Бесплатный фрагмент - Рассказики

Об авторе

Петров Александр Анатольевич родился в 1959 году в посёлке Мяунджа Сусуманского района Магаданской области. После окончания в 1980 году факультета русского языка и литературы нынешнего Северо-Восточного государственного университета, работал в Забайкалье в органах МВД и Минюста. Член Союза журналистов России.

Свеча

Каждый наблюдал за горящей свечой. Маленькое пламя притягивает как магнит и от него невозможно оторвать взгляд. Большая свеча горит долго — её зажигают неоднократно по мере необходимости.

А вот маленькая церковная свеча сгорает быстро на ваших глазах. Её горение в точности напоминает скоротечную жизнь человека.

Вы подносите спичку к свече. Маленький, незаметный фитилёк не может поймать огня и вот, наконец, краешек свечи оплавлен и фитилёк зажёгся. Появляется крохотный еле видимый огонёк, но он растёт быстро и на глазах становится всё больше и ярче и вот уже оказывается настоящим, способным осветить пространство вокруг себя. Но его ещё бросает из стороны в сторону, он горит неуверенно, пытаясь приспособиться к окружающей среде. И, наконец, он выравнивается, горит правильно и однообразно и такое горение продолжается практически на протяжении всей его короткой жизни.

Но время неумолимо. Свеча становится всё короче и короче, превращаясь в какой-то растрёпанный огарок. Фитиль его становится длинным, загнутым в сторону. Пламя начинает дёргаться, гореть какими-то прерывистыми всполохами… И вдруг загнутый фитиль начинает медленно поворачиваться, прокручиваясь вокруг свечи как часовая стрелка. Как будто напоследок в нём пробуждается интерес к прошедшей жизни: Где же он был всё это время? В каких условиях прошло его существование? Но взглянуть на мир с прежней высоты уже не удаётся… Огарок становится всё крохотней и крохотней — с каждой секундой приближаясь к своему концу. И вот, — свеча уже сгорела, но фитиль ещё тлеет. Огонёк его уменьшается и уменьшается и становится уже почти невидимым. И вдруг, как будто собрав последние силы, он вспыхивает ярким прощальным пламенем и тут же угасает. И только белая струя воскового пара — словно душа, выскакивает из остывающих останков и устремляется ввысь…

Здравствуй, мама!

Гриша рос в большой семье. Детей — мал мала меньше. Он же — старший. Учиться в военные годы ему почти не пришлось. Мысли были тогда одни — где раздобыть поесть?.. Несмотря на малолетний возраст, пришлось ему работать в колхозе, чтобы как-то помочь матери, прокормить себя, сестёр и братьев.

Учёба в школе не давалась. Поучившись урывками три года в первом классе, Гриша понял, что ему не освоить грамоту и на четвёртый год в школу не пошёл.

Но уже после войны, лет через восемь, пришло время призыва в армию, и про Гришу вспомнил военкомат. Учителям же местной деревенской школы поручили научить Гришу элементарному — писать письма домой. Как же без этого в армии?

Именно в это время приехал в деревню с молодой женой новый учитель Виктор Васильевич, после окончания Агинского педагогического училища.

В школе летом занятий нет, — тут и нашлась работа молодому учителю — обучить Гришу грамоте. Был бы Виктор Васильевич приезжим в эти места, было бы, наверное, проще справиться с этой трудной задачей. Но Виктор Васильевич вырос в этом селе и Гришу знал с детства…

Встреча состоялась тут же, в школе.

— Вот Григорий — Виктор Васильевич, наш новый учитель, будет с тобою заниматься, — представила учителя заведующая школой Грише, которого сельский совет, после долгого внушения сегодня отправил учиться. — Так что, садись, бери карандаш и бумагу и слушай Виктора Васильевича внимательно, и выполняй, всё, что он будет говорить.

— А, это ты что ли Витька — Виктор Васильевич? А я и не понял вначале! — сказал Гриша, — Вот вишь, вместе учились, а таперича ты меня учить будешь! Вот как быват…

— Не Витька, а Виктор Васильевич! — сказала Грише зав. школой, — Так что Григорий, прошу называть его так! Ну ладно, занимайтесь, у меня тоже дела есть! — и она ушла.

— Садись Григорий за парту! — также официально, как и зав. школой обратился к нему учитель, — Давай не будем даром терять время!

— Паря, давно я за партой не сидел. Я, ить Витька, после това, как школу бросил, ужо забыл как ручку дёржат! — сказал Гриша, втискиваясь в парту.

— Не Витька, а Виктор Васильевич! — напомнил ему учитель, — Поэтому тебе и дали карандаш. Главное, — чтобы научился писать основные слова. Давай, пиши своё имя и фамилию!

— Сщас погоди, паря, сщас спомню! — сказал, взяв карандаш, Гриша и немного подумав, высунув кончик языка, стал сосредоточенно выводить что-то на бумаге.

— Ну вот, молодец! Правильно написал! — похвалил его Виктор Васильевич, — Только надо было с большой буквы писать фамилию и имя.

— Ну, это, паря, я уж не умею! — ответил ему Гриша, обрадовавшись похвале.

— Ну ладно, давай продолжим! — сказал Виктор Васильевич, — Пиши: «Здравствуй мама»!

— Да каво ты Витька, я только от её, — уже здоровкался!

— Ты должен научиться писать ей письма, когда тебя в армию возьмут! Тебе, что — не объяснили в сельсовете? Тебе ведь три года служить придётся, а если на флот попадешь — пять! Как письма-то писать будешь?

— Да каво там писать-то? Я же безграмотный!

— Так вот — учись! Для этого тебя сюда и прислали.

— Учился уже три года, — никаво, паря, я не научился!

— Тогда ты ребёнком был, а сейчас-то взрослый мужик. Теперь-то должен научиться!

— Да каво ты, Витька, я ещё больше отупел, пока вырос. Никаво я не сумею писать!

— Давай не будем терять времени! Давай, пиши: «Здравствуй мама»!

— Ну, это я умею! — неожиданно ответил Гриша, и написал: «мама».

— Вот! Теперь пиши: «Здравствуй»!

— Ну, это, паря, я не умею, — ты уж сам за меня напиши!

— Да я-то напишу! Но ты сам должен научиться писать!

— Я не знаю — как писать?! — с горечью ответил Гриша.

— Ну, давай будем по буквам. Пиши букву «З»!

— Паря, забыл, как пишется?

— Тройку помнишь? — вдруг придумал учитель, — «З» — такая же, как тройка! Пиши тройку!

— Так? Да? — показал написанную тройку Гриша.

— Так! Молодец! Теперь пиши «д»!

— Каво ты, Витька, я таких букв не знаю!

— Слушай! Ты не называй меня «Витька»! Я же учитель, зови меня, пожалуйста, по имени-отчеству! А то заведующая ещё услышит — ругаться будет. Хорошо?

— Ладно, Витька, следущий раз буду по имени-очеству. Говори, чё дальше делать?

— Давай, я напишу тебе слово, — а ты переписывай его аккуратно.

— Ладно. Давай попробоваю!

— На вот — пиши, точно так же! — написал на листке образец Виктор Васильевич.

Гриша стал аккуратно, снова высунув кончик языка, переписывать слово по буквам.

— Ну вот, — разглядывал его каракули учитель, — что-то совсем не поймешь, что написал? Давай, пиши снова, — пока не получится точно так же как у меня.

Гриша снова принялся писать слово.

— Витька, а помнишь, — мы с тобой коней на Огибне пасли?..

— Ладно, Гриша, давай потом повспоминаем, когда напишешь, как следует! И я же тебя просил, не называть меня Витькой. Ты же обещал?!

— Ах! Да! Забыл! — сказал Гриша, вновь взяв карандаш в руку.

— Витька, а помнишь, волки нас напужали тогда в Огибне?

— Слушай, Гриша, мы так с тобой до ночи не закончим писать одно слово. Ты не отвлекайся, пожалуйста!

Тут в класс вошла зав. школой. — Ну как тут у вас дела? Научился писать?

— Да туговато! — ответил Виктор Васильевич, — Но ничего, думаю — всё равно научится, не сегодня, так завтра. А ты, Григорий, пиши, не отвлекайся!

— Витька, а помнишь, — ты за Шуней-то ухлястывал?! — снова пустился в воспоминания Гриша, вводя Виктора Васильевича в краску.

— О! Да у вас много общих воспоминаний! — сказала заведующая, — Ну ладно, я пойду, не буду вам мешать. Но имейте в виду — времени на обучение всего неделя. Так что будьте добры, отнеситесь серьёзно к занятиям! Мне же отчитываться и перед районо и перед военкоматом. Так что не отвлекайтесь!

— Ну что, добился?! — зло сказал Виктор Васильевич, когда она вышла. — Видишь — заведующая уже и меня отругала! Давай — пиши! Я вижу, с тобой нельзя по-хорошему!

— Да каво ты, Витька, — бесполезно! За три года не смог выучиться, а сщас за неделю?! Бесполезно! Зря время убивам!

— Пиши! — вновь повторил Виктор Васильевич, — Ночевать здесь останешься! Пока не научишься — отсюда не уйдём!

— Каво ночевать?! А коровы придут, — кто их загонит? Мать болеет! Кто их доить будет? Вопщем, пошёл я! Не получился из меня ученый! — горестно сказал Гриша, встал и вышел из класса. На этом его учеба закончилась…

А в армию Гришу не взяли. Но по другой причине.

Когда он во время комиссии зашёл к военкому, тот, будучи наслышанном о Грише, показав ему на портрет Карла Маркса, спросил: «Кто это?»

— Москва! — ответил ему Гриша сходу, и был отправлен домой…

— Я чё, дурак, — в армии служить, а кто за хозяйством ходить будет? — рассказывал потом Гриша радостно, — Я специально сказал: «Москва», я чё, Карла Маркса не знаю ли чё ли?..

Чэрэз Чыту

Мы на грузовике давеча, эвон с Сахой Марахэсом, в третьем годе, ли каво, ехали чэрэз Чыту. Утрем порошка прошла, сколезь, морошно.

Нас, паря, милиция попутала. Останавливают. Офэцэр с имя: Вы каку взрылчатку везёте?

А у нас, паря, кака взрылчатка, — в деремне?! У нас веники, да каво, палочки каки-то, топоришша…

— Вы каку, — грит, — взрылчатку везёте?

Паря, за шпионов нас пошшытали. Но потом, порылись в кузове — опустили.

— Кто его знат, может бонбу в кузове прячыте? Только, — буровит, — по дороге не пейте!

Да мы и так уж учёны — што в городе выпимши ехать не можно.

Ой-ё-ё-ёёй! Кое-как уехали.

Паря, таперича чэрэз Чыту не ездю. То опеть попутают — лучче стороной объехать!

Тоскливо

— Адали Толик Федочкин идёт? — присматривался Егор Петрович через окно к одинокому путнику, показавшемуся на горизонте и приближающемуся по дороге к селу.

— И впрямь, — он! Ну, баушка, ставь самовар, — чичас гость явится!

Толик — маленький мужичок, в свои 30 лет так и оставался ребёнком и мало чем отличался от деревенских пацанов. Он жил в Алек-Заводе с отцом, таким же маленьким Федочкой, а сюда, в Красноярово периодически появлялся попроведовать дядю, Егора Петровича.

Дед встречал Толика у калитки — О! Инатолий! Кое-как тя признал. Ты ли? — Не ты? Ужо думал — ты не живой, почитай года три не казался…

— Ну, иди в избу, чаюй, поди промялся? — Баушка там чай сварила! Да зачнём робить, — опричь тебя пособить некому. Надоть, паря, дополна делов прикончить, покуда ты не удалился…

Толик всегда с желанием помогал деду, исправно выполняя все его задания, а к вечеру, когда в деревне становилось темно, от нечего делать, дед начинал балагурить, шутить и подначивать Толика.

— Ну, каво ты паря расшиперился? Вали эвон в клуб, потанцуй, невесту себе присмотри!

— Да попустись! Какой у вас тут клуб? Окна и двери вот на таких гвоздях, ещё с позатова года.

— Ну, ни в клуб, дак эвон — баушка Авериха живёт холоста! — показал дед на соседний дом. — Эво-эво в окошке огонь светит…

— Дай передохнуть, я пристал, — весь день сёдня проканителились, с утра не присел! — отнекивался Толик.

— Не глянется Авериха, так на могилки пойди! — показал дед чуть правее Аверихиного дома на сельское кладбище.

— Сходи, паря, туды, — пробздись, воздуха взглотни! Климант ноне шибко бравый. Али ты боисся потемну на могилки пойти?

— Да каво там пужаться? Я сколь у себя на кладбище ходил, сроду не боялся! — отвечал деду Толик.

— Паря, а у нас на могилки пойти побоисся, — наши покойники дюжее ваших… Эвон, твой брат Алёха, паря, — тот боёвый, тот доле того бы слётал. А ты боязливый, как ушкан, — эвон глаза забегали!..

— Давай, пошевеливайся, не кобенься! Вали на могилки! Я дал тебе военное задание — тожно должон исполнить приказ командущего!

Толик с неохотой поднялся со стула, — Да не боюсь я никаво! — и вышел из избы…

Минут через двадцать залаяла собака, дверь отворилась, и вошёл запыхавшийся Толик.

— Ты, паря, куды подевался? — как ни в чём не бывало, спросил его дед.

— Ты забыл, каво ли, что меня на могилки посылал? Вот — сходил!

— А я думал, ты за баню выссаться пошёл, — слышал, навроде, журчало, адали опростался?! Паря, оннако за баней побыл, да вернулся? С могилок так скоро не обернёсся!

— Ха-ха-ха, — рассмеялся Толик, — Так и знал, что не поверишь! — Я с могилок для доказательства крест принёс, вон посмотри — в ограде лежит.

— Ну-ка, баушка, взгляни в оконце, — неужель правда? — не поверил дед.

— Но! Вроде лежит крест! — подтвердила бабушка, посмотрев во двор.

— Паря, не баушкин ли крест припёр? — вдруг заволновался дед, ведь его мать похоронена как раз при входе на кладбище.

Почуяв неладное, дед пошагал во двор…

— Ну, паря, — беда! Ить надо што удумал — в аккурат баушкин крест с могилы взясти! — сокрушался дед.

— Ты пошто, глупый чаловек, баушкин крест приташшил?

— Я откуда знал, что он баушкин?! Ты же меня не предупредил!

— Я куды тебя, шелопутного, посылал? — Пробздеться, развеяться! А ты, бестужий, почал могилы шевелить?! Неси крест обратно, — поставь на место!

— Да каво ты стыришь! Я уж и не помню, где его снял в потёмках. Утром посветлу схожу, — всё налажу! — огорчённо говорил Толик.

— Давай, вали чичас же, лихоматом! Утрем я сам съездю, посмотрю, как всё поправил! — настаивал дед.

— Вот гость, дак гость, — всё приломал! Никакого спокоя с имя нет, таперича всю ночь не усну!

— Вали чичас же! Ты ещё здесь?! Эвон в сенцах молоток с гвоздями возми…

Толик, обречённо, взвалив крест на горбушку, ушёл в темноту…

Утром, пока дед не вернулся с кладбища, Толик засобирался домой. — Каво тут с вами?! Поеду отцу пособлю сено косить!

— Што-то мало погостил? — жалела его бабушка, — Тольки третьеводни приехал?

— Да тоскливо тут у вас! — ответил ей Толик и, попрощавшись, неспешно удалился по дороге за горизонт…

Истина?!

Отец и дядя Коля часто собирались вместе, и даже если было много гостей — они, никого не замечая, общались только между собой. Часто их общие воспоминания переходили в спор, который, как правило, кончался ничем.

Сегодня, в субботу, за бутылочкой водки, они сидели за столом в нашей квартире. Тема была одна — вспоминалось детство, природа Забайкалья, утренние туманы… И вдруг:

— Я вот заметил, — сказал дядя Коля, — что хоть и говорят, что жаворонок первым кричит утром, но нет — первой утром поет перепёлка!

— Да нет! — сразу возразил ему отец, — Я пас коней и специально замечал — жаворонок первым начинает петь утром.

— Вот, именно перепёлка! — сказал дядя Коля, — А потом уже жаворонок, чуть позже!

— Жаворонок! — снова уверенно повторил отец, — Я вон сколько ночей провёл — коней пас, на охоте по утрам по жаворонку ориентировался.

— Да ты уже всё забыл! Когда ты там пас коней? Уже сколько лет прошло? Я вон, на рыбалку всё время хожу — перепёлка первая просыпается.

— Жаворонок! Ты меня не убедишь. Я специально задавался этим вопросом. Так что не спорь!

— Да, ну чёрт возьми — то! Он знает! Когда ты в последний раз в лесу был? А я вон, всё время провожу на рыбалке. Никакой не жаворонок — перепёлка! — уже зло сказал дядя Коля.

— Всё! Смените пластинку! — вмешалась в их разговор мать, — До драки уже скоро дойдет! Хватит уже — одно да потому! Какая разница!

— Да! Всё! Давай закончим! — согласился отец, — Хотя ты меня не убедил.

Они замолчали. Со злостью глядя друг на друга.

— Давай лучше выпьем! — предложил отец. Они выпили по рюмке и молча стали закусывать.

И тут я включил магнитофон. Я незаметно записывал их спор…

— Ха-ха-ха, — засмеялись они в один голос, — Записал нас!

— Но всё равно, жаворонок первым просыпается! Правильно я говорил! — подтвердил отец свою правоту.

— Перепёлка! Чёрт возьми! — закричал дядя Коля, — Я на пристяжах с пяти лет работал — а он маленький был, маменькин сынок. Знает он! Перепёлка утром первая кричит!

— Жаворонок! — снова твердо ответил отец.

— Перепёлка!

— Всё! Прекратите! Оглушили уже! Это что ж такое? Уже целый час — одно да потому. Замолчите! — заругалась на них мать.

— Ладно! Хватит, правда! — сказал отец, — Давай о чём-нибудь другом поговорим!

Они молча выпили и стали закусывать…

И тут я снова включил магнитофон, уже с новой записью спора.

Они стали дружно хохотать — и опять ещё во время прослушивания начали спорить с новой силой и энергией.

— Жаворонок! — уже просто, без аргументов, — говорил отец.

— Перепёлка! — в сотый раз повторял дядя Коля.

— Жаворонок!

— Всё! — закричала мать уже на меня, — Иди отсюда вместе с магнитофоном! Тут скоро до убийства дойдёт!

— Всё! Иди Николай домой, пока этот твердолобый на тебя с кулаками не налетел…

Так после очередного спора с не родившейся истиной дядя Коля пошёл домой.

— Перепёлка! — говорил он сам себе, выходя на лестничную клетку, — Никакой не жаворонок! Я лучше знаю…

Наваждение

— Пашка-то, наверняка, уже сегодня приедет?.. — рассуждал Афанасий Ефимович, проснувшись ни свет ни заря.

Сын Пашка три года учится в лётном училище и ещё зимой написал, что на летние каникулы обязательно приедет в Забайкальск.

— Надо, однако, сходить на вокзал его встретить, то с вещами, наверное, едет, далеко до нас тащиться?! — продолжал Афанасий Ефимович рассуждать вслух.

— С чего ты взял, что он сегодня приедет, он же не написал — когда? Так и будешь всё лето на вокзал ходить его встречать? — прервала тётя Фаина его размышления.

— Так он же написал, что в середине июля будет здесь. А сегодня, какое число? Пятнадцатое! — В аккурат — середина июля. Значит — сегодня! Ему что, на самолёте, вспорхнул — и здесь, имею в виду — в Чите. А тут ерунда — ночь переночевал, — и в Забайкальске…

— Если б ехал, он бы уж телеграмму отправил! — возражала тётя Фаина.

— Телеграмма денег стоит. Может он хотит сурпризом объявиться?!..

— И вправду — собирается! — смеялась тётя Фаина, глядя на мужа, — Побрился, нащирился!

Афанасий Ефимович надел свою синюю гимнастёрку, подпоясался ремнём, перед зеркалом надел новую вохровскую фуражку. И вышел из дома.

Возвратился он быстро — минут через 20—25.

— Ну, мать, — встречай гостей! — прокричал он с порога.

— Где гости? — выскочила с кухни тётя Фаина, — Ты, когда это на вокзал успел сходить?

— На вокзал я бы уж не успел к поезду. Тут на линию сходил. Поезд мимо проходил. Пашка помахал мне из окна! В лётной форме! С ним женщина… Наверное, женился Пашка?!…

— Да что ты буровишь? Чего ты там мог разглядеть?

— Да точно, Пашка! Я что же Пашку не признаю? В лётной форме! Он ещё помахал мне, я — ему. Сейчас наверно уж с поезда сошли, домой идут…

— Давай мать деньги — в магазин пойду! Нужно же чего-нибудь купить! Неудобно. Ладно бы Пашка один, а тут с невестой… Ты жарь картошку, огурцов порежь, яиц отвари! — распорядился он.

Получив деньги, Афанасий Ефимович моментально ушёл и также быстро вернулся. В авоське у него лежали бутылки водки и портвейна, с полкило докторской колбасы и несколько яблок…

— Ты зачем водку купил? Пашка же не пьёт! Кому ты её взял? — ругалась тётя Фаина.

— Я женщинам красенького купил! Пашка не пьёт — так люди пьют!

— Люди — это кто? Это ты — люди?

— Ну и я пригублю! И я — люди!..

На кухне уже шкворчала картошка и её дурманящий запах разносился по всей квартире…

— Ты что? — вскрикнула тётя Фаина, — Ты зачем бутылку открыл?

— Так гости же сейчас уже зайдут! Когда потом бутылками заниматься? Надо заранее всё подготовить! — обиженно ответил ей Афанасий Ефимович.

Через минуту он уже шёл к столу со стаканом. — Я мать, наверное, выпью чуть-чуть?! Сердце прямо выскакиват. Переволновался. Того и гляди — инфаркт произойдет?!

Пользуясь тем, что тётя Фаина не расслышала его вопроса — он уже наливал в стакан…

Потом он пытался налить и вторую порцию, но был остановлен женой.

— Это что же он творит? Ну-ка дай сюда бутылку! Или ты меня обманул? — вдруг спросила она его.

— Я что же — Пашку не признаю? Хотя конечно, — поезд быстро шёл… Но он, паря, помахал мне! Значит — он! Так бы может я ещё сомневался…

— Ты мать, налей мне ещё маненько! А то выпил — только хуже стало — всё горит внутри. Видно — недостаточно… Да и Пашка всё равно водку пить не будет…

— Вот придут гости, — все вместе и выпьем! — строго сказала тётя Фаина, унося бутылки на кухню…

Время тянулось, а гостей всё не было…

— Ну и где Пашка? — спросила тётя Фаина, спустя полтора часа, — Наврал, чтобы водки взять?

— Паря, наверно, обознался?! — с горечью произнёс Афанасий Ефимович, надел фуражку и вышел на улицу от греха подальше…

На побывку едет…

В 1950-е годы на флоте служили долго — пять лет. И вот через три года моряка отпустили, как тогда говорили, — «на побывку». С Сахалина добираться нужно в Забайкалье, и моряк по пути решил навестить старшего брата в амурском городке Зея. Не виделись с братом давно — ещё с довоенного времени…

В Зее моряка встретили хорошо. К вечеру собрали знакомых, соседей. Старшему брату хотелось показать своим друзьям красивого брата- моряка.

Моряку же было приятно вдруг оказаться в тёплом семейном кругу. Казалось, что он давно знает всех этих людей. Особенно радовала родная, почти забайкальская речь. Когда же запели песни, он почувствовал себя уже дома — в своей забайкальской деревне Красноярово.

Моряк оказался не единственным гостем. Вчера к братовой жене тоже приехал брат. Звали его Сашка. Он уже отслужил в армии, закончил бухгалтерские курсы и работал у геологов, ему дали отпуск и он решил навестить сестру. Сашка был весёлым и душевным парнем. И моряк сразу почувствовал в нём родную душу. Уже после застолья они допоздна сидели на крылечке, рассказывали друг другу о детстве, учёбе, службе в армии и на флоте…

Утром брат с женой ушли на работу. Моряк с Сашкой, почаевав, решили прогуляться по городу. Сашка уже бывал здесь. Он и повёл моряка знакомить с достопримечательностями этого маленького городка. Был солнечный летний день. Они шли по улицам Зеи. Добротные деревянные дома с заплотами и воротами по старинке — напоминали моряку родную деревню, где когда-то жили также богато, но после войны деревня как будто опустела, многие, кому удалось уцелеть, уехали в города, в другие деревни и на прииски в поисках лучшей доли. И таких ухоженных дворов, как в Зее, уже не осталось…

Сашка всю дорогу заливал о своей жизни, и сам же громко смеялся от своих воспоминаний. Так, громко разговаривая, смеясь и размахивая руками, они сворачивали с одной улицы на другую. Из-за заплотов на них с удивлением смотрели ребятишки, многие из них впервые видели настоящего моряка…

На одной из улиц дети дразнили козла. Пацан ткнул его палкой под хвост — козёл рассвирепел, глаза его вмиг налились кровью от обиды и злобы, он развернулся, но дети стремглав кинулись к воротам, и только успели закрыть их за собой, как козёл с разбегу, от досады ударил рогами ворота с такой силой, что с ворот слетела вся вековая пыль и старые жёлтые листья. Злоба разбирала козла, а душа требовала реванша, и тут он услышал весёлый смех, и, обернувшись, увидел приближающихся к нему Сашку и моряка. Этот смех и стал последней каплей обиды. Козёл затрусил навстречу объявившемуся неприятелю. Внимание его, конечно, привлек моряк в своём необычном, для здешних мест, одеянии.

Козёл, разбежавшись, с победным возгласом «ме-е-е!» подпрыгнул вверх, намереваясь нанести удар моряку своими рогами сверху.

Для неподготовленного человека такой удар мог бы привести к серьёзным последствиям. Но моряк, выросший в деревне, и с детства привыкший к общению с козлами, баранами и другим более крупным рогатым скотом, — ловко схватил козла за бороду, потом взяв покрепче за рог, пригнул его морду к земле, пнул его со всей силы, и хотел уже следовать дальше, но, — не тут-то было!

Козёл, развернувшись, повторил свой коварный трюк — снова взмыв вверх, с кличем «ме-е-е!» — пытаясь исправить неудавшуюся попытку нападения.

Моряк же снова удачно схватил его за бороду, теперь уже дважды ударил козла по морде кулаком, потом отвесил ему нового пинка тяжёлым казённым ботинком…

Сашка, наблюдая за неожиданно возникшей баталией, громко хохотал, схватившись за живот…

На козла же удары кулака подействовали как допинг. Он с новой силой и ожесточением, сделав полуоборот, вновь свечой взмыл в воздух, — пытаясь нанести сокрушительный удар рогами по голове обидчика. Моряк опять ловил, бил и пинал упрямое животное — но всё было тщетно. Козёл был неумолим и не хотел признавать поражение, — он всё с тем же криком «ме-е-е!» шёл в очередную атаку.

Борьба моряка с козлом начала собирать публику: случайных прохожих и многочисленных ребятишек, выглядывающих из всех щелей.

Моряк же продолжал привычно ловить неугомонного козла за бороду или рога, давая ему пинки, и этот сюжет повторялся снова и снова…

Схватка закончилась, когда хозяйка козла, небольшая девчушка, вдруг выскочила с хворостиной из ворот своей усадьбы, взяла козла за рога и увела домой…

Сашка уже икал, он уже не в силах был смеяться, его раскрасневшееся лицо было мокрым от слёз…

Моряк, после неожиданной развязки, начал медленно приходить в себя. Отутюженные широченные его клёши были в пыли и грязи, вперемежку с козлинной шерстью. Весёлое настроение куда-то улетучилось…

— Пойдём обратно! — теперь уже с сочувствием, предложил ему Сашка, — Я думаю, более ярких впечатлений сегодня мы уже точно не получим!..

И они, молча, пошли домой…

Не положено!

Досмотр в Читинском аэропорту уже подходил к концу, когда объявили, что «о выходе на посадку будет сообщено дополнительно». Вылет откладывался из-за того, что на полосу садится китайский правительственный самолёт для дозаправки. Всем стало интересно впервые увидеть самолёт из Китая. Это была первая ласточка в налаживании отношений между нашими странами.

Досмотр продолжался. Я и Александр Николаевич Денисов уже получили бирки на свои портфели и стояли в стороне от проходящих процедуру досмотра. Народу на московский рейс было много — лето, начинается пора отпусков, мы же летели на семинар Всесоюзного общества «Знание», который на этот раз проводился в городе Горьком.

Вдруг всеобщее внимание привлекли два мужика, которые предъявили на досмотр тяжёлую десятилитровую канистру.

— А это что такое? — спросила женщина-милиционер.

— Да это вино! Мы на свадьбу едем в Свердловскую область! — ответили хозяева канистры.

— Я вас не пущу с канистрой в самолёт! Где вы взяли столько вина? — спросила милиционер.

— Купили в магазине и перелили из бутылок, чтобы легче было везти! — ответили они.

— А вот и зря перелили! В таре может быть и решили бы вопрос по перевозке, а в канистре перевозить жидкости не положено, я же не знаю, что у вас там? — пояснила милиционер.

— Да это — вино! Можете попробовать! — предложили ей мужики.

— Не буду я ничего пробовать. Идите, выливайте вино и проходите на досмотр! — последовал ответ.

— Выливать?! Да вы что! Мы его еле достали. Мы же его на свадьбу везем!.. — возмущались они.

— Я-то здесь причем?! Есть инструкция — и жидкости запрещены к перевозке на воздушном судне! — ответила им милиционер.

— Да это же — вино! Если не верите — мы можем выпить на ваших глазах?!..

— Не надо ничего здесь пить и ничего доказывать. Запрещено — значит выливайте! С канистрой я вас не пущу!..

— Не будем мы ничего выливать! Оно же денег стоит! Где у вас тут начальник? Давайте мы с ним сейчас поговорим! — не унимались мужики.

— Начальник вам скажет то же самое. Так что, не задерживайте других. Отойдите, дайте другим проходить досмотр! Если вино не выльете, то никуда не полетите, — останетесь в Чите! А на борт с канистрой я вас не пущу!..

Мужики отошли в сторону. — Какая злая попалась. Что теперь делать? — посетовал один.

— Да, сейчас очередь разойдется — договоримся! — сказал с надеждой второй.

Досмотр проходил быстро и вскоре уже завершился. Но посадка не начиналась — вот-вот прилетят китайцы.

Мужики с канистрой снова подошли к

милиционеру и стали полушёпотом что-то говорить ей.

Но милиционер была непреклонна: Идите отсюда со своей канистрой. Я сказала: Нельзя! — Значит нельзя! Сколько раз можно повторять одно и то же?..

Мужики стояли подавленные.

— Ну что будем делать? — спросил один другого — Выливать что ли? Давай хоть выпьем по чуть-чуть!

Второй порылся в котомке и достал железную кружку. — Наливай! — сказал он напарнику.

«Буль-буль-буль» — послышался звук за их спинами, — потом жадные глотки и снова: «Буль-буль-буль» — выпили!

И тут же решили: Ещё по одной?

— Давай! — снова раздалось бульканье из канистры.

— Ну и чё? — сказал один, вытерев губы.

— Ни чё! Выливать придется! — ответил второй.

— Мужики! Кто будет вино? — раздалось по накопителю.

— Я вам сейчас дам — «Вино»! — крикнула им женщина-милиционер, — Вы что тут устроили? Идите отсюда, чтобы я вас здесь не видела…

Тут наше внимание переключилось на взлётную полосу. На посадку зашёл китайский самолёт. Многие вышли на улицу — смотрели, как он маневрирует по полю. Потом самолёт стал приближаться к зданию аэровокзала и остановился как раз напротив нашего выхода. К самолёту тут же подкатили трап. К трапу подошли двое в штатском. Двери самолёта открылись — кто-то выглянул наружу. И потом долго никто не выходил. Затем по трапу спустились двое китайцев и вместе с нашими штатскими проследовали куда-то в здание аэровокзала. Через некоторое время к самолёту приблизились заправщики — началась дозаправка.

Перестройка наступала не только в стране, но и в отношениях с Китаем. И мы стали невольными свидетелями этого первого события.

На улице было по-летнему тепло. Почти все вышли из душного помещения накопителя.

Чуть в стороне копошились двое мужиков с канистрой. — Ну что, давай ещё по одной?! За советско-китайскую дружбу?! — в очередной раз предложил один другому.

— Ну, давай! Всё равно выливать! — уже без особой горечи ответил другой. Снова послышалось бульканье. Мужики выпили. Постояли. Покурили. Языки у них уже заметно заплетались.

— Слушай, — предложил один другому, — пойдем к женщине, договоримся! Что она не понимает, что это на свадьбу?! Пойдем, пока там никого нет!.. И они в очередной раз, пошатываясь, направились в накопитель…

— Вы сейчас никуда не полетите! Я вас в таком виде не пущу в самолёт! — послышалось оттуда.

— Мы что пьяные? Вы же сами нам не разрешили везти канистру… — и что-то ещё бормотали ей мужики.

Затем, расстроенные, они вышли на улицу.

— Наливай! — скомандовал один другому, — Вот зараза! Хуже моей жены! — И они снова выпили по кружке вина.

— Всё! Я больше не могу! — сказал второй первому, — Уже полный живот!

— Ну, иди тогда, договаривайся! — ответил первый — Может, уломаешь её?!

— Да — бесполезно! — ответил ему второй пьяным голосом.

— Ну и что предлагаешь? Выливать что ли?.. Мужики! — вновь обратились они к пассажирам, — Кому налить? Вина!

Но никто не реагировал на их призыв.

— Ну ладно, — сказал первый, — сейчас летчики пойдут — с ними договоримся!..

Заправка китайского самолёта закончилась. Пришли и поднялись по трапу двое китайцев. И самолёт стал отъезжать на взлётную полосу.

Тут и нам объявили, что закончена посадка. Вышла проводница и пригласила нас к самолёту. Все быстро последовали за ней.

Мужики, не ожидавшие такой быстрой развязки, — скорее выпивали ещё по кружке, невзирая на ругань, стоящей рядом, женщины-милиционера.

Судя по лёгкости, с которой они наливали последнюю кружку, — канистра была уже практически пустой. Они поставили её к дверям аэровокзала и неуклюже побежали к самолёту…

На скамейке

Опять под окном появилась скамейка. Недели за две до этого, мы с сыном утащили скамейку от нашего окна подальше в другой двор…

Вроде бы удобно, когда около подъезда можно присесть — подышать свежим воздухом, особенно когда нет балкона в квартире на первом этаже. Но нам скамейка больше мешает, чем приносит пользы. Постоянные дебаты за окном надоедает слушать. Особенно ночью, если летом у скамейки собирается молодежь.

— Я видел, — сказал мне сын, — как Вовка с третьего этажа, тащил поздно вечером эту скамейку — видно спёр ее с троллейбусной остановки.

— Да, точно, — вспомнил я, — там, на днях поставили две скамейки именно такого, ярко-красного цвета.

Уже после обеда Аннушка, Вовкина мать, красила скамейку жёлтой краской. Всё ясно — кто дал Вовке это важное задание…

И вот наша приподъездная жизнь снова вернулась в своё русло. И мы снова стали в курсе всех событий происходящих в мире, в крае и в нашем кооперативном доме.

Старушки вначале шёпотом, затем всё громче и во весь голос, переходящий в крик, решали по вечерам здесь важные государственные проблемы.

Аннушка, теперь на правах хозяйки скамейки, была арбитром всех споров и жизненных вопросов. Основной же и излюбленной темой её разглагольствований был пресловутый «квартирный вопрос». Она кляла наше кооперативное начальство, которое повышает тарифы, но не принимает никаких мер по благоустройству придомовой территории, ремонту коммуникаций и подъездов. В то же время её возмущали сборы денег на благоустройство, ремонт коммуникаций и подъездов. То есть темы для её возмущений не иссякали никогда. Аннушка перед слушателями распалялась так, что её крик и брань были слышны далеко за пределами нашего двора.

Мы же прослушав местные новости и вводную часть, и видя, что Аннушка входит в раж, стали, открыв пошире окна, включать на всю громкость телевизор. И Аннушка вскоре сдавалась, не в силах заглушить стрельбу и взрывы бомб «интересного фильма».

Иногда, она стучала в окно и просила сделать потише звук телевизора. Мы же поясняли ей, что с радостью бы убавили звук, но из-за шума у подъезда не можем посмотреть интересную передачу…

Случались и ссоры. Бабке Морковниковой как-то раз поручили собрать деньги с жильцов на пластиковые окна в подъезде. Но Аннушка категорически отказалась платить, — Вам деньги девать некуда — у вас пенсии большие, вы и платите! А у меня маленькая! — сказала она Морковниковой.

— Увидела! — ответила ей Морковникова, — Я на Севере за неё 30 лет работала на морозе.

— Она работала! — ответила ей Аннушка, — А мы сидели здесь просто, сложив руки…

После этого, они долго не общались, избегали друг друга. Тут ещё бабка руку сломала, заподозрив, что это Аннушка её сглазила… На скамейку приходили по очереди. Но время лечит не только переломы. Вначале они стали сидеть молча, потом к ним вернулась речь…

Днём у скамейки раздавался детский щебет. Это трое пацанов, возвращаясь со школы в одно и то же время, в районе 12 часов, садились на скамейку и каждый, уткнувшись в свой телефон, играл в свою игру, при этом бурно выражая свои эмоции. Потом, посидев и поиграв минут тридцать, они организованно расходились по домам…

Пустовала скамейка только зимой. Холодно на ней сидеть, неуютно.

Весной же, как после зимней спячки, Аннушка вновь начинала на ней свои посиделки. А стариков в доме становилось всё меньше — электорат Аннушкин подходил к нулю. И только бабка Морковникова продолжала составлять ей компанию.

Диалог их как в «день сурка» был примерно одинаков.

— Бухгалтер опять насчитала мне долг, — говорила Аннушка, — Хотя всё время плачу вовремя. Они же сами дают мне данные — и опять долг выставили в три тысячи.

— Погода нынче холодная. Уж скоро май, а тепла нет — всё холодно, — сказала ей бабка Морковникова.

— Я спрашиваю бухгалтершу: «Откуда взялся долг? Вы же сами давали нам сведения. Я платила, — как вы сказали?» Она мне говорит: «Так теплосети выставили долг дому, и мы его разделили на все квартиры», — продолжала Аннушка.

— Да! — поддакнула Морковникова, — В прошлом году теплее было. Помню — в это время уже совсем было тепло. А сейчас — всё в зимнем пальто хожу и не жарко…

— А я с чего это буду платить чужие долги. Кто-то не платит, — а теперь на нас разделили! Умные! Не буду я платить! — не меняла тему Аннушка.

— Вчера пошла в магазин, — сказала бабка Морковникова, — ветер такой холодный. Прямо руки мёрзнут как зимой. Пришла потом, еле отогрела их.

— Мне говорят: Всем выставили долг, не только мне, — а я одна возмущаюсь! — сказала Аннушка, — Все молчат! А я почему должна молчать?

— Раньше помню — после первого мая уже купались в деревне — так тепло было, — продолжала Морковникова, — А нынче пойди искупайся — сразу окачуришься.

— Правильно! — согласилась сама с собой Аннушка, — А почему я должна платить за кого-то. У нас полдома должников. Вот пусть они и платят. Пусть сначала они погасят долги!

— Тут скоро родительский день, — поддерживала разговор бабка, — В прошлом году какая теплынь была в родительский день — мы ходили на кладбище. А сейчас — вон какая холодина…

— В прошлом году так же за воду было. Платили-платили и вдруг — долг! Эта новая бухгалтерша опять химичит. Каждый раз приходит новый бухгалтер и выставляют долги. А по черту мне это надо? Не буду я платить! — возмущалась Аннушка.

— Внуки на дачу зовут в воскресенье, — вставила бабка Морковникова, — А я говорю, — Чё там мерзнуть на этой даче? Никуда не поеду!

— Сейчас снова заплатишь — придет новый бухгалтер и снова скажет: «Вы должны!» — продолжала возмущаться Аннушка, — Я сказала: «Не буду платить!» Значит — не буду! Пошли они на черта! Я и председателю сказала: «Не буду платить!» Вот и всё! Кто долги делал — тот пусть и платит. Я что, миллионер — за всех платить!

— Дома тоже холодно, — сказала, подумав, бабка Морковникова. Батареи чуть тёплые. Ветер всё выдувает. Хожу дома в кофте, — не снимаю…

— Всё! — сказала Аннушка. — Надо идти домой. Спина замёрзла. И не буду я ничего платить! Председатель умный — вот пусть сам и платит…

И они зашли в подъезд, продолжая рассуждать каждый о своём.

Встреча

«Волга» стояла напротив кинотеатра «Родина». Я шёл на работу после обеденного перерыва. Кто-то махнул мне в «Волге», когда я проходил мимо неё. Я тоже кивнул головой, хотя и не понял, кто там сидит за рулём. Дня через три, снова, как только я поравнялся с этой «Волгой», дверце её приоткрылось.

— Ну что ты, Саша, всё проходишь мимо. Подойди хоть, — поговорим! То всё торопишься куда-то? — сказал мне выглянувший из машины мужчина.

Я подошёл, силясь узнать его, но не мог вспомнить, хотя лицо вроде бы было знакомым.

— Садись! — пригласил он меня в машину, — Расскажи хоть как живёшь? Чем занимаешься? Куда торопишься, каждый день? Уже в который раз проходишь мимо моей машины!

— Да, работаю — вон в том здании! — показал я рукой.

— Я и то вижу тебя каждый день здесь в одно и то же время. Я внучку сюда на занятия привожу, и каждый день здесь стою, — жду её… Я уж думал ты давно на пенсии. Я тоже всё работал, два года как бросил это занятие и теперь отдыхаю. Дом, дача, внучка — дела находятся. А ты всё работаешь?!

— Пока работаю! — ответил я ему, — Хотя давно уже пенсия есть.

— Наших-то, кого-нибудь видишь? — спросил меня мужчина.

«Наверное, он из УВД?!» — всё больше стараясь вспомнить его — подумал я. В УВД много сотрудников, с которыми во время службы мне приходилось общаться в патрулях, на операциях, в командировках…

— Теперь редко кого вижу, — продолжил я разговор, — Кто уехал из Читы, кто — умер. А тех, кто и остался, порой сразу и не узнаешь, встретив на улице, — столько времени уже прошло…

— Да! — сказал он, — Это точно!

— Иной раз увидишь в городе знакомое лицо, пока вспоминаешь, кто это? — человек уже прошел мимо.

— Да! Время мчится быстро! Давно ли с армии пришёл? — сказал мужчина, — А уже 45 лет прошло.

— А ты с кем общаешься? — решил проверить я его через общих знакомых.

— Да практически ни с кем — ответил мне мой собеседник, — Летом на даче. В городе бываю только из-за внучки. Постою здесь час и опять — домой или на дачу…

Всё время, разговаривая с ним, я напрягал память, но никак не мог вспомнить его, хотя память на лица у меня хорошая. «Надо же, как люди меняются! — подумал я, — Может на военных сборах с ним вместе был? Где ещё так близко мог с ним общаться?

— Вы всё там же живёте? Или переехали? — задал он мне очередной вопрос.

— Да, там же! Как приехали в Читу, так и живём в одном месте! — ответил ему я.

— Как родители-то? Живы? Здоровы? — спросил он меня, вводя в новые размышления. «Может это родителей какой-то знакомый?» — стал уже думать я.

— Отца нет уже 7 лет, а мать жива. Так и живет со мною в одном доме в другой квартире.

— Передавай ей огромный привет! — сказал мне мужчина, поставив меня в очередной тупик (от кого — привет?), — Хорошая женщина, я к ней часто в магазин забегал, когда она ещё работала.

— Она не работала в магазине, — она в школе всю жизнь работала! — сказал я, подходя к тому, что, наконец, что-то начинает проясняться.

— Да ладно об этом! Как брат? Я его тоже давно не вижу. Тогда, после армии, когда у вас останавливался на КСК, — он ещё школьником был…

— У меня нет брата! У меня сестра! — ответил я ему, — И на КСК мы не жили…

Тут к моему собеседнику начало приходить осознание. — Слушай! — сказал он, — Неужели я ошибся?!

— Извините! — вдруг перешёл он на «вы», — Вы так похожи на моего товарища. Вместе в армии служили. Он с родителями на КСК жил. После армии я на несколько дней останавливался у них, когда домой возвращались. У меня родители в районе жили тогда. Я уж потом в город перебрался…

— Извините меня! Ошибся! — снова начал извиняться он.

— Ну, ничего! Бывает! — ответил я ему, вышел из машины и пошёл на работу, отключая в голове механизм поисков этого человека в картотеке памяти…

В предвкушении

Утром в воскресенье я собрался пройтись по городу. Заодно жена соорудила мне большой пакет мусора.

На улице ещё никого не было, было тихо и солнечно. Дорога на мусорку проходит мимо маленького магазинчика в нашем дворе. И тут я заметил на углу магазина одиноко стоящего мужчину лет шестидесяти. По всему его виду было заметно, что он обрадован моему появлению и с нетерпением ждет моего приближения. И весь вид его ещё издали чем-то напоминал вопросительный знак. Что же ему нужно? — задавал я себе вопрос, приближаясь.

Я не ошибался в его намерении. Не успев поравняться, мужчина, нетерпеливо сделав шаг в мою сторону, неожиданно предложил: «Давайте я сам вынесу ваш мусор?! А вы… — он протягивал мне деньги, — купите мне, пожалуйста, бутылку водки?!»

«Это какой-то подвох», — сразу пришла мысль.

— Да уж как-нибудь сам донесу! — ответил я ему, проходя мимо.

— Да у меня есть деньги! — услышал я молящий голос за спиной…

Меня заинтересовала странная ситуация. Может он из сказки о потерянном времени и ещё не достиг возраста, когда можно покупать спиртное? — только и успело промелькнуть у меня в голове, и я обернулся.

— Так сами возьмите себе бутылку! — предложил я ему резонно.

— Да я там должен! — сказал он горестно, поняв, что я не буду уже возвращаться…

Богатый лексикон

Первое знакомство с Сашей состоялось много лет назад, когда сестра привела его знакомиться с родителями. Уже тогда его речь показалась странной. Он, желая произвести хорошее о себе впечатление, тем не менее, употреблял в разговоре слова не совсем уместные и какие-то придуманные, как будто намеренно, коверкая свою речь.

Уже позже выяснилось, что он так изъясняется всегда, а вот зачем — было непонятно.

Разгадка просто ошеломила. Саша не выговаривает букву Р и просто заменяет все слова с этой буквой на не всегда приемлемые синонимы. Но как он это виртуозно делает — вызывало восторг. Он редко задумывался, подбирая нужное слово. Слова лились из него автоматически. И уже сейчас, по прошествии почти сорока лет, Саше уже точно можно претендовать о внесении своего имени в Книгу рекордов Гиннеса. Ведь многие слова и термины просто немыслимы для замены. Но Саша всегда находит выход и успешно обходит любое слово со злочастной буквой.

Работая водителем скорой помощи с врачами и медсестрами, он заменял и эти обозначения профессий, а также терминологию своего шоферского ремесла. Скорую он называет медицинской помощью, врачей и медсестёр — медиками, шоферов — водителями, дверки автомобилей — калитками, гаражи — стайками или боксами. О переломе руки говорит, что пациент сломал клешню, сердечный приступ — движок заклинило… Своим друзьям с именами и фамилиями с буквой Р, он подобрал легко выговариваемые клички. А лучшего друга, имеющего в фамилии, имени и отчестве эту букву, Саша окрестил Чойбалсаном. Как заменить слова «хорошо», «красиво», «здорово»? И тут Сашина фантазия нашла единый нужный термин, придуманный им самим — «финтикультяписто» — говорит в этих случаях Саша и все с улыбкой понимают, о чем идет речь…

Как, к примеру, рассказать о Юрии Гагарине, первом космонавте и его полёте на ракете? И тут Саша с лёгкостью выходил из сложного положения. Он делал вид, забывшего фамилию, и спрашивал — ну тот космонавт, что до Титова полетел? — Гагарин — подсказывали ему. — Да, — он! — подтверждал Саша и продолжал свой рассказ.

Жена Саши работает в риэлторской фирме, оформляет продажи квартир, и Саша просто объясняет о том, чем занимается жена. «Моя Галя с хатами мутит», — просто говорит Саша, если того требуют обстоятельства...

К Сашиному лексикону все привыкли ещё с момента знакомства с ним, и мало кто знает причину этого оригинального обращения. И когда жена предложила Саше сходить к логопеду, — он наотрез отказался. Ведь это будет слишком примитивно, — разговаривать, не обдумывая каждую фразу и каждое слово. Ведь Сашина манера речи — великое искусство, так разговаривают разве что известные дипломаты современности…

Темень

Николай Иванович спешил на работу. Кое-как сегодня собрался. Видимо действует зима. На улице темно и холодно. И ноги, чувствуя предстоящую дорогу по морозу, откладывали выход на улицу. Но, работа — есть работа. Опаздывать нельзя.

На работу Николай Иванович не ездил на общественном транспорте, хотя контора находится не близко, — он принципиально ходит пешком, несмотря на то, что вставать приходится на полтора часа раньше. Это же для здоровья полезно — пройтись по городу утром, а то ведь всё время сидишь в четырёх стенах кабинета — а по пути на работу и с работы есть возможность подышать воздухом, поразмышлять, разглядывая старинную архитектуру, происходящие изменения в облике города. Идёшь, не успевая здороваться со знакомыми, радуешься теплу, чириканью воробьёв…

Но это летом. А сейчас — темень! Люди бегут как тени, укутанные в тёплую одежду, и знакомые уже не встречаются, тут самому себя-то узнать невозможно…

Прогулка в темноте, при тусклом освещении улиц, отвлекла от мыслей о городе, и о знакомых. И Николай Иванович погрузился в раздумья о своей жизни. «Уже можно было бы и не работать, — вдруг подумалось ему, — пенсия назначена уже семь лет назад… Опять же — что дома-то делать? Сидеть, уткнувшись в телевизор? Так там и смотреть–то нечего. Одна политика, да криминал в новостях, которые уже надоели хуже горькой редьки… А работа всё-таки дисциплинирует. С годами выработался определённый ритм жизни. А как же без него?

Денег от пенсии, конечно, хватало бы, но лишний заработок ещё никому не помешал. Детям есть возможность помочь, внукам…

Хотя, что там детям? У зятя такая зарплата, что мне и не снилась, — раз в пять-шесть больше, чем у меня, — продолжал размышлять Николай Иванович, — Да и дочь неплохо зарабатывает, всё у них есть, ни в чём не нуждаются, по заграницам ездят, по морям. Старший внук тоже уже самостоятелен. Закончил вуз. И неплохо устроился — работа к душе, и платят хорошо. Уже и машину купил, и квартира есть у него. Вот младший внук — тому, да! Ещё вся учёба впереди! Приходится помогать ему — вкладывать за учёбу, хотя он и не просит — тоже где-то подрабатывает…

— Да! — не переставал рассуждать Николай Иванович, — Вот работаешь, работаешь, — так вся жизнь и пройдет, не успеешь пожить для себя. Но зато люди уважают, сослуживцы просят совета… Помрёшь — хоть добрые слова прозвучат на поминках!»

И тут Николай Иванович живо представил свои поминки: как плачет жена, суетятся дети… Как, уже за столом, его начальник берёт слово и произносит дежурные слова о том, каким Николай Иванович был замечательным человеком, высококвалифицированным специалистом, наставником молодёжи… Хотя все эти слова произносились уже ни один раз на юбилеях Николая Ивановича, и не только на его юбилеях и днях рождения, произносились они и на поминках его друзей и знакомых…

— Да и зачем мне все эти хвалебные речи и вся эта помпезность? Потом уже будет абсолютно всё равно… — с горечью подумалось Николаю Ивановичу.

— Для чего человек живёт? — Непонятно! Вот зачем я работаю? Ночью сплю беспокойно, — жду звонка будильника, иду потом в такую даль по морозу? Скользота, темень! Кому это надо? Детям? Внукам? Мне самому?..

Николай Иванович, не успев ответить на эти вопросы, уже входил в здание своей конторы. Что-то буркнув на проходной, не раздеваясь, он проследовал в отдел кадров и написал заявление об увольнении…

Каша из топора

Начальник штаба ГО Центрального района Эдуард Николаевич Дубровский военным был с детства. Ещё во время войны, его 8-летнего ребёнка, как сына погибшего офицера, определили в Суворовское училище.

— Ещё ширинку не умел застегивать, когда надел форму, — говорил Эдуард Николаевич.

Ему мечталось быть лётчиком, но подвело здоровье, и он стал артиллеристом, затем военным инженером. И последним местом службы для него стал Штаб гражданской обороны, где он и получил, наконец, звание подполковника-инженера.

Я пришел в Штаб по направлению Бюро по трудоустройству.

— Вот именно такие молодые ребята мне и нужны, — с радостью встретил меня Дубровский, — а то тут работают одни бабы. Ладно бы работали добросовестно — так нет: привыкли ничего не делать, пока начальник Штаба был гражданским. А сейчас, когда я начал налаживать дисциплину и требовать конкретной работы — написали заявления на увольнение. И пусть уходят…

Служба в армии, а затем на военных ремонтных заводах сделали Эдуарда Николаевича человеком хозяйственным и его военная смекалка — та самая, с которой когда-то солдат варил кашу из топора, и была основным инструментом Дубровского для становления и отлаживания работы Штаба.

Эдуард Николаевич быстро понял, какую ключевую позицию в районе он занимает и как можно быстро организовать гражданскую оборону на так называемых объектах народного хозяйства, при этом извлечь пользу и для нужд Штаба.

Каждый поход его по городу не проходил даром.

— Сейчас шёл по городу и увидел вывеску по такому–то адресу, — говорил Эдуард Николаевич, — там располагается такая-то организация, а по другому адресу — ещё одна, которой нет в нашем списке.

Он открывал телефонный справочник и звонил им, представлялся, называя все свои регалии, и тут же начинал спрашивать у руководителя — кто там у вас отвечает за организацию на объекте гражданской обороны? На том конце провода такой вопрос вызывал, как правило, шок. Там начинали оправдываться, что не знают этой работы, хотя понимают, что она необходима и её нужно организовать и проводить…

Эдуард Николаевич терпеливо выслушивал всю эту тираду, периодически вставляя слова: «безобразие…», «как же так — вы что не видите, какая сейчас сложная международная обстановка?..»

Потом, когда руководитель уже полностью был доведён до отчаяния, Эдуард Николаевич говорил: Ну что ж — будем вместе выходить из создавшейся ситуации — вы главное срочно определите человека, кто будет этим заниматься, и направьте его к нам. А уж мы подскажем с чего начать…

И тут весь облик Дубровского неожиданно менялся, в глазах появлялась хитринка, а голос становился более сговорчивым.

— Вы мне коротенько расскажите, чем занимается ваша организация? — спрашивал он. И только услышав первые пояснения, вдруг говорил: А не могли бы вы к нам на пару-тройку дней направить своего художника — нам тут нужно помочь оформить несколько стендов?

— Мы бы с радостью, — говорили на той стороне линии, — да у нас нет своего художника, мы всю наглядность заказываем в одной фирме…

— А сколько у вас в организации автомобилей? — уже с другой стороны подходил Дубровский.

— Да всего два.

— Тогда дайте на пару дней машину — нам очень много нужно развозить по городу писем — готовимся к учениям. А вас на этот раз не будем привлекать, учитывая ваше неудовлетворительное состояние, — но вы же должны внести свою лепту в общее дело. А мы к вам отправим своего сотрудника, чтобы он помог вам разработать план ГО…

Если в организации не было машины — находились доски, или клей для склеивания карт, бумага или лента для пишущих машин… В любом случае разговор заканчивался каким-либо приобретением. И работа в Штабе кипела: какие-то люди заносили в штаб старый линолеум, кто-то нёс краску или известь, в одном из классов работал чей-то художник, кто-то разносил или развозил письма, а на улице у дверей Штаба стояла пара машин…

«Вот она — коррупция! Как процветала в Советское время!» — сказали бы сегодня…

Да! С такой хваткой Эдуард Николаевич уже за год мог бы обогатиться и жить как у Христа за пазухой. Но Дубровский даже в выходные дни ходил в своей казенной форме и даже когда ему выделили путёвку в санаторий — поехал в ней, потому что другой одежды у него не было. Дома, с момента заселения, он так и не сделал ремонта и даже не разобрал ящики с вещами, привезённые с прежнего места службы.

А из своего дома в Штаб он нёс то инструменты, то гвозди или ещё какие-то вещи. Потому что Штаб и был для него постоянным местом дислокации — в нём он жил и ему отдавал всю свою душу…

Розыгрыш

В этот день я и Сергей Иванович Капустин одновременно пришли на работу.

Капустин — консультант по правовой работе в народном хозяйстве, я — консультант по правовой пропаганде областного отдела юстиции.

Только мы вошли в кабинет, к нам тут же заглянул кадровик Иван Васильевич Дрынкин: Что, пришли? Вас Алексеев уже трижды спрашивал. Сказал — как появитесь, — сразу к нему!…

Мы по-быстрому скинули куртки, взяли рабочие тетради и ручки и отправились к Алексееву.

Валентин Михайлович Алексеев — зам. начальника отдела юстиции и наш прямой руководитель в кабинете располагался не один, а с другим замом Геннадием Николаевичем Борисовым.

— Здравствуйте! — с недоумением вошли мы к ним в кабинет.

— О, ребята, проходите, присаживайтесь. Что там у вас нового? Как дела? — по- дружески спросил нас Алексеев.

— Да ничего нового, — все та же бумажная работа, — ответил ему Капустин.

«Странно он начинает разговор, — подумали мы — зачем мы ему понадобились сразу вдвоем?»

Тут Алексеев начал нам рассказывать, как вчера он ходил читать лекцию в трудовой коллектив…

«А, ясно, — подумали мы — наверное, там ему вопросов назадавали и теперь понадобятся письменные ответы».

Но нет, Валентин Михайлович рассказал, как он грамотно всё разъяснил, и как его благодарили за хорошую и нужную лекцию. Вдруг Алексеев вспомнил случай из своей судебной практики, когда он был ещё молодым судьей, и как ему приходилось готовиться и выступать с лекциями в коллективах. Потом рассказал, как проводил выездные заседания суда…

«Какое-то длинное вступление к серьёзному разговору, — подумали мы — когда он уже дойдет до сути?».

— Ну ладно, — сказал Алексеев, — пора заняться работой.

«Наконец-то, — подумали мы, — Что же он нам сейчас поручит?»

Но Алексеев, выдержав паузу, вдруг сказал: А еще, вспомнил, — мне вчера анекдот рассказали. И он начал рассказывать анекдот…

Мы рассмеялись и подумали: «Что же он тянет?»

— Ну что, поболтали, — нужно работать! — снова сказал Алексеев.

Мы сидели молча.

— Зачем пришли? — не выдержал Алексеев.

И тут, в голове, как будто магнитофонная запись прокрутилась назад — «Дрынкин! это он нас отправил к Алексееву. Зачем он это сделал? А… — ведь сегодня 1 апреля»…

Не подавая виду, Сергей Иванович спросил: Да я тут вам давал письмо, которое подготовил в Минюст…

— А, ты про то письмо, — так я его уже давно подписал и его отправили! — сказал Алексеев.

— Ну ладно, мы пойдём работать! — с облегчением сказал Капустин и мы вышли из кабинета.

— Как мы забыли, что сегодня 1 апреля?! — сетовал Сергей Иванович, — Сейчас зайду к Дрынкину и скажу, что Валентин Михайлович вызывает его к себе, за то, что он отвлёк нас от работы.

— Да он не поверит. Сразу поймет, что мы это в отместку придумали. Надо всё тщательно обдумать и не торопиться, — посоветовал я, и мы вернулись в свой кабинет.

— Я сейчас ему скажу, что пришла какая-то срочная бумага по кадрам, что мы её видели у начальника отдела юстиции…

— Да сейчас бесполезно! — сказал я Сергею Ивановичу, — Он уже сидит и ждёт, — что мы там придумаем, чтобы его обмануть…

— Во! Я придумал! — Сегодня же зарплата. Сейчас зайду к нему и скажу, что в бухгалтерию приглашают получить зарплату, — не унимался Капустин.

— Погоди, — сказал я Сергею Ивановичу — у тебя же есть профсоюзные деньги (С.И. был профоргом), возьми их в руки и сразу будет достоверно, что ты получил зарплату.

Сергей Иванович обрадовался этой придумке. Он тихонько открыл сейф, достал оттуда деньги. Для достоверности вышел из кабинета. Выждал некоторое время и потом громко прошёл по коридору, как будто издалека — бухгалтерия находилась в противоположном конце здания. Я слышал, как он прошёл в соседний кабинет, где работал Дрынкин и Калина Владимировна Соколова, консультант по нотариату. Потом Сергей Иванович вернулся в наш кабинет.

— Ну что? — спросил я его.

— Зашёл, сказал, что зарплату дают. Приглашают в бухгалтерию. Дрынкин сидит, уткнувшись в бумаги, а Калина Владимировна стала собираться за зарплатой.

— Надо её перехватить! — сказал я Капустину.

Мы выскочили из кабинета и догнали Калину Владимировну в нашем длинном коридоре.

— Мы Ивана Васильевича хотим разыграть, — пояснили мы ей, и рассказали о том, что случилось с нами утром.