Бесплатный фрагмент - Радости и горести Николая II

От автора

Почему Николай II кажется нам хорошим приятелем, старым знакомым, про которого мы не прочь посплетничать?

Это самый близкий нам царь — по времени, по образу жизни, по ценностям, по увлечению гаджетами, наконец. Единственный российский монарх, который успел пожить в родном для нас двадцатом веке и попасть на видеопленку.

Предки Николая II оставили нам скучные официальные портреты. А Ники — «удивительно интересные движущиеся картинки», на которых он дурачится с друзьями и крутится на самодельной карусели, страстно целует молодую жену и учит дочь ходить…

Ну скажите, какого еще монарха мы можем увидеть в презабавном купальном костюме с белыми пуговками на плечах?

Мы — первое поколение, которое смотрит на жизнь Николая Александровича непредвзято: без экстаза подданных Российской империи, для которых он был Помазанником Божьим; без агрессии трудящихся Советского Союза, для которых любой царь — безликий деспот.

Сколько архивных сокровищ было опубликовано за последние тридцать лет! Дневники и личные письма «милого Ники» — особенный интерес представляет его переписка с братом Жоржи, — пронзительные воспоминания близких друзей императора, пухлые фотоальбомы, собранные и украшенные руками его дочерей.

Лишь недавно мы получили доступ к зарубежным архивам и оцифрованным газетам рубежа XIX — XX веков. Оказалось, что историки Великобритании, Германии, Дании, Италии бережно хранят важные страницы жизни Николая II. А русского царя многое связывало с Европой: летние каникулы он проводил в гостях у дедушки с бабушкой в Копенгагене, его первой любовью стала английская принцесса, женой — немецкая; в Венеции Николай тайно купил дом — на случай непредвиденного развития событий на родине…

Сколько новой информации! Но дает ли она нам ответ на извечный вопрос — почему у Николая ничего не получилось?

Безусловно. И ответ этот будет неожиданным.

Ах, как манит нас плеск волн истории… Вы уже облачились в свой лучший купальный костюм? Тогда — смело ныряем в жизнь императора!

О серии

Серия «Уютная история» рассказывает об эпохе Романовых сквозь призму человеческих судеб и отношений. Книги серии основаны на самых популярных материалах блога «Уютная история», выходящего с 2019 года в разных форматах и заслужившего признание десятков тысяч читателей, зрителей и слушателей. Статьи, заметки, ответы на вопросы подписчиков дополнены новыми фактами, обнаруженными автором в архивах России, Европы и США, и сформированы в единое увлекательное повествование. В каждой главе вас ждут иллюстрации, в том числе газетные вырезки и редкие фотографии, помогающие полностью погрузиться в прошлое.

Часть 1. Детство Ники

Глава 1. Новый царь для новой страны

«Небывалая дешевизна в Петербурге, — писали газеты 6 мая 1868 года, в день появления Николая на свет. — Новое вставление зубов, весьма дешево. Без металла, без пружин, без колец, без крючков и без зацепки к другим зубам, на вулканизированном каучуке, без всякой боли и без выдергивания корней». И важное уточнение: «Предлагает исключительно зубной врач против самого Аничкова дворца».

Ну при чем здесь вставные зубы? — спросит меня возмущенный читатель, желающий ознакомиться с подробностями жизни наследника престола. Какое отношение зубные протезы имеют к нашему герою, который только что родился и прямо сейчас знакомится со своей семьей?

Вообще-то — самое прямое. Николай пришел в этот мир в переломное время. Одновременно с ним рождалась и новая Россия. С красивой улыбкой, не обезображенной крепостным правом.

В этот же день, 6 мая, на первой странице газеты «Голос» читаем: «Сельские жители Кутаисской губернии, движимые чувством беспредельной радости за дарование им монаршею милостью освобождение от крепостной зависимости, пожертвовали более 32000 рублей для сооружения в центре Кутаисской губернии православного храма во имя святого Александра Невского в честь Царя-освободителя».

Великая реформа Александра II, деда нашего героя, была в ту пору самой горячей новостью — несмотря на то, что Манифест был подписан семь лет назад. Но что такое семь лет в масштабе столь грандиозного государственного преобразования? Так, например, до Кутаисской губернии реформа докатилась лишь к 1865 году.

Наконец-то Россия избавилась от уродливого средневекового рабства. Николай стал первым царем династии Романовых, рожденным в свободной стране. В стране, готовой к переменам.

Середина, а в особенности конец XIX века — это эпоха стремительного прогресса. Во всех сферах, от медицины и моды до литературы и транспорта.

Новые изобретения стирали различия между обывателями и аристократами. Раньше хорошие зубы были доступны лишь элите — венценосным обитателям Аничкова дворца. Теперь же любой горожанин мог заглянуть на прием к доктору Вульфсону напротив царского особняка и обзавестись замечательными протезами на резинке. Это не просто дентальный мост — это мост через главный проспект империи, через огромную социальную пропасть.

В те же годы впервые заговорили о массовой моде, о «демократизации роскоши»: «Когда-то одна только королева обладала двумя парами шелковых чулок, — пишет немецкий экономист Вернер Зомбарт, современник Николая II. — А в настоящее время кокотка уже не удовлетворяет требованиями своей профессиональной техники, если имеет недостаток в шелковых чулках. Высшая гордость приказчика — носить такие же рубашки, какие носит богатый светский человек, горничной — надеть такую же жакетку, какую надевает ее барыня, жены мясника — иметь такую же плюшевую отделку, какая есть у тайной советницы».

«Униформа стала обычной для слуг только с середины XIX века, — рассказывает социолог моды Катерина Михалева-Эгер. — До этого одежда, которую носили представители высших слоев общества, настолько отличалась по виду и превосходила по качеству одежду низших слоев, что не было необходимости отличать прислугу с помощью униформы. Изменения в текстильной промышленности и последовавшие за ними перемены в социальной сфере привели к тому, что пришлось вводить форму, дабы гости не могли перепутать слуг и господ».

Люди стали выглядеть лучше, мечтать смелее. В 1860-х зародился новый литературный жанр — научная фантастика. Вышли первые головокружительные романы Жюля Верна. «Двадцать тысяч лье под водой» вдохновил российского инженера Степана Карловича Джевецкого на изобретение самой настоящей подводной лодки, которую ученый с гордостью представил отцу Николая, будущему императору Александру III — в ту пору еще цесаревичу.

Сам Николай, когда подрастет, будет зачитываться фантастикой и сразу вспомнит любимый роман, заметив блеск стали в волнах Северного моря: «К нам подошла подводная лодка, которая несколько раз ныряла и очень напомнила мне „Nautilus“ J. Verne. Она имела ту же форму сигары, но, разумеется, меньше, хотя она имела 70 футов длины. В ней сидело три человека; изобретатель смотрел на нас сквозь толстое стекло в маленьком выступе и кланялся оттуда. Когда она остается на поверхности воды, то ставится на ней небольшая мачта и труба».

Но что это? Прошло совсем немного времени, и вот уже сам Жюль Верн вдохновляется русским иженерным чудом — Транссибирской магистралью: «Часто говорят о той необычайной быстроте, с какой американцы проложили железнодорожный путь через равнины Дальнего Запада, — размышляет писатель. — Но да будет известно, что русские в этом отношении им ничуть не уступают, если даже не превосходят как быстротой строительства, так и смелостью индустриальных замыслов». Реальность опережает фантастику!

А ведь начинался Великий Сибирский путь в уютной голубой комнатке маленького Ники — будущего императора Николая II.

Глава 2. Первое лето Ники

Родители Ники, готовясь к рождению первенца, затеяли в Аничковом дворце грандиозный ремонт и, как водится, работы изрядно затянулись. Потому наследник появился на свет не дома, а на даче — в царскосельском Александровском дворце, окруженном прекрасным парком. Местечко намного более уютное, чем любой столичный особняк! Особенно в конце весны.

Здесь цесаревич Александр Александрович с супругой Марией Федоровной (по-домашнему Минни) вели непринужденный, поистине сельский образ жизни, наслаждаясь свежим воздухом, первой земляникой, густой простоквашей и молоком с Императорской фермы. Рождение сына сделало счастье полным.

Как приятно читать маленькие сентиментальные отчеты Александра Александровича о первых днях жизни Николая! Эти чувства знакомы каждому любящему отцу:

— 6 мая, сразу после рождения малыша: «Что за радость была, это нельзя себе представить, я бросился обнимать мою душку жену, которая разом повеселела и была счастлива ужасно. Я плакал, как дитя, и так было легко на душе и приятно. Обнялись с Папа и Мама от души».

— 6 мая, вечером: «Мама и Папа приехали еще раз около 9 часов. Мы пили чай и разговаривали с Минни до 11 часов, и я ходил несколько раз любоваться нашим маленьким ангелом, и его приносили тоже к Минни. Легли спать с моей душкой в 12 1/2 часов».

— 7 мая, утром: «Я расположился теперь по утрам одеваться в ванной комнате Минни. Одевшись, зашел к моей душке и к моему ангелу, маленькому сыну, а потом пошел пить кофе к себе и после этого принимал еще некоторых с поздравлениями».

Тихое течение счастливой семейной жизни было прервано первым официальным мероприятием наследника — крестинами в церкви Большого Екатерининского дворца, расположенного тут же, в Александровском парке. 20 мая Ники впервые появился на публике, в возрасте всего лишь двух недель от роду. И что это был за выход — поистине театральный!

«Я сам уже пошел одеваться в полную форму генерала казачьего в 10 часов, — вспоминал отец Николая, — и потом смотрел с Минни из окошка весь поезд, в котором везли нашего маленького, в золотой карете и с конвоем линейных казаков. Простившись с моей душкой, я сам отправился в тот дворец. Царское нельзя было узнать, столько было народу на улицах и экипажей, что решительно проезду нет».

После обряда в сказочно красивой церкви — с лазурными стенами, золотыми ангелами и причудливыми витыми колоннами, — младенец был представлен своему подшефному Московскому 65-му полку. Полковой командир, ротный командир и фельдфебель умилились розовым щечкам Ники и откланялись, стараясь не слишком шуметь, чтобы не разбудить новорожденного шефа, который на протяжении всей этой важной встречи мирно спал в корзинке.

Торжества остались позади, и семья Ники вернулась к более интересным делам — а именно, к ремонту Аничкова дворца. До зимы было еще далеко, но и планов настроили немало!

«Я отправился домой, — записал Александр Александрович 27 мая, — и там осмотрел все нижние комнаты, где будет жить наш сын с его свитой, и комнаты Опочининой. Везде, где нужно переправить, я приказал начать работы, и вообще много переделок идет по всему дворцу».

В конце лета случилась большая радость. Из Дании прибыли с неофициальным визитом король Кристиан IX с супругой Луизой — родители Минни, дедушка и бабушка Ники. Они станут для него очень близкими людьми. Внук будет называть Кристиана с Луизой — «Апапа» и «Амама», а Александра II с Марией Александровной (дедушку и бабушку с отцовской стороны) — «Анпапа» и «Анмама». Казалось бы, одна буква, но на деле разница будет огромной. С датскими родственниками Николай будет отдыхать душой, с русскими дедушкой и бабушкой — находиться в постоянном напряжении.

В этом мы еще убедимся, а пока вернемся в август 1868 года. Встреча Минни с дорогими родителями получилась необычайно душевной и теплой. Принимали гостей в Петергофе. Никаких других дел в России у Кристиана не было, он приехал специально, чтобы увидеть внука. Едва сойдя с корабля, король с королевой устремились во дворец, знакомиться с Ники, который «был удивительно мил» и «просто чудо что за ребенок». А потом начались обычные семейные развлечения: кофе с датскими слойками по утрам, бесчисленные чашки чая по вечерам, просмотр фотографий и неспешные разговоры. «Мы с королем играли в экарте, — писал цесаревич, — Минни играла на фортепианах с матерью». А еще Апапа и Амама катались на карусели в дворцовом парке и на лодке в дворцовом пруду, играли в теннис, охотились и «травили медведя мордашками».

Разумеется, не обошлось и без экскурсии по столице. «Приехавши в город, отправились в колясках прямо в Академию художеств, — вспоминал довольный зять, — и сначала осмотрели мозаичную фабрику в подробности, а потом самую академию, которую я не видел с тех пор, что ее переделали внутри. Осмотрели решительно все залы и галереи. Оттуда отправились прямо в Зимний дворец, где завтракали все вместе на запасной половине и, отдохнувши немного, поехали смотреть коллекцию золотых карет, которая очень понравилась всем. Потом они отправились в Николаевский институт, а я поехал к себе в Аничков и там выбрал вещи для подарка королеве».

Аничков дворец тесть с тещей тоже посетили. Кристиану и Луизе очень хотелось своими глазами увидеть новый дом Минни. Правда, презентация особняка прошла скомканно. Повсюду сновали рабочие, в воздухе стояла строительная пыль, старинная мебель была укрыта, а новую еще не подвезли. «Мы с Минни показали все комнаты, которые теперь тоже не в хорошем виде, — сокрушался цесаревич. — Потом пили чай у меня в кабинете в семействе и в 4 часа отправились обратно на пароходе и тронулись в обратный путь в Петергоф».

Наконец настала пора расставаться. «Минни, бедная, была вся в слезах, прощаясь с отцом», — писал Александр Александрович.

Да, нужно было возвращаться к обычной жизни, наполненной официальными мероприятиями и общением с холодным российским императором, увлеченным собственной личной жизнью — а вовсе не новорожденным внуком.

Горечь прощания с родными скрашивала лишь мысль о скором переезде в обновленный Аничков дворец, где все теперь было устроено по вкусу цесаревича.

Глава 3. Погремушка против локомотива

Итак, великий день! 17 ноября полугодовалый Ники наконец-то очутился дома.

«Поехали с женой и маленьким и всеми нашими на железную дорогу и отправились в Петербург, — рассказывал счастливый отец. — Приехавши, мы поехали с Минни в санях в Аничков, а маленький — сзади, в карете. Мы встретили беби в его новых комнатах, которые очень удались и уютны».

Голубая спальня

Но как же выглядели покои Николая, на ремонт которых потратили столько сил и времени? На удивление — очень просто. Об этом мы узнаем от репортера журнала «Всемирная иллюстрация», которому осенью 1869 года удалось побывать в святая святых Аничкова дворца. После восторженного описания роскошной обстановки кабинета Марии Федоровны корреспондент переходит к главной новости.

«Оставляя кабинет цесаревны, мы просим читателя спуститься с нами вместе этажом ниже, в спальню великого князя Николая Александровича, — приглашает репортер. — Впечатление, производимое этой спальней будущего Императора Всероссийского, совершенно противоположно впечатлению кабинета августейшей его матери. Насколько в кабинете потрачено художественности и материальных средств, настолько спальня великого князя проста и беззатейна. Пестрый кретон (голубой с белым) послужил материалом на занавески, на обивку стен и мебели. Небольшая киота с образами святых, имена которых особенно дороги и близки царскому семейству, занимает один из углов спальни. На стене, против окошек, висит портрет императора Александра I, ребенком, с погремушкою в руках, писанный Левицким. Погремушка эта, золотая, осыпанная драгоценными каменьями, переходит из рода в род и недавно подарена Императрицей маленькому внуку своему. Читатель видит ее на столе одного из наших рисунков спальни.

Средину одного из этих рисунков занимает кроватка великого князя. В ней спит он ночью. На простых деревянных столбиках, поддерживающих темно-зеленую газовую завесу, повешены, по старинному русскому обычаю, маленькие образки, служащие охраной полуночному сну ребенка. Днем великий князь спит в небольшой плетеной корзине, обтянутой голубым атласом, видной на другом рисунке нашем, поставленной на диван. На столе этого рисунка заметна погремушка, о которой мы только что упомянули; подле стола видно креслице великого князя.

Передавая печати рисунок спальни и ее коротенькое описание, мы уверены, что многие и многие из наших читателей с чувством глубокого почтения отнесутся к той простоте и безыскусственности, которой обставлены первые дни жизни великого князя. Мы бы поступили не хорошо, если бы скрыли впечатление, произведенное этой обстановкою на нас».

Вы наверняка обратили внимание на погремушку, которая так запомнилась репортеру «Всемирной иллюстрации». Предмет этот достаточно символичен.

Бесценная игрушка с бриллиантами, рубинами и изумрудами была изготовлена для младенца-императора Иоанна VI Антоновича; поиграл он с ней всего пару месяцев — а затем был ввергнут в темницу, в которой и оставался до конца своей жалкой, короткой жизни. Погремушка перешла внуку Екатерины II — будущему императору Александру I, который начал свое правление с убийства родного отца, а потом ушел из жизни при самых странных обстоятельствах в возрасте всего лишь 47 лет. Несчастный, полный черной меланхолии — «Сфинкс, не разгаданный до гроба». Так Александра I назвал поэт и критик Петр Андреевич Вяземский в стихотворении, написанном в сентябре 1868 года, — именно тогда Ники и получил эту игрушку из рук бабушки-императрицы Марии Александровны, тоже весьма несчастливой женщины, страдающей от изматывающей болезни легких и неприкрытых измен мужа.

Эта погремушка, мало того, что опасная сама по себе (ребенок мог поцарапаться о драгоценные камни), — тянула за собой тяжелый шлейф сломанных судеб Романовых. Николаю досталось мрачное наследие предков, от которого он никак не мог избавиться.

«По примеру прежних лет вышедшие из употребления личные вещи, в том числе и игрушки, бережно хранились в дворцовых кладовках, — рассказывает историк Игорь Зимин. — Более того, их передавали по наследству, вне зависимости от их материальной стоимости и внешнего вида. Для членов семьи это были не просто старые игрушки, а ИГРУШКИ Александра I, Николая I и других российских императоров. Конечно, забавляясь драгоценной погремушкой и облезлой лошадкой, они [наследники престола] вряд ли осознавали то, что этими же игрушками когда-то играли их царственные предки. Но „войдя в возраст“, они с удивлением узнавали, что с „их“ любимой старой лошадкой играл еще император Павел I. Многие из этих игрушек на почти подсознательном уровне воспитывали у детей то, что сейчас принято называть „чувством историзма“».

Традиции тащили Николая в прошлое. Но сердцем он стремился к прогрессу. Давайте заглянем в гости к Ники спустя шесть лет после визита корреспондента «Всемирной иллюстрации». Злополучная погремушка давно уже спрятана обратно в кладовку. А комната наследника совершенно преобразилась. Посмотрим на нее глазами маленького мальчика Володи из бедной дворянской семьи, впервые оказавшегося в царском дворце.

«Огляделся: комната волшебная. Ничего подобного сроду не видывал. Во-первых, идет по полу железная дорога, маленькая, но настоящая, с рельсами, со сторожевыми будками, с тремя классами вагонов, стоят полки солдат с киверами, с касками, казаки в шапках, а вот лошади с гривами, верблюды с горбами, а вот Петрушка, вот медведь, вот Иван-дурак в клетчатых брюках, а вот барабан, ружья в козлах, труба с кисточкой, гора песку.

Глаза разбежались.

Спрашиваю:

— Чье это?

Старшенький матросик отвечает спокойно:

— Наше.

— Не врешь?

— Не вру.

— Пустить железную дорогу умеешь?

— Умею.

— А ну, пусти.

Матросик завел ключиком, паровоз побежал, из будки вышла сторожиха, замотала флагом, на платформе появился пузатый начальник, зазвонил звонок, и тут я впервые понял, что во дворце могут делаться чудеса».

«Матросик» — это наш Ники. А про его чудесную железную дорогу стоит рассказать отдельно.

На всех парах!

Современных детей замысловатыми игрушками не удивишь. Но в 1875 году не только техническое исполнение этой забавы, но и сама идея мини-чугунки были явлением необычным. Железные дороги в России начали появляться совсем недавно. Локомотивы все еще вызывали у россиян почти суеверный ужас. Помните, как героиня «Грозы» Островского причитала: «Последние времена, матушка Марфа Игнатьевна, последние, по всем приметам последние… Огненного змия стали запрягать: все, вишь, для-ради скорости…» Это было в 1859 году.

А возьмем «Анну Каренину» — в 1875 году роман как раз начал печататься в журнале. Гибель главной героини под колесами поезда воспринималась современниками как сюжет из научной фантастики. Как если бы сегодня Лев Николаевич отправил Анну колонизировать Марс.

«У Толстого образ железной дороги глубок и многозначен, — пишет кандидат филологических наук Анна Константиновна Степаненко. — Прежде всего это яркий символ грядущей эпохи — жестокой, неумолимой, разрушающей семьи и нравственные устои, символическое воплощение „железного века“, крушащего иллюзии и судьбы. Образ железной дороги пропитан „злобой дня“, он вырос из современности и окрашен ее неразрешимыми противоречиями. С образом железной дороги связан и мотив рока, ведь „рельсы — это еще и предопределенность: рельсовый путь — это путь, с которого нельзя свернуть“. Железная дорога как воплощение гибели неумолимо сопровождает Анну, выполняя почти что роль рока в античной трагедии».

Железная дорога красной нитью прострочила и судьбу нашего героя… Но об этом поговорим чуть позже. А пока рассмотрим паровозики в его спальне. Кто подарил их Ники? Возможно, датский дедушка Кристиан — игрушечные локомотивы как раз набирали популярность в Европе. Однако Володя сообщал о казаках, медведе и Иване-дураке, дополнявших железную дорогу Ники. Можно предположить, что готовый набор доработали придворные умельцы прямо в Аничковом дворце, чтобы подарок развивал в наследнике любовь не только к технике, но и к русским народным сказкам.

Но подождите, каким образом Володя оказался в комнате наследника? Что этот уличный хулиган делал в царской резиденции?

Володька Олленгрэн, сын первой учительницы Николая, целых два года провел за одной партой с будущим императором. Такого сближения с народом в семье Романовых еще не было. И сейчас мы с вами убедимся, что все воспитание Николая было построено на весьма демократической, прогрессивной основе, вполне отвечавшей духу эпохи перемен.

Глава 4. Сверкающая Мама и милая Диди

График цесаревича и цесаревны был до отказа заполнен представительскими мероприятиями. Александру Александровичу, Марии Федоровне и уж тем более деду-императору Александру Николаевичу совершенно некогда было заниматься воспитанием Ники и его младшего брата Жоржи.

По утрам братья ждали заветного звонка с четвертого, «родительского» этажа — и стремглав летели к лифту, а затем через Блюдный зал к Мама в будуар. Мария Федоровна встречала сыновей уже готовая к череде светских визитов — в шикарном платье от Чарльза Ворта, с бриллиантовой брошью на груди и веером из черных страусовых перьев в руках.

«Дети рвались к матери, грелись у ее теплоты, не хотели оторваться, но увы! — вздыхал Владимир Олленгрэн. — Официальное время шло, и родителям нужно было уезжать к деду, в Зимний дворец, где они и проведут потом целый день, до поздней ночи… Но перед расставаньем нас ждет огромное удовольствие. И это удовольствие наступало: великая княгиня всех по очереди катала нас вокруг комнаты на шлейфе своего платья. Это была постоянная дань за расставанье. И, покатавшись, обласканные на целый день, мы снова спускались на свою половину к мрачным книгам и тетрадям».

Наставники играли огромную роль в формировании характера наследника. Они были рядом днем и даже ночью. Жили тут же, во дворце, в соседних комнатах, гуляли и обедали со своими подопечными, выслушивали их маленькие радости и горести, давали им советы, исходя из собственного опыта. Помните Арину Родионовну? Ее воспитание сблизило Пушкина с простым народом.

Почему «царята» учились дома, а не в гимназии? Во-первых, из соображений безопасности. Обстановка в стране оставалась напряженной, на царскую семью то и дело совершались покушения. Во-вторых, домашнее образование было престижнее. Лишь в середине XX века королевские семьи Европы отошли от этой традиции. Нынешний английский король Карл III стал первым наследным принцем в истории династии, учившимся в обычной школе, а затем и в университете.

Воспитатели царским детям подбирались с великой тщательностью. Принимались во внимание не только их академические заслуги, но и такие субъективные, почти неуловимые факторы, как личное обаяние и даже некоторая схожесть с венценосным родителем. Последнее работало скорее подсознательно, на уровне психологии, но тем не менее, у трех главных наставников Николая действительно имелись общие черты с его родственниками — как внешние, так и внутренние.

Золушка в Аничковом дворце

Первую учительницу Ники нашла Мария Федоровна. Совершенно случайно — что называется, судьба!

Александра Петровна Олленгрэн, урожденная Оконишникова, до 38 лет и не помышляла о педагогической стезе. Она была домохозяйкой, женой небогатого дворянина капитана Константина Петровича Олленгрэна. Но в 1872 году муж скоропостижно скончался, не оставив семье почти ничего, кроме маленького домика в Коломне на окраине Петербурга. Александра Петровна поначалу бегала с узелками в ломбард, а потом, когда ценные вещи кончились, с трудом нашла место классной дамы в Коломенской женской гимназии.

В 1875 году состоялся первый выпуск воспитанниц госпожи Олленгрэн. Гимназистки «представлялись» в Зимнем дворце. Здесь-то и случилась судьбоносная встреча Александры Петровны и Марии Федоровны.

«Вдруг около меня появилась какая-то маленькая дамочка, — рассказывала потом учительница, — очень хорошенькая, с сияющими, как звезды, глазами. Ну прямо звезды! Смотрит на меня, на мой шифр и спрашивает по-русски, с акцентом: „Какой это у вас шифр?“ Я сказала, что екатерининский. „А как фамилия?“ Отвечаю: „Олленгрэн“. — „Но это ведь шведская фамилия?“ — „Да, мой муж шведского происхождения“. Вынула записную книжечку и золотым карандашиком что-то отметила. И потом только, от других, узнала, что это — великая княгиня, наследница цесаревна, Мария Феодоровна! Но какая хорошенькая! И какая простенькая! Прямо влюбилась в нее с первого взгляда!»

Симпатия оказалась взаимной. Цесаревна заинтересовалась новой знакомой, навела справки — референции о работе Александры Петровны были блестящими, — и пригласила госпожу Олленгрэн переехать в Аничков дворец, учить грамоте семилетнего Ники и пятилетнего Жоржика. В компанию к «царятам» определили и семилетнего Володю, младшего сына Александры Петровны.

Но все же — чем классная дама так зацепила цесаревну? Что общего было у этих двух женщин? Намного больше, чем кажется на первый взгляд.

Обе — многодетные матери. У Александры Петровны было четверо детей, у Марии Федоровны на тот момент — трое. При этом наши героини не растворились в семье, а сумели сохранить яркую индивидуальность.

Обе было искренне увлечены своей работой. Цесаревна возглавляла Ведомство учреждений императрицы Марии, куда входили учебные заведения (в том числе и Коломенская гимназия), воспитательные дома, приюты для обездоленных и беззащитных детей, богадельни; активно развивала Российское общество Красного Креста, попечительствовала Женскому патриотическому обществу и Обществу спасения на водах. Нагрузка у Марии Федоровной была колоссальной.

Но и Александра Петровна не отставала, все силы отдавала своей благородной профессии. Вот как она готовилась к новой должности наставницы наследника: «Мамочка приходила со службы взволнованная, — рассказывал потом Владимир Олленгрэн, — ничего не ела, а приносила какие-то книжки, очень толстые, в переплетах, быстрыми глазами читала страницу за страницей, нервно, со щелчком перелистывала, что-то записывала в тетрадь и все говорила, ни к кому не обращаясь: „Господи! А вдруг осрамлюсь? А вдруг опозорюсь? Ведь великая наука нужна, наука!“ Вообще от всех этих новостей, от срочного изучения педагогики она похудела, стала молоденькая и худенькая, бедная моя, милая, ласковая мамочка».

Но, кажется, решающим доводом для цесаревны стала бедность Александры Петровны. Сама Мария Федоровна выросла в семье скромного датского офицера — лишь по невероятному стечению обстоятельств Кристиан IX стал королем. Цесаревне хотелось, чтобы и ее сыновья больше общались с обыкновенными людьми, которым каждый день приходится решать обыкновенные проблемы — экономить на всем, перешивать одежду, доставшуюся от добрых знакомых, луковой шелухой красить пасхальные яйца…

Александр Александрович, отец великих князей, поставил перед наставницей такую задачу: «Учите хорошенько мальчуганов, повадки не давайте, спрашивайте по всей строгости законов, не поощряйте лени в особенности. Если что, то адресуйтесь прямо ко мне, а я знаю, что нужно делать. Повторяю, что мне фарфора не нужно. Мне нужны нормальные, здоровые русские дети. Подерутся — пожалуйста. Но доказчику — первый кнут. Это — самое мое первое требование».

«Вводя в свою семью меня, — размышлял потом, по прошествии лет, Владимир Олленгрэн, — он [цесаревич] умышленно выбирал мальчишку с воли, чтобы приблизить к этой воле птиц экзотических (великих князей), ибо, собираясь царствовать, собираясь управлять людьми, нужно уметь ходить по земле, нужно позволять ветрам дуть на себя, нужно иметь представление о каких-то вещах, которых в клетку не заманишь. На больших высотах дышат так, а внизу — иначе».

Волшебное колесико

Александра Петровна и, в особенности, ее сын принесли в Аничков дворец дыхание простой жизни.

По утрам наставница учила царских детей читать и писать. Ники рисовал палочки «страшно старательно, пыхтя и сопя, а иногда и потея, и всегда подкладывал под ладонь промокательную бумагу».

После обеда начиналось интересное — Володька открывал наследнику реальный мир. «Разве не залезали на деревья в Аничковом саду и не плевали на прохожих? — вспоминал потом Олленгрэн. — Не играли в снежки? Не боролись на снегу? Не лепили баб?»

А однажды Володька показал Ники и Жоржику настоящие деньги, которых царские дети никогда раньше не видели.

«Эти двугривенные серьезно и надолго поразили воображение маленьких великих князей.

— Что это такое? — надув от усердия губы, спрашивал Георгий. — Колесико?

Я разразился презрительным смехом. Боже! Не знать таких вещей и волшебный двугривенный считать колесиком! Ха-ха-ха!

— А вот орлик, — продолжал Георгий, водя пальчиком, — а вот что-то написано по русскому языку…

— «Двадцать копеек» написано, вот что! — с необычайной гордостью сказал я.

— А что такое «двадцать копеек»? — продолжал любознательный Георгий.

— Это восемь пирожков, — объяснил я.

— Восемь пирожков? — теперь, в свою очередь, спросил Ники, тоже призадумавшийся над хорошенькой и сверкающей монеткой. — Как это восемь пирожков?

— Ну да, за нее дадут восемь пирожков или двадцать маковок, четыре карандаша черных или три карандаша красно-синих. За нее дадут шесть тетрадок и еще две копейки сдачи.

— Ты еще скажешь, и промокашку дадут? — спросил Ники, смотревший на промокательную бумагу как на вещь волшебную.

Он очень любил нарочно писать густо, с нажимом, и потом сейчас же сразу промокнуть и смотреть, как все это волшебно впитывалось и отпечатывалось на рыхлой розовой бумаге и все шиворот-навыворот. (Между прочим, промокательная бумага тогда считалась большой редкостью, в быту больше пользовались песочком). А потом через зеркало рассматривать, как все и сразу стало на место.

— И промокашку, — подтвердил я.

— Ну, уж это ты врешь, — сказал Ники. — Спросим Диди».

«Диди» — этим ласковым именем Ники наградил Александру Петровну после первых же занятий. И потом так и называл ее всю жизнь, даже когда стал императором: «Милая Диденька, — говорил ей в шутку, принимая пожилую наставницу без очереди и без записи в любой день, — страшно медленно пишу. Это ваша вина, Диди. Это вы мне почерк ставили».

В дневнике взрослого Николая II попадаются и такие нежные записи: «20-го января. Суббота. Сегодня опять мороз. После кофе к нам зашла А. П. Оллонгрен, которая проболтала у нас до 11 ¼ ч.».

Но вот Ники исполнилось девять лет. На свой день рождения 6 мая 1877 года наследник получил серьезный «мужской» подарок — настоящие морские форменные рубашки, панталоны, пальто и фуражку, на смену детскому матросскому костюмчику, который изрядно ему надоел. Николай официально вступил в юношеский возраст.

А это означало, что миссия Александры Петровны в Аничком дворце выполнена. Госпожу Олленгрэн назначили начальницей Василеостровской женской гимназии. А воспитанием наследника озаботился царственный дед. Император Александр II самолично подобрал для Ники нового наставника — худого и хмурого генерал-майора Григория Григорьевича Даниловича, директора 2-й военной гимназии, которого при дворе сразу прозвали «человеком в футляре».

Глава 5. Сложный Анпапа и строгий Данилович

Дед Николая был слишком молод, чтобы самозабвенно радоваться внуку.

В 1866 году государь всерьез увлекся молодой и хваткой Екатериной Долгорукой. Ему было 48, ей — 18. Эти двое «влюбились, как кошки, и совершенно обезумели», по собственному выражению императора.

Александр Николаевич сгорал от страсти, в буквальном смысле: за несколько лет этого бурного романа царь похудел килограммов на десять, а то и на пятнадцать — так, что его перестали узнавать солдаты.

В 1872 году Екатерина родила императору сына Георгия. Шансы мальчика на престол были невелики, но сын Долгорукой все же мог соперничать с Ники за право наследования трона — уж слишком любил своего Гогу император.

Не в пример больше внука.

Рассказывает историк Леонид Михайлович Ляшенко, биограф Александра II: «Сохранились сведения о том, что Александр II возлагал большие надежды на старшего сына от второго брака — Георгия. «Это настоящий русский, — говорил он, — в нем по крайней мере течет русская кровь». Означало ли это, что самодержец подумывал о возведении Георгия на престол в обход великого князя Александра Александровича, сказать очень трудно, хотя и отбрасывать такую возможность с порога было бы неправильно, особенно в свете того, что монарх, как мы знаем точно, помышлял о коронации княгини Юрьевской.

Во всяком случае, по его приказу в государственных архивах велись активные поиски подробностей коронации второй жены Петра Великого Екатерины Алексеевны, а также полным ходом шло составление сценария будущего торжественного акта.

Очередной призванный спасти в трудную минуту Россию, диктатор М. Т. Лорис-Меликов, посвященный в планы монарха, нашептывал ему: «Для России будет большим счастьем иметь, как и в былые времена, русскую царицу». Находились и другие придворные знатоки древней истории, которые уверяли, что отныне для империи начинается новая эра».

Быть может, поэтому Александр II искал своему внуку Николаю наставника самого прогрессивного — чтобы тот воспитал не куклу для трона, а нормального, всестороннего образованного аристократа, который в случае отстранения от управления империей смог бы заняться чем-то другим?

«В повивальные бабки он его готовит, что ли?»

Григорий Григорьевич Данилович с юности изучал психологию, философию и этику — весьма необычные увлечения для офицера! Генерал разрабатывал собственные педагогические теории и пробовал их на своих воспитанниках.

«Данилович был педагог редкой чуткости, ученики его боялись, но любили, — рассказывали последователи Григория Григорьевича. — Его никогда никто не помнил сердитым. Он был точен, как часы: первым приходил в гимназию, последним уходил, никогда никуда не опаздывал и не заставлял себя ждать. Он постоянно работал над своим самосовершенствованием: изучал новейшие труды по психологии и педагогике и не только российских ученых, но и иностранных, так как в совершенстве владел немецким и французским языками. А уже будучи директором гимназии, самостоятельно изучил английский язык настолько, что читал сочинения английских психологов и философов в подлиннике».

Генерал пригласил в Петербург профессора Сорбонны Гюстава Лансона, который должен был познакомить наследника с творениями современных французских авторов — Альфонса де Ламартина, Виктора Гюго.

Позже господин Лансон дал большое интервью парижской газете «Политические и литературные анналы», в котором поделился впечатлениями о своей работе с юным Николаем. Эта статья никогда не переводилась на русский язык, процитирую здесь наиболее интересные фрагменты:

— О Николае: «Довольно невысокий, коренастый, широкоплечий, крепкого телосложения, круглолицый, с чуть вздернутым квадратным носом, очень ясными и открытыми голубыми глазами, которые смотрят прямо в лицо, с очень внимательной юношеской физиономией, которая сразу внушает доверие».

— О программе образования наследника: «Научный аспект доминирует в этом образовании, не только благодаря выбору предметов и отводимому им времени, но и благодаря менталитету, который стремятся развить у великих князей. Они знают много и с точностью. Времени, отводимого на самостоятельную и самостоятельную работу, мне кажется, мало: почти все делается в присутствии учителя и под его руководством. Современные языки занимают все пространство, освободившееся после отказа от древних. Их изучают преимущественно в практическом духе и с замечательными результатами. Оба великих князя говорят по-английски так же хорошо, как и по-русски. Наследный великий князь не менее хорошо знает французский… Что касается немецкого, я едва ли мог судить об этом; но мне показалось, что они хорошо владеют им и уже свободно им пользуются, по крайней мере, великий князь Николай».

Игровая караульная будка в классной комнате оставила Лансона равнодушным — военный уклон образования великих князей был понятен и традиционен.

А вот углубленное изучение наследником естественных наук поразило не только французского гостя, но и все российское общество.

Во-первых, Ники и Жорж сами ухаживали за своими птицами: «У них есть попугаи и всевозможные птицы, за которыми каждое утро они ухаживают, чистят клетки, кладут в них воду и семена с помощью бородатого мужика в красной рубашке, который всегда улыбается», — удивлялся Лансон, и в его устах не слишком красивое русское слово «мужик» приобретало парижский шарм: «moujik».

Во-вторых, Данилович распорядился доставить в Аничков дворец настоящий скелет, чтобы учить наследника анатомии: «В июне 1879 г. преподаватель естественной истории попросил известного анатома, профессора Медико-хирургической академии В. Грубера приготовить к сентябрю 1879 г. „полный собранный скелет человека и добавочно вскрытый череп в пособие при занятиях великого князя Николая Александровича по естественной истории“. Скелет доставили в Аничков дворец 6 сентября 1879 г., за что цесаревич Александр Александрович выразил В. Груберу искреннюю благодарность. Эта совершенно невинная история вызвала настоящую бурю в аристократических гостиных. Г. Г. Даниловича обвиняли в том, что он готовит из Николая акушера». «Что он его готовит в повивальные бабки, что ли?», — гремел генерал Зиновьев, обучавший еще Александра III.

Педагогические новации Григория Григорьевича разъярили старую гвардию. Даниловича упрекали в неправильном воспитании детей: «Их слишком настойчиво учили быть прежде всего людьми и слишком мало подготовляли к их трудной сверхчеловеческой роли». Но разве не такую задачу поставил перед наставником его венценосный наниматель?

Царь-Освободитель не верил в самодержавие и всеми силами старался уменьшить роль монарха в жизни страны. Потому что Александр Николаевич сам отчаянно нуждался в том, чтобы его оставили в покое, позволили насладиться его поздней любовью: «Долг монарха призывал его, забыв о частных интересах и желаниях, всеми силами защищать абсолютную власть и права династии; долг и чувства честного и частного человека заставляли нашего героя заботиться в первую очередь о благополучии и покое семьи, об обычном человеческом счастье, — пишет историк Леонид Ляшенко. — Александр Николаевич пытался соединить две, возможно, мало соединимые вещи: долг государственного деятеля и его право на полноценную личную жизнь».

Именно об этом спустя двадцать лет будет мечтать и его внук, уставший от чужих глаз. Но взрослый Николай не хочет сравнивать себя с дедом и отказывается следовать его курсом. Перед глазами всю жизнь стоит жуткая картина гибели Александра Николаевича от рук террористов. Николай уверен — своими «конституциональными помыслами» дед-либерал развел в стране «безобразную смуту». Масла в огонь подливает вдова императора. Екатерина Долгорукая шантажирует царскую семью, грозится опубликовать откровенные письма Александра II, если ей не выплатят огромные суммы. Какое неприятное наследие оставил дед!

Эти обстоятельства подрывают уважение внука, разрушают связь между двумя столь похожими родственниками.

Разочаровавшись в Анпапа, Ники инстинктивно тянется к отцу, положительному во всех смыслах. Думать про деда больно и неприятно. Отец же всегда вызывает только хорошие, радостные эмоции. Надежный семьянин, строгий государь, отличный товарищ по играм.

И наставника своему сыну Александр Александрович нашел такого же — веселого, спортивного и шумного.

Глава 6. Добрый Папа и бодрый Хис

Зима в Петербурге очень похожа на лондонскую. Все те же «прелести» приморского северного города: пронизывающий до костей ветер с залива. Серое низкое небо. Хмурые горожане, скользящие по заледенелым тротуарам.

Вот только снега на Неве намного больше, чем на Темзе. Александр Александрович всегда ждал «белых мух» с нетерпением. Писал радостно: «Снег валит опять с утра и благодаря этому Петербург выглядит чистым и на улицах навозом не пахнет».

Цесаревич сразу брался за лопату — и давай строить снежную крепость во дворе Аничкова. Сыновья помогали: Александр Александрович свято верил в пользу свежего морозного воздуха. Эта традиция продолжалась много лет, даже когда Николай уже стал взрослым. Строительство этой почти Вавилонской башни накрепко объединило всю мужскую половину семьи.

Из дневника Ники — конец зимы 1894 года:

— 4 марта: «Гулял немного, помогал Папа и Мише в работе по постройке такой же крепости из снега, как и в прошлом году».

— 5 марта: «Весь день шел снег, на улицах ничего нет, а сад изображает зимний вид. Работали над крепостью».

— 11 марта: «Успел после прогулки еще поработать у башни в саду».

— 12 марта: «От 3 часов усиленно работал на самом верху башни, которая достигла теперь высота в 2 1/2 сажени, что довольно солидно, потому что снегу гораздо меньше, чем в прошлом году».

Пятиметровая башня из плотных снежных блоков не каждому под силу! Но в 1879 году у Ники с отцом появился новый сильный помощник, не боявшийся ни зимнего ветра, ни сковывающего мороза, ни ледяного дождя, — ведь он родился на туманном Альбионе.

«Умею стрелять, плавать, грести»

Чарльз Хис (Charles Heath) вырос в английской деревушке с громким названием Великий Марлоу, среди тех самых романтичных вересковых пустошей, о которых писали сестры Бронте: «…и вересковые поля стелются вдали, пересеченные темными прохладными ложбинами; рядом зыблется высокая трава и ходит волнами на ветру; и леса, и шумные ручьи, и целый мир, пробужденный, неистовый от веселья!»

Как и для героев «Грозового перевала», для Чарльза и его братьев «было первой забавой убежать с утра в поля и блуждать весь день в зарослях вереска, а там пускай наказывают — им только смех». Но дворянин-фермер Николас Хис, отец Чарльза, очень старался воспитать своих сыновей настоящими джентльменами: «Вспоминая детские годы, Карл Осипович (так Чарльза называли в России) признавался, что этот формализм сильно тяготил его и его братьев, и что после обеда, за которой садились не иначе, как во фраке и белом галстуке, молодые люди спешили из дома, чтобы хоть покурить на свободе. В комнатах курить не дозволялось. Очень может быть, что отличавшие Карла Осиповича отсутствие педантизма и нелюбовь к рутине объясняются, хотя отчасти, той строгостью, с которой разного рода внешние требования предъявлялись к нему и к его близким, когда он быль еще ребенком».

Этот бунтарский дух изрядно мешал Чарльзу определиться с профессией. Но однажды ему на глаза попалось объявление в газете о вызове в Петербург английского гувернера в Приготовительный пансион В. Ф. Мечина.

«На другой же день он отправился по указанному адресу в Лондоне с рекомендательным письмом от влиятельного лица. „Что вы знаете и умеете делать?“ — спросил его брат содержателя пансиона. „Я знаю основательно, — отвечал Хис, — свой родной язык и его литературу, а также и математику. Я изучал древние языки и говорю немного по-французски. Я умею ездить верхом на любой лошади, стрелять, плавать, грести, — брал призы на университетских гонках, — ловить рыбу и играть в крикет“. „Вот это нам и надо“, — ответил господин Мечин и отправил молодого Хиса к своему брату, с первым пароходом, отходившим из Лондона в Кронштадт».

Блестяще складывалась карьера энергичного британца на берегах Невы. Хис отлично проявил себя в маленьком пансионе Мечина, завоевав симпатию детей своим жизнерадостным юмором; затем перешел в Императорский Александровский лицей — альма-матер Пушкина и единственное учебное заведение в России с обязательным изучением английского языка.

Хис обращался к начинающим почти исключительно по-английски; необычайно артистично декламировал старшим ученикам Шекспира — любое произведение с любого места; но главное — приучал детей к здоровому образу жизни.

«Карл Осипович принес с собой в лицей приемы английской гигиены и привычку к играм на открытом воздухе. Своим примером Карл Осипович распространял любовь к холодной воде для обильных омовений. Его цветущее здоровье, прекрасный цвет лица, сохранившийся до старости, густые, вьющиеся волосы, которые с годами побелели, но не выпали, открытый, прямой и смелый взгляд и вся его высокая, прямая, мускулистая фигура свидетельствовали красноречиво о пользе пропагандировавшейся им гигиенической системы. Не менее английских, Карл Осипович любил и поощрял русские игры: городки, лапту и снежки, и в рекреационное время сам играл в них с воспитанниками. Кроме того, он нередко катался с мальчиками на лодке, обучая их, как следует, грести».

Ну разве мог упустить такого учителя-спортсмена его венценосный двойник, будущий император Александр III? Отец Ники словно в зеркало смотрелся!

Вместе — в движении!

Итак, 1 января 1879 года Карл Осипович Хис заступил на педагогическую службу в Аничковом дворце — по личному распоряжению цесаревича Александра Александровича. И сразу же, очень охотно, присоединился к строителям великой белой башни.

Однако эти двое — цесаревич и англичанин — не только снег вместе разгребали. Хотя по удивительному совпадению, на лучшей из немногих фотографий Хиса, дошедших до наших дней, наставник запечатлен именно со снежной лопатой.

Но вот вам еще одна веселая активность на морозном воздухе — катание на коньках. Любимейшее развлечение многих петербургских аристократов, которые на катке хвастались новыми зимними нарядами, сплетничали — и конечно, играли с детьми.

Из дневника Александра Александровича за 1877 год: «В январе зима стояла великолепная, и сильных холодов почти не было. Катаемся на коньках у нас в саду почти каждый день, а три раза в неделю играем в манеже в английскую игру [лаун-теннис — большой теннис] и сделали большие успехи. Ники выучился кататься на конках и теперь очень хорошо справляется с ними и даже скатывается один с гор на коньках; вообще дети очень любят каток и горы и вполне наслаждаются ими».

Ники тогда было всего восемь. Но и спустя почти полтора десятка лет катание на коньках живо обсуждалось в семейной переписке: «Каток наш великолепный и вал кругом, благодаря массе снегу, валившему все эти дни, совершенно как под конец сезона, очень высокий, — писал Александр III Николаю, когда тот странствовал по экзотическим восточным странам и очень скучал по родному заиндевевшему Петербургу, где он мог бы „надеть коньки и валять во всю мочь за мячиками“. — Пес Ворон сейчас же прилетел на вал и приглашал меня возится с ним, что я и исполнил и наполнил ему рот снегом, что его вполне уконтентовало и успокоило».

И все же оба — и Папа, и мистер Хис, — с нетерпением ждали наступления лета, чтобы приобщить Николая к таким замечательным хобби, как рыбалка, гребля и пикники в лесу.

Про увлечение Александром III рыбалкой слышали даже те, кто никогда не интересовался историей. «Когда русский царь удит рыбу, Европа может подождать», — эта фраза самодержца, приведенная в воспоминаниях его зятя, великого князя Александра Михайловича, стала классической.

А Карл Осипович не только основал в Петербурге «Рыболовный клуб Харрака» («Harraka Fishing Club»), специализировавшийся на ловле громадных форелей-«фантомов» у берегов финского острова Харрака; но и изобрел блесну, прозванную «хисой» и пользовавшуюся популярностью у рыболовов Ленинграда еще в 1920-х годах.

И вот уже мы читаем восторженный отзыв Александра Александровича о виртуозном рыбаке-наставнике: «Миша [младший сын] вернулся из Заречья, весь красный от загара и привез с собою более 150 форелей, ловили кроме Миши, кн. Голицын, Диц, Тормайер, Хис, который, конечно, наловил почти половину всего количества рыбы». После азартных историй Хиса венценосный рыбак не мог уснуть, дух соперничества охватил Александра Александровича: «Вечером пошел на озеро ловить рыбу, но все неудачно, холодно, луна и сильный туман по всему озеру, я рассердился, кончил рано и пошел пешком домой».

Всей семье запомнилось лето 1880 года в Гапсале — курортном городке на западе Эстонии. Вокруг — спокойные воды залива, рыбацкие лодки, лебеди на фоне заката… В далеком Петербурге в эти дни творились невообразимые события — дед-император Александр II венчался с молодой фавориткой Екатериной Долгорукой, позабыв о своих внуках; но здесь, в Гапсале, все было хорошо. Папа и мистер Хис каждый день придумывали что-нибудь новенькое.

Из дневника цесаревича Александра Александровича:

— 25 июля: «Было страшно жарко и погода чудная. В 1/2 7 отправился с детьми и mr Heath кататься на двойке „Славянка“, и гребли; вечер был чудный, тишина и тепло».

— 5 августа: «В 3 1/2 отправились с Минни, детьми, Оболенскими, Озеровой и Шереметевыми со всеми детьми искать грибы и порядочно находились пешком; собрали массу масляников и сыроежек и вернулись домой к 7 часам. Занятие скромное и тре шампетре!»

Они всегда были рядом с Ники — Папа и мистер Хис. Собирали в плетеные корзинки сыроежки и бесценные воспоминания.

Ближний круг

Карлу Осиповичу удалось то, что не удавалось почти никому и никогда — завоевать безусловное доверие интроверта Ники. С мистером Хисом наш герой мог быть самим собой. Присутствие этого наставника нисколько его не стесняло.

«Дети и их величества любят и уважают его: они знают его как надежного и преданного человека, — вспоминал Лансон. — А еще он забавляет их своей английской прямотой, шутками, как у торговца, и неотразимым юмором своего акцента, который все делает заманчивым. Его положение очень прочное. Очень важные персоны с заботой относятся к этому младшему гувернеру, человеку, который осмеливается прогонять собаку императрицы».

Петербургский художник Александр Бенуа, современник Николая II, дает более глубокую характеристику отношений, сложившихся у Карла Осиповича с царской семьей:

«Типичность Хиса сказывалась, между прочим, особенно «вкусно» в момент, когда он на семейных пиршествах брал на себя роль форшнейдера и с удивительной методой разрезал ростбиф или индейку. Его соперником в этом занятии мог считаться только мой зять Матью Эдвардс. Глядя на то, как оба они священнодействовали, слюнки текли.

При дворе цесаревича все души не чаяли в Хисе за его простодушно-веселый, ровный и бодрый нрав и за самые его чисто английские чудаческие, чуть комические повадки. Не изменилось отношение царской семьи к Хису и после вступления на престол Александра Александровича. Напротив, Хис продолжал состоять неотлучно при детях государя и сопровождал своих августейших воспитанников всюду, причем он чувствовал себя в придворной атмосфере как рыба в воде.

Он обладал большим природным тактом и при совершенной свободе манер, никогда «не забывался», всегда с достоинством оставаясь на своем месте. Надо при этом вспомнить, что в интимности Аничковского дворца или Гатчинского замка царила действительно полная непринужденность. Царская семья проводила время не в мраморных раззолоченных чертогах, устроенных в тех же резиденциях в иные, более пышные эпохи, а в тесных комнатках с низкими потолками, самый вид которых располагал к «буржуазной уютности». Со своей стороны Чарльз Хис буквально обожал своих суверенов, видя именно в этой их простоте свидетельство их душевного благородства, их искренности и всего того, что ему было особенно по душе.

Но, разумеется, Хис при этом меньше всего задумывался над тем, насколько такая атмосфера годилась для воспитания будущего императора-самодержца, насколько мог насквозь пропитавшийся ею человек быть затем подготовлен к тому, чтоб играть наиболее тяжелую и опасную из всех жизненных ролей, роль, требующую змеиной мудрости и… чисто актерской выправки».

А ведь престол все надвигался; он приближался к Ники неумолимо, как айсберг к «Титанику» — величайшему инженерному фиаско XX века! В 1881 году не стало деда; корона перешла отцу Ники, императору Александру III; сам Николай начал именоваться наследником цесаревичем.

Еще чуть-чуть — и штурвал окажется в руках нашего героя. Который благодаря своим наставникам вырос правителем новой формации. «Милая Диди» и ее сын показали Ники, что такое бедность; генерал Данилович объяснил наследнику закон эволюции, гласящий, что все живые существа на земле, будь то птицы или монархи, должны меняться, адаптируясь к новым обстоятельствам, — естественный отбор безжалостен!; «веселый охотник на лис» Чарльз Хис привил своему воспитаннику любовь к простому и здоровому образу жизни.

Николай был хорошо готов к проходу сквозь мели и рифы новой эпохи в истории России. Возможно, он был готов даже лучше, чем «Титаник» — к покорению Атлантики.

Осталось только найти подходящую спутницу для путешествия длиною в жизнь.

Часть 2. Молодость Николая

Глава 1. Первая любовь

Цесаревичу было шестнадцать, и он с нетерпением ждал очередной поездки к доброму Апапа — датскому королю Кристиану IX. Почти каждое лето в замке Фреденсборг собиралась большая европейская семья короля, в том числе и его дочери — российская императрица Мария Федоровна и английская принцесса Александра Уэльская. Все привозили с собой детей, а иногда еще и мужей. Во Фреденсборге было интересно и весело. Там-то Ники и влюбился — первый раз в жизни.

Ники и «три мушкетера»

Удивительным был этот замок — загородная резиденция дедушки Кристиана. «Как я был счастлив снова очутиться в этом милом месте, в кругу милого семейства, и снова найти тишину и спокойствие, которое я так люблю и которое я ценю выше всего», — признавался Александр III.

Под словами «тишина и спокойствие» император подразумевал отсутствие навязчивых придворных, министров с докладами и незваных визитеров, которые так раздражали его в Петербурге. А вот поиграть с детьми Александр Александрович был всегда рад.

Датский придворный чиновник вспоминал: «Вся княжеская молодежь, собравшаяся здесь, распускает волосы. Во всех углах дворца, во всех уголках парка царит солнечный свет и смех, словно прилетел рой щебечущих птиц. А самые младшие из княжеских детей нашли своего вождя ни в ком ином, как в Царе Российском. Царь Александр, как немногие, любит детей. В его присутствии можно быть уверенным, что дети соберутся вокруг него, как новые побеги вокруг крепкого и широкого дуба. Малыши не выказывают никакого уважения к Его Русскому Величеству. Они бесстрашно катаются у него на коленях, дергают его за бороду и проделывают сотни розыгрышей со своим товарищем по играм — императором».

Николай и Георгий особенно сдружились с английскими кузинами — Викторией и Мод, дочерьми любимой тети Александры. Большие задумчивые глаза, хорошие манеры — девочек называли «Их Королевские застенчивости» («Their Royal Shynesses»). Но только те, кто плохо их знал. А близкие именовали Викторию и Мод «Ведьмочками» («The Hags») и «Дикими как ястребы» («Wild as hawks») — это бабушка, королева Виктория, придумала. Уж больно они были озорными и независимыми!

Вместе с мальчишками принцессы ловили рыбу в холодном озере Эсрум, ходили под парусом, охотились на лис, катались верхом. В окрестностях Фреденсборга часто можно было видеть такую процессию: первым, на благородном белом коне, следовал король Кристиан, а за ним трусили четыре лошадки поменьше, на которых восседали Ники, Жоржи, Виктория и Мод. «Апапа несколько раз в день совершал верховые прогулки, — вспоминал другой его внук, принц Николай Греческий. — Своих любимцев он знал по именам и кормил их с руки черным хлебом, который всегда набирал прямо со стола после завтрака».

За столом эти четверо сидели вместе, порой кидаясь друг в друга хлебными шариками. Атмосфера в дедушкином доме царила самая непринужденная. Можно было выкрикивать с места всякие глупости и придумывать товарищам клички. Ники получил от английских кузин почетное прозвище «Мистер Жабка» («Mr. Toad»), а артистичного Жоржика девочки окрестили «Музкой», то есть «маленькой Музой» («Musie», на старошотландский манер) — он изумительно передразнивал окружающих и вообще был похож на обезьянку. Великие князья в долгу не остались, присвоили Мод звание «Коренастой» («Stumpy»). Виктория отделалась легче всех — ее называли просто Торией.

Юные художники

Учиться в такой развеселой обстановке было решительно невозможно. Но все равно приходилось. Занятия у «княжеской молодежи» продолжались даже на каникулах. Учителя повсюду сопровождали своих воспитанников. «Встаем позже, чем в Петергофе, в четверть восьмого; в восемь пьем кофе у себя; затем берем первый урок, — рассказывал 15-летний Ники своему приятелю Сандро, — в половине десятого идем в комнату тети Аликс и все семейство кушает утренний завтрак; от 11 — половины двенадцатого имеем урок датского языка; третий урок от половины двенадцатого до половины первого; в час все завтракают; в три — гуляют, ездят в коляске, а мы пятеро, три английских, одна греческая двоюродные сестры и я, катаемся на маленьком пони; в шесть обедаем в большой средней зале, после обеда начинается возня, в половине десятого мы в постели. Вот и весь день».

Лучшие педагоги во время путешествий старались разнообразить учебную программу, обогатить ее новыми впечатлениями. Так, мистер Хис просил детей описать на английском языке озеро Эсрум, используя как можно больше эпитетов; а в дополнение еще и зарисовать эту красоту. До наших дней дошла акварель Николая, выполненная во Фреденсборге 30 августа 1883 года. На переднем плане — раскидистая береза, от русской и не отличишь. За ней — песчаная дорожка, изумрудные волны и предгрозовой закат. Розовое небо в сочетании с зелеными оттенками моря создает некоторое напряжение, да и побережье можно было бы прорисовать более тщательно; но в целом работа цесаревича вполне уверенная. Карл Осипович давал наследнику дельные советы. Мистер Хис, помимо всего прочего, был неплохим художником, состоял в Императорском Акварельном обществе. Хотя прославленные профессионалы к его рисункам относились свысока.

«Акварельки Хиса были особого рода, — пренебрежительно отзывался Александр Бенуа. — Начать с того, что он мог изготовить дюжину их в один вечер, не вставая с места. Это были все виртуозно набросанные и „залитые“ пейзажики, в которых повторялись одни и те же мотивы, а именно те впечатления, которые он когда-то получил в горных местностях своей родины. Покрытые лесами скалы и холмы, бурные потоки, зеркальные отражения в озерах, и все это заволоченное туманами, через которые здесь и там пробивается хмурое солнце. Формат этих изделий был обыкновенно крошечный (выставлял он их по нескольку в одной раме), и чаще всего Хис пользовался для них светло-серым бристолем. К сожалению, при всей миловидности, а порой и эффектности этих картинок, во всех них слишком явно сказывался известный раз навсегда усвоенный прием, известный трюк. Ничто не свидетельствовало о каком-либо вдумчивом отношении Хиса к искусству; à la longue такой простоватый маньеризм приедался и переставал вызывать к себе доверие. Царские дети с самых ранних лет именно на таком вздоре учились „понимать изящное“. Немудрено, если в них так и не зародилось и не выработалось какое-либо серьезное отношение к искусству. Они были склонны на все художественное творчество глядеть через очки доброго дяди Чарльза; для них искусство осталось невинным и пустяковым баловством».

И правда, под руководством Хиса дети брались за кисти охотно и радостно. Тория однажды со смехом нарисовала яблоки и орехи, похищенные из дедушкиного сада. Ее хулиганство горячо одобрил русский дядя — царь Александр, и сам промышлявший тем же.