Бесплатный фрагмент - Разбойничья Слуда

Книга 6. Исход

Иллюстрации автора

От автора: Любое сходство с реальными людьми, названиями и событиями является случайным.

Пролог

Тонкий луч январского солнца протиснулся сквозь узкую полоску чистого стекла в замерзшем окне и уткнулся Ваське в лицо. Тот поморщился, задергал ресницами и открыл глаза. От яркого света мальчишка прищурился, затем оторвал голову от подушки и осмотрел комнату.

— Мама, ты дома? — спросил он заспанным голосом и широко до слез зевнул.

Не услышав ответ, крикнул что есть мочи:

— Мама!

В соседней комнате что-то упало на пол, и тут же послышался голос матери.

— Ах, зараза, такая! — воскликнула та.

— Мама, ты чего!

— Ну, что? — отозвалась та после небольшой паузы. — Чугун с водой из ухвата вывернулся.

— Мам, а какой сейчас год? — спросил Васька.

— Ты, что! Приснилось чего? — в свою очередь спросила Катерина. — Сороковой! Какой еще-то! Вот уж седьмой день пошел!

— Рождество что ли?

— А ты будто с угора свалился! Или потешаешься над матерью?

— Сегодня же Кольке день рождения, — не обращая внимания на ее слова, произнес Оманов.

— Ох, и, правда! А я совсем забыла! — всплеснула Катерина руками, подходя к сыну. — Давай подымайся! Хватит валяться. Поешь, так к Агафье Кольку своди. Живот ему посмотрит. Я договаривалась вчера с ней.

— Воскресенье же, — протянул Васька.

— То у тебя воскресенье. А, Третьяков твой еще два часа, как в кузню ушел.

— Грех в Рождество робить, — буркнул Васька.

— Тоже мне праведник нашелся! То нонешное Рождество. А наше в декабре было.

— Ваше уж давно на январь перешло, а вы все до Нового года его продолжаете отмечать.

— Тебя не спросили. Вставай давай.

— Ладно, ладно, чего сразу ворчать-то. Свожу, — проговорил Васька, присел и свесил ноги с ленивки.

Катерина взглянула на сына и, заметив на лице небольшой синяк, спросила:

— С кем опять чего не поделили?

— А-а, — махнул рукой тот и спрыгнул на пол. — Упал.

— Упал он, — проворчала Екатерина.

— Ну, мать, тебе все не так. Правду скажешь и то не веришь, — недовольно проговорил Васька.

— А ты правду часто ли говоришь-то, — в свою очередь заметила Оманова.

Сын чертыхнулся и отступил.

Подойдя к дому Чуровой, Васька увидел, что на крыльце приставлено. Он уже собрался отвести Кольку обратно домой, как из хлева вышла жиличка Агафьи Мария Сальникова. Заметив ребят, она помахала рукой и пошла к ним навстречу.

— Здрасьте, тетка Мария, — произнес Васька, когда женщина подошла. — Бабки Агафьи нет что ли?

— Здравствуй, Вася, — ответила та, поправляя выпавшие из-под платка русые волосы. — Агафья видно в школу ушла. Собиралась к Пелагее сходить. Скоро придет. Можешь подождать. Или оставь Колю, а я сама его потом приведу. Мне все одно надо к Катерине.

— Ну, что? — Оманов взглянул на брата. — Останешься или со мной пойдешь?

Колька покачал головой и, шмыгнув носом, ухватил брата за руку.

— А у нас шаньги испеченные. С молочком, — Сальникова дотронулась до плеча мальчугана. — А, Коль? Оставайся.

В деревне знали, что женщине не хватает общения с детьми, и она рада малейшей возможности с ними побыть.

Но тот лишь сильнее сжал Васькину руку и прильнул к нему.

— Тот еще упрямец. Если чего не захочет, так хоть режь, делать не станет, — усмехнулся Оманов. — Ладно, тетка Мария. Мы пойдем бабке Агафье навстречу. Вместе и придем. Если разминемся, так скажешь ей, что приходили.

Они дошли до школы, но Чурову так и встретили. Потоптавшись у крыльца, Васька толкнул входную дверь и шагнул внутрь.

— Ну, что, пошли, поищем ее тут? — кивнул он Кольке и тот вбежал в сени следом за братом.

Оманов шел по коридору и поочередно открывал двери классов, пока в одном из них и не увидел бабку Чурову. Та сидела за партой и внимательно следила за тем, что пишет на доске учительница. Наконец, Пелагея положила мел и повернулась к старушке.

— Анисим засеял три гектара пашни, а Николай на один гектар больше? — удивилась Чурова. — Только у нас же таких нет. Сеня Трошкич тот больше всех сеет. И то не боле двух. Бывало и четыре, если не хворал. А тут аж четыре. Неправильная какая-то задачка у тебя.

— Я же, Агафья Анисимовна, в качестве примера привела, чтобы счет объяснить, — улыбнулась снисходительно Родионова. — Не нужно все так буквально принимать.

— Ну, коли для примера, тогда другое дело, — успокоилась Чурова.

— В следующий раз объясню, как десятки складывать. Там не сложно совсем. Но без этого никак.

— Чего?

— Числа, что больше десяти. Я все расскажу, не бойтесь. У вас все получится, — успокоила возрастную ученицу Пелагея.

— А мне них чего бояться? Не медведи же. Да я и медведей не особо побаиваюсь.

В этот момент Пелагея заметила Ваську и чуть смутившись, проговорила:

— А вот и мой любимый ученик пришел. Проходи Василий.

Васька стянул шапку и, сделав несколько шагов, остановился рядом с учительницей.

— Здрасьте, — почти не разжимая губ, произнес он. — Мы, вот, бабку Агафью ищем.

— Кто, то — мы? — повернувшись, спросила Чурова.

И только тут Васька обнаружил, что брата нет рядом. Он обернулся, но и там Кольки не было.

— Брата привел к тебе, а дома нет никого, — заметил он. — Тетка Мария одна.

— А где Колька-то? — поднимаясь из-за парты, снова спросила Агафья. — Что-то кроме тебя никого не вижу.

— Тут только что был, — протянул Васька. — Где-то, видать, приотстал. Схожу поищу.

В этот момент в приоткрытую дверь протиснулся Колька и громко крикнул:

— Здласьте всем!

— Ну, вот и он! — улыбнулась учительница. — Проходи, потеряшка.

— Ладно, пойдем мы. Катерине обещала дома быть, а и забыла про то совсем, — проговорила Чурова. — Завтра зайду, коли ты не против.

— Конечно, приходи, Агафья Анисимовна. — Все у тебя получится.

Когда вечером Катерина ненадолго ушла к соседке, Колька подошел к брату и потянул его за рукав.

— Ну, чего тебе опять! — устало проговорил Васька. — Видишь, я занят.

Тот не отступился и снова дернул брата за руку.

— А я тоже ученик, — бодро заметил Колька. — Я настоящий ученик.

— Ага, мученик, — рассмеялся Васька.

— Не велишь? — проглатывая букву «р», спросил мальчишка. — Не велишь? — удивился он.

И не дожидаясь ответа, Колька сорвался с места и убежал в соседнюю комнату. Спустя какое-то время мальчуган вернулся, держа в руке черную коробочку.

— Вот. Я — ученик! — упрямо заметил он и протянул ее Ваське.

— Что это? Ты где взял ее? — открывая коробку, спросил Оманов.

— В школе взял, — протянул Колька.

— Ты знаешь, что это!

— Каландашница, — голос у мальчугана дрогнул.

— Карандашница, — передразнил Васька. — Это готовальня! Тут циркуль со всякими запчастями хранится, а не карандаши! Ты зачем ее в школе-то взял? А? Вот мать узнает, попадет тебе на задницу!

На лице Кольки появились слезы. Он шмыгнул носом и, поджав губы, заныл.

— Ладно, не реви! Не скажу я. И ты помалкивай от греха. Но чтобы больше такого не делал! Понял?

Колька подбежал к брату и в знак благодарности обхватил его за ногу.

— Да, ладно, ты. Чего ластиться-то теперь. Садись, молока налью.

Васька поднялся, прошел к себе в комнату и сунул готовальню под свой матрац. Затем подумал и достал коробку снова. Вынув оттуда циркуль, он сунул его обратно под матрац, а коробку положил в карман пиджака.

Оманов проснулся. От неподвижности затекла шея. Он приподнял голову от сена и покачал ею из стороны в сторону. Совсем рядом бесшумно текла Нижняя Тойга. «Надо же такому присниться, — подумал он. — Будто заново все прожил. По-глупому как-то все тогда вышло. Колька паразит маленький. Когда подрос, спрашивал его, не помнит, как готовальню в школе прихватил. Надо было тогда матери сказать или в школу отнести, а то пожалел братишку, что попадет от матери. В кузнице спрятал, чтобы не нашли. А нашли. Про циркуль, что зачем-то под матрац сунул, совсем забыл, пока мать не наткнулась. Не соврал бы матери, может, все по-другому бы и сложилось. Мог бы и на суде сказать. И раньше еще. Хотя кто бы поверил. Готовальню-то в кузне нашли. Решили бы, что на младшего брата все свалить хочу». От старых воспоминаний отвлек всплеск крупной рыбы. Васька дождался, когда круги на воде разойдутся, и, зевнув, снова уткнулся в пахучее сено.

А сон, словно его дожидался. И вот уже видит себя Васька рядом с трактором, что заглох в поле и не хотел заводиться. «Если ты не заведешься, я же из-за тебя срок получу! — кричал он железному исполину, но тот стоял неподвижно. Постепенно его очертания стали расплывчатыми, превращаясь во что-то иное. И вот уже на месте трактора появилась тюремная камера. Дверь в нее открылась, и Васька шагнул в проем. Но внутри ничего не было. Отсутствовал даже пол. Оманов посмотрел вниз и увидел себя с пистолетом на той злосчастной демонстрации. Он смотрел на него и никак не мог понять, зачем его взял. Рядом увивается какая-то собака. «Там же не было собаки, — подумал Васька, а та, повернувшись к нему, громко залаяла и исчезла из виду».

Он приоткрыл глаза. Совсем рядом тявкала собака. Не поднимая головы, Васька посмотрел по сторонам и, никого не увидев, присел. И только тогда заметил в траве маленькую бесхвостую собаку. Та беспрерывно лаяла, то и дело норовя ткнуться носом в его ногу. Васька прикрикнул на нее, но та не унималась. Он посмотрел вокруг в надежде найти что-нибудь, чем можно было в нее бросить. И в этот момент заметил у озера повозку и суетившихся рядом с ней мужиков. Те что-то грузили в телегу, время от времени озираясь по сторонам. Присмотревшись, он узнал в них своих знакомых и, в очередной раз прикрикнув на рыжую собачонку, поднялся и направился к ним.

Часть первая

Август 1959 года

От деревни Гавзов отъехал едва забрезжил рассвет. Дорога предстояла долгая, и Митька, развалившись на охапке пахучего сена, удобно устроился в телеге. Теперь, когда все преддорожные хлопоты остались позади, бессонная ночь и утренняя каша напомнили о себе. В утренних сумерках глаза у него то и дело смыкались, а из рук нет-нет да и выпадали затертые от частого использования вожжи. Уснуть он не боялся. Да и чего опасаться, если лошадь была смирная и в дороге всегда вела себя спокойно. К тому же кобыла и на Смильском бывала не раз и хорошо знала весь путь. Она уверенно тянула телегу по влажной от утренней росы дороге, когда он все-таки задремал.

Спустя какое-то время подул приземистый ветерок. Выхватив из сенной постели пушинку-соломинку, он покрутил ее над телегой и опустил прямо на лицо Митьке. Вероятно, травинка доставляла ему какие-то неудобства и Гавзов, не просыпаясь попытался смахнуть ее рукой. Но стебелек надежно прилип ко лбу, и чтобы смахнуть его с лица, Миттке пришлось открыть глаза.

— Вздремнул, называется, — проговорил он, избавляясь от травинки.

«И чего городские восхищаются запахом сена? Обычный прелый и какой-то затхлый. Ничего такого, чтобы думать и мечтать поваляться на нем. Свежескошенная трава и то лучше пахнет, — подумал Митька, разминая затекшую шею. — Особенно после дождя». И тут ему вспомнилось, как когда-то проснулся в лагерном бараке на Колыме от того, что непонятно откуда взявшийся сухой листочек попал за пазуху и также помешал его сну.

Он так и не понял тогда, почему ничем уже не пахнувший с обломанными краями засохший листочек был милее ему в тот момент всего на свете. «По родительскому дому скучают, потому для них запах сена и приятнее городской суеты, — сделал он для себя простой вывод. — Городские-то жители нынче по большей части, бывшие деревенские босяки. Большинство из них сельской местности и приехали». А вслух произнес:

— Что имеем, не храним….

Гавзов хотел подвести итог своим неожиданным размышлениям, но не договорил. Взгляд остановился на неподвижных макушках деревьев. Митька приподнял голову и обнаружил, что повозка никуда не едет, а стоит на месте. Лошадь, почувствовав движение в телеге, громко фыркнула и потрясла головой.

— Ты, чего, мать твою за ногу, — выругался Митька, заметив, что дуга упала, а оглобли повисли на чресседельнике.

Он слез с телеги и осмотрел упряжь. Гуж, на котором держалась левая оглобля, лопнул и дуга оторвался от нее. Ему еще ночью, когда запрягал лошадь, показалось, что одна из кожаных петель на хомуте значительно протерлась. Но понадеявшись, что на одну поездку ее хватит, он тут же о ней и забыл. «Запрягал бы Емельяныч, такое никогда бы не случилось. Надо было все-таки другой хомут взять. Тем более, что тот рядом же висел, — ругал себя Гавзов».

Оглядевшись по сторонам, он увидел, что повозка стоит недалеко от берега в месте, где дорога пересекает Нижнюю Тойгу. Выше по течению шумел перекат, взбивая на поверхности реки утренние пенные хлопья. Митька потрепал кобылу по холке, бросил взгляд на часы и пошел к реке. Глядя на плывущие пузыри, постоял там какое-то время, пытаясь понять, что делать дальше. Затем вернулся к повозке и, порывшись в телеге, нашел небольшой кусок пеньковой веревки.

Он попытался привязать ее к хомуту, пытаясь сделать что-то наподобие гужа, но на весу этим заниматься было неудобно и ему пришлось выпрягать лошадь. Освободив кобылу от сбруи, Митька отвел ее в сторону. Затем взял небольшую охапку сена из телеги и бросил под ноги лошади. Сам же положил хомут на телегу и стал привязывать к нему конец веревки. Сделав из него нужную петлю, с удовлетворением посмотрел на результат своей работы.

Митька уже собирался снова запрягать лошадь, как со стороны Нижней Тойги послышался громкий всплеск. Обернувшись, он посмотрел на реку и в свете лучей выглянувшего из-за леса солнца увидел, как по ее поверхности расходятся большие круги. Гавзов хотел было снова запрягать кобылу, как всплеск повторился. «Хариус. Расплескался паразит. Словно дразнится. Крупный, видать, зараза. Не меньше килограмма будет, — подумал он, подходя к кобыле».

Митька взял лошадь за узду и на какое-то время задумался. Затем отпустив повод, вернулся к телеге и достал из вещевого мешка дергалку. Из практичных соображений он брал ее с собой всегда, когда отправлялся на реку. По крайне мере с рыбой с голоду не помрешь. В этот момент плеск раздался снова. «Точно мережник, — подумал Митька, нащупав в мешке коробок с сушеными оводами, — Сейчас мы тебя поймаем и дальше поедем». Митька прошел вдоль берега чуть выше места, где плеснулась крупная рыба. Сколько позволяли сапоги, забрел в воду и стал распускать леску с насаженным на крючок кровососом. Течение сразу подхватило наживку и понесло вниз по течению.

— Ну! — не выдержал Митька, когда овод поравнялся с местом стоянки хариуса.

И тут же раздался всплеск. Не легкий и звонкий, каким обычно дает о себе знать всякая мелочь, а не громкий глухой звук. Плывшее по поверхности реки насекомое тут же исчезло и привязанная к крючку леска, стала быстро уходить под воду. Митька сжал дергалку в руке и не сильно, но очень резко дернул ею в сторону и тут же почувствовал упругий рывок на другом конце лески.

«Есть! — воскликнул он про себя, чувствуя, как бешено заколотилось внутри сердце». Понимая, что крупного хариуса ухватить стоя в реке практически невозможно, он заранее присмотрел пологое место на берегу, куда в случае удачной поклевки будет вываживать рыбу. Удерживая хариуса на натянутой леске, он сделал в сторону берега несколько шагов, когда на противоположном берегу из кустов с громким визгом выскочили два медвежонка. Река в этом месте была не широкая, и Митька прекрасно рассмотрел резвившихся зверьков.

Гавзов понимал, что встреча с ними не сулит ничего хорошего, если появится их мать, но и с хариусом расставаться не хотелось. Добравшись до суши, он стал сматывать леску на дергалку, стараясь подтянуть рыбу. Прошло немного времени, и не уступчивый хариус был уже буквально в нескольких метрах от берега. Рыба пыталась освободиться от крючка и делала сильные тугие рывки в разные стороны, но уда крепко держала добычу, не позволяя ей сорваться. В азарте забыв о стоявшей неподалеку Броньке, Митька вспомнил о ней лишь, когда рядом с медвежатами возникла встревоженная медведица.

Он вытащил хариуса на берег, ухватил его руками и только сейчас посмотрел на лошадь. Та беспокойно топталась на месте. Крепко сжимая рыбу, он поспешил к повозке. В этот момент зверь громко рявкнул и направился к реке. И тут произошло то, чего Митька опасался, но надеялся, что все-таки не произойдет. Лошадь захрипела и громко заржав, бросилась прочь от реки.

— Стой! Стой, Бронька! — закричал Гавзов, прекрасно понимая, что этим вряд ли что изменит.

Добежав до телеги, он бросил добычу на соломенную подстилку и снова стал звать лошадь. А медведица и не думала успокаиваться. Он прыгнула в реку и, поднимая огромные брызги, ринулась в сторону Митьки. Глядя на мать, следом устремились и медвежата. В месте, где дорога пересекала реку, было достаточно мелко, и вся троица без особого труда достигла противоположного берега. Заметив бегущих к нему зверей, Гавзов дернулся было к лежащему в углу телеги ружью, но вспомнив, что оно не заряжено, отказался от затеи и бросился следом за убежавшей лошадью. Пока он суетился у телеги, Бронька уже скрылась за дорожным поворотом, оставив на песчаных местах глубокие следы от копыт.

Пробежав пару сотен метров, Митька понял, что погони за ним нет, и остановился. Постояв в нерешительности какое-то время, он посмотрел в сторону, куда убежала Бронька и присел на лежащее вдоль дороги дерево. Выждав какое-то время, Гавзов поднялся и аккуратно ступая, направился назад к повозке. Остановившись в нескольких шагах от нее, он поискал глазами медведей и увидел их на противоположном берегу. Малыши продолжали резвиться и вскоре скрылись в прибрежных кустах. Их мамаша, повернув голову в сторону реки, долго втягивала носом воздух, но наконец, опустила голову и пошла следом за медвежатами.

Незваные гости ушли, оставив после себя основательный беспорядок. Похозяйничали они на славу. Все, что нельзя было съесть, оказалось перевернуто и разбросано по земле. А то, что было съедобным, было съедено. Телегу и ту, казалось, сдвинули с места. Хариус тоже исчез, будто его и не было. Мешок, в котором лежала провизия, тоже был основательно разорван и пуст. Лишь рассыпанная рядом с ним крупа напоминала, что совсем недавно все было иначе. Не тронутым казалось было лишь ружье. Его как оставил Митька в телеге, так оно там и лежало.

Он взял ружье, и осмотрел. Внешне одностволка выглядела без поломок. Нажав на рычаг запирания, Митька с удивлением обнаружил в стволе патрон. «Откуда он тут? Ведь, вроде не заряжал дорогой, — удивился он. — Или было уже заряжено?» Гавзов вынул патрон. «Еще и пулей заряжен, — вновь удивился он. — Ну, и, Слава Богу, что не схватился за ружье. Пуля одна. А если бы не по месту попал?» Он поднял сброшенный на землю патронташ и сунул патрон в свободный кармашек.

Митька поискал глазами слитки и увидел их в траве рядом с телегой. На одном из них Митька заметил характерные царапины и усмехнулся, представив, как зверь пытался попробовать его на вкус. Косолапые не поленились и выпотрошили все свертки. Тряпки, в которые он завернул дома золотые кирпичики, были сильно разорваны и валялись тут же. Митька быстро собрал их с земли, сунув часть в карманы, а остальные в пустой мешок, в котором до этого лежали продукты.

Недолго думая, Гавзов поднял валявшуюся под телегой лопату и углубился в лес. Через несколько минут небольшая ямка была готова. Он выложил в нее слитки из карманов. Затем вернулся к мешку и волоком перетащил его туда же. Присыпав их землей, Гавзов аккуратно замаскировал схрон ветками и листьями. Переведя дух, он навел порядок в телеге после непрошеных гостей. Затем перекусил случайно обнаруженным в кармане куртки сухарем и, закинув за плечо ружье, пошел в деревню.

***

Оманов проснулся от стука в уличную дверь. Он полежал какое-то время, надеясь, что может звук ему приснился, но стук повторился.

— Сейчас открою, сейчас!

Васька попытался рассмотреть, который час, но ходики, видимо, стояли, показывая толи полночь, толи полдень. Он подхватил валявшиеся на полу штаны и пошел открывать, пытаясь на ходу одеться. На мосту Оманов запнулся о стоящее на пути ведро и едва сдержался, чтобы не выругаться.

— Открыто же! — откидывая щеколду, произнес он и распахнул дверь.

На крыльце стояла Зоя. Увидев заспанного хозяина дома, улыбка сошла с ее губ.

— Ой, я, наверное, не вовремя… Здравствуй, Василий.

— А сколько сейчас? — поинтересовался окончательно проснувшийся Оманов.

— Два…

— Сколько? — удивился он, услышав ответ.

— Ага. Я на минуту. Вот, — она протянула небольшой сверток. — Тут яблоки. И пирожки с ягодами. Мама пекла утром. А яблоки нам в лесопункт в магазин привезли.

— Ну, ничего себе! Обед уже… А я все дрыхну. Забыл, когда днем спал, — усмехнулся Оманов, не обращая внимания на то, что сказала девушка.

— Ты яблоки-то возьми, — ткнула в Ваську пакетом Зоя и собралась уходить.

— Ага, спасибо. А ты чего тут?

Девушка остановилась и взглянула на Ваську.

— Я же еще неделю назад… да утром же говорила, что в выходные приду матери картошку выкопать. Вчера не могла. Хотя и суббота была, а начальник попросил выйти на работу. Конец месяца. Итоги подводили в стройучастке. Сегодня еще темно с Шольского вышла. Я же тебе утром у озера говорила. У мамы скоро занятия в школе начнутся. Она все готовится, — протараторила девушка.

Тут Васька вспомнил утренний разговор и что обещал Зое помочь управиться с огородом. Но промолчал.

— А-а! — протянул он. — А я вот что-то заспал. Утром, как пришел с озера. Прилег и вот.

— Засоня! — улыбнулась девушка. — Главный пловец тоже копает картошку.

— Кто? — не понял Васька.

— Да Гришка! Кто еще! Он же в озере утром купался.

— А, ну да.

— Я пойду. Картошки маленько осталось докопать, а еще в сарайку занести надо. Да и обратно в Шольский пойду, пока не стемнело.

Васька, наконец, взял у девушки пакет. Заглянув внутрь, вытащил оттуда пирожок и откусил половину.

— Ты, это, того… Погоди маленько, — жуя, пробубнил он. — Я сейчас рубаху надену и помогу. Погоди.

Оманов сунул пакет обратно девушке и пошел в избу. Вернулся быстро с мокрым лицом, на ходу запихивая рубаху в штаны. «Видимо успел, и умыться, горе луковое, — добродушно заметила про себя Зоя».

— Пошли.

Он прошел мимо девушки, успев сунуть ноги в стоящие на ступени крыльца сапоги.

— Ты без портянок? — удивилась Зоя.

— С ними не налезут. Ты идешь или что? — Васька обернулся и зашагал дальше.

В этот момент из-за угла хлева выбежала Дамка и громко залаяла на Зою.

— Ну, вот и охранник, — растянул губы в улыбке Оманов.

Они отошли от дома всего ничего, как из-за соседнего дома им навстречу вышла запыхавшаяся Клавдия Уткина.

— Клавдия Николаевна, ты, куда так торопишься? — поинтересовалась Зоя. — Случилось что?

Женщина остановилась, промокнула вспотевший лоб кончиками платка и тяжело вздохнула.

— Здорово те вам. Старость не радость. Как на пенсию вышла, так совсем что-то стала худо ходить. К Митрию Гавзову тороплюсь. На телефон в читальню ходила зятю звонить в Шольский. Граня просила узнать, почему Витька в Ачем в выходные не пришел. А у них выходной. Никто так и не ответил с лесопункта. А тут звонок. Думала с Шольского, а то оказалось с колхоза, с Нижнее Тойги. Поручение дали, вот и иду, тороплюсь к бригадиру, чтобы упредить его.

— Так он же на Смильское уехал за телятами, — проговорил Оманов. — Вместо Гришки Ретьякова.

— Уехал… Как уехал, так и приехал, — вздохнула Третьякова, схватилась за сердце и пошатнулась.

Но Васька успел ухватить ее за плечи и удержать.

— Ну, тетя Клава, тебе присесть нужно, — участливо проговорила Зоя. — С этим не шутят.

Оманов подвел женщину к лежащему штабелю чьих-то бревен и аккуратно опустил ее на одно из них.

— Нужно Митрию сказать, чтобы не ездил на Смильское. Отбой сказали. Пусть завтра позвонит в колхозную контору. Там все скажут, что и зачем.

Васька открыл, было, рот, но Клавдия упредила его.

— Вернулся он обратно. Не доехал чего-то. Причины не знаю, но пришел пешком. От Плоского вроде как вернулся. Без лошади. Вот дела.

Зоя бросила взгляд на Оманова, потом наклонилась к женщине и проговорила:

— Ты посиди. Вася сходит и скажет. А я к Клавдии Пластининой схожу.

— Нет, не нужно. Я посижу и пойду. Вы только Митрию скажите. Не забудьте.

— Ну, смотри, а то я сбегаю к ней.

— Не нужно говорю тебе, — повысила голос Уткина.

— Тогда я, Вася, домой, — проговорила Зоя и с сожалением посмотрела на Оманова.

Было видно, что ей не хотелось с ним расставаться.

— Да я же не долго. Не успеешь до дому дойти, как нагоню, — выпалил Оманов и быстро зашагал в сторону, где жили Гавзовы.

Митьку он увидел еще издали. Тот стоял у забора в окружении детей и, оживлено жестикулируя, что-то говорил. Тут же стояла лошадь с перекинутыми через спину мешками. Заметив Оманова, Гавзов замолчал и после короткой паузы, произнес:

— Все. Давайте в дом. Завтра в школу. Приеду, отметки первым делом проверю.

Он дождался, когда за детьми закроется дверь и повернулся к подошедшему Ваське.

— Привет, Дмитрий Павлович. Все никак не уедешь? — поинтересовался Оманов и протянул руку.

Гавзов поздоровался и покачал головой.

— Да, уж. Так вот получается.

— А я думал ты с утра пораньше уехал. Ретьяков сказывал, что вроде видел, как ты поехал.

— Уехал, да недалеко. Медведица с медвежатами встретилась. Бронька, — он кивнул в сторону лошади. — Испугалась, зараза. И обратно в деревню. Вот, снова собрался. А ты, что не слышал еще о том?

— Нет. Откуда. Как с озера утром с Гришкой пришли, так сразу спать завалился.

— А чего на озере-то делали? Рыбачили что ли? — спросил Митька.

Васька зевнул и, стараясь быть как можно более убедительным, произнес заранее придуманное объяснение их сегодняшнего купания в озере:

— Ага. Только вот Григорий блесну хорошую зацепил, так пришлось в воду лезть.

— Бывает. Нашел?

— Блесну-то? Да, нет. Может, снова пойдет искать.

— Ну, ну, — усмехнулся Митька.

— А ты не смейся. И вот что… Сейчас встретили эту… Ну, вылетело из головы. С детства все не могу запомнить, как зовут… Ну, мамаша Граньки, что за Витькой Ларионовым.

— Клавдия Уткина что ли?

— Ага. Она самая, — согласился Оманов.

— И чего?

— Говорит, что на телефон ходила. Ну, и позвонили в тот момент. Трубку сняла, потому, как никого не было больше. С конторы колхозной позвонили. Сказали, чтобы ты на Смильское пока не ездил. Вообщем, чтобы в контору сам позвонил, — как мог доходчиво объяснил Васька.

— Вот, в рот им компот, — протянул Митька. — А сама-то она где? Тебя чего отправила?

— Так это… Худенько что-то ей стало. Мы с Зойкой Пелагеиной ее усадили на землю, а то за сердце стала хвататься. Зойка за Клавдией побежала, а меня к тебе отправили.

— Не врешь?

Васька пожал плечами и кивнул в сторону, откуда пришел.

— Иди сам с ней и поговори. Она у дома Зеновых осталась. А то не ровен час…

— Типун тебе на язык.

— Ну, я сказал, а ты уж сам теперь как-нибудь.

— Ладно. Спасибо. А то я уж чуть было не уехал. Семь пятниц у них тоже на неделе-то.

***

На следующий день Гавзов придя в контору, первым делом позвонил в Нижнюю Тойгу. Однако на том конце провода отвечать не торопились. Он положил трубку и, раскрыв складскую книгу, занялся подсчетом остатков зерна и хозяйственного инвентаря, хранившихся на складе.

— Овес… 350 килограмм, — считая количество кормов для деревенской конюшни, перечислял он вслух.

«Совсем ничего. На пять голов на месяц-полтора хватит. Может Проня опять напутала? Вроде навскидку больше должно быть. Проверить нужно, — размышлял Митька». Он перевернул страницу толстой амбарной книги и в этот момент зазвонил телефон.

— Слушаю! — схватив с аппарата трубку, крикнул Гавзов и машинально вскочил со стула.

— Здравствуй, Дмитрий Павлович! — донеслось с противоположного конца провода.

К удивлению Митьки слышимость сегодня была такая, что голос разнесся по всему помещению.

— Здравствуйте! А кто говорит? Не узнал!

— Пластов Виктор Петрович. Председатель колхоза, — послышалось в трубке.

— Витька, ты что ли? — удивился Гавзов. — Откуда ты там взялся?

С внуком первого председателя Ачемского сельсовета они были погодки, да к тому же и родственниками. Мать Митьки доводилась Витькиному деду племянницей, и даже какое-то время сразу после революции работала в сельсовете вместе с дядей.

— Он самый, родственник!

— Ты откуда там? Ты же, вроде, в Котласе жил?

— Партийные приказы не обсуждаются. Сам понимать должен. О том еще поговорим. А я вот чего звоню. Хорошо, что успели тебя упредить, и ты за телятами не уехал.

— Ты серьезно или голову мне дуришь?

— О чем ты? А-а-а. Да, в пятницу лишь в Тойгу приехал. Сам не ожидал такому повороту.

— Никто не говорил, что будет новый председатель, — в голосе Митьки все еще слышались нотки недоверия.

— Ну, это не ко мне.

— А Семеныч где?

— Его в Верхнюю Тойму перевели. Там планируют новый леспромхоз строить. Ну, его в качестве директора. Если честно, то это его инициатива, чтобы со Смильского телят пока не гонять. Тут для них еще место не готово.

— Понятно тогда.

— Я к вам через недельку-другую приеду. Обсудим все вопросы. А пока… Да, вот еще что. Ты на лесничего никого не присмотрел? Шаньгин Петр Семеныч с тобой же говорил по этому вопросу. Себя не предлагай. Не отпущу. Кольку-то помнишь?

— Сына что ли его?

— Ну, да. Его старшим лесничим с полмесяца, как назначили. В Ачеме себе помощника ищет. Помоги.

— Да, есть кандидатура. Парень толковый. Недавно в Ачем вернулся. Я с ним уже переговорил.

— И что?

— Согласен. Правда, судимость имеет, но то все ерунда. Воевал. Ранен был. А судимость. Так я же тоже на Колыме был.

— Знаю, знаю. Кто такой?

— Оманов Василий. Тридцать с небольшим годков.

— Оманов, Оманов… Знакомая фамилия, — задумчиво проговорил Пластов. — Он из Ачема?

— Да, но ты, наверное, про стрельбу на демонстрации слышал. Так там глупость получилась, да и он свое за нее отсидел, — как можно убедительнее произнес Митька.

— Ладно, передам. Колька, то есть Николай Петрович, на днях к вам приедет. Думаю, согласует кандидатуру, раз ты рекомендовал. Все, пока. Совещание у меня уже начинается. И вечером мне позвони.

После разговора с председателем сюрпризы понедельника для Митьки не закончились. Едва он положил трубку после разговора с ним, как дверь распахнулась и в кабинет вбежала запыхавшаяся Евдокия Ларионова. Едва отдышавшись, рассказала, что бык-производитель рано утром отчего-то не на шутку разошелся, сломал стойло и теперь разгуливает по всей ферме. Делать было нечего, и Митька отправился утихомиривать беспокойного бычка. Однако минутное, как ему казалось дело, заняло почти весь день. Пока ремонтировал сломанное стойло, пока гонял быка по ферме, стараясь загнать того туда, времени прошло немало.

Наконец, справившись с бунтарем, Гавзов вернулся в деревню. Прежде, чем сходить домой перекусить, Митька направился в школу. Девчонки скоро в Шольский интернат учиться уйдут. А вот младшему еще два года в начальной Ачемской учиться. Пелагея Родионова давно просила помочь с обустройством кабинета для внешкольных занятий. Обращалась в район, но там, видимо считая, что Ачемской школе осталось недолго существовать, не торопились с оказанием помощи. А может и привыкли тамошние чиновники, что в Ачеме родители, да колхоз всегда школе помогают. Как бы то ни было за все лето дело так с места и не сдвинулось.

— Ты в школу-то зайди, не откладывай на последний день, — напомнила утром Нюрка, когда он собирался сегодня на работу. — Раз уж за телятами не уехал, так найди время, сходи. Там мужские руки требуются. Дверь в новый кабинет нужно поправить. Сам не сможешь, так кого-нибудь наряди. Хоть того же Емелю отправь. Не пропадет за полдня его конюшня. Кольке-то еще два года учиться. Да и не в Кольке дело. Пелагея для детей наших старается, — рассуждала она, хлопоча у печки.

Школьная дверь оказалась закрыта. Митька постоял немного, посматривая по сторонам в надежде, что Родионова вот-вот подойдет. Терпения хватило ненадолго. Он уже собрался уходить, как учительница все-таки появилась. Завидев Гавзова, она прибавила шагу.

— Дмитрий Павлович! Я везде вас ищу! Как хорошо, что вы сами пришли. Я и дома была, и в конторе. Даже на озеро сбегала. Думала, может, там, — выпалила она, подойдя совсем близко. — Через неделю занятия начинаются, а у меня чрезвычайная ситуация. Прямо расстроилась вся, — чуть понизив голос, проговорила она.

— Что-то случилось, Пелагея Павловна? — насторожился Гавзов.

— Случилось, Дмитрий Павлович. Случилось, Митя, — она опустила руку ему на плечо. — Пройдем в школу. Там все расскажу как есть.

Они поднялись на второй этаж. Пелагея открыла дверь, на которой висела табличка: «1 и 2 классы» и, пропустив Гавзова вперед, вошла следом.

— Сейчас, сейчас, — перейдя на какой-то заговорщицкий тон, она прошла к столу и вытащила небольшую коробку.

Гавзов подошел ближе. «День полон сюрпризов, — подумал он и уставился на коробку».

— Вот, — Родионова аккуратно сняла крышку и слегка подтолкнула ее в сторону Митьки.

Тот заглянул внутрь и тут же отпрянул. В коробке лежал именно тот слиток, на котором медведи отставили свои следы. Он с удивлением посмотрел на Пелагею.

— Не понял…, — протянул Гавзов.

Учительница по-своему истолковала его реакцию и почти шепотом произнесла:

— Это же золото, Дмитрий Павлович! Зо-ло-то! — почему-то по слогам повторила она.

Митька попытался что-то сказать, но мысли путались, не давая найти объяснение происходящему.

— Я не понял, — снова повторил он.

Пелагея тронула его за руку и, словно успокаивая, произнесла:

— Вы, Дмитрий Павлович, не волнуйтесь. Я поначалу тоже испугалась, когда увидела. Вы только Колю не ругайте.

— Кольку? А что Колька? Он тоже что-то натворил? — воскликнул Митька, постепенно приходя в себя.

— Ой! Я же не сказала. Это я у Коли забрала. Он в школу днем принес. Но он не знает, что это золото. Думает, что красивая железка.

Гавзов смотрел то на слиток, то на Родионову, не понимая, как вообще могло так случиться, что кусок золота оказался в школе.

— Я никому не сказала, — доверительно проговорила Пелагея. — Никому. А Коленьке объяснила, что эту нужную деталь, чтобы он не потерял, я сама передам отцу. Ну, то есть вам, Дмитрий Павлович.

Говоря это, учительница несколько лукавила. Но делала это, по крайней мере, так она думала, не корысти ради, а во благо. После того случая, когда из-за готовальни пострадал ее ученик Вася Оманов, она очень хотела, чтобы ничего подобного больше не случилось. А потому, когда сегодня увидела, как Коля Гавзов на подготовительном к школе занятии достал из сумки очень похожий на золото предмет, от греха подальше сразу поспешила забрать его себе. То, что всю эту историю следует сохранить в тайне, у нее тоже сомнений не вызывало.

— Я не знаю почему, но сразу поняла, что это золото. Помню местные байки. А может и не сказки о несметных богатствах, что в разные годы через деревню нашу проносили. Ну, вот. Как только увидела, что он достал из сумки, тут же подошла к нему и попросила отдать мне.

— А Колька?

— Он хороший мальчик. И поверил мне, что это нужная в работе вещь. Я даже при других мальчишках его поблагодарила за находку. Не удержалась и спросила его, откуда это у него.

— И?

— Думаю, что сказал правду.

— Какую правду? — не утерпел Митька, повышая голос.

— Нашел. Что еще мальчишка мог ответить. С кем-то из ребятишек на рыбалку ходил и нашел.

— Когда успел? — удивился Митька. — Я же вчера вечером сказал ему, чтобы матери по хозяйству помогал. Да и вообще…, — он чуть было не сказал, что лично закопал этот слиток, но во время спохватился.

— Сказал, что… Вообщем, дождался, когда вы уйдете на работу и не утерпел. Вы не ругайте его. Он же мальчишка еще совсем.

Митька с трудом, но стал кое-что понимать.

— Мне похвалить его что ли?

— В данной ситуации, так нужно и сделать, — проговорила Пелагея, придвинувшись почти вплотную к Гавзову. — Бог с ней с рыбалкой. Главное… Главное, понимаете? Мальчик нашел важную деталь и сам отдал взрослым.

— Так уж и сам, — противился Митька.

— Ну, Дмитрий Павлович, ради общего спокойствия, пусть будет так, — ответила Родионова и посмотрела на Митьку. — Коля не знает про золото, я тоже забуду.

— А мне что прикажете делать? А с ним что? — Гавзов кивнул на коробку.

— Вы куда-нибудь его деньте. Только, чтобы без милиции. Сможете?

— Хорошо.

Сына искать не пришлось. Колька вместе с сестрами возился в огороде. Татьяна с Ниной собирали просушенный за день картофель, а Колька таскал его к погребу. Увидев отца, мальчишка отбросил пустую корзину в сторону и с громким криком бросился ему на встречу.

— Папка!

Мальчишка ткнулся своей белокурой головой в отца. Митька остановился и сгреб сына в охапку.

— Ну, что, шельмец. Все-таки не послушал меня и на рыбалку утром ходил, — с напускной строгостью произнес отец. — По ремню никак соскучился.

Колька понял, что тот знает о его похождениях и сразу сник.

— Я думал, что мы быстро у Березника поудим и домой. Все же еще спали. И Нинка с Танькой, когда вернулся, еще дрыхли. Я же первый картошку стал копать. А Пелагея Павловна сказала тебе, что мы какую-то важную деталь нашли? Она, наверное, от самолета отвалилась, который недавно тут летал. Или от другого какого-нибудь.

Митька покачал головой и опустил сына на землю.

— А зачем вас в такую даль-то потянуло? Что ближе харисов нет? — спросил он.

Колька потеребил рукой копну волос и посмотрел на отца.

— Мы с Мишей Чупровым договорились, что у Березника поудим. Я ему по дороге рассказал, как на тебя медведи вчера напали. Ну и… Вообщем решили сбегать посмотреть туда. Ты же сказал, что телега там осталась. Мы почти всю дорогу бегом и бежали, чтобы домой во время вернуться.

— Все семь верст бегом? — усмехнулся Митька.

— Ну… Почти. Там, кстати, все в порядке. Ничего не разбросано. Мишка блестяшку первый увидел. Тяжеленькая такая. Я у него забрал. Думал тебе отдать, но ты на обед не пришел. Вот я с собой в школу и взял. Не утерпел, хотел ребятам показать, но учителка сразу же и забрала.

— И никто так и не видел?

— Нет, — пробухтел Колька. — А железка эта, правда, от самолета?

— От самолета, от самолета. От чего еще-то, — проговорил Митька и потрепал сына по голове. — Только об этом никто не должен знать. Понимаешь?

— Конечно, понимаю. А Мишка? Мишка вдруг спросит про нее, так говорить ему про самолет?

— Мишка? — задумчиво произнес Гавзов. — Мишке… Мишке просто скажи, что это я ее потерял впопыхах, когда с медведями встретился.

— Ага, скажу, если спросит.

Рабочий день закончился и Иван Ларионов уже собрался уходить, когда увидел идущего к нему Митьку.

— Погоди, Емельяныч, не запирай, — проговорил тот. — Мне лошадь нужна.

Ларионов отпустил засов и с удивлением посмотрел на бригадира.

— Кого?

— Все равно, кого. За телегой нужно съездить. На Смильское не еду пока, а там у меня барахло какое-никакое осталось в телеге. Зверье растащит.

— А что уж за срочность такая, Палыч? Утром спокойно бы и съездил.

— Некогда утром, — перебил его Гавзов. — Седлай кого-нибудь. Орлика запрягай. Упряжь так увезу.

Спустя полчаса Гавзов уже выехал за околицу. Перекинутые через спину хомут и упряжь несколько мешали езде. Но вскоре Митька приноровился и даже погнал Орлика рысью. Солнце еще не успело спрятаться за горизонтом, когда он подъехал к реке. Не слезая, Митька бросил взгляд туда, где спрятал слитки и успокоился.

Он быстро запряг коня в телегу. Затем привязал вожжи к дереву и принялся таскать слитки в телегу. Когда сложил, пересчитал их и, убедившись, что все на месте, облегченно вздохнул. Спустившись реке, умылся. Затем вернулся к повозке и осмотрел мешок, в котором закопал слитки. В одном месте тот был порван. Причина потери слитка стала понятна и Митька, отвязав коня, поехал обратно в деревню.

***

Сквозь узкие занавески утренний луч солнца проник в дом и уткнулся в лицо Ваське. Тот поморщился, открыл глаза и, кинув взгляд на часы, отвернулся. Вставать не хотелось, и он еще какое-то время лежал, вспоминая прошедшее воскресенье. Вернее ту его часть, что провел вместе с Зоей. Девушка все больше нравилась ему и он поймал себя на мысли, что ждет с нетерпением выходных дней, чтобы снова с ней увидеться.

— Еще раз спасибо тебе, что картошку помог докопать. Сама бы долго провозилась, и пришлось бы поздно возвращаться. В темноте по лесной дороге я не очень люблю ходить. А так за светло добегу. Я через неделю не смогу в Ачем прийти. Знакомая на день рождение пригласила в субботу. А в воскресенье в школу позвали перед учебным годом порядок навести, — проговорила Зоя, когда они расставались воскресным вечером. — Так что не знаю, когда теперь увидимся.

— А я…, — тут Ваське в голову пришла неожиданная мысль. — А я сам могу в Шольский наведаться. Ну, если ты не против конечно. Я, когда сюда добирался, поселок миновал и не останавливался. Торопился и не разглядел, какой он теперь.

— Ой, Василий. Даже не знаю…

— Да, я на часок другой в субботу приду. Много времени не отниму. И на день рождения успеешь. Кстати, а когда у тебя день рождения?

— В марте. Пятого.

Оманов отвлекся от воспоминаний. «Надо будет Зое сделать хороший подарок, — подумал он и вскочил с постели». В этот момент ему и пришла мысль о золоте. «Если найду, то обязательно, — плеская на лицо воду из умывальника, решил он. — А может… Нет. Зоя не согласится». Тут Васька вспомнил о Ретьякове. Вчера сходить на озеро не получилось. Глафира загрузила племянника работой, и тот весь день был занят. Договорились на сегодня.

Из дому Васька вышел, стараясь не шуметь. Не хотелось, чтобы Дамка увязалась за ним. А то в прошлый раз бегала и суетилась у озера. Ладно, только это, а то визжала и лаяла, когда Ретьяков скрывался под водой. Оманов тогда частенько оборачивался. Ему казалось, что вот-вот на ее визг соберется вся деревня.

Аккуратно прикрыв дверь, он направился к дому Ретьякова. Пройдя несколько метров, оглянулся и, убедившись, что собачонки нет, прибавил шагу.

Управившись с текучкой, Митька решил навестить Оманова, чтобы сообщить, что договорился о его будущей работе. И если бы решил это сделать на час раньше, то наверняка застал того дома. Но сейчас на стук в дверь никто не отозвался. А вместо этого из-за хлева с громким лаем выбежала Дамка.

— Ты, что, малохольная, не признала? — машинально отпрянув назад, крикнул Гавзов.

Собака, тряхнув головой, словно прогоняя остатки сна, замолчала и, узнав Митьку, завиляла обрубком хвоста.

— Где хозяин? — нагнувшись, Митька погладил собачонку по спине.

Та, словно понимая, что от нее хотят, покрутилась на месте и, потянув носом воздух, побежала прочь от дома. Не зная, что делать дальше, Гавзов потоптался на месте и пошел следом за собакой.

Дойдя до края деревни, Митька остановился. История с медведицей никак не выходила из головы. Собственно не сам случай встречи со зверями, а то, что золото так и осталось лежать у него в погребе. А потому нужно что-то делать. Куда-то его спрятать. Но только везти его на Смильское за шесть десятков верст ему больше хотелось. Хоть и помнил военную заповедь, что снаряд в одну воронку не попадает, но все одно вести слитки туда передумал. По крайней мере, пока. С сожалением подумал, что Тольки Ларионова рядом нет. А в письме по такому вопросу писать не будешь же.

Где-то совсем недалеко раздался лай Дамки. Он повернулся в сторону озера и разглядел мужские силуэты. По огромной копне волос на голове сразу узнал в одном из них Григория Ретьякова. Тот, что пониже явно походил на Оманова.

— Вот ты где, — проговорил Митька и направился к озеру.

Ветер дул со стороны озера и никто, включая собаку, не услышал его шагов. Мужчины были заняты своим делом и лишь изредка оглядывались. Вероятно, для того, Чтобы посмотреть, не идет ли кто. Но каждый раз в этот момент между ними и Митькой оказывался то стог сена, то отживший свой век пустой колхозный амбар. Что-то знакомое показалось в поведении мужчин, и Гавзов решил не торопиться. «Как мы с Толькой недавно, — подумал он, спрятавшись за стог сена». Выглянув из укрытия, стал с интересом наблюдать за происходящим.

— Ты что опять принес? — возмущался тем временем Оманов.

— Чего, чего. То, что было, то и принес. Завернутые в тряпки камни. Что ты хотел, то и нашли, — оправдывался Ретьяков. — Сам тогда ныряй и ищи, если не нравится.

Васька смотрел то на озеро, то на камни, лежащие у его ног.

— Григорий, давай еще сплавай, — не унимался он. — И возьми левее. В прошлый раз ты там уронил сверток.

— Ладно, — протянул тот. — Только в последний раз. Да там уж и не осталось ничего.

Ретьяков повернулся и пошел в воду. В метрах пяти от берега вода достигла его подбородка, и он нырнул. Васька наклонился и стал разворачивать один из свертков.

— Ну, что за черт! — воскликнул он, размотав на нем проволоку и скинув скрывающее содержимое тряпку.

«Как хорошо, что я тогда не поленился, — усмехнулся Митька». Он хорошо помнил, как тогда прежде, чем после лучения забрать лодку с озера, решил завернуть в те же самые тряпки, в которых лежали слитки, обычные камни. Для большей достоверности обмотал их потом проволокой и утопил в озере в том месте, где они с Толькой их и нашли. Зачем он это сделал, он толком и сам не понимал. Просто так решил тогда. Похвалив себя за сообразительность, Гавзов решил, наконец, выйти из-за стога.

— Вот ты где! — громко произнес он, подходя к нему. — А я тебя по всей деревне ищу.

И тут же подала голос Дамка. Громко лая собака подскочила к нему, но признав недавнего гостя, отошла в сторону. Митька намеренно не обращая внимания на барахтающегося в озере Ретьякова, подошел к Оманову и кивнув на кучку камней, произнес:

— Я гляжу, Григорий-то наш все блесну ищет. Не успокоится никак, — кивнул в сторону озера Гавзов. — А ты никак на печку для бани камни собираешь?

Васька, было, растерялся и чуть замешкавшись, ответил первое, что пришло в голову:

— Так, пока Гришка ныряет, решил насобирать на грузила к сетке. Сетки нашел, а в мешках камней нет. Пару сеток поставлю, может щука попадет.

— Попадет, как не попадет. Мы тут лучили недавно с Ларионовым. Щука есть.

— Посмотрим, — согласился Оманов.

— Я вот зачем тебя искал-то. Вчера с руководством переговорил. Тебя местным лесником могут назначить. Скоро старший лесничий приедет на смотрины. Смотри, не подведи. Я за тебя поручился.

Оманов, видя полное равнодушие Гавзова к тому, чем они с Ретьяковым занимаются, облегченно вздохнул.

— Чего вздыхаешь? — Митька пристально посмотрел на Ваську.

— Переживаю, справлюсь ли. Не подвести бы, — соврал он.

— Кабыть до этого увереннее в себе был. А я вот не сомневаюсь, что справишься.

— Постараюсь, — согласился Оманов.

— Блесну не нашел, — заметил Гавзов, глядя на выходящего из воды Григория.

Оманов посмотрел на продрогшего Ретьякова и улыбнулся. А тот согласно кивнул головой и негромко сказал:

— Ее самую. Хороша была. Уловистая.

— Ну, может, еще найдется, — многозначительно произнес Митька.

Оманову почем-то показалось, что тот сказал совсем не о блесне и в словах его был совсем другой смысл. То, что в свертках камни оказались не случайно, Васька не сомневался. Было в них до того золото или нет, он однозначно утверждать не мог. Но, то, что кому-то просто так взбрело в голову заворачивать в тряпки и топить в озере речные камни, он сильно сомневался. А потому выходило, что золото все-таки было. Но тогда где оно и у кого?

— Может, быть, — согласился Васька. — Одевайся, Григорий. Пошли. Потом еще поищешь.

— А ты, Григорий Трифонович, чего прохлаждаешься? На Верхней горе сено убрали?

— Ну, да. Вместо обеда я тут. Сегодня еще у фермы докошу. И все кабыть. Можно косилку на прикол ставить, — ответил тот, натягивая штаны.

— Я ему помогу, — проговорил Оманов.

— Ну, хорошо. Я, пожалуй, пойду. А ты, Василий, из деревни не уезжай пока никуда. Лесничий в любой момент может приехать. Жаль, если из-за глупости на эту работу не устроишься, — напутственно произнес Гавзов.

— Знакомые слова. Не уезжай пока, — хмыкнул Оманов, вспоминая, как не раз слышал подобное выражение от милиционеров.

— Ну, я пошел. Забот много, — проговорил Гавзов и направился в деревню.

Солнце уже коснулось верхушек деревьев, когда Оманов перекусив, забрался на ленивку. Глядя в потолок, он попытался понять, что ему делать дальше, но после еды клонило в сон и ничего путного в голову не приходило. Васька поднялся и дошел до стола. Вытащив из стопки газет пожелтевшую от времени «Литературную газету», он снова залез на ленивку.

Перед ужином зашла Пелагея Родионова и вместе с ягодником с черникой принесла подшивку старых газет.

— Почитай, Василий. Тут и «Литературная газета» и «Сельская жизнь». Не скажу, что все чтиво очень хорошее и тебе понравится, но все лучше, чем ничего, — сказала она. — В школе книжки детские. Совсем тебе не интересны будут. А тут… На последних страницах что-нибудь да найдешь для себя. Читать нужно. Голова должна работать.

Из развернутой «Литературки» выпал совершенно ровный газетный листок.

— Листовка газеты «Новый Север» 7 января 1951 года, — прочитал Васька вслух заголовок на нем.

Ему отчего-то понравилось слово «Листовка» и он решил почитать дальше:

— О составе избирательных комиссий. Утвердить участковые избирательные комиссии по выборам в Верховный Совет РСФСР…

Оманов пробежался по тексту пока не наткнулся на знакомые ему имена. «Ачемский избирательный участок №88… председатель комиссии… заместитель председателя… от комсомольской организации колхоза „Красная деревня“… от колхозников…, — читал он знакомые имена». Внутри неприятно сдавило. Васька тяжко вздохнул и отложил листок. Справившись с нахлынувшими чувствами, Оманов снова развернул «Литературную газету».

Он быстро просмотрел первые страницы, пока на одной из них не наткнулся на публикацию, осуждающую неизвестного ему Пастернака. Он и сам бы не смог объяснить, почему из всего, что было в газете, его заинтересовала судьба незнакомого ему писателя. Но заинтересовала. И настолько, что он прочитал все, что было об этом написано. «Ну, надо же, сколько суеты вокруг обыкновенного писателя. Целую страницу исписали. И все осуждают и счастливы от того, что мужика наказали. „Доктор Живаго“. Нужно бы почитать, за что так все ополчились на мужика, — рассуждал Васька. — Из-за книжки выгнали из писателей. Ну, дают! — удивлялся Оманов». Постепенно глаза стали смыкаться и он, отложив газету, прижался спиной к теплой еще печи и задремал.

В этот момент в дверь постучали. Васька чуть повернул голову в сторону двери и негромко произнес:

— Заходи, не заперто!

Стук повторился. Васька спустился на пол и, шаркая босыми ногами, подошел к двери.

— Не заперто же! — снова проговорил он и толкнул дверь.

— Здравствуй, Вася. Войду? — и, не дожидаясь ответа, в комнату вошла Глафира Ретьякова.

Оманов завтра и сам хотел сходить к ней, чтобы несколько прояснить ситуацию с найденными камнями. И сейчас, глядя на позднюю гостью, даже несколько обрадовался ее приходу.

— Григорий сказал, что камней вы насобирали много, — проговорила Глафира. — Подумала, что ругаешь меня за то.

— Не без этого. Сейчас, правда, маленько успокоился. Ты проходи, присядь.

— Проходить не буду. Я тут, — женщина присела на приступок ленивки.

— Может, чайку?

— Недавно на озере Митька Гавзов с Толькой Ларионовым лучили, — не обращая внимания на дежурное гостеприимство, проговорила Ретьякова. — В свертках, Вася, когда мы их в озере топили, было золото. Вот и думай своей головой. Только Гришку моего в свои дела больше впутывай. Ищи сам, коли надобно. Если что-то услышу про то, скажу.

Когда Ретьякова ушла, Васька снова залез на ленивку. Читать больше не хотелось. «Жениться что-ли? — подумал он. — Интересно Зойка согласится или нет? И Гмырину нужно сообщить, что, по всей видимости, вряд ли смогу чем ему тут помочь. Хотя… Хотя торопиться не буду. Тольки нет, а за Митькой, пожалуй, присмотрю. Может, и на самом деле они нашли?»

Часть вторая

Июль 1961 года

Петров день последние годы в Нижней Тойге проходил спокойно и без массовых мероприятий. Внешне в этот день ничто о празднике не напоминало. Никаких гуляний и хороводов, коими село славилось в старые времена. И с окрестных деревень в гости теперь редко кто приезжал. Если только по делам каким. Да и отмечали его в основном в кругу семьи, собравшись дома после работы.

Редко кого из селян можно было увидеть посреди дня, если уж не в праздничном наряде, так хотя бы в ярком платочке или с цветком у околыша картуза. Разве что старики, несмотря на косые взгляды местного милиционера, в своих праздничных одеяниях собирались поболтать где-нибудь на Красной Горе.

Несколько интереснее выглядело село, когда съезжий праздник выпадал на выходной. Тут и молодежь преображалась, собираясь повеселиться у колхозных качелей. Всякий хотел верить, что радость и смех в такой день продляет жизнь. Да и взрослые не прочь вечерком побалагурить на деревенских скамеечках. А чуть позднее и гармонь где-то может заиграть. И звонкие девичьи голоса нарушат Двинскую тишину сгущающихся сумерек озорными частушками.

В этом году день Петра и Павла пришелся на середину недели и к концу дня мало кто на селе о нем вспоминал. Разве что те, кто завтра должен был ехать в Ачем на заготовку сена, о нем помнили уже несколько дней и собрались после обеда в колхозной конторе. Испокон веков крестьяне считали, что все травы поспевают после Петрова дня, а потому сенокос всегда начинали сразу после него.

Виктор Петрович Пластов председательствовал уже второй год и заготовке кормов уделял повышенное внимание. Он был уверен, что хорошие корма — залог упитанного и здорового скота. Планы по сдаче государству молока и мяса с каждым годом становились все выше. Кормов для колхозного поголовья требовалось больше, а потому еще весной на колхозном собрании было принято решение об увеличении сенокосных угодий. Немалая роль в этом вопросе отводилась далеким Ачемским землям, а способствовало тому прекращение там два года назад посевов зерновых культур.

Однако рассчитывать в полной мере на земли, которые ранее засевались рожью и кукурузой, не приходилось. На удивление поля зарастали очень медленно, и к середине этого лета надеяться на них не приходилось. А потому имеющиеся сенокосные земли требовалось использовать по максимуму. Для этого в Ачем сразу после Петрова дня должна была отправиться вновь сформированная бригада заготовителей. Новому коллективу предстояло совместно с людьми Дмитрия Гавзова обеспечить выполнение плана по заготовке сена.

Попал туда и младший брат Василия Оманова Николай. Как и многое в жизни происходит не так как планируется, так и младший Оманов оказался в Нижней Тойге, хотя никогда и не мечтал там жить. В этом году ему исполнилось двадцать четыре и последний год из них он жил здесь. Перебрался Николай сюда из Ачема, куда приехал два года назад сразу после демобилизации. Он еще до службы решил, что после армии будет жить в своей деревне. По крайней мере, поживет там несколько лет, а дальше видно будет.

Истинную причину такого решения он никому не говорил. Да и не спрашивал особо никто. Матери сказал, что хочет работать в родном колхозе. Старший же брат Василий о причине такого выбора вообще не спрашивал.

— Хочешь в деревне жить? — спросил он брата в день приезда в Ачем.

И когда Колька кивнул, похлопал по плечу и многозначительно произнес:

— Ну, ну. Попробуй.

Работать он стал в колхозе, а жил вместе с братом в родительском доме. И сколько бы еще так продолжалось, неизвестно, если бы однажды ему Васька не сказал:

— Жениться я надумал, братуха. Зойка — девка надежная для семьи. Если буду тянуть с этим, то боюсь, что Шольские мужики уведут.

После эти слов и решил Колька, что жить с невесткой в одном доме не будет. Васька предлагал дом новый построить, но он и этого не захотел. Он не стал дожидаться, когда брат женится, и в скором времени перебрался в Нижнюю Тойгу. Гавзов замолвил за парня словечко и Оманова поселили в пустовавшем после смерти одинокой старушки доме. Приглашали Кольку и в Шольский лесопункт, но он не согласился.

— Лес валить, хоть и нужное дело, но не моё, — ответил он на предложение. — В колхозе пока буду, а там может, и в сплавную контору переберусь.

Сегодня Оманов до обеда сходил на работу. Проверил и смазал конную косилку, на которой предстояло ему работать в Ачеме. Собрал запчасти и инструмент, намереваясь взять его с собой в деревню. После чего поговорив с мужиками, он отправился домой собираться в дорогу. Проходя мимо заросших развалин какого-то строения, остановился и стал наблюдать за гонявшими неподалеку мяч ребятишками.

— Ну, кто так бьет! Мазила, — выражал свое недовольство щупленькому мальчугану крепкий на вид краснощекий парнишка лет двенадцати, когда мяч после его удара улетел в сторону от ворот.

— А чего? Я нормально стукнул. Мяч просто слабо надут, — оправдывался тот в свою очередь.

— Поговори у меня еще! Будешь тогда вместо мяча с девчонками в куклы играть, — грозно предупредил краснощекий и тут же громко рассмеялся, косясь на собирающихся вокруг них ребят.

И тут произошло то, чего никто не ожидал.

— Убью! — выкрикнул щупленький и со всего размаха ударил краснощекого крепыша в грудь.

Тот явно не ожидал от него такого. В последний момент он попытался увернуться, но запнулся и упал, растянувшись у ног зевак. Ребятня чуть подалась назад, разразившись громким смехом. Крепыш поднялся, быстро отряхнул штаны и с суровым видом направился к обидчику.

— Ну, Митяй, не обессудь, — прошипел он.

— А ну дай ему, Никита! — поддержал его кто-то из собравшихся вокруг драчунов ребят.

— Дай ему, Митяй! — вступился за щуплого паренька рыжий мальчишка.

Колька понимая, что спорт закончился и для одного из футболистов все может закончиться плачевно, шагнул в их сторону.

— Эй, шантрапа! Может, я смогу помочь? — крикнул он, подходя к мальчишкам.

Драчуны остановились и повернулись к Кольке. Драться в присутствии взрослого парня никому из них не хотелось. Но и уступить друг другу тоже никто не желал. Как бы развивались дальнейшие события неизвестно, но в этот момент сзади к крепышу подскочил один из зевак и что-то шепнул тому на ухо.

— А ты Оманов что ли? — глядя Кольке в глаза, спросил крепыш.

— И что, если так? — в свою очередь поинтересовался Колька.

— Брат того Оманова? — уточнил свой вопрос краснощекий.

Колька понял, что в селе знакомы с биографией Васьки, но виду не подал.

— Какого такого? — снова вопросом на вопрос ответил он.

— Ну, что в тюрьме сидел! — выпалил крепыш.

— Ну, допустим, — усмехнувшись, произнес Колька.

Со стороны футболистов послышался настороженный гул.

— Тогда понятно, — в голосе парнишки прозвучали нотки одобрения. — А в футбол играть доводилось или только в шашки? — язвительно спросил он.

Кто-то из ребятни негромко хихикнул. Колька же пожал плечами и посмотрел по сторонам. Заметив в траве мяч, подошел к нему и со всей силы его пнул. Тот, сделав большую дугу, перелетел через дорогу и скрылся в траве рядом с развалинами.

— Ого! Вот это удар! — воскликнул кто-то из ребятни.

— Сильнее, чем у Сани Барша! — восторженно произнес другой.

Слушать хвалебные отзывы Оманов не стал и отправился за мячом.

— Я говорил, что мяч нормальный, — произнес крепыш. — А ты…, — он зло глянул на Митяя.

Появление Оманова несколько остудило его пыл, и желание драться пропало. Он отошел в сторонку и присел в ожидании, когда Колька вернет мяч.

А Гавзов обшарил все вокруг, но мяча нигде не было. Он вытоптал всю траву вокруг фундамента, заглядывая под обломки, но безуспешно.

— Что, нету? — услышал он позади себя знакомый голос.

Колька обернулся. Рядом стоял все тот же крепыш. Он залихватски жевал соломинку и с ехидцей улыбался.

— Не могу найти, — согласился Оманов и развел руками.

— Понятно, — протянул мальчишка. — Никита Никитич Сивков, — с чувством собственного достоинства представился он и протянул руку.

— Николай, — пожимая ее, ответил Оманов.

— Николай, Николай, сиди дома не гуляй, — задорно продекламировал Никита Никитич. — А отчество? А фамиль? Не пацан же какой-нибудь.

— Оманов Николай Гаврилович, — удивляясь мальчишескому напору, ответил Колька. — А ты я гляжу тут за главного будешь или просто любишь поговорить?

— За главного, за главного, — небрежно проговорил Никита. — Ну-ко помоги мне.

Он подошел к небольшому обломку из спрессованных меж собой кирпичей и нагнулся.

— Ну, точно! Опять в дырку угодил. Подсоби, — произнес крепыш и ухватился за край кирпичей.

Оманов взялся рядом и, поднатужившись, они вместе сдвинули глыбу с места. Под ней оказалось небольшое углубление, на дне которого и лежал мяч.

— Как говорит наш Арифметик: «Что и требовалось показать».

— Может, доказать? — переспросил Колька.

— Неа. Показать.

— А кто такой Арифметик?

— Кто-кто… Дед Пихто! Учитель это наш, — ответил крепыш и спрыгнул в яму.

— Понятно, — протянул Колька. — А что тут раньше было? — он обвел рукой развалины.

Никита достал мяч и выбрался наверх.

— Раньше, раньше… Раньше тут, говорят, церковь была. У нас тут их много когда-то было. На Красной Горке самая большая осталась. Остальные разрушили большевики, когда буржуев прогнали. Еще до войны все было.

— Да уж…

— Чего, да уж! — передразнил крепыш. — Зачем ломать было. Вон в Троице склад в церкви сделали. Да и в других селах они для дела служат. А у нас сломали зачем-то.

— Бывает…, — снова протянул Колька.

— Тут, кстати, подвал есть. Там комнат видимо-невидимо. Все бы пригодилось. А так сломали и засыпали, — он кивнул в сторону ямы.

— Ничего себе? — удивился Оманов. — И ты в подвале этом был или только сплетни здешние распускаешь?

— Неа. Тут чуть ниже вход туда есть, но он большим куском завален. Мы с ребятами пробовали его сдвинуть, но не смогли. И засыпали сверху. А я у батьки спрашивал. Он и сказал про подвал. При церквях раньше часто подземные ходы всякие были. А эту церковь и построили на подполе. В нем, говорят, беглые разбойники прятались. И добро награбленное там хранили. А попы они мужики смекалистые. Взяли на готовеньком фундаменте и поставили церковь свою. Ладно, заболтался я тут с тобой. Обращайся, если что. Спросишь Никиту Сивкова. Меня тут всякий знает. А в Нижней Тойге, между прочим, брата твоего мужики уважают.

Крепыш со всей силы пнул в сторону скучающей ребятни мяч и побежал за ним.

Август 1961 года

Наконец-то дети угомонились и уснули. Да и во всем вагоне голоса постепенно смолкли. Стало совсем тихо. Митька Гавзов развалившись на верхней полке, поначалу задремал, но вскоре открыл глаза и просто лежал, слушая размеренный стук колес. Сон прошел. Он повернулся на бок и посмотрел на соседнюю полку, на которой спал сын Колька. Мальчишка как обычно лежал, раскутавшись и раскинув в стороны руки. «Совсем большой уже стал. Еще год-другой и ноги с полки свешиваться будут, — подумал Митька и посмотрел вниз». На полке под ним, отвернувшись к стенке, спала Нюрка. Напротив, укрывшись одеялом, головами в разные стороны, спали дочки Нина и Татьяна. Билетов в этот вагон удалось купить только четыре. Одно место пришлось брать в соседнем. Но никто из всего семейства спать туда идти не захотел, и после недолгих размышлений было решено, что девчонки расположатся на одной полке. Третья дочка Анфиса уже два года училась в Ленинграде. Сейгот в начале лета она приезжала домой со знакомыми из Шольского. К тем в Ленинград приезжала погостить родня и захватила девочку с собой, когда возвращались обратно. Через месяц они снова поехали в город и увезли Анфису.

Гавзов перевернулся на живот и, чуть отдернув шторку, выглянул в окно. В ночной темноте мелькали только тени деревьев. Он полежал так какое-то время, надеясь, что глядя на это однообразие, сможет снова уснуть. Однако спать совсем не хотелось. Было душновато, и Митька аккуратно, чтобы никого не потревожить, спустился вниз. Чуть подоткнув Нюркино одеяло, присел рядом на край постели. «Герман Титов к звездам слетал, а для нас Ленинград, как космос, — поймал он себя на мысли. — Ехать и то страшновато, а не то жить».

Последний раз Митька ездил на поезде в пятьдесят третьем, когда отбыл наказание и возвращался домой. Вроде как недавно совсем, а вроде как и давно это было. Он посчитал. Всего ничего и получается, каких-то восемь лет. «Всего восемь зим и лет, — повторил он про себя». Посмотрев на руки, растопырил пальцы и согнул восемь из них. Глядя на них, усмехнулся. Он попытался вспомнить себя в таком возрасте и не смог. Как крючок у Савеловского порога оторвал, помнил. Деда Тимофея, как ему тогда казалось, вечно лежащего на печи, помнил. И их разговор про золотого черта, который толи в реке толи на Вандышевском озере живет, тоже помнил. Но все это случилось позднее. Ему тогда уже лет одиннадцать было. А вот в восемь? Митька снова посмотрел на ладони. «Да, в детстве восемь лет совсем ничто. Пролетели, будто и не было. А после пятьдесят третьего сколько всего произошло… За те же восемь годов, что не ездил на поезде. Большой срок, — подвел итог он своим незамысловатым раздумьям».

По большому счету в Ленинград Гавзов ехать не думал совсем. По крайней мере, в этом году уж точно. Если бы знал, что все-таки соберется, то и дочка Анфиса смогла бы пожить в Ачеме подольше и поехать в город вместе со всей семьей. Но в августе его отправили в отпуск. Почти насильно. Директор колхоза, узнав, что Гавзов и в прошлом году не отдыхал, тут же ему позвонил.

— …Я из-за твоего трудоголизма перед райкомом оправдываться не собираюсь! — кричал он в телефонную трубку недовольному Митьке. — Дмитрий Павлович, ты же знаешь, как строго сейчас смотрят на то, чтобы колхозник обязательно отдыхал! Чай не при царе живем. Советская власть… Вообщем, три недели чтобы на работу и нос не показывал. Всего ничего и потерпеть тебе дураку! Потом хоть сутками работай опять. Жену свози куда-нибудь. Ей тоже отпуск подпишу. Детей с собой. Двадцатый век на дворе! Возражения не принимаются. Даю сутки тебе на раздумья, а то издам приказ без твоего участия, — продолжал настаивать Пластов.

— А с сенокосом-то как? — пытался надавить Митька на больную для колхоза тему. — План же еще не выполнили. Кому без меня работать? Старухи одни в бригаде остались. Потом же с меня и спросите. Меня же потом выговором вместо трудодней и наградите!

— Не горячись, Дмитрий! А что сенокос? У тебя осталось всего ничего. Вторая бригада закончит. А ты свою с завтрашнего дня снимай. Кстати, как тебе Коля Оманов?

— Да, вроде, нормальный парень. Трудится не хуже других. Наш же, деревенский. А что?

— А то. Хочу его учиться отправить. На механизатора. Разнарядка пришла. Вроде подходящая кандидатура, — проговорил Пластов и в этот момент связь прервалась.

Узнав о том, что мужа хотят отправить в отпуск, к уговорам приступила и Нюрка. Да не одна, а и детей подговорила, чтобы отца к отдыху подтолкнуть. Ко всему прочему от старого приятеля Тольки Ларионова из Ленинграда письмо пришло, в котором они с его женой Катериной уже в который раз звали их в гости. Два дня Митька осаду держал и, в конце концов, отступил. Позвонил председателю и согласился на отпуск.

— Поезд прибывает в Ленинград через пятнадцать минут. Не забывайте в поезде свои вещи, — несколько раз повторила проводник, проходя по плацкартному вагону.

И словно услышав об этом, поезд заметно снизил ход и неспешно застучал колесами по стыкам рельсов.

— Папка, а если нас никто не встретит, а? Ты знаешь, где наша Фиска живет? — забеспокоился Колька.

Он с интересом разглядывал в окно различные постройки, тянувшиеся вдоль железной дороги.

— Знаю, конечно, — сухо ответил Митька. — Да и чего нас встречать? Мы же не маленькие. Да и Ларионовы на работе.

Несмотря на его внешнее спокойствие и невозмутимость, он немного волновался, но виду старался не показывать. Все-таки поездка в город, да еще такой, как Ленинград, спокойствия ему не добавляла.

— Так уже вечер скоро, — не унимался Колька. — Вон смотри, — и указал на огромные часы, висящие на фасаде одного из зданий.

— Шесть часов, — глядя туда же, протянула Таня.

Однако состояние мужа от Нюрки не укрылось. Она легонько дотронулась до его плеча и негромко шепнула:

— Не переживай ты так. Все будет нормально. Доберемся, не маленькие.

— Больше двух говори вслух, — заметив, что мать что-то отцу сказала, весело произнесла Нина.

— Ну-ко, угомонитесь! Сидите тихо. Сейчас выходить будем, — строго проговорила Нюрка.

После слов жены Митька еще больше занервничал. С ним такое случалось, когда впереди была хоть какая-то неопределенность. Любая, казалось бы, мелочь могла отразиться на его настроении. Город большой и с вокзала пешком не дойдешь. Мало ли, что они в телеграмме сообщили, когда приезжают. Все-таки у Тольки должность не простая и ответственная. Совещание или еще что. Да и у Кати в больнице всякое может случиться. Мать у нее хотя и на пенсии сейчас, но возраст такой, что в любой момент приболеть может. А может, и телеграмму вовремя не доставили. В Ачеме вон телеграммы по телефону передают. А если нет в тот момент никого у аппарата, то и сообщить некому. Телефон в читальне стоит, да у него в конторе в кабинете. Попробуй, дозвонись.

Прошло несколько минут. Поезд, достигнув перрона, сбросил ход и остановился. В отличие от взрослых дети прильнули к окну и рассматривали встречающих.

— А вон Фиска! — обрадовано закричал Колька, тыча рукой в стекло. — Мама, там наша Фиска с какой-то бабулей!

— Ну, что ты так кричишь! Не в деревне же, — язвительно заметила Нинка.

— А в ухо не хочешь! — огрызнулся Колька. — Давно не получала?

— Сам ты дурак! — снисходительно ответила Нинка.

— Как вам не стыдно! Ну-ко, перестаньте! Разбирайте сумки и к выходу! — пристрожила детей Нюрка, стараясь разглядеть на перроне Анфису.

Выйдя на перрон, Митька тоже увидел Анфису и рядом с ней незнакомую ему женщину.

— Это Татьяна Ивановна Озолс. Мать Кати, — подсказала ему Нюрка.

— Мама, папа! — увидев родителей, подбежала Анфиса и по очереди обняла их. — Как я по вас соскучилась!

— Ага, недавно уехала и уже соскучилась! — язвительно заметил Колька.

— Коленька, я по тебе тоже соскучилась! — она подскочила к брату и попыталась его обнять.

Мальчишка ловко увернулся и, сделав серьезное лицо, произнес:

— Я с девчонками не обнимаюсь!

Митька, намереваясь пристрожить сына, замахнулся, чтобы дать ему затрещину, но, заметив устремленный на него взгляд женщины, передумал и протянул ей руку.

— Здравствуйте, Татьяна Ивановна! — проговорил он.

— Здравствуйте, — словно по команде, поздоровались и Нина с Таней.

— С приездом, — в свою очередь проговорила Озолс и пожала Гавзову руку. — Вы, по всей видимости, Дмитрий? А твою жену я узнала. Похорошела как. Вот что значит правильная пища, хорошая вода и свежий воздух.

— Здравствуйте, Татьяна Ивановна. Ну, что вы! Какая тут красота. В деревне живем, — смутилась Нюрка. — Вот вы нисколько не изменились. Я вас сразу узнала.

— А это я так понимаю, Коля. И девочки… Ага. Вот Нина. На Фисочку очень похожа. А это Таня? — не обращая внимания на комплемент в свой адрес, спросила Озолс.

— Все правильно, Татьяна Ивановна, — искренне радуясь встрече с матерью Кати, ответила Нюрка.

С Озолсами она познакомились в начале войны, когда мать с дочкой приехали в Ачем. С Катей они даже успели подружиться, и долгое время работали вместе на ферме. Татьяна Ивановна сначала Нюрке не приглянулась. Строгость и внешняя чопорность ленинградки вызывали у нее противоречивые чувства. Добротно одетая с хорошими манерами женщина никак не вписывалась в деревенскую действительность. Но шло время. Несмотря на пятилетнюю разницу в возрасте с ее дочкой, Нюрка с Катей нашли общий язык. Нюрке было тогда всего двадцать лет, а Катя и совсем была еще школьницей. Изменилось ее мнение и матери девочки. Она и сейчас прекрасно помнила тот случай, что коренным образом повлиял на их отношения с Татьяной Ивановной.

Зима в сорок первом в Ачеме наступила раньше обычного. Уже в конце октября на Нижней Тойге образовался лед. Не обычные ночные забереги, которые к полудню таяли, а полноценный лед сковал речную гладь. Ферма в Ачеме находилась на противоположном от деревни берегу, и работницам приходилось каждый день переходить через речку. С этой целью в начале лета, когда спадала весенняя вода, строился переход. Его ежегодно весной вместе со льдом уносило. А летом его строили заново. Когда морозы сковывали реку льдом, крестьяне ходили через Нижнюю Тойгу прямо по нему.

Вот и в тот год народ уже стал ходить через реку по тонкому осеннему льду. Нюрка в тот вечер возвращалась с фермы поздно. Почему провалился лед, она поняла уже потом. А тогда, очутившись в реке, всячески пыталась выползти на него. В том месте было не глубоко — чуть выше пояса, однако идти к берегу было невозможно: мешал лед. И забраться на него она не могла, потому как тот ломался под ее тяжестью. Ноги у девушки начало сводить, когда из темноты кто-то ее окрикнул. И тут же Нюрка заметила рядом с собой конец шарфа. Она, что есть силы, ухватилась за него и спустя какое-то время, оказалась сначала на льду, а вскоре и на берегу.

И тут силы покинули ее. Очнулась Нюрка на горячей печи. Рядом стояла знакомая бабка, которая увидев, что та очнулась, произнесла:

— Ну, Слава Богу! Жить теперь будешь.

— Спасибо тебе, — прошептала Нюрка.

Бабка перекрестила ее тогда и, кивнув в сторону, проговорила:

— Не меня. Свою спасительницу благодари.

Нюрка повернула голову и увидела стоящую в сторонке Татьяну Ивановну. Их взгляды встретились, и тут Нюрка поняла, что видит перед собой не избалованную городской жизнью дамочку, а обычную, готовую пожертвовать собой ради спасения другого, женщину.

— Ну, что друзья мои, пошли? Не забудьте ничего и держитесь все вместе. У нас тут на вокзале такая толчея. Анфиса, ты присматривай за сестрами, — суетилась Озолс.

— Ага, — откликнулась та.

Татьяна Ивановна, повернулась, и, увидев Кольку, добавила:

— И за братом тоже.

А сама улыбнулась и подхватила Нюрку под руку.

— Ой, не беспокойтесь, — восприняла та намерение женщины по-своему.

— Идем, идем, Аннушка.

В отличие от своих земляков и даже Митьки только она так всегда называла Ластинину, а ныне Гавзову Нюру.

— А Толя с Катей дома? — задала Нюрка интересующий ее вопрос.

— Толя поздно приходит. А Катюша… Думаю, что уже дома. Ваню с садика хотела сегодня пораньше забрать.

— А Павлик?

— Ой, Павлик! Павлик у нас спортсмен. В спортлагере сейчас. Через два дня вернется.

Убранство метрополитена Гавзовых восхитило. Анфиса много писала о ленинградском метро, расхваливая его великолепие, но увиденное превзошло все их ожидания. Дети крутили по сторонам головами, стараясь рассмотреть все, что попадалось на пути. Они отчаянно жестикулировали, наперебой показывая друг другу кажущееся на их взгляд самое необычное и красивое в убранстве метрополитена.

— Я вас еще в Автово свожу. Вы там вообще голову потеряете. Там такие колонны величественные! — проговорила Анфиса, когда сестры остановились у замысловатого барельефа.

— Лучше крейсер «Аврору» посмотреть. Чего эти камни разглядывать, — напомнил о себе до этого молчавший Колька. — Или тигров в зоопарке посмотреть.

— Коля! — приструнила сына Нюрка. — Если тебе не нравится, то это не значит, что так оно и есть.

— Молодежь, не ссориться! Все и всё увидите, — вступила в разговор Татьяна Ивановна. — Но для начала я должна вас накормить.

Сегодня исполнился ровно месяц, как Анатолий Иванович Ларионов возглавил отдел пропаганды в Ленинградском горкоме. В тридцать с небольшим занять такой пост — серьезное карьерное достижение. И судя по настроениям руководства далеко для него не потолок. Возможно, его бы и с предыдущей должности назначили секретарем горкома, но не факт. А вот из отдела пропаганды в секретари прямая дорога. Отсюда сразу и в обком попасть можно. Все эти премудрости партийных назначений он усвоил давно, еще в самом начале своей карьерной лестницы. А потому на предложение перейти из начальников одного отдела в руководители другого, не задумываясь, согласился.

Анатолий пододвинул ближе перекидной календарь и посмотрел сделанные на нем заметки. То, что сегодня приезжают Гавзовы он помнил и так. Знал и то, что на вокзал приехать после партхозактива никак не успеет. Интересовало его в календаре несколько другое. Ларионов полистал страницы и нашел нужное ему место. «Не бойся работы, пусть она тебя боится, — гласила пословица, написанная когда-то им внизу листка. Усмехнувшись, перевел взгляд чуть выше, где был написан номер телефона и рядом заглавные буквы: «САИ». Он выругал себя за ужасный неразбочивый почерк, пытаясь разобрать записанный им телефонный номер.

Немного подумав, Анатолий набрал на его взгляд подходящую комбинацию цифр.

— Слушаю вас! — услышал он незнакомый голос на том конце провода. — Говорите!

— Здравствуйте! Ивана Андреевича могу я услышать? — спросил Ларионов.

— Вы ошиблись. Нет у нас такого, — ответили ему и положили трубку.

Анатолий подправил карандашом одну из цифр в номере и снова покрутил диск на аппарате.

— Прачечная! — ответили ему. — Слушаю!

Ругая себя за ужасный почерк, он бросил трубку на аппарат и достал городской телефонный справочник. Открыв нужную страницу, с удивлением обнаружил, что комиссионных магазинов, торгующих антиквариатом в справочнике всего два и по разыскиваемому адресу такого нет.

Осенью прошлого года Анатолий искал подарок Катерине на день рождения. Он обошел несколько торговых заведений пока не привернул в небольшой магазинчик, что располагался недалеко от их дома. Там при выборе подарка Ларионов познакомился с его любезным продавцом. Еврей по национальности, но с обычным русским именем мужчина оказался хорошим специалистом и знатоком женских предпочтений. Во время беседы Анатолий записал на всякий случай информацию о нем, а оказавшись в рабочем кабинете, переписал все с листочка в настольный календарь. Накануне, посоветовавшись с женой, он решил что-нибудь подарить гостям из Ачема. Тогда и вспомнил Ларионов о приветливом продавце из антикварного магазина.

Как он и предполагал, партийное заседание закончилось, когда Гавзовы по его подсчетам уже должны были быть у них дома. Решив, что полчаса ничего не изменит, Анатолий не стал торопиться домой, а направился в тот самый магазин. «А может он переехал куда-нибудь, потому и в справочнике нет? — засомневался Ларионов. — Или не успели внести?».

Он уже почти дошел до магазина. Осталось перейти на противоположную сторону улицы, но загорелся красный цвет и Анатолий остановился. Каждый раз, стоя на перекрестке в ожидании нужного цвета сигнала, в памяти всплывал случай двухлетней давности. Тогда они с сыном тоже стояли на перекрестке. И в этот момент маленький Ваня спросил:

— Папа, а зачем светофор перекрасили?

Сначала Ларионов не понял, о чем тот спросил. А когда мальчуган как мог пояснил свой вопрос, он не знал что и ответить. Оказалось, что в стране красный и зеленый сигналы на светофоре уже несколько месяцев как поменяли местами, а он и не замечал. Когда позднее рассказал Кате об этом случае, та посмеялась, сказав, что не удивится, если он когда-нибудь заберет из садика не сына, а какого другого мальчика.

— Ты из-за своей работы перестаешь обращать внимание на то, что происходит вокруг. Тебе нужно научиться отключать партработника и жить обычной жизнью. Хотя бы после работы и в выходные. А то так можно бог знает до чего докатиться, — подвела тогда она итог их разговору.

В ожидании разрешенного сигнала Ларионов посмотрел в сторону магазина и вдруг заметил выходящего из него Суворова. Тот бросил взгляд по сторонам и юркнул в припаркованный тут же автомобиль. Блестящий в вечернем солнце ГаЗ-21 моргнул поворотником и резко рванул с места.

«Откуда он тут? — удивился Ларионов. — По работе приехал? А в комиссионке что делал? Ладно, потом узнаю». В раздумьях он пропустил несколько зеленых сигналов светофора.

— У вас все в порядке? — поинтересовался откуда-то взявшийся постовой милиционер.

— Ах, да, да. Спасибо. Задумался, — извиняющимся тоном проговорил Анатолий и шагнул через дорогу.

На звон колокольчика входной двери из-за огромного инкрустированного шкафа вышел высокий абсолютно лысый мужчина лет шестидесяти пяти. Он одернул черный кашемировый жилет и попытался сделать приветливое лицо. Однако это у него плохо получилось. В глазах, как тут же подметил Ларионов, не было того живительного блеска, который буквально лучился при их прошлой встрече. Судя по всему, мужчина был чем-то расстроен и приход нового посетителя застал его врасплох.

— Ах, это вы! — произнес тот, сделав очередную попытку улыбнуться. — Давно вас не было, молодой человек. Проходите.

— Здравствуйте, Иван Андреевич.

— А я и говорю, здравствуйте. Э… Запамятовал ваше имя, отчество.

— Анатолий Иванович.

— Извините, возраст. Что-то решили купить, Анатолий Иванович? Чем смогу помочь?

Ларионов осмотрел заставленные разными вещами стены магазинчика и подошел к прилавку. До чего-то конкретного они с Катериной не договорились, и выбор предстояло сделать на месте. Он пожал плечами и посмотрел на продавца.

— Все понял. Сейчас что-нибудь подберем, — мужчина, наконец стал похож на того любезного еврея, каким запомнился Анатолию в день их знакомства. — Супруге хотите подарок или, может, себе что-то?

Ларионов склонился над стеклянной витриной и обвел ее взглядом.

— Приятель с женой и детьми в гости приезжают. Земляки. Хотел что-то им на память подарить. Сувениры или… Даже не знаю что. Они в первый раз в Ленинграде.

— Как зовут вашего приятеля?

— Митька. Ох, нет, конечно. Дмитрий Павлович и Нюра, то есть Анна Никифоровна. Сорока пяти и сорока лет соответственно. Они в деревне живут.

— Вам срочно?

— Ну, вообщем то нет. Они с недельку поживут. А что?

— Давайте так поступим. Если вы через денька два зайдете, я вам что-нибудь подберу, а вы сами выберете. Если, конечно сможете через два дня. Мне завтра-послезавтра должны хорошие сувениры как раз принести. С видами Ленинграда.

Тольку подмывало спросить продавца о Суворове. Он почему-то был уверен, что тот заходил сюда не из праздного любопытства или что-то купить. Свидетельством тому было состояние мужчины, в каком Ларионов его застал. Но понимая, что тот вряд ли скажет правду малознакомому человеку, отказался от этой затеи.

— Хорошо, хорошо, — согласился Ларионов. — Давайте так и сделаем.

Дверь в квартиру Анатолий открыл своим ключом. И сразу понял, что квартира полна гостей. Из столовой и деткой комнаты доносились громкие голоса. Никем не замеченный Ларионов разделся и прошел в ванную. Умывшись и поправив прическу, вошел в столовую.

— Если надумаете в кино, то сходите в «Художественный» на Невском. Там «Полосатый рейс» идет. Новая комедия. И детей с собой возьмите обязательно, — настоятельно рекомендовала гятям Татьяна Ивановна.

— Ой, хватило бы времени на все, — вздохнула Нюра.

— Анфису разместили в кабинете Иварса. Кое-какую мебель ко мне в комнату перенесли. Кровать новую Анатолий поставил. А книжный шкаф и рабочий стол оставили там. Я попросила оставить. Книги там хорошие. Фисочка читает с удовольствием, — не замечая вошедшего зятя, продолжала говорить Озолс.

— Временный устав внутренней службы пожарной охраны НКВД СССР, работа финским ножом. Курс самозащиты без оружия«Самбо», — весело проговорил Ларионов, вспоминая названия книг из библиотеки покойного тестя.

Сидящие за столом все разом повернулись и уставились на Тольку.

— Анатолий, не ерничай. Книги хорошие, — проговорила Татьяна Ивановна. — Мой руки и садись ужинать.

— Я уже, — Ларионов покрутил кистями рук. — С приездом друзья.

Митька и Нюра поднялись из-за стола и шагнули ему навстречу.

— Вот, Анатолий Иванович…, — начала было Нюра.

— Здравствуй, Нюра. Ну, какой я вам Иванович. Был Толька и есть он.

— Приехали мы, Толя, — договорила Нюра.

— В отпуск выпроводили, представляешь! — произнес Гавзов. — Столько работы в колхозе, а меня в отпуск.

— Здоров, Митрий! Отдыхать тоже нужно. Вам дай волю, так вы с поля сутками не уйдете, — с улыбкой заметил Ларионов, поочередно обнялся с гостями и присел к столу. — Молодцы, что выбрались.

— То председатель…, — начал было Гавзов, но в этот момент в столовую вошла Катя и он осекся.

— Не слышала, как ты пришел. Шумно. Я к детям выходила. Еле от телевизора оторвала. По московской программе эстрадный концерт показывают, так они… Вообщем, насилу по кроватям их разложила, — проговорила она. — Коле вот только на раскладушке пришлось постелить.

— Ой, сказала, я бы помогла, — спохватилась Нюрка.

— Все хорошо, Нюра. Мне не трудно. Даже интересно. Столько девчонок.

— А мы сидим, отдыхаем и ни о чем не беспокоимся, — протянула Нюрка.

— Эх, жаль, что у нас свету нет в деревне. Тоже бы телевизором обзавелись. Как у вас — «Нева». Сиди себе вечерами новости слушай, концерты смотри да кина всякие, — мечтательно заметил Гавзов.

— Ага, кина он собрался смотреть, — передразнила его Нюра. — А со скотом кто обряжаться станет. Я? Он, значит, в кресле сидеть и женок всяких в концертах разглядывать, а я с овцами во дворе?

— Да, ладно. Уж и помечтать нельзя, — усмехнулся Митька. — А хотя не отказался бы.

— Вот, гусь какой! — проговорила Нюрка и ущипнула Гавзова за бок.

— Зря вы ребят на ночь арбузом накормили. Могли бы и до завтра подождать, — проговорила Татьяна Ивановна.

— Ой, мама. Арбуз на подоконнике стоял. Туалет, чай не во дворе. Ты бы видела глаза Коли, когда он его увидел, — Катя смолкла и тут же сменила тему разговора. — Коля у вас такой забавный мальчишка. Всем интересуется. Спрашивал у меня, не скучно ли нам в городе жить?

— Вот чудак! — проговорила Нюра.

— Правильно говорит. В деревне-то оно. Ого-го! — воскликнул Ларионов.

— Что ого-го, Анатолий? — передразнила зятя Татьяна Ивановна. — Твое это ого-го звучит, словно эталон качества.

— А так и есть, любимая моя теща! Скоро, я думаю, сделают какой-нибудь штамп или знак, который будет отображать качество того или иного товара и дела. Вообщем, на жизнь в деревне я поставлю его первым делом!

— Давайте выпьем! — желая прекратить дальнейший разговор на эту тему, проговорила Катя.

— За вас, Татьяна Ивановна! — воскликнул Ларионов и взялся за фужер.

— Умеешь же ты, зятек… Льстец, он льстец и есть, — покачала головой женщина и тоже взялась за бокал.

— А где у вас можно товары разные посмотреть. Желательно так чтобы все в одном месте были. Хочу девчонкам что-нибудь и Кольке купить. Он же в этом году уже в пятый пойдет. Теперь, как и девочки в Шольском интернате жить будет, — проговорила Нюрка.

— Так у площади Мира рынок есть, — проговорил Толька. — Октябрьский рынок. Там все продается.

— Это где зимой храм снесли? На Сенном что ли? — переспросила Татьяна Ивановна. — Там же продуктами торгуют.

— У нас в Нижней Тойге тоже церковь каменную разрушили недавно, — вступил в разговор Митька.

— Продукты… А дальше… За ними потом одежда. Много чего и не дорого, — проговорила Катя. — Я там себе недавно кофточку интересную купила.

— Будете на рынке, кофе нормальный купите. А то «Наша марка» просто ужас какой-то, — проговорила Татьяна Ивановна. — Кто его только и придумал?

— Ой, мама!

— Что ой мама? В этом кофе самого кофе всего ничего. Остальное желуди с каштанами, да цикорий.

— Хорошо, мама, посмотрим, — согласилась Катя.

В этот момент дверь в столовую отворилась, и на пороге появился Ваня.

— Мама, а где моя подушка? Мне на этой не уснуть. Она очень большая, — пробормотал он, приглаживая взъерошенные волосы.

Увидев его, Катерина покачала головой и подошла к сыну.

— Пойдем, горе луковое. Я тебе еще лучше подушку положу, — проговорила она, взяла Ваню за руку и повела за собой.

— Большой уже, — проговорил Митька, когда они ушли. — В школу-то когда? — он повернулся к Ларионову.

— Ванечка в школу в следующем году пойдет, — ответила Татьяна Ивановна. — Его и в этом бы взяли. Читать и писать уже умеет. Но я была против. Пусть еще год в садик походит. Там в старшей группе уже иностранными языками занимаются и музыкой.

Выслушав тещу, Анатолий лишь развел руками. Дескать, вот у кого нужно обо всем спрашивать.

— Вот ведь какой. Подушку ему свою подавай, — проговорила вернувшаяся Катерина.

— Да. Я Ваню приучаю к порядку. Больше же не кому, — Татьяна Ивановна демонстративно посмотрела на зятя. — Ну и я, пожалуй, тоже пойду отдыхать. Завтра рано вставать, — она поднялась и вышла из комнаты.

В столовой ненадолго воцарилась тишина.

— Ну, рассказывайте, — прервал ее Ларионов. — Как вы поживаете, как мой Ачем живет?

Время за разговорами пролетело незаметно. Когда часы пробили двенадцать, Анатолий поднялся и, положив руку на плечо приятеля, произнес:

— Мы пойдем на улицу. Проветримся перед сном.

— Тебе завтра на работу, а ты проветриться собрался. К тому же и дождь, — заботливо проговорила Катя.

— Да? — удивился Ларионов.

Он подошел к окну и отдернул занавеску.

— Да секретничайте тут. Вижу, что без нас поговорить хочется. Мы все одно с Нюрой спать идем. И, Толя, надо бы с дверями в столовой что-то сделать, а то…

— Да, помню я, помню, — перебил ее Ларионов. — Завтра в домоуправление с утра и позвоню. Забыл сегодня.

Оставшись вдвоем, Анатолий посмотрел на Митьку и усмехнулся.

— С дверями меня уже теща достала. Теперь Катюха взялась.

— А что с ними не так-то? — спросил Митька. — Вроде двери как двери.

Ларионов подошел к выходу из столовой и попытался прикрыть дверь.

— Видишь, полотно на коробку заходит. Раньше по осени так случалось, а теперь все время так. Город-то на болоте построен. От того, наверное, и перекашивает.

— Так сами подправим. Инструмент-то есть какой? — оживился Гавзов.

— Да, брось ты! Еще не хватало! Приехали на всего ничего и еще с дверями возиться. Завтра вызову плотника. Подправит, не переживай.

— Понятно, — согласился Митька. — А Катерина у тебя заботливая.

— Ага, заботливая, — усмехнулся Толька. — Самим невтерпеж посекретничать, а нам как бы одолжение сделали. А если серьезно, грех га нее жаловаться. Она выходной взяла. Город посмотрите с ней. Я с машиной договорился. Два дня в вашем распоряжении. Водитель — хороший мужик. Иван Карпович Усов, раньше у тестя работал. После смерти уволился из органов и по моей просьбе к нам в горком перевелся. Хоть недавно седьмой десяток разменял, но любому молодому фору даст.

— Хорошо, хорошо. Стоило так беспокоиться. Сами бы с Анфисой погуляли.

— И с Фисой погуляете, и вечерком со мной сходим куда-нибудь. Тут недалеко ресторан новый открылся. Музыка.

Ларионов ненадолго замолчал и, наконец, завел разговор, ради которого и предлагал Митьке прогуляться.

— Как там наш клад? Удалось увезти?

— В целости и сохранности. Только не на Смильском, а в деревне. С первого раза не получилось увезти, а потом. Вообщем… Давай по-порядку, — несколько взволнованно произнес Митька.

— Ты чего так разволновался? Я же без претензий. Как есть, так и есть.

— Помнишь, мы слитки из свертков выпотрошили?

— Ну.

— Ты тогда вроде сорок девять штук насчитал, а потом один еще принес.

— И чего?

— Я тут пересчитал их в погребе и всего сорок девять насчитал, — проговорил Гавзов. — А должно быть пятьдесят.

— Я не помню, а пятьдесят-то почему?

— Мне Оманов в госпитале сказал, — недоуменно проговорил Митька.

И ту Ларионов хлопнул себя по голове и рассмеялся.

— Ты чего? — недоуменно произнес Гавзов.

— Мы же тогда на берегу впопыхах считали. И больше же не пересчитывали?

— Нет. А чего их считать?

— Наверняка обсчитался я. Незадолго до смерти мне тесть рассказал, что к нему Ямпольский с половиной слитка пришел. А я тут чего-то вспомнил о том и понять не мог, почему их пятьдесят у озера насчитал, если один Ямпольский взял и к Озолсу с ним пришел. Значит, не сорок девять в озере нашли, а сорок восемь!

— А-а. А то я переживал, что один потерял, когда хотел на Смильское увезти, — облегченно произнес Митька. — И еще хотел сказать.

— Ну, говори, не тяни.

— Я, когда потом лодку с озера перегонял к баням, в эти тряпки камней наложил, проволокой обмотал и там же, где слитки были, утопил.

— Зачем? — удивился Толька.

— Да я и сам толком не знаю. На всякий случай.

— Подумал, что если кто найдет, то подумает, что в свертках ничего кроме камней и не было?

— Да, что-то вроде того.

— В принципе, правильно. Представь, хозяин объявится, а там ничего, — он еле сдержался, чтобы не засмеяться.

— А ничего смешного. Представляешь, я как ты тогда уехал, случайно застал Ваську с Гришкой Ретьяковым на озере. Гришка те свертки из озера доставал, а Васька на берегу их рассматривал.

— Оманов что ли?

— Ну, да! Якобы Ретьяков блесну утопил во время рыбалки. И ищет.

— Ерунда какая-то. Они-то с какого боку? Может, и правда блесну искал и случайно наткнулся?

Митька покачал головой.

— Может, оно и так. Только ты бы видел его лицо. Будто за чем-то непотребным в тот момент его застали.

— А откуда они узнали? Может… может тетка у Гришки что-то знала? Ну, и семейка у них.

В комнате ненадолго повисла тишина. Ларионов взял бутылку вина и налил в стаканы.

— Вздрогнем, как раньше говорили.

Они выпили и снова недолго помолчали.

— Может, и тетка. Что у нее на уме, не спросишь, — наконец, произнес Гавзов.

— Ну, да. Бабка еще себе на уме.

— Да, вроде еще не бабка. Шестьдесят с небольшим.

— А как там Васька? — поинтересовался Ларионов.

— Оманов-то? Женился на Зое. Дочке Пелагеи. Лесником работает. Охотой занялся. Нормально вроде у него все, — ответил Гавзов. — Брат его Николай в Нижней Тойге живет. В колхозе работает. Сейчас с бригадой в Ачеме на сенокосе.

— А чего ты все-таки на Смильское золото не отвез? — Толька вернул разговор в нужное ему русло.

— Повез я, да не довез.

Гавзов подробно рассказал приключившуюся с ним историю, когда встретился у реки с медведями. Когда дошел до истории с потерянным слитком, замолчал, не зная, рассказывать или нет.

— Чего замолчал?

— Да так…

— Давай, давай. Выкладывай. У подельников не должно быть секретов друг от друга.

Ларионов тихонько засмеялся и выглянул в окно.

— Дождь вроде кончился.

— Как фильм называется? — неожиданно спросил Гавзов.

— Фильм? — не понял Толька.

— Да, в который ты предлагаешь сходить.

— А-а-а. «Полосатый рейс». На теплоходе зверей везли, а они убежали. Там парень буфетчика Шулейкина играл. Такой смешной актер. Не запомнил его фамилию. А что?

Гавзов приподнялся и тоже подошел к окну. В свете одиноко стоящего у парадного фонаря затейливо поблескивали лужи.

— Я тогда один слиток золота потерял. Случайно. Пока от телеги их перетаскивал, не заметил, как он из мешка выпал. Волоком тащил, а там дырка.

— И что? Потерял? — напрягся Ларионов.

— Не то чтобы, — тянул он с ответом. — Колька…

— Колька? — переспросил Ларионов.

— Вообщем, на следующий день Колька мой на рыбалку ходил в то место и нашел.

Сказав об этом, он облегченно вздохнул и вытер выступивший на лбу пот. Ларионов отвернулся от окна и уставился на Митьку.

— Как это? — выдавил он из себя.

— Как, как. Как теряют, так и находят. Он не понял, что это золото. Хотел мне отдать, думал, что железка какая-то нужная. А меня дома не застал. В школу принес. Хотел, наверное, дружкам показать, но не успел. Учительница заметила и тут же отняла.

— Родионова?

— Да, Пелагея. Она мне отдала от греха подальше. Такие вот дела, — договорил Митька и замолчал.

— Да, ситуация, — протянул Толька. — Сам что думаешь?

— А чего думать. Колька не знает, что это золото. Наверное, и забыл про этот случай. А Пелагея сказала, что постарается тоже о нем не вспоминать. Я после этого случая что-то забоялся слитки туда везти. Дорога дальняя. Не ровен час, что-то серьезное случится. Вот так и лежит все, как лежало.

— Понятно, — протянул Ларионов.

— Дома-то тоже опасно держать. Может где-то поблизости закопать. Утопить, в конце концов. В озере, чтобы никто не нашел, — закончил Митька свой рассказ.

Тут Гавзов улыбнулся.

— И стоило с озера доставать, чтобы утопить.

— А кто же знал тогда? Лучили рыбу, — проговорил Толька. — Ну не в нашем озере. На Вандышевском можно. Там вряд ли кто найдет. Воду с озера спустить когда-то пытались, а она не ушла, значит глубокое. И недалеко везти.

— Пусть пока полежит. Я еще подумаю. Два с лишним центнера как-никак. Двести с лишним килограмм. А ты слышал историю про золотого черта?

Ларионов расплылся в улыбке.

— Чего улыбаешься?

— Вспомнил эту байку. Ты бы не напомнил, я вряд ли бы когда вспомнил, — произнес Толька. — Он, вроде как у Савеловского порога жил.

— Я там пацаном частенько рыбачил. Из-за зацепов крючков много оборвал. От дедки своего о том черте впервые услышал. Так он… А может, и кто другой сказывал, что черт крючки отрывает. И он не один. В Вандышевском озере тоже живет. Его в двадцать пятом пытались поймать. Канаву выкопали, хотели осушить и поймать. А вода в реку не пошла.

— Тогда просто рыбы хотели наловить. Мне отец рассказывал, — перебил Митькин рассказ Толька. — А чего ты о нем вспомнил?

— Об озере подумал. Может, там утопить?

Тут Митька прислушался. Ему показалось, что за дверью кто-то есть. Ларионов, завидев реакцию приятеля, поднялся и пошел к двери. Осторожно распахнул ее и выглянул в коридор.

— Спят все, — произнес он и притворил дверь.

— Может, и мы пойдем? А то я что-то с дороги подустал.

Колька проснулся от того, что захотелось в туалет. Арбуз он вчера вечером попробовал в первый раз. Впрочем, как и его сестры, Нинка и Танька. Такой вкуснятины ему еще есть не доводилось. Яблоки в школьной столовой в Шольском частенько бывали и сестры домой несколько раз их приносили. Даже мед ел. К Нинкиной соседке по парте родня с Башкирии приезжала в прошлом году и его гостинцами привезли. Вот ее и угостили. Целую баночку подружка подарила. А Нинка ее в Ачем родителям принесла. Тогда Кольке показалось, что вкуснее его нет ничего. Ну, разве что шоколад. Но арбуз оказался настолько вкусным, что, несмотря на предостережения старших, Колька уплетал один кусок за другим. Пока от него не остались лишь корки. Узнав, что они растут в Астрахани, решил, что когда вырастет, уедет туда жить.

И вот теперь, когда он только-только задремал, арбузный сок дал о себе знать. Колька повернулся на живот. Иногда такой прием ему помогал. Особенно зимой, когда бежать во двор не очень хотелось. Главное было заснуть. А там бывало, и до утра не просыпался. Он и сейчас попытался уснуть. Полежал, ерзая на животе какое-то время, но нужда не отпускала. Колька открыл глаза и попытался сесть. Раскладушка противно скрипнула, и он замер, боясь разбудить спящих на кровати сестер. Наконец, глаза немного привыкли к темноте, и он как можно тише поднялся и направился к двери.

Выскользнув в коридор, прислушался. Где-то в конце его были слышны мужские голоса. Туалетная комната находилась там же, и он, аккуратно ступая, направился к ней. Поравнявшись со столовой, понял, что голоса доносятся оттуда. Дверь была неплотно закрыта и сквозь щель пробивалась узкая полоска света. Миновав ее, Колька у туалетной двери долго искал выключатель. Наконец, включил свет и юркнул внутрь помещения, прикрыв за собой дверь.

Справившись с причиной своего пробуждения, мальчишка так же тихо вышел в коридор, погасил свет и направился обратно. Он уже миновал яркую полосу света, проникающую из столовой, когда услышал свое имя. Ему показалось, что его позвали по имени. Колька остановился и прислушался. Он не сразу сообразил, о чем говорит отец. В памяти отчего-то всплыл случай с красивым желтым бруском. Колька внимательно слушал, о чем говорят в столовой и не заметил, как придвинулся к двери настолько, что та чуть сдвинулась с места и предательски скрипнула. Голоса стихли. Колька испугался, что сейчас его заметят, и аккуратно семеня ногами по полу, чтобы не шуметь, проскользнул в свою комнату.

Юркнув под одеяло, подумал, что вот так же стараясь не разбудить родителей, он когда-то возвращался с ночных деревенских гулянок. «Не зря, значит, тренировался, — удовлетворенно подумал он и, не успев толком понять случайно подслушанный разговор, заснул».

Гавзовы пробыли в Ленинграде пять дней. Они уезжали в воскресенье, благодаря чему Ларионов смог проводить их до самого поезда. А вечером накануне отъезда, как и в предыдущие дни, все вместе собрались в столовой.

— Вот тут от нас небольшие подарки, — проговорила Катерина, протягивая Нюре приличного размера сверток. — Тут и сувенирчики с видами Ленинграда, и конфеты, и школьные принадлежности.

Сувениры Анатолий купил два дня назад все в том же комиссионном магазине. Иван Андреевич, как и обещал, подготовил несколько занятных экспонатов. Из них Ларионов выбрал миниатюрную копию «Авроры» для Кольки, по сувениру с видами Ленинграда его сестрам, красивые бусы для Нюры и часы главе семейства.

— Знаю, Дмитрий, что хранишь с войны подарок своего командира, — произнес Ларионов. — «Победа» — не менее примечательные часы. Ценность их в том, что по заверению продавца-антиквара принадлежали они нашему крупному ныне покойному военному начальнику. С обратной стороны на крышке выгравирована фамилия. Его вдова в комиссионный магазин принесла. Посмотришь потом. От всей души дарю. Носи на здоровье.

— Ну, что вы, в самом деле! Не стоило совсем. И так для нас много сделали. Фиска вон не нарадуется, — растрогалась Нюра, беря сверток с подарками.

— Ничего такого в том нет. Просто нам захотелось с Толей сделать вам что-нибудь приятное, — ответила Катя. — А часы от командира… Они от Яниса? — уже обращаясь к Гавзову, спросила она.

Гавзов несколько смутился, не зная как быть. Говорить о бывшем муже Кати при Тольке ему никогда не нравилось. Ларионов заметив его замешательство, произнес:

— Ну, да. Он Дмитрию Павловичу после демобилизации при расставании подарил.

Катерина кивнула и поспешно вышла из комнаты.

— Все никак забыть не может? — спросил Гавзов.

— Сейчас вернется, — ответил Толька.

А Катерина и правда быстро вернулась, держа в руке небольшой сверток. Подойдя к столу, она развернула и показала на бритву.

— Ее Янис хранил и редко доставал из шкафа. Боялся, чтобы не потерять, — проговорила Катя. — Очень дорожил подарком от брата.

— «Золинген». Ага, она самая. А я и забыл, что ему на память подарил при расставании. На вокзале в Ленинграде. Сейчас вспомню… На Витебском! Точно! На Витебском. Надо было там побывать все-таки. Красивый вокзал.

Гавзов взял в руки бритву, подержал какое-то время и положил обратно.

— Завтра по пути заедем, — произнес Толька.

— Было бы хорошо, — согласился Гавзов. — А то где только не были, а про вокзал забыли.

— Мам, пап! Вам, что в Ленинграде больше всего понравилось? — поинтересовалась, вошедшая Анфиса.

— А мне волшебное кафе! — выпалил вбежавший следом Колька.

Взрослые недоуменно переглянулись, пытаясь понять, о чем говорит младший Гавзов.

— Это он про кафе говорит, которое на углу Невского и Рубинштейна. Ну, там, где автоматы торгуют вместо буфетчицы, — пояснила Анфиса.

— «Гастрит» что ли? — переспросил Ларионов.

— Толя! — Катерина недовольно взглянула на мужа.

— А что? Его в народе так зовут, — усмехнулся тот.

— Ага. Он, — подтвердила Анфиса.

— А мне вообще все понравилось, — восхищенно проговорила Нюрка.

— И нам все, все! — протараторили появившиеся на пороге Нина и Таня.

— И мне! — выкрикнул маленький Ваня, протискиваясь между ними.

***

Григорий Григорьевич Суворов, выходя из комиссионного магазина, привычно посмотрел по сторонам, шагнул к поджидавшей его машине. Открыв заднюю дверь, он бросил взгляд на противоположную сторону улицы. Молодого мужчину в добротном темного цвета костюме он узнал сразу. Лишь на мгновение задержавшись, Суворов плюхнулся на сиденье и захлопнул дверь.

— На вокзал, товарищ капитан? — поинтересовался водитель.

— Да, гони. Поезд в Москву через час, — ответил тот, а про себя подумал: «Извини, Анатолий Иванович, в другой раз увидимся, времени совсем нет».

В Москву ему пришлось перебраться в прошлом году. Работу возглавляемой им службы в Большом доме решено было прикрыть. Суворов связался с руководством Лубянки и смог их убедить, что работу по поиску исчезнувших сокровищ следует продолжить. Решение ленинградских коллег центральные органы отменять не стали, а Суворова с его службой просто перевели в Москву.

За год ему удалось распутать несколько значимых дел и благодаря этому разыскать некогда похищенные у государства драгоценности. Московское руководство его работой было довольно и спокойно относилось к тому, что по главному делу Суворова подвижек пока не было. Нет, конечно, многое узнать ему удалось. Он был полностью уверен в том, что золото как осталось с тех лет в Ачеме, так там и находится. Или спрятано, по крайней мере, рядом с ним.

Наконец, проанализировав все имеющиеся материалы, он разработал и приступил к проведению операции по поиску пропавшего золота. Суть ее сводилась к следующему. В Ачем должна отправиться группа технически хорошо обеспеченных людей. Под видом научной экспедиции они с помощью специальных металлоискателей исследуют всю местность в районе деревни. Он много думал, кого именно привлечь для этой работы. И после тщательного анализа пришел к выводу, что в группе обязательно должен быть кто-то из геологов. А возглавить ее мог такой человек, которому все остальные участники «экспедиции» подчинялись бы беспрекословно.

Когда он рассказал своему непосредственному начальнику о своих требованиях к участникам будущих поисков, тот, недолго думая, предложил поискать людей среди бывших уголовников.

— Среди них специалистов разных хоть отбавляй. И народ они испытанный и закаленный. Если с ними найти общий язык, горы свернут. И ответственность, в случае чего за непредвиденные потери среди них никакая. Сделай запрос в несколько лагерей. Думаю, что подберешь нужные кандидатуры. Старшего хотя бы. А тот сам кого надо найдет.

Суворов потратил много времени, прежде чем нашел подходящую кандидатуру на должность старшего группы. Для этого нынешней весной ему даже пришлось съездить в Воркуту и встретиться с только что освободившимся заключенным. В разговоре с ним Григорий был убедителен в своих доводах, в результате чего бывший геолог согласился на сотрудничество с органами.

Не терял надежду Григорий и на то, чтобы найти свидетелей и причастных к событиям тех лет. С самого начала он не верил, что единственная среди грабителей девушка просто исчезла, и никто о том ничего не знал. Ему удалось собрать о ней достаточно информации, чтобы засомневаться в том, что та исчезла бесследно.

Некоторое время назад Суворовым была налажена работа по сбору документов, так или иначе касающихся каких-либо происшествий с золотом. По его задумке в ходе поисков вполне могла всплыть информация, касающаяся золота, исчезнувшего до революции. Всякого рода подобные бумаги стекались в его отдел из их ведомств со всех регионов страны. Правда, документов было не так и много. Большая часть отсеивалась еще в региональных ведомствах. За все время внимание его отдела привлекли лишь два донесения. В одном из них некий гражданин уверял местный райотдел милиции, что знает, где закопано огромное количество золота. При проверке выяснилось, что мужчина состоит на учете в медицинском учреждении. А вот второй случай оказался куда более интересным.

Зимой этого года в распоряжение отдела поступил протокол допроса некоего Чуднова. На пожелтевшем от времени, но хорошо сохранившемся листе бумаги, убористым мелким почерком было написано:

«г. Челябинск. Полицейский участок №8 г. Челябинска Оренбургской губернии. Протокол допроса гр. Чуднова Петра Петровича писаря городской тюрьмы проводит начальник Челябинской сыскной полиции г-н Желябов Н. Н.

Желябов: Что можете заявить по поводу подлога при отпуске заключенных арестантов 15 мая с.г.?

Чуднов: Ошибка вышла г-н начальник. Столько навалилось. Не спал двое суток.

Желябов: Ближе к делу.

Чуднов: Так я и говорю, ошибка вышла. Не спал я.

Желябов: Что вы сделали при оформлении документов заключенной Ерахичевой Марии Михайловны 15 мая 1896 года рождения?

Чуднов: В тот день было много освобождений среди женского полу. При оформлении документов об освобождении на Ерахичеву посмотрел не в ту строку журнала и записал ее как Панченко Мария Николаевна.

Желябов: Почему, когда заметили подлог, не сообщили начальнику тюрьмы?

Чуднов: Испугался я. Поначалу. А потом подумал, что пронесет.

Желябов: Ваш сменщик обнаружил несоответствие в документах об освобождении и заключенных в камере. Он сообщил вам об этом?

Чуднов: Да.

Желябов: Что сделали вы после этого?

Чуднов: Попросил никому не говорить.

Желябов: Вы знали, что настоящая Панченко находится в тюремной больнице?

Чуднов: Нет. Узнал, когда она, спустя несколько дней умерла, и делал запись о смерти.

Желябов: И вместо Панченко записали умершей Ерахичеву?

Чуднов: Да.

Желябов: Куда она собиралась ехать после освобождения?

Чуднов: Она говорила, но я не запомнил.

Желябов: Знали ли вы, за что осуждена гр. Ерахичева?

Чуднов: Нет.

Желябов: Предлагала ли она вознаграждение за подлог?

Чуднов: Ошибся я, господин начальник! Ничего она не предлагала! Случайно все вышло!

Желябов: Предлагала ли Ерахичева расплатиться краденым золотом?

Чуднов: Какое золото! Ничего не предлагала! Говорю же, что ошибся я!

Допрос прерван из-за обморока Чуднова А. П. Вызван врач.

20 июня 1917г.

Вел допрос делопроизводитель Ледянкин Иван».

Многое тогда Суворову стало понятно. Как он и предполагал, не исчезла никуда Мария Ерахичева и не пропала без вести. Обычная человеческая безалаберность привела к тому, что арестантка Ерахичева превратилась в Панченко. Простой писарь сделал так, что непосредственный участник ограбления исчез из поля зрения соответствующих структур на многие годы.

Суворов сделал несколько запросов относительно личности Панченко и на один из них пришел ответ, который многое объяснял. Как он и предполагал, девушка вышла замуж и снова сменила фамилии. Вологодские коллеги сообщали: «Гражданка Панченко Мария Николаевна с 1917 по 1937 год проживала в г. Вологда. В 1925 году вышла замуж за начальника местного железнодорожного вокзала Сальникова И. А. 1896 года рождения и взяла фамилию мужа. В 1937 году ее мужа арестовали. Приговорен к 10 годам лишения свободы по 58-й статье. Отбывал срок в Норильском ИТЛ. В том же году была арестована и гражданка Сальникова М. Н. После чего судьба ее неизвестна. В 1934 году в их семье родилась дочь Софья. Судьба ее после ареста матери неизвестна (возможно, направлена в детдом или забрал кто-нибудь из родственников)». Вот так и стала Ерахичева Мария Михайловна Сальниковой Марией Николаевной. И еще на один немаловажный факт в биографии Сальникова обратил внимание Суворов. Как выяснилось, с рождения его звали Йоханан Авраамович Перельман. А Иваном Андреевичем Сальниковым он стал после революции, когда взял себе фамилию матери.

На запросы относительно ее дальнейшей судьбы пришел ответ из Архангельска, что гражданка Сальникова М. Н., 10 мая 1896 года рождения, умерла в архангельской больнице в 1957 году. А вот о судьбе ее мужа долгое время ничего не было известно. Наконец, из Норильска пришел ответ, что заключенный Сальников И. А. отбыл свой срок и был освобожден в 1947 году. Вскоре ему поступила служебная записка от ленинградских коллег, в котором сообщалось, что Сальников И. А. в настоящее время проживает в городе Ленинграде. В ней помимо всего прочего указан адрес проживания и место последней работы. Суворов разослал запросы с целью узнать о дальнейшей судьбе дочери Сальниковых Софии, но до настоящего времени информации о ней у него не было.

Узнав о смерти участницы ограбления, Суворов поначалу расстроился. Он до последнего надеялся, что она жива. И даже просил своих коллег из Архангельска проверить данную информацию. Однако чуда не произошло, и они подтвердили смерть женщины. Какое-то время Григорий пребывал в растерянности, не зная, следует ли разрабатывать данное направление или сосредоточиться только на подготовке и работе экспедиции. После долгих раздумий, он все-таки решил встретиться с мужем Марии, надеясь, что тот что-то знает о жизни своей первой жены.

Как оказалось, Сальников Иван Андреевич в настоящее время работал продавцом антиквариата в комиссионном магазине в Ленинграде. Во время первой встречи с ним Суворову ничего узнать не удалось. Впрочем, он сильно и не настаивал, желая понять, что за человек бывший муж лихой девицы. Мужчина оказался малоразговорчивым и рассказал только то, о чем Григорий знал и без него. В связи с этим, когда он приехал в Ленинград во второй раз, то постарался чуть надавить на Сальникова, напомнив о его истинном происхождении и о нынешнем отношении к евреям в стране Советов. Тогда же и спросил напрямую, что тому известно об ограблении парохода в начале века.

— Вижу, товарищ начальник, не уйти от разговора будет. И чтобы мое молчание не сочли за укрывательство или что-то подобное, расскажу, что знаю без утайки. Но у меня будет одно условие.

— Аккуратнее со словами, а то у нас за шантаж…

— Вы не так подумали. Я хотел сказать, что после того, что я расскажу, вы в свою очередь расскажете, что знаете о судьбе моей жены и дочери.

— А я могу сразу сказать. Жену твою вскоре после твоего ареста тоже арестовали. Она умерла четыре года назад в больнице Архангельска. А что касается дочки, то об ее судьбе мне ничего неизвестно. Возможно, после ареста Марии дочку забрали в детдом или родня.

— Да, не было у нее родни.

— А тетка на Украине? — проявил свою осведомленность Суворов.

— Тетка? Может и тетка…

— Ну, слушаю тебя, Иван Андреевич, — строго произнес Григорий.

— Вот не знаю, товарищ начальник, как быстро ответить, чтобы не тратить зря ваше драгоценное время на мою никчемную особу, — произнес Сальников, глядя на него сквозь круглые стеклышки маленьких очков.

— А ты не иронизируй. И начни с самого начала. А за мое время не переживай, — ответил Суворов. — И, да. Сделай так, чтобы нас не беспокоили.

Мужчина согласно кивнул, наклонился под прилавок и достал красивую табличку с надписью «Учет».

***

Йоханан Авраамович Перельман еще в раннем возрасте остался без родителей. Ему едва исполнилось пять лет, когда в семье случилось несчастье. Их семья жила в Одессе. Отец занимался торговлей. Скупая у местных рыбаков улов прямо на берегу, он затем продавал его на местном рынке. Мать Йохана, как могла, помогала мужу. Стоя за прилавком, она, продавая привозимую мужем рыбу.

В тот день все шло, как обычно. Родители весь день занимались делами, а вечером, после ужина отправились погулять. Маленький Йохан идти категорически отказался и остался играть с соседскими ребятишками. Больше он родителей живыми не видел. Что именно случилось с ними поздним вечером на Одесской улочке, никто не знал. Обнаружили их с ножевыми ранами и без признаков жизни редкие прохожие, которые и сообщили об этом в полицию.

Дальнейшим воспитанием мальчишки уже занимался его дядька. Тот, узнав о гибели родственников, увез племянника к себе в Вологду. Моисей Перельман был бездетным вдовцом и работал воспитателем в местном приюте для детей. Там впоследствии Йоханан получил свое первое образование. Оттуда затем и в ремесленное училище попал, где выучился столярному делу. Когда началась первая мировая война, он работал при железнодорожных мастерских, занимаясь ремонтом подвижного состава. Несмотря на это, в августе того же года его призвали на фронт. Правда в декабре комиссовали по ранению.

Демобилизовавшись, Перельман вернулся на прежнее место работы. Через год его отправили на курсы железнодорожного дела, по окончании которых он работал в местном отделении железных дорог. Революцию Йоханан встретил уже в должности начальника вокзала, в коей и продолжал трудиться уже во благо трудового народа. При получении трудовой книжки по совету дяди взял фамилию матери, заодно сменив и свое имя на более патриотичное Иван Андреевич.

Спустя два года после революции его дядя умер, и Иван Сальников остался один в двухкомнатной квартире. Жениться он не торопился, хотя высокий кареглазый брюнет пользовался вниманием у женского пола. Не торопился, пока не встретил, как он позднее скажет: «Ту, которую долго ждал».

Швейная мастерская, в которой работала Мария, находилась поблизости от железнодорожного вокзала. Трактир, в котором она когда работала вместе с теткой, давно закрылся, и ничто теперь не напоминало о его существовании. Время от времени работницы бегали на вокзал купить что-нибудь у местных бабулек или перекусить в станционный буфет. Частенько бывала на вокзале и Мария. Здесь на нее и обратил внимание Сальников. Высокая, со светло-русыми, почти пепельными волосами и привлекательной родинкой на щеке девушка сразу привлекла его внимание. А когда та, ощутив на себе его взгляд, обернулась, он понял, что красавица с серо-зелеными глазами именно та, которую он искал.

Ему потребовалось достаточно много времени, чтобы его избранница обратила на него внимание. Даже на то, чтобы заставить ее улыбнуться, ему потребовалось приложить немало усилий. Да и первый совместный ужин в небольшом вологодском ресторанчике, случился уже после года его ухаживания за ней. А выйти за него замуж Мария согласилась вообще лишь после нескольких лет их знакомства. Иван все не мог понять, почему Мария всячески уходит от ответа на его предложение жить вместе. Но однажды, когда он уже потерял всякую надежду, она усадила его рядом с собой и сказала:

— Я должна рассказать о своем прошлом. И если ты не изменишь своего решения после этого, то я выйду за тебя замуж.

— Мария, какое бы оно не было твое прошлое, мое желание останется неизменным. Но, если ты желаешь, я выслушаю тебя, — искренне сказал Иван.

— Я так же, как и ты в раннем детстве стала сиротой. Мои родители погибли на пожаре, — начала Мария свой рассказ.

— Ты уже говорила об этом…

— Не перебивай. Мне очень тяжело вспоминать о прошлом, а еще тяжелее рассказывать об этом. Поэтому не перебивай, пожалуйста.

— Хорошо.

— Так вот. Воспитывала меня тетка. Фамилия у нее, насколько я помню, Селиверстова. Она работала в трактире при вокзале поварихой. Таисья Ивановна, так ее звали, забрала нас со старшей сестрой к себе. У нее самой было трое детей. Младшего ее сына помню, Степкой звали. Дочку старшую, кажется, Любой. А среднюю не помню, толи Тоня, толи Проня. Она мало и жила с нами. Сестра мужа Таисьи забрала ее к себе в деревню. С головой у нее неладно было. Ну, вот в деревне средняя длчка и жила. Муж у Таисьи работал извозчиком, но все заработанное пропивал. Сестра моя вскоре заболела и умерла.

Я с ранних лет помогала тетке в трактире. Там и познакомилась с парнем, который общался с сомнительными личностями. Я и сама не заметила, как тоже была втянута в их дела. Мы уехали в Симферополь. Потом в Архангельск. Там я в ограблении парохода, на котором золото перевозили, участвовала. У тетки брат в Архангельске жил. Моей матери братом тоже приходился. Дядька мой. Я его подговорила, чтобы он большую часть золота спрятал при ограблении. А часть мы с собой взяли, когда от погони уходили. Мы сделали так, чтобы полиция подумала, что все золото с нами. А на самом деле оно на пароходе осталось. Мы по реке Нижняя Тойга в ее верховья ушли. Там нас полиция и догнала. Всех кроме меня при перестрелке убили. Золото, которое с собой мы там спрятать успели. Его не нашли.

Мне срок дали, но в семнадцатом освободили досрочно. Тогда много народу выпустили из тюрем. При выписке документа об освобождении писарь ошибся и вместо моего имени вписал данные одной из политических. Так звали тех, кто против царя выступал. Я с ней там познакомилась. Ее тоже, как и меня, Марией звали. Панченко Мария Николаевна. Мы с ней с одного года и чем-то даже похожи были. Но это не ее фамилия настоящая. Она еврейка. Панченко — это ее псевдоним революционный. А меня на самом деле Марией Михайловной Ерахичевой зовут. И я русская, а не еврейка. Но сейчас числюсь из-за Панченко, как еврейка. Потому ты на русской собираешься жениться, а не на еврейке. А ты же еврей. Когда мне трудовую книжку оформляли, попросила, чтобы день рождения мое поставили настоящее. У Панченко оно первого мая, а у меня десятого. И как теперь поступишь?

Ну, ладно. Ты думай, а я пока закончу свой рассказ. Золота много было. Мы пуда три с собой взяли. А остальное… сотни две с половиной килограмм, так на пароходе и осталось. Его брат тетки Семен с дружками уже в Верхней Тойме должны были вынести. Я с ним о том договорилась. И никто об этом не знал. Даже женщина, которая все это придумала. Он потом должен был золото тоже на Нижнюю Тойгу привезти и там спрятать пока все не утихнет. А потом случилось так, что я оказалась в тюрьме, и что стало с золотом, не знаю. А мы свое спрятали в верховьях реки.

Иван выслушал ее рассказ, немного подумал и произнес:

— Прошлое оставим в прошлом. Ничего все одно в нем не изменишь. Будем вместе жить настоящим и будущим.

То, что Мария не еврейка они афишировать нигде не стали. Свадьбу справили дома и без гостей. Жених раздобыл у знакомого нэпмана бутылку грузинского вина, а из купленного на рынке судака приготовил своё любимое рыбное блюдо.

— А ты знаешь, как оно называется? — спросил Иван, дотрагиваясь вилкой до напичканного овощами судака?

Мария изобразила на лице задумчивый вид, словно пытаясь что-то припомнить, но тут же отрицательно покачала головой. Она, конечно же, знала это еврейское блюдо. Прошло уже достаточно много лет, с тех пор, как она работала в местном трактире. Но в памяти эта обычная для тогдашней забегаловки еда, осталась, казалось, навсегда. Но, сейчас ей захотелось, чтобы муж в эту минуту почувствовал себя главой семьи, и она хотя бы таким образом попыталась показать это.

— Нет, — слукавила она.

— гефилте фиш! — с гордостью произнес Иван.

И в дальнейшем на протяжении их совместной жизни она всегда старалась сделать так, чтобы последнее слово оставалось за ним. Так они и жили. Работали и мечтали о детях. Но с ними все никак не получалось. Пока, наконец, в тридцать четвертом не родилась дочка. Но отцовское счастье длилось недолго. В начале тридцать седьмого Сальникова арестовали. Обвинили во всех смертных грехах и присудили десять лет лагерей.

Наказание Иван Андреевич отбывал в Норильском ИТЛ. Пытался оттуда писать домой, но безрезультатно: ответов не было. В сорок седьмом в возрасте пятидесяти трех лет освободился и вернулся в Вологду. Надеялся узнать хоть что-нибудь о семье, но безуспешно. На работу устроился в местный драмтеатр реквизитором. Вскоре познакомился с актрисой одного из ленинградских театров, который был в Вологде на гастролях. Отец у девушки в свое время тоже был репрессирован и умер в лагере. В сорок девятом к его огромному удивлению Дина забеременела, а в ноябре у них родился сын. Сальников перебрался в Ленинград к новой возлюбленной. Дина Знатная, так звали девушку, воспользовавшись своими связями, устроила его реставратором в главный музей города, где он поднабрался знаний в области культурных ценностей. Там Сальников проработал несколько лет, после чего опять же по инициативе и протекции жены занял денежное место в комиссионном магазине.

Сальников замолчал, подошел к тумбочке и достал бутылку коньяка.

— Не желаете?

— Нет.

— А я промочу горло. Всегда нервничаю, когда о прошлом вспоминаю.

— И что больше о золоте Мария никогда не говорила? — спросил Суворов.

— Нет.

— А что тот Семен? Фамилию у него помнишь? Неужели они с Марией ни разу не встречались после того как она из тюрьмы вышла?

— Встречались, когда дочка еще не родилась. Но о чем говорили, не знаю. Мария сказала, что виделась с ним. И что золото он потерял. Да, я и не интересовался особо тогда.

— А сейчас?

— Что сейчас? — не понял Сальников.

— Сейчас не интересуешься? — Суворов внимательно посмотрел продавцу в глаза.

— А какой смысл? Мне на жизнь хватает.

— А сын?

— А что сын? — насторожился Иван Андреевич.

— Ну, ему бы, наверное, не помешала лишняя копейка? — продолжал настаивать Суворов.

— Мал он еще о копейке думать. А я не пойму, к чему вы это клоните?

— Сегодня мал. А завтра… Сколько ему сейчас?

— Володьке? — он на мгновение задумался. — Тринадцать в декабре исполнится. Вы будто и не знаете сами.

— А фамилию его помнишь?

— Кого, сына? — не понял Сальников. — Знатный Владимир. У него фамилия жены. А что? — заволновался он.

— Да, нет, не сына. Дядьки Марии.

— А-а-а дядьки. Нет, не помню, товарищ начальник. Давно было. Я же с ним лично знаком не был, и никогда не виделись. Мать у Марии, вроде, до замужества Кравцова была. Да, точно, Кравцова. Тогда он должен Кравцовым быть. Отчество… отчество, к сожалению, не помню. А вы у матери Марии узнайте, если так важно. Они же родные брат и сестра.

— Узнаем, если потребуется. А что он… где он сейчас?

— Не знаю. Он в деревне жил, когда в тридцать четвертом с Марией встречался. А после того cтолько времени прошло. Может, и в живых-то его нет.

— Может, он золото прикарманил?

— Да вряд ли. Разве бы в деревню жить подался после этого? А-а, вспомнил. Он тогда приезжал сестру свою навестить. Ну, тетку Марии. А она давно уж на Украину уехала. Это в тридцать четвертом, когда они виделись.

— И что?

— Нет, ничего. Вспомнилось вот.

— Ну, ты вспоминай, вспоминай. Я через какое-то время тебя снова навещу. Расскажешь, что вспомнишь.

Через две недели на столе Суворова лежала краткая справка. «Кравцов Семен Иванович, 1888 года рождения убит 3 марта 1937 года в деревне Хамово Архангельской области. Убийца не найден, — с сожалением прочитал он».

Часть третья

Ноябрь 1967 года

В этом году площадь Профсоюзов в Архангельске нарядили много раньше обычного. И праздничное убранство и количество его сейгот было не такое, как в предыдущие годы. К набившим оскомину транспарантам и растяжкам с банальными лозунгами и призывами, всю прилегающую к площади территорию заполонили декорации с изображением триумфального шествия Советской Власти за последние пятьдесят лет. Стену здания министерства обороны, непосредственно выходящую на площадь, закрыли огромным плакатом с революционной тематикой. Этого кому-то показалось мало и на крыше военного учреждения установили огромный постамент с надписью «Слава КПСС».

Еще летом, когда только начали готовиться к ноябрьским праздникам, старую трибуну для почетных гостей и руководства города и области разобрали. Новую же вскоре поставили чуть дальше от площади и ближе к Северной Двине. События тринадцатилетней давности, когда из толпы демонстрантов стреляли в руководство города, не прошли бесследно. Вот и в этот раз в целях повышения безопасности при проведении массовых мероприятий трибуна для начальства была отодвинута от самой площади. Ее сделали несколько ниже и короче прежней. Доски лавок были выструганы и окрашены в коричневый цвет. Были предложения покрасить в красный, но их отвергли: топтать ногами цвет революции сочли не уместным в данном случае.