Бесплатный фрагмент - Пускай хранят века

ОБРАЩЕНИЕ К ЧИТАТЕЛЮ

ПАМЯТЬ И ЕСТЬ — Я

Что у нас есть кроме памяти?

Настоящее? Какое оно — это настоящее?

Один миг, который через миллисекунды уже превратится в прошлое? Одна трёхсотая мига — это настоящее?

Прошлое — это память.

Память — это часть личности.

Мы и есть — память: память о том, как улыбалась мама, когда отец нёс меня на плечах в майский день и сорвал букетик черёмухи — первые подаренные цветы, которые каждую весну обязательно уносят мыслями в тот день.

Память — это запах бабушкиных рук; «коза» из пальцев, согнутых дедом, его подарок «от лисички» или «зайчика» с прилипшими крошками махорки.

Память — это украденные у меня в школе дефицитные фломастеры, это — отказ приёма в пионеры и горькие слёзы, потому, что День рождения Ленина 22 апреля, а мой — в мае, поэтому нужно подождать следующего учебного года, чтобы повязать красный галстук.

Память — это разбитые коленки, содранная кожа рук и отсутствие боли потому, что ты учишься ездить на велосипеде.

Память — это поездка на «картошку» с одноклассниками, дырявые мешки, из которых эта картошка просыпалась, сухой запах земли и подсохшей ботвы, тесный пыльный автобус, школьные друзья, свидания, надежды и разочарования, успехи и падения.

Память — это слёзы счастья, от встречи со своим малышом, который только родившись, кричал на весь мир, заявляя о себе, когда мама и муж «висели» на телефоне, спрашивая, как дела.

Это первые шаги и слова ребёнка и снова по кругу: коленки, велосипед, школа…

Память — это две кружки кофе под неспешные семейные воскресные разговоры, мамины пельмени и блины со сливовым вареньем, которое умела варить только она одна.

Это — тот солнечный тёплый ветер, который раздувал нам с мамой волосы на краю скалы в Арамашево, когда мы фотографировались.

Память — это могилы любимых людей, ушедших так невозвратно и безысходно.

Моя память — это и есть я.

Это моё огромное богатство, которым я хочу поделиться.

Собирая по крупицам сведения, документы для книги, я получила невероятную возможность прожить уже прошедшие моменты заново, вспомнить то — что забыто, узнать то — о чём не знала.

Вспоминая, я улыбалась от нежности к тем людям, которые прошли со мной по жизни и дарили свой свет и душевное тепло, были опорой, защитой и вдохновением.

Я смеялась над событиями, которые всплывали, как кадры из фильма о моём детстве, проведённом с маминым братом Колей.

Я плакала об утратах.

Я гордилась силой духа и мужеством близких людей.

И снова плакала.

Я находила родственников и встречала прекрасных людей, которые помогали мне добрыми словами и не менее добрыми делами в поисках и в увековечении имён и поступков.

Эта книга, которую я писала целый год помогала мне прожить страшнейший и горький период жизни.

Со словами огромной благодарности обращаюсь к своему мужу, который стойко выносил погружение своей жены в компьютер, походы по архивам, безропотно преодолевал тысячу километров к месту жительства предков, который всегда и во всём со мной рядом.

Со словами восхищения обращаюсь к Главе села Андрюшино — Ганину Николаю Николаевичу — человеку с большим сердцем, который не жалел сил и времени, поддерживая мои начинания: искал документы, могилы моих предков, принимал нас с мужем на Родине моей мамы и бабушки, увековечил имя деда Петухова Александра Фёдоровича на Аллее Славы в с. Андрюшино… познакомил с Чесноковым Иваном Николаевичем, который в свою очередь тоже откликнулся добрыми делами…

Благодарю за написанные статьи об Андрюшино героя Великой Отечественной войны Жебрякова Ивана Васильевича, который покинул этот мир, но оставил о себе добрый след, Бурдова Тимофея Андреевича.

Говорю: «Спасибо», Главе Рековичской сельской администрации и жителям этого населённого пункта, которые ухаживают за могилами павших воинов, одним из которых стал 19-летний Петухов Николай Фёдорович — младший брат моего деда.

Ценю труд работников бесчисленных архивов за сохранение нашей памяти, за содействие, доброту и терпение (Гари, Серов, Екатеринбург, Тобольск, Арользен (Германия), Смоленск, Минск (Беларусь), Москва, Подольск, Омск…)

Отдельно хочу сказать о моих дорогих «старых» и вновь обретённых родственниках, которые по моей просьбе будили свои воспоминания, поднимали огромные пласты забытых моментов и чувств, писали, делились фотографиями и знаниями.

Благодарю вас за радость общения.

И конечно, спасибо за жизнь тем, кто дал нам её.

Я люблю вас.

Эта книга, открыта для продолжения.

Я думаю, что когда вы её увидите, и надеюсь, дочитаете, то безусловно в вашей памяти возникнут новые мысли, вы вспомните, о том, о чём ещё не рассказали, найдёте памятные вещи, документы, а может вам захочется привести в порядок свои домашние архивы, зафиксировать настоящее или продолжить поиски…

В конце книги, я оставляю для вас несколько пустых страниц…

Я думаю, вы знаете, что с ними делать.

Когда мы не даём какой-то мысли порезвиться, она затухает, а взявшись за дело и проявив интерес, нужное находится и делается само.

Если вам сложно в поисках давно ушедших событий и людей, то никто не мешает творить историю прямо сейчас, может быть вы для своих будущих потомков и станете начинателем и хранителем рода.

Ведь лучше это сделать сейчас, чем не делать вообще.

Поговорите с тем, кто рядом, посмотрите свои фотографии, документы и вы увидите, что обладаете бесценной информацией, которой захочется поделиться.

Информация о вашем роде не обязательно должна вылиться в толстую книгу, это могут быть простые листы на скоросшивателе, записи в блокнотах, сканированные фотографии под которыми есть подписи…

По — существу, построение родословной, наполнение её биографическими данными и воспоминаниями требует обыкновенной усидчивости, ведь поток информации в наше время колоссальный, нужно просто успевать протягивать руки и пригоршнями собирать свою память по малой капле в один большой кувшин.

Большинство архивов оцифровывают самые необходимые документы: Метрические книги (церковные записи о рождении, браке и смерти), Брачные обыски (документ об объявлении предстоящей свадьбы), Исповедные росписи (посещение церквей, где можно узнать состав семьи), Ревизские сказки (своеобразные переписи для сборов), Переписи населения…

В архивах работают читальные залы, где самому можно изучить необходимое, во многих есть удалённые доступы, которые, не выходя из дома, позволяют производить поиски.

Огромные базы данных по участникам гражданской и Великой Отечественной войны, по репрессированным — всё в сети Интернет, нужно только включить интерес, а затем компьютер.

Документы о ваших близких хранятся на предприятиях, где они работали, в Пенсионном фонде, в военкомате, в полиции, ЗАГСе, ФСБ, Государственном архиве административных органов, Центре документации общественных организаций (парт. архив), функционирует множество центральных и региональных архивов…

Наши корни обрублены страшными событиями истории, и нам пора отращивать новые.

Вы ведь хотите, чтобы младшие члены семьи знали о ваших родителях, а праправнуки понимали, что Вы их любили задолго до появления?

Удачи, здоровья и радости.

С огромным уважением, Лиана Романова

---

ПРЕОДОЛЕВ ГЛУБОКИЕ СНЕГА

Преодолев глубокие снега

Земного дня пройдя две половины,

Свет не гаси,

Пускай хранят века

Любовь мою и нежность твоей силы,

Смех матерей,

Дыханье у виска,

Тех, кто ушёл давно, порвав тугие жилы,

Кто жил вчера,

Кто будет жить сейчас,

И в этом свете —

Тоже будем живы.

Свет не гаси,

Пусть будут без конца

Звучать в словах знакомые мотивы:

Певучие родные голоса —

Многоголосьем — вечные молитвы.

Свет не гаси из дома уходя,

Свет не гаси.

ГЛАВА 1
ДЕТИ ПЕТУХОВЫХ: ЕКАТЕРИНЫ ФЁДОРОВНЫ И АЛЕКСАНДРА ФЁДОРОВИЧА

ГОРОДИЛОВА ТАМАРА АЛЕКСАНДРОВНА, в девичестве ПЕТУХОВА 11.06.1948 — 23.11.2022

О своей любимой маме и её семье я написала книгу «Я уеду отсюда», которая вышла в издательстве ООО «Перископ-Волга» в 2021 году.

Мама читала и удивлялась, как я запомнила столько событий, что смогла в точности и правдиво описать её жизнь, чувства, переживания, нигде не приукрасив, не добавить лишнего и не убавить важного. Она говорила, что именно такие ощущения испытывала в те моменты, которые прожила.

Я очень рада, что успела издать книгу при её жизни.

Моя безграничная любовь, желание рассказать её историю, сохранить каждое мгновение на память, позволили мне реализовать задуманное.

Книга «Я уеду отсюда» писалась быстро и легко. Эта же глава даётся мне сложно, так как с уходом мамы, осознание колоссальной потери показывает, что никакими словами невозможно описать ту любовь, ту благодарность за подаренное счастье пройти большую часть жизни с таким удивительным и цельным человеком: свободолюбивым, решительным, самокритичным, с огромной душой, дарившим свет многим и многим людям.

В этой книге я добавлю то, что не вошло в раннюю публикацию, размещу стихи и фото.

БОЛЬШАЯ ЖИЗНЬ БОЛЬШОГО ЧЕЛОВЕКА В МАЛЕНЬКОЙ ЛЕНТЕ СОБЫТИЙ И ФОТО, С. АНДРЮШИНО. ДЕТСТВО

Мама — Петухова (в браке Городилова) Тамара Александровна родилась 11.06.1948 года в с. Андрюшино, через три года после окончания Великой Отечественной войны. Ей достались трудные послевоенные, несытые годы, тяжёлый деревенский труд и вечная борьба за место под Солнцем.

Мама говорила, что застала смерть Иосифа Сталина; когда объявили об этом по радио, родители поставили её на скамеечку и велели помолчать.

Она шутила, что родилась в прошлом столетии и удивлялась, что так неожиданно быстро ей пошёл восьмой десяток. Ей было 74.

Её жизнь оборвалась слишком быстро и я не могу позволить, чтобы память о ней не сохранилась.

Конечно в моих книгах лишь автобиографические данные и слабые робкие попытки рассказать о ней.

К сожалению слова не могут передать всей мощи испытываемых мною эмоций.

Но я начну.

---

В семье Петуховых на момент рождения Тамары уже были дети от первого брака её мамы Петуховой Екатерины Фёдоровны: Нэлли и Галя, а в 1955 году родился брат Коля.

Екатерина Фёдоровна занималась рукоделием, строчила и украшала дом вышивкой, кружевами, занавесками. У неё всегда было красивое постельное бельё.

У бабы Кати была пуховая перина.

---

Обратите внимание на фотографии на кровать, с неё свисает строченая ткань.

Подзор — так называлась узкая полоса строченой ткани или с кружевом и вышивкой.

Подзоры крепились как занавески по периметру кровати, ниже уровня матраса, чтобы выглядывать из-под нарядного покрывала.

Дед Саша добывал уток для еды, а пух шёл на перину и им набивали подушки.

Спать на такой кровати с периной, с марлевым пологом от комаров, было одно удовольствие. Сразу представляла себя принцессой.

А теперь подумайте, сколько труда необходимо было вложить в изготовление такого белья, его стирку (без стиральных машин и водопровода, когда за водой нужно было ходить с вёдрами за тридевять земель).

Эти кусочки ткани с вышивкой напоминают мне о доме, где родилась моя мама, где жили родные любимые люди, о том времени, когда баба Катя будучи молодой и красивой рукодельничала у окна и пела свои красивые песни.

Кажется, я и сейчас слышу, как она поёт.

***

По диким степям Забайкалья

Где золото роют в горах.

Бродяга, судьбу проклиная,

Тащился с сумой на плечах.

Бродяга, судьбу проклиная,

Тащился с сумой на плечах.

Бежал из тюрьмы темной ночью,

В тюрьме он за правду страдал.

Бежать больше не было мочи,

Пред ним расстилался Байкал.

Бродяга к Байкалу подходит,

Рыбацкую лодку берет,

И грустную песню заводит,

Про Родину что-то поет.

Бродяга Байкал переехал,

Навстречу родимая мать.

Ах здравствуй, ах здравствуй, родная!

Здоров ли отец и мой брат?

Отец твой давно уж в могиле,

Сырою землёю зарыт.

А брат твой давно уж в Сибири,

Давно кандалами гремит.

Эту песню пела и бабушка Катя и мама.

Известно минимум пять вариантов стихов.

Автор не установлен. Говорят, что она написана каторжником в Сибири в 1880-е годы.

Популярность песня получила в 1900 году, когда была опубликована в сборнике.

В 1906 году шведский композитор Вильгельм Гартевельд добавил песню в сборник во время поездки в Сибирь и опубликовал её в 1908 году.

Подобные строченые ткани лежали в доме и на этажерке. Их баба Катя называла дорожками.

---

Мама вспоминала, что она, когда была маленькой, даже меньше, чем на фотографии (где она стоит на табуреточке с сестрой Галей), и ещё еле-еле ходила, то всё время просилась к своей маме на руки, чтобы та несла её по Андрюшино.

Не понесёт — слезы, капризы…

И вот тащит она её в гору, дышит тяжело, задохнулась, а маленькая Тамара, требует: «Пой: «Стоит псаниса залатая».

Екатерина Фёдоровна устала идти с ребёнком на руках, но поёт:

Мне хорошо, колосья раздвигая,

Прийти сюда вечернею порой.

Стеной стоит пшеница золотая

По сторонам тропинки полевой.

Мама говорила, что будучи совсем крошкой, сразу догадалась, как добиваться своего, чуть-что слёзы, родители волнуются, дочка больная, плачет, царапается, видно ей плохо, что-то болит, а как помочь не знают.

Но однажды пришла старая соседка (по-моему, её звали Фёкла), а у Тамары, как раз приступ слёз. В руках у пришедшей гостьи была хворостина, она поставила её в угол, и сказала, что на этой хворостине летает чёрт и ищет капризных детей, чтобы забрать с собой.

Екатерина Фёдоровна и Александр Фёдорович соседке объясняют, больная девочка, что-то ей плохо… Но малышка сразу же смекнула, и слёзы прекратились.

Хворостину бабка Фёкла оставила стоять в доме у Петуховых.

Только маленькая Тамара начнёт капризничать, её мама Екатерина глянет в окно: «Вроде Фёкла идёт…», — и в доме мир, да покой.

Она всегда удивлялась, как могла помнить и Фёклу, и хворостину, ведь в таком возрасте дети забывают, что было с ними.

А песня со словами «Стоит пшеница золотая…» очень красивая, и я представляю свою молодую бабушку Катю, как она идёт в гору с малышкой на руках и поёт: «Шумит, шумит высокая пшеница, и ей конца и края не видать».

Обязательно послушайте эту песню в исполнении Лемешева С. Я. (она есть в Интернете).

Какое-то несказанное живое тепло разливается по телу, когда представляешь, как баба Катя идёт в гору и поёт. Сразу видятся бескрайние поля, свежий ветер, раздолье, слёзы наворачиваются на глаза, и по телу бегут мурашки.

---

ГОРЬКО-ОСТРЫЙ ПОЛЫННЫЙ НАСТОЙ

Тёплых слов молоко парное.

Снов тумана — ночной покой.

И поет мне, как в детстве, мама

В бесконечной тиши земной.

Время — времечко золотое,

Не замёрзшее — полыньей.

Долгой памяти амальгама,

Белой скатерти — чистотой.

Запах — яблочка наливного,

Да с блестящею кожурой,

Не щербинки на нём, ни шрама,

Лишь прохлада с ночной росой.

И поёт мне, как в детстве мама,

Про букетик с сухой травой,

И танцует по стенам пламя

Угасающею свечей.

И рисует воздушный замок

Над зеленой большой звездой,

Растворяет былые драмы

Горько-острый полынный настой.

ОТРЫВОК ИЗ КНИГИ «Я УЕДУ ОТСЮДА»

(книга написана мной от лица моей мамы)

Я боюсь ходить около церкви.

Недавно я прочитала сказку «Вий», там были вурдалаки. Я люблю читать сказки. Но они все очень страшные.

Когда я была маленькая, у меня была няня, она тоже рассказывала мне сказки. Я очень любила слушать её, но всегда было очень жутко. Страшные места она рассказывала с придыханием, шёпотом и жутким голосом.

Приехали с учебы сёстры, мы собрались все вместе.

Сестры учатся в педагогическом училище. Неля, чуть постарше Гали.

Неля гордая и независимая. Галя добрейшая, смешная девчонка. Сёстры красивые. У Гали тёмные глаза, большие чёрные ресницы. Она в семье всегда попадает впросак, в какие-то нелепые ситуации.

Дома у нас чисто и уютно. Мама всё время что-то строчит и вышивает, да и сёстры много вышивок сделали. Мне нравится разглядывать их рукоделие: то медведей — боксёров вышьют, то букет сирени.

Я не такая. Шить и вышивать я не умею, руки не из того места растут.

Рукоделию девочек научила мама. Она на все руки мастерица. Уж, все знают, что, Катя Петухова может любой женщине и ткань строченую сделать на заказ, и вышить, и сшить, и связать. Хотя в деревне многие умеют заниматься подобным ремеслом. Без этого — никуда.

Я не люблю, когда мама мне что-то шьёт. Она обязательно ругается, что я вертлявая, и может казанком толкнуть меж лопаток, если я буду продолжать вертеться. Когда она примеряет на меня своё шитье, всегда ругается, что у неё не получается, как надо. Как будто я и виновата, в этом.

При этом она обидно обзывается и называет меня «Епитимьища».

— Папа, что такое «Епитимьища»? — интересуюсь я у отца.

— Для многих православных людей епитимья — это какое-то дисциплинарное взыскание, налагаемое на провинившегося.

Но в духовном смысле это не наказание, а скорее лекарство, чтобы рана, оставленная грехом, быстрее затянулась, — а почему ты спрашиваешь, Дочь Тамара? — отца заинтересовал мой вопрос, и он удивлённо смотрит на меня.

— Мама говорит, что я «Епитимьища» — жалуюсь я.

— Ну, конечно мама говорит, что ты её лекарство, от всех бед — смеётся отец.

Утром, мне уже кажется, что всё, что я увидела, выехав из Андрюшки, было вроде, как и не со мной.

Мне хочется скорее побежать к Люське и рассказать про Глядены, но мама с утра стучит кастрюлями на кухне и чем-то недовольна.

Отец, успокаивает ее, говорит, чтобы она отдохнула: «Катя, Катюша, иди, приляг, я сейчас все сам сделаю…». Но мама продолжает недовольно всё пошвыривать.

Я иду за хлебом.

По дороге я встречаю Нинку Уфимцеву и рассказываю о своём путешествии.

У Нинки отец водовоз. Он всегда ездит по деревне на лошади и у него при себе большой хлыст. Мы его побаиваемся. Он может этим хлыстом и стегануть.

Один раз, зимой мы с Нинкой сбежали с уроков и решили кататься с горки. Весело, всё в снегу. Рады, что сбежали и свободны!

Гора снежная большая, мы на портфеле — вниз с этой горы. Раскраснелись, смеёмся. И вдруг, в один из спусков, видим, Нинкин отец под горой, с которой мы несёмся, соскочил с лошади и к нам бежит, лошадиным кнутом машет.

Уж, как мы бежали от него. Хорошо, что не догнал. Очень ругался, и гнался за нами, размахивая своим хлыстищем. Плеть, аж, посвистывала.

Вот, уж, мы испугались — то.

А когда нам ещё погулять то, как не школу прогуляв?

Вечером нам с Нинкой попало. Тут всё сложилось. И Ефтаксинья маме нажаловалась, что мы школу прогуляли, и Нинкин отец добавил.

Попало и за школу, и за портфель. Особенно за портфель. Портфель у меня красивый. Настоящий чёрный кирзовый, с двумя карманами и двумя пряжками.

В деревне ни у кого нет портфеля. Все в школу ходят с холщёвыми сумками.

У меня тоже была холщевая сумка. Так бы я с ней и ходила в свой первый класс. Но у моей учительницы появился портфель.

С той минуты, как Ефтаксинья пришла в школу с портфелем и на моих глазах достала из него тетрадки, жизнь моя закончилась.

Портфель стоял у учительницы на стульчике. Я не могла от него отвести глаз. И уже представляла, как складываю туда своё школьное барахлишко. Мысленно ощущала в своей ладошке его шершавую ручку.

Я поняла, что без этого портфеля нет мне жизни и в школу ходить бессмысленно.

Вернувшись с уроков, я заявила маме, что в школу больше не пойду, пока у меня не будет такого портфеля, как у учительницы. Мама сначала посмеялась, потом, убедившись в серьёзности моих намерений, поохала.

Конфликт начинал набирать обороты. Я проявила всё своё мужество и волю, слёзы, убеждение, и не знаю, что ещё, но мама поняла, что Евдокия Васильевна должна отдать мне свой портфель. Иначе, быть мне не образованной. Мама куда-то ушла, и…, у меня появился портфель учительницы.

С тех пор я хожу в школу гордая с кирзовым портфелем.

---

ВОСПОМИНАНИЕ ЛЮДМИЛЫ ВАСИЛЬЕВНЫ
ТРОЩЕНКОВОЙ

В августе 2023 года, во время поездки на мамину Родину в село Андрюшино, я встретилась с её школьной подругой Люсей Трощенковой (Домниной в браке) в пос. Гари. Она показала мне несколько своих фотографий.

Вот, что вспоминает о детстве и маме Людмила Васильевна:

О фото, где она (в возрасте около 10-лет) стоит около своего дома в Андрюшино, говорит: «На фотографии модная, в штапельных штанах, а шляпу себе на помойке где-то подобрала. Представляешь, на помойке» (смеётся).

«Пруд был в Андрюшке. Колхозный скот в нем поили. И сосна. Вот, Тамарка пришла, у отца украла махорку, в газету козью ножку закрутила. Полезли мы на сосну. А сосна (чё, там две — три ветки) залезли на сосну, и нам кажется, что никто нас не видит.

Одна сосна, представляешь, и — дым. Курили мы.

— Неет. Никто не поймал, но мы на самом виду, а кажется, нас никто не видит. Ума не было. Вот она у отца украдёт — и тащит, такую даль бежит к мне: «Пойдём покурим».

А я, когда приду, к вам, к Тамарке, на брёвна. Дедушка Саша брёвна шкурил, дом строился, чё-то строил он. Вот мы на брёвна эти сядем, и кууурим… Как будто нас никто не видит.

Тащит хлеба. Нарежет хлеба, растительным маслом вонючим, подсолнечным, это… намажет, солью посолит, мне и себе ломоть несёт: «Вкусно?» Я говорю: «Конечно вкусно».

В школе ей нравился Коля Киселёв. А он, это… учился на четыре и пяяяяяять, из такой семьи из богаааатой.

Вот, она, любила его Кольку, то. Давно уже его нет.

Жалко, конечно мне Тамарку, жалко. Тоже здоровья-то нет. Не знаю сколь протяну…»

---

Отрывок из книги «Я уеду отсюда» (в книге часть фамилий жителей деревни изменена)

Я уеду отсюда. Как только вырасту, уеду. Стану секретарем. Жаль, конечно, что я не парень. Была бы парнем, стала бы шофером.

Ну, и секретарем можно. Вон, соседка Добрякова сходит в сельсовет, выдаст справочку — и домой, свободная целый день.

Надо кому, постучит к ней в дверь, позовет. А как сделает все домашние дела, так и справку выдаст. Работа чистая, уважаемая и при Председателе сельсовета. Одно слово — начальство.

Водителем интереснее. Сиди себе, смотри в окно. Можно съездить в соседнюю деревню, узнать, как они поживают. Жаль, девчонки не могут быть шоферами. Я бы прямо очень-очень хотела. Почему я не парень?

Вон у подружки Люськи отец Председатель сельсовета. Его в поселок Гари возит водитель. Это не в поле на жаре спину гнуть, на комарах и оводах. Все чисто, культурно. Приедет в Гари и сидит себе, ждет, когда Люськин отец, Василий Прощенков, дела свои сделает и домой, в Андрюшку. Хорошо: и прокатился, и зарплату платят.

Правда, дорога плохая, а точнее, ее совсем нет. По весне и на тракторе не проехать по деревне. Рытвины такие, прямо по пояс — просто так и не пройдешь. Никакие сапоги кирзовые не спасут. Не перелезть. А в Гари ехать целый день. Папа говорит, сорок девять километров. Лучше машину водить, конечно, не в колхозе. В колхозе — тяжело, работы много.

У колхозников нет паспортов. Их дети не могут уехать из Андрюшки учиться в район или город. Им только в колхоз.

Собираясь поехать из родного села куда-нибудь дальше райцентра, каждый колхозник обязан обзавестись удостоверяющей его личность справкой из сельсовета, действующей не более тридцати дней.

Справку дают исключительно с разрешения председателя колхоза, чтобы пожизненно записанный в его ряды крестьянин не вздумал оставить коллективное хозяйство. За нарушение такого порядка дают штраф или тюремный срок.

Стране нужна сельскохозяйственная продукция, и колхозники обеспечивают ею.

У них одна работа до ночи на общем поле за трудодни, а потом на своем огороде.

Наша семья — не колхозники. Отец пришел с войны больным, работать не может. Ему как инвалиду дают продукты по специальным карточкам: сахар, немного масла.

Мама говорит, у него цирроз печени. Когда отцу сильно плохо, он в стакане размешивает сахар и пьет сладкую воду. Наверное, это помогает. Мне его жалко. Когда он пришел с войны, женился на моей маме, у мамы уже было две дочки, мои сестры — Неля и Галя. Их отец погиб на фронте.

Отец часто уходит на охоту или на лодке уплывает, ловит рыбу. Иногда его нет несколько дней. Зато, когда он приходит, всегда принесет или глухаря, или рябчиков, рыбы наловит.

Мама делает из глухаря вкусное жаркое. С утра натопит печь и поставит на целый день томиться в чугунке, а мы ждем.

Вообще, я люблю яичницу и масло, но яиц и масла мало, на всех не хватает. Я болею, у меня что-то с ногами или с сердцем, очаги на легких.

Поэтому мама жарит яичницу на масле в бане на печке и кормит меня там одну. Еды все время мало. Весной, когда речка Анеп вскрывается, по ней в Андрюшку привозят продукты, и в деревне праздник.

А еще, в магазине продается огромная головка сыра, прямо больше моей головы. Мама приносит мне малюсенький кусочек и смеется: «Томка, весь сыр в деревне съела!» И ничего, и не съела.

Сыра всегда мало. Он очень вкусный. Когда вырасту, буду есть масло, сыр и яичницу.

Пенсия у отца маленькая, по болезни — тридцать пять рублей. Денег на семью из пяти человек недостаточно.

Я очень люблю своего отца. Он все время занят. Отец кладет соседям печки. Иногда его зовут в соседние деревни и хутора. За сложенную печку отцу дают деньги, и все благодарят.

Лучше моего отца их никто не кладет. Все знают: Александр — лучший печник. Если он сложит печку, то зимой будет в доме тепло.

Отец строит нам дом, торопится, надо успеть до зимы.

Мама беременная, скоро у меня будет братик, и его принесут уже в новый дом.

На дворе лето, место, которое отец выбрал для строительства, очень мне нравится — красивое.

Наш дом будет на высокой горке. Пока, конечно, очень много работы, но скоро мы переедем. Сейчас у нас нет своего дома, а потом мы будем жить, со всех сторон окруженные прудом, речкой, озером и лесом.

Пруд зарос кувшинками. Жалко, они далеко от берега, я бы обязательно их нарвала, если бы они были поближе. Но к пруду меня не пускают. Меня никуда не пускают.

Все ребята носятся по деревне, а мне надо помогать отцу. Если не я, ему никто не поможет. Мои старшие сестры уехали учиться. Я тоже хочу бегать, играть в прятки, в лапту. Мне гулять нельзя.

Сегодня, 11 июня 1958 года, у меня день рождения, и я сижу верхом на колючем бревне.

Это толстое противное бревно нужно чистить от кожуры, чтобы оно было беленьким. Острым скребком я сдираю с дерева верхнюю корку.

Дерево очень толстое, тугое, скребок то и дело срывается. Сил моих недостаточно, чтобы шкурить. На дереве сидеть неудобно, оно противно колется. Все тело затекло.

До чего же мне обидно. Слезы сами по себе начинают капать на руки, на скребок и бревно. Комары лезут в рот и прилипают к слезинкам на щеках.

Когда я вырасту, я не буду заставлять своих детей шкурить бревна. Я вообще их ничего не буду заставлять делать.

Мне исполнилось десять лет. Так горько я еще не плакала. Мне непонятно, почему моя жизнь не такая, как у других. Мне все время надо что-то делать. Весь день рождения я провела, шкуря бревна.

Бревна у меня получаются гладенькие. Дом будет хорошим.

Папа меня хвалит. И говорит, что Дочь Тамара со всем справляется. Мне очень горько, хотя я и рада помочь.

Мой отец всегда называет меня гордо «Дочь Тамара». Я слышала, что у него была дочка до войны (до женитьбы на маме), и ее звали так же, как и меня, но она погибла.

Мне жалко отца, он такой худой, замученный. Утром еле встает, так ему тяжело от болезни.

Отец был в плену. Его тело все в страшных шрамах, но он скрывает их и никогда не рассказывает об этом. Фашисты пытали его, по несколько часов подвешивали за ноги вниз головой, натравливали собак. Я не понимаю, как это может быть. Как подумаю об этом, мурашки по коже, хочется плакать. Мой отец самый-самый лучший.

Утром я прошу его взять меня с собой, он собрался к соседу класть печку. Глину для печки мы копаем недалеко от речки.

Отец складывает кирпичики, делает раствор. Все у него получается ровненько. Деревенские мужики подходят к отцу и любуются его работой.

Мне интересно, смогу ли я так же, как отец. Он разрешает мне попробовать.

Я затираю шовчики между кирпичами, глажу ладошкой с глиной по стенке печки. Отец удивляется и снова хвалит свою Дочь Тамару.

Я радуюсь, что опять помогла отцу, и мы быстрее справились с делом.

Дальше так и пошло. Отец кладет, я затираю, превращаю печку в ровненькую красавицу. Интерес, конечно, к этому делу у меня быстро пропал, но другого помощника у отца нет.

Все лето мы строим дом и кладем печки.

Я завидую своей подружке Люське. Она никогда ничего не делает, у неё есть бабушка. Я тоже хочу бабушку, но у меня ее нет.

Дом Люськи напротив сельсовета. Ее бабушка с раннего утра хлопочет по дому. В их огромном доме всегда вкусно пахнет едой.

Люськина бабушка каждое утро печет хлеб, запах которого слышен аж с улицы, варит щи, управляет домом. Люська всегда сыта и свободна.

В их доме стоит огромный черный кожаный диван с откидными валиками, на которые можно облокотиться. Такого дивана в деревне больше ни у кого нет. Дома чисто и уютно.

Я не понимаю, почему Люська может свободно бегать, ходить с ребятами на речку, а я все время занята.

Даже, чтобы сходить в кино, мне приходится долго выпрашивать у мамы разрешение и пять копеек на билет.

А ведь фильм привозят в деревенский клуб всего один раз в неделю. Мама все время удивляется и говорит, что я видела это кино вчера, и зачем мне второй раз идти в клуб.

Попасть в клуб, это — целое счастье. Выпросив пять копеек на билет, я всегда мчусь скорее занять самое лучшее место.

Лучшее место, это, конечно же, на полу, перед самым экраном. Как здорово сидеть прямо рядом с героями. Один фильм я бы смотрела и смотрела много раз. Почему нельзя ходить в кино каждый день?

Еще рано утром, зная, что в клуб привезли новый фильм и на магазине и сельсовете повесили афишу, я начинаю канючить у мамы разрешение и деньги, чтобы вечером получить долгожданную радость.

Я мою ненавистные молочные трехлитровые банки. Мыть их очень неприятно: они жирные, холодная вода студит руки и ничего не отмывает.

Банок всегда много. Руки почти полностью входят в банку и становятся липкими. Еще мне надо купить хлеб.

Магазин далеко, чтобы пройти по засохшим колдобинам развороченной тракторами дороги, надо не один раз ободрать ноги. Но надежда на вечерний поход в клуб и растопленное сердце мамы жива, и я иду.

Хлеб тяжелый, одна булка весит целый килограмм, а их несколько. Обратная дорога превращается в целое преодоление. Хлебные булки царапают ноги сквозь сетку, и по колеистой дороге тащить их неудобно.

Дома я снова хожу кругами около мамы и прошу деньги на билет.

Мама, наконец-то, разрешает, но радость портит новость о том, что с утра мамина кума идет за ягодами и берет меня с собой.

Мамина кума — здоровенная тетка, которая как лось носится по лесу в поисках ягод. Бегать за ней — это целое наказание. Я все время боюсь потеряться и гляжу, куда она бежит. Естественно, что ягод набрать столько же, как она, я не могу. Я не люблю собирать ягоды, меня всегда кусают комары. Они такие огромные и злые, что, когда я прихожу из леса, тело долго чешется от их злобных укусов.

Радость от разрешения пойти в кино перебивает разочарование от завтрашнего похода в лес и предчувствия маминого неудовольствия по поводу количества собранных мной ягод. Я еще ни разу не смогла набрать столько ягод, чтобы мама была довольна. У кумы всегда больше.

Папа сказал, что повезет меня в санаторий лечиться в место с красивым названием «Глядены». Мы поедем на поезде.

Я ни разу не видела поезд, даже в кино, которое показывают в клубе. Мне волнительно, страшно и очень интересно. Кроме своей деревни Андрюшино, я нигде не была.

Как это уехать в другое место и остаться совсем-совсем одной. Я не могу понять, что я чувствую больше: страх или радость?

Папа сказал, чтобы я ничего не боялась, что поезд — это, как дом, и я ничего не почувствую, будет интересно и не страшно. Папа пообещал, что я буду смотреть в окно, и в нем будут мелькать деревья и дома. А в санатории будут дети, с которыми я обязательно подружусь. Он заберет меня через месяц, кода я поправлю свое здоровье.

Я не могу поверить, что увижу другой мир. Большой мир. Я знаю, что этот мир мне очень понравится. Я верю, что мне понравится и поезд, потому что папа обещал.

А еще я знаю, что обязательно отсюда уеду, навсегда. Я буду жить в большом городе, и пусть этот город сейчас еще пока живет только в кино, которое я смотрю на полу перед экраном деревенского клуба.

СЕРОВ. УЧЁБА

Учиться мама поступила в Серовское педагогическое училище. В юности она хотела быть медиком, и медик бы из неё получился отличный.

Поскольку в Андрюшенской школе была проблема с учителями, знания давались слабые, она не сдала математику в медицинском, там её пожалели и поставили тройку, велев бежать подавать документы на педагога, что она и сделала.

В Серове было голодно, денег не хватало, она жила на квартире на Правом берегу Каквы и издалека добиралась до учёбы на двух автобусах, а зачастую, экономя 5 копеек, проходила один маршрут пешком, чтобы на эти 5 копеек купить на автовокзале кральку и заглушить голод.

---

Я успела застать это здание, мы с мамой и отцом там несколько раз обедали. Я была ещё очень маленькой, мы ели вкусные оладьи со сгущенным молоком. Рядом был Серовский народный суд. На месте столовой сейчас, казначейство.

В училище мама освоила музыкальные инструменты (гитара, мандолина, гармонь), изучила сольфеджио.

У неё был широкий кругозор, она много читала.

В последние годы жизни страдала, что перечитана вся классика и несколько месяцев перед уходом не ездила в библиотеку, т.к. перед инсультом болели глаза и упало зрение.

О преподавателях всегда отзывалась с теплотой и уважением.

---

В детстве, заходить в магазин «Восток» мне было особенно волнительно, так как мама рассказывала о своей голодной юности: её отец (Петухов Александр Фёдорович), когда она училась в педагогическом училище, приезжал к ней и приводил в «Восток».

Он предлагал юной девчонке выбрать, что ей хочется и она просила купить ей вкуснющие охотничьи колбаски, мороженое.

Колбаски остались в её памяти навсегда.

Этого магазина в г. Серове больше нет, как и гостиницы.

Мне он запомнился запахом натурального кофе, ветчины и шоколада. Больше в г. Серове нигде так вкусно не пахло. Заходя в этот магазин мама всегда вспоминала своего отца.

Классе в 5-6-ом нас с подругой приглашали в здание бывшей гостиницы «Берёзка» на какое-то пионерское собрание (наверно, там располагалась редакция газеты «Серовский рабочий»), по итогам которого поручили создание краеведческой статьи. Мы написали про Луи Арагона, посещавшего г. Надеждинск (г. Серов) в 1932 году. Луи Арагона называли «Французским Маяковским», (он родился 03.10.1897 года). За статью в газету мы даже получили гонорар, что-то около 2—3 рублей и были очень горды этим. На почте пос. Сортировка нам не хотели отдавать перевод, так как у нас не было паспорта на получение денег, но мы с Татьяной Голендухиной возмутились «праведным гневом», что нам не отдают наш гонорар, и почтальон сжалилась.

---

ЗАМУЖЕСТВО

Когда маме исполнилось 20 лет она вышла замуж, 19.07.1968 года зарегистрирован брак с Городиловым Василием Николаевичем.

Отцу было 22 года. Это был их первый брак. Василий Николаевич жил в Серове на ул. Короленко, д. 79, мама снимала жилье на ул. Визе, д. 63.

Дом, в котором проживал отец шёл под снос, его родителям дали квартиру около кинотеатра «Родина», но молодые остались жить в старом доме, который по этой причине снести не смогли.

О семье своего отца, я планирую написать отдельную книгу.

Городилов Василий Николаевич — 18.02.1946 года рождения, уроженец деревни Ключи Кырычанского района Кировской области, умер в г. Серове в возрасте 49 лет 2 мес. и 2 дней, 20.04.1995 года.

Отец покончил с собой, похоронен в Серове. На тот момент мама с отцом были давно разведены (с 1977 года).

У отца от второго брака остались двое детей: моя сестра Ирина и брат Сергей.

Некоторые люди, при рассказе о своих близких стараются умолчать о каких-то фактах, немного украшая прошлое.

Я же считаю, что рассказ должен быть как можно более правдивым, а судить людей, проживших свою жизнь и давших её нам, за какие-то поступки, мы не имеем права.

РОЖДЕНИЕ ДОЧЕРИ

Рядом с нашим домом был такой же крохотный домик, где жила семья Гафаровых (девушка Рая с матерью Раей). Моя мама дружила с младшей Раей, которая приходила играть со мной и брала к себе в гости.

Рая Гафарова любила фотографировать и поэтому у меня есть детские фото. Когда я родилась, фотоаппарат в семьях был редкостью.

Первое своё слово я сказала: «Яя». Маме очень хотелось, чтобы я сказала: «мама», но, когда соседка Рая уходила от нас, я потянула к ней руки и стала звать её: «Яя» (Рая).

Удивительно, но я помню, как Рая фотографировала меня в своей огромной шляпе. Она просила меня совсем немного посидеть, а мне хотелось к ней на руки и снять шляпу. Рая пообещала, что как только сфотографирует, так обязательно исполнит мои желания.

Во рту у меня резиновая соска. Обычно такие надевали на бутылочку, но я совала в неё палец и сосала. Мама говорила, что если я продолжу, то палец будет кривой.

В ясли-сад на проспекте Серова меня водила мама. Заведующей яслями работала наша соседка Медведева Зинаида Михайловна (свекровь маминой подруги Вали Медведевой).

Мне очень не нравилось, что зимой нас укладывали спать на веранде. Я очень ругалась, (говорят, даже матом), мешала всем и поэтому меня «наказывали» и разрешали играть в большой группе под предлогом приборки игрушек. Я и сейчас помню, то чувство несказанной радости и превосходства, от того, что меня не уложили на веранде и я добилась своего.

На фотографии, где мы все вместе — на маме желтое платье и яркие прозрачные такого же цвета бусы, актуальная причёска из длинных рыжих волос. Мама забирала волосы на макушке в хвост и равномерно распределяла волосы по голове. У меня свитерок под кофтой с изображением Чебурашки (жаль не видно), сверху полосатая кофта в любимом зелёном цвете.

На отце галстук из парчи — писк моды, дефицит. Папа был очень модным и всегда всё самое лучшее из одежды и обуви было у него. Он отдавал в мастерскую шить себе костюмы (один из кримплена шоколадного цвета, второй — цвета кофе с молоком). Носил шляпы. Первый в Серове щеголял в шортах (в то время их никто не носил). Также у него была кримпленовая рубаха апельсинового цвета с ажурно выбитым контуром растительного орнамента с острыми краями воротника.

---

На групповой фотографии на следующей странице — праздник, мы пришли на демонстрацию, посвященную 1 Мая.

Стало очень холодно и мама дала бабушке своё пальто.

Как всегда, к нашей фотографии присоседились посторонние люди, которые тоже захотели сфотографироваться (три женщины слева).

Моя мама Городилова Тамара Александровна справа в зеленом кримпленовом пальто и странной, но модной меховой шапке.

Рядом её смеющаяся мама (моя бабушка Катя).

Отец, как всегда в шляпе, с причёсанными усами (иногда подкрашенными), в пальто с каракулевым воротником. Самый высокий Николай Степанович Иванчик — муж маминой сестры Гали.

Был вместе с нами и муж маминой сестры Нэлли — Виктор Сергеев. Но в момент фотографирования он куда-то решил срочно отойти и его нет на фото. Ему кричали: «Виктор! Виктор! Иди скорее сюда!»

Потом всегда, когда глядели на фотографию, жалели, что Виктор отсутствует. Он вскоре умер, ему было чуть больше 30 лет.

Меня на фото нет: я с кем-то (по-моему, это была тётя Нэлли) пошла в сторону магазина «Россия» звать дядю Виктора фотографироваться.

Брак мама с отцом расторгли 27.09.1977 года.

Справа фото кинотеатра Родина, г. Серов, именно таким я его и запомнила: с изображением Карла Маркса, Фридриха Энгельса и Владимира Ленина. Справа где тополя, афиша, она рисовалась к каждому фильму художником и все с любопытством разглядывали, гадая о чём фильм, узнавая актёров. Чуть-чуть правее, за афишей, парикмахерская, а на заднем плане пятиэтажный дом, где жили родители моего отца: Городиловы Евдокия Сергеевна и Николай Ефимович.

Когда мне было 4 года мама привела меня в эту парикмахерскую стричься, так как у меня были очень тонкие и плохие волосы. В парикмахерской маме сказали, чтобы она делала мне хвостики на резиночки от воздушных шариков и не стригла, так как, по их мнению, у меня должны быть очень хорошие волосы.

Мама послушала парикмахера, и их прогноз оправдался.

Рядом с парикмахерской была Пельменная (позднее магазин «Весна»), где работала какое-то время тётя Нина Мещерякова (сестра моего отца Городилова Василия Николаевича).

Мы очень любили заходить в Пельменную. Особенно после кинотеатра, когда посмотрели фильм. Пельмени были очень вкусные, жирные, к ним подавался уксус, в который макали пельмешки.

Однажды в этой пельменной я забыла золотой сундучок, который мне купили мама и папа, он стоил целых 25 копеек. Маме стало меня жалко, и она снова купила мне такой же.

РАЗВОД

После расторжения брака мама говорила, что она стала счастливой.

Ниже я поставлю несколько рассказов, которые написала при жизни мамы, о том периоде, когда она разошлась с отцом, и мы стали жить отдельно.

Может показаться, что это написано обо мне, но на самом деле — о маме. Да и по сути, мы с ней всегда были неразделимы.

ПОТЕРЯ

Мне не нравится жить в общежитии, в нём неуютно, я хочу домой. Около нашего дома палисадник, где я могла поваляться на зелёной травке. Там можно ходить босиком и наблюдать, как между травинками бегают маленькие мурашики. Травка щекочет и колет ноги.

А однажды, к нам прилетел майский жук. Папа посадил его в банку, насыпал на дно опилки, и я наблюдала, как огромное насекомое шевелит своими рожками и лапками.

Около общежития травки почти нет, её маленькие клочочки торчат между узкой полоски берез, которые посажены строчкой и ограждают асфальтовую тропинку от пыльной дороги. Я пытаюсь воткнуть палочку в землю рядом с деревом, но земля очень твердая и веточка ломается. Поиграть в «огород» не получилось.

Дома у меня есть качели. Отец на дерево привязал толстые канаты и прикрепил на них длинную доску. Такого развлечения нет ни у кого в округе. Дети со всех дворов приходят к нам в палисадник. Тополь скрывает солнце и там никогда не жарко. Иногда мы с мамой сидели под раскидистой кроной, и она пела мне красивые песни.

Почему-то все песни печальные. Мама пела, а я представляла, как в низенькой светелке горел огонёк, и молодая пряха грустила под окном. А ещё она пела мне про удалого Хас — Булата и «Там, вдали за рекой». Когда мне было что-то непонятно, она объясняла смысл, и рассказывала замечательные истории, про то, как жили люди много-много лет назад.

У меня в палисаднике свой настоящий домик, сколоченный из досок, в нём есть и столик и лавочки. Мы с подружками играли в магазин и больницу.

Сейчас мои подружки далеко, я давно их не видела.

В общежитии скучно. Я уже прочитала все-все книжки, которые у меня были, на улице жарко и играть негде и не с кем.

Мама сказала, что домой мы больше не вернёмся и будем жить отдельно от отца. Пока она на работе, я слоняюсь из угла в угол по комнате, в которую мы недавно заселились, пытаясь найти себе занятие. Все, кто живут в нашем общежитии, уехали на каникулы по домам.

Мама думает, что в общежитии хорошо, так как за мной могут приглядеть дежурные работники.

Чего, уж тут хорошего, двора никакого нет, тишина такая, что уши режет, скучно. Даже прохожих нет.

Неожиданно среди дня, с работы приезжает мама и просит меня выйти на улицу. Она смотрит как-то подозрительно загадочно, и почему-то ничего не объясняет.

— Зачем? Не хочу. Я там только что была. Или папа пришёл? Я на секунду, оживлюсь, представляя встречу с отцом.

— Давай, выйди на секунду.

Что там может быть интересного? Жаркий асфальт, пыль от дороги. Я нехотя выхожу на крыльцо. Зачем это мама сказала выйти?

Хоть бы папа пришёл! Я с тайной надеждой озираюсь, но улица, по — прежнему пуста, и отца не видно.

Разочарованная я собираюсь развернуться обратно, как вдруг, из-за угла дома он всё-таки выходит.

Я была права в своих догадках! Он специально спрятался от меня, чтобы сделать сюрприз!

Перед собой отец катит яркий оранжевый велосипед!

— Это мне? — я не могу поверить в своё счастье, — Мне? Волна необыкновенной радости подхватывает меня, и я становлюсь, невесомой, от образовавшихся во мне огромных воздушных облаков. Я сразу же забываю о скуке, жаре, противном общежитии.

— Конечно тебе, смеётся отец.

— Какой красивый! Настоящий! Двухколёсный!

На раме велосипеда крупными буквами написано «Школьник». Сзади пристегнута небольшая кожаная сумочка. Папа открыл её и показал, что там хранятся инструменты — ключи, отвертки.

А ещё, справа на руле, блестит круглый звоночек, похожий на бочоночек с лопаточкой. Нажмешь на лопаточку и сразу услышишь прекрасный звук, предупреждающий пешеходов: «Дзынь! Дзынь!»

От восторга я даже задохнулась, и все слова вылетели и потерялись из головы.

— Господи, я и мечтать, не смела о такой радости!

— Ездить нужно аккуратно. Здесь во дворах много подростков на мопедах, чтобы не сбили, и ты смотри никого не сбей — волнуется мама.

Папа объясняет, как тормозить, как держать руль.

Я уже их не слышу, так как мне скорее хочется мчать на этом велосипеде вперёд, по узкой дорожке вдоль общежития.

— Садись скорее, я буду тебя учить, предлагает отец. И тут я с огорчением понимаю, что не умею ездить.

— Ничего, ты быстро научишься, я буду тебя держать — обещает папа.

Отец помог мне усесться, отрегулировал сиденье, и мы поехали! Вернее, поехала я, а папа побежал за мной, держа то за сиденье, то за спину, то выпрямляя руль.

Сначала велосипед качается из стороны в сторону, пока я не понимаю, что нужно ехать быстрее.

— Держи руль прямо! Если ты его поворачиваешь, то и колёса тоже будут поворачивать, и ты влепишься в стену! — на бегу рассказывает отец.

— Я боюсь! — громко хохочу я.

— Я тебя не отпущу! Буду держать крепко-крепко!

Мама, посмотрев немного, как мы двигаемся вдоль тротуара туда-сюда, оставила нас с папой одних.

Я до вечера крутила педали. Училась держать руль прямо, тормозить поворачивать и испытывала величайшее в мире счастье.

Наверное, это самый счастливый день в моей маленькой жизни.

Папа бегал за мной тоже очень весёлый и счастливый.

Я так рада, что он пришёл и мы вместе. Я очень по нему соскучилась.

После того, как мы с мамой ушли жить в общежитие, я отца до этого дня ещё не видела.

Мне очень жаль, что мама с отцом развелись.

Но сегодня, всё кажется таким же, как всегда. Только очень плохо, что кататься нужно вокруг этого противного общежития, асфальта совсем мало, а чуть подальше уже грунтовая дорога и камни.

Научив меня ездить на велосипеде, папа все-таки ушёл домой. Мне тоже хотелось домой, но пришлось возвращаться с улицы обратно в наше с мамой новое неуютное жилище.

Вечером кожа на моих коленях и ладонях была содрана до сине — красных дыр и горела. Мама, поохав, обработала раны, чтобы наутро я могла продолжить испытывать свой транспорт снова.

Отец больше не приходил, и я каталась одна.

Как хорошо, что у меня теперь есть велосипед. Мои подружки Люда и Лиля, которые остались в старой жизни даже и не знают, что я уже научилась управлять своим транспортом. Как жаль, что я не могу дать им прокатиться и поделиться с ними радостью.

Постепенно круг моих поездок становится шире, я приобретаю уверенность и катаюсь всё дальше и дальше.

Мама разрешила мне ездить до бабушки, конечно с условием, что через дорогу я должна переходить пешком и быть очень внимательной.

Сегодня бабушка очень занята. У нее много работы и она попросила меня сходить в магазин и купить пачку индийского чая.

— Я быстро сгоняю!

— Подожди, зачем на велосипеде, сбегай, так.

— Но, я уже кручу, педали и мчу за покупкой.

Дорога до магазина каменистая, машин нет.

Три минуты — и я в магазине, минута — чай в желтой пачке с синим слоном, куплен.

Я выхожу из магазина на улицу и не вижу моего велосипеда.

Где он? Я растерянно смотрю на большое окно, украшенное лепниной из крупных белых колосьев, на подоконник, которого навалила свой красивый оранжевый «Школьник».

Оборачиваюсь, на другое окно.

Нет нигде! Сердце испуганно начинает колотиться в горле.

Я заскакиваю в магазин, но там ни единого покупателя.

— Что — то еще забыла? — спрашивает меня продавец.

— Велосипед украли — с ужасом поняла я.

— Как так? Ты же на секунду зашла! Продавец выскакивает на улицу, я за ней, в надежде, что мой верный конь всё еще стоит у окна магазина. Но, к сожалению, на месте мы его не обнаруживаем.

Продавец обращается с вопросами к редким прохожим, но никто ничего не видел.

Я стою около магазина и не знаю, что делать. Мне, кажется, что такого просто не может быть, что я сейчас закрою глаза, и он снова будет стоять рядом.

Я так была счастлива, что у меня был велосипед. Мама с папой потратили огромную кучу денег, когда купили мне его за 35 рублей, это почти половина зарплаты. Слезы начинают течь по моему лицу.

Не плачь, иди домой, может, найдётся, — успокаивает меня продавец. Придёт мама с работы и поищет. Я тоже поспрашиваю. Вечером будет много покупателей, я узнаю, может, кто и видел.

Обратно к бабушке я пришла, уже рыдая в голос. Какая же я глупая. Зачем я не послушала её и не пошла пешком? Как так можно в одну секунду потерять своё счастье?

— Не реви, мать придёт с работы, найдет — приговаривает то и дело бабушка.

Но мне-то понятно, что велосипедик пропал. Папка так старался, бегал за мной по жаре, учил меня. Какая я разиня! Ну, кто же знал?

И я снова, упав на кровать, громко и безостановочно рыдаю.

Мама, придя с работы, узнав о моём безысходном горе, написала какие-то объявления и ушла: «Не плачь! Мы его обязательно найдём!»

Она повесила объявление о краже велосипеда на магазин и автобусную остановку рядом с местом пропажи.

На следующий день велосипед вернулся домой. Его нашли люди, недалеко во дворе дома и по объявлению привели моего коня назад.

Тот — кто украл его, покатавшись, бросил недалеко от магазина, где я его потеряла.

Наверное, это были мальчишки, ведь домой они краденое не могли принести, вот и оставили на улице.

Счастье снова вернулось ко мне. И я себе дала слово никогда своё далеко не отпускать.

К жизни в общежитии я немного привыкла. Жаль, что отец надолго исчез из вида. Мама сказала, что он снова женился и у него будет новая дочка.

НАКАНУНЕ

Мы с мамой каждый день ходим на почту, чтобы получить учебники, которые мамина сестра Неля (правильно Нэлли) послала для меня. Тётя — учитель школы в городе Нижней Туре, и она смогла купить книги на своей работе. В нашем городе нет того, что нужно.

Мы ходим, ходим, и всё время, оказывается, что посылка не пришла. Добираться далеко, так как недавно мы переехали в общежитие, а посылка должна прийти на почту по старому адресу, где остался жить отец, от которого мы уехали несколько месяцев назад.

Сегодня мама заказала переговоры на телеграфе, вызвав сестру на разговор, чтобы узнать успеем ли мы получить к 1 сентября необходимое.

Телеграф очень интересное место. Мы бываем здесь часто и разговариваем по телефону, в основном, конечно, мама обсуждает что-то с бабушкой, но она всегда дает мне на несколько секунд трубку поздороваться. Говорить надо быстро, чтобы заказанное время не истекло и нас не разъединили. Если время заканчивается, в трубке раздается голос девушки с коммутатора и предупреждает об этом; а иногда, когда разговор не закончен его можно немного продлить, еще раз заплатив. Соединиться получается не всегда, и бывает совсем плохо слышно. Перед тем, как идти на переговоры, приносят телеграмму, где указано время, когда нужно прийти на телеграф.

В большом помещении много кабинок — маленьких закуточков с наполовину стеклянными тяжелыми дверями, где на стене в каждом из них висит черный телефонный аппарат. Все стены и двери на телеграфе деревянные не красивого желтоватого цвета с небольшим блеском.

Кабинки расположены в ряд напротив того места, где я сижу и наблюдаю, как люди услышав по громкоговорителю свою фамилию, и город, с которым его соединяют, вскакивают с места и бегут в свой закуток, номер которого назван, для разговора со своими близкими, которые живут далеко. Из каждого уголка, несмотря на то что двери кабинок закрыты, слышны громкие разговоры, которые смешиваются в один вибрирующий звук.

Я, представляю, как тетя Неля сидит в своем городе и также, как и я внимательно следит за объявлениями, чтобы бежать в кабинку и успеть поговорить.

Наконец, девушка в микрофон называет номер, нашу фамилию.

В этот раз мама не дала мне услышать тётю Нелю, поинтересовалась учебниками и разговор закончился. После чего, мы снова поехали на почту, где мама долго-долго стояла в очереди, чтобы получить долгожданную посылку, а я играла на улице около высокого крыльца здания.

Наконец учебники получены. Теперь можно не волноваться у меня всё готово и даже есть школьная форма. Мама купила самый маленький размер платья и фартуков, но их все-равно пришлось подшивать, укорачивать, потому что я очень мелкая. Приехав с почты в общежитие, мы быстро собираем то, что понадобится для завтрашнего первого похода в школу и идём к маме на работу.

Мама работает комендантом в железнодорожном училище, в общежитии которого мы сейчас живем, и отвечает за сохранность и порядок во всём трёхэтажном здании. Накануне первого сентября одна из работниц, которая должна работать ночью, не вышла на работу. Мама говорит, что техничка не пришла, так как, наверное, напилась водки и надо будет потом идти к ней домой разбираться, и что-то делать с пьяницей. Я не знаю, что делают с пьяницами, но потом мама возьмет меня с собой и я узнаю.

Мы ночуем в училище. Мама аккуратно развешивает мою школьную форму в противной узкой комнате, одна стена которой полностью покрыта всевозможными трубами, которые причудливым узором идут от пола до потолка, и просит ни к чему не прикасаться, чтобы не запачкаться и не подцепить какую-нибудь заразу. Рядом со странной стеной, увитой толстыми и тонкими трубами есть диванчик, где нам предстоит спать, а ещё в комнате есть стол, за которым можно порисовать.

Конечно, находится в таком кабинете неприятно из-за этих труб, обернутых каким-то белым рыхлым и в некоторых местах ободранным пыльным материалом, который мама называет «алебастр», и я бегаю по огромным коридорам разглядывая разные таблички, портреты и стенгазеты, развешанные по стенам этих коридоров и вестибюлей, которые моет мама, чтобы утром было чисто и красиво. Я уже умею читать и мне интересно самой разобрать, что и где написано.

В училище два входа: тот который рядом с комендантской комнатой — светлый и не страшный, а второй — освещается плохо и из него идет поворот в другой коридор, где нет света, туда я побаиваюсь ходить одна, а если иду, то обязательно топаю ногами, как будто это идет великан, чтобы напугать того, кто может спрятаться в темноте и ещё громко пою грубым голосом. Я знаю, что волки не бегают по коридорам, но всё равно страшно.

В одном из вестибюлей есть большой макет станции железной дороги. Сделано всё-всё по-настоящему: здесь и рельсы, и шпалы, и домики дежурных по станции, деревца и светофоры-семафоры и конечно поезда с электровозом и вагончиками. Только жалко, что вся эта красотища находится за стеклом, а мне очень хочется потрогать руками и покатать вагончик по рельсам. Разглядывать станцию можно бесконечно долго.

Когда мама заканчивает приборку, мы выходим на улицу. Уже почти стемнело. Перед лестницей у входа в здание большая заросшая травой клумба, с которой мама рвет какие-то цветочки. Мне, кажется, что цветы с клумбы рвать нельзя, но раз это клумба училища, а мама отвечает за порядок, то значит ничего страшного.

Я подхожу поближе, мне интересно, что это за цветочки такие, ведь раньше я не обращала внимания на эту клумбу и пробегала, не замечая её. В маминой руке оказываются тонкие стебелёчки покрытые сиреневыми и голубыми некрупными цветами, на каждой веточке по несколько бутончиков.

— Смотри, какие красивые. Видишь форма цветка походит на шапочку пожарного. Сверху, как каска, — мама касается цветка и показывает на лепесток, действительно похожий на шлем пожарного. Цветы — пожарники.

— Они так и называются? — мне стало интересно, как это цветы могут быть пожарными.

— На самом деле это — аконит, но так их никто не называет, просто — пожарники.

Бледные невзрачные веточки после слов мамы стали невиданно красивы и загадочны. В лепестках я сразу разглядела героических пожарных, их лица; представила, как цветы ночью стоят на защите клумбы и всего училища, размахивая тонкими ветками, гася огонь и сражаясь со страшными чудищами. Радость от открытия тайны этих цветов захватила меня, что я ещё долго не хотела расставаться с удивительным растением. Сегодня ночью, пожарники будут охранять нас с мамой, чтобы мы спокойно выспались.

Мы поставили цветы в воду и легли отдыхать в своей к каморке. Я долго ворочалась, разглядывала в темноте невообразимые лабиринты труб, проходящих по стене, пыталась увидеть большие и маленькие круглые вентили, какие-то защелки и болты, фантазировала, что нахожусь в космическом корабле.

Из коридора через двери в кабинет коменданта просачивается свет, который мама оставила для безопасности. Но, конечно же, это свет далёкой планеты, которая освещает мой космический корабль.

В местах, где трубы оголились и раскрошился алебастр видны пузыри старой краски, при лёгком надавливании они лопаются и рассыпаются крошками. Наверно именно так и выглядит космический корабль. Лежа на диванчике рядом с мамой я думаю о волшебных цветах, о полёте и о завтрашнем дне, когда я пойду первый раз в школу.

Я буду учиться на пятерки, ведь я уже давно умею читать.

Когда мы жили не в общежитии, а дома с отцом, родители выписали мне по почте огромную коробку с диафильмами. Каждый вечер, мы задергивали шторы, включали проектор, заправляли пленку на специальный рычажок и смотрели сказки. Свет от проектора отражался на стене белой печки картинами о жизни прекрасной Спящей царевны, бедного Чиполлино и его друзей, героя Мальчиша — Кибальчиша.

Мама читала мне надписи под картинами, а я следила за ней, повторяя написанные буквы. А ещё, я вырезала из названий и заголовков газет буквы, постоянно спрашивая, как они называются. От газет у меня постоянно были грязные руки, потому что краска была свежая и черный цвет от неё оставался на ладошках, пальцах и лице.

Как же дома было хорошо. Я скучаю. Завтра в школу идти немного страшновато, мне придётся там быть совсем одной. Раньше в садик я ходила совсем редко, можно сказать и не ходила, там, у меня была подруга Люда, с которой сейчас мы не видимся, так как одной ходить к подружке нельзя.

НАЧАЛО

Рано утром 1 сентября 1977 года мама разбудила ни свет, ни заря, заплела мне волосы в косу, я наскоро умылась, надела свою школьную форму и приготовилась к первому дню своей новой жизни ученицы. Жутко хочется спать и никуда не идти.

В комендантскую каморку за мной пришли Галина Васильевна Чуланова — завхоз общежития, в котором мы живём и её сын Вадик, также, как и я, собравшийся в первый класс.

Мама вручила мне букетик пожарников, поцеловала, я надела свои красивые черные лакированные туфли с металлической брошкой, привезенные родителями из Болгарии, и мы с моими сопровождающими пошли в школу.

Идти не далеко, но дорога раскисла от грязи. Кроме этого, пришлось обходить огромные чавкающие лужи, мои туфельки запачкались, и ноги и без того, желающие развернуться назад стали тяжелыми от налипших комков земли. Галина Васильевна с Вадиком идут быстро, и я стараюсь успеть за ними и не упасть.

Около школы стоят корыта, наполненные водой, и толпится большое количество людей, по очереди берущих небольшую палку, к концу которой примотана тряпка, чтобы мыть обувь. Из корыт плещется мутная вода и подойти к ним, чтобы не обрызгаться, трудно.

Мы еле-еле смогли пробраться к мойке обуви, и я тоже повозила грязной тряпкой по черной лакировке новеньких туфель. От этого стало только хуже. Я немного потопала, чтобы комья грязи отпали, но кто-то уже взял меня за руку и потащил в строй.

Народу очень и очень много, из-за шума и толкучки ничего нельзя понять. В здание школы почему-то никого не пускают, все долго ждут, толкаются и строятся на улице.

Галину Васильевну и других родителей оттеснили от нас с Вадиком, но мы стараемся держаться рядом, чтобы не потеряться в толпе. Растерянный Вадик еле держит букет высоких и тяжелых торжественных тёмно-малиновых цветов, которые его мама называет гладиолусами. Эти цветы кажутся больше него самого. Хорошо, что мои волшебные пожарники совсем нетяжелые, хотя держать их тоже надоело, руки устали и стали мокрыми. Наши букеты приходится оберегать от того, чтобы их не сломали и не помяли в гудящей толпе.

Кто-то постоянно хватает меня за руку и переставляет с места на место. Наконец, мне в пару досталась щекастая девочка, Вадика поставили в этом же строю, но чуть подальше и вся толпа потекла в сторону школьной двери. Народу так много, что в двери образовался затор и дальше, кроме высоких спин, я уже ничего не вижу. На мои лаковые туфли постоянно наступают, а в спину толкают.

Река из детей затекла в здание, и дальше продолжила двигаться уже только по ей понятному руслу. Я прижала свои нежные пожарники к груди, рука девочки из пары оторвалась от моей и нас медленно понесло куда-то дальше по очень узкому коридорчику без окон.

Толпа привела в большой зал, на высоко расположенных окнах которого висят сетки. Хорошо, что, хотя бы стало светло и немного посвободнее.

Но тут, нас снова стали строить, потому что в ходе движения все дети опять перемешались между собой. Теперь из нас формировали колонны вдоль стен: уже не по два человека, а по шесть и ставили вдоль стены в глубину зала. Я нашла Вадика и щекастую девочку и нас поставили рядом.

Всё это время громко играет музыка, которая не даёт возможности услышать стоящих рядом. Когда я шла в школу, то думала, что в ней все сидят за партами и учатся читать и писать. Вместо этого я попала в толпу незнакомых людей и не знаю, когда это закончится, как нас найдет Галина Васильевна и выведет с Вадиком отсюда, ведь её мы уже давно потеряли.

Музыка резко стихла, женщина, стоящая около нашей колонны, велела всем замолчать. Я стою в третьем ряду и что происходит впереди из-за маленького роста не вижу.

В середину зала друг за другом выходили женщины и мужчины и поздравляли с началом учебного года, они что-то долго и скучно говорили, но я перестала их слушать, так как очень устала стоять в душной толпе, мне хочется домой, или хотя бы присесть, лаковые туфли сдавили ноги, заболела голова. Интересно сколько ещё нужно здесь стоять?

— Тебя как зовут? Шепотом спросила румяная соседка.

— Лиана, а тебя?

— Не ври, таких имен не бывает.

— Вот, и бывает.

Женщина шикнула на нас, чтобы мы не болтали, но через некоторое время девочка, пристально не по-доброму, оглядев мой нежный букетик снова стала приставать ко мне.

— Это, что за цветы у тебя? С такими, в школу не ходят! — задиристо прошептала она.

Я посмотрела на её букет. Розовощекая гордо подняла свой нос и поправила лепестки у крупноголовых бордовых цветов.

— Вот с такими ходят! С георгинами или гладиолусами!

— А у меня — пожарники, гордо заявила я, хотя её букет явно был красивее наряднее и пышнее.

— Какие — такие пожарники?

Женщина снова строго посмотрела на нас, велев замолчать.

Мне же стало очень обидно, что мои волшебные нежные цветочки не достойны быть на празднике и я зашипела в ответ, что это её георгины обычные глупые, красные цветы с большими переросшими головами. У её уродцев такие большие головы, что они не могут их держать самостоятельно и скоро отвалятся. Зато у моих же — есть настоящие пожарные шлемы, и своё предназначение.

Я гордо поднесла к носу задаваки цветок и показала, как двигается шапочка у моего верного друга волшебного пожарного.

Я бы ещё много чего сказала этой девчонке, но нам снова сделали замечание, и я замолчала.

Мне стало грустно и окончательно испортилось настроение. Я посмотрела по сторонам, в нашей колонне почти у всех ребят были букеты гладиолусов и большеголовые георгины. Ну и что, зато пожарники у меня одной. Мне захотелось унести их обратно с собой в наше общежитие, защитив от противных задавак.

Но тут, вдруг, на мою радость мучительный праздник, который назвали торжественной линейкой, закончился, снова включили громкую музыку и нас стали выводить из зала. Обратно толпа была меньше потому, что, сначала разрешили выйти первоклассникам. На выходе женщины собирали у детей цветы, и кто-то взял у меня из рук и мой нежный букетик, с которым я уже передумала расставаться. Я не успела опомниться, как пройдя сквозь узкий темный коридор без окон, мы оказались в светлом классе, в котором мне предстоит учиться.

Мы хотели сесть вместе с Вадиком, но его отсадили от меня подальше. Только сейчас я заметила Генку Ахметзянова, с которым ходила в детский сад. Мне велели сидеть вместе с ним.

Женщина, усадившая нас за парты, сказала, что её зовут Клавдия Александровна и она будет нашей учительницей. Она стала рассказывать, как нужно вести себя в школе, и я вдруг остро-остро поняла, что весь этот трудный и неприятный день — это только начало, и мне придется много-много лет ходить сюда вместе с краснощекой девчонкой и Генкой.

От осознания того, что вернуться в мою прошлую жизнь уже нельзя, я больше ничего уже не слышала, и не хотела слышать. После урока Галина Васильевна забрала нас с Вадиком и привела в общежитие, где меня ждала мама.

В память о маме, о первом школьном дне, о тех цветах, что она сорвала для меня на клумбе училища, я написала стихотворение.

---

В ТОМ СЕНТЯБРЕ

В том сентябре, что неизвестностью страшил,

И в память отпечатался невольно,

Срывала мама с клумбы аконит

В букетик собирая своевольно.

В том сентябре, огромный шумный мир

Делил часы с минутами на доли,

И я сжимала бело — синий аконит,

И он в ответ мне целовал ладони.

В том сентябре мне не было восьми,

И в воздухе громадные драконы,

Крылами шумными всё превращали в миф:

Фантазии и нежные бутоны.

В том сентябре за школьными дверьми

Надрывно грохотали микрофоны,

И мой букет — простецкий аконит, и я —

Как белые вороны.

В том сентябре: между пустых страниц,

Под деревом с застенчивостью кроны,

Ловили новый непреклонный миг

Надолго вышедший из дома.

В том сентябре писали в чистовик,

Судьбы непредсказуемой законы,

И с окаёмкой бело-синий аконит,

Как царь — трава всё помнится сквозь годы.

В том сентябре он к памяти пришит,

На верхней и высокой ноте,

И шлемики бескрайней синевы

Как электроды в личном хронотопе.

Несмотря на то, что мама не смогла отвести меня в первый день в школу, она долго-долго жалела меня и зимой возила на санках учиться, закрывая одеялом, чтобы я не замёрзла и ещё немного поспала в дороге.

Уроков в первых классах было мало, и отвезя меня, она через несколько часов возвращалась за мной снова.

Я НА МАТЕМАТИКУ!

Еду я на саночках, в теплом полушубке,

А в портфеле яблочко, ручки, и рисунки.

На дороге ямочки. Снежинки, как колючки,

Мне в лицо впиваются «яичные скорлупки».

Мамочка за лямочки тащит в школу саночки.

Тёмные холодные кривые переулки,

Словно истуканами из сказочки про Панночку,

Ветками могучими тянут ко мне руки.

Еду я румяная. Сонно утро раннее,

Снег лежит на шапочке, под одеялком — валенки.

Улучу минуточку и закрою глазоньки,

Пусть несутся саночки. Я — на математику!

---

РАБОТА В УЧИЛИЩЕ. СОРТИРОВКА. МОЛОДОСТЬ. СВОБОДА

Надо сказать, что диплом мама получила в 1977 году, а не в 1970 (поэтому я не разместила его в книге в период, когда она фактически закончила образовательный процесс (большую часть образования она получила в юности).

Когда она девчонкой в последний день сделала дипломную работу (грандиозный макет села Шушенского, с вождём российского пролетариата Владимиром Ильичом Лениным, чудным костерком из веточек — Ленин у костра), и принесла сдавать, преподаватель не поверила ей, что такую чудесную работу можно сделать так быстро, т.к. на протяжении подготовки этого макета, преподаватель не видела этапов его изготовления и поэтому поставила двойку. Маму это очень обидело, случился конфликт, и она ушла. Позже преподаватели звали её прийти в училище, пересдать, но она этого не сделала, т.к. считала, что её обидели незаслуженно.

Мама рассказывала мне о пережитых чувствах, как ей было плохо. В г. Серов вызвали отца Петухова Александра Фёдоровича, он приехал и ждал у своей сестры Нины Фёдоровны в доме, где была 200-тая аптека, чтобы выяснить, что случилось. Юная мама стояла с моим будущим отцом около дома и всё не решалась войти. Особенно её смущало осуждение тёти Нины Бакуниной (сестры её отца). Этот момент принёс ей очень тяжелые переживания, незаслуженной обиды, душевного волнения, как будто она сделала что-то очень постыдное. Даже по прошествии большого времени она с горечью вспоминала этот момент.

В училище тогда она не вернулась. Позже она вышла замуж, родила ребенка.