Бесплатный фрагмент - Рассказы и сказки для взрослых

Беда

Она должна была прийти этой ночью. Уже с обеда замолчали обычно переговаривающиеся между собой собаки, затихли птицы. Даже легкий ветерок, который обычно бывает и в тихую погоду, тоже забился подальше в нору, и боялся, как те, кто был на цепи и не мог мчаться прочь со всех четырех ног, жадно ловя ртом холодный, зимний воздух.

К вечеру почувствовали ее и мы. Маме, которой не помогал обычный набор «от сердца», «от давления», «от головы», пришлось делать укол: двойная доза лекарства, а потом еще…

Беда была в тяжелом, лишенном жизни и вызывавшем усталость и одышку воздухе, который давил на уши, словно я был глубоко под водой. Она была в боли, пульсировавшей в сдавленном спазмами затылке, оставшейся даже после двух или трех таблеток Баралгина, хотя обычно мне хватало одной. Была она и в противном животном страхе, заставляющем бояться всего и вызывающем липкий противный пот. Больше всего мне хотелось забраться с головой, как есть в одежде под одеяло, спрятаться, закрыть глаза и ни о чем не думать.

Вместо этого я тихо выматерился и начал собираться на улицу.

— Ты куда? — спросила мама.

— В гараж за ключами. Надо отсоединить газовый баллон. На всякий случай, — добавил я, чтобы как-то приободрить маму.

— Ты ж не долго?

— Конечно, ма.

На дворе светило солнце, был легкий мороз. Свежий, еще совсем чистый снег приятно скрипел под ногами. Мне вдруг захотелось курить.

— Вот черт! — сказал я себе. Надо же, после шести лет воздержания от табака. Правда, что эта зараза остается навсегда.

Я быстро отсоединил баллон и хотел сначала отнести его в сарай, но, подумав, решил положить в огороде, подальше от дома. Конечно, это был, скорее, способ успокоения, чем выход, но лучше уж так. Газ заканчивался, и баллон был сравнительно легким. Вот так, между кустами роз будет нормально. Я обошел наш старый саманный, обложенный кирпичом дом, проверил хлипкие ставни, словно это могло помочь. Ближе к ночи я потушил и вычистил печку. На какое-то время тепла батарей еще хватит, потом. До потом надо еще дожить. Никогда еще эти слова не были столь актуальны. Главной, а, пожалуй, единственной надеждой был погреб. Хорошо, что я сохранил вход из дома. Чтобы хоть чем-то себя занять, я освободил крышку, «на всякий случай» спустился в подвал, осмотрелся. Ничего, только надо заранее принести теплые вещи. Тогда будет не до них.

— А мы в детстве прятались под кровать. Тогда у нас часто были воробьиные грозы. Не знаю, почему они так назывались. Молнии били одна за другой, не переставая. Столько домов тогда сгорело. Стоило начаться грозе, как мы (мама и ее сестры: Лена и Катя) заберемся под кровать и сидим, словно это могло спасти… А в войну мы прятались в погреб. У нас тогда были глубокие погреба. И мы по несколько семей… Вот все помню, как мы тогда в туалет ходили. Не помню, хоть убей, — вспоминала мама.

Ночью, часов в одиннадцать отключили электричество.

— Включить свет? — спросил я у мамы.

— Так отключили.

— Я имею в виду свечи.

— Где ты их будешь искать? Иди лучше сюда. Посидим…

Я сел рядом с ней на кровать. Она взяла меня за руку. Мы тихо сидели и слушали, как тикают часы.

— Хоть посидим вместе, — сказала мама.

Ее слова вызвали в моей душе приступ боли. Хоть посидим… Неужели нужно подобное ожидание для того, чтобы вот так просто посидеть с самым близким, самым родным человеком! Я целыми днями мог заниматься своими делами, так с ней и не заговорив, а она все держала в себе, моя одинокая рядом с сыном мама!

Я не был единственным ребенком в семье. У меня есть старший брат, но после… Мы не виделись уже несколько лет.

— Кажется, становится легче, — неуверенно сказала мама, и вдруг одна, а следом другая залаяли собаки, зарычал мотор трактора.

— Кажется, обошлось. Который час?

— Полшестого.

— Похоже, обошлось. Пойду, открою ставни.

На чистом и особенно звездном небе светила огромная, полная луна. Было светло настолько, что можно было читать.

— Сережа! Сергей!

Возле калитки стояла Галина, новая жена брата. Вот так сюрприз!

— Пойдем, скорее, — она схватила меня за руку, когда я подошел.

— Что случилось? — спросил я, видя, что Галина в истерике.

— Пойдем, там… — она тянула меня за руку через забор, не давая открыть калитку.

— Да не тяни ты! Дай выйти.

— Извини, — она отпустила мою руку, но стоило мне оказаться за двором, как она снова схватила меня за руку и потащила за собой к старой церкви, которая была рядом с домом.

Навстречу шел брат. Он немного постарел. У него был грустный и какой-то обреченный вид. Когда между нами осталось несколько шагов, его лицо огрызнулось в зверином оскале волчьей пасти. За обликом брата скрывался монстр, чудовище, порождение ночных кошмаров. И это после того, как я уже вздохнул с облегчением! Я был не в силах что-либо сделать, чтобы помешать ему. В бессильной злобе я кричал слова проклятия. Он улыбнулся. Он улыбнулся мне, мой старший брат. Глаза наши встретились, и вдруг я понял. Я все понял! Уже тогда, несколько лет назад!.. И это ради нас! Ради нашей безопасности!

— Прости! — крикнул я брату, но он уже метнулся черной тенью за угол церкви, заметив что-то позади меня.

Ко мне бежала мама. Она услышала крики, и поспешила на помощь, в чем была, даже не подумав одеться.

— Все нормально, мамочка, все хорошо! — повторял я, идя ей навстречу, а по моим щекам текли слезы.

Велосипед

— Готов? — спросил техник, улыбнувшись своей механической улыбкой.

— Готов, — ответил Ким.

— Тогда начнем.

Подключив Кима к системе диагностики, техник начал проверку.

— Помнишь, кто ты? — спросил он.

— Да, — ответил Ким. — Я биокибернетический органомеханизм пятого поколения. Имя Ким. Дата изготовления — 56 год нынешнего исчисления. Расчетный срок службы неизвестен. Сейчас занят горнодобывающей деятельностью на объекте 5—23.

Несмотря на свое универсальное программное обеспечение, Ким так и не смог понять, зачем во время диагностики техники задают эти дурацкие вопросы. Хотя, если учесть, что своим появлением на свет от начала и до конца он обязан глупым человеческим амбициям, это было вполне логично. Биокибернетические механизмы пятого поколения… Для чего их вообще было делать такими: слишком похожими и одновременно непохожими на людей?

Человеческими были рост, форма тела, внутренний скелет, плоть на этом скелете. Мозг был практически человеческим, но программируемым. А сверху, на неотличимом от человеческого теле, был еще один, внешний панцирь-скелет с кибернетическим полимерным усилителем опорно-двигательных функций, делающий БО-5 похожими на человекоподобных насекомых. Благодаря этому панцирю БО-5 могли работать не только в условиях открытого космоса, но и в гораздо более неприветливых местах.

Идеальные покорители космоса — так о них говорили создатели. Вот только практическое использование показало, что они далеко не идеальны, а такие существенные недостатки, как крайне низкая ремонтопригодность, медлительность по сравнению с теми же роботами, ежесуточная заправка биотопливом и ежесуточный обязательный спящий режим, акустически-речевой способ коммуникации как единственный способ связи, делали БО-5 нерентабельными. В результате они были сняты с производства буквально через несколько месяцев после начала выпуска серии, забракованы и скуплены за бесценок косморазвивающими компаниями для эксплуатации в особо опасных условиях. Ведь если бы не они, то из строя выходили бы значительно более дорогостоящие роботы. Так амбиции конструкторов желающих создать нечто максимально похожее на человека перечеркнули судьбу пятой серии БО.

— Ты можешь рассказать, что произошло на объекте? — спросил техник, отвлекшись от принятия данных.

— Боюсь, я плохо это помню. Мы с Лизой и Ваном, — разделение БО-5 по псевдополовым признакам было еще одним нелепым капризом изобретателей, — находились на восьмом участке, когда произошел взрыв. В результате взрыва я отключился. Очнулся уже здесь, в сервисном центре.

Техник никак не отреагировал на эти слова. Похоже, он полностью переключился на обработку полученных путем сканирования мозга Кима данных.

— Обнаружена нестабильность эмоциональной сферы, — сообщил техник после паузы в несколько минут. — Ты можешь описать свои проблемы?

— Я боюсь, что не пройду тест.

— Боишься?

— Нет. Я знаю, что это не страх, а заложенная в нас программа самосохранения, предназначенная для увеличения нашего срока службы. Просто мы так привыкли говорить.

— Я знаю. Главное, чтобы ты понимал разницу между этими словами и реальным положением вещей.

— Я понимаю, — отозвался Ким.

— Вот и хорошо. Функции интеллекта снижены, но восстановимы. Функции памяти повреждены. Требуется перезагрузка.

Эту часть теста он тоже прошел. Осталась последняя и главная проверка — проверка биомеханической системы. От ее результатов зависела дальнейшая судьба Кима. Конечно, если бы Кима тестировал человек или другой БО-5, Ким смог бы прочесть по их лицам хотя бы предварительный вердикт, но биотехник был стопроцентным роботом, и читать что-либо по лицу робота…

— Биомеханическая система повреждена, но все повреждения носят восстановимый характер, — дал заключительный вердикт биотехник.

У Кима сразу же поднялось настроение.

— А как дела у Лизы с Ваном? — спросил он, вспомнив про товарищей по несчастью.

— Несовместимые с дальнейшей эксплуатацией биомеханические повреждения, — ответил техник.

— А мозг?

— Состояние управляющего центра совместимо с процессом переноса данных.

Это означало для них второй шанс.

Несмотря на все свои недостатки, БО-5 обладали одним неоспоримым достоинством, а именно возможностью переноса данных из поврежденного БО в любое подходящее для этого устройство, и при условии достаточной сохранности мозга данные переписывались в накопитель, а потом загружались в другой БО. Фактически, этот процесс полностью сохранял «личность» БО и был своего рода процессом замены тела.

— Я смогу присутствовать на дезактивации? — спросил Ким.

— Противопоказаний для этого нет. Так что все зависит от того, как пойдет перезагрузка сознания. Но я совершенно не понимаю, зачем вы тратите время на наблюдение за чужой дезактивацией.

— Я тоже не понимаю, — признался Ким.

— Но все равно рветесь при этом присутствовать.

— Думаю, это одна из человеческих программ.

— Ну да. Людям свойственно уделять слишком много внимания утилизации своих тел. Ладно, готов к перепрограммированию памяти?

— Готов.

— Тогда включаю.

Кима слегка дернуло, а затем он провалился в приятное небытие.

— Расскажи о велосипеде, — попросил техник, когда сознание Кима вернулось в нормальный режим после перезагрузки.

— О чем?

— Ты несколько раз повторил это слово.

— Понятия не имею, что это такое.

— Возможно, это следы старых программ. Если будет беспокоить — почистим реестр. Ладно, иди. Ты и так опаздываешь.

Дезактивация проводилась в комнате ожидания — единственном способном вместить все 20 БО помещении. Там, выйдя из ежесуточного сна, они заправлялись биококтейлем, содержащим все необходимые компоненты для нормальной работы биологических компонентов, затем получали наряды на работу. Там же они собирались и после окончания работы, отчитывались, вновь заправлялись биококтейлем и отправлялись в капсулы сна. А когда кто-то из БО выходил из строя, там устраивали прощание — еще одно подчеркивающее связь БО и человека, характерное для людей иррациональное действие.

— Я сильно опоздал? — тихо спросил Ким у стоявшего возле самых дверей Сергея.

— Двоих уже увезли. Сейчас заканчивают с третьим. Так что остался последний, — подчеркнуто равнодушно ответил тот.

— А откуда взялись еще двое?

Сергей оставил вопрос Кима без ответа. Он вообще держался особняком и не утруждал себя неформальным общением.

«Ну и хрен с тобой», — решил Ким и, стараясь никому не мешать, направился к ожидающему своей очереди на дезактивацию БО.

Это был Ван. От того, что он так и не успел попрощаться с Лизой, Киму стало грустно.

— Привет, — нарочито весело поздоровался Ван. Ниже уровня груди он был залит сдерживающей потерю крови смолой, которая, застыв, стала похожа на постамент, над которым возвышался бюст Вана. Его нижнюю часть спасатели так и не извлекли из-под завала.

— Как ты? — спросил Ким.

— Нормально. Раздробило таз и ноги, но голова не пострадала. Лизе досталось сильней.

— Как она?

— Перенос памяти удался.

— Это хорошо.

— Еще немного, и я присоединюсь к ней в накопителе.

— А потом тебя перенесут в новое тело и, как знать, может, отправят в какой-нибудь райский уголок.

Говоря это, Ким лукавил. Он прекрасно понимал, что в лучшем случае Вана отправят на такую же голую, безжизненную планету, как эта. Таково их назначение — работать в поте лица на безжизненных планетах, создавая условия для безопасной работы дорогостоящего оборудования.

— Не умри от зависти, — подыграл Ван.

— Жаль, что тебя не вернут сюда.

— Таковы правила. Ну да ты тоже не будешь торчать здесь вечно, так что, может, еще и встретимся.

— Это было бы здорово.

Лежавшее рядом тело дезактивируемого БО, до этого спокойное, изогнулось дугой, затем забилось в конвульсиях. Так лишенные сознания тела всегда реагировали на окончание переноса информации.

— Ну вот, пришло и мое время — констатировал Ван.

— Удачи.

Ким помог технику прикрепить датчики к голове Вана. Когда техник включил запись, тело Вана слегка дернулось, затем его лицо стало умиротворенным, и он затих. Так он и лежал до конца записи. Затем его тело несколько раз дернулось и окончательно смирилось со смертью.

— Я отвезу, — сказал Ким технику.

Камера переработки находилась в самом дальнем конце жилой части станции, возле отсека жизнеобеспечения. Этот отсек занимал около трети всей станции, был полностью автоматическим и защищенным от проникновения внутрь. Так что камера переработки являлась единственным мостом между ним и жилой частью станции, и живым не было прохода по этому мосту.

Камера с радостным чавканьем приняла тело Вана. Там биологический материал будет отделен от полимерного, после чего превратится в корм для обеспечивающих станцию воздухом и биопищей микроорганизмов. Происходящее в камере отображалось на расположенном над ней мониторе. Это зрелище завораживало, но пора было переходить в режим сна. Ким отправился в свою капсулу, где мгновенно погрузился в глубокий сон.

Ким, как и любой другой БО, любил первые минуты после выхода из спящего режима, когда включающая активность тела волна блаженства медленно поднимается от ног к голове. Он сосредотачивал на ней внимание, отчего она ощущалась еще сильнее. Несмотря на то, что вот уже более четырех земных лет он наблюдал за этой волной каждый раз во время пробуждения, блаженство оставалось ярким и на удивление свежим переживанием.

Когда волна блаженства дошла до колен, тело Кима вдруг дернулось, и перед глазами у него появилось странное трехколесное устройство для передвижения с механическим приводом, состоящим из двух разных по величине шестеренок, цепи и нелепого вида подставок для ног с таким же глупым названием: педали. Вращая ногами эти педали, водитель приводил устройство в движение. Несмотря на то, что он никогда не видел такие устройства, Ким знал, что это и есть велосипед. А еще он знал, что наблюдение картинок во время сна называется сновидением. И что люди довольно часто наблюдают сновидения в своих снах. Ким видел сновидение впервые в жизни.

Впервые за четыре года пробуждение Кима пошло не так, как обычно, и это могло означать только одно: с Кимом не все нормально. Об этом надо было немедленно сообщить технику, вот только пробуждение казалось БО неким таинством, абсолютно интимным, индивидуальным процессом, который ни с кем не обсуждают. Поэтому Ким после недолгих раздумий решил понаблюдать за собой, и если что-то еще произойдет…

Во время утренней проверки после принятия биококтейля он ничего не сказал технику. Тем более что все экспресс-диагностические показатели были в норме. Однако сам Ким чувствовал, что он далеко не в норме. Что-то в его теле было не так, но для этого «не так» у Кима не было подходящего определения. А как можно что-то определить, если в тебя не вложили нужный набор определений? Он даже не смог бы толком рассказать о своих неполадках технику. Так что оставалось уповать лишь на диагностику второго уровня и на то, что после чистки реестра все встанет на свои места. Но к концу рабочего дня, когда Ким заканчивал сканирование расчищенного после вчерашнего обвала тоннеля, к нему в голову пришло описывающее его состояние сочетание слов.

Головная боль. У него болела голова, чего не могло с ним быть по определению: БО-5 не могли чувствовать боль. Но голова у Кима болела, да так, что его трудовые показатели снизились на целых двадцать процентов. Это открытие так ошарашило Кима, что он потерял бдительность и попал под луч сканера. Лучевой удар на какое-то время выключил его сознание.

К счастью для Кима, поражение было не критическим. Придя в себя, он сумел самостоятельно подняться на ноги, а к тому времени, как он вернулся на станцию, прошли расстройство двигательной системы и гул в голове. Надо было сообщить о происшествии технику, но Ким понял, что не станет этого делать. Он боялся. Причем именно боялся, как боятся люди. К счастью, на сканированном участке мог находиться только работающий со сканером БО, и случившееся с Кимом никто не мог увидеть.

Поэтому на вопрос техника о самочувствии Ким ответил, что с ним все нормально. Потом, правда, добавил:

— Мне кажется, я чувствую себя немного иначе.

— Проблемы? — спросил техник.

— Нет, все нормально. Просто не совсем так, как было.

— Это потому, что в тебя была загружена новая версия программы, — пояснил техник.

«Это объясняет если не все, то, по крайней мере, многое», — подумалось Киму. Кто-то решил еще больше очеловечить БО, в результате у него появились новые человеческие качества. А, возможно, новая программа сделала его более устойчивым к излучению сканера, а иначе как еще можно объяснить, что он не только пережил лучевой удар, но и сумел после него оправиться.

На следующий день Ким чувствовал себя нормально. И на следующий, и на следующий…

А потом была переброска на новый объект, во время которой все БО пребывали в состоянии анабиоза, после чего всегда осуществляется переустановка программы.

Ким работал со сканирующей установкой, когда в его сознании отчетливо всплыла картина из человеческой жизни: Он катается на велосипеде. Он счастлив. И он ребенок! Подобное могло произойти только в том случае, если загруженная в Кима программа была не обычной программой, а самой настоящей человеческой личностью. Это объясняло и воспоминания детства, и новые эмоции, и даже головную боль. Это объясняло и появление на свет таких несуразных созданий, как БО-5. Они не были ошибкой разработчиков в том смысле, в котором их привыкли считать. На самом деле они были серьезным шагом на пути достижения людьми их заветной мечты: бессмертия. Ведь если люди научатся перекачивать свои личности без потерь в специально созданные для этого тела, они смогут, таким образом, не только лечить многие до этого неизлечимые заболевания, но и проживать множество жизней, меняя тела, как перчатки. Ким не понимал это сравнение, но он знал, что «менять, как перчатки» — это то, что люди обожают делать.

И если Ким прав, то все происходящее с ним после аварии было не сбоем в работе, а результатом эксперимента по внедрению человеческого сознания в организм БО. И если бы не луч сканера…

Лучевой удар, скорее всего, нарушил какие-то сдерживающие механизмы, частично разбудив заточенное в Киме человеческое сознание, и этот человек был напуган до чертиков. Он не понимал, где он, и что с ним произошло. Человеку было плохо, а вместе с ним было плохо и Киму. Помочь попавшему в эту передрягу человеку внутри себя Ким мог только одним способом: окончательно разбудить того при помощи сканера. Этот шаг был крайне опасен, так как сканер мог нанести несовместимые с переносом сознания поражения мозга, и тогда Кима ждала окончательная и бесповоротная смерть. Вот только страдания полупроснувшегося в нем человека были настолько сильными, что Ким решил рискнуть. И когда представился случай, он теперь уже осознанно встал на пути у луча. Тело Кима пронзила сильнейшая боль, затем его сознание отключилось.

На этот раз ему повезло значительно меньше, и расстройство координации и сознания сохранялись до самого сна. К счастью, на объект прибыли новые БО, и приоритетной задачей техников была их подготовка к эксплуатации. Это спасло Кима от неминуемой дезактивации, так как он не смог бы скрыть от техника свое плачевное состояние. Умирая от страха, Ким едва дождался отбоя, и лишь очутившись внутри своей капсулы сна, перевел дух.

За ночь его тело достаточно восстановилось после лучевого удара, чтобы чувствовать себя относительно нормально, зато сознание… Ким проснулся с воспоминанием, боль которого хоть и не имела ничего общего с телесным дискомфортом, была еще более отвратительной, чем боль тела. Эта боль называлась утратой. Незадолго до того, как его сознание было перекачано в накопитель, загруженный в Кима человек расстался с Леной, которую безумно любил. Изначально это, как и многие другие психотравмирующие воспоминания, было заблокировано в сознании Кима, но лучевой удар разрушил блокировку, и Ким стремительно начал вспоминать жизнь загруженного в него человека вместе со всеми его чувствами и переживаниями. Эти чувства были настолько безрадостными, что Ким ни за что бы не согласился добровольно стать человеком.

Тот, чье сознание загрузили в Кима, был не достигшим в жизни никаких высот неудачником. Его жизнь состояла из бедности, плохих работ и прозябания на пособии. Когда у него заводились деньги, он ошивался в каком-нибудь из дешевых баров, где и познакомился с Леной. Она оказалась неудачницей подстать ему. Сначала их отношения были сугубо плотскими, — они встречались больше от скуки, чем от симпатии, а потом… Потом он понял, что не может без нее жить.

Он шел к ней, чтобы сообщить о своих чувствах, когда произошло нечто, вырвавшее его сознание из человеческого тела. Скорее всего, он попал в аварию, и его травмы были несовместимы с жизнью. Но об этом можно было только гадать.

Вот только гадать Ким не хотел. Он мечтал вновь стать нормальным БО-5, свободным от всей этой человеческой чертовни, и единственным его шансом на спасение была перезагрузка памяти после окончания работы на объекте. До этого момента оставалось каких-то несколько недель, и чтобы заглушить душевную боль, Ким старался максимально выматываться на работе. Это не могло не бросаться в глаза, и за несколько дней до окончания работ Кима вызвал на беседу техник.

— Ты работаешь на пределе своих сил, а это значительно снижает срок твоей эксплуатации, — сообщил он Киму.

— Думаю, это из-за экспериментальной программы, которая была в меня загружена после аварии на предыдущем объекте.

— Возможно, но впредь старайся не выходить за установленные рамки.

— Я буду держать себя в руках, — пообещал Ким.

После перезагрузки сознания Киму стало легче. Не то, чтобы он забыл воспоминания загруженного в него человека, но между ним и Кимом появилась дистанция, благодаря которой Ким наблюдал за его страданиями как бы со стороны. Со стороны это было даже забавно. Как в кино — благодаря человеческим воспоминаниям Ким узнал, что это такое. Недели две или три ему не верилось, что проблемы остались позади, но постепенно он смог убедиться в том, что это так. А еще через месяц…

Был обычный, наполненный рутиной день. Утренняя проверка не выявила никаких отклонений. На работе Ким с еще дюжиной БО расчищали площадку под фундамент для буровой установки. После работы он принял вечернюю порцию биококтейля после чего, как всегда, отправился в капсулу сна.

Вот только сна у него не было. Впервые за все годы его существования, да и существования всех БО у одного из них отказал механизм сна, и этим единственным исключением оказался Ким! Но бессонница была только преддверием кошмара. Спустя необходимое для погружения в глубокий сон время, задняя стенка капсулы сна открылась, и Кима выдернула механическая рука похожего на морское чудовище робота. Не успел Ким опомниться, как робот принялся срывать с него внешний скелет. От ужаса Ким впал в ступор, и это, скорее всего, спасло его от гибели.

Вопреки страхам Кима, «свежевание» не было смертельным и даже мучительным. Немного болезненной была только процедура удаления трубок из члена и заднего прохода, — оказывается, у него они были, причем такие же, как у людей! Освободив Кима от внешнего скелета, робот засунул его в похожую на капсулу сна кабинку, где Кима со всех сторон обдало теплой водой. После этого робот поставил Кима рядом с другими такими же нелепыми без своих внешних скелетов БО. Они стояли с открытыми глазами, но в отличие от Кима все спали глубоким сном, и кроме примитивных двигательных функций и системы жизнеобеспечения они были отключены. А потом случилось самое удивительное: Их по очереди обследовали два человека. Сначала Ким решил, что эти двое — несколько иная модификация БО, но загруженная в него человеческая личность знала точно: эти двое — люди! Вот только людей на объекте не могло быть в принципе или по определению, как, собственно, и всего того, чему стал свидетелем Ким.

Когда осмотр был закончен, многорукие роботы вновь надели внешние скелеты на БО и вернули их в капсулы сна.

Происшедшее не укладывалось у Кима в голове. То, чему он стал свидетелем, настолько отличалось от того, что привыкли считать реальностью БО… Во-первых, внешний скелет БО-5 оказался съемным, что почему-то от них тщательно скрывалось. Во-вторых, они были намного более похожи на людей, чем считали. Единственным внешним отличием было разве что отсутствие у БО-5 растительности на теле. В-третьих, на станции были люди, и эти люди тайно обследовали БО-5 в считающихся полностью автономными блоках жизнеобеспечения. Все это говорило о том, что кто-то тайно проводит с БО-5 какую-то связанную с внедрением в них сознания людей работу. Самосохранение требовало от Кима обо всем этом забыть, любопытство заставляло выяснить, что происходит.

Весь день Ким разрабатывал план действий на случай, если все повторится вновь. Конечно, если бы «там» все было роботизировано, ни о каких шансах на успех не могло быть и речи, но «там» находились люди, и эти люди наверняка не были готовы к тому, что кто-то из их подопечных выйдет из состояния сна. А раз так, то людей будет нетрудно застать врасплох. Вот только что делать с ними потом, Ким так и не решил. Он просто хотел разобраться в ситуации и по возможности все вернуть на круги своя. Помочь ему могли только те люди. Наверняка ведь они понимали, что происходит. Разумеется, они могли и не захотеть помогать, и тогда… но без их помощи ему будет гарантированно становиться хуже.

Вот если бы он смог вечером спокойно уснуть, а утром забыть обо всем, как о кошмарном сне… Но вечером он не уснул. У Кима оставалась последняя надежда на то, что вчерашняя процедура осуществляется не каждый день, но и эта надежда не оправдалась, когда задняя стенка капсулы сна открылась, и рука робота вытащила его оттуда.

Все повторилось, как в прошлый раз, и когда к Киму подошел человек с диагностическим оборудованием, Ким схватил его рукой за горло. От неожиданности тот закричал, уронил свой инструмент и попытался вырваться, но Ким был намного сильней. Конечно, если бы там была предусмотрена система охраны, Киму наверняка бы не поздоровилось, но как он и предполагал, к подобному повороту событий здесь не были готовы.

БО продолжали стоять, как ни в чем не бывало, роботы тоже никак не отреагировали на поступок Кима, а второй человек был испуган и удивлен не меньше, чем первый. Надо было выдвигать свои требования, но все заготовленные заранее слова куда-то делись из головы, и Ким только и смог сказать:

— Помогите. Мне нужна помощь.

Первым пришел в себя свободный от плена человек.

— Отпусти его, — потребовал он.

— А вы мне поможете?

— Даже и не знаю, — признался он.

— Хорошо, — Ким отпустил пленного, и тот сразу же отскочил на безопасное расстояние.

— Блин, так же и до смерти испугать можно! — выкрикнул вырвавшийся на свободу человек.

— Я не хочу вам вредить, — поспешил заверить их Ким. — Со мной что-то не так. Мне нужна помощь.

— После такого и выпить не грех, — решил второй человек, поняв, что Ким не собирается на них нападать.

— Выпьешь с нами? — предложил Киму бывший пленный. Ким окрестил его «первым».

— А мне разве можно? — удивился он.

— А почему бы и нет?

— Но разве мы…

— Прикинь, он все еще думает, что он жестянка, — прокомментировал второй. — Ладно, раз уж ты вдруг проснулся, давай познакомимся. Меня зовут Руслан, а его Рой.

— Ким.

— Ну так ты пить будешь? — окончательно осмелев, спросил Рой.

— Буду, только вы мне расскажете, что тут происходит?

— Хорошо, только сначала закончим с этими. Кстати, а как тебе удалось взломать защитное поле?

— В смысле? — не понял Ким.

— Ты же должен быть, как все они, а не кидаться на нас с кулаками.

— Возможно из-за того, что сначала я попал в аварию, а потом два раза побывал под сканером.

— Блин, да ты же себе все мозги поджарил. Как ты еще коня там не двинул? — удивился Руслан.

Ким пожал плечами.

— Не знаю. Я думал, что это из-за нового программного обеспечения…

— Какого обеспечения? — переспросил Рой.

— После аварии в меня загрузили новую, экспериментальную программу.

— Нет никакой экспериментальной программы, — сочувственно сообщил Рой.

— А что есть?

— А это без бутылки лучше не обсуждать. Пойдем.

Руслан нажал на несколько кнопок на пульте на стене, и робот принялся упаковывать БО и возвращать их по капсулам, а Ким с людьми перешли в жилую часть отсека, напоминающую купе эконом класса пассажирского межпланетного корабля.

— Вот здесь мы, брат, и живем, — сообщил Киму Рой. — Располагайся.

Ким сел за откидной столик, а хозяева этого дома принялись накрывать на стол. Вскоре на нем появились хлеб, консервы, сосуд с похожей на воду жидкостью и бутылка с водой. Плюс ложки, вилки, маленькие колбочки и стаканы.

— Ты знаешь, как пить спирт? — спросил Рой у Кима.

— Нет, — признался тот.

— Это просто: Выдыхаешь воздух, затем выпиваешь спирт и запиваешь водой. Только после этого можешь дышать. Понятно?

— Понятно.

— Тогда за знакомство.

Они выпили по среднему глотку спирта, и у Кима по телу пошло приятное ощущение, которое… он уже знал!

— Ладно, теперь можно и поговорить, — решил Рой. — Не знаю, как тебе об этом и сказать, но ты никакая не жестянка.

— В смысле не БО? — переспросил Ким.

— В смысле не БО, — согласился Рой, — потому что никаких БО не было и нет.

— А кто тогда мы? — окончательно растерялся Ким.

— Люди. Обычные простые люди.

— Но как?!

— Вот так. БО — это самая охренительная афера за всю историю человечества.

Наверно, с самых древних времен людям не давал покоя вопрос, как заставить других делать то, что нужно тебе, причем с минимальными затратами сил и средств. Сначала это делали при помощи силы. Затем, с появлением религий, к силе прибавились обман и игра на человеческих страхах. Затем были энтузиазм, патриотизм и потребительский рай, ради которого требовалось работать день и ночь. А потом кто-то догадался, что если людей убедить в том, что они — созданные для тяжелой работы биороботы, их можно заставить работать совершенно бесплатно. Техническая сторона оказалась довольно-таки простой. Во время обязательной прививки при прохождении медосмотра подходящему контингенту, а именно относительно здоровым людям, чье исчезновение никого не заставит поднимать лишний шум, вводились нанороботы. Стоило дистанционно включить этих «тараканов», как они заставляли своих подопечных приходить в пункты рекрутирования, откуда их переправляли на космические корабли, где им окончательно промывали мозги, «превращая» в человекороботов.

— Попав под сканер, ты, скорее всего, уничтожил достаточное количество своих «тараканов», чтобы система частично потеряла над тобой контроль, — предположил Руслан.

— А как же перенос сознания? — все еще не хотел верить своим новым знакомым Ким.

— А никак. Перенос сознания — это успокоительная обманка, в основу которой легла весьма популярная на Земле идея о переселении душ.

— Но как?.. — после такого откровения Ким окончательно пал духом.

— Вот так, — ответил Рой.

— И что мне теперь делать?

— А это… — Рой развел руками. — Как ты, наверно, и сам понимаешь, придумавшие всю эту аферу дельцы сделали все, чтобы исключить возможность утечки информации. Отсюда невозможно бежать. Здесь нет средств, позволяющих связаться с кем-нибудь из тех, кто не участвует в деле. Поднимать восстание тоже бессмысленно, так как в этом случае восставших попросту уничтожат и заменят другой рабочей силой.

— А как же вы? — спросил Ким.

— А что мы? Мы здесь существуем на случай непредвиденных обстоятельств. И знаешь, временами мы вам даже завидуем. Вы-то хоть ни о чем не догадываетесь, тогда как мы понимаем, что обречены торчать на таких объектах до конца своих дней. Мы слишком много знаем, чтобы… — Рой тяжело вздохнул.

— А что будет со мной?

— В лучшем случае тебя уничтожат, а в худшем — начнут препарировать живьем, чтобы не допустить подобного в дальнейшем.

— А никак нельзя все вернуть назад?

— Увы. Ты слишком пострадал, чтобы компания расщедрилась на новую прививку. Так что…

— Лучшее, что ты можешь, — перебил Роя Руслан, — это сделать вид, что ничего не происходило. Для этого днем тебе надо будет играть роль БО, а ночью будешь приходить к нам.

— А после?

— Когда после?

— После этого объекта?

— Извини, друг, но этот объект гарантированно будет твоим последним. Пойми, это вообще чудо, что ты до сих пор еще жив.

— А можно еще спирта? — попросил Ким, которого не обрадовало то, что он узнал.

— Без проблем, — ответил Рой, наполняя рюмки.

Спирт показался Киму почти таким же слабым, как вода. Он провалился в образовавшуюся внизу живота бездонную пропасть, и вместо приятного тепла принес какую-то отвратительную пустоту.

— Со временем ты сможешь это осилить, — сочувственно произнес Руслан, положив руку на плечо Кима.

— А может, твои тараканы еще восстановятся, и ты сможешь все снова забыть, — добавил Рой.

— А вспомнить? Я смогу себя вспомнить? — выпалил вдруг Ким.

— Не знаю, — задумался Руслан.

— Есть у тебя шанс. Не знаю, правда, какой, — нашелся Рой. — Управление тараканами осуществляется дистанционно, и если ты выйдешь из зоны действия сигнала… Правда, в этом случае ты гарантированно себя выдашь, так что назад у тебя дороги не будет.

— Зато хоть умру человеком.

— Думаешь, оно того стоит?

— Не знаю, но вряд ли будет хуже, чем сейчас.

— Я бы на твоем месте подумал.

— Скажи лучше, что нужно делать.

— У тебя снижены биологические показатели, — сообщил Киму техник на утренней проверке.

— Надеюсь, это не серьезно? — спросил Ким, борясь с желанием сообщить технику, что это всего лишь похмелье.

— Нет, но я бы порекомендовал тебе быть более осторожным. К работе я тебя допускаю. Можешь идти пить коктейль.

Спирт оказался коварной штукой. Сначала Кима чуть не вырвало утренним биококтейлем, который и без похмелья был похож на детскую блевотину, а потом он вновь опьянел, как будто в коктейль был подмешан спирт. К счастью, сегодня была не его очередь вести вездеход к месту работы, так что ему пришлось держать себя в руках лишь в течение короткого пути от комнаты ожидания к вездеходу. А сидя изображать трезвого было намного легче.

Всю дорогу БО обсуждали предстоящую работу, а Ким наблюдал за ними с переходящей в зависть жалостью — в отличие от него они хоть и были обманутыми, но не были несчастными. Он же еле сдерживался, чтобы не разрыдаться.

Наконец, вездеход остановился. БО вывалили наружу и, разобрав оборудование, приступили к работе. Убедившись, что все заняты, и до него нет никому дела, Ким вернулся к машине и забрался на водительское место.

— А вот хрен тебе! — сказал он себе, отгоняя мысль о том, что еще можно отказаться. Затем, словно боясь действительно передумать, он завел двигатель и рванул прочь от объекта, в неосвоенные просторы чужого каменисто-пыльного мертвого мира.

Минут через сорок, как и обещали Рой с Русланом, Ким почувствовал возрастающий страх. Это означало, что он подъезжает к границе поля, и тараканы стараются не выпустить его за пределы зоны их влияния. Страх был настолько сильным, что если бы Ким не знал его природу, не хотел бы изо всех сил вернуть человеческую сущность, не знал бы, что умирает от последствий лучевого удара, он бы развернул вездеход. Но он, сначала матерясь, а затем просто визжа и воя, продолжал гнать вперед.

И вдруг все закончилось. Сразу. Мгновенно. Ким был свободен и одновременно лишен возможности вернуться. Его выход за границы контролируемой территории включил тревогу, и за ним уже выехали спасатели-ищейки. У него были час или два, за которые…

Проехав для гарантии еще несколько километров, Ким остановил машину, запрограммировал автопилот на возвращение на объект, затем вышел и лег на камни кверху лицом. Теперь ему оставалось только ждать воспоминания.

И они пришли, нахлынули на него мощной волной, заставившей его буквально тонуть в них. Он вспомнил детство, родителей, небольшой, но такой милый родной дом, возле которого он ездил на том самом велосипеде. Он вспомнил Лену, как они занимались любовью или просто курили и болтали ни о чем. Вспомнил ничего незначащие тогда и столь дорогие сейчас, после того, как у него все отняли, мелочи…

Он вспомнил все к тому моменту, когда появились роботы-спасатели.

— Оставайся на месте, — услышал он их усиленный аппаратурой голос, — сейчас мы окажем тебе помощь.

А еще через мгновение он почувствовал, как по телу побежали мурашки точь-в-точь такие же, как после того, перечеркнувшего всю его жизнь укола. Это портативный излучатель пытается заново настроить тараканов, — догадался Ким. А еще он понял, что у него остался один единственный шанс сохранить все то, что у него один раз уже отняли, и что он сможет воспользоваться им сейчас или никогда.

— А идите вы все!.. — крикнул непонятно кому Ким и, сорвав с себя шлем скафандра, вдохнул полной грудью образующую местную атмосферу смертельную смесь газов.

Выхода нет

1

Они лежали на продавленном диване в небольшой комнатушке с низким серым потолком.

— …Это умирать они предпочитали на Родине, а жить старались где-нибудь в Париже или на островах. Получали Нобелевскую премию, любили женщин, мужчин, вино. Сидели за чашечкой кофе в парижском кафе. И уже перед смертью возвращались в Россию, умирать.

— Но многих из них большевики заманили красивой жизнью. Пели льстивые песни, уговаривали, а потом организовывали им самоубийства и неизлечимые болезни.

— Большевики — это как чума или ртутные пары. Помнишь, нам показывали долины смерти? Так вот, молодые, сильные животные обходят их стороной, а старые и больные приходят туда умирать. Киты выбрасываются на берег, а люди возвращаются в Россию.

— Но зачем?

— В Париже слишком хочется жить, а тут, после всего этого великолепия КПСС и НКВД, Чечня, охреневшие менты, похожая на концлагерь армия и повально-инфантильная любовь к Президенту.

— Ты совсем не учитываешь патриотизм, любовь к Родине, к местам, где жил ты или твои родители, где могилы предков…

— Ты действительно веришь в эту великоштильную чушь? О какой любви к родине ты говоришь? Лично я даже не помню, где мы жили каких-то пять лет назад. А ты… Хорошо, если ты назовешь мне хоть одного чудака, которого тянет назад, как ты говоришь, на родину, я еще соглашусь с тем, что кто-то всерьез может нести эту чушь.

— Но на Экране…

— Нельзя же так бездумно проглатывать все, что показывает Экран, тем более, что…

— Какой же ты все-таки!

— Гадкий?

— Циничный. Иногда я не понимаю, за что тебя люблю.

— За что-то не любят, а ценят, а это, поверь мне, совсем не одно и то же. Я не хочу, чтобы меня любили за что-то. Это сродни сделки или проституции. Любовь — вещь иррациональная.

— Но нельзя же влюбиться ни с того ни с сего. Должно же сначала что-то понравиться.

— Ты права. Сначала понравиться. Я не говорю, что объектом любви должно быть ничтожество, совсем нет. Но когда любишь, любишь человека, а не красивое лицо или упаковку пива у него под диваном. В противном случае это все что угодно, но только не любовь.

— Принеси еще пива.

В комнате кроме дивана стоял стол и несколько табуретов, но она была настолько маленькой, что совсем не казалась пустой. Одежда, — пара новых комбинезонов, — висела на нескольких вбитых в стену гвоздях. Под ними стояли запасные ботинки. Не королевские апартаменты, но и не хуже, чем у других. К тому же у них был почти еще новый, встроенный в стену холодильник, а за перегородкой — предмет их гордости и одновременно зависти со стороны всех знакомых: собственный, полностью функционирующий душ с горячей и холодной водой, а это уже было настоящим богатством.

Они лежали голые после душа. Пили пиво, курили, болтали ни о чем. Высокий, склонный к полноте Костик и такая же высокая, почти с него ростом Женька. Крупная, с большими формами, но при этом совсем не толстая — талия у нее была на месте.

Женька в последний раз затянулась сигаретой, бросила окурок в пустую бутылку из–под пива, которая отправилась под диван к своим собратьям, потянулась.

— Принеси еще пива, — повторила она.

Костик достал из холодильника еще две бутылки, лихо открыл о край стола, на котором уже было полно отметин.

— Держи, — он протянул бутылку Женьке.

— Ты так и будешь стоять?

— Я созерцаю.

— Что?

— Прекрасную девятнадцатилетнюю женскую плоть.

— Перестань. Прикури лучше мне сигарету и иди сюда.

Он вернулся на диван.

— Откуда ты всего этого набрался? — спросила Женька после долгой, но вполне естественной паузы, которые нередко возникают в обществе тех, кому есть о чем не только поговорить, но и помолчать.

— Чего? — переспросил начавший засыпать Костик.

— Ну всего этого. Про писателей, большевиков… Я ничего подобного не видела.

— Пока ты пялишься с остальными в экран, я ухожу в библиотеку.

— Библеокуда?

— Библиотеку. Это такое место, где много книг.

— Ты читаешь книги?

— Да, и это намного лучше дребедени с экрана.

— Хочешь стать похожим на преподобного Джо?

— Книги здесь не причем.

— Он ведь тоже носится со своей книгой.

— Книги здесь не причем. К тому же они все разные. Да и та, что у Джо, совсем не такая и глупая, как кажется. Книги надо читать, а не молиться, размахивая ими в воздухе. Кстати, он ее не читал. Схватил первое, что попалось.

— С чего ты взял?

— Мы с ним как-то беседовали.

— Вот видишь, тебя уже на психов тянет.

— Не такой он и псих, каким пытается себя выставить. К тому же глянь, что он мне подарил, — Костик вытащил изпод дивана табличку: «Выхода нет!».

— Ну и что?

— Не понимаешь?

— А что тут понимать, коль его нет.

— Это о выходе в тот мир.

— Тем более.

— Нет, ты не понимаешь.

— Так объясни, раз я такая дура.

— Эта табличка говорит, что выход есть!

— Может, конечно, я и не права, но на ней ясно написано: «Выхода нет!».

— Да? Тогда объясни мне, зачем писать «Выхода нет!», если его нет?

— По-твоему, такие таблички надо развешивать там, где выход есть? Ничего не скажешь, умно.

— Ты не хочешь понять. Это как у Демьяна с «Пива нет».

— Так он и вешает табличку, когда у него пива нет. Я еще ни разу не видела, чтобы эта табличка висела во время торговли пивом.

— Да, но он ее вешает потому, что у него как раз таки пиво есть почти всегда. Там же, где пива и не должно быть, никто такие таблички не вешает. На самом деле «Пива нет», означает, что пива нет пока, нет сейчас, в данный момент времени, но оно обязательно будет немного позже. Так и тут. «Выхода нет!» означает, что он есть, но только не здесь или не сейчас.

— И ты серьезно веришь, что тот мир есть на самом деле? Ты же видел его только с Экрана.

— Знаешь, невозможно выдумать что-то принципиально новое, чего вообще никогда не было, и нет. Даже самые невообразимые сновидения состоят из известных нам элементов. Так уж устроен наш мозг, и от этого, как говорится, никуда. К тому же, большинство из того, что мы знаем о нашем мире, мы знаем лишь потому, что так нам сказали те, кому мы привыкли доверять. Так что в этом отношении оба наших мира одинаково реальны.

— Да, но все, что нам говорят о реальности можно проверить, или почти все.

— Можно, но мы ведь этого не делаем.

Не найдя, что ответить, Женька красноречиво посмотрела на Костика.

— А если я найду тот мир, ты пойдешь со мной? — спросил он вдруг совершенно серьезно с какой-то еле уловимой грустинкой в голосе или во взгляде.

— Тебе же тысячу раз объясняли, что это всего лишь наша мечта. Высокие потолки, широкие стены…

— А трава, деревья, птицы?

— Обожествленные консервы.

— Ну, так пойдешь?

— Ты сначала найди.

— А если найду?

— Найди мне лучше платье и туфли на каблуках. Тогда точно все умрут от зависти, — сменила тему Женька.

— Я ей мир предлагаю, а она только о платье и думает.

— Ты языком болтаешь без толку. Найди его сначала, а потом и приглашай. А пока… Принес бы лучше консервов.

Консервы были в больших пузатых банках. Мясо, овощи, соки, пиво, вода… Пиво тоже было баночным. Настоящим баночным пивом, как на экране. Это была их первая подобная находка, и они, отложив в сторону уже собранные вещи, соорудили из ящиков стол.

— Черт! Ведь сколько раз видел, как это делали на экране! — Михей, бородатый детина лет двадцати пяти, беспомощно вертел банку в руках.

— Может ее ножом? — предложил Степка, слегка косоглазый тощего вида юнец.

— Может тебя ножом? — огрызнулся Михей. — Открой лучше тушенку.

— Они за что-то дергают, — заметил спокойно Костик.

— Ага, вот кольцо… Твою мать! — брызнувшая пена залила Михея с ног до головы.

— Искусство требует жертв, — съязвил Степка.

— Растрясли же банку, — пояснил Костик.

— Сиди уже, умник.

— А я и так сижу. — Костик довольно ловко открыл жестяную крышку. — Ну, будем!

Они жадно присосались к банкам.

— Пиво, как пиво. Ничего особенного, — разочарованно произнес Степка.

— А ты чего хотел? Тут даже на банке написано: «пиво», — съязвил Михей, которого реплика и подстать ей выражение лица Степки заставили забыть про мокрые штаны.

Пустые банки полетели в угол.

— Еще? — предложил Костик.

— Да можно, — живо согласился Степка. Кому-кому, а ему дважды предлагать еще не приходилось. — Сигареты есть?

— Ящиков тридцать, — ответил Михей.

— Да нет, открытые.

— Угощайся, — этаким барским движением Михей положил пачку на стол.

«Интересно, сколько он репетировал, прежде чем научиться этим повадкам?» — подумал Костик.

— Каждый раз смотрю я на склады и думаю: откуда все это? — завел наиболее популярную и оттого давно уже всем опостылевшую бодягу Степка.

— Ну, говорят же… — скривился как от зубной боли Михей.

— У нас много что говорят, — перебил его Костик.

Версий было несколько. Первой и самой популярной была версия о Зодчих, которые вырыли все эти тоннели, наделали складов, поставили Экраны, но затем почему-то ушли по своим бесконечным ходам в бесконечной тверди. Кто они, и откуда взялись, не знал никто, но многие верили, что они вернутся и заберут всех к себе, в мир Экрана. Сторонники другой версии непосредственно отталкивались от Экрана. Они утверждали, что люди из того мира создали все эти укрытия на случай войны. Понатащили припасов, да и забыли или погибли в очередной войне. Выжившие так и остались жить в подземных тоннелях, а со временем забыли дорогу наверх. В память о прошлой жизни наверху они соорудили Экраны, транслирующие далекое прошлое — жизнь предков.

Не обошлось и без версии о ком-то очень могущественном, построившем все это и засунувшем их сюда с какой-то ведомой только ему целью. Версий было хоть отбавляй, на любой вкус.

— Да, говорят у нас много, — медленно, нараспев, произнес Степка, точно крестьянин Псковской Губернии из мира Экрана. Ему не хватало только шапки, которую при подобной фразе крестьяне почему-то обязательно сдвигали на затылок.

— А преподобный говорит, что это испытание. Господь поместил нас сюда, чтобы мы сами нашли путь к Свету и истине. А еще он говорил о кругах блаженства, которые есть в этих лабиринтах, но дорога лежит туда за семью печатями, тогда как дорога к Свету за семижды семью, — задумчиво произнес Костик.

— Он много чего болтает, — отмахнулся от этой темы Михей, которому давно уже надоело маниакальное устремление Костика «наверх», в мир Экрана.

— Нашел, кому верить, — поддержал приятеля Степка.

— Дело в том, что он очень много знает. Только рассказывает все, как какой-то бред или шифр. Или испорченные письмена. Понять бы, что за всем этим бредом стоит.

— С катушек он скинулся, вот что стоит, — изрек Михей, открывая новую банку.

— Я узнавал. Раньше он был нормальным. Может, немного странным, а так в полном o’key. Потом он куда-то делся, а когда вернулся, был уже не в себе. И все нес про ангелов и Змея с горящим глазом. А еще он принес вот это, — Костик достал из кармана завернутую в кусок простыни табличку.

— Ну и что? — раздраженно спросил Михей. Степка окончательно выпал из разговора, уйдя в свои мысли.

— Ты где-нибудь такое видел?

— Нет.

— А он видел. И не такое видел. Я думаю, что он нашел выход.

— Ага, и свихнулся на радостях.

— Свихнуться можно от чего угодно, — возразил Костик. — Может, он совсем не от этого свихнулся.

— А может, от этого.

— По крайней мере, шансы равные.

— Постой… Что ты хочешь этим сказать?

— Преподобный говорит о Книге Пути среди царствия книг.

— Ну?

— Я нашел это царство книг, но мне нужна помощь.

— Что?

— Я знаю, где книги. Тысячи книг. Там должна быть карта.

— Знаешь, мне как-то и тут уютно, — сказал Михей.

— А если все это правда? Если есть круги с высокими потолками, многокомнатными домами, столами, ломящимися от яств?

— Хочешь сказать…

— Да. Не говоря уже о складах.

— Странно все это. Столько книг и все только о них. Все только о том мире. Одна мифология, — чем дольше они с Костиком рылись в библиотеке, внимательно перебирая книгу за книгой, тем сильней это удивляло Женьку.

— А ты никогда не думала, что это мы, а не они мифология? — отреагировал Костик на ее слова. — О нас нет ни слова в книгах только потому, что мы не написали ни слова. Мы вообще ничего не создаем. Все, что мы делаем — это ищем уже готовенькое, паразитируя на чьем-то богатстве. А книги, как и все это, создано ими.

— Ага, и собрано здесь, чтобы ты их прочитал, стал умным и… Ну, в общем, придумал что-нибудь умное.

— Но почему вы все думаете, что все это для нас?

— А ты видел здесь кого-то еще?

— Мы так себя любим, что, не задумываясь, ставим себя в центр вселенной, заставляя все вокруг вертеться ради нас. Зодчие, господь-бог с его трагедией и интригами, все эти великие и могучие только и делали, что ломали голову над тем, как сделать из нас нечто стоящее, или нет, как привести нас в рай к молочным берегам и бананам на деревьях. И ни одной гниде не пришло в голову, что нас просто нет. О нас никто никогда не думал. Мы здесь — досадная случайность. Кое-кто сделал припасы на случай голода или иных катаклизмов, а мы просто-напросто расхищаем это, как крысы. Нас не должно быть ни здесь, ни где-нибудь еще в этих бесконечных тоннелях. И вот когда они придут за своим пивом и сигаретами, а вместо богатства обнаружат нас…

— Тогда откуда мы здесь взялись? Или ты думаешь, что первые из нас отпочковались от крыс?

— Не знаю, но чем больше я узнаю, тем больше понимаю, что все, что мы о себе думаем — ничего не стоящее дерьмо. Вот, смотри, — Костик кинул на стол книжку с какими-то шариками на обложке.

— Что это?

— Учебник астрономии.

— Чего?

— Астрономии. Науке о большом бире.

— А эти шарики что? Ими рыли туннели?

— Один из этих шариков — наш мир.

— Теперь я знаю, отчего преподобный свихнулся. Забрел сюда, начитался книг и все.

— В этой книжке говорится, — продолжил Костик, не обращая внимания на Женькин сарказм, — что мир — это пустота. Огромная пустота, в которой крутятся такие вот шарики. Число их огромно. Эти шарики вращаются вокруг больших раскаленных шаров, получая от них тепло и свет. Один из таких шариков и есть наш мир. Планета Земля. И вся жизнь сосредоточена на поверхности Земли. Мы же каким-то образом забрались внутрь. А Экран — это и есть мир поверхности. На поверхности живут люди, звери, птицы.

— Почему же мы тогда ни с кем не встречаемся?

— Мы не верим друг в друга. А многие из них думают, что под землей находится ад.

— Что?

— Место, куда попадают после смерти души людей.

— Так что, мы умершие?

— Не думаю, тем более что в аду людей должны мучить.

— Кто?

— Все, кому не лень. Ад — это наказание.

— За что?

— Их Бог оказался неудачником. Сначала он создал ангелов, но они его предали, и половина ушла в оппозицию. Потом он создал людей, но они не оправдали его надежд. Тогда он их уничтожил, оставив лишь одну семью, но и из этой затеи тоже ничего не вышло. Он даже подставил собственного сына, а когда и это не помогло, придумал ад, обвинив во всех своих неудачах людей.

— Бред какой-то.

— Это их мифы.

— Не хочется мне после таких мифов встречаться с их авторами.

— А я не к ним иду. Я хочу знать. Знать и все.

— Но если нас нет, то для кого здесь будут держать карту?

— А ты думаешь, что все тут ради нас? А если нет никакой карты, выход можно найти и без нее. Для этого нужно понять, как они думают на самом деле. Не показывают нам, а думают… В любом случае стратегическое направление мне известно.

— У нас только одно направление — от склада к складу.

— А вот это наша самая большая ошибка. Зря мы идем вглубь. Ох, как зря.

— Да, но снаружи ничего нет.

— Ошибаешься. Если где-то что-то и есть, то только снаружи, а внизу нас ждет тупик. Рыли сверху вниз, и, дорыв до определенного предела, остановились. Так вот, когда мы доберемся до нижней точки, мы вымрем от голода и жажды. Наша тяга сжирать все, не оставляя запасов на случай вынужденного возвращения, не оставляет ни единого шанса.

— Но у нас не было выбора. С самого начала наверху была только Разруха.

— Если верить официальной версии. Но даже если так, если вверху был какой-то разрушенный слой. Разве из этого следует, что за ним тоже ничего нет?

А преподобный пожрать не дурак — вон как тушенку трескает. Пятую банку пива допивает, и хоть бы что. Ни в одном глазу. Глазки хитрые, и совсем не безумные. А когда он уверен, что его никто не видит… Довелось Костику подглядеть на преподобного, когда тот был сам с собой. Совершенно другой человек. И куда только его преподобность девается?

Костик вспомнил дурака Володю. Этот тоже все время дурачка из себя корчил.

— Вешаться пора. Они в городе. Вешаться пора, — повторял он, как заведенный.

Как-то ребята возвращались с очередной охоты на консервы. Кто-то, помнится, нес топор. Володя, у которого было феноменальное чутье на тушенку, оказался вдруг у них на пути.

— Вешаться пора, — начал он свою песню.

— Они здесь?

— Здесь, совсем рядом здесь, я видел. Вешаться пора.

— У тебя веревка есть?

— У меня нет.

— У нас тоже.

— Зато, я вижу, вы тушенку нашли. Зачем вам столько?

— Хочешь тушенки?

— Конечно хочу. Натощак вешаться…

— А зачем вешаться? У нас топор есть, давай головы рубить?

— Давай. Кому первому?

— Тебе, — ребята схватили его за руки.

Кто бы мог подумать, что он такой сильный.

Так и этот. Слишком он уж старается выставить себя дураком. Зачем? Кого он пытается одурачить? Кого он так испугался? Кого? Да и табличка… Темнить изволишь, преподобный. Демоны, демоны, демоны. Оставь себе своих демонов. Пусть настоящие дураки тебе верят.

Джо ловко открыл следующую банку пива (где он так наловчился?) и принялся разглагольствовать:

— Господь не дал нам ничего. Вернее, он дает нам все, но временно, чтобы мы могли спокойно пользоваться его благами. Господу принадлежит все, даже наша жизнь. Поэтому проснулся утром — поблагодари господа, поел — помолись, дожил до вечера — слава господу. Нельзя забывать господа, иначе себя забыть можно. Думаете, вы для него молитесь? Думаете, ему нужны эти ваши прославления? Ему, сотворившему мир? О таком даже думать смешно. Это нужно нам, нам самим, чтобы не забыть, ибо, забывая бога, мы забываем себя, недаром он сотворил нас по образу и подобию своему. Ему же это не надо, но он бесконечно добр, поэтому заставляет нас молиться и славить господа, делая, тем самым, славными дела человеческие. Также ради нашего блага не дал нам господь ничего навечно, а только разрешил пользоваться его благами, но люди забыли это. Забыли люди, что нет ничего принадлежащего им. Нельзя ни украсть, ни убить, ни увести женщину. Все принадлежит только господу. Зачем воровать, если это никогда не будет твоим, зачем класть жизнь на приобретение власти, богатства, женщин? Все равно у тебя нет ничего! Даже жизнь твоя принадлежит господу. Ты же ей только пользуешься, так и пользуйся соответственно природе или воле его, иначе…

Преподобный иссяк, словно сработал тумблер в его голове, и даже внешне изменился. Как будто вместе со словами из него вышел весь воздух, и он сморщился, сдулся на глазах. Он разом превратился в маленького тихого человечка, которому бы банку пива да тушенки и больше ничего не надо. Казалось, будто он сам не понимает, откуда у него берутся эти слова и мысли, что он нечаянно, что он готов вернуть, положить на место… но слово не воробей — еще одна пословица из мифического мира, еще одна непонятная для посторонних фраза.

— Можно? — попросил преподобный еще банку пива.

— Угощайся, — Костик поставил на импровизированный стол упаковку.

Преподобный жадно, словно не пил несколько дней присосался к банке, с каждым глотком возвращаясь в свои размеры. Когда пустая банка полетела в угол, он стал совсем как новенький, будто в нем заменили батарейки. Отдышавшись, он продолжил речь:

— Народ избранный! — прогремел он на удивление громким голосом. — Народ избранный, Израиль. Моисей водил свой народ сорок лет по пустыни, пока не погиб последний из рабов, и только тогда, только полностью свободный народ господь ввел в обетованную землю.

— Что?! — Костика словно ударило током. — Что ты хочешь этим сказать?

— Мы народ избранный. В земле, очищающийся от скверны. И когда придет час, когда последний из нас освободится от скверны, господь выведет нас на свет, туда, где звезды и небо, и где бушуют моря.

— Скажи, а ты видел звезды?

— Господь указал мне путь в откровении своем. За семью печатями лежит он. И охраняют тот путь страшные демоны и огнеглазый змей, вечно ползающий по кругу за своим хвостом! Но когда пробьет час…

— Так ты знаешь дорогу?

— Путь лежит в сердце каждого.

— Ты знаешь дорогу! — Костик схватил его за грудки. — Признавайся, ты ее знаешь!

В глазах Костика появились безумные огоньки.

— Что ты собираешься со мной сделать? — завизжал преподобный.

— Ничего, если ты покажешь короткий путь.

— Но я не могу.

— Можешь.

— Но я…

— Ты принес это оттуда? — Костик сунул под нос преподобному табличку.

— Я… Не…

— Ты принес это оттуда! Говори! Или клянусь, я разрежу тебя на тысячи кусочков! — в руке Костика появилась опасная бритва…

— Оргазм. Оргазм, оргазм, оргазм… И кто придет первым. Как будто это самое главное. Оргазм. Звучит, как геморрой или ветрянка. В пятнадцать лет у меня был оргазм, с тех пор я чувствую себя лучше… Тьфу, — Женька поморщилась, словно эти слова действительно имели отвратительный вкус.

— Что читаешь? — поинтересовался Костик.

Женька показала ему обложку.

— Понятно.

— Ты так говоришь, как будто все уже прочитал еще в пеленках.

— Это привычка. Все почему-то сразу думают, что я дюже умный, и перестают…

— Умничать сами. Умный и умничать. Чтобы ты, и поставил эти слова рядом.

Костик натащил полный дом еды и книг, и теперь они читали, лежа на диване как всегда голиком. Читали, пили кофе… Среди продуктов обнаружился кофе, и после нескольких экспериментов у Костика получился довольно сносный напиток. Периодически кто-то из них закрывал книгу, и… Это было сигналом, условным знаком. Перерыв на любовь. Они любили медленно, неторопливо, сыто, наслаждаясь каждым движением. И уж чего у них не было точно, так это гонки за оргазмом.

— Да, малыш, это наша идиотская стыдливость. Признав когда-то любовь грехом, мы никак не можем освободиться оттого, что делаем нечто постыдное каждый раз, когда… Особенно любят изгаляться авторы характерных книжек для детей старшего школьного возраста. Оргазм, пенис, вагина… Полная кастрация стиля. Такое впечатление, что вот-вот запахнет формалином и в класс войдет учитель анатомии. И это еще не худший вариант. Есть еще огненные жеребцы в конюшне страсти, цветок любви, жезл страсти и прочая пошлятина. Или мат. Они так себя и ведут. Слова очень четко определяют действительность, как бы там ни изгалялись поэты. Одни совершают фрикции, активизируя при этом эротическое возбуждение партнера методом… Другие трахаются, или имеют похотливых сук, и это еще самые приличные слова.

— И оргазмы, оргазмы, оргазмы… Подтвержденные дипломами и медицинскими показаниями.

— В таком случае, давай будем любить друг друга. Здесь и сейчас. Немедленно. И хрен с этими оргазмами. После секса я всегда чувствую скорее легкую досаду, как после хорошей книги. Всегда хочется продолжения. Особенно с тобой. С тобой я ощущаю себя кентавром. С тобой мы Яты. Именно Яты. Нет ни меня, ни тебя, а есть он — страшный зверь Яты, оглашающий криком окрестности и наводящий ужас на деревенских собак. Танец Яты при полной луне. И важно здесь каждое движение, каждый штрих, каждая мелочь. Но приходит финал, и мы с тобой распадаемся с обреченностью трансуранового элемента, и ты, бывшая часть меня, переходишь в автономное плавание. Я продолжаю жить памятью единения, жить до востребования, жить…

— Может, ты не пойдешь?

Женька все-таки начала этот разговор. После кофе, после объятий и страсти, после тысячи других «после» она закурила сигарету, выпустила дым и задала вопрос, который висел над ними уже целую вечность с того самого времени, как…

— И в этом ты вся. В момент наивысшего доверия ты вонзаешь мне в спину булавку, не нож, а именно булавку, что чертовски больно, хотя и не смертельно, по крайней мере, ты так считаешь.

— Я боюсь за тебя.

— Я тоже боюсь за себя, но…

— А нельзя без «но»?

— Знаешь, большинство людей вполне свободно обходится без «но». А вот какой-нибудь Беринг без этого «но» не может, надо ему в свой пролив любой ценой. Таких людей мало, но они есть. Боюсь, что я один из них.

— Там опасно.

— Скорее всего, но… Опять «но». Видишь, сколько их у нас. У меня преимущество.

— Какое?

— Опасности обо мне и не подозревают. Я же наверняка знаю, что они там есть. Фактор внезапности.

— Я серьезно.

— Я тоже.

— Тогда я с тобой.

2

Очередной привал в очередном низком душном коридорчике. С тех пор, как они вчетвером покинули дом, им ни разу не встретилось ничего похожего на жилье. Только душные извилистые коридоры, местами сырые и зловонные. Ни еды, ни пива, ни одежды. Ничего. Запасы приходилось экономить, как и сигареты. Они тоже были на вес золота. Каждую пускали по кругу. Все старались затянуться как можно глубже, а потом максимально задержать дыхание, чтобы необходимый для их отравленных тел никотин…

Ребята спали, Женька читала, а Костик о чем-то сосредоточенно думал. Точнее, не думал, а волновался, Какая-то скрытая тревога мешала ему спать.

— О чем ты думаешь? — Спросила Женька. — В последнее время ты сам не свой.

— Не нравится мне все это. Да и предчувствие.

— Все же спокойно.

— Вот именно. Спокойно. Слишком все гладко и спокойно. Не к добру. Расслабляет это, а нам нельзя расслабляться. Вот и сейчас. Бери нас теплыми, кто хочет. Завтра надо будет установить дежурство и места для ночлега искать побезопасней.

— Давай покурим. Одну на двоих, чтобы не торопясь? Забыла, когда уже курила по-человечески, а так это только расстройство.

— Нас же убьют.

— Скажем, что не добудились.

— Держи, — Костик протянул сигарету Женьке.

— Сейчас бы в душ, потом пива с тушенкой, потом на свежие простыни, и чтоб никто не мешал. А потом на всю катушку, как в первые дни любви.

— Меня всегда добивали фильмы, в которых главные герои, гуляя по пустыне так месяца два, начинали заниматься любовью. Раздевали друг друга, облизывали тела…

— Может, они так моются? Откуда ты знаешь?

— Моются, не моются, но мне почему-то не до любви, после таких прогулок.

— Да и мне тоже. Тут бы полежать, чтобы никто не трогал.

— Тише!

— Что?

— Ты ничего не слышала?

— Пора.

Он хотел, было, идти сам. Сейчас это было самым главным, встать и пойти, сделать несколько последних шагов. И чтоб без истерики и с сухими штанами… Он попытался встать, но ноги были ватными, чужими и не хотели слушаться. Будто бы это были не ноги, а пустые штанины с заправленными в них ботинками. Такое бывает, когда совсем отлежишь руку во сне так, что потом приходится трясти ее другой рукой, чтобы сначала по ней прошла армия мурашек, после которой, в обозе, уже приходит чувствительность и способность двигаться.

— Пора.

Охранник справился с замками, и они подхватили его под руки, даже не надевая наручники. Его мысли были сосредоточены на ногах. Он пытался их переставлять, чтобы создать у соседей по корпусу хоть малейшую иллюзию, что он идет сам, но ноги предательски волочились по полу.

Его уложили на кушетку, застеленную чистейшей белой простыней. Кто-то читал приговор, но он ничего не слышал и не видел. Смерть через инъекцию яда. Всем своим существом он постигал значение этих слов. К нему подошла женщина средних лет с удивительно для такой работы добрым, сочувствующим лицом. На ней был белоснежный накрахмаленный халат, подстать простыне. Добрый доктор Айболит из детской сказки. Сейчас она спросит:

— Нус, молодой человек, как наши дела? — и обязательно улыбнется.

Она внимательно на него посмотрела, потрогала руки, определяя, какие у него вены, немного задумалась, затем достала шприцы и ампулы. Привычным жестом она свернула ампуле шею, высвободила томящийся в упаковке шприц. Ее движения были обыденно точными, словно она колола витамины, а не… С другой стороны, она ведь колола ему лекарство, от недуга со странным названием виновен.

— Поработайте кулаком, — попросила она, перевязав руку жгутом.

Она хочет, чтобы он работал кулаком, чтобы он помогал ей сделать ее работу?!

— Да не будьте вы, как маленький. Я же так не попаду в вену. Будет больно. Придется колоть еще. Только хуже себе сделаете. Ну же.

И вот кулак, его кулак, восстав против его воли, начинает сжиматься и разжиматься, сжиматься и разжиматься, заставляя вены вставать на дыбы.

— Достаточно.

Она намазала место будущего укола спиртом и медленно вонзила иглу, из которой потекла черная густая кровь, затем быстро вставила шприц и начала медленно вводить яд, после чего вновь приложила к месту укола ватку и выдернула, нет, лучше сказать, извлекла иглу. Все как в больнице.

Эти ритуалы, эта игра во врачей, игра в стерильность могли бы быть очень забавными, если бы не были так ужасны в своей бессмысленности. Это была жестокая гуманность — оберегать от инфекции кровь человека, который должен умереть через несколько мгновений.

Она села на специально приготовленный для этого стул возле кушетки и взяла его за руку, чтобы определять пульс. Она слегка сжала его запястье, и он почувствовал в этом движении нечто большее, чем обычный профессиональный жест. Это было дружеское участие, попытка сказать, что он не один, что она будет с ним до самого…

У него начало отниматься тело. Оно становилось ватным и все более невесомым. Язык был огромным. Казалось, что еще немного, и он вывалится изо рта, чтобы заполнить собой все помещение. Слюна тонкой струйкой стекала на простыню, но он не замечал этого, как не замечал своих мокрых и грязных штанов. Это организм пытался бороться за последние мгновения жизни, стараясь всеми доступными ему способами освободиться от яда. Его рвало, но он не замечал и этого.

Вначале он еще пытался вспоминать всякие философские учения о жизни после смерти, думать о перевоплощении, вспоминать, как умирал Сократ. Но Сократ был Сократом, тогда как он… Затем его отравленный рассудок стал уходить все дальше и дальше от реальности, пока последняя искра осознания не потухла навсегда.

— Что с тобой, милый?

— Кошмар. Мне приснилось, что меня приговорили к смерти, и приговор привели в исполнение. Смерть… как настоящая.

— Поспи, у тебя еще есть час.

— Мне уже не заснуть. Слишком сильные впечатления. Давай ты поспишь, а я подежурю.

— Держи, — Женька отдала ему маленький, похожий на игрушечный автомат, зарылась поглубже в тряпки и моментально уснула.

Костик прислонился к стене тоннеля и закурил. Тоннели, тоннели, тоннели… Километры тоннелей просторных и тесных, чистых и грязных, светлых и темных, сухих и по колено в воде и нечистотах. Когда он впервые предложил дежурить по очереди по ночам, хотя какие тут дни и ночи, его подняли на смех, пока однажды утром они не проснулись втроем. Степка исчез, пропал без вести. Уйти он не мог, да и незачем ему уходить, тем более без воды, без еды, не попрощавшись, ничего не сказав, ночью… Нет, не мог он уйти. Около часа они искали, ходили туда-сюда по тоннелю, кричали, скорее для себя, для успокоения совести, которой понадобилось принять очередную снотворную пилюлю в виде чувства выполненного долга.

Потом, когда сначала ставшие редкими уцелевшие склады кончились совсем, у них кончились еда и вода. В последний раз, еще в прошлой вечности они смогли разжиться ужасными, местами подпорченными галетами и задохнувшейся тухлой водой. Хорошо, что вода еще попадалась. Она кое-где сочилась по стенам тоннеля. Ее можно было собирать тряпкой и выжимать потом в рот. Вода была невкусной, иногда отдавала нечистотами, но выбирать не приходилось. Когда надежда найти еду исчезла, Михей первым наелся грибов, растущих на стенах и потолке.

— Лучше я подохну от яда, чем от голода, — решил он, отметая все возражения.

Грибы оказались съедобными, хоть и противными на вкус. Они свисали со стен гроздьями там, где трубы (здесь вдоль стен тянулись коммуникации) прогнили, и из них сочилась зловонная жижа. Часто тоннель был заполнен почти до пояса вонючей кашицей, и им приходилось привязывать себя на ночь к трубам, чтобы не утонуть, и в таком подвешенном состоянии спать в грязи и зловонии. Спасением из этого ада стал колодец с прогнившими скобами, по которым им пришлось долго карабкаться вверх. Зато наверху их ждало блаженство — просторный сухой коридор, со свежим воздухом, да еще и светлый. Лампочки реагировали на движение.

И этот склад. Им повезло, что система защиты износилась в неравной борьбе с крысами и тенями, которых здесь была тьма.

Такое они видели впервые. Оружие, обмундирование, провиант. Было еще нечто, что они решили оставить в покое, потому что здесь все могло нести смерть. На складе была бытовка с чистой горячей водой (душ почему-то работал) и настоящими койками. Они отмылись, отъелись, отоспались, набрали еды и оружия.

Костик кроме автомата и нескольких гранат прихватил с собой небольшой огнемет. И уже на следующий день им пришлось с боем уходить от полчища опомнившихся и не желающих упускать добычу крыс. Потом был самый темный в их жизни коридор, где темнота была мягкой на ощупь, а вокруг то и дело сновали любопытные тени, шаркая своими бесплотными ногами. Можно было конечно включить фонари, но тогда бы они привлекли к себе внимание, а в этих коридорах могло водиться что угодно. Так они и шли вдоль стен пока вдруг те не кончились, и они остались в темной пустоте.

— Хорошо, что хоть пол оставили, — чтобы хоть как-то разогнать эту душащую тьму прошептал Михей.

— Здесь кто-то есть! — испуганно вскрикнула Женька, и ее голос разнесся по бесконечности тьмы.

— Тише ты! — успокаивающе и одновременно ласково прошептал ей на ухо Костик.

— Я чувствую их взгляды, — так же шепотом ответила она.

— Да нет здесь никого, это страх, страх темноты.

— Может, включим фонарь? Все равно неизвестно, куда идти — предложил Михей.

Свет. И одновременно Женькин душераздирающий крик. Кричать было от чего. Луч света выхватывал один за другим фрагменты огромной (они никогда еще не видели ничего подобного) круглой комнаты с высоким потолком, вдоль стен которой в несколько рядов висели прикованные цепями человеческие скелеты.

Оставаться здесь не хотелось ни секунды, и они, светя фонарем только себе под ноги, рванули в тоннель напротив, чувствуя, как скелеты провожают их пустыми, словно созданными для темноты глазницами. Они продолжали бежать до тех пор, пока усталость не свалила с ног. Но спины все еще чувствовали чей-то взгляд, будто кто-то невидимый бесшумно следовал за ними.

Уже на следующий день они наткнулись на гнездо, свитое из человеческих костей, скрепленных нечистотами и какой-то зловонной смолой.

И тут появилась эта тварь — ужас, который могли породить только кошмары тоннеля, наполненного тьмой и костями. Она приближалась, скаля свою лысую слепую морду, а из пасти текла густая слюна. Они открыли беспорядочный огонь, заглушая выстрелами крики, не останавливаясь даже тогда, когда закончились патроны. Они продолжали жать на спусковые крючки, присмиревшего, затихшего без признаков разрушающей жизни оружия, матерясь и не слыша ни себя, ни чего-либо еще. Грохот и ужас оглушили их, лишили способности думать, анализировать, воспринимать. Все достижения цивилизации были уничтожены, сметены нестерпимым страхом перед тварью, встреча с которой стала торжеством темных инстинктов природы.

Уже после, когда они, отдышавшись, пришли немного в себя, они поняли, что были на волосок от смерти, причем не в первый раз. Никто больше не сомневался в том, что Степана сожрала эта или подобная ей тварь. Патроны… Они перевернули все рюкзаки. В общей сложности патронов осталось только на один автоматный рожок.

Костик докурил сигарету до самого фильтра и запустил окурок в темную глотку тоннеля. Сердце, бившееся, как будто он бежал стометровку, вернулось к обычному ритму работы. На душе стало спокойно. Ему даже захотелось спать. Он потрепал Михея по плечу.

— Пора? — пробормотал тот сонным голосом.

— Держи, — Костик передал ему автомат и тут же заснул, где сидел, прислонившись спиной к стене.

Они не разбились только потому, что провалились сквозь тонкий прогнивший пол тоннеля у самого края огромной воронки, по краю которой и скользили какое-то время. Далее ход поворачивал в сторону, что тоже замедлило падение. В конце концов, выскочив всего метрах в трех от земли, они плюхнулись в воду.

Конечно, подобная прогулка кувырком вряд ли способствовала философски-созерцательному восприятию действительности, но настоящий шок они испытали уже после того, как выбрались из воды и слегка отдышались. Они были в царстве простора и света. Вверх смотреть было невозможно. Оттуда лился яркий, слепящий свет. Вокруг бассейна, куда они так удачно совершили посадку…

— Да это же цветы! — пришла в себя Женька, — Трава, цветы и деревья!

И люди. К ним уже спешили люди. Красиво одетые мужчины и женщины. Костюмы, фраки, платья, каблуки… Все женщины были в платьях, с красивыми прическами и в туфлях на каблуках, от чего Женька почувствовала себя неловко в старой военной форме и солдатских ботинках.

— Здравствуйте, — только и нашелся сказать Костик.

— Какие милые варвары! — воскликнула шикарно одетая дама.

— Варвары, здесь? При всем уважении, Беатрисса, — произнес, подчеркнуто грассируя, щеголь средних лет в шикарном смокинге.

— Сами полюбуйтесь. Или вы хотите сказать, что это эллины? — слышалось из разряженной толпы.

— Никогда не видела эллинов.

— В любом случае суббота обещает состояться, как вы считаете?

— О чем они? — толкнула Женька Костика. Ничего не понимаю.

— Подожди, — перебил ее Михей, — не будем дергаться. Пусть придут в себя. Тем более что их все равно больше.

— О чем ты? Это же мир! — воскликнула Женька.

— Они все путают, — всплеснула руками одетая как кукла старушка, — это Рим, деточка, Рим, а не мир. Мы — народ Рима, а откуда прибыли вы?

И тут они поняли, что не в состоянии ответить на этот вопрос. На выручку пришла все та же дама в шикарном платье:

— Да чего мы их мучаем. Им надо прийти в себя, выспаться, приготовиться к субботе…

Римом оказался огромнейший по меркам подземелья, шириной в несколько километров грот с высоченным, никто не знал, насколько высоким, потолком, излучающим яркий горячий свет, позволяющий расти траве и деревьям. Все свободное пространство Рима занимала городская площадь, превращенная трудами рабов в благоухающий парк. Здесь же в шикарных домах, вырытых в стенах грота, жили так называемые граждане Рима. С одной стороны это великолепие венчал обрыв, на краю которого, во всю ширину грота и был возведен Колизей. С другой стороны дома постепенно становились все хуже и хуже. Рим заканчивался лачугами рабов, сразу за которыми начинался непроходимый колючий кустарник.

Костик лежал на спине на поистине королевском ложе и смотрел в никуда, сквозь высокий лепной потолок. Несмотря на внешнее благополучие и роскошь ему было не по себе.

«Рим, Великий и Единственный, — думал он. — Еще одна подземная химера. Или не химера, а так, пародия на химеру. Или это первый круг рая? То-то их так встретили. Отдельные дома по несколько комнат. Жратва, какая хочешь, вина… Прелесть. Кровать, вот, огромная, больше, чем самая большая квартира там… Женьку завалили нарядами. Она от такого счастья в себя прийти не может. — Костик вспомнил, как она в первый раз пыталась легко пройтись на каблуках, и чуть не сломала ноги. — Дитя дитем. Она бы в этих туфлях и спала, если бы не уставали ноги. Михей нервничает. К нему еще и рабыню подселили для полного счастья, а он весь напряженный. Не нравится ему в Риме. Тем лучше. Мы же не собираемся навсегда…»

Размышления Костика прервало появление Михея.

— Лежишь? — спросил тот, останавливаясь у входа в спальный покой.

С тех пор как они свалились в Рим, Костик практически не вставал с постели, словно стараясь отоспаться за все прошлые и будущие дни и ночи в бесконечной веренице пустых туннелей. Женька, та наоборот, едва вскочив на ноги, отправлялась на рынок за новыми шмотками — благо римляне считали за честь подарить лучшее, что у них есть, гостям Рима.

— Заходи. Хочешь вина? — обрадовался другу Костик.

— Не откажусь. Жаль, что у них тут нет ни пива, ни сигарет.

— Зато есть многое другое. Первый круг изобилия или рай.

— Как бы он не стал нашим адом.

От этих слов по спине Костика прошла неприятная липко-холодная волна, настолько они перекликались с его тревогами.

— Не нравится мне здесь, — продолжил Михей изливать свою душу. — Не знаю еще, почему, но не нравится. Что-то у них тут не так.

— А, по-моему, тут у них слишком все так. Мы о подобном даже мечтать не могли, — возразил Костик, скорее, для собственного успокоения.

— У нас хоть тряпки да жратва попроще, зато нет всего этого… Не нравится мне. Варвары, эллины, римляне, патриции, рабы, гладиаторы. Я поговорил тут со своей. Ей сказали, она живет у меня, скажут завтра меня зарезать…

— Если бы они хотели нас убить, давно бы это сделали.

— Мы для них новая игрушка, забава. Пока им с нами интересно — никто еще в Риме не видел варваров, а что будет, когда им надоест?

— Почему ты на все смотришь с какой-то мрачной стороны?

— Ты думаешь, Рим безграничен? — усмехнулся Михей.

— Причем здесь…

— Думаешь, Рим безграничен?

— Нет, но…

— Вот именно. Если они будут здесь со всеми нянькаться.

— Ты же не собираешься здесь оставаться?

— Дело не в том, что собираюсь делать я. Вопрос в том, что собираются делать они.

— И что собираются делать они?

— Ты не интересовался субботой?

— Нет, я…

— И ты не знаешь, что такое гладиаторские бои?

— Наверно какие-нибудь соревнования.

— Да, только до нас соревновались исключительно проштрафившиеся граждане, да плохо работающие рабы.

— Хочешь сказать, что это своего рода наказание? Но за что нас наказывать, да и относятся к нам не как к наказуемым.

— В том то и дело. Почет, слава, жратва, бабы… Почему же тогда для них бои хуже рабства?

— Значит, они рабы, а не бойцы, — Костика уже начал злить этот разговор.

— Мы как будто в разных городах живем, — не унимался Михей. — Женька, та вся в тряпках, помадах, цацках. Она ничего больше ни видеть, ни слышать не хочет. Ну да ладно, ей простительно, но ты… Ты-то почему не видишь Рим?

— Ты считаешь себя самым умным? Ну да, у одних дворцы, у других хижины, одни работают, другие нет, ну и что? Что у нас по-другому? Здесь вилла с бассейном, у нас склад с тушенкой. Кто успел, тот и взял. Люди везде одинаковые.

— А ты давал кому-нибудь на халяву тушенку? То-то и оно.

Суббота. Еще задолго до начала представления весь Рим, включая детей и рабов, устремился на трибуны Колизея. В городе оставались лишь они, да еще необходимая свита. Их нарядили в яркие костюмы и дали мечи. Настоящее боевое оружие.

— Вот тебе и почести, — прошептал Михей.

— Ничего. Не из таких переделок выходили, — Костик бодрился с большим трудом.

Они вышли на арену и буквально утонули в цветах, так народ Рима приветствовал гладиаторов.

— Начало пока ничего, — прошептала Женька.

— Подожди, в еду они здесь тоже чего только не кладут, — приободрил ее Михей.

Протрубили трубы, и рабы при помощи специального подъемного механизма подняли ворота Колизея, те, что были напротив гладиаторских. Оттуда на арену неторопливой походкой…

3

Жизнь возвращалась болью. Болела каждая клеточка, каждый миллиметр его несчастного тела. Казалось, у него не осталось ни одной целой косточки. Голова не только готова была разорваться от боли, но еще и кружилась, а в глазах летали мушки, рыбки, зайчики в окружении разноцветных кругов, как у героев мультфильмов. Вслед за болью пришли вода и холод. Вода была холодной и лилась откуда-то сверху. Надо было открывать глаза, и вообще, возвращаться к жизни. Он попытался сесть. Тело принялось возмущаться на разные голоса, но, тем не менее, повиновалось.

Он сидел на старой, поросшей какой-то светящейся дрянью металлической решетке в колодце для стока воды, стенки которого тоже испускали тусклый холодный свет. Здесь все было заброшенным и прогнившим. На стене были старые ржавые скобы. Михей попытался встать. Новый приступ боли и головокружения, но если держаться за скобы… Удивительно, но он был цел. По крайней мере, руки, ноги, голова. Господи, и почему оказался прав он, а не Костик!

Скобы были склизкими и шершавыми от толстого слоя ржавой плесени. Когда боль и головокружение становились нестерпимыми, он привязывал себя к скобам остатками своего дурацкого костюма и ждал, когда силы вновь к нему вернуться. Он двигался медленно, и каждая новая скоба, каждое движение приносили нестерпимую боль. Несколько раз, впадая в отчаяние, он был близок к тому, чтобы отпустить руки, но его останавливала мысль, что он может выжить после падения, раз каким-то чудом выжил в первый раз, но только с более серьезными последствиями. И он вновь, матерясь, глотая слезы и проклиная судьбу, продолжал ползти по осклизлой стене этого проклятого колодца.

Боковой тоннель. Крепкий сухой пол, и никаких больше скоб. Михей без сил рухнул на пол.

Тварь была намного крупнее первой. Она нехотя выходила из своей норы на арену, не обращая никакого внимания на трибуны. Сюда бы автомат, но оружие потерялось во время падения в Рим. Боевые мечи выглядели зубочистками на фоне не столько страшного, сколько омерзительного зверя. Тварь нехотя принялась кружить вокруг них, выбирая момент для прыжка. Неожиданно резкий бросок, и Михей едва успевает уклониться от зловонной пасти, но, получив сильнейший удар лапой, летит на землю. Костик тоже уже на земле. Женькины глаза полны ужаса. Она, не глядя, куда-то тычет мечом, и в следующее мгновение тоже лежит на арене, только из ее горла хлещет кровь. Тварь поворачивается к Михею. Следующий прыжок. Теперь он придавлен сильной жилистой лапой с острыми длинными когтями. Меча нет, а вонючая зубастая морда в нескольких сантиметрах от его лица. И тут Костик втыкает свой меч в ее невидящий глаз. Их крики сливаются в один, полный ненависти и боли вопль… И вот он в этом колодце.

После отдыха тело разболелось еще сильней. Первый шок прошел, да и ушибы на другой день всегда болят сильнее. Головокружения, правда, не было. Была сильная пульсирующая боль в висках, но голова уже соображала. Надо было вставать и идти дальше, но сил не было, словно отдых отнял у него последние. Боль, усталость и бессилие. Михею приходилось преодолевать себя, чтобы сделать каждый следующий шаг. Он брел вперед, не останавливаясь и не отдыхая. Голова была тупой и ватной, ни одной мысли, что, вероятно, было и к лучшему. Он даже не заметил стену, которой заканчивался коридор, и врезался в нее на полном ходу. Тупик. Михей рухнул на пол с одним только желанием: умереть прямо сейчас, возле этой проклятой стены…

Человеческая речь совсем рядом, прямо здесь, возле него. Люди! Михей окончательно проснулся. Люди! Первым его побуждением было закричать, позвать на помощь, но наученный горьким опытом, он предпочел затаиться. Говорили за стеной. О чем, понять было невозможно, да это и не было важно. Люди! Но какой сюрприз принесет встреча с ними?

Ждать было еще трудней, чем идти, но он терпеливо выждал, пока голоса стихли, затем подождал еще, для гарантии, и только потом принялся ломать стену. Ему определенно везло. Стена оказалась тонкой и непрочной. Кирпичи клали кое-как, на плохой раствор. Иначе… У него не было ничего, даже пилочки для ногтей.

Коридор был теплым и обжитым. Пахло людьми, едой, жизнью. Михей очутился в превращенной кем-то в бытовку нише. Старый топчан, стол, на столе остатки еды. Михей подмел все до последней крошки, и только потом обратил внимание на то, что стол застелен большими книжными страницами, разделенными на колонки. «Газета выходит с…» Газета! До этой минуты он видел газеты только на экране. Их читали вечерами важные люди в креслах у камина, в них заворачивали бутерброды, ими застилали столы… Газеты! Неужели я…? Но до поры до времени он отогнал эту мысль.

Здесь все было другим: Пол, потолок с тусклыми лампочками на одинаковых расстояниях друг от друга, стены, вдоль которых тянулись кабеля и трубы, воздух. Воздух был наполнен незнакомыми запахами. Следующей находкой была старая грязная ватная куртка, в кармане которой лежали сигареты и спички. Сигареты были странные, в тусклой бумажной пачке с длинным мундштуком вместо фильтра. Михей затянулся и закашлялся. Да, ну и табачок тут у них! Коридор слегка задрожал, и до Михея донесся странный, он никогда раньше не слышал ничего подобного, гул. Михей прибавил шагу. Уже через пару минут он оказался на узком выступе, идущем по краю тоннеля. Ниже, по всему полу шли какие–то непонятного назначения коммуникации. Вновь послышался нарастающий гул, и из–за далекого поворота вырвался луч ослепительного яркого света. Мимо Михея пронеслось что-то огромное, громыхающее и затягивающее под себя. Михею с большим трудом удавалось держаться на ногах. Вот и дракон. А демоны… Счастливый ты человек, преподобный Джо. Мало того, что занесла тебя судьба в это странное место, так ты еще умудрился вернуться живым и невредимым. А для гарантии решил прикинуться дурачком — мало ли чего, вдруг кто по следу идет. А так милый сумасшедший дурачок, поехавший на своем боге. Безвредный, да и кто такого примет всерьез? Прав был Костик, ой как прав. Михей вновь услышал голоса, гул множества голосов. Сколько же их там?

Станция метро. Сколько раз он видел ее на экране. Просторная, светлая, с множеством людей, идущих каждый по своим делам, но при этом образующих мощные людские потоки. Люди ныряли в чрево одноглазых драконов, чтобы через несколько минут возродиться на свет божий уже на другой, далекой станции. Даже после римского великолепия станция поражала своей… Михей задумался. Он не мог сказать, что его захватывает, поражает и удивляет, но он был ошеломлен. Забившись в темную нишу, он принялся ждать, когда последний человек покинет эту тайную обитель двух миров.

Безлюдная станция продолжала поражать его внимание. Да, создатели такого великолепия были способны на все. А вот и ангелы. Они были выложены на стене из кусочков разноцветных камней, добрые белые ангелы с крыльями. А вот и карта миров — схема метро. Круг с расходящимися, пересекающимися отрезками. Лестницы. Огромные высокие лестницы, ведущие наверх, туда, где красовалась заветная табличка «Выход». Но выход оказался запертым. Ерунда. Михей легко нашел боковой служебный ход, и через несколько минут уже был в неглубоком колодце, через металлическую крышку которого доносился шум.

Черная бесконечность с яркими пушистыми комочками, звуки, запахи… Целый мир слов, таких как небо, звезды, свежий воздух, ветер начали обретать значение и смысл.

Опьяненный этим великолепием, Михей отодвинул крышку и рванулся вверх, в этот удивительный, волшебный мир, в существование которого он не мог поверить буквально до самого последнего момента. Мир встретил его яркой, ослепляющей вспышкой света, резким, бьющим по ушам визгом…

И уже через мгновение глухой удар…

Голос

Кто ты? Сильный ты или слабый? Раб или господин? Чего желаешь ты?

О чем мечтает раб? О свободе? Нет, свобода нужна свободному, рабу нужен раб. Кто более униженного сможет насладиться, унижая? Кто мечтает о власти более чем раб? Во все времена самыми страшными деспотами были дорвавшиеся до власти рабы. Для кого слаще всего власть, как не для того, кто испытал ее на себе в полной мере? Кто сильнее раба грезит о троне, и где, как не у подножия трона человек более всего раб?

Кто сильнее, нежели господин, повелевающий судьбами и вершащий историю, устав от забот, мечтает о слабости? Кто более него желает хоть на миг стать ребенком у нежной груди, и кто, пресытившись властью, не стремится хоть на миг оказаться у чьих-то ног? Сколько мужей власть имущих трепещут в экстазе, унижаясь перед властной женщиной? Сколько страниц истории написано женскими капризами? А сколько женщин покоряются силе и грубости, называя это страстью? Сколько их терпит унижения от так называемых настоящих мужчин, настоящих только тем, что женщина у них низший сорт, лишенный слова? Сколько женщин хамство воспринимают как силу и не хотят иной участи?

А радость любви? Откуда им знать ее? Стремление владеть, сделать своей вещью или игрушкой — вот их любовь. Жажда новой победы — вот их страсть. И не жди пощады в этой борьбе за власть.

«Ты не нужна мне», — говорит победитель и смотрит на новую крепость.

«Я презираю тебя, — говорит победительница, — но я оставлю тебя. Надо же обо что-то вытирать ноги», — и ищет другую цель.

Пресыщение — вот итог этих игр. Только замкнувшийся круг приносит удовлетворение. Только право быть и тем и другим, господином или рабом по желанию. По желанию возноситься на пьедестал или падать ниц, к ногам…

Было это так: Сотворил господь мир. Сотворил он людей по своему образу и подобию, мужчину и женщину. Жили они в раю, прославляя бога, и были они безгрешны. Росли в том саду два запретных дерева. С чего бы? Говорят, что змей-искуситель ввел людей в грех по своему коварству в тайне от бога. Не верь тому, кто так говорит. Думаешь, легко обмануть бога? Думаешь, есть от него тайны? Только творец знает всю глубину творения, только он, творя, создает нас такими, какие мы есть, заставляя воплощать его замыслы. Неужели ты думаешь, что не ведал он, что творилось в саду, а, узнав, прогневался и проклял людей и змея?

Грех нужен был ему. Ради греха совершалось это действо. Послал он верного раба своего, змея, искусить людей. Дар греха он преподносил им. Красноречив был змей. Вкусили они от дерева, и только тогда бог отдал им Землю, а змею в награду приказал ползать на брюхе, но не среди камней, а у ног создателя, дав испытать всю радость унижения, раболепия и подобострастия. Возвысил затем он змея, сделав князем тьмы и властелином Земли.

Наслаждался бог властью над людьми, заставляя их страдать и радоваться, стирая с лица Земли целые народы и вознося рабов своих, делая их царями, а потом враз отнимая у них все и отдавая другим. Пресытился он. Захотел испытать радость раба. Воплотился он в сыне своем, ибо едины они. Пришел он на Землю, чтобы искупить грех, испытав на себе всю радость унижения и боли, сладость падения и величия. Принял он муки, как простой смертный, испытав на себе всю низость человеческую: предательство, боль, презрение, чтобы потом, после смерти вознестись на небо во всей славе своей.

О эта сладость греха! Подарил ее бог людям, и жили они в грехе, а как иначе? Ведь греховны все человеческие деяния, даже помыслы. Познав грех, полюбили люди его, а как его можно не любить? Уже сам по себе он сладок. А запретность! Преступая законы, как бы возвышаешься над ними, переча самому богу. Затем сладкая боль вины и страх наказания. Падает человек ниц перед богом как можно ниже и познает всю глубину унижения. Но бог милостив. Прощает он грешника, обещая ему царство свое. И еще. Чем ниже он склоняется перед богом, тем выше возносится над людьми. Святыми зовут тех, кто глубже других познает экстаз унижения, и склоняются перед ними. Так замыкается круг греха.

Теперь ты. Смотри, вот она. Посмотри, как она прекрасна. Она желает тебя. Смотри, как она дышит. Но кто она для тебя? Кто тебе нужен? Чего жаждет сердце твое? Сорвать с нее одежды, взять ее, войти в нее господином, словно в пылающий город с мечом в руке, пресекая саму возможность противиться воле твоей, или, слизывая пыль с ее туфель, молить о приказе и наказании?

Дождь

Дождь. Мелкий моросящий дождь. Пахло травой, деревьями, небом. Сергей знал, что небо не пахнет, даже в детстве небо не пахло никогда, как он ни пытался уловить его запах, но сейчас небо пахло, а еще пахло бензином и моторным маслом.

То, что еще несколько минут назад было новенькой «Десяткой», валялось вверх колесами и походило на шевелящего в агонии лапками раздавленного жука. Одно колесо продолжало крутиться, напоминая собой пресловутый perpetuum mobile, рожденный в каком-нибудь сельском кружке «Юный техник». Авария произошла недавно, и попадающие на выхлопную трубу капли, с характерным шипением испарялись белым дымком.

И совсем без какого-либо перехода милиционер с рулеткой и намокшей («Черт, не тянется!») сигаретой, и заспанные небритые санитары с носилками…

— Ты кричал во сне.

— Ничего, медвежонок, это просто сон…

Он прижался к ней, как терпящий кораблекрушение хватается за… Ох уж эти метафоры! Сергей обнимал ее заспанную, и поэтому капризно–пассивную, но она уже отвечала на поцелуи. Серый полумрак рассвета делал ее детское лицо еще больше похожим…

— Ой, извините!..

Он обдал ее водой из лужи, что называется с ног до головы. Потом, после душа (Сергей привез ее к себе в номер, чтобы она смогла привести себя в порядок) в казенном халате, босиком, с чашкой кофе в руках…

— Ада.

— Странное имя.

— Моя мама была из этих… Дети цветов и рок-н-ролла.

Она улыбнулась, и на мгновение… Сколько лет назад? Глупый разговор, пролитый кофе, и слова, после которых… Прорыв во времени? Попытка номер два? Разве может эта девочка, лет на двадцать его моложе…

— Почему ты на меня так смотришь?

— Как?

— Странно как-то.

— Обман зрения. Уловки здешнего освещения, — они сидели в небольшом уютном кафе, пили вино, разговаривали.

Совпадение? Чтобы так улыбаться, так держать бокал, так щурить глаза.

— О нет, я совершенно свободна. Родители? Они в командировке. Что-то там ищут, наверно нефть или кости мамонтов. Муж? Какие глупости…

Опять этот смех.

— Не выключай свет, я хочу тебя видеть, — они были в номере.

Слишком много, чтобы… Это был ее жест. Она всегда так ставила ногу, когда хотела, чтобы Сергей снял с нее туфли. Он всегда снимал с нее туфли… Шнурки на ботинках не хотели развязываться, и ему пришлось слегка повозиться. Наконец, ботинки, джинсы, трусики…

— Перестань, щекотно, лучше иди сюда…

Опять этот смех! Ее смех, ее руки, ее губы, ее объятия…

— Я на день, не больше.

— Возьми меня с собой.

Его бросило в дрожь. Он отчетливо увидел… Небритые санитары с носилками. Лицо закрыто простыней, безжизненная рука и рукав ее куртки!

— Я только на день. Я позвоню… позвоню сразу же, как приеду.

Но откуда эта боль и тоска, это чувство потери? Ее куртка! Она лежала на заднем сиденье, рядом с термосом и бутербродами. Он остановился перекусить. Сергей прижался к куртке лицом и втянул в себя воздух… Что же это… Тебе ведь… да и знакомы вы всего…

Но перед глазами стояли носилки, а сердце… Он надел куртку, так казалось ближе… Куртка была маленькой. Плечи давило, рукава были почти по локоть. Не порвать бы… Пора. Если он поторопится…

Что-то большое бросилось под колеса. Он резко выкрутил руль…

Простыня! Белая, пахнущая больницей простыня, закрывающая лицо, мешающая дышать, мешающая смотреть… Простыня! Вот что ускользало от него во сне.

Дом с тысячей дверей

— Подходите, не стесняйтесь, достойные истории за достойное вознаграждение!…

В последнее время на базаре было полно разных клоунов. Кто побирался, кто играл на чем горазд, а этот устроил настоящее представление. Так когда-то папа, который выращивал и продавал помидоры ради удовольствия, а часто и себе в убыток, любил кричать на весь базар:

— Кому помидоры! Кому хреновые помидоры! Самые хреновые помидоры на рынке! — и у него всегда была очередь.

Мужик был высокий, седой с длинными волосами и бородой. Вылитый Лев Толстой. Он кричал на весь базар, но его предложение спросом не пользовалось.

Заметив мой интерес, он замахал мне руками, как старому другу.

— Подходи, не бойся, одна монетка — одна история. Оплата после рассказа.

— А если я не заплачу?

— Заплатишь. У меня для тебя есть история, за которую точно заплатишь.

— Ты уверен?

— А как, по-твоему, я не умер от голода?

«Логично», — подумал я, а вслух спросил:

— У тебя много историй?

— Столько, сколько у тебя монет. Достойные истории за достойные монеты.

— И насколько достойные у тебя истории?

— Истории, как и монеты. У каждой свое достоинство. Одна достойна копейки, другая тысячи.

— А какое достоинство у той истории, что ты хочешь мне рассказать?

— А ты достань первую попавшую в руки монету, пусть нас рассудит случай.

Я засунул руку в карман и достал пять рублей.

— Смотри. Монета достоинством в пять рублей. Этим они и отличаются от нас. Вроде и пять рублей, но достоинство, мы же хоть и значительно больше… держи монету в руке, а я расскажу тебе историю о доме с тысячей дверей.

«Когда-то они любили друг друга. Их любовь была крепче самого крепкого камня, глубже самой глубокой впадины в океане, светлее чистого неба и сильнее самого страшного урагана. Но что-то они сотворили не так, что-то важное, необходимое, без чего любовь не может жить. Любовь похожа на редкую свободолюбивую птицу, что сама садится в распростертые ладони. Возможно, они сжали руки в кулак…

Их любовь начала угасать, таять на глазах, как тяжело больной человек. Сначала исчезла страсть, потом нежность, потом способность друг с другом молчать и быть вместе… В конце концов, остались только привычка, только вежливость, только уважение. Им больше не было интересно вдвоем. Они начали путешествовать, приглашать гостей, устраивать вечеринки. У него появилось много работы, у нее — свои дела. Они делали все возможное, чтобы спрятаться от понимания происходящего, старались не замечать отчуждения и возникшего одиночества, самого страшного из одиночеств — одиночества с ранее любимым человеком.

И вот однажды к ним пришло приглашение посетить «Дом с Тысячей Дверей», — так было написано в приглашении. Обычный конверт, обычный печатный текст, обычные билеты на самолет, а также подробное описание дороги. Это письмо пришло как раз в канун отпуска.

А почему бы и нет? — решили они, — почему бы и нет?

Дом сначала им не понравился. Большой, безвкусный, разляпистый, он был совсем неуместным посреди большого, но давно уже запущенного сада. Даже газоны не стриглись здесь, наверно, несколько лет.

— Зря мы сюда приехали, — пожалела она.

— Вернемся домой? — предложил он.

— Извините за беспокойство, — перед ними словно из-под земли возник мужчина средних лет, одетый в дорогой костюм, — я бы все-таки попросил вас заглянуть внутрь. Я понимаю, снаружи дом не бог весть что, но внутри… Уверяю вас, внутри это нечто совсем иное.

Он оказался прав, этот человек в дорогом костюме. Конечно, глупо было вестись на подобное приглашение, но еще глупее, преодолев все эти километры, развернуться и уйти, так и не заглянув внутрь.

И он не обманул. Внутри дом был построен из полупрозрачных кристаллов, причудливо отражавших свет, игравших тенями и тысячами отражений. К тому же дом постоянно двигался. Невидимый, чрезвычайно сложный механизм бесшумно приводил в движение его стены, окна, двери, которые то исчезали, то появлялись вновь. Каждое мгновение дом становился иным, и это не могло не захватывать дух. Поражали также размеры дома. Казалось, он мог вместить в себя целую вселенную, и все равно в нем бы осталось место для чего-то еще.

Каждая метаморфоза сопровождалась сюрпризом для гостей. Так за исчезнувшей в одно мгновение стеной мог появиться карнавал в Рио во всем своем великолепии, а буквально через несколько минут на смену ликующему городу приходила стихия — шторм в летнюю ночь с волнами высотой с гору. Здесь было все: богатство и бедность, балы и погони, встречи и расставания. Были женщины, мужчины, благородные вина, изысканные кушанья, опасные приключения… Они то встречались, то расставались, чтобы встретиться вновь уже в новой роли и при совершенно иных обстоятельствах. Это было бесконечное по своему масштабу театральное действо, причудливо совмещающее в себе сразу множество пьес. Он мог быть рыцарем, а она — прекрасной дамой, чья улыбка была высшей наградой турнира, он мог спасать ее от разбойников — прекраснейшую из принцесс и единственную дочь короля, или плыть за ней через океан в ветхом суденышке…

Конечно, были и другие женщины. Было много красивых, очень красивых женщин, но, тем не менее, им всегда не доставало чего-то, что было у нее. Она тоже познала любовь многих мужчин — таковы были правила, но каждый из них казался всего лишь его тенью. К тому же каждое приключение освещало новую грань, новую черту, новую особенность, казалось бы, абсолютно знакомого человека. Они даже представить себе не могли, насколько они незнакомы.

И вот любовь вспыхнула вновь, да и как иначе? Ведь они были созданы друг для друга. Снова были слова любви и тот восхитительный блеск в глазах, который никогда не врет.

— Я больше не хочу здесь находиться — сказал он ей.

— Я тоже устала от всего этого.

— Пойдем?

Взявшись за руки, они направились к выходу.

Она вышла из здания (входная дверь была слишком узкой для двоих), когда его кто-то окликнул. На мгновение он обернулся, на одно лишь мгновение замедлил шаг, но этого мгновения было достаточно, чтобы между ними возникла стена. На этот раз они расставались навеки — таковы были правила.

Тогда он упал на колени и закричал. Это был крик человека, потерявшего все, абсолютно все. Это был крик запредельной боли, настолько сильной, что ее невозможно почувствовать. Он кричал, и его крик разносился по всему дому. Само здание стало болью, и оно не выдержав, рухнуло, похоронив его под собой. Такова была его последняя воля».

— Твоя история стоит больше, чем пять рублей, — сказал я, потрясенный его рассказом.

— Тебе судьба дала в руки монету, мне — историю… Слушай судьбу, и все будет нормально. Слушай ее вот здесь, — он постучал себя по груди.

— Расскажи еще что-нибудь, — попросил я.

— Хорошая история подобна хорошей женщине, а хороших женщин не может быть несколько. Прощай. Слушай судьбу, и все будет нормально, — сказал он и быстро пошел прочь, ловко лавируя среди людей, а я долго смотрел ему в след, даже когда он исчез из виду.

Зайчик для старушки

Когда зазвонил телефон, я ненавидел Харуки Мураками. Я понимаю, эта фраза выглядит, как «за окном шел дождь и рота красноармейцев», но было именно так. Я лежал на диване, читал, как герой готовит, а потом пожирает вкусный обед, и ненавидел автора за аппетитное описание этого процесса, так как в отличие от героя Мураками я не мог себе позволить нормально поесть еще дней шесть. Причиной диеты стало отсутствие денег. Остатки рублевого запаса за день до этого я отдал стоматологу, а лезть в весьма скромный валютный резерв мне не хотелось. Не хотел я и влезать в долги. Будучи принципиальным безработным, я жил случайными заработками, а при такой жизни занимать деньги стоит лишь в самом крайнем случае. Не работал я потому, что хорошая работа с хорошей зарплатой обходила меня стороной, а для того, чтобы заниматься чем-нибудь противным за копейки, я слишком сильно люблю досуг, да и с уважением к себе у меня полный порядок. Случайные заработки позволяли мне скромно существовать без лишней нервотрепки и траты времени. Правда, такая жизнь совсем не внушает уверенность в завтрашнем дне, поэтому я старался не думать о будущем дальше, чем на несколько часов вперед. Тем более что достаточно почитать писавших о наших днях фантастов или вспомнить, каким мы представляли себе день сегодняшний лет десять назад, чтобы понять, что будущее всегда иное, чем мы себе представляем. То есть, готовясь к завтрашнему дню, мы готовимся к тому, что с большой вероятностью не произойдет. Абсурд? Абсурд.

Ненависть к Мураками была не настолько захватывающим занятием, чтобы проигнорировать телефонный звонок, который, чем черт не шутит, мог бы принести сотню-другую или возможность напроситься к кому-нибудь на обед или ужин.

— Привет, Сергей, — сказала трубка мужским голосом, после моего «алло».

— Привет, — ответил я.

— Это Олег Свиридов. Помнишь такого?

Со Свиридовым мы дружили, будучи студентами, в далекие 90-е. Потом наши жизненные пути разошлись, и последние лет 10 мы виделись лишь случайно на улице.

— Конечно, помню, — ответил я. — Как дела?

— Ты как, сильно занят? — спросил он, опустив «вежливую часть» разговора.

— Да нет, а что?

— Нужно поговорить, но не по телефону. Ничего, если я сейчас подъеду?

— Да нет, приезжай.

Он приехал через полчаса. От чая решительно отказался.

— Мне нужна твоя помощь, — сказал он по дороге в комнату, куда я пригласил его для разговора.

— Что-то стряслось? — спросил я, когда мы сели: я в компьютерное кресло, а он на диван.

— Я в большой заднице, — сообщил он и замолк.

— Большая задница — это хорошо, — ответил я, чтобы хоть как-то продолжить разговор.

— Почему?

— Там не так тесно.

— Тебе все шуточки.

— А что, уже пора начинать скорбеть?

— Если не поможешь…

Судя по тому, как он это произнес, было похоже, что у него действительно серьезные неприятности.

— Ладно, рассказывай, — сказал я.

— У нас на работе, — он работал достаточно крутым замом в весьма серьезной компании, — был аврал. Конкуренты устроили нам «маски-шоу». И чтобы хлеб не попал в руки врага, я всю важную информацию скинул на удаленный сервер. А в качестве пароля взял номер тысячной купюры, которую пометил и положил в кошелек к другим деньгам. Тогда мне это решение показалось чертовски удачным и остроумным. — Он тяжело вздохнул. — На днях шеф все уладил. Позвонил мне, а я… я потерял купюру с паролем, а без нее шеф мне голову оторвет…

— Да уж, — посочувствовал я. — Но как я могу помочь?

— Раньше же у тебя получалось. Гипноз и все такое…

В 90-е, начитавшись появившихся тогда книжек по экстрасенсрике, мы начали меряться не болтами, а биополями и прочими параспособностями. У меня хорошо получалось находить всякую запрятанную ерунду. Но опять же, не настолько хорошо, чтобы ехать на «Битву экстрасенсов». Гипнотизером я тоже был доморощенным. Освоил по книге аутогенную тренировку, а чтобы повыделываться перед друзьями, устроил им несколько сеансов с произнесением вслух текста для самовнушения.

Неудивительно, что просьба Олега заставила меня растеряться.

— Может, тебе лучше обратиться к профессионалам? — неуверенно спросил я.

— К каким еще профессионалам? — раздраженно ответил он.

— Ну не знаю… Есть же какие-нибудь хакеры, служба поддержки, частные детективы…

— Не смеши. Ты что, телевизора насмотрелся?

На это я не нашел, что ответить.

— Поехали. Я заплачу, — истолковал он по-своему мое замешательство. — Червонец прямо сейчас. За то, что поедешь. А если найдешь купюру — еще полтинник.

Когда твой бюджет располагает меньше, чем сотней рублей на неделю, червонец кажется баснословной суммой. Поэтому я поспешил уточнить:

— То есть ты платишь червонец за то, что я добросовестно не добьюсь результата?

— Держи, — он достал из кармана и положил на журнальный столик, стоящий возле дивана, две пятитысячные купюры. — Только давай быстрей.

— Что брать с собой?

— Какие-нибудь вещи. Поживешь у меня пару-тройку дней. Поболтаем хоть, а то веришь, на друзей времени не остается.

— Верю, — не стал я спорить.

10 минут на сборы, 30 минут на дорогу, и мы на месте: во дворе довольно-таки скромного на фоне соседних трехэтажного дома в поселке Рассвет. Вокруг дома — лужайка, деревья, беседка, качели, пластиковая мебель… Где надо — плитка. Никакой, разумеется, картошки и прочих грядок.

— Сколько земли? — спросил я, окинув взглядом это великолепие.

— 12 соток.

— Неплохо.

За столом в беседке с бокалами в руках скучали две дамы лет по 25. Красивые, богатые, надменные. Одна из них, Ирина, была женой Олега. Вторая, Тамара, — женой хозяйничавшего у мангала полноватого кавказца примерно нашего с Олегом возраста: то есть немного за 40. Кавказца звали Тамазом. Тамаз мне понравился с первого взгляда. Он был приветливым, добродушным… короче говоря, располагающим к себе мужчиной. Во время моего представления дамам Тамара лениво кивнула, а Ирина наградила меня взглядом, говорящим: а это что еще за чмо?

Не скажу, что незаслуженно. На мне были старые шорты, застиранная футболка и преклонного возраста шлепанцы. Не брился я к тому времени дней шесть, а в парикмахерской был месяца три назад. Запаха, правда, от меня не было. Насчет душа и чистоты вещей у меня всегда был пунктик.

Сначала взгляд Ирины задел мое самолюбие, но уже через секунду я успокоил себя мыслью о том, что на моем фоне Олежа, а он всегда выглядел, как представитель среднего класса с рекламы преуспевающего банка, кажется еще более преуспевающим.

Пока я «располагался» в своей комнате, накрыли на стол: Шашлыки, водка, вино, овощи, зелень, картошка, пиво, минералка, фрукты, салаты… У тарелок вилки с ножами. Умение обращаться с ножом и вилкой позволило мне чувствовать себя за столом не совсем дворнягой. Легкость обращения со столовыми приборами, а также отказ от алкоголя заставили присутствующих за столом дам посмотреть на меня с удивлением. Ну да мне от их удивления не было ни холодно, ни жарко.

— С чего начнем? — спросил Олег, когда мы уединились в его кабинете после еды.

— С гипноза, — решил я.

— А ничего, что я выпил?

— Не рекомендуется, но в нашем случае, думаю, так даже лучше.

— Что делать?

— Садись удобно и закрывай глаза.

После расслабления и «погружения в туман» я перешел к делу:

— Из тумана появляется альбом с фотографиями. На первой из них ты сидишь в этой комнате с закрытыми глазами во время этого сеанса. Видишь ее?

— Да. Вижу.

— Четко?

— Не очень.

— Я настраиваю изображение и фотография с каждым дыханием становится все четче и четче… Стала четкой?

— Да.

— Теперь перелистываем страницу, и на следующей фотографии ты сфотографирован вчера. На следующей позавчера…

Перебирая таким образом «фотографии» мы добрались до того момента, как он списал с купюры пароль.

— Теперь мы оживляем картинку, превращая фотографию в фильм — продолжил я. — Что происходит дальше?

— Я убираю купюру в кошелек. Через несколько минут в кабинет входят менты…

Когда его отпустили, он поехал прямиком на дачу. Кошелек с купюрой был в сумке. Сумку он оставил на первом этаже, в гостиной. У стенки недалеко от входной двери. Там она простояла три дня. А когда понадобилась купюра, ее в кошельке не оказалось.

— Никто не мог ее взять? — спросил я, выведя Олега из гипноза. — Она ж у тебя чуть ли не на улице хранилась.

— Да нет.

— Жена?

— Она по моим вещам без спроса не лазит.

— Ты уверен?

— У нас было несколько инцидентов, пока я решительно не пресек.

— Понятно. А кто-нибудь еще?

— Никого больше не было. А чужие взяли бы кошелек или все деньги. Здесь же пропала только эта купюра.

— А за ней никто не мог охотиться?

— Конечно нет.

— Ладно. Попробую поискать по-другому. Только тебе придется свалить с гостями на пару часов.

— Мы как раз собрались вечером в кино.

— Вот и отлично.

До вечера было еще часа три, и я отправился к себе в комнату поспать. Олег разбудил меня перед уходом.

— Нас не будет часа четыре, — сообщил он.

— Отлично, — ответил я.

Подождав, пока они свалят, я спустился вниз. В гостиной я сел на диван и закрыл глаза. Погрузившись в трансовое состояние, я попытался представить себе злосчастную купюру и громко позвал:

— Кис-кис-кис.

Не смейтесь, раньше я находил вещи именно так. Они «отзывались», и я начинал их чувствовать солнечным сплетением. Так многие люди чувствуют спиной чужой пристальный взгляд. Купюра не отозвалась. Вместо нее в гостиную вломилась забавного вида старушенция и два здоровенных кота. Причем старуха даже не попыталась постучать. Коты были бесстрашно-наглыми, а старуха какой-то потерянной, словно ей только что без всякого повода дали подзатыльник. В ее сморщенной мордашке было что-то от черепахи. Увидев меня, она строго спросила:

— Вы кто?

— А вы? — ответил я вопросом на вопрос.

— Я соседка. Виктория Константиновна.

— А я гость. Сергей.

Наше знакомство проходило под громкие вопли котов, требовавших в отличие от римлян только хлеба. Поэтому после выяснения, что мы все свои, я занялся поисками каких-нибудь объедков. Они были собраны в кулек и лежали на полке в холодильнике. Решив, что в комнате кормить зверей не стоит, я вынес еду им на улицу.

— А где все? — спросила Виктория Константиновна, когда я вернулся.

— Пошли прогуляться.

— А я шиповника принесла. На столе в беседке.

— Спасибо. Я передам. Может, чаю?

— Да нет, я пойду.

— Приходила забавная старушенция, — сообщил я Олегу, когда они вернулись с прогулки. — Оставила шиповник в беседке.

— Это соседка, Виктория Константиновна, — сообщил Олег. — Ее сюда сын завез.

— Как завез? — не понял я.

— Так же, как завозят котов или собак. С ней случился инсульт, в результате она стала немного странной. Вот сын ее на дачу и отправил, чтобы дома ему не мешала.

— А кто за ней смотрит?

— Никто. Она у нас — дочь поселка. Подкармливаем потихоньку. У нее же только пенсия, да еще сын за коммуналку и на лекарства из пенсии берет.

— Вот урод! — сказал я в сердцах.

— Урод, — согласился Олег. — А у тебя как?

— Никак.

— Плохо. Но ты же попробуешь еще?

— Попробую, — не стал я окончательно портить ему настроение.

Остаток вечера прошел под знаменем воспоминаний.

На следующий день я проснулся раньше других, и чтобы слегка размяться и не мешать остальным, вышел пройтись. Рядом с продуктовым магазином я нарвался на вчерашнюю старушку (я не стал утруждать себя запоминанием ее имени). Она стояла в укромном месте за каким-то сараем, где мужики наверняка справляют нужду, а девчонки курят, и жадно ела трубочку с кремом. Увидев меня, она растерялась, словно я застал ее за чем-то непотребным.

— Здравствуйте, — сказал я. — Приятного аппетита.

— Я пирожные не ем, — принялась оправдываться старушка, — у меня сахар. А тут зайчик принес. Неловко было отказываться.

— Ну да, — согласился я.

— А вы тоже знакомы с зайчиком? — оживилась она.

— Боюсь, что нет. А кто это?

— Зайчик — это тот, кто приносит подарки. Мне о нем бабушка в детстве рассказывала. Тогда я, конечно, не верила, а месяц назад… Колечка приболел, и я осталась без пенсии. Ее мне домой в городе почтальон носит. Денег не было даже на хлеб. Взмолилась я тогда богу. А что толку его просить? Потом, когда я поняла, что бог не поможет, взмолилась я дьяволу: он же вроде властелин Земли. Но дьявол меня тоже не услышал. Тогда я вспомнила о зайчике. Расплакалась, попросила у него денег на хлеб, и не поверите: нашла возле калитки целых сто рублей. А вечером Коля пенсию привез. С тех пор мне зайчик часто подбрасывает сотню-другую. А однажды он принес даже доллары.

Я слушал ее, а в солнечном сплетении возникало то самое чувство.

— Скажите, а зайчик случайно не приносил вам тысячную купюру, слегка испачканную чернилами? — спросил я.

— Нет, — поспешила заверить она, — а что?

Ее глаза предательски забегали.

— Дело в том, что мой друг потерял эту купюру, а она ему дорога как память. Он бы у вас ее выкупил. Тысяч за десять.

— Даже если и приносил, — грустно вздохнула она, — у меня ее уже нет.

— Понятно, — ответил я.

После разговора со старушкой я отправился в магазин. К счастью, там была только продавщица: миловидная женщина заметно за 30.

— Здравствуйте. Вы могли бы мне помочь? — спросил я, подойдя к прилавку.

— Смотря в чем, — ответила она.

— Мой друг по запарке спустил тысячную купюру, на которой перед этим сделал важную заметку. И если она у вас, он бы ее выкупил тысяч за 10.

— Да я бы ее на другую тысячу поменяла, вот только я часа два как сдала выручку.

— Что ж, это будет ему уроком, — философски заметил я. — Спасибо.

— Да не за что.

Пока я гулял, к Олегу приехали новые гости. Судя по машине, люди серьезные. У машины меланхолично курил «шкаф».

— Ты что ли сыщик-экстрасенс? — спросил он.

— И да, и нет, — ответил я.

— В смысле?

— Судя по всему, я тот, кого ты имеешь в виду. Но я не сыщик и не экстрасенс.

— Пошли тогда в дом.

— Спорить или убегать было бесполезно, поэтому я покорно пошел следом за ним.

В гостиной меня ждали Олег, мужчина лет пятидесяти и еще один «шкаф». «Шкаф» он и в Африке «шкаф», а вот пятидесятилетний мужик, несмотря на относительно простую внешность, показался мне настоящим Доном Корлеоне.

— Как я понимаю, это вы взялись найти кое-что для Олега? — спросил он, посмотрев на меня так, что я похолодел весь внутри.

В его присутствии у меня бы язык не повернулся сказать, что купюру бесполезно искать. Страх, а я не на шутку испугался новых гостей, оказался хорошим мотиватором, и возможное решение проблемы всплыло у меня в голове буквально в следующую секунду.

— Для результата мне нужен Олег минут на тридцать, — сказал я.

— А что, до этого у вас не было получаса? — спросил Дон Корлеоне.

— До этого я был занят поиском купюры. Ее я не нашел и уже не найду, но она нам и не нужна.

— Вот как? — улыбнулся Дон Корлеоне.

— Ну да. Нам ведь нужно, чтобы Олег вспомнил ее серийный номер. И с применением гипноза…

— Думаете, получится?

— Ваше присутствие — прекрасный мотиватор.

— Это точно, — рассмеялся Дон Корлеоне.

— Тогда с вашего позволения мы перейдем в кабинет Олега. Обещаю не глупить.

— Рад, что вы понимаете ситуацию, — сказал Дон Корлеоне и слегка кивнул.

Граничащий с паническим страх — не самый лучший фон для гипноза, поэтому сначала Олега пришлось заставить выполнить несколько дыхательных упражнений. Во время сеанса я опять применил метод последовательных фотографий, и когда Олег увидел, как он набирает пароль, я дал ему лист бумаги и ручку.

— Пиши.

Через пару минут лист с паролем был в руках у Дона Корлеоне.

— Вы уверены? — спросил он меня.

— А разве тут можно быть уверенным? — ответил я.

— Резонно, — согласился он. — Сейчас узнаем.

Сказав это, он позвонил кому-то по телефону и продиктовал пароль.

Затем было несколько незабываемых минут ожидания и телефонный звонок с приговором. Выслушав доклад, Дон Корлеоне сказал:

— Благодарю вас. Вы выполнили работу.

— Все нормально? — не веря своему счастью, спросил я.

— Вполне, — ответил он, вставая. — Счастливо оставаться.

Идеальная форма

— Что будете пить?

«Как обычно, Эдди, — захотелось мне сказать, — как обычно, Эдди…»

За стойкой молодой парнишка, из новеньких. «Что будете пить?» Эдди по глазам или каким–то шестым чувством определял, чего хочет душа клиента. И когда посетитель подходил к стойке, его уже ждала порция–другая. Сколько я его знаю, Эдди ни разу не ошибся, даже с новичками, которые изредка, да появлялись в наших краях. Как тот парень, Дядя Сэм — он получил это прозвище за характерную бородку. Не успел он еще войти, а Эдди уже приготовил ему коктейль.

Тогда Дядя Сэм сразу привлек к себе внимание, едва успев сойти на берег. И дело было не столько в том, что чужаки у нас были редкостью, и уже само по себе появление нового человека не могло остаться незамеченным. И даже не в его потешной бородке, не в его манере держаться или странном взгляде, об этом мы вспомнили уже гораздо позже, сколько в чем–то едва уловимом, не поддающемся описанию и определению, в некоем его отличии от всех нас. Он подошел к стойке, поставил небольшой чемоданчик — единственную свою поклажу — на пол возле стула.

— Мне… — начал, было, он, но Эдди не дал ему договорить.

— Уже налито.

— Но я пью…

— Я знаю. Берите. Не понравится — издержки за счет заведения.

Чужак сначала недоверчиво понюхал стакан, затем немного пригубил, самую малость, затем сделал большой глоток и уважительно посмотрел на Эдди.

— А как вы узнали? — с восхищением ребенка спросил он.

— Надо к своему делу подходить с душой.

— Да, но…

— Творчество, магия, волшебство. Называйте это, как хотите, но стоит мне увидеть человека, и я уже точно знаю, что он будет пить.

— Поразительно! Это как чтение мыслей на расстоянии.

— Душа и выпивка неразрывно связаны между собой, — начал философствовать обычно немногословный Эдди.

— А вы способны проникать своим взором в человеческие души?

— Не знаю, но когда человек пьет, мне кажется, что душа плещется на дне его стакана.

— Поразительное наблюдение! А как вы это делаете? — поинтересовался дядя Сэм

— Что?

— Как вы угадываете?

— Сложный вопрос. Клиент заходит, и я уже знаю, чего он хочет. Вот и все.

— Поразительно. И вы с таким талантом здесь, в глуши.

— А мне здесь очень даже здорово. Я люблю здесь жить.

Дядя Сэм оглядел зал заведения.

— Скажите, а что обычно делают те, кто тут живет?

— Живут.

— И все?

— У нас не принято лезть в чужие дела.

— Прямо рай на земле!

Чужак заказал выпивку на всех (бар был практически пустой) и спросил, доверительным шепотом:

— Скажите, милейший, где я могу снять угол. Меня интересует тихий, спокойный район, без шума и суеты.

— У нас тут шумных районов нет.

— Тем лучше. Я человек спокойный, непритязательный, лишних хлопот со мной не будет.

Эдди немного для приличия подумал, затем подробно объяснил новенькому, как ему найти полоумную Джонни, сдающую в наем меблированные квартиры.

— Скажете, от меня, — для пущей важности добавил Эдди.

Новичок горячо поблагодарил бармена, оставил хорошие чаевые и отправился на поиски Джонни, а Эдди, словно очнувшись, заметил:

— Помяните мое слово. Будут с ним хлопоты. Таких просто так сюда не заносит.

— В наши края никого просто так не заносит, — пробурчал в ответ доктор.

Наш городок находился на склоне торчащей из моря горы. Он начинался практически у самой воды и поднимался вверх по горе почти до самой вершины, оплетая склоны своими улицами подобно плющу или виноградной лозе. Вершина, как и положено вершинам горных островов, была покрыта настоящими дикими джунглями. Население, чуть больше пары тысяч человек, состояло в основном из потомков беглецов от закона и тех, кто сам не хотел попасться кому–то на глаза. В этом мы все были равны друг перед другом, и даже Полковник, наш начальник полиции, ни разу ни у кого не спросил о причинах приезда на остров. В наши края редко кто заглядывал, да и мы особо никуда не выезжали, хотя до материка было не больше часа на лодке.

— …Так что будете? — переспросил меня бармен, видя, что пауза затянулась.

— Две рюмки водки. Мне и себе. Помянем Эдди.

Бармен без слов разлил водку по рюмкам, и мы выпили молча, не чокаясь. Царствие тебе небесное, Эдди, пусть будет пухом тебе земля.

— Свари-ка мне чашечку кофе, — сказал я, отправляясь за свой столик.

Тогда я так же сидел за столиком, пил кофе и в ожидании остальных безуспешно пытался написать предпостельную сцену, которая никак не хотела идти вот уже вторую неделю. «Повинуясь какому-то внутреннему импульсу, Генрих зашел в бар, и сразу же увидел ее за стойкой… Зайдя в бар, он сразу же увидел ее… Из задумчивости его вывел бархатный женский голос…» И все в таком духе. Сцена никак не хотела идти. Генрих просто обязан был зайти в этот бар, и не просто так, а повинуясь внутреннему импульсу, неведомой силе или еще черт знает чему, но только не по воле случая. Зайти, увидеть там ее, влюбиться, и, чего я совсем уже себе не представлял, поразить ее, удивить, заинтересовать буквально с первых слов, иначе она просто не обратила бы на него внимания. Дальше все было понятно и давно уже написано в общих чертах, и лишь распроклятая сцена в баре никак не хотела выходить.

Писательство было моим главным оружием в борьбе со скукой. Деньги… Миллионов и собственных яхт у меня не было, но на хлеб с маслом, этот символ благополучия нашего времени, да и на девочек, если, конечно, не дарить им бриллианты и не купать в шампанском, вполне хватало. Играть я не играю, к светским развлечениям не стремлюсь, и вообще люблю тишину, покой и крепкий здоровый сон. Понятно, что работой я себя не отягощал, и даже не пытался. Вечерами, сразу после открытия, я приходил к Эдди и, заказав для начала кофе, сидел сам с собой в ожидании других членов клуба — так мы называли нашу небольшую компанию. Заканчивались наши заседания уже под утро, так что днем я обычно спал, а вот вечером, перед открытием заведения, или, ожидая остальных членов клуба, посвящал всего себя творчеству. Конечно, писателем в понимании этого слова окололитературными знатоками я не был, но кое-что размещал в Интернете, а пара моих рассказов была напечатана в малоизвестных журналах.

Вторым на заседание обычно, приходил доктор Ллойд. Как специалисту ему не было цены. Не так давно он работал в хорошей клинике на хорошей должности и работал бы там до сих пор, если бы не женщины. Женщин он обожал, причем всех сразу, или оптом, как сам любил говорить. На женщин он растратил целое состояние, а когда кончились свои, начал тратить чужие. Скандал удалось замять, но доктору пришлось срочно потеряться, и он поселился на острове к всеобщему удовольствию пациентов и администрации нашей городской больницы.

— Привет. О чем творишь? — спросил он меня тогда, глядя на мои каракули.

— Роман века. Только вот не могу затащить красотку к нему в постель.

— У тебя трудности? — с сомнением в голосе спросил доктор.

— Они в баре. Ему надо с ней заговорить, познакомиться, но я понятия не имею, как.

— Ты случайно не заболел?

Главной темой заседаний клуба были женщины. Мы не были любителями чесать языком на пикантные темы, скорее мы были практиками, и за время существования клуба у нас не было ни одного вечера, прожитого без общества милых дам. Обычно мы наслаждались роскошью мужского общения, пока к нашему столику не подсаживались девчонки, после чего брали с собой несколько бутылок и поднимались наверх, в комнату для гостей, специально оборудованную всем необходимым для любви и ласки. Эдди, а он был членом клуба, присоединялся к нам сразу после закрытия. Периодически мы устраивали выездные сессии клуба на «секретный объект» — виллу Полковника, тоже специально оборудованную для оргий. Так что проблем при знакомстве в баре у меня быть не могло.

— Беда в том, док, что он совсем на меня не похож, и… Не чувствую я этой сцены, не хочет она писаться. Я не то, что бабу снять, я впустить его внутрь не могу. Одна пошлятина на ум приходит.

— А если ее вообще убрать?

— Нельзя. Если он ее не трахнет…

— Ты не понял. Об этом не обязательно писать. Пусть он… ну, не знаю… пусть, например, они уже лежат в постели, или, если тебе это так важно, пусть разговаривают в баре. Если не знаешь, что писать — не пиши.

— Так вместо романа получится очерк.

— И черт с ним! Пусть будет очерк. Хороший очерк лучше плохого романа. О чем, кстати, роман?