую сверху. Лифт медленно двинулся вверх. Я не почувствовала ни толчка, ни движения, когда лифт остановился. Только небольшой дискомфорт в желудке. Катерина брезгливо подала мне новую салфетку.

Мы вышли из лифта, и я снова оказалась в огромном холле. Отличие было только в окнах с витражами и наличие золочёных лестниц с перилами из полированного красного дерева. Пушистые ковры устилали дорогу.

Выйдя из лифта, мы направились по прямому коридору, с левой стороны которого была лестница со сверкающими перилами, а справа низкое окно. За ним угадывались очертания ещё одной лестницы.

— Зачем в доме из четырёх этажей две лестницы да ещё лифт? — спросила я.

Катерина странно на меня посмотрела.

— Это чёрная лестница, — Она ткнула пальцем на окно. — Для прислуги. — Я удивилась.

Но ещё больше я удивилась, когда она подвела меня к двери: золото, стразы, лепнина, перламутр — всё вперемешку. Я ужаснулась: какая пошлость! Катерина приложила мою ладонь к золочёному квадратику. Дверь тихо щёлкнула.

Я оказалась прямиком в гостиной, захламлённой золочёными вещами и мебелью красного дерева. В огромной люстре, свисавшей с потолка, сверкали и переливались искры света.

— Неужели я здесь живу? — прошептала я потрясённо.

— Вы живёте здесь, пока у вашего папика дела в городе. Это его городская квартира — перевалочный пункт между офисом и офисом. Идём, я вам налью ванну.

Но я не хотела ванну. Я хотела проснуться. Что это, как ни наваждение? Огромная богатая квартира без единой книги, зато с обилием золота, платины и богатых безделушек. Я узнавала дрезденских пастушек, севрский фарфор, огромные вазы династии Минь, бронзовые витые подсвечники в стиле барокко, яйцо Фаберже за венецианским стеклом шкафа. Всё было выставлено напоказ, с целью поразить, оглушить и принизить постороннего посетителя.

Я бросилась искать свою комнату в этом незнакомом мне доме.

Пробегая мимо нелепо золочёных дверей, я влетела в огромную белую комнату, отделанную, конечно, золотом и с огромным зеркалом во всю стену. Посередине комнаты стояла большая кровать с розовым пологом в пене кружев. Я поморщилась. Как нелепо. Я подошла к зеркалу, оказавшемуся стеклянным шкафом. Раздвинув створки, я увидела ещё одну комнату, меньшего размера. Одежда, обувь, побрякушки сияли там в лучах искусственного света, бившего, казалось, со всех сторон. Я скинула неудобные босоножки и нелепое платье, открывавшее больше, чем скрывавшее. Я пошла вдоль вешалок, перебирая наряды. Дорогая ткань, отличный пошив, по виду совсем ненадёванные вещи.

В одном белье я выскочила из шкафа. Это всё не моё! Я не должна быть здесь!

Я заметалась по коридору. Толкнувшись в очередную дверь, я попала в маленькую комнатушку с узким окном. Нащупав выключатель, я увидела старую мебель — добротную, красивую, безо всякой позолоты, потёртый диван с незаконченным гобеленом на нём. В углу у окошка на удобном кресле лежал недовязанный ковёр. Спокойная скромная обстановка бальзамом пролились на мою душу.

Я подошла к старому шкафу тёмного дерева, скрипнув, раскрыла его дверцы. В глубине лежала моя старая одежда — футболки, потёртые джинсы, кожаная куртка в заклёпках, вытертая на локтях.

Я продолжала копаться. На самом дне я нашла большую толстую папку. Раскрыв её, я остолбенела: на меня смотрели картины. Не рисунки, а великолепно выполненные законченные картины. Полузабытые пейзажи, лица людей из иной жизни — я смотрела на это, и слёзы лились из моих глаз. Эти шедевры рисовала я. Не знаю, почему я так решила — я не помнила этого. Но это рисовала я.

Я уткнулась в ворох своей одежды и разразилась рыданиями. Где-то далеко кто-то говорил об ужине. Мне было всё равно. Как недавно у меня выворачивало желудок, так сейчас рыдания выворачивали мне душу. Я выла и кусала вещи, не зная почему. Я лежала, сотрясаясь в конвульсиях, пока у меня внутри снова не наступила пустота. Тут до меня пробился голос Катерины, ласково утешавшей меня и гладившей по голове.

— Ну что случилось? Прошлое вспомнили? А чем настоящее вам плохо? Живёте в роскоши, ничего не делаете, только по соляриям и бутикам ходите. Да на тусовках косточки разминаете.

— Это не моё! — вскричала я. Я вскочила и отбросила её руку. — Я не помню прошлого, но то, — я ткнула за стену в роскошные комнаты. — не моё. Моё вот, — Я нежно прижала к себе ворох старой одежды.

Катерина недоумённо смотрела на меня.

— Наверно на той тусе вы головой ударились или наркоты перенюхали, — Она настороженно встала.

— Не знаю. Не помню, — отмахнулась я, напяливая футболку. Натянув джинсы, я разыскала в шкафу старые кроссовки. — Что там с ужином? Я хочу много мяса и большой торт.

Катерина попятилась, с ужасом глядя на меня.

— А ваша фигура? — севшим голосом спросила она.

— Плевать. Я тут не останусь.

Минуту она смотрела на меня ничего не выражающим взглядом. Затем просияла:

— Я давно этого ждала! Сейчас ты поешь, а потом мы соберём все ценные безделушки и поедем к нашим братьям-шахтёрам. Нам только денег не хватало для борьбы. Теперь с твоей помощью они у нас есть.

— Нет. Я ничего не своего брать не буду. Это не моё, понимаешь? — Я даже не обратила внимания, что она вдруг стала мне «тыкать». Я нырнула в шкаф и вытащила старый местами рваный чемодан на колёсиках. — Ты можешь делать, что хочешь. Но я не возьму из этого дома ничего, что мне не принадлежит, — Я аккуратно сложила в чемодан свои старые вещи, запылённые туфли и папку со своими картинами. Оглядевшись, я схватила ковёр и гобелен.

— Но ты не понимаешь! — Катерина схватила меня за руки. — Нашей партии нужен лидер, лицо, которое известно. Нам нужны деньги для борьбы с засильем олигархов в политике! Ты понимаешь, как много законов принято для их удобства? Как бедствуют учителя и врачи? А тут ты — любовница олигарха, жившая в роскоши, которая отказалась от всего ради простых людей! Ты нам нужна! Твой голос будет услышан!

— Делай, что хочешь, — Я захлопнула чемодан. — Я не хочу ни с кем бороться. Я не хочу драть горло на митингах или ходить с плакатами в толпе. Я хочу просто жить.

Я побежала искать столовую, волоча за собой чемодан.

— А документы? — прокричала мне вслед Катерина. — Они же у него в сейфе!

Я обернулась.

— Я не знаю, кто я и что я. Я не помню своего имени и прошлого. Я родилась сегодня. И плевать мне на документы!

Я села за стол, поставив чемодан рядом. Девушка, что прислуживала за столом, бросала на меня настороженные взгляды. А я ела. Ела и не могла наесться. Я пила простую воду и не могла напиться. Словно после долгого заключения я бросалась не еду, игнорируя столовые приборы.

Наконец, насытившись, я откинулась на спинку стула.

Я оглядела столовую, блеск и роскошь в которой не гармонировали между собой. Оглядела стол с хрусталём, серебром, золотом и фарфором. Нет, это не моё. В моей душе ничего не откликнулось.

Я положила руку на чемодан, и по телу разлилось успокоительное тепло. Я почувствовала радость и свободу. Мне пора.

Я встала из-за стола, как следует вытерев руки и, подхватив чемодан, пошла к выходу. Люди, попадавшиеся мне, как я поняла, прислуга, удивлённо таращились и шарахались от меня. Я вышла за дверь с блаженной улыбкой на лице.

В лифте я, как могла, вытерла лицо от остатков макияжа салфеткой, зажатой в руках.

Выйдя во двор, я пересекла его и чахлый куст, около которого я пришла в себя, и двинулась к дороге, шумевшей за аркой. У меня не было прошлого, не было денег, документов, я не знала, что буду делать дальше и как жить. Я должна бы испытывать ужас от того, что сделала. Но почему-то ужаса не было. Была уверенность, что я поступаю правильно, что всё будет хорошо. Был покой и радость.

Я шла по дороге, волоча за собой чемодан. Редкие машины ехали мне навстречу. А я шла. Шла вперёд, туда, где занимался рассвет. Рассвет моей новой жизни.

ЖЕНЩИНА С ТОПОРОМ

Майкл резко сел на постели, проведя дрожащей рукой по мокрому лбу. Всё тот же кошмар, всё тот же сон. И, главное, проснувшись, он всё ещё видит это женское лицо: гневные глаза, разверстый в безмолвном крике рот и растрёпанные волосы, напоминающие собой сплетённый клубок змей. Как? Почему? Он не знал. Знал лишь, что пока он этого не выяснит, кошмар будет приходить снова и снова. И он снова и снова будет видеть это лицо и отблеск от секиры на нём.

На соседней кровати заворочался его друг. Приоткрыв один глаз, он, сонно, спросил:

— Который час?

Затем, не дождавшись ответа, он медленно протянул руку к тумбочке у кровати и взял часы. Зарождающееся утреннее солнце смутно осветило циферблат.

— Бог мой, Майкл! Четыре утра! Ты мог бы мне дать ещё поспать, чем скакать на кровати!

— Питер, — дрожащими губами произнёс Майкл. — Мне снова снился этот сон.

Питер резко открыл оба глаза.

— По-моему, Майкл, тебе надо к врачу. — Он медленно сел, закутавшись в одеяло. — Нет, я понимаю, ты талантливый художник. Ты пишешь картины в манере, которой не писали уже лет двести-триста. Но каждую ночь будить меня фантазиями, что во сне ты Караваджо, Рембрандт или Реньери — это никуда не годится. Своими сказками ты скоро из меня полиглота сделаешь: каждую ночь какой-то новый язык или наречие. Я просто обалдеваю с тебя. Я историк Древнего мира. Вернее, надеюсь им стать, когда окончу учёбу. Но о твоём Караваджо я знаю даже больше, чем о себе. У тебя прямо мания. Сходи к врачу.

— Я был у него, — тихо сказал Майкл.

— Да ну! К кому же ты ходил?

— Мне посоветовал его знакомый антиквар…

— О, ещё один помешанный!

— Помешанный он или нет, но его бизнес процветает.

— Интересно было бы знать, с чего. Откуда, из каких-таких своих недр он достаёт все те картины, статуэтки, свитки и прочее, о чём потом трубят газеты, а музеи и коллекционеры рвут друг на части, чтобы купить их?

— Ты преувеличиваешь. Никто никого на части не рвёт. К тому же, я не знаю. Он говорит только, что иногда ему приходится самому ездить по таким странным местам и залезать в такие дыры, чтобы выкупить какую-нибудь мелочь, что психоаналитик ему очень нужен.

— Зачем? Чтобы успокоить свою совесть? Так сходил бы на исповедь. Глядишь, поп бы и отпустил ему его грехи. Подумать только! Покупать за гроши шедевры, чтобы перепродать их потом чуть не в тысячи раз больше!

— Ну, про тысячи ты не прав.

— А про беспокойную совесть прав?

— Это ты у его психоаналитика спроси, — невесело усмехнулся Майкл. — Я в этом ничего не понимаю.

— Зато я начинаю завидовать психоаналитикам. Эх, не ту я профессию выбрал! Кому сейчас интересны шумеры с минойцами?

— Тебе.

— Не особо на этом заработаешь.

Питер поискал на тумбочке сигареты. Майкл снова лёг на подушку.

— Так когда ты был у врача? — спросил, закурив, Питер.

— Год назад. Когда у меня не получалась картина.

— Год назад! — Питер присвистнул. — Ну и хреновый тебе врач попался. Смени его.

— Год назад… — задумчиво повторил Майкл. — Именно тогда у меня начались кошмары…

— Ну, я думаю! — Питер ухмыльнулся. — Когда ты бился над своей дипломной работой, ты окружил себя всеми теми мрачными картинами этого своего Караваджо и, как его… Босха. Если целые сутки на них смотреть, ничего удивительного, что они начнут тебе в кошмарах сниться.

— А ведь картину я так и не закончил.

— Ещё один пример вреда от искусства. Ты целый год бьёшься, даже ищешь вдохновения у покойников, а кончается всё это расстроенной психикой и кошмарами по ночам. Может, снова академ возьмёшь? И смени своего врача. Кстати, как он тебя лечил?

— Прописал какие-то таблетки, требовал гулять больше, вдыхать приятные запахи, соблюдать диету, не волноваться и не перенапрягаться, вводил в гипноз…

— Час от часу не легче! В гипноз! В прошлую жизнь он тебя не отправлял — не заставлял тебя вспомнить себя до своего рождения?

— Нет. А зачем?

— А затем, что в своих кошмарах ты частенько бормочешь по-итальянски. Ну, или мне кажется, что это итальянский — очень похоже. Если твой шарлатан убедил тебя, что в прошлой жизни ты был Караваджо, тогда всё становится на свои места. Человека под гипнозом можно убедить в чём угодно. Даже в том, что он был Джеком Потрошителем. И тогда чему удивляться, если вокруг появятся распотрошённые трупы.

— Личность Потрошителя не установили, — глядя в потолок, отрешённо сказал Майкл.

— Ну так и что? Информация о нём и его «подвигах» есть в любой исторической книжке за девятнадцатый век. Смени врача, как друг прошу. Или я тебя как-нибудь задушу подушкой, чтобы ты не мешал мне спать.