Бесплатный фрагмент - Пугачев и Екатерина

Посвящается моей любимой мамочке, Валентине Николаевне

ПРЕДИСЛОВИЕ

Об авторе

Жан-Поль Сартр сказал:

— Хотите, чтобы все узнали вашу философию — пишите романы.

Я люблю писать исторические романы. И знаете почему? Не надо ничего выдумывать. Всё и так известно. Известно-то известно, но что получится у меня — известно не очень. И вот это интересно. Интересно узнать:

— Какая она, правда. — Ибо:

— Не буду же я врать самому себе.

И действительно, пишу честно, и порой долго жду того Медиума, который придет и начнет за меня писать. Он приходит. Просто нужно кормить его ежедневно. Что едят Медиумы? Они едят:

— Вымысел. — Ничего другого ведь не может удержаться в воздушном эфире.

Вот также, я думаю, делал Владимир Набоков, ловил в воздушных потоках не только бабочек, но и свою Лолиту, ибо это была правда, но уж больно удивительная. На Земле такой не найдешь.

Екатерина Вторая на нее чем-то похожа. И, как говорится, ничего не остается, как сравнить Пугачева с Набоковым.

Всё пока.

И да:

— Я для себя немного поправил утверждение Сартра. Теперь оно читается так:

— Хотите узнать свою философию — пишите романы.

А Вы — читайте. Читатель — это тоже писатель. Создатель своей философии.

О книге.

Авантюрно-приключенческий роман

Одна особенность Екатерины Второй всем известна. Это большая любовь к любви. К сексу, т. е. Но у нее есть и другая страсть. Цитата из Истории:

— Фике терпеть не могла кукол. Она выбегала во двор, где верховодила шайкою уличных мальчишек, устраивала между ними побоища. Совсем не подобающе для принцессы Фике ловко обчищала соседние яблони от недозрелых плодов. Коленки ее были исцарапаны, движения порывисты — как у мальчика.

И вот эта любовь к боксу, как это было и в Англии, проходит через весь роман, является, можно сказать, его движущей силой, как в боевике. Как и секс. Это объединяет всех героев романа. Бокс иногда описывается более-менее подробно, секс не очень. Люди ругаются, обзываются, но без мата. Раза два у них это вырывается, и всё. Все дуэли здесь проводятся на кулаках, по-боксерски, по-английски, а не на шпагах, или пистолетах.

Екатерина называется Екатериной Второй только в конце романа. А так ее имена идут, последовательно меняясь в течении романа, соответственно ее реальным именам: София, Фике, Августа. Емельяна Пугачева чаше всего называют, используя не букву Е, а букву Э, т.е., Эм, а подробнее: Эм Великолепный. Хлопуша — исторический помощник Пугачева, здесь тоже иногда с ним дружит, но это: Григорий Потемкин, попавший в плен к Варваре. Он назван так Софией, когда вез ее в Поселение, и плохо слушал, что она ему говорит, а только хлопал и хлопал кнутом по лошадям. Она же была в карете вместе с Дашей, исторически: Княгиней Екатериной Романовной Дашковой, тоже активной героиней этого романа

Поселение — это одно из мест действия, лагерь Пугачева и Варвары, откуда они идут на Москву, и откуда всегда делали набеги, точнее, наплывы, так как плавали на кораблях, на Турцию.

Да, в этом романе Пугачев доходит до Петербурга.

Роман начинается, когда София едет в Поселение для увеселения. Точнее, это она едет уже второй раз, чтобы отомстить за первое неудачное посещение этого Поселения. Едет, наняв киллера, и это Потемкин.

И последнее: — Три поэта: Державин, Ломоносов и Сумароков периодически читают дамам свои стихи. Но все стихи здесь…

p.s. — Емельян Пугачев здесь сделан под Леонардо ДиКаприо.

Точнее, так само вышло.

Часть первая
Мир

Глава первая

1

— Вот мчится тройка удалая вдоль по дороге столбовой. Ямщик, уныло напевая, качает буйной головой.

— Прекрати тоску навевать, больван! — крикнула дама из кареты.

— А так и так ничего хорошего не будет, мэм.

— Рипит ит, прииз, почему это? — спросила дама, опять высунув голову из кареты. И не дожидаясь ответа, добавила: — Я вас наняла за большие деньги не для того, чтобы ты кнутом хлопал.

— А что я должен делать, по-вашему, сейчас?

— Ну, как что? Проверь пистолеты, осмотри саблю. Проверь, готов ли ты к бою.

— Да уж проверял.

— Проверь еще раз.

— Зачем? Кто из нас киллер, я или вы? — И возница опять хлопнул кнутом по лошадям.

— Одно слово: Хлопуша, — сказала дама, и спросила, обратившись к своей подруге: — Неправда ли?

— Н-да, — ответила Даша. А первую звали София. — Надо было брать побольше охраны.

— Так ить подозрительно было бы, — ответила София. Она вынула из шкатулки фляжку с французским коньяком, подарком Вольтера, сделала пару глотков и протянула Даше. Она тоже выпила.

— У нас закуски нет?

— Так есть, сушеная оленина и трюфеля.

— Трюфеля грибы?

— Та не, конфеты.

— Тогда давай конфету.

Они выпили еще по паре глотков. Потом еще по одному. И запели.

— Ну, чё?

— Чё?

— Эй, ямщик?!

— Да, мэм, я вас слушаю, — ответил возница.

— Эй, ямщик! Гони-ка к Яру! — крикнула первая.

— Да поспевай, брат поскорей! — Вторая.

— Да тащи сюда гитару!

— Чтобы было веселей.

— И все вместе! — махнула София ямщику:

— Эй. Ямщик, гони-ка к яру, да поспевай, брат, по скорей, не забудь с собой гитару, чтобы было веселей. Эх, не забудь с собой гитару, чтобы было веселей.

— Эй, ты, Хлопуша, давай-ка, исполни нам соло! — крикнула одна из дам. Она так далеко высунулась из кареты, что дверь отрылась. Девушка почти уже упала на землю, но успела зацепиться за ручку.

— Держите ее за ногу! — крикнул парень второй даме. — А то упадет.

— Я уже держу! Но, боюсь, не удержу. Меня тоже тащит в эту бездну. Я сейчас ее отпущу, иначе мы погибнем вместе.

— Не отпускай меня, Софи, — взмолились Даша, — я разобьюсь.

— Я не могу удержать тебя. — И добавила: — Где этот Хлопуша? — Она хотела сказать, чтобы возница остановил лошадей. Но тут он сам сказал, что остановить коренного не может.

— Как? Когда я тебе давала аванс в пятьсот золотых, ты сказал, что можешь все.

— Да, сейчас, что-нибудь придумаю.

— Ты не успеешь, я не могу удержать ее.

— Сейчас, сейчас.

— Впереди нет поворота?

— Нет, только обрыв, но до него еще сто метров. Я думаю успеть.

Тройка летела по дороге, над которой нависали ветви больших деревьев. Солнце едва пробивалось сквозь листву.

Возница перелез на лошадь, чтобы заставить ее остановиться, можно сказать, своими руками. Но бесполезно, Рыжий Помидор, как звали коренного, шел, не снижая темпа.

— Думаю, бесполезно! — крикнул он. — Парень не слушается.

— Почему, больван?

— Мне кажется, он почувствовал какую-то опасность. А значит, нам нельзя останавливаться.

— Хорошо, парень, — сказала София, — я согласна, давай разобьемся.

— Зачем разбиваться всем? Бросьте ее. Кто она такая, чтобы держать ее в такой критический момент?

— Даша…

— Да таких Даш видал я во Франции.

— Вы были во Франции?

— Да уж наверно был.

— Чё-то я такую курносую морду во Франции не встречала, — с трудом выдавила из себя Даша, уже почти касаясь плечом земли. Дидро — да, Вольтера — да, Руссо попадался, но тебя там не было.

— Вы в такой момент болтаете о совершенно второстепенных вещах, — сказал София, — а я уже больше не могу держать. — Она действительно отчаянно упиралась ногой в противоположную сторону кареты, которая была обита красным бархатом, а на крючке, пытаясь сорваться, болтался инкрустированный пистолет. На другой стороне тоже был пистолет, но в случае смертельной опасности она не смогла бы до него теперь дотянуться.

Даша хотела последний раз попытаться подтянуться, и зацепиться второй рукой за подножку кареты, но побоялась вместо этого просто вытащить Софию из кареты. Она только сказала:

— Вам бы Француз, — она имела в виду возницу, — надо было сразу помочь мне, а не лезть на лошадь. — И не давая ему ответить, добавила: — Впрочем, я не удивлюсь, если вы сделали это нарочно. Не понимаю только, какой вам прок от моей гибели.

— У меня не будет свидетелей, — ответил возница.

— А я ничего такого не видела.

— У меня не будет свидетелей, не видевших меня во Франции.

— Простите, может быть, я ошиблась, — жалобно сказала Даша, — мэй би, вы там и были, а это я обозналась, и вас не заметила.

Парень нагнулся с козел, и протянул даме руку.

— Спускайтесь ниже, — прошептала она, — я вам не смогу помочь.

— Не могу.

— Не тянитесь к моей руке. Просто возьмите за платье.

Парень взял девушку за платье, и в этом время карету так сильно тряхнуло, что платье порвалось. Материя была крепкой, но три пуговицы на самом животе не выдержали высокого напряжения, и отлетели, как шрапнель. Он, может быть, и удержал бы ее, но две их трех золотых на голубом фоне пуговиц попали ему в лицо. Одна из них — в глаз.

Он даже не отпускал ее. Пальцы автоматически вырвались на свободу, и бросились в кулак, как в спасительную, пусть и темную комнату. Он облегченно разогнулся, а обе дамы покатились вниз, в овраг, цепляясь за деревья платьями. Софье, конечно, надо было отпустить руку Даши, но она не смогла. Руки были, как привязаны друг к другу. Так бывает. Люди часто забывают, кто за кого держится. Так было и в этот раз. Со не смогла отделаться от сомнительной мысли, что это Да ее держит — так сокращенно они иногда называли друг друга — и не отпустила подругу, когда та полетела в пропасть.

2

Парень уже заметил погоню, поэтому не стал погонять лошадей со своего обычного места, а сразу залез в карету. С собой у него было только четыре пистолета за поясом и сзади за спиной. В карете было много оружия. Он не стал снимать все еще болтающиеся на стенах шикарные пистолеты, а вынул из-под дивана ящик, где было уложено не меньше дюжины пистолетов и большая коробка уже готовых патронов с порохом, чтобы можно было быстро заряжать пистолеты. Жаль только, что заряжать их было некому. Ведь даже для этого дела все равно надо было два человека. Один стреляет, другой заряжает. Но в этой карете был еще и ящик бомб. Так что, расстреляв все пистолеты, кроме тех, которые висели на стенах кареты, и своих личных, парень начал бросать бомбы.

Тем не менее, всадников не убавлялось. Наоборот, их стало даже больше. Здесь вместо оврага по бокам, сама дорога уже шла в овраге. Этот Хлопуша-Француз смог сделать крутой поворот перед обрывом, и теперь лошади скакали в низине.

Разбойники, вероятно, предполагали, что карета может уйти от них до обрыва, поэтому здесь тоже были засады. Большей частью это были пешие люди. Они бросались вниз на карету, но все промахивались. Лошади скакали слишком быстро, и они не могли рассчитать упреждения. Видимо, спьяну. Хотя тут и трезвому трудно угадать.

Но были и конные. Они восполнили потерю тех, кто погиб или упал с лошади, сбитый выстрелами и бомбами Хлопуши. Теперь он мог надеяться только на свои четыре пистолета, да на два все еще болтавшихся на бронзовых под золото крючках кареты.

Наконец, тройка встала. Карета подпрыгнула на толстом корне, проехала метров десять на двух боковых колесах, и зацепилась. Лошади, как ни бились, не смогли двинуться дальше. Рыжий Помидор даже попытался укусить себя, поняв, что больше ничего экстраординарного он сделать не может. Но и это уже неплохо. Думает ли так лошадь? Люди думают, что думает. Ибо почему они винят во всем ее? Лошадь, собака, кошка виноваты во всех бедах. Как будто это специально посланный нам с неба отряд телохранителей. А со своими прямыми обязанностями:

— Охранять нас, — не справляется. И хорошо, если он просто прозевал беду. Плохо, когда сам испугался и разбежался в разные стороны.

— Приходится взять на себя обязанности защищать себя из последних сил, — сказал Француз. — Тем более, я киллер, или кто? — Он расстрелял в набегавших разбойников свои четыре пистолета. Они остановились, залегли или спрятались за деревьями.

3

— Я не хочу, чтобы мои люди гибли и дальше, — сказал Атаман из-за дерева. Выходи.

— Зачем? — спросил Хлопуша.

— Выходи. Тем более у тебя осталось мало патронов. А одними пулями стрелять не получится. Если только кидаться.

— Я умею кидать пули, — сказал Хлопуша из кареты.

Действительно, такими пулями убивать легко. Диаметр почти полдюйма. В том смысле, что еще больше. Где-то полтора сантиметра. И умирать, может быть, даже приятно. Ибо:

— Человек умирает почти безболезненно, ибо сразу, не мучается.

— Мои люди не чувствуют боли, — сказал Атаман. — Долго ты не продержишься. Минуту, не больше. Ну, че, выходишь? Один на один. Победишь — свободен. — Атаман произнес эту речь, и первый вышел из укрытия.

Хлопуша выглянул из окна, и улыбнулся. Атаман был с коротенькой бородкой, длинными, как у девушки, светлыми волосами, и симпатичн-ный! Роста небольшого, убить легко, решил Хлопуша, и крикнул:

— Жди, щас выду,

— Нет, а че будет, если я тебя убью? — спросил Хлопуша, покрутив в ладони саблю с красной кисточкой, спустившись с лестницы. — Мне нужна гарантия личной безопасности.

— Вот, Варвара, моя жена и мой заместитель, — сказал Атаман. Вышла красивая, здоровая девка, с длинной косой, и сказала:

— В случае чего, я тебя освобожу. — И добавила: — Клянусь.

— Че-то я не очень ей верю, — сказал Хлопуша. — Такая легко и убить может.

— Тогда давай так, — сказал Атаман, — бьемся на кулаках. И, в случае чего, я сам тебя отпущу.

— Да, нет, я согласен, конечно. И знаете почему?

— Почему?

— Такого-то… не знаю, как тебя звать-величать, я возьму, не смотря на ваше численное преимущество, ибо у меня имеется качественное, — и Француз три раза ударил себя в грудь рукой, сжимающей саблю.

— Осторожнее, — сказала Варвара, — не отрежь себе ухо. А то крови много будет.

— Да, можа, просто сварить его в кипятке! — раздались голоса. Бандиты уже вышли из-за деревьев, и бряцая оружием нагло ухмылялись.

— Нет, нет, друзья, — сказал Атаман, — раз я обещал, то уж теперь мы этого делать не будем. И добавил:

— Шпрэшэн зи дойч?

— Нет.

— Ду ю спик инглиш?

— Есс. Вы языки знаете?! — удивился Хлопуша.

— Та не, она знает, — Атаман кивнул на Варвару.

— Я была переводчицей у англичан.

— Так. можа, мы тогда договоримся, как люди? — спросил Хлопуша.

— Та не, мы в лесу, — сказал Атаман, — нас не поймут эти, как вы их только что назвали:

— Нэ луди.

— Более того, — добавила Варвара, — вы убили слишком много народу. Так не делается.

— Как так? — не понял Хлопуша.

— Ну, вы нам все, а мы вам за это ничего.

— Поэтому, — сказал Атаман, — нам ничего не остается, как только разойтись по-честному.

— Ну, хорошо, — сказал Француз-Хлопуша, и вложил саблю в ножны.

— Та не, убери ее в свою карету, — сказал Атаман. — А хочешь, так отдай Варваре. Небось, она не зажилит.

— Лучше уберу в карету.

Они сошлись. Один из приближенных Атамана по кличке Андрюха Лапотник взялся быть судьей. Точнее, его назначила Варвара. Звали его Лапотник, а все почти здесь были в сафьяновых сапожках, аки при дворе какого императора. Да и сам он, судья, тоже. Дело в том, что Лапотник это было почетное прозвище. Как бы:

— Человек был бедный, а стал богатым. — И не только душой, но и телом. Раньше парень был пастухом и ходил босой, потом вырос, и стал высок и в плечах широк. Люди удивились, и стали звать парня Лапотником. Мол:

— Ну, хорош.

Сейчас Андрюха дал отмашку и бой начался. Не ожидал Хлопуша, думал походить немного сначала, как принято, и получил хук справа.

— Правый боковой называется, — сказал Атаман. И тут же провел джеб в нос. У Хлопуши пошла кровь. Он потряс головой и спросил:

— По-английски деретесь?

— Давно так делаем, — сказал Атаман, — теперь уж и не поймешь точно, кто у кого научился. — И провел, кстати, апперкот. — Удар в подбородок снизу называется, — пояснил он, и поманил Хлопушу, согнув несколько раз ладонь. — Поднимайся, поднимайся.

Кроме интуитивных приемов, Хлопуша знал только два, которым научился во Франции у одного японца. Он работал у этого японца поваром, когда закончились деньги.

Первый прием заключался в подсечке, производимой в падении после ухода от удара в голову.

— Противник абсолютно не ожидает такого удара, — говорил ему владелец японской забегаловки Накамото. — Для противника это удар как будто из-под земли. И называется соответственно:

— Удар из Подземелья.

— Я запомню его, — сказал Хлопуша, — как извержение вулкана.

— Да ерунда, какое еще извержение вулкана? Придумай что-нибудь другое. Впрочем, ничего придумывать нельзя.

— Почему?

— Удар не получится.

— Тогда… Удар Ада! Хорошо?

— Хороший перевод, — сказал Накамото.

И второй удар — это удар ребром ладони по шее.

— Нужно будет только долго тренироваться, — сказал японец, — и быстро постучал ребрами ладоней по кухонному столу. — Стучи больше.

— А работать когда?

— Вместо перекура. — И добавил: — Значит, договорились — Дэм. Этот коварный удар будем называть: — Дэм.

— Какой?

— Первый, подсечку под пятки.

— А второй?

— Кобра.

— Хорошее название. Кобра, — повторил повар. Японец звал его Француз. Так он представился. В ответ на вопрос:

— Кто ты, японец? — парень ответил:

— Нет, француз.

Так они познакомились.

Сейчас Француз поднялся, сплюнул кровь, посмотрел, как Атаман подпрыгивает, все время перемещаясь, то вправо, то влево, и покачал указательным пальцем. Что это должно было означать? Предупреждение? Думаю, Хлопуша, хотел сказать:

— Ты не все время, парень, летаешь над землей, а это уже представляет для тебя опасность. — Хотя было видно, что Атаман регулярно тренируется. Прыжки его были легкими, воздушными. Как будто он не поднимался в воздух, а спускался, чтобы передохнуть. Как кит или бобер.

Тем не менее, надо было торопиться. Атаки противника были опасны, так можно потерять сознание. Вообще, по правилам, раунд продолжался до тех пор, пока противник не падал, и не вставал больше десяти секунд. Следовательно, если кто-то из бойцов получал нокаут, — объявлялся перерыв на одну, максимум на две минуты. Если никто не падал, раунд мог продолжаться долго, до пятнадцати минут. Может быть, больше. А если падал часто, то и перерывы были частыми. Некоторые пользовались этим правилом, чтобы перевести дух, побольше отдохнуть.

Хлопуша опять пропустил правый боковой.

— Защищайся, ты че, ублюдок, — сказала Варвара. Слово:

— Ублюдок, — употреблялось здесь большей частью, как уменьшительно-ласкательное. Вроде бы, человек, желающий без стеснения по лапать какую-нибудь девушку.

Этим возгласом девушка слегка отвлекла внимание Атамана, и Франуцуз-Хлопуша провел Дэмет — удар сзади по пяткам. И удачно. Противник рухнул, как заснувшее дерево. Атаман только сказал:

— Однако.

— Что, любимый?

— Голова кружится, не могу подняться.

— Объявим двухминутный перерыв?

— Лучше признать поражение.

— А его? Сварить в кипятке?

— Мы обещались его отпустить. Пусть валит отсюда.

— Я не помню, чтобы мы обещались, как ты говоришь, отпускать его. Убивать не будем — согласна. — И она махнула двум сатрапам, Левше и Оглобле, чтобы посадили Хлопушу в клетку.

— Пусть дерется с медведями на праздник, — обрадовались ребята.

— Да можно просто и распять его, — сказала Варвара.

— А сначала вы показались мне доброй девушкой, — сказал Хлопуша. И добавил: — Впрочем, думаю, ты притворяешься. Хочешь узнать, чему еще я научился во Франции. — Но добавил про себя.

4

— Неужели так можно делать? — спросил Атаман только через два часа.

— Разрешения нет, — ответила Варвара. И добавила: — Но нет и запрета. Кстати, груз нашли.

— Где они?

— Везут.

— Все в порядке? Они никого не убили?

— Та не, только великана Гордона, который их первым обнаружил, успели привязать к верхушкам двух дерев.

— Разорвали надвое?

— Та не, дерева не толстые.

— Почему?

— Сил не хватило согнуть по толще. Хотя, как стало уже ясно, чтобы согнуть одно дерево, они залазили на него вдвоем.

— Да?

— Да. Но они же ж легкие.

— Нет, одна из них в потенциале баба здоровенная, — сказал, лежа на походной кровати Атаман, — я помню еще ее кондиции.

— Ну, мэй би, но другая малютка. Вместе у них все равно очень маленький средний вес. У меня ты смотри какой!

— Какой? — не понял парень.

— Ну, ты посмотри, какая я Баба Здоровенная!

— Да, что есть, то есть. Отличная телка. Наверное, тебя в детстве захватили в плен в Турецком Набеге.

— Ты что, смеешься? Это мою бабушку захватили в Азовском походе. А я уж родилась здесь. Разве ты не знаешь?

— Откуда? Я не пятьдесят и не сто лет назад родился. А только двадцать.

— Это хорошо, что мы родились позже, а не раньше.

— Да, раньше перед походом всех детей и женщин убивали. Чтобы не мучились. Думали, что без мужиков они не выживут. Потом один раз проверили, и оказалось, что мужики, можно сказать, и вообще не нужны. Мы сами с усами.

— Разумеется, — ответила Варвара, — наверно, оттуда и пошла эта поговорка. — И погладила свои приличные усики.

5

София и Даша очухались в овраге, и хотели сначала бежать наверх, туда, где осталась их карета с оружием. Ведь они ехали сюда, чтобы отомстить.

Полгода назад их захватили в плен и предложили на выбор два варианта свободной — как у всех — жизни:

— Публичный Дом, или Бойцовский Клуб.

— Почему именно Публичный Дом? — сказала Даша. — Мэй би, мы будем просто работать официантками.

— Половицами, то есть? — спросил местный Голиаф, по конкретному имени Гордон. И добавил: — Так это одно и тоже.

— Нет, — пояснила София, — мы ни с кем трахаться не хотим, просто будем носить блюда и английское пиво гостям. Так можно?

— Можно-то можно, — сказал Гордон, — да только нельзя.

— Почему? — спросила Даша.

— По двум причинам. Во-первых, английское пиво у нас бывает редко.

— А какое же?

— Только немецкое!

— Мы любим немецкое, — наперебой закричали девушки.

— Во-вторых, — сказал великан, — работая половицами, вы не сможете заработать на выкуп.

— А сколько с нас?

— Двести пятьдесят золотом.

— С обеих?

— С каждой!

— Это много. И да, а нельзя серебром? — добавила Даша.

— Можно. Но только в виде исключения.

— Я согласна на исключение. А ты, Со?

Некоторые засмеялись.

— Нет, я не понял, — спросил Голиаф Гордон, — Со? или Со-Со?

Народ собравшийся у кабака рассмеялся.

— А вторую как звать? Да? Или тоже:

— Да-Да! — и он загоготал еще громче.

— Нет, отличные имена, — сказала, подходя Варвара, — Сосо и Дада. Так и будем их звать.

— Слишком много трахаться я не хочу, — сказала София. — Давай лучше перейдем в Бойцовский Клуб.

— Ты умеешь драться? — спросила Даша.

— А с детства участвовала в кулачных боях. Можно сказать, что я была организатором кулачных боев в своей стране.

— Надо было там и оставаться! — услышала она чей-то голос из толпы. Это услышал ее разговор сам Атаман. Он пробирался сквозь толпу к только недавно выстроенному, еще пахнущему свежим деревом Заведению. Так это и место и назвали. Ибо был спор:

— Опять отдыхать в хибарах, или завести что-нибудь новенькое. Такое более приятное для проведения досуга заведение. И решено было:

— Завести. — Поэтому новое двухэтажное здание и назвали:

— Заведение. — Новое.

— Хорошо, — сказал он, — пусть отрабатывают долг в кулачных боях.

— Мы вообще-то никому ничего не должны, — сказала Даша.

— Теперь должны. И да, вымоешь ноги, и придешь сегодня ко мне сразу после захода солнца. Окей?

— Не-ет! С какой стати? Я же сказала, что записываюсь в Бойцовский Клуб.

— Ах, да! Тогда приходи по любви.

Даша осмотрела Атамана с головы до ног, и обратно: с ног до головы.

— Не знаю, что и сказать, но думаю, больше нет, чем да.

— Я за нее схожу, — выдвинулась вперед София.

Атаман осмотрел ее, как статую Рамсеса Второго, неожиданно встретив ее в пустыне недалеко от Луксора.

— Очень неплохо, — сказал он. И добавил: — Приходите.

Что это означало, было непонятно. То ли приходи, ладно, то ли, хорошо, приходите вместе. Размышления тех, кто так думал, были прерваны возгласом Варвары:

— Только через мой… э-э… бой. Ты обещал, — обратилась она к Атаману, что все, кто хочет до тебя добраться, должны сначала биться со мной.

— Ну, окей, окей, — ответил парень, — пусть приходит после боя.

— Она Баба Здоровенная, — слегка улыбаясь, говорила Варвара, щупая подбородок и руки Софии.

— Мы должны отдохнуть, — сказала Даша.

— Хорошо, — сказал Атаман, — бой начнем после захода солнца при свете костров.

— И да, — сказала Варвара, — обязательно помойтесь. Я не люблю, когда женщины пахнут потом до боя.

А мылись здесь за Заведением, у небольшой речки, поросшей высокими кустами. Однако были здесь, прямо позади Заведения две большие бочки, обтянутые металлическими обручами. Дамы решили помыться в этих бочках. В одной вполне могли уместиться двое, даже трое, но девушки решили мыться отдельно.

6

И одну из них, а именно маленькую, черненькую, черноволосенькую Дада, утащил Голиаф. Так здесь не делается, но парень не мог преодолеть потока своего еще необузданного сознания. Девушка виделась гиганту таким розовым Амурчиком, с соблазнительно вьющимися белокурыми волосами. Он даже на бегу к реке, к зарослям причмокивал:

— Ах, ты мой розовый поросеночек. — Хотя дама больше походила на черную американскую свинью. Хотя и домашнюю. Тоже красивую, но далеко не розовую. Более того, сделав всё то, что только мог представить его необузданный разум, Голиаф не соизволил не только извиниться, но даже не отнес даму на прежнее место. А именно:

— В бочку для продолжения купания. — Может быть, он подумал, что незачем. Помыться можно и в реке. Даша не стала его спрашивать, а только три раза ударила в солнечное сплетение это огромное, неподвижное, храпящее тело. И ничего, Голиаф не задохнулся. Только все три раза недовольно хрюкнул.

— Тварь! — сказала она, и сама стала подниматься в гору.

София даже не заметила ее отсутствия. Она уже пятый раз мылила голову сосновым мылом, которое всегда возила с собой в кожаном мешочке. А мешочек крепила на поясе. Другие возили чай, кофе, а она мыло с тонким ароматом русского леса.

Они думали, что драться ночью при свете костров придется полуобнаженными. Оказалось, еще более того:

— Обнаженными полностью до пояса.

— Ничего особливого, — сказал Атаман, — просто это больше нравится публике. Традиция.

— Они же ж делают все ставки, — поддержала мужа Варвара. И потрясла грудями. Каждой можно было отправить человека в нокдаун. Тем более, если он не очень твердо стоял на ногах, или зазевался, пытаясь разглядеть их более внимательно.

— Ну, окей, окей, — сказала София, — и тоже разделась.

Раздался вздох облегчения. Народ ведь пришел получать удовольствие, а если бы груди оказались маленькими, было бы намного менее интересно. А так они были не меньше, чем у Варвары. А многие посчитали, что и:

— Даже больше.

— Две такие толстые колбасы по столичному, — резюмировал Оглобля, телохранитель Атамана. Левша не считался телохранителем, так только — оруженосцем. Но и он высказался:

— Наверное, с вкусным таким мягким шпиком. — И добавил: — Их либе дих. — Раздался дружный смех.

София подошла к Левше вплотную. Зрачки его глаз сошлись у переносицы

— Насмотрелся?

— Да. То есть, нет!

— Поздно, второй ответ не засчитывается, — сказала Со, и тыльной стороной ладони нанесла Левше удар слева в подбородок.

Глава вторая

1

Начался бой с Варварой. Почти все поставили на Варвару. Думали, что это шутки, дамочки не смогут драться по местным правилам. А оказалось, правила везде почти одинаковые. Как будто открытие, сделанное в одном месте, разносится по Земле эфирным ветром, и становится известным всем. Хоть в Англии, хоть в Германии. Наверное, и в Америке даже. Вот насчет Японии есть сомнения. Там другие хуки яки. Этим ребятам надо было обязательно устроить Перл Харбор, чтобы перейти к всеобщей обязательной модернизации.

София ударила в живот. И удачно: Варвара согнулась. Но оказалось, что притворилась. И когда София уже хотела провести хук левой, ударила ее головой в подбородок.

Изумленная Со, попыталась выговорить, точнее спросить:

— Разве так можно?! — но не смогла. Ноги заскользили вперед, и Со упала спину. Волосы ее чуть не загорелись от выпавшей из костра головешки.

— Разрешено всё, что не запрещено, — услышала она.

— Значит, будут рвать волосы, и царапать лицо, — поняла она. — Вот если бы на руки можно было надеть перчатки или варежки. Было бы безопасно. Надо над этим подумать.

Тут Варвара взяла ее на плечи. Народ начал скандировать:

— В костер, в костер, в костер! В костер ее! — Варвара бы бросила. А почему нет, если это разрешено. Сгореть не получится, но обжечь волосы, руки, даже лицо вполне возможно.

— Что вы за луди такие! — риторически закричала София. — Надо драться по-честному. — И, видя, что своим обращением вызвала только еще больший смех, извернулась, как змея, и укусила Варвару за ухо.

Оказавшись на земле, София нанесла Варваре, все еще визжащей и держащейся за ухо, резкий удар пяткой в колено. И жена Атамана упала в огонь. Правда, ее сразу вытащили три девушки. Они были ее друзьями. Если бы не эта крайняя опасность, чужие не узнали бы, что эти трое охраняют Варвару. Такова была здешняя тактика:

— Не только чужие — свои не должны знать всех телохранителей Атамана. Или его жены. И знаете почему? Свои представляют опасность не меньшую, чем чужие. Даже большую.

Хотели уже выплачивать ставки за победу Со, но Варвара закричала, что бой будет продолжен.

— Ту минитс, — сказала она, и показала два пальца. — И я разорву тебя пополам.

Объявили перерыв. Атаман в принципе был рад. Он ставил на Сосо.

Бой должен был быть продолжен. И некоторые уже думали, что правильно сделали, что поставили на Со. Но тут произошло невероятное. Прибежал Голиаф, и начал кричать, что эти девки — он указал на София и Дашу — его изнасиловали. Кто-то ему нашептал то ли во сне, то ли просто на ухо, что его могут обвинить в применении насилия к невинной девушке. Атаман этого не любил. Надо было или купить, или выиграть девушку. Нет, иди в бордель, плати деньги и трахай кого хочешь и сколько хочешь. Хоть девять дней и девять ночей подряд. Можно и больше. Были бы деньги. Ну, если силы есть. Вот так хватать, трахать, и как ни в чем не бывало ложиться спать было нельзя. Тем более, раньше самого Атамана или Варвары.

Голиаф решил обезопаситься и первым сообщить о нарушении правил. Мол, обрадовались, что мужик здоровый и набросились на него, пока спал. А он только и понял, что происходит, когда через два часа все закончилось.

— Ну, бред же, чистый наговор! — закричала Даша, когда услышала рассказ Голиафа в исполнении местного дурака-глашатая Яшки-музыканта. Самого-то Голиафа никто бы не услышал, особенно у дальних костров. Для этого и нужен был Яшка-музыкант. Он или так, или под мандолину орал очень громко. Как будто голос внутри него усиливался недавно открытым электрическим магнетизмом. Атаман даже как-то открыл ему пасть, и долго с интересом смотрел внутрь, пытаясь понять, как это делается. Ибо такой голос и ему был нужен до зарезу. А пока что приходилось таскать с собой Яшку.

2

В качестве наказания на одной из дам решено было проверить изобретение Сикорского. Бык.

Девушки провели беспокойную ночь в сарае на сеновале. Сейчас при восходящих лучах солнца они наблюдали через щели между свежими, еще не проконопаченными бревнами, как напротив на площади возводят чудовищное сооружение похожее на эшафот и виселицу одновременно.

Скорее всего, предполагается колесование, — сказала Даша.

— Хорошо бы, — пошутила София.

— Хочешь, я за тебя пойду?

— Так еще точно неизвестно, кого они решили выбрать: тебя или меня?

— Думаю, тебя. И знаешь почему?

— Нихт.

— Меня не будет видно из дальних рядов.

— А-а. Возможно. Не надо.

— Почему?

— Ты сама говоришь, что они не согласятся.

Дамы решили, что приспособление, придуманное гениальным Сикорским под названием Бык — это просто плагиат с древнегреческого или древнеримского.

— Мэна просто помещают в этого медного Быка, и начинают потихоньку жарить.

— И зачем? — спросила Со.

— Видимо, Сикор посчитал, что мэн, помещенный в Быка будет издавать звуки.

— Какие? Петь?

— Ноу, это очень сомнительно даже теоретически. Думаю, другие, — сказала Да.

— А именно? — попросила уточнить Со.

— Как-то: выть.

— Выть, — констатировала Со. — А зачем? Кому приятно это слушать?

— Видимо, уже тогда были сделаны теоретические разработки о лечении сердечных ран звуками.

— Каким оружием наносили эти раны?

— Предательством, ревностью, оскорблением, неразделенной любовью. Видимо, древние правители и правительницы были до такой степени ранимы, что тогдашние теоретики поняли:

— Надо их как-то лечить.

— И придумали Быка.

— Да. Он воет, и раны, нанесенные этим Быком, начинают заживать.

— Ужас. Неужели это правда?

— Что? Что так бывает, или что раны действительно заживают?

— Второе.

— Теоретически вполне возможно. Единственное, что меня смущает, это глубина ран. Неужели могут быть такие глубокие болезненные раны, что захочется слушать этот вой, чтобы такая рана зарубцевалась? Неужели они — сейчас я имею в виду уже этих Варвар… этих варваров — так обижаются, если не услышат ответ на пароль:

— Только с моего разрешения.

— Скорее всего, наоборот, — ответила София. — Именно для того, чтобы приучить их к культуре, чтобы люди понимали важность этого Пароля:

— Только с моего разрешения.

— Почему же тогда они так делают?

— Забывают.

— Что?

— Забывают спросить Пароль.

— А когда вспоминают — всё уже кончено. И чтобы напомнить — пусть и с опозданием — ученые придумали этого Быка, — констатировала Даша.

— Думаю, не для этого, — возразила София. — Бык сделан для того, чтобы сделать саму рану. Ведь им же ж всё по барабану, как говорят некоторые подполковники, муштруя солдат. А надо, чтобы люди поняли:

— У вас рана. — Только вы ее просто не замечаете.

— Бык воет и униженный, и оскорбленный начинает понимать, что был, действительно, ранен, а теперь излечился.

— Умный народ.

— Не такой умный, как кажется. Ведь это складывалось веками. А потом родится какой-нибудь Ньютон, обожрется яблок, и чтобы как-то оправдаться, захватывает себе все сделанные до него наработки. Так что Бык — это общечеловеческое достижение. Как и Законы Ньютона.

— И мы должны его испытать, — резюмировала Даша. — Мне кажется, я бы лучше полетела на парусной птице с утеса над морем.

— Я бы даже над пропастью, — сказала Со. И добавила: — не могу поверить, что они так бесчеловечески относятся к людям.

И действительно, все оказалось значительно проще, чем они думали. С одной стороны, проще, а так-то конструкция была довольно сложной.

Софию уложили на помост, задрали платье, а сверху по конструкции на нее забрался большой черный бык. Так-то, без конструкции, его тяжести никто бы не мог вынести.

Вот это произошло в их первую поездку. А теперь они ехали отомстить за все нанесенные им здесь оскорбления.

А чтобы никто не знал, решили нанять киллера. Одного, но способного справиться, если не со всем поселением, то хотя бы перебить часть. И обязательно:

— Атамана, Варвару, Сикорского и Голиафа.

3

Никто не нашел Дашу и Софию, а Голиаф нашел. Он сел под деревом и запел своим пискливым голосом песню про двух девушек, которых он очень любит, но не знает, где их найти. Но однажды ему очен-но повезло. Он сидел под высоким деревом и мечтал. И мечты сказали ему:

— Далекое бывает очень близко. — Так близко, что не всякий может его увидеть.

Срублю-ка я это большое дерево, и посмотрю, кто там живет. Что за диковинные птицы.

И он начал методично рубить дерево саблей.

В конце концов, девушки не выдержали, и закричали из-за ветвей:

— Окей, окей, мы спускаемся!

— Кажется, птицы разговаривают, — сказал Голиаф и осмотрелся по сторонам.

— Он притворяется, или не понимает, что мы здесь? — спросила Даша.

— Скорее всего, он заметил нас, а сейчас, скорее всего, пугает, — ответила София.

— Значит, он не срубит дерево до конца, и мы не упадем?

— Скорее всего.

— Мы высоко сидим, мне страшно.

— Мне тоже. — И они закричали:

— Хватит, хватит, — мы сдаемся.

Но Голиаф как будто не слышал, и продолжал рубить.

— Ты, глухой циклоп, прекрати рубить, сломаешь саблю.

Бесполезно.

Он прорубил дерево уже на одну треть. Скоро оно должно было повалиться. Голиаф перестал только после слов Софии:

— Закончи стучать по дереву, больван!

— Смотри, подействовало, — сказала Даша.

Они начали спускаться, а Со приговаривала:

— Молодес, молодес, больван.

Едва они ступили на землю, Голиаф нанес Даше сильный удар в лоб.

— За что ты так сильно ее ударил? — спросил София.

— Так не надо было стучать на меня.

— Она не стучала.

— Но хотела.

— И не хотела. По крайней мере, это никому неизвестно.

— Тогда за то, что заставила меня так подумать. Зачем мне волноваться из-за какой-то Матрешки.

— Могу я высказать тебе свое мнение? — спросила Со.

— Да, пожалуйста. Все равно тебе это не поможет. Я сдам вас Варваре. В Бойцовский Клуб. Будете гладиаторами. Для таких баб, как вы, здесь только два пути:

— Или биться, или трахаться.

— Можно я выберу первое?

— Да, можно хоть первое, второе, третье!

— А что третье?

— Третье… — Голи не успел договорить, а может даже, вспомнить свою третью мысль, так как она просто на просто не умещалась на глиняной дощечке его памяти, — Со провела ему правый боковой. Гигант потряс головой, но очухаться вот так сразу все-таки не смог, и упал на колено.

София хотела продолжить, но Даша попросила одолжить ей:

— Этого Коротышку. — Голиаф стоял на коленях, и был с ней почти одного роста: метр пятьдесят. Может чуть больше. Но метр шестьдесят точно не было. Метр пятьдесят пять, может быть.

— Окей. Бей, пока у него голова еще кружится, — сказала Со. Она думала, Даша обеспечит встречу картофельного лица Голиафа со своей коленкой. Но легкая Да прыгнула с разбегу, и опустила две свои подошвы на морковный нос Голиафа.

Потом они потащили его, опутав себя веревками, как волокушу, и положили между двух берез средней величины. Измерили шагами расстояние до каждой, и немного сдвинули Голиафа, чтобы расстояние было одинаковым.

— Как думаешь, разорвет?

— Не уверена. Но толстые мы не сможем согнуть.

— Хорошо, давай привяжем к этим.

Побеседовав между собой, девушки согнули сначала одну березу, привязали к ней одну ногу противника, потом согнули другую березу, и привязали к ней вторую ногу. Они решили, что нагибать сразу две березы не получится.

— В одиночку можно не удержать согнутую березу, — сказала Даша.

— А так?

А так Да сначала залезла на одну березу, кинула веревку Со, и, таким образом, вместе — одна снизу, другая сверху — они смогли согнуть довольно толстое дерево. Ногу Голиафа привязали к вершине. Даша полезла на второе дерево, а София удерживала тело на земле.

— Давай быстрее! — крикнула она Даше.

— А че? Какие-нибудь проблемы?

— Та вырывается!

— Очухался?

— Не, но ему помогает гравитация.

— Кто помогает? — не поняла Даша.

— Да этот Ньютон, открывший Закон Притяжения.

— Притяжения? Тогда это должно не мешать, а наоборот, помогать! — крикнула Да, уже почти поднявшись на самый верх березы.

— Так я и говорю, что несмотря на то, что Ньютон открыл Притяжение, он все равно старается подняться вверх раньше времени.

— Ты права, открыл-то, открыл, но, видимо, открыл мало. Сядь на него всем телом, дорогая, — посоветовала Да. Она спустись вниз, сидя, как маленький медвежонок на верхушке, и они стали привязывать вторую ногу. Но их веса все-таки не хватило. Голиаф начал подниматься раньше времени.

— Вяжи быстрей! — закричала София.

— Сейчас, сейчас. — Но сила берез была все-таки намного больше силы английского математика. Плотно привязать вторую ногу не удалось. Голи начал подниматься, как на воздушном шаре вверх, и наконец, повис между двух берез. Одна его нога была плотно привязана к дереву, а другая болталась на двухметровой веревке.

— Поэтому его и не разорвало, — сказала Даша. И добавила: — Наука.

— Да-а, — добавила подруга, — не так силен этот Ньютон, как его малюют. — Или наоборот?

— Кажется, наоборот, — сказала Даша. — Так-то бы он улетел на Луну.

— Теперь скажут, что мы были втроем.

— А кто третий?

— Ньютон.

— А! Да. Один на один вообще трудно остаться.

Мы живем в развитом обществе.

4

Девушки сели под одним из деревьев, на которых висел Голиаф, выпили вина, положили перед собой запеченную рыбу. С собой у них, естественно, ничего не было. Кроме небольших флаконов с духами. Они висели на золотых цепях, на шее, вместо бриллиантовых, изумрудных или рубиновых ожерелий.

— Кстати, я люблю рубиновые ожерелья, — сказала Даша, и помазала себя из фужерчика духами со вкусом ландыша. У Софии форма была другая. Это был шарик на палочке. И духи имели тяжелый сладковатый запах.

— Тебе не нравится? — спросила София.

— Это вкус колдовства, — сказала Даша.

— Тогда я помажу только голову рыбы.

— Хорошо, я тогда своими помажу хвост.

Дело в том, что рыба Голиафа пахла рыбой, а им это не нравилось. Дамы любили рыбу с травами. С розмарином, орегано, базиликом, тимьяном, лимоном. А так как с собой у них специй не было, решили использовать каждая свои любимые духи. Вообще, конечно, для этого надо иметь привычку. Например, если бы Голиаф сорвался с деревьев, он бы не стал есть эту духовую рыбу. Он даже сейчас, сверху, закричал:

— Уйдите отсюда! Я не могу вынести этой пытки.

Они подумали, что ему больно. Голиаф с трудом держал ногами угол в сто двадцать градусов. А березы тянули его все дальше и дальше.

— А чем дальше, тем трудней сопротивляться этим березам, — сказала София.

— Они как пружины, — сказала Даша. — Но думаю, сейчас он высказался по поводу запаха духов.

— Не любит?

— Нет.

— Тварь.

— Тварь безмозглая. — И они с удовольствием продолжали есть рыбу, политую духами, и пить вино из фляжки Голиафа.

— Его надо добить, — сказала Даша. — Зачем мучиться.

— У него, вероятно, были лук и стрелы, — сказала Со.

— Скорее всего, это уже высокоразвитое общество, — сказала Да. — Они стреляют из ружей и пистолетов. Ты видишь, он висит, и ему все по барабану.

— Лентяй?

— Конечно. Ему бы только трахаться. Разве он будет стрелять из лука. Ты только представь себе, надо успеть выстрелить, когда лошадь подняла от земли все четыре копыта! Это трудно.

— Тогда надо поискать пистолеты. Скорее всего, они у него были.

— Надо шарить по траве, а мне что-то не хочется, — сказала Даша.

— Мне тоже.

— Я хочу спать.

— Я… — Они заснули.

Дело в том, что хитрый Голиаф возил с собой фляжку с усыпляющим порошком, который был растворен в вине.

5

Они проснулись в сарае ранним утром, протерли глаза, и опять увидели, как на площади шло сооружение какого-то сооружения.

— Неужели опять делают Быка? — удивились София.

— А чему тут удивляться? — сказала Даша. — Фантазии-то никакой. — И добавила: — Крепким было вино, я опять хочу спать.

Даша опять заснула, а София не могла сомкнуть глаз, так ей было интересно, что все-таки это будет на площади. И оказалось, это крест для распятия.

— Значит, они верят в Бога, — решила София. И добавила: — А кто в Него не верит? Все верят, но только в разных богов. В Кого, или в кого? верят они.

Скоро кого-то вывели на площадь, и глашатай, Яшка Музыкант проорал:

— Кто хочет спасти этого человека — пусть выходит на бой. — А пока он будет висеть на кресте. И знаете почему?

— Только так у него есть шанс спастись, — воскликнула одна из девушек Варвары. Лариса, так ее звали.

София с ужасом узнала своего киллера, который должен был убить Голиафа, Атамана, Варвару, и еще кого только сможет.

— Неужели они взяли его без боя?! — И она вспомнила, как познакомилась с ним в одном из кабаков.

Они вошли вместе с Дашей. За столами курили и пили, ели Цыплят Табака. Особо упившиеся заказывали Гоголь Моголь.

— Как в песне поется, — сказала София, не поворачиваясь к Даше: — И любил он Гоголь Моголь и Цыплята Табака.

— Между прочим, кабак так и называется.

— Как?

— Гоголь, Моголь и Цыплята Табака.

— Хорошо.

— Только запятую зря поставили.

— Тебе бы руководить Академией Наук.

— Зачем?

— Надо зачеркнуть лишние знаки препинания.

Подошел половой и попросил дам пройти в кабинеты.

— Торопиться не надо, — сказала Даша.

— Да, голубчик, проводи нас к угловому столу, — сказала София.

— Он заказан. Сядьте к другому.

— Как ты с нами разговариваешь, дубина? — спросила Даша.

— Как? — Ладно, на вот те полтину на водку, и веди себя прилично, — сказала София.

— Прилично, — повторил матрос, и согласился. — Извольте, но, учтите, меня из-за вас изобьют.

Здесь все официанты, то бишь, половые были в тельняшках, видневшихся треугольником у горла.

Они заказали вина и два ЦП, как было написано в Меню, с пояснением:

— Чтобы не повторять одно и то же по нескольку раз.

И действительно, не было смысла писать, что здесь Цыплята Табака с розмарином, с корицей, с чесноком, с маринованным луком, уксусом, горчицей, черным и красным перцем, базиликом, даже с табаком. И правильно, ибо, что толку объяснять каждому десятому, что цыплят с табаком у них не нет. Никто не верил. Многие настаивали, что не нет, а:

— У вас нет! — А надо, чтобы было.

— Ну, вот, пожалте, есть.

Управляющий даже советовал владельцу ресторана добавить несколько пунктов. А именно:

— Цыплята с табаком американским. С табаком французским, английским. — Но благоразумно решили пока ограничиться русским самосадом. Тем не менее, люди все равно заказывали.

— Будь они не ладны, — как сказал Управляющий Платон. И знаете почему? Боялся, что его позовут в зал, и кинут это блюдо в рожу. Как несъедобное. Ведь с них взятки гладки. Скажут:

— Думали это вкусно. — Ан, нет. И:

— На те в рожу, на те в рожу! — И ногой, ногой! А потом, пропитанной табачным соусом грудкой. А уж вдогонку крыльями будут кидаться. Пока что бог миловал. Но Управляющий продолжал ждать. И дождался.

Сначала его позвали, чтобы Платоша объяснил:

— Почему занят мой стол?

— Они дали мне рубль серебром.

— Только за то, чтобы ты отдал им мой личный стол?

— Та не, стол пришлось отдать, потому что они дамы. А рубль — это так, только чтобы я передал его вам. В качестве компенсации.

— Ладно, давай его сюда пока что, — сказал парень.

— Так…

— Давай, давай, не буди во мне зверя. — Пришлось отдать. — И да, цыпленка табака и две кружки немецкого пива.

— Вы обычно берете три.

— Меня не интересует, что ты тут делаешь обычно, — сказал угрюмо парень. — Одну английского темного, хочу попробовать.

— Портер?

— Портер так Портер.

— А цыпленка, как обычно?

— Меня… впрочем, а как ты хотел, чтобы было обычно? С чесноком, тимьяном и в конце полить коньяком и поджечь? Тогда пусть так и будет.

Когда этому парню понесли пиво, София щелкнула пальцами и показала половому, что берет это пиво.

— Так заказано, мэм, — испугался официант. Ему показалось, что уговорить эту леди не удастся. Будет драка. — Я сейчас вам принесу, — добавил он.

Она показала полтину серебром. Половой почесал бороду, потом за ухом, и не смотря на то, что тот мужик, которому предназначалось это пиво, ударил кулаком в ладонь левой руки, отдал пиво Софии. И было видно, что лицо у него злое, злое. Как у пуделя, когда он… впрочем, пудель всегда злится.

— Эй! — крикнула Даша. — Кам хире! Плииз.

— Я не понимаю по-немецки, — ответил парень.

— Иди сюда, научим.

— Тем более, это английский.

Парень взял с собой обе кружки, и небрежно проследовал к своему бывшему столу, где сидели эти крали.

— Ты бы мог убить человека? — сразу спросила София.

— Точнее, нескольких? — спросила Даша, даже не дав ему ответить.

— Нет, а что вы удивляетесь? — спросила София. — На вашем лице написано, что вы киллер.

— Это правда? Мы не ошиблись, что наняли вас? — быстро проговорила Даша.

— Думаю, да. Но прежде чем дать окончательный ответ, я должен съесть цыпленка табака.

— Хорошо, — ответила София, — поговорим после.

Они съели уже почти по пол цыпленка, когда в зал вошли трое. Они не проходили в зал, а стояли и внимательно его осматривали.

— Кого-то ищут, — сказала Даша.

— Так меня, — ответил парень. — Кстати, — добавил он, — мы так и не познакомились.

— Даша.

— София. Кстати:

— А вас?

— Я разве не сказал? Так, Граф.

— Граф?

— Просто Граф, что ли? — Дамы засмеялись. А Со добавила: — И если вы им не были, то будете.

— Нет, честно, — добавила Даша. — Если вы для нас сделаете то, что мы хотим, то и мы для вас ничего не пожалеем.

— Я не буду драться с этими орлами здесь.

— Почему?

— Так потом платить придется слишком много за поломку столов, стульев, бой посуды. Да и посторонние люди обязательно попадутся под руку. А денег сейчас, сами знаете, у меня мало. Можно сказать, что очень мало.

— Более того, — добавила за парня София, — совсем нет. — Он бы обиделся за такое предсказание, но не успел. Дама добавила еще раз: — Иначе вы бы не согласились заступиться за нас, рискуя жизнью.

— Да, конечно, — ответил парень, запутавшись в хитросплетениях женской логики. Точнее, он просто не смог проследить ее до конца. Почему?

— Ай!

— Ай-ай! — закричали дамы, ибо на стол упала огромная телячья нога.

— Скоты! — воскликнул Браун, как он представился. — Не могут без бардака. — И отослал ногу назад.

— Удачно! — воскликнула София, и захлопала в ладоши. Ибо нога попала точно в лоб одному из орлов. Во второго он кинул стул, но не попал. Послышался звон битых бутылок и стаканов в буфете-баре.

— Ну, началось, — сказал половой, который их обслуживал. И добавил: — Не могли бы расплатиться сейчас.

— За что? — спросила его Даша. — За то, что нам перебили все блюда? Где мой цыпленок с чесночным соусом и белыми грибами?

— Я не знаю, — ответил половой.

Драка продолжилась на улице.

— Этот мистер Браун нам подойдет, — сказала София. — Смотри, как бросил этого петуха. — А именно так Браун называл поверженных противников: — Петухи.

С каким смыслом, было не очень ясно. Одного он сейчас обхватил широким ремнем за шею и перебросил через себя.

— Как думаешь, он сломал ему шею? — спросила Даша.

— Так нет, видишь, пополз к забору за оглоблей. — И действительно, один петух двинулся на карачках к забору. И ясно, что бежать он не собирался.

Парень отдышался, вырвал из забора кол потолще, и двинулся на Брауна, который успел пригнуться, и дерево просвистев немного по воздуху, смело на своем пути двух других петухов.

— Смори, он знает бросок через бедро с захватом, — сказала София, и толкнула локтем Дашу.

— Ты чё?

— Та ни чё. Смотри внимательней.

— Окей.

Браун упал на поверженного броском петуха, и стал душить.

— Задушит? — спросил половой.

— Та не, отпустит, — сказал Управляющий Платоша. Почти весь ресторан стоял на крыльце и рядом, наблюдали бесплатный спектакль.

Глава третья

1

— Двести пятьдесят сейчас, остальные потом, — сказала София.

— Остальные это сколько?

— И тебе не стыдно? — Это спросила Даша, поправляя волосы. — Мог бы перечислить эти деньги на мой счет.

— Прости, конечно, я не думал, что тебе надо. Я думал, ты не нуждаешься. А так, конечно, ты этого, — Браун посмотрел на Дашу, — того стоила.

— Чего этого?

— Я хотел сказать: и того и этого.

— Да, ладно, ты, не парься. Отдашься, когда будут.

— Думаю, у меня никогда не будет денег, — ответил парень.

— Почему? — спросила София. — Первую проверку ты прошел. Так что у тебя все впереди.

— Только первую? — спросил парень.

— Что?

— Я говорю, какая была первой, а какая второй?

— Ты прав, конечно, не парься, как сказала тебе Даша, ты прошел, естественно, две проверки.

— Как говорится:

— И драться, и трахаться ты можешь.

— Хотя есть проблемы со временем. Но, думаю, ты потренируешься, и все у тебя получится.

— Вы имеете в виду, в отношении первого или второго? — спросил парень, и потрепал Софию за подбородок. Он только что пробыл полтора часа с Дашей на втором этаже, и теперь чувствовал себя полновластным хозяином жизни. Хотя понял, что Даша работает на Софию. Для нее старалась вытянуть из него все соки, чтобы измерить, сколько же их все-таки у него осталось после драки. И оказывается, силы еще были. — Значит, вы здесь главная?

— Где здесь? — спросила София.

— Среди нас троих, я имею в виду, — ответил парень, и обнял обеих дам.

— Да, ну что вы! Мы, люди, все равны.

— Ну, это-то понятно. Но платите вы?

— Та не, она, — София показала на Дашу.

— Не слушай ее парень, — сказала Даша. И добавила, обратившись к Софии: — Чё ты ломаешься?

— А чё?

— Та ни чё, так всю жизнь в девках просидишь. Ты не думайте, — теперь она опять повернулась к Брауну, — она не совсем не того, а просто все еще иногда стесняется.

— До сих пор стесняется думать про ЭТО?

— Не только.

— Да? А про что еще?

— Про ТО тоже.

— Вы имеете в виду, амазонскую любовь? — решил выяснить как можно больше Браун, но София остановила его попытки сразу найти объяснение всех причин сотворения мира.

— Ты сначала выполни, что обещал, а уж потом можешь протягивать свои лапы до любой точки моего тела.

— Как же так? — удивилась Даша, — ты говорила, что не веришь ни одному человеку, которого не трахнула.

— Нет, нет, — замахала руками София.

— Что нет?

— Наоборот.

— Наоборот? Ну, хорошо. — И Даша, повернувшись к Брауну, спросила:

— Ты готов, Граф? Впрочем, что я спрашиваю, ты к ночи будешь готов, или рано?

— Та не, я уже готов. Прошу прощенья за уточнение, так-то нет, конечно, но с такой леди, как София, могу не выходить из спальни девять дней и девять ночей.

— Серьезно? — серьезно спросила София.

— Я никогда не вру.

— Ладно. Не будем играть в кошки и мышки. Пойдем, поднимемся наверх. Проверим.

— Идите, я посижу здесь, в баре.

2

Долго ли, коротко ли ждала Даша, но в конце концов они поехали.

И вот приехали. Браун теперь висел на кресте.

Когда народ собрался на площади, их вывели. София думала, что им предложат коллективный бой. Они вдвоем с Дашей, а Варвара со своей Лариской. Или, может быть, их будет больше, четверо или пятеро.

Нет, командовала Варвара, и она сказала, что драться будут без перчаток:

— Как обычно. И эта… ты и ты, — она указала на Софию и Дашу.

— Между собой?

— Именно так, между вами.

— Мы не будем, — сказала Даша, разминая затекшие руки. С Софии еще снимали веревки.

— Почему?

— У нее, — Даша кивнула на Софию, — не та весовая категория.

— Прошу прощенья, — ответила Варвара, — но у нас здесь весов нет. И знаете почему?

— Почему?

— Мы никого не вешаем. Только распинаем. — И она показала на распятого, хотя и без гвоздей, Брауна.

Раздался разноголосый смех.

— Нет, а серьезно?

— Она спрашивает, как бывает у нас серьезно, — воскликнула Варвара, указывая на Софию, как несмышленого ребенка. — И добавила: — Я скажу тебе как. Мы просто не следим за диетой! — Ха-ха-ха!

Многие смеялись и похлопывали себя по животам.

— У вас все здоровы, как коровы, — констатировала София, — поэтому вы никого не взвешиваете.

— Именно так, никого просто так не подвешиваем.

— Да бесполезно им объяснять, — сказала Даша, — у них нет весовых категорий.

— Наоборот есть, — сказала Варвара. — У нас все першей катехгории. — Она подняла вверх большой загнутый палец и плюнула на него.

В общем, так, проигравшую мы пускаем в расход, а победительница получает его, — она приложила ладонь одной руки ко лбу, заслоняясь от лучей солнца, а другой указала на висящего на кресте мужика.

Начался бой, как обычно, голыми руками.

— Не царапаться, — сказала София.

— И не рвать волосы, — сказала Даша. — У меня шикарные черные волосы.

— У меня еще более шикарные русые волосы. Я русская, — сказала София.

— Это я русская, а ты больше похожа на Барбароссу. Можно, я после этого боя буду звать тебя Барбаросса?

— Ну, окей. А я тебя тогда Чин-Чин.

— Что такое Чин-Чин? — спросила Даша, обходя София по солнцу. София посмотрела на ее ноги, и погрозила пальцем.

— Мол, смотри, не запутайся в своем длинном платье.

— Это значит, татарчонок.

— Я татарчонок?! — воскликнула Даша, и сделав два шага вперед, провела хук слева. Не ожидавшая этого нападения София вдобавок пропустила и последовавший за хуком джеб, коварный удар в нос.

— Что ты делаешь, сука?! — воскликнула София. — Ты знаешь, что у меня слабый нос, чуть что, сразу идет кровь, и пользуешься этим. Более того, теперь у меня нос неделю будет таким, как у этой вешалки. — И она указала на Варвару, которая выполняла роль судьи.

— Что ты сказала? — удивилась Варвара, и провела Софии еще один хук, на этот раз правый. Потом добавила: — За неуважение к судье.

— Я это запомню, — сказала София. — И когда-нибудь отвечу.

— Зачем перегружать память, — ответила Варвара. — Делай сейчас.

— Сейчас?

— Да без базара, — ответила Варвара, уверенная, что София не будет отвлекаться от боя. Но София применила против Варвары удар, которому научил ее Француз. Японский удар сзади по пяткам. Хуки яки.

Варвара упала, и так сильно ударилась головой, что даже забыла, что она была здесь судьей. Просто выползла из круга, и убежала куда-то, не дожидаясь своих Ларисок.

Оказывается, всех троих ее телохранительниц звали Ларисками, и они были сестрами-близнецами. Можно было считать их:

— Лариска Один, Лариска Два, и так далее. Но какой смысл? Если они одинаковые. Только если их убивать, и считать, сколько еще осталось.

— Лучше сдавайся, — сказала София.

— Я не хочу умирать, — ответила Даша.

— Ну, хорошо, ты не хочешь умирать по-хорошему, тогда я убью тебя, как Спартак убил своего поэта. Ты поэт?

— Нет. Если только поэтесса. Но и то, вряд ли. И знаешь почему?

— Почему? А впрочем, можешь не отвечать. Я знаю, ты любишь науку.

— Которой здесь нет, — сказала Даша, и попыталась провести Софии заднюю подножку, чтобы потом перейти на удушение. Но Софии удалось вывернуться и оттолкнуть свои противницу. И тут же провести прямой правой в голову. У Даши тоже пошла носом кровь.

— Послушай, подруга, — сказала София. — Если ты проиграешь, тебе будет лучше, чем мне. И знаешь почему? Меня отдадут…

Даша не дослушала подругу, и опять провела двойку.

— Что ты делаешь? Они нарочно хотят, чтобы мы бились и веселили толпу. Нет? Тогда получай удар Спартака! — И отбив хук, ударила Даше в солнечное сплетение с близкого расстояния. Как будто пронзила ее коротким мечом римского легионера.

Даша повисла на руках Софии.

— Я умираю, — простонала она. — Зачем ты вынула из меня все кишки, дорогая?

— Так, милая, ты долго не хотела умирать добровольно

3

Парня сняли с креста, и отдали Софии.

— Нам куда теперь? — спросила она у Варвары. Но та только мотала головой и твердила:

— Ай доунт ноу.

— Ай доунт андэстэнд ю.

— Англичанка траханная, — сказала София, и задумалась. Но Лариски вывели из этого напряженного состояния.

— Идите с баню, — сказала одна из них.

— Это опять туда, в домик, за которым стоят две большие бочки, а внизу течет река?

— Да, река, есс. Река, там рыба.

— Вы тоже англичанки? — удивилась София.

— Да. То есть, нет, мы только учимся.

София уже повела своего Брауна в номера, если так можно сказать, но тут вспомнила про Дашу:

— А ей с нами нельзя?

— Так нет, конечно.

— Почему?

— Так по кочану, — культурно ответила вторая Лариска. — Ее уж увели в другие номера.

— Уж пустили в расход?

— Нет, только собираются, — сказала Лариска Три. И добавила: — Видите, какая очередь стоит?

— Куда? Хотят посмотреть на казнь?

— Кому казнь, а кому и мать родная.

— Ах, вон оно что! Это у вас называется: пустить в расход. Слишком много желающих. Знаете, что? Не могли бы вы мне помочь?

— Не-е!

— Мы по этому делу не специализируемся.

— Нам запрещено, — добавила третья Лариска.

— Кем?

— Так Варварой!

— Кем же еще?!

— Мы не можем.

Когда все трое высказались окончательно, София предложила:

— Я вам заплачу. Более того, ваша Варвара в отключке. После моего секретного приема у нее балда выдает только два ответа:

— Есс и Ноу.

— Вот видите!

— Мы можем нарваться на ее несогласие.

— Вето, так сказать.

— Только если… — Третья Лариса помолчала. Но все-таки решилась и добавила: — Если заплатите, кончено.

— Хорошо, обещаю каждой по полтине.

— Мы уже наслышаны о ваших полтинах.

— Чуть что, у вас на все одна и та же полтина.

— Та не, вы не поняли: каждому.

— Все равно мало.

— Сколько надо?

— По рублю.

— Окей. Договорились, будете ее подменять время от времени.

— Так не пойдет-т!

— Ну, что вам еще?

— Деньги вперед.

— У меня нет с собой. Сами понимаете.

— Ну, на нет, и секса не будет.

— То есть, будет, но только без нас.

— Где я вам деньги возьму сейчас?

— У вас есть.

— Если найдете — берите.

— Мы бы взяли, но не знаем где.

— Прошлый раз мы за вами следили, и видели, как вы несли серебро, и даже, кажется, золото, чтобы их закопать.

— Вместе?

— Может вместе, может отдельно. Мы ни Ку-Ку.

— Что это значит?

— Мы за вами следили в прошлый раз, но, к сожалению, не до конца.

— Варвара нас позвали, и мы так и не поняли, куда вы закопали все ценности.

— Искали потом, искали — а все бес толку. Не нашли.

— Хорошо, пойдемте вместе поищем. И да: помогите мне дотащить этого бугая до вашего сарая.

— Это не сарай, — сказала Первая Лариса.

— Отель настоящий, — сказала Вторая Лариса.

— Здесь все были счастливы, — добавила Третья.

Пришли на место. София попросила девушек:

— Вы пока идите на речку, искупайтесь, а я поищу для вас деньги. По рублю будет достаточно?

— Ладно, хватит.

— Хотя бы по рублю.

— Если не жалко.

София бросила своего киллера в бочку, привязав предварительно под мышками, чтобы не утонул.

— Где бы это могло быть? Ничего не помню! Но деньги у меня, наверное, с собой были. Тут вспоминать бесполезно, — добавила она, — надо просто искать и все. Как будто я не тот, кто их потерял, а та, кто их ищет.

Перекопанной земли нигде не было. Значит, они под бочками. Ну, а где еще? Дама выкинула из бочки Брауна, спустила воду, но перевернуть бочки не хватило сил. Позвать Ларисок? Какой смысл? Они увидят деньги, и всем разболтают. По крайней мере, потребуют заплатить еще за молчание. А если золота много, то попросят намного больше, чем надеялись получить. Как говорится:

— Энд уот эбаут ю?

Помощь пришла оттуда, откуда ее не приходилось ожидать. От Брауна. Он очнулся от солнечного удара, выпил литра три воды, в которой уже помылся, можно сказать, и уперся в бочку вместе с Софией.

— Ю окей? — спросила она.

— Энд уот эбаут ю? — в свою очередь спросил парень.

— Найду деньги — буду чувствовать себя хорошо, — ответила София, и добавила: — Говорите чаше по-русски, вы в России.

— И что?

— Привыкайте понимать с полуслова.

— Ладно. — И парень, как собака, сделал подкоп под бочкой. И они ее перевернули. Он снизу, она сверху.

— Ничего.

— Давайте копать вод вторую.

Но и под второй не было ничего.

— Самое печальное во всем этом то, что теперь придется ведрами таскать воду из реки, — сказала София. — Вы мне поможете?

— Думаю, это не в человеческих силах, — ответил парень.

— Ну, тогда ты ничего не получишь.

— Как это? Ты мой подарок. А не я твой.

— Разве? Я думала, наоборот.

— Нет, мне сказали, что я получу тебя.

— Послушай, какой смысл нам спорить.

— Да, — согласился парень. — Мы же ж любим друг друга. Как говорится:

— Утро вечера мудреней.

— В каком смысле?

— В том смысле, что давай сначала искупаемся в одной бочке, а потом опять подумаем, где взять деньги.

Они вроде уже согласились, уже полезли в бочку, но в ней не было воды. Они все вылили, когда перевернули обе бочки.

— Я вспомнил, — сказал парень, — эти бочки наполняются посредством шланга.

И действительно, только теперь София заметила, что на крыше дома стояли две большие квадратные емкости. Снизу был кран, на который был надет шланг, сложенный кругами на крыше.

— В каждую такую емкость входит не меньше пятнадцати бань, — сказала София. — Так она назвала бочку, у которой один раз уже мылась. И под которыми они искали уже сокровища.

— Двадцать, — сказал парень.

— Откуда ты знаешь?

— Так видно.

— Ну, хорошо, сбрасывай сюда шланг, а я буду наливать воду. Наверно, теплая, уже нагрелась.

— Так надо думать.

— Я и думаю.

Они наполнили обе бани, и парень полез опять на крышу закрывать краны.

— Посмотри кстати, сколько там осталось! — крикнула София. Она не стала раздеваться, и залезла в бочку-баню. Почему? Так она уж давно разделась. Тут никакой одежды не напасешься возиться с этими огромными бочками.

А парень поднялся по лесенке на вторую уже емкость на крыше. В первой воды уже было мало. Ибо ее сюда никто не таскал. Емкости наполнял дождь. А его давно уже не было. Во второй было больше половины.

— Есть! — закричал Браун сверху.

— Ну, окей, окей, спускайся сюда.

— Я говорю, что вижу деньги на дне!

— Да?! Не понимаю, как я могла додуматься до такого способа. Честно, всё забыла. Хотя сейчас, кажется, вспомнила. И да: достань их, пожалуйста.

— Все?

— Так нет, три рубля. Я обещала всем по рублю серебром.

— Так, а мне-то?

— Тебе?! За что?

— Так, а не за что, что ли?

— Честно, говоря, я думала, это ты мне должен.

— Да вы что, неужели вы ничего не помните?

— Что я должна помнить?

— Вы обещали мне пятьсот рублей золотом.

— Да?

— Да.

— Теперь вспомнила. Только не пятьсот, а двести пятьдесят. Половину-то ты уже получил!

— Ладно, хотя бы двести пятьдесят. Я возьму сразу?

— Ты залез в мой бак, в банк, я имею в виду, и я вынуждена согласиться. Бери, конечно.

Они занялись таким сексом, что три Лариски боялись подняться от реки за своими деньгами.

И действительно, как сказала сама София:

— Мы половину воды в нашей бане расплескали.

А парень добавил:

— А вторую половину выпили.

— Так жарко конечно, — ответила она. И добавила: — А то знаешь, я уже начала сомневаться, что это ты. Ну, пока ты про деньги-то, про оставшиеся двести пятьдесят не вспомнил, уже начала думать:

— Ай! Не он!

— Что заставило тебя усомниться во мне? Что нанялся к тебе киллером, а сам оказался в плену, как телок?

— И это тоже. Но главное, у тебя рост не тот.

— Уверена?

— Не уверена, но, кажется, ты был под два метра.

— А сейчас?

— Нет, теперь-то кажется, так и есть: два метра не меньше. И все же, давай я тебя еще раз померяю?

— Как?

— Так локтем. Тогда в тебе было пять моих локтей.

— Хорошо.

— Вылазь из бочки и ложись на траве.

София три раза, ползая на коленях, измерила Брауна. И резюмировала:

— Ты не Браун.

— Нет, ну точно, у тебя совсем другой размер. Если бы здесь была Даша, она бы подтвердила. Научно. Хотя с другой стороны, я не понимаю, как это может быть. Ты не знаешь?

— Точно, меньше? На сколько?

— Так почти на целый локоть!

— Мэй би, ты не правильно запомнила количество локтей. Ты запомнила пять, а их было четыре. Ты записала где-нибудь его данные?

— Чьи?

— Так мои, естественно!

— Нет, так понадеялась на свою отличную память. И, как оказалось, зря. Надо всегда носить с собой бумагу и чернила, как Гомер. Пришло вдохновение — записала.

— Это надо иметь специального писаря.

— Я и имею в виду писаря.

— Ты точно сомневаешься, что это я?

— Не знаю, что и думать.

4

Подошли девушки, три Ларисы. София выдала им по рублю, пообещав еще:

— Получите по полтине, после выполнения поручения.

— Они куда? — спросил парень.

— Надо помочь Даше.

— А что с ней?

— Так пустили в расход.

— Да-а, — только и констатировал Браун. И добавил: — Знаешь, называй меня…

— Как?

— Так, Маркиз, лучше.

— К-как? Ну, мой друг, — опомнилась София, — хотя бы Граф, и то это заслужить надо.

— Понимаете, дорогая, я хочу счастья.

— И ты понял, что счастье — это быть Маркизом.

— Я это чувствую.

— Хорошо, я буду называть тебя Маркизом. Но, — добавила она, — обычно к этому слову берут какую-то конкретизацию. Как-то: название земли, доставшейся маркизу по наследству.

— Отличное предложение. А буду Маркиз де Пруаем.

— Де Пруаяр? Нет, нет, прошу прощенья, поняла. Маркиз де Пру ай ем. По-английски это означает…

— Мне везет, — опередил Софию парень

— В том смысле, что прёт, что ли? Мне прёт, — повторила София. — Не по-немецки, не по-английски, и не по-русски даже. Давай будем считать, что это переводится на русский, как:

— Счастливая Земля.

— Ну-у, в некоторых торжественных случаях ты можешь так меня называть. Особенно, когда будешь обращаться от моего имени к кому-то другому, или говорить обо мне какой-нибудь даме. Но так, в дружеской беседе называй меня просто:

— Счастливчик Ем.

— Без Ай?

— Ай означает — есть. Верно? В русском языке не принято говорить:

— Я есть Счастливчик.

— Наоборот, друг мой! Как говорится: ты спутал дядя. Ай — это и есть Я. А есть — Ем.

— Ничего я не напутал, — обиделся парень. — Я не хочу говорить про себя:

— Я. — Просто без я. Есть — и будет означать, что Я — Есть.

— Ну, окей, окей! Чем зашифрованней, тем даже лучше. Счастливчик Эм.

— Лучше Ем.

— Окей. Но теперь уж я точно знаю, что ты не он. Ай! Не он! — и Со притворно упала на траву у бочки. — Маркиз начал одевать ее.

— Ты зачем меня одевать? — очнулась дама от изумления.

— Не беспокойся, я проведу тебя в номера. Вечер, холодает уже.

Через полтора часа, проведенные в счастливой беготне по этажам и комнатам, в ловле и трахании везде, где только можно, и даже нельзя, как-то:

— В лифте и под кроватью, — они успокоились и стали пить зеленый чай с колотым сахаром. Диабета-то ни у кого не было, к счастию. Вы спросите, почему в лифте возникли сложности? Дак, надо было еще тянуть за веревку, чтобы он поднимался. И хоть не высоко, с первого на второй этаж, а одновременно-то задохнуться можно. Через два отверстия дышать еще никто не научился. Впрочем, йоги могут. Но, как говорится:

— Мы-то здеся не японцы. — Хотя, конечно, некоторые хуки яки знаем.

— Почему ты считаешь, — наконец, решил до конца выяснить отношения Маркиз де Пруайем. Или как он сам считал лучше:

— Маркиз де Пруем. — Здесь не было ученой Даши, она бы перевела точнее.

— Он называл себя Брауном. Хотел подсветлить впечатление от своего имени.

— А как, ты говоришь, его звали?

— Я не сказала?

— Нет.

— Так Тёмный.

— Просто Темный?

— Да, такая темная личность. Я предложила ему называться:

— Граф Потемкин.

— Наверное, остался доволен?

— Очень. Но вот, как ты от бабла не отказался. Так же, как и ты говорил, что я должна ему еще двести пятьдесят золотых. Поэтому я и подумала, что ты это он. Но теперь я понимаю:

— Вы его убили.

— И значит, ты это и есть Атаман этого войска.

— Если бы я не услышал это от вас, ни за что бы не подумал, что вы способны так глубока мыслить и страдать. И кстати:

— Он еще жив. Хотя я бы на его месте жить с таким имечком не стал. Что это такое? По-тем-кин! Очень подозрительное имя для графа. Сейчас его пытают, чтобы признался, что он нашел в этом страшном имени.

— Пошлите, пожалуйста, кого-нибудь, пусть прекратят. Это я придумала для него достойное имя. Так-то его фамилия была народная, даже простонародная:

— Темнота.

— Киллер Темнота, — резюмировал Де Пруайем.

— Но вы пошли, пожалуйста, кого-нибудь, — опять не совсем по-русски повторяла Со.

— Так некого. Да ты не беспокойся, дорогая жена, там у них сейчас перерыв. И он, следовательно, тоже отдыхает.

Глава четвертая

1

— Жена?! Прости, но я замужем.

— Так я и есть твой муж!

— Не-е! На этот раз ты меня не обманешь. Хотя рост у вас одинаковый, маленький, но он был некрасив и вздорен, а ты великолепен. Более того:

— Ты живой. Очень живой, а он уже некоторое время очень мертвый.

— Та не! У тебя несвежие сведения, дорогая. Я бы вообще еще раз обвенчался с тобой, но это, говорят, не рекомендуется. Боюсь, как бы ты мне, действительно, не неповерила, а эта Темная Личность питала бы надежды на твою законную любовь.

— Так значит, ты Петр Третий?! — Ахнула Со, и упала без чувств, успев, правда, крикнуть на прощанье:

— Ай! Не он, не он!

Лариски пытались уговорить народ:

— Прекратить это безобразие.

— Прошу всех разойтись, — добавила Лар Два.

— Да пошла ты, коза! — послышалось из задних рядов. Из очереди имеется в виду.

— У нас поручение от Царицы, — подняла руку вверх, ладонью к очереди Лар Три. Сразу послышалось:

— Твоя царица в кустах!

— Что это значит?! Вы и ее, что ли, пустили в расход?!

— Та не, шутка, — ответил парень по кличке, а скорей всего, даже по фамилии Творог. — Она в больничке.

— В какой еще больничке? Что ты несешь, Сметана?

— Я не Сметана, ты спутала, Крошка.

— Действительно, он больше похож на Творога, — сказала Лариска Два.

— Короче, слушай сюда, твоя Варвара в лесу, в шалаше у старухи колдуньи Изергиль. Или вы не слышали еще, что она никак не придет в себя после боя с той залетной Куклой Сосо?

— Им бесполезно объяснять, что теперь у нас две царицы, — сказала Лариска Один.

— Как я уже сказала, или пыталась сказать, — сказала Лариска Три, — мы хотим не совсем запретить это… этот концерт, а готовы найти некий компромисс.

— Лучше говорите на русском, леди, — крикнул Творог, — здесь нет умников.

— Мы сами готовы принять в этом участие, — сказала Первая.

— По полчаса с каждой, — подтвердила вторая.

— Хуже не будет, — добавила Третья.

Многие были не против. Как сказал Творог:

— Мы не против. — Но те, кто раньше с нею был, наговорили такого, что те, кто уже стоял в сенях, близко к цели, зароптали.

— Ладно, — сказали Лариски, — те, кто уже в сенях, пусть пройдут по старой колее, а остальные пусть тоже не расстраиваются:

— Очередь пойдет в три раза быстрее.

Наконец Дашу отпустили.

— Беги скорей в Подвал, и скажи, чтобы прекратили пытать киллера, которого они поймали.

— Пусть его не трогают до специального указа Атамана.

Даша быстро пошла в указанном направлении. Это должен был быть большой подвал под землей. Примета места:

— Дерево с кукушкой.

— Дойдешь до дерева, и пять шагов вперед, — сказала Лар Три на прощанье.

Поляны все не было. Даша хотела бежать, но не могла. Наконец, она увидела дерево.

— Пять шагов куда? — Даша поворачивалась в разные стороны, стараясь угадать, где вход. — Не спросила, — сказала она. И добавила: — Да разве в такой ситуации учтешь все детали? Нет, конечно. — Она сделала пять больших шагов за спину кукушки, и повернулась кругом. Кукушка начала опускаться вниз.

Даша спустилась по лестнице. Почти все обернулись в ее сторону. Только палач по имени Толстый Фред продолжал невозмутимо смотреть на клещи, как будто мог своим взглядом помочь им быстрее раскалиться до бела.

— Начинается предпоследний акт трагедии, — сказал Толстый Фред, не оборачиваясь назад.

— А нельзя узнать, какой будет последний? — спросил киллер Потемкин, который был привязан к столбу с поднятыми вверх руками.

— Последний это неизвестность, — сказал Оглобля.

— Я бы обязательно, что-нибудь добавил, — сказал сидящий с ним за одним столом Левша, — но не могу. Нечего просто. Ибо это отлично сказано:

— Впереди только неизвестность.

Ребятам как раз только что поджарили на этом же огне куропатку и большого тетерева. Куропатка считалась:

— Заместо мяса. — А тетерев, как:

— Хлеб.

Молодая Агафья поставила на стол бочонок холодного английского пива и четверть французского:

— Боржоми, — сказала Агафья.

— Так не Боржоми, — в десятый раз поправил Агафью Левша, — Бордо.

— Стихи не запомнила, что ли, которые я тебе дал, — сказал Оглобля.

— Так помню.

— Ну, прочти.

— Забыла.

— Так прочти по бумажке.

— Я ее потеряла.

— Ты у меня получишь по рогам, коза!

— Не ругай ее, — сказал Левша. — Дай я объясню.

— Объясняй.

— Записала бы на бересте. Небось не потеряла бы, пока не выучила.

— Так я сама уж догадалась. И записала их на бересте.

— Что значит, Их? Говори просто:

— Стихи.

— Ой, не люблю я это слово, милый мой, — ответила Агафья.

— Почему? — не понял Левша.

Оглобля тоже удивился:

— В чем дело?

— Там про любовь. Если не буду читать с листа, с бересты, я имею в виду, могут подумать, что это я сама влюбилась, — ответила девушка.

— Ну, и что?

— Так, а какая страсть-то в этом? — не понял и Оглобля.

— Ну, как вы не понимаете? Чай стыдно.

— Я не понимаю, чего тут стыдного? — сказал Левша. А Оглобля добавил:

— Действительно, я тоже не андестенд.

— Ну, как вы не понимаете? Будут думать, что это я лично, а не поэт или поэтесса, сзывает всех на свою вечеринку.

— Ну и что?

— Я бы так и не против был, если бы ко мне все пришли, — сказал Левша.

— Вы, может быть, и не против, а я не хочу, чтобы меня все трахали.

— Так никто так и не подумает, — сказал Левша.

— Ну, как же не подумают, если я не с бересты читаю, а ору от души во все горло? — вопросом ответила Агафья. — А хочу! Я лав ю! Что это, если не прямой призыв:

— Приходите все сегодня ко мне ночью?

— Ладно, — махнул рукой Оглобля, — читай с листа.

— Мне Боржоми надоел, полюбила я Бордо превосходнейший французский, — сказала без запинки Агафья, глядя в бересту.

Левша взял у нее бересту.

— Ну, что ты врешь, — сказал он, — здесь ничего не написано!

— Так олух ты царя небесного, — ответила Агафья. И добавила: — Не всяко слово в строку пишется, но в голову нашу переносится. Для мыслей-то береста не нужна. Не понятно?

— Мне нет, — сказал Оглобля.

— А я все понял, — сказал Левша. — Лицемерка.

— Не лицемерка, а артистка, — сказала Агафья.

— А есть разница? — спросил Оглобля.

— Ладно, — резюмировал Левша: — Наливай, коли так. Только повтори для мозгу-то, чтобы был готов, своё признание в любви к Бордо.

— Я лав ю, Бордо, мой милый, превосходнейший.

— Сказала бы лучше по-французски.

— Еще не выучила французский. Я вам не полиглот какой-нибудь. Сказала же:

— Люблю одного.

— Кого?

— Так вот его. — И Агафья указала на прикрепленного к столбу богатыря.

— Брось, брось, твоя любовь ему не поможет, — сказал, все еще стоя спиной Толстый Фред.

— А моя? — спросила Даша, присутствие которой никто так и не замечал. Здесь было темно. Не очень, но полумрак был настоящий.

Все замерли.

— Ну, че застыли, как статуи? — сказала Даша. — Испугались, что застала вас врасплох? А знаете, почему так получилось? Не надо тут бесплатные спектакли разыгрывать, да пиво с Божоле глушить бочками. Более того, вы должны были охранять подозреваемого, а не пытать. Ду ю андестенд ми?

— Мих либе дих, — выдал первую попавшуюся фразу Оглобля.

— Тогда отпустите его сейчас же. Отвяжите, отвяжите его, — Даша кивнула на Потемкина.

— Я против, — сказал Толстый Фред. — И знаете почему? У меня приказ Варвары, пытать его как можно дольше, чтобы сказал все. И даже более того.

— Так я и пришла, чтобы отменить его.

— Окей, я согласен. Но тогда у вас должна быть, подписанная Варварой охранная береста.

— Нет.

— Нет? Тогда скажите просто пароль. Это одно и то же, — сказал Фред.

— Послушайте, как вас там?..

— Фред, просто Фред.

— Так вот Толстый Фред, — сказала Даша, — я не знаю никакого пароля.

— Я сказал, зовите меня просто Фред, а вы нарочно назвали меня Толстым. Зачем? Это первое. И второе:

— Если у вас нет пароля, то отвечать на первый вопрос не обязательно. Вы просто займете место у того же самого столба, только с другой стороны. Последний раз спрашиваю:

— Пароль?

Все затихло, было слышно только, как трещит огонь, облизывая уже белый металл.

— Брось ты, Фреди, — сказал Левша, — давай сядем, как люди, обсудим. Ведь хорошая дама, ученая на вид. Авось, все выяснится к лучшему.

— Авось, это, конечно, выход, но не для меня, — сказал Фред. — Я не буду ломать голову над проблемами, которые еще, тем более, никто не поставил. Какие проблемы? Мне очевидно, что это шпионка. Может быть, даже диверсантка. Вы не смотрите, что она невысокого роста. Многие японцы выполняют свои хуки не ростом, а весом своего маленького, но если измерить, то довольно тяжелого веса. Вот представь себе, Оглобля, или хоть ты, Левша, что будет, если вас шлепнуть трехпудовым молотком?

— А в ней три пуда будет? — спросила Агафья.

— Ты-то помолчи, Агафья, — сказал Фред.

— А то что?

— Ни хера, да луку мешок, — огрызнулся Фред.

— Вот и видно, мил человек, что сам ты не разбираешься в приказах, — тут же вставила Даша.

— А я говорю, говори Пароль, или я сделаю из вас с ним, — он кивнул на Потемкина с кляпом во рту, — Двуликого Януса.

— Подожди, Фред, — опять заговорил Левша, — давай… — Но палач прервал его:

— Да слышал уже:

— Давай, сядем, как люди, поедим, закусим…

— Та не, — перебил в свою очередь Левша, — не поедим, закусим, а:

— Выпьем, закусим.

— Тебе бы все пожрать, Фреди, — негромко сказала Агафья. Но Толстый Фред на этот раз проигнорировал ее замечание.

2

— А не хотите ли, разыграть пари? — спросила Даша после трех больших рюмок Бордо. Кстати, прежде чем выпить она спросила:

— Это Божоле? Нет. А то от Божоле меня мутит. Бордо? Выпью. Вместе с Пушкиным.

— Что за пари? — спросил Толстый Фред, закусывая очередной перепелкой, которых он сам опаливал над клещами, приготовленными для Темного Брауна. А потом жарил с чесноком и розмарином, поливая коньяком. Он хотел попросить жарить Агафью, но эта девица замаха руками.

— Ты грубиян, я ничего делать не буду, — сказала она.

— Отвяжите его, — сказала Даша, и показала большим пальцем назад, через плечо.

— Пароль.

— Отвяжи, я сказала!

— Пароль?

— Да отвяжи ты, — наконец не выдержал Оглобля. — Отметелим их, успокоятся, опять привяжешь.

— Правильно, — поддержал напарника Левша.

— Теперь уже не могу.

— Почему?

— Она первая просила, — Фред указал на Агафью, — а я отказал. Теперь обидится, если соглашусь по вашей просьбе.

Но драка все-таки началась. По просьбе Фреда Даша передала ему горсть тетерева. Вместо хлеба. Но не просто передала, а можно сказать бросила в лицо. Даже не бросила, а заткнула ему рот рукой с мясом тетерева. И сделала это со словами:

— Жри, скотина. — Так это ласково, без принуждения. Но Фред почему-то цапнул ее за руку.

— Ну, а зачем ты шлепнула его лапой, когда он открыл рот для принятия пищи? — спросил Оглобля.

— Хотела пропихнуть подальше, — хихикнул Левша.

— Она хотела, чтобы он поцеловал ей ручку, а Фрю стал кусаться, — сказала Агафья.

За работу у горна Фреда иногда называли:

— Горняк. — Так вот Горняк взял за ногу большую куропатку, которая стояла на середине стола, и с размаху ударил этой куропаткой Дашу. Да, так прямо по лицу и хрястнул.

Девушку как будто вынесло со скамьи, на которой она сидела рядом с Фредом, ураганом.

Все молчали. После такого страшного удара никто минут мять не мог проронить ни слова. Язык как будто прирос.

— Что с ней?

— Наверное, умерла.

— После такого удара не выживают

— Я смотрела, она жива, — сказала Агафья. — Даже глаз один был открыт.

— И что в нем?

— А что в нем может быть?

— Не знаю, что ты увидела.

— Так месть, естественно, — констатировала Агафья.

Фрю только тяжело вздохнул. Как будто хотел сказать:

— Не выдумывайте. — С ней все кончено. Но тут Оглобля, который сидел лицом к месту казни, точнее, пытки, поднял голову и присмотрелся к происходящему.

— Что она делает? — спросил он, прищуриваясь против света.

Левша прикрыл глаза ладонью.

— Не вижу. Нет, подожди, вижу.

— Что?

— И знаете, что? Она отвязывает его.

— Кто отвязывает? — спросил Фред. — Кого отвязывает? — И, не оборачиваясь, спокойно продолжал пить вино, и есть перепелку и куропатку. Иногда брал немного тетерева вместо хлеба. Сам хлеб он в последнее время старался не есть, чтобы не жиреть больше нормы. А норма у него была восемь пудов.

— Она уже отвязала ему все! — ахнула Агафья. — Одна нога только еще привязана. Кажется, узел запутался.

— А глаза? — спросил Фреди.

— Что глаза?

— Глаза, она ему развязала?

— Нет, и кляп даже не вынула изо рта.

— Успею, — сказал палач, выпил еще вина, встал, захватил горсть тетерева, и перешагнув лавку, двинулся к столбу, у которого суетилась Даша. Иногда она хваталась за бок, который ушибла при падении. Но было видно, что ничего страшного. Или в горячке она пока не чувствует сильной боли.

Фреди подошел к Потемкину, но не смог даже дотянуться до кляпа. Фреди хотел спросить:

— Какие вопросы? — Он тут же получил подсечку слева, закачался, попытался вырвать ногу из зацепа, запрыгал на одной ноге, но тут Даша его толкнула, и Фрю грохнулся с помоста на пол.

Оглобля и Левша тут же встали и тоже побежали к столбу. Они все-таки здесь не прохлаждались, а были охранниками.

Даша, придерживая одной рукой бок, другую подняла ладонью вперед, как бы предлагая сначала поговорить, а уж потом, если ничего не выйдет, приступить к боевым действиям. Ребята решили больше не церемониться, и Даша поняла это. Ей удалось нанести удар первой. Даже два. И оба одному Левше. Тот не упал, но отошел назад в легкой задумчивости.

Даша спряталась от Оглобли за столб. Охранник забыл, что у Потемкина привязанной осталась только одна нога, и полез за Дашей прямо мимо столба. Но киллер ударил его по ушам обеими руками, а потом, когда Оглобля сделал два шага назад — прямой ногой в пах. Оглобля сбил приближающегося Левшу. Но уже поднялся Фред.

— Развяжи меня быстрее! — крикнул гигант Даше.

— Я не могу развязать узел!

— Возьми кинжал, и обрежь веревку.

— Где?

— Я бы тебе сказал где, если бы свободен. Кстати, сегодня вечером, ты что делаешь?

— Буду просто гулять. Надо отдохнуть.

— Могу я тебя пригласить?

— Вместе с Со?

— Нет.

— И правильно. С ней сейчас лучше не связываться. Я согласна, но только без секса.

— Почему?

— И знаешь почему? Во! — Даша провела рукой по горлу. — Нет, я в принципе-то не против. Но, извини, сегодня, вряд ли. Тем более, нам еще уйти отсюда надо. Ты не бойся, бей их. Тебя на самом деле освободили, сняли все подозрения.

Они нарушают закон.

— Кто меня освободил?

— Сам Атаман, этот, как его?… Забыла. Ну, не важно, тебя освободили. А эти олухи требуют подписи, или пароль от самой Варвары.

Даша не успела перерезать веревку. Фред отшвырнул ее, и поймал ладонью кулак Потемкина.

3

Даша перерезала веревку, развязала глаза Потемкину, и вынула кляп изо рта. Они бежали в лес.

— Лучше бежим, — сказала она, — здесь бесполезно искать справедливости.

— Ну, мы им здорово дали, — сказал радостно Браун. И добавил: — Надеюсь, мне заплатят все сполна.

— Разумеется.

Когда Браун ударил еще раз рассвирепевшего Фрю, тот отлетел прямо к огню. И даже чуть не свалился в самое пламя. Он сильно обжог себе руку, а также жопу. Сначала Фреди залез в большую бочку с водой. Потом, как ни в чем не бывало, как будто никого, кроме него и Агафьи здесь не было, лег на широкую лавку, на которой он не только здесь завтракал, обедал, полдничал и ужинал, а также пил чай на ночь, но и пытал присылаемый сюда лудей. Некоторых бил, некоторых трахал. Предварительно Фрю разделся до гола, и попросил Агафью, помазать его мазью с медом.

Левша убежал в Поселок звать на помощь, а Оглобля сидел в углу недалеко от помоста, и раскачивался из стороны в сторону, держась за голову.

Он подошел к Брауну, когда тот был еще привязан к столбу за одну ногу, и сказал:

— Разреши, я сниму повязку с твоего лица. И знаешь зачем? Чтобы ты запомнил мое, и рассказал потом на Том Свете, чтобы они меня как можно дольше не ждали? — И добавил: — Юберзецен зицен зах?

— Это, что, по-татарски? — спросил Браун. Но про себя, разумеется, так как кляп все еще был на месте, у него во рту.

А вот теперь Оглобля снял с киллера платок, закрывавший глаза, и вынул кляп. Правда, с трудом. Фрю очень глубоко зашпаклевал его в пасть Потемкина.

— Каковы будут ваши первые слова после долгой разлуки с родной речью? — обнажив белые крепкие зубы, спросил Огл.

— Посмотрел?

— Да, — еще больше растянул губы в улыбке Огл. И хотел уже двинуть кулаком в глаз киллеру, но Браун успел первым. Он ударил лбом.

Оглобля закрылся руками и отступил. Подошла Даша, повернула Оглоблю, и провела бросок через себя, встав на колени, когда мужичина уже был натянут на ее спину, как шкура убитого врага. Это была сцена почти из жизни индейцев Майя.

— Ну, а иначе эту Оглоблю не согнешь, — сказала она. Парень улетел с помоста, ударился спиной, а потом и головой прямо в угол.

На ночь они устроились в шалаше, который построил из ветвей деревьев Браун.

— Проходи.

— Куда?

— Туда.

— Там не мало места?

— Тебе хватит.

— А ты?

— Я с тобой. Если ты, конечно, не против.

— Ты так говоришь, как будто я без сомнения должна быть за.

— Так естественно, я тебя спас, и теперь надеюсь расплатиться.

— Ты слишком меркантилен. Все деньги, да деньги. Более того, я согласна, но только без денег. Это раз. И во-вторых, ты должен понять, что это я тебя спасла, а не ты меня. Понял?

— Не могу.

— Почему?

— Дело в том, что я уже приготовил костер, и хотел прыгать через него, а с твоей вводной не могу. И знаешь почему? У меня нет никакой заинтересованности быть счастливым.

— Чего же ты хочешь?

— Скажи, что это я тебя спас.

— Ну, окей, окей! Ты меня спас. Но…

— Вот?

— Что, вот? Ах, вот! Что, что. Понятно. Если я тебя спасла, Сосо даст мне премию.

— А если я тебя?

— Тоже даст, но меньше. Поэтому при встрече с этой Софией, скажешь, что это я тебя спасла.

— А я останусь без премии, — констатировал парень.

— Нет, почему же. Мы поделим мою.

— Как?

— Тебе четверть, а мне остаток.

— Не-е! Только пополам. А то я буду чувствовать себя униженным и оскорбленным.

— Как хочешь. Но половину я тебе отдать не могу.

— Почему?

— Это много.

— И никак нельзя поделить?

— Так можно. Но не знаю, согласишься ли ты.

— Соглашусь, лишь бы это была половина.

— Ты очень добр. Не хочу тебя как-то ограничивать. Хочешь, потянем жребий?

— Хочу.

— Твоя длинная — моя короткая. — Она спрятала две травинки за спину. — Ну?

— В правой, — сказал герой.

— В правой от меня, или в левой от тебя?

— Ну, начинается! Впрочем, это одно и то же. Давай мою длинную.

— Хорошо, бери.

Он взял длинную травинку, рассмотрел на свет полной луны, и проговорил:

— Что она означает?

— А что бы ты хотел? Золото?

— Я бы хотел быть Графом.

— Граф Браун?

— Графом Потемкиным.

— Ну, окей, именно это ты и выиграл.

— А что было во второй руке?

— Тебе интересно?

— Да.

— Так ничего особливого.

— А все-таки?

— Не скажу.

— Скажи.

— После.

— Скажи, а то не буду прыгать через костер.

— Хорошо. Только на ухо.

— Ты считаешь, что разделила приз пополам?

— А ты?

— Я… я согласен.

— Сексом будем заниматься?

— Я вроде уже и так доволен.

— Я тоже.

— Давай прыгать через костер?

— Ты прыгай, а я посмотрю.

— Ты обиделась? Ну, хорошо, где ты хочешь? У дерева?

— Ну, давай сначала у дерева. В качестве прелюдии.

Парень вздохнул.

— Че ты вздыхаешь?

— Тебе показалось.

— Ты устал, что ли?

— Так нет, я ждал тебя, и рад, что вижу.

— Ну, смотри. И запомни, ты всегда должен оставлять немного сил для меня.

— Немного, это сколько?

— Вот сейчас мы займемся сексом у дерева, потом в шалаше, а под утро ты будешь прыгать через костер. Сил хватит?

Парень молчал.

— Что ты там считаешь?

— Так придется все делать по науке, а то до костра я не дотяну.

А с восходом солнца Граф Потемкин разбудил Дашу.

— Ты, что, в конце концов, очумел? Я в такую рань никогда не встаю. — Она поднялась на локте. — А кто там ржет?

— Так лошади. После того, как я попрыгал через костер, а ты, наконец, заснула, я сбегал в Поселение, и украл свою тройку. Так что, прошу Графиня, карета-то подана.

— Я должна одеться. Ой! вспомнила, у меня ведь ничего нет. Ты разорвал все мои одежды.

— Я куплю тебе новые.

— А сейчас мне так, что ли, идти?

— Так я не против, иди, конечно. До кареты недалеко.

— А там?

— А там видно будет.

Глава пятая

1

Они подъехали к гостевому домику, когда солнце уже взошло, но все равно было еще слишком рано. Рано для чего? Рано еще было петь такую песню, с которой они подкатили к этому двухэтажному зданию. А именно:

— Не для меня весна придет!

Не для меня Дон разольется!

Ой, сердце жалобно забьется!

Не для меня, не для меня!

— Уот? Что случилось? — спросила, высунувшись в окно, и протирая глаза, София. А ее парень в одних шортах выбежал на крыльцо с двумя пистолетами в руках, и двумя за поясом. Это были новые, не кремневые, а капсульные, надежные пистолеты.

— А самое главное, — сказал Атаман, — выстрел происходит без задержки. Так что сдавайтесь, ибо времени передумать у меня уже не будет.

— Ты что? Это же мы! — выкрикнула из окна кареты Даша.

— Кто мы? Более того, если мы знакомы, ты должна знать, как меня зовут.

— Так естественно, — ответила дама, и вылезла из кареты. В чем была, в том, как говорится, и вылезла, а именно: безо всего, голая.

— Вот это рыба! — восхищенно воскликнул Атаман.

— Не понимаю, что здесь удивительного, — ответила Даша, — неужели ты меня еще не видел? Я думала, ты, как все.

— Нет, — ответил парень. — Я, как обычно — последний.

София выбросила из окна бархатное платье.

— Наконец, я тебя узнала, — сказала она, — а то могла бы и выстрелить. — В руке у нее был пистолет. — Возьми платье, оденься, а то с утра комары здесь кусаются.

В карете София пила кофейную пенку из фляжки и молчала.

— О чем ты думаешь? — спросила ее Даша.

— Не могу вспомнить, зачем мы сюда приезжали. Честно.

— Так потрахаться. Зачем еще?

— Ты тоже не помнишь?

— Думаешь, было еще что-то?

— Кажется, было.

— Что бы это могло быть?

— Не знаю.

— Я тоже ума не приложу. Более того, я не понимаю, зачем мы уезжаем? Мне здесь понравилось.

— Я даже не сплавала на ту сторону.

— Я тоже.

— А ты вообще, где была?

— Так…

— Забыла? Вот и я тоже:

— Все помню, а зачем приезжали — забыла.

— Да забудь.

— О! кажется, вспомнила. Мы хотели отомстить.

— Кому?

— Так вот ему, — София показала большим пальцем через плечо, — сидит на козлах вместе с долбанным киллером.

— Почему долбанным?

— Потому что долбил, долбил, что всех здесь грохнет, а толку?

— Никакого?

— Никакого абсолютно. Даже не трахнул ни разу. Где был? Неизвестно.

— Н-да.

— Что?

— Я говорю:

— А платить все равно придется.

— Понятно. Вот, если он тебя все это время трахал, то ты и плати.

— Может быть, ты не в курсе, но он уложил троих.

— Палача Фрю, Оглоблю и Левшу.

— А Варвару?

— О! эта осталась почти в коме. Перестала узнавать даже знакомых.

— Жаль, что я не успела попросить ее спеть по-немецки, — сказала София.

— По-немецки? Это как?

— А ты не знаешь?

— Нет, еще не пела.

— Для этого надо лечь на спину, поднять ноги под прямым углом, и петь.

— Как Мар Ди?

— Ты слышала?

— Слышала, но никогда еще не видела.

— Увидишь. Я ее пригласила на праздничный концерт.

— Всё?

— Да. Разве это не интересно?

— Интересно. Надо где-то записать, чтобы в следующий раз не забыть, чтобы она нам так и спела. У тебя есть блокнот?

— У меня? Это у тебя блокнот, а у меня… что у меня?

— Вероятно… нет, я пока тоже не знаю. Кстати, ты зачем его взяла с собой? — добавила Даша. — Она тоже большим пальцем показала назад, туда, где сидел рядом с Потемкиным Атаман. — Можно, я шепну тебе на ухо? — София кивнула. — Хочешь казнить его на дому? Заманила, а там… хлоп! И без рук, без ног, а еще живой.

— Не понимаю, зачем?

— Ты передумала?

— А я так думала? Нет, — добавила София, — я обещала ему звание Маркиза.

— И он его получит?

— Почему бы нет? Конечно, получит.

— За что?

— Он заслужил.

— Тогда и второму что-то надо дать. Я обещала, что ты обещала ему Графа.

— Не много?

— Так нет, конечно.

— Ну, окей, окей. Только не понимаю, как он мог это заслужить без меня.

— Ну, еще насладишься, насладишься.

— Обещаешь?

— Обещаюсь, конечно. На все сто пятьдесят.

— А больше?

— А может, и больше.

— Насколько?

— Что?

— На сколько больше?

— Ой, да на много.

И вот так скакали они, граф да графиня, маркиз да герцогиня. Точнее, принцесса, и даже более того.

2

— Что-то случилось, — сказала Даша, когда они уже почти подъехали к Летнему Дворцу.

— Что бы это могло быть? — задумчиво спросила Со.

— А ты не знаешь?

— Нет вроде.

Граф Панин на полусогнутых подбежал к карете.

— Что случилось, Панюша? — сказала Со. И добавила: — Я не могу отлучиться на неделю, а здесь, что, уже началось восстание?

— Прости, я не могу говорить, — сказал Граф, покачиваясь на кривых ногах у окна кареты. — Вот он пусть расскажет.

— Беда, мать моя! — выдохнул подошедший Разумовский.

— Не спеши, говори по слогам Кирюша, — улыбнулась Со.

— Спасибо, дорогая, спасибо, что не назвали Кирюхой.

— Ну, гут, гут, конечно, ты Кирил. Прости, забыла за время отдыха:

— С одной или с двумя лэ тебя величать?

— Да не надо с двумя, сама ведь потом запутаешься. Зови, как Троекурова:

— Просто Кирила.

— Без второго лэ, но зато с лишней а, — высунулась в это же окно Да. На самом деле Да, Даш, и даже Даша, была ее фамилия. Но так как многие путали еще имена и фамилии, то здесь ее обычно звали:

— Романовна. — Или еще проще:

— Ром.

— Вот действительно, — говорили многие, — мы путаем имена и фамилии, а они ввели еще и отчества. Звали бы купцов по отчеству-то. Их Петр наградил этим отчеством, вот пусть бы и мучились:

— Запоминали.

— Ты помолчи пока, Ромка, — строго сказала Граф Панин, — ты, как говорится, еще не член.

— Что? Что?! Что ты сказал, Пантюха? — Даша вылезла из кареты через другую дверь, и попросила Графа повторить свои подлые слова.

— Нет, — Панин встал в стойку, — ты хочешь драться? Давай.

— Я буду секундантом, — сказала София, и тоже вышла из кареты. Разик подал ей ручку.

— Спасибо, Разумовский, я думала, никто уже не предложит мне руку.

— Все заняты только своими амбициями, — Гетман кивнул на Панина и на Романовну. На Дашу, имеется в виду. Хотя бы разобрались сначала, в чем дело, а уж потом бы вызывали друг друга на бойцовскую дуэль.

Почему бойцовскую? Еще действовал, был в силе Указ Петра Первого о запрете пистолетных и шпажных дуэлей, и о поощрении кулачных.

Как сказал Петр Первый:

— Мы не должны в общем отставать от Европы. Поэтому, поощряю некоторые вещи. В частности, некоторые английские достижения. Как-то:

— Бой на кулаках. — И более того, предложил тут же начать записывать в Бойцовские Клубы. Но пока люди раскачивались, думали, нужна им цивилизация, или пока что нет, Петр умер. Тем не менее, идея его жила. Жила, жила, и через тридцать-сорок лет прилично выросла. То есть, как раз к этому времени. Теперь не надо было ни на кого обижаться, спорить, рвать голос, портить нервы, сразу в стойку и погнали:

— Хук справа, джеб в нос, апперкот в подбородок, удар в солнечное сплетение. — Были разрешены по договоренности даже некоторые японские приемы. Как их здесь называли:

— Хуки яки. — И, как говорится, русские женщины никогда не отставали от мужчин. Более того, часто шли впереди. Так и Да считалась здесь одной из первых боксерш.

— Ну, чё, Пантюха, начнем? — спросила она, и ладонью шаркнула Графа по щеке.

— Подожди, Да, — сказала София, — надо сначала разобраться, почему он обиделся.

— Ну, как же мне не обижаться, любимая, — обратился Граф Панин к Софии, — она ведет, — теперь он провел ладонью по щеке Да, — себя на равных со мной. Пусть она тоже Графиня, но ведь не имеет же никакого поста официального. А без поста человек, что собака без собачьей будки. Правильно я говорю? — и Панин опять прикоснулся к щеке своего противника. На этот раз Даша поймала его руку, и, поднявшись ногами вверх, провела болевой из стойки.

Панин понял только, что Земля и Небо завертелись перед ним, как в Калейдоскопе. Такую игру здесь недавно продавали. Потом он почувствовал в руке сильную боль.

— Как будто Вурдалак, впился мне в плоть длинными, острыми зубами, — уже расслабленно проговорил он, и закрыл глаза, постепенно теряя сознание.

— Хватит, хватит, Даша, мы теряем его, — сказала София. И добавила: — Разумовский, дайте ему несколько пощечин.

— Мне кажется, он уже умер, — сказал Гетман.

— Та не, притворяется, — сказала Со. — Дай ему несколько раз ладонью по щекам.

— Да, конечно, должен очнуться, — сказала Даша, отряхивая подаренное Софией зеленое бархатное платье.

Наконец, Граф Панин поднялся, и объяснил, что обиделся на неравноправное к себе отношение.

— Она же ж никто, — опять начал Панин, но тут даже Разумовский на него рассердился.

— Граф, я, — Разумовский указал на Софию и на Дашу, — люблю их обеих очень, поэтому получите без предупреждения:

— Снизу в челюсть!

— Вроде рановато, — хотела сказал Со, но поздно — удар уже состоялся. Панин опять упал. Упал, и пока больше не вставал.

— Поднимите его, — сказала София, — я должна ему все объяснить.

— Да пусть лежит пока, — сказал Разумовский. — Я лучше сам вам пока объясню, что здесь случилось

— Ну, говори, что тут могло такого случиться удивительного? — сказала София, и попросила Дашу достать из кареты фляжку с кофе.

3

— Так все вышло, как ты хотела, дорогая, — начал Разумовский. — Я отпечатал в типографию твою натуру, что мол, этого Петрушку вон, а ты теперь Пират Рицца.

— Как, прости? — не поняла Со. — Пират Рицца?

— Ну, да. Пират Рицца. Я не вижу ничего такого, чтобы теперь мешало тебе принять этот титул, — сказал Гетман, но теперь немного по тише.

— Так звали, кажется, какого-то древнего Викинга, — сказала Да, услышав имя:

— Пират Рицца.

— Я вижу, вы смеетесь, — сказал Разумовский. — Только не понимаю:

— Над чем?

— Да, нет, нет, я сама этого хотела, ты прав. Конечно, — сказала Со. И добавила: — Так, а в чем дело? Не вышло, что ли?

— Так нет, все вышло, — сказал, еще лежа на земле Граф Панин, — но он пропал.

— Кто? Петрушка? — Даша даже схватилась руками за щеки. — Ну, теперь будут дела!

Наконец, ребята смогли объяснить, что Петра Третьего, в простом графского-баронском обиходе Петрушку, как и было запланировано, грохнули братья Орлы. Грохнули, можно сказать, в честном боксерском поединке. Пятеро Орлов против троих. Как-то:

— Сам Петр Третий, его незаконная еще жена Лиза Ворон, и смотрящий, имеется в виду смотрящий за Петрушкой, сам еще малолетка, придворный поэт Державин. Петр его гнал, мол:

— А что ты можешь? — И действительно, парень никаких хуки яки не знал.

— Видимо, его взяли по ошибке, — констатировала Лизка.

— Как это? — не понял Петр.

— Так приняли ямбы и хореи, которые он заявил, как свои верительные грамоты, за японские приемы бойбы и бокса. Но, — добавила она, — я хочу, чтобы он остался. И вообще, Елизаветинский Дворец — это мой дом.

— Это он тебе наплел? — спросил Петр, указывая на безалаберного, но вдумчивого поэта.

— Ну, а что тут нелогичного? И процитировала:

— Лиза, Лиза, Лизавета — сей Дворец твоя примета!

— Тебе нравится?

— Очень.

— Ладно, пусть остается.

Ну, вот, когда Орловы напали ночью, Петя был один-одинешенек.

— Ну, ты спал, и я пошла с ним поговорить, — указала умная дама на бессловесного поэта.

— Стихи послушать?

— Да. Хочешь, я и тебе расскажу? — И уже начала: — Лиза, Лиза… — Но Алехан ее прервал, сбив с ног первым же, но тяжелым ударом в подбородок. Другой брат, Григорий, обхватил сзади Державина, а малютка Федя ударил его головой в живот.

— Мал, да удар! — сказал старший брат, Ваня, хотя Федя был только на два сантиметра пониже его. Сам Ваня никак не мог справиться с Лизаветой, которая с достоинством выдержала удар Алехана, и по ошибке набросилась не на него опять же, а на старшенького Ваньку, который хотя и имел руки огромные, но никак не мог обхватить ими шейку незаконной жены Петрушки. — Слишком велика.

Тогда они вдвоем взяли ее под белы рученьки, и… хрясть о стену головой.

— Кажется, готова, — сказал Григорий.

А про Петрушу-то и забыли в горячке боя. А он был уже у дверей. Тогда Гришка взял с постамента фигуру греческого бога Аполлона, и его послал догнать убегавшего Пиратора. Аполлон, как говорится, бросился под ноги. Правда, сзади. Пиратор шлепнулся, а Иван сказал:

— Иди, Федор, добей его.

— Иду, — ответил Федор, слабея в ногах. Не любил он добивать лежачих.

— Ну, че? — спросил Алехан, когда Федя вернулся. Иван в это время допрашивал поэта.

— Так, Владимир, добил его, — ответил Федя.

— Младшинький? Молодец.

Державина решили не убивать, а просто подарить Со на именины.

— Он стихов много выучил, — сказал Иван наставительно. И добавил: — И вы учите, может, кому прочтете ночью-то. Как грится:

— Из-за леса, из гор показал мужик топор.

— И не просто показал, его к члену привязал, — остроумно добавил Григорий.

— Да ты точно поэт, Гриша, первым пойдешь докладывать Пират Рицце, — констатировал Иван.

— О чем докладывать? — спросил несмышленый еще Володя.

— Так, о победе.

— О какой победе? — не понял Вовочка.

— О нашей, разумеется.

Вовочка тут чуть не заплакал. Почему?

— Сбежал, подлец Петрушка, я побоялся его прикончить, — сквозь слезы рассказал всю правду Володя.

В общем, выгнал его Иван с глаз долой. Его и Федьку-неудачника.

— Сам хотел уйти в монастырь Иван-то, сильно убивался, что провалил все дело, — закончил повествование о трагическом происшествии Граф Панин. Закончил уже стоя. Стоя рядом и с вроде бы уже Пират Риццей, но пока что не совсем законной. Даже поспешил быстрее допить кофе, предложенное дамами. Боялся, теперь, после таких безрадостных известий, не дадут и допить, отнимут.

— Да-а! — только и протянула Даша. — А мы, можно сказать, отдались полностью. Сколько народу-то нас перетрахало! И все, можно сказать, бес толку.

— Ну, почему же, — вздохнула Со, — удовольствие есть. — И добавила: — Правда, только личное.

4

София с печальным видом сообщила Разумовскому и Панину, что:

— Больше не надо ссориться.

— Почему? — тут же спросил дотошный Панин.

— Несмотря на неудавшиеся похороны, я уже решила, тем более, я это уже давно ей обещала, назначить Графиню Дашкову Презитент… Президентшей… Нет, все-таки лучше:

— Президентом Академии Наук.

— Ну, почему?! — изумились оба сановника.

— Она больше вас знает.

— Не только знает, но и умеет, нам это известно, — хотел опять поспорить Панин. Но только махнул рукой, и резюмировал: — Теперь-то уж, конечно, она всегда будет права. Как же:

— Наука!

— Страсти нежной, — вздохнул и Разумовский. И непонятно было: то ли с осуждением, то ли с завистью. А может даже с удовольствием. Да скорее всего, даже с радостью.

— Наука страсти нежной, которую воспел Назон, за что напрасно кончил он… — Впрочем, это было уже после.

— Ну, и где он? — спросила Со.

— Кто?

— Петрушка?

— Та не, поэт, я имею в виду, которого мне обещались подарить.

— Так вон, стоит у ворот.

— Стоит и не падает, — добавил Гетман.

— Почему?

— Что почему? Так держат его эти братья разбойники, Гришка да Алехан.

— Пусть падет в ноги, — сказала Со.

— Зачем?

— Можа, я его помилую.

— Так напрасно, Со, — сказал Панин, — он же ж был в руках у Лизки.

— А после нее ничему хорошему уже не научишься, — добавил Разумовский. — Скотина, чистая свинья ведь.

— Ладно, ладно, пусть подведут, — сказала Со, и попросила Да налить ей кофе.

— Больше нет, — ответила наперсница.

— Пусть заварят.

— Где?

— У тебя на бороде.

— Хорошо, сейчас разведут костер. — И Даша обратилась к кучеру и его гостю Атаману, чтобы слезли, наконец, с лошадей и занялись делом. И видя, что ребята поправляют ремни, уточнила: — Только не здесь. И не сейчас. Пока разведите костер и сварите кофей.

Со смешками ребята слезли с козел на другую сторону кареты.

Подвели поэта. Он упал на колени. А скорее всего, его уложили в грязь лицом братишки Орлы.

— Ну, говори, что ты землю клюешь, — сказала Со, — может помилую.

— Так сейчас все скажу, — Державин поправил волосы:

— Дар напрасный, дар случайный

Жизнь! Зачем ты мне дана?

И зачем судьбой тайной,

Ты на казнь осуждена?

— Что?

— Каково?

— Добить его? — спросил Григорий.

— Та не, хорошо, — ответила Со, — пусть живет. Более того, вымыть ноги и ко мне в опочивальню.

— Это за что, же? — удивился Алехан.

— За стихи, естественно.

— Хорошие стихи?

— Так, божественные!

— И да, — добавила София, — сегодня вечером все встречаемся в большой зале Нового Екатерининского Дворца. Будьте при параде. И еще, — обратилась она к Разумовскому и Панину, — новые залы со столами на четыре и шесть персон готовы?

— Есс! — вскинул руку к голове Панин. И Разумовский тоже.

— Сколько залов со столами для кушаний?

— Так три, кажется, — сказал Панин. — Золотой, Изумрудный, да Бриллиантовый.

— Есть еще и четвертый, небольшой зальчик, — сказал Разумовский.

— Банкетка называется, — сказал Панин.

— Чтобы можно было отметить что-то с друзьями, — сказал Разумовский.

— С небольшим количеством друзьец, — сказал Панин.

— Мы боимся только, что эта новая, аглицкая манера приема некоторых шокирует.

— Даже многих.

— Ничего, пусть привыкают жрать… я сказала:

— Жрать?

— Нет, конечно, я имею в виду:

— Жить по-человечески.

— Действительно, а то рассядутся, как скоты в один длинный ряд, а потом не поймешь, кто там лазит под столами, и лапает за коленки, — резюмировала Даша, подавая Софии кофей.

— А нам? — хором рявкнули Панин, Разумовский и братья Григорий и Алехан Орловы.

— Да… вам, расходитесь по домам, — улыбнулась Президент Академии Наук.

— Не обижайтесь, ребята, — успокоительно подняла руку Со, — приглашаю всех вечером в Бриллиантовый Зал. Кстати, пригласительные-то готовы? Кирила Разумовский, ты их отпечатал?

— Разумеется, и на прекрасной бумаге, с вашими цветными картинками.

— В короне?

— Обязательно!

— Корону надо убрать. Пока что.

— Но как?! Перепечатывать все, что ли?

— Так перепечатай. До вечера успеешь.

— А эти?

— А эти, оставь для официальной презентации.

— Ну, окей. Я успею. Но раздавать пригласительные тогда придется на входе.

— А в чем проблема?

— Как бы не запутаться.

— Справимся, — заверил Панин.

— Ну, если ты поможешь, то конечно, справимся, — сказал Разумовский. И добавил, обратившись к Григорию и Алехану: — И если ребята проконтролируют вход, чтобы нас не оскорбляли за задержку.

— Окей, папан, — сказал Григорий, — все будет уделано.

Алехан тоже показал кулак величиной с голову молодого теленка.

Далее, Со предлагает всем явиться в масках. Когда Маркиз на банкете снимает маску все в ужасе бегут из зала. Они узнали в нем Петра Третьего.

5

Вместе с Софией и Дашей за столом сидели Маркиз Эм Великолепный, Граф Потемкин, Графиня Брюс, и все еще храбрящаяся Графиня Шаргородская. Так-то она не была потомственной Графиней, но выпросила у Со это звание в надежде, что когда-нибудь оно будет официальным. Даже место себе выбрала далеко от Москвы, в Пущино. Точнее, само Пущино и выбрала.

— Что там хорошего? — спросила Со. — Лес, да поле.

— Так река там, рыба. Да и долго не найдут в случае чего.

— Будем там наукой заниматься, — сказала Дашкова, присутствующая при разговоре.

— Да что в ней хорошего в твоей науке, — махнула рукой Шарик.

— А ты попробуй, увидишь, почти, как секс. Или вы думаете, зря Вольтер и Дидро этим занимаются?

— Чем? Дидром?

— Вольтерьянством.

Орловы сидели за соседним столом в углу сзади. Так было расписано. Чтобы легче было защищать стол Принцессы от пьяных доброжелателей, а также от возможных врагов.

— Мы будем рядом, но как бы в стороне, — сказал Григорий Орлов.

— Да, дорогие мои, тем более, самые большие столы на шесть персон.

— Ну, это-то не проблема, мы могли бы подсесть с краю, — сказал Григорий.

— Более того, мы бы сели и внизу, — добавил Алехан.

— А уместились бы там? — Графиня Шаргородская подняла скатерть и деловито заглянула под стол.

— Во Франции столы бывают даже на восемь персон, — сказала Графиня Брюс. — Кстати, — добавила она, — Княгиню Лену Куракину надо было посадить рядом с Графом Шуваловым, а то она сидит за четырех местным столом одна одинешенька.

— Пожалуй, я пересяду к ней, — сказал Григорий. Точнее, хотел сказать, но не мог пока. Он был еще только адъютантом Графа Шувалова, официального любовника Елены Куракиной. Но ананас, который был не на каждом столе, пока резать не стал. Авось пригодится и сегодня.

После рыбных блюд: осетрины и семги, начались танцы. Ребята могли приглашать девушек от других столов, и даже, наоборот:

— Дамы кавалеров. — Хотя многим это было непонятно, драка возникла только один раз. Граф Румянцев подошел пригласить Софию на танго. Это был новый танец. Он был известен уже несколько месяцев. Но исполнение его в общественных местах пока запрещалось. Сегодня он был разрешен. Более того, никто не мог отказаться от приглашения.

Граф Румянцев подошел, и протянул руку Софии. Это был ритуал. Он означал просто, что танцы начались. Но Эм Великолепный этого не знал. Он отвел руку Графа, и сказал:

— Я первый.

— Он занимал? — спросил Румянцев.

— Не успел еще, но… — хотела что-то добавить София, но не успела: Румянцев закрыл ей рот рукой.

— Не надо ничего говорить, — сказал он. И добавил: — Я разберусь сам. — И Румянцев поднял руку, чтобы ударить, а скорее всего, просто, чтобы отстранить Эма Счастливого, — как он сам себя теперь называл. Это Со придумала называть его Эм Великолепный. Тут Эм поднырнул под руку Графа, поднял на плечи, и бросил в сторону, а вышло на стол Орловых. Эти ребята, чтобы их опять не обвинили, как зачинщиков драки, сразу убежали, и сели за стол Княгини Куракиной, где она скучала в одиночестве.

Румянцев встал, отбросил в сторону шпагу, закатал рукава, и предложил Великолепному:

— Иди сюда-а! — И добавил, обращаясь к Со: — Я сверну ему шею.

— Может не надо, — сказала Да. Остальные дамы, а именно Шаргородская и Брюс одновременно предложили руки Графу Румянцеву. В том смысле, что вышли в проход, и поманили за собой, согнутыми в знак согласил указательными пальцами.

— С такими, — выругался Граф, — не танцую.

Тогда дамы, мило улыбаясь, и тоже закатав рукава, подошли к Румянцеву и избили его. Одна сначала ударила коленкой в пах, другая тоже коленом в нагнувшееся поближе к полу лицо. Потом девушки обняли друг друга, как лучше подруги, приподнялись, и одновременно распрямили одна левую, а другая правую ногу. Как ядра из мортиры, каблуки со звоном ударили в бронированную грудь Графа.

— Он пришел в кольчуге, — сказала Даша. — Думаю, заранее готовил эту подлянку.

— Сегодня праздник, — сказала Со, — не делайте ему больше ничего плохого. Просто пусть встанет в общую очередь. А уж там, что достанется — то достанется.

Глава шестая

1

И вот тут оказалось, что билеты были розданы только на места за столами, на остальные аттракционы Разумовский не успел отпечатать пригласительные. Точнее, он их заказал, и Перфильев даже унес заказ в подпольную типографию, но печатник не приложил к этому делу ни ума, ни фантазии. Как было написано, так все и отпечатал. А именно:

— Без номеров, и без указания номера. — Какого номера? Ну, просто очереди были по номерам. Единственно, что успели всех предупредить, что перед входом в номер необходимо будет переодеться в другую одежду.

Дамы в коротких, выше колен юбках, а мужчины, без сапог, только в лакированных бальных туфлях, брюках не до колен, а до самого пола, в цветных рубашках, распахнутых на груди, без орденов, галстуков и других знаков отличия. Это во все очереди, кроме первой. В первую только по специальным пригласительным, где было написано, что только в бриллиантовых халатах. Гришка, когда получил такой пригласительный билет, спросил своего брата:

— Бриллиантовый — это какой?

— Весь в бриллиантах, — ответил Алехан.

— Не может быть. Столько бриллиантов ни у кого нет.

— Значит… — Алексей задумался, — надо надеть серебристые халаты, украшенные бриллиантами. Немного, немного, штук шесть хватит. Мэй би, даже пять. — И добавил: — Тебе никто ничего не говорил?

— Нет.

— Тебе надо было спросить у Куракиной, она все знает.

— Да?

— Да, Сосо во всем советуется с Графом Шуваловым.

— Та не! Вряд ли. Хотя он до сих пор генерал-фельдцейхмейстер. Забрал себе всю рыбу.

— И сигары.

— Даже соль.

— Вот посмотрим, точно тебе говорю, обед будет не до соленый. А почему?

— Почему? Думаешь, за соль платить уже нечем?

— Та не, скорее всего, ради диеты.

— Думаю, все-таки, он думает, за соль ему не доплатили. Надо посоветовать Сосо, чтобы увеличить взнос за патент на соль. Только как?

— Надо проверить новенького, этого Эма Великолепного. Пусть наедет на Шувалова.

— Я подумаю, как это лучше ему предложить.

— А че думать? Надо разозлить Шувалова, пусть вызовет на бой Эма.

— А мы подстроим, чтобы Эм Счастливый выиграл. Ведь он называет себя именно Счастливым.

— Думаешь, правда, счастливый?

— Проверим.

Далее, продолжение банкета.

2

— Я здесь стоял, — сказал Граф Шувалов.

— Ты спутал, батя, — ответил Эм. — Здесь вся очередь расписана.

— В пригласительных. У тя, есть пригласительный-то?

— Так есть, конечно, — ответил, немного заволновавшись Граф. Он понял, что забыл пригласительный в камзоле, который снял, чтобы надеть серебристый халат.

Видя, что Граф растерянно хлопает себя по карманам, Эм спросил:

— Может, вам не сюда?

И добавил:

— Есть еще две официальные очереди.

— К кому и кому?

— Одна к Шаргородской, другая к Куракиной.

— Да вы, мил человек, меня с кем-то спутали, — почти радостно воскликнул Шувалов. — Я не мог получить пригласительный билет ни к этой старой вешалке Шаргородской, ни к благородной Елене Куракиной.

— Почему?

— И знаете почему? Они обе уже надоели…

— Хуже соли и табака! — высказал предположение Эм.

— Так вы знаете, кто я?

— Возможно.

— Тогда уступите мне ваш пригласительный. Кажется, я забыл свой в бальном камзоле. У вас какой номер?

— Семнадцатый.

— Семнадцатый, — констатировал Граф. И добавил: — Далеко. Впрочем, номер, действительно, счастливый. По блату дали?

— Нет, по-честному.

— Это как?

— Просто вытянул по жребию.

— Из чьи рук тянул?

— Просто из общего барабана.

— Как все, значит. Это барабанная политика мне не очень нравится. Впрочем, я вам не верю. Итак, можете ли вы отдать мне ваш билет?

— Это не простой вопрос, — ответил Эм Счастливый.

— Я не понимаю, что в нем сложного? Вы мне пригласительный, а я…

— А вы мне?

— У вас какой номер?

— Я уже говорил вам, это очень счастливый номер…

— Да я помню, помню, семнадцатый. Просто я хочу подчеркнуть:

— У вас семнадцатый, а я поставлю вас по блату первым. Просто у другую очередь.

— Не получится.

— Почему?

— Очередь уже давно идет. И если вы меня и поставите, то далеко не первым.

— Ну, не первым, — Граф повернулся, и пальцем посчитал оставшихся в очереди у противоположной высокой голубой двери. — Седьмым, — добавил он. — Вы спросите, как я вычислил номер, который должен войти следующим в эту голубую дверь? Не отвечайте. Просто. Я заранее посчитал, сколько всего народу заняло места к этой голубой двери. Вы спросите, зачем? Отвечу:

— Это практически очередь в мою Приемную. Нет, нет, не подумайте ничего такого. Они все хотят получить права на мелкооптовую продажу соли, табака или рыбы. Рыбу любите?

— Осетрину люблю.

— Первой свежести?

— Конечно. Более того, я вообще считаю, что никакой другой свежести не бывает.

— И вы правы, молодой человек. Ее не просто не бывает, ее в принципе не существует.

— Если так, — остроумно подумал Эм, — почему вы сами не хотите ее сегодня попробовать?

— Так это… — растерялся Граф. Но тут же хлопнул себя по лбу: — Пробовал уж, — улыбнулся Шувалов.

— То есть, как?! — почти ужаснулся Эм. — Как успел?

— Да вот так вот, — отвечает, — улетел.

— Ничего не понял, — ответил Великолепный.

— Не обращайте внимания, я это сказал просто так, для рифмы. Знаете, что такое рифма?

— Знаю.

— Что?

— То, что бессмыслицу превращает в не только в умное высказывание, но и оправдывает говорящего.

— Ну, что ж, не думаю, что вы не правы. И так:

— Согласны?

— Хорошо, — наконец выдохнул Эм.

— Отлично! — воскликнул генерал-фельдцейхмейстер.

Но Эм тут же добавил:

— А мне, что за это будет?

— То есть, как? Мы ведь только что договорились. Я тебе семь туда, — генерал, не глядя кивнул на высокую голубую дверь, — вы мне только семнадцать, но в эту бриллиантовую дверь.

— Я уже сказал:

— Да, я согласен. Но, — Эм поднял указательный палец: — С доплатой.

— Хорошо, — вздохнул Граф. — Сколько?

— Так много не надо.

— Хорошее начало. А дальше? Штуку? Серебром? Золотом?!

— Хочу патент на соль, — сказал Эм Великолепный.

— Ты вообще соображаешь, что говоришь? — Граф Шувалов даже преобразился. Только что волосы не встали дыбом. И нагло добавил: — Она же ж еще не Эта…

— Ах, вон оно что! Значит, ты не по любви, а так чисто в придворных интересах хочешь пролезть вне очереди. Прости, но в таком случае я отказываюсь от своих прежних слов, и говорю новые:

— Любовь не променяю даже на соль.

— Хорошо, — приосанился Шувалов. — Я тебя возьму в долю на табак. Хочешь? Будешь ежемесячно получать коробку самых дорогих, кубинских. У них, знаешь, какая цена?

— Какая?

— Как на пряности из Индии.

— Я не знаю, что такое пряности.

— Перец. Знаешь?

— Ну, перец знаю, конечно.

— Гвоздика, корица.

— Еще.

— Ну, и так далее, и тому подобное. Я и сам точно не помню, что там еще бывает. Но сам же знаешь:

— Вкусно!

— Очень. Согласен. А то мясо, как протухнет, не знаешь, что с ним и делать. Не будешь ведь есть испорченное. Не медведь, чай.

— Конечно! — обрадовался Граф. — Ты умный человек, Эм. Можно даже сказать:

— Эм Счастливый.

— Так…

— Нет, я знал, знал, конечно, что тебя так зовут, но теперь убедился окончательно:

— Ты — гений.

— Ты прав. Но так как гений и злодейство, — считают западные Мольеры и Шекспиры, — две вещи несовместные, скажу еще пару слов на прощанье. Ты не обидишься. Я же гений, а не злодей.

— Так говори, конечно. Говори, что хочешь, дорогой.

— Скажу.

— Говори, я слушаю.

— Люблю эту… как его?

— Его? Кого его? — не понял Граф.

— Так вот этого большого. Мы недавно о нем много говорили.

— О ком, о нем, я не помню. О Гришке, что ли?

— Та не-е!

— О Петрушке? Так его вроде грохнули. Только вот труп кто-то украл.

— Наверное, будут делать чучело.

— Хорошо бы.

— А что может быть хуже?

— Как бы не оживили, — задумчиво произнес Шувалов. — Вы, наверное, по наивности не слышали о чудесах, которые здесь происходят.

— А именно?

— Вот вы думаете, что эти очереди стоят на личный прием к статс… скажу проще:

— К высокопоставленным дамам?

— А на самом деле?

— Если вы не в курсе, то лучше даже не говорить. Нет, честно, сами увидите.

— Э-э! — Эм погрозил пальцем Графу, — вижу, боитесь ошибиться. А вдруг и правда примут. Так это чинно, благородно, по-старому.

— Вы думаете, была бы очередь? — Граф махнул рукой. — Никто бы не пришел даже. Ведь люди очень не любят стоять в очередях. Только за шубой или потрахаться.

— По… как вы сказали?

— Я сказал:

— Только в экстраординарных случаях. И да, вернемся к нашим э-э, осетрам. — Граф поперхнулся. — Я хотел сказать…

— Нет, вы сказали как раз то, что нужно. Я бы сам также сказал, если бы вы уже это не сделали.

— Вы хотите… вы хотите долю от рыбы? — даже как-то уныло сказал Граф. — Это ужасно. Вы ненасытный человек. Что ж, — вздохнул Шувалов, — будем считать, что она того стоит, как говорят. Не поверите, но ведь я же ж никогда не пробовал. А вы, — Граф Шувалов предупредил очередной вопрос Эма Великолепного, — будете получать, как и прежде, большого осетра каждый месяц.

— Ну, во-первых, каждый месяц — это мало, — ответил Эм. — А вторых, я еще и не получал никогда. Так только если, брал сам.

— Хорошо, пусть будет без:

— Как и прежде. Сам не знаю, зачем я это сказал. Ну, и во-первых, пусть это будет большой осетр.

— Такой большой, чтобы хвост свисал с телеги.

— Окей.

— Окей, — улыбнулся Эм, и уже хотел в знак утверждения договора пожать руку Графу, но на полпути остановился, вспомнив:

— А про соль мы договорились?

— Хорошо. Пуд соли в неделю. Съешь?

— Если любишь, так и больше съешь, — обрадовался Эм. И добавил: — На бумаге подписывать будем?

— Зачем бумага, если у тебя есть мое слово. Слово Графа Петра Шувалова. Генерала-фельдцейхмейстера.

— Нет, вы не подумайте, я вам верю, само собой, но просто, чтобы не забыть мне самому, что у меня есть такие привилегии, давай обменяемся чем-нибудь.

— Чем, например?

— А что у вас есть замечательного?

— Рубль серебряный есть.

— Нет, это мало.

— Два?

— Та не, не в деньгах память.

— А что, в больших деньгах? Дать вам мешок золота еще?

— Дайте мне ваш костюм.

— А вы мне ваш серебряный халат.

— Верно! Без него вы не сможете даже попасть в эти ждущие объятий апартаменты.

3

Эм в костюме Графа Шувалова подошел к высокой бирюзовой двери.

— А издалека кажется голубой, — удивился он, и хлопнул по плечу очередного претендента. Это был, как ни странно Гришка Орлов.

— Ты что здесь делаешь? — удивился Эм. Он-то по простоте душевной думал, что такие люди, как Орловы трахают только Со. Не вместе впятером, по очереди. И, можно сказать, больше никого к ней не пускают. Он сам-то сколько за нее бился. — Обиделись, что ли, на Брауна? Что он был первым?

— Та не, — махнул рукой Гришка, — я здесь случайно. Это во-первых. А во-вторых, Потемкин-Браун идет как раз последним сегодня.

Почему? На загладку, что ли? — удивился Граф Петр Шувалов. В роли которого был Эм Великолепный. Ведь встречают всегда по наряду. И знаете почему?

— Понятно, конечно, все же ж в масках. Как говорится:

— До поры до времени.

— Совершенно верно. А когда пошла уже настоящая пьянка, проверяют уже по этому… как его?

— По уму?

— Естественно!

И Эм проследовал в апартаменты Княгини Куракиной. Но не успел Эм закрыть за собой дверь, как вспомнил, что не спросил Григория Орлова, как зовут леди. Так-то вроде будет не удобно:

— Здравствуйте, Княгиня, а я, как видите, пришел.

А у двери уже начался шум, что зря пропустили Шувалова без очереди.

— Ты спросил у него пригласительный билет? — спросил Барон Врангель. Один из уцелевших после Полтавской Битвы.

— Я и так вижу, — ответил Орлов.

— Зря пропустил. Теперь я пойду следующим.

— А вот с этим справишься? — спросил Григорий, приподняв над головой кулак такой же величины, как его голова с волосами вместе взятая.

Врангель уже начал приподнимать свой кулак, когда дверь опять открылась, и появился Эм.

— Че я хотел спросить?

— Да, спрашивайте, пожалуйста, — Гришка встал по стойке смирно. Ведь Ленка Куракина была официальной любовницей Шувалова, и он боялся, что Граф рассердится, увидев здесь своего адъютанта.

— Уот из ё нэйм? — как говорят богатые англичане. Или Чарльз Диккенс.

— Елена Прекрасная.

— Елена Прекрасная? — слегка усомнился Великолепный.

— Практически.

— Сам увидишь, — брякнул Врангель.

— Окей, — как говорят у нас в Поселении. — Я имею в виду приезжие гости.

— Так вы из Америки, что ли? Шериф? — опять влез Врангель. — Ковбой? — На этот раз Григорий его ударил без предупреждения

— Не буду вам мешать, друзья, — сказал Эм Великолепный, — и опять скрылся в щели бирюзовых дверей.

4

Киллер Потемкин попал к Шаргородской. Сначала он даже не понял, что это не Со. И очень обиделся, когда после полуторачасового сеанса Шарик сказала в ответ на его возглас восхищения:

— Ай, не она!

— Рипит ит, плииз, — опешил Граф. Уже Граф.

— Не обижайся. Просто, если ты парень хороший, то должен выдержать еще полтора часа. Иди в соседний балдахин.

Здесь надо заметить, что это были не три шатра. Красный, желтый и зеленый. А наоборот, сплошной серебристый занавес, украшенный бриллиантами. И только если человеку показать место, он мог найти одну из трех, имеющихся здесь в наличии щелей.

Если Шарик ждала его с уже поднятыми буквой Г ногами, то здесь дама лежала на спине. Прошу прощенья, не на спине, а как раз наоборот:

— Спиной, имеется в виду, вверх.

Да и в первом случае, если взять всё тело в целом, это будет не Г, а английская З. Даже Ц. В общем, зигзаг наслаждения.

Но и это было не все. Оказалось, что это не София, а, как она сказала:

— Просто Парашка. — Парашка Брюс.

Киллер подумал, что и в третьем случае будет обман. Думал, нарвется на Академика, как он мысленно уже называл Дашу. Даже боялся, что во время внеземной экскурсии, обещанной, впрочем, всеми этими, графинями, у него упадет Азе — как он называл жизненную силу — если спросит, например:

— В какой фазе сейчас находится Вселенная, в полу периоде энтальпии, или все же еще в полу периоде энтропии?

К счастью, это была уже сама Пират Рицца. Это было настолько вкусно, что Потемкин почувствовал себя вороной с большим куском Дор Блю на высокой березе, и оглядывающейся по сторонам и вниз, не бежит ли там какая-нибудь лиса, чтобы помешать его наслаждению.

— Ну, что? Каково? — просто спросила София, после трехчасового похода по тоннелям разных времен и народов.

— Настоящий Пармезан, — тоже просто ответил парень, — итал… прошу прощенья, Цербстский.

— Нет, отчего же. Я согласна поехать в Италию. Отвези меня в Венецию. Хочу покататься на лодке.

— Ты пробовала в лодке?

— Нет.

— А я пробовал.

— Давно?

— Шучу. Я тоже не пробовал. Но, думаю, тебе понравится. И знаешь почему?

— Она качается?

— Есс!

В апартаменты ворвался без пригласительного билета Бестужев.

— Он вообще без приглашения, — крикнул ему в спину Вяземский, приоткрыв дверь.

— В чем дело, Канцлер? — строго спросила Пират Рицца, выйдя ему навстречу совершенно голая.

— Простите, что слишком быстро вошел, что вы не успели даже одеться, — сказал Бестужев.

— За это не надо извиняться, — сказала Со. — Потому что здесь извиняются как раз за обратное.

— За то, что входят одетыми?

— Вот именно.

— Хорошо, я разденусь. — Князь разделся. И тут же услышал из-за шторы голос Шарика:

— После аудиенции зайдешь ко мне, Бестик.

— Только через мой труп, — узнали все голос Брюс.

— Хорошо, я вызываю тебя на бой.

— За этого козла? Думаю, не стоит.

— Хорошо, займемся им вместе.

— Хи-хи, — сказал Канцлер, и сам не понял, как только его губы, его горло могли воспроизвести это хихиканье.

В ответ тоже захихикали.

— Дурной пример заразителен, — счел нужным добавить Князь, прежде чем доложить Со о случившемся.

Оказалось, что он даже под маской узнал Лизку Воронцову, любимую женщину убиенного Петра Третьего.

— За каким столом она сидела? — спросила Со.

— Так в том-то и дело, — хлопнул ладонью по коленке Бестужев, — что не за столом она сидела, а…

— Что, А? Договаривай.

— Так под столами лазила, и делала миньет всем, кто попросит.

— Скотина, она и есть свинья, — резюмировала Со. — Другого я от нее и не ожидала.

— Да, по-человечески, ей неинтересно, — согласился Князь. И добавил: — Че делать-то будем? А ты хотела сделать из нее фаворитку. Вот тебе и фаворитка!

— Возьми ее пока себе, Князь, — сказала Со.

— Мне неудобно.

— Почему?

— А вдруг Петрушка вернется? Ведь никто же не нашел его тело. А если и не вернется, меня будут звать Петрушкой.

— А тебе стыдно быть Петрушкой, Петром Третьим, моим мужем?

— Так нет, конечно.

— Хочешь трахнуть меня сейчас?

— Так я бы не против, конечно. Только, боюсь, другие будут против.

— А кто там следующий?

— Так Вяземский рвется. Честно, как с цепи сорвался. Не хотел меня пускать.

Между тем за дверями послышал изрядный шум. Какой-то верзила раскидал всю очередь и прорвался без билета к Княгине Дашкой, только что назначенной Президентом Академии Наук. Уже в апартаментах этот верзила столкнулся с другим верзилой. Началась драка. Бой, так сказать, не за жизнь, а за тело Президента Академии Наук.

— Вы бы лучше стихами посоревновались, — сказала им Да, выходя голая из-за занавеса, и закуривая. По совету Со, они решили перейти на легкие дамские сигары.

Это были Ломоносов и Державин.

— А я вот тебя энтропией! — кричал Ломонофоффе, проводя правый боковой.

— На вот те, энтальпией! — рявкал Державин, проводя апперкот, и добавлял: — Ни за что не уступлю тебе мою красотуленьку Книгинюшку Дашеньку.

А за слегка приоткрытой дверью прыгал и рвал на себе волосы Граф Панин, и орал, что ребята трахают вдвоем:

— Практически цель всей жизни Екатерину Романовну Дашкову.

Между прочим, еще перед началом праздника Со объявила:

— Хочу быть Пират Риццей для всех, а не только для избранных Князей, Графов и прочих Баронов. Поэтому. — Она встала на стол:

— Зовите меня отныне, если что:

— Екатериной! — Виват.

— Виват Екатерина! И так далее. А именно:

— Екатерина! Как все.

Но Дашка, видимо, чтобы привлечь к себе побольше внимания, даже написала на двери — правда, с обратной стороны:

— КАТЕ. — И многие ошибались. Скорее всего, и поэт Державин с ученым поэтом Ломонофоффе подрались из-за Со. Думали она:

— Кате.

Потемкин, правда, называл ее:

— Като. — Ну, каждый хочет присвоить себе Пират Риццу-то.

Ребята продолжали драться.

— Вот те преродактилем! — и Держ нанес Лому прямой в пах. Ну, по яйцам, в общем. И это было не запрещено.

Ломик походил немного, согнувшись в три погибели. Потом попросил Держи Морду, как он сказал, остановиться, и сделал ямб и хорей вместе взятые. А именно:

— Хук слева, и тут же хук справа.

Державин хотел ответить по-гречески, с разворотом. Но тут вбежал Панин и остановился, как вкопанный. Он-то думал, что слышит за дверью сексуальную оргию втроем.

— И так только не стыдно, — Князь схватился за голову. — Девушка стоит, нервно курит сигару, а они — посмотрите на них — дерутся. Олухи.

Ребята устыдились, и хотели уже перейти к боевым действиям, но Ломоносов, вдруг опять проявил свой сибирский характер:

— И все-таки я сначала отвечу тебе по латыни! — И локтем с разворота пронзил просто поэта почти насквозь. Как римский легионер Архимеда. Или как Цицерон самого себя.

Державин рухнул к ногам нового Президента Академии наук. Успел, правда, сказать, чем потерять сознание на добрых полчаса:

Не зрим ли каждый день гробов?

Седин дряхлеющей вселенной.

И ответ Ломонофоффе:

— Одна с Нарциссом мне судьбина.

5

Все было хорошо. Как на всех праздниках:

— С небольшими нюансами. Как сказала Графиня Лиза Воронцова:

— Че вы ко мне пристали со своими нравоучениями? Все хорошо. Никого же не убили и не зарезали.

Всё началось после того, как Эм Счастливый снял маску на утреннем, если так можно сказать, ужине. Ну, дело было утром, в пять, а последний обед банкета принято называть ужином. Многие уже смыли грим. И это само по себе было нехорошо, потому что придавало людям, недавно веселящимся, вид равнодушный, обычный. Как будто они были не Князьями и Графами, а серыми конторскими служащими.

— Крысиное сборище, — сказал Потемкин.

— Что ты сказал, любимый? — спросила Со, по сегодняшнему всенародному прозвищу:

— Екатерина.

Но ответить Потемкин не успел — Лизка Воронцова узнала своего любимого Петрушку.

— Ай! — рявкнула она. — Это не он! — И тут же добавила:

— Хиз май мэн.

— Она заговорила на немецком, — сказал Бестужев.

— Здесь все языки называют немецким, — шепнула Даша своему соседу за столом.

— Как и всех иностранцев — немцами, — ответил также шепотом сосед.

И вдруг этот сосед понял, что обращаются именно к нему.

Глава седьмая

1

— Ты кто? — спросила Даша, поняв, что Лиза указывает именно на него. Эти дамы, Графиня Лиза Воронцова и Княгиня Дашкова обычно даже не раскланивались друг с другом, так как принадлежали к противоположным группировкам. Даша была подругой Пират Риццы, а Лиза — наоборот, была другом Пиратора, Петра Третьего. И когда одну из них спрашивали:

— Почему? — Обе отвечали одинаково:

— Не обращайте внимания. Шиз май систэ. — Они были родными сестрами.

— Так, вы не узнаете меня? — спросил парень. — Я так долго не был с вами вместе?

Наконец под стол упала сама Со.

— Жив, Курилка! — Графиня Лиза бросилась ему на шею. На ней повисла Баронесса Карр, которой Петрушка много наобещался, да она думала, что все уж пропало, как он умер.

Эм Великолепный, как две капли воды был похож на пропавшего Петра Третьего.

— Как брат-близнец, — высказала версию Шаргородская.

— Так думаешь это кто? — спросила София.

— Это? — переспросила Шарик, рассматривая, как на парне повисли сразу и Пигмалион, и Галатея. Пигмалион — в том смысле, что ассоциировался со словом маленький. А Галатея с четырехметровой статуей, которую он создал. Богатырем, как известно, была Лизка Воронцова, а пигалицей фрейлина Карр.

Эм Великолепный упал и сломал стол.

— Так это и есть твой… — начала Брюс. А Шарик добавила:

— Один из них это точно.

— Это Эм Великолепный, — сама решила София.

— А почему не Петр Третий? — спросила Брюс.

— Потому что Петр Третий и есть Эм Великолепный, — констатировала Шар.

— Отлично. Надо срочно жениться. — Нет последнюю фразу она только хотела сказать, но прежде решили уточнить: — Мы женаты?

— Естественно, — ответила Брюс.

— Почему?

— У вас дети, — напомнила Шарик.

— Точно! Павел.

— Разумеется, — сказала Брюс.

— Что? — не поняла Со.

— Если есть Петр — должен быть и Павел.

— Это ве-е-е-р-но, — задумчиво пропела Великая Княгиня. — Теперь уже не Пират Рицца.

— Надо с ним сразу договорится, — сказала Брюс, — чтобы было двое Пираторов.

— Точнее, Пират Рицца и просто Пиратор, — добавила Шаргородская.

— Мы сейчас проверим, кто это, — сказала Со.

— Если Петрушка, то он, конечно, откажется, — сказала Графиня Брюс.

— Если согласится — значит Эм Великолепный.

— Кам хирэ! — крикнула Со через стол.

— Иду! — ответил Эм.

— Так иди! Чего ты там валяешься под столом?

— Пигмалион и Галатея его не пускают, — сказала Брюс.

— Теперь они в него вцепятся, — сказала Шаргородская. — И добавила: — Надо их вызвать на поединок.

— Кому достанется эта громадная Галатея-Воронцова? — спросила Брюс.

— Я возьму ее на себя, — сказала София.

— Зря.

— Она тебя убьет.

— Я не собираюсь с ней драться. Пусть липнут к Эму Великолепному для прикрытия.

— Высосут ведь пиявки полностью, кровиночки не останется, — жалостливо сказала Шаргородская.

— Вы правы, — резюмировала мудрая София. — Нужно кого-то им подставить, чтобы ходили рядом, и в случае беспрерывного секса, подменяли Великолепного.

— Кого?

— Кого бы вы предложили?

— Мэй би, Шувалова с Разумовским?

— Лучше Державина с Ломоносовым.

— Чем лучше?

— Тем и лучше, что наука и искусство тоже должны быть представлены в высшем обществе.

— Я бы предложила младших Орловых, Владимира и Федю, — сказала Шаргородская, а то ведь пристают:

— Допусти, да допусти нас на экзамен. — Говорю:

— Не пройдете ведь, окаянные!

Нет, просятся.

— До меня? — уточнила Со.

— Естественно.

— Нет, нет, всегда говори:

— Не сдали.

— Я им так всегда и говорю:

— Опять не сдали, сукины дети.

— А на самом деле? — решила уточнить Брюс.

— И на самом деле, больше четырех часов никогда продержаться не могут.

— Выдыхаются?

— Естественно.

— Я не понимаю, как ты сразу не узнала в Эме Счастливом своего бывшего мужа, Петра Третьего? — спросила Брюс.

— Наверное, потому, что он был в маске, — сказала Шарик.

— Так нет, они же ж виделись до этого. Правильно? — спросила Брюс.

— Так виделись. Но скажу честно, я была занята другим, и особенно его не рассматривала. Более того, как недавно доказал Ломонофоффе, была между нами преграда. Называется:

— Предубеждение.

— Как?

— Так. Думаешь, что человек умер, а следовательно, быть рядом не может.

— Правильно, откуда ему взяться, — сказала Брюс.

— В случае чего можно просто сказать себе:

— Ай, не он!

— Вообще, удивительно, конечно, — сказала София, — это как будто другой человек.

— Так, может, это и был другой человек?

— Нет, я теперь отлично помню, что это был именно он, — сказала Со.

— Для полной уверенности надо что-то сделать, — сказала Шарик.

— Что? — спросила Брюс.

— Надо спровоцировать поединок, — сказала Со.

— Точно, ведь Петрушка драться не умел.

— Вы плохо его знаете.

— Джиу джитсу знал?

— Нет, джиу джитсу не знал, но боксом занимался регулярно.

— Тебя бил?

— Вот тварь!

— Только сначала. Потом я стала давать ему сдачи, а в итоге он уже всегда проигрывал. А так-то сначала вообще чуть что — хватал шпагу и ну колотить. Но однажды я сама взяла эспантон и едва не проколола его насквозь. С тех пор только бокс. Лучше разбить ему нос или бровь, чем он меня проткнет насквозь или застрелит из пистолета.

Далее, проверка Эма. И они едут все в Поселение.

2

— Пусть, эта!.. — крикнула Брюс. Но не успела закончить свою мысль — Лизавета Воронцова прервала ее:

— Ну, чё надо-то, а?

— Не видите, мы заняты, — добавила Баронесса фон Карр. И нарвалась на логичный вопрос Пират Риццы:

— Чем?

— Так, очевидно, что целуемся, — ответила фон Карр. — Неужели плохо видно? — И добавила: — Пиратор, встань, плииз хирэ.

— Зачем?

— Так твоей тете плохо видно, чем мы занимаемся.

— Шиз май вайф, — ответил преданный Эм.

— А какая разница? — спросила Лиза Ворон. — Она же ж все равно очень старая. — И добавила на ухо герою: — Как ведьма.

— Несмотря на праздничную ночь она выглядит превосходно, — ответил справедливый Эм. — Я бы сказал на пятнадцать лет, не больше. Прямо вырядилась, как к венцу. Я бы на ней женился.

— Брось, брось глупить, Эми самый лучшенький, — прожурчала почти на ухо Счастливому фон Карр. — Я же тебе сказала:

— Она обладает магическими способностями.

— Как ведьма, — добавила Лиза. — Я бы за такую замуж не вышла.

— Почему?

— Страшно.

— Но я должен. Она ведь Герцогиня, а я кто?

— Можешь не сомневаться, милый друг, таких Принцесс до Луны не переставишь. — И добавила: — Даже буквой Г.

— Из этого разговора я понял, что уже женат на этой благородной леди.

— Я бы так сказала, — сказала фон Карр: — Не надо приписывать себе того, что, мэй би, и было, но, в чем ты недостаточно уверен.

Эм Великолепный все-таки вышел на поединок. И именно с Софией. Она сама хотела удостовериться:

— Кто это? — Петрушка или Эм Счастливый.

И сначала Эм увлекся.

— Просто бой меня захватывает, — сказал он Софии. — Я как бы… Впрочем, прости, — добавил он, подавая руку валяющейся под столами Софии. — Я должен был знать, что ты слабее меня. — Но руки их, как руки на фреске Микеланджело в Сикстинской Капелле — не встретились. Увы, но она ударила его пяткой в коленку. Эм отступил, и начал хромать.

— Послушай, знаешь, что? — сказала фон Карр Лизавете.,

— Что именно? — спросила Лиза Воронцова, и подавая Катеньке полумесяц ананаса, который только что отрезала длинным острым ножом, который и облизнула вдоль всего лезвия.

— У нее любовники или с подбитым глазом, или хромые.

— Точно. Если не считать поэтов и ученых, — добавила Лиза.

— Дидра и Вольтерьянца.

— Да тут и наших еще целая очередь. Державин вон так и трется возле нее. Непонятно, когда свои оды сочиняет.

— И Ломоносов. Ну, хорош. Ему поручили Университет организовывать, а он тут.

— Решил здесь набрать студенток! — И обе, не сдержавшись, шумно рассмеялись.

— Впрочем, не знаю, как Державин, а Ломик хорош, — сказала фон Карр. — Как-то — вчера или позавчера — забрался с мою комнату.

— Ночью?!

— Так нет. Скорее всего, днем еще. И ждал за шторами до ночи. Вытерпел, не вышел даже, когда я раздевалась. И набросился только, когда я уже погасила свечу. Страшно. Думала, Минотавр. Нет, оказался этот ученый.

— Ну, и как?

— В принципе нормально. Более того, хорошо. Я бы даже сказала очень хорошо. Я ему так и сказала на прощанье утром:

— Пять с плюсом.

— Плюс не считается, — ответил он.

— Прощу прощенья, любимый, — говорю я ему, — но здесь я профессор, и, значит, я решаю, что считается.

— А он?

— Так замолчал сразу.

— Значит, согласился. Но ведь этакий верзила! А ты-то маленькая. Как он только тебя не разорвал на части. И да:

— В следующий раз присылай его ко мне.

Ну, если тебе страшно будет.

— Та не, теперь я уже привыкла.

Некоторые так и переговаривались за столами, другие внимательно наблюдали за поединком. Эм то увлекался, и бил своего противника прямо в лоб, то вспоминал, как им вместе было хорошо в гостинице у реки, там в Поселении. Воспоминания эти появлялись вместе с болью в пальцах. После удара в лоб они даже вылетали из суставов. А Со ему каждый раз говорила:

— Лоб — самая твердая часть тела.

Я это поняла еще в уличных боях в Хермании.

— В царстве Цербста?

— Да, где-то там, я уж и не помню. Мне так кажется, что я здесь среди интеллектуалов всю жизнь и жила.

— Я думал, наоборот, там, в Хермании, больше грамотных.

— Нет! Что ты. Там мало любви. Больше просто тупой секс. А здесь прежде чем трахнутся хотят поговорить о возможностях астролябии. В том, смысле, что можно, мол, трахаться, не глядя на часы. По углу подъема звезды над горизонтом можно его определить. Один час равен пятнадцати градусам.

— А там по часам?

— Большей частью. Только если какой-нибудь Галилей, Коперник, Кеплер или Ньютон могут додуматься определять продолжительность и качество секса по звездам.

— У нас здесь есть люди, которые определяют время начала секса по появлению некоторых овощей.

— Например?

— Например, когда появляются первые маленькие огурчики, такие пушистые и колюченькие, муж говорит жене:

— Мне некогда. — И идет на грядку.

— Зачем?

— Выпить, закусить. Закусить вот этим первым огурчиком.

— И только потом секс?

— Не-ет! Он только дойдет до ступенек дома, как непреодолимое желание опять тянет его на грядку с огурцами.

— Опять пить?

— Естественно.

— А где он берет рюмку?

— Так четверть там же, среди огуречных листьев и спрятана.

— Мэй би, запретить сажать огурцы.

— Чтобы больше трахались и меньше пили? Вряд ли. Ведь там есть еще помидоры.

— Ими тоже можно закусывать?

— Естественно.

— Надо запретить и помидоры.

— Будут говорить, что идут собирать смородину.

— Под ней тоже можно спрятать четверть?

— Так естественно.

— Думаю, можно прекратить этот бой, — сказала София. — Я поняла, что ты именно Эм Великолепный.

— А этого?

— Петрушку? А этого Петрушку вон.

— Совершенно ясно, что он не разбирается ни в свежих огурцах с пупырышками, ни в помидорах, да и в смородине ни бельмеса ни гугу. Тем более, ни за что не выпьет четверть виски. Более того, без соды.

3

Все собрались ехать в Поселение. Некоторые сначала были против, и уговаривали Эма:

— Ехать домой, в Питербурх.

Катинька фон Карр так и сказала:

— Москва деревянная деревня, сгорит когда-нибудь, поедем в Питербург.

Даша обозвала ее кривоногой, и попросила кстати заткнуться.

— Я кривоногая?! — изумилась Катинька. — Так это только так кажется. У меня просто на ногах жира мало. Зато нет целлюлита, как у тебя. Тем более, небольшая кривизна всем нравится. Кто бы ни видел мои ноги, всегда говорит:

— Прелестно. — Да, именно так, потому что я хоть и похожа на куклу, но на живую. А ты просто Черный Квадрат.

— Я Черный Квадрат?! — изумилась в свою очередь Президент Академии Наук. И вдруг, к удивлению всех, добавила: — Гут, пусть так и будет. И кто не увидит во мне за этим Черным Квадратом далеких звезд, Звезд Счастья — тому я больше не дам.

А как известно, человек, с которым вы уже не имеете физических отношений — больше не заслуживает доверия. Это — как развод по-русски. Значит, просто:

— Больше не давать. — По-итальянски хуже. Там убивают. И знаете почему? Потому что вроде бы зарекаются больше с этим типом не трахаться, но при сложившейся удачно обстановке удержаться не могут, опять лезут, или сами поддаются на его уговоры. Поэтому лучше грохнуть сразу, чтобы потом не было никаких соблазнов.

Тут произошла небольшая утечка не той информации. Надо было написать не:

— Больше не давать. А:

— Больше ничего не давать.

Имеется в виду, не принимать на работу. Не давать никаких поручений. Потому что этот человек уже не является проверенным человеком, и не заслуживает доверия. Это уже человек без вашего штампа в паспорте. Ведь проверенный человек — это человек, который проверяется регулярно. Мэны меняются. И проверенный раз не значит, естественно, что он проверен навсегда. Так просто не бывает. Регулярно. И не раз в месяц, и тем более раз в три месяца, или полгода. По крайней мере, раз в три дня. В критической ситуации, на войне там, или если он моряк дальнего плаванья, полярник, — раз в неделю. Но и наоборот:

— Норма — три раза в неделю. — Как необходимая зарядка аккумулятора. Ведь человек — это тот же гальванический элемент. Только больше соображает. В отличие от лягушки, над которой проводят опыты разные Ломонофоффе.

— Ты запомнил?

— Что? Что Человек Соображающий нуждается в сексе так же, как простая лягушка? Естественно!

— А иначе мы будем применять к нему Гальванический Элемент. Пока опять не зарядится.

Всё понятно? Нет? Так это еще не конец.

Когда все собрались, София велела пересчитать лошадей.

— Зачем?! — не понял Потемкин. Но вынужден был ответить, что экспедиция растянется на пятнадцать километров. Представляете?

— Полетим на дилижансе Ломонофоффе.

— Дирижабле, — поправил находящийся тут же ученый, не давая никому усомниться в неправильном произношении Пират Риццы. Он был счастлив, так как спал эту ночь один на один с Дашей. Державин остался за дверью. Его не пустили даже на порог. Теперь он понял, что может, наконец, добраться до самой Со.

Вчера вечером архиепископ Амвросий тайно обвенчал Эма Великолепного и Софию, по всенародному прозвищу:

— Екатерина. — Тайно, в том смысле, что Амвросий наотрез отказался это сделать.

— Меня, — говорит, — грохнут, конечно, все равно рано или поздно, но два раза делать одно и тоже мне не хочется. Более того, если это один и тот же человек — зачем его еще раз венчать?

— Ну, я не уверена, что это тот же, — сказала Со, поправляя корону.

— А он?

— Он? Он уверен. Да, милый?

— В чем да, и в чем нет? — спросил Эм.

— Он уверен.

— Да, это очевидно. Тогда считайте, что это он. Не будете же вы жить с ними обоими одновременно? — сказал Амвросий.

— Он уверен, и народ должен быть уверен, — сказала София. — Выйдите, пожалуйста, и скажите народу:

— Дело сделано.

— А там нет никого, — сказал Амвросий. — Только Князья, Графы, Бароны, да Баронессы, Графини и Княгини.

— А это и есть мой народ, — сказал Эм Великолепный.

— Милый, а как же те, в Поселении? — спросила Со.

— Так их еще надо завоевать, — сказал Эм.

— И объявите им наше новое имя, — сказала мудрая София.

— Давайте я запишу, чтобы не забыть, — сказал Амвросий. И записал:

— Понтий Пилат.