Бесплатный фрагмент - Путь к свободе

Какая польза человеку,

если он приобретёт весь мир,

а душе своей повредит?

Евангелие от Матфея 16: 26—27

…и познаете истину,

и истина сделает вас

свободными.

Евангелие от Иоанна 8:32,34

Посвящаю памяти павших на полях Великой отечественной войны.

Василий Арсеньев

Часть первая. Тьма

Глава первая. Рыцарь Чёрного ордена

1953 год от Рождества Христова

Торжества на улицах и площадях большого города завершились поздней ночью грандиозным праздничным шествием…

В лучах прожекторов тысячи солдат с пылающими факелами в руках прошли под знамёнами от Триумфальной арки, в едином порыве приветствуя своего вождя. А тот наслаждался незабываемым зрелищем колыхающейся огненной свастики, и его губы расплывались в самодовольной ухмылке: «Я — хозяин империи!»

Когда утром он вышел на балкон своего дворца, толпа на площади взорвалась бурей приветствий, — люди в неистовстве вскидывали руки вверх. Они забыли о своих близких и плакали от счастья при виде этого невзрачного бледного человека в очках… Такова сила страха!

Этот человек начинал с простого агронома, но теперь поднялся на вершину властной пирамиды и умело извлекал выгоды из своего положения. И весь мир знал его имя — Генрих Гиммлер…

Приход к власти он ставил в заслугу одному себе, забывая, что всем обязан своим верным и преданным слугам… Сердца людей наполнялись трепетом от одного вида этих черных мундиров и каменных решительных лиц под фуражками с черепами. Незаметно в плоть и кровь народа вошёл страх, — то самое чувство, что объединяет и рождает любовь к вождю.

Тем временем, Гиммлер с императором Хирохито, прилетевшим из Токио, вернулись в приёмную залу дворца и уселись в роскошные бархатные кресла. Японец рукою подал знак переводчику выйти. Они остались наедине.

— Это незабываемое зрелище! — заговорил по-немецки Хирохито, сверкнув глазами. — Память о Великой войне переживет века, и потомки будут с гордостью вспоминать об этих днях!

Гиммлер скривил губы в улыбке.

— Немцы — народ победителей, нам всюду сопутствует успех: на войне и в мире, в труде и отдыхе!

— Жаль, что с нами нет нашего друга Муссолини, — сказал Хирохито. — Я слышал, у него важные дела в Африке…

— По нашим сведениям, эфиопы подняли бунт, — задумчиво отозвался Гиммлер.

— Что ж, полагаю, дуче не составит особого труда подавить этот жалкий мятеж! — затаив улыбку в уголках губ, сказал Хирохито.

— Бунт не рождается на пустом месте, — проговорил Гиммлер (его взор заметался по сторонам). — Муссолини слишком мягок с коренным населением колоний… Только страх и сила сдерживают взрыв негодования недовольной черни! Это звери, — ослабь поводок, они съедят тебя живьём. А если животные отказываются подчиняться, их следует наказывать… беспощадно!

Гиммлер не был похож на фанатика. Император, взглянув на него, не заметил лихорадочного блеска в его глазах, — того, что был у Гитлера. Он слабо верил в искренность бывшего рейхсфюрера СС, но хотел надеяться, что новой войны удастся избежать. Но вдруг Гиммлер выпалил:

— Ваше Величество, полагаю, пришло время ликвидировать русские поселения в Сибири.

Услышав эти слова, Хирохито тотчас изменился в лице. «Это не ваше дело!» — хотел ответить наглому немцу японский император, но, как и подобает правителю великой державы, он сдержался и спокойно отвечал:

— Русские — неплохие работники, и нашей стране не выгодно терять такое количество налогоплательщиков.

— Что ж, — равнодушно скривил губы Гиммлер, — решать вам. Это ваше дело. Да только помяните моё слово: русские — самый непокорный народ, и от них жди неприятностей!

Гиммлер знал, о чем говорил, — он как раз вспомнил о недавнем бунте под Гитлербургом, когда погиб начальник лагеря. Тогда восставших усмирили, но троим узникам удалось сбежать…

***

По распоряжению нового коменданта лагеря, особо уполномоченного фюрера — Карла Вайса, после бунта в роте СС, охранявшей заключённых, был казнён каждый десятый. После очередной селекции сотни слабосильных узников окончили жизнь в газовой камере; остальным вдвое уменьшили дневной паёк. Спустя неделю лагерь наполовину опустел. Нового коменданта, однако, это не смущало, — он знал, что скоро прибудет пополнение.

Карл Густав Вайс.

В годы Великой войны он состоял в рядах Гитлерюгенда. Однажды юных защитников Родины повели на стрельбище. Но вместо привычных мишеней взорам удивлённых мальчишек предстали… живые люди. Военнопленные. Грязные, перепачканные в крови, в разодранных одеждах, — те с ненавистью глядели на врагов своих, а на измождённых уставших лицах их не было и тени страха. Эти люди отпустили всё, что связывало их с этим жестоким миром, и впервые за последние месяцы не боялись…

Тем временем, подросткам приказали открыть огонь. Но они остановились в нерешительности, испуганно озираясь по сторонам. Кто-то даже выронил оружие из дрожащих рук своих. Но вдруг мёртвую тишину взорвали раскаты автоматных очередей. Трое подростков выполнили задание, хладнокровно расстреляв военнопленных… Среди них был и юный Карл Вайс.

Гиммлеру доложили о результатах его эксперимента. И вскоре трое прирождённых эсэсовцев оказались в замке Вевельсбург. На другой день Карл Вайс предстал перед рейхсфюрером СС.

— Хайль! — прокричал подросток, выбросив руку вверх.

Гиммлер, увидев его, поднялся со своего кресла, подошёл к юному убийце и заглянул ему в глаза.

— Сколь сильна твоя любовь к Родине? — осведомился он.

— Я готов умереть за Родину и фюрера в бою! — тотчас без раздумий прокричал подросток.

— А готов ли ты за Родину… убить фюрера? — внезапно спросил Гиммлер, не сводя с него взгляда.

Этот вопрос несколько смутил юношу, он молчал.

— От твоего ответа зависит, переживешь ли ты этот день, — тогда спокойно проговорил Гиммлер.

Пятнадцатилетний подросток не был искушён в придворных интригах, но он вовсе не хотел оказаться на месте тех военнопленных, расстрелянных им недавно.

— Я готов выполнить любой приказ рейхсфюрера! — прокричал Карл Вайс.

— Достойный ответ! — похвалил его Гиммлер. — Тебе, мальчик мой, многому предстоит научиться в этом замке; ты станешь рыцарем нашего ордена и однажды достигнешь небывалых высот, о которых другие даже не мечтают. Будь предан мне, и ты добьёшься успеха!

Прошли годы обучения в Чёрном ордене СС… А война, тем временем, закончилась. Увы, не довелось сражаться за Родину Карлу Вайсу. Но вторая встреча с Гиммлером заставила его взглянуть на жизнь иначе.

— Ты возмужал и окреп, — говорил рейхсфюрер, разглядывая юношу сквозь свое пенсне. — Твои глаза горят решимостью. Уверен, ты далеко пойдёшь. Я знаю все о тебе, знаю, ты огорчён тем, что не побывал на фронте… Но ты ошибаешься. Война только началась! Война со всеми тайными и явными врагами Великого рейха, война с низшими расами… Земля принадлежит истинным арийцам! Мы обладаем волей к жизни и волей к власти, но все еще вынуждены соседствовать с неполноценными народами. Заключённые и военнопленные не хотят работать на благо Германии. Ничего. В скором времени нам они больше не понадобятся…

***

К началу 1953 года вся Восточная Европа была опутана сетью концентрационных лагерей; русские узники оставались в одном лишь лагере под Киевом, который носил новое название — Гитлербург. Столица Украины избежала горькой участи Москвы и Петрограда; когда нацисты заняли город: они не стали его разрушать, а просто переименовали — в честь своего фюрера.

Карл Вайс вскоре сделал блестящую карьеру офицера СС; его боялись, перед ним заискивали. Гиммлер считал его своей правой карающей рукой. Восстания, что нередко вспыхивали в разных частях империи, всякий раз подавлялись, в чём велика была заслуга его ученика, который действовал решительно и беспощадно. Повсюду этот человек сеял смерть… «Цепной пёс Гиммлера» — так отныне называли Карла Вайса (разумеется, за глаза).

Впоследствии, став фюрером, Гиммлер обласкал своего любимца. Вайс стал особо уполномоченным фюрера, и его власти в тайне завидовал даже новый рейхсфюрер СС Генрих Мюллер, который прежде долгие годы возглавлял гестапо.

Бунт под Гитлербургом мог перерасти в крупномасштабное восстание, а потому Гиммлер направил туда своего ученика, который возглавил временную администрацию беспокойного лагеря, чтобы любой ценой водворить в нём железный порядок и искоренить мятеж. Прибыв на место, Карл Вайс первым делом решил, что покойный комендант проявил халатность на службе и, стало быть, не заслуживает почестей, какие подобает оказывать павшему офицеру рейха, и велел сжечь его тело вместе с трупами заключённых в лагерном крематории, а жену и маленькую дочь — подвергнуть репрессиям. Вскоре они оказались за колючей проволокой, где их ждала неминуемая мучительная смерть…

***

С первыми лучами солнца лагерь приходил в движение. Капо бранью будили своих товарищей и собирали их на аппель-плац на утреннюю перекличку. Потом они строем направлялись в барак, служивший им столовой.

На сей раз, по случаю десятой годовщины победы, там узникам выдали праздничный завтрак — по двести грамм пшеничного хлеба. По меркам лагерной жизни — роскошь! Бедные худые голодные люди… Они жадно съедали всё до крошки, но не могли насытиться. Один заключённый подавился своим куском, закашлялся и… пал мёртвым на пыльную лагерную землю. Солдаты СС тотчас потащили его в крематорий…

После короткого завтрака узников, как обычно, повели на каменоломню, подгоняя ударами плетей. Те из них, кто в бессилии падал наземь, получали пулю в затылок… Но большинство упорно цеплялись за жизнь, что порой выводило из себя эсэсовцев из отряда «Мёртвая голова».

— Вы — живые трупы… Одна кожа да кости. Вы ещё будете умолять, чтобы мы вас прикончили. Сдохнуть как собакам — это всё, что вам остаётся! — злобно гаркал начальник первого блока по имени Альберт Райх. Всякий взгляд, в котором был хотя бы намёк на непокорность, приводил его в ярость, и тогда он выхватывал свой револьвер…

В тот день Карл Вайс проснулся поздно. Он исподлобья взглянул на обнажённую проститутку, которая страшно храпела во сне.

Лучи солнца пробивались сквозь занавеску на окне. Карл Вайс понял, что проспал (накануне вечером он планировал встать пораньше), и вскочил с кровати, одеваясь на ходу. «Всё из-за этой стервы!» — с досадою подумал Вайс, почувствовав отвращение к женщине, которую вчера ему подарили офицеры лагеря, и, сдерживая жгучее желание пристрелить её: «Я убиваю только врагов Родины и фюрера!»

В своём кабинете Карл Вайс сел за письменный стол и приступил к делам. Он просматривал план расширения лагеря. Предстояла большая работа: строительство пяти новых бараков, сторожевой вышки и ещё одной газовой камеры.

Через час Карл Вайс вызвал своего помощника — Ганса Хигерта.

— Хайль Гиммлер! — эсэсовец выбросил руку высоко вверх, вытянувшись по струнке перед своим начальником.

— Хайль, — мрачно отвечал Карл Вайс. — Садитесь.

Эсэсовец сел, не подозревая, что над ним сгущаются тучи.

— Сегодня, в день нашей великой победы, мне бы не хотелось говорить о делах, — начал Карл Вайс и гневно сверкнул глазами. — Но враги фюрера не дремлют, а значит, у нас не может быть выходных! Беглецы не найдены до сих пор, и кто-то должен ответить за это…

Прошло немало времени, и Хигерт надеялся, что шеф позабыл о сбежавших заключённых. Теперь эта ошибка могла стать роковой для него.

— Господин комендант, поиски продолжаются, но пока безрезультатно, — побледнев, проговорил Хигерт. — Мы поймали почти всех…

Карл Вайс нахмурился.

— Его одного мне найдите!

— За это время он мог уйти заграницу, — мрачно заметил Хигерт.

— Ганс, вы, кажется, чего-то не понимаете, — приходя в ярость, вскочил с места Карл Вайс. — Если не принесёте мне голову этого человека через неделю, мне принесут вашу…

Бунт был поднят в конце марта. И когда заключённые убежали из лагеря, внезапно разыгралась метель. Снег шёл всю ночь; натасканные немецкие овчарки потеряли след. Семерых беглецов на другой день нашли высланные на поиски дисколёты вермахта. Один вскоре объявился в городе, а двое других — те как сквозь землю провалились. Впрочем, это было недалеко от истины…

Хигерт упал духом; он знал, что Вайс своих слов не бросает на ветер, и с содроганием вспоминал, как расстреливали солдат СС после бунта.

— Где искать его? — бормотал Хигерт по пути к гаражу. — Мои люди рыскали по всей округе целый месяц. И никаких следов… Вайс верен себе. Он убьёт меня!

Альберт Райх присвистнул, когда Хигерт не ответил на его приветствие и прошёл мимо, разговаривая сам с собой. В уме этого человека, пришедшего в отчаяние, лихорадочно созрел план бегства. Он сел в свой фольксваген и поспешно выехал из лагеря.

Вечером в комендантском доме состоялся праздничный банкет. Поздравлять любимца фюрера с Днём победы пригласили певичку из Гитлербурга, которую звали Марта Клаус. В зале за праздничным столом, что ломился от обилия кушаний и вин, собрались все офицеры лагеря в эсэсовских мундирах. Не было одного лишь Ганса Хигерта, но его отсутствия никто даже и не заметил.

Играла музыка, офицеры оживлённо разговаривали. Альберт Райх с широкой улыбкой на лице что-то рассказывал молодому худощавому оберштурмфюреру. Карл Вайс посреди общего веселья сидел мрачнее тучи. Когда он поднялся с бокалом вина в руке, все офицеры тотчас умолкли и последовали его примеру. Музыка в зале притихла. Карл Вайс с каменным лицом, ни на кого не глядя, произнёс тост:

— За нашу великую страну, одержавшую победу в войне, о которой будут помнить все будущие поколения арийцев! Слава Германии!

— Слава Германии! — дружно подхватили офицеры и залпом осушили бокалы. Потом все, как один, сели; снова зазвучала музыка, и продолжились прерванные разговоры…

Однако, в тот миг, когда на сцене появилась Марта, и она запела, в зале повисла тишина, а от мрачного настроения Карла Вайса вскоре не осталось и следа. Блондинка с голубыми глазами и приятным голосом поразила воображение всех присутствующих. Она виртуозно исполняла известную песню из кинофильма «Девушка моей мечты», которую некогда пела блистательная Марика Рёкк. Карл Вайс не сводил с неё глаз, и офицеры тотчас поняли, что эта красавица очаровала его, а от избранницы любимца фюрера лучше держаться подальше…

«Эти губы, этот гордо приподнятый носик, эти глаза, что смотрят на меня столь смело… Это всё моё. Чистокровная арийка! Богиня!» — думал он в предвкушении скорого наслаждения.

Когда банкет закончился, и пьяные офицеры, шатаясь, расходились по своим квартирам, Карл Вайс, который за весь вечер выпил лишь один бокал вина, подошёл к Марте и пригласил её на ужин. Вскоре они остались наедине. Карл не скупился на комплименты, восхищаясь её талантом. Марта улыбалась, слушая его похвалы. «Теперь она моя!» — понадеялся он и пошёл на приступ сей крепости, но… внезапно получил отпор. В ответ на приставание она отвесила ему звонкую пощёчину… Особо уполномоченный фюрера, привыкший, что женщины сами ему на шею вешаются, даже растерялся.

— Я добропорядочная гражданка рейха, а не какая-нибудь проститутка! — прокричала Марта, покраснев от гнева. — Вы меня оскорбили до глубины души!

— Да вы знаете, кто я такой?! Как вы смеете? — воскликнул Карл, приходя в ярость.

— Я арийка в десятом колене и требую к себе уважительного отношения! Мне ведомо, кто вы и что моя жизнь — в ваших руках. Одно ваше слово — меня тотчас расстреляют. Но я готова к смерти: честь мне дороже жизни!

Карл на мгновение опешил. «Вот это женщина!» — в восхищении подумал он и извинился перед Мартой. На другой день она вернулась в Гитлербург. А он с тех пор часто вспоминал о ней…

***

В то время, когда в комендантском доме веселье было в самом разгаре, Ганс Хигерт ехал по дороге на Гитлербург. Он надеялся сесть на самолёт до Тегерана ещё до захода солнца. «У Ирана, — думал дезертирующий эсэсовец, — с рейхом не заключён договор об экстрадиции. Не будут же они ради меня одного начинать новую войну!» Но пересечь границу ему было не суждено, а всё из-за нелепой случайности — кончился бензин… В спешке Хигерт проскочил мимо двух бензоколонок и не заправился. Автомобиль остановился посреди дороги. Неподалёку чернел лес. «Я погиб!» — в отчаянии воскликнул немец, выходя из машины, но, будучи эсэсовцем, постарался взять себя в руки. Он усиленно соображал и разговаривал сам с собой:

— Что же мне делать? Что? Так. Думай, Ганс. Думай… У меня два выхода: либо бежать до города километров двадцать, либо подождать. Кто-нибудь непременно проедет мимо!

Время шло, но дорога была пуста. В сумерках Хигерт, наконец, понял, что ошибся: немца не заставишь подняться из-за праздничного стола! Оставалось лишь одно — добираться до города пешком. Но он решил сократить путь и двинулся через лес, где в былые времена со старым комендантом охотился на кабанов.

Хигерт, приободрившись, бежал через лес, а взошедшая луна тускло освещала ему путь. Ветки кустарников хлестали его по лицу, он спотыкался о пни и колоды, но не останавливался, пока не выбился из сил. Потом сел передохнуть на пенёк; поднялся, шагнул вперёд, — под ногой у него вдруг что-то хрустнуло, и он стремительно грянулся вниз. Ударился головой о землю и потерял сознание…

Глава вторая. Предвидение

Хигерт очнулся в почти кромешной темноте; голова гудела от боли, а руки и ноги не слушались его… Он с ужасом понял, что связан крепкими тугими верёвками, потом, несколько помедлив, позвал на помощь, и вскоре почувствовал чье-то постороннее присутствие. Незнакомец стоял чуть поодаль и, молча, глядел на него.

— Я офицер рейха. За моё освобождение вы получите щедрое вознаграждение! — почти приказным тоном закричал Хигерт, но при малейшем движении со стороны незнакомца тотчас испуганно взмолился. — Нет, не убивайте меня. Я сделаю всё, что вы хотите!

Однако в полной тишине послышался до боли знакомый звук (это чиркнула спичка), — лучик света на мгновенье пронзил темноту и тотчас погас. Немец успел разглядеть седые волосы, морщины на лице, крупный нос и курительную трубку, что дымила во рту у незнакомца. Ему в ноздри ударил острый запах табака.

— Отчего вы молчите? Кто вы и что вам от меня нужно? — в нетерпении осведомился немец.

Незнакомец вытащил трубку изо рта и заговорил по-немецки с сильным акцентом:

— Вы меня должны знать, господин оберштурмбанфюрер.

Хигерт внезапно припомнил черты лица этого человека, — он видел его на фотографии, сделанной японцами пару лет назад.

— Так это вы — заключённый под номером 201 523! — вскрикнул немец от удивления.

Незнакомец молчал, попыхивая трубкой.

«Вот, я до тебя и добрался!» — подумал Хигерт, и в его сердце затеплился огонёк надежды. Но вдруг из темноты раздался голос:

— С ним надо кончать, Коба!

Русская речь произвела на немца крайне неприятное впечатление. Он сразу вспомнил о прошедшей войне… Внезапно яркий свет полоснул его по лицу. Хигерт увидел высокого, темноволосого юношу, который с ненавистью в глазах глядел на него. «Это второй беглец, — догадался он и не вовремя вспомнил. — Жаль, что мы перестали фотографировать заключённых».

— Коба, отдай его мне, — зловеще прошептал парень, — у меня руки чешутся…

Господин с трубкой усмехнулся:

— В этом я не сомневаюсь! Но всему своё время, Борис. Погоди немного.

— А чего ждать?! — вспылил парень. — Отдай его мне, Коба, и он поплатится за страдания, которые причинил нам…

Хигерт прислушивался, но понял только слово «ждать», произнесённое запальчивым юношей. Потом эти двое скрылись из виду, и он остался один. В животе урчало от голода. Теперь эсэсовец жалел, что решил бежать из рейха.

— Они там веселятся, с бабами развлекаются, а я… — пробормотал он и впервые за многие годы вспомнил о Боге. — Господи, если Ты есть, помоги мне… Клянусь, я всё изменю в своей жизни!

Пока Хигерт пытался молиться, Борис и Коба шли по тускло освещённому факелами коридору, где с потолка и стен свешивались мощные корни деревьев.

— Отчего ты не разрешил прикончить эту падаль? — обронил с досады парень.

— Наберись терпения, Борис, и присматривай за ним.

— Будь на то моя воля, не стал бы спасать немца, тем более, в форме офицера СС, — мрачно проговорил Борис.

— Не забывай, мы в долгу перед старцем!

— Он и врагам помогает, — заметил Борис. — У нас из-за него могут быть проблемы!

— Это неважно. Вскоре ты уйдёшь, чтобы продолжить наше дело.

— А как же ты? — удивился Борис. — Я тебя не оставлю тут!

— Мои дни сочтены, — спокойно отозвался старик, стряхивая пепел и пряча свою трубку в карман.

— Не говори так, — перебил его парень, — мой долг — доставить тебя на Урал!

Вскоре перед ними выросло препятствие. Тогда Борис стукнул, и тяжёлая дверь со скрипом отворилась. В свете горящего факела показалось бородатое лицо с добрыми голубыми глазами.

— Вы как раз вовремя. Проходите, братья. Собрание вот-вот начнётся…

Они очутились в невысоком круглом помещении, битком заполненном народом. Люди в чёрных одеяниях сидели рядами на деревянных скамьях, выжидающе глядя в темноту.

Огонь из жаровни вдруг взметнулся ввысь. В свете пламени Борис и Коба, наконец, узрели своего спасителя. Покрытое глубокими морщинами лицо, живые глаза, тонкий нос и добрая улыбка на губах, — таким предстал пред ними старец, о котором за время пребывания в подземной обители они слышали немало. И лишь ныне им довелось увидеть его воочию.

— Садитесь, братья мои, — ласково промолвил старец. — В ногах правды нет!

Борис и Коба сели позади остальных.

— Братья, сегодня я созвал собрание, чтобы искать совета вашего… — старец печально вздохнул. — Мы исполнили заповедь Господа нашего и спасли человека от смерти. Но он бродит во тьме и видит в нас врагов. И, увы, силою слова нам не исцелить его грешную душу. И ныне нам предстоит сделать нелегкий выбор. Ежели отпустим его, он погубит нашу обитель. Но, удерживая его здесь, мы нарушим Закон, ибо насилие противоречит всему, чем мы живём и во что верим! А посему соборно нам надлежит принять решение, братья…

— Его надо убить! — несдержанно выкрикнул с места Борис.

Коба нахмурился.

— Юноша, не должно преступать заповедей Господа нашего, — спокойно возразил старец.

— Тогда вам надо бежать! Если отпустить немца, он вскоре приведёт сюда целую роту солдат СС, и вас всех до одного перебьют, — вступив в спор со старцем, вспылил Борис.

— Нет, юноша, ещё не пришло время нам оставлять сию обитель, — качнул головой старец.

На это Борис усмехнулся.

— Неужели вы надеетесь на скорый конец света?!

— Да, юноша, недолго осталось ждать, — невозмутимо отвечал старец.

— Откуда вам это известно? — с вызовом бросил Борис, но тотчас умолк, увидев горящие гневом глаза своего наставника.

— Юноша, — строго промолвил старец, — мы помогли тебе и твоему отцу, когда вы бежали от смерти. Вы алкали, и мы вас накормили. Вы были измучены, мы вас приютили; у нас вы обогрелись и отдохнули от трудов своих. Но говорю вам, Истина открывается немногим избранным! Мы вас не держим в обители. Ступайте с миром… А у вас, братья, я снова спрашиваю — как нам поступить?

— Надобно спросить у него — останется ли он у нас по доброй воле? — заговорил седовласый старичок, сидевший на первом ряду.

— А ежели он откажется? — осведомился старец.

— Взять с него честное слово, что он сохранит тайну сей обители, и тогда отпустить на все четыре стороны… Пусть идет с миром! — послышались голоса собравшихся.

— Они наивны как дети, — пробормотал Борис. — Разве можно верить эсэсовцу?!

Коба понимал, что Борис прав, и после собрания прошептал ему на ухо:

— Следи за эсэсовцем. Когда его отпустят, последуй за ним и…

Вскоре немца развязали, накормили похлёбкой и проводили до выхода из подземелья. Хигерт, обретя свободу, обрадовался и поспешил в лагерь. Второпях он не замечал преследования: Борис шёл за ним попятам и держал в руке верёвку, которой прежде был связан немец…

За деревьями, наконец-то, показалась дорога.

— Я на свободе! — возликовал Хигерт, но тотчас свет в глазах его померк, а шею больно стянула удавка. Он попытался вырваться. Однако все было тщетно…

Немец захрипел. Силы покидали его; вскоре он уже не мог сопротивляться и через мгновение обмяк. Убийца отпустил верёвку, и мёртвое тело грянулось наземь…

— Ну, как всё прошло? — спросил Коба, когда парень вернулся в подземную обитель.

— Прекрасно, — отвечал Борис с улыбкой на губах. — Теперь ни нам, ни им ничто не угрожает. Но неужели ты хочешь тут остаться? А как же наше святое дело?!

— Борис, я стар и устал… — отвечал Коба. — Пришло твоё время! Ты лидер от природы и многому научился за последние месяцы. Я верю — у тебя всё получится! Но не допускай моих ошибок. Никогда не иди на сделки с нацистами…

В тот же вечер Борис покинул подземелье, где он нашел временное пристанище, и двинулся по знакомой тропинке. Труп лежал на том же месте, где он его оставил. Тогда, преодолевая брезгливость, Борис надел нацистскую форму, что оказалась ему в пору, достал из кармана удостоверение офицера СС и вышел на дорогу, спрятав руку с пистолетом за спиной.

Вскоре возле человека в черном мундире остановилась машина. Прозвучал выстрел…

Спустя неделю Борис прибыл в оккупированный японцами Екатеринбург.

***

Борис ехал в Гитлербург на автомобиле с двумя трупами в багажнике, а Коба, тем временем, сидел в келье старца.

— Вы знаете, кто я?! — удивился он, услышав своё имя.

— Юноша, который был с вами… — вздохнул старец. — Мне известно, что он сделал сегодня… по вашему приказу, товарищ Сталин. Смертоубийство — тяжкий грех! Вы ведь когда-то учились в семинарии. Стало быть, знаете это не хуже меня…

— Вижу, правду о вас говорят, — задумчиво промолвил Сталин. — Вы способны видеть прошлое и будущее! Скажите — Россия обретёт свободу?

— Мне дано видеть больше, нежели другим, — печально сказал старец. — Но всё будущее открыто одному лишь Г-ду!

— Откуда вам известно о приближении конца света?

Старец слабо улыбнулся.

— Сию тайну поведал мне голос.

— О чём это вы?

— Он часто звучит в моей голове… — начал старец, но Сталин перебил его:

— Вы хотите сказать, голос Бога или Ангела?

Лик старца просветлел.

— Не знаю. Это просто голос. Добрый ласковый голос…

«Да, старик не в своём уме!» — усмехнулся про себя Сталин и проговорил вслух:

— От него вы узнали о скором конце света?

— Да, — отвечал старец.

Сталин раскатисто засмеялся.

— Вы услышали некий голос и вот уже десять лет живёте под землёй?! И сколько ещё будете ждать наступления конца света?

— Когда надлежит прийти концу мира сего, решать не нам с вами, — сухо заметил старец. — Но он неизбежен, а явление Господа нашего надлежит встретить в чистоте, — плотской и духовной.

— Стало быть, жизнь в миру для вас — мерзость, грязь и порок, от которых вы укрылись под землёй. А как же братская любовь? — парировал Сталин. — Вы представляете, что творится в том мире? А я вам расскажу. Пока вы со своей братией отсиживаетесь в тёплой обители, миллионы узников гибнут в бесчисленных лагерях. За кусок хлеба в поте лица трудятся они на рудниках и каменоломнях, прикованные к станкам на заводах и фабриках, и плеть служит им единственной наградой. Вы знаете, сколько людей замучено до смерти в застенках гестапо, а сколько заперто в сибирских гетто и резервациях? И вот я спрашиваю вас: разве истинные христиане отворачиваются от братьев своих?!

— Мы с вами говорим на разных языках, товарищ Сталин, — отвечал старец, сдерживая подступающий к сердцу гнев. — Вы, по-прежнему, одержимы мирскими делами, когда единственное, что нам остаётся — это молить Господа о прощении наших грехов, ибо в том, что этот мир гибнет, виновато само человечество…

Нет, не могли понять друг друга эти двое, будучи проводниками разных, во многом противоположных мировоззрений. Сталин, выходя из кельи старца, думал: «Старик, может, что-то и знает, но как он заблуждается! Это позиция страуса, спрятавшего голову в песок!»

— Бедный, бедный человече, — жалел его старец. — Он ходит во Тьме и не видит Света…

Сталин остался в этой обители отшельников. Он знал, что умирает — страшный диагноз был поставлен ему еще в Екатеринбурге. Спустя месяц его не стало. Говорят, перед смертью он исповедался таинственному старцу…

Глава третья. Гонения

Чёрные тучи нависли над столицей мира — Берлином. Город погрузился во тьму… Дождь застучал по стеклу. Курт Леманн глядел в окно на людей, бегущих в свете уличных фонарей. Он завидовал их свободе, как узник, взирающий с тоской из темницы своей…

Мальчишка из Гитлерюгенда восхищался фюрером и мечтал о службе в СС. Впоследствии, возмужав, Курт слишком поздно осознал, что его детские представления о рыцарях Чёрного ордена далеки от реальности. А назад пути уже не было… Он начинал солдатом охраны концлагеря, а теперь встал во главе карательной машины нацизма — гестапо. Когда Генрих Мюллер объявил ему о назначении, Курт Леманн подумал с горькой усмешкой: «Они желают моей смерти!» — но вслух своих мыслей не высказал.

После казни заговорщиков по «делу попов» Курт Леманн не мог избавиться от ощущения одиночества… Прежде он тайно посещал собор, где настоятелем был отец Гельмут: исповедовался, слушал проповеди пастыря и с благоговением внимал мудрым советам его.

— Сын мой, избегай греха, живи по заповедям Божьим, — говорил сквозь решётчатое окошко в исповедальне отец Гельмут, — и ты обретёшь покой в душе своей. Никогда не поздно встать на путь истинный!

— Я не могу оставить службу рейху… Если не я, то кто? — оправдывался Курт Леманн.

Однажды в нюрнбергское отделение гестапо поступил донос на двух священников местной церкви. Те открыли типографию и среди прихожан распространяли листовки, в которых призывали сынов человеческих вспомнить о заповедях Божьих, но священников обвинили в заговоре с целью свержения государственного строя, и в застенках гестапо они дали признательные показания. Дело о заговоре попов было взято под особый контроль шефом гестапо. Но вдруг среди сообщников заговорщиков всплыло имя отца Гельмута.

— Нет, этого не может быть! — вскричал Курт Леманн, но затем, немного подумав, отдал приказ об аресте. Допрос он вёл лично, желая докопаться до истины. Отец Гельмут не узнал в начальнике гестапо своего прихожанина, который, посещая собор, искусно маскировался. Теперь священник без сутаны с надетыми за спиной наручниками сидел на дубовом стуле, вмурованном ножками в бетонный пол камеры. Курт Леманн задавал вопросы, но отец Гельмут не отвечал, лишь бормотал про себя слова молитвы «Pater noster».

— Назовите имена сообщников, и мы пощадим вашу жизнь! — повторил своё требование Курт Леманн. — Если вы продолжите упорствовать, мы будем вынуждены применить меры воздействия…

Но священник, по-прежнему, молчал. Высокий крепкий парень по имени Фриц нетерпеливо глядел на шефа и, наконец, услышал заветные слова:

— Он в твоём распоряжении, — тяжело выдохнул Курт Леманн. И тотчас последовали глухие удары…

Шеф гестапо мрачно наблюдал, как мордоворот Фриц избивает святого отца.

— Довольно! — закричал он вскоре, когда священник застонал от боли. Фриц остановился.

Курт Леманн с плохо скрываемым состраданием глядел на разбитое лицо своего духовного наставника.

— Итак, вы… будете говорить? — спросил он, и голос его дрогнул.

— Я, — не сразу вымолвил отец Гельмут, исподлобья глядя на него. — Я… узнал вас! Вы приходили в собор на исповедь…

Фриц с недоумением уставился на шефа. Курт Леманн мертвецки побледнел.

— Что вы несёте?! Я вижу вас в первый раз в жизни!

— Я узнал вас! — повторил отец Гельмут. — По голосу… Да, это были вы!

— Нет, вы ошибаетесь, — грубо проговорил Курт Леманн.

— Вы приходили, — настоял на своем священник, — и показались мне человеком, которому ещё может открыться истина.

После этих слов в душе шефа гестапо произошёл перелом, и от прежней его жалости к своему наставнику не осталось и следа.

— Ты ошибся, грязный мерзкий поп! — прокричал Курт Леманн в гневе и ударил священника по лицу. — Ты сам подписал себе смертный приговор!

Сегодня, после казни заговорщиков, шефа гестапо вызвал рейхсфюрер.

— Хайль Гиммлер! — выкрикнул в приветствии Курт Леманн, представ перед своим начальником.

— Садитесь, — мрачно проговорил Мюллер, — нам с вами предстоит долгий и непростой разговор. По нашим сведениям, вы посещали католический собор…

— Я… — вскочил с места испуганный шеф гестапо.

— Садитесь, Леманн, — повторил свой приказ Мюллер. — Я вас не осуждаю. Но теперь вы видите, что церковь таит угрозу для рейха!

Он бросил пронзительный взгляд на побледневшего Леманна, который растерянно произнёс:

— Рейхсфюрер, мы подавили этот заговор…

— Неужели вы думаете, что схвачены все враги рейха? — резко перебил его Мюллер. — Гельмут Кох не выдал своих сообщников! Я буду с вами откровенен, Леманн. Фюрер желает, чтобы этот вопрос был решён раз и навсегда…

— Я вас не понимаю, — голос шефа гестапо дрогнул.

— Всё вы прекрасно понимаете! — вспылил Мюллер, отвернувшись в сторону.

— Но людям нужна религия! — нерешительно возразил Курт Леманн.

— Фюрер с вами согласен, а потому желает возродить из небытия веру наших предков — культ могущественных богов древности придёт на смену христианству, — объявил Мюллер. — Ваш долг, Леманн, как офицера рейха, исполнить волю фюрера. И не забывайте — у нас незаменимых нет…

Курт Леманн глядел во тьму и слушал шум дождя… Он знал, что выполнит поручение рейхсфюрера, потому что это его работа. «Пусть ваш труд приносит благо людям!» — вдруг вспомнил шеф гестапо проповедь расстрелянного по его приказу отца Гельмута. Тогда из глаз Курта Леманна брызнули слёзы.

— За что мне всё это?! Боже, где же Ты? — воскликнул он, и его крик утонул в шуме дождя.

Когда заработал репрессивный аппарат, по местным отделениям гестапо разлетелся приказ: всех священнослужителей подвергать аресту, а суд производить в кратчайшие сроки. В типографии поступил большой заказ на бланки расстрельных приговоров с пустыми строками для имён…

Лютеранских пасторов, католических дьяконов, священников и епископов по всей стране эсэсовцы поднимали по ночам с постели и, потрясая автоматами, загоняли в грузовики. Вскоре тюрьмы оказались переполненными. Священнослужителей сажали в камеры к уголовникам.

На суд конвоиры приводили избитых полураздетых людей: те равнодушно выслушивали смертный приговор, который немедленно приводился в исполнение… Все приходы опустели. Немногие из служителей Господа избежали злой участи! Отныне органная музыка не лилась из дверей храмов. Закрывались церковные школы. Верующие тайно молились и по ночам с замиранием сердца прислушивались к звукам, доносящимся с улицы…

По истечении месяца Мюллер мрачно поздравил шефа гестапо с успешным проведением операции.

— Вы молодец, Леманн. Фюрер выражает вам благодарность. Мы обезопасили рейх ещё на тысячу лет!

В ответ на эту похвалу Курт Леманн с трудом выдавил из себя болезненную улыбку и произнес привычные слова:

— Служу Германии!

«Этот долго не протянет!» — мысленно определил Мюллер, окинув его беглым взглядом. Он как никто другой знал, что такое служба в гестапо.

На другой день Курт Леманн не появился на работе. Его искали повсюду, а нашли на загородной даче, — бездыханное тело болталось в сарае на верёвке, перекинутой через деревянную перекладину…

— Слабак! — взревел Мюллер, прослышав о самоубийстве Курта Леманна. — Собаке — собачья смерть!

Вскоре стало известно о бегстве двух весьма харизматичных священнослужителей — епископов Берлина и Нюрнберга. На поиски были брошены лучшие сыщики гестапо, однако им не удалось напасть на след.

«Их предупредили, — понял Мюллер. — Но кто? Леманн? А если нет? Значит среди нас, по-прежнему, изменник… а, может, и не один!»

Начались проверки сотрудников гестапо, и вскоре на столе рейхсфюрера выросла приличная гора из доносов. Служащие тайной полиции, спасая собственные шкуры, нещадно писали кляузы на своих товарищей. Но бывшего шефа гестапо обмануть было непросто.

— Шпионы, предатели, вольнодумцы, враги народа… Выходит, всех надо перестрелять! — усмехался Мюллер, просматривая бумаги, и внезапно в голове его родилась оригинальная идея. — А есть ли среди них такие, кто никогда не писал доносов?

Так, под подозрение попали двое: оберштурмбанфюрер СС Фридрих Штутгарт и группенфюрер СС Вальтер Зиберт. Оба воевали и были награждены Железными крестами. Фридрих Штутгарт служил в контрразведке. Вальтер Зиберт работал в отделе по контролю за церковными организациями и был ознакомлен с приказом №1205 об аресте и суде над христианскими священниками.

— Не спускать с них глаз, и телефоны прослушивать, — приказал Мюллер своим людям. И вскоре выяснилось, что Штутгарт — завсегдатай публичного дома, а женатый Зиберт посещает любовницу.

— И только?! Стало быть, мои опасения были напрасны, — решил Мюллер. — Они далеки от морального облика истинного арийца, но отнюдь не предатели! Не иначе как Леманн помог епископам скрыться. Но его больше нет!

Тогда он отдал приказ о снятии слежки и подшил к личным делам офицеров СС собранные сведения их аморального поведения.

Генрих Мюллер был весьма незаурядной личностью. Своим принципам он изменял лишь в тех случаях, когда на чаше весов лежала его собственная жизнь, и никогда не брал примера с партийных функционеров, что пользовались своим положением в корыстных целях. Так, он презирал Германа Геринга, — за то, что тот, будучи рейхсмаршалом, вообразил себя аристократом, выстроил замок, где предавался развлечениям, позабыв о чести офицера рейха.

В жизни Генриха Мюллера после внезапного повышения (назначения на пост рейхсфюрера) ничего не изменилось. Он делал любую работу с одинаковым усердием. В пору службы в гестапо, бывало, задерживался допоздна и даже ночевал в своём кабинете. Теперь на посту рейхсфюрера СС Мюллер продолжил начатое Гиммлером дело воспитания новой расы людей. Обучение в Гитлерюгенде стало обязательным для мальчиков с десяти лет. (Так, в школах имени Адольфа Гитлера учили, что главными ориентирами жизни немца были, есть и будут: воля к власти, презрение к милости и милосердию, как к слабости, недостойной высокого звания арийца).

***

Тем временем, покончив с ненавистной христианской церковью, Гиммлер воспылал мечтой возродить веру древних германцев. Идеологи нацизма переработали теории Карла Вилигута об ирминизме: наряду с Кристом (христианским Иисусом Христом), пантеон «новой старой» веры пополнили тысячи богов, в том числе германские и скандинавские Тор и Баал. Верховным божеством был объявлен двуликий Бафомет (бог тамплиеров).

Христианские храмы превратили в символы новой веры. Распятия, Библии, скамьи, статуи и изображения святых, — всё предавалось во власть огня. Запылали гигантские костры, в которые эсэсовцы с ликованием бросали священные предметы христианства. Клубы дыма восходили к небу. (Лишь только органы избежали этой участи, — их переносили в специальные хранилища, как бесценные творения культуры арийского народа).

Некогда полковник Вайстор вдохновлял Гиммлера своими рассказами о древних ариях, об их славных победах над врагами и превосходстве над соседями, призывая вернуться к истокам. В цитадели СС — замке Вевельсбург тот совершал языческие обряды и крестил в свою веру…

Теперь у Гиммлера появился новый фаворит — однорукий Йозеф Герштейн.

В годы Первой мировой войны, как и многие немецкие мужчины, Йозеф добровольцем ушёл на фронт. За месяц до позорного Компьенского перемирия он получил серьёзное ранение правой руки. В рану попала инфекция, и началось нагноение. Врачи ампутировали руку до плеча…

Спасаясь от жестокой боли, Йозеф пристрастился к морфию. Воровал наркотики в госпитале; вскоре оказался в психиатрической больнице. Однако лечение сильнодействующими препаратами дало неожиданный побочный эффект: безобразные мохнатые существа появлялись пред ним из воздуха, корчили ему мерзкие рожицы и издевались над ним. Он кричал, махал руками, гнал их прочь от себя, но они не уходили…

Тогда его поместили в одиночку и лечили электрическим током. Три долгих года Йозеф боролся со своими бесами, пока в один прекрасный день они не склонились перед ним со словами:

— Хозяин, вновь прими нас в себя, и ты узришь миры, далёкие и прекрасные!

Йозеф удивился.

— Кто вы?

— Мы — те, кто откроет тебе знания, о которых мечтали самые великие мыслители мира сего. Если будешь слушаться нас, ты обретёшь безграничную власть…

— Я клянусь! — сказал Йозеф и тотчас остался один, а голос прозвучал в голове его:

— Теперь ты здоров и вскоре обретёшь свободу. В снах тебе откроются знания о прошлом и будущем. Наберись терпения — твой час пробьёт!

Вскоре Йозеф Герштейн пошёл на поправку, а спустя месяц его выписали из психиатрической лечебницы. Потом он вернулся на Родину — в Мюнхен. В пивном баре слушал речи начинающего лидера национал-социалистов Адольфа Гитлера.

Однорукий человек оказался ненужным в стране, потерпевшей поражение в мировой войне. Он жил на улице, спал под мостом и просил милостыню у прохожих… Но однажды открыл в себе способность писать левой рукой каллиграфическим почерком; его приняли служащим в одно из государственных учреждений Веймарской республики, где он проработал свыше двадцати лет.

С некоторых пор скромный и молчаливый Йозеф превратился в безудержного интригана и подхалима. Он написал доносы в гестапо на всех своих коллег и, угодничая перед начальством, стремительно поднялся вверх по карьерной лестнице. Потом вступил в НСДАП, где вскоре заявил о себе как талантливый организатор и оратор; на собраниях мюнхенского отделения партии выступал с вдохновенными речами о великой истории арийской расы, что не осталось незамеченным для вездесущего Чёрного ордена Гиммлера.

Вскоре Герштейн был удостоен великой чести: пред ним открылись двери в «святая святых» СС — замок Вевельсбург. На Гиммлера он произвёл весьма сильное впечатление и вскоре стал его личным советником, приобрёл звание штандартенфюрера СС и повышенное жалованье! К нему на приём выстраивались очереди просителей…

Герштейн снял богатую квартиру в центре Берлина и по вечерам устраивал пышные застолья, на которые собирался весь цвет высшего нацистского общества. Шум веселья доносился из залитых светом окон до самого утра. Поистине удивительным был успех, которым старый однорукий Герштейн пользовался у женщин. Ходили слухи о преступной связи с любимцем Гиммлера жён едва ли не всех видных деятелей рейха! Так, он нажил себе много высокопоставленных врагов. Но пока его солнце все еще ярко сияло на небосклоне…

Мюллеру, который собирал компромат на всех известных деятелей рейха, удалось пролить свет на тёмное прошлое Йозефа Герштейна: он нашёл человека, который лежал вместе с ним в психиатрической лечебнице. Однако показаний вчерашнего сумасшедшего было недостаточно, а все упоминания о Йозефе Герштейне таинственным образом исчезли из архива больницы.

— Прошлое открывается мне в видениях, — всякий раз отвечал любимец Гиммлера на вопросы любопытных об источнике его необыкновенных знаний. — Люди в скором будущем все обретут способность к ясновидению. Это первый шаг к сверхчеловеку!

***

Герштейн проводил обряды посвящения в офицеры СС и еженедельные богослужения в честь арийских богов: церемонии проходили в зале с восьмиконечной свастикой, выложенной мозаикой на мраморном полу (в бытность рейхсфюрером СС Гиммлер собирал в этом зале своих единомышленников для обсуждения насущных дел рейха, подобно рыцарям короля Артура — за круглым столом). На алтаре из слоновой кости лежали три великих светоча новой религии: чёрная книга с руническими письменами, деревянные скрижали с заповедями бога Бафомета и рыцарский меч.

Йозеф Герштейн в длинном до пола чёрном одеянии проводил ритуал, а помощник подавал ему с алтаря священные предметы. Сначала, вознося свою единственную руку к небу, Герштейн произносил непонятные слова и падал ниц, — тогда все, не исключая фюрера, следовали его примеру. Затем он зачитывал отрывок из книги (это была переделанная под нацистскую идеологию Библия на древнегерманском языке), принимал из рук помощника дощечку и осенял ею собравшихся в зале. Первым чести приложиться к святыне удостаивался Гиммлер; он целовал скрижаль с заповедями, после чего Герштейн обходил с нею всё собрание…

Он с удивительной лёгкостью орудовал тяжёлым мечом, воспроизводя средневековый обряд посвящения в рыцари, произносил заклинания и надевал на крестившихся в новую веру офицеров СС медальоны, украшенные свастикой и пустые внутри.

Когда церемония подходила к концу, Герштейн восклицая, простирая руку к небу:

— В знак нашей любви и преданности, о, Бафомет, прими богатую жертву из сынов недостойных народов!

В те дни в концлагерях по всему рейху смерть в газовых камерах находили тысячи узников…

Глава четвёртая. «И началась война…»

Гиммлер из донесений разведки знал, что бывшие колониальные империи не смирились со своим поражением и, — в нарушение условий Берлинского договора 1943 года о запрете содержания вооружённых сил, — готовятся к новой войне. Он чувствовал, что настало время решающей схватки за мировое господство…

Надо сказать, немцев из года в год воспитывали в идеалах борьбы, внушая, что смерть на войне единственно достойна высокого звания арийца! Но вот, прошло десять лет со времени окончания Великой войны, десять лет мирной бюргерской жизни, и в организме немецкого общества разрасталась раковая опухоль уныния…

Многовековой уклад жизни трещал по швам, семьи рушились. Пациентов психиатрических больниц с диагнозом «алкоголизм» на порядок стало больше: немцы впервые в своей истории спивались! Молодые люди, не желая обзаводиться семьями, коротали дни, опускаясь в пучину плотских утех. Публичные дома сетями опутали всю страну: в каждом городке был свой бордель. И никто не желал работать: не подобает арийцу стоять у станка! Экономика рейха оказалась под угрозой. Но Гиммлер знал, что поднимет упавший дух великой нации. Война…

Однажды на рассвете корабли ВМФ Великобритании обстреляли немецкое побережье Балтийского моря; началась высадка англо-американского десанта. В те же часы вооружённые силы США перешли границу немецкой Канады. Флот рейха показал полную небоеспособность и был разгромлен в первом же сражении. Люфтваффе Геринга уступили врагу господство в воздухе. При поддержке авиации войска союзников начали победоносное продвижение к Берлину… И только тогда в Германии была, наконец, объявлена всеобщая мобилизация.

В первый день войны на совещании у фюрера генералы с тревогой докладывали о происходящем на фронтах. Однако Гиммлер почти не слушал их и спокойно изучал карту, разложенную на столе.

— Они заняли Кёнигсберг, наши войска отходят вглубь страны, — говорил толстый красный от волнения генерал Шульц, пряча дрожащие руки свои.

— Да, да, это печально, — небрежно обронил Гиммлер.

Генералы удивленно переглянулись.

— Мой фюрер, — осторожно начал Шульц, — полагаю, следует подумать об эвакуации правительства на территорию рейхскомиссариата Украина.

— В этом нет необходимости, — с улыбкой на губах промолвил Гиммлер.

Генералы вермахта не поняли своего фюрера и не разглядели в нём выдающегося стратега. Приказ о мобилизации два месяца лежал на столе у Гиммлера и был подписан им только теперь. Но генералы боялись его как огня, а потому эвакуация из Берлина так и не состоялась…

Из года в год в Германии проходили учения, на которых резервисты осваивали новое оружие рейха. Теперь немецкие мужчины, едва прослышав о мобилизации, протрезвели, бросили проституток и бутылки со шнапсом и с воодушевлением потянулись на сборные пункты.

Вскоре с отдалённых аэродромов в воздух поднялись дисколёты; были произведены первые запуски ракет ФАУ — запылали британские и американские города…

Немецкие летательные аппараты идеально обтекаемой формы появлялись из ниоткуда, перемещались с фантастической скоростью, с лёгкостью уходили из-под обстрела и, нанеся сокрушительные удары по самолётам противника, исчезали. Таким образом, господство в небе перешло к Люфтваффе, англо-американские войска остались без поддержки с воздуха.

— Как всё просто, — недовольно пробормотал Гиммлер, получив донесение о переломе в ходе военных действий, — нам нужна полномасштабная война…

Тогда он приказал не преследовать отступающего противника.

— Но, мой фюрер, — удивился Шульц, — их надо добить, иначе они подтянут резервы и перейдут в новое наступление!

— И это хорошо, — улыбнулся Гиммлер. — А нашим войскам нужен отдых.

Солдат разместили по квартирам, но те рвались в бой; в армии крепла ненависть к генералам, — пополз слух об измене в Генеральном штабе. И тогда Гиммлер обратился по радио к войскам:

— Солдаты и офицеры рейха! Вы достойны наивысшей похвалы! Вам нет равных в бою. Враг бежит. И вскоре мы прогоним его с нашей земли… Слава победе! Слава великой Германии!

На другой день части вермахта перешли в наступление.

Однако за то время, что противник бездействовал, союзники успели высадить новые десанты на немецкие берега. Британские войска создали глубоко эшелонированную оборону на занятых плацдармах. Теперь громоздкие немецкие «Тигры» становились лёгкой добычей для быстрых манёвренных танков союзников. Крылатые ракеты ФАУ-1 не смогли изменить ситуацию. Немецкое наступление захлебнулось. На европейском театре военных действий начались позиционные бои…

Бомбы и ракеты сыпались на американские города, рушились гигантские небоскрёбы, сея панику среди мирного населения. Новые немецкие подлодки с крылатыми ракетами на борту обстреливали берега Северной Америки и Британские острова. Однако в американском обществе после непродолжительной паники начался всплеск патриотизма. Волны добровольцев текли на призывные пункты! Фронт в Канаде был прорван: американские войска с триумфом шествовали по стране и вскоре заняли Оттаву…

Тем временем, бои в воздухе над Европой шли с переменным успехом. Трепет входил в сердца лётчиков при появлении летающих дисков, но самолёты Люфтваффе (а таковых было большинство в немецких ВВС) по ряду характеристик уступали воздушным суднам противника…

С притоком свежих сил из Северной Америки был прорван Балтийский фронт. И лишь ценой больших потерь частям вермахта удалось остановить продвижение войск союзников.

Вскоре обстановка на театрах военных действий снова накалилась. Однако Гиммлер был по-прежнему хладнокровен. Генералы вермахта удивлялись его спокойствию, не догадываясь о козыре, припрятанном им до времени, чтобы вскоре доказать всему миру величие немецкой нации! Секретное оружие, разработанное учёными СС втайне даже от высших офицеров вермахта…

***

Светало. Гасли звёзды. Занималась алая заря. Солнце, как бы знаменуя победу света над тьмой, восходило над небоскрёбами. Электрический свет фонарей теперь казался бессмысленным и мёртвым. Большой город, словно гигантский потревоженный муравейник, быстро приходил в движение. Появились первые автобусы; народ вывалил на улицы, теснился на остановках, спускался в подземку. День обещал быть жарким. И ничто не предвещало беды…

Внезапно была объявлена воздушная тревога, — люди бросились в укрытия, чтобы переждать очередной авианалёт. Вскоре в небе появился одинокий летательный аппарат, похожий на перевёрнутую тарелку. Американские зенитчики открыли по нему огонь, но поразить цель им не удалось. Дисколёт завис на мгновение в воздухе и тотчас унёсся прочь. Люди видели, как из него выпала бомба, — та, которой суждено было в одночасье изменить историю человечества…

На мгновенье повисла необыкновенная тишина! А за ней последовали взрыв и яркая ослепляющая вспышка, столб огня и раскалённое облако из пыли, — гигантский атомный гриб вырос над Манхэттеном. Температура в эпицентре взрыва достигала миллиона градусов по Цельсию.

В прах обращалось всё живое…

Ударная волна обрушилась на город, подбрасывая вверх автобусы и вырывая с корнем деревья. Небоскрёбы сыпались как карточные домики.

Через час повсюду полыхали пожары; среди руин бродили несчастные люди, обгоревшие и ослепшие в первые секунды взрыва; им суждено было принять страшные муки и скорую смерть…

Спасатели, что вскоре прибыли на место трагедии, получили изрядную долю радиации. Лучевая болезнь заберёт в недалёком будущем жизни многих спасшихся в тот роковой день.

Миллионы судеб покалечила бомба, сброшенная с немецкого дисколёта!

О национальной катастрофе на другой день по телевидению заявил президент Эйзенхауэр; Америка запросила перемирия.

— Никакого перемирия! — последовал жёсткий ответ из Берлина. — Только полная и безоговорочная капитуляция, иначе следующим на очереди будет Вашингтон.

И тогда президент США вынужден был согласиться на сепаратный мир с Германией. По акту о капитуляции Америка обязалась уплатить рейху контрибуцию на сумму пятьсот миллиардов долларов, вывести из Канады и Европы войска, демобилизовать армию и расквартировать на своей территории «миротворческие» части вермахта, призванные следить за соблюдением условия о роспуске вооружённых сил США.

Таким образом, Великобритания осталась один на один с врагом и была обречена на поражение. Но британский парламент не торопился вступать в мирные переговоры с немцами. И тогда началось полномасштабное наступление вермахта на всех фронтах…

Английские войска в Европе были отброшены к морю. Подлодки рейха уничтожили крылатыми ракетами флотилии, высланные на помощь погибающим армиям. Британские генералы сдавались в плен, и лишь тогда парламент пошёл на мир с Германией. Великобритания потеряла последние колонии в Южной Африке и острова в Тихом океане.

Договор в Нюрнберге стал последним аккордом войны. Германия закрепила свою гегемонию в этом странном мире.

В ходе этой войны было задействовано абсолютное оружие, которое в руках одного человека стало зловещим рычагом влияния на судьбы всего человечества. Так, страх пересёк границы рейха и безудержно расползался по Земле, чтобы постучаться в каждый дом…

Глава пятая. Тайный враг

Когда началась новая война, Карл Вайс загорелся мечтою вырваться на фронт. Он отправил послание Гиммлеру, в котором были такие слова: «Моя миссия на Украине завершена. Бунт подавлен, порядок водворён, отныне никто здесь не посмеет выступить против великой Германии. Мой фюрер, я хочу быть со своим народом. Я мечтаю сражаться с врагами, посягнувшими на нашу землю…» — и т. д.

Вскоре последовал ответ от Гиммлера: «Я знаю, что желание умереть за Германию исходит из глубины сердца твоего, исполненного отваги. Но враги у рейха будут всегда, и ты мне нужен здесь, а не на фронте. Приказываю тебе оставаться в лагере до моих будущих распоряжений».

Месяц спустя Карл Вайс был назначен на пост рейхскомиссара Украины: прямо из концлагеря на мерседесе он въехал в Гитлербург. И тогда в честь наместника фюрера во дворце рейхскомиссариата был устроен торжественный приём, на котором Карла Вайса ждал сюрприз — та самая пленительная блондинка, о которой он часто вспоминал по ночам. (По городу уже поползли слухи о тайной избраннице любимца фюрера, и Марту Клаус устроители приёма пригласили спеть несколько песен после застолья. Но Карл воспринял новую встречу с ней как верный знак судьбы).

В тот вечер во дворце рейхскомиссариата собрался весь цвет государственно-партийной элиты Украины; первым засвидетельствовать своё почтение новому наместнику фюрера подошёл начальник местного отделения гестапо Хофманн.

— А что старый рейхскомиссар? — вопросительным взглядом окинул его Карл Вайс.

— Попался на взятках. На прошлой неделе расстреляли, — слабо улыбнулся Хофманн.

— Собаке — собачья смерть! — равнодушно произнёс Карл Вайс, обернулся и встретился взглядом с прекрасной Мартой Клаус. Внезапно сердце бешено заколотилось в груди у него, но он усилием воли унял своё волнение и подошёл к ней. Марта с улыбкой на губах приветствовала его.

— Вы здесь… — говорил он, несколько покраснев. — Это словно чудо! Я не думал, что снова увижу вас, и теперь хочу ещё раз попросить прощения за своё недостойное поведение там, в лагере…

— Не стоит вспоминать о прошлом, г-н Вайс, — пропела сладким голосом Марта, — лучше думать о будущем.

Когда гости уселись за столы, градоначальник Гитлербурга взял слово и восторженно проговорил:

— В эти радостные дни, когда наши доблестные войска развивают успешное наступление на всех фронтах, я рад приветствовать в столице рейхскомиссариата глубокоуважаемого Карла Густава Вайса, под чутким руководством которого мы встретим нашу победу. За вас, господин Вайс!

— За фюрера! Слава победе! — неистово провозгласил Карл Вайс.

— Зиг хайль! — в едином порыве подхватило всё собрание.

После обеда гости перешли в зал, где из оркестровой ямы лилась музыка, и Марта Клаус со сцены исполняла свои песни. Карл Вайс не отрывал от неё восхищённого взгляда и отослал помощников за цветами. Всякий раз, когда музыка стихала, публика взрывалась бурными аплодисментами. Концерт завершала песня из американского кинофильма «Серенада солнечной долины», которую Марта спела на бис. Такого успеха она ещё не знала! Карл Вайс всю сцену завалил цветами…

Однако на другой день начальник гестапо положил на его стол донос. Прочтя его, Карл Вайс побледнел.

— Кто написал этот бред? — прокричал он в гневе. — Почему нет имени? Разве по инструкции не запрещено принимать анонимные письма?

— Бумага попала ко мне случайно, — проговорил Хофманн. — Если бы кто-нибудь из моих сотрудников по своему незнанию дал ход этому делу… Вы сами понимаете!

— Вы правильно поступили, — успокаиваясь, проговорил Карл Вайс, — что пришли ко мне. Надеюсь, это останется между нами?

— О чём вы? Ничего не знаю, — слабо улыбнулся Хофманн.

Карл Вайс оценил сообразительность этого человека.

— Можете идти, — сказал он и, немного помедлив, добавил. — Спасибо.

Хофманн с удивлением взглянул на него, потом выбросил руку вверх и прокричал:

— Хайль Гиммлер!

Карл Вайс бросил злосчастную бумагу в камин, и огонь быстро пожрал её. Долгое время мысли его путались, мешая сосредоточиться на работе. Теперь в его жизни появился ещё один смысл, помимо службы фюреру, и он не знал, что с этим делать…

«Я спас ей жизнь, но она даже не узнает об этом, — с досадой думал он. — Как я боюсь за неё! Столько зависти и злости в людях. Донос на доносе! Как мне защитить её, тем более, теперь во время войны? Если только… Нет, она слишком гордая! И я вёл себя прежде так недостойно». Он покраснел от стыда при воспоминании о своей прошлой жизни.

Карл Вайс узнал, где живёт Марта, и вечером поехал к ней. Охрану он оставил у подъезда, а сам поднялся на лестничную площадку. Позвонил в дверь. Прошло немного времени, и по ту сторону послышались торопливые шаги. Сердце в груди у него учащённо забилось. Дверь открылась… Марта в лёгком халатике стояла перед ним, — с удивлённым и несколько испуганным видом.

— Это… вы? — прошептала она дрогнувшим голосом.

Он молчал, тяжело дыша, и, наконец, собрался с мыслями:

— Марта, нам надо поговорить… Это очень важно!

— Проходите.

Карл Вайс вошёл в квартиру. Марта проводила его в гостиную, едва заметно прикрыв дверь в ванную.

— Я только переоденусь, — улыбнулась она, оставляя гостя одного.

Карл Вайс присел на диван; для него потянулись томительные минуты ожидания. Наконец, она вышла к нему в красивом вечернем платье. Он встал, потом снова сел.

— Итак, я вас слушаю, г-н Вайс, — сказала Марта, присаживаясь подле него. Карл Вайс устремил на неё долгий взор, едва не позабыв о цели своего визита.

— Ах, да, — вымолвил он, — Марта, вам угрожает опасность…

— Я вас не понимаю! — испуганно проговорила она.

Тогда Карл Вайс рассказал ей о доносе.

— Вы отвели от меня угрозу. Но почему? — спросила она, заглянув ему в глаза.

— Вы знаете ответ на этот вопрос, — уклончиво отвечал он.

— Я бы никак не подумала, что могут осудить за… песню, — презрительно скривила губы Марта.

— Это была песня из американского фильма, — невзначай обронил Карл Вайс.

— И что? Это значит, я изменила Родине? — повысила голос Марта, отвернувшись в сторону.

— Конечно, нет, — поспешно отвечал Карл Вайс, осознав свою ошибку. — Но…

— Что? — она исподлобья взглянула на него.

— Марта, всегда найдутся люди, готовые написать ложный донос в корыстных целях… И я бы хотел обезопасить вас.

— И каким же образом? — усмехнулась Марта.

— Я предлагаю вам переехать во дворец рейхскомиссариата Украины, — отвечал он, потупив взор и даже слегка покраснев.

— Что? — удивилась она, переспросив.

— Вы только не подумайте ничего такого, — поспешно проговорил он. — Это временно, — пока не кончится война. У вас будет своя прислуга. Во дворце много комнат! Мы будем жить отдельно…

Карл Вайс ждал, что она скажет, не смея взглянуть на неё. Марта молчала.

— Весьма неожиданное предложение! — наконец, заговорила она. — Мне надо подумать…

— Да, конечно, — согласился он, — я и не требую ответа от вас прямо сейчас. Но знайте — в моём доме вы всегда желанная гостья!

***

Когда незваный гость ушёл, Марта закрыла за ним дверь, потом она вернулась и опустилась на диван. Вскоре на пороге гостиной появился мужчина с острыми, как бритва, глазами и чёрной куцей бородкой.

— Я всё слышал, — сказал он по-немецки. — Это невероятная удача для нас! Он не только рейхскомиссар Украины, но и любимец Гиммлера, которому открыты многие тайны рейха!

— Его не завербовать, — тихо проговорила Марта по-русски.

— Да, он офицер СС, — кивнул в знак согласия мужчина. — Но мы сделаем иначе. Он будет работать на нас, даже не догадываясь об этом… И ты нам в этом поможешь!

Марта скривила губы в презрительной гримасе.

— Что? Я должна буду спать с этим мерзким палачом?

— Да. В интересах нашего дела, — спокойно отвечал мужчина. — Во имя возрождения России!

***

На другой день Марта Клаус явилась во дворец. Тем временем, в кабинете рейхскомиссара шло совещание, на котором сановники, краснея, оправдывались в срыве плана военного снабжения.

Карл Вайс впервые занял столь высокий пост и оттого с трудом вникал в суть государственных дел. До сих пор у него был только один способ решения всех проблем — наказание виновных и устрашение колеблющихся. Теперь же мало-помалу приходило понимание, что одними репрессиями ничего не достигнешь: требовалось умение проявлять при необходимости гибкость и осторожность.

Он шёл в кабинет с твёрдым намерением покарать за халатность чиновников, виновных в срыве поставок в армию продовольствия, но в ходе совещания разобрался в деталях дела и принял единственно верное решение. Сановники на первый раз отделались строгими выговорами и, повеселев, выходили из его кабинета…

Вскоре Карлу Вайсу сообщили о приходе Марты Клаус. Кровь тотчас прилила к его лицу. Почувствовав это, он покраснел ещё сильнее и подумал: «Как мальчишка!» Дверь отворилась. Тогда он поднялся навстречу желанной гостье, поцеловал ей руку и вернулся на прежнее место. Она села напротив него и с трудом выдавила из себя улыбку.

— Я пришла сказать вам о своём решении… — начала Марта и остановилась. Карл почувствовал, что сердце в груди его забилось чаще.

— Я подумала, — продолжала она. — И решила принять ваше предложение.

— Марта, вы не пожалеете! — с восторгом воскликнул Карл, но остановился и сдержанно добавил. — Клянусь всем, что мне дорого — я не стану посягать на вашу личную свободу.

Он смотрел на нее влюбленным взором.

— Я очень благодарна вам, — не сразу отозвалась она. Я всегда мечтала жить в столь прекрасном доме!

Однако ее выражение лица совсем не соответствовало этим словам.

— Быть может, вас тревожит людская молва? — спросил Карл, подумав.

Тогда она усмехнулась.

— Людям не запретишь — пусть говорят!

— В конце концов, при желании вы могли бы стать моим секретарем, — предложил он. — Мне как раз требуется еще одна машинистка…

Карл тотчас без промедления набросал от руки проект приказа о новом назначении, а потом вызвал прислугу, и вскоре Марта оказалась в просторной спальне с хрустальной люстрой и стенами, выложенными белым мрамором. «Неужели этому чудовищу можно верить?» — думала она, глядя на роскошную двуспальную кровать.

Прошла неделя. Карл держал своё слово; каждое утро служанка приносила Марте цветы от него: сам он порога её спальни не переступал. Они виделись по утрам в столовой: он приветствовал её, она улыбкой отвечала ему. За завтраком Марта рассказывала о своих ролях в театре, Карл обычно молчал, наслаждаясь звучанием её голоса. После завтрака личный шофёр рейхскомиссара отвозил Марту в её театр на репетиции, а по вечерам — на спектакли. Времени на исполнение обязанностей в качестве секретаря у нее почти не оставалось. Но Карл на это внимания не обращал, не забывая о своем слове. Так проходили дни…

Однако отсутствие сведений не устраивало Центр, — от Марты требовали активных действий. И тогда, не видя иного выхода, однажды вечером, через служанку, она сама пригласила его в свою спальню…

В ту ночь Карл Вайс был на седьмом небе от счастья.

— Милый, — тогда сказала она, прильнув к его груди, — как я хочу, чтобы эта война поскорее закончилась! Я знаю, мы победим, но чем меньше истинных арийцев погибнет, тем лучше для рейха.

— Не волнуйся, война закончится очень скоро, — не пройдёт и двух недель, — пророчески отозвался он.

— Отчего ты так уверен? — удивилась она.

— Вскоре, — отвечал Карл, — мы продемонстрируем всему миру силу нашего нового оружия, которое приведёт нас к быстрой и окончательной победе!

Марта не стала продолжать этот разговор, побоявшись, как бы у него не появились подозрения на её счёт, но передала эту информацию в Центр. Так, за неделю до взрыва в Нью-Йорке первой атомной бомбы там узнали о немецком секретном сверхоружии…

Глава шестая. Лагерь

Карл Вайс покидал концлагерь под Гитлербургом в подавленном настроении духа. Он остался недоволен собой. Мысли о бесследно исчезнувшем Гансе Хигерте и ускользнувшем главаре повстанцев не давали ему покоя. Но всё же он передал полномочия коменданта лагеря Альберту Райху, сменил серый мундир офицера СС на гражданский костюм и уехал в Гитлербург.

За недолгое время пребывания Карла Вайса в лагере численность его узников сократилась втрое. Теперь коменданту Райху предстояло решить проблему нехватки людей…

Эшелон с заключёнными прибыл поздно ночью. Солдаты СС открывали двери вагонов, вглядываясь в темноту. «Быстрее! Быстрее!» — грубо кричали эсэсовцы, потрясая автоматами. Чернокожие люди выпрыгивали из грязных провонявших вагонов. (Это были рабы из Африки, подаренные Муссолини Гиммлеру в благодарность за помощь итальянским фашистам в подавлении эфиопского мятежа.)

На платформе при свете фонарей проходила селекция. Врач-эсэсовец беглым взором оглядывал прибывших узников и взмахом своей перчатки выносил вердикт: жизнь или смерть… Все больные и немощные оставались на месте, остальные — выходили вперёд. Выстраивались две длинные шеренги.

— Вы проделали долгий путь, — кричал врач, обходя ряды. — На вас и вашей одежде скопились миллионы микробов и мелких паразитов, возбудителей опасных заболеваний. Мы заботимся о вашем здоровье, поэтому каждый новый «гость» лагеря проходит дезинфекцию. Снимайте одежду и выполняйте дальнейшие указания.

— Раздевайтесь! — прозвучал грубый приказ офицера СС. Под дулами автоматов несчастные люди обнажались, стыдливо прикрываясь руками. Непокорных расстреливали на месте…

Немецкие овчарки лаяли, нагайки свистели, узники бежали к зданию с большой трубой.

— Поторапливайтесь! — кричали солдаты СС, подгоняя измождённых людей ударами плетей.

За дверью с надписью «Дезинфекция» находилась газовая камера: крохотное помещение заполнялось до отказа. Там в чудовищной тесноте стояли обнажённые люди. А эсэсовцы, тем временем, продолжали бить и заталкивать несчастных в камеру смерти…

Дверь с тяжёлым скрипом закрывалась. Вскоре смертельный газ через систему вентиляции подавался в камеру. Люди, корчась от боли, задыхались от тесноты и нехватки кислорода…

Спустя четверть часа всё уже было кончено. Бездыханные тела перетаскивали и бросали в печи крематория. Вскоре из большой трубы повалил густой чёрный смрадный дым, гонимый ветром по округе вплоть до самого Гитлербурга.

Узники, обречённые на жизнь в лагере, после дезинфекции в душевых получали полосатую лагерную одежду с номерами, что отныне заменяли им имена. В бараках на грязных кишащих клопами нарах они находили долгожданный, но совсем не долгий отдых.

Вот, забрезжил рассвет, и сквозь сон доносился злобный насмешливый голос:

— Подъём! Выродки, поднимайте свои чёрные толстые задницы!

Теперь новоприбывшие узники выходят на аппель-плац, где собирается весь лагерь на перекличку. Не дай Бог, кто из них забудет свой номер, — тогда просвистит плеть дежурного офицера и больно полоснёт по лицу, а кровь брызнет на пыльную щебёнку лагерной площади. Ненависть блеснёт в глазах негра. «Легко отделался, — думают бывалые узники, — а могли б и в расход пустить!»

После переклички — завтрак из жидкой безвкусной баланды и куска хлеба.

— Свиней лучше кормят! — недовольно бормочет на своём языке тот же самый узник. Белый капо берет его себе на заметку…

Новичкам один путь — на каменоломни. Окружённые взводом солдат СС, — с автоматами и злобными овчарками, чей лай в ушах звенит, — узники бегут на работы. На каменоломне без передышки им предстоит махать кирками с раннего утра и до позднего вечера, получая в благодарность за свой самоотверженный труд лишь удары плетей надсмотрщиков…

Слава Богу — день закончился! Солнце скрылось за лесом. Теперь, не чуя ног под собой, уныло бредут узники по пыльной дороге в лагерь, мечтая лишь об одном — как можно скорее вскарабкаться на трёхэтажные нары и забыться сном. Но их еще собирают на плацу на вечернюю проверку.

Двадцать тысяч человек! Двадцать тысяч номеров!

Один осунувшийся юноша, на котором висит лагерная одежда, в бессилии падает наземь…

— Поднимайся, — гневно кричит на него офицер СС. Но юноша, неподвижно лежа на земле, глядит на звёздное небо. При этом блаженная улыбка озаряет лицо его.

Вскоре прогремит выстрел и оборвёт его страдание…

Упорно цеплялся за жизнь негр с отметиной на лице, но и он не выдержал каторжного труда и чудовищного голода. Злопамятный капо велел выдавать ему хлеба и баланды вдвое меньше, нежели его товарищам по несчастью. Спустя месяц от отчаяния тот негр бросился на ограду под током…

В экстремальных ситуациях людьми руководят три чувства: страх перед смертью, озлобленность и равнодушие.

Одно из них всегда сильнее других.

Страх толкает людей на предательство. Так, появились в лагере капо — заключённые, которые принимают плеть, чтобы выслужиться перед нацистами и получить для себя послабление. Страх руководит теми, кто ранее не ведал трудностей и тихо плыл по течению; кому жизнь до лагеря казалась безоблачной.

Озлобленность овладевает сердцем того, кто никогда не гнул ни перед кем спины и с высоко поднятой головой шёл по жизни. От переизбытка гордыни и затаённого страха такой человек подвержен вспышкам гнева.

Все эти люди быстро ломаются. Но бывают иные.

Равнодушие — удел тех, кто хлебнул горя в прошлом и не питает иллюзий о будущем…

Узники со стажем трудятся на машиностроительном заводе. По лагерным меркам им сказочно повезло. У них — трёхразовое питание и время, отводимое на обеденный отдых. Это предел мечтаний! Да только часто исчезают они. Одни уходят, другие приходят им на смену…

Смертность в нацистских лагерях зашкаливала! Страшный голод и тяжкий труд вкупе с жестокостью надзирателей косили людей нещадно. Изо дня в день из бараков поутру выносили все новые тела…

Страдания живых были безмерны. В иные времена люди и за целую жизнь не переносили того, что эти узники — за месяц пребывания в лагере! Это крест, это величайшее испытание, которое посылается свыше в искупление грехов всего рода человеческого!

Нацисты желали увидеть падение людей низших рас, а воздвигали их на невиданную высоту мученичества. Страдальцы, очистившись от прежних грехов своих, с сияющим видом и в белых одеждах вступали в Царство Божие… А их мучители, не осознавая того, опустились до животного состояния, превратились в варваров, коих ещё не знал мир сей!

***

Двумя месяцами ранее. Там же.

Александр Васильев изведал тяготы рабочей жизни, прошёл войну и в погоне за местью оказался в лагере… За три года он успел пережить всё: голод, каменоломни, издевательства, унижения; бывали дни, когда муки казались невыносимыми, и отчаяние подкрадывалось к его сердцу, но ненависть к немцам придавала ему сил. «Они только того и хотят, чтобы я сдался, упал, — думал он, глядя в глаза насмешливого блокфюрера. — Нет. Вы не сможете насладиться моей смертью, ублюдки!» Но равнодушие к собственной судьбе, что пряталось в душе его, вскоре выползло наружу и определило его дальнейшую жизнь. Он сумел выстоять, и через год был переведён рабочим на завод.

Теперь он не испытывал ни страха, ни гнева, ни злобы; на лице его нельзя было прочесть ни тени эмоций. Скажи ему теперь эсэсовец: «Номер 101 567, тебя приказано расстрелять!» — он сохранил бы прежнюю невозмутимость, просто потому, что уже умер в тот день, когда узнал о гибели своей семьи…

Васильев привык к кандалам, которыми был прикован к рабочему месту, не думал о прошлом и не строил планов на будущее. По двенадцать часов в сутки он стоял у станка, монотонно изготавливал одну деталь за другой и мимолетом примечал, как исчезают люди, а на их месте появляются другие, которых ждала та же участь… Любой брак, а, тем более, невыполнение дневной нормы могли стоить рабочему жизни!

Васильев знал своё дело и до сих пор работал бесперебойно как машина, но сегодня он допустил оплошность, которая могла стать роковой в его судьбе… Вечером проверяющий нашёл бракованную деталь. Начальник цеха, узнав об этом, подумал и решил не подавать рапорта дежурному офицеру СС, дабы не лишиться ценного работника.

— Я предупреждаю вас, — сказал он тогда. — Будьте внимательны! В другой раз я буду вынужден исполнить свой долг гражданина рейха.

— А отчего ж не теперь? — с вызовом бросил ему в лицо Васильев. В ответ на это начальник цеха только исподлобья глянул на него.

Да, Александр Васильев давно потерял интерес к жизни! Война забрала всё, что было дорого ему. И теперь он уже не вспоминал о тех счастливых мирных днях.

Рабочий день закончился. Эсэсовцы освобождали узников от кандалов. Пока одни снимали цепи, их товарищи стояли в сторонке с автоматами наготове. Потом заключенные на внутреннем дворе завода выстраивались в колонну. Путь к лагерю был неблизким. Усталость валила с ног, но упасть значило погибнуть… И держались они, несмотря ни на что!

В бараке Васильев взобрался на свои нары и уставился невидящим взором в грязный деревянный потолок. Вдруг до слуха его донёсся как будто детский смех…

Он обернулся. Не стало мрачной обстановки барака и спящих на нарах заключённых: перед ним расстилалась залитая солнцем зелёная лужайка, по которой бежала маленькая девочка. Ребёнок звонко смеялся.

— Это Лиза… Не может быть! — не веря своим глазам, прошептал Васильев.

Девочка пробежала мимо него.

— Доченька, куда же ты? Я тебя так давно не видел! — закричал он ей вдогонку, но поднялся ветер и отнёс его слова в другую сторону. Он пытался сдвинуться с места, но ноги как будто приросли к земле.

Вдруг из-за холма показался силуэт огромной чёрной машины… Это был немецкий «Тигр». Лиза быстро приближалась к нему.

— Дочка! — воскликнул Васильев. Тогда девочка обернулась, и в этот миг прогремел выстрел. Он увидел, как Лиза падает на траву.

— Нет! — завопил Васильев и… проснулся.

Ненависть к врагам вспыхнула в сердце его с прежней силою, а вместе с нею вернулось желание вырваться из рабства.

Люди на заводе исчезали часто, и, когда за соседним станком появился новичок, Васильева это ничуть не удивило. «Этот старик долго не протянет тут!» — равнодушно подумал он, но встретил взгляд умных и решительных глаз. На лице незнакомца играла добрая чуть насмешливая улыбка.

«Интересно!» — мельком подумал Васильев, но времени на размышления у него не было. Тогда он надел рабочий фартук, включил станок и приступил к работе…

В обед в цехе ненадолго настала тишина. Заключённые, сидя у станков, ели чёрный хлеб с ветчиной. Дежурный офицер СС вышел во двор покурить. И тогда новичок выпрямился во весь рост и, глядя на Васильева, представился:

— Я — Иосиф Сталин и пришёл освободить вас!

В цехе мгновенно воцарилось гробовое молчание. Это имя в недавнем прошлом было у всех на слуху. Но как столь известный человек мог оказаться в немецком концлагере?!

— Вы шутите? — проговорил Васильев, приходя в ярость. — Я видел в газете портрет товарища Сталина…

— Мне изменили внешность, — спокойно отозвался незнакомец. — Я смог проникнуть в рейх и до сих пор жив только благодаря профессионализму пластического хирурга из Швейцарии. Если бы нацисты узнали, кто я, меня бы тотчас расстреляли! В конце концов, зачем мне обманывать вас, товарищи?

Эти слова вкупе с характерным кавказским акцентом незнакомца навели узников на размышления: «А что если?..»

— А в лагере вы как оказались? — спросил Васильев, недоверчиво глядя на него.

— Нас… меня и Бориса, помощника моего, схватили с поддельными паспортами в Киеве на конспиративной квартире, — начал тот, кто назвался Сталиным. — И, как нелегалов, отправили в лагерь. Мы месяц проработали на каменоломне, а сегодня нас разлучили… — оратор остановился и обратился ко всем, кто был в цехе. — Товарищи, знаю, через что вам довелось пройти. Знаю, многие из вас упали духом и смирились. Но пора положить конец беззаконию, чинимому нацистами. Для них мы недочеловеки, они видят в нас безропотных скотов, — он сделал паузу и добавил с воодушевлением. — Великое дело начинается с малого! Моя мечта — дожить до дней возрождения России… Судьба страны в наших руках! Грядут перемены. Во имя будущего русского народа призываю вас бороться за свободу!

— Бунт? — мрачно усмехнулся Васильев. — Нашли вояк… Уставшие, обессиленные люди! И где мы возьмём оружие?

— В бою добудем! — вдохновенно воскликнул Сталин. — Уверен, многие из вас прошли войну… Я изведал на своих плечах, что такое лагерь. Я такой же, как вы, я тоже устал, но я готов напрячь последние силы, чтобы вырваться отсюда и повести русский народ к свободе… В конце концов, что вам терять, товарищи?! Неужели вам дорога жизнь в вечном рабстве, полная унижения и изнурительного труда?

— Да, нам терять нечего, — согласился Васильев, вспомнив об убитых немцами близких. — Ведите нас, товарищ Сталин. Я готов принять смерть за вас!

Сталин улыбнулся.

— Товарищи, скажите, что лучше — жизнь в рабстве или смерть за свободу?

— Смерть… смерть лучше! — единодушно подхватили узники. Тем временем, эсэсовец вернулся и, потрясая автоматом, закричал:

— Работать! Работать!

Закончился очередной трудовой день…

Офицер СС громко смеялся над шутками своего товарища. Солдаты освобождали узников от кандалов. Очередь дошла до Васильева, но как только его цепь упала на пол, он развернулся и всадил заранее припрятанную в рукаве заготовку в шею эсэсовца, после чего ловко снял автомат с плеча обмякшего солдата, закрылся его телом и выпустил короткую очередь…

Эсэсовцы, не успев опомниться, пали мёртвыми на бетонный пол. Привлечённые звуками выстрелов, в цех вбежали их товарищи, спустили с поводка своих псов и открыли огонь, но все пули достались трупу солдата. Потом Васильев отпустил мертвое тело, что с грохотом рухнуло наземь, откатился к станку и теперь стрелял по врагам из укрытия. Освобождённые от кандалов рабочие отбивались от собак и бросались на эсэсовцев с остро заточенными железками в руках…

Сталин душил цепью одного солдата (тот эсэсовец вскоре затих), потом он поднялся, но тотчас злобная немецкая овчарка вцепилась ему в ногу. Прозвучали выстрелы, послышался жалобный собачий вой.

Свистели пули, люди гибли с обеих сторон. Васильев перебегал с места на место, забирал оружие у павших нацистов и освобождал от цепей своих товарищей.

— Как вы? — спросил он у Сталина, который лежал у станка, перевязывая тряпкой рану на ноге.

— Спасибо, всё хорошо, — улыбнулся тот. — Нам надо в административное здание.

Когда с взводом солдат СС было покончено, рабочие, вооружённые трофейными автоматами, высыпали во двор, хлынув в здание…

Васильев встретил в коридоре начальника своего цеха: тот в испуге рухнул на колени, моля о пощаде:

— Я спас вас. Я помог вам!

Тогда Васильев окинул его равнодушным взглядом и спустил курок…

Повстанцы расстреливали всякого, кто попадался им на пути. Потом они ворвались в кабинет директора завода, но увидели в кресле мертвое тело с пулей в голове.

Вошёл Сталин, приметил снятую телефонную трубку и сказал:

— Пора уходить! Скоро тут будет батальон СС: на всех патронов не хватит…

— Куда нам идти? — обречённо промолвил Васильев. — Они повсюду!

— Мы, — в ответ сказал Сталин, — не можем бросить товарищей в беде!

— Идти на лагерь? — удивился Васильев. — Но это чистой воды самоубийство!

— Как зовут тебя? — спросил Сталин.

— Александр, — отвечал Васильев.

— Саша, — строго взглянул на него Сталин, — мы должны исполнить свой долг! Ты меня понимаешь?

— Да, товарищ Сталин.

Повстанцы собрались на внутреннем дворе завода, и Сталин в свете горящих фонарей обратился к ним с речью:

— Товарищи, братья! Мы одержали первую победу над врагом. И это только начало! Вместе мы изменим ход истории, но нам должно держаться друг за друга. Если теперь мы бросим своих товарищей, оставшихся в лагере, сможем ли жить дальше со спокойной совестью? Долг чести велит нам идти на лагерь и освободить всех! Кто со мной?

— Я. И я… Все мы! — с воодушевлением кричали люди. Они, как очарованные, готовы были последовать за своим вождём хоть на край света.

***

В потёмках, при тусклом сиянии луны, сквозь лес повстанцы пробирались к лагерю. Издали до их слуха донёсся шум проезжающих мотоциклеток. «Это по наши души!» — подумал Васильев и спросил у Сталина:

— Как мы попадём внутрь хорошо охраняемого лагеря, окружённого стеной?

— Саша, у меня есть план, доверься мне, — отвечал тот. — Кроме того, Борис нам поможет!

— Он знает о восстании? Когда вы могли подать ему весть?!

— На случай, если нас разлучат, мы с ним заранее оговорили план совместных действий… На месте я тебе всё объясню.

***

— Так, что же нам делать? — спросил Васильев, когда за деревьями показались высокие лагерные стены. Ворота были заперты, на вышках с прожекторами стояли пулемётчики.

— Я отвлеку их, — с улыбкой на губах отвечал Сталин, — а вы, когда ворота откроются, стреляйте в пулемётчиков и поразите прожектора. С той стороны вскоре послышатся выстрелы, что будет вам сигналом к началу штурма лагеря…

— Но… — удивился Васильев. — Вы можете пострадать!

— Ничего, скоро у вас будет новый лидер… молодой и сильный, — усмехнулся Сталин, — а моё время прошло…

— Но я не могу допустить, чтобы вас убили в сражении! — возмутился Васильев.

— Так надо, Саша, — настоял на своем Сталин. — Послушай человека, который в своей жизни наделал немало ошибок, а теперь хочет поступить правильно… Ты понял, что я тебе сказал? И пусть все знают, как умеет умирать русский грузин!

— Я ухожу, — крикнул он людям, — слушайте товарища Александра… Васильева!

Приказ Сталина по цепочке пробежал среди повстанцев. Тогда он, прихрамывая, вышел из леса с поднятыми руками и вскоре попал под луч прожектора. Повстанцы, прячась за деревьями, напряжённо следили за тем, как товарищ Сталин идёт к своей погибели…

Тем временем, в лагере раздался тревожный вой сирены. Пулемётчик с вышки прокричал:

— Стой. Кто идёт?

Сталин остановился и, рукою прикрывая глаза от яркого слепящего света, громко отвечал по-немецки:

— Моё имя Иосиф Сталин. Я лидер российского сопротивления. И хочу сдаться. Доложите обо мне вашему руководству.

— Стойте на месте, иначе будет открыт огонь! — предупредили дозорные.

— Да я стою, — по-русски равнодушно пробормотал Сталин. Он видел, как солдат на вышке прикладывает к уху трубку телефонного аппарата. Вскоре сверху последовал приказ:

— Сложите оружие и подходите к воротам!

— У меня нет оружия, — громко сообщил Сталин. Тогда окованные железом двери тяжело заскрипели и отворились, из них показались люди в черной униформе…

Васильев увидел, что Сталин находится вне досягаемости пулемётов, и громко крикнул:

— Огонь!

Выстрелы сотрясли ночную тишину, и тотчас погасли прожектора. Солдат, сражённый наповал, упал с вышки. Загрохотал пулемёт. Однако пуля, выпущенная из трофейного немецкого автомата, заставила его замолчать. Тем временем, Сталин отбежал в сторону, а эсэсовцы, встреченные огнём из леса, скрылись за стенами лагеря…

Теперь ворота закрывались, а по лестницам на вышки карабкались другие солдаты. Тогда с победоносным криком: «Ура!» — повстанцы выбежали из леса. Тщетно Васильев пытался остановить их.

— Ещё не было сигнала! — кричал он. Но его слова утонули в грохоте пулемётной очереди.

Повстанцы бросились к готовым схлопнуться воротам, но попали под мощный огонь, который открыли по ним с вышек. Подкошенными ложились они на землю и, истекая кровью, умирали…

Наконец, с той стороны (в лагере) прозвучали выстрелы. Вскоре ворота снова отворились, и уцелевшие повстанцы хлынули внутрь, где уже шёл бой…

В тот день русские были полны сюрпризов!

***

Борис и Коба даром времени не теряли и на протяжении месяца тайно готовили бунт в лагере. На их призыв откликнулись с полусотни узников, у которых ещё оставались силы для борьбы… Но теперь случилось, казалось бы, немыслимое. Воодушевлённые примером своих товарищей, заключённые — скелеты, обтянутые кожей! — из последних сил вставали с нар, покидали бараки, отнимали плети у капо и убивали своих угнетателей голыми руками…

Когда раздался вой сирены, Борис понял, что час настал.

— Коба поднял восстание! — воскликнул он и разбудил спящих товарищей. Тогда они проникли на склад оружия, перебили немногочисленную охрану и вооружились немецкими автоматами. Солдаты СС были застигнуты врасплох. Борису удалось протиснуться к воротам и впустить внутрь товарищей с завода.

Тем временем, эсэсовцы, оправившись от первой растерянности, рассредоточились по лагерю и отстреливались от восставших заключённых. Силы повстанцев быстро таяли…

Сталин стоял под сенью продовольственного склада, издали наблюдая за ходом боя.

— Я знал, что вы придёте! — радостно выкрикнул Борис, подбегая к нему с автоматом на плече.

— Я не мог тебя бросить, — проговорил Сталин. — Ты слишком важен! И теперь нам с тобой надо уходить, — туда к гаражам…

— А как же они? — спросил Борис, глядя на гибнущих товарищей.

— Для них смерть — это избавление! — скривил губы в усмешке Сталин. — Им уже не помочь… Россия — превыше всего!

В глазах Бориса вспыхнули огоньки лютой злобы.

— Осталось ещё одно дело, — с этими словами он бросился к офицерскому дому.

— Постой! — прокричал ему вдогонку Сталин, тщетно пытаясь остановить его.

В тот вечер один из офицеров лагеря в кругу друзей праздновал свой День рождения. Они все перепились и тревогу не услышали…

Борис нашёл эсэсовцев беззаботно спящими за столом в окружении бутылок и бокалов. Тогда он выпустил по ним очередь из автомата.

— Это вам за Россию, ублюдки! — мстительно приговаривал юноша, стреляя по спящим. Один эсэсовец вскочил на ноги и выхватил свой пистолет, но тотчас пуля пробила ему грудь.

Офицерский дом, словно потревоженный улей, быстро приходил в движение… Из коридора донёсся шум, и Борис понял, что пора уходить. «Но я не могу не попрощаться с комендантом!» — подумал он, сбегая вниз по лестнице.

Тем временем, бой на улицах лагеря был в самом разгаре. Пули летали в темноте, словно стремительные огненные пчёлы. Охрана коменданта лагеря была брошена на подавление мятежа. Борис вбежал в особняк, расстреляв двоих солдат на входе.

Старый комендант заперся в своем кабинете и, когда Борис выломал закрытую дверь, открыл огонь из пистолета. Пуля прожужжала, чуть царапнув Бориса по щеке. Он отскочил в сторону, сменил магазин, передёрнул затвор и выпустил в ответ автоматную очередь. Комендант пронзительно вскрикнул, падая навзничь…

Тогда Борис приблизился и заглянул в полные предсмертного ужаса глаза этого человека, после чего спустил курок и пригвоздил немца к полу.

— За наших жён, что по вашей вине стали вдовами, за детей, которых вы оставили сиротами… Бил вас, гадов, и буду бить, пока не уничтожу всех до единого! — торжественно поклялся Борис над мёртвым телом коменданта. Он огляделся по сторонам, вытащил из шкафа первые попавшиеся под руку вещи и побежал назад к тому месту, где оставил своего наставника.

Сталин встретил его гневным взглядом.

— Борис, ты не вправе поступать так, как хочется, и, прежде всего, должен думать о стране. Ты мог погибнуть!

— Я должен был, Коба! — в ярости сверкнул глазами юноша.

— И теперь ты доволен собою? — сердито фыркнул Сталин.

— Вполне! — отвечал Борис. — Коба, гляди, что я прихватил в комендантском доме…

Сталин увидел курительную трубку с портсигаром, в котором были папиросы.

— Вот это подарок! — улыбнулся он. — Но нам пора уходить отсюда.

***

У гаражей повстанцы натолкнулись на яростное сопротивление нацистов. Протрезвевшие офицеры СС отчаянно защищали своё добро. Борис и Коба были вынуждены повернуть назад.

— Мы выбираем трудный путь! — усмехнулся юноша.

— Да, придётся уходить на своих двоих, — мрачно заметил Сталин (каждый шаг отзывался болью в распухшей ноге его).

Наши беглецы покинули лагерь, как раз когда неожиданно испортилась погода: пошёл снег, дунул пронзительный ветер, и закружила метель. Для марта явление редкое, но на сей раз причуда природы была по душе этим двоим.

Тем временем, бой на улицах лагеря продолжался.

Однако вскоре наступил перелом.

Повстанцы, прячась за бараками, с трудом отстреливались от превосходящего числом противника; патроны у них были на исходе. Эсэсовцы вели непрерывный огонь. Наконец, последнюю группу мятежников они окружили в районе барака первого блока. Потом выстрелы стихли.

Нацисты подошли к бараку, за которым притаились заключённые, как вдруг прогремел мощный взрыв…

***

Луна, выплывая из-за облаков, изливала тусклый свет на землю. Ветер несколько стих, но снег все еще шел. Борис и Коба бежали по лесу, надев на лагерную одежду костюмы, добытые в кабинете коменданта.

— Это хорошо, что снег… Удача, наконец-то, улыбнулась нам! Теперь собаки не смогут нас учуять! — кричал Борис, оглядываясь назад, на своего наставника.

«Я не ошибся в этом парне!» — подумал Сталин. Старику тяжело было поспевать за молодым, да и больная нога, по-прежнему, напоминала о себе, но из последних сил он припустил… Как вдруг кольнула острая боль в сердце, свет померк в глазах, — Сталин рухнул на землю, запорошённую весенним снегом.

Борис не сразу заметил отсутствия своего наставника, после чего остановился и растерянно оглядывался по сторонам.

— Коба, где ты? — прокричал он, бросаясь назад, и вскоре нашёл Сталина лежащим без сознания.

Юноша пытался привести старика в чувство, растирал ему лицо снегом, но ничто не помогало.

— Что же мне делать?! — в отчаянии вскричал он тогда. В этот миг до его слуха донеслись какие-то звуки, как будто голоса. «Это не могут быть эсэсовцы: они сейчас заняты делами в лагере!» — подумал он и вдруг отчетливо расслышал русскую речь.

— Братцы, — тогда вскричал Борис, бросившись навстречу голосам, — братцы, помогите!

Сквозь пелену снега он с трудом разглядел двух длиннобородых стариков с котомками за плечами.

— Дедушки, помогите: мой отец потерял сознание, и мы заблудились! — прокричал, подбегая к ним, Борис.

Те переглянулись.

— Где же он?

Борис с удивлением понял, что обознался.

— Идёмте. Я покажу вам, отцы.

***

В то время, когда отшельники переносили товарища Сталина в свою подземную обитель, Александр Васильев ехал на комендантском автомобиле по дороге на Гитлербург.

Ранее, едва открылись ворота, он бросился к дому коменданта. На его счастье во дворе стоял новенький фольксваген, на котором начальник лагеря недавно приехал из города, где был с тайным визитом у девушки Анхен. Тогда Васильев позабыл о коменданте (он так же, как Борис, хотел отомстить ему) и сел за руль.

У ворот автомобиль был обстрелян из пулемёта; но все же ему удалось, пригнувшись, благополучно покинуть лагерь.

Васильев не знал, что делать дальше: без денег, без документов и приличной одежды…

Он ехал по дороге, ведущей в Гитлербург, и этот путь прошел без происшествий. Однако, будучи уже на подступах к городу, впереди на перекрёстке он вдруг заметил патрульную машину и остановился в нерешительности.

— Что делать? А, была — ни была! — сказал Васильев после недолгого колебания, нажимая на педаль газа.

Он тронулся навстречу неизвестности. Полицейский предсказуемо подал знак остановиться.

— Хорошо, будь, по-твоему, — проговорил Васильев и съехал на обочину, остановив автомобиль, после чего открыл окно и потихоньку передёрнул затвор автомата.

Выпустив короткую очередь, он вышел из автомобиля, забрал из кармана истекающего кровью еще живого немца кошелёк с деньгами и поехал дальше как ни в чём не бывало…

В кошельке нашлось три тысячи рейхсмарок. «Неплохо для начала!» — подумал Васильев и невесело усмехнулся.

В Гитлербурге он нырнул в первый попавшийся дворик, где на верёвках висели чьи-то вещи. Тогда он скинул свой арестантский наряд и облачился в чужие брюки и куртку.

Так, Александр Васильев оказался на свободе и снова воспылал жаждой мести…

Глава седьмая. Незримый фронт

Вальтер Зиберт, группенфюрер СС, заместитель руководителя отдела гестапо по решению церковного вопроса, погрузился в свои размышления и не замечал слежку: четверть часа за ним неотступно ехала чёрная машина. Эта оплошность едва не стоила ему жизни…

«Старею! Что же это: я мог сам привести их к Хельге?! Так, без паники! Скорее всего, у них ничего на меня нет, — рассуждал про себя Зиберт, — иначе они были бы более решительны. Если теперь я начну дёргаться, это вызовет лишние подозрения. Но слежка вряд ли прекратится сегодня или завтра, а мне надо поговорить с Хельгой! Остаётся лишь одно. Кто не рискует… Чёрт возьми!»

Хельга была его связной и жила на окраине Берлина. Теперь Вальтер остановился перед ее домом и, выйдя из автомобиля, нажал на кнопку звонка. Вскоре послышались шаги, и дверь отворилась. Красивая молодая женщина встречала его ослепительной улыбкой и нежным поцелуем. «К чему бы это?» — с удивлением подумал Вальтер, вспомнив, что они давно расстались, и вгляделся в ее лицо. Потом он зашёл в дом и снял одежду.

— Как прошёл день, милый? — спросила Хельга.

— Хорошо, — отвечал Вальтер, — только устал немного да жутко проголодался.

— Всё готово. Сейчас накрою на стол, — проговорила Хельга, подавая ему листок бумаги. Он прочёл: «Дом прослушивается!» — и мгновенно побледнел: «Стало быть, они всё знают?! Нет. Если бы это было так, меня бы сейчас уже допрашивали в застенках гестапо!»

За ужином Хельга поднялась из-за стола и сходила в гостиную. Оттуда она вернулась с карандашами и чистыми листами бумаги.

— Я видела тётушку сегодня, — сказала Хельга, что-то написав на листке. Вальтер прочёл: «За нами следят!»

Он кивнул.

— Как поживает тётушка? На здоровье не жалуется?

— Она снова спрашивала, почему мы до сих пор не женаты? — сказала Хельга и придвинула ему листок: «Что нам делать?»

Вальтер написал карандашом на бумаге ответ: «Продолжать в том же духе. Мы — обычные любовники».

Она прочла и улыбнулась.

— И что ты ответила? — спросил он вслух и придвинул ей листок: «Я приехал к тебе с новым заданием из Центра. Мне поручено собрать сведения о нацистском сверхоружии — атомной бомбе».

Хельга изменилась в лице. Вальтер скривил губы в усмешке: «Простенькое заданьице, не правда ли? Они, видимо, думают, что Мюллер — мой близкий друг!»

— Я сказала, что мы любим друг друга, а брак — не главное в жизни! — отвечала на вопрос, заданный Вальтером вслух, Хельга и написала ему на бумаге: «Что передать в Центр?»

«Попробую действовать через знакомых учёных», — отвечал он таким же образом. Хельга с тревогой поглядела на него: «Будь осторожен, Вальтер!»

— Какая ты у меня умница, Хельга! Ты понимаешь меня буквально с полуслова. Без тебя моя жизнь была бы лишена всяческого смысла… — рассыпался в комплиментах Вальтер. Хельга с укоризною покачала головой: дескать, не переигрывай!

— Я люблю тебя! Иди ко мне… — он поцеловал её в губы, поднял на руки и понёс в спальню.

***

Дом Хельги был взят под контроль агентами Мюллера со времени последнего визита Вальтера, который в прошлый раз не заметил наружного наблюдения.

— Старею я… — думал он, глядя на лицо спящей женщины, в которую когда-то был влюблён. — И себя, и её подставил, и всё дело наше!

Вальтер Зиберт был в шаге от разоблачения, и лишь по счастливой случайности удалось избежать катастрофы. Накануне вечером Хельга мыла окно в гостиной, неосторожно махнула рукой и разбила горшок с цветком. В рассыпавшейся земле она нашла крохотное устройство с проводами…

Слежка поставила под угрозу выполнение задания Центра. Но вскоре наружное наблюдение было снято, и Вальтер понял, что они прошли проверку Мюллера, о которой по гестапо уже давно ходили упорные слухи. Если бы схватили Хельгу, всё было бы кончено. Но, по-видимому, рейхсфюрер хотел лишь убедиться, что среди его людей нет предателей.

«Ни фактов, ни доказательств у него нет, — думал Вальтер Зиберт, — одни предположения. Леманн стал козлом отпущения, и нам это на руку! Епископы в безопасности, а мне надо приступать к новому заданию…»

***

Однажды Вальтер Зиберт появился в своём родном Берлинском университете. Со времён службы в разведке Гейдриха у него оставались информаторы в учёной среде, а, кроме того, были знакомые профессора прикладной физики. Вальтер всегда помнил, в каком обществе он живёт, и потому никогда не пренебрегал основным правилом — говорить о главном между делом, как будто невзначай. В тот день он зашёл в кабинет доктора Шрёдера, сделав вид, что хочет просто побеседовать. Разговор о теории относительности Эйнштейна плавно перешёл на личность ее автора, еврея по национальности, который теперь жил в Америке.

— Мы изведём эту подлую еврейскую породу на корню! — с блеском в глазах говорил учёный. — Они бежали за океан, как крысы, и думали, что спрячутся от нас. Но мы их даже из-под земли достанем. Они предстанут пред нашим священным судом и понесут заслуженную кару. Теперь мы, арийцы — хозяева мира! А наше новое оружие…

— Я наслышан об атомной бомбе, — подхватил его слова Зиберт. — Американцы поплатились за своё вероломство. Вот бы увидеть тех людей, которые сотворили это чудо!

— Я знал человека по имени Рудольф… — небрежно обронил Шрёдер, но его голос тотчас осёкся. Он с опаской взглянул на своего собеседника.

— Отчего вы замолчали или… не доверяете мне? — состроил огорчённый вид Вальтер Зиберт. — Мне, группенфюреру СС?

Тогда доктор Шрёдер поднялся с места, выглянул в коридор, наглухо затворил дверь, прошёлся взад-вперёд по кабинету и сел, барабаня пальцами по столу:

— Честно говоря, информация о программе по обогащению урана ко мне попала совершенно случайно. И я не давал подписки… Как мне стало известно, работы велись на острове Пенемюнде, в Балтийском море. Но помните, это секретная информация, которую я могу доверить только вам, помня, что вы офицер СС и герой Великой войны…

— Вы можете не беспокоиться: я сохраню ваши слова в тайне, — заверил его Зиберт. И… полученные сведения в тот же день по каналу Хельги были переданы в Центр. Однако вскоре там потребовали дополнительной информации и более активных действий.

Вальтер Зиберт негодовал на людей, которые толкали его на заведомый провал. Тогда он ещё не знал, что при попытке пересечь границу рейха был задержан некто Рудольф Фишер.

Это был весьма незаурядный человек, отец немецкой атомной бомбы и конструктор скоростных дисколётов…

Схваченный на границе со Швейцарией с паспортом на чужое имя, Фишер на допросе в местном отделении гестапо признался, что работал над секретными военными проектами рейха. После чего его сразу же отправили в Берлин, и так он оказался в кабинете оберштурмбанфюрера СС Фридриха Штутгарта.

С надетыми за спиной наручниками Фишер сидел на стуле, а эсэсовец равнодушно осматривал следы побоев на его лице. «Да, ребята из местного отделения даром времени не теряли! — подумал Штутгарт с усмешкой на губах. — И сделали за нас грязную работу: теперь он, наверняка, всё скажет!»

— Итак, — проговорил он вслух, — вы сбежали из исследовательского центра в Пенемюнде. Нам известно, что вы посвящены в государственные тайны рейха… С какой же целью вы пытались пересечь государственную границу? Вы хотели передать врагам Германии сведения о нашем новом оружии?

— Вовсе нет, — отвечал Фишер. — Я просто хотел обрести свободу.

— Мы страна свободных людей! — по привычке скороговоркой произнёс Фридрих.

Фишер бросил на него взгляд исподлобья.

— Неужели вы верите в эту чушь? Нет. Я вижу это по вашим глазам! Пустая пропаганда доктора Геббельса действует лишь на толпы бездумных обывателей, жаждущих хлеба и зрелищ!

— Это демагогия! — вскричал Фридрих, зная, что допрос записывается на плёнку. — Своими словами вы свидетельствуете против себя.

— А мне терять нечего! — смело заговорил Фишер. — Убивайте, казните, расстреливайте меня… Я буду только счастлив, ибо смерть — это освобождение!

— Я повторяю свой вопрос: с какой целью вы пытались пересечь государственную границу Германии? — нетерпеливо повысил голос Фридрих.

— Я немец и сделал всё, что мог для своей страны, а теперь желаю уйти на покой, — вздохнул Фишер. — Я больше не могу работать в шарашке, я не могу жить в каменных джунглях, где не осталось настоящих людей, где вокруг обитают одни лишь звери, не знающие ни жалости, ни сострадания…

— Мы не выбираем Родину! — запальчиво вспылил Фридрих, и его голос осёкся. Он понял, что сболтнул лишнее.

Фишер посмотрел на него внимательно.

— А я, как видно, не ошибся! Вы в большом смятении и чувствуете то же, что и я…

— Это ваши домыслы! — вскричал Фридрих. — Вы не знаете, что такое любовь к Родине! Вы — изменник и не представили ни одного доказательства в своё оправдание.

— В цивилизованных обществах все не так: человек считается невиновным, пока не доказано обратное! — заметил с улыбкой на губах Фишер.

— Вы большой враг Германии! — продолжал Фридрих.

— Германии или рейха? — парировал Фишер и вдруг заговорил вполголоса. — Я знаю то, что может спасти эту страну…

Тогда Фридрих подошёл к нему вплотную.

— Вы правы, — прошептал учёный, — я хотел передать сведения об оружии массового поражения в руки западных спецслужб, потому что иначе коричневая зараза поразит весь мир! Схемы, чертежи, — все в моей голове. Мне ничто не угрожает, и, когда я вам понадоблюсь, вы будете знать, где найти меня…

От этих слов Фридрих Штутгарт пришёл в ярость и ударил учёного кулаком по лицу. Однако Фишер оказался прав: вынесенный ему расстрельный приговор был вскоре заменён на исправительные работы в исследовательском центре на острове Пенемюнде, где он должен был, как и прежде, служить на благо великой Германии…

***

Герой Великой войны, награждённый Железными крестами, Фридрих Штутгарт поступил на службу в СС по протекции своего дяди, генерала вермахта. Он любил Германию и ненавидел своих коллег, которых про себя честил не иначе как лицемерами, трусами и интриганами… Фридрих чувствовал, что с каждым днём всё больше становится похожим на них, и вскоре возненавидел самого себя. Он не мог избавиться от ощущения пустоты в душе своей и всё чаще пытался забыться в баре за кружкой пива и в обществе проституток.

Теперь слова учёного явно задели его за живое…

После службы Фридрих зашёл в бар, — на сей раз он сел за стойку и заказал шнапс.

Тем временем, за столиком у окна сидел статный светловолосый человек в штатском. Это был Вальтер Зиберт. Он тоже заливал своё горе…

— Официант, ещё шнапса! — прокричал Зиберт, потрясая пустой бутылкой, потом он обернулся и заметил человека, который сидел у барной стойки и пил бокал за бокалом. Лицо этого человека ему показалось знакомым. Пытаясь вспомнить его, Вальтер Зиберт начал трезветь. И, наконец, его осенило — «в коридоре здания гестапо, — вот, где я его видел!»

«И что же привело сюда этого нациста?» — подумал он и, пошатываясь, направился к стойке.

— Яблочного шнапса мне, — обратился он бармену и, чуть помедлив, покосился на Фридриха Штутгарта:

— Кажется, у вас проблемы?

Тот, не оборачиваясь, злобно прошипел:

— Я сам решаю свои проблемы!

— Да, я вижу, — усмехнулся Зиберт.

Тогда Фридрих Штутгарт исподлобья взглянул на него.

— А вас сюда что привело: горе или радость?

— Вы правы, мы все ищем что-то своё на дне бутылки, — в знак согласия кивнул Зиберт, поднося наполненный бокал к губам, но вдруг он передумал и поставил его обратно на стойку.

— Быть может, одно и то же… — задумчиво промолвил Фридрих.

Тогда Зиберт протрезвел окончательно и азартно блеснул глазами.

— Да, наверное, вы правы! Меня, кстати, зовут Вальтер, — он протянул руку, и Фридрих Штутгарт нехотя пожал её, назвавшись.

— Ну, что, Фридрих, выпьем каждый за своё горе? — спросил с улыбкой на губах Зиберт, беря бокал. — И, думаю, довольно на сегодня… Проблемы решаются не за бутылкой шнапса!

Фридрих глядел куда-то вдаль потухшим мрачным взором, в этот миг он внезапно ощутил непреодолимое желание выговориться.

— Я свободный человек, но, кажется, меня заперли в темнице, из которой нет выхода… Я живу в великой стране, но не могу отделаться от ощущения, что всё идёт не так, как должно. Что делать, если чувствуешь отвращение к своей работе, если видишь вокруг себя пустоту? Людей много, они всё бегают, суетятся, доносят друг на друга, а ты один, словно в открытом космосе! Что делать, если мир, в котором живёшь, катится прямиком в пропасть? И ты не в силах остановить это! Кругом стены. Выхода нет. Хочется лишь одного — забыться…

Он осушил бокал и снова наполнил его, — тем, что еще оставалось в бутылке. «Да, приятель, у тебя и, правда, проблемы!» — решил про себя Вальтер Зиберт и сказал вслух:

— Иногда полезно и вовсе не думать. Когда отпускаешь мысли, ничего хорошего в голову не приходит! Мир не так уж плох, да только слаб человек по природе своей и всё извращает…

— Да, может, вы и правы, — нехотя согласился Фридрих. — Вот только меня не покидает ощущение иллюзорности происходящего. Мне кажется, будто я живу в нереальном мире, что ничего этого нет, и никогда не было…

Вальтер покачал головой.

— А ты? Тоже нереален? Или я?

Фридрих призадумался, выпил залпом очередной бокал шнапса и сказал:

— Сегодня я видел одного человека… Он настоящий гений, великий изобретатель, но преступил закон. Мне было жаль его, оттого что он, как и я, несчастен в этом мире. Он мечтал вырваться на свободу, а я был для него помехой. Теперь он обречён жить в клетке на острове Пенемюнде…

«Где?» — молнией блеснула мысль в голове Вальтера Зиберта, который вспомнил слова доктора Шрёдера: «Работы велись на Пенемюнде…» В тот момент он сдержался от выплеска эмоций и подумал: «Неужели этот человек говорит о создателе атомной бомбы? Настоящий гений, великий изобретатель!»

— А кем ты работаешь, Фридрих? — осведомился Зиберт, затаив улыбку в уголках губ.

Штутгарт уставился на него осоловелым взглядом и, когда осмыслил прозвучавший вопрос, едва не подскочил на месте.

— Да не волнуйся ты: я сам из гестапо… — прошептал Зиберт.

Бармен, внимательно слушавший разговор за стойкой, при этих словах изменился в лице.

— Вы из гестапо?! — выпалил Фридрих.

— Не привлекай внимания! Пойдём отсюда, — сквозь зубы проговорил Зиберт, расплачиваясь за двоих, потом схватил своего приятеля за руку и потащил на улицу.

Вскоре у их ног остановилось такси. Вальтер запихнул Фридриха на заднее сиденье, а сам уселся спереди. Автомобиль тронулся. Потом Вальтер обернулся: Фридрих спал как невинный младенец, — и с грустью подумал: «Ещё одна жертва режима!»

***

Фридрих закричал во сне и открыл глаза. Солнце било его в лицо. В голове у него стучали какие-то молоточки. Он поморщился от нестерпимой боли.

— Я помогу вам! — прозвучал голос в тишине. Фридрих обернулся и увидел незнакомца, сидящего в кресле.

— Кто вы такой? И… где я? — спросил он, озираясь по сторонам.

— А вы разве ничего не помните? — усмехнулся незнакомец. — Впрочем, это неудивительно. Вы вчера немного перебрали, г-н Штутгарт.

— Откуда вы знаете меня?

— Как-никак работаем в одной организации!

— Вы из гестапо?! — содрогнулся Фридрих, вспоминая прошлый вечер. — Да, в баре я выпил лишнего…

— И вам, кстати, — продолжал Зиберт, — следует быть более внимательным и осторожным. Плохо работаете, г-н Штутгарт! Впрочем, это только слова…

Он поднялся с места и достал из бара бутылку грушевого шнапса.

— Но мы подобное лечим подобным… Помните «Фауста» Гёте? — улыбнулся Зиберт и наполнил рюмку. Фридрих, мучимый головной болью, без раздумий принял поднесённое угощение. Зиберт мрачно проследил за ним и хмуро осведомился:

— А если я скажу, что вы только что выпили яд?

При этих словах Фридрих Штутгарт тотчас побледнел. И тогда Вальтер Зиберт громко рассмеялся.