Бесплатный фрагмент - Рассказы

Хороший товар

Сорокалетняя хозяйка парфюмерного магазина Виолетта Витальевна Кощункина, украшенная в изобилии золотыми, серебряными и прочими драгоценными украшениями, сидела в кресле и, горделиво выпрямившись, с испытывающе-высокомерным прищуром всматривалась в смазливую девушку, которая пришла к ней устраиваться на работу.

— Тебе на бирже труда сказали, что у меня есть вакантное место? — вкрадчиво спросила хозяйка.

— Да, на бирже, — скромно ответила девушка.

— Ты раньше работала продавцом?

— Работала.

— Где?

— В супермаркете.

— В парфюмерном не приходилось работать?

— Не приходилось.

Виолетта Витальевна задумалась, продолжая незаметно изучать кандидатуру на вакантное место продавщицы. Ее интересовало все в этой девушке: тембр голоса, четкость, с которой она выговаривала каждое слово, выражение глаз, губ, способность мило улыбаться и многое другое. Она предъявляла довольно высокие требования к продавщицам в том плане, как они смотрятся эстетически в глазах многочисленных клиентов. — Как тебя зовут?

— Феня, — робко ответила девушка.

— Феня? — спросила хозяйка таким тоном, будто не поверила ушам своим.

— Да, Феня.

— Имя у тебя какое-то старомодное.

— Что поделаешь? — опустила глаза Феня.

— А фамилия? — улыбалась хозяйка, будто ожидая чего-то необыкновенного.

— Оглоблина, — еле слышно сказала Феня.

— И фамилия у тебя тоже некультяпистая, — демонстрировала хозяйка свою абсолютную бесцеремонность. — И откуда такие фамилии берутся?

— По этой причине вы меня и на работу не примете? — робко взглянула Феня в глаза хозяйки.

— Почему не приму? — обнадежила хозяйка просительницу. — Я еще побеседую с тобой. Имя и фамилия — это не главное в работе продавщицы в парфюмерном магазине. Я задам тебе несколько вопросов. Вот один из них. Продавцы моего магазина должны смело, элегантно, раскованно, достойно держаться за прилавком. Сможешь ты выполнить такое мое требование?

— Конечно, смогу, — решительно ответила Феня.

— Ни в коем случае нельзя совать покупки в руки покупателей. Это можно делать только в деревне. Каждую покупку надо подавать покупателям изящным, утонченным, нежным движением руки. Это очень важное мое требование. Надо улыбаться приветливо, гостеприимно, с теплотой, радушно, весело. Вычурно одеваться не надо. Но красиво и модно. Нельзя вульгарно красить лицо. Косметикой надо пользоваться умно. Все это видят, замечают клиенты, мужчины, женщины. От продавца во многом зависит престиж магазина. И, разумеется, выручка, прибыль от продаж. И зарплата. Сможешь ты выполнить все мои требования?

— Разумеется, смогу, — смело ответила Феня.

— Я тоже думаю, что ты справишься с такой задачей, — удовлетворенно сказала Виолетта Витальевна. — Ты девушка видная, привлекательная, что немаловажно. Твое имя и фамилия — это своего рода экзотика, патриархальная старина, русский дух. Это, как я думаю, будет привлекать клиентов в наш магазин. И ты будешь укреплять мой бизнес. Так что в общем ты хороший товар. Я тебя беру в свой магазин.

— Вы сказали, что я товар? — смело посмотрела Феня в глаза хозяйки.

— Ты разве не знала об этом? — с насмешливой удивленностью спросила Виолетта Витальевна. — Ты самый настоящий товар. При капитализме, запомни, рабочая сила — это товар. Всякая рабочая сила, в том числе и продавцы. Этот товар можно купить. А можно и не купить. Вот я тебя купила. И уже завтра ты можешь приступать к работе.

— Я не согласна с вами, — запротестовала Феня. — Человек не может быть товаров, который продают и покупают. Это заблуждение ваше. Человек создан Богом. Понимаете, Богом! Вы заблуждаетесь. Я не согласна с вами. И я не товар. Какой же я товар?

— Феня, и все-таки ты товар, — с кощунственно-ласковой, ликующей улыбочкой сказала хозяйка.

— Да какой же я товар? — протестовала Феня. — Я человек! Разве человек может быть товаром?

— Самый обыкновенный товар, который можно купить и продать. Товар — и все тут. Как, например, охлажденная курица в магазине. Вот такой же ты товар, — игриво улыбалась хозяйка.

Феня вздрогнула и с таким испугом посмотрела на хозяйку, будто перед ней сидела не женщина, а какое-то странное и страшное чудовище. Никогда никто не говорил ей таких оскорбительных слов. Никогда она не испытывала такого унижения, как сейчас, сидя в офисе хозяйки магазина.

— Я, по-вашему, охлажденная курица? — чуть ли не прослезилась Феня. — Как у вас язык повернулся сказать такие слова?!

— Успокойся, Феня, — невозмутимо сказала хозяйка. — И не обижайся на меня. Это давно и не мной придумано. Меня еще на белом свете не было. И твоих родителей тоже не было. Так что я здесь не причем. Ты товар, Феня. И к этому надо относиться спокойно.

— Вы тоже товар? — неуверенно спросила Феня.

— А вот я не товар! — радостно воскликнула Виолетта Витальевна.

— А почему вы не товар?

— Ты меня не купишь. А я тебя куплю. Вот в чем дело. У меня есть собственность, которой я распоряжаюсь. А у тебя какая собственность? Она, конечно, у тебя есть. Твои ноги, руки, их сила, мозги твои, которыми ты думаешь и многое другое — это твоя собственность. У тебя нет никакой недвижимости, как у меня. И поэтому у тебя нет денег, чтобы купить меня. А у меня есть деньги. Я к тебе не приду наниматься на работу. А ты ко мне пришла. Ты продаешь мне свою рабочую силу, силу своих мышц, всего своего тела, продаешь свои мысли, которые необходимы для работы в моем магазине. А мне у тебя покупать нечего, кроме твоей силы и умения хорошо торговать. И все это ты обязательно кому-нибудь продашь. Не мне, так еще кому-либо. Тебе нужно хорошо одеваться, обуваться, надо хорошо кушать, отдыхать на даче или на хороших дорогих пляжах. И ты пришла ко мне зарабатывать деньги. Я тебе буду платить зарплату. Так что между охлажденной курицей и тобой существует большое сходство. Разница только в том, что курицу привозят в магазин, а ты сама своими ножками топаешь на биржу труда, чтобы продать себя какому-либо хозяину. Одним словом, ты сама себя продаешь, потому что тебе нужны деньги для того, чтобы жить. Ты продаешь свои руки, свои ноги, всю себя, как свою единственную, неотъемлемую от тебя самой, от твоего тела собственность. Вот такие дела, Феня, — удовлетворенно улыбалась Виолетта Витальевна. — Одним словом, мы договорились. Я тебя покупаю. И с завтрашнего дня ты работаешь у меня продавцом. Будешь хорошо работать — буду хорошо платить. Завтра жду тебя.

— Нет, я не хочу у вас работать, — моментально отреагировала Феня. — Не желаю у вас работать. Вы меня оскорбили до глубины души.

— Как хочешь, — спокойно сказала хозяйка и брезгливо ухмыльнулась. — Завтра с биржи труда ко мне пришлют новый товар, еще лучше, чем ты.

— Всего вам хорошего, — с достоинством сказала Феня, поднялась с кресла и неторопливо вышла из офиса.

Не помня себя, не зная, что делать и куда идти, Феня, опустив глаза, шла по тротуару. Во всем ее существе, словно мельничные жернова, забурлило волнение, сердце стучало так сильно, что его удары ощущались во всей груди и отзывались в голове. Чувство униженности и невероятной оскорбленности мутило ее разум и мешало нормально смотреть на окружающий мир. Она ничего и никого не видела, и не хотела видеть. Ей все было безразлично, будто она решилась добровольно уйти из жизни. Так ее никто не оскорблял и не унижал. Голова у нее кружилась, будто она каталась на качелях, кругом было пасмурно, темно, как в пещере, хотя на безоблачном небе ярко и жарко светило солнышко. Хозяйка парфюмерного магазина представлялась ей самым гадостным, самым противным существом во всем мире. И почти все время из ее воображения не выходила охлажденная курица. И от этого хозяйка становилась еще гадостней и противней. Перед глазами без конца плавали какие-то разноцветные круги, радужные пятна, возникали неясные, как отдаленные призраки, вспышки, гул проезжающих по улице машин казался ей громом, извергшимся из-под земли. Она пошла быстрее, не оглядываясь и не глядя по сторонам, словно убегала от кого-то. И все время ей казалось, что все прохожие указывают на нее пальцем и говорят в один голос: «Смотрите, вон пошла охлажденная курица». И Феня, впав в забытье, провалившись в какой-то бредовый омут, слышала эти слова и не могла ничего сделать, чтобы люди перестали называть ее охлажденной курицей. Бессознательно, не ориентируясь в пространстве, она подошла к своей остановке, также бессознательно села в свой автобус и через час пришла домой. Дома никого не было. Разувшись, сбросив с себя верхнюю одежду, Феня бросилась на диван вниз лицом, обняла подушку, прижала ее к лицу и зарыдала.

Святая ложь

Из кинотеатра Василий Ильич вышел в приятном настроении. Он остался довольным просмотренным фильмом, его сюжетом, игрой талантливых актрис и актеров, не промелькнула мимо его внимания высокая идея красоты, заложенная в фильме. В отличие от некоторых своих знакомых и близких, он любил и понимал красоту и был убежден в том, что красота и только красота спасет мир. Всякая красота, по его мнению, оказывает на человека свое магическое действие. Надо только ее понимать и ценить. Глядя темной безоблачной ночью на блистающие, искрящиеся золотым огнем звездные россыпи, он, едва шевеля губами, почти беззвучно произносил: «Ах! Какая красота!». А когда весной на даче зачарованно любовался на только что пробившийся из земной тверди первый миниатюрно-беспомощный листочек фасоли, почти вслух произносил: «Как это красиво!». Домой Василий Ильич возвращался не торопясь, потому что пенсионеру в общем-то некуда торопиться, и временем можно распоряжаться по своему желанию и усмотрению. Он с интересом смотрел на деревья, украшавшими своими густыми, величественными кронами широкую улицу, по которой он сейчас шел. Тут были каштаны, дубы, клены, березы и другие представители древесной флоры. Василий Ильич безмерно любил растения независимо от того, какие они — древесные, кустарниковые или травянистые. И вообще во всей флоре планеты видел ту особую красоту, которой пропитана вся природа и без которой невозможно представить жизнь человечества и каждого отдельного человека.

Дойдя до супермаркета, Василий Ильич повернул влево и очень скоро вышел к главному корпусу агротехнического университета. Перед самым началом широкой аллеи, протянувшейся вдоль торцевой стороны корпуса стоял громадный экскаватор с поднятым ковшом, готовым в любую минуту, как будет дана команда, вгрызаться в растрескавшуюся асфальтовую корку, чтобы раскурочить всю аллею. Чуть подальше экскаватора стоял трехтонный самосвал. Никого из работников не было видно. Василий Ильич решил, что они ушли на обед, но скоро придут и начнут взламывать старый асфальт и вывозить его в надлежащие места. Он окинул всю аллею беглым взглядом и пришел к выводу, что администрация университета задалась благородной целью обновить асфальт, украсить аллею: аллея была проложена в семидесятые годы прошлого века и теперь вся потрескалась, сплошь покрылась маленькими и большими трещинами, трещинками, провалами, темневшими, словно незалеченные раны почти на каждом шагу. Пройдя медленным шагом по аллее не более двадцати метров, он обнаружил крохотный листочек, неизвестно каким чудом, пробившимся из трещины к белому свету. Подошел поближе к чудо-листочку, пригнулся, склонился над ним и пристально присмотрелся к нему. Листочек был величиной не более десятикопеечной металлической монеты. И определил: из трещины к теплу, к солнцу пробилась крохотная березка и всеми силами тянулась к жизни. И этот листочек был на ней пока в единственном числе. Этим листочком просто невозможно не восхищаться. Это самое настоящее чудо. И какой же он маленький, беззащитный, нежный и красивый. Очень уж мал. Василий Ильич сравнил его с малышом, который мило, забавно лепечет, а вот ходить, говорить еще не научился. И он с горечью подумал, что эта красота может погибнуть, если ее не спасти. Ее может раздавить чей-либо башмак, пробежавшая собака, она не устоит даже перед божьей коровкой, перед муравьем. Эту березку надо обязательно во что бы то ни стало спасти. Иного решения Василий Ильич не видел и не хотел видеть. Он жил в частном доме, построенном на приобретенном лет десять назад земельном участке. Через несколько лет на участке разрослись дубки, березы, клены, сирень, белая акация. И каждый год хозяин расширял домашний мини-дендрарий. Соседи и прохожие подолгу засматривались на него, когда проходили мимо. И он уже запланировал посадить в этом мини-дендрарии эту березку. И сделает все для того, чтобы она выросла и стала прекрасной, как невеста в белом платьице. Он встал, осмотрелся: нет ли где поблизости какой-нибудь небольшой, но крепкой железки, которой можно было бы расковырять асфальт вокруг листочка. Никакой железки он не нашел. В скошенной траве, уже сильно пересохшей, валялись обломки кирпичей, разной величины, ржавые железные прутья. Ничего пригодного для спасения листочка здесь не оказалось. Что делать? И тут Василий Ильич вспомнил про свой ремень, державший его брюки. Он опасался, что вот-вот могут прийти рабочие и начнут ковырять асфальт. Можно ли их уговорить ненадолго задержаться со своими работами? Он всеми пальцами правой пятерни схватился за пряжку. Пряжка большая, медная, прямоугольная, очень крепкая. Есть еще штырь, который продевается в дырочки в ремне. Он схватил из травы небольшой гранитный камень и большими скачками припрыгнул к трещине, где в неволе томился листочек, моментально вынул ремень, опустился на корточки, приставил к ее краю пряжку и начал потихоньку долбить по ней камнем. Асфальт начал мало-помалу крошиться и освобождать листочек из каменного плена. Василий Ильич радовался, что дело у него понемногу пошло. Только бы не появились работники. Можно ли их уговорить, если они вдруг объявятся, ненадолго задержать свою работу? Трудно, конечно, сказать: смотря какие люди, эти работники — поймут ли они его? Асфальт, хоть и твердый, но поддавался. Небольшие кусочки, малюсенькие крошки, всякую пыль пришлось выгребать из трещины с помощью носового платка. Прошло несколько минут. Василий Ильич радовался: слава Богу, лед тронулся. Трещина значительно расширилась, показалась земля. И в это самое время за спиной послышались мужские голоса. Василий Ильич сделал полуоборот в их сторону. Пришло двое мужчин. Один средних лет, другой — молодой. Старший сразу полез в кабину экскаватора, молодой устроился в кабине самосвала. Василий Ильич продолжал работать, ни на что не обращая внимания. Осталось совсем немного, и листочек будет освобожден. За его спиной послышались шаркающие по асфальту шаги. Через несколько секунд их не стало слышно. И Василий Ильич инстинктивно ощутил, что над ним кто-то стоит. Он развернулся и увидел перед собой невысокого толстенького мужичка, лет сорока, с круглой, жирненькой физиономией, с животиком, который заметно выделялся через спецовку. Василий Ильич был поражен его густыми, мохнатыми и страшными черными бровями. Такие брови могут быть только у черта.

— Мужик, ты что тут делаешь? — недовольно прозвучал его жиденький голос. — Я думал, ты догадаешься, зачем я сел в кабину экскаватора и быстренько смоешься отсюда, чтобы дать мне возможность работать и зарабатывать деньги, а ты, я вижу, ни хрена не понял.

— А вы кто? — резко спросил Василий Ильич. — Почему вы не спросили, зачем я здесь сижу и что делаю?

— А ты будь со мной полегче. А то я могу подцепить тебя вот этим ковшиком и переместить тебя в сторонку, чтобы не путался здесь под ногами, — сказал начальник экскаватора и с ухмылкой кивнул своей маленькой стриженой головкой на поднятый ковш, широко и хищно разинутый, блестевший своими громадными блестящими зубьями, словно пасть пещерного дракона. — Я механик экскаватора. Я сейчас начну взламывать старый асфальт по всей аллее. Так что тебе надо отсюда убраться. А то ты, как чирий на заднице, мешаешь мне взяться за работу. Чего ты расселся здесь? Места тебе не хватает на земном шаре?

— Вы можете подождать немножко? — просительным тоном сказал Василий Ильич.

— А ты каким делом здесь занимаешься, что мне надо тебя ждать? Ты что тут ковыряешься? Клад какой нашел, что ли? — спросил механик и низко пригнулся, чтобы посмотреть, чем занимается этот странный незнакомец. — Что там у тебя? Я что-то ни хрена не увидел.

— А вы присмотритесь повнимательней, — предложил Василий Ильич.

Механик перегнулся до некуда быть, так что его голова оказалась внизу, а тазовая часть — вверху. Он приблизил глаза к трещине и довольно долго пытался рассмотреть, что в ней находится.

— Да тут у тебя ничего нет! — визгливо-ошарашенно вскрикнул он. — Ты случаем не обитатель дурдома? — и с глубоким сомнением взглянул на спасителя березки. — А сейчас удрал из дурдома и сюда прибежал. У тебя ничего здесь нет, кроме осколков асфальта и пыли. А ты ковыряешься здесь, как жук в говне. Так что валяй отсюда в дурдом. Там тебе дадут какую-нибудь таблеточку, и ты успокоишься.

— А вы посмотрите вот сюда, — осторожно, словно хирург, делающий сложную операцию на сердце, притронулся Василий Ильич кончиком мизинчика к листочку. — Это листочек березки, — разъяснял он. — Выбился вот из этой трещины. Семя упало с ветки, случайно попало в эту трещину. И проросло. Я хочу вызволить эту березку отсюда и посадить на своем участке. Вырастет большая береза. Посмотрите, какой листочек. Это красота, — вдохновенно сказал Василий Ильич.

— Да какая тут красота?! — открыто насмехался механик. — Бред какой-то несешь несусветный. И больше ничего.

— Нет, это красота, да еще какая, — тихо сказал Василий Ильич.

— Да ты посмотри на свой листочек, — вразумлял механик незнакомца в том, что он несет несусветную чушь. — Посмотри, какой маленький этот твой листочек. Ты думаешь, он вырастет. Да никогда он не вырастет, и даже не мечтай об этом. Чудак ты, мужик. Иди в свой дурдом. Там дадут тебе таблеточку — глядишь и умок прорежется. Лечить тебя надо. Хватит дурью маяться. Вот что, мужик, нам надо работать. Давай, валяй отсюда, — и сделал такой широкий взмах рукой, словно отгонял от себя назойливых шмелей.

— Дайте мне немножко времени, — вежливо сказал Василий Ильич.

— Сколько тебе дать? — смилостивился механик.

— Десять минут.

— Пять минут хватит.

— За пять минут я не успею. Прибавьте еще пять минут.

— Ну хорошо. Даю десять минут. И ни минуты больше. Иди в свой дурдом.

Механик экскаватора поднялся на ноги и проворно развернулся в сторону самосвала.

— Клим! — зычно крикнул он, задрав голову чуть ли к небу. — Через 10 минут я начинаю. Я быстро искурочу всю эту аллею и нагружу твой самосвал. Так что ты сиди на месте. Никуда не уходи. Машину заправил?

Из кабины самосвала высунулся молодой водитель. Он чему-то весело улыбался.

— Пантелей, я все понял, — громко сказал Клим. — Я никуда не уйду. Не волнуйся. Самосвал заправил.

Василий Ильич обернулся и посмотрел на водителя самосвала. Водитель посмотрел на него.

— Привет, Василий Ильич! — крикнул он звонким голосом.

— Привет, Клим! — взмахнул Василий Ильич правой рукой.

Водитель самосвала жил по соседству с Василием Ильичем, тоже в частном доме. Этот двадцатипятилетний молодой человек очень нравился Василию Ильичу за честность и правдивость. Парень здравомыслящий, чистосердечный. Приятно слушать его разные суждения по самым разным и непростым вопросам жизни. А самое главное заключалось в том, что Клим иногда очень умно говорил о красоте. Ну разве можно не уважать таких людей.

Василий Ильич полностью отдался своему делу спасения березки. Надо поторапливаться. За десять минут не так просто сделать все необходимое для вызволения листочка из трещины.

Механик отправился к самосвалу. Он хотел что-то сказать Климу, но, взглянув на кабину самосвала, не увидел водителя.

— Клим! — со злостью заорал Пантелей, подходя к самосвалу. — Вот черт, не отзывается. Опять удрал глотать пиво! — заволновался Пантелей не на шутку. — Клим, где ты?

Клим не отзывался. И Пантелей подумал, что водитель наверняка убежал пить пиво в соседний магазинчик и теперь придет неизвестно когда. Он разразился жуткой ненормативной лексикой и, несмотря на свой увесистый животик, неуклюжей рысью поковылял к самосвалу, изо всех сил рванул ручку дверцы, раскрыл ее настежь. И ужаснулся. Клим лежал навзничь на сиденье, положив правую руку на сердце. Пантелей вскочил на подножку, просунул голову и плечи в кабину, склонился над водителем.

— Я здесь, Пантелей, — полумертвым голоском прошептал Клим.

— Что с тобой, Клим?

— Пантелей, у тебя есть валидол с глюкозой?

— Да откуда он у меня? Я его никогда в жизни не пил и не собираюсь пить. А что с тобой, Клим? С тобой никогда такого не случалось. А я думал, что ты удрал пить пиво.

— Что-то сердце схватило, — прошептал Клим.

— Я сейчас спрошу у этого чудака полоумного. Может, у него есть, — сказал Пантелей, вылез из кабины и поковылял к спасителю березки.

— Слушай, мужик, у тебя случаем нет валидола с глюкозой? У Клима что-то с сердцем неладно. Как бы не заболел. Некому будет отвозить отходы от асфальта.

— У меня нет валидола, — вынужденно отвлекся Василий Ильич от своего занятия. — Вызывай скорее скорую. И не мешкай! — заволновался Василий Ильич. Как оставаться спокойным к судьбе человека, с которым живешь по соседству, хорошо знаешь его, уважаешь и частенько беседуешь с ним по душам.

Пантелей вытянул из кармана джинсов мобильник и, направляясь к самосвалу, вызвал скорую помощь.

— Скоро приедет, — сообщил Пантелей, обернувшись назад.

— Отлично! — радовался Василий Ильич.

Он уже был близок к цели. Еще немного, и березка будет на свободе. Разбитый с помощью пряжки и камня асфальт он выгреб из трещины. Тонюсенький, коротенький стебелек, на котором сидел листочек, наконец освободился от каменных тисков. А вот с корневой системой, тоже миниатюрной, нежной, чувствительной, надо быть как можно осторожнее.

Рядом с ним валялся небольшой высохший сук дуба. Он оставил от него только ту часть, которая была пригодна для работы. И медленно, затаив дыхание, плотно сжав губы, поддел палочку под березку и потихоньку извлек ее вместе с корешками на поверхность. И, забыв обо всем, аккуратно положил березку на ладонь и подумал, что это самое настоящее чудо света. Это жизнь, которая тянется к свету, солнцу, к свободе. И любовался на эту березку с таким восторгом и ликованием, будто, наконец, дождался долгожданного, негаданного счастья. Так, наверное, индусы смотрели на лунный камень, когда выкрали его у хищных и кровожадных похитителей.

Придя домой, Василий Ильич не стал даже переодеваться в домашнее убранство. Он без промедления посадил березку в своем мини-дендрарии, рядом со стройной березой, уже поднявшейся в два человеческих роста, полил ее чистой водичкой, из маленьких досточек соорудил крепкое ограждение, чтобы какая-нибудь приблудная собака не наступила на малютку и не испортила такую бесценную красоту.

Занимаясь березкой, он не переставал думать о Климе. Прекрасный сосед. Что с ним могло случиться в кабине самосвала? Молодой, крепкий, здоровый, занимается спортом — и вдруг прихватило сердце. Вечером он вышел подышать свежим воздухом и с намерением сходить к соседу домой и узнать обо всем. Увидев Клима в палисаднике, успокоился: значит, все в порядке. Клим смотрел в сторону водохранилища. Василий Ильич обрадовался: с Климом ничего особенного, страшного не случилось. Но все равно надо узнать у него самого. Он обошел ограду дома и спокойно подошел к нему. Крепко пожал ему руку.

— Клим, что случилось с твоим сердцем в самосвале?

Невозмутимое лицо Клима осветилось широкой и веселой улыбкой, в которой скрывалось что-то загадочное, таинственное, понятное только ему одному.

— Ничего со мной не случилось, — спокойно сказал Клим и улыбка его стала еще шире и загадочнее.

— Ну как же так? — недоумевал Василий Ильич. — Пантелей сказал, что у тебя с сердцем стало плохо. Ты лежал в кабине своего самосвала. И спрашивал у Пантелея валидол с глюкозой. И ко мне приходил Пантелей за валидолом, но у меня его не было. Клим, что все-таки случилось с тобой? С твоим сердцем.

Клим хитро улыбнулся.

— С моим сердцем ровно ничего не случилось. Оно у меня прекрасно работает. Без всякого валидола.

— Клим, но ведь ты просил валидол.

— Ну и что? — снова улыбнулся Клим. — Все правильно?

— Клим, ты что-то от меня скрываешь, — не отступал Василий Ильич.

— Хорошо, я скажу, — перестал Клим улыбаться. — Дело в том, что я слышал все, о чем вы просили механика. Он дал вам всего десять минут. Могли бы вы за десять минут спасти свою маленькую березку?

— Нет, разумеется.

— Я тоже так подумал. Я хорошо знаю вашу любовь к красоте. И я пошел на хитрость, чтобы помочь вас спасти березку.

— Клим, что за хитрость? — восхищенно заиграли глаза Василия Ильича.

— Я притворился, — улыбнулся Клим. — Сказал, что у меня с сердцем плохо. Пантелей, знаете, немного с бусарем. Не считается со здравым смыслом. Все делает так, как ему захочется. Ровно через десять минут он двинул бы экскаватор. Не посмотрел бы на вашу красоту. Тогда все. Прощай березка.

— Святая ложь! — радостно воскликнул Василий Ильич. — Спасибо тебе, Клим. Ты поступил очень благородно, — и крепко пожал ему руку.

— Да ничего тут особенного нет, — скромничал Клим. — Я тоже, как и вы, хочу, чтобы красота спасла мир.

Василий Ильич задумчиво посмотрел в бездонную глубину безоблачного неба.

— Надо творить красоту, приумножать, постоянно лелеять ее и оберегать от всяких дураков и вандалов. И тогда мир будет спасен, — серьезно сказал он.

Василий Ильич еще раз поблагодарил Клима за помощь, крепко пожал ему руку и отправился осматривать спасенную березку.

Рыночная услуга

Шестиклассник Сема, непоседливый, любознательный мальчик, многое в окружающей его жизни еще не понимал. Не мог должным образом осмыслить то, что каждодневно и даже ежечасно говорили взрослые люди. Но всё же пытался кое-что понять. А если не удавалось вникнуть в смысл заинтересовавших его фактов и явлений окружающей действительности, обращался к отцу за конкретными разъяснениями. Ему почему-то вдруг захотелось узнать, что такое рыночные услуги, о которых читал в Интернете, слышал по радио, по телевизору. Да и учителя чуть ли не каждый день талдычили о каких-то непонятных образовательных услугах. Однажды после уроков он пришел домой, зашвырнул сумку с книгами и тетрадями на обувную полку и без промедления пришел в комнату к отцу. Дмитрий Гаврилович сидел за столом и, откинувшись на мягкую спинку кресла, читал газету.

— Пап, — решительно подошел Сема вплотную к столу.

— Ты что? — буркнул отец, не отрываясь от чтения.

— Что такое рыночные услуги? — звонким фальцетом продемонстрировал Сема свою кипучую любознательность.

— Рыночные услуги? — лениво удивился отец и повернул голову к сыну.

— Да! — азартно выпалил сын.

— Есть такие услуги, — счел Дмитрий Гаврилович своим родительским долгом доходчиво разъяснить, по его представлениям, такой жизненно-важный вопрос. — Таких услуг сейчас развелось очень много. Необъятное море, целый океан, — старался он образно объяснить сыну то, что ему непонятно. — Куда ни поедешь, куда ни пойдешь, куда бы не ступил человек и не сунул свой нос — везде можно наткнуться на эти услуги.

— Пап, я не понял ни одного твоего слова. Что такое рыночные услуги?

— Ну как тебе объяснить? — шурша газетой, сказал отец. — Это, можно сказать, такие услуги, за которые надо платить. Главным образом, конечно, деньгами.

— А сколько бабла надо платить за одну рыночную услугу? — как снежный ком нарастала любознательность Семы.

Дмитрий Гаврилович недолго помолчал, подумал, глядя в газетные строчки, потом с серьезным выражением лица взглянул на сына. Ему нравилось, что Сема интересуется такими важными вопросами жизни.

— Понимаешь, — медленно, растянуто сказал он, — у нас сейчас все покупается и продается. Рыночные услуги тоже покупаются и продаются. Цена услуги зависит от продавца и покупателя услуги. Как они договорятся, так и будет. Такая будет цена.

— А бабки надо обязательно платить? — заострил свой интерес шестиклассник.

— А как же? Обязательно надо платить. В этом вся соль. Продавец услуг и покупатель этих услуг могут торговаться. Если они не придут к обоюдному согласию по вопросу цены услуги, то сделка между ними не состоится, — неспешно разъяснял отец рыночные премудрости. — Но продавец и покупатель могут обменяться равноценными услугами. Как говорится, баш на баш. Услуга за услугу. Вот такие они пироги. Все ясно? Все понял?

— Все ясно! Все понял! — жизнерадостно ответил Сема.

Дмитрий Гаврилович, довольный, что сын все уразумел, уткнулся в газету и приступил к чтению новой статьи.

Сема отправился на кухню, чтобы чего-нибудь перекусить после уроков. Мама еще не пришла с работы. Собрать полноценный обед некому. Отец не занимался кухонными дрязгами. Сема кое-что унюхал на газовой плите, пошуровал в холодильнике. Ел он торопливо, суетливо, будто у него было запланировано очень срочное, неотложное ни под каким предлогом дело. Он часто смотрел на часы, мягко тикавшие на маленькой полочке, подвешенной рядом с холодильником. Закусив на скорую руку, метеором выскочил в прихожую, напялил на себя ветровку и хотел уже выскочить на улицу. Не успел доскочить до двери, как вдруг послышался густой голос отца.

— Сема, иди сюда!

Сема неохотно развернулся в обратную сторону и неохотно пошел к отцу.

— Ты что, пап? — нетерпеливо спросил он, опустив руки.

— Сема, вот тебе деньги, — Дмитрий Гаврилович вытащил из кармана сорочки сторублевую купюру, положил ее на край стола. — Сбегай в магазин, купи мне пачку сигарет.

— Пап, мне не дадут сигареты. Я несовершеннолетний.

— Там работает одна моя знакомая продавщица. Ты знаешь ее. Обратись к ней. Она даст тебе сигареты. Скажи: «Для папы».

— Она меня тоже знает, — звонко сказал Сема, будто радовался, что его знает знакомая продавщица отца. — Я часто хожу в магазин за хлебом. Меня мама посылает.

— Ну и хорошо. Давай, дуй, а то мне курить нечего.

Сема взял деньги, засунул их в карман джинсов и улетел в магазин. Через полчаса прибежал домой с пачкой сигарет. С радостным чувством выполненного отцовского поручения он вошел в комнату к отцу.

— Твоя знакомая без проблем дала мне пачку сигарет, — веселым голосом сказал он, отдавая отцу сигареты и сдачу — пятьдесят рублей с мелочью.

— Спасибо, Сема, — сказал отец, не отрываясь от газеты. — А теперь иди, пообедай. Найди чего-нибудь в холодильнике.

— Я уже пообедал.

— Тогда иди, займись чем-нибудь.

— Я пойду играть с ребятами в футбол.

Дмитрию Гавриловичу было абсолютно безразлично, куда пойдет сын и чем будет заниматься. Уткнувшись в газету, он молчал. И Семе казалось, что он будет читать ее до утра. Он стоял возле стола и ни куда не собирался уходить. Ему хотелось, чтобы отец в конце концов заметил его. Но отец весь ушел в газету.

— Пап, — тихо произнес Сема.

— Ты что? — будто от какой-то непредвиденной неожиданности встрепенулся отец и повернул голову к сыну. — Ты все еще не ушел?

— Нет, не ушел.

— А чего ты ждешь?

— Пап, я тебе сделал рыночную услугу, — четко сказал Сема.

— Какую услугу? — всполошенно спросил отец, отрываясь от газеты и в изумлении глядя на сына.

— Я ходил в магазин и принес тебе пачку сигарет.

— Ты считаешь, что это рыночная услуга?

— Сейчас все услуги рыночные, — не растерялся Сема. — Ты сам сказал, что рыночных услуг очень много. Целый океан. И за них надо платить.

Дмитрий Гаврилович перевел дух, кашлянул в согнутую ладонь, опустил газету на колени и удивленно покачал головой. Что поделаешь? Рыночная эпоха диктует свои законы. И эти законы жестоки и неумолимы. От них никуда не денешься, никуда не уйдешь, не улетишь, никуда не спрячешься, хоть заройся с головой в песок. Он мельком взглянул на сына и немного порадовался про себя. Пусть сын с молодых лет впитывает в себя вкус рыночной жизни. В будущем он может стать удачливым бизнесменом и эффективным собственником. Он вытащил из нагрудного кармана сорочки пятидесятирублевку, которую Сема принес из магазина.

— Вот тебе деньги за твою рыночную услугу, — великодушно сказал он и положил деньги на край стола. — Только не кури там с ребятами. Это вредно для здоровья.

Сема взял деньги, засунул их в карман джинсов, вытер ладонью под носом, выскочил на улицу и помчался что есть духу к школьной спортивной площадке гонять с ребятами футбольный мяч.

Исторический пляж

Время шло к полудню. Солнце грело и жарило, со всех сторон начинала подступать духота, от которой невозможно спрятаться. Было тихо, как на Луне. Никакая, даже самая совершенная метеорологическая система не в силах дать показания даже о самых незначительных колебаниях слабенького ветерка. От тишины и зноя звенело в ушах.

Ермолай сидел на берегу реки, вытянув ноги почти до самой воды. Ему было уже далеко за семьдесят; он не боялся жары и, раздевшись до трусов, с удовольствием грелся на солнышке. В селе, в котором он жил, все знали о том, что дед каждое лето прогревал на солнышке свои старые кости.

Он пас фермерских коров, пригонял их на луг еще до восхода солнца, а после одиннадцати часов, когда становилось жарко, — к месту отдыха, чтобы скотина могла вдоволь напиться воды и полежать на песочке. Вот и сейчас он поручил своему подпаску присматривать за стадом, а сам переплыл на плоскодонке на другой берег, пришел на пляж и уселся на бережку, поближе к водичке. Он всю сознательную жизнь трудился пастухом. Пас колхозных коров, когда фермеров и в помине не было, пас коров своих односельчан, а теперь работал на фермеров. Он строго, четко выполнял распорядок рабочего дня. До обеденного перерыва коровы разбредаются по пространству луга, щиплют свежую травку, если какая-нибудь коровка отобьется слишком далеко от стада, маленький пастушок, помощник пастуха, догонит ее и вернет опять к стаду; после одиннадцати — отдых на берегу реки, а затем снова зеленая травка на лугу.

Всю свою жизнь, с самых малых лет Ермолай купался в этой реке, имя которой — Битюг. Когда был слишком маленький, его приводила на этот пляж бабушка. Сама купалась и купала внука, учила его плавать и не бояться воды. Он помнил об этом и с глубокой сердечной благодарностью вспоминал ее и желал ей царствия небесного.

Посидев на берегу с полчаса, Ермолай вошел в реку, поплескался, окунулся с головой и немного поплавал на мелководье. Здесь место было неглубокое, очень удобное для детей, для не умеющих хорошо плавать и, конечно, для пожилых людей.

Накупавшись, наплескавшись вдоволь, он вышел на берег и, не отжимая своих длинных и просторных трусов, похожих на юбку, сел на траву, рядом со своим бельем. Он не мог отвести взгляд от реки своего детства. Пусть не очень широкая, не полноводная, вода в ней чистая, прозрачная, как все равно хрустальная, еще чище, еще мягче, вкуснее, чем та, которую продают в магазинах в пластиковых бутылках. Ермолай восхищался красотой реки. Она как будто остановилась в тишине и абсолютном спокойствии. Ему казалось, что вместо водной глади лежит какое-то громадное зеркало, которое ослепительно блестит, сверкает, сияет солнечными вспышками. Раскаленное солнышко смотрелось в реку и можно было представить, что совершенно безоблачное небо и водное зеркало реки поменялись местами. Только вот небо несоизмеримо шире, больше, чем маленький кусочек речной глади. Вокруг него порхали яркие разноцветные бабочки, жужжали стрекозы, в траве беспрестанно прыгали кузнечики. К берегу маленькими стайками подлетали какие-то маленькие птички, садились на песок у самой воды, быстро опускали в воду и поднимали высоко маленькие клювики и, напившись водички, быстро улетали. Он чувствовал, что безвозвратно сроднился со своей родной рекой, с этим пляжем, куда его впервые привела бабушка. Река, село, пляж были его истинной исторической родиной, без которой он не мог представить своей жизни. Он никогда не ездил за границу и не думал туда ехать, да и не хотел. Зачем она ему? Ермолай задумался, ушел в свое детство, вспомнил всю свою жизнь, войну, с которой вернулся тяжело раненый в ногу и чуть не забыл, что надо идти к стаду, отправить его опять на луг, на то место, где трава еще не объедена и не помята копытами.

— Дедуль, — вдруг он услышал над головой негромкий, вкрадчивый голос. Ему было очень странно слышать этот голос. На пляже, кроме него, нет ни одной души. Он повернул голову сначала в одну сторону, потом в другую и увидел рядом с собой мужчину средних лет, в серых, хорошо отглаженных брюках, в голубоватой сорочке навыпуск, в соломенной шляпе с широкими полями, немного надвинутой на лоб.

— Ты кто? — обернулся к нему Ермолай передом и взглянул на него своими ослабевшими, но внимательными глазами.

— Я предприниматель.

— Как тебя зовут?

— Емельян. А тебя?

— Ермолай. И что тебе нужно от меня, Емельян? — недружелюбно спросил Ермолай.

— Дедуль, тебе надо уйти отсюда. И как можно поскорей.

— Откуда это отсюда? — рассердился Ермолай. Ему не понравилось сытое, откормленное, надменное лицо предпринимателя. — С этого пляжа?

— Да, с этого места, с пляжа.

Ермолай, услышав, что он должен уйти с пляжа, несмотря на своим немалые годы, вскочил, как ошпаренный, одернул еще не высохшие трусы и подошел почти вплотную к предпринимателю.

— А почему я должен уходить с этого пляжа? — придирчиво спросил Ермолай.

— Дело в том, — спокойно разъяснял предприниматель, — что я купил этот пляж и теперь он принадлежит мне. Я владелец этого пляжа. Я его хозяин.

— Да ты что, рехнулся? — хриплым голоском вскрикнул Ермолай. — Кто ж тебе его продал?

— Я купил его у государства, которому принадлежит этот пляж. По-моему, я доступно тебе объяснил.

— Пляж принадлежит нам, жителям села.

— А причем здесь жители? — нахально улыбался Емельян.

— Как это причем? Наше село уже пятьсот лет стоит на этом месте, и все жители села пятьсот лет ходят на этот пляж. Это исторический пляж. На нем загорали многие выдающиеся, знаменитые люди. Суворов, Кутузов, Дмитрий Донской, маршал Жуков…

— Ну ладно, дедуль, хватит мне сказки рассказывать. Побережем их для внуков. Давай, уматывай отсюда. Посмотри вон туда, — указал Емельян на узкую дорогу, пролегающую по краю высокого берега, на котором находился пляж. — Посмотри, сколько машин идут.

Ермолай прикрыл глаза ладонью и посмотрел в ту сторону, куда указал предприниматель Емельян. По дороге действительно шли большегрузные машины, самосвалы и еще какая-то техника.

— Ну и что?

— Эти машины везут трубы и всякий другой материал. Сейчас тут развернутся работы.

— Рабочие будут забивать в землю железные трубы и начнут делать трехметровый забор по всей длине пляжа. Скоро сюда из города приедут люди отдыхать, загорать, плавать… Приедут с детьми.

— Ты будешь брать с них деньги?

— Разумеется. Но тебе я разрешу приходить на этот, как ты сказал, исторический пляж, бесплатно.

— Мне не нужна твоя милостыня, — с раздражением сказал Ермолай.

— Как хочешь, — спокойно сказал предприниматель.

— А с Богом государство твое посоветовалось, прежде чем продать тебе пляж? — спросил Ермолай.

— А причем здесь Бог?

— Он создал эту землю. Поэтому он главный здесь, а не государство.

Емельян слушал деда совсем равнодушно, хитрая, слегка подколодная ухмылка все время играла на его свежем, розовом лице. И смотрел он на Ермолая такими глазами, будто это был просто интересный чудак, глуповатый, недоразвитый, который ничего не понимает и не знает, что сейчас происходит в жизни. Ему даже было забавно видеть такого чудака, забавно говорить с ним. Таких чудаков и таких темных людей он еще ни разу не встречал и поэтому ему было интересно с ним поговорить, чтобы узнать его взгляды и представления о жизни. Но скоро ему надоело слушать Ермолая, надоело выслушивать глупые суждения о пляже.

Тем временем самосвалы и другая техника подъехали по водной кромке обрывистого берега и остановились как раз перед тем местом, где Емельян беседовал с пастухом. Из кабин вышли несколько молодых сильных работников в спецовках, спустились по отлогому берегу к нему и доложили, что они все привезли и готовы приступить к работе.

— Приступайте, — мягким тоном сказал Емельян. — Сегодня, завтра ограда вокруг пляжа должна быть готова.

Ребята дружно ушли разгружать машины.

— Ну что дедуль стоишь, рот разинул. Тебе уходить надо. Ты будешь тут мешаться. Ты тут лишний. Давай, забирай свои шмотки и валяй коров пасти. Они, наверное, уже соскучились по тебе, — внушающим голосом говорил предприниматель.

— Бог создал этот пляж для всех, а ты взял и купил его за деньги. Это неправильно.

— Дедуль, по этому вопросу обращайся к Богу. Правильно, неправильно — он все знает.

— Ты безбожник. Ты в рай не попадешь, — сопротивлялся по-своему Ермолай.

— Иди, дед, иди, — приказным тоном сказал Емельян. — Хватит торчать здесь.

Ермолай не уходил. Как будто чего-то ожидал.

— Иди, иди, — подошел Емельян к нему вплотную, взял за плечи, повернул в противоположную сторону и слегка подтолкнул в спину. — Иди, иди. А то сейчас ребята вынесут тебя отсюда.

Ермолай взял свои штаны, рубаху, картуз и потихоньку пошел к месту, где стояла плоскодонка.

Первая роль

Ранним утром, когда ясное приветливое солнышко, только что оторвавшись от черты горизонта, позолотило купола церквей, оконные стекла домов, они уже были на своем рабочем месте. С метлами, с пластиковыми совками, с ведрами, с вениками. Метлами подметали аллеи институтского парка, вениками подметали пыль из разных углов, закоулков, трещин на асфальте, с бордюров. Наметали мусор маленькими кучками, затем все пересыпали в мусорные черные мешки и отволакивали их к проезжей дороге, скидывали в общую кучу, откуда все это хозяйство увозили на самосвалах.

Андрей подметал широкую и длинную аллею, тянувшуюся от края до края метров на сто. Вика подметала узкую аллею не такую длинную, как у Андрея. Когда Вика уставала и приостанавливала работу, чтобы немного передохнуть, Андрей приходил к ней на помощь.

Молодые люди заканчивали первый курс института искусств, но учились на разных факультетах. Вика училась на актерском факультете, Андрей захотел стать режиссером. Совсем недавно они познакомились, понравились друг другу и в конце концов подружились. Встречались, ходили в кино, отдыхали в городских парках, скверах, заходили в кафе покушать мороженое, попить соки. Они почти всегда были вместе, ходили взявшись за руки, в читальном зале сидели за одним столом, с занятий в общежитие шли вместе. Но о любви друг к другу пока ничего не говорили: может быть пока еще недостаточно хорошо узнали друг друга, возможно чувства не созрели для этого и еще не настал такой момент, когда они должны были прорваться из глубин юных сердец. Но все еще впереди. Вика со своим нетерпеливым характером страстно хотела, чтобы Андрей признался ей в этом великом чувстве.

Весной, как известно, везде убирают парки, скверы от накопившегося за год мусора, опавших, уже гниющих листьев, от сломанных сильным ветром веток, больших и малых сучьев, от грязи и пыли. По устоявшейся в течение многих лет традиции парк института искусств убирали первокурсники. Парк не такой уж и большой — они справятся с этим делом легко и быстро. Было объявлено, что парк необходимо убрать в течение нескольких дней. Студенты могут приходить группами, по двое, по трое, в одиночку — одним словом, тут полная свобода и демократия. Андрей и Вика выбрали две самые длинные аллеи.

Андрей работал метлой размашисто, энергично. Глядя на него, можно было подумать, что здесь работает не студент первого курса, а опытный дворник, у которого стаж в этом ремесле приближается к двадцати или даже к тридцати годам. Он так размахивал метлой в разные стороны, что, глядя на него, невольно вспоминаются прекрасные стихи Алексея Кольцова: «… раззудись плечо, размахнись рука…» Он сразу забирал почти всю ширину аллеи, от бордюра до бордюра. Его метла не оставалась, не простаивала без дела, ни секунды не работала вхолостую. Иногда он поглядывал на Вику, счастливо улыбался, ощущая ее магическую притягательную силу. Вика тоже работала в поте лица. Она не из числа капризных белоручек, умеющих без конца транжирить родительские деньги, но не способных пришить пуговицу к собственной кофточке, платью или к чему-либо еще.

Свою работу они завершили задолго до начала занятий. Аллеи были так чисто, добросовестно подметены, вычищены, будто их специально готовили к приезду мэра города или даже самого губернатора.

Молодые люди недолго постояли, полюбовались на свои труды и, оставшись довольными, направились к выходу… Разумеется, они шли, взявшись за руки. Шли неторопливо, стараясь продлить прекрасные мгновения. И они совсем не думали, что надо спешить на занятия. Сначала необходимо прийти в общежитие. Надо помыться, позавтракать, привести себя в порядок. И вовремя явиться на занятия. Но это, похоже, их не волновало и не тревожило. А пока они наслаждались великолепным утром. Над ними величаво склонялись густые ветви берез, кленов, каштанов. Солнечные лучи почти не проникали сквозь их широкие густые кроны, хотя солнышко уже во всю светило и грело. По всему парку, на деревьях, в кустах сирени, белой акации и всякой жимолости без устали верещали, пели, подпевали, чирикали, щебетали, стрекотали, свистели большие и маленькие птицы и птички, создавая такой оркестр, который можно слушать сколько угодно и которому мог бы позавидовать любой дирижер.

— Вика, — любовался Андрей прекрасным профилем девушки, — знаешь, что я хочу сказать тебе?

— Пока не знаю, — спокойно сказала Вика. — Скажи мне. Ведь у тебя нет от меня никаких секретов?

— Понимаешь, сегодняшнее утро останется для меня самым радостным, самым счастливым в моей памяти.

— Почему? — озарила Вика будущего режиссера мечтательным взглядом.

— Потому что мы вместе с тобой подметали аллеи. Мне хотелось бы так подметать бесконечно.

— Потому что вместе со мной подметаешь аллеи? — удивилась Вика.

— Да.

— И это все? Больше у тебя нет никаких слов?

— Вика, ну, конечно, не все.

— А что еще? Договаривай до конца.

— Об этом после, — уклонился Андрей от ответа.

— Нет, скажи сейчас! — капризно и властно настаивала будущая актриса. — Почему это утро стало для тебя самым радостным и счастливым? Потому что солнышко на небе светит и греет? Или тебе так сильно понравилось, как птички на деревьях красиво поют? Или еще почему-то?

— Вика, ты слишком любопытная.

— Да, я очень любопытная, — не скрывала своих слабостей Вика.

— Я могу сказать тебе, что солнышко, небо, пение птичек здесь ни причем. Хотя все это тоже хорошо и очень красиво.

— А что тогда причем?

— Вика, потерпи немножко. Сегодня вечерком скажу.

— Нет, скажи сейчас, — не могла Вика смирить свое нетерпеливость.

— Вика, мы с тобой сегодня много и хорошо работали. Подметали аллеи, выметали метлой листья с территории парка, запылились основательно. Надо хотя бы умыться, привести себя в порядок. У меня нет сейчас настроения говорить тебе все. Вечером мы пойдем с тобой в город. И я все тебе скажу.

— Андрей, скажи сейчас.

— Не капризничай, Вика. Потерпи до вечера.

Вика вдруг остановилась, как вкопанная, повернулась лицом к Андрею. Лицо ее стало непомерно серьезным и строгим. Словно она намеревалась обвинить Андрея в каких-то тяжких и ничем несмываемых грехах. Андрей знал, что Вика может быстро перевоплотиться. Ведь не зря же она пошла на актерское отделение. На вступительных собеседованиях авторитетная комиссия распознала в ней будущую звезду экрана. Но сейчас совсем забыл об этом. Он растерялся от неожиданности. Вика молча смотрела на него упорным, неподвижным взглядом. И ему показалось, что с ней стряслось что-то нежелательное.

— Я сейчас умру, — неожиданным и грозным предупреждением прозвучал ее голос. На лице ее не было заметно даже ничтожной тени деланой шутливости. Андрей стоял как ошарашенный такой страшной угрозой. Он впал в полное замешательство. Им овладело полное замешательство и, наверное, паническое чувство. Он не знал, что сказать и что делать. В сердце проник легкий суеверный страх.

— Что с тобой, Вика? — не помня, где он находится и что делает, тихо, придавленно промолвил он. — Успокойся.

— Отойди от меня! — вскрикнула она со злом, словно мегера.

— Вика, я тебя люблю.

— Не нужна мне твоя любовь. Отойди от меня.

Вика бросила на аллею все свои орудия труда. И, не посмотрев, куда они упали, громыхнувшись об асфальт, перепелкой порхнула к сиреневым кустам, упала на высокую траву. Голова ее откинулась в сторону и медленно повалилась на большую сломанную ветку. Руки раскинулись широко в стороны. Густые волосы растрепались, перепутались с упавшими от ветра листьями и молодыми побегами сирени. Она лежала на спине. Лежала совершенно неподвижно. На всем ее теле не замечалось даже незначительных признаков жизни. Грудь ее не поднималась. Вика не дышала. Андрею показалось, что она умерла. Сначала он подумал, что она пошутила. Но ведь, как говорят, в каждой шутке есть доля правды. И эта доля правды выросла в глазах, в представлении Андрея до самых трагических размеров. Только сейчас он отнесся к словам Вики о том, что она умрет, с полной серьезностью и ответственностью за ее жизнь.

Перепуганный насмерть будущий режиссер бросил ведро, совок, веник, метлу и опрометью бросился к ней. Встал на колени, склонился над ее головой. У него дрожали руки, как молоточком стучало в висках.

— Вика, что с тобой? — гладил он ее голове, по бледным щекам, надеясь, что она почувствует прикосновение его рук. — Ведь ты не умерла? Правда, не умерла? Вика! Вика! — обезумел Андрей. Он оглядывался по сторонам, надеясь на какую-то помощь.

— Скорая! Скорая! — неистовым голосом закричал он, глядя на городскую трассу, которая была совершенно пуста. Помощи ждать неоткуда. Вокруг не было ни единой души. В дальнем углу парка были двое или трое студентов, но они, закончив свою работу, уже ушли. А в парке беззаботно и весело трещали, свистели, подсвистывали пернатые. Андрей снова склонился над Викой. — Вика, Вика, ты жива? — спрашивал он обессиленным голосом. — Зачем ты умерла? Зачем? Ведь я тебя люблю. Ты слышишь меня? Я тебя всегда буду любить. Я люблю тебя даже мертвую. Ну почему ты умерла?

Вика не отзывалась. Она лежала неподвижно и бездыханно. На лице, на руках ничего не шевелилось. Глаза плотно закрыты. Сломанная ветка смялась, голова ее запрокинулась и упала на кирпич, неизвестно откуда здесь появившегося. Андрей взял новую ветку, осторожно приподнял голову Вики и подложил под нее эту ветку. И вдруг к нему пришла память. Он вспомнил, что в кармане его джинсов лежит смартфон. Он выхватил его из кармана и непослушными пальцами набрал телефон скорой помощи. И ждал ответного сигнала, прижав смартфон к уху.

— Скорая! — заорал он на всю округу, услышав невнятный голос.

— Что случилось? — услышал он твердый женский голос.

— Тут одна девушка умерла! Надо ей помочь! Ее надо оживить! Приезжайте немедленно.

— Андрей! — вдруг послышался женский голос.

Андрей хотел сказать адрес, но не успел. Его правую руку кто-то сжал и вместе со смартфоном отвел от уха, когда он только что хотел сообщить адрес. Андрей повернул голову и увидел Вику, сидящую на траве. Она улыбалась и продолжала держать его руку в своей руке.

— Вика! — лучезарно просиял парень. — Ты жива!

— Жива, Андрюша, жива, как видишь, — как ни в чем ни бывало сказала будущая звезда экрана. — Так что скорая мне не нужна. Не волнуйся. Теперь я знаю, почему сегодняшнее утро самое прекрасное для тебя. Для меня это утро тоже самое прекрасное. Потому что я люблю тебя.

— Вика! — радовался Андрей, словно ребенок, которому родители купили любимую игрушку. — Ну зачем ты так? Ты меня ужасно напугала. Я подумал, что ты действительно умерла.

— Андрей, это моя первая роль, — счастливо улыбалась Вика. — Я просто перевоплотилась.

— Ты прекрасно сыграла свою первую роль. Еще на вступительных экзаменах тебе предсказали карьеру звезды экрана.

— А ты, я уверена, будешь талантливым режиссером. Ну как Чухрай.

— В моем первом фильме обязательно будет сцена уборки институтского парка. Студенты будут подметать аллеи и выметать листья с территории.

— Андрюша, — прерывающимся голосом сказала Вика, — а теперь поцелуй меня.

Они совсем забыли, что им надо идти сегодня на занятия. А в кустах, на деревьях весело трещали, щебетали, пищали, стрекотали, свиристели на все лады птицы, создавая на зависть дирижерам, великолепный концерт, которым никто не дирижировал.

Человекообразное существо

Профессор философии Эльдар Анисимович Нюхин решил написать рецензию на вышедший недавно в каком-то издательстве объемистый труд об истории культуры человеческого рода. Такая очень важная и сложная философская проблема, к тому же недостаточно полно разработанная в науке, по его мнению, достойна самого пристального внимания. Он прочитал уже больше половины этого серьезного исследования и пока был доволен: автор правильно, умно, смело решает вечные, непреходящие вопросы, проблемы культуры. Однако в этой книге были такие мнения, рассуждения, выводы, с которыми он никак не мог согласиться и поэтому задался целью внести некоторые поправки, корректировки, уточнения в общую концепцию, предложенную автором. Читал он неторопливо, вдумчиво, дабы не остались в тени какие-либо погрешности, неточности, которые могли бы исказить основополагающие идеи большого труда.

Эльдар Анисимович всегда читал серьезные труды в полном одиночестве, при котором никто не мешает — ни родные, ни близкие, дальние или недальние, даже жена и внуки. Поскольку было лето и время как раз отпускное, он присмотрел самое подходящее, по его понятиям и внучкам, место для чтения. Такое место он разыскал в самом конце боковой аллеи городского сквера, расположенное от места его жительства на расстоянии неполных пятисот метров, что буквально ничего не значило и не придавало никаких неудобств. Пройти туда и обратно до дома — сущие пустяки. Здесь он сидел в тени берез, кленов, вязов, в полной тишине, на свежем воздухе, что очень важно не только для здоровья, но и для работоспособности. В этом месте не было никого, все отдыхающие сидели на центральной аллее, да и там в будние дни было очень мало народа. В уютном уголке, в котором он обосновался, были только синички, бесшумно порхающие в кустах сирени, черемухи, да голуби, искавшие вокруг его скамейки какие-либо съедобные крошки. По субботам и воскресеньям Эльдар Анисимович не ходил в сквер, так как в эти дни сюда приходило много отдыхающих, здесь громко играла музыка, слышались разные песни, голоса, всякие игры, смех. Все это мешало ему читать и мыслить.

После выходных дней, в понедельник, он снова пришел в сквер и приступил к своей любимой работе. Он читал уже почти три часа, и за это время мимо него не прошел ни один человек, не пробегали со звонкими криками дети. В сквере не было слышно никаких голосов, не слышалась музыка, никто не шумел, ничто не гудело — одним словом, ему никто не мешал плодотворно мыслить и работать. Идеальные условия для изучения серьезного философского произведения. Вокруг слышны только чириканье воробьев да шуршание синичек в густых кустарниках. Но эти звуки приятные, они нисколько ему не мешали.

И вдруг в его смартфоне заиграла мягкая музыкальная мелодия. Он достал смартфон из кармана куртки, прислонил к уху.

— Алло.

— Эльдар, — услышал он голос жены.

— Я слушаю тебя, Маша.

— Эльдар, не пора ли прекращать чтение? Ты уже долго читаешь. Пора обедать.

— Маша, я тоже так думаю. Я закругляюсь. Так что жди меня. Я скоро приду.

Эльдар Анисимович закрыл книгу, положил ее на скамейку, рядом с собой, спрятал смартфон в карман. Спокойно посидел, послушал чириканье воробьев, посмотрел на шустрых синичек и отвлекся от своей работы, которая требовала напряженно думать и глубоко проникать в замыслы автора книги. И, чувствуя полное и отрадное спокойствие, поднялся со скамейки и отправился домой. Он неспешно прошел почти половину пути и вдруг ощутил, что у него пустые руки. В голову со всей силой ударила что ни на есть волна пещерного испуга: он забыл на скамейке книгу. А в маленьком городке такую книгу не купить. И это еще больше его взволновало. И он вернулся к своему месту. А в голове беспокойно крутилась только одна мысль: «лежит ли на месте книга? Не взял ли ее какой-нибудь случайный прохожий?»

Еще издали он увидел на своей скамейке мужчину, который держал его книгу и листал ее неизвестно зачем — там не было никаких картинок. Душа Эльдара Анисимовича окрылилась радостным чувством: книга цела и невредима. Это главное. Он успокоился.

По мере приближения к скамейке все отчетливее, яснее вырисовывался внешний облик мужчины. Ему было на вид лет сорок пять-пятьдесят. У него редкие волосы, спускавшиеся на покатый лоб какими-то смешными кривыми сосульками. На нем была изрядно изношенная потертая куртка, выцветшие старенькие джинсы. Ноги он вытянул вперед, и Эльдар Анисимович заметил, что туфли мужчины очень старые и скособочены.

— Здравствуйте, — с улыбчивой вежливостью сказал профессор.

— И вам желаю здоровья, — с чувством безразличия ответил мужчина, закрыл книгу и, держа ее в руках, положил на колени.

— Вы знаете, я на этой скамейке читал эту книгу и забыл ее, когда пошел домой, — сказал он в высшей степени вежливо и протянул руку чуть ли не до самой книги, — дайте мне ее, пожалуйста.

— А я вас здесь не видел, — скептически ухмыльнулся мужчина. — Вы читали ее или кто еще — одному Богу известно.

— Эта книга моя, — резко сказал Эльдар Анисимович. — Дайте мне ее.

— А чем вы докажите, что это ваша книга?

— На триста восьмой странице есть лист бумаги, на котором записаны мои замечания по поводу различных положений автора.

Незнакомец открыл названную страницу.

— Все правильно, — сказал он с какой-то странной усмешкой.

— Это моя книга. Дайте мне ее сюда, — снова протянул профессор свою руку. — Это мой почерк. И книга моя. Я своей рукой делал все замечания в этом листе. Дайте сюда книгу!

— А как вы докажете, что это ваша рука?

— Да хватит вам дурочку играть! — не на шутку рассердился профессор. — Отдайте мне мою книгу! Иначе я вызову полицию. Я сейчас вызову полицию.

— Вызывайте, — ни одним глазом не моргнул незнакомец. — А что сделает ваша полиция? Она ничего не докажет и доказывать не будет. Так что у вас ничего не выйдет. Вы не докажете, что это ваша книга и что на этой скамейке вы читали эту книгу.

— Слушайте, я доктор философских наук, профессор, — нервничал Эльдар Анисимович. — Меня попросили написать рецензию на эту книгу. Эта книга о развитии культуры человечества. Через неделю мне надо отправить рецензию в университет. А вы задерживаете меня своими глупостями. Не будьте посконным мужиком. Дайте мне книгу.

Незнакомец после всех этих слов рассмеялся так, как будто ему рассказали очень интересный анекдот. Его плечи подрагивали от смеха, глаза его прижмуривались и насмешливо смотрели на профессора, он хихикал и неизвестно сколько времени мог продолжаться весь этот концерт. Эльдар Анисимович решил воспользоваться расслабленным состоянием этого посконного мужика и пошел, как говорится, ва-банк — он вознамерился молниеносно выхватить книгу, но у него эта затея не получилась.

— А мне, знаешь, — перестал незнакомец хихикать, и одутловатое его лицо стало серьезным, — плевать на то, что вы профессор, мне плевать на вашу рецензию и на всю культуру человечества. Я вот что скажу. Подумайте, как вы можете вернуть себе эту книгу. Вы профессор и, видимо, глубоко думаете, — все время лыбился незнакомец.

— А что тут думать? Книга моя, и ты обязан мне вернуть ее. Если, конечно, у тебя есть совесть.

— Плевать мне на совесть. Думай, профессор. Я скоро ухожу. Мне некогда болтать с тобой о всяких пустяках. Думай, думай. У тебя есть только один выход.

— Какой? — обрадовался Эльдар Анисимович, продолжая стоять перед этим паскудным незнакомцем в надежде, что ему все-таки удастся взять у него свою книгу.

— Купи у меня эту книгу, — настырно смотрел незнакомец на профессора.

— Но это моя книга. Ты думаешь, что говоришь?

— Я-то думаю. А ты вот не думаешь, хотя и профессор. Я сейчас ухожу. И заберу эту книгу. Она моя. И все тут.

— Какой выход — говори, — устал Эльдар Анисимович разговаривать с этим придурком.

— Купи у меня эту книгу и будешь спокойно ее читать и писать рецензию.

Эльдар Анисимович понял, что с этой обезьяной у него ничего не получится.

— Сколько тебе надо заплатить? — спросил он.

— Сейчас книги дорогие. А эта тем более. Смотри, какая тяжелая, — понянчил он книгу на руках.

— Сколько хочешь получить, — профессору стало уже отвратительно смотреть на это существо, перед которым он стоит вот уже полчаса.

— Пять тысяч.

Эльдар Анисимович дрожащими пальцами вытащил из бокового кармана пиджака пятитысячную купюру и отдал ее этому человеку, а может быть, как подумал он, и не человеку, а Бог знает кому.

Дома его с нетерпением ожидала жена.

— Где ты пропадал до сих пор? — с тревогой в голосе спросила она.

— Маша, я имел дело с человекообразным существом.

— Это что за существо такое? — с удивлением спросила супруга.

Эльдар Анисимович все рассказал ей. Рассказал подробно и обстоятельно.

— К сожалению, есть еще такие существа, — сказала она и пошла на кухню собирать обед.

Прекрасная заря

По выходным дням молодые супруги читали стихи Пушкина, Лермонтова, Есенина, сонеты Шекспира, Петрарки, были неравнодушны ко многим другим звездам мировой и русской поэзии. Они каждый раз садились на диван и поочередно читали то, что им нравилось больше всего. У них была небольшая библиотека, подаренная им бабушками и дедушками как с одной, так и с другой стороны.

— Вадим, что сегодня будем читать? — спросила Эльвира в одной из летних воскресений.

— Мне хочется прочитать стихотворение Пушкина «Деревня». В школе мы его не читали. Учительница нам о нем ничего не говорила. Я сам это стихотворение прочитал, и оно мне очень понравилось. Но это было давно. Лет семь наверняка прошло, а может и больше. А ты что хотела бы почитать сегодня?

— Как ты, так и я, — с чувством солидарности ответила Эльвира.

Во второй половине дня, ближе к вечеру, погуляв с своим сыном Максимом, малышком пяти с небольшим лет, Вадим достал из нижнего шкафа том Пушкина, уселся на диван рядом с женой.

— Я прочитаю стихотворение «Деревня», а потом ты что-нибудь прочитаешь. Ты лучше меня читаешь, выразительнее, — сказал он. — Договорились?

— Посмотрим, — загадочно ответила жена.

Максим, как и всегда по выходным дням, когда не был в детском садике, взялся за свои любимые игрушки. В этот раз он притащил в холл игрушечную железную дорогу, представлявшую собой пластиковые, эластичные и очень легкие рельсы, которые можно легко сделать круглыми или какими-то еще. По железной дороге не очень быстро бегал поезд, состоящий из электровоза и нескольких маленьких пластиковых вагончиков. В электровозе есть батарейка, она и гоняла этот поезд, и от нее впереди горела маленькая, но яркая лампочка. Во время движения электровоз слегка посвистывал, колеса, вращаясь на рельсах, тихо шуршали и даже немножечко постукивали на рельсовых стыках. Максим устраивался на корточках посредине круга, нажимал на кнопочку на электровозе, и поезд начинал бежать по рельсам. Он блаженствовал, радовался, смеялся, наблюдая за этой сказочной картиной, глазки его горели неослабевающей детской восторженностью. С корточек Максим присел на коленочки и потихоньку передвигался по кругу вслед за поездом. Когда ему надоедало это занятие, он нажимал на кнопку и поезд останавливался. Он рассматривал рельсы, бросал их на пол, будто стараясь проверить их прочность, осматривал колеса электровоза и вагончиков, крутил их, пытался сам, без включения батарейки, передвигать поезд по рельсам, но это получалось у него плохо и неинтересно. Прошло немного времени, он снова включил батарейку, и поезд побежал по кругу, а он наблюдал за ним, радовался и смеялся.

А взрослые в это время наслаждались поэзией. Вадим с выражением прочитал стихотворение Пушкина «Деревня». Последние слова прочитал с особой проникновенностью и с чувством выразительности:

«Увижу ль, о друзья! народ неугнетенный

И рабство, падшее по манию царя,

И над отечеством свободы просвещенной

Взойдет ли наконец прекрасная заря?»

Дочитав стихотворение до конца, Вадим закрыл книгу и посмотрел на жену.

— Тебе понравилось, как я прочитал? — спросил он.

— Очень даже понравилось. С чувством, выразительно и вдохновенно. Молодец.

— Ты читала это стихотворение?

— Ну а как же? — удивилась Эльвира. — У меня бабушка и мама учителя русского языка и литературы.

— Наизусть не знаешь?

— Нет.

— А я знаю. Очень сильное стихотворение. Особенно мне нравятся последние строки:

«Увижу ль, о друзья! народ неугнетенный

И рабство, падшее по манию царя,

И над отечеством Свободы просвещенной

Взойдет ли наконец прекрасная заря?» — прочитал он с еще большим вдохновением и с более возвышенным чувством.

— Сильно сказано, — выразила свое суждение Эльвира. — Пушкин есть Пушкин.

— Сейчас ты будешь читать, — сказал Вадим.

— Найди стихотворение, которое ты хочешь послушать. И я прочитаю.

И вдруг совсем неожиданно из холла стремительно выбежал Максим. Родители подумали, что он чего-то, видимо, испугался и прибежал к ним, но тут же увидели, что мальчик улыбался и все его личико веселенькое, радостное, а в синеньких глазках светится какое-то наивное детское желание, причем очень нетерпеливое и даже серьезное. И они решили, что сын не зря прибежал. Максим подбежал к отцу, положил свои розовенькие ладошки к нему на колени и вопросительно присмотрелся на отца.

— Пап, — хрустальным колокольчиком прозвенел его тонкий голосок.

— Ты что, Максим? Кушать захотел? Тогда к маме обращайся, — с улыбкой сказал отец.

— Я кушать не хочу! — прозвенел хрустальный колокольчик.

— А что ты хочешь?

— Что такое прекрасная заря?

Максим не выговаривал четко букву «р». Видимо, язычок его поднимался к верхнему небу, и эта буква получалась как бы недоговоренной, нечетко произнесенной. Но все это у него так мило и забавно получалось, что родители умиленно улыбались, радовались и чувствовали себя счастливыми, глядя на сына.

— Какая заря? — удивился отец. Да и мама тоже удивлялась.

— Ты сейчас сказал, что взойдет прекрасная заря, — серьезно и требовательно смотрел Максим на отца. Прямо ему в глаза.

— А зачем тебе нужна эта заря?

— Какая она есть? — интересовался Максим.

— Заря? — немножечко подрастерялся отец.

— Да, заря. Черная или красная?

— Заря не бывает черной, — разъяснял Вадим. — Она всегда яркая, красивая, красная.

— Она блестящая и красная? — задумчиво вперился Максим в какую-то одну точку на сорочке отца, не отнимая своих ладошек с его колен.

— Да, блестящая и красивая.

— Она уже взошла?

— Нет, она не взошла.

— А когда она взойдет? — разыгралась любознательность мальчика. — Скоро или нет?

Отец серьезно задумался над тем, что сказать сыну. Максим смотрел на него все время в ожидании ответа. Отец хотел сказать, что заря взойдет не скоро, но передумал: еще несмышленому мальчику нельзя так говорить, потому что он наверняка хочет, чтобы заря взошла.

— Заря должна скоро взойти, — сказал отец. — Ты хочешь, чтобы она взошла?

— Да, хочу. Она сегодня взойдет? — с детской наивной надеждой, спросил Максим.

— Об этом никто не знает, — с изумлением смотрел отец на сына.

— А где она взойдет?

Отец и мать сдержанно рассмеялись. Эльвира поправила Максиму воротничок сорочки, сбившийся немного в сторону, чистеньким платочком вытерла ему пухленькие разрумяненные щечки, чем-то напоминающих прекрасную зарю его жизни, которая уже взошла.

— Она всходит на небе.

— На небе? — внимательно смотрел Максим на отца.

— Да, на небе.

Мальчик замолчал, уставившись в одну точку на сорочке отца. Губки его были плотно сжаты. Казалось, что он думает сейчас о чем-то большом и важном в его понимании.

— На небе! — с неизъяснимой радостью вдруг тонким голоском вскрикнул он.

— Да, — утвердительно сказал отец. — Максим, мы потом поговорим еще об этой заре. А сейчас иди в холл и поиграй еще.

— А то поезд твой стоит на одном месте и ждет тебя, — присоединилась к разговору Эльвира. — Ты нажми на кнопочку на электровозе, и поезд побежит по рельсам. А ты будешь на него смотреть.

Максим отнял свои ладошки от колен отца и с такой же быстротой, с какой прибежал, удрал в холл играть.

Читать стихотворение настала очередь Эльвиры. Она решила прочитать стихотворение Пушкина «К морю». Предпоследнюю строфу она прочитала с особо глубокой нежностью и любовью:

«Прощай же, море! Не забуду

Твоей торжественной красы

И долго, долго слышать буду

Твой гул в вечерние часы!»

Они еще читали стихи. Первый том трехтомника великого поэта то и дело переходил из рук в руки. И, наконец, супруги решили, что на сегодня хватит.

— А что-то Максима не слышно, — спохватилась мама. — Не слышно ни одного шороха, не слышно свиста электровоза — какая-то тишина подозрительная установилась.

Она опрометью вскочила с дивана и бросилась в холл. Вадим последовал за ней, но не с такой скоростью.

— А где же Максим? — вся побледнела она и стала белой, как мел.

— Не знаю, — в растерянном недоумении пожал плечами отец и съежился, превратившись в маленького карлика.

Супруги кинулись в комнату, в которой читали стихи, потом в детскую, из нее бросились в спальную комнату. Максима нигде не было.

— Где же он? — дрожащим голосом спросила Эльвира неизвестного кого.

— Правда, где он? — вторил супруге Вадим.

— Максим! Где ты? Мы тебя ищем! Если спрятался — выходи. Мы тебя все равно найдем! — громко говорила Эльвира, поворачиваясь вокруг своей оси, чтобы голос ее расходился во все стороны.

— Помнишь, — с хлипкой надеждой сказал Вадим, — года три назад, когда ему было еще три годика, он залез в платяной шкаф и сидел там тихо и смирно до тех пор, пока мы его не нашли там. Мы причем звали его, а он не вылезал из шкафа.

Они молниеносно распахнули платяной шкаф, засунули в него свои головы, пошарили глазами и руками по его пространству, по всем углам — Максима не было.

— Куда он мог влезть! — дрожала как в ознобе Эльвира. — В сервант он не влезет, — и, подойдя к серванту, раскрыла нижние створки. — Здесь все забито посудой и другими вещами. Здесь нет места для него. Мы под кроватью в нашей спальне смотрели? — и по ее бледному лицу скользнула тень виртуальной надежды.

— Нет, не смотрели, — сказал Вадим.

Кинулись в спальню, влезли под кровать. И, хотя ясно было видно, что Максима здесь не было, все равно внимательно осмотрели все пространство под кроватью, даже постучали зачем-то по паркетному полу.

— Куда же он мог деться, Вадим? — не своим голосом спросила Эльвира. — Может быть его у нас украли?

— Каким образом? — спросил Вадим.

— А каким образом бандиты открывают входную дверь и крадут все, что попадется под руку? Их сейчас тьма-тьмущая развелось.

— Да нет, это невозможно, — не согласился Вадим. — Это невозможно.

— От входной двери до холла рукой подать. Все возможно.

— Нет, нет, — снова не согласился Вадим.

Парализованные, сбитые с толку неимоверным страхом, родители метались по квартире в поисках сына. Заглядывали, совали носы во все уголки, трещинки, ползали снова под кроватью, искали на кухне, заходили в туалет, в ванную комнату, открывали обувную полку.

Стало уже темнеть, и Вадим включил свет, надеясь, что он поможет в их поисках.

— У нас балкон не закрыт! — обнаружил он на свету небольшой проем между дверью и стеной.

Супруги очумело рванулись к балкону, открыли дверь настежь и обомлели, обалдели и, кажется, потеряли дар речи. Положив ладошки на перила, Максим смотрел в раскрытое окно балкона на темное вечернее небо. Смотрел завороженно и отрешенно от всего. Он даже не оглянулся, как будто не слышал, что на балкон пришли родители.

— Максим, ты что высматриваешь на небе? — спросил отец.

— Там ничего интересного нет, — все еще пребывая в полусознательном состоянии, сказала Эльвира.

— Нет, есть! — решительно возразил Максим.

— Максим, что ты хочешь увидеть на небе? Оно совершенно пустое, звезды еще не зажглись. Там ничего нет.

— Я жду, когда взойдет прекрасная заря, — не поворачиваясь к отцу, сказал Максим.

— Она не взойдет, — все еще не отошла Эльвира от нервной дрожи.

— Пушкин сказал, что взойдет, — прозвучала истина в устах младенца. — Я слышал, как папа читал стихотворение.

— Она не скоро взойдет, — сказал отец.

— А когда она взойдет?

— Максим, никто не знает, когда она взойдет, — старался отец убедить сына.

— Правильно сказал папа, — согласилась Эльвира. — Никто не знает. Пошли, Максим, — взяла она сына за ручку, — сейчас поужинаем и спать.

Человек с большой буквы

Рано утром Нина Федоровна собралась на работу. Вышла на улицу и удивилась: ужасно сколько снега выпало за ночь. Наверное, всю ночь шел беспрестанно. Все пространство вокруг как будто покрылось кипельно белой новенькой скатертью. Деревья, словно на каком-то празднике, стоят в белом убранстве, кусты жимолости едва виднеются из-под снежных шапок. Но ее ожидало новое удивление, которое не было для нее большой новостью, удивление, смешанное с чувством тихой, но глубокой восторженности. Все пешеходные дорожки, тропинки, проложенные, протоптанные за многие годы жильцами ТСЖ в дворовом сквере, были освобождены, аккуратно расчищены, с какой-то прямо-таки необыкновенной любовью, от снежных заносов, завалов, сугробов, которые могли бы затруднять людям проход через сквер на улицу. Все дорожки расчищены, подметены так, как будто на них расстелены белые коврики, совершенно неразличимые от снега. Но ее удивление подскочило выше облаков, когда она прошла вдоль всего двенадцатиэтажного дома, в котором жила не один год. Все подъезды были совершенно чисты от снега. Сколько же надо покидать лопатой снега, чтобы все проходы, все подиумы и ступеньки были свободны для жильцов дома. И проезжая полоса вдоль дома так вычищена, разметена от снега, что по ней хоть на боку катись и нигде не почувствуешь даже маленькую преграду. Снег большими кучами лежал за пределами этой полосы, в просветах между деревьями. И Нина Федоровна невольно подумала о том, сколько же надо было поработать далеко не молодому дворнику Тихону Петровичу, чтобы навести такой, можно без преувеличения сказать, идеальный порядок для всех жильцов дома. Это самый настоящий для них подарок. Снег мягко и звучно похрустывал под ее зимними сапожками, и ей казалось, что во всех этих нежно хрустящих звуках слышится что-то музыкальное, словно рядом идет какой-то концерт. Свернув в сторону от угла дома и пройдя по узкой пешеходной дорожке, тоже идеально вычищенной и подметенной так, что виднелся асфальт, она увидела дворника, который жил с ней в одном подъезде, только на разных этажах. Он был в длинном ватнике, в шапке-ушанке с поднятыми и завязанными на затылке ушами. Дворник, перегнувшись почти пополам, держа обе руки перед самым животом и крепко сжимая ими черенок фанерной лопаты, по принципу бульдозера сдвигал снег до самого края дороги, в сторону уснувших в утреннем молчании берез и кленов. Сдвинул порцию снега в положенное место, он выпрямился, сдвинул шапку на затылок и решил, видимо, немного отдохнуть. Он поставил лопату перед собой и оперся о ее конец обеими руками.

— Здравствуйте, Тихон Петрович! — тепло и нежно прозвучал голос Нины Федоровны.

Тихон Петрович еще больше сдвинул шапку на лоб и медленно обернулся.

— Здравствуйте, Нина Федоровна! — бойким голосом приветствовал он хорошо знакомую женщину. На легком морозце его щеки, несмотря на немалый возраст, порозовели, придавая ему свежесть молодости… Ему было далеко за семьдесят, но он смотрелся еще сильным, бодрым, энергичным старичком, способным к трудовой деятельности.

— Тихон Петрович, — ласково улыбалась Нина Федоровна, — я не перестаю удивляться вашей работоспособностью и вашей добросовестностью. Вы, я уверена, самый лучший дворник во всем нашем городе. Как вы всегда чисто убираете всю нашу дворовую территорию! С такой тщательностью и скрупулезностью, будто готовитесь к приезду высокого начальства, которое решило проверить вашу работу. Вы очень добросовестный человек. Такие, как вы, не так уж часто встречаются. Все жильцы нашего дома очень благодарны вам за все, что вы для них делаете. А сегодня вы, я уверена, совершили самый настоящий героический поступок. Сколько снегу навалило за одну ночь. Подумать даже страшно. Но вы все расчистили, разгребли, подмели и как на блюдечке преподнесли всем нам своеобразный подарок. Низкий поклон вам за это, — и поклонилась, словно перед иконой.

— И откуда взялась эта снежная прорва, — спокойно взглянул дворник на небо, сплошь закрытое темным слоем облаков, бегущих к горизонту. — Начал сыпать после полудня и валил почти до четырех часов утра. Я не видел на своем веку такой страсти. Как занавеской какой все закрылось от человеческих глаз. Деревьев не было видно на расстоянии трех метров.

— Вы, конечно, очень рано вышли расчищать?

— В четвертом часу утра снег значительно поредел. Уже не то, что было до этого. Деревья обнажились, стали видны. Вроде бы наступило какое-то прояснение. Ветер почти затих. Снег шел, но уже не мог намести большие сугробы. Одним словом, стихия начала засыпать, отдыхать, — шуточным тоном сказал дворник. — И как раз в это время я вышел. Ночные фонари у нас хорошо светят. И я приступил к работе.

— Четырех часов еще не было, а вы вышли работать? — огорченно-удивленно округлились глаза Нины Федоровны.

— А что вы думаете, Нина Федоровна? — спокойно возразил дворник. — А если бы я вышел в пять или в шесть часов? Что было бы тогда? Утром люди идут на работу, по разным делам, кто куда. Идут врачи, учителя, рабочие, идут дети в школу. Мамы и бабушки ведут малолеток в детские садики. А сколько инвалидов в нашем доме? Их немало. У одного ноги нет, на костылях прыгает как заяц, а у многих ноги так болят, что на них трудно ходить. Есть такие, которые из-за болезни передвигаются как черепахи. Всякие есть. Что было бы с людьми, если перед подъездами лежали сугробы? Я решил, что надо скорее идти разгребать сугробы, чтобы люди спокойно, без лишних проблем могли идти по двору и выйти из подъездов. Я сам еле открыл наружную дверь, потому что ее почти до половины засыпало снегом. И представьте себе, что кто-нибудь упал, поскользнулся и легко или сильно ушибся, получил какую-нибудь травму? Я обвинил бы в этом не Бога, а самого себя. Мне было бы стыдно не только перед нашими жильцами, но и перед всем миром. Моя совесть взорвалась бы в моем сердце, и я нигде и никогда не нашел бы себе покоя. Некоторые говорят — на все воля Всевышнего, а мы, маленькие людишки, не причем. Это говорят скверные, бессовестные люди. Другие говорят: «Стыд не дым, глаза не выедает». Тоже паршивые, бессовестные люди. Я вот что скажу, — провел Тихон Петрович морщинистой ладонью по лбу. — Я не думал о совести. Я думал о людях. И поэтому старался все сделать для них. И расчистил, устранил все завалы, посыпал песком там, где надо. И я считаю, что каждый человек на своем рабочем месте должен, обязан по зову своей души, совести думать о людях. Человек, который не думает о других людях, — это дерьмо, а не человек, — с какой-то внутренней, глубинной злостью сказал дворник. И еще я хочу сказать вам, Нина Федоровна, вот что. Вы удивлялись, что я так рано вышел разгребать снежные заносы. Я должен был все сделать до той минуты, когда рано утром взрослые, дети, инвалиды, больные начнут выходить из своих квартир по своим делам. И к этому времени я все приготовил, посыпал все ступеньки, дорожки песочком.

Нина Федоровна смотрела на дворника широко открытыми глазами, чтобы, наверное, лучше видеть его, лучше наблюдать за выражением его лица, глаз, лучше видеть его широкую душу. Каких только эмоций, чувств не было на ее открытом, благородном лице? Восхищение, восторженность, упоение, гордость за то, что была в хороших отношениях с этим замечательным человеком.

— Спасибо Вам, Тихон Петрович, за всё, за все ваши старания, за то беспокойство, которое вы неустанно испытываете за всех нас, — чуть ли не прослезилась Нина Федоровна. Сейчас он был у нее на первом месте в ряду тех ее знакомых и близких, которых она бескорыстно любила и уважала. — Вы Человек с большой буквы.

— Спасибо вам за добрые слова, — тихо сказал дворник. — Неважно, с какой буквы. Главное — быть человеком.

Самое прекрасное

Они любили друг друга, но каждый упорно скрывал свои истинные чувства. Настя вполне резонно считала, что парень первый должен признаться в любви к девушке, если, конечно, любит ее. А Жора мешкал, все чего-то выжидал, хотя полюбил Настю чуть ли не с первого взгляда. Но все же упорно стоял на том, что через неделю после знакомства с девушкой слишком рано признаваться в таком серьезном и трогательном чувстве. Парень он был расчетливый и осторожный: а вдруг Настя не поймет его и легкомысленно отнесется к его сердечным излияниям. Это может основательно уязвить его мужское самолюбие. Однако тайное рано или поздно становится явным. Шила в мешке не утаишь. Такие чувства с магической силой вольно или невольно стремятся вырваться на бескрайний простор.

На очередное свидание Настя пришла, как и всегда, позже назначенного времени. Она была убеждена, что девушка по всем писаным и неписаным правилам и законам должна приходить на свидания хотя бы с небольшим опозданием. И от этого правила ни за что не хотела отступать.

Жора ожидал ее около кинотеатра, недалеко от входа в летний кассовый зал.

— Приветик! — жизнерадостно улыбалась Настя.

— Привет! — повеселел Жора, глядя в сияющие небесной синью глаза девушки.

— Куда сегодня двинем? — спросила Настя.

— Куда скажешь, туда и пойдем.

— Я хочу просто побродить по городу, — выразила свое желание Настя. — Поболтаем о чем-нибудь, посмотрим на окружающий мир. Не хочется сидеть в сквере на скамейке. Хочется каких-то новых, интересных ощущений.

— Твое предложение принимается, — беспрекословно согласился Жора. — Как ты скажешь, так и будет.

— И молодые люди неторопливо пошли по тротуару, беззаботно взирая на все, что попадалось в поле их зрения. Вечер выдался довольно прохладным и поэтому не очень приветливым. Был конец августа. С арктических широт дул колючий, пронизывающий ветерок, заставлявший помечтать о теплой одежде. Молодые люди говорили о погоде, о предстоящих занятиях в университете. Жора увлеченно рассказывал, чем он занимался сегодня в течение дня. Настя делилась впечатлениями о концерте, который слушала по радио. Говорили обо всем, что только придет на ум. И не замечали всей злости северного ветра, который не ослабевал, а напротив, с каждой минутой становился все сильнее и яростнее.

— Жора, — вдруг тревожно сверкнули глаза Насти, — а что-то ты охрип? Ты заболел?

Она пристально присматривалась к своему спутнику, стараясь понять, в чем дело. Она была весела и разговорчива, пока не обратила внимание на то, что голос у Жоры становится стабильно хриплым. И к этому обстоятельству не могла отнестись равнодушно и безразлично.

— Я сегодня бегал в парке, — признался Жора. — Кругов десять дал. Жарко стал, сильно вспотел. Я взял и разделся до пояса. И сейчас чувствую, что немного простудился. Да это все ерунда. Это сейчас все пройдет. Стоит ли об этом думать?

Настя насторожилась, забеспокоилась. И решила помочь Жоре избавиться от этого, пока не очень серьезного недуга.

— Об этом нельзя не думать, — серьезно возразила девушка. — Ты заболел, Жора. Может, ангина приключится. Ты измерял температуру?

— Да все у меня нормально! — храбрился парень. — Настя, это мелочи жизни.

— Это такие мелочи, мимо которых ни в коем случае проходить нельзя. Ты измерял температуру? — властно повторила свой вопрос Настя.

— Нет, не измерял. Зачем это нужно? Все пройдет.

Настя остановилась, внимательно присмотрелась к Жоре, пытаясь обнаружить у него признаки температуры. Опустив дамскую сумочку до локтевого сгиба правой руки, она прислонила ладонь к его лбу. И держала ее почти целую минуту.

— Жора, у тебя есть небольшая температура, — предупреждающим тоном сказала Настя. — Ты простудился. Надо срочно что-нибудь делать.

— Да брось ты! — не сдавался Жора. — Никакой температуры у меня нет.

— Нет, — не согласилась Настя, — ты можешь заболеть. Я хоть еще не закончила мединститут, но знаю, что говорю. Я не хочу, чтобы ты болел. А потому буду тебя лечить.

— Настя, не обращай внимания на эти мелочи.

Настя ничего не ответила на эти слова. Она быстрыми движениями пальчиков застегнула куртку Жоры на все пуговицы. Потом застегнула верхнюю пуговичку сорочки. Жора вел себя послушно и позволял Насте делать все, что она захочет.

— Чувствуешь, какой ветер холодный. Голос тебя полностью выдает. А теперь слушай меня внимательно. Ты сейчас стой здесь, а я быстро сбегаю в аптеку. Она тут рядышком. Я приду минут через десять.

— Да не выдумывай, Настя, — противился Жора. — Зачем тебе аптека понадобилась?

— Это ты не выдумывай. Аптека тебе нужна, а не мне. Стой здесь и жди меня.

Дробно стуча по асфальту каблучками своих замшевых туфелек, Настя быстро, чуть ли не рысью, отправилась в аптеку. На ходу вынула деньги из сумочки, чтобы сократить время пребывания в аптеке хотя бы на одну-две минуты. Парню нужна была быстрая и эффективная первичная помощь.

Из аптеки она прибежала ровно через десять минут. В одной руку держала одноразовый стаканчик с каким-то прозрачным настоем.

— Возьми стаканчик, — не подошла она, а скорее подлетела, словно ласточка, к Жоре. — Это фитонастойка. Очень полезна при простуде. Но сейчас не пей, подожди.

— А зачем тогда нужна настойка?

— Сейчас узнаешь. Не спеши.

С торопливой суетливостью, словно в запасе не было ни одной секунды свободного времени, Настя достала из кармана вязаной кофточки упаковку с таблетками аспирина. Достала одну таблетку и поднесла ее ко рту Жоры.

— Может, не надо, — тихо сказал Жора.

— Выпей таблетку, — не допускала Настя никаких возражений. — Это аспирин. И запей фитораствором. Это поможет тебе.

Жора сделал все, что сказала Настя. Одноразовый стаканчик выбросил в мусорницу, стоявшую поблизости.

— А дальше что? — с усмешкой спросил он, вытирая губы ладонью.

— Сейчас все узнаешь.

Настя достала из сумочки купленный в аптеке термометр, расстегнула на сорочке Жору одну пуговицу и засунула термометр ему подмышку. И застегнула пуговицу.

— А теперь можем идти дальше, — сказала она с чувством выполненного долга. — Через десять минут посмотрим температуру. Если есть температура, я отведу тебя домой. Хорошо, что мы живем в одном доме.

— И даже в одном подъезде, — конкретизировал Жора.

Молодые люди неторопливо двинулись по тротуару к центру города.

Ровно через десять минут Настя вытащила термометр и прямо на ходу посмотрела температуру.

— Что там? — поинтересовался Жора.

— Тридцать семь и одна. Ты болеешь, Жора. Тебе надо лечиться. И по этой причине ты должен быть дома. Тебе нужно тепло, — повелительно сказала Настя.

— Да никуда я не пойду! — решительно запротестовал Жора. — Я хочу идти с тобой. Такой прекрасный вечер. А ты меня гонишь домой. Ни за что не пойду домой. Там нечего делать. В крайнем случае подойдем к нашему дому и будем там стоять.

— Жора, на улице холодно. Скоро наступит ночь. А ночью всегда холоднее. Ветер с холодной стороны. С севера, а не с юга. А у тебя горло болит и температура. Тебе сейчас надо обязательно находиться дома, — убеждала Настя непослушного парня. — Тогда и горлышко твое перестанет хрипеть.

Жора промолчал. Только как-то вскользь взглянул на Настю и перевел взгляд на ее голубенькую косыночку, которая была на ее шее.

— Настя, дай мне свою косыночку, — неожиданно попросил он.

— Зачем? — не ожидала девушка такой просьбы.

— Она будет защищать мое горло от холодного ветра.

— Жора, ну как эта косынка может защитить твоей горло от холодного ветра? — удивлялась Настя. — Косыночка шелковая, тонюсенькая. Тебе нужно что-нибудь теплое, шерстяное.

— Тебе жалко косыночку? — с упреком сказал Жора.

— Жора, какой ты все-таки противный. Мне не жалко косыночку.

— Тогда повяжи ее вокруг моей шеи. Она согреет меня от любых морозов, от любых ветров.

— Жора, ты просто несносный! Мне ничего для тебя не жалко, — не без кокетства сказала Настя.

Она в мановение ока сорвала с себя косынку и, не останавливаясь, повязала ее вокруг шеи Жоры. Кончики косынки запрятала под куртку.

— Теперь я надежно защищен от всех самых лютых ветров, — самодовольно улыбался Жора, беря Настю за руку. — Мне теперь не страшен ни один черт.

— Моя косыночка никак не может защитить тебя от всех ветров. Тем более самых лютых, — не соглашалась Настя. — Я сейчас приведу тебя прямо в твою квартиру, а сама спокойно пойду домой. Тебе надо лечиться. А для этого надо быть дома, в тепле. И не сопротивляйся! Тебе нужно настоящее тепло, а не мнимое, — тревожилась она за здоровье парня. — Косынка не даст тебе никакого тепла.

— Настенька, твоя косынка греет меня лучше всякой печки, — крепко сжал Жора руку девушки.

— Это как же она может тебя согреть? Я что-то не понимаю.

— А я знаю. Ты заметила, что я уже почти перестал хрипеть. Это значит, что твоя косыночка хорошо греет меня и мое горлышко.

— Так быстро тебя согрела? Я сомневаюсь.

— А ты знаешь, почему она меня так быстро согрела?

— Почему? — с интенсивным ожиданием взглянула Настя на парня.

— Все очень просто.

— Почему, скажи? — заинтересовалась Настя, озаряя Жору солнечной улыбкой.

— Потому что она твоя. Вот почему. Я чувствую тепло от твоей косыночки. Это тепло перешло ко мне через твою косыночку. Теперь ты поняла, почему твоя косыночка такая волшебная.

За время знакомства с Жорой Настя впервые услышала от него такие необыкновенные, приятные, очень хорошие слова. Она почувствовала в них теплое, необыкновенное отношение к себе.

— Ты серьезно говоришь?

— Даже очень серьезно, — улыбался Жора, сжимая ладошку девушки.

— Жора, а что бы это значило? Ты не можешь сказать?

— Могу.

— Тогда скажи. Не молчи.

— Я люблю тебя, — тихо сказал Жора.

Настя зашла впереди Жоры, и они остановились.

— Неужели это правда? — сказочно сияли глаза в серебряном свете луны. — Я так ждала этих слов!

— Я люблю тебя, — повторил Жора. — Мне хочется расцеловать тебя. Но я боюсь, что ты заболеешь от меня.

— Я не заболею от тебя.

— Почему ты так думаешь?

— Потому что я люблю тебя. Как хорошо, что мы любим друг друга. Любовь самое прекрасное, что может быть в жизни человека.

— Жора, целуй меня, — со страстью прошептала Настя, вскидывая руки за голову парня.

Они обнялись. Жора не мог проигнорировать желание девушки.

— Настя, как не хочется уходить домой, — сказал Жора. — А ты провожать меня домой.

Настя приложила ладонь ко лбу Жоры.

— Лоб у тебя сейчас нормальный. Не горячий. Температура у тебя маленькая. Всего тридцать семь и одна десятая. При такой температуре не дают даже больничный лист. Так что мы не пойдем домой. Мы будем стоять около дома.

Настя приподнялась на цыпочки, обвила Жору обеими руками за шею и поцеловала в губы.

Темно-голубое небо сплошь усеялось россыпями больших и маленьких звезд, среди которых величаво красовалась луна. Она смотрела на влюбленных и как будто улыбалась.

Самый главный документ

Рано утром Митрофан Тинкин отправился в близлежащее село по делам бизнеса. Эти дела никогда, ни днем, ни ночью, ни в праздники, ни в будни, не сходили у него с повестки дня. Вопрос, хотя был очень важный и сложный, но он был уверен, что полностью разрешит его не более чем за полчаса. Он очень дорого ценил время — каждую минуту и секунду. Иначе в бизнесе, по его понятиям, нечего делать. Каждую единицу времени Тинкин соизмерял с тем, что он сделал за один день, за неделю или за месяц. А для этого надо думать, считать все то, что поддается не только денежным расчетам, но и временным. Он сам работал как вол и со своих работников требовал не просто полной отдачи своих сил, но и вообще предельного, до отказа максимального напряжения физических и всех прочих возможностей как можно в более короткий промежуток времени.

Село, в которое он ехал на своем внедорожнике, было не так далеко от города, в котором он жил. И он выжимал из него все технические соки, чтобы сэкономленное время употребить на конкретные дела. Во время езды, как он считал, время растрачивается зря, без практической пользы. Джип мчался на всех парах, обгонял весь колесный транспорт, мчавшегося впереди него.

В селе он пробыл не менее часа. Сельский предприниматель оказался человеком деловым и после некоторых сомнений и колебаний согласился с условиями Митрофана. И городской бизнесмен заспешил к джипу. И вдруг, откуда ни возьмись, перед ним объявились двое молодых парней. Один чуть повыше среднего роста, другой среднего роста, чуть пониже своего приятеля. Оба парня были в темных джинсах, в белых футболках. Митрофан заметил, что они хорошо развиты физически. Видимо, оба занимались спортом и любили загорать на пляже.

— Вы в город едете? — спросил тот, который повыше среднего роста.

— Да, — твердым голосом ответил Митрофан.

— А вы нас не подвезете?

— До города?

— Да, до города, — сказал парень среднего роста.

— Садитесь, — презирая многословие, сказал крутой бизнесмен и прыгнул в кабину джипа, стоявшего рядом.

Молодой человек, что повыше, с акробатической ловкостью чемпиона по легкой атлетике, нырнул в кабину и посмотрел на водителя.

— Нам повезло, — сказал он, весело улыбаясь.

Парень пониже устроился на заднее сиденье, откинулся на подушку, вытянул ноги.

— Как вас зовут? — заинтересовался Митрофан.

— Я — Веня, мой друг — Николай, — отчеканил тот, который повыше.

— Вас где высадить? — спросил Митрофан.

— У драматического театра, — заложил Веня. — Там где-то есть фирма. Мы туда пойдем насчет работы.

— Какую работы вы ищете? — посмотрел бизнесмен на Веню.

— Я и Николай — водители большегрузных самосвалов, — сказал Веня и с какой-то завуалированной надеждой пристально взглянул на хозяина джипа.

— А мне как раз нужны такие водители, — серьезно сказал Митрофан.

— Ну вот и берите нас к себе, — сказал Веня. — И мы с Николаем никуда не пойдем.

— Я посмотрю ваши документы и подумаю. Документы с вами?

— Конечно, с нами, — ответственно сказал Веня.

— Сейчас посмотрите? — подал голос Николай, притаившийся на заднем сиденье.

— В город приедем — посмотрю обязательно. И подумаю.