Бесплатный фрагмент - Птичка Кама. Сборник рассказов

Птичка Кама

— Я сейчас умру, — Кама смотрела на палец. Капли крови. Кровь казалась слишком жидкой и слишком прозрачной. — Сраный нож, убиваешь меня.

Возможно, так и было, что зарубы на утомлённом лезвии хотели крови или даже смерти Камы.

Голова гудела. Последние коктейли были лишними, решила она. И предпоследние. Алкоголь всегда был лишним, но только после. Каждый раз она надеялась, что такое «после» не придёт, однако не случалось.

Нож стучал по деревянной доске. Громко и грубо. Кровь уже остановилась; за дело взялся звук.

— Сука, — со злости Кама стукнула сильнее, но соглашаясь, что лишь усугубляет проблему.

— Кама! Иди сюда!

Слабая от остатков алкоголя она забыла, что дома была не одна. И чего ему не работается, обозлилась она. И не считалось важным, что вокруг была суббота — у Вити был выходной.

Человек чересчур требовательный и немного мстительный он не мог не воспользоваться возможностью. За пьянку Каме полагалось страдать. Ох, как же плохо Витя переносил алкоголь в доме, особенно внутри жены.

Им предстояло передвинуть диван. Быстро Кама поняла, что нож не пытался её убить. Просто не мог. А вот дивану это было под силу. Когда мышцы напряглись, по крови забегали остатки коктейлей. И все оказались в голове. Зашумело море, залетали самолёты. Кама уловила тошноту.

А Витя улыбнулся, уловив беду жены. Даже улыбнулся и языком коснулся верхней губы. Триумф. Но Кама не считала себя побеждённой или наказанной. Даже продираясь сквозь шторм и рвотные позывы, она близилась к цели — большой комнате в их двухкомнатной арендушке. Негоже оставлять такое сокровище засранцу вроде тебя, сверкнула глазами Кама в сторону Вити. Тот то ли испугался и спрятал язык, то ли завершил триумф.

В одиночку она надавила на диван, но лишь крякнула. Убийца, снова подумала Кама, уловил волну в желудке. Все вокруг сговорились против хрупкой неё. Но когда они всё-таки затолкали диван на правильную позицию, и она легла на него, старания окупились. Даже потолок оказался более белым.

— А ты пиздуй в мелкую комнату! — сказала Кама Вите, но очень тихо. Витя не отреагировал.

Он стоял рядом. Вероятно, ждал, что она подвинется. Но нет. Кама растянулась изо всех сил. Её диван, её комната; место только для неё. Глаза отяжелели. Шум моря усилился. Витя превратился в статую, что красовалась за сотню метров. Вчера она пила и греческую водку, значит, сейчас была в Греции. Через шум моря пробивался голос. Она не слушала, ведь знала, что доносится из реального мира.

— Сегодня суббота, вчера была пятница. Смекаешь? Конечно, мы вчера напились! И сегодня напьёмся. На-блю-дай! — Последнее слово она нарочно растянула, продолжая держать глаза закрытыми.

На некоторое время Кама отключилась. Мерзкие греки смотрели на неё, но лишь один говорил. Я всё равно уйду от тебя, огрызнулась она, но во сне и слова, и действия размывались. Она хотела показать средний палец, только руки оказались тяжелы. Всё равно.

Через пару минут глаза уже смотрели на стену, не встречая на пути Витю. Кама победно улыбнулась.

— Птицы, птицы, птицы, — протянула бессознательно. Сегодня или только сейчас её голос казался звонким и лёгким, — бабушка говорила, что на своих крыльях вы уносите счастье.

— Мой дед говорил так о бабочках, — вмешался кто-то смазливый и высокий.

Кама намеренно медлила и не переводила на него взгляд.

— Эти птицы уносят лишь время, до счастья им дела нет. Такой был замысел. Но если они украли и ваше счастье, приношу свои извинения.

— Звучит так, точно это ваша выставка, — звонкое настроение Камы звучало заигрыванием; она до сих пор не окинула взглядом незнакомца, только изучала боковым зрением.

— В преимуществе. Птицы мои. Есть ещё пара интересностей. Хочу показать их вам.

Художник пестрил словами. Иногда Кама отвлекалась от картин и смотрела на него. Худое и бледное лицо точно и само было нарисовано, очень удачно. И ей понравилось смотреть на него не меньше, чем на птиц, пожелавших украсть её время. Изучая прорезанные черты, Кама не сразу уловила вопрос.

— …так ведь?

— Ещё раз. Бубните что-то. Не разобрала.

— Думаю, не птицы вызвали вашу печаль. Я её вижу сразу за искрящими глазами.

— Что за чушь? — Кама замерла. Да что он мог там увидеть? На миг она разозлилась и запаниковала.

Очень вовремя на глаза попалась картина: мёртвая птица со вспоротым брюхом, пара капель крови на траве. Кама переключилась. Так мало, подумала она, конечно, ты не смогла улететь от кота. В голове даже заиграла тревожная музыка. Она прищурилась, хотя успела разглядеть каждый выпавший орган. Привычка, скорее, была жестом защиты.

— Однажды я думала о таком. Ты же любишь попиздеть странные вещи. Вот тебе ещё одна история о дохлых птицах. Сидел же на карантине? — Кама дождалась кивка отупевшей от резкости головы. — Наверняка, в те дни и придумал рисовать дохлых птиц. Мой карантин проходил в одиночестве. Мужа упекли в инфекционку на две недели. В целом было отлично, но только первую неделю. Но суть не в этом. Я надеялась, что каждый звонок с неизвестного номера — тот самый. Что мне скажут, нам очень жаль, ваш муж умер.

Глаза Камы блеснули. Заворожённый художник сплющил губы, хотя пару минут назад не мог замолкнуть.

— И я представляла его почти таким же: мало вытекшей крови, и опухшая синяя рожа. Как у утопленника. Но он вернулся. Ещё и улыбался, и праздник хотел устроить. А я ему ни разу не позвонила! Неужели, ты бы не догадался, что праздником тут и не пахнет?! Выпить-то я согласилась, хотя все две недели такого желания не было. Ох, знатно я тогда нахерачилась.

Художник с неприметным именем Костя, которому сразу не нашлось места в памяти Камы, походил на мальчишку. Точно тому подарили самый большой конструктор в мире, и он радовался до онемения. Кама точно видела эту эмоцию, хотя места ей, вроде, здесь и не было. Почему художнику нравилось?

— Ты, походу, того.

— Я же художник. Иначе картин не продашь. Если не ухо отрезать, так, хотя бы, руку в кипяток опустить.

— Покажи, — потребовала Кама, забывшая дома очки и неспособная разглядеть шрамов обожжённой руки.

— Не. Мои фишки так не увидишь. Как вашу печаль. Но мы можем встретиться ещё раз, и в точно всё заметите.

Пришло время прощаться — Костю окрикнули. Он извинился и убежал. Кама ответила или только подумала. И её внимание переключилось на птицу. Живой неудачнице выпало запутаться в выброшенной сетке. Картина так и называлась «Мучайся». И птичка мучалась. И уже не пыталась взлететь. А вдали стоял мужчина. Он явно не собирался помогать; он наблюдал. Всемогущий художник хотел, чтобы одному существу было плохо, а второму любопытно.

— Выбрала… мучайся, — пробубнила Кама.

Так сказал ей Витя. Тогда был неплохой день, за исключением, что Юля собралась разводиться. Она решила рассказать Каме и остальным. Конкретно Каме Дима никогда не нравился, потому искренне переживать настроения не нашлось. Зато использовать новость в своих целях было можно. Ещё в коридоре она рассказала новость о Юле и Диме. Витя стоял так же далеко, как этот ублюдок на картине, но Кама всё равно видела каждую борозду его лица. До сих пор отчётливо помнила, что в конце разговора сказала: «даже они уже развелись, и нам пора!» Выбрала — мучайся. Возможно, он сказал что-то ещё. И ушёл в комнату. Сука.

Очень некстати вернулся создатель птиц. В плену воспоминания она согласилась на встречу и даже оставила подсказку, как найти её в соцсетях. Вне стен, под завязку забитых живыми и мёртвыми птицами, она бы не посмотрела на него, но это место справлялось со своей задачей.

Когда Кама оставила несчастных крылатых тварей, на улице теплился тёмный вечер. Разум достраивал картинки до кино; одна его часть сменялась следующей, та — следующей. Теперь она думала о другом, не менее цепляющем. Телефон малозначительно вибрировал в кармане — короткие сигналы намекали на сообщения. Может, это был тот художник. Или, как обычно, работа. Не желая расстраиваться, Кама не замечала вибраций. Даже гул поливальной машины не пробивался через защиту.

Любимыми кроссовками Кама прошлёпала по лужице. Фонари отразились в капельках воды; кроссовки заблестели и из белых превратились в золотисто-кофейные. Эти же капельки помогли ей прокатиться по эскалатору. Едва лента из линии превратилась в ступени, правая нога подалась вперёд и не захотела останавливаться. Кама зацепилась за перилу, но не смогла избежать катастрофы. Она почувствовала зубчатый край ступени сначала голенью, потом попой. Проехавшись несколько ступеней вниз, она остановилась.

Оглушённость только усилилась. Добрая незнакомка со смешной сумкой помогла Каме встать и сойти с эскалатора. Лицо женщины было бледным само по себе или от страха, а вот лицо наблюдающего за метро выражало большее безразличие. Вероятно, он видел такое ежедневно, потому и не вышел из своего аквариума.

Кама увидела синее пятно на голени. Острые зубья сняли верхний слой кожи, а потом весь вес тела расплющил ногу. Теперь переспелая слива или далёкая галактика подмигивали человеку. Боль ещё блуждала в голове, потому у Камы осталась минута понаблюдать. Юбка! Пытаясь отряхнуться, она ухватилась за лоскут. А одежда ещё утром лоскутов не имела. Любимая юбка! Жаль. Под оторванной частью юбки ждал второй подарочек — левая ягодица тоже превратилась в переспелую сливу. И тут было что-то мокрое.

— Блять, — прошептала Кама, разглядывая руку. Ладонь вымазалась в крови.

Лавка метро, на которую порой было противно садиться, оказалась удачно близко, чтобы рухнуть от слабости. Разбитая ягодица стоила дешевле любимой юбки, потому что ОМС умел платить по счетам, но вид крови удручал. Слишком много неприятностей для одного раза.

Добрая незнакомца пропала из виду. Наверняка, у неё было достаточно дел дома, а тут ещё и девчонка решила покататься жопой на эскалаторе. Через три или пять пропущенных поездов Кама нашла в себе силы встать. Она снова схватилась за рану на ягодице; даже трусы испачкались в крови! И лавка. Она обернулась, но в тусклом свете подземки невозможно было разглядеть ничего.

Было в падении нечто не хуже самих ран. Шаги отдавали болью. Рваная юбка то и дело задевала участки, добавляя боли. Свободные места в вагоне выглядели ежами; Кама решила проехать путь стоя. Сначала ей показалось, что каждый в вагоне смотрел на её разбитую ногу, но нет. Смотрели мужчины. До ноги им дела не было. Любимая юбка больше не скрывала ту часть тела, что интересно разглядывать. Острожные грязные взгляды в эту минуту казались Каме угрожающими. Она прижалась к стеклянной двери. Чувство на выбор: боль от давления на свежую рану или грязные взгляды. Как могла любимая юбка так её подставить?!

Остановка. Люди засуетились. Мимо прошёл низкорослый южанин. Его блеснувшие глаза доказали Каме — он что-то видел. То, что не предназначалось ему. То, что она привыкла показывать только по собственному желанию. Примерно такой же ублюдок, только пузатый и крайне улыбчивый, научил её этому. Заставил научиться.

Кама собрала руку в фигуру, чтобы показать зеваке средний палец, но он отвернулся и вышел из вагона. Она всё равно ткнула ему вслед. Как говорила бабушка, не можешь нагрубить вслух, попробуй внутри, вдруг полегчает. Чуть-чуть помогло.

Сраный хмырь, вспомнила обретшая силу Кама. У пузатого улыбчивого ублюдка было имя, как раз похожее на слово «хмырь». Время и обида сделали своё дело, обточив до правильного. На канале Дискавери недавно говорили: эмоции тянут воспоминания. Вспомнив обиду, Кама вспомнила Хмыря, следом — весь их совместный путь от приставаний до побега. Голос женщины в динамиках мог бы её отвлечь, но не справился.

Влюблённые друзья позвали её на море. Из запомнившихся это была первая самостоятельная поездка — без родителей, без чужих денег. Она пошла на поводу у друзей и согласилась проживать с парнем, своим для них. Ещё он был самым популярным парнем в институте. Со второго же вечера единственным его настоящим качеством оказалось умение жёстко домогаться. Ванштейн высокогорной сборки, сука. Даже милые слова под таким напором звучали угрожающе. Каму это пугало, очевидно. Сейчас она уже и не помнила, жаловалась ли друзьям, которые то и дело трахались в соседнем номере, но вряд ли их сильно заботили дела друзей. Скорее они бы обозвали это «ухаживаниями» и предложили подумать. Под таким напором думалось не очень хорошо.

А потом она согласилась. А уже по возвращении статус самого популярного в институте обрёл ценность.

Кама сильнее вжалась в дверь. Боль подпёрла со всех сторон. Она научилась верить, то был опыт, юношеская слабость. Хоть что-то, кроме неудачи. Но шедшая с задницы физическая боль не так сильно бурлила, как боль душевная.

Чего не убежала? Их встречи обросли регулярностью согласно его графику «мне удобно завтра в двенадцать», но не переросли в отношения. Да и не могли перерасти. У него одни уже были, вторых не требовалось. Хотя он брал её на встречи с друзьями. Но и то было только выставкой его достижений. Нескоро это стало очевидным.

Электрический ток такой быстрый, но состоящие из него мысли в сотни раз медленнее. Как в анекдоте: звук не так быстр, как кажется, что родители сказали тебе в пятнадцать, ты услышала только в тридцать. В тот раз электрические щелчки стремились к цели два полных года.

Расставание было лёгким. Очевидно. Несложно разорвать отношения, которых нет. Она просто сказала: «Пока!» И больше никогда не хотела вернуть.

— И сбежала к Вите, — точно не она шепнула сама себе. Даже поглядела по сторонам. Рваная одежда, руки в крови, речи наедине вполне тянули на бригаду в синих комбинезонах.

Кама очень устала. Даже хотела поплакать. Но Витя не давал сосредоточиться. Всё расспрашивал, а отвечать было нечего — шла, упала. Почему-то он хотел узнать подробности, даже если их не было.

Вытерпев процедуру из ваты, перекиси и шипения, Кама решила наградить себя за отвагу. В холодильнике как раз мёрзло пиво.

— Ты нормальная?! В будний день!

— Оу, — протянула Кама тихо в самое бутылочное горлышко. — Не припомню, чтобы спрашивала твоего разрешения.

Но Витя был дальше, чем долетел ответ.

— Отстань от меня! И без того хреново! Не видишь что ли?! — это он точно слышал. Даже затупил на секунду.

Мозг уже посчитал пиво лучшим обезболивающим, даже зная, что оно таким не являлось. Кто успел, тот и прав, решила Кама, делая второй глоток. А Витя даже не успел ответить.

— Тебе завтра на работу. Хватит страдать хернёй…

— Может, ты уже выйдешь?! — не дала договорить Кама. Дождавшись, пока он уйдёт в коридор, добавила. — Лучше, в окно.

Гадость удалась: Витя не услышал, а на душе полегчало.

Кама зависла в телефоне, пока Аня что-то бурно рассказывала. Даже переключившись на её губы, Кама не сразу уловила разговор. Разошлась ты сегодня, мелькнуло в голове.

— И вы бы взяли ипотеку. Уже давно бы выплатили.

Ну да, о чём бы ещё ты могла говорить, глядела Кама на губы и размышляла. Что-то деревянное было в её убеждениях: сколько бы ни говорила Кама о своём браке, Аня никогда не верила в плохое или верила отчасти.

— Там и ребёнка проще заделать и воспитывать.

— Да. Если ты говоришь о ком-то другом. Не обо мне. Я ведь уже говорила.

— Помню, но ведь это мелочи. Я бы никогда не подумала, что смогу так сильно полюбить. Но детей я люблю больше самой жизни!

Кама видела между ними топь не меньше сотни метров. Они что-то кричали друг другу, но не слышали. Никто не хотел обходить или, тем более, идти напрямик. Каждый лишь тянул на себя.

— Мы же с тобой давно знакомы. Давай я тебе кое-что расскажу. Пять лет назад я уже была беременна, но у меня случился выкидыш. Там, вообще, куча проблем было, поэтому я даже успела подготовиться. Но говорю о другом — как я залетела. Витя захотел ребёнка. Он, может, и хороший, но мразь; и со мной не обсудил. Просто решил. Знаешь же этих решал, которые клитор даже по указателям найти не могут, но считают себя безупречными во всём. Тогда и он был безупречен. Один раз я неплохо выпила и не заметила. Другой раз он принял горячую ванну, отличный аргумент. Меня это не устроило, но не пылесосом же вытягивать! И вуаля, бля! Он своего добился — я беременна! И гормоны ударили в голову, мне самой захотелось этого ребёнка. На время. Потом голова встала на место, а потом начались проблемы. В общем, было отлично.

Кама вскочила из-за стола, швырнула стакан с кофе в мусорку и помчалась.

— Ну всё. Пока-пока, — добавила она уже в дверях.

Может быть, Кама никогда бы не согласилась на встречу с болтливым художником, если бы ни разговор с Аней. Ты выбила её из рамок, и теперь ей хотелось чего-нибудь хоть на секунду необычного. Костя как раз писал ей в последние дни.

Прошагав по ступеням здания, Кама свернула с обычного маршрута. Путь «дом-работа» не сегодня. И даже не к подругам, хотя Витя знал, что она с ними.

— А мне пива вишнёвого. Есть у вас такое? — Кама подняла глаза на официантку.

— И мне тогда тоже, пожалуйста.

— Художники не творят, когда трезвые?

Кама улыбнулась и снова спряталась в меню. Что-то в растерянном взгляде Кости смешило её.

— Художники не творят, — упростил он. — Всё или уже есть в голове, или приходит туда. Само. Без приглашения; не замечая просьб. Просто я улавливаю это. И такой — вот это идея! Другие верят, что их талант — только их заслуга, но я думаю, что это лишь везение. Кому-то повезло, кому-то нет.

— Тебя не смущает, что я замужем?

Костя перевёл взгляд на обручальное и помолвочное кольца. Губы сжались, но ответ пришёл не сразу.

— Не очень…

— Потому что ты просто хочешь меня трахнуть? — перебила Кама с раскалёнными глазами. Из них собрались вылететь искры.

— Конечно. В этом же доме есть недорогая гостиница.

Пару секунд ему удалось сдержать серьёзный вид, но улыбка расползлась по лицу. И он засмеялся — подозрительно легко, точно был мультяшным. Кама сбавила атаку. Кстати принесли вишнёвое пиво.

— Много работаешь?

— Ты неправильно задаёшь вопросы!

— Возможно. Но мне интересно. Вдруг ты больше трудоголик, чем девочка.

— Нет. Ненавижу работу. Или нет. Просто работаю. Это только место, где можно получить деньги.

— Много тратишь времени, чтобы получить деньги?

— Странные вопросики.

— Погоди. То ли ещё будет.

И он не обманул. Вокруг Камы существовали разные люди. Большинство из них она выбрала сама. Таких избегала. Стоило бы отказаться и от него. Она могла бы встать и уйти, эффектно оборвав разговор, однако не сегодня. Вдруг он действительно что-то видел?

— Очень долго я не мог придумать схемы заработать больше денег, кроме как: больше работай — больше заработаешь. Так себе схема, знаю, но не всем дано хорошо зарабатывать.

— Ты же художник. О вас снимают фильмы, где вы либо охренеть какие богатые, либо нищие, что не можете купить краску. Какая работа?

— Почти, как у тебя, — улыбнулся Костя. — Ты похожа на трудоголика, которая забывается и делает свою работу даже слишком хорошо. Боюсь таких людей.

— Я не трудоголик. Только деньги. И немного ответственности.

Точно двое шагали по поверхности шара: внутри была обычная тема разговора — работа, но обсуждали отношение к ней без деталей. У Камы сложилось ощущение, что её пытаются обокрасть мошенники, впаривая пылесос за сто тысяч. Что с тобой не так, прищурилась Кама, под пиздежом ещё пиздёж?

— А я тоже был в браке. Это если возвращаться к твоему вопросу о замужестве. Не совсем, наверное, ответ, но, если тебе интересно, расскажу кое-что о себе.

Кама кивнула. Пикантные истории, даже полуправдивые, грели её девичьи уши.

— Брак, как я помню, был неплохим. Мне было не лень оставаться компаньоном, и я не превратился в мешок с жалобами, который мог только валяться перед телевизором. Правда, работал я тогда многовато. Но сгубило меня…

— Шлюхи? — ворвалась Кама с воодушевлением. Костя смешно выдохнул.

— Нет. Неконкурентоспособность. Бывает, когда много работаешь, партнер проводит время с другими людьми. Это нормально. С моей женой случилось так же. И вместо тихой интрижки она мне об этом заявила; почти так — а ну, бейся за меня, докажи, что любишь! В этот самый момент я основательно ошибся. Подумал, что надо быть лучше — общение, внимание и всё-всё-всё. Но нет. Надо было то ли скандал устроить, то ли ебало разбить её хахалю. И меня ничего в тебе не смущает. Ты слишком интересная, чтобы обращать на такое внимание.

От резкой смены темы Кама потерялась. Болтливый художник занял её. Хотя подход в битве за жену разочаровал.

Отличный вечер. Кама ловила себя на мысли, что много смеётся. Будто маленькая съела глазированный сырок, о котором так мечтала, и теперь во рту и животе приятно.

— У тебя красивая водолазка. Я заметила, что творческие люди любят водолазки. Что-то стильное в этом есть. Но мне кажется, что есть что-то ещё. Зачем вы так делаете? Скажи свой секретик. Ваш большой секретик, — последнее предложение Кама растянула.

Вместо смешного ответа Костя пробубнил, что ничего не понимает. Даже потускнел лицом на секунду, но быстро вернулся.

— Это приходит само вместе с первой проданной картиной, — попытался пошутить он неискренне.

Подутонувшая в отчётах Кама подняла глаза на потолок и зависла. Ей захотелось увидеть что-нибудь необычное в чередовании квадратов и ламп. Наверняка, Костя видит в них что-то стрёмное, улыбнулась она внутри. С этого вопроса она и начнёт сегодняшний вечер. Снова улыбнулась. Маленькая тайна отдавала юностью и поднимала настроение. И всему причиной — высокий странный художник.

— Чёт я так волнуюсь, — хихикнула Кама, случайно выпустив слова наружу. Слишком тихо, чтобы разобрать, но коллеги всё равно поглядели на неё. — Вспоминала молодые годы.

Блеф удался; коллеги вернулись к делам, отчего Кама заулыбалась ещё шире. Если добавить к любой вещице или действию элемент тайны, она становится интереснее. Сначала Кама добавила её к свиданиям с художником, а сегодня забралась дальше. Заберётся. И снова заволновалась.

Глаза закрылись; квадратичный потолок спрятался, хотя в памяти он красовался ещё пару секунд. Глаза открылись; остаток работы и путь до условленного места встречи пролетели на почти нулевой громкости.

— У тебя вообще бывают выходные? — прервал тишину Костя. Кама думала о чём-то мелком, но очень сильно. — Эй? Приём от севера югу.

Они сидели в широкой ванне. Кама лежала на Косте, потом подалась вперёд и обхватила руками колени. Он водил пальцем между лопаток по татуировке в форме бабочки со странным телом и странными крыльями.

— Моя сестра называет её «кривой портак», — Кама не двигалась, только губы; даже грудь не вздымалась от дыхания.

Ей казалось, что она одна в этом номере. Спину щекочет ветер. Можно говорить, что вздумается, и никто не разнесёт слова по ушам.

— Но на самом деле это даже не бабочка. Это буква имени.

— И как его зовут?

— Теперь только Хмырь.

— Память полна сожалений, — в тишине комнаты Кама уловила бархат в голосе Кости.

— Нет. Или да. В общем, не знаю. Тогда я хотела внимания и получила его, и захотела так отблагодарить.

— Не он ли должен был тебя благодарить? — Костя нажал на позвонок. Мышцы Камы рефлекторно напряглись, сдвинув лопатки. И жившая между ними бабочка шевельнула крыльями.

— Ай! Что ты делаешь?

— Смотри. Я понял, для чего она здесь.

Костя поднялся и потянул Каму к зеркалу. Мокрые ноги зашлёпали по плитке. Он подхватил её, опасаясь падения.

В номере с конкретной целью было много зеркал. Угол как раз позволял взглянуть себе на спину.

— Смотри. Сведи плечи. Она машет крыльями, — глаза художника искрились, а улыбка захватила лицо.

— Нет же.

— Смотри внимательнее. Сделай ещё раз.

— Это даже не бабочка.

— Раньше нет. Но теперь бабочка.

Затем Костя отвернул её от зеркала и отступил на пару шагов.

— Ты очень красивая. Не подумай, что я оцениваю, только наслаждаюсь.

Кама застеснялась и закрыла стеснительные части руками. Капельки воды на коже забрали тепло; побежали мурашки. Вмиг стало холодно. И глаза Камы забегали в поисках полотенца. Костя улыбнулся. Ему тоже было холодно из-за возмущений кондиционера, но он даже не думал двигаться.

Улыбнувшись в ответ на улыбку, она спряталась под одеялом. Скоро на кровать сел и Костя. То и дело он хватал Каму за ноги пытаясь погладить, а она вырывалась. Обычно она не сильно боялась щекотаний, но сейчас движения сошлись с настроением.

Когда время игр вышло, Костя раскинулся на кровати. Осталось немного до прощания. Кама вынырнула из-под одеяла и легла на живот, опершись на руки. Она изучала худое тело художника, бессильная понять, где была краска, а где синяки.

— Почему на твоём теле столько синяков?

— Не знаю. Я уже давно такой, — Костя нашёл один и ткнул в него. — Не так их и много. Или ты хочешь странной истории?

Кама улыбнулась и кивнула.

— Подпольные бои? Не, наверное, слишком просто. Думаю, лучше что-то сентиментальное. Типа болезни. Определённо. Половина драм об этом. Лейкемия, времени месяц или два, и сердце бьётся, как сумасшедшее. И можно будет плакать над моим телом, когда душа вырвется из тела.

— Ты что такое несёшь! — ткнула в бок кулаком Кама.

— Виноват. Не хватает идеи. Доработаю, — улыбнулся Костя, поднимаясь. Он снова отстранился на пару шагов, чтобы разглядеть.

К очередной встрече Кама готовилась с большим энтузиазмом. Тёплый летний день так воодушевил её, что она захотела попробовать ролевые игры. Кстати пришлись костюмы с праздников и чулки, которых оказалось много. Но Кама, бросив в шкаф, напрочь о них забыла. До этого летнего дня.

И всё было хорошо. Костя говорил, что думал, а думал он о вполне хороших вещах. Особенно, не стеснялся говорить, что Каме не стоит забывать о своём удовольствии. Уже эти слова после некоторого повторения доставляли удовольствие, и всё двигалось правильно. Однако в важный момент в животе что-то щёлкнуло: Каму захлестнул смех. Костя остановился, смутился. Кама попыталась объясниться, но не смогла внятно сказать. И её захлестнула вторая волна. Иногда бывает — смеёшься, потом начинаешь плакать. Кама зажала себе рот рукой, посмотрела на Костю. Из глаз уже побежали слёзы, лицо покраснело. Воздух тяжело пролезал сквозь пальцы. Смущение Кости переросло в панику. Вероятно, с его стороны то выглядело пугающе.

Костя спрыгнул с Камы, усадил её и попытался дать воды. Она уже прятала лицо за ладонями — перед глазами всё витал вид Кости. Его испуг. Значит, выглядела ужасно, решила она. И теперь у неё появился повод грустить.

— Прости, — тяжело удалось ей выдавить. — Прости.

Она повторяла между всхлипами. И самой бы понять, почему?

— Чем я могу помочь?

Кама сидела на кровати. Рядом стоял Костя. Они были голыми, только Костя был очень бледным. Она притянула ноги к груди, чтобы чуть меньше контактировать с миром. Всхлипы уредились, затихли. Теперь ей было нестыдно показать заплаканное лицо ему. Он мог помочь. Мог ли?

— Заберешь меня навсегда?

Фраза поплыла ручьём по комнате, где была лишь мебель и две статуи. Обоим требовалось время, чтобы ожить. Кама не верила, что сказала это, и ждала. А Костя только ждал. Его глаза не бегали, как у пойманного за кражей подростка; наоборот, в них что-то было. Похожее на смелость. Но почему он молчал?

— Я хочу, — большая пауза превратила ручей в неспокойное море, чьи волны бились об уши Камы болезненно. Но художника она слышала, — дай мне время.

Зачем, хотела спросить голая Кама, но не стала. Обещание звучало пустым. Как же та смелость?! Ей снова захотелось сжаться, даже сильнее прежнего. Лучше найти одежду. В остывшем беспорядке даже трусики найти не удалось, а без них остальное надевать она не хотела. Костя тихо сел рядом и мягко вытянул их из-под заворота одеяла. Этакий спаситель, когда все и всё уже сгорели.

Разговоры разбились о панцирь Камы. Слова не хотели отталкиваться от губ, падали обратно. Любовники собрались и ушли почти молча, но то было не удовольственное молчание, какое ожидалось после уединения.

Вечер пятницы не сложился правильно: подруги разъехались или заболели, муж сидел перед телевизором и не хотел никуда идти. Кама уселась рядом и открыла пиво. Вероятно, не имелось в мире картинки, способной захватить внимание Вити безраздельно, потому что даже фильм о сотворении кумира и музыкальной пластинке не сумел сделать так. Кама уловила этот взгляд. Да мне поебать, решила она, отпивая. Витя громко выдохнул; она всё ещё цеплялась глазами за экраны телевизора и телефона, едва сдерживая смех. Выбешивать людей, когда ей того хотелось, казалось ей великолепным талантом. И получалось неплохо. Иногда. Тумблер внутри щёлкнул — зря Витя повысил голос. Ведь мог переключить на шутку. Кама взорвалась, как умели взрываться негритянки в кино. И зачем это всё? Она остановилась. Не для того, чтобы закончить, скорее, перевести дух.

— Слышишь! Ты! — продолжил Витя, в глазах мелькнуло злое. Каме стало не по себе.

Она вскочила и убежала на кухню. В голове зрели мысли, как лучше ответить, но все они казались неподходящими. Или слабыми. Или недостаточными. Даже руки затряслись. И пиво потеряло вкус. Что за дичь? Допив его в пару глотков, она швырнула бутылку в мусорку. Та стукнулась о банку или другую бутылку с острым звоном.

— Чё ты там творишь?

Сука, заткнись ты уже, повела губами Кама, но ничего не смогла произнести. Накинула серую рубашку, обулась и пошла вдаль из квартиры. Благо вокруг продолжалось лето. И даже вечером холодная смерть ей не грозила.

Где-то же было безопасное место, в котором сегодняшний день оставит её в покое. Но его нигде не было. Тогда Кама уселась в баре; ограничить одной бутылкой пива за пятницу было бы пусто.

Бармен метался между людьми у стойки. Почти все они быстро уходили к столикам, только Кама и ещё двое сидели на высоких стульях. Один из них даже попробовал познакомиться, но вместо ответов Кама говорила «нет», даже если то были не вопросы. И сработало отлично.

Шум прибавлялся. Такой и должна быть пятница. Вокруг расселись люди, бармену приходилось торопиться. Он носился туда-сюда мимо Камы. Сначала она просила пива, потом подглядела, что сосед пьёт ром, и захотела тоже. И не пожалела — тот даже не жёг горла.

Наконец, тоска уходящего дня отпустила её. Дебильный Костя с его странным ответом и обосравшиеся подруги провалились в желудок из сердца. Мочевой пузырь дал сигнал. Кама подскочила и почувствовала каскад пьяных головокружений. Вот тебе и пиво-ром, мелькнуло в голове. Переждав пару секунд и притворившись вовлечённой в переписку, она пошла в туалет. Через пару минут на её стуле расселся тот мужик, что час или пару часов назад услышал многократное «нет». Со второй попытки разговор завязался. И шутки были смешными.

Телефон то и дело пищал — Витя напоминал о себе, убеждённый, что его власти хватит для стремительного возвращения Камы домой.

— Да пошёл ты, — озвучила Кама, набивая слова в телефоне. Благо программа позволяла промахиваться по некоторым буквам. — Не ты. Ты продолжай.

Сумма серых площадей, где постоянно бегали такие же люди, как Костя, смущала Каму. Ей было неуютно, потому что все эти художники делали странные вещи. И мыслили не так, как окружавшие её люди. Но сейчас она видела и второе: они создавали картины и скульптуры, и что-то ещё. Многое из этого ей захотелось разглядеть повнимательнее. Жаль, она забыла линзы.

Холодная масса должна была стать чем-то осмысленным в руках Кости. Или примерно так. Кама слушала не очень внимательно.

Сегодня он был особенно бледен. Но не болезненно, а серьёзно, точно недавно говорил с начальником о повышении. Только у художников не должно быть начальства.

— Что-то случилось?

— Ничего достойного внимания. Иногда я выгляжу очень плохо, даже хуже, чем сегодня. Не спать пару ночей, и любой так сможет, — Костя легко рассмеялся, но Кама ему не поверила. — Всё из-за мыслей. Я пытался запечатлеть их. Потом всё покажу.

— Я не так часто работаю с глиной. Но знакомство с тобой подарило мне идею и желание, — Костя показывал массу, в которой едва проглядывались черты. В его глазах явно была надежда, что Каму это впечатлит. Но её впечатлили хорошие слова.

Прошлый разговор, вероятно, остался в том отеле. Кама шагала по мастерской, пока Костя работал. Может, следить за актом творения и было интересно, но не сегодня и не ей. Интереснее любоваться результатом.

— Зачем тебе ёршик? — схватила Кама маленький инструмент и показала Косте. — Ты им в своём большом носу ковыряешься?

Тот рассмеялся, опустив плечи от нахлынувшего бессилия. Пару раз попытался ответить, вылетал только смех. Глубокий вдох.

— Сделаю твой бюст только ради того, чтобы забыть в нём ёршик для чистки носа. И так буду выставлять, — брови сползли к центру для демонстрации угрозы; улыбка выдавала шутку.

Скоро Костя решил сделать перерыв. Среди глупо раскиданных стен нашлась столовая в сцепке с кухней. Уже на входе Каму парализовало. От целого мира была спрятана галерея. И из всех обывателей и ценителей о ней знала она одна. На всё тех же серых стенах, которых почти не было видно, вплотную висели картины. И больше ни одну, даже крохотную, добавить не получилось бы.

— Как же так! — тихо и ярко поразилась Кама. — Так много красивых картин.

Костя успел прошагать вперёд, пока она впечатлялась. А как услышал, обернулся и попытался найти, что именно её удивило.

— Это лишь неудачи. Мы решили повесить сюда всё, что не захотели показывать миру. И заодно поиграли в тетрис.

— Всем бы неудачам выглядеть так хорошо.

Пока Костя заваривал кофе, Кама прошлась по кухне, разглядывая кусочки тетриса. Не было той, на которой хотелось бы задержаться, но общность доводила до мурашек.

Ужасный кофе, подумала Кама, но не сказала вслух. Он был под стать этому месту — бесконечным пятнам краски и глине в брикетах. От горечи и ассоциаций даже поднялось настроение. Костя болтал о людях, что здесь работали, чьи картины висели вокруг.

— Ты сегодня рано освободилась. Раньше за тобой такого не замечал. Передумала быть трудоголиком? — художник улыбнулся, на зубах показались остатки кофе.

— Опять не веришь, что это только средство заработать. Был бы богатый муж, не работала бы совсем.

— Думаю, я всё же ошибся, если ты говоришь правду.

— Хотел думать, что я люблю работать, торчу постоянно на работе, потому что не могу найти дел дома?

Костя неуверенно кивнул. Каме стало обидно. Ей не хотелось, чтобы это выглядело так. Другой человек мог думать так, но Костя казался ей более внимательным, чем все.

— Только прячусь. Занимаю время в ожидании чего-нибудь. А сегодня отпросилась пораньше, чтобы тебя увидеть.

— Я ошибся. Думал по-другому. Однако не ошибается только тот, кто ничего не делает. Пойдём обратно. Мне нужно пару минут, чтобы собраться.

Пока Костя заканчивал, Кама снова принялась разглядывать инструменты. На глаза попался мелкий ножик. Очень острый; наверное, иного шанса справиться с вязкой глиной не было, только остротой. Кама даже кольнула себя в палец. Совсем чуть-чуть. И освободила одну каплю крови. Боль разгорячила палец, но Кама знала, что так будет. Она повернулась, держа в руке нож:

— У меня к тебе большая просьба.

Он отвлёкся. В руках так и осталось много мелких бумажек, которыми постоянно пользовались офисные работники.

— Это странно, но мне нужна твоя помощь, — она напряглась, от чего Костя тоже напрягся.

Серые стены надавили и выбросили на тела холодный воздух. Кама подняла нож на уровень лица, держа вертикально за основание.

— Сделай что-нибудь с моим лицом, пожалуйста. Это очень важно.

В очередной раз Костя показал большее спокойствие, чем хотела бы Кама. Точно он выключался в тяжёлые минуты. Впереди ножа стояла только размытая оболочка, так показалось Каме.

— Хватит. Никогда не проси меня о таком. Я всё равно не смогу. Это бред! — в голосе дрожал страх. Костю застала врасплох эта просьба.

— Представь, что я глина или камень, или, ну, не знаю, грязь. Меня нужно исправить. Пожалуйста! — глаза покраснели, Кама захотела заплакать. — Я не могу сама. Очень хочу, но не получается. Но мне это нужно!

— Сначала скажи, почему?

— И ты сделаешь, если расскажу?

— Нет. Никогда. Но бывает, сказав вслух, сам находишь решение.

— Я хочу быть свободна. Ты сам сказал, что я красивая, и мой муж понимает, что больше такую не найдёт. Это легко исправить — всего пара шрамов. Как у Джокера!

— Это не легко исправить, — Костя сел рядом на табурет. Теперь Кама смотрела чуть сверху.

— Мне тоже страшно. И я понимаю, что тебе с этим жить. Но очень тебя прошу. Так много плохого подарила мне эта красота. Я устала. Только ты можешь помочь.

— А если этого не хватит? И не поменяется ничего? Только новые шрамы появятся?

Она уже догадалась, что Костя может так ответить. Но вариантов «если — то» было бессчётно много. Она лишь верила, что каждый из них приведёт к свободе.

— Там, в тебе, горящий дом, — продолжил он, пока Кама собиралась с мыслями. — Люди вокруг провоцируют пламя, и оно горит только сильнее. Ты не виновата, но вынуждена терпеть и переживать этот хаос одна. Потому что люди вокруг плохие. Я бы хотел, чтобы все они в один миг оставили тебя, и оставило твоё прошлое. Чтобы была только ты, такая, какой тебя вижу я. но нужна и твоя помощь, больше, чем пара шрамов. Сможешь?

У Камы щемило грудь. Ей очень не понравились слова Кости. Очень не хотелось, чтобы он был прав. И пугало, что он мог увидеть её душу без панциря.

— Ты слишком маленький человек, чтобы сотворить что-то большое. Ты даже не смог забрать меня!

Она кинула нож на стол и быстро ушла. Ей хотелось провалиться под пол или раствориться в воздухе. Грудь щемило всё сильнее. Промелькав по лабиринту серых стен, она оказалась на улице. Вечера уходящего лета были холодны, если настроение отвратительное. Каму передёрнуло от холода. Ей мог помочь только глинтвейн. В первом же баре она его заказала, но после первого глотка желание притупилось. Она снова побрела по улице, желая бежать в никуда.

Ноги каким-то туманным способом довели её до дома. Раскидав кроссовки по коридору, она пошла в свою комнату.

— От подруг, и так рано? — Витя хотел больно уколоть Каму, но та не почувствовала боли. Вероятно, лимит был превышен.

Она закрыла дверь и села на край дивана. Не существовало лучшей позы для грусти, чем поза младенца. Кама удобно легла и собиралась пролежать так очень долго. В глазах накопилось столько слёз, но они всё не выходили. Грудь перестало щемить. И теперь казалось, что сердце остановилось — так тихо там стало.

И что теперь?

Она проснулась в середине ночи. Голод победил сон. Странное чувство, когда легко просыпаешься за много часов до нужного времени.

Лучшей компании для позднего ужина, чем кошка, Кама не могла представить. Но животных не было. И это её печалило. Не так хороша эта квартира, чтобы бояться котов, подумала Кама и оглядела кухню.

Включив самую слабую лампочку, она достала ковшик. Вся еда холодильника показалась её невкусной, следовало приготовить что-нибудь. И выбор пал на варёные яйца. Память уже усилила их вкус, даже живот заурчал.

Пламя от газовой плиты добавило света. Тень Камы танцевала на дальней стене. Наверное, у неё было хорошее настроение.

— Столько гадости, а ты не унываешь, — прошептала Кама, пытаясь разглядеть свою причёску. — И выглядишь неплохо. И свободна, по почему-то не убегаешь.

Сытая Кама улеглась под одеяло. Вся кровь убежала в желудок, чтобы помочь в переваривании еды. В голове стало легко. Там сейчас танцевала она же — тёмная со скрытым лицом. Как много шрамов у неё было?

Проснуться вовремя получилось не хуже, чем ночью. Без тошнотворного голода Кама собралась, попрощалась с Витей и побежала на работу.

Время летело быстро, как полагалось. На исходе предпоследнего часа Кама поймала на себе неприятный взгляд. Интуиция не ошиблась — в паре метров от рабочего стола стоял мужчина в синем костюме, в галстуке. В бороде закралось многовато седины, но, в остальном, он был что надо. Если бы взгляд его не вызывал у Камы неприязнь.

— Здравствуйте. Вы очень красивы, — резко начал незнакомец, пользуясь рабочей ловушкой, в которой Кама не могла не общаться с ним.

Она пыталась перевести разговор в работу, но тот все рабочие вопросы уже решил и хотел лишь внимания Камы.

— Вы настойчивы.

— Спасибо.

— Это не комплимент, — Кама встала, схватила стопку бумаг, лежавших точно для этого момента, и помчалась прочь. — Прошу прощения. Работа не ждёт.

Незнакомец что-то сказал в спину. Кама снова чувствовала его взгляд. Сейчас он вызывал отвращение. Благо было достаточно мест, где она могла спрятаться.

Долгожданный момент, когда стрелки встали в правильное положение и позволяли Каме сбежать отсюда. Сегодня желание прятаться на работе уступило желанию спрятаться от назойливого ублюдка с горячим взглядом. Только он уже стоял на улице. Кама даже без линз уловила, как поднялась его губа; вместо улыбки был оскал. Из неудобного двора был один выход, в арке которого как раз и охотился назойливый ухажер.

Кама ещё помнила о лазейке через веранду местного ресторанчика — вполне подходило для школьного побега. Но ей более нравился студенческий вариант. Она пошла мимо, не замечая бьющего взгляда.

— Не смей трогать, мразь! — Кама дёрнулась, когда ублюдок попытался схватить её за руку. Сердце сбивчиво заколотилось.

— Остынь, девочка. Я хочу пригласить на ужин. Только и всего, — голос ублюдка звучал до противного мягко и спокойно.

— Я не ем после шести. И тебе не советую; пиджаку твоему и так тяжко.

— Тогда поехали, покатаемся.

— До твоей кровати?

— Зря грубишь. Со мной тебе будет хорошо…

— Потому что буду вещью, — перебила Кама звенящим голосом. — Знаю, плавала-тонула.

— Так я тебя украду, — всё тем же спокойным голосом угрожал незнакомец.

— Уголовный кодекс себе укради! — от смеси страха и злобы её челюсть превратилась в трещётку. И больших трудов стоило ответить внятно. Но уже всё.

Очень быстро Кама зашагала в сторону метро, то и дело пытаясь обернуться и сдерживая желание. Только рядом с контролёрами ей стало чуть легче. За турникетами челюсть успокоилась. На эскалаторе она осмелилась обернуться; его рядом не было, очевидно, но только теперь она была в том уверена.

Защищаясь, мозг что-то делал — растянул время. И окружающее казалось нереальным. Кама села между людьми. В другие дни толкучка раздражала, однако в эту минуту не было ощущения лучше, чем сидеть зажатой между полненькой женщиной в цветочном платье и мальчишкой в коротких штанах со смешными носками.

Кама отвлеклась от телефона. На мониторе напротив заиграли краски. Там писали о причинах возгораний, показывали пожар. Виной всему на картинке была человеческая глупость. Только Кама увидела другой полыхающий дом. Там не засыпали люди с сигаретой в руках и не лили воду на розетки. Там был только огонь из каждого окна, за домом — тёмный лес, а перед домом стоял Костя. Он не разжигал, но он не делал ничего.

Мысли о горящем доме вернулись очень скоро, когда Кама готовила ужин. Под светом нескольких ламп танцующей тени места не нашлось. Она готовила ужин одна.

Витя что-то делал в своей комнате. Или спал, раз не издавал никаких звуков. Любовь к музыке так и не привилась ей, телевизор на кухне был некстати. Поэтому в тишине бурлящей воды Кама могла подумать.

Постоянно замирая, она припозднилась с готовкой. Весь вечерний досуг. Пришла пора спать, но Кама не могла себя заставить — не могла уйти с кухни. На глаза попалось пламя. Так Костя и сказал: идеи сами приходят в голову. В голову Каме пришла замечательная идея, способная решить проблемы. Даже избавить от проблем.

На нижней полке нижнего шкафа Витя хранил бутылку бензина для зажигалок. Он не курил, но собирал их. До сегодняшнего вечера это казалось Каме глупостью. А теперь сложилось воедино — всё для неё. Как водяным пистолетом, она облила бензином дверь, стену и столешницу. Обои и рейки не зря сохли на стенах эти годы. Страх мог бы остановить её, но истратился на того назойливого ублюдка.

Бутылка хрюкнула, набирая порцию воздуха. Тогда же капли бензина попали на пламя плиты. В обратном порядке кухню охватило пламя. Так быстро. Дверь превратилась в портал в самый ад. Она села на стул и смотрела, но через пару минут закружилась голова. Она сползла на пол. К ней никто больше не мог пристать, не мог угрожать, не мог запугать. То, что убивало, оградило. Яркий свет затуманился и исчез. Кама легла на пол.

Ощутив тяжесть в голове, Кама пожалела, что вчера так много выпила. А потом увидела белое небо и ничего кроме. Память застопорилась на миг, но быстро открылась. Туманное сознание поверило в смерть и рай из белых облаков.

Я умерла, я свободна, думала Кама, вспоминая старую клятву, пока не повернула голову. Под ней скрипнула кровать, а перед глазами выросли аппараты и стена. Многовато проводов для рая.

— В раю так голова не болит, — возмутилась она, напрягая шею и осматриваясь. Хотя все больницы и были похожи, эту Кама знала лучше остальных.

— Лежи. Не торопись, — Кама не сразу заметила медсестру.

Та расставила руки в стороны, точно балансировала, и попыталась уложить пациентку на кровать.

Кама коснулась своего лица. Она уже вспомнила, почему могла оказаться здесь. Но никаких бинтов на лице. Неприятно ныла рука. В ней торчал катетер, куда, наверняка, залили много всяких пузырей. Кама перевела взгляд на сестру:

— Всё не так плохо. Новая жизнь. Ведь так?

— Конечно. Мне надо позвать врача.

— Надо, — усмехнулась Кама, — зови. А мне пора.

Под стать фильмам она нырнула в коридор следом за медсестрой. Первые секунды голова и ноги не слушались. Благо в отделении реанимации персонала всегда не хватало, а кодовый замок преграждал путь внутрь, но не обратно. Теперь от остальных пациентов она отличалась отсутствием тапочек и незамотанным катетером. Самое время стать героиней песен Уматурман.

Утро едва прогрело воздух. Небо играло насыщеннее обычного. Кама вернулась в мир ярких радующих красок. Она умерла и теперь жила вторую жизнь. А клятва и обязательства остались в первой жизни. Кто-то, сидевший на белом облаке, разрешил: гулять босиком в затёртой робе, уходить, если хочется уйти, менять, если нет желания терпеть.

Ветер то и дело пытался вскинуть лёгкую ткань и показать всему миру прелести тела. Через пару попыток она совладала со свободной одеждой, вспоминая Мерилин Монро. Ей не выпал шанс прожить вторую жизнь, в отличие от Камы.

Под холодным дождём торопливо бежали люди, кроме Камы. В сумке валялся зонт, но она не торопилась его доставать. Частые укольчики доставляли удовольствия больше, чем дискомфорта. Ради того она и гуляла.

Рекламные плакаты приглашали на выставку. Фигуры из глины. Кама вспомнила Костю. И не зря. Его имя красовалось под некоторыми из фигур. Одну из них звали «птичка Кама».

Она задержала дыхание. На рогатой ветке сидела маленькая птица. На одной лапке были кандалы. И на другой. И обе цепями крепились к ветке. Зачем так много, возмутилась Кама, но заметила ещё одну скрепу, ради которой птичке пробили крыло. И так три цепи — тяжёлых даже поодиночке — держали маленькую птицу.

— Больше нет. Её уже нет. Ты нарисовал призрака, — Кама улыбнулась, отпуская эмоции. Только глаза птицы беспокоили её; такой прежде Кама себя и помнила.

Дождь усилился. Ветер нагнал прядь волос на глаза. Но она и так отворачивалась. И зашагала дальше.

За год Костя постарел слишком сильно. Кама не находила в нём некоторых черт, которые хорошо помнила. Но это всё ещё был он.

— Костя!

Его, как показалось Каме, дёрнуло. Определённо он узнал её. В этот раз она не любовалась картинами и не бубнила себе под нос, а смотрела на него. А он что-то говорил гостям и не замечал её до последнего.

Так же неловко чувствовали себя малыши в садике, когда очень хотели признаться в тёплых эмоциях, но не умели. На секунду Кама и Костя замерли друг перед другом. Прежняя его невозмутимость пропала или поубавилась.

— Привет, — мягко, с ослабляющей улыбкой поздоровалась Кама.

— Рад тебя видеть. Ты так стремительно пропала. И то, что с тобой произошло…

— Ничего не произошло.

— А как же живот, — Костя перевёл взгляд на круглый живот, единственно намекавший на беременность. — Вполне произошло. Это мой ребёнок?

— Брось. Просто посчитай и поймёшь, что не твой.

— А от кого?

— А это важно?

Некоторое время они стояли молча, как экспонаты. Здесь можно было замереть и не стесняться. Кама улыбалась, изучая чуть искажённые черты старого Кости. Она думала, что, увидев его, поймёт, как сильно скучала. Но не так уж и сильно. Самую малость, которой хватило, чтобы заглянуть сюда.

— Всё ещё хочешь меня? — прищурилась Кама.

— Конечно.

Освещая путь другим, врач останется один

Павел Петрович не был плохим человеком. Скорее, он был хорошим человеком, но резкое поведение не позволяло людям разглядеть в нём хороших черт. Только коллеги, проработавшие с ним год-другой, умели проглядывать сквозь скорлупу.

Пациенты знали Павла Петровича не так хорошо, как коллеги, потому и юмор его казался им несмешным вовсе. Однако за скорлупой они тоже видели другого человека — замечательного врача и были готовы мириться с тяжёлым характером, пока тот творил своё чудо.

Вот и выходило: злой, неприятный, но такой нужный. Особенно смущала пациентов его любовь заканчивать шутки. Если в беседу с другим врачом вторгался человек, Павел Петрович не прерывался, а окидывал пришедшего взглядом в знак принятия и продолжал повествование. Многие знают, что медицинский юмор не подходит обычному человеку. И сам Павел Петрович это знал, но пациенты не убегали, а слушали и расширяли глаза от удивления. Замечание сделать никто не решался, уходить тоже — сами же пришли.

В обычный четверг доктор вышел из перевязочного кабинета весь в пятнах крови и гноя на форме. Для гнойной хирургии это явление абсолютно нормальное, даже проходящие мимо пациенты не убегали в ужасе. Павел Петрович снял перчатку, чтобы ответить на телефон. Разговоры с начальством уже не пугали опытного врача; он с чем-то согласился пару раз, а в конце как выдал — «нет!» — и довольный попрощался. Он бы даже и не заметил, что перехватил телефон второй рукой, на которой была надета окровавленная перчатка, если бы подошедший пациент не обратил на это внимания. Павел Петрович лишь улыбнулся и убрал телефон в карман, снял вторую перчатку.

— Здравствуйте, доктор. Я у вас лечился месяц назад, теперь вот маму привёз. Вы меня помните?

— Эх, — сжал губы Павел Петрович, — годы мои не те, к сожалению.

Вдвоём они направились в палату к матери пациента. На самом деле, Павел Петрович не сожалел. Он принимал много людей в отделении, консультирован по всей больнице и лишь отдельные лица запоминал по чистой случайности. Иногда даже вернувшегося через час пациента он не мог узнать, только историю болезни.

— Сосуды никудышные, — заключил после осмотра Павел Петрович. — Ампутировать по бедро, вот так.

Он приложил руку к середине бедра пожилой женщины, хотя несколько секунд назад снял перчатки. Мужчина запаниковал. По глубоким вздохам было понятно, что он хочет возразить. Но как возразить человеку, который точно понимает, о чём говорит? Это как заставить сантехника прикрутить кран неправильно лишь потому, что так хочется, а потом обвинять его в затоплении соседей.

— Нет, — выдохнул мужчина неуверенно.

Так уж принято в нашей стране — ставить под сомнение компетенцию врача чаще, чем кого-либо другого. Павел Петрович часто слышал подобное.

— Нет, так нет. Подождём, пока будет категорическое «да».

Павел Петрович отвернулся и побрёл в сторону перевязочной. Он скомандовал медсестре выдать отказ от операции и проконтролировать сборы — сегодня пожилая дама поедет домой, а на её место попадёт кто-то другой.

Возвращая кресло-каталку на место, мужчина заметил Павла Петровича в палате. Он совершал обход пациентов. Врач больше смотрел на людей, нежели разговаривал с ними. Уже удалившись, мужчина услышал ритмичные шаги за спиной и хруст откусываемого яблока. Когда он обернулся, Павел Петрович заходил в следующую палату, из которой тянуло чем-то неприятным. Месяц назад, как помнил мужчина, в этой палате лежали двое больных в плохом состоянии.

Спустя два дня Павел Петрович встретил в коридоре отделения пожилую женщину в кресле-каталке и её дочь. Он шёл из операционной, поэтому вместо обычной хирургической формы на нём был безразмерный зелёный костюм с подтёками крови и пятнами пота. Даже на тапках женщина помоложе заметила кровь.

— Здравствуйте, Павел Петрович, несколько дней назад мой муж привозил к вам маму, — женщина указала на бабушку в кресле. — Мы согласны на операцию.