Бесплатный фрагмент - Пушкин

Предисловие

Книга посвящена сложным и спорным вопросам жизни и творчества Пушкина, обсуждение которых требовало выхода за пределы их непосредственной проблематики — в историю литературной жизни, историю литературы, историю. Для того чтобы решить эти вопросы «окончательно», потребуется значительно больше достоверных источников, чем имеется сейчас в нашем распоряжении. Гипотезы, которые представлялись нам более обоснованными, чем другие, отличаются от этих других только тем, что позволяют охватить большее количество твердо установленных фактов. Выдержавшие критическую проверку показания источников, сколь бы «противоречивыми» или, так сказать, неудобными, «случайными», «лишними» ни казались некоторые из них на первый взгляд, всегда принимались нами как необходимые элементы общей картины.

Все ранее опубликованные статьи заново просмотрены и печатаются, как правило, с поправками и дополнениями. Сведения об их первых публикациях приводятся в пристатейных сносках.

Пушкин и 1812 год: лицейские стихотворения

В 1812 г. Пушкин впервые соприкоснулся с пространством большой истории, впервые ощутил ее могущество и хрупкость привычного мироустройства. Выяснилось, что устоявшаяся картина мира может быть опрокинута, и тогда понадобятся серьезные сознательные усилия для того, чтобы ее восстановить, а вместе с тем в той или иной степени уточнить, пересмотреть, пересоздать. Европейская история, культура, политика и политическая мифология открылись как длящиеся в той непредсказуемости, которая впервые со всей определенностью обозначила себя в революции. Впервые подвергся испытанию пушкинский европеизм: в 1812 году Европа неожиданно явилась ему (как и его кругу и его сословию) как источник смертельной опасности.

Поскольку отринуть культурный европеизм русская аристократия не могла уже потому, что он был основой ее мироощущения, современникам наполеоновских войн и, в частности, пушкинскому поколению, пришлось решать сложную задачу смыслового разделения европейской культуры, европейской войны и европейской революции. Первая сохранила свое значение в традиционном контексте идей просвещения или образованности как некий резервуар литературных жанров, философских и политических идей; вторая была осмыслена в аспекте личного духовного падения Наполеона, избравшего зло как средство и цель и бросившего вызов естественному праву и Божественному миропорядку, третья — как угроза нравственная и политическая, как интеллектуальный вызов, как один из вариантов катастрофического будущего, которому возможно и необходимо противостоять.

Тирания Наполеона предстала как прообраз царства Антихриста. Его самоуверенность, хитрость и жестокость внушали страх, часто и негодование, его удачливость ассоциировалась с действиями дьявольских сил, коварных, жестоких и ненавидящих Россию. Эти силы естественным образом осмыслялись в категориях религиозно-мистических (восстание ада, ополчившегося на Свет) и политических (революция и ее последствия, лицемерие европейских политиков, подталкивающих Наполеона к войне с русскими и проч.). Вместе с тем, эти восставшие на Россию силы были силами объединенной Европы, ср.: «Наполеон к собственным силам своим успел хитростями, угрозами и обольщениями присовокупить силы всех почти европейских <…> держав. Все почти они, увлеченные обстоятельствами, неожиданно пристали к Наполеону; дали по требованию его не только войска, деньги и военные снаряды, но и все способы земель своих, и самое управление ими предали его самовластию» (Ахшарумов 1813, 4); ср.: «Давно ль народы Европы, изощрявшие орудия свои вредить нам, ополчались против нашего незлобия, правоты, бескорыстия и прямодушия? <…> Давно ли буйное море в гневном приливе своем воздвизавшееся бурями страстей, разливало в благословенном Отечестве страх и отчаяние?» (Антоний 1814, 3). Чудесное преображение отчаяния в надежду, поражения в победу осмыслялось в провиденциальном ключе: «Расстояние и пространство земли — краткое течение времени, заключавшее в себе происшествия, кои веками бы должны быть приготовлены и веками приведены в исполнение — мгновенное преобразование участи многих государств — соединение сил целой Европы под предводительством счастливейшего и дерзостнейшего и (до сего) искуснейшего полководца наших времен, — обращенные без объявления войны на Державу, почти обезоружившуюся и лишенную всякой чужестранной подпоры — все сии необычайные обстоятельства убеждать должны тленное человечество, в той истине, что они предначертаны были неисповедимостию и премудростию Того, Который свыше всем управляет. Он карает злодеев и забывающихся счастливцев в самом верхе их могущества, и милует тех, кои спасения не столько от сил своих, сколько от милосердия Его ожидают. Сей вышний и праведный Судия хотел избрать гнуснейшего из людей для большего уничижения и наказания рода человеческого. Европа представляла Содом и Гомор, а Наполеон пламя, все пожирающее. То же премудрое Провидение избрало и. руку благочестиваго, кроткого Александра Первого для осушения слез толикого числа нещастных, для возвращения всякому своего и для восстановления всюду спокойствия, благоденствия и независимости» (Булгаков 1814, II — III). В том же источнике события 1812 года приравниваются к всемирному потопу, а пылающая Москва — к Ноеву ковчегу: «Позднейшее потомство будет говорить о 1812 годе, как мы теперь говорим о всемирном потопе. Тогда окруженный водою ковчег спас Ноеву семью; здесь же объятая пламенем Москва спасает наводненную, так сказать, злодеяниями, безбожием и ужасными бедствиями Европу» (Булгаков 1814, III). В самом одиночестве России перед лицом объединенных сил неприятеля усматривали благое действие Промысла, напр.: «Благодарение Всевышнему, что Россия должна была одна противоборствовать своим врагам. Она могла найти в самой себе все нужные силы и пособия к отражению врага. Ничто ей не препятствовало в ее действиях; она могла избрать план войны и следовать оному с твердостию без всяких посторонних влияний. — Силы всея Европы не страшны народу, любящему веру, отечество и преданному Государям своим» (Чуйкевич 1813, 3). Поскольку же «силы всей Европы», этого объятого всепожирающим пламенем нового Содома, уничтожавшегося Наполеоном, отождествлялись с инфернальным воинством, вырвавшемся на свободу, Отечественная война воспринималась как опыт победоносного противостояния аду, русский император — как исполнитель воли Промысла, русский народ — как народ, устоявший в испытаниях потому, что сохранил верность Богу, царю и отечеству. Победа России в войне с объединенной Европой вызвала патриотический подъем, который быстро дополнился ожиданием политических реформ, а поскольку они не последовали, наступило время разочарований и оформления оппозиционных настроений и кружков. По мере того, как эти настроения усиливались, Священный союз европейских государей терял расположение русской литературной молодежи, а русская поэзия занялась пересмотром наполеоновской темы.

Особую роль в этом процессе сыграл Пушкин. В оде «Вольность» (1819) он утверждал, что бесславный конец Наполеона — урок его победителям, на конгрессе в Ахене заявившим о своем намерении противодействовать распространению революционных идей в Европе (см. об этом подробнее: Ивинский 2006; Ивинский 2011; другая интерпретация и датировка оды: Томашевский 1956, 142—172), в элегии «Наполеон» (1821) — о том, что им «указана» «миру» «вечная свобода», в послании «К морю» (1824) — о том, что она ушла из мира вместе с Наполеоном, как вместе с Байроном умерла свобода творчества. Одновременно с пересмотром трактовки наполеоновской эпохи формировалось новое видение национальной истории, опиравшееся на идеологию «Истории государства российского» Н. М. Карамзина, и прежде всего на идею неограниченной монархии, органически присущую русской цивилизации, и на представление о глубоко обоснованном исторически конфликте России и Запада; в случае Пушкина этот процесс в основном завершился к середине 1820-х гг., т.е. ко времени создания первой редакции трагедии «Борис Годунов». В дальнейшем наполеоновская тема все меньше привлекает внимание поэта, а национально-государственная все чаще, время от времени выдвигаясь на первый план, как в «Рославлеве» и стихотворениях «Клеветникам России», «Бородинская годовщина», «Перед гробницею святой», «Полководец», непосредственно связанных с темой 1812 года.

В данной работе мы ограничимся кратким разбором содержания, основных форм смыслового взаимодействия, а также литературных контекстов четырех наиболее ранних стихотворений Пушкина, посвященных событиям 1812—1815 гг. Это «Воспоминания в Царском Селе» (Пушкин 1815), «Наполеон на Эльбе» (Пушкин 1815а), «На возвращение государя императора из Парижа в 1815 году» (Пушкин 1817), «Принцу Оранскому» (при жизни автора не печаталось; впервые, под названием «К принцу Оранскому»: Посм., 9, 342—343). Наша цель — не столько пересмотр устоявшихся представлений об этих произведениях, сколько их уточнение и конкретизация; вместе с тем мы не считаем себя в полной мере связанными существующими интерпретациями, которые в данной работе специально не обсуждаем (это тема отдельного экскурса), и пытаемся исходить из самих пушкинских текстов, не навязывая им заранее никакой идеологической нагрузки и рассматривая только те интерпретационные возможности, которые не противоречат принципиально их содержанию, их восприятию современниками и их литературному контексту.

«Воспоминания в Царском Селе»

Первая часть — ночной пейзаж с его традиционными атрибутами: 1) сон, объемлющий «небеса», «дол и рощи»; 2) «тишина», в которую погружены эти же «дол и рощи» (земное) и, вместе с тем, «луна» (небесное); данный мотив усилен тавтологией («безмолвная тишина»; далее будут еще «безмолвные чертоги») и тут же ослаблен упоминанием о «ручье», который в этом общем безмолвии все же «чуть слышится»; ниже упоминаются «водопады», стекающие «с холмов кремнистых», но при этом озеро остается «тихим», и эту тишину лишь подчеркивает «плеск» «наяд»; 3) лунный свет, «сребристый» и «белый»; 4) деревья, с которыми в текст входит мотив времени-возраста: старые липы, тополь, «младая ива»; 5) лилия, знак царственной власти; 6) дворцы, напоминающие о величии «земных богов» и устремленные к небесам.

Небесное (потустороннее) и земное, настоящее и прошедшее, безмолвное и обретающее слабый звук в тишине связываются с темой «Российской Минервы», и на первый план выдвигается заявленная в заглавии тема: воспоминания; начинается вторая часть пьесы. Эти воспоминания 1) окрашиваются в тона сожаления о Екатерине II, с царствованием которой ассоциируется мотивы военных побед, величия, славы и тишины, бессмертия, восхищения; 2) конкретизируются упоминаниями имен полководцев (Орлов, Румянцев, Суворов) и поэтов (Петров, Державин); 3) группируются вокруг Кагульского обелиска, возведенного на земле, и Чесменской колонны, возведенной в центре Большого пруда Екатерининского парка; 4) связываются с мотивами «безмолвия», нарушаемого лишь ветром, «думы», «родины», исторической памяти и быстротечности времени («и ты промчался, незабвенный»). Третья часть посвящена «новому веку», «новым браням», новым «ужасам военным». Здесь появляются неназванный, но легко узнаваемый Наполеон, «царь» «неукротимый», «венчанный» «коварством» и «дерзостью», «вселенной бич» и «тиран», «надменный», «гордый», «неистовый» и «сильный в боях», и его «дерзновенное» воинство, не знающее «препон», сеющее смерть и разрушение. Наполеону и его армии противостоят «сыны России», «стар и млад», готовые к смерти «за веру, за царя», жаждущие мести и обретающие славу на бородинском поле, и «воитель поседелый» (князь М. И. Голенищев-Кутузов). Господь отсрочил падение Наполеона и позволил ему занять Москву, «увенчав» его «последним лучем». Москва и ее гибель — тема четвертой части. Вновь ненадолго возникает тема воспоминаний, но они уже не исторические, а личные — о беспечном детстве в Москве, не знавшем «горестей». Резкий переход: теперь этот памятный «детский» мир Москвы погиб: его уничтожил «пламень», он превращен в руины, больше нет дворцов, садов с миртами и липами, тенистых рощ, только «прах», «угли», «пепел»; исчезло «веселье», Москва теперь — обитель уныния, молчания, смерти; сожалея о Москве, поэт сожалеет и том, что не отомстил и не умер в бою. Пятая часть: разгром наполеоновской армии., который должен «утешить» Москву. Над «пришлецом» «отяготела» «десница» Творца, «галлы» бегут, не решаясь оглянуться, их окружила «тьма ночная», их кровь течет реками по снегам, их участь — смерть от голода и русского меча; те, кого так «трепетали» народы Европы, в могилах, тот, кому покровительствовали фортуна и языческая богиня войны и кто, обуян гордыней, отринул веру, правду, закон и исчез, как исчезает утром страшное сновидение. Русские заняли Париж, настало время мести. Шестая часть — панегирик Александру I. Он остановил месть, он принес врагу спасенье, а «земле» — мир; его величие заставляет вспомнить о Екатерине II («рамка», возвращающая к началу второй части пьесы) и мечтать о вдохновении: поющий царя поэт, будь одарен Аполлоном, обрел бы «гармонию небесною» и бессмертие. Финал: обращение к «вдохновенному» «Скальду России», воспевшему русское воинство, воспеть Александра и вновь тронуть сердца (еще одна «рамка», отсылающая ко второй части).

«Наполеон на Эльбе»

Пейзажное вступление: последние лучи заходящего солнца «догорают» в море; на земле «тишина», уныние и вечерний «мрак», сменяющийся ночною тьмой, туман; «дикая скала». Наполеон в одиночестве размышляет о прошлом и строит планы на будущее; «мрачной Эльбе» соответствуют его «мрачные» и «мятежные» размышления; они состоят из трех частей. Первая: вокруг него все объято сном, он мечтает о пробуждении «покорной волны», которая должна «помчать» его к берегам Франции, где его встретят верные ему войска, и он вновь поведет их в бой; вновь прольется кровь, «галлы» вновь изведают победу и славу, вновь «троны» будут низвергнуты «в прах» и сокрушен «Европы щит», Священный союз государей. Вторая: он рассуждает о «счастии», его «злобном обольстителе», ныне ему изменившем, а некогда хранившем и приведшем к трону; о народах, еще недавно с робостью склонявших перед ним «знамена чести» и даривших ему свою свободу; о славе, осенявшей его крылом; о мщении, поразившем его как громом в Москве, когда русский царь двинул против него свои победоносные войска и восстановил на земле мир, угодный небесам; и вот он один, в позорном заточении, ему напрасно чудятся звуки битвы, его щит разбит, забытый меч тускнеет, брошен на землю. Третья, перекликающаяся с первой и усиливающая ее тему: он вновь мечтает о реванше, он верит, что близок час его торжества, что он поднимет мятеж, вернет себе грозный трон, чтобы повергнуть Европу в прах и царствовать «на гробах». Финал: Наполеон молчит; пейзаж отсылает к началу пьесы (вновь упоминаются ночная мрачная тьма, туман, мгла, луна / месяц; вариация: там в море отражались последние лучи солнца, здесь — свет «восточной звезды»); в этой тьме появляется корабль, который унесет Наполеона во Францию; упоминаются «законные цари», бегущие прочь; пейзажная тема интерпретируется аллегорически: тьма, сменившая погасший день и «сокрывшая» «лицо зари», тишина над бездной, мрачные небеса, еще скрывают жребий «хищника», но уже предвещают ему погибель.

«На возвращение государя императора из Парижа в 1815 году».

«Предложение темы» задает основные смысловые противопоставления (земля — небо, мрак — свет, война — мир, труба — лира): вражда народов прекратилась, более нет сражений на мрачной земле и не звучат военные трубы; с небес опускается светлый мир. Первая часть посвящена царю и испытаниям наполеоновских войн, вторая — поэту, который не смог принять в них участия, третья — вновь царю, спасшему Россию и Европу и заключившему мир, четвертая — будущему. 1) Русский царь достигает своей цели: напрасно дерзкий исполин с его воинством пытались завоевать родину, они «летели» навстречу гибели; в дыму горящей Москвы блеснул огненный меч, венец «губителя» померк и звезда его погасла во мгле вечности; он содрогнулся: судьба отступилась от него; он обратился в бегство, преследуемый местью; он утратил свой трон и вновь восстал, и вновь пал. Храброму царю благодарность и хвала: когда вражеские полки приблизились, он поклялся пред алтарем Всевышнего защитить свою страну от ига; русские вняли ему и поспешили за ним, готовые умереть, и стали перед врагом грозной твердыней. Началась битва, и понеслись вперед ратники, простившись с родными и друг с другом, чтобы погибнуть в бою за свободу в объятьях смерти. 2) Поэт о себе: он беспечно рос вдалеке от сражений, под царской защитой, но сражаться за царя судьба ему не позволила; он видел, как на битвы отправлялись полки и спешил за ними воображением, но не стал свидетелем великих событий, не пролил крови врагов, не погиб пред царем, осененный крылами славы. 3) Царь, обретя величие и бессмертие, «устремился» на врага, и падшие народы Европы, приподняв главы свои из могил, не верили своей свободе и спрашивали друг друга о том смелом, кто восстал на севере «в громах» и освободил их. Освобожденная Европа преклонила перед царем главу и обняла его колени; мятежная власть исчезла перед ним. Теперь он вернулся в отечество, и оно озарилось восторгом. Прямое обращение к царю: взгляни, всюду радостные любящие тебя лица; слушай: повсюду звучат крики веселья, все шумит, все торжествует, и ты, о русский бог, среди своего народа; тебя встречают твои полки, и старик, забывая век Екатерины, взирает на тебя; оставь же, о царь, меч и доспехи и, сокрушив войны, установи мир и тишину во вселенной. 4) Настанут времена покоя, боевые шлемы будут ржаветь и стрелы останутся в колчанах; крестьяне вернутся к труду, по свободному океану понесутся торговые суда, новые поколения, вспоминая воинственных предков, с досадой предадутся праздности, собираясь иногда послушать рассказы старца о минувшей войне, который живит в своих рассказах славу прошлых лет и благословит царя.

«Принцу Оранскому»

1) прекращаются войны и отступает смерть; цари учредили мир в Европе; Наполеон, сумевший освободиться, вновь пленен. Он увидел горящую Москву и был низвержен; Александр Благословенный осенил его своею милостью, но он вновь явился, окружен мглой и питаясь изменой, чтобы воздвигнуть из небытия свой трон, и пал, отвергнутый вселенной; и вот прекращаются войны и отступает смерть. 2) Хвала тебе, юный герой! ты с герцогом Веллингтоном сражался под Ватерлоо и мстил за королевские лилии. 3) Первое лицо уступает место третьему (риторический прием, подчеркивающий эмоциональную ангажированность автора): пред ним войска мятежников, за ним окровавленные щиты соратников, он во мгле сражения летел грозой, распространяя блеск славы; он пролил свою кровь и на нем просияла рана чести; любовь, его увенчай: он отомстил.

***

Наш краткий пересказ содержания четырех стихотворений, не претендующий на воссоздание всей полноты их смысла и лишь в первом приближении проясняющий их композицию, позволяет, тем не менее, сделать некоторые заключения более общего характера.

Эти стихотворения образуют некоторое несомненное смысловое единство, составные части которого связаны не так, как части одного произведения, и не так, как стихотворения, образующие цикл: мы имеем дело со связями одновременно стабильными и неустойчивыми, сильными и слабыми.

Они слабые, поскольку Пушкин не рассматривал возможность непосредственной консолидации этих смыслов: он не перепечатывал эти четыре пьесы в своих собраниях, оставив их «позади», в той части своего литературного наследия, которая как бы уступила времени, быстро утратив актуальность в контексте формирования пушкинской литературной личности и культурной биографии.

Они сильные, поскольку именно эта их своеобразная выключенность из «мейнстрима» литературной биографии Пушкина обусловила их резкую отмеченность, причем отмеченность именно как группы текстов, связанных друг с другом как единой темой, так и сходной литературно-бытовой мотивацией: в трех случаях из четырех мотивация творчества была внешней: «Воспоминания в Царском Селе» были написаны по совету А. И. Галича для лицейского экзамена, «На возвращение государя императора из Парижа в 1815 году» — по предложению И. И. Мартынова, «Принцу Оранскому» — по просьбе Ю. А. Нелединского-Мелецкого, и только «Наполеон на Эльбе» создавался по собственной инициативе поэта, что не помешало ему рассматривать данную пьесу в одном ряду с «заказными»: в только что упомянутом пушкинском списке его произведений «Наполеон на Эльбе», «Воспоминания в Царском Селе» и «Принцу Оранскому» открывают раздел лирических стихотворений (РП, 225). Вместе с тем, именно эти стихотворения принесли Пушкину первую литературную известность. В первую очередь это относится к «Воспоминаниям в Царском Селе», успех которых, как обычно считается, и побудил Мартынова и Нелединского обратиться к Пушкину со своими литературными предложениями. «Воспоминания в Селе» и «Наполеон на Эльбе» были перепечатаны в «Собрании образцовых русских сочинений и переводов в стихах» (Пушкин 1817а; Пушкин 1822; Пушкин 1816; Пушкин 1822а).

Не менее существенно, что все данные произведения создавались на протяжении небольшого временного отрезка, но при этом выстраиваются в определенный ряд, отражающий общую последовательность исторических событий. «Воспоминания в Царском Селе» (сентябрь — декабрь 1814 г [Пушкин 2, 1, 613]): вторжение французских войск, их жестокость, отступление русских; сражение при Бородине; оставление Москвы и занятие ее неприятелем, пожар Москвы; отступление Наполеона и изгнание его за пределы России, гибель его армии; занятие русскими войсками Парижа и благородство победителей. «Наполеон на Эльбе» (апрель — май 1815 г. [Пушкин 2, 1, 637]): победы, одержанные Наполеоном (суммарная характеристика) и узурпация им власти во Франции (занятие «трона»); взятие Москвы и поражение, заточение на Эльбе и бегство. «На возвращение Государя Императора из Парижа в 1815 году» (ноябрь 1815 г. [Пушкин 2, 1, 647]): здесь кратко перечисляются основные факты — начало войны 1812 года, пожар Москвы, падение Наполеона, его бегство с острова Эльба, 100 дней и поражение в битве при Ватерлоо; далее говорится о «клятве» Александра I, упоминаются сражения при Бородино и при Кульме, освобождение Европы. «Принцу Оранскому» (последние числа мая 1816 г. [Пушкин 2, 1, 687]): пожар Москвы, отречение Наполеона, милосердие Александра, сто дней, битва при Ватерлоо, во время которой принц Вильгельм Оранский был ранен, Венский конгресс. Итак, перед нами своеобразная поэтическая хроника событий 1812—1815 гг.

Далее, стихотворения нашей группы взаимодействуют друг с другом на уровне тематических перекличек, параллелей, повторов, переходов, противопоставлений. Укажем основные. «Воспоминания в Царском Селе» связывают с одой «На возвращение Государя Императора из Парижа в 1815 году» темы 1) поэта, который провел детство в Москве, но не успел принять участие в битвах с врагом; 2) воспоминаний о временах Екатерины II; 3) вечернего / ночного пейзажа с общими мотивами тишины и одинокого созерцания. Во всех четырех стихотворениях возникают мотивы Наполеона, Москвы, занятие которой неприятелем стало началом его поражения, и мести. Тема Александра I, отказывающегося от мести во имя всеобщего благоденствия («Воспоминания в Царском Селе», «На возвращение Государя Императора из Парижа в 1815 году»), противопоставлена теме Наполеона, мести жаждущего («Наполеон на Эльбе»), а вместе с тем возвращение Александра — возвращению Наполеона; тема поэта, не сумевшего отомстить врагам, — теме принца Оранского, достойного воина мести.

Еще один аспект соотнесенности этих произведений — их жанровые ассоциации. Все они ориентированы на традицию русской оды (преимущественно «торжественной» и «политической») (ср.: Томашевский 1956, 61, 63; Вацуро 1994, 167—172); все они осложнены другими жанровыми ассоциациями, прежде всего с элегией («Воспоминания в Царском Селе», «Наполеон на Эльбе»), отчасти с балладой («Наполеон на Эльбе») и, в еще меньшей степени, с посланием (прямое обращение к адресату в стихотворении «Принцу Оранскому») и идиллией (тема безмятежного детства в «Воспоминаниях в Царском Селе» и в оде «На возвращение Государя Императора из Парижа в 1815 году»).

Наконец, исключительно важным представляется наличие общего литературного подтекста, который образуют произведения о событиях 1812—1814 гг., создававшиеся до завершения работы Пушкина над своими стихотворениями. Этот с трудом поддающийся обозрению, тем более строгой систематизации, тем более источниковедческому, филологическому, историко-литературному изучению уже в силу своего объема, весьма значительного и в той части материала, который известен по печатным источникам, и в той, которая печати не предавалась и остается если не вовсе неизвестной, то, в существенной своей части, не датированной и даже не атрибутированной (особенно если иметь в виду не только собственно литературное наследие 1812—1815 гг., но и письма, дневники, мемуары, журнальная публицистика, материалы официального характера, проповеди). Это обширный активный «фон», совокупность, возможно, лишь частично выявленных текстов, в пределах которой почти теряет смысл вопрос о т.н. «заимствованиях», но вне которой невозможно рассматривать произведения, нас интересующие. В сущности, это обычная ситуация: каждое литературное произведение «отсылает» ко всем остальным, не противоречащим ему по смыслу и стилю (по принципу сходства) и ко всем тем, с которыми полемизирует на уровне смысла, стиля, жанра (принцип контраста). Но в нашем случае речь идет о ситуации почти уникальной: в произведениях поэтов, представляющий различные литературные группы, а вместе с тем и различные поколения, поэтов с существенно разными литературными репутациями, почти неразличимы их литературные и идеологические разногласия.

Наиболее значительный свод памятников этой литературы, с которым Пушкин имел возможность ознакомиться задолго до начала работы над «Воспоминаниями в Царском Селе», — «Собрание русских стихотворений, относящихся к незабвенному 1812 году» (ССОН) (цензурное разрешение первой части — 13 апреля, второй 8 мая 1814 г.). Это собрание дает не просто ряд источников пушкинских стихотворений (обычно в качестве таковых указываются произведения Г. Р. Державина [Анненков 1855, 97; Никольский 1899, 204—205; Пушкин, 1, 93—95 вт. паг.; Пушкин: Венгеров, 1, 196, 198; Ходасевич 1924, 23—27]; Н. М. Карамзина [Пушкин 2. 1, 617], В. А. Жуковского [Пушкин, 1, 97, 220—221 вт. паг.; Пушкин: Венгеров, 1, 199, 222, 224, 296; Пушкин 2, 1, 637, 648; см. также: Иезуитова 1989, 196—198], К. Н. Батюшкова [Пушкин, 1, 97—98 вт. паг.; Виноградов 1941, 123—124; Благой 1950, 104; Томашевский 1956, 56—63; Пушкин 2, 615] и П. А. Вяземского [Виноградов 1941, 123, 124; Ивинский 1994, 10—15), но целостный образ русской поэзии о 1812 годе, очерчивая ее жанровые и стилистические возможности и приоритеты, ее риторику и поэтику, ее топику. Здесь приведем лишь несколько наиболее показательных параллелей, не пытаясь исчерпать материал.

Александр I

«Герой» (Пушкин 1815, 8); ср.: «Герой в душе миролюбивый» (ССОН, 2, 213 [Н. М. Карамзин]); «С надеждою на Бога шел, / И всех Героев превзошел» (ССОН, 2, 216 [Н. М. Карамзин]); «младый герой» (Вельяшев 1814, 29), «Герой великодушный» (Вельяшев 1814, 30); «Герой, увенчанный во бранех» (Вельяшев 1814, 36); «Но Царь наш, наш Герой, в смирении велик» (ССОН, 2, 222 [Ф. Ф. Кокошкин]); у него «геройский лик» (ГК 1814, 6); ср. еще: «Всех героев превышая, / Чудеса свершил един» (Вельяшев 1814, 32); «великий Вождь Героев» (ССОН, 1, 111 [Ф. Ф. Иванов]); «Сонм Героев, подвизайся! / Александр предводит вас» (ССОН, 2, 52 [А. Писарев]); основной атрибут героического — отвага: он «храбрый Царь» (Пушкин 1817, 25); ср.: «Бесстрашно правил Он рулем» (ССОН, 1, 155).

«Полнощи Царь младой» (Пушкин 1816, 266); ср.: «Полночных стран Царя» (ССОН, 2, 186 [П. И. Голенищев-Кутузов]); «Царь Севера» (ССОН, 1, 216 [Д. П. Глебов]); «Царь Севера, Отец народный» (ССОН, 2, 156 [Г. Р. Державин]); «Царь Полнощный» (ССОН, 2, 196 [П. И. Голенищев-Кутузов]); «Севера Властитель» (ССОН, 2, 175 [Н. П. Николев]); «Царь Севера и Царь сердец» (ССОН, 2,187 [П. И. Голенищев-Кутузов]); указания на молодость Александра более редки; см. однако: «Избранный от Небес, младый прекрасный Царь!» (ССОН, 2, 184 [П. А. Корсаков]); многочисленны упоминания о России: «Руской Царь» (Пушкин 1817, 26, 28); ср.: «ЦАРЬ Россов» (ГК 1814, 6); «Царь Россов» (Вельяшев 1814, 30), «Царь Россов» (ССОН, 1, 31), «Царь Россов» (ССОН, 2, 186, 187, 189 [П. И. Голенищев-Кутузов]), «Россов Царь» (ССОН, 1, 65 [Д. И. Хвостов]), «Российских стран Владетель» (ССОН, 2, 223 [Н. Овдулин]); ср. еще: «Бог Руской в благостях велик! / В пути с Царем он Руским будет, / Нигде Его не позабудет!» (ССОН, 2, 26 [С. Г.]); «Царь наш» (Пушкин 1817, 27). Царь Севера исполняет высшую волю, ср. напр.: «Народ, ослепленный счастием оружия своего, познал наконец крепкую и высокую руку Божию, по нас поборающую. — Познал в Повелителе Севера дух премудрости и разума, дух совета и крепости, и чувствуя суетность советов своих, преклонил гордую выю пред великим во владыках земных Александром. — Познал, до какого степени простирается твердость и мужество Россов, бесстрашно на все опасности и на самую смерть устремляющихся; и исполненный удивления, почел верхом славы своей, приобрести дружбу столь славного и храброго народа. — В надмении своем некогда рек он: пойду, сокрушу твердыни их, опустошу селения, рассыплю грады и господствовати будет на них рука моя: но наконец уязвленный и пораженный признал, что Монарху Россов, обладающему полусветом, достоит еще распространить владычество свое и господствовати над чуждыми языки» (Августин 1812, 3).

Он воин и полководец: «Ты двигнул ополченья» (Пушкин 1816, 266); ср.: «Сам Александр грядет с полками!» (ССОН, 1, 220 [Ап. Нестеров]); достигающий «славной цели» (Пушкин 1817, 25), т.е. жестоко отражающий врага («и гибель вслед пошла кровавым знаменам» [Пушкин 1816, 266]).

Побеждая врагов, царь «несет врагу не гибель — но спасенье» (Пушкин 1815, 8); ср.: «Когда врагам, уже смиренным, / Твоею славой удивленным, / Вещал ты в благости: мир вам! / Когда с любовью восхищенной, / Дотоле чуждой их сердцам, / Они в сей час благословенной, / Внимая Ангельскую речь, / Лобзали Твой победный меч; // Когда, их чувством умиленный, / Оливой, пальмой осененный, / Среди народа и Вождей, / На месте, обагренном кровью / Невиннейшего из Царей, / Ты с чистой Верою, любовью / Молясь, колена преклонил / И Бога гнева укротил» и далее (ССОН, 2, 215 [Н. М. Карамзин]); «С престола, буйством вознесенна, / Низверг Он изверга стремглав; / Крамолу поразил строптиву, / И мирную вознес оливу / К спасенью всех земных / Держав. // Средь страха и среди сомненья / Пав к Александровым стопам, / Ждала столица Галлов мщенья / За бедства, нанесенны нам; / Но в нем зрит милость воплощенну, / К прощенью, к жалости склоненну / Покорством пленницы своей; / Зрит руку, в бранну непогоду / От давних, тяжких уз свободу / Дарующу с пощадой ей» (ССОН, 2, 204—205 [В. В. Капнист]); «К ним Александр предстал не так, как Истребитель, / несущий за собой все ужасы войны, / А так, как света примиритель» (Вельяшев 1814, 28); «Прочь от нас вражда и мщенье! / Милосердья Царь пример; / Он врагам дает прощенье, / Мирну длань он к ним простер» (Вельяшев 1814, 33); ср.: «Не ты ли с радостью прощаешь, / Любовью, милостью венчаешь / Геройски славные дела?» (ССОН, 1, 31), «с улыбкой примиренья» (Пушкин 1815, 8), «с оливою златой» (Пушкин 1815, 8) «несет <…> благотворный мир земле» (Пушкин 1815, 8), «мир земле и радость небесам» (Пушкин 1816, 266); ср.: «И мир всеобщий водворит» (ГК 1814, 10); «Еще сражается со злом, / Дать миру мир желая» (ССОН, 1, 135 [И. Попов]); «Освободя народ от сонмища неверных, / За целость чуждых прав Царь Россов меч извлек. / Славнейшее из дел в Его делах примерных, / Он, славой окружен, полкам гордыни рек: / „Или достойный мир, народам всем свобода; / Иль непрерывная кровавая война“» (СООН, 1, 215—216; 2, 104 [Д. П. Глебов]); ср. еще: «Российский Александр, Царя являя свойство / Несет тирану гром, стране его спокойство» (ССОН, 2, 203 [Д. И. Хвостов]); «Гряди, Монарх, наш вождь, спаситель / Будь за Отечество отмститель, / Последний доверши удар! / И Россы к славе вознесутся, / И Царства чуждые спасутся; / Их щастие — Твой будет дар» (ССОН, 2, 173—174 [Н. Ф. Остолопов])»; «Что вижу? после грозной бури / Везде настала тишина! / Из туч открылся свет лазури, / Природа радостна, стройна! / Иль Феб, как будто бы весною, / Лучами, светом, теплотою Рождает зелень и цветы, / Деревья в листья облеклися, / Пернатых песни раздалися, — / Все полно жизни, красоты! // Так солнце красное с Полночи / На Запад Александр грядет, / Открыв померкши Галлов очи, / Им новых дней дарует свет, / Раздоры, брани прекращает, / Отцов семействам возвращает, / Зовет оратаев к полям, / Прямое ставя в том геройство, / Чтоб водворилося спокойство / И щастие по всем местам» (ССОН, 2, 199—200 [П. И. Голенищев-Кутузов]); «Теки, о Исполин! Рази, карай злодейство! / Мир миру славными победами даруй, / И раны сограждан спокойством уврачуй: / Да будет целый мир единое семейство! / Да обнимаются как братия Цари» (ССОН, 1, 130 [А. Ф. Воейков]). Ср. в публицистике: «Не одно освобождение России от нападений сильного врага есть дело Его и Его ратников. Его намерение осчастливить целую Европу, на восстановленном благосостоянии своих соседей основать благосостояние своего Государства» (Потт 1813, 26); «Парижане, почитая, что приспел час казни их за пролитие неповинной крови законного своего Государя, за притеснение соседей своих, за насилия, деланные ими в продолжение многих веков почти всем европейским народам, и наконец за разорение соотечественниками их Москвы, трепетали от ужаса. Но Благословенный Александр пришел наказать их беспримерно, — за зло — добром. За намерение разорить Россию, он пришел избавить Францию от ига тиранского и водворить благоденствие» (Деминский 1814, 19—20); «Враг при сем виде приходит в смятение, обращается в бегство — и скоро исчезает с лица земли Русской: плен и смерть были его сопутниками. Но великодушный победитель и при сем случае явил свое величие: он милует тех, которые дерзали идти против него, и приобретает от них высокопочитание и признательность» (Избраннейшие черты 1814, 21—22).

«Царь-Спаситель» (Пушкин 1817, 27); ср.: «Ты спас царей» (ГК 1814, 7; то же: ССОН, 2, 192); «Царь Россов мир от ига спас» (Вельяшев 1814, 30); «Ты душ Владыка и сердец, / Отечества спаситель!» (ССОН, 1, 155 [И. Попов]); «Гряди, Монарх, наш вождь, спаситель» (ССОН, 2, 173 [Н. Ф. Остолопов]), «Александр Европу спас» (Вельяшев 1814, 32); ср.: «Тобой Европа Огражденна, / Избегнет козней и коварств» (ССОН, 1, 32 [П. И. Голенищев-Кутузов]), «Европы, мира ты спаситель» (Вельяшев 1814, 31), «спаситель света» (Вельяшев 1814, 37); «Вселенная! пади пре Ним: Он твой спаситель!» (Вельяшев 1814, 14; ССОН, 2, 221 [П. А. Вяземский]); «И Росс спасителем ей <Европе> снова / В тебе, Герой! назначен быть!» (ССОН, 1, 124 [П. И. Шаликов]); ср. еще: «Одна дама в Кенигсберге носила на шее золотой медалион с вензелем Александра I и с следующими многозначущими надписями: наверху посланник Божий! а на обороте „се знамение спасения рода человеческого“» (Избраннейшие черты 1814, 31); «Из сего <…> видно, что взятие Парижа имело спасительные следствия для всех и каждого» (Мир Европы 1814, 2, 48).

«Достойный внук Екатерины» (Пушкин 1815, 8); он «величествен» (Пушкин 1817, 27), внушает «восхищение» (Пушкин 1815, 8).

Обретает бессмертие: «О, сколь величествен, бессмертный, Ты явился» (Пушкин 1817, 27); ср.: «Является слава и возвещает, что дела Великого Искупителя народов европейских отверзли ему храм бессмертия» (Вельяшев 1814, 14); «Прими бессмертия венец, / О кроткий Царь и Победитель, / Ты подданных своих Отец, / Европы, мира Ты Спаситель, / Не лестью он тебе сплетен, / Признаньем щастливых Тобою! / Ты в Храм Бессмертья возведен, / Геройской шествуя стезею!» (Вельяшев 1814, 31); «Он пребыл во всяких обстоятельствах равно велик, равно великодушен, и — приобрел бессмертие» (Избраннейшие черты 1814, 5 [первой пагинации]); ср. еще: «Тобой бессмертны россы стали!» (Вельяшев 1814, 32).

Его благодарит Европа:; ср.: «Ах! Для чего ты видеть не могла, / Как побежденные ту руку лобызали / Которая свободу им дала, / И как они в восторге восклицали: / Се Он! Спаситель наш! се Ангел сшел с небес! / Не месть, не брань, но мир и щастье нам принес!» (Вельяшев 1814, 28); ср. еще: «Единодушно свет хвалу ему гласит» (Вельяшев 1814, 30); «Днесь будешь от самих врагов благословен; / Облобызают все Твой скипетр справедливый; / Искорененыя Беллоной насадишь / Повсюды мирты и оливы! / Мир, мир Европе возвратишь!» (ССОН, 1, 148 [А. Х. Востоков]).

Его благодарят подданные: «Ты входишь в древнюю столицу, / Ты лавры с пальмами несешь, / Тебя сретаем как денницу, / Ты в души нам покой лиешь, / Ты мир приносишь вожделенный, / И мир во все сердца вселенный» (ССОН, 2, 1 [П. И. Голенищев-Кутузов]).

Его славят поэты: «да снова стройный глас герою в честь прольется» (Пушкин 1815, 9); ср.: «Да громкие дела прославит, / Ликуя в радости, Парнас» (ГК 1814, 11), воспламеняя сердца: «И струны трепетны посыплют огнь в сердца, / И Ратник молодой вскипит и содрогнется / При звуках бранного Певца» (Пушкин 1815, 9).

Русские

Сражаются «за Веру, за Царя» (Пушкин 1815, 6); ср.: «Возлюбим, верные, друг друга! / Господь вдохнет в нас свыше духа / Умреть за Веру и Царя» (ССОН, 1, 35 [М. И. Невзоров]); «За Веру, за Царя бессловно / Под крепкою твоей рукой / Готов Израиль поголовно / Против врагов идти на бой» (ССОН, 1, 62 [Н. М. Шатров]); «Он видел, как дворянский род / За Веру, за Царя, Народ / Взгорел простерть к оружью длани» (ССОН, 1, 81 [Д. П. Горчаков]); «Смоленский князь с мечом явился, / За Веру, за Царя сразился… / И силу вражью истребил» (ССОН, 1, 203 [Н. М. Кугушев]); «Все муки — радости, все тернии — им розы — / За Веру и Царя поклявшись кровь пролить» (ССОН, 1, 237 [А. Писарев]); «Чего нам ждать? Мы ополчимся! / Допустим ли закон попрать? / За Веру, за Царя сразимся! — / Долг русских — край родной спасать»; в этом же стихотворении тень Петра I призывает сограждан: «Друзья! врагу не покоряйтесь, / За Бога и Царя сражайтесь, / И сердцем презирайте лесть» (ССОН, 2, 7, 11 [И. И. Ламанский]); «За братий, за Царя, за Веру / Блаженство смерть, наград венец» (ССОН, 2, 21); «За Веру нашу, за Царя / Победу, славу, честь найдете» (ССОН, 2, 28); «За души, за Царей, за Веру ополчимся; / Под кровом крыл Твоих врагов не убоимся» (ССОН, 2, 44 [Ф. Н. Глинка]); «С тобой против врага пойдем. / В душе твоей Монарх и Вера» (ССОН, 2, 50); «Подвигнулись на смерть за Веру, Скипетр Царский! <…> О храбры воины! се днесь настал тот час, / В который за Царя, за Веру всяк из Вас / Явит в полях смертей, что мы — славян потомки» (ССОН, 2, 58); ср. еще: «Что сила, если кровь любовью не нагрета, / Что войско с громами без доброго совета? / Коль в сердце у меня Отчизна, Царь и Бог, / Коль пользой только Их дышать и мыслить стану, / <…> От брата-воина заслугой не отстану» (ССОН, 2, 14); «За Бога, Веру и Царя / Все шли на смерть, смерть люту зря» (ССОН, 2, 25); «Помолимся! да Бог услышит / Наш глас в день битвы и средь зол; / Да святость Веры Он защитит, / Российску землю и Престол!» (ССОН, 2, 31); ср. еще: «Только и слышал от него: Прощай, дед! Иду оборонять Веру, Государя, Отечество и остаток дней твоих» (Беседа 1812, 3); «Великий Боже! Ты, Который не оставляешь в напасти своего народа и благословляешь свыше посвященные тебе хоругви, предшествовавшие миролюбивому воинству, за веру, за Царя и за благоденствие Отечества ополчившемуся <…>» (Потт 1813, 6).

Готовы умереть: «Их цель иль победить, иль пасть в пылу сраженья» (Пушкин 1815, 6); ср.: «Гласят: «Среди кровавых боев / Сразимся за Царя-Отца. / Храни себя, а мы душами / За край наш, за тебя пойдем; / Иль будем русскими сынами, / Или все со славою умрем»» (ССОН, 2, 29); «Под вихорь стрел, на ряд мечей, / За смертью иль за славой» (ССОН, 1, 58 [В. А. Жуковский]); « <Россия> народам показала, / Как жизни не щадить, как смерть предпочитать / Ярму железному, цепям позорным рабства» (ССОН, 1, 95 [А. Ф. Воейков]); «Бог увенчает или смертью, иль славой / Потомков славян!» (ССОН, 2, 66 [В. В. Измайлов]); см. еще: «Защитим свою державу: / Лучше смерть, чем в рабстве жить» (ССОН, 2, 228 [Ф. Н. Глинка]); «Молвит Царь — и мы готовы / С ним идти на бой, на смерть; / Если враг грозит суровый, / Нам ли жизнь свою жалеть» (ССОН, 2, 237); «Пусть из ада смерть он мещет; / Победим или умрем!» (ССОН, 2, 3).

Умирают: ср.: «Россия на лице своем изобразила, / Как должно в свете жить и славно умирать» (ССОН, 1, 151); «Кто приобрел себе блестящий столь венец? / Кто умирал когда со славою толикой?» (ССОН, 1, 228 [А. Е. Измайлов]); «Кипит слез русских ток? Смоленский умирает!» (ССОН, 1, 231 [П. А. Корсаков]); о нем же: «Первенец славы в витязях росских, / Чуждым народам щит от тиранства, / Кроткой России столп о оплот, / Пал под ударом острия смерти; / Пал — и убийством смерть возгордилась» (ССОН, 2, 146 [С. А. Ширинский-Шихматов]); «И вы, которые легли на брани сей, / Встречая славну смерть средь Марсовых полей» (ССОН, 1, 106 [А. Х. Востоков]).

Обретают бессмертие: «Вас лавр бессмертия венчает, / Вам воля Вышняго вручает / И жезл судьбы и смертных род» (ССОН, 2, 116 [В. В. Измайлов]); «Их память на земли — бессмертьем процветет» (ССОН, 2, 183 [П. А. Корсаков]); «Друзьям Отечества к бессмертию дорога, / А общему врагу повсюду в тартар путь» (ССОН, 2, 14 [Н. П. Николев]); «Отечество своих Ироев почтит бессмертия венцом» (ССОН, 2, 49 [А. Писарев]); «Им дух россиян ободрился, / Снискав бессмертия венец» (ССОН, 1, 143 [А. Волкова]); ср. еще: «Российский Марафон! село Бородино! / Ты славою славян в бессмертьи заблистаешь / Твоим святым холмам отныне суждено / Вещать: О смертный! стой! Бессмертных попираешь» (ССОН, 1, 122 [Н. Д. Иванчин-Писарев]); «Смоленский князь! тебе хваленье / Пребудет ввек в твоих делах! / Твой лавр — России вожделенье, / Твой сан — бессмертие в веках» (ССОН, 1, 127 [Д. П. Глебов]).

Москва

Руины, прах, пепел, огонь, дым: «И там, где роскошь обитала / В сенистых рощах и садах, / Где мирт благоухал, и липа трепетала, / Там ныне угли, пепел, прах» (Пушкин 1815, 7); ср.: «И там, где роскоши рукою, / Дней мира и трудов плоды, / Пред златоглавою Москвою / Воздвиглись храмы и сады — / Лишь угли, прах и камней горы» (ССОН, 2, 100—101 [К. Н. Батюшков]); «Разрушенну и обагренну / Под пеплом в дыме зрю Москву» (ССОН, 1, 1 [Г. Р. Державин]); «Москва! к тебе я обращаюсь! / Среди развалин содрогаюсь; / Но пепел я лобзаю твой» (ССОН, 1, 199 [Н. М. Кугушев]); «Все вижу вкруг себя покрыто пеплом, прахом / Где трон величия? — где виды красоты? / Все в пламенных волнах исчезло, как мечты. / Где зданья древности? где те чертоги трона, / Откуда слышали народы глас закона?» (ССОН, 2, 69); «Все рушилось… и дом, и храм» (ССОН, 1, 126 [Д. П. Глебов]); «Все пламень истребил» (Пушкин 1815, 7); «Пылала и Москва <…> / Шаталась древними стенами, / И пламень ударял волнами / В багрову раскаленну твердь» (ССОН, 2, 127 [С. А. Ширинский-Шихматов]); «Чертоги пали богачей» (Пушкин 1815, 7); ср.: «Виною, что Москвы священны пали стены…» (ССОН, 2, 165 [Г. А. Окулов]); ср. еще: «Исчезли здания вельможей и Царей» (Пушкин 1815, 7); «Здесь сотнями дома пылают, / Рядами здания горят» (ССОН, 1, 99 [М. Виноградов]); «Меч огненный блеснул за дымною Москвою» (Пушкин 1817, 25); «Средь битв, в дыму, во мгле сгущенной / Пылает меч его священной…» (ССОН, 1, 76); «Земля и небо вдруг пылали, / И огнь и меч в дыму сверкали, / Все рушилось…» (ССОН, 1, 126 [Д. П. Глебов]); ср. еще: «Сквозь дым светило дня, открыв свой путь лучам, / Представило в красе ужасну, грозну сечу! / Сверкают молньями булаты всем навстречу» (ССОН, 2, 60—61); «Колеблется земля, дым черной / Виется клубом вверх, и блеск / Сияющих вершин соборов / Скрывает ясный день от взоров» (ССОН, 1, 66 [И. И. Ламанский]); «Под пеплом в дыме зрю Москву» (ССОН, 1, 2 [Г. Р. Державин]).

Уныние: «Веселье шумное туда не полетит» (Пушкин 1815, 7); ср.: «Веселья, щастья дни златые, / Как быстрый вихрь промчались вы» (ССОН, 2, 53 [В. Л. Пушкин]); «Что ж в сердце чувствую тоску / И грусть в душе моей смертельну? / <…> / О страх! о скорбь!» (ССОН, 1, 1 [Г. Р. Державин]).

Наполеон

Коварство, хитрость, дерзость, ярость, жестокость, служение аду: «Коварством, дерзостью венчанного Царя» (Пушкин 1815, 5); «Коварства яд и лести стрелы / От смрадных уст его летят» (ССОН, 1, 29 [П. И. Голенищев-Кутузов]); «Играл судьбою царств коварный похититель» (ССОН, 1, 129 [А. Ф. Воейков]); «Атиллу лютостью, коварством превзошел» (ССОН, 2, 246 [Н. И. Писарев]); «Он трон воздвиг неправый свой / Коварством, лестию, войною» (Вельяшев 1814, 32); «Бонапарте <…> решился <…> употреблять всякие правильные и неправильные способы, всякие хитрости и выдумки, всякие коварства и дьявольщины для достижения своей цели <…>» (Невзоров 1813, 39); «Коварный галлов Царь отпором изумленный / На Россов дышущий всей яростью Геенны <…>» [Грузинцов 1813, 12]; ср.: «Идет — искидок адской бездны, / Виновник всех под солнцем зол, / Главой толкает в своды звездны, / Ногами роет земный дол; / Терзает хищными руками / Меж царств союзы тишины. / За ним губитель, раб войны, / Бежит — и кровь лиет реками, / И вызывает ад на пир» [Ширинский-Шихматов 1812, 5]; ср. другой контекст: «Таким мне Росс на бранях зрится, / Объятый тьмами вражьих сил. / Хоть ада б челюсти зияли, / Хоть горы б с громом упадали, / Стоит под сенью орлих крыл» [Лобанов 1813, 4]), а сам Наполеон оказывался одновременно человеком на службе этих сил, и «врагом рода человеческого», т. е. Сатаной: «Повсюду видна была пустыня, смерть и слышен плач и рыдания; и никто из нещастных не надеялся, чтобы какая сила могла избавить их от той погибели. Но Предвечный силен был исторгнуть род человеческий из челюстей ада; то неужели не мог освободить из рук человеческих? <..> Благословенный Александр подъял меч свой для спасения Европы и пошел спасать все царства от губителя рода человеческого» (Деминский 1814, 4—5). Враг Александра — враг Бога: «Вотще враг Божий — всегубитель, / Россию варварством потряс!» (ССОН, 1, 101 [А. И. Урываев]). Наиболее показательный в данном отношении текст создан Державиным: «Открылась тайн священных дверь! / Исшел из бездн огромный зверь, / Дракон иль демон змеевидный; / Вокруг его ехидны / Со крыльев смерть и смрад трясут, / Рогами солнце прут; / Отенетяя вкруг всю ошибами сферу, / Горящу в воздух прыщут серу, / Холмят дыханьем понт, / Льют ночь на горизонт / И движут ось всея вселенны. / Бегут все смертные смятенны / От князя тьмы и крокодильных стад. / Они ревут, свистят и всех страшат; / А только агнец белорунный, / Смиренный, кроткий, но челоперунный, / Восстал на Севере один, — / Исчез змей-исполин! / Что се? Стихиев ли борьба? / Брань с светом тьмы? добра со злобой? / Иль так рожденный утробой / Коварств крамола, лесть, татьба / В ад сверглись громом с князем бездны, / Которым трепетал свод звездный, / Лишались солнца их лучей» (Державин 1813, 2—3). Уподобление Наполеона огромному зверю, выходящему из бездны, змею и дракону отсылает к Откровению Иоанна Богослова, на что указывает сам Державин (Державин 1813, 1 вт. паг.), было замечено современниками, ср. напр.: «Я вижу страшного дракона, / Парящего в огнистой мгле; / На нем железная корона, / Смерть, ужас носит на челе» (ССОН, 1, 29 [П. И. Голенищев-Кутузов]); ср. еще: «Услыша хитрый вождь несметных гальских сил, / Что ропот в воинстве насилием вселил, // Встревожен, раздражен, в ланитах изменился, / Потом — как хитрый змий пред воинством извился / И жало испустил…» (Глебов 1813, 6). Державин возвращается к нему в оде к Александру I: «Ужасны силы Он истнил; / И пламям жрущего дракона / Низверг с похищенного трона, / Царей и Царствы свободил» (Державин 1814, 3). И здесь же вновь возникает тема «князя бездны»: «Париж! — сын истый Вавилона, / <…> / В котором Корс, пришлец надменной / Мечтав ось обращать вселенной, / Россию ни во что вменял: / Как ураган — вздымал волн холмы; / Как Люцифер — метал в твердь громы; / Но Александр предстал — он пал» (Державин 1814, 6). Вышедший из ада, должен туда вернуться: «Вот предел алчбы несытой! / В бешенстве, стыдом покрытой / Должен прямо в ад сойти» (Ильин 1812, [5]); ср.: «Проклятья над тобой всеместны / Давно во всех устах гремят, / И близок, близок гром небесный! / И челюстьми зияет ад!…» (Лобанов 1813, 12). А между теми, кто ему служил, и русскими должны прекратиться все связи: «Должно единожды решиться между злом и добром поставить стену, дабы зло не прикоснулось к нам: тогда, искусясь кровию и бедами своими, восстанем мы, купим неложную себе славу, домашним спокойствие потомкам нашим, и благодать Божия пребудет с нами» (Шишков 1812, 15—16).

С учетом этого «фона» Пушкин создает свою «наполеоновскую парадигму».

«Вселенной бич» (Пушкин 1815, 5); ср.: Европы «бич» (Пушкин 1816, 266); ср.: «страшный бич Европы всей» (ССОН, 1, 81 [Д. П. Горчаков]); «Не он ли гнал закон и веру / И был бичем Европы всей?» (ССОН, 1, 110 [А. Кулаков]); «Вспоенный кровью вепрь, бич роковой десницы, / Полсвета воружив и лестью и мечом» (ССОН, 1, 117 [Ф. Ф. Иванов]); ср. еще: «Бич невинности» (ССОН, 1, 157); «Бич земнородных» (ССОН, 2, 147 [С. А. Ширинский-Шихматов]); ср. о кн. М. И. Голенищеве-Кутузове: «Расторгший рабства цепь и сокрушивший бич» (ССОН, 1, 128 [А. Ф. Воейков]); ср. еще: «Народы! бич ваш гордый пал!» (Вельяшев 1814, 35 [П. А. Вяземский]); «Ты сделался бичем человеческого рода, между тем как мог бы быть гением мира, — но Божество послало для того Императора Александра!» (Потт 1813, 19).

«Тиран» (Пушкин 1815, 6); ср.: «Се мнимый бог, тиран Наполеон» (ССОН, 1, 178 [В. А. Левшин?]); «тиран вселенны» (ССОН, 2, 158 [Г. А. Окулов]) и там же: «Оставим Францию, пускай она достойна / Тирана, злейшего еще Наполеона» (ССОН, 2, 163); «Порабощенные Цари тиранской власти» (Грузинцов 1813, 1); в «Возвращении тирана Наполеона во Францию» Н. П. Николева: «Тиран завыл, как волк… и в ад вдруг провалился!..» (ССОН, 1, 167) и там же: «За козни подлыя, тирански преступленья», «И только для того, чтоб власть твоих коварств, / Тиранства, гордости пробавить на престоле» (ССОН, 1, 165, 166); ср. еще: «Чем тиран насытил душу? / Что пожал с злодейских нив» (ССОН, 1, 208 [Н. П. Николев]); «Уже над пропастью тиран» (ССОН, 1, 229 [А. Е. Измайлов]); «Ты лишь чудовище, тиран окровавленный» (ССОН, 2, 16 [Н. П. Николев]); «Все — все тиранством попрано» (ССОН, 2, 110 [Н. П. Николев]).

«Злодей» (Посм., 9, 342); ср.: «кровавая рука злодея оскверняла святые <…> храмы» (Потт 1813, 5); «О честолюбец кровожадный, / Убийства алчущий злодей!» (ССОН, 1, 68 [И. И. Ламанский]); «Бежит неистовый злодей, / И с скрежетом зубов трепещет» (ССОН, 1, 70 [И. А. Кованько]); «Падет злодей! грядет кончина!» (ССОН, 1, 74 [Н. И. Язвицкий]); «Здесь дрогнул в первый раз злодей Наполеон» (ССОН, 1, 121 [Н. Д. Иванчин-Писарев]); «Сын верный пал, а жив злодей» (ССОН, 1, 190 [С. Н. Глинка]) и здесь же: «Врагу, в злодействе утвержденну, / Коварству адом наученну <…> / К злодейству он пути пресек» (ССОН, 1, 190); «Умрем, или истребим злодея! / гласят отечества сыны» (ССОН, 1, 188); «Надежду наш злодей питает пусть напрасну» (ССОН, 1, 245 [А. М. Пушкин]); «Злодей земли из бездн встает / и страшны рвет с себя оковы» (ССОН, 155 [Г. Р. Державин]); «Ты славу нашего злодея / Увлек с собой, о страшный год!» (ССОН, 2, 144 [С. Потемкин]); «Хвала Тебе, о Царь-Отец! / Десницей сильной ты своею / Свершил всем подвигам конец, / Конец всемирному злодею!» (Вельяшев 1814, 37 [В. Л. Пушкин]); ср. также: ССОН, 1, 65 (И. И. Ламанский).

«Ужас мира» (Посм., 9, 342); ср.: «Очувствуйся! пади в смиренье, / Пади перед Царем сердец, / К Его ногам в благоговенье / Повергни скипетр и венец! / Ты ужас — Он краса Природы; / Ты мучил — Он спасал народы; / В тебе гнев, злоба — в Нем любовь; / Ты бич — Он смертным утешенье; / Ты будешь миру в омерзенье — / Он слава, радость всех веков» (ССОН, 2, 199 [П. И. Голенищев-Кутузов]); «Шагнул — льет ужас повсеместной» (ССОН, 1, 111 [Ф. Ф. Иванов]); «Властитель, правящий судьбою! / Робеет и молчит весь мир перед Тобою, / Трясутся в ужасе престолы и Цари» (ССОН, 2, 44 [Ф. Н. Глинка]); «Я вижу страшного дракона, / Парящего в огнистой мгле; / На нем железная корона, / Смерть, ужас носит на челе» (ССОН, 1, 29 [П. И. Голенищев-Кутузов]); «А вы, над кем Аттилы гнев / Доселе ужасом крепился» (ССОН, 1, 71 [И. А. Кованько]); «Вселенна с ужасом взирала / На страшную сию борьбу» (ССОН, 1, 72 [С. Н. Марин]); «Сокрой весь сильный гнев судьбы, / И изверга ужасну славу» (ССОН, 1, 97 [М. Виноградов]); ср. еще: «Живущие тебя вовеки не забудут; / Тирана имени ужасна твоего, / Как поношения, стыдиться будут» (ССОН, 1, 115 [Ф. Ф. Иванов]); «Страны, стонавши под железным / Ужасным скипетром его» (ССОН, 2, 180 [П. И. Шаликов]).

«Надменный Галл» (Пушкин 1815, 6); «гордый» (Пушкин 1817, 25); ср.: «попран надменный Галл» (Грузинцов 1813, 1); «Сколь Промысел для нас неизъясним! / Надменный сей не им ли был храним?» (ССОН, 1, 83 [В. А. Жуковский]); «Надменну выю поднимая, / Он разом мнит тебя попрать» (ССОН, 1, 34 [П. И. Голенищев-Кутузов]); « <…> Россов Царь <…> разил надменного врага» (ССОН, 1, 65 [Д. И. Хвостов]); «Гордыни злобной жертвой став, / Злодей всего теперь страшится» (ССОН, 1, 88); «Тирана гордого, надеждой воскриленна» (ССОН, 1, 107 [А. Прожин]); «И сокрушен надменный исполин!» (Вельяшев 1814, 27); «Наполеон мнил в буйственной своей гордости, что Русское Царство покорить возможно» (Покровский 1813, 29).

«Грозный» (Пушкин 1817, 25, 27); ср.: «Сия звезда, сей грозный вождь к бедам!» (ССОН, 1, 84 [В. А. Жуковский]).

«Сильный в боях» (Пушкин 1815, 6); «сильный» (Пушкин 1817, 27); ср.: «Тут сильный враг, опасный / Народов тысящи губил» (ССОН, 1, 98 [М. Виноградов]); «Речет во злобе сильный», «И сильный в злобе изнемог» (ССОН, 1, 145, 147 [Ф. Ф. Кокошкин]).

«Любимый сын и счастья и Беллоны, / Презревший правды глас и веру, и закон, / В гордыне возмечтав мечем низвергнуть троны» (Пушкин 1815, 8); «счастья сын» (Пушкин 1817, 25) ср.: «Фортуной холенный <так!>, тщеславьем отравленный» (ССОН, 2, 17 [Н. П. Николев]).

«Исчез, как утром страшный сон!» (Пушкин 1815, 8); ср.: «Исчез как безобразный сон» (ССОН, 2, 206 [Н. М. Карамзин]); ср. еще: «Под камнем сим лежит Батый-Наполеон, / Величье было их ужасный сон» (Державин 1812).

«Губитель» (Пушкин 1816, 264); «Звезда губителя потухла в вечной мгле» (Пушкин 1817, 25); ср.: «За гибель — гибель! брань — за брань! / И казнь тебе, губитель!» (ССОН, 1, 41 [В. А. Жуковский]); «Вотще враг Божий — всегубитель <…>» (ССОН, 1, 101 [А. И. Урываев]); «Одно губительство все знали, / Над всеми царствовал лишь страх» (ССОН, 2, 119 [М. И. Невзоров]).

«Он новую в мечтах Европе цепь ковал» (Пушкин 1816, 264); ср.: «Звуча цепьми поносна рабства, / Возмнил Россию покорить!» (ССОН, 1, 199 [Н. М. Кугушев]); «Какую вижу толь смущенну, / Жену, сиявшу красотой / Стенящую, изнеможенну, / С поникшей томною главой, / <…> Отягощенная цепями, / Не знает, помощь где сыскать; / Над ней чудовище ужасно / Несется и грозит всечасно / Дыханье, жизнь ее прервать. // Так вся Европа, утомленна <…>» (ССОН, 2, 196—197 [П. И. Голенищев-Кутузов]).

«Свирепо прошептал» (Пушкин 1816, 264); ср.: «Но днесь Наполеон свирепый» (ССОН, 1, 64 [Д. И. Хвостов]); ср. еще: «Дхнул адской лютости дыханьем» (ССОН, 2, 109 [Н. П. Николев]).

«Мир лежит в оковах предо мной» (Пушкин 1816, 265); ср.: «Вселенную в неволю оковал!» (ССОН, 1, 84 [В. А. Жуковский]).

«Гряну вновь погибельной грозой» (Пушкин 1816, 265); ср.: «Попрать величие десницей разъяренной / И с звуками побед грозой Европы быть!» (ССОН, 1, 107 [А. Прожин]).

«Троны в прах низвергну я громами» (Пушкин 1816, 265); ср.: «Летит как буйный вихрь, все в прах преобращая» (ССОН, 1, 230 [П. А. Корсаков]).

«Позор и заточенье» (Пушкин 1816, 266); ср.: «Там адских замыслов содетель себе в позор сплетает ков. / Позор врагу!» (ССОН, 2, 39); «Бежит, сражен, покрыт стыдом» (ССОН, 2, 172 [Н. Ф. Остолопов]).

Царь «на гробах» (Пушкин 1816, 266); ср.: «Земля познает мой закон / Иль будет вся как холм могильный» (ССОН, 1, 145 [Ф. Ф. Кокошкин]).

«Хищник» (Пушкин 1816, 267); ср.: «Напрасно хищник чуждых тронов / И нашим тщится завладеть!» (ССОН, 1, 61 [Н. М. Шатров]); «Гнать от России скопища тигров, / Гнать от Престола хищника Царств» (ССОН, 2, 147 [С. А. Ширинский-Шихматов]); см. еще: Грузинцов 1813, 5).

«Трепещи! погибель над тобою» (Пушкин 1816, 267); ср.: «Жди бедствий, для тебя ужасных» (ССОН, 1, 68 [И. И. Ламанский]); «Страшись! Языки все восстанут» (ССОН, 1, 146 [Ф. Ф. Кокошкин]); «Трепещет страха в изумленьи» (ССОН, 1, 117 [Ф. Ф. Иванов]).

«Пал, отторжен от вселенной» (Посм., 9, 343); ср.: «А ты бежишь, о враг вселенной» (ССОН, 1, 31 [П. И. Голенищев-Кутузов]); «Злодей! иль мало быть врагом всея вселенны» (ССОН, 2, 83 [свящ. Матфей Аврамов]).

«И жребий твой еще сокрыт» (Пушкин 1816, 267); ср.: «Уже тиран свирепым оком / Влекомый к казни тайным роком» (ССОН, 2, 209 [Н. М. Карамзин]).

***

Работая с этим литературным материалом, своего рода активным контекстом его собственных стихотворений, и усваивая сложившуюся без его участия традицию, Пушкин предложил ее интерпретацию, которая, с одной стороны, могла рассматриваться как ученическая (ср. мнение В. П. Гаевского [Гаевский 1863, 368]), с другой же — как новый этап бытования этой традиции, если не как ее окончательное оформление (ср., напр., державинскую оценку «Воспоминаний в Царском Селе»). Основные особенности этой интерпретации таковы.

Во-первых, эксплицитному развертыванию темы Пушкин противопоставляет лаконизм; по крайней мере, тенденция к лаконизму последовательно нарастает. В ССОН содержится целый ряд весьма объемных текстов, в том числе: державинский «Гимн лиро-эпический на прогнание французов из Отечества» (ССОН, 1, 1—27), 646 стихов; «Певец во стане русских воинов» Жуковского (ССОН, 1, 38—58), 672 стиха; «Освобождение Европы и слава Александра I» Н. М. Карамзина (ССОН, 2, 206—220), 406 стихов; «Встреча Суворова с Кутузовым, или Вести, принесенные в царство мертвых князем Смоленским» Г. А. Окулова (ССОН, 2, 157—171), 342 стиха; на этом фоне «На кончину генерал-фельдмаршала князя Смоленского» С. А. Ширинского-Шихматова (ССОН, 2, 146—154; 240 стихов); «К прошлому 1812-му и наступившему 1813-му годам» С. П. Потемкина (ССОН, 2, 139—146; 204 стиха); «Жертва храбрым Россиянам, приносимая от соотечественника их, некогда служившего на поле брани» Н. М. Кугушева (ССОН, 1, 197—204; 200 стихов) и под. могут показаться образцами добровольного самоограничения. У Пушкина: «Воспоминания в Царском Селе» — 176 стихов, «Наполеон на Эльбе» — 93 стиха, «На возвращение государя Императора из Парижа в 1815 году» — 88 стихов, «Принцу Оранскому» — 32 стиха.

Во-вторых, Пушкин отбрасывает все то, что выходит за рамки высокой литературной традиции (в первую очередь стилизации «солдатских» и «народных» песен и т. п. [см.: ССОН, 1; 180—184, 2, 228—235 и др.], а также сатирические стихотворения [см., напр.: ССОН, 2, 244—246, 250]).

В-третьих, оставаясь в ее рамках, он отбрасывает или, по крайней мере, сильно смягчает наиболее радикальные интерпретации темы 1812 года. Первая — натуралистическая, см., напр. в стихотворении «К прошлому 1812-му и наступившему 1813-му годам» гр. С. П. Потемкина: «Еще орудий слышу звуки / И раненых я слышу вой; / Тут кровь течет, летят там руки; / Обрызнуло здесь мозгом строй» (ССОН, 2, 140). Вторая — мистическая и, так сказать, литературно-богословская; в отличие от первой, она имеет высокие образцы, в т.ч. «Гимн лиро-эпический на прогнание французов из отечества 1812 года» Г. Р. Державина (Державин 1813а; ССОН, 1, 1—27), насыщенный сложными вариациями библейской топики; см. еще, напр., «Песнь Россиянина на новый 1813 год» С.А Ширинского-Шихматова (ССОН, 2, 126—139). Тему ужасов войны Пушкин сводит к ряду обобщающих формул («И брани новые и ужасы военны» [Пушкин 1815, 5]) и к традиционным образам («дымится кровию земля» [Пушкин 1815, 5], «Кровавой ток в долинах закипит» (Пушкин 1815а, 243), «И смерть хватала их холодною рукой!» [Пушкин 1817, 26] и под.) ср., однако: «И брызжет кровь на щит» [Пушкин 1815. 6]); мистическую тему — к образам, не требующим специальных богословских знаний («Отяготела днесь на их надменной выи / Десница мстящая Творца» [Пушкин 1815, 7—8]; «И Ты среди толпы, России Божество» [Пушкин 1817, 27] и др.).

В-четвертых, он стремится сочетать выразительные возможности оды (высокий слог, эмфаза, аллегоризм) и элегии (суггестия, индивидуализация переживаний, умеренный биографизм), приближаясь к синтезу тех художественных систем, которые обычно ассоциирующихся с именами Державина и Жуковского.

В этой связи уместно обратиться к финалу «Воспоминаний в Царском Селе», где эти имена (и связанные с ними темы, стили, жанры) становятся фактически неразличимы. Напомним:

Достойный Внук Екатерины!

Почто небесных Аонид,

Как наших дней певец, Славянской Бард дружины,

Мой дух восторгом не горит!

О, естьли б Аполлон пиитов дар чудесной

Влиял мне ныне в грудь! Тобою восхищен,

На лире б возгремел гармонией небесной

И воссиял во тьме времен!

О Скальд России вдохновенной,

Воспевший ратных грозный строй!

В кругу друзей твоих, с душой воспламененной,

Взгреми на арфе золотой!

Да снова стройный глас Герою в честь прольется,

И струны трепетны посыплют огнь в сердца,

И ратник молодой вскипит и содрогнется

При звуках бранного певца.

(Пушкин 1815, 8—9).

Кому посвящены эти две строфы? Обычно считается, что «Скальд России вдохновенный» — это Жуковский, автор «Певца во стане русских воинов» и «Послания к императору Александру» (Пушкин, 1, 97 вт. паг.; Пушкин. Венг., 1, 198; Томашевский 1956, 60); в новейшем комментарии с Жуковским связывается и предпоследняя строфа (Пушкин 2, 617).

Если это мнение справедливо, оно требует какой-то аргументации; в самом деле, трудно признать вполне тривиальной ситуацию, когда обстоятельства создания и первого прочтения пьесы так решительно расходятся с ее содержанием: как известно, «Воспоминания в Царском Селе» писались к лицейскому переводному экзамену, на котором должен был присутствовать Державин, читались автором в присутствии Державина (см.: Пушкин, 1, 92—93 вт. паг.; Пушкин. Венг., 1, 196, 198—199; Цявловский 1951, 71—72; Пушкин 2, 1, 613), и вряд ли можно сомневаться в том, что Державин отнес заключительные строфы стихотворения на свой счет (ср.: Пушкин, 1, 95 вт. паг.).

Но так же, насколько известно, воспринимали их современники; ср. в воспоминаниях Н. А. Маркевича:

Пушкин начал прославляться в 1815 году, когда он читал в Царскосельском лицее стихотворение «Воспоминания в Царском Селе». Дряхлый старик Державин одушевился.

Державин и Петров героям песнь бряцали

Струнами громозвучных лир.

И потом:

О скальд России вдохновенный — и пр.

Эти стихи поразили наиболее Державина; он хотел Пушкина обнять; но его не нашли, он бежал. Пушкин не дописал анекдота в своих заметках; я слышал, что будто бы Державин сказал: «Вот кто займет мое место»

(ПВС, 1, 153).

История текста стихотворения не позволяет сделать уверенный выбор между двумя точками зрения.

Я. К. Грот опубликовал вариант третьего стиха предпоследней строфы: в авторской копии стихотворения, сохранившейся в бумагах Державина, этот стих читается: «Как древних лет певец, как лебедь стран Эллины» (Грот 1874, 365; см. также: Грот 1887, 61).

П. О. Морозов интерпретировал пушкинскую правку следующим образом:

Пушкину, видимо, было неловко в присутствии маститого «певца трех царей» обращаться к молодому, сравнительно, поэту, как бы пренебрегая стариком, — неловко тем более, что и сам Жуковский в своем «Певце», вызывал Державина к прославлению торжества России:

О старец! Да услышим твой

Днесь голос лебединый!

Поэтому Пушкин, в экземпляре стихотворения, тщательно переписанном для Державина и прочитанном на экзамене, постарался затушевать свое обращение к «певцу» так, чтобы под ним можно разуметь и певца Екатерины, — приведенный выше стих в предпоследней строфе он заменил другим стихом:

Как древних лет певец, как лебедь стран Еллины.

Замена сделана, видимо, наскоро, потому что вместо «Эллады» явилась, ради рифмы, небывалая «Еллина». Пушкину не хотелось ломать всей строфы ради одного стиха, который в печатной редакции имел иное значение и назначение

(Пушкин: Венгеров, 1, 198).

Догадка П. О. Морозова была принята Б. В. Томашевским (Томашевский 1956, 63) и новейшими комментаторами (Пушкин 2, 1, 613). На наш взгляд, она, при всем ее остроумии и психологическом правдоподобии, противоречит тем немногим твердо установленным данным об истории текста стихотворения, которыми мы располагаем. В самом деле, если мы принимаем версию Морозова, то тогда ход работы Пушкина над этим стихом предстает в следующем виде: сначала появляется тот вариант строки, который дает печатная редакция («Как наших дней певец, Славянской Бард дружины»), потом Пушкин правит этот стих в угоду Державину в предназначенной для него копии, а в копии, назначенной для печати, оставляет вариант первоначальный.

Но на самом деле у нас нет никаких оснований утверждать, что «печатный» вариант предшествовал «державинскому». Автографов пьесы всего два, оба — авторские копии; одна — о ней только что шла речь — была отдана Державину, вторая — переслана к Жуковскому в Москву, и в ней третий стих предпоследней строфы читается как в печатной редакции. В принципе, при желании, можно было бы предположить, что Пушкин вполне цинично отправил к двум поэтам несколько различающиеся тексты своего стихотворения, с таким расчетом, чтобы каждый из них узнал в нем себя. Но это (опять-таки ни на чем не основанное) предположение могло бы показаться правдоподобным только в том случае, если бы две эти авторские копии были изготовлены одновременно. А это не так, державинская копия более ранняя: он должен был получить стихотворение сразу после экзамена (показательно, что пушкинский список «Воспоминаний в Царском Селе» сохранился у Державина в той же папке, в которую попали список лицеистов и «программа открытого испытания воспитанникам начального курса императорского Царскосельского лицея генваря 4 и 8 дня 1815 г.» [Грот 1874, 365]); к Жуковскому же в Москву Пушкин не мог отправить копию стихотворения ранее середины января (когда Жуковский приехал в Москву); известное письмо Вяземского к Батюшкову с восторженным отзывом о пушкинском стихотворении («Его „Воспоминания“ вскружили нам голову с Жуковским») датируется второй половиной января — началом февраля (Лотман 1960; Измайлов 1962, 29—30; Пушкин 2, 1, 614). Более ранняя авторская копия дает первоначальный вариант (если угодно, менее совершенный), более поздняя — окончательный (и более совершенный): перед нами вполне тривиальный случай авторской правки, и это единственный вывод, который мы можем сделать на строго документальной основе.

Важно и другое: окончательный вариант вовсе не меняет смысл строфы и ее адресацию. «Наших дней певцом» Пушкин мог назвать как Жуковского, так и Державина: в конце концов, оба живы, оба пишут, оба поют «наши дни», «Певец во стане русских воинов» и «Гимн лиро-эпический на прогнание французов из отечества» явились в свет почти одновременно, первый в декабре 1812 г. [Жуковский 1812], второй — в январе 1813 (ср. у Державина прямую апелляцию к современности: «Не видим ли и в наши дни <…>» [ССОН, 1, 6] и характеристику Державина в «Певце во стане русских воинов» как поэта вполне актуального [Жуковский 1813, 26]). При этом точных цитат из Державина и Жуковского в пушкинском тексте нет, а смысл непрямых отсылок неустойчивый, мерцающий.

Например, словосочетание «Славянской Бард дружины» может относиться к Жуковскому, воспевшему ее в своем «Певце», где и само слово «дружина» встречается неоднократно («Дружиной смелой вам во след / Бежим на пир кровавый!»; «Бежит предатель сих дружин, / И чужд им малодушный»; «Ура! кричат дружины» [Жуковский 1813, 6, 9, 11; ССОН, 1, 40, 42, 43]), как и упоминание о славянстве («Здесь каждый ратник славянин» [Жуковский 1813, 9; ССОН, 1, 42]). Но эта же пушкинская формула может быть понята иначе — как указание на Державина — участника и самого значительного поэта «Беседы любителей русского слова» (в этой связи существенно, что первая журнальная публикация его «Гимна лиро-эпического» состоялась именно в журнале, издававшемся «Беседой», см.: Державин 1813), и читателю пушкинского текста нужно что-то знать о его литературной позиции (впрочем, в полной мере к концу 1814 г. не сформировавшейся), чтобы отказаться от данной интерпретации, которая самому Державину могла (или даже должна была) показаться вполне естественной и даже очевидной.

Далее: «строй ратных» «воспел» Жуковский, создавший в «Певце» целую галерею портретов героев 1812 года (разумеется, и само слово «строй» фигурирует в стихотворении, ср.: «Да мчится ваш победный строй / пред нашими орлами» [Жуковский 1813, 7; ССОН, 1, 40]; ср. еще «ратник» в цитате, приведенной выше), но воспел его и Державин (укажем лишь, что в «Гимне лиро-эпическом» на протяжении многих строф он славил «северные силы» [ССОН, 1, 13], создавал свою галерею образов героев войны (Голенищев-Кутузов, Витгенштейн, Платов, Багратион [ССОН, 1, 18]); см. еще упоминание о «рати» «твердой» «духа превосходством» в посвященной М. И. Голенищеву-Кутузову оде «На парение орла» [1812] [Державин, 3, 135] и проч.).

И наконец: в заключительной строфе «Воспоминаний в Царском Селе» говорится о вдохновенном поэте, который уже гремел на «арфе золотой» и «в кругу друзей» своих мог бы вновь исторгнуть из ее струн стройные звуки, которые взволнуют сердца. Конечно, это отсылка к тексту «Певца во стане русских воинов», где фигурируют и «друзья» («Друзья! здесь светит нам луна!»; «Отчизне кубок сей, друзья!»; «Друзья! мы чужды низких уз!»; «Сей кубок мщенью! Други, в строй!» [Жуковский 1813, 3, 7, 10, 18; ССОН, 1, 38, 41, 43, 49] и мн. др.), и «гремящие» «лиры муз» (Жуковский 1813, 24; ССОН, 1, 53), и «певцы, сотрудники вождям», и где«струнам» этих певцов внемлют «внуки» (Жуковский 1813, 24; ССОН, 1,53). Но именно в этом контексте у Жуковского появляется Державин:

Гордитесь! ваш Державин сын!

Готовь свои перуны

Суворов, чудо-исполин!

Державин грянет в струны!

О Старец! да услышим твой

Днесь голос лебединый!

Не тщетной славы пред тобой,

Но мщения дружины!

(ССОН, 1, 53—54).

Так, до некоторой степени, проясняются причины странной, на первый взгляд, двусмысленности пушкинского текста: в данном случае в сознании Пушкина Жуковский и Державин не только не противопоставлялись друг другу, но и связывались друг с другом императивно как два сопоставимых по своему значению его предшественника в разработке темы, и говоря о Жуковском, он должен был говорить и о Державине: одно имя не исключало, а подразумевало другое (возможно, не случайно в стихотворении не одно, а именно два развернутых именования поэта-предшественника или предшественников: «Славянской Бард дружины» и «О Скальд России вдохновенный»). В результате пушкинский текст неизбежно оказывался рассчитан на двойное прочтение, в ключе Державина и в ключе Жуковского, но каждое из этих прочтений «напоминало» о другом, взаимодействовало с ним и им дополнялось.

Это сложное построение не имеет ничего общего с игрой ради игры: перед нами частный случай проявления пушкинской установки на синтез тех тенденций литературного развития, которые обнаружили относительное единство в краткий период военных испытаний 1812 года (зафиксированное в «Собрании стихотворений, относящихся к незабвенному 1812 году») и затем быстро утратили его в обстановке литературной и политической борьбы второй половины 1810-х годов. Тем более важно, что дальнейшее развитие Пушкина было отмечено колебаниями между полюсами этого утраченного единства. Выйдя из лицея и получив желанную возможность участвовать в собраниях «Арзамаса», Пушкин воспользовался ею лишь в небольшой степени, и очень скоро насмешки над «окаянной „Беседой“» уступили место живому интересу к направлению «архаистов»; он сблизился с П. А. Катениным (и сохранил интерес к его творчеству до конца жизни) и стал появляться на «чердаке» у А. А. Шаховского. Позднее, отдав щедрую дань романтической элегии, он, не отрекаясь от нее, «вернется» к оде, духовной и политической, и в 1830-е гг. в его творчестве наряду с углубляющейся романтической тенденцией явственно обозначится тенденция движения к «истинному» классицизму (см. об этом: Ивинский 2005, 9—23).

Литература

Августин 1807 — Слово на всерадостнейшее торжество о заключении мира между Россиею и Франциею, говоренное в большом Успенском Соборе преосвященным Августином, епископом дмитровским, викарием московским и кавалером. М., 1807.

Антоний 1814 — Слово по случаю торжественного принесения Господу Богу благодарного молебствия за победы милосердием Его Российскому оружию дарованные, и по прочтении Его Императорского Величества Манифеста, в главной квартире Грос Герцогства Баденского в Столичном городе Карслу Высочайше 1813 года декабря 6 дня данного, произнесенное Преосвященным Антонием, Епископом воронежским и черкаским <…> в Воронежском Кафедральном Архангельском Соборе 1814 года, генваря 16 дня. Москва, 1814.

Ахшарумов 1813 — Ахшарумов Д. И. Историческое описание войны 1812 года. СПб., 1813.

1812 год в русской поэзии — 1812 год в русской поэзии и воспоминаниях современников. М., 1987.

Айзикова 2011 — Айзикова И. А. Сочинения об Отечественной войне 1812 года в библиотеке В. А. Жуковского // Вестник Томского государственного университета. 2011. №4 (16). С. 69—81.

Амбарцумов 2009 — Амбарцумов В. А. Образ Наполеона I в русской официальной пропаганде, публицистике и общественном сознании первой четверти XIX в.: Магистерская диссертация. СПб., 2009.