Бесплатный фрагмент - Путешествие по прошлым жизням

Пахло гарью. Не резкой, городской, от машин или костров, а плотной, удушающей, пропахшей насквозь вековыми балками и соломенной кровлей. Во рту стоял вкус пепла и страха. Она бежала, цепляясь за грубые стены, а за спиной ревело пламя и кричали люди. Ребёнок на руках плакал беззвучно…

Алиса дернулась и открыла глаза. Над ней был не почерневший потолок избы, а гладкий белый гипсокартон с трещинкой в углу. Сердце колотилось, будто вырываясь из клетки. Ладонь судорожно вцепилась в подушку. Она медленно выдохнула, переводя взгляд на светящийся циферблат будильника: 4:17 утра.

«Опять», — прошептала она в тишину. Это был не сон. Сны стирались. Это было воспоминание. Чужое, ядовитое, живое.

Начало

Дождь стучал по стеклам кабинета монотонным, успокаивающим ритмом. Алиса сидела в глубоком кожаном кресле, напротив невысокого мужчины с внимательными серыми глазами — Леонида Маркова.

— Итак, Алиса, вы говорите, эти… ощущения, мешают вам жить? — его голос был бархатным, обволакивающим.

— Это не просто ощущения. Я падаю с высоты, когда лифт резко трогается. Меня тошнит от запаха определенных духов. Я видела, как водитель автобуса повернулся ко мне, а вместо его лица на миг было… другое. Изможденное, грязное. — Она говорила отрывисто, по-деловому, как на совещании. Но пальцы теребили край кардигана.

— Классические симптомы вторжения прошлого опыта, — кивнул Леонид, делая пометку. — Ваше подсознание — не склад, а бурлящий океан. Иногда волны с глубины выносят на берег настоящего совсем не то, что нужно. Регрессия — это способ не бороться с волной, а сесть в лодку и посмотреть, откуда она пришла.

— Я не верю в реинкарнацию, — прямо сказала Алиса.

— И не надо, — улыбнулся он. — Верить нужно лишь в силу своего own разума. Гипноз — лишь инструмент. Мы будем искать не «вас в платье принцессы», а корень того страха, что отравляет вам жизнь сейчас. Готовы попробовать?

Алиса посмотрела на струи дождя, на свою дрожащую руку. Она ненавидела эту потерю контроля. Архитектура — это порядок, расчет, предсказуемость. Её внутренний мир стал антиподом работе — хаотичным, иррациональным, пугающим.

— Да, — сказала она тихо. — Давайте попробуем.

Леонид попросил её откинуться в кресле, следить за маятником его часов. Голос стал размеренным, текучим, как тот самый дождь…

«…Вы чувствуете тяжесть в веках… дыхание ровное… и с каждым выдохом вы погружаетесь глубже… в себя… Где вы сейчас, Алиса?..»

Сначала было только темнота и свист в ушах. Потом поплыли цветные пятна. И вдруг — холод. Ледяной, пронизывающий до костей. Под ногами заскрипело не паркетное покрытие, а утоптанный снег.

— Холодно… — её own голос прозвучал чужим, сдавленным. — Идет снег…

— Хорошо. Осмотритесь. Что вы видите?

— Деревья… Тёмные ели… И… огни. Впереди огни. Избы…

Она сделала шаг, и её тело отозвалось непривычной слабостью, грубой одеждой, натирающей кожу. В голове пронеслась мысль, но не её, тонкая и испуганная: «Марфушка, успевай ли? Барин гневается…»

Алиса-Марта пошла на огни, и тень от огромного тёмного дома легла на неё, как могильная плита.

Тень от барского дома была не просто отсутствием света. Она была густой, как деготь, и холодной, как предвестие беды. Алиса-Марта шаркнула по снегу валенками, которые казались чужими, слишком тяжелыми. Руки, замотанные в грубый плат, сжимали краюху хлеба и какой-то узелок. Не её руки. Тонкие, с красными от холода суставами, с грязью под коротко остриженными ногтями.

«Не мои, не мои, не мои», — стучало в такт сердцу где-то глубоко, в самой Алисе, наблюдающей изнутри. Но голос Марфы был громче, сливался с её собственным страхом.

— Входи, — сказал голос Леонида, но он звучал откуда-то сверху, из другого мира. — Ты в безопасности. Ты только наблюдатель.

Дверь в людскую отворилась сама, пропустив её в шум, чад и тепло, пахнущее щами, потом и влажной овчиной. Десяток лиц поднялись на неё: усталые, равнодушные, любопытные.

— Ну что, принесла? — отозвалась бабища с красным лицом, ключница Акулина. — День-то кончается.

Марта кивнула, не в силах вымолвить слово, и протянула узелок. Мысли плыли обрывками: «Соль, белая, чистая, с рискинской пристани… барин для гостей… как бы не просыпать…»

И тут в людскую ворвался другой слуга, молодой, глаза выпучены от ужаса.

— Пожар! — выдохнул он. — На конюшне! Искра из печи, сено…

Суета стала всеобщей, хаотичной. Все бросились к дверям, к ведрам, кричали. Но у Марты в голове вдруг возникла четкая, ледяная мысль: «Гостиная. Фамильное серебро. Икона в окладе. Барин уехал, ответить мне головой».

Не думая, повинуясь инстинкту служанки, вложенному в её кости годами рабства, она рванулась не к выходу, а вглубь дома, по темным коридорам, в парадные комнаты. Дым уже стелился по потолку, острый и едкий.

В гостиной было тихо и пусто. Огонь еще не добрался сюда, только тревожное зарево танцевало на стенах из дорогих обоев. Марта металась между витринами, хватая тяжелые ложки, кубки, заворачивая их в половик. Её дыхание стало частым, в груди кололо. И вдруг — детский плач. Приглушенный, испуганный.

Она замерла. Плач доносился из будуара барыни. Оттуда, где спала двухлетняя барчукова дочь, Анютка. Няньки, должно быть, сбежали с другими.

«Беги, дура! — кричал внутри голос Алисы. — Спасай себя! Это не твой ребёнок!»

Но ноги Марты уже несли её на плач. Она ворвалась в комнату. Девочка в кружевном чепчике стояла в кроватке, захлебываясь слезами. За окном уже полыхали отблески не на конюшне, а на ближнем флигеле. Огонь шел к дому.

Марта схватила ребёнка, завернула в одеяло, прижала к себе. Тело Анютки было маленьким, горячим и беззащитным. «Лестница черная… в сени…» — пронеслось в голове. Она выбежала в коридор. Дым стал гуще. Он ел глаза, рвал горло. Она споткнулась о что-то, чуть не упала, прижимая к себе плачущий комочек.

И тут, в самом конце коридора, у выхода во двор, она увидела её. Фигуру. Женщину в длинном, не по сезону легком платье, цвета пыльной лаванды. Лица не было видно — оно то ли растворялось в дыму, то ли было скрыто тенью. Но Алиса, наблюдатель, узнала эту позу, это ощущение. Собеседница. Фантом из её предчувствий.

Марта не видела её. Она бежала к выходу. Фигура не двигалась, просто стояла, будто ожидая.

— Выходи… — прошептал голос Леонида, уже напряженный. — Пора возвращаться. Считай от пяти…

Но было поздно. С потолка в конце коридора с грохотом обрушилась горящая балка, преградив путь к двери. Стена огня отрезала их. Жара стала невыносимой. Марта отпрянула, прикрывая собой ребёнка. Она оглянулась — назад, в глубину горящего дома. Фигура в лавандовом стояла теперь за ней, в клубах дыма, будто ведя её.

«Кладовая… подвал… окно в сад…» — мысль, чужая и ясная, мелькнула в сознании Марты. Она побежала, задыхаясь. Одежда тлела. Ребёнок кричал.

— Алиса, выходи! Сейчас! Пять! — настойчивее голос Леонида.

Она влетела в темную кладовку, споткнулась о ступени, ведущие вниз, в сырой подвал. Упала, но удержала ребёнка. В крошечном оконце вверху виднелся снег и черное небо. Оно было слишком высоко.

— Четыре!

Марта встала на разбитую бочку, отчаянно подняла Анютку к оконцу, просунула её тельце наружу, в снежную крупу.

— Держись! — хрипло крикнула она незнакомому барчонку в прошлой жизни. — Кричи!

— Три!

Она увидела, как маленькие ручки вцепились в подоконник снаружи. Сама же сил подтянуться у неё не осталось. Ноги подкосились. Жар спускался по лестнице, пожирая кислород. В последний момент она подняла глаза. В дыму у оконца стояла та же женская фигура. Лицо по-прежнему скрыто. Но рука, бледная, почти прозрачная, протянулась к ребёнку снаружи, будто пытаясь помочь, коснуться.

— Два!

Марта упала на колени. В ушах звенело. Последней её мыслью был не страх, а странное спокойствие: «Спасла. Не зря.»

А потом — острый укол боли в спине и всепоглощающий оранжевый свет.

— Один! Выходи!

Кабинет Леонида Маркова

Алиса вздохнула с таким усилием, будто её вытащили из-под воды. Она дернулась в кресле, глаза распахнулись, уставившись в белый потолок. По её лицу текли настоящие, соленые слезы. Горло было сжато спазмом, она кашлянула, чувствуя привкус дыма на языке. Руки дрожали, бессознательно сжимаясь в кулаки, будто всё ещё пытаясь удержать, спасти.

— Вы… вы здесь, — сказал Леонид, его голос потерял бархатную мягкость, в нём слышалось напряжение. — Алиса. Дышите. Глубоко. Вы в безопасности.

Она не могла. Всё её тело помнило. Ожоги на спине. Удушье. И… невероятную легкость в груди в последний миг.

— Девочка… — прохрипела она. — Анюта… Выжила?

Леонид замер. Он смотрел на неё не как терапевт на пациента, а как исследователь на редкий, почти мифический феномен.

— Вы помните имя? — спросил он тихо.

— Помню, — Алиса вытерла лицо. Дрожь потихоньку отступала, оставляя после себя пустоту и странную ясность. Паническая атака, которая обычно сжимала бы её грудь еще несколько часов, — её не было. Была только глубокая, костная усталость и… печаль. Чужая печаль, осевшая в ней, как пыль.

— Это… это было настолько реально. Я чувствовала снег. Дым. Я… я умерла.

— Нет, — быстро поправил Леонид. — Умерла та женщина. Её опыт, её страх, её последний выбор стали частью коллективного бессознательного, к которому у вас, видимо, редкий доступ. Вы не умерли. Вы вернулись.

Он встал, налил ей стакан воды. Рука его тоже дрожала едва заметно.

— Что вы чувствуете сейчас? Физически?

Алиса сделала глоток, прислушалась.

— Спина… будто горячая. И в горле першит.

— Соматические проявления. Обычное дело. Но… — он сел напротив, пристально глядя на неё. — Алиса, уровень детализации… он необычайно высок. Большинство в первом сеансе видят вспышки, ощущения. Вы прожили полноценный эпизод с сюжетом, диалогом, эмоциональной дугой. И спасли ребёнка. Это значимо.

— Значимо для чего? — спросила Алиса, и в её голосе впервые зазвучала не тревога, а холодный интерес.

— Для вас. Вы носили в себе страх огня, удушья, ответственности за чужую жизнь. Ваше подсознание, через образ Марфы, возможно, показало вам корень. Она не была беспомощной жертвой. Она приняла решение. Героическое. И это знание… оно должно дать вам силу.

Алиса молча кивнула. Она смотрела в окно, где дождь уже стих. Мир за стеклом казался плоским, бутафорским после того богатого, ужасного и настоящего мира, который она только что покинула.

— А кто такая та женщина? — вдруг спросила она.

— Какая женщина?

— В дыму. В лавандовом платье. Она была там. Она смотрела. Сначала в конце коридора, потом у окна.

Леонид медленно откинулся на спинку кресла. В его глазах вспыхнула искра чего-то неуловимого: не surprise, а скорее подтверждения.

— Гипнагогический образ. Проекция. Ваше сознание пыталось создать наблюдателя, проводника в травматичном воспоминании. Вполне нормально.

Но он солгал. Алиса почувствовала это кожей. Слишком гладкое объяснение. Слишком быстрый ответ.

— Я хочу продолжить, — неожиданно для себя сказала она.

— Разумеется. Но не раньше, чем через неделю. Вам нужно интегрировать этот опыт. Запишите всё, что помните. Обратите внимание на сны. И, Алиса… — он сделал паузу. — Если вы снова увидите эту женщину… в своих мыслях, наяву… отметьте это.

Она вышла из кабинета, ощущая себя другим человеком. Воздух пах не дымом, а мокрым асфальтом и осенью. Но в кармане её пальто лежала, казалось, невидимая тяжесть — медное, потемневшее от времени обручальное кольцо, которое Марта хранила в том самом узелке с солью. Во всяком случае, Алиса чувствовала его вес на ладони, хотя карман был пуст.

Дома, заваривая чай, она машинально потянулась к блокноту с архитектурными эскизами. Но вместо чертежей её рука вывела дрожащими буквами: «Марфа. Зима. Пожар. Спасла Анютку. Умерла. Женщина в дыму смотрела. Кто она?»

А потом, уже под чашкой с чаем, другими, более уверенными штрихами она начала рисовать. Плавное, античного покроя платье. Неясные черты лица. И в складках ткани — едва намеченный, но узнаваемый символ: спираль, расходящаяся из центра, как волны от брошенного в воду камня.

Она не знала, откуда помнит эту спираль. Но её пальцы помнили.

На улице, под её окном, в луже отражался фонарь. И на миг в этом дрожащем отражении показалось, что рядом с золотым кругом света есть ещё одно, бледно-лиловое пятно. Как платье. Как забытый цветок.

Собеседница вышла из прошлой жизни вместе с ней.

Пепел и ярость

Сеанс был назначен через десять дней, но Алиса жила в двух мирах сразу. Мир архитектурных бюро и деловых встреч казался ей тонкой, хрупкой плёнкой, натянутой над бездной. Она ловила себя на том, что прислушивается к шорохам в вентиляции, словно ожидая шепота из прошлого. В её блокноте, рядом с эскизами фасадов, расцветали странные рисунки: спирали, трещины, похожие на лабиринты, и всё чаще — силуэт в платье с неопределёнными складками.

На пятый день после сеанса с Марфой она увидела объявление в университетской газете: открытая лекция «Повседневная жизнь Помпей: новые археологические данные». Лектор — Виктор Ильин, аспирант кафедры античной истории. Что-то дрогнуло внутри, знакомое и тянущее. Она пошла, не отдавая себе отчета, зачем.

Аудитория была полупустой. Виктор оказался молодым человеком с острым, умным лицом и живыми жестами. Он показывал слайды: фрески, гипсовые слепки тел, обугленный хлеб. И говорил не о великих историях, а о мелочах. О том, какую краску любили помпейцы, как были устроены их водостоки, какие граффити оставляли на стенах таверн.

«Они не знали, что это последний день, — говорил Виктор, и его голос, низкий, увлечённый, завораживал. — Они спорили, любили, торговались, мыли полы. Катастрофа всегда застаёт нас врасплох именно в быте. Величественную смерть придумывают потом поэты».

Алиса слушала, и её охватывало странное чувство дежавю. Не конкретных образов, а ощущений. Запаха горячего камня, смешанного с ароматом масла для тела. Звона браслета на запястье.

После лекции она задержалась, подошла к кафедре.

— Спасибо, это было невероятно живо, — сказала она.

Виктор взглянул на неё, и в его глазах промелькнуло лёгкое замешательство, будто он тоже что-то узнал, но не мог понять что.

— Рад, что понравилось. Вы историк?

— Архитектор, — ответила Алиса. — Но сейчас… меня интересует, как память о местах может жить вне камней.

— О, это моя любимая тема! — его лицо озарилось. — Камень — просто оболочка. Память — в жестах, которые повторяются. В тени, падающей под тем же углом. В… — он запнулся, посмотрев на её руки. — Простите, это странно прозвучит, но у вас очень… античные руки. Как с фрески.

Алиса непроизвольно сжала пальцы.Руки Марфы были красными от холода и работы. Этими же руками она сейчас держала блокнот с рисунками спирали.

Они разговорились. Говорили о всём и ни о чём. И когда Виктор случайно коснулся её руки, передавая визитку, по спине Алисы пробежал холодок, смешанный с теплом. Знакомое прикосновение.

Она ушла, чувствуя лёгкое головокружение. Визитка лежала в кармане, как амулет. А в голове зазвучал новый голос, не Собеседницы, а свой собственный, но изменённый: «Вернуться. Нужно вернуться туда, где жарко. Где пахнет серой и свободой.»

— —

Кабинет Леонида Маркова. Сеанс второй.

Леонид выглядел более собранным, даже торжественным. На столе стоял диктофон со свежей кассетой.

— Как ваше состояние после первого погружения? — спросил он, оценивая её взглядом.

— Спокойнее, — ответила Алиса. — Панических атак не было. Но… появились другие чувства. Тоска по местам, где я никогда не была. И… знакомство с новыми людьми кажется повторением.

— Интеграция, — кивнул Леонид. — Память ищет выход, точки соприкосновения с настоящим. Готовы углубиться?

Она кивнула. Страха не было. Было жгучее любопытство, почти жажда.

Процедура стала знакомее. Дыхание, маятник, голос, уводящий вниз по воображаемой лестнице. Но на этот раз Леонид добавил новую инструкцию:

— Сегодня мы не будем искать конкретную травму. Мы позволим потоку памяти выбрать эпоху самому. Просто плывите. Куда вынесет.

Темнота. Пульсация в висках. И запах. Резкий, минеральный, знакомый. Сероводород и пар. Термальные источники. Шум воды и смех.

— Где вы? — голос Леонида издалека.

— Тепло… Вода. Бани. — её собственный голос звучал иначе: ниже, с лёгкой хрипотцой и непривычными интонациями. — Thermae Stabianae.

Она открыла внутренние глаза. Пар застилал мраморные колонны, размывая контуры обнажённых тел. Она лежала на тёплом камне, и её тело — сильное, гибкое, смуглое — принадлежало не Алисе, а другой. На запястье браслет из бронзы, на щиколотке — тонкая цепочка. Рабыня. Но не простая.

«Ливия, — пронеслось в сознании. — Меня зовут Ливия. Я принадлежу Луцию Клавдию, но он стар и даёт вольную. Завтра. Завтра я свободна.»

— Осмотритесь, Ливия, — использовал имя Леонид, и это сработало как ключ. Образы вспыхнули ярче.

Она видела себя отражённой в медном тазе с водой: густые чёрные волосы, собранные в простой узел, тёмные глаза, прямой нос, шрам над бровью — память о первой, неумелой попытке сопротивления. Но во взгляде была не покорность, а терпение и огонь.

— Что вы чувствуете?

— Нетерпение. — её губы сами сложились в улыбку. — Cras (Завтра). Завтра всё изменится.

Потом резкий переход. Не баня, а узкая улочка, вымощенная лавой. Полдень. Солнце палит невыносимо. Она несёт корзину со связками трав и амулетами — последние поручения господина. В воздухе висит странная тишина, птиц нет. С Везувия уже третий день идёт дым, но горожане привыкли. «Боги гневаются, но успокоятся», — говорят торговцы.

И тут она видит его. У фонтана, где пьют воду рабы и погонщики мулов. Высокий, с телом, изрубленным шрамами-знаками отличия, с мрачным лицом и усталыми глазами, в которых тлеет неукротимая искра. Гладиатор. Фракиец по имени Криккс (Лёд). Они встречаются взглядами. Молча. Но в этом молчании — целая буря. Он знает её. Она приносила ему мазь для ран после боёв, украдкой, рискуя. Он брал её руку и молча прижимал к своей груди, где сердце билось, как пойманная птица.

— Криккс, — выдыхает она.

Он кивает, подходит. Его рука, огромная, шершавая, на мгновение касается её пальцев.

— Сегодня ночью, — говорит он тихо, гортанно. — Ворота Сервия. Лошади будут. Идёшь?

Вопрос, который не вопрос. Приказ, который мольба. Она смотрит на него и видит не раба, приговорённого к смерти в песке, а человека, который хочет жить. Как и она.

— Иду, — говорит Ливия.

И тут мир вздрагивает. Не гром, а глухой, мощный удар снизу, как будто земля — это барабан. Фонтан на миг останавливается. Люди замирают. Над Везувием чёрный столб дыма вдруг взметнулся выше, расползаясь зонтом смерти.

— Пора, — хрипит Криккс, и в его глазах нет страха, только решимость. — Сейчас!

Они бегут. Не к морю, где толпятся обезумевшие горожане, а вверх, по склону, к виллам, надеясь пересечь горную тропу. Воздух густеет, становится трудно дышать. С неба начинает сыпаться пепел, мелкий, как серая мука, потом — куски пемзы, они бьют по плечам, голове. Ливия спотыкается, Криккс подхватывает её, несёт, как перо.

И снова она появляется. Собеседница. Теперь яснее. Она идёт по той же тропе, в нескольких шагах впереди, её лавандовое платье не пачкается пеплом, не рвётся о камни. Она оборачивается — и впервые Алиса-Ливия видит не размытые черты, а лицо. Своё лицо, но иное: старше, мудрее, с печалью в тысячу лет в глазах. И на её груди, на тонкой цепи, висит тот самый символ — спираль, излучающая свет.

— За мной, — говорит Собеседница, и её голос звучит прямо в уме, чистый и холодный, как горный родник. — Этот путь ведёт к жизни.

Но это ложь. Алиса-Ливия чувствует это нутром. За Собеседницей — обрыв.

— Нет! — кричит Криккс, не видя призрака, а видя лишь смертельную ловушку впереди. — Другой путь!

Он тянет её в сторону, в чащу оливковых деревьев. Собеседница не препятствует. Она просто смотрит, и в её взгляде — не гнев, а понимание. Как будто этот выбор тоже часть плана.

Они бегут среди деревьев. Пепел падает хлопьями, превращая день в сумерки. Дышать невозможно. Ливия падает на колени, её лёгкие горят. Криккс срывает с себя плащ, мочит его из почти высохшего ручья, накрывает их обоих. Под этим влажным, пропитанным серой пологом они смотрят друг другу в глаза.

— Прости, — шепчет он. — Я хотел дать тебе жизнь.

— Ты дал, — отвечает она и целует его в губы, вкушая пепел и соль. — Свободу.

Это их последний выбор. Не бегство к иллюзорному спасению, предложенному Собеседницей, а встреча смерти вместе, лицом к лицу, не как рабы, а как вольные люди.

Темнота накрывает их. Не болезненная, как в огне, а мягкая, удушающая, как одеяло. Последнее, что чувствует Ливия, — крепкие руки Криккса, которые не разжимаются даже в небытии.

И резкий, болезненный рывок вверх.

— —

Алиса откинулась в кресле, задыхаясь, как рыба, выброшенная на берег. Она кашляла, из её глаз текли слёзы, смывая невидимый пепел. Вся её кожа горела, будто обожжённая кислотным дождём.

— Воды… — прохрипела она.

Леонид молча подал стакан. Его лицо было бледным. На лбу выступил пот. Он смотрел на диктофон, который зафиксировал всё: её речь на ломанной латыни, её рыдания, её последний шёпот: «Libertas…» (Свобода).

— Вы… вы говорили на языке, — сказал он наконец, стараясь сохранить научный тон. — Древнеримская вульгарная латынь. Не классическая. Я кое-что понял. Вы говорили о свободе. О побеге.

— Мы умерли, — просто сказала Алиса. Она чувствовала пустоту, но не панику. Глубокую, вселенскую печаль. — Мы выбрали как умереть. Вместе.

— И… призрак? Женщина? — Леонид не мог скрыть дрожь в голосе.

— Она была. Она вела нас к гибели. Или… проверяла. — Алиса подняла на него глаза. — Вы знаете, кто она. Не так ли?

Леонид отвёл взгляд, встал, подошёл к окну.

— В гипнотических путешествиях часто возникают фигуры-проводники. Архетип мудрой старухи, богини…

— Она не старуха, — перебила Алиса. — Она выглядит как я. Только старше. И печальнее. И у неё есть этот знак. — Она схватила блокнот, быстро набросала спираль. — Что это?

Леонид обернулся. Увидев рисунок, он замер. В его глазах мелькнул неподдельный, животный страх. Но он взял себя в руки.

— Я не знаю. Возможно, личный символ вашего подсознания. Алиса, этот сеанс… он был экстремально глубоким. Я рекомендую сделать длительный перерыв.

— Нет, — её голос прозвучал твёрдо, как у Ливии. — Я хочу знать, кто она. Почему она преследует меня. Почему я помню… — она замолчала, потому что в её сознании вдруг всплыла фраза, оброненная Собеседницей. Не на латыни. На другом, абсолютно незнакомом, гортанном и певучем языке. И её собственные губы прошептали её: «Танаис-ве-астра».

Леонид услышал. Цвет окончательно сбежал с его лица.

— Что вы сказали?

— Не знаю, — честно ответила Алиса, ощущая леденящий ужас. — Это просто пришло. Что это значит?

— Ничего, — слишком быстро ответил он. — Вероятно, бессмыслица, порождённая стрессом. Алиса, пожалуйста. Месяц перерыва. Это необходимо для вашей психики.

Она согласилась, потому что была истощена. Но выходя из кабинета, она знала — он лжёт. Он узнал и фразу, и символ.

Дома, под холодным душем, она смотрела на своё отражение. И вдруг в зеркале, за её спиной, на мгновение промелькнуло пятно цвета увядшей лаванды. Алиса резко обернулась — никого. Но на мокрой кафельной стене, в конденсате, проступили три буквы, будто начертанные чьим-то пальцем:

KPH

Криккс.

Или… начало имени Крикс? Или что-то иное?

На следующее утро она проснулась с чётким, почти навязчивым желанием. Она нашла в интернете музейную базу, посвящённую Помпеям. И после часа поисков нашла его. Гипсовый слепок двух тел, обнявшихся навеки. Мужчина и женщина. Рабы. Подпись: «Пара, погибшая в районе вилл у Геркуланских ворот. Возможно, беглецы». И на бронзовом браслете, отлитом в гипсе у женской фигуры, был выгравирован знак. Не спираль. А волк. Тотем гладиатора-фракийца.

Алиса закрыла ноутбук, её сердце бешено колотилось. Это было доказательство. Не научное, но для неё — абсолютное.

Она набрала номер с визитки.

— Виктор? Это Алиса. Архитектор с античными руками. Вы не найдёте… у вас нет случайно материалов про гладиаторские типы? Особенно фракийцев?

В трубке повисло молчание.

— Это… неожиданный вопрос, — наконец сказал Виктор. — Но как раз у меня есть статья о фракийских шлемах из Помпей. Хотите посмотреть?

— Да, — ответила Алиса, глядя на свой дрожащий палец, на котором она вдруг ощущала отсутствие бронзового кольца. Кольца, которое она, Ливия, сняла с руки умирающего Криккса и спрятала за пазуху, чтобы забрать с собой в небытие. — Мне кажется, это очень важно.

Трещины в настоящем