Бесплатный фрагмент - Разбитый калейдоскоп

РАЗБИТЫЙ КАЛЕЙДОСКОП

глава 1

Переезд на другую квартиру всегда считается вторым пожаром, как бы этого не хотел новосёл.

Павел Алексеевич Тарасов, отодрав телевизионный кабель от плинтусов, скрутил его и засунул в бумажный мешок. Затем он, подставив табурет к антресолям в коридоре и начал перебирать годами нетронутые разные вещи. Всё летело в хлам.

— Зачем выбрасываешь нужные вещи? — спросила внучка Катя, подняв с пола старые часы с кукушкой.

— Не будем захламлять новый дом, утилём, — ответил ей дед, скинув сверху вместе с пылью картонную коробку с бумагами. Пожелтевшая и деформированная временем старая коробка сразу развалилась и оттуда высыпалась кипа бумаг чертежей и черновиков институтской дипломной работы пропахшей затхлостью.

Катя стала собирать с пола бумаги, и складывать в кучу. Разгребая ворох ненужных бумаг, ей в руки попался фотоальбом. Она открыла первый лист альбома, на неё смотрел портрет маленького мальчика в пионерском галстуке.

— Дедушка, а это кто Павлик Морозов? — спросила она.

Дед с удивлением посмотрел на внучку:

— Ты откуда про Морозова знаешь? — и увидал в руках Кати открытый старый малинового цвета его альбом, о существование которого он давно забыл

— Передача по телевизору вчера была про него, — ответила Катя.

— Дай — ка я на него взгляну? Я ведь думал, что этого альбома в живых нет, а он вон, где отыскался, — обрадовался дед.

Он сел на табуретку и взял альбом в свои руки.

— Нет внучка, это не Павлик Морозов, а Павлик Тарасов, — ответил он ей, — это я в детстве.

— Как интересно дед, дай мне полистать его? — протянула девочка ручки к альбому.

— Занимайся пока своим делом, я посмотрю, потом тебе дам, — сказал ей дед.

Но Катю разобрало любопытство. Ей интересно было взглянуть на маленького дедушку. Она положила свою ручку на плечо деда и склонилась над старым альбомом, словно над самой любимой своей куклой.

Над фотографией была надпись. Павлику десять лет. День пионерии 1960 год.

Перелистывая поочерёдно страницы, он наткнулся на приклеенную коллективную фотографию третьего «А» класса вместе с учительницей Софьей Ивановной Рудковской и подпись двадцать второе апреля 1960 год. Это был памятный день, когда их класс принимали в пионеры. Тогда его мать, работая во Дворце культуры художественным руководителем, привела Павлика учиться играть в эстрадный оркестр на трубе, где он постигал азы этого инструмента с взрослыми музыкантами.

Софья Ивановна учительница старорежимных взглядов, ревностно и осуждающе относилась к тому, что Тарасов, пренебрёг школьным духовым оркестром, который несколько лет существовал в школе, а пошёл в чуждый для пролетариата буржуазный джаз. При удобном случае она всегда напоминала ему об этом.

Софья Ивановна все года ходила в одном и том — же черном платье, какие носили монашки. На плечах у неё постоянно находился платок или косынка тёмных тонов. В праздничные дни она на платье прикалывала камею с непонятным изображением. И от этого её облик казался властолюбивым, как у Вассы Железновой. И если бы вместо камеи у неё висел крест, то она бы обязательно преобразилась в игуменью из женского монастыря.

Рудковская была строгой и требовательной учительницей. Не терпела, когда на уроках отвлекались её ученики. Если заметит шептунов, ни слова не говоря, брала с классной доски тряпку и клала её на парту перед нарушителем, давая понять, что если услышит повторные переговоры, то заткнёт рот тряпкой. Тут же в классе наступала тишина. Софья Ивановна не допускала, когда её ученики занимались посторонними делами, она сразу давала команду: «Руки назад» и после этого все ученики, словно заключённые закладывали нехотя руки за спины. За плохое поведение и удовлетворительные оценки, полученные на уроках, она наказывала весь класс, отменяя уроки физкультуры и пения, заменяя их русским языком или математикой. Поэтому у неё никогда не было второгодников. Не было у неё и любимчиков. Для неё все ученики были равны. Она одинаково относилась к дочке дворника и к дочке директора завода.

На фотографии рядом с ней по одну сторону стоял Павел, — самый хулиганистый парень в классе, а по другую сторону Сашка Орехов, его первый помощник всех шалостей.

Софья Ивановна всегда на всех массовых мероприятиях держала их подле себя, боясь, чтобы эта парочка не выкинула очередную шалость.

Павел Алексеевич вспомнил, как Софья Ивановна, расхаживая по классу, говорила:

— Сегодня канун девяностолетия В. И. Ленину, я хочу вам дать напутствие на будущее.

Она кратко, но торжественно изложила об исторической роли Ленина в образовании пионерии, о символе галстука, и кто такой пионер Советского Союза.

Проходя мимо парт, она словно заученно одно и тоже твердила:

— Дети завтра у вас наступит незабываемый и знаменательный день. Вам повяжут пионерский галстук, и вы будете с этого момента маленькими строителями коммунизма. А это значит, что учёба поведение и ваши поступки должны быть безукоризненны, так завещал великий Ленин.

У Тарасова была персональная парта. Его Софья Ивановна, специально отсадила от трёх общих рядов, чтобы он не смотрел мечтательно в окна и не мешал другим ученикам получать пятёрки. Эта парта была установлена около окна параллельно со столом преподавателя, где он хорошо обозревался не только учителем, но и всем классом.

Заметив, что Павлик, отвлечён и не слушает её, она тихим шагом подошла к нему:

— А тебе Тарасов, — сказала она, — особенно надо подлечить твоё поведение и прекратить нас кормить нелепыми выдумками.

Павел Алексеевич с улыбкой вспомнил, какими изобретательными были его выдумки и проделки, в которые верили поначалу весь класс и учительница, а позже обман вскрывался, и его начинали прилюдно стыдить на школьной линейке. Особенно он опростоволосился с Сашкой Ореховым в день птиц. Всем мальчикам дали задание изготовить скворечники к птичьему празднику. Павлик и Сашка откладывали каждый день своё задание, а перед скворечным шествием бросились лазить по частным секторам, где сняли с вишен два птичьих домика, как после оказалось, что эти скворечники стояли во дворах Софьи Ивановны и однорукого учителя по истории Михаила Борисовича Нестерова. Тогда они сильно оконфузились, доказывая, что своими руками сделали жильё скворцам из старых досок.

В пятом классе, они сдали новую штангу в металлолом, которая была спрятана в складе с макулатурой. Пропажу в груде металлолома обнаружил преподаватель по физкультуре в этот же день. Их с Сашкой обвинили в подломе склада и воровстве школьного имущества. Обещали определить обоих в колонию, но на деле оказалось, что их просто попугали. Напомнили они о себе громко, когда наступил голодный 1963 год. Хлеб выдавали по карточкам в тот год. Поведение у Павла к тому времени улучшилось и родителей не так часто стали приглашать в школу. Когда у него, кто — то из знакомых спрашивал: «Как дела»? — он отвечал: «Скучно, но зато спокойно».

Хлебная нехватка прошивала недоеданием каждый дом. С голоду, конечно, не помирали, но нехватка мучных изделий ощущалась. Более сытно жилось, тем у кого в семье были родственники с больными желудками. Им выдавали дополнительно по четыре французских булки или сайки. У Павла в доме было вдвое больше булок, чем в других семьях, так, как у отца была язва и у старшего брата Николая гастрит.

Павел тогда тайком по утрам намазывал бутерброды с маслом, заворачивал их в газету Советская Россия, которую выписывал отец и носил в школу для своих одноклассников из детского дома Володи Смирнова и Альбины Мельниковой. Смирнов с благодарностью брал бутерброды, а Мельниковой он на переменах незаметно подкладывал в портфель, лежавший у неё в парте. И так продолжалось до тех пор, пока Смирнов не предложил свой бутерброд Альбине, завернутый в знакомую газету. Она сразу догадалась, кто ей оказывал хлебную добродетель, и вместо слов благодарности отругала Павла, как набедокурившего мальчишку. После этого он перестал подкармливать и Смирнова.

Осенью перед Октябрьскими праздниками по школе бросили клич. Кто принесёт в школу золы или помёту для удобрения земли, тому будут выдавать по буханке белого хлеба и по килограмму лимонных пряников. Павел знал, где находятся большие залежи этого добра. Он взял с собой Володю Смирнова и Ореха, где совместными усилиями очистили вначале у сарая Героя Советского Союза Сергея Мочалова закуток, набитый кроличьим помётом. И так сложились обстоятельства, что на приёмке удобрений стояла жена Героя, — учительница начальных классов, которая выдавала за каждый принесённый килограмм талоны, не позабыв при этом похвалить ребят за их пионерский вклад в развитии сельского хозяйства страны. В буфете ребята получили ароматные жёлтые пряники и буханке кукурузного хлеба. Тщательно очистив закуток героя войны, Павел повёл ребят на школьную котельную, где в бочках кочегары складировали золу. Словно шахтеры, изрядно припудренные золой, они довольные несли удобрения из своей родной школы в свою же школу.

Четыре ведра они сдали, заработали на пряники и массу лестных слов в свой адрес от приёмщицы Валентины Ивановны Мочаловой, а на пятом ведре их заметили председатель пионерской дружины Анюта Липовская и Васька Золотов, — внук известного революционера. Оба они учились в параллельном классе. Увидав мальчишек, поднявших чёрный смерч вокруг себя, ковырявшихся детским совком в школьных бочках, они поняли, что эта компания пытается добыть пряники нечестным путём. Они, не раздумывая, побежали, жаловаться в школу директору.

Ребята тем временем быстро отоварили свои талоны. Часть своих пряников Павел попросил Смирнова положить Мельниковой под подушку, а остальные решили раздать малышам детского дома, поручив выполнить эту работу Володе Смирнову. Вечером в этот день Павел поймал Ваську на улице и разбил ему в кровь нос и губы.

После праздников на школьной линейке за эту золу и избиение Золотова их выстроили перед строем всей школы в актовом зале. Линейкой руководили директор и завуч. Первым слово взял Вересов — завуч школы:

— Ребята, хочу вам сообщить, что вот эти три супчика, не явились на праздничную демонстрацию седьмого ноября, за что они получат неуд по поведению. Но не краше их поступок был шестого числа. Они решили нечестным, я бы сказал преступным путём, заработать себе на пряники, украв из школьной котельной четыре ведра золы.

— А что школа в заплатках теперь будет ходить за четыре килограмма пряников, — выкрикнул старшеклассник Стас Толчков.

— Не перебивай Толчков, — одёрнул его завуч, — у нас половина школы в латаной одежде ходит. Тарасов и Орехов уже можно сказать совершили школьный рецидив. Вы должны помнить все, когда они похитили новую штангу со склада и принесли её в металлолом. Шестого ноября, они повторили свой мерзкий поступок. И получили нечестным путём мучное довольствие, насытив свои животики лимонными пряниками, не подумав, что в нашей школе много детдомовских ребят и учеников из малообеспеченных семей.

— Золу, как и штангу, они принесли в родную школу, а не продали конголезскому народу, — вновь разнёсся басовитый голос Стаса. По строю пронёсся заливистый и продолжительный смех.

— Станислав прекрати паясничать, — выкрикнула через строй его мать Галина Анатольевна, — учитель математики.

Завуч подошёл к строю, где стоял Стас и положив ему руку на плечо, предупредил: — Будешь паясничать, удалю с линейки.

А шум между тем в актовом зале не утихал. Вересов, поняв, что может сорваться важное школьное мероприятие, стал быстрым шагом обходить ряды и успокаивать всех.

— Они себе не взяли ни одного пряника, — неожиданно для всех громко сказала Мельникова.

Шум моментально затих.

— Они все пряники отдали в детский дом, — пояснила Альбина, выйдя из строя линейки.

— Видите, как они красиво поступили, а вы им трибунал решили учинить, — вновь вылез со своей критической ремаркой Стас. — Их премировать за это надо праздничным пирогом, — добавил он.

Тогда директор школы не вытерпел и вывел из зала Стаса, а Смирнова и Сашку поставил в общий строй линейки, оставив стоять Павла одного, словно приговорённого к голгофе. После этого завуч кашлянул в кулак, многозначительно обвёл взглядом линейку. Строй поутих. Он достал из газетного свёртка белый шарф Золотова, залитый кровью, и стал проносить его по рядам, показывая кровь.

— Видите, вот полюбуйтесь, — это результат хулиганской выходки Тарасова. Своему близкому товарищу он сделал кровопускание. Разве допустимо носить такому хулигану и драчуну почётное звание пионера Советского Союза. Вы думаете, отчего он голову в пол опустил? Думаете, пробрало его? Нет, дорогие мои, — он в это время раздумывает, какую бы очередную пакость сотворить.

И действительно в голове у Павла в это время был сплошной ералаш, одна мысль вытесняла другую. Он был зол на Анюту Липовскую и Золотова — мысленно планируя, как будет им мстить. Потом перешёл на директора школы и очкастого завуча, похожего на гестаповского офицера, только без формы. — Хотя в школе за глаза его все называли Берия.

Павел стоял посередине зала и кусал губы, чтобы от обиды не расплакаться и не опозорится перед всей школой. Его взрослый сосед Толик Бухара, который отслужил четыре года во флоте на Баренцевом море, всегда ему говорил, лучше кровь на губах, чем слёзы в глазах.

— Негодяй, маленький паскудник, — донеслось до Павла — мы за кого боролись? — За кого кровь проливали?

Это был прокуренный голос однорукого историка. Он дал волю своим эмоциям, вспомнив Павлу скворечник со штангой. Схватив единственной рукой за галстук Павла, он начал трясти его, как грушу, так, что пустой рукав, вылез из кармана пиджака начал описывать круговые движения вокруг историка.

— Ты враг народа! Ты замахнулся на колыбель революции! Ты белогвардеец, прикрывшийся пионерским галстуком. От тебя корниловщиной пахнет, — хрипел он. — Снять немедленно надо с него пионерский галстук.

Эти слова тогда больно ударили по самолюбию мальчика. Он схватился своими маленькими руками в руку историка и вонзил у всех на глазах свои острые зубы в единственную волосатую конечность Нестерова, от чего тот на весь зал матерно выругался, а потом заголосил, что есть силы, и отпустил галстук Павла.

Павел оттолкнул его и бросился к дверям, но ему вход перегородила дородная учительница пения Рима Владимировна. В школе все её называли Зыкина. Она своим телом перекрыла двойные двери, сделав стойку футбольного вратаря. Павел долго мешкать не стал, он изловчился и бросился ей в ноги, пытаясь беспрепятственно проскользнуть между них. И у него бы получилось это, но ей на помощь подбежал завуч, схватив мальчика за ноги. Павел не видал, кто его взял за ноги и тащил назад в зал. Он брыкался, как мустанг и иногда его удары достигали цели. В пылу борьбы Павел схватился за накладной карман юбки певички и сам того, не ведая, дернул за него так, что у неё не только карман порвался, но и юбка слетела с толстого «багажника». Она всей школе, показала огромные василькового цвета рейтузы — парашют.

Стены школы задрожали от оглушительного хохота. Смеялись не только школьники, но и некоторые учителя. Рима Владимировна залилась от стыда краской, затем подобрала быстро юбку с пола и в раскоряку слоновьими шагами заспешила в учительскую. А юркий Павел, воспользовавшись секундным замешательством, вырвался из цепких тисков завуча, рванул по лестнице на первый этаж. Выбежав раздетый на улицу, где лежал уже снег он, не глядя под ноги, запнулся об металлическую обрешётку, для чистки обуви. После чего рыбкой съехал по лестнице парадного входа. Павел быстро поднялся и влетел на всех парусах опять в школу. Раздумывая куда можно спрятаться, он забежал в кружок духового оркестра. Там находился руководитель школьного кружка его тёзка Павел Алексеевич Василенко. За барабанами восседал Стас Толкачёв. На соседнем стуле около Стаса на газете лежала целая гора пирожков.

Василенко прекрасно знал, что Паша отлично играет на трубе, и при каждой встрече старался его переманить с джаза к себе, обещав для него персонально приобрести помповую трубу чешского производства. Но выдувать на демонстрациях марши и играть на смотрах художественной самодеятельности Ивана Сусанина Глинки, ему было не в радость.

— Павел Алексеевич, вы ко мне? — спросил его руководитель.

Он намеренно всегда Павла называл по имени и отчеству, давая понять, что относится к нему с большим уважением.

— Нет, я до Стаса.

Стас сидел за барабанами и аппетитно поглощал пирожки. К Стасу он был привязан с первого класса. Ему нравился этот здоровый и спортивный парень, который зачастую на переменах сажал Павла себе на плечи и носился с ним по школьному коридору, так, что у маленького Паши дух захватывало.

Стас был весел и остроумен везде и всюду, будь то спортивная площадка или трагический фильм в кинотеатре. Он любому мрачному скептику мог поднять настроение. Увидав взмыленного Павла, он встал со стула, улыбаясь, подошёл к нему и протянул пирожок. Пирог был с капустой и ещё тёплый. Пашка незамедлительно запихал себе его в рот.

— Что галопом по Европе проскакал? — спросил он.

— Культя сказал, что я враг народа и фамилия моя, не Тарасов, а белогвардейская Корнилов. «А я за это его укусил и с Зыкиной стащил юбку», — прошептал он тихо, чтобы музыкант не слышал.

— Так это рёв стоял по этому поводу в школе? — спросил игриво Стас.

Павел разговаривал со Стасом тихо, почти шепотом и поглядывал иногда на руководителя духового оркестра, но тот не вникал в их разговор, занимаясь своим делом.

— Да, но первый заревел Мишка Культя, а потом все остальные, — ответил на последний вопрос Стаса Пашка.

— Не унывай, всё обойдётся. Посидим здесь пока не съедим все пирожки. Поверь мне, тебе за это ничего не будет. У нас не царские времена. Погоди ещё сами прибегут к тебе вину заглаживать.

— Никто не придёт. Зыкиной я юбку порвал, а у неё она единственная. Мне Индюк, — её сосед рассказывал, что она покупает две одинаковые юбки сразу. Потом приносит сшивать их, его матери. У неё попенгаген, как Медведь — гора в Артеке. Я на неё в прошлом году целый месяц смотрел, — они точно близнецы.

— Я не понял на кого ты смотрел на задницу Зыкиной или на гору? — спросил Стас.

— Конечно на гору, — ухмыльнулся Павел, — а на жопу певички я с первого класса наблюдаю. Наверное, она дудит сильнее, чем я на трубе играю. Муж с кровати точно падает. Вот кого Павлу Андреевичу надо в духовой оркестр записывать, а она с баяном по классам ходить.

Стас весело залился от сказанных Павлом слов.

— Тебе смешно, а за юбку мне точно влетит.

— Что ты расстраиваешься, купит она себе новую юбку, — успокоил его Стас.

— Таких размеров в магазине не бывает. Если она только простынёй себя обвяжет, как индианка. А Культя перед Лавром Корниловым никогда не будет заискивать, он во времена Октябрьской революции был пламенным революционером. Напрасно ты говоришь, что прибегут вину заглаживать.

— Поздравляю, тебя Паха! — ты произведён в ранг главнокомандующего. Лавр при Керенском занимал такой пост. Так что у тебя большое будущее, — с серьёзной миной на лице объяснил ему Стас.

О Корнилове он мало, что знал, но слова Стаса его позабавили и немного взбодрили. Они доедали по последнему пирожку, когда в инструментальную комнату вошла его классный руководитель Александра Викторовна Никитина.

— Вот ты где прячешься, решил в духовой оркестр записаться? — спросила она.

— Думаю пока, — сказал ей Павел, — если Павел Алексеевич возьмётся меня на тромбоне учить, то запишусь в кружок, но на уроки пения и истории ходить не буду.

— Какой ты гордый, как я посмотрю. Натворил сам дел и виноватых ищешь среди учителей, которые образование тебе дают.

— Чего это неординарное выкинул мой будущий тромбонист? — спросил Василенко.

— Покусал Михаила Борисовича Нестерова на школьной линейке, — сказала она Павлу Алексеевичу. — Теперь ему будут делать сорок уколов против бешенства.

В её голосе Павел почувствовал нотки юмора и немного успокоился.

— Да серьёзный выпад ты сделал против ветерана двух войн, — сказал музыкант. — Он на фронте одну руку оставил, теперь не дай бог, инфекция попадёт и вторую отхватят. Что он будет тогда делать, ума не приложу?

— Возьмёте его в свой духовой оркестр. На свирели наяривать будет, — сострил Стас.

— Станислав, ты школу заканчиваешь. Тебе этим летом в институт поступать, а серьёзности у тебя ни на толику нет, — пристыдила его Александра Викторовна.

— А чего вы Паху пугаете. Вся школа знает, что историк по пьяной лавочке себе клешню отморозил, когда занимался продразвёрсткой в двадцать первом голодном году. А за продразвёрсткой скрывался замаскированный грабёж народа, — это любому мальчугану известно сейчас, — сказал Стас.

— Возможно, и известно, — но вслух говорить об этом не полагается. Неприятности могут быть, — предостерегла Стаса учительница.

Она в тот день забрала Павла раньше из школы и лично отвела его домой, где с матерью они долго о чём — то беседовали.

После этого случая историка в школе никто больше не увидит, его отправят на пенсию. А Зыкину переведут в группу продлённого дня, находившуюся в торце школы с отдельным входом. Вместо неё пение будет преподавать молодая выпускница Культурно — просветительного училища, стоявшее позади их родной школы.

глава 2

Павел Алексеевич Тарасов приятно улыбнулся, вспомнив времена, связанные со школьной порой, и перевернул следующею страницу альбома. Там была вклеена фотография хоккейной команды мальчиков, в которой основная масса была его одноклассники. Тогда им было по тринадцать лет и в те года не проводились турнир «Золотая шайба». Были команды взрослые и юношеские, а младший возраст постигал науку хоккея самостоятельно. Создавали в классах команды, составляли турнирную таблицу и играли по круговой системе. Начинали играть, не дожидаясь, когда выпадет снег. Хоккейный сезон начинался, когда первый лёгкий мороз сковывал льдом пруд или небольшую речку. А уж как только заливался каток на стадионах, у всех мальчишек наступала хоккейная эпидемия. Забрасывали всё на свете, пропадая с утра до вечера на стадионе, отставляя школу на второй план. Трудно было встретить пацана в то время, который бы не мог играть в хоккей или девчонку, плохо стоящую на коньках. Павел Алексеевич вспомнил тогда, как он собрал всех тринадцатилетних мальчишек со стадиона и школы, и они всей гурьбой направились в завком Судостроительного завода.

— Мы хотим быть командой? — выдвинули мальчишки своё требование, — нам нужен тренер и форма?

На их просьбу завод охотно откликнулся.

Похвалив ребят за хорошую и нужную идею, они пообещали в течение двух дней решить вопрос по команде мальчиков. Мальчишки безгранично были рады, когда им назначили тренера из взрослой команды. Тогда им выдали, старую, рваную экипировку, которую они после каждой тренировки штопали и латали. Зато они чувствовали, что команда состоялась, гордились этим и несли ответственность на льду за свою игру.

В лютые морозы, когда по радио передавали, что по седьмой класс занятия в школе отменяются, для мальчишек это был праздник. Ни одно радио и телевидение, не сможет им запретить ходить на стадион. В один из таких морозных дней с Родионом Пуховым, одноклассником Павла произошёл курьёзный случай, после которого он получил кличку «Отмороженный». Увлёкшись игрой, он не заметил, как на паховом месте, старом, почти истлевшем трико образовалась внушительная дырка и его мальчишеское достоинство, которое с возрастом имеет перспективу продолжать род человеческий, было изрядно обласкано морозом. Придя в раздевалку на перерыв, Родион ощутил колющую ломоту в причинном месте. Он сидел на лавочке и требовал у всех, чтобы ему делали согревающий массаж, иначе, через день он непременно почернеет у него и отвалится. Мальчишки поначалу смеялись от всей души, но, когда на глазах у мальчишки появились слёзы, забеспокоились. Моментально все сорвались со скамеек, кто за снегом побежал, растирать его, кто кипятку в кружку налил, для согревающего эффекта. После контрастных процедур, лучше подростку не стало. Тогда Павел пошёл за стадионным врачом. Через десять минут после осмотра, пострадавшего увезла скорая помощь ремонтировать замороженный аппарат. Ремонт медиками был выполнен успешно и свои функции он в будущем выполнял ударно.

Этот случай, для Родиона, долго откликался издевательскими насмешками девчонок и старых бабок, — дворовых посиделок. За зимний казус, связанный обморожением важного органа, Родька заработал хладокомбинатов скую кличку «Эскимо».

В зимние каникулы у мальчишек должны были состояться первые соревнования, но медицинская комиссия, не только не допустила Павла до хоккейного турнира, но и вообще запретила заниматься спортом. Для Павла это была трагедия. Начались длительные походы по врачам, где у него признали нефрит и положили в больницу. Два месяца провалявшись на обложенной книгами, больничной койке, он сильно прибавил в весе, что делало его повзрослевшим. При первой встрече с лучшим другом, Сашка Орехов обрадовал его приятным сообщением. Пока он лежал в больнице, в школе решили создать эстрадный оркестр. Сашка тоже, на пару с Вовкой ходил во дворец и постигал кларнет и саксофон. И у него неплохо получалось.

— Сыграем один раз на школьном вечере, потом от девчонок отбоя не будет, — говорил Сашка. — Я знаю одного негритоса из Иванова, приезжал к нам на гастроли, когда ты почки свои ремонтировал. За ним весь дамский пол, в городе бегал. А мы наружно красивее его будем. И когда мы с тобой исполним соло «Когда девушка грустит», увидишь чудо! Посмотришь, как стерва Липовская к тебе причалит на туфлях — лодочках, а ты её по борту пошлёшь небрежно. Напомнишь ей про коварное пряничное предательство. Скажешь ей, ты меня Анюта за пряники продала. Теперь тебе веры нет, хоть ты и красивая, как актриса Быстрицкая, но дюже продажная. Я понял, у вас красивых подлости больше, чем у Мани Батыревой уродства. Вот тогда она позавидует Мане.

Маня Батырева была самой старшей в их классе девочкой. У неё была большая квадратная голова и маленькое туловище с короткими ногами и когда она передвигалась, голова её постоянно качалась, как маятник. Создавалось впечатление, что ей тяжело носить голову на своих плечах. Маня несколько раз оставалась на второй год в разных классах и в будущем она восьмилетку так и не закончит, хотя и считалась самой лучшей шахматисткой школы.

— Орех, чтобы девчонки заинтересовались тобой, ты должен Маленький цветок, как Питер исполнять. Я тоже пока не Армстронг. А Анюта Липовская мне не интересна. Так иногда смотрю на неё, потому что девчонки с нашего класса все надоели, кроме Альбины Мельниковой. С ней и шахматы можно сыграть и вообще приятно поговорить на любую тему. Она мне такой же друг, как и ты, только вместо фургона косынку носит на голове, — говорил Паша.

К Павлу в школе после больницы учителя стали относиться лучше, добрее и терпимее. Александра Викторовна сразу его предупредила, что, если посреди урока ему необходимо выйти из класса, он может это сделать легко, при помощи поднятия руки. Такое послабление ему было на руку, особенно когда не выучены уроки, и Паша частенько к этому прибегал.

От уроков физкультуры он был освобождён, и по этой причине чувствовал себя полу человеком, которому позволено только есть, спать и играть вволю на трубе. А ему страстно хотелось движений и обязательно играть в хоккей. Но коньки на эту зиму были спрятаны от него так далеко, что в последующей жизни ему их не придётся, ни разу одеть на себя. Но был ещё футбол, где коньки не нужны были. На футбол его затащит парень классом старше, — Жора Хлястик. (С ним, впоследствии они вместе не один год будут играть за команду Водник).

На следующий год половина их класса заболеет желтухой, а ещё через год он сломает себе ногу, не дождавшись зимы. А потом их джаз — оркестр, отличится на областном смотре, и их захлестнёт волна разных конкурсов, где они будут становиться неоднократно лауреатами и победителями различных конкурсов.

Павел Алексеевич Тарасов с болью и сожалением вглядывался в хоккейную команду мальчишек. Четверо из них играли не только в хоккей, но и в джазе. Серёжка Платов, — защитник и гитарист, — повесился, ощутив себя после перестройки никчемным человеком.

Вовка Макар, — защитник и тромбонист, — умер в психбольнице от белой горячки. Юрка Осипов, — кларнетист и нападающий сидит за убийство в тюрьме. Остался один Орех, которого Павел Алексеевич видел последний раз год назад. Остальные музыкантами не были, но двое из них впоследствии стали хорошими спортсменами и играли за команды мастеров в высшей и первой лиги. «Славка Оленин», — считавшийся одним из лучших игроков города, спился. Последний раз, Павел его встретил деградированным и оборванным. Он тогда у него попросил на полбуханки хлеба и очень долго извинялся. Усов Виталька, — спалил свой организм стеклоочистителем. Единственные, о ком он знал, что они в норме, — это Лёшка Марков, — главный инженер завода. А так — же Пётр Рогожин начальник крупного цеха этого — же завода.

— Надо будет съездить, на родину, после новоселья. Проведать свою родню, — с друзьями детства встретится, — подумал Павел Алексеевич и перевернул следующую страницу альбома.

Следующая фотография была подписана 1966 годом, она была сделана на небольшом речном судне, на фоне родной реки Волги. Это была совместная фотография двух девятых классов.

Тогда завершился учебный год, май припекал не весенними лучами солнца, он с сумасшедшим напором рвался в лето, пытаясь изменить климатический календарь, и это ему удавалось. В городе повсюду распустилась сирень и черёмуха, а ребята уже купались в прохладной волжской воде, или тёплой небольшой речке «Огурец». Александра Викторовна, с 9 «А», и 9 «Б» классами дождавшись последнего звонка, прозвеневшим на линейке колокольчиком, который больше был похож на корабельную рынду, повела ребят на берег Волги. На многолюдном Перевозе, всегда пахло воблой и пивом, и Павлу тогда казалось, что такой запах издавали барыги, торгующие дрожжами и рыбой, а так — же выпивохи и цыгане. Этого люду там было предостаточно, хоть зимой, хоть летом.

Обходя их стороной, ребята спустились вниз к берегу, усыпанному галькой, где стояли несколько дебаркадеров, которые были облеплены кочующими цыганами.

С голубого дебаркадера учительницу окликнули:

— Саша, проходите по мосткам сюда.

Пожилой мужчина в тельняшке и белой форменной фуражке речника подзывал их рукой.

Зайдя на дебаркадер, морячок расцеловал учительницу в обе щеки, бегло рассматривая учеников.

— Это что — же дочка, все твои будут? — поинтересовался он.

— Мои папа, все мои пушистенькие и пернатые. Привела прокатиться, как мы с тобой договорились в назначенный час, но что — то обещанного судна не вижу.

— Пяток минут подождите, речной трамвайчик вышел от Стрелки и на всех узлах спешит к вам.

— Вы кто капитан будете? — полюбопытствовал белобрысый Серёжка Бобров.

— В прошлом, я был капитаном, водил вон такие суда, — он показал рукой на стоящий на рейде допотопный колёсный пароход «Нахимов», а сегодня работаю шкипером.

— А шкипер главнее капитана? — не отставал от него плохо осведомлённый Бобров.

— Шкипер — это командир несамоходного речного судна, а капитан, командир речного или морского судна, — пояснил он.

Речной трамвайчик пришвартовался к пристани с небольшим опозданием. Школьники успели за это время сбегать в магазин купить батонов и крюшону.

Павла сильная жара допекла до нетерпимости. На крыльце магазина он выпил свой крюшон и хотел выбросить бутылку в кусты, но внезапно чья — то жилистая рука, перехватила его за локоть. Он обернулся, перед ним стояла цыганка средних лет. Красные веки глаз и ярко накрашенные губы придавали вульгарный и неприятный вид её внешности. Смоляные с небольшой проседью волосы были сзади перевязаны зелёной, атласной лентой. Длинная крепдешиновая цветная юбка прикрывала босые ноги.

Она смотрела на Павла с возмущённым лукавством:

— Постой сокол ясный, если разобьёшь этот сосуд, то расколешь своё счастье, отдай мне бутылочку, а дашь Розе монетку, узнаешь свою судьбу. Роза никогда не лгала и сейчас не солжёт, — вытягивала она деньги у мальчика.

Павел всегда неприязненно относился к цыганам и гаданиям их не верил, но в этот миг у него взыгрался любопытный интерес. Он достал из кармана оставшийся гривенник и протянул цыганке.

— Я, гадаю по глазам — продолжала она гипнотизировать его, — В недалёком будущем ты окунёшься в протухший омут. Отмываться долго будешь от смрада, но большим человеком тебе быть! — Дай ещё одну монетку? — попросила она, — я тебе подробно расшифрую сказанные мною слова.

— У меня пусто в кармане, — выпалил он ей и побежал на посадку к прибывшему речному трамвайчику.

Павел, запыхавшись, вбежал на судно, и прошёл на нос, где устроился все ребята. Он присел на сидение рядом с Орехом и Вовкой Смирновым. Трамвайчик отшвартовался от причала. Из местного радиоузла полилась знакомая песня «Шумит волна, звенит струна», песню прервали, и детский девичий голос объявил:

— Здравствуйте уважаемые девятиклассники, вас приветствует на борту нашего судна экипаж Горьковского детского речного пароходства. Разрешите вас поздравить с успешным окончанием учебного года и наступающим праздником «Днём защиты детей» Желаем вам интересной экскурсии по нашей великой, русской реке Волге, и приятного вам всем времяпровождения, — звучало из эфира местного радиоузла речного трамвайчика.

Толкнув Павла, локтем в бок Вовка проговорил:

— Вот здорово, я знаю, что детская железная дорога есть на автозаводе. Они наш детский дом катали, а про пароходство не слышал. Добрая тётка у нас училка, такой нам праздничный сюрприз устроила. Я, ни разу далеко по Волге не ездил, а сегодня шлюзы увидим.

— Мне это не в диковинку, я катался и на двухпалубных и на трёхпалубных теплоходах и шлюзы все, какие стоят в городах на Волге, тоже видал, — ответил Павел. — Я, даже маленьким в капитанской рубке был, за штурвал держался и рулил.

— Тебе везёт, у тебя родители есть, а я дальше пионерского лагеря не ездил никуда, — с горькой обидой произнёс Смирнов.

Павел понял, что его бахвальство задевает Вовку за живое и, начал переводить разговор на другую тему.

— Вовка, а ты, куда поступать будешь после школы?

— Точно ещё не знаю, наверное, на повара пойду учиться, а не получится, тогда устроюсь на рынок. За торговые места плату буду собирать.

— Смирнов, ты бред, какой — то несёшь — встряла в разговор сидевшая сзади Липовская, — эта работа, связанная с финансами. Тебя нельзя к деньгам подпускать, по причине того, что ты считаешь, как Лобачевский, а во-вторых, ты на этой работе будешь помышлять, как обмануть бабушек, торгующих репой да луком. Профессию себе нужно выбирать к чему есть наклонности и к чему душа лежит.

— Грамотная нашлась! — тоже мне. Я, разве сказал, что буду обирать бабулек, — я сам обездоленный. Мы с Емелей Пугачёвым иногда ходили им помогать вёдра да корзины с товаром подносить. И денег с них не брали.

К теме выбора профессии, подключилась Александра Викторовна. Она села напротив ребят, внимательно посмотрела на них и начала изрекать нравоучительные вещи:

— Напрасно вы не прислушиваетесь к словам Анюты. Выбор профессии дело серьёзное. Кто — то мечтает о выбранной профессии с детства, и готовит себя к ней со школьной скамьи, кто — то после окончания средней школы, а иные себя находят в зрелом возрасте. Вот ты Володя действительно сказал бред, не подумав. Ты хорошо учишься! У тебя по математике твёрдые пятёрки, тебе обязательно надо поступать на физмат!

— Будешь в институте набираться опыту, как нужно грамотно и смачно материться при физических нагрузках, — сострил до этого молчавший Родион.

— Эскимо у тебя ни ума, ни фантазии, — сказала ему Липовская, — может Смирнов это будущий Лобачевский.

— Может быть, — согласился с ней Родион, — но если ты на него виды имеешь, и он на тебе женится, то звёзды на небе потухнут.

— Это ещё почему? — прищурила глаза Анюта.

— Мы все знаем, что Смирнов будет знаменитым учёным в науке, — сказал Родион. — Когда он подберётся к вершине славы, ты ему не нужна будешь. У него много к тому времени найдётся чаровниц, кто по утрам хорошо готовит яичницу. И все они будут относится к сословию академичных особ и безумно будут влюблены в Вовку.

— А я значит ему не подойду глазунью жарить? — ухватилась она за слова одноклассника.

— Анюта, ты худая, как мой обгрызенный карандаш и, если на такую жену смотреть и мусолить, каждый день, взвоешь, от мрачной жизни, как наш дворовый пёс Джек. Он в посты от голода гимны исполняет.

Все знали, что Родион ужасно не любил, когда его девчонки называли Эскимо. И он порой закатывал им словесный скандал, не забывая подёргать за косы.

Липовская покраснела после его слов и бросила Родиону:

— Недоделок — эскимос чокнутый.

После чего демонстративно отвернулась от него.

Родион отошёл от дискутирующей группы и сел на крышку люка.

— Вот я думаю ребята, — продолжала учительница, — наши ученики Орехов и Тарасов давно избрали себе профессию. Вероятнее всего они будут профессиональными музыкантами.

— Нет Александра Викторовна, музыка для меня досуг и моей профессией она никогда не будет, — возразил Павел. — Это Сашка Орехов решил поступить в консерваторию, а я пойду учиться в медицинский институт, на уролога.

— Я тоже туда буду поступать, — оправившись от обиды, — сообщила Липовская, — но буду детским врачом.

— А я закончу факультет журналистики, а после сразу поступлю в Высшую партийную школу при ЦК КПСС, — сказал Золотов.

— А я геологом буду, — заявил Бобров.

— А у меня на роду написано, — робко произнёс Емельян Пугачёв, — что быть мне бунтарём и мятежником, и фамилия у меня подходящая для этой деятельности. И за душой у меня ничего нет, кроме мыльницы и зубной щётки, а остальное принадлежит всё детскому дому.

— Фамилия никогда ещё не определяла будущее человека, — объяснила Александра Викторовна Пугачёву.

— Не скажите Александра Викторовна, — возразил ей Емельян, — если у Анастаса Ивановича Микояна есть авторучка с желанным пером, он перспективно нарисовал будущее своей фамилии. Или взять Абдурахмана — 1, он тоже не забыл в Эмиратах про свою родню. А про Авраамиев, я вообще молчу. Их развелось, с бронзового века, как головастиков у нас на Сенном болоте. А Пугачёва я знаю одного Емельяна.

— Академик известный есть Пугачёв, — подсказал ему Золотов.

— Но ведь не Емельян же? — бросил ему Пугачёв.

— Искренние мои пожелания для всех вас ребята, чтобы вы не ограничивались средним образованием, а закончили высшие учебные заведения. «Знания необходимо получать в полном объёме», — сказала преподаватель.

Она посмотрела на отрешённо сидящего, на пожарном ящике для песка Родиона.

Он втихомолку жевал батон и запивал его крюшоном. Его не интересовала экскурсия и тема выбора профессии.

— Родион, подойди к нам поучаствуй в полезной дискуссии? — пригласила, она Пухова.

Прожевав батон и сделав глоток из бутылки, он нехотя подошёл к кругу ребят.

— Я оттуда хорошо вас слышу, — показал он на ящик, — а если каждый пойдёт в институты, то дома строить некому будет. У меня отец пять классов закончил, работает бригадиром каменщиков, а какие дома строит, просто загляденье.

— Уважаемый Родион Фёдорович, — официально обратилась она к нему. — Переубеждать тебя не буду, но могу тебе напомнить, что есть строители имеющие дипломы о высшем образовании.

— Не уговаривайте меня, я себе уже давно застолбил профессию. Буду пожарником или водолазом и обжалованию это не подлежит. Они всех меньше работают, — сутки отдежурили трое дома, итого десять трудодней в месяц. Не жизнь, а малина!

— Теперь мы уже знаем, кем у нас Родион будет. Он, оказывается, давно определился в своём выборе. Ему по нраву героические профессии, связанные с риском для жизни, — в голосе учительницы явно проскальзывала шутливая интонация.

Одноклассники знали, что совсем недавно он грезил работой банщика в женском отделении городской бани. Он всем, не скрывая, делился своей голубой мечтой, к тому — же этой зимой его сняли работники типографии с дерева, откуда Родион через запотевшие стёкла пытался сфотографировать фотоаппаратом «Юнкор» голых женщин, мывшихся в бане. Папарацци из него в тот день не получился, ему тут же засветили плёнку и передали в руки милиции вместе с фотоаппаратом.

— Ой, я сейчас упаду, держите меня, — засмеялась Лера Шилова, — да тебе водолазный костюм нужен для того, чтобы ляжки женские под водой на пляже рассматривать.

— На твои кривые ноги если насмотришься, то спать ночью не будешь, — съязвил ей в ответ Родион, — я лучше тебя на Мочальном острове подловлю и ко дну к батюшке Нептуну в гарем сдам. Он мне за тебя может щучьей икры отвалит граммов десять.

Он скосил лукаво глаз в сторону Шиловой, заметив, что она от обиды надула щёки, и недобро сузила глаза. Это был сигнал, в таком состоянии она могла поцарапать ему лицо, но он продолжал её доставать:

— Можно, конечно, с Нептуном поторговаться ещё граммов на пять, — успокоил он её, — но я сомневаюсь, что ты потянешь больше десятка. Но мне на бутерброд с хлебом хватит.

— Идиот с латаной головой, — вспыхнула от обиды Шилова, — у меня ноги не кривые, а точёные и на Мочальный пляж я не хожу. И никаких Нептунов в Волге не водится.

— Всё равно уволоку тебя на дно. За твою утопшую душу ОСВОД мне даст премию десять рублей и бюро ритуальных услуг двадцатку отстегнёт.

Родион все свои планы высказывал Шиловой с серьёзным видом. Она, поверив в его намерения, немного встревожилась, но Лёра на язык была тоже остра, и его она часто заставляла замолчать.

Их перепалка всех развеселила.

Александра Викторовна встала с сиденья и отошла к другим ребятам, предварительно сказав двум спорящим одноклассникам, чтобы они вели себя, как взрослые люди, а не как дети.

Но Шилова распалилась не на шутку. Дождавшись, когда учительница пересела на другое место, она словно кошка подкралась сзади Родиона. И начала выпускать свои когти:

— Пухов, а у тебя не бывает такого ощущения, что ты себе не чирку отморозил, а голову, на которую в раннем детстве упала коровья лепёшка.

Родиона её ехидная реплика нисколько не смутила. Он покрутил ей пальцем у виска и сказал:

— Неумная ты Шилова. Мне и яблоки на голову падали, как Ньютону по нескольку раз, когда я ваши сады шерстил. Придёт время и на меня наитие грандиозное найдёт. Будешь бегать за мной по пятам, просится ко мне на работу в НИИ. Я тебя даже уборщицей не возьму.

— Это почему? — спросила у него, рядом сидевшая одноклассница Нина Жигунова.

— А я в штат буду себе набирать сотрудников только с научными званиями, не ниже кандидата наук.

— И, что ваш институт интересно будет изобретать? — поинтересовалась Жигунова.

— Как деньги из воздуха делать, вот чем, — резко ответил он, дав ей понять, что разговор с ней закончен.

Смеяться над его словами никто не стал. О его изобретении, которое он условно запатентовал среди мальчишек три года назад, — одноклассникам было ведомо. Родион брал за него по рублю со всех и ни копейкой меньше. Оно заключалось в беспрепятственной очистке недоступных фруктовых деревьев, чужих садов. Суть изобретения была до удивления проста. На конец длинной палки, которую он называл «десертная удочка», прибивался остро заточенный гвоздь. Обладатель такой удочки подходил к частному дому с высоким забором или злой собакой во дворе, остриё втыкал в плод, и тянул яблоко или грушу на себя. Такой метод пацаны признали продуктивным и дали ему кодовое название «Фруктовый стриптиз».

— Не дождёшься ты никаких умных наплывов в свой бараний череп, потому что ты Родион Пухов, а не Малиновский. — Родион Малиновский в то время был министром обороны СССР.

— Дура, ты Шилова набитая, — сказал он ей. — Я с тобой разговаривать не хочу. И вообще мне смотреть на тебя тошно, — махнул он рукой и пошёл к борту судна кормить батоном чаек.

— Да, преподносит жизнь иногда неожиданные сюрпризы, — всматриваясь в старую фотографию на речном катере, — сказал Павел Алексеевич, внучке.

— Как они грызлись между собой Родион и Шилова. По полгода не разговаривали, несмотря, что учились в одном классе и жили рядом, а потом взяли и поженились. Лера родила ему шестерых ребятишек. И по моим последним наблюдениям жили они неплохо тогда. Как интересно у них сейчас дела обстоят?

— Пап ты чего расселся? — зашёл в квартиру сын. — Некогда отдыхать, — торопил он отца. — Машину надо быстро загружать и отправлять. Одним рейсом всё не вывезем, ещё ходку будем делать.

— Да вот сынок, внучка в бумагах нашла альбом моей юности. Четыре только фотографии успел посмотреть а, сколько приятных воспоминаний, не передать!

— Отложи его пока, после вместе посмотрим, — сказал сын.

глава 3

Про альбом Павел Алексеевич вспомнил, только через неделю, когда они все сообща навели порядок в новой квартире. Дождавшись, когда вся семья отправилась спать, он достал альбом, и удобно устроившись в кресле, открыл его у себя на коленях.

Он просмотрел с удовольствием все фотографии, привезённые из пионерских лагерей и Артека. В международный лагерь Артек в те годы трудно было попасть рядовому пионеру. В основном там отдыхали отличники или дети больших начальников, партийных и профсоюзных работников. Ему тогда мать через ОБЛСОВПРОФ по великому блату достала путёвку, где он отдыхал вместе с иностранными детьми. Это были незабываемые и самые счастливые времена в его детской жизни. Он любил ездить и в другие лагеря, и когда вторично его нога вступала на территорию лагеря, Павел бросал свой чемодан и в первую очередь обегал все места, которые ему больше напоминали о приятных впечатлениях прошлых смен.

Здесь фотографии были, с пионерского прощального костра и с карнавала. Здесь он увешанный ветками папоротника, с разукрашенным лицом под дикаря, танцует переходную польку с Липовской. Но всех больше снимков, где он с пионерским горном и с трубой. Он с шестого по десятый класс, ездил в лагеря уже по бесплатной путёвке. Павел в отряде был на правах помощника вожатого, и пользовался льготами, как вожатые и причиной тому была его труба. Начиналась его работа с подъёма и до отбоя. По всей территории слышались его сигнальные команды. Утром его труба призывала. Вставай, вставай постели заправляй. В столовую идти, труба весело пела — Бери ложку, бери хлеб и садимся за обед. Каждый вечер если не было дождя он, аккордеонист и барабанщик на танцевальной площадке ублажали пионеров хитами того времени. Танцевали тогда в основном чарльстон, твист и переходную польку. Твист до 1965 года запрещали танцевать в общественных местах и многие пионеры, боясь обсуждений, под музыку тряслись вместе с молодыми вожатыми за пределами площадки, чтобы директор лагеря не смог увидеть, как они выделывают ногами замысловатые кренделя. А после вечерней линейки его труба протяжно и грустно выдавала. — «Спать, спать по палатам пионерам и вожатым».

А вот фотография попалась, где он в обнимку стоит вместе с Родионом около застеклённой веранды, где висит вывеска отряд No2 имени Володи Дубинина. В тот год их отправили обоих в лагерь на всё лето, чтобы они не бедокурили в летние каникулы в городском парке культуры и отдыха, который был открыт ежедневно, кроме понедельника.

Следующая фотография, он в парке вместе с группой пацанов. Они жили рядом, и парк считали своей территорией. Особенно им нравился понедельник, — выходной день у культуры и отдыха, но не у них. От нечего делать, мальчишки взламывали замки аттракционов и катались бесплатно на самолётах и различных каруселях. Хотя цена на аттракцион была тогда пять копеек, но зачем платить, когда мелочь можно было сэкономить и после на неё вечером сходить в летний кинотеатр посмотреть фильм или купить мороженое Эскимо на палочке по шесть копеек. А потом их поймали одиннадцать человек со двора и забрали в милицию, где пугали электрическим стулом, который был похож на стульчик сапожника, но с круглым отверстием внутри и привязанным к ножке куском проволоки. В конце концов, не совсем злые дяденьки милиционеры строго наказали им, чтобы они по понедельникам в парк не ходили. А если и бывали там, то замки не трогали. Они угостили ребят барбарисом и распустили всех по домам, пообещав, что в школу и родителям сообщать не будут. Тогда мальчишки действительно думали, что им показывали смертельный стул, пока им взрослые парни не объяснили, что это персональный туалет для безногих арестантов, которых в те времена после войны в городе много ещё осталось в живых.

Он с улыбкой на лице вспомнил один смешной эпизод, связанный с парком этим же летом. Через стадион и парк Павел возвращался домой из дворца культуры с трубой. В гуще кустарниковых зарослей, где у них с мальчишками были сооружены из двух досок и кирпичей низкие места для отдыха, где они могли, прячась от глаз взрослых выкурить сигаретку или папиросу. Из этих кустов, хорошо обозревалась шайба, — так называлось круглое стеклянное кафе, которое в будние дни чаще посещал рабочий люд. В день получки, кому не хватало в шайбе места, компании устраивались под густыми кустиками и распивали спиртные напитки на свежем воздухе, периодически бегая в шайбу только за закуской и пивом. Во время распития в обязательном порядке у мужиков возникали горячие производственные разговоры, которые, как правило, заканчивались драками. Наставив себе синяков, они маленькими группами расходились, а кто не в силах был передвигаться, оставался спать в парке, до приезда наряда милиции. Но до милиции мальчишки после драк делали первыми набеги мест побоищ, где часто находили оброненные деньги либо другие личные предметы драчунов. Чаще это были наручные часы, перочинные ножички или ключи от замков, которые Родион коллекционировал. Потом, как оказалось, во время пьяных разговоров он определял, где работают выпивохи, и после на другой день разыскивал растерю и возвращал ключи за небольшую компенсацию.

Когда Павел подошёл со своей трубой к своему зелёному штабу, то застал пацанов, держащих за животы за кустами крушины, вне их засадного места. Они стояли и смеялись, показывая пальцем на Родиона, но от смеха не могли вымолвить ни слова. Тогда Павел их спросил, по какому поводу такая радость, смех стал ещё громче. Павел тоже тогда зашёлся, не зная причины веселья. Он смеялся, потому что его друзья безудержно хохотали, не боясь последствий за свои животы. Немного успокоившись, Орех и Вовка Торба пытались объяснить причину заразительного настроения, но новый взрыв смеха вновь накатил на них.

Павел бросил футляр с трубой в траву и стал дожидаться, когда они до конца отсмеются.

— Это надо было видеть Паха, — рассказывать не так интересно, — сквозь слёзы сказал Орех. — Короче мы сидели на своей лавочке и играли на спички в буру. Смотрим, приехали на велосипедах три мужика в рабочей спецодежде с выпивкой, но без закуски. Они начали выпивать, и закусывать водку крушиной. А мы наблюдаем за ними из нашего штаба. У них обеденный перерыв видимо был. Один мужик звал их с собой в завод, но они не послушали его. Тогда тот сел на велик и уехал, а эти двое в шайбе брали ещё несколько раз вина и пива. Мы про них уже забыли, так как они то появлялись перед глазами, то пропадали. Потом неожиданно вторглись в наш штаб, на ходу снимая штаны, прогнав нас с насиженного места. Квадратно — гнездовым способом удобрили весь наш штаб, что невозможно было войти. Когда они облегчились, допили свой вермут. Потом схватились бороться, а потом перешли на драку, наставив себе фонарей, и свалились замертво в кустах. А Родион с Торбой удумали такое, — это был мировой номер, которого ни в одном комедийном фильме не увидишь, — Ха — Ха — Ха, — заржал Орех, как жеребец, — не могу дальше, я сейчас описаюсь сам от смеха.

— Иди, отлей, чего ты на полпути остановился, — улыбаясь, сказал Павел.

— Хорошо слушай дальше, — продолжил свой рассказ Орех. — Родион с Торбой сбегали в шайбу и спёрли там совок от мусора. Перегрузили весь навоз из нашего штаба в этот совок, и пошли возвращать его кровным владельцам. Родион словно торт поднёс жидкие кучи к мужикам. Они с Торбой наложили им говна в обе ладони, а потом у них в носу начали щекотать былинкой. Первый подумал, что это муха у него под носом гуляет, и вяловато ударил себя ладонью с подарком, но всё равно зрелище было прикольное, смешнее любой комедии. А второй, так вмазал себе по роже, что брызги разлетелись по сторонам попав в лицо и Родиону и Торбе, а потом мужик во сне начал облизываться и причмокивать. Ему, наверное, кабачковая икра приснилась. Пацанов сразу после этого на тошниловку потянуло. Они перед твоим приходом только сами в чувство пришли, очистив свои желудки.

Пашка услышав про такое чудачество друзей, насмеялся от души и спросил у Пухова:

— Что Родион опять яблоко Ньютона на голову упало? — Патентовать будешь своё изобретение?

— Нет, мы с Торбой это совместно придумали. Сейчас пойдём у них цепи и педали с велосипедов снимем, чтобы знали, как испражняться в чужих вигвамах.

— Зачем снимать, — сказал Пашка, — давай совсем лишим их транспорта.

— Правильно, угоним и продадим по дешёвке, — обрадовался Родион замыслу Пашки.

Покупателей на велосипед они нашли в этот же день в парке. Один велосипед купил сторож из парка, а второй друг сторожа, — рабочий со стадиона. В тот день они вдоволь настрелялись в тире из пневматического ружья. Затем в кафе — шайбе накупили много кондитерских изделий, запив их грушевым лимонадом. Наевшись и напившись до отвала, они развалились на траве в парке.

— Ты молодец Паха! — накормил нас всех, как дураков на поминках, — Родион пригладил рукой свои назад зачёсанные волосы. — За это я научу тебя, как дым из уха выпускать, когда ты курить начнёшь.

— Курить я пока не думаю начинать, — ответил Пашка.

— Тогда давай я тебе продемонстрирую, как можно стрелять воздушными продуктами, по тридцать раз за полминуты. Когда сам овладеешь, таким искусством, — после в компаниях можно пари будет на деньги заключать. Вариант беспроигрышный, я у Торбы сегодня утром выспорил портсигар и зажигалку. Теперь буду перед девчонками щеголять.

— Этого мне не надо, — Пашка отодвинулся резко от друга и постучал по футляру трубы, — я лучше полёт шмеля на трубе буду исполнять, чем твои рулады.

— Как пожелаешь, — а для меня это доходный бизнес, — бросил Родион.

На следующий день участковый всех, кто лакомился в парке сладостями, привёл в милицию. В этот раз их не пугали электрическим стулом, и не угощали барбарисом, а угрожали отдать под суд, если они не признаются в краже велосипедов. В милиции они ничего не сказали, кому продали велосипеды, но обещали их вернуть в ближайшие дни. Родителям пришлось тогда выкупать велосипеды и возвращать потерпевшим, а мальчишек всех после вызвали с родителями на заседание комиссии по делам несовершеннолетних и оштрафовали на двадцать пять рублей каждого. Суда они избежали. Мальчишки тогда были неподсудны, — из них никому не было в то время четырнадцати лет. Но после этого случая никто из друзей Павла не был замечен в подобных поступках. Только позже, когда они все будут учиться в институтах, их обвинят в фарцовке. И жизнь у Павла покатится по другой колее, о чём он всю свою последующую жизнь ничуть не сожалел.

Павел Алексеевич отложил альбом на журнальный столик. Достал с книжного шкафа любимую кассету с музыкой ретро и вставил её в магнитофон, не забыв одеть на себя наушники. Дальше шла целая студенческая репродукция и фотографии выпускного школьного бала.

глава 4

Павел Алексеевич смотрел на себя юного, когда ему вручали аттестат зрелости в том актовом зале, где его, когда — то однорукий историк таскал перед строем за пионерский галстук, который он в седьмом классе поменял на комсомольский значок. Все мальчишки в то время носили брюки клёш и длинные, как у битлов волосы. Павел никогда не отращивал себе длинные волосы. Он всегда стригся коротко и аккуратно, на левой стороне делал себе нитевидный пробор. На выпускном бале, модные брюки клёш запретили одевать. Предупредив всех выпускников, что кто придёт в клешах на бал, и с длинными волосами, тому аттестаты выдаваться не будут. Один Родион не постригся тогда, принеся в школу справку от врача — дерматолога, что у него в области головы находится стригущий лишай. Мальчишки все знали, как он добыл себе эту справку. Он собрал в лесу очень много лекарственного ландыша и сдал в больницу, получив за него не только заветную справку, но и деньги. Эта справка отпугнула от него на балу всех девчонок. Ему они объяснили, что танцевать с ним никто не будет. Но Родион и в этот раз нашёлся, и доказал всему выпускному балу, что переживать по этому поводу преждевременно. Он сходил за красавицей Катькой Евстигнеевой, — в то время известной всей области гимнастки, которая закончила, эту школу двумя годами раньше. На бал он её сосватал идти с ним за десять рублей. И просил, чтобы она в этот вечер ни с кем кроме него больше не танцевала. Она его ангажемент держала в секрете и от него ни на шаг не отходила.

Он демонстративно, как опытный кавалер, ухаживал за Катькой. Показывая, что к ней он не равнодушен, и остальные выпускницы для него безразличны. Этим он вызвал яростный приступ ревности у Леры Шиловой и в коридоре школы от неё получил за это звонкую оплеуху. Катька, поняв, что может назреть нежелательный для неё скандал, моментально покинула стены школы. А Родиону после полученной пощёчины всю ночь пришлось гулять по городу с Шиловой. В эту ночь и Павел впервые поцеловал Анюту Липовскую, на берегу Волги, не смотря, что по их стопам везде ходил нудный Золотов.

После бала у Павла с Анютой завязалась тесная дружба, которая постепенно начала перерастать в любовь. Они вместе подали заявление в медицинский институт. Из их выпуска четыре человека смогли набрать нужные баллы для поступления. Большинство мальчишек, ринулись в военные училища. Тогда была поголовная эпидемия на военную форму. Мальчишки любили носить форму, а девчонки сходили сума от тех, кто носил форму со звёздочками на погонах. Связали свою судьбу с армией и Вовка Смирнов, с Пугачёвым, уехав учиться в танковое училище города Чирчик. Родион поступил учиться на торгаша, а Шилова в институт железнодорожного транспорта. Альбина Мельникова и Жигунова, не поступив в медицинский институт, пошли работать официантами в ресторан, а Сашку Орехова после того, как он срезался в консерваторию, вскоре призовут в армию в город Львов. Удивил всех Вовка Торба, окончив школу твёрдым троечником, он в институт поступил по счастливому билету через парадный вход. И никто не думал, что Золотову не помогут революционные связи деда, поступить внуку в университет на факультет журналистики. Он был срезан на первом экзамене. Но Васька вскоре восседал в своём кабинете областного комитета ВЛКСМ в качестве инструктора. И до перестройки он будет везде занимать важные посты, связанные с партийной и общественной работой. Тогда Александра Викторовна, была очень довольна своим выпуском. Практически все её ученики школы, не только её класса, начинали свою сознательную жизнь со ступенек высших учебных заведений. Она часто встречала Павла и Анюту вместе на улице и интересовалась, когда будет у них свадьба.

— Как окончим институт, так и в загс пойдём, — отвечал ей Павел.

Но не суждено было Павлу быть врачом. Их с Родионом поймали на фарцовке модными тряпками и магнитофонными записями. Тогда Паша уже заканчивал третий курс. В институте Павла разбирали по косточкам, как врага народа. В тот злополучный день в аудитории кроме его однокурсников, Леры и ректората присутствовал инструктор обкома ВЛКСМ Золотов Василий, который активно ратовал, за исключение Тарасова из института.

Павел, тогда никого не стал умолять о снисхождении, а молча забрал документы, оставив институтский оркестр без трубача и команду интеллектуальных хоккеистов КВН, без остроумного участника. Родион тоже при помощи Васьки вылетел из института, после чего устроился в строительную организацию снабженцем.

А у Павла обострились отношения с Липовской после его изгнания из института. Она была беременная, но об этом не знали тогда они оба.

— Ты неудачник, — говорила она ему, — я не питаю радужных иллюзий на будущее с тобой и не держу надежд на твои плечи. Они у тебя слабые. Ты не уверенный в себе человек. Проявил слабость перед сереньким Золотовым. Не мог в полной мере постоять за своё счастье. Гордость тебе не позволила поклониться декану. Нужно было проявить гибкость характера, и найти компромисс с Золотовым. Вот тебе с кого пример надо было брать! Он хоть и серость, но умеет жить! С тобой у нас не будет крепкой семьи. Тебе своё счастье нужно создавать с Мельниковой, она нашла своё признание в ресторане, там и ты приживёшься со своей трубой. Хорошего трубача в любой ресторан примут, но учти музыканты там, зачастую спиваются.

— Знаешь, что Анюта я тебе скажу, — выразительно посмотрел на неё Павел. — У меня никогда не будет компромиссов в жизни с такими инфузориями, как Золотов. Так, как счастливого будущего у него не будет. Эту чёткую информацию он давно носит на своей тупой роже. И жена, которая носит красную косынку на голове, считая, Ваську, хозяином жизни, — мне не нужна. Лучше быть холостым, чем остановки перед красным светом делать.

В это время он смотрел на Липовскую после её слов, как на чужую и испорченную вещь. За считанные минуты она отдалилась от него на немыслимое расстояние.

— Ну, вот и хорошо, — фыркнула Анюта и, развернувшись, помахала Павлу на прощание газовой косынкой красного цвета.

А Павел, через две недели после окончательного разрыва со своей невестой повесил рюкзак за спину, взял трубу с футляром и поехал по комсомольской путёвке на гигантскую международную стройку КМА. Под стук колёс он смотрел в окно, скрывающего от него родного города. Дорога манила его в неизвестность. Он мысленно задавал себе много вопросов, пытаясь разобраться, от кого он бежит, от себя или Анюты. Но ответов на эти вопросы он не нашёл. Была только одна романтическая комсомольская путёвка в кармане, которая обещала ему на первых порах дать необходимую опору. Тогда он не знал, что пассажирский поезд Буревестник везёт его к успеху и жизненной удаче.

— Труба зовёт! — сказал он себе.

Он не подозревал, что свой родной город Зеленый бор долго теперь не навестит и с друзьями не встретится больше десяти лет. Но зато в ресторане другого поезда Москва — Симферополь он встретит знакомую девушку с соседней улицы, у которой была такая же комсомольская путёвка как у него. Звали её Галина, правда фамилия её, ему была не известна. Они посещали раньше одну школу, но Галина училась на класс ниже его. После восьмого класса эта девушка незаметно исчезнет из школы. Как после выяснилось, она поступила в строительный техникум. И позже им часто приходилось встречаться в транспорте по пути следования места учёбы. Он так же часто с ней сталкивался и на улицах города и других общественных местах. А однажды на осеннем балу во Дворце культуры, где играл оркестр Павла, во время паузы Галина пригласила его на белый танец. После этого танца у него, к великому сожалению, не завязалась дружба с понравившейся ему девушкой. Следующий танец он посвятил Липовской, поддавшись её напору. Та устроила ему ревностную сцену за белый танец с Галиной. И Павлу пришлось до конца бала не выпускать трубы из рук. Почему-то в тот вечер, танцевать ему больше ни с кем не хотелось.

Про это кратковременное знакомство с Галиной он быстро забыл, но иногда в транспорте он не переставал ловить на себе её взгляды, на которые он старался не обращать внимания. Потому что была рядом Липовская, с кем, ему предрешали родственники связать свою судьбу. Увидав, Галину в вагоне — ресторане он сразу подсел к ней за столик:

— Не думал встретить здесь знакомое лицо, — вместо приветствия сказал он. — Далеко направляешься?

— Думаю, я еду в ту же точку, куда едешь и ты, — без восторга ответила она.

— А тебе разве известна моя географическая карта?

— Я видела тебя в обкоме комсомола, когда ты выписывал путёвку на строительство Курской магнитной аномалии.

— И ты, значит, решила следом за мной махнуть в чернозёмную сторону?

— Не обольщайся Паша, — не меняя лица, сказала она. — Я еду работать по вызову, как специалист, а путёвку взяла, для льготных гарантий. И взяла я её на неделю раньше, чем ты. Так, что твой вопрос я могу переадресовать тебе, но не буду. Мне это не волнует, как и твоя звезда, Липовская, с завышенной оценкой о себе.

— Уже не моя, — поправил её Павел. — Мадам Липовская сейчас в свободном полёте.

Галина чуть улыбнулась:

— Я догадывалась, что у вас с ней ничего хорошего не получится. Вы две противоположности — без микроскопа видно.

— Это почему же? — удивился Павел.

— Она изнеженная и высокомерная особа из номенклатурной семьи, а ты своевольный парень с улицы. Точнее сказать трубач! А трубачи не скрипачи, они поголовно хулиганы или уголовники.

— Странное суждение у тебя о трубачах, и я знаю почему? — Потому что джаз довольно долго находился в подполье, и поэтому приходилось многим джазменам вопреки нелепому закону прятаться по подвалам и на рентгеновских плёнках записывать свои шедевры, за что подвергались гонениями властей. Разве Эдди Рознер, который создал великолепное танго «Зачем смеяться» — уголовник? Нет, он просто человек со сложной судьбой. Кстати, он совсем недавно эмигрировал назад в Германию, на свою историческую родину.

— Я знакома с его судьбой и не только его, но и другими выдающимися музыкантами. Например, я знаю, что Луи Армстронг тоже был в молодости заключён под стражу, за огнестрельное оружие. С недавних пор меня увлёк джаз.

— Понятно, — изрёк Павел.

— Ничего тебе не понятно и не думай, что из — за тебя мне стал нравиться этот жанр. В джаз я влюбилась в прошлом году, когда услышала в Свердловске Владимира Чекасина. Он не так знаменит, как Рознер. Молодой ещё, но я уверена, от него слава не уйдёт.

— Галя, почему ты такая колючая, — спросил у неё Павел, — давай я тебе закажу чай с двойным сахаром и шоколадку вдогонку в буфете куплю? После сладкого я слышал, люди добрее становятся.

Галя на его слова нисколько не обиделась, а наоборот приятно заулыбалась и согласилась только на шоколад.

Утром в Белгороде они вместе сошли с поезда на платформу. И больше не расставались никогда, хоть и жили вначале целый месяц в разных интернатах. Он жил, в молодёжном общежитии работая строителем, а потом ему неожиданно выделили комнату в новом строении семейного интернационального общежития и не просто выделили, а предоставили право самому выбрать комнату. И оказала ему большую помощь в этом, — его медная труба. Он по приезду сразу влился в коллектив музыкантов строительного треста. Они вместе с Галиной подобрали себе самую лучшую комнату, а ещё через месяц поженились. Но когда он женился, ему пришлось оставить своё увлечение. Пошли дети и семейные заботы заставили трубу закинуть на антресоль. Когда у них с Галиной дети подросли немного, Павел поступил учиться на заочное отделение Одесского института народного хозяйства. К тому времени, он дважды менял жилплощадь и будучи студентом — заочником жил в трехкомнатной квартире.

глава 5

Он был доволен жизнью, семья, дом, хорошая работа, — в общем, всё что надо, для счастья он имел. Работал он тогда начальником ЖКО в посёлке Пищевик.

Иногда его приглашали по старой памяти музыканты на концерты смотра художественной самодеятельности, чтобы он со своей трубой помог ансамблю треста «SOS» создать профессиональную музыкальную форму. Один раз он им помог так удачно, что они стали дипломантами областного конкурса и в награду получили путёвки на российский смотр ВИА в город Калинин, где он встретился с Санькой Орехом и Серёжкой Платовым, которые со своим ансамблем тоже были удостоены чести, участвовать в конкурсе ВИА. Радости у друзей детства не было предела. После концерта Павел сидел у них в гостиничном номере и пил небольшими рюмками Столичную водку. От родителей, которые к нему часто приезжали в гости, он знал, что Санька после службы в армии закончил Львовскую консерваторию и работал руководителем оркестра в одном из отделений Горьковской железной дороги. О Серёжке Платове он ничего не знал, так как они его плохо знали и жил он далеко от его родителей.

Серёжка оказывается, к этому времени объездил многие известные музыкальные коллективы Советского Союза, но нигде не мог долго задержаться, и виной тому была неограниченная тяга к спиртному. Его пригласил на этот раз к себе Орех, выдернув, из ресторана «Муза», где он был лабухом в оркестре слепых музыкантов. От друзей он тогда узнал, что Анюта тоже не окончила институт, родив после его отъезда сына, неизвестно от кого и работает медсестрой в заводской поликлинике. Живёт с родителями. До сих пор не замужем, но надежд на замужество не теряет.

— Как — же она без мужа? — спросил Павел, — тяжело ей одной ребёнка воспитывать.

— О чём ты говоришь, Паха, — возразил Орех, — у неё папа ещё не вышел на пенсию, — по сей день работает директором завода. А мама главный врач, СЭС города. Она живёт, как принцесса. Я её вижу иногда, когда в заводской поликлинике бываю. Спрашиваю, чего замуж не выходишь? Она мне отвечает, что за женихом надо ехать в другой город. Здесь якобы ей опостылели все. Говорит куда не взглянешь, везде одинаково грубые лица, на которых выразительно отштамповано «Мужлан». О тебе как — то спрашивала, но я ей сказал, что связи с тобой не имею. Говорю ей, если интересно, сходи во дворец культуры к твоей матери или к твоему брату на обувной склад. Они тебе всё расскажут про жизнь Павла. Она мне ничего на это не ответила. Но то, что у тебя два сына растут, Липовской известно. К ней Золотов Васька сватался несколько раз, но она его отшивала. Говорит лучше одной век куковать, чем с этим косноязычным под одной крышей жить. Она ему открыто говорит: «Вася возвращайся на кладбище и больше не сбегай оттуда». Ты знаешь Паш, у него, что — то с речью произошло. И на ухо он туговатым стал, но это не мешает ему передвигаться вверх по партийной лестнице. Он мне сильно помог в покупке инструментов и новой аппаратуры, после этого я к нему не обращаюсь. Неудобно вроде надоедать, хотя просьбы к нему ещё есть.

— Лично меня Золотов совсем не интересует, ты мне лучше расскажи, как сложилась судьба у Мельниковой? — спросил Павел.

— Альбина поступила со второго захода в медицинский институт, это при тебе ещё было.

— Да я это помню, — подтвердил его слова Павел, — но дальше мне про неё ничего не известно.

— Она успешно его окончила и работает врачом в нашем санатории. А Жигунова, — её лучшая подруга в молочном магазине заведующей работает. Обе семьями обзавелись, живут вроде нормально. «В общем ты Паха можешь за них порадоваться», — сказал Орех. Но тут в разговор вмешался Платов:

— Жигунова нормально живёт, — знающе сказал он, — а Альбина вроде вдовой стала, у неё муж военный в Афганистане в первые дни войны сгинул.

— Я этого не слышал, — удивлённо сказал Орех, — может оттого, что давно не видел её.

— Я тоже с ней последний раз встречался пять лет назад. Мы вместе с Александрой Викторовной как — то ехали в автобусе, и она мне рассказала про беду Альбины. Александра Викторовна дружит с ней и в гостях у неё часто бывает.

— Знаешь, что Паха я тебе скажу. Чем расспрашивать про городские новости у нас, — давно бы сам приехал и воочию увидел всех, кто тебя интересует. Неужели на Родину не тянет взглянуть? — Приезжай, а то некоторые думают, что ты в тюрьме сидишь, поэтому и носа в город не показываешь.

— Желание приехать у меня велико, — сказал с грустью Павел. — Но ты забыл, что у меня хроническое заболевание почек и все свои отпуска я использую на санаторное — курортное лечение. Беру ежегодно путёвку в Трускавец или Кисловодск и еду лечить почки и рушить свои зубы минеральной водой. Больше туда не поеду, пора по другим местам ездить, но надо сказать, что болячка моя давно уже не беспокоит. Может, излечился?

Павел три раза сплюнул и постучал по столу, пообещав при удобном случае обязательно навестить родные места. И он сдержит своё обещание, приедет вскоре в свой город не по собственной инициативе, а по срочному вызову матери для того, чтобы быть третейским судьёй у своих родителей. Мать с отцом прожившие вместе больше тридцати пяти лет, решили расторгнуть свой брак. Отец, уравновешенный и серьёзный семьянин запал на новую молодую жилицу в их подъезде, у которой муж Геннадий, был рыболовом — любителем и трудился с отцом на одном заводе. Геннадий работал посменно, а его молодая жена Катя была парикмахером в комбинате бытового обслуживания, иногда принимая клиентов женского пола у себя на дому.

Геннадий, часто развешивал пойманную рыбу, вялится на балконе второго этажа, и когда он выходил проверять рыбу, запрокидывал голову наверх и громко кричал:

— Алексей, спускайся ко мне? — У меня пиво есть, и рыба созрела.

Отец часто стал туда спускаться не только пиво пить с рыбой, но и по личному вызову Кати, когда её супруг находился на рыбалке или на работе. На втором этаже отца стригли, брили и одаривали ласками. Затем парикмахерша соберёт своему мужу рыболовецкие снасти с узлами и выставит своего благоверного за дверь. А Алексей Тарасов, со своими узлами перекочует с четвёртого этажа на второй, прочно заняв место, на кровати рыбачка Гены.

Эмоциональная мать спокойно мимо двери «молодожёнов» не могла проходить. Она ногой часто выбивала им филёнчатую дверь и сносила кирпичом электрический звонок. Соседка — сластёна до соседских мужей панически боялась попадаться ей на глаза. Мать это чувствовала и назло ей пускала в ход сумки, и длинные когти. А дальше шла серьёзная артиллерия. Смачные плевки, вылетающие изо рта матери, словно из зенитки, точно ложились в цель. Разлучницу такой штурм морально валил наповал.

Директор завода Липовской ценил старшего Тарасова, как хорошего специалиста и по просьбе отца обменял ему квартиру с новой женой в другом доме. Разрешить их семейную проблему было не под силу ни Павлу, ни тем более его брату Николаю, который был старше Павла на один год. Время было упущено, Катя запустила свои чары в отца мёртвой хваткой. И ни о каком заднем ходе новой семьи, речи не должно быть. Павлу это было ясно. Он тогда все претензии высказал старшему брату, которого давно турнули из военного училища, после чего он уехал в Мурманск ловить рыбу, где зарабатывал неплохие деньги. Каждый свой отпуск он приезжал с кучей денег, и обязательно обзаводился временной гражданской женой. Имея иногороднюю прописку, он не шёл домой, а селился в гостинице. К нему ежедневно приходили друзья, и пить они начинали с Шампанского и коньяка. Потолок в номере от пробок, когда он съезжал из гостиницы, требовал свежей побелки. Водку и вино он не пил по началу, но к концу отпуска самогон и брага для него были лакомством. Однажды он сжёг номер в гостинице и его копчённого в нетрезвом состоянии отвезли в вытрезвитель. Хоть он и выложил приличную сумму за причинённый ущерб, но его больше после этого случая ни одна гостиница города к себе не селила. Одевался он всегда, как Лондонский денди. Последний раз он приехал весной с длительного рейса в дорогой шубе из натурального бобра, какие раньше носили бояре. Он советовался с отцом, что лучше приобрести автомобиль или катер?

— Всё хорошо, — ответил отец, — но, имея деньги, — это не значит, что ты легко можешь купить транспорт.

Отпускное время шло, и убегали деньги на покупку спиртного, и когда он однажды пересчитал оставшиеся средства, обнаружил, что денег хватает, только на тяжёлый мотоцикл, который купить было проблематично в то время, как и автомобиль. Тогда он купил себе спортивный велосипед, но через неделю проснувшись от сильной жажды, пропил его за литр водки. Гардероб его тоже с каждым днём иссякал из шифоньера. Когда он протрезвел, понял, что начинать всё надо с нуля. Но назад в Мурманск его на работу уже не взяли, и он устроился на обувной склад грузчиком, где и нашёл себе очередную жену Лизу. Она родила ему сына Марка. Воспитанием Марка занималась больше бабушки. Ребёнок жил на два дома. А Брат с Лизой жили интересным браком, у них не было определённого места жительства. Они жили на два дома то у одной матери, то у другой. А могли жить порознь месяцами, каждый в своей квартире, установив график воспитания Марка.

Мать Павла часто ходила в гости к его тёще, — она жила недалеко одна в двух комнатной квартире. Похоронив мужа, тёща осталась одна без родственников и детей. Все разъехались по разным уголкам страны, и своё одиночество она скрашивала в общении с матерью. Мать вышла на пенсию и была свободной от многих забот. И когда она уходила к тёще с ночёвкой, то для брата было приволье, он приводил в квартиру своих друзей алкашей или братьев двоюродных, которые тоже были охочи до выпивки, — особенно если она халявная. Часть зарплаты он отдавал матери, так — как она его кормила, а остальное оставлял себе на пропой. Спустив все деньги на выпивку, он уходил полностью в работу, не беря ни капли в рот спиртного. Тоска по излияниям нападала на него, как только у него шуршали денежные купюры в кармане. А у него они часто шуршали, когда из обувной коробки ему незаметно удавалось вытянуть туфли или женские сапожки. За полцены он находил покупателя, после чего одевал на себя белый в чёрную полоску костюм. Мать уже знала, что у Николая начинается очередной запой. За этот костюм она брата называла Матрасом, на что он никогда на неё не обижался.

Павел Алексеевич покрутил в руках фотографию, где он вместе с Николаем запечатлён на берегу Волги. Эту фотографию делал Марк. Павел тогда путёвку не брал, а приехал в летнее время отдохнуть у матери. Тогда их дому производили капитальный ремонт, и мать временно переселили в комнату общежития. Павел тогда больше находился у матери, а спать ходил к тёще или двоюродному брату Феде, — опытному автоэлектрику.

Федя, — это производное от фамилии Федин, а звали его Валерий. По выходным дням Павел иногда заходил к Николаю. Брат жил у жены в частном доме на берегу Волги. Приусадебный участок, огороженный высоким забором, врезался в реку, а за окнами дома через грунтовую дорогу, раскинулось большое озеро Стоковое. Николай любил отдыхать на природе в выходные дни. Он с утра наливал трёхлитровый бидон браги, расстилал в пяти метрах от Волги одеяло, раздевался до плавок и ставил около себя лейку с водой. Глотнув из бидона бражки, он подходил к грядкам, срывал на закуску клубнику или редиску. С аппетитом закусив, и довольно крякнув, он приступал к водным процедурам, обливая себя водой из лейки, а потом равномерно переходил к приёму солнечного загара.

— Ты же матрос, чего в Волге не купаешься, а предпочтение лейке отдаёшь? — спрашивал Павел у брата.

— Ты меня матросом называешь, мать матрасом, когда я облачаюсь в свой банкетный костюм. Сговорились что ли? Я ни в тропиках, ни в Баренцевом море, никогда не плавал, а здесь, если окунусь, можно дальше не загорать. Вылезу весь в мазуте. А ты поменьше спрашивай, — сбегай лучше на причал за винцом?

Николай кривил душой. Вода в Волге была чистой, как в роднике. Только позже он узнал от матери странную причину водобоязни Волги. У него после купания шелушилась кожа на лице. А за своим лицом он тщательно смотрел, не меньше, чем любая фотомодель. Если выпивки у него не было, он шёл к матери и выпрашивал у неё деньги. Вечером появлялась жена, покупала ему вина и забирала его домой на природу.

глава 6

В тот июньский отпуск, Павел никого не встретил из своих друзей, кроме Родиона и Емельяна Пугачёва. Родион построил себе большой дом и нигде временно не работал. Раскатывал по городу на автомобиле РАФ, который для их многочисленной семьи на исходе советского времени бесплатно выделил горисполком. Лера у него работала начальником железнодорожного вокзала и строго смотрела за мужем, чтобы он не влип, со своей нелегальной коммерцией. Ей уже не раз приходилось вытаскивать своего благоверного супруга из недружелюбных объятий внутренних органов.

Емельян Пугачёв жил в коммунальной комнате один. Он бывший майор, танковых войск раненый в Афганистане, существовал благодаря препаратам, к которым пристрастился после войны. Когда осколки, притаившись в его теле, начинали двигаться, он всегда прибегал к этим злотворным средствам.

Узнав от Родиона, что Емельян находится в городе, Павел утром пришёл к нему домой с бутылкой водки. Из мебели у него стояла старая кушетка, ободранный кухонный стол с электроплиткой, шифоньер с портретом первого и последнего президента СССР, залепленного грязными пятнами и подтёками. Встретил его Емельян в дырявых комнатных тапочках, из которых выглядывали пальцы с не подстриженными ногтями. Увидав в дверях импозантного мужчину, с кейсом в руках, он принял своего одноклассника за работника домоуправления, решившего нанести визит злостному неплательщику коммунальных услуг.

— Проходите? — сказал он, несмотря в лицо Павла. — Платить нечем, все деньги на лекарство идут. Передайте в ООН, что за мои, роскошные апартаменты уплатил сполна Михаил Сергеевич.

— Непорядочно переводить свои долги на бывших генсеков, — сказал Павел, ставя кейс на стол.

По голосу Пугачёв сразу узнал своего одноклассника:

— Паха, — обрадованно крикнул Пугачёв, — неужели ты решил меня порадовать своим присутствием?

Емельян сильно сжал друга детства своими руками, сложив голову ему на плечо, и Павел тогда почувствовал, что сквозь ворот рубашки ему на шею из глаз Пугачёва стекают обильные горячие мужские слёзы.

— Успокойся Емеля, — всё нормально. И у тебя обязательно всё будет хорошо! — успокаивал он Пугачёва.

Емельян, не стыдясь своих слёз, подошёл к грязному портрету плюнул в него и с негодованием погрозил тому пальцем.

— Это он виноват во всём, ему народ припомнит и перестройку, и гласность, и ускорение, — зло выразился Емельян.

Тогда Павел понял, отчего у него висит замусоленный плакат бывшего президента и генсека. Емельян с похмелья отводил на нём свою душу, снимая, таким образом, алкогольный синдром.

От Пугачева он узнал о Вовке Смирнове, что тот служит в Петрозаводске в танковых частях в чине майора. И женился там на очень состоятельной даме, занимавшейся скупкой пушнины по всей Карелии, сдавая её на выгодных условиях на меховые фабрики страны.

В этот отпуск Павлу не удалось выпить по чарке вина с лучшим другом детства Орехом. Он уехал делать операцию на глаза своей жене в институт имени Гельмгольца. Очень хотелось встретиться с Липовской, чтобы показать себя, чтобы она удостоверилась, что он никакой не горемыка, а счастливый и самодостаточный мужчина, имея возможность любые капризы женщины легко удовлетворить.

А то, что он не номенклатурный работник, как её папа ему на это было глубоко наплевать. Он никогда не стремился к такой цели. Знал, что почти все номенклатурные ставленники, (кроме талантливых учёных), — по сути дела самоубийцы. И добивались своих должностей через партийный билет и бархатный язык.

Очень часто встречаются ловкие конторщики с виртуозными языками, филигранно полизывающие промежность своему шефу. А он из такого лизуна лепит послушного для себя заместителя, который вопреки своим желаниям делает то, чего хочет шеф. А это всё негативно наслаивалось внутри организма и впоследствии отражается на здоровье.

Тогда Павел, будучи под патронажем гигантского предприятия, понимал, что от него требуют вышестоящие чины. Им дай неучтённые залежи сантехники и бесплатные строительные материалы. Но Павел вёл свою экономическую политику, невзирая на то, что его штат насильно был навязан ему руководством завода. Зав складом — блатной профсоюза, кладовщик — блатной зам. гендиректора завода. Даже уборщица Ольга, тщательно проверяла из урн все ненужные бумаги, на которых везде Павел ставил резолюцию на английском языке «МУДОЗВОНЫ».

Всем тогда хотелось дармовщины, — халява от ЖКО для многих начальников была своеобразным аэрарием. Это была не булка, намазанная паюсной икрой, — а дармовая комфортабельная корова. Шуруп ввинтить, или заменить сифон — это была мелочь. В обход Павлу, — начальника ЖКО, — руководство завода, начало плести финансово — материальную пирамиду. Павел узнал, что на базе УКС, куда оборудование поступало из стран партнёров совместного строительства завода — гиганта, заведующая складом получает импортную сантехнику как отечественную продукцию, и сдает её в магазины города по приемлемым ценам. Они творили свободно эту бесхозяйственность, не опасаясь ответственности, загодя зная, что на скамью подсудимых посадят не их, а руководителей средней руки. Они впоследствии во время приватизации будут хозяевами жизни. Это были бывшие ярые коммунисты, которые на партсобраниях снимали стружку с рядовых коммунистов и с трибун на парадах громко орали:

— Да здравствует партия! Да здравствует Ленин! За свои взгляды и неуважение к вышестоящему начальству, Павлу перед развалом СССР предложат другую должность, которая ему придётся не по душе, и он станет свободным художником. Медицинские познания, полученные за три года обучения в институте, позволили ему, заняться выгодно коммерческим делом. Он широко мыслил в своих жизненно здоровых проектах. У него с возрастом возникли свои персональные взгляды на жизнь. Павел знал и придерживался только одного правила, которое вывел для своего здоровья. Он в определённых ситуациях всегда его цитировал:

«Никогда не сгибай голову перед начальством, если ты даже не прав, и никогда не унывай, — тогда ты будешь вечен»!

Для него было дико слышать, когда люди умирали от инфарктов, которые получали при разносе от своих начальников, или «убивались» от горя, когда их лишали премии.

В тот отпуск ему не удалось заглянуть в глаза Липовской. Зайдя в поликлинику, где она работала, ему в регистратуре сказали, что его знакомая отдыхает в Болгарии. С Альбиной ему тоже повидаться не довелось, она была в Ленинграде на повышении квалификации. Отгуляв отпуск в родном краю, он уехал не совсем довольный, увозя с собой больше неприятных впечатлений, чем приятных. И в вагоне он сказал себе, что больше не приедет без нужды на малую родину, чтобы бесцельно проводить время.

глава 7

Его величество «Случай» сведёт Павла с Анютой намного позже в Ялте, — тогда он ещё работал начальником, а Ялта уже относилась к ближнему зарубежью. Павел по путёвке весной отдыхал в санатории «Орлиное гнездо». В столовой его направили к диетической сестре. Он глазам своим поверить не мог, когда в зале натолкнулся, на Липовскую, свою одноклассницу и несостоявшуюся жену. Она была облачена в фартук официантки. Его несостоявшаяся жена была такая же красивая и ухоженная, как прежде, но величавости и высокомерия в глазах у неё уже не было.

— Павел это ты? — только смогла она тихо произнести.

Он стоял перед ней уверенный в себе и респектабельный в светлом костюме, улыбаясь великолепной белозубой улыбкой, которая могла очаровать не одну женщину.

— Я это Анюта, — я, — приветливо сказал он. — Узнал, что ты здесь, вот и взял путёвку в этот санаторий.

— Ты как был фантазёр таким и остался, — сказала она, — годы тебя не исправили. Я всего второй день здесь работаю.

— А как ты попала в Ялту? — спросил он, не без изумления.

— Вышла замуж за капитана, вот и приехала к нему.

— И давно ты замужем?

— Три месяца, но с мужем давно познакомилась. Так давно, что до сих пор не пойму его, — тяжело вздохнула она.

Павел присел рядом около неё на стул.

— Что тебе тяжело с ним?

— Не знаю Павел, слёз я с ним не проливаю, но и радостных дней не вижу. Тоска одна и с ним, и без него. Он когда предложил мне зарегистрировать брак, условие выдвинул, что сына своего Антона я оставлю у мамы моей. Ты, наверное, знаешь, что она одна осталась? Папу мы похоронили два года назад.

— Да я слышал об этом, — сказал Павел, — а сын у тебя от кого? Я слышал, что он у тебя уже взрослый.

Анюта встала из — за стола, и подошла к зеркалу. Поправив перед зеркалом свою причёску, сказала:

— Антон старший лейтенант военного судна в Находке, а появился он на свет благодаря беглой любви с одним студентом из нашего института. Но ты голову не ломай, всё равно его не знаешь. Он в институте незаметный был. Активности ни в чём не проявлял. А вот папа у него в обкоме работал.

Она посмотрела на Павла, увидав у него в руках санаторную книжку, вырвала её и быстрым движением открыла перед собой:

— Тарасов Павел Алексеевич, — зачитала она, — нуждается в диетпитание.

— Что так и мучаешься со своими почками? — спросила она.

— Давно уже забыл, что у меня есть почки, — ответил он.

— По тебе видно, что жизнь у тебя лощёная, — окинула она его оценивающим взглядом. — И даже не буду пытать про твою жизнь. Внешность и нарядность говорит о твоей удачно сложившейся жизни. Права я?

— Не жалуюсь. Особых недовольств нет, но можно было лучше устроиться послом, например, в Бельгию или Швейцарию. А я в Чаде прозябаю, среди африканцев.

— Заметно, каким ты чадом в Африке покрылся. Дым от твоего загара до сих пор идёт. Там блондины не приживаются, — не поверила она ни одному его слову.

— А если серьёзно, где ты есть, чем занимаешься? — спросила она.

— А если серьёзно, то я работаю в знаменитом оркестре радио и телевидения, — вновь пошутил он.

— Ну, это ближе к правде, но всё равно ложь. Я ведь знаю, что ты работал каким — то хозяйственником средней руки. Мне Сашка Орехов рассказывал. И мне шепнули свои люди, что ты заходил ко мне в поликлинику много лет назад, когда я на Золотых песках отдыхала. И в знаменитом оркестре в телевизоре я твой профиль и близко не видела.

— Конечно, нет Анют, трубу я давно забросил, — перешёл он на серьёзный тон, — работаю заурядным руководителем одной конторы при большом заводе. В верха не лезу, довольствуюсь тем, чем обладаю. Воспитываю сыновей и люблю жену.

— Только её? — спросила она.

— Да, только её, но не отвергаю других женщин, которым я нравлюсь.

— Так ты подлый изменщик? — засмеялась она, — и по санаториям разъезжаешь, не лечится, а жизнь прожигать.

— Это я изменой не считаю. Измена, — это когда, ты бросил свою жену или она тебя. А сексуальные утехи на стороне, — это и есть здоровье и свидание с вечной молодостью.

Липовская опустила голову после его слов:

— Ты меня презираешь, за тот разговор в институте. А ведь это ты закапризничал тогда, а не я. Ты тогда мне заявил, что тебе не нужна такая жена как я. Я в тот миг стояла перед тобой и ждала, что ты возьмёшь меня за локоть отведёшь в невидимое место и отхлещешь по щекам. Те слова, которые вылетели из моих уст, — это был не голос разума, а голос досады и обиды за тебя. Я тогда считала изгнание из института, чуть ли не концом жизни. Я сама с грехом пополам окончила институт, но по своей специализации работала мало, всё больше старшей медсестрой трудилась в городской больнице да в регистратуре. А потом ещё когда был жив папа, но не работал директором, он меня устроил в свой заводской профилакторий. А сюда меня мой новый муж оформил. Не хотели принимать, я же гражданка России. Но он всё утряс.

Она приложила руку к груди и с грустью произнесла:

— Вроде сейчас диетология приобретает большую популярность, но у меня не лежит душа к этой специализации и не лежала никогда. Наверное, это от того, что сама я не признаю никакой диеты.

Липовская замолчала, крутя в пальцах санаторную книжку.

— Так тебе диетпитание надо? — спросила она.

— Нет, я за общий стол сяду, — отказался Павел, — а то, что между нами произошло, я думаю, вина лежит на нас обоих. Мы не могли вовремя откинуть ненужные амбиции и разобраться в наших чувствах, которые как мне казалось тогда, были у нас искренни.

— Иди, завтракай? — сказала она, — у нас с тобой много времени будет поговорить.

— Ты когда освободишься? — спросил он у неё.

— Через два дня я полностью буду в твоей власти, — обнадеживающе сказала она, — мой капитан уйдёт в рейс на три недели.

глава 8

Спустя два дня он сидел со своей одноклассницей в ресторане «Ванда» и пил с ней коллекционное вино из подвалов графа Воронцова. Он выслушивал её жалостливые сетования на жизненные невзгоды, на личную неустроенность и никчемность в этом мире:

— Я давно поняла свои ошибки. Мне мать постоянно предрекала красавца мужа крупного учёного или партийного руководителя, а на деле получилось, что один лишь функционер и тот зануда делал мне предложение и ни одного учёного. И вот итог моей разборчивости, — нашла себе невзрачного муженька старше себя на четырнадцать лет с неотапливаемым жильём. После того как союз распался я ходила какая — то растерянная. Деньги не платили месяцами, в магазинах ничего нет. И тут появился на небосклоне богатый иностранец. Он приехал в наш город вступать в наследство покойной сестры, которая работала вместе со мной в профилактории шеф — поваром. Хотя я с ним познакомилась до этого за полгода, на похоронах, но там была одна мрачность. А тут траур был стряхнут, и он показал мне свою щедрость. За два дня оформили с ним бракосочетание. По сути дела, он купил меня за подарки, и я, не раздумывая согласилась с ним покинуть Россию.

…Она сделала паузу и выдала другой вариант своего бракосочетания:

Думаю, лучше надо было сойтись с тем функционером. Пускай он и зануда.

— А функционер этот Золотов Васька, — догадался он.

— Он, но я на него смотреть раньше не могла, он больше похож на работника похоронного бюро. Признаёт только чёрные тона, и до крайности директивным стал. Васька в обкоме партии не последним человеком был. Обком развалился, но он в администрации возглавляет какой — то отдел. Он до сих пор не женатый и его все там зовут мальчиком. Делал мне несколько раз предложения и дарил дорогие подарки, а я его игнорировала. Отталкивающая внешность и воняет от него прелью какой — то. Он в школе мне надоел со своим запахом. С ним хорошо дружил твой лучший друг Орехов.

— Я знаю это, и знаю почему, — ответил он.

— А ты знаешь, что у Сашки жена ослепла полностью? — спросила она.

— Впервые слышу от тебя, я и жену его не знаю.

— Знаешь, — сказала Анюта, — она хорошо на скрипке играла. Классом младше нас училась, Арина её зовут, а фамилия Дружина.

— Да, что — то припоминаю, — утвердительно сказал он, — а почему она ослепла?

— У неё и так было плохое зрение, а тут слух прошёл, что он её сильно ударил по голове, и у неё произошло отслоение сетчатки на обоих глазах. Пьёт он сейчас сильно, играет иногда в переходе метро вместе с ней на пару. Но чаще, конечно, один стоит. И в своём футляре саксофона теперь только бутылки пустые носит сдавать в пункт стеклотары. Орехов живёт сейчас недалеко от нас, в полуподвальном помещении двухэтажного дома на Пушкинской улице.

— С трудом верится, — прервал её Павел. — У него не замечалось раньше предрасположенности к спиртному. И последний раз, когда я его видел, он выпил не больше ста граммов.

— Мне кажется, он устал от тяжёлой жизни вот и запил. А она у него действительно непонятная какая — то пошла. Что нас ждёт впереди одному богу известно, но мой папа не одобрял последние действия политбюро. Он как в воду смотрел что СССР идёт ко дну.

— СССР — это был мировой идеал! — посмотрел он внимательно на неё и добавил: — Анюта, никогда не надо огорчаться, морщин на лице не будет. И вообще, мне кажется, что ты совсем не это хочешь рассказать. Я же вижу и чувствую.

— А что же, по-твоему, я должна тебе сказать? — посмотрела она испытывающее в его глаза.

— Ты мне хочешь сказать, что устала барахтаться в озере лжи, и встретилась со мной не для того, чтобы рассказывать сельские новости, а для того, чтобы, как раньше потерять со мной голову, как девчонка, забыв про нравственность.

— Если ты всё знаешь, тогда пошли ко мне в гости? — смело бросила она ему и взяв со стола дамскую сумочку, повлекла Павла за собой.

Они тогда после ресторана, направились на пиратскую шхуну, где пили уже Шампанское с трюфелями. Только после пошли к ней домой в холодную квартиру, где он, растянувшись на чужой постели, узнает цену своих достоинств, которые долго и терпеливо все эти годы носила в себе эта женщина, надеясь на обязательную встречу.

Анюта ему расскажет, что все эти годы разлуки у неё не было мужчин, с которым она могла бы сравнить Павла. И что счастье уехало от неё с Московского вокзала вместе с комсомольским отрядом, создаваемым под руководством Васи Золотова.

Последующие все ночи, находясь в Ялте, Павел проведёт в её квартире. Домой она его провожала с железнодорожного вокзала в Симферополе. Дожидаясь поезда, Анюта, положив, голову ему на колени, сказала:

— Милый, я боюсь у тебя спросить. Не просто боюсь, а не хочу вторгаться в твою жизнь, для того чтобы не разрушить её. Но ты должен знать, если у тебя будут изменения в личной жизни, я тебя буду ждать. Вспоминай меня, не забывай? Ты мне всегда будешь, нужен, под любым соусом. Хочешь, верь, хочешь не верь, но я, кажется, влюбилась в тебя второй раз. У меня теперь к тебе любовь в квадрате. Потому что первая тоже пока не прошла.

Он тогда ехал в поезде и думал о ней и своей семье, которую любил и был сильно привязан. Себе он сказал твёрдо, что десять таких красавиц, как Липовская с помощью дюжины бульдозеров не смогут его оторвать от родного очага. Он, тогда не подозревал, что она его всё больше и больше будет затягивать в свои сети.

Павел по приезду из санатория неоднократно с ней созванивался и приезжал в Ялту на выходные дни. Через год он возьмёт себе путёвку опять в Ялту, но в другой санаторий и опять их захлестнёт круговорот взаимных любовных отношений. Он вспомнил их совместные поездки в Севастополь и прогулки по морю, где Анюта откровенно намекала ему, что пришла пора задуматься им обоим о брачном сближении. Тогда Павел без обмана ей ответит, что никогда об этом не задумывался, и веских причин для развода с женой у него пока нет. После этой встречи, она пропадёт на три дня, а потом сама придёт за ним в санаторий с маской вины на лице. Разговор о браке, она больше никогда не будет заводить, поняв, что она проморгала своё счастье и разводить своего любимого мужчину на эту тему в данный момент бессмысленно.

Когда он, уволившись с работы, не созваниваясь с Анютой, сядет на поезд и поедет в Крым, её уже там не будет. Телефон её упорно молчал. И тогда он, решившись, нажмёт на кнопку звонка двери квартиры, которую ему неоднократно открывала для него Анюта. В этот раз перед ним стоял небритый мужчина в морском кителе без знаков различия.

— Бывший капитан первого ранга Аркадий Маркелов, — представился он. А вы, как я понимаю, Павел Тарасов, — друг детства Липовской, — догадался он и произнёс: — Не теряйте зря времени в Крыму, она покинула Ялту и уехала в родную вотчину к своей сумасбродной мамочке. Я знал, что этим закончится наш брак.

— Знали, а что же тогда жили с ней? — спросил Павел, — зачем преднамеренно надо было губить своё здоровье стрессами, не веря в свои силы?

— Вы проходите ко мне, если не торопитесь? — чего на площадке стоять, — пригласил он Павла в квартиру.

Павел снял плащ с себя и начал осматривать, место, куда бы его повесить. Не найдя ничего подходящего, он повесил плащ на ручку двери.

— Только притворяться не надо, что не знаете, где у нас гардероб находится для верхней одежды? — спокойно сказал капитан, — Липовская мне всё рассказала про ваши отношения.

Капитан взял плащ и перевесил его во встроенный шкаф в стене.

— А силы свои молодой человек я знаю. Просто всегда надеялся, что она забудется в Ялте после смерти своего отца, которого Липовская очень любила. Кстати, она и вас не меньше любила. И если вы приехали сюда, то значит, не знаете, что ваш сын Антон капитан — лейтенант три месяца назад погиб во Владивостоке при учениях, где он в последнее время служил на боевом корабле.

— Сын Анюты погиб? — спросил Павел.

— Он ваш совместный сын и она всё это время скрывала от вас эту тайну. Знали об этом только ваши отцы и никому не говорили об этом. А сейчас я думаю это не должно быть тайной.

Павлу трудно было поверить в такое известие.

«Не могла словоохотливая Анюта хранить в себе столько лет тайну о совместном сыне, — думал он. — На неё это было не похоже. По складу её характера она любым способом попыталась бы добиться, чтобы Павел обязательно узнал о существование сына, который живёт на берегах Волги. Значит, она замкнулась после этого и ушла вся в себя после того, как родила Антона. А я тоже хорош, мог бы посчитать, сколько лет её сыну».

Но терзать себя напрасно за то, что проскользнуло мимо пальцев безвозвратно, не было никакого смысла. Ночевать в тот день Павел останется у Маркелова. А утром с унынием посмотрев на батарею пустых бутылок из-под массандровского вина, протянет на прощание руку Аркадию Маркелову, уедет на троллейбусе в Симферополь.

глава 9

Он сидел и слушал через наушники музыку Иона Джонса. Снимков Липовской в альбоме не было, только школьные кадры на катере, когда они двумя классами ездили по Волге. Все фотографии были приклеены или лежали между страницами и не имели отношения к зрелой жизни. Повсюду на него смотрели чистые, и ясные лица близких людей, с которыми было связано его детство и юность. Вот попалась фотография, где он на баскетбольной площадке со Стасом Толчковым. Этот человек стал легендой городского спорта. Не было ни одного спортивного мероприятия, где не возможно было встретить Стаса. Если он сам не участвовал, в соревнованиях, то обязательно судил их. Он не мог жить без спорта. Если бы Павел не знал Стаса родителей, то он бы тогда сказал, что у него мама была «Спортивная площадка», а папа «Стадион». Спорту он отдал всю свою жизнь. Народ ходил на стадион с большим удовольствием, зная, если Стас будет судьёй, то оригинальный его юмор придаст болельщикам массу приятных впечатлений. Он умело мог связать спортивный матч по волейболу или гандболу со своим неповторимым юмором, который помогал болельщикам осыпать штукатурку стен спортивного зала от громоподобного смеха. При этом на качество судейства к нему претензий никогда не было. Стас был одиноким всю жизнь, хотя у него росла дочь во Владимире, но он родился спортсменом, но не отцом. Этого не могла понять его жена, предоставив ему право выбора. «Спорт или семья», не вникнув в его родословную. У него в семье были все спортсмены, и естественно ультиматум жены, в конце концов, разозлит его. Он оставит и её уедет к себе на родину в Зеленый бор, окунув себя всего в гущу спортивных событий, где спорт всегда вносил праздник в жизнь этого небольшого, но красивого и спортивного городка. Он тогда скажет жене:

— У меня на первом месте спорт, а дальше вакансии отсутствуют, так как я зачат, видимо на стадионе. И придёт время, когда таких занятых людей, как я, будут награждать дотационными гаремами. Там, меня ни одна жена не спросит, где я шатался.

Павел встретился в своём городе с двумя своими близкими земляками, когда они приехали в его город на первенство России по гандболу, это Валеру Шиганова и Витю Блохина. Встреча была неожиданной с торжественным настроем. Они не знали, что их знакомый живёт в этом городе. Он же не мог себе представить, что команда из районного центра смогла дорасти до высшего спортивного мастерства. От них он узнает про всю жизнь своего старшего друга Стаса. Позже с ними он ещё не раз встретится на железнодорожных вокзалах Москвы. Незапланированные встречи всегда происходят на большом эмоциональном уровне и оставляют в памяти приятные впечатления. Поэтому эти встречи у Павла были незабываемые.

А со Стасом он встречался год назад, когда на новой работе он привольно три года разъезжал по России на своём красном Фольксвагене. Стас тогда работал тренером по ручному мячу и жил в трёхкомнатной квартире с матерью.

Стас все встречи ознаменовывал новыми анекдотами, которые сочинял сам. Все его анекдоты были не печатной формы, и никогда не носили обид для слушателя. Когда он увидел своего младшего друга около магазина Калинка, узнал Павла и сразу вспомнил, как он носил его на своих, плечах по школьному коридору. Стас вытянул руки вперед своей груди и скомандовал:

— Не двигаться! Стоять на месте!

Затем он вокруг обошёл Павла и начал на ходу рассказывать байку:

— Послал однажды отец своего младшего сына в лавку за алкогольным спотыкачом.

Тот ушёл и не вернулся. Прошло много лет с тех пор. И как — то отец, ковыряясь в саду с граблями, видит, подъехала к его дому роскошная иномарка и оттуда вылезает стиляга из журнала Плейбой.

— Здорово старик, — говорит он. — Помнишь, как двадцать лет назад ты маленького мальчика послал за спотыкачом. Вот видишь, я приехал на Мерседесе, у меня сейчас коттедж трех уровней жена красивая и прислуги полный двор.

Старик с безразличием посмотрел на него, поднял угрожающе грабли вверх, и спросил:

— А где спотыкач ослушник этакий?

После этого он крепко обнял Павла:

— Мне казалось Паха, ты в джазе Нового Орлеана играешь, а ты пролётки бьёшь на берегах матушки Волги.

— Нет, Стас профессиональным музыкантом я не стремился быть, несмотря, что музыку сильно люблю, но меня затянула в своё логово Курская Магнитная Аномалия.

— Прослышаны мы, что ты там ковыряешься в залежах природных ресурсах страны, как роторный экскаватор, но спотыкач всё равно за тобой.

— Где пить будем и когда? — спросил Павел.

— Только сегодня, и обязательно у меня дома на стадионе Спартак. «Сегодня там футбол две новые наши городские команды встречаются», — сообщил Стас. — А меня на трибунах увидишь. Я тебя буду ждать в семнадцать часов.

В назначенное время Павел появился на стадионе Спартак. Стас сидел на полупустых трибунах и смотрел на разминку футболистов.

— А чего болельщиков так мало? — спросил Павел.

— А что в вашем городе хочешь сказать, футбол при заполненных трибунах проходит, — парировал Стас. — Сейчас на высшую лигу народ не вытянешь, а ты хочешь, чтобы на новые провинциальные команды болельщики шли смотреть. Будто на стадионе им будут выдавать благотворительную похлёбку. Нет Паха, те времена прошли, когда мы, чтобы сэкономить десять копеек, лезли через заборы и дырки на матчи при переполненных трибунах. Болельщика отвадили от стадиона, телевизоры да садовые участки. Ну и естественно веяние новой жизни, внесли у многих болельщиков безразличие к спорту. А молодёжи спорт давно не нужен с тех пор, как его сделали платным, а бесплатный спорт не всегда оправдывает себя.

— А куда деваться, сейчас бесплатного ничего нет, — заметил Павел, — как только второй раз окно в Европу прорубили, так и жизнь перевернули.

— Не в Европу окно прорубили, а в Америку, — поправил Стас. — Ладно, распаковывай свой кейс? Будем понемногу заправляться, и наслаждаться великолепной игрой новых команд. Тренера я смотрю, уже накатили по стакану. Вон тот, что в клетчатой рубашке тренер Рубина, Попов, — кивнул Стас на скамейку запасных, — а второй со свистком на груди, — тренер команды КПУСС, Ларин. Сейчас матч начнётся, они заберутся на трибуны, и ты увидишь оперкот одного мальчика Дениса, который обязательно тебя удивит.

Павел слушал и не догадывался, что Стас говорил, тая в себе, смысл своих слов о великолепной игре футболистов и оперкоте Дениса.

Когда на поле выбежала судейская бригада, и команды разыграли мяч с центра поля, Павел сразу понял, что игра будет в одни ворота. В команде Рубин играли молодые мальчишки, которым не было и по восемнадцать лет, а в команде КПУСС бегали атлетически сложенные взрослые мужчины.

— Эти здоровяки порвут сейчас мальчишек, — сказал Павел, протягивая Стасу стопку с водкой.

Стас опустошил стопку и сморщил лоб:

— Не скажи, — эти мальчишки живые и техничные, они на моих глазах росли. Другая команда, совсем новая, они не успели сыграться. КПУСС создал Гоша Ларин, месяц назад. А Рубин — это бывший наш Водник, команда юношей, которая стала старовата для возрастных подгрупп. Для основного состава у них технический уровень слабоват. Вот городская власть и создала из них новую команду, чтобы пацаны не разбежались в разные стороны.

— Денис, что ты делаешь пень дубовый? — вдруг закричал с трибуны на игрока под девятым номером тренер Рубина. — Бегай за тем, к кому я тебя приставил, ломай его игру

— Что он ненормальный, чего он так орёт на своих подопечных? — спросил Павел.

— Подожди это только начало, — сказал Стас, — я же тебе обещал опер — кот показать, ты его увидишь.

Молодая команда Рубин, явно превосходила в технике своих великовозрастных соперников, и игра впервые минуты матча проходила у ворот КПУСС. Было забавно смотреть, как маленький мальчишка, хорошо владея мячом, ловко обводил почти двухметрового дядю. С трибун начали раздаваться смешки и обидные выкрики в адрес игроков КПУСС.

— Дави команду Ларька, — кричали с трибун болельщики. — Ещё раз услышу, по роже получите у меня, — кричал неизвестно кому Ларин.

— Береги свою рожу ошмёток культуры, — чей — то звонкий голос послал Ларину ответ.

— Ах, так, ну погоди у меня гнида, я сейчас Альберта каратиста по мобиле вызвоню, он со всем стадионом быстро разберётся, а бегает он неплохо.

— Не отвлекайся дурень, не то твоим голенастым игрокам сейчас гол вкатят, — вновь бросил кто — то из болельщиков реплику с трибун тренеру КПУСС.

И действительно у команды Рубина возник голевой момент, который не смог использовать вездесущий Денис.

— Денис придурок, — орал уже тренер команды Рубина, — ты, что делаешь паршивец. Гол не смог в пустые ворота забить. На тебя девочки смотрят, ничего от них сегодня не получишь за это. Даю тебе пять минут на исправление ошибки, а чтобы пупырь был в сетке противника.

— Замучаешься, — крикнул ему Ларин, — давай лучше ещё по одной пропустим за ничью?

— Ты пей за ничью, а я за победу, — ответил громко ему тренер Рубина.

Они прилюдно выпили водки, закусив её национальной русской закуской — огурцом, и принялись вновь посылать бранные слова своим питомцам.

Молодая команда молчала на грубые выкрики своего тренера, а другая команда только разводила руками.

— Стас, чего они так себя ведут, — спросил Павел, кивая на тренеров, — на них же публика смотрит, а не дай бог, на видеокамеру их поведение снимут.

— Все знают вплоть до главы администрации, и их бы давно сняли, но никто за копейки тренером работать не хочет.

— Ты же работаешь?

— Я не работаю, я живу здесь. Поэтому я рад любой копейке. С моим возрастом, я нигде больше не нужен. Хотя я бы и сам никуда отсюда не ушёл. Пенсия не за горами.

— Денис пять минут прошло, где гол? — надрывался до хрипоты тренер, — я убью тебя сейчас.

Чернявый симпатичный мальчишка Денис бросился отнимать у верзилы потерянный им мяч, но в пылу борьбы ударил по ноге соперника, который вмиг очутился на газоне. Хватаясь за колено, он заорал благим матом на весь стадион:

— ЁКЛМ, е… ь тебя в душу.

Судья подбежал к Денису и показал жёлтую карточку.

— Стас, а подкованному игроку за нецензурную брань надо красную карточку показывать!

— Нельзя.

— Почему? — удивлённо спросил Павел.

— Команда КПУСС создана на базе культурно просветительного училища. Там играют одни преподаватели.

— Ну и что из этого, что преподаватели?

— Как, что? Они же должны в людские души нести культуру. Вот он до Дениски, частицу своей культуры донёс. А как же иначе? — засмеялся Стас, — наливай по следующей стопке, — сказал он.

Всё это Стас выговаривал с приятным басом так, что на трибунах слышали его речь тренера и болельщики.

— И нам бы Валера не мешало выпить, — сказал Ларин своему коллеге.

— Я с великим удовольствием, — не отказался от стопки тренер Рубина, Попов.

Но им помещал это осуществить Денис. Он забил красивый гол в ворота КПУСС. На трибунах пронеслась бурная волна аплодисментов.

— Вот теперь можно спокойно выпить за красивый гол, — оживлённо предложил тренер Рубина.

— Ты хочешь под мою водку победу свою торжествовать? — спросил разъярённый Ларин, — ничего не получишь. Беги сам в магазин в перерыв и пей, сколько влезет.

— Ну, ты и жмот Ларёк, подавись своей водкой, а мы всё равно победим, — уверенно сказал Попов.

— Попов, спускайся к нам, мы тебе нальём, — позвал Стас тренера молодой команды.

— Хороводник забубённый, — бросил он Ларьку и, перепрыгнув через пустующие ряды, сиюминутно оказавшись на нижних местах около Стаса и Павла.

— Ну, как Стас красивый гол мой Денис забил? — взяв в руки стопку, спросил он.

— Ничего, нам понравился, как Давид Кипиани сыграл в свои лучшие годы, — похвалил Дениса Стас.

— У Кипиани все года были лучшие, — заметил Попов, — Кипиани — это советский Пеле. Если таких бы парочку в команду России, — мы бы весь мир обыграли.

— Вот это русское «ЕСЛИ» и губит нас. «Не суждено нам Валера медали зарабатывать на международных аренах», — твёрдо сказал ему Стас.

— Это почему? — обиженно произнёс Попов, — смотри как ЦСКА хорошо в этом году причёсывает всех на кубке УЕФА. Увидишь, кубок они заберут.

— Мне такая победа радости не приносит. Там половина туземцев играет. Я за такие команды не болею. Ты ещё мне загни, что наша государственная дума выиграла, у бразильского сената и немецкого бундесрата. Не, к чему заграницу подкармливать, — своих футболистов нужно воспитывать. Развалили футбол в стране, сейчас побежали за бугор за помощью. Антанта нам не поможет. Ведь были же у нас свои самобытные футболисты, которые по сто очков форы давали папуасам.

— Вот именно папуасам, но не бразильцам и немцам, — возразил Попов. — Я согласен с тобой, что нет старого красивого футбола в стране и давно уже. А кто виноват в этом? Не мы же с тобой? Обидно у нас в России сто пятьдесят миллионов человек, не можем обыграть Данию, где население пять миллионов и Португалию с десятью миллионами.

— Валера дело не в этом. В Китае народу свыше миллиарда человек, однако, они играют ещё хуже нас. Но китайцы сильны в других видах спорта. У них подход правильный ко многим видам спорта. Но не далёк тот день, когда и они будут громить Россию на футбольных полях. У них земельные площади рисом засеяны. Вот сократят посевы, построят на той земле стадионы, тогда держись вся планета.

Стас прервался и начал молча разливать в стопки водку, а потом продолжил:

— По телевизору больше детский футбол надо показывать, а не волосатые грабли чиновников. Кому это интересно, что наши политики выиграли у Микронезии или Горландии. Федерацию футбола превратили в кузню по ковке долларов. Развалили весь спорт, теперь понты раскидывают, чиновники и депутаты разъезжают по чемпионатам мира, да Олимпийским играм с гнилым заходом, для поддержки наших спортсменов. Так позорно смотреть на это зрелище. Фанаты спорта мне нашлись, патриоты блин фейковые! Поддержите спорт хорошей организацией и денежкой!

…Всё это Стас пылко и громко доносил, до всех болельщиков. В это время их внимание было обращено на него, а не на футбольное поле, поэтому он, не прерываясь продолжал:

— Нечего почётными туристами депутатам выезжать. В следующие выборы, не дай бог выберут в президенты, какого — ни будь астронома или скульптора знаменитого, то все будут звёзды на небе изучать да в космос летать или скульптуры возводить. Дурость нам по ящику показывают, как наши бабы депутатки болеют хором за футбол. Это вообще анекдот всей истории человечества, которому место в книге Гиннеса. Главное берутся анализировать события на футбольном поле и восторженно лживо хлопать в ладоши и приплясывать. Ты скажи, что они могут понимать в футболе? — ткнул он слегка в бок кулаком Попова. — Зачем такая показуха? Вот тебе Валера от чего беды наши берутся в футболе. Если баба — депутат, начинает на всю страну судить о футболе, то нужно задёргивать занавес. И наверняка, она после поражения нашей команды обсуждает в своих кругах о замене тренера, который ни на толику не виноват в поражении сборной, а виновата система.

Попов выпил стопку и похлопал Стаса по плечу:

— Благодарю коллега, — сказал он, — я знаю, что политика и спорт под ручку ходят вместе. Мы далеки от этого и не знаем, что там, в верхах творится, но виноват в провальном текущем моменте, я считаю главнокомандующий. Ладно, пойду своим прокачку сделаю. Сейчас перерыв будет.

— Иди, победы тебе! Да смотри громко не ори, а то охрипнешь — пожелал ему Стас.

Тренер ушёл, как только раздался свисток судьи, предвещая конец первого тайма.

— Я, конечно, в футболе не силён, — сказал Стас, — но будь я у руля Российского футбола, я бы нашу сборную вместо тренировок, ежедневно выставлял играть против тридцати таких игроков, как Денис, поменяв только вратарей, тогда бы польза была и основному составу, и молодёжи. И такие матчи обязательно нужно транслировать по телевизору. Пускай народ, смотрит, кто на что способен. И запретил бы переход футболистам России во все зарубежные команды.

Наши спортсмены проигрывают на международной арене, не из — за отсутствия патриотизма, как многие считают. А потому что они носят в своей душе нищую карму народа, не смотря, что бабок у них, полна коробочка. А по классу игры они не хуже мировых звёзд смотрятся.

— Капризов и запросов много стало не у футболистов, а именно у функционеров, — сказал Павел, — нужно отрабатывать, что получают. Раньше, сборники на семь рублей жили и привозили с чемпионатов ведрами медали всех достоинств. Это была мощь нашей страны, никто не смел, тявкнуть на нас. Знали, какие мы в спорте, такие и в бою. Международный спорт, это, по — сути, мирная война. А сейчас наших соотечественников везде арестовывают по делу и без дела, а наши им ноты с грифом «СЕКРЕТНО» шлют.

— Некому показать Кузькину мать, — сказал сзади сидевший дед — болельщик. — Американцы за двух своих журналистов Бурю в стакане навели, а у нас то лётчиков засадят, то моряков. Парятся там годами, а когда их освобождают, столько себе почестей чиновники вешают, деваться некуда. Они обязаны, не ноты отписывать в таких случаях, а по первому сигналу ударить кулаком по ядерному чемоданчику с кнопкой, а по второму нажать на неё. Тогда будут знать матушку Кузьмы.

— Молодец отец! — похвалил его Стас, — ты, наверное, батюшка Кузьмы? — держи краба, — Стас протянул ему свою широкую ладонь. — Мне нравится ход твоих мыслей. Только буря была не в стакане, а в пустыне. А в стакане мы тебе сейчас наполним.

Стас налил ему водки и протянул кусок ветчины.

— Держи батя чарку, — выпей за того мужика, у которого хватит мудрости, не по чемоданчику кулаком молотить. А за того, который очистит землю от барбосов с оскаленными рожами, что опыляют наш русский народ своими вонюче — вредными примесями.

Болельщик с радостью взял в свою руку стопку и сказал:

— Станислав Викторович, за такой тост маловато будет одной чарки.

— Ну, ты дед даёшь, нам тут самим на один зубок осталось, — потряс он бутылкой с остатками водки перед его глазами.

— А я сбегаю, если у вас деньги есть, — сказал лукаво болельщик, и опрокинул стопку себе в рот.

— Ты видишь Паха, как прост и находчив русский мужик? — кивнул он на болельщика, — я недавно в кафе с подносом подхожу к столику, сажусь обедать. Приступаю, есть первое, а передо мной сидит, навроде этого, — кивнул он на деда, — ухарь в спортивной футболке без рукавов, а поверх галстук повязан, какие клоуны одевают в цирке. Смотрю у нас вторые блюда одинаковые, — шницель с макаронами и кефир рядом стоит. Он смотрит на меня с сытой рожей, и спрашивает:

— Шницель будешь есть? — вроде как свой мне предлагает, — я говорю, нет. А он, недолго думая своей вилкой, хвать мой шницель и откусил его. Я рот открыл от удивления. Хотел, было, ему в лоб заехать, но быстро сообразил, что сам хохмач такой же. В душе улыбнулся, но виду ему не показал. Доел рассольник, — макароны отставил, приступил к кефиру. Глоток отпил из стакана, но два глотка слюны своей напускал, и отодвинул стакан немного от себя, показав этим, что не хочу его пить. Спрашиваю мужика, кефир будешь? Он недоверчиво и испытывающее уставился на меня, смотрю, а рука его к своему стакану тянется. Испугался, что я в отместку его кефир выпью. А я ему свой стакан прямо перед носом бац. Пей, говорю, пей, — я уже наелся. Вышел на улицу, подошёл к газетному киоску, попросил у Тони наклейку, какую-то детскую коричневого цвета по рублю кружок. Прямо там у неё вырезал ножницами и наклеил себе на язык. Смотрю, вышел охотник за чужими шницелями. Спрашиваю его, вкусно было? Он в ответ утвердительно отрыгнул, поглаживая себя по животу, и говорит:

— Да спасибочки очень вкусно, а у вас аппетит очень слабый. Витаминов нужно больше пить. В кефире их много находится.

— Я ему отвечаю, — в том кефире витаминов, который ты выпил, было больше, чем ты думаешь. Говорю, что страдаю больше двадцати лет твёрдым шанкром, и показываю ему язык.

Он интересуется, что это такое?

Стаса в это время окружили другие болельщики, зная, что любой рассказ его заканчивается бурным смехом.

— Стас, а что это такое, твёрдый шанкр? — спросил его кто — то из толпы.

— Вот и он у меня про это спросил, — засмеялся Стас. — Говорю ему, что это неизлечимая сифилитическая лейкодерма. Объясняю популярно, что вместе с кефиром он моих соплей отведал полстакана. Он от такой новости аж красными пятнами покрылся, и зрачки от испуга, наверное, к темечку закатил. Потом резко подпрыгнул на месте и вприпрыжку побежал в кусты. Это надо было видеть, я таких глаз в жизни не видел.

Все знали, что Стас мастак на подобные приколы, и громкого смеха не последовало.

— Бомжа, какого — то ты Стас напугал, ему эти болячки по хрену, — сказал дворник стадиона, — у них у каждого заразы в ассортименте.

— Не скажи Арсений, бомж бомжу рознь, — сказал Стас.

— Тебе Станислав Викторович надо было его проверить, может, он околел там, в кустах, — рассмеялся дед, после выпитой водки.

— Может, и околел, но ненадолго. На следующий день, на Московском вокзале сидит в своём галстуке на ступеньках входа в метро и просит с иконой милостыню на лечение страшной болезни. Всё лицо и руки у него разукрашены марганцевыми пятнами и жалобно просит:

— Подайте Христа ради.

Кто мимо него проходит без вклада в его кепку, он вдогонку им угрожает вслед:

— Подайте, ядрёный рот. Ну что вам жалко, что ли, не — то завтра вас встречу обниму с радости и поцелую.

И люди кидают ему бумажные купюры, одни из — за боязни, другие ради смеха. А пожирателю моего шницеля только этого и надо, и я не удивлюсь, если завтра увижу его за рулём Мерседеса. Предприимчивый оказался, как Сорос. Таким предоставь трамплин для коммерции и все рынки наши будут, — даже мандарины и гранаты к нам перейдут.

— Стас пошли ещё лучше в магазин сходим, а то на второй тайм у нас водки не осталось, — предложил Павел.

— Нет, мы лучше ко мне домой сейчас пойдём. Со своей учительницей хоть поздороваешься. А футбол смотреть больше не будем. Молодёжь не отдаст победу. Денис ещё пару раз протаранит ворота культуристов.

По дороге им попался гастроном, они зашли в него за водкой. Павел полез за своим кошельком, но Стас остановил его руку.

— Теперь моя очередь угощать, и молчи ничего не говори.

Он протянул симпатичной продавщице купюру.

Подавая Стасу водку, продавец, пристально глядя на Павла, сказала:

— Извините, но у меня нет сдачи пятьдесят копеек.

— А у вас туалетная бумага есть? — серьёзно спросил Стас.

— Да есть, — ответила она, — три рубля рулон.

— Эх, была, не была, — сказал Стас, глядя на Павла, — чего мы мелочиться будем. Кутить будем с шиком. Отмотайте, пожалуйста, на пятьдесят копеек пятнадцать метров гигиены.

Как понял Павел, продавец не оценила его юмора и начала Стасу объяснять, что туалетная бумага товар не делимый и метражами не продаётся, а только рулонами или коробками.

— Хорошо, я вас понял. Тогда на чеке запишите свой телефон и домашний адрес. Я в критический момент, когда рядом буду находиться, вместо платного туалета к вам зайду за пятьдесят копеек.

Она рассмеялась, не переставая смотреть на Павла.

— Стас, ну как тебе не стыдно, при постороннем человеке, меня в неудобное положение ставить, — мягко побранила она его.

— Где посторонний? — обнял он Павла, — это Паха. — Ты, что не помнишь его? Он в нашей школе учился, у меня на горбу в перемены катался.

— Как катался, не помню, но, что он хулиган несусветный был, вспоминаю. И годиков много прошло, а вроде вчера всё это было. Начальником большим, наверное, работаешь, или новым русским стал? — спросила она у Павла, смотря на его внешний вид.

Стас Павлу не дал ответить:

— Бери выше, Софа. Новая русская это ты, со своим бакалейным магазином. А он у президента в личной охране работает. Законспирированный! Человек за кадром, — согнувшись над прилавком, таинственно сказал Стас и прижал указательный палец к губам, давая этим ей понять, чтобы она молчала об услышанной информации.

— Завтра пол города будет знать, что нас посетил человек президента, — сказал Стас, когда они вышли из магазина, — тем более у неё сожитель бывший начальник паспортного стола, а сама она раньше практиковала нетрадиционную медицину. Сейчас магазин выкупила.

— Зря ты так сильно загнул Стас, а то не дай бог с нашей русской угодливостью приставят ко мне охрану из местной милиции, — сказал Павел, — и тогда нормально не отдохнёшь. Хотя я завтра уже уеду.

— Кому ты нужен, тебя охранять. Ты же сам телохранитель, но вот пьяного тебя не посмеют сопроводить в милицию, — это точно.

— Как сказать? У нас любят преклоняться перед высокими чинами, — этот порок ещё не изжит в России.

— Подхалимаж на Руси — это противно и смешно, но реально и не смертельно, — сказал Стас, — а вот смотреть равнодушно, когда молодёжь наша гибнет, — это трагедия. Стадионы и спортивные залы пустуют, — вот, где беда. Спорт надо делать бесплатным в особенности для детей. Кто посещает Фитнес клубы и другие элитные заведения, пускай платят бабки, а всё остальное должно быть бесплатно, тогда мы вновь будем побеждать на международных аренах. И я надеюсь, что спорт всё — таки будет таким же массовым, как и прежде.

— Может и будет, но мы до этого не доживём, — пессимистически заявил Павел, — то, что создавалось десятилетиями, разрушили всё с космической скоростью. И кто — то на этом хорошие бабки заработал.

— Почему ты так думаешь? — спросил Стас.

— А у нас в стране, демонтаж дороже стоит, чем монтаж, — сказал Павел, — а чтобы восстановить старую спортивную систему, это считай нужно новую революцию делать. Так как многие спортивные сооружения находятся сейчас в частных руках. Я вот внучке своей не рекомендовал спорт, чистоты в нём мало. А вот физкультура и танцы ей не помешают.

— Может ты и прав, — пробасил Стас. — Девочке, особенно красивенькой, совсем не обязателен спорт — огрубеет. И насчёт старой системы, я тебя тоже поддерживаю. Ведь раньше с нас спрашивали в обязательном порядке загруженность спортивных площадок и залов, а сейчас деньги и никому это не нужно. Тренеров — общественников нет, отлучили практически всех от спорта. А они большую работу проводили с детьми и молодёжью, особенно в провинции. А всё это глупый циркуляр, не допускать к работе без соответствующего образования. Разве мало у нас, в СССР было заслуженных тренеров, у которых кроме среднего образования ничего не было. Николай Эпштейн зубной врач по профессии, а тренировал команду мастеров Химика. Наш покойный Миша Носов — тоже заслуженный тренер. В настольный теннис играть не мог, а воспитал лучших игроков Европы двух братьев, и ещё с дюжину мастеров международного класса. Да разве мало у нас подобных ему самородков было. Короче людей сейчас ценят не по способностям, а по бумагам. А бывают такие дубы приходят после институтов, которых бы я на пушечный выстрел не подпустил к детям. Они кроме азов ничего не знают, а потом идёт сплошное уродство. Но всё равно Паха я оптимист и верю, что спорт скоро у нас войдёт в нужное русло. Главное, чтобы правительство помнило, что Россия — это не только Москва и Питер, но и глухие деревни. Помнишь Заволжье с населением сорок тысяч человек, который дал Советскому Союзу Олимпийского чемпиона Валерия Лихачёва. И наш город, который вырастил Павла Ивановича Шиганова, — чемпиона СССР по лыжам. И дети у него спортсмены.

— Валеру, сына его младшего, я несколько раз встречал на Курском вокзале, — перебил его Павел и даже в своём городе.

— А сколько хоккеистов получила высшая лига с наших стадионов, — продолжил Стас, — сам посуди Москва, вся затянута выхлопными газами и промышленным смогом. Каких спортсменов можно вырастить при таком климате. Все москвичи рождаются, считай чахлыми, а у нас вздохни, какой воздух. Чище, чем в Швейцарских Альпах. У нас есть тренер один в городе по шахматам Миша Плотников, так он всегда болеет против России. Пускай говорит весь мир, сравнивает результаты нашего спорта с низким жизненным уровнем России. Ему то, чего надо, — двигай пешки в нужную сторону. Работай, ищи таланты и не скалься. А он мне, — я хочу, чтобы все мои пешки до ферзей дошли. Дурак, говорю ты Миша. Ты обозлился на весь мир, вот и болеешь против своих соотечественников. Тебя в мирное время нужно в расход пускать. Говорю, ему если бы ты ночью со своими бывшими жёнами любовью занимался, а не решал свои шахматные этюды, тогда бы тебя жены не бросали. И ты бы не был таким обозлённым на весь белый свет. Я его тогда припугнул прилично, потом говорю, ему: «Фишер ты недоношенный, — твою ненормальную позицию в отношении нашего спорта я вынесу на первой конференции и потребую твоей срочной пожизненной дисквалификации, как кладбищенского тренера». С тех пор он со мной не здоровается и не разговаривает. Мне, конечно, до фонаря его обиды. Вчера в спорткомитете встретил его, спрашиваю: «Уважаемый Роберт, ты, что так сильно обиделся на меня? Я же пошутил. Так и будешь при встречах щёки, как гигантский хомяк раздувать?»

Плотников окинул меня презренным взглядом, и через плечо говорит:

— Если ты публично извинишься передо мной на оперативке, тогда поговорим о перемирии.

Я от его демарша дар речи потерял. Но быстро взял себя в руки и прямо при всех присутствующих спортивных работников в комитете, даю ответ этому гроссмейстеру:

— Миша если ты сильно обиделся на меня, то набери в рот говна и плюнь в меня. Что там началось, тебе не передать. Теперь точно после этих слов он до конца своей жизни со мной, словом, не обмолвится, — разведя руки в стороны, сказал Стас.

Павел от души рассмеялся над словами Стаса.

— Я знаю этого шахматиста, он во дворце культуры раньше тренировал заводскую команду. В свободное время приходил к нам в музыкальный сектор постигать обучение игре на валторне. Чванливый был мужик.

— Не то слово. Сейчас он натуральная сволочь. Его никто не уважает. И на пенсию не выгоняют, бояться. А ему уже давно за семьдесят лет.

Стас остановился перед своим подъездом и протянул бутылку Павлу.

— Паха, положи водку себе в кейс? — попросил он, — а то мама у меня не любит, когда я всему городу показываю свой достаток.

Павел открыл кейс и спрятал в него бутылку.

— И все — таки я Паха верю, что будущее российского спорта за провинцией.

— Верь на здоровье, а я останусь при своём мнении, — сказал ему Павел, — я сейчас часто буду мотаться сюда, будем вместе, следить за улучшениями российского спорта.

Но Павел после этой встречи больше Стаса не видел, хотя приезжал на родину по два раза в месяц. Но эти наезды носили чисто рабочий характер. Он появлялся на два, три часа садился за руль и спешил назад домой. Пустое времяпровождение для его работы стоили больших материальных потерь.

глава 10

Павел Алексеевич, просмотрев альбом, шумно закрыл его и спрятал в верхний ящик комода. После чего направился в спальню. Проснулся он только к обеду.

— Надо будет осуществить полноценную поездку, а что я молниеносные заходы делал туда и даже на ночь не задерживался. Отдохнуть хоть месяц у матери. Работа всё равно стоит. Прибыли пока никакой нет. Сменю курс минуя столицу. Попасусь на родине. Может, что — то, за это время вместе с отдыхом наскребу и по работе, — сказал он своим домочадцам за обеденным столом.

— Ты же работаешь с их медицинским центром, — сказала жена, — разве этого мало. В месяц по нескольку раз мотаешься.

— Это всё не то, — задумался он и встал из — за стола. — Родине я давно внимания не уделял, Москва захлестнула с её компаниями. Да так я и сделаю. Завтра — же уеду на Волгу, — решил он.

Отставив все дела по дому, он на следующий день собрался и ночью поехал на машине в Нижегородскую область, планируя к утру быть там. Дорогу он хорошо знал и ехал без всяких препятствий и затруднений. К десяти утрам он уже был в квартире матери. Мать, обрадовавшись внезапному приезду сына, с возгласами начала обнимать и расцеловывать Павла.

— Я, как чувствовала, что ты приедешь, пироги спозаранку принялась стряпать. «Ёкать в груди ещё со вчерашнего вечера начало», — сказала она.

— Коля вставай, Павел приехал, — принялась она будить старшего сына.

Тот лежал под простыней с закрытыми глазами, не спал, и вставать не собирался.

— Николай вставай, хоть поздороваемся, — сказал Павел.

Старший брат открыл глаза, а затем снова закрыл. Пальцем показал вниз:

— В нашем доме в гастрономе продают дешёвое вино. Сходи, купи, а потом поздороваемся, — сказал он.

Павел засмеялся, он всегда воспринимал с понятием его шутки.

— Вот он такой, — сказала мать, — он у них все стограммовые коньячные шкалики скупил. Я каждый день ходила, узнавала, когда они их распродадут. А вчера вино завезли дешёвое, чуть дороже ливерной колбасы.

Николай с головой натянул на себя покрывало.

— Матрас вставай, — закричала на него мать, — не стыдно с бесстыжей рожей. Брат приехал, а у него силёнок нет встать.

— У меня водка Ржаная есть, долгоиграющая бутылка и не одна, — сказал Павел.

— Культурные люди утро начинают с вина, — скинул он до пояса покрывало.

— Культурные люди утро встречают с восходом солнца, овсяной кашей, чаем и свежей газетой, — стащила совсем покрывало с него мать.

Брат, оказавшись без покрывала скрестив ноги, принял сидячее положение:

— Покажи мне хоть одного почтальона, который почту приносит с восходом солнца, тогда я скажу, что мы живём в туманном Альбионе, — прохрипел он.

Николай протянул брату руку и нехотя пошёл в ванную.

Павел спустился вниз в магазин, где встретил Женьку Рогожина своего одноклассника.

— Паха ты чего нас так редко навещаешь? — спросил он. — Покажешься, как золотой дукат, звякнешь об пол и закатишься в щель. Правда, что ты в кремле работаешь?

Павел понял, что сработала прошлогодняя ложная информация Стаса, но этот вопрос тактично пропустил мимо ушей.

— Я здесь последний раз был год назад, — ответил Павел, — но наезды часто делал в Нижний Новгород, а в Зеленый бор, если и заскочу, то часа на три, не больше. и бывал год назад часто, но эти наезды были кратковременными, туда-сюда. Так что новостей практически никаких не знал. Каждая встреча для меня с одноклассниками, это ящик новостей.

— Понимаю тебя, но иногда я делаю мысленно определение, что в наш городок населяет больше блондинов и рыжих, — подмигнул он Павлу. — Может наш город викинги или крестоносцы создавали?

— Нет Женя, я думаю, не викинги, а вот что ты языком Родиона стал говорить, очень похоже.

— Я же работаю у него, — сказал Рогожин. — Кстати, сын у Анюты Липовской полностью твоя копия. — Похоронила она его.

— Я в курсе, наслышан, — сказал Павел и вспомнив его важную должность на заводе, спросил:

— Слушай Женька, ты же вроде начальником большого цеха был? А вид у тебя затрапезный, будто землекопом у Родиона работаешь.

Это было год назад. Как завод продали, так нас с Алексеем Марковым попёрли оттуда. Приехал дядя большой грузин, и набрал свою команду. А завод распилили на семь мини — заводов, — объяснил он. — Сейчас я — работаю у Пуха в бригаде десятиборцев, десятником. А одежда в данный момент на мне рабочая.

— А где же прозябает Марков, — спросил Павел.

— Лёха Марков с главных инженеров перешёл в охрану работать. Ты бы его видал, постарел. Зубы все потерял, а денег вставить новые, нет. Кручинится сильно по старой жизни. Родион обещал ему подобрать работу по специальности. Он хочет индустриальную базу по механике создать. Собирать и ремонтировать для заводов машиностроения оборудование.

— А что это за десятиборцы у Пуха, — спросил Павел.

— Десятиборцами он называет комплексную бригаду строителей, которые всё умеют делать и кирпич сложить и штукатурить, и плотничать. Короче все работы, для того чтобы начать строить коттедж с нуля и сдать его под ключ.

— И водку пить, — добавил Павел.

— А куда без этого сейчас денешься, я тоже к ней пристрастился. Веселей с водочкой живётся. Родион деньгой нас не обижает, платит всем неплохо. Заказчик за некоторые дополнительные работы частенько сам приплачивает. Мы их на квас запускаем.

— Вижу, — кивнул на набитую сумку вином Павел, которую Женька прижимал к груди, так как одна ручка на ней была оторвана.

— А как другие наши пацаны поживают? — спросил Павел.

— Многих в живых уже нет, а остальные все пьют. Твой друг Орех, музыкой давно не занимается. Оркестров в городе нет ни эстрадных, ни духовых. Один, правда, духовой в похоронном бюро остался, но они зачастую без работы сидят. Дохнут в основном бедные да пьяницы, у них денег не имеется на последний марш. Вот Орех до обеда и сидит с футляром от саксофона у церкви, а после обеда, что насобирает, пропивает со своей слепой женой. Жора Хлястик освободился недавно. Может, помнишь его на Новой стройке жил. В футбол вместе играли в юности. Отсидел мужик четырнадцать лет, а истинных убийц только нашли.

— Помню, его я хорошо, мы с ним даже дружили одно время, пока он первый раз не попал на скамью подсудимых за хулиганство, а потом наши дорожки разошлись. Но, что он сидел за убийство, я от тебя первого слышу.

— Не мудрено, он живёт в бандитском квартале. Наши парни туда никогда не ходили и не ходят, кроме твоего братца.

— Не бандитский, а спортивный квартал, — поправил Павел Рогожина.

— Ну, ты вспомни ещё времена царя Гороха, — удивлённо сказал Женька, — ты забыл, как Михаил Сергеевич выкинул лозунг об ускорении. Жизнь такие ускорения народу придала, что бежать уже некуда. А вспомни коммунистический лозунг — «Кто был никем, тот станет всем». — Так я тебе скажу, что он до сих пор в силе, даже ещё больше укрепился. Вместо меня начальником цеха стал Молокан Лёвка, — пройдоха на котором пробы ставить негде. Его дважды судили за аферу. Я его лично по тридцать третьей статье увольнял на закате социализма за кражу аптечек и инструментов. Тогда он работал у меня в инструментальном бюро, а он через некоторое время вынырнул с правом выкупа цеха и первым делом меня уволил. Так, что он сейчас уважаемый человек в городе. По телевизору часто показывают, как он оказывает помощь детскому дому.

— Это дело не плохое обездоленным детям помогать, — заметил Павел.

— Паха, на тебя посмотришь, можно подумать, что тебя не мать с отцом делали, а Вера Игнатьевна Мухина лепила. Что ты, какой наивный? Он детишками прикрывает все свои грязные делишки. На десять тысяч купит им игрушек, а миллион себе в карман положит. Я бы тебе плакаться об этом не стал, если бы ускорение шло по истреблению таких нуворишей, а ускорение идёт сейчас в другую сторону. Молоканы жиреют, а твой лучший друг Орех у церкви сидит с протянутой рукой. Денег на операцию говорит, всё равно не насобираю, вот и приговорил себя к медленной смерти. Я ему толкую, давай пройдёмся по всем близким, может, что насобираем. Рукой только машет. Он играл в переходе в Нижнем Новгороде на саксофоне, а деньги складывал на операцию у себя в доме. Отморозки выследили это дело, и когда дома была одна слепая жена, выпотрошили всю его квартиру вместе с деньгами и саксофон — сопрано немецкий прихватили с собой. После этого он совсем, духом упал.

— Надо будет зайти к нему, — сказал Павел.

— Обязательно зайди и к Липовской загляни, она через улицу от него живёт, — затем он опомнился. — Чего я перед тобой, как адресный стол распинаюсь. Ты без меня знаешь, как её найти.

Кстати, она работает на вокзале в железнодорожной кассе у Леры Шиловой, Пуха жены.

Рогожин перехватил свою сумку с вином, сославшись на синдром бригады, заспешил на работу.

— Приходи завтра ко мне, — Родион зарплатой богатой обрадует. Посидим втроём за хорошим коньячком, вспомним былые времена.

— Хорошо забегу, — пообещал Павел и пошёл к матери.

глава 11

Дома брат уже привёл себя в порядок. Чисто выбрившись и облив себя туалетной водой с дорогим терпким запахом, он в светлых брюках и белой сорочке помогал матери сервировать стол на кухне.

— Сейчас Валерка звонил по телефону, — сказала мать, — я его пригласила. Он придёт вместе со своей Лидой.

Валерка это был двоюродный брат Николая и Павла, которого они чаще называли Федей. Он был значительно младше их обоих, но имел уже дочь восемнадцати лет, против тринадцатилетнего Марка, — позднего сына Николая. И этой разницей возраста их детей он при совместной пьянке постоянно допекал Николая. Говоря ему: чем старше, дети, — тем отцы мудрее, а кто дочек воспитывает, тот вдвойне мудрее, так как мальчишек на половину улица воспитывает, а дочкиным воспитанием полностью занимаются отцы. Николай негодовал на Валерку, за такие высказывания по поводу мудрости и после этого прекращал ему наливать спиртное, которое покупал Валерка на свои деньги.

— А что Валерка не работает сегодня? — спросил Павел.

— Их предприятие выкупили какие, то дельцы из Москвы и сделали большое сокращение, — сказала мать, — вот подрабатывает, где придётся. Он не пропадёт у него руки золотые. У его подъезда всегда машины стоят. Он автоэлектрик от бога. Голодными не сидят.

— И вина халявного никогда не пропустит. Постоянно мне на хвост пушистый падает, — вставил Николай.

— Как тебе Колька не стыдно, сам постоянно у него на прикормке сидишь, — пресекла брата мать. — Как увидишь около подъезда Валерку около машин, так и бежишь к нему советы дурацкие давать. А после выуживаешь у него деньги на вино. Нет бы, хотя раз большую бутылку коньяку взял, да и угостил брата. Специально маленькие шкалики покупаешь, чтобы его не угощать. Бессовестный ты. Не знаю, в кого только уродился? У нас в роду никого таких не было.

— Ты его не защищай, — нахмурился брат, — вчера ему привезли за шабашку деньги и мешок кабачков. Вон видишь, на полу лежат, — показал он Павлу два перезрелых кабачка. — Переспели уже. Я у него просил вина купить. А он мне твердит, что у него долгов много. Толкует мне, возвращать время пришло. Всучил два кабачка, и говорит, продашь, — купишь себе вина. Я, как дурак с этими кабанами под мышками таскался по всему двору. Никому они ни к чёрту не нужны, у всех эти торпеды в огородах растут. Жмот он, — сам же вчера пьяный ходил по двору.

— Хватит ныть и причитать, пропойца золотая рота, — насмешливо сказала мать Николаю, — ты не знаешь, сколько у них долгов. У них девчонка взрослая растёт, её одевать надо.

— Может я и золотая рота, но я всегда всех угощаю, когда бываю в куражах. — Николай быстро налил себе в стакан вина и залпом выпил его.

— Не терпится ему, пьёт один. Убила бы гада, — она замахнулась на него поварёшкой, которой накладывала пельмени, но не ударила.

В коридоре раздались шаги. Пришёл Валерка с женой. Пока Павел с матерью их встречали, брат на кухне уже закусывал после второго выпитого стакана.

Мать это заметила и сказала:

— Павлик, больше не наливай этому Матрасу, он совсем обнаглел. С утра смотреть на его пьяную рожу сил моих дамских не хватает.

— Сегодня пускай пьёт, — сказал Павел.

— Ему вечером жену с ребёнком надо встречать. Они на теплоходе из Астрахани приедут. Куда он пьяный потащится. А мне сегодня в рейс идти в шестнадцать часов. Устроилась на летний период в бар посуду мыть на теплоход Тарас Шевченко. Пенсии никак не хватает.

— Конечно, не хватит, — шутливо заметил Валерка, — Николай Алексеевич обладает хорошим аппетитом, когда компот не пьёт.

— Ты давай Валерий Викторович не подковыривай, сам не меньше меня кушаешь, — ответил Николай и потянулся вновь к бутылке.

У матери терпение иссякло, она с невероятной проворностью подняла с пола перезревший кабачок и опустила его на голову Николаю.

Он сидел ошарашенный огородным плодом, который раскололся на его голове и облепил Николая всего слизистыми кабачковыми внутренностями вперемешку с продолговатыми семенами. По его лицу и ушам ползла бело — жёлтая масса, похожая на тыквенную кашу. На бровях и переносице у него висели гроздья семечек. Не поняв в чём дело, он сидел, замерев, и хлопал своими пшеничными ресницами. Без смеха на это представление смотреть было невозможно. Читавшая до этого нотацию мать, посмотрев на старшего сына начала безудержно смеяться. Так же и все сидевшие за столом смеялись до слёз.

Николай закатил глаза к верху, опустив при этом челюсть к низу. Стряхнув пальцем с переносицы жёлтую кашицу, он потряс головой, обдав всю кухню семечками с кабачка. И тут же получил от матери вдогонку увесистый подзатыльник.

— Ах, так, я сейчас уйду и больше не приду, — пригрозил он, выходя из кухни.

— Проваливай к своим дружкам на Новую стройку, никто горевать не будет, — сказала мать.

После этого она повернулась к Павлу:

— Ты знаешь Павлик, кто у него там друзья, отставное офицерьё и уголовники. Вот он с ними и пьёт. Бывшие офицеры у кого голова на плечах есть, создают разные коммерческие объединения, а эти только цирроз себе создают и нервотрёпку семьям. Почему я всех и называю пьяная золотая рота. А в городе, когда — то самый спортивный двор называют сейчас пьяный дворик. Туда стекается вся шваль, мне Марья Васильевна Конакова все рассказывает, чем они там занимаются.

— Вот ты только сплетни и можешь собирать по городу, — услышав из ванной слова матери, крикнул брат.

— Никакие это не сплетни. Играете там, в карты у сараев и самогонку на курином помёте хлещете. Скоро, наверное, все нестись будете, да кукарекать.

— Не смей так говорить, — выбежал брат из ванной с помытой головой.

— Там все люди интеллигентные и глупостями не занимаются.

— У вас интеллигенция начинается на заре. Утром собираетесь, друг на друга хищными потребительскими глазами смотрите. Когда доберётесь до среднего уровня опьянения, только тогда себя по имени отчеству называете. А потом становитесь все похожи на свиней, — хрюк да хрюк. Вас как некондиционный товар в вытрезвитель уже не забирают. Знает милиция, что взять с вас нечего, только постели обмочите в вытрезвителе.

Мать намеренно допекала брата, чтобы он не ушёл из дому никуда, а вступил с ней в дискуссию. Николай знал, что она поворчит и успокоится. А если он сильно захочет, она сжалится над ним и может ему денег на бутылку вина выделить.

— Я хоть раз в вытрезвитель попадал? — крикнул брат уже из комнаты.

— Вот по этой причине и не попадаешь, потому что не работаешь нигде. А я платить за тебя не буду, если попадёшь. Пускай лучше пятнадцать суток тебе дадут. Посидишь на одной воде и хлебе, вспомнишь слова матери.

— Ты, что казематы мне пророчишь? — раздражённо спросил он.

— Не мешало бы тебе там немного погостить. Во вред бы не пошло. У бабок все погреба в сараях почистили. Им и так тяжко живётся.

Николай возвратился на кухню переодетый в полосатых брюках и полосатой зелёной рубашке.

— Вот посмотрите на него, Матрас явился, — засмеялась мать.

— Ты знаешь, что я к воровству отрицательно отношусь, — сказал Николай.

— Так отрицательно, что тебя, как неблагонадёжного с обувного склада турнули, — зацепила его мать.

— Ты давай не путай кражу государственного имущества, с частным. Государство меня несколько раз обманывало, я же должен как — то компенсировать свои материальные и моральные утраты. Моя сберегательная книжка за один день обесценилась. Николай опять потянулся к бутылке.

— Не нервируй меня Матрас бесстыжий? У тебя на книжке всего семь рублей было, когда наши вклады обесценились, и поставь бутылку на место.

Николай бутылку не отставил, а второй кабачок на всякий случай от материных глаз закатил ногой под стол.

— Что меры безопасности Николай Алексеевич принимаешь? — спросил Валерка.

— У неё ума хватит она и вторым может звездануть, — сказал Николай.

— А ты чего не пьёшь? — спросил он у Павла.

— Вино я вообще не пью, а водку рано пить, — сказал Павел, — вечером ещё посидим, закуски мать наготовила на целую неделю. Вы сидите, отдыхайте, а мне на время нужно отлучиться.

Он, вставая, взглянул на мать:

— Мы мама тебя все сегодня проводим на теплоход, а заодно и семью Николая встретим на причале.

— Пускай он, сам встречает, чего вы будете целых три часа на речном вокзале околачиваться, — сказала мать.

— Погуляем по Набережной, — ответил Павел и вышел из квартиры.

глава 12

Он сел в машину и поехал на железнодорожный вокзал. Остановив машину на привокзальной площади, зашёл в старое небольшое здание, которое вокзалом не считалось с тех пор, как отменили электрички до областного центра, а их отменили, когда Павел жил ещё здесь. Автотранспорт был быстрее и дешевле. За пятнадцать, двадцать минут можно было доехать до центра, а электропоезд кланялся каждому столбу.

Павел подошёл к междугородной кассе. Единственное окошко было задёрнуто шторкой. Он пальцем постучал по стеклу.

— Что нужно? — услышал он знакомый голос Анюты.

— Билеты в Дели есть? — спросил Павел, повернувшись спиной к стеклу.

— Есть только в Кологрив, — грубо ответила кассир.

— Мне, пожалуйста, дайте один билет на сегодня в мягком вагоне до Кологрива? — вежливо попросил он.

Анюта отдёрнул занавеску от застеклённого окна, чтобы посмотреть, что за умник пришёл поиздеваться над ней, но лица видно не было. Увидав, знакомый силуэт, она, не веря своим глазам, чуть приоткрыла дверь. Потом резко отпрянула назад и, скрестив на груди руки, коротко произнесла;

— Мамонька! — это ты?

Павел стоял перед ней, улыбаясь обворожительной улыбкой и уверенный в себе, почти не изменившийся с момента их последней встречи. Анюта, как и прежде, была миловидная, но былой красоты уже не было. Болезненный желтоватый цвет лица и ярко нанесённая косметика придавали ей вульгарный вид.

— Тарасов, неужели это ты? Наконец — то ты сподобился появиться в отчем краю, — сказала она с восхищением. — Ты весь такой стерильный, к тебе и прикасаться страшно, но я всё равно тебя поцелую. Она подошла к Павлу и поцеловала его в щёку.

Павел почувствовал, резкий запах цветочных дешёвых духов, который он терпеть не мог.

«Что — то с ней произошло, — мысленно определил по её виду Павел, — она раньше не выносила дешёвые духи. Жизнь видимо после смерти сына и прощание с капитаном пошла у неё наперекосяк. А смерть сына — это утрата невосполнимая.»

— Я сейчас закрою эту чёртову кассу и пойдём ко мне в гости, — сказала она.

— Разве так можно? — спросил он.

— Можно мы все здесь сокращены. Уже неделю билетами не торгуем, теперь за ними будем ездить на Московский вокзал в Нижний Новгород.

Она закрыла двери кассы, и он проводил её к машине. Проезжая мимо двухэтажного дома Ореха, Павел нажал на педаль тормоза.

— Подожди минутку, — сказал он Анюте, — я хоть поздороваюсь с Санькой.

— Хочешь настроение себе испортить, тогда сходи, поздоровайся, — сказала Анюта.

Павел открыл массивные двери в глухом заборе и вошёл во двор. Квартира Сани находилась в цокольном этаже. Первое, что бросилось ему в глаза, это отсутствие стёкол в небольших окнах, где жил Орех. Он спустился по тёмной лестнице вниз. На ощупь нашёл дверь и открыл её. Было, похоже, что это нежилое помещение. На кухне, на полу валялись грязные банки от консервов и разбитая посуда. Газовая плита стояла без конфорок. На ободранной стене, криво на одном крепление свисал посудный ящик.

— Орех ты дома? — крикнул он.

— Кто здесь? — раздался женский голос из комнаты.

Павел прошёл в комнату. Старый шифоньер жёлтого цвета с разбитым зеркалом перекрывал дверной проём, оставляя место для прохода. За шифоньером стояла раскладушка, на которой лежала растрепанная неухоженная слепая женщина. Она, чуть приподнявшись со своей постели, двумя руками держалась за край старого домотканого одеяла.

— Кто здесь? — переспросила она.

— Где Санька? — обратился Павел к слепой женщине.

— На работе он, в церкви, на базарной площади. «А ты кто?» — вновь спросила она.

— Передашь ему, что Паха приехал, я попозже к нему зайду.

— Паха это с Парковой улицы, — трубач?

— Он самый, — ответил ей Павел и быстро вышел на улицу.

— Ты была права, — сказал он Липовской, — я увидал жуткую картину. Никак не думал, что у Ореха так судьба сложится. Он ведь такой жизнелюб был.

— Твой жизнелюб часто около церкви на костылях милостыню собирает. То у рынка, то у бывшего дома пионеров сидит, — ему вернули первоначальный статус, перестроили под церковь. Она тяжело вздохнула и с грустью промолвила:

— Возможно, и меня такая участь в будущем ждёт. С завтрашнего дня я пополню ряды безработных.

— А что тебе пенсию не платят? — спросил Павел.

— Платят, но это не пенсия, а одни слёзы. Муж получку свою в руки мне не даёт. Он в доме заведует холодильником, а моя пенсия уходит вся на коммунальные услуги.

— Ты что замуж вышла?

— Как только из Ялты приехала, так и сошлась, — туманно ответила она, не уточнив с кем.

— И кто же твой избранник.

— Муж такой, что хуже во стократ ревнивого капитана Маркелова. Мука одна. Работает в леспромхозе экспедитором. А кто он? — тебе необязательно знать. Всё равно ты его не увидишь, хотя ты и знаешь его хорошо. Он утром укатил в Киров в командировку. «Чтобы он сдох там», — произнесла она с ненавистью.

— Догадываюсь, я кто это, — сказал ей Павел, — значит, Васька Золотов дождался своего часа. Добился всё — таки очкарик твоей руки.

— Я когда из Ялты приехала, вначале торговала цветами на Московском вокзале в тоннеле. Он меня там и встретил. Тогда Золотов работал в областном профсоюзе при хорошей должности. Предложил встретиться, чтобы обсудить мою дальнейшую работу. Через неделю, я уже была у него секретарём, а через месяц мы зарегистрировались, не меняя своих фамилий. А ещё через год ему предъявили финансовое недоверие и вышвырнули с работы. Вскоре и я следом за ним рассчиталась. Новый начальник естественно для себя подобрал молодого секретаря, у которой груди не обвисли и попка упругая. Я нисколько не жалела о потерянной работе. Вновь устроилась цветами торговать, но уже к азербайджанцам. Они платили хорошо. А потом Шилова меня к себе позвала кассиром работать.

Липовская говорила не умолкая, не закрывая рта, даже о том, о чём её Павел не спрашивал. Он думал в это время о своём друге детства Орехе.

— Приехали, — произнесла она, — когда машина подрулила к бывшему элитному дому, в котором раньше жили директора заводов и партийные работники.

Они поднялись по знакомой Павлу лестнице на третий этаж. Липовская открыла дверь в квартиру и минуя большой коридор по выбитому местами паркету, провела его в кухню. Двери в комнатах были закрыты. В кухне он бегло осмотрелся. Она требовала срочного ремонта. Штукатурка на стенах и потолке отваливалась кусками. Половина паркета на полу совсем отсутствовало, вместо которого зияли чёрные квадраты.

Липовская обратила внимание, что Павел «сфотографировал» осуждающим взглядом её кухню, и сразу принялась оправдываться:

— Старое строение, требует ремонта, но руки не доходят до этого, — то средств не хватает, то времени нет. Садись я сейчас салаты быстренько приготовлю. Мы тогда с тобой выпьем и поговорим. Она достала из холодильника свежие овощи и бутылку вина Земфира.

— Ты пьёшь такое? — спросила Анюта.

Он отрицательно замотал головой и сказал:

— Анюта, ты пока режь салат, а я быстренько обернусь до дома, поставлю машину, и зайду в магазин куплю, напиток посущественней. Сама понимаешь, я за рулём пить сейчас не могу.

— Я не возражаю, поезжай, только не вздумай опять на долгие годы исчезнуть, — шутливо предупредила она его.

— Засекай время, пятнадцать двадцать минут, и я буду у тебя как штык, — сказал он, выходя из двери.