Бесплатный фрагмент - Прощённая

Глава 1

— Я мигом, детка, — Антон лихо паркует машину у магазина.

— Может, это хороший повод бросить курить?

— О, только не в такой день, — он наклоняется ко мне.

Целует в шею. Губы сменяются языком — самым кончиком проводит там, где бьётся пульс. Мурашки бегут по телу. На месте влажного следа становится холодно.

— Я уверен, что покурить мне сегодня потребуется. Такая ответственная задача предстоит, — и хитро улыбается. — Ага! Кажется, кто-то покраснел, — задорно смеётся мне в лицо.

— Всё, иди, — упираю ладони в его грудную клетку.

— Только никуда не выходи. Жди в машине.

В распахнутую дверь ныряет запах мокрого асфальта и аптечной ромашки. Целое поле белым ковром за мягким изгибом просёлочной дороги. Небо золотисто-свинцовое далеко позади, над городом. А в той стороне, куда везёт меня Антон, солнце нетерпеливо ползёт к горизонту.

Надеюсь, Антон не будет нетерпеливым. Вспоминаю, как обтягивает его железобетонную грудь рубашка в чёрно-красную клетку, и кажется, что петли, удерживающие пуговицы, вот-вот лопнут. Вспоминаю его сильные руки с жилками на бицепсах. А ещё жадные поцелуи, атакующие мой рот вчера вечером, на прощание. После того, как я пообещала, что сегодня точно «всё будет».

Катька говорит, что месяц отношений — более, чем достаточно. И что она бы такому красавчику и на первом свидании дала. И всё же я не могу отделаться от ощущения, что что-то не так. Нет, он и вправду красивый. И весёлый. Целеустремлённый. Знает, чего хочет. В том числе он хочет меня.

Его огромное тело… как только представлю, как он окажется на мне через несколько часов… становится страшно. Я уверена, что мне будет больно. И отношусь к предстоящему процессу скорее как к процедуре, которую необходимо пройти. Перетерпеть. И постепенно мне начнёт нравиться.

Катька говорит, что мне уже давно пора в свои девятнадцать расстаться с девственностью. Ленка говорит, что я его не люблю, и так нельзя. А я где-то между их мнениями застряла и не знаю, чего хочу на самом деле.

И хорошо, что Антон такой инициативный. Хорошо, что он привезёт меня сегодня в домик, где мы будем только вдвоём, целые сутки, и я точно никуда не убегу.

Смотрю в боковое зеркало. Старушка, вышедшая из магазина, резко обернулась и прижала к щекам смуглые руки. С досадой покачала головой. Её сумка на колёсиках опрокинулась, и по асфальту катятся яблоки.

Я выскочила, стала собирать.

— Спасибо, дочка, — она подставляет пакет. Я пытаюсь поднять сумку, но одно колёсико отвалилось. — Ох, ну что же за беда!

Сажусь на корточки:

— Куда-то болтик подевался. Гайка тут. А винт… Найти бы и прикрутить…

— Здравствуйте, — Антон возвышается над нами. — Элис, я же говорил, жди в машине, — недовольно озирается по сторонам.

— Тут маленькая авария. Не видишь болтика нигде? — перемещаюсь гуськом, выискивая блестяшку.

— Пое-ха-ли, — раздражённо.

— Сейчас-сейчас. О, вот он!

Антон тянет меня за локоть. Мне приходится встать. Так больно его пальцы вцепились в мою руку.

— Ты чего? — высвобождаюсь, потираю саднящую кожу.

— Чем больше времени мы потратим на всякую фигню, тем меньше сможем провести вдвоём.

— Одна минута ничего не решит.

Я с невозмутимым видом иду к тележке. Пока чиню колесо, Антон нервно постукивает мыском ботинка по асфальту.

— Спасибо, дочка, — старушка широко улыбается. — Вот, возьми. На счастье, — протягивает мне красное яблоко.

Мы идём к машине молча.

— Почему ты меня никогда не слушаешься? — Антон так расстроен, что даже забыл открыть передо мной дверь — Я же о тебе забочусь. Здесь незнакомое место, алкашня какая-то ошивается. А если бы тебя украли?

Я хмыкаю и сажусь на пассажирское. Надо попросить Антона помочь попрактиковаться. Инструктор говорил, что чем дольше перерыв после обучения, тем сложнее будет сесть за руль.

— Зря смеёшься. Ещё бы минута, и те двое у пивного ларька полезли бы к тебе.

— Перестань.

— Ты не обратила внимание, как они на тебя пялились, пока ты в таком виде… — трогает меня за подол сарафана. Рычит: — А, к чёрту! Как же ты хороша, — его ладонь скользит вверх по бедру, к моим трусикам.

Прильнул ко мне, впился в губы.

Я перехватываю его пальцы, настырно сдвигающие ткань.

— Невозможно долго на тебя злиться, — шепчет в губы, и отпускает меня. — Ты обезоруживаешь своей нераскрытой сексуальностью. Я не знаю, как вытерплю эти полчаса дороги.

— Мне не понравилось, что ты не помог ей.

Смотрит в мои глаза внимательно. Его лоб стягивается в горизонтальную гармошку. Удивлённо-умилённый взгляд.

— А мне понравилось, что ты такая отзывчивая. Надеюсь, твоей отзывчивости сегодня и на меня хватит… Всё-всё-всё, — выставляет ладони, защищаясь от моих рук. — Всё, едем, — хохочет. — Кому хочешь позвонить?

— Маме.

— Ты же помнишь? Никто не знает, где ты сегодня ночью.

— Разумеется. Я сказала, что остаюсь у Кати.

— А Кате что сказала?

— Что мы с тобой на ночной экскурсии на теплоходе.

Мама успокаивает тем, что чувствует себя гораздо лучше, и я со спокойной душой прощаюсь.

Ромашковое поле остаётся позади, и с двух сторон нас обступает сосновый лес. Я чуть приоткрываю окошко, чтобы вдохнуть этот пленительный запах хвои после дождя. Ветер скорости забил в салон, сметая набок мои распущенные волосы. В просвете, где проложен газопровод, на меня нахлынул яркий блик солнца. Заиграл белым золотом в волосах, и исчез, превращая их снова в обычные тёмно-русые.

— Красиво, — шепчу я и улыбаюсь.

— Нихера себе, — Антон присвистнул. — Ущипни меня! Это сон. Я просто не верю своим глазам.

— Ты же говорил, что терпеть не можешь загород.

— Лимонов двадцать стоит, не меньше.

— Что?

— Астон Мартин. Карбоновый кузов. Двенадцатицилиндровый двигатель, с двойным турбонадувом, как пить дать.

Я всматриваюсь в зад машины перед нами.

— На такой тачке, и тащится как черепаха, — Антон кривит губы. — Ну вообще не ценит того, что имеет.

— По-моему, с ним что-то не так, — бормочу я.

Иномарка постепенно замедляет скорость, и вдруг резко берёт в диагональ. Антон бьёт по тормозам, и мой ремень безопасности больно давит на рёбра.

Астон Мартин спрыгнул с горки. Грубо приземлился. Проехал ещё чуть вглубь, и встал на опушке.

— Вот это повезло так повезло, — Антон потёр ладони друг об друга. Быстро отстегнулся. — Надо срочно оказать первую помощь. Хозяин такой машины отблагодарит не сраным яблоком, а зелененькими бумажками. А если что серьёзное, может и квартиркой.

Я иду вслед за скачущим вприпрыжку Антоном. Подбежал к машине, открыл водительскую дверь, наклонился низко.

— Вы как? — его обеспокоенный голос прозвучал нежно.

Помогает девушке выбраться из автомобиля, придерживая под локоть. Её тонкие шпильки утонули в мягкой после дождя земле. Стройные ноги согнуты в коленях. Но и без этого они кажутся невероятно длинными, просто бесконечными от тонких браслетов босоножек на щиколотках до кромок чёрных хлопчатобумажных шорт. Бежевый топ на узких бретельках чуть задрался, обнажая аккуратненький накаченный животик с продолговатым овалом пупка. Девушка убрала с пухлой груди мягкие линии белых волос за спину, и повернула на меня голову. Её большие серые глаза показались мне невероятно грустными. И первое, что я подумала: как можно быть такой печальной, если она так красива? Это просто неестественно.

— Вашу машину нужно вытащить. И не стоит вести её самой после того, что произошло, — Антон с участливым видом прижимает ладонь ко лбу блондинки. — У Вас, кажется, жар.

— Всё в порядке, — убирает его руку. — У вас случайно воды нет с собой?

— Есть, — я бегу к машине. — Сейчас!

На заднее сидение. В рюкзак похолодевшими руками. Там пусто. Куда же я её положила? Пальцы ко лбу. Кажется, жар у меня. Сначала нервы из-за предстоящей ночи, затем эта авария. И ещё какое-то странное чувство мешает мне сосредоточиться и вспомнить элементарное. Ревность?

— Слушай, детка, — Антон возвращается на водительское сидение. Берёт свой телефон. — Её нельзя вот так бросать. Я сейчас кое-кому позвоню. Тебя там встретят. А я дождусь с ней эвакуатора. Ты же справишься? Здесь по прямой минут двадцать, и ты на месте, — отдаёт мне документы на машину.

— Я…я не знаю. Давай я лучше подожду с вами.

— Нужно внести оставшуюся часть платы за дом вовремя, иначе могут снять бронь. Мы же не хотим лишить себя романтической ночи, верно? — перегибается между сидениями, целует меня в лоб. — Я приеду очень скоро, — приоткрывает свою дверь.

— Как же ты… Антон!!!

Его тело как пушинка. Подлетает над капотом красно-металлического пятна. Визг тормозов. И мой сдавленный крик. Тонет в горле, как асфальт в крови.

Глава 2

— Мне так жаль… мне действительно очень жаль, — она обнимает меня за плечи и ведёт к своей машине.

Между моими веками будто стекло. Не дай бог зажмуриться — и эта картинка. Тело Антона уродливыми изломами свастики на асфальте. Неестественно выгнутые руки и ноги, перекрученные пальцы. И тёмная вязь крови под его светлой, с вытаращенными глазами, головой.

Жадно вдыхаю. По сдавленному горлу глоток воздуха проталкивается с резью.

— Ты совсем бледная, — девушка придерживает меня под руку, помогая сесть на заднее сидение. — Я пойду попрошу у кого-нибудь успокоительного.

Вздрагиваю от захлопнувшейся двери. Рефлекторно моргаю. Протяжно всхлипываю, проклиная себя. Если бы я не задержала нас у магазина, Антон сейчас был бы жив.

Пальцы судорожно сжимают лямки рюкзака. Я снова ищу в нём воду, которую так и не нашла в прошлый раз. Коричневая книжечка с документами на его машину. Вспоминаю, как женщина, одна из пассажирок остановившихся у обочины машин, пыталась выцепить эту книжечку из моих окаменевших рук.

Поднимаю глаза. Радостно-оранжевый цвет кожаного салона, ворох красивых пакетиков из магазина по левую от меня руку, запах бергамота, тянущийся из золотистой стеклянной баночки ароматизатора. Как же всё это неуместно, нечестно по отношению к Антону. Я виновата. От мысли, что последними чувствами к нему были ревность и обида, становится окончательно плохо. Я вдыхаю, а лёгкие будто насквозь в дырах. Не наполняются ни на каплю.

Замечаю бутылочку минералки без газа на полу. Когда тянусь к ней, задеваю локтём один из пакетом. Он опрокидывается.

Поднимаю.

Дверь открывается.

— Вот, выпей.

Пока я пью мятную жидкость успокоительного, девушка нежно поглаживает моё плечо.

— Это я виновата, — бормочет она.

Я давлюсь лекарством, и в нос бьёт резкий запах трав.

Продолжает с грустью:

— Он хотел помочь…

— Мне нужно задать ещё пару вопросов гражданке Мироновой, — голос полицейского из-за спины блондинки.

— Да перестаньте уже, она всё рассказала, — девушка выпрямляется и делает к нему шаг. — Отпустите нас домой. Мы такой ужас пережили. Тебя есть кому забрать?

— Алиса! Алиса! — Катькины вопли вместо ответа.

Я выбираюсь из машины, и попадаю в крепкие объятия подруги.

— Господи, какой ужас¸- отстраняет меня, прижимает ладони к моим вискам. — Бедная моя девочка. Мне очень жаль.

— Алиска… — сзади обнимает Ленка.

Оказавшись в руках самых близких, я больше не могу сдерживаться. Слёзы начинают лить градом. На душе становится пусто и промозгло. Закрываю глаза, и жду, когда страшная картинка растворится, и я пойму, что это всего лишь кошмарный сон.

— И зачем вы туда попёрлись? — Ленка ставит передо мной очередную чашку чая, который вновь остынет, так и оставшись не выпитым. — Нельзя было снять гостиницу в городе? Целый дом. Обычно Антон не отличался щедростью.

— Перестань, — Катя толкает её в плечо, — о мёртвых либо никак…

— Либо правду, — зло шипит Ленка. — Почему ты не сказала нам? — переводит раздражённый взгляд на Катьку. — Или ты знала?

— Да ничего я не знала!

— Ну конечно! Это только от меня секреты. Потому что я стала бы отговаривать. Я не разделяю мнение, что надо прыгать в постель к нелюбимому мужику, хоть он и красавчик.

— Хочешь, чтобы Алиса старой девой осталась? Сама ты собственные принципы не соблюдаешь.

— Ты мне ещё будешь о принципах рассказывать. Ты скольких парней за последние полгода сменила?

— Не твоё дело. И я ничего не знала.

— Вы были знакомы всего месяц, и ты поехала с ним неизвестно куда. А если он маньяк? — Ленка смотрит на меня зло. — А если бы ты в ту секунду вышла из машины, а не он? Я всегда говорила, что от него будут только неприятности.

— Ле-на! — Катя встаёт. — Что ты несёшь? Мальчик просто хотел помочь бедной девушке. И погиб из-за этого.

— Я видела, какая она бедная. Если бы на её месте была какая-нибудь старушка на «Копейке», хрен бы он остановился.

Я будто в коме. Хочу их остановить, а ни слова сказать не могу. Даже бровью шевельнуть.

Катька нависает над Ленкой:

— Антон был отличным парнем. И им не пришлось бы никуда ехать, если бы ты не давила на Алису. Из-за тебя она относится к сексу как к чему-то особенному. Навешала ей лапши на уши.

— Не хочу, чтобы она разменяла себя так, как я когда-то. И как размениваешь ты.

— Девочки, перестаньте, пожалуйста, — мама, укутанная в пуховой платок, стоит в дверном проёме. — Человек погиб. А вы о какой-то ерунде.

— Мамуль, ложись, пожалуйста, — я опираюсь на стол, приподнимаюсь. Ноги ватные. — Ещё не хватало, чтобы ты…

— Пойдёмте, я помогу вам. Мы сейчас уже отчалим, — Ленка идёт к маме. Берёт её под руку. Они исчезают в коридоре вместе с запахом лекарств.

— Столько всего за один месяц, — Катя качает головой. — Сессия, мамин инфаркт, с работы уволили. А теперь Антон… Бедная, как ты всё это вынесешь?

— Вам нужно ехать. Я сама лягу, — смотрю на настенные часы. Маленькая стрелка показывает на три. И уже слышно, как за окном щебечут птицы. Снова накрывает чувство вины. И несправедливости.

Подруги обнимают меня на прощание. Я закрываю за ними дверь. И возвращаюсь на кухню. Слежу взглядом за шагом секундной стрелки. И глаза сами начинают слипаться.

Кажется, я и вправду уснула, уложив голову на руки.

Меня разбудил стук в дверь. Я открыла глаза. За окном по-прежнему темно.

Снова метнулась взглядом к часам. Прошло не больше минуты. Стук повторился.

Девчонки что-то забыли?

Я подошла к двери. В глазке плечи в полицейской форме.

Приоткрываю дверь. Он называет своё имя. Из-за его спины появляется блондинка.

Её лицо кажется совсем другим. От сочувствия и печали не осталось и следа. Только злоба и раздражение.

И грозный мужской голос одного из её сопровождающих:

— Гражданка Мельникова, Вы обвиняетесь в краже.

Глава 3

Двое мужчин в обычной одежде вытряхивают мой рюкзак на пол коридора. Человек в форме стоит у входной двери.

— Что… Что вы хотя бы ищите? — моя мама пытается сделать шаг, но её слабые ноги подкашиваются, и она повисает на моём локте.

— Мамуль, пожалуйста, иди в постель, — я глажу её по плечу.

— Спросите у своей дочери, — блондинка складывает руки на груди и прислоняется спиной к стенке. — Хорошо же Вы её воспитали. На глазах погиб её бойфренд, а уже в следующую минуту она думает, как бы наживиться.

— Я ничего не брала, клянусь.

— Моя дочь — не воровка.

— Она? — грузный человек выходит из моей комнаты, в его руках, обтянутых бежевыми перчатками, продолговатая коробочка с золотистой надписью. В таких коробочках красивые браслеты или ожерелья с бриллиантами дарят богатые мужчины своим женщинам в сказочных фильмах про любовь.

Блондинка кивает.

— Подождите, — я делаю шаг к мужчине. — Вы должны были привести понятых.

— О, пожалуйста, — блондинка широко улыбается. — Права начала качать.

— Без понятых — незаконно, — сжимаю мамину руку.

— Я думала, что заберу украшение, и мы замнём это дело, — девушка рассматривает свои идеальные красные ногти. — Но раз ты хочешь официально…

— Здесь ничего нет, — мужчина показывает зияющую пустым белым шёлком раскрытую коробочку.

— Где колье? — серые глаза девушки уставились на меня, и смотрят с такой жёсткостью, что становится совсем не по себе.

— Я не брала никакого колье. Пожалуйста, хватит.

— Мы отправили на экспертизу пакет, в котором находилось украшение, — девушка переводит взгляд на мою маму. — Я уверена, что там есть её отпечатки пальцев. Собственными глазами видела, как она держала его в руках, когда я неожиданно вернулась с успокоительным для неё. Как же нехорошо, — кривит губы в презрении, вернувшись взглядом ко мне. — Где колье? Отдай по-хорошему, и у тебя есть шанс, что я не стану возбуждать дело.

— Но у меня его нет.

— Продолжайте обыск, — отрезает, и идёт в мою комнату.

Мужчины за ней. Только полицейский в форме продолжает стоять у двери как молчаливый и злой стражник, который не выпустит и не впустит никого, пока эта девушка не разрешит.

В руках одного из мужчин появляется нож. Он вспарывает подушки кресла, выворачивает их наизнанку, и куски лимонной ваты сыплются повсюду. Другой принимается за книги из моего шкафа, надавливает на них толстыми пальцами. Томы в твёрдом переплёте и новенькие книжки в мягких обложках с грохотом падают на пол.

— Тише, разбудите соседей, — бормочет блондинка.

Выламывают крышку стола. Выталкивают ящики, опрокидывают навзничь.

А потом они пойдут в комнату матери. А там её библиотека. В том числе старинные издания, которые достались нам ещё от моего прадедушки. Она этого не вынесет.

— Мам, ты не должна это видеть. Давай я отведу тебя к тёте Вале.

— Никто отсюда не выйдет, пока мы не найдём колье, — отсекает блондинка.

— Пойдём на кухню, — замечаю слёзы на щеках мамы, и внутри всё скручивает от ненависти.

Чего добивается эта девушка? С меня нечего взять! Зачем она так? Зачем они хотят меня подставить?

Мама положила локти на стол. Уткнулась лицом в ладони. Она дышит тяжело.

— Нужно вызвать врача, — я иду за телефоном.

— Я справлюсь. Давай просто дождёмся, когда они уйдут.

Её сбивчивый голос, изнеможенный после болезни, будто надрывающаяся нить. Если с ней что-то случится…

Я чувствую, как к щекам приливает кровь. Решительно иду в комнату. Встаю напротив блондинки. Она выше меня на голову. Смотрит с умилением и презрением одновременно.

— Просто скажите, что Вам нужно.

— Справедливости, — пожимает плечами. — Я всё понимаю, живёте вы очень бедно, — она бросает брезгливый взгляд за моё плечо. Уверена, что разглядывает мою одежду, которую выпотрошили из старенького платяного шкафа. — Но нельзя же так дерзко. Где колье, Алиса?

— Вы же знаете. Я его не брала.

— Упаковка от него у тебя.

— Перестаньте. Вы сами мне её подбросили.

Щурит глаза.

— Господа полицейские! — зовёт, не отрывая от меня взгляда. — Думаю, колье при ней. Тебя когда-нибудь обыскивали? — она кончиками пальцев подцепляет бретельку моего сарафана, оттягивает, и отпускает. Та соскальзывает, немного приспуская ткань на груди. — Будет очень неприятно. Снимай с себя всё.

— Что?!

— Или ты хочешь, чтобы они тебе помогли, — кивает за мою спину.

Я оборачиваюсь. Ловлю хищные взгляды на сытых лицах. Один из мужчин делает шаг ко мне, и я рефлекторно отступаю к стенке.

— У меня его нет, — шепчу я. — У меня его правда нет.

— Ого, как испугалась. Точно-точно, у неё, — мужчина хмыкает. — Я даже знаю, в какую дырочку она его спрятала.

Блондинка дёргает меня за юбку сарафана:

— Снимай.

— Я бы не стала ничего никуда засовывать! — господи, только бы мама не слышала. Прошу тихо, проглатывая слёзы: — Не трогайте меня, — упираюсь ладонями в тело мужчины. Он так близко, что его дыхание щекочет мой висок. С довольной ухмылкой стягивает с руки перчатку. Шевелит толстыми пальцами.– Пожалуйста. Я девственница.

— Что-что? — блондинка делает шаг в мою сторону, наклоняет голову. — Что ты сказала?

— Я — девственница.

— Ох, даже так. Ну тогда вопрос окончательно решён. Ребят, выйдите на пару минут. Попейте с хозяйкой чай.

Она закрывает за ними дверь. Я вжимаюсь в стенку, обхватываю плечи похолодевшими пальцами. Меня трясёт. И так стыдно. Будто я уже перед ней раздетая стою.

— У меня есть к тебе предложение, — блондинка упирает руку в стену рядом с моей головой. Она как настырный мужик. Нависает надо мной, заставляя сжиматься только от одного её взгляда. — Раз ты не хочешь возвращать колье, тебе придётся его отработать.

— У меня его нет. Что я плохого Вам сделала?

— Ты — ничего. Но можешь сделать много хорошего. А точнее так: ты можешь сделать очень хорошо кое-кому.

Я поднимаю на неё глаза. Ищу в них ответ. Но вижу только непроницаемую алчность. Она криво улыбается:

— На что ты согласна? Я хочу услышать, что ты согласна на всё.

— Я действительно не понимаю… что должна делать.

— Если ты не согласишься, твоей девственности тебя лишит кто-нибудь из тех двоих.

— Это насилие. Так нельзя. За что?

— А ещё они могут обыскать твою мать. У неё ведь тоже есть дырочки.

— Пожалуйста, — я падаю на колени. — Не делайте этого. Моя мать только пережила инфаркт. Мой молодой человек погиб. Пожалуйста.

— Ты очень хороша, когда стоишь вот так, на коленях, — гладит меня по голове. — Всего месяц. И ты будешь свободна. Я хочу, чтобы ты в течение месяца оказывала моей семье определённые услуги. И выполняла все требования беспрекословно. Ну? — нетерпеливо. — Или я зову ребят?

— Я согласна, — говорю тихо.

— Ещё раз, я не слышу.

— Я согласна! — вскидываю голову. — Я. Согласна. На. Всё.

— Отлично, — отступает. Набирает кому-то. — Алло, котик. Не разбудила? У тебя ведь ещё не поздно? Слууушай… Я нашла для Илюшки подарок ко дню рождения.

Глава 4

Её зовут Влада. Мою хозяйку. Теперь у меня есть хозяйка.

В магазине одежды, куда она меня привезла, консультантки чуть ли не облизывают её, и обращаются исключительно по имени отчеству. «Влада Сергеевна, Ваш кофе», «Влада Сергеевна, как проходит поездка Вашего жениха?», «Влада Сергеевна, новая коллекция поступит послезавтра. Вам обязательно она придётся по вкусу».

Мой джинсовый комбинезон, который я покупала себе с первой зарплаты прошлым летом, полетел в мусорное ведро. Я стояла за плечом хозяйки, и украдкой поглядывала на своё отражение в одном из украшенных витиеватой золотой рамой зеркал.

Пальцы так и тянулись одёрнуть короткое белое платье, которое бесстыже обтягивало тело. Серебристая молния спереди, ровной линией идущая от края юбки до самой груди, намеренно была устроена дизайнером так, что не застёгивалась до конца. И с этим разрезом, в котором выставлялась напоказ ложбинка, я ощущала себя легкодоступной и совершенно неправильной, себе не соответствующей. Коленки подгибались в красных туфельках на высоком каблуке. И непривычно позвенькивали украшения: тесный серебряный браслет с цепочками на запястье, и длинные серьги в ушах.

Я бросила взгляд на табло кассы, где зелёные цифры показали сумму. В руках блондинки мелькнула платиновая карточка, украшенная стразами. В первый раз вижу такую карточку. В первый раз вижу такую сумму. Мамочки, моя годовая зарплата.

Мы едем по той же дороге, на которой случилось несчастье. Место его смерти я узнаю сразу. На обочине сверкают малюсенькие обломки пластика. А на искривлённой сосне пухлый венок.

Я зажмуриваюсь, и снова вижу его тело, упавшее на асфальт. Словно он был неживым, когда его сбивала машина. Манекеном, а не той напористой грудой мышц, которая пугала меня своей силой и мощью.

За лесом Влада включает поворотник, мягко въезжает на свежий чёрный асфальт. И уже через минуту перед нами появляется круглобокая арка, перечёркнутая полосатым шлагбаумом.

Дома здесь невероятные. Я такие только в фильмах видела. С причудливыми башнями, пяти- и шестиэтажные, с помпезными колоннами и периллами полукруглых балконов. С мраморными статуями за прозрачными решётками высоких заборов.

На одном из участков мелькнул настоящий фонтан. На другом к дому вела широкая аллея из цветной плитки, а вдоль неё каштаны павия. А на лужайке третьего был настоящий топиарий: цветочную клумбу, пышную от сине-сиреневых соцветий, обступали кустарники в виде слонов и жирафов, которые будто пришли на водопой.

Влада остановилась перед резными воротами, которые стали медленно открываться, словно невидимые швейцары учтиво придерживали их створки.

Дом скрывался за цветущими липами. Бабочки порхали у роскошных крон, напиваясь нектаром. В машине запахло подслащённым чаем и свежескошенной травой. Под колёсами зашуршал гравий.

— Так, — Влада остановила машину и повернула ко мне голову. — Макияж и укладка были бы лишними, — скользнула взглядом по моему лицу и волосам. — А вот это надо убрать, — её пальцы зацепили мою золотую цепочку с маленьким крестиком. Я перехватила её запястье, и она встретила меня таким возмущённым взглядом, что ладони сами соскользнули обратно на колени.

Блондинка стащила с меня цепочку со словами:

— Заберёшь через месяц. Когда хозяин дома с тобой наиграется.

Убрала в свою сумочку-клатч. Достала помаду, и намазала новым слоем на свои губы, смотрясь в зеркало. Снова уставилась на меня.

— Пожалуй, тебе подойдёт. Иди-ка сюда, — притянула меня за подбородок. Губ коснулась прохлада красного цвета. — Отлично, — Влада улыбнулась. — В меру бесстыже.

Я сглотнула. У меня уже не осталось сомнений, какие услуги я должна буду выполнять для некоего Ильи. Только если он живёт в таком шикарном доме, что ему стоит заиметь десяток таких, как я, даже лучше?

— Первое, что ты должна будешь сделать, когда увидишь его, — блондинка хищно улыбается, — молча подойти, встать на колени, и поцеловать его руку. Поняла? Уж больно хорошо ты смотришься на коленях. Ему понравится. Поняла, спрашиваю?

Быстро киваю.

Это действительно происходит со мной?

Я выхожу из машины, и передо мной предстаёт дом во всей красе. Мне приходится запрокинуть голову, чтобы охватить взглядом всю высоту этого четырёхэтажного красавца. Словно я подошла к айсбергу. Такое впечатление производит эта махина из белых стен и многочисленных, в виде разных геометрических фигур окон. Стёкла переливаются как грани льда на солнце. А необычная шершавая поверхность стен издали кажется пушистой как снег. Балконы, выступы, украшенные лепниной, ответвления от основного здания, полукруглые и квадратные. Все они будто вытекали, замерзали, и снова плавились.

ЕГО дом. Словно выточен из глыбы льда. Каким жёстким человеком нужно быть, чтобы заработать на такое? Каким придирчивым и строгим, чтобы подопечные сработали так идеально? И какие предпочтения иметь? Мне начинает казаться, что хозяин дома сам холоднее льда. И я снова чувствую, как немеют пальцы, и мурашки бегут по коже.

Я считаю ступени, пока мы поднимаемся по полукруглой лестнице. За стеклянной дверью с двумя створками прячется холл, уставленный мебелью из тёмного дерева. К своему стыду я отмечаю, что не знаю названий и половины этих причудливых в своей форме лавочек и шкафчиков.

— Ты что делаешь? — Влада уставилась на мои босые ноги.

— Ра-разуваюсь.

— Я тебе зачем туфли эти купила? Чтобы ты перед ним босиком предстала. Ты должна произвести соответствующее впечатление. Я ему не уборщицу дарю, в конце концов. Надела обратно, быстро.

Я послушно обуваюсь. И хозяйка ведёт меня сквозь арки до белого кожаного дивана перед огромным полукруглым окном. В комнате так светло, что я щурюсь.

— Сиди и жди здесь, — звук её каблуков постепенно удаляется, и только когда стихает совсем, я облегчённо выдыхаю.

Ужасно хочется позвонить маме. И Катьке. Но хозяйка сказала, что выдаст мне мой рюкзак с вещами и телефоном только после знакомства. А ещё мне нужно как-то поговорить насчёт завтра. Я любым способом должна попасть на похороны Антона. И поговорить с его мамой. И сказать что-то ему… на прощание.

Сижу уже пятнадцать минут. Высокие напольные часы толкают стрелки на «ровно час», и раздаётся будоражащий гул. Я невольно вздрагиваю. А потом поднимаюсь, и начинаю ходить взад-вперёд.

У меня мерзкое ощущение, что за мной наблюдают. Из-за какого-нибудь уголка сада сквозь это огромное окно, или через узенькое отверстие в зрачке на массивном портрете седовласого мужчины, или у них тут повсюду камеры…

Делаю несколько шагов по коридору в противоположной стороне от того, куда ушла Влада. Он изгибается полукругом. С одной стороны глухая стена, увешанная картинами. Над каждой маленькая лампочка, как в настоящих галереях, и под пейзажами размашистые и узкие, красивые и странные подписи художников. Закрадывается мысль, что всё это какие-то дорогущие подлинники. С другой стороны узкой дуги коридора вытянутые окна. За ними бесконечный цветущий сад. Я сама не замечаю, как иду всё дальше, перебирая взглядом кустарник за кустарником, и с удивлением обнаруживая, что не все из них мне знакомы.

И в итоге добираюсь до конца коридора. Я слышу шорох за глухой деревянной дверью. Трогаю ручку. Она поддаётся легко. И дверь распахивается.

То, что я вижу за ней, вынуждает меня затаить дыхание.

Глава 5

— Нельзя так делать! — я заявляю это настолько громко и безапелляционно, что сама не узнаю свой голос.

Эхо рассекает нежные очертания роз в распахнутом и светлом пространстве оранжереи. И заставляет молодого человека в фартуке замереть с секатором в руках. Острые лезвия почти замкнулись, ужасая меня своей близостью к тонкому стеблю.

— Нет-нет-нет, — я решительно подхожу. — Убери немедленно. Разве ты не видишь, здесь молодые листья. Бутон появится позже. Не трогай.

Касаюсь его пальцев на ручках огромного секатора, и становится так тепло. Оно растекается от самых кончиков под ногтями и ныряет с плеч к животу.

Сглатываю. Молодой человек стоит и разглядывает моё лицо. Его пальцы по-прежнему угрожающе сжимают секатор, и не слушаются меня.

Говорю тихо:

— Отдайте, пожалуйста.

— А ты знаешь, что нужно делать?

Его голос спокойный, размеренный. В нём есть какой-то особенный ритм. Как шорох звеньев толстой и тяжёлой цепи, которая круг за кругом обвязывает твоё запястье. Поначалу, каким-то неведомым образом, ты совершенно её не ощущаешь. До тех пор, пока он не дёрнет, и металл не вдавится в твою кожу. Причиняя боль и наслаждение одновременно. Наслаждение от того, что ты принадлежишь ему.

Отпускает оранжевые ручки, и отходит в сторону.

Я рассматриваю куст розы, и меня это немного отвлекает.

— Здесь есть слепые побеги. Но то, что ты хотел убрать, к ним не относится. А вот тут, — я раздвигаю листья, и отрезаю, — и тут, — ещё один щелчок, — теперь всё может измениться. Из пазухи появится боковой побег. А уже из него сформируется бутон.

— Она слишком давно спит. Я и решил, что так будет правильно. Убрать всё, на чём нет бутонов.

— Ты начинающий, что ли? — я поворачиваю к нему голову.

Он стоит, облокотившись поясницей на одну из тумб. Его белые, голые от плеч руки, упираются в каменную поверхность, и рельефы мышц и жилок сами напоминают что-то каменное. Идеально-гладкое и приятное на своих возвышенностях. И прохладное во впадинах. Длинные пальцы как лапы паука нависли на ребре столика. Между петлёй тёмно-синего садового фартука и узкой полоской белой майки чёрный виток татуировки. Мой взгляд ползёт по его трапецевидной мышце к шее, мощной, с выпуклым и аккуратным кадыком.

Но только я поднимаю глаза на его лицо, как тут же опускаю голову. От вида его усмехающихся губ, острых скул, и особенно глаз, над которыми низко посаженные, густые, вразлёт брови, в груди поднимается настоящий торнадо. Хочется сбежать и спрятаться от этих внимательных, серых, как капля дождя на белом шёлке, глаз. И никогда больше не встречать такое выражение лица: как будто он наперёд меня знает, чего я хочу.

— Я совсем без опыта, если честно, — хмыкает он.

— Значит, хозяину дома просто нравятся неопытные, какой бы сферы это не касалось, — бормочу я. — А кухарка здесь тоже без опыта?

— Хозяин предпочитает не экспериментировать в том, что касается еды.

Я прохожусь вдоль каменной столешницы, уставленной красными бенгальскими розами. Присаживаюсь у вазона с карминными полиантовыми.

— Здесь нужно убрать листья с пятнами. И поливать аккуратнее. Чтобы капли не попадали. А ещё хотя бы иногда проветривать помещение.

Голову вполоборота. Он подошёл бесшумно. Стоит за моей спиной.

— Убери. Ненужное. Только надень фартук. Иначе испортишь своё идеальное белое платье.

Я поднимаю глаза. Смотрю на него снизу вверх. Слышу, как его пальцы развязывают узел фартука.

— Позволь, я тебе помогу, — его голос льётся, впитываясь в мою кожу вместе с жаркой влагой воздуха в этом помещении.

Встаю. Он осторожно, не касаясь меня, накидывает на мою голову петлю. Тепло его рук рядом с моими предплечьями заставляет глубоко вдохнуть. От этого мужчины пахнет горячим морским песком, и обветренной корой дерева, одиноко стоящего на отшибе леса.

Делает крепкий узел на моей пояснице.

Я снова вниз. Осторожно пробираясь между стеблями розы, подцепляю заражённые листья, и острый секатор беспощадно откусывает их от растения.

Мужчина садится рядом на корточки. Его колени в голубых джинсах чуть разведены. Локти лежат на бёдрах. Кисти скрещены. Я краем глаза вижу, как он цепляет ногтем безымянного пальца подушечку большого. Будто ищет вопрос.

— Ты… — бросаю взгляд выше его глаз. — Ты часто общаешься с… хозяином?

— Очень. Я хорошо его знаю.

— Он… жестокий человек?

Расхохотался.

Так хрипло, громко и искренне, что я оцепенела. Как будто спросила какую-то глупость.

— У него свои тараканы. Из-за тёмного прошлого, — трогает свой выпуклый подбородок с узкой расщелиной указательным пальцем. — Но если ему об этом прошлом не напоминать, вполне себе адекватный.

— Он похож на Владу? По характеру, я имею в виду.

— А ты ей друг или враг?

— Скорее, второе. То есть, она считает меня врагом.

— Тогда тебе следует знать, что они друг за друга порвут любого. И если ты не понравилась ей, то вряд ли понравишься ему.

Я судорожно сглатываю. Поднимаюсь. Он вслед за мной. Его сосредоточенный взгляд опаляет и облизывает, как языки пламени.

— Не волнуйся так, — улыбается одними губами. — Ведь ты всегда можешь уйти, разве нет? Тебя ведь не в плен взяли?

Я откашливаюсь. Кладу секатор на узкий стеклянный столик рядом с отрезанными листьями. Оглядываю искусственные лампы над цветами. Говорю, стараясь улыбнуться:

— Ещё здесь слишком светло. Стоит убавлять освещение, даже вечером. А сейчас достаточно и солнечного света.

Он подходит к щитку на стене. Круглая кнопка из розового пластика исчезает под его рукой.

— Так? — спрашивает он.

Водит по кругу подушечкой среднего пальца. Методично и медленно. Пока в оранжерее не гаснут все лампы.

Пронзительный вопль блондинки заставляет меня вздрогнуть.

— Алиса! — снова кричит она.

Я спешно развязываю узел фартука и бегу по коридору. Ноги на каблуках плохо слушаются. Выскакиваю в залу, где должна была оставаться. Влада стоит в самом центре, уперев руки в бока. Не одна.

Рядом с ней мужчина. Высокий. Лет тридцати пяти. В таком идеальном чёрном костюме, что становится неловко за сам факт своего существования.

Его тёмные волосы, наверняка очень жёсткие на ощупь, короткие и густые, причёсаны ко лбу. Подчистую выбритые щёки и крупный волевой подбородок. Губы тонкие, плотно сжатые, под стать образу сурового и немногословного человека. Глаза тёмные, карие, близко посаженные. Сосредоточенные на мне.

Воротник сорочки слепит белизной. Левая рука убрана в карман брюк. На запястье золотые часы с крупным циферблатом. Правая рука свободно повисает вдоль тела.

Я вспоминаю, что должна сделать. Подхожу. Опускаюсь перед ним на колени. Похолодевшими пальцами подталкиваю к себе его ладонь. Тянусь. И прикасаюсь губами к тёплой смуглой коже. От неё пахнет сладким вином и яблочным вареньем.

— Ты совсем сдурела?! — Влада подлетает ко мне и отвешивает пощёчину.

Никогда в жизни. Никто. Меня. Не бил.

Я даже в детстве ни с кем ни разу не дралась.

От удара становится так обидно. Щёку щиплет. Будто узкой веткой со всего размаху получила.

— Извини, котик, — сладким, как сироп, голосом щебечет она. — Эта идиотка приняла тебя за Илью.

— Значит, ты и есть та самая воровка.

Голос-цепи за моей спиной. Я оборачиваюсь. Смотрю через плечо. Ладонь медленно сползает с горящей щеки на пол.

Теперь цепи начинают стягиваться. Только не рывком. Медленно. На шее. Оставляя мне всё меньше свободы, чтобы дышать.

Молодой человек, которого я приняла за садовника, стоит, склонив голову немного набок. Его холодные глаза довольно сощурены.

— А ты права, сестрёнка, — его губы растягиваются в улыбке. — Она на неё очень похожа.

— На кого… я похожа? — полушёпотом спрашиваю я.

— Ты уже и так задала мне много вопросов. Теперь настала моя очередь. Спрашивать с тебя, — Илья отворачивается и идёт к тому коридору, в котором некогда исчезла Влада, оставив меня одну. — Лад, попроси, пожалуйста, Малику отвести Алису в крайнюю комнату на четвёртом этаже. Я буду там через двадцать минут.

Глава 6

Малика, светловолосая женщина за пятьдесят, отвела меня на четвёртый этаж. Её сурово поджатые губы и наморщенный лоб совсем не вдохновляли на попытку к диалогу. И я шла за её низкой фигурой молча. Тем более, после случившегося, мне лучше сначала как следует оценивать обстановку, чтобы опять кого-нибудь с кем-нибудь не перепутать.

Щека до сих пор побаливала. Очень некрасиво получилось. Представляю, в какой ярости была Влада, пока я стояла на коленях перед её женихом и целовала его руку. Но ещё больше меня смутило, каким взглядом смотрел на меня он.

Когда последняя ступень осталась позади, я бросила взгляд на встретивший нас обильно залитым солнечным светом холл. И отметила, что в доме, оказывается, есть лифт. Широкий, как грузовой.

А ещё, в противоположной стороне от того коридора, в который прошла Малика, была металлическая дверь со щитком домофона. Если я правильно представила, сколько места за ней скрывается, то это удивительно — этаж над целым крылом здания, и под замком. Что за сокровища они там хранят? Что прячут?

«Крайняя комната» оказалась тёмным помещением без окон. Но роскошно обставленная. Здесь была широкая круглая кровать, которых я вживую никогда не видела. Атласные подушки тёмно-бордового цвета лежали как у её кованого изголовья, так и на плюшевом шоколадно-малахитовом диване. Рядом стоял низкий журнальный стол, с изящным бронзовым основанием, а под стеклянной поверхностью на белых волнах песка лежали красно-оранжевые лобстеры в россыпях камней, ракушек и морских звёзд. На столешнице блюдо с витиеватыми стенками и волнистыми гранями держало фрукты.

Вздрогнула, когда дверь за мной закрыли.

Я осталась здесь одна. И звук ключа в замочной скважине пронзил осознанием, что меня заперли.

Постояла ещё несколько секунд, пытаясь унять нарастающую в пальцах и плечах дрожь. Паника стала перекрывать горло. Я бросилась к двери, и дёрнула ручку. Толкнула. Нет. Я заперта. И теперь должна ждать, когда он придёт.

Сняла туфли, чтобы лучше чувствовать под ногами твердь пола. Честно говоря, в голову стали закрадываться мысли о том, чтобы сбежать. Попытаться выскочить в дверь, когда он войдёт. Только как я смогу оттолкнуть этого крепкого мужчину? Может, ударить его? Тем же блюдом? Встать сбоку от двери, и напасть неожиданно. Пытаюсь поднять тяжёлую вазу для фруктов, и в запястья сразу же отдаёт боль.

Плохая идея. Да и куда мне бежать? Они знают, где я живу. И, что самое ужасное, знают, где живёт моя мама. Ещё более беззащитная, чем я. Вспоминаю тех мужчин в нашей квартирке. Они были как два огромных медведя, напирающие волосатыми лапами на кукольный домик. Трогали всё липкими пальцами. Крушили. И могли сделать столько плохого, если бы я не согласилась быть сейчас здесь.

Какая же я была дура. Сомневалась, что стоит подарить Антону свою невинность. Он ухаживал за мной так красиво. Дарил цветы. Возил в институт. Водил на прогулки. Смешил байками и шутками. Познакомил со своим другом. Представил маме. Ждал, пока я решусь. Хотел устроить нам романтическую ночь в прекрасном домике с видом на озеро.

Он бы любил меня. А теперь меня просто… трахнет какой-то человек, о котором я не знаю ничего, кроме его имени. И того, что он совершенно не умеет обращаться с цветами.

А ведь на секунду, там, в оранжерее, я подумала, что он сможет защитить меня. Что он станет моим другом. И вступится, если со мной будут здесь плохо обращаться.

А они будут. И он — самый главный источник предстоящей мне боли. Не только физической.

Ключ вращается в замке. Я жадно вдыхаю. Вскакиваю с дивана.

Илья входит бесшумно. Не смотрит на меня. Поворачивается широкой спиной, запирая дверь уже изнутри.

Он в плотно обтягивающей массивные лопатки чёрной футболке. И свободных спортивных штанах того же цвета. Свободных, но недостаточно, чтобы не прилегать так плотно к выпуклости ниже его живота. А мне даже отсюда видно, насколько она огромная.

Я с дрожью слежу за его жилистой рукой, убирающей ключ в карман. И с трудом сглатываю.

Можно было и не закрывать. Мне всё рано никто не поможет.

— Ты знаешь, что за воровство отрубали руки? — от его голоса подгибаются коленки. — В Эмиратах, например, — делает ко мне шаг, оказываясь в зоне света от низкой люстры. Я рефлекторно отступаю, упираюсь ногой в мягкий диван. И, не выдерживая его жёсткого взгляда, опускаю голову.– И до сих пор практикуют это наказание в некоторых странах. Нельзя брать чужого.

— Я ничего не…

— Разве я разрешил тебе разговаривать?

Мотаю головой.

Он расстёгивает ремень часов. Гладит их чёрную кожу длинными гибкими пальцами. Говорит размеренно, как недовольный учитель с нерадивой ученицей:

— Я хочу перевоспитать тебя. Пока ещё есть возможность. Тебе только девятнадцать. И не поздно встать на правильный путь. Ты больше не будешь воровать. И больше не будешь никого обманывать.

Идёт ко мне.

Об стол звенит циферблат его часов. Илья выдвигает ящичек из-под стекла, и в его руках появляется нож. С тонкой ручкой и узким лезвием.

Во рту пересыхает.

Он зажимает между пальцами кончик шнурка от своих штанов, одним надрезом убирает узел. Вытаскивает, наматывая чёрную верёвку на кулак.

Нож исчезает в ящике. Илья обходит стол, приближаясь ко мне неминуемо.

Я вгрызаюсь в собственные щёки.

Подходит очень близко. Закрывает своей широкой фигурой всё вокруг. Одна чернота его футболки, которую мягко трогает моё осторожное дыхание. К такой мощной грудной клетке хочется прижаться, и не бояться ничего. За такой может быть только очень сильное и выносливое сердце, которое будет биться долго. И пока оно бьётся, ничего не будет угрожать. Но всё наоборот, когда хозяин этого сердца — твой враг.

Его пальцы на моих запястьях. Отводят за спину мои руки. Он становится вплотную. Так, что моя грудь прижимается к его телу.

Больше не могу дышать спокойно. Вдох получается похожим на всхлип. От Ильи пахнет мыльной водой с ноткой можжевельника. Его размеренный ритм дыхания влияет на биение моего сердца. Неожиданным образом. Делая его ровным, как ход часов.

Мои запястья связаны. Мне пока не больно. Но я теперь окончательно обезоружена.

— Я хочу, чтобы ты… — он отходит от меня на полшага. — Посмотри мне в глаза.

Поднимаю взгляд. Его серые радужки чуть потемнели. И в самых зрачках заиграл неприятный блеск. Такой лихорадочно-безумный. Отлично дополняющий линию его губ, ползущую в ухмылку.

— Я хочу, чтобы ты представила, какого это — делать то, что тебя просят, без рук.

Он опускается на диван. Его ноги широко раздвинуты.

Нет. Пожалуйста. Только не это.

Приоткрывает губы, и голос его впервые звучит ласково:

— Поработай ртом.

Глава 7

Илья

Она стоит, низко склонив голову. В её взгляде ледяной страх. И под его тонкой скорлупой зарождается ненависть. Но даже от её ненависти веет холодом.

— Встань на колени.

Опускается. Отвела глаза. Приближаю к ней лицо. Чистая белая кожа светится изнутри. Густые ресницы во влаге. Плотно сжала красные губы. Они подрагивают. Не столько от ужаса. Сколько от напряжения. Готов поспорить, что она везде так сжалась.

— Это нужно убрать.

Трогаю её губы грубо. Вытираю пальцами слой помады, от которой несёт синтетической клубникой. Смазываю, как художник ненужные контуры с холста. Теперь Алиса похожа на маленькую распутницу, которую я жадно целовал в рот. У его уголка розоватое пятно.

— Дай мне салфетку.

Быстрым взглядом по моим глазам. Царапнула, как ногтями.

— У тебя за спиной.

Она отворачивается. Рефлекторно поднимает плечи, чтобы дотянуться. Но её руки связаны. И она ещё к этому не привыкла.

Нервно сглатывает. Передвигает коленками. Когда она разводит их, чтобы ещё немного переместиться, я ощупываю зрением внутреннюю сторону её бедра. Такую же белую и сияющую, как и вся она.

Влада угадала. Мне нравится такой подарок. И от нетерпения изучить его весь, от кончиков карамельных волос до самых далёких глубин дырочки в этой аппетитной попке, член встаёт колом.

Алиса берёт губами за кончик салфетки, и как маленькая верная собачка подносит её к моей ладони. Приоткрывает ротик, чтобы выпустить белую бумажку. Та приклеилась к её коже. Я вижу мелькнувший кончик блестящего розовенького язычка, которым она деликатно подтолкнула салфетку.

Вытираю пальцы от её помады. Сворачиваю салфетку плотным шариком.

— Оближи, — подношу его к её губам.

Наслаждаюсь видом подрагивающего язычка, который кротко обволакивает белую бумажку.

— Ещё.

Она сложила его трубочкой. И как в русло я погружаю в эту образовавшуюся впадину уже и так достаточно смоченную салфетку. Ох, что я сделаю с этим язычком, когда Лиса-Алиса доберётся до моего члена.

— Довольно.

Я вытираю уголок её рта. Смазанная косметика не оставила и следа на бледной коже, в белизне которой есть нечто первозданное. Только нажим моих пальцев. Задал неровное покраснение, которое постепенно сходит. Какая же она хрупкая и нежная. От мысли, что с ней надо обращаться бережно, иначе любое моё несдержанное прикосновение оставит синяки на этом теле, становится не по себе.

Нет. Я должен видеть в ней ту, на кого она похожа. И ту, кем она является по своей сути. Воровка, мошенница и лгунья. И я не обязан быть нежным. Ни с одной из них.

— Для начала ты меня покормишь.

Она вскидывает брови.

— Виноград. За твоей спиной. — И прошу ласково: — Я хочу одну ягодку. Дай её мне.

Сомкнула губы. Сглотнула. Её плечи дрогнули. Будто от моей просьбы по её телу пошла волна.

Алиса снова начинает перебирать коленками.

— Быстрее.

Разводит бёдра шире. Нет. Это невыносимо. Я прямо сейчас завалю её на пол, задеру юбку до самого живота. Сдёрну эти белые трусики, которые теперь мелькают под собравшимся в складку подолом. Я разорву их в клочья одним рывком, и вытрахаю эту маленькую детку быстро и только в своё удовольствие.

Ей будет больно. Только эту боль она наверняка переживала уже не раз. Привыкла к ней. Или Влада всё-таки ошиблась? Иначе откуда в ней столько… страха передо мной? И едва похожей на иллюзию невинности.

Девушка смотрит на меня широко распахнутыми глазами. Её губы плотно обхватили крупную ягоду. Я подношу к её лицу ладонь. Перед глазами возникает картинка. Как она пьёт из моих рук. И эта фантазия грозит стать навязчивой.

Алиса осторожно наклоняется. Её мягкие волосы спадают с плеча, гладят ребро моей ладони как шёрстка проголодавшейся породистой кошечки. Пусть поластится ещё.

— Нет. Положи её мне в рот.

Она замирает.

— Быстре-е.

Что? Она мотает головой? Будто необходимость сымитировать поцелуй для неё унизительнее, чем ползать на коленях.

— Сделай сама. Или мне придётся тебя заставить. А тебе это точно не понравится. У меня слишком сильные руки для такой хрупкой девочки как ты.

Она выпрямляется на коленях. Приближается ко мне.

Берёт ягоду опасливо и неглубоко. Лишая меня удовольствия ощутить эти розовенькие губки на моей коже.

— Смотри в глаза.

Распахнула. Как испуганная бабочка крылья. Её дыхание сбивается. Я вижу, как её пальцы за спиной впились в ладони, и она сама себе причиняет боль, оставляя там тёмные полумесяцы.

Я трогаю губами ягоду. Втягиваю нежно. Так, как хотел бы вобрать в рот её сосок. И когда глянцевая оболочка надорвалась от нажима зубов, и мякоть пустила сок, я двинулся чуть вперёд. Мысль, что только миллиметр отделяет меня от её осторожного ротика, создаёт отчётливый импульс, толкающий исключительно вперёд, несмотря ни на что. Изо всех, видит дьявол, сил, сдерживаюсь, чтобы не накрыть эти губы плотно и жадно, на грани плотоядности.

Девушка зажмурилась. Даже перестала дрожать, будто боялась случайно коснуться меня.

— Ещё, — отстраняюсь.

Что она там выдумывает в своей голове, одному богу известно. Но ясно, что накручивает себя. Рисует картинки одну страшнее другой. Я отчётливо вижу, с каким трудом она заставляет себя открыть глаза, и снова начать разворот.

Встаю. Сам тянусь за ягодой. Алиса вжимает плечи. Её маленькая головка оказывается прижата к моему животу.

Понадобится всего пара секунд, чтобы сделать это. Приспустить штаны, и позволить члену выпрыгнуть к этому крохотному личику. Она же всё сделает, если я захочу.

Но меня совершенно не радует перспектива её заставить. Она так умело изображает страх, что насильником я себя чувствую настоящим. Неудивительно, что другие покупались на это.

Желание подвести её к тому, чтобы она сама захотела ласкать меня, кажется абсолютно естественным. Представляется, что раскрывать эту маленькую напуганную девочку, двигать её шаг за шагом от невинности к похоти, окажется довольно увлекательно. И даёт гарантию, что будет так приятно, как не было никогда.

Что за бредовые мысли? Мне прекрасно известно, что из себя представляет Алиса Мельникова. Но эти мысли всё равно сдерживают меня. Иначе бы я давно бросил её на этот самый диван. И её голова так же прижималась к моему животу, как сейчас. Только ещё в её рту был бы мой член. Я загнал бы его ей в самое горло.

Сажусь напротив Алисы на корточки. Надкусываю ягоду, и капля стекает по моему подбородку.

— Слижи её нежно.

Она водит взглядом по моим губам. Несмело потянулась ко мне. Её серёжки качнулись. Зазвенел браслет.

Язычок показался над припухлой нижней губой. Начинает от кончика подбородка. Проводит осторожно, будто прощупывает. На полсекунды останавливается у края губ.

И всё же лизнула. Быстро. Недоверчиво. Как дикий котёнок, которому человек дал миску молока. Лакнула. Отстранилась. И будто хочет ещё. Но боится.

Нет. Её язычок просто создан для того, чтобы лизать и сосать меня. И месяца теперь кажется мало. Я хочу, чтобы она делала это для меня каждый день. А потом отпущу. Даже отплачу. Щедро. Но больше я не собираюсь терять ни секунды.

Разворачиваю её за плечи к дивану. Приподнимаю. Она вся напряглась в моих руках. Кладу её на подушки. Шевельнулась. Постаралась отползти.

Я над ней. Перекидываю ногу через её маленькую талию. Оттягиваю край штанов.

— Нет. Пожалуйста, — взмолилась. Слёзы потекли из её глаз. Губы искривились, становясь тонкими и жёсткими. Маленький подбородок задрожал.

Плачет от того, что я хочу её обидеть. Желание спускается как проколотый воздушный шар.

Какого хрена она так на меня действует?

— Не прикидывайся. Ты ведь уже это делала.

Быстро мотает головой, зажмурившись.

— Не ври.

— Не делала, клянусь. У нас с Антоном совсем ничего не было.

— До операции? — я просовываю руку между её бёдрами. Так крепко сжала, что приходится буквально протискиваться. Её глаза сузились от боли. Но я упорно двигаюсь вверх, к её промежности. — Или после?

— Пожалуйста, — только всхлипывает, когда мои пальцы добираются до её трусиков.

— Молчи. Я запрещаю тебе говорить.

Она закусывает губу. И сдавленно стонет. Когда я подушечками трогаю её складки.

Её тело ходит ходуном подо мной. Даже через платье видно, как бьётся пульсом её живот. Нет. Она совсем не хочет.

Но я не могу остановиться. Будто отключается рассудок. И теперь мной управляют только инстинкты. Они требуют, чтобы я проникнул.

Ввожу в неё только кончик одного пальца. Скольких сил мне требуется, чтобы не ворваться. От напряжения уже подрагивает плечо. Мышцы будто заковало в сталь.

Алиса запрокинула голову назад, подставляя свою длинную шею и тонкие ключицы с глубокой впадиной между ними. Я склоняюсь к ней, касаюсь губами этой впадины. И ещё чуть дальше продвигаю палец.

— Не на..не на… не надо, — она будто задыхается. По-прежнему в агонии страха. Такая узкая и тесная, что я с трудом проталкиваюсь, погружая палец лишь до костяшки. Что уж говорить о моём члене. Он в неё просто не поместится. Раздрочит всё внутри неё.

Я резко отстраняюсь. Слезаю с неё.

Слабак. Ведусь на слёзы маленькой лгуньи. Она просто играет со мной. Доводит до предела. Чтобы я потом чувствовал себя виноватым перед ней. Чтобы манипулировать мной.

— Ладно. Я почти поверил, — встаю.

Алиса отвернулась и прижала колени к животу. Её покрасневшие пальцы расцарапали ладони в кровь. А край юбки так соблазнительно обнажает аккуратную ягодицу, что на меня снова накатывает желание.

Наклоняюсь, и сталкиваю ткань ниже, прикрывая её белое бедро. Развязываю шнур на её запястьях.

Она с дрожью выдыхает.

— Я бы мог поступить с тобой гораздо хуже. Но я недооценил тебя. Ты слишком хорошо притворяешься. Скажи, что больше никогда не будешь воровать.

Молчит.

— Алиса.

— Я больше никогда не буду воровать, — монотонно.

— Скажи мне это в глаза.

Она медленно садится. Поднимает на меня заплаканное лицо. Шепчет:

— Я больше никогда не буду воровать.

— Хорошо. А завтра ты навестишь врача. Я хочу поставить тебя перед фактом. Твоей лжи. И уж поверь, после этого тебе никто не позавидует.

— Я никого не обманывала.

— Перестань. Я знаю, чем вы занимались с этим Антоном.

— Мы ничем не занимались! — У неё такой оскорблённый вид, что просто десять «Оскаров» заслуживает. — Ничего не было! Только поцелуи! Никто и никогда не трогал меня там… как сделал сегодня ты, — упрёком. Она опять плачет. Горько, с чувством. — Я всегда считала, что позволю это только кому-то особенному. А ты… всё заберёшь себе, — она вдыхает с таким пронзительным отчаянием, и захлёбывается слезами.

— Чёртова симулянтка, — забираю из ящика нож от греха подальше и иду к двери. — Скоро я стану для тебя настолько особенным, что ты впустишь меня туда, куда ещё никого не впускала.

Глава 8

— Ты что, ему не понравилась? — Влада с недовольным видом рассматривает справку от гинеколога.

— Я… не знаю.

— Не понравилась, — окидывает меня таким взглядом, будто я в этом виновата. — Иначе ты бы уже не была девственницей. С какого хрена он потребовал справку? Что ты ему наговорила, дура?

— Я сказала правду.

— Какую правду? — её раздражённые пальцы складывают бумажку, приглаживают, ребро за ребром.

— Что у меня ни с кем ничего не было.

— Отлично. Вы, значит, вместо того, чтобы трахаться, беседовали. Он расспрашивал о тебе, просил что-то рассказать? Про Антона? Про то, куда вы ехали?

— Нет.

— Что — нет?

— Я… просто…

— Просто ты была недостаточно послушной. В тюрьму захотела? — Её лицо приближается ко мне. Мятное дыхание бьёт по щеке, будто она спичку задувает. — Или ты недостаточно сильно любишь маму, и тебе плевать, что с ней сделают?

— Я была послушной! Это он, — мой голос затихает, — это он… пожалел меня.

— Илья не стал бы жалеть такую, как ты, — встаёт. — Ну а… — криво усмехается, — хотя бы куда-то в другое место он тебя отодрал?

— Перестаньте. Неужели Вам не противно спрашивать об этом? — дёргаю плечами, опускаю голову. — Он же Ваш брат. А Вы пытаетесь представить…

Больно сжимает мою руку. Слёзы тут же подкатывают к глазам. Обидно, что я не могу ей ответить. Не имею права. Иначе горько поплачусь.

— Ты мне не указывай, что я должна представлять, и за что мне должно быть стыдно, — отпускает резко, шевелит пальцами с брезгливостью.

— Вы же знаете, что я ничего не сделала, — смотрю на неё с мольбой.

— То, что я знаю, только моё дело. И от легенды я отступать не намерена, — она комкает справку, которую превратила до этого в идеальный квадрат, и идёт к двери гинекологического кабинета.

— Влада… Сергеевна, — я встаю на полусогнутых ногах. — Сегодня Антона хоронят. Мне необходимо там быть.

— Ты никуда не поедешь.

— Влада Сергеевна, пожалуйста. Я должна попрощаться с ним. Я себе не прощу, если этого не сделаю.

— Твои проблемы. Жди здесь.

Она исчезает за белой дверью, оставляя меня одну в пустом больничном коридоре.

Сжимаю дрожащие пальцы до рези в ладонях. Сцарапываю вчерашние раны.

Ни с кем нельзя так поступать. Даже если бы я действительно была воровкой. По-человечески она могла бы меня понять. Ведь в ней есть хоть что-то человеческое?

Она любит своего брата. И наверняка эта любовь взаимна. Два таких отвратительных человека не смогли бы терпеть друг друга, если бы не любили. А ещё у неё есть жених. И с ним она всегда так ласково разговаривала, что вряд ли в этом есть притворство. Если нежность вообще можно симулировать. Страсть, дружелюбие — да, но не нежность. Значит, Влада умеет чувствовать. Неужели она не понимает, что и у других людей бывают чувства? Или чувствовать могут только те, кто материально обеспечен? А бедная студентка из учительской семьи, что живёт в хрущовке и за год получала меньше, чем она тратит на трусы — нет.

Элементарно поставить себя на моё место. Перед смертью равны все. На секундочку представить, что и её жених мог вот так нелепо погибнуть. И что бы она сделала с тем, кто не позволил бы ей прийти на его похороны? Да наплевала бы на его мнение. Запрети ей сам Илья.

Всего пара часов. Пусть наказывает за них сколько хочет. Что бы они со мной не сделали, это не может быть хуже, чем пропустить похороны Антона.

Я подбираю свой маленький рюкзак со стула и быстрым шагом направляюсь к лестнице. Сбегаю на первый этаж, и параллельно набираю номер.

— Игорь?

— Кто это? — голос друга Антона звучит рассерженно.

— Алиса. Я… не знаю, где проходит прощание. Не хочу звонить маме Антона…

— Ты опоздала. Гроб уже погрузили в могилу.

Я сглатываю комок, замирая перед выходом из больницы.

— Скажи название кладбища. Я приеду прямо сейчас.

— Тебе лучше не стоит здесь быть.

— Игорь, пожалуйста.

Он раздражённо выдыхает, бормочет:

— Долгопрудненское кладбище. Пережди час, пока мы уедем. Я сейчас пришлю тебе схему, где захоронение.

Выхожу на порог. Взгляд натыкается на жёлтенькое такси, из которого как раз высаживается пассажирка.

— У меня другой заказ, — водитель отрицательно мотает головой.

— Пожалуйста, хотя бы до ближайшего метро. Я… даже не знаю, где нахожусь. Я Вас очень прошу.

— Нет, девушка, извините.

Сейчас Влада выйдет, и вся моя смелость от одного её взгляда стает, как снег от жара газового баллончика. Она увезёт меня в его дом, запрёт, и на этом будет кончено.

Алиса Мельникова, из-за которой погиб Антон, даже не соизволила прийти на его похороны. Вот что узнает моя мать о своей дочери. Эта, вместо того, чтобы встать на колени перед могилой своего парня и попросить прощения за свою гордыню, которая привела его на роковое шоссе, будет стоять на коленях перед другим мужчиной.

Позор. Несправедливость. И сдавливающее сердце отчаяние.

— Ладно. Уж больно жалостливый у вас вид, — таксист кивает на заднее сидение.

Через две минуты на мой мобильный звонит незнакомый номер. Не успеваю я сказать «алло», как в трубку льётся поток оскорблений и мата. Такой въедливый и грохочущий у Влады голос, что даже на минимальной громкости водитель слышит её, и бросает хмурый взгляд в зеркало заднего вида.

Мои попытки вставить хоть слово терпят полный крах. Я сбрасываю, и пишу ей смс, что вернусь к их дому в течение полутора-двух часов.

Таксист довозит меня до метро Ховрино. И оттуда я добираюсь уже на автобусе.

Иду по центральной аллее, отсчитывая могилы, и выискивая ориентир для поворота: Давань Сергей Фёдорович, чёрный памятник с косой линией и золотым ангелом на левом углу.

Редкие посетители оглядывают меня с подозрением.

Хороша же я. Приехала на кладбище в белом платье. Да ещё с таким декольте. Невольно пытаюсь застегнуть дизайнерскую молнию. Будто в клуб спонсора искать приехала, а не на прощание с погибшим парнем.

Навстречу небольшая группа людей. Я узнаю в этой толпе Игоря. Он как раз идёт рядом с мамой Антона, придерживая её за локоть. Она плачет. Маленькая головка, укрытая кружевной шалью, подрагивает. На лоб выбилась каштановая прядь. Женщина не отрывает от глаз белого платка.

Я отступаю, сворачиваю между ближайших двух могил. И быстро иду по тропинке.

— Алиса!

Её голос как ушатом ледяной воды с головы до ног. Мне становится страшно, стыдно, и унизительно.

Оборачиваюсь медленно. Будто увижу за спиной привидение.

— Ты всё-таки соизволила приехать, — в её тоне столько сдерживаемой горечи, что сладкий привкус в моём горле, который всегда пробирается внутрь на кладбищах, сменяется на солоноватый. — Принарядилась для моего мальчика.

— Мария Григорьевна, примите мои соболезнования, — несмело приближаюсь к ним.

Те, кто шли вслед за мамой Антона и Игорем, проходят дальше. Не преминув окинуть меня осуждающим взглядом.

— Я думала, ты хорошая, порядочная девочка, — она вдруг делает резкий шаг в мою сторону. Зло дёрнув локтем и высвобождаясь от поддержки Игоря так, будто он насильно её держал. — Это ты его надоумила этим заняться? Ты знаешь, какие теперь у нас проблемы? Какие грязные слухи ползут о нём? Ни в жизни не отмыться, ни после смерти.

— О чём Вы говорите? — моё дыхание сбивается.

— Шлюха, — выплёвывает она. И горько всхлипнув, идёт прочь.

— Я же говорил, что тебе не нужно приходить, — шипит Игорь — Не могла переждать немного? Мария Григорьевна! — бросается вдогонку.

Наконец делаю глубокий выдох. Руки опускаются. Рюкзак падает на землю.

Это какой-то дурной сон. В котором из меня пытаются сделать то преступницу, то сумасшедшую.

Мотнула головой. Я сюда пришла, чтобы попрощаться. С человеком, которому стала доверять. В которого почти влюбилась. И который погиб, пытаясь помочь Владе. Хотя она стоила этого меньше всего на свете.

Поднимаю рюкзак, выхожу на аллею. Мой взгляд натыкается на недвижимую фигуру в нескольких шагах, прямо передо мной. И я цепенею.

Девушка курит спокойно, и бесстыже разглядывает меня.

— Значит, — протягивает она, — ты и есть та самая Алиса?

С ног до головы, раз за разом, взглядом как сканером множество копий делает.

— Вы были знакомы с Антоном? — подхожу ближе.

— Да. Мы много общались раньше. До того, как появилась ты.

— Вы его бывшая девушка?

Она громко хохочет. Зловеще. Запрокидывая назад голову.

— Подруга, — облизывает губы. Хитро прищуривается. — Хочешь, дам тебе один совет? — вглядывается за моё плечо. И в её глазах появляется смесь тревоги и недовольства.

Смотрю на неё непонимающе.

— Будь послушной, — говорит тихо. — Чем меньше ты сопротивляешься, тем быстрее ты ему наскучишь.

Девушка разворачивается, и идёт в противоположную сторону от выхода.

Она о ком? Об Илье говорила? Откуда она знает, что я теперь…

— Алиса Мельникова? — оборачиваюсь резко.

Двое мужчин, похожих друг на друга, почти как близнецы. Они в тёмных деловых костюмах. Лица каменные. С такими выражениями, будто у них вся жизнь — траур.

Я часто моргаю. И несмело киваю.

— Вам необходимо поехать с нами.

Голос одного из них прозвучал вежливо. Но после того, как они двинулись на меня, и взяли под локти, весь флёр спокойного разговора растворился.

— Подождите, — забормотала я. — Куда вы меня ведёте? Кто вы такие?

— Перестаньте привлекать внимание, — один.

— Ведите себя спокойно, — другой.

Как роботы, честное слово.

— Вас Влада прислала? Я же сказала, что вернусь сама. Отпустите! Я пришла попрощаться со своим парнем! — попыталась высвободиться. — Да отпустите же! Мой парень погиб! Дайте мне с ним попрощаться!

В какой-то момент я поняла, что просто вишу на их руках, и беспомощно перебираю ногами в воздухе. В итоге с меня свалилась обувь.

— Стойте! — заныла я. — Мои туфли!

Ноль внимания.

— Дайте мне мои туфли. И я пойду с вами сама. Обещаю.

Наконец, меня ставят на ноги. Один из мужчин пошёл за туфлями. Другой продолжает держать меня под локоть, как арестованную.

— Подержите, пожалуйста, — протягиваю мужчине свой рюкзак, когда мне приносят обувь.

Наклоняюсь. Низко. Кошусь на своих стражников исподлобья. И пока эти два амбала смотрят не на меня, я рывком слетаю с дороги.

Это было бессмысленно. Назад дёрнули так, что я думала, из меня душа выпрыгнет.

— Мне больно, — заскулила.

— Не дёргайся, сучка, — зашипел один из них. — Иначе твой товарный вид будет испорчен. Ты ведь не хочешь, чтобы хозяин тебя отбраковал?

Настолько крепко давит на моё предплечье, что я отчётливо ощущаю, как под его стальными пальцами наливается синяк.

— Ты же знаешь, что хозяин делает с теми, кто ему не подошёл, — говорит другой. — Или Антон тебе не рассказывал?

Перед глазами начинает темнеть. Мысли путаются. Ядовитым ростком проползает через сердце мерзкое подозрение, что Антон был совсем не тем, за кого себя выдавал.

— Так, а ну стоп! — въедливый женский голос.

Знакомое цветовое пятно метрах в двадцати от нас. Розовые широкие брюки на талии, чёрный поясок под грудью, и белый лиф без бретелей. Голые плечи Влады сияют на солнышке. Она стоит недалеко от входа на кладбище, по ту сторону. И смотрит на меня огромными глазами. Переводит взгляд на одного из амбалов, и раздражение сменяется яростью.

— Отпустите девчонку, — идёт решительно в нашу сторону. Её сопровождают уже знакомые мне мужчины. Именно этими двумя она запугивала меня в нашей квартире. И что-то мне подсказывает, что они совсем не полицейские. — Если обнаружу на ней хоть царапину…

— Дочка Савельева, — бормочет один из амбалов. — Вот попали.

По мере того, как они приближаются, руки, держащие меня, ослабляют хватку. А охранники Влады всё убыстряют шаг, оставляя хозяйку чуть позади. Только складывается ощущение, что амбалы в костюмах боятся не столько этих двоих, сколько Владу.

— С какого хрена? — спрашивает она, останавливаясь в шаге. — Эта девушка на меня работает.

— У нас приказ от Андрея Дмитриевича. Доставить к нему, — отвечает тот, что поставил мне синяк.

Влада с недовольством разглядывает мою руку, гладящую больное место.

— За порчу шкурки мне ему счёт предъявлять, или Вы сами расплатитесь? Подошла ко мне, — цедит сквозь зубы.

— Влада Сергеевна, договор уже давно…

— Не волнует. Если у Власова возникнут претензии, пусть обращается лично ко мне. Но советую этого не делать. Проще найти десять новых. Девочку я забираю.

Она сдавливает моё запястье, и тянет за собой.

— Вещи её заберите, — бросает через плечо.

Когда мы оказываемся у её машины, она буквально вталкивает меня на заднее сидение. Забирает у одного из своих охранников мой рюкзак, и швыряет мне в лицо. Наклоняется, приближает ко мне свои сверкающие от ярости глаза:

— Ты себе даже не представляешь, маленькая тварь, в какое дерьмо влипла. И очень скоро по собственному желанию будешь лизать мои туфли за то, что я тебя из этого дерьма вытащила.

Влада привела меня в комнату на первом этаже. Мы вошли через двухстворчатые двери. Но прежде она постучалась, и я услышала его голос. Приглушённый, сосредоточенный на чём-то другом, далёком от внешнего мира.

Это было похоже на рабочий кабинет инженера. Стояло несколько конструкторских мольбертов в ряд. Долговязые лампы над ними были выключены. На полу, вдоль узких шкафчиков, заполненных разноцветными книгами, лежала дорожка кроваво-красного ковра. В двух местах, напротив определённых стеллажей, он был затёрт. Но это придавало какую-то особенную, добротную и старинную атмосферу комнате, где всё остальное было идеальным.

А сам мистер внешность-идеал, а в душе чудовище, сидел за столом лицом к нам. Он чуть склонил голову над пустым листом перед собой. В его длинных пальцах был чёрный карандаш. Илья, задумавшись, уткнул его кончик в край нижней губы. И давление немного искажало линию. Его губы, должно быть, цепкие. И если бы он умел любить, то эти губы целовали бы настойчиво и умело, лишая любых сомнений.

Накатывает воспоминание, как я лизнула его губы вчера. Я бы делала так не без удовольствия, если бы он не заставлял. Потому что по-прежнему он казался мне настолько красивым, что становилось стыдно за это неуместное и противоречащее здравому смыслу притяжение к нему. Разве можно ненавидеть ледяной ливень, который промочит насквозь, застудит до болезни, и намеренно открывать дверь и выходить под него, позволяя каждой его капли беспрепятственно касаться тебя? И получать удовольствие от того, что однозначно принесёт тебе вред?

Илья поднял глаза, но смотрел лишь на Владу. Та шла к нему, доставая из сумочки что-то. Потом выложила перед ним исписанную бумажку, и тыкнула в неё пальцем с таким нажимом, что тот покраснел.

Она наклонилась к Илье и зло сказала:

— Я никогда тебе не прощу, что ты поверил ей, а не мне.

Влада вышла. Илья с минуту не двигался. Он смотрел на бумагу, не прикасаясь, будто не дыша.

Затем поднял на меня взгляд. Такой тяжёлый и разъедающий, что я почувствовала себя самым ничтожным и беспомощным существом на свете. Мне хотелось провалиться под землю.

А когда он встал. И пошёл на меня. Не отрывая злого взгляда от моих глаз. Я подумала. Что лучше бы никогда не рождалась.

Глава 9

Перед глазами пронеслась вся моя коротенькая и ничтожная жизнь. Которую я проживала как чужая самой себе. На что я тратила время? Только и делала, что следовала стереотипам, какой должна быть девочка. Прилежно учиться, не водить дружбу с плохими ребятами, заниматься цветочками, рисовать вазочки, молчать, когда говорят старшие, держать при себе своё мнение, терпеть, когда оскорбляют, гасить конфликты, пусть и ценой собственной гордости. Ждать принца. И не выпендриваться. Вести себя подобающе. Подобающе чему и кому? Каким идеалам?

Я хотела совсем другого. Ждала, что выбью изнутри эту колючую и неприглядную скорлупу, и начну жить в один прекрасный момент. Только, как оказалось, этого момента может не настать. И было очень глупо откладывать. Наверное, нет ничего удивительного в том, что в девятнадцать кажется, что времени впереди ещё так много. Только все всегда забывают про случай. Моя подруга была права. В ту секунду из машины Антона могла выйти я, а не он. И уже давно ничего бы не осталось. Только что хуже — мгновенная смерть, или то, что будет происходить со мной дальше — ещё можно поспорить. В лучшем случае меня ждёт тюрьма. Но не будет ничего удивительного, если за этот месяц Влада и Илья уничтожат меня сначала морально, затем физически, и ничего им за это не будет. А моя бедная мама… Она останется совсем одна. До конца своих дней будет думать, что её дочь — воровка, которая по собственной дурости попала в неприятности, и поплатилась за это.

— Развела меня, как лоха, — недобрая ухмылка на его губах. — Довольна?

Я мотнула головой. Не в ответ на его слова. А из бессмысленного протеста против его неумолимого приближения.

— На что ты надеялась? Думала, я не узнаю? — швыряет мне в лицо бумажку.

Я зажмурилась как от пощёчины. И отступила на шаг. Больничная справка, мерцая синими печатями, закружила в воздухе и опустилась на пол мягко. Я успела увидеть своё имя на ней. И выхватить из текста слово «гименопластика». А затем бумага оказалась под его ботинком.

Картинка сложилась быстро, из жутких грязно-чёрных осколков. Влада заранее всё продумала. Прежде, чем представить меня Илье, выдала ему про меня легенду. В его глазах я не только мерзкая девица, которая, воспользовавшись несчастным случаем, произошедшим с её парнем, украла колье. Я ещё и опустилась до подлого обмана. Сделала операцию по восстановлению девственности. И этому есть подтверждение. Заверенное печатью гинеколога. И распластанное сейчас на полу под его тяжёлым шагом. Так помимо всего прочего Илья теперь считает, что я нагло обманывала его, выдавая свою невинность за подлинную. А он, дурак, мне поверил… Влада сделала всё, чтобы Илья относился ко мне безжалостно.

— Это враньё, — прошептала я. — Влада подкупила врача.

— Ты смеешь клеветать на мою сестру, — встречаю его жёсткий взгляд.

А потом он хватает меня за шею сзади. Натянутые волосы намертво фиксируют мою голову в запрокинутом положении. Его горячая ладонь так плотно сдавливает, что вдоль позвоночника пробегает резкая боль. Он заставляет меня наклониться и идти к столу.

По дороге теряю туфли. Выскакивая из правой, нога неудачно искривляется, и щиколотку будто связывает леской. Илья толкает вперёд безжалостно. Я рефлекторно вцепляюсь в его руки. Ногти врезаются в его кожу. Ему должно быть по крайне мере так же больно, как моим ладоням вчера. Но он словно ничего не ощущает.

Вжимает меня животом в стол.

— Возьми карандаш. Сейчас же.

Инстинкт самосохранения становится слабее, чем отчаянное желание следовать его воле. Теперь исполнение его воли — залог моего самосохранения.

Я отпускаю его руки. Отдёргиваю свои, будто прикоснулась к раскалённому металлу. Дрожащие согнутые пальцы поползли по столу, хватаясь за карандаш как за спасительную верёвочку. Стискиваю его основание и держусь крепко.

— Пиши и проговаривай. Я больше никогда…

Его бёдра упираются в меня. Я отчётливо ощущаю, как мнёт ткань моего платья и вжимается между ягодицами его затвердевший член. И словно на себе чувствую эту волну напряжения, которая скатывается по его телу только к этому месту. Даже его ладонь, удерживающая меня за шкирку над столом как нашкодившую кошку, теряет силу.

Уже непонятно, что хуже: видеть, какого размера его член, или только представлять. Но я никогда не чувствовала такого животного ужаса, как сейчас.

— Ты глухая? Пиши и проговаривай. Повторяй за мной. Я больше никогда…

— Я больше никогда, — шепчу, пока моя рука вспоминает, как держать карандаш так, чтобы им можно было писать. Словно страх вытеснил элементарные навыки. Я изо всех сил сдавливаю гранёный стрежень между пальцами, и начинаю выводить буквы на листе А3. Дрожь превращает их в кривые каракули. Как будто пишу левой.

— …не буду обманывать тебя, Илья…

Он отпускает мою шею. Его упрямые ладони одним движением проходятся по моим бёдрам. И он лишь на секунду отстраняется, чтобы не мешать краю подола соскользнуть на мою поясницу. И снова толчок в мои бёдра. Такой жадный и злой, что немеют ноги.

— Не буду, — повторяю за ним, — обманывать тебя… Илья.

— Пиши аккуратно, — просовывает пальцы под край трусиков сбоку. И сдёргивает. Ткань больно врезается в кожу. Обжигает трением, и с хриплым треском рвётся. — Строчку за строчкой. — Его ремень скрипит и расстёгивается. У меня в груди становится тесно. И когда лёгкие наполняются вдохом, как будто врезаются в исколотое стекло.

Хлестанул меня самым кончиком по ягодице. Затрещали зубья молнии на его ширинке.

— И повторяй каждое слово. Ты будешь работать над ошибками. Тщательно и послушно. Пока каждое это слово, — заставляет меня раздвинуть ноги шире. Мнёт ягодицы. С такой злостью их сдавливает, что там наверняка остался рисунок его рук красными контурами. Я охнула и проскулила. И в следующую секунду замерла, когда его горячий член уткнулся в начало отверстия во влагалище. — Пока каждое это слово, — он повторил тихо, проведя ладонями по моей пояснице вверх. Обхватил меня за талию, — не вобьётся в твоё сознание на всю оставшуюся жизнь.

И резко потянул на себя.

Мне показалось, что оставшейся жизни больше не будет. Что я умру от боли прямо сейчас.

Он вошёл жёстко. С хриплым выдохом.

Это было не как удар ножом. Это было не остро, и не с резью. Изнутри меня словно пожирала беспощадная бездна, с невидимым и жестоким чудовищем в самой её глубине. Оно отрывало от меня по миллиметру, и вгрызалось в кровоточащую плоть мелкими узкими клыками, сцарапывая, соскабливая, делая шире.

— Я не слышу тебя, — он вышел, и вошёл снова. Заставляя меня с ужасом осознавать, что его бёдра ещё не упираются в меня. Что он ещё не весь внутри.

— Я больше никогда не буду, — прохрипела, отчаянно двигая чёрным грифелем по белой бумаге, — обманывать тебя, Илья.

— Ещё аккуратнее, — он вошёл снова, забирая себе ещё больше пространства внутри меня.

Я задрожала вся. Будто моё тело — планета, расталкиваемая землетрясением. И терпит фатальную катастрофу не только внутри. Его атакующие толчки как стальные копья из космоса, швыряемые гигантскими и меткими руками, бьют меня, пронзая и надрывая и моё небо, и мою землю.

— Я буду трахать тебя нежнее, если ты будешь стараться. — Он остался внутри, его пальцы метнулись к моей груди, по пути то щекоча, то причиняя боль. Он пропустил между ними мои соски, и сдавил, вырывая из меня умоляющий стон. — А если ты и дальше будешь лениться, — он выходит из меня полностью, — я буду делать так, — и входит до конца.

От этого удара из меня вышибает слёзы. Я зажмурилась. А когда подняла веки, на листе растягивались пятна, пропитывая бумагу серым, как глаза монстра позади меня, внутри меня.

— Я больше никогда не буду, — зашептала, снова выводя буквы. — Не буду обманывать тебя… — он отступил, но остался внутри.

Его руки вернулись к моей талии, но теперь поползли вниз медленно — гладящим, прощупывающим движением. И сомкнулись внизу. Прилегли тесно к моей коже, вплотную, повторяя контур треугольника.

Он стал двигаться понемногу. Медленно и не до конца. Задавая ощутимое, но уже безболезненное трение.

Я безостановочно записывала строчку за строчкой. Которые теперь всё меньше были похожи на кардиограмму. И тихо проговаривала слова, которые становились для меня не просто осмысленными. Они превращались в убеждение. Правило, которое я никогда не нарушу. Всасывались в мой мозг, как нечто материальное. Потекли вместе с моей кровью, напитывая внутренние органы его именем как целебной травой. Если я буду слушаться Илью, если я буду делать ему хорошо, он меня простит. И перестанет причинять мне боль. И отпустит.

Он пальцами провёл по клитору, слегка сжимая его. Выглаживая и выпрямляя, словно придавленный камнем росток. Я ощутила напряжение в венах, у основания бёдер. И оно начинало множиться и расползаться, задавая новые ощущения каждой клеточке там. Стало собираться вокруг клитора, где его палец уже выводил прерывистые дуги.

Эти ощущения стали ярче, чем утихающая боль внутри меня. Илья как-то узнал об этом. Он словно читал не мои мысли, но мои ощущения. И позволил себе протолкнуть член немного глубже.

Он чуть сдвинул палец, приподнимая его на вершину клитора. Надавил слегка. И стал водить по нему осторожно и сосредоточенно. Словно по самому близкому к краю лепестка местечку у сердцевины цветка. Боясь надломать его бархат, и желая лишь слегка зацепить пыльцу, не причиняя при этом никакого вреда.

Его член продвигался всё глубже через каждые три новых толчка. Всё ещё нанося мне боль. Но теперь он больше не был похож на опустошающее меня существо. Теперь он становился тем, что заполняет мою пустоту. Непривычным, нежданным, но сейчас таким неотъемлемым. Сейчас, когда ласки его пальца на моём клиторе принуждают меня терпеть из последних сил, чтобы не признаться самой себе. Не признаться: я не хочу, чтобы он останавливался.

— Пиши и повторяй, — его разомлевший голос надо мной требовал с издёвкой. — Пиши и проговаривай вслух своё обещание, Лиса-Алиса.

Руки снова перестали меня слушаться. Слова становились волнообразными, чередовали сжатие и растягивание. И я всё больше теряла контроль.

Сама не заметила, как приподняла живот, чтобы ему было удобнее гладить меня. Хотелось раскрыться ему как можно шире. Пусть и ценой того, что он видел в этом согласие. Пусть и дозволяя вместе с этим его члену проникать глубже уже без препятствий.

— Пиши же, — прорычал он, вбиваясь в меня до конца. И начиная убыстрять темп.

Его сходящий на хрип голос возбуждал. Мне стало казаться, что всё это — не злая игра. Что он действительно хочет меня. И что им движет уже не гнев, а желание.

Боль — ничто, по сравнению с наслаждением. Потому что сквозь боль можно идти, удерживая под контролем свою волю. Но то, что творила его рука, лишало всякого контроля. И страха. И рассудка. Осталось только одно, заветное, сокровенное, умоляющее «хочу».

Казалось, что если сейчас приложить ладонь к низу живота, можно отчётливо ощущать, как его плоть ходит внутри меня. Это было слишком глубоко. Терзало. Изменяло необратимо. Только из всей череды событий и ощущений моей жизни это стало чем-то самым-самым.

Карандаш вывалился из моих слабеющих пальцев. Отголоски здравого смысла ещё слышимо требовали не ощущать то, что я ощущаю. Но это было слишком далеко от того, что происходило здесь и сейчас.

А сейчас Илья ласкал меня, и я бы умерла, если бы это прекратилось.

— Плохая девочка, — рыкнул он, вдалбливаясь в меня с такой силой, что в комнате стали слышны ритмичные и хлёсткие шлепки. Его огромный член словно хотел забраться дальше, чем это позволяла моя физиология. Его палец смял под собой клитор, и месил его, и заставлял вибрировать от быстрого темпа.

Я уже искусала губы в кровь, лишь бы молчать. Но это не помогло. Очередной круг с нажимом выплеснул такой взрыв эмоций, что перед глазами заплясали звёзды. Я застонала, вытянулась, вцепилась пальцами в ребро стола. Словно хотела подтянуться, сдвинуться, избежать нового круга. Но это было бесполезно. То, что было под его рукой, принадлежало сейчас только ему. Как отдельное от меня. Но даже на расстоянии приносящее наслаждение.

Илья двигался часто. Он сотрясал меня. Обливал лаской. Выжимал мои соки. Проникал так глубоко, что я теряла саму себя. Казалось, так много его внутри, что от меня оставалось всё меньше.

И, наконец, подкатывающая волна перекатила край. Сшибла плотину. Накрыла меня всю, расстилая под собой.

Я вскрикнула. Шею заломило от боли и напряжения. Но внутри было так хорошо.

Рухнула. Прижалась ухом к столу. Не понимала, где удары моего сердца, а где удары его члена. Мне казалось, что их ритм одинаков. Что Илья бьётся внутри меня так же, как то, что даёт мне жизнь.

Я ощущала, как его напряжение растягивает меня и заставляет цепенеть. Он толкался так остервенело, что я не смела шевелиться. Он просто убьёт, и изнасилует мой труп, если я сделаю так, что ему станет неудобно.

Он вышел полностью. И через полсекунды я ощутила, как в мою ягодицу выстрелила струя. Горячая и вязкая жидкость потекла по ноге. И так отличалась по ощущениям от той влаги, что до сих пор продолжала накапливаться и медленно вытекать из моего лона. Смешиваясь со свидетельством того, что больше я не девочка.

Всё ещё дышал сбивчиво. Словно долго бежал, а теперь остановился. Он кончил бесшумно. Не выдав ни стона, ни хрипа. Будто ни на секунду не терял контроль. А мой стыд меня не заткнул. Как же я кричала, когда он довёл меня до оргазма. До сих пор дерёт горло.

— Поднимайся. Теперь я отведу тебя в душ, — его голос сквозь скрежет ширинки. Холодный, леденящий своим равнодушием.

Я послушно выпрямляюсь. Отступаю от стола. Но только мои руки лишаются опоры, как я начинаю терять равновесие.

Илья подхватывает меня под локоть. И ведёт к двери.

Идти трудно. Бёдра сводит. Будто между ними до сих пор его огромное тело. Капли его спермы добежали до щиколотки, и их оставшийся паутиной след холодит кожу и заставляет поёжиться.

Я тяну руку, чтобы одёрнуть юбку. Но вспоминаю, что Илья сам поправил её. Такой нелепый жест заботы, что даже смешно.

Боюсь поднять на него взгляд. Мне кажется, что равнодушное выражение его лица окончательно меня подкосит.

Мы идём по коридору до лифта. И поднимаемся на четвёртый этаж. Дверь с кодовым замком наглухо заперта. По пути ни одной живой души. В таком огромном доме даже большая семья растеряется. Зачем ему одному столько места? Или его сестра всегда здесь живёт?

А что, если он не один? Что, если в другое время здесь расхаживает в шёлковом пеньюаре его прекрасная жена, и бегают из коридора в коридор их дети? А сейчас они просто уехали. Куда-нибудь в собственный домик на берегу Средиземного моря. Наслаждаются вкусной едой и красотой южных растений. И вернутся тогда, когда меня уже здесь не будет. А пока я тут, они понятия не имеют, чем занимается Илья. Зато знаю я. Про эту его другую жизнь. Потому что хоть и частично, крупинкой пыли, но к ней отношусь.

Илья заводит меня в большую ванную, выполненную в чёрно-серых тонах. Пахнет можжевельником и влажными от пара берёзовыми вениками. В центре огромный светильник-иллюминатор, вдавленный в двухступенчатый потолок. А точно под ним в каменных рамах шар джакузи. Дальше, в углу, душевая кабина. Здесь есть стеллажи с толстыми махровыми полотенцами, идеально-белыми. Вдоль стены, на украшенном мелким квадратом серо-голубой плитки выступе, стоят пухлые ароматические свечи с нетронутыми фитилями. На полу, зеркальном от чистоты, вазон с сухими головками лаванды.

Илья набирает воду в белую полусферу джакузи.

— Раздевайся, — говорит, не смотря на меня.

— Я могу сама помыться.

— Во-первых, я не разрешал тебе разговаривать. А во-вторых, я не хочу сюрпризов. На тебе моя сперма. Такие мошенницы, как ты, быстро находят применение оставшимся следам. Мне совсем не надо, чтобы через девять месяцев ты заявилась сюда, требуя алименты на ненужного мне ребёнка.

Глава 10

Илья

— Давай же, — нетерпеливо выдаю я, располагаясь на деревянной лавочке. — И не смей отворачиваться.

Алиса бросила на меня полный презрения взгляд. И медленно, как в глубине воды, повернулась обратно ко мне лицом.

Глаза в пол. Слабые пальцы потянули бегунок молнии вниз. Открывая мне аккуратную грудь. Бюстгальтер смещён вниз, но недостаточно, чтобы я увидел соски, которые сжимал несколько минут назад. Твёрдые ещё до того, как я их коснулся.

Ткань платья теперь не зажимает в тиски две маленькие округлости, и жёсткая, искусственно созданная тесность ложбинки немного расширяется, формируя соблазнительное пространство между полудугами. Накрыть их своими ладонями, пряча полностью. И толкнуться между ними пару раз, прежде чем кончить. Одно удовольствие будет наблюдать, как от её дыхания грудь приподнимется, и струя потечёт вниз, до края пупка, и нырнёт в него, заполняя моим запахом.

Алиса худенькая, но очень женственная. Сочетает в себе хрупкость и мягкость. Хрупкость, ничего общего не имеющую с плоскобёдрыми анорексичками, которые уверены, что мужчине нравится сотрясать на себе обтянутый кожей скелет. И мягкость, которая фантастически далека от рыхлости, но близка к плодородию. Она как увлажнённая сильным дождём почва, готовая принять семя, и дать ему прорости.

Кожа слегка натягивается над её рёбрами, когда девушка отводит назад руки, позволяя платью соскользнуть к её ногам. Животик у неё изумительный. Чуть выпуклый книзу, и наверняка очень мягкий. Такой же манящий, как и треугольник лобка, увенчанный узенькой расщелиной. Взглянуть бы на неё в другой проекции — вот что занимает мои мысли. Попросить её раздвинуть ножки пошире, и хорошенько рассмотреть снизу то местечко, где сегодня был мой член. Такое тесное местечко, будто я действительно был у неё первым.

В щёлке между скованными бёдрами бледно-розовые следы. Никогда у меня не было девственницы. И это оказалось любопытно. Пусть она была и ненастоящей. Тем не менее, ощущения непередаваемые. Готов поспорить, что когда она вздрогнула всем телом подо мной — был именно тот момент, в который я рвал её плеву. Особенно сладко было осознавать, что ласка моих рук эту боль заместила и нейтрализовала. Что незатейливые движения приносили ей наслаждение, заставляя забывать о физических страданиях. Значит, она знает, что я могу сделать ей хорошо. И будет стремиться к этому, а не к наказанию. Соответственно, будет послушной девочкой. А ещё это значит, что если я постараюсь сильнее, её тело будет биться в судорогах от оргазма.

Сегодня она кончила. И когда будет кончать в следующий раз, я просто обязан видеть её лицо. Я хочу видеть её настоящей, когда она не симулирует, когда она действительно ощущает то же, что и показывает.

Спустила бретельки бюстгальтера, скрестив ладони на груди. Выпустила кусочек белой ткани на пол. Послушно, даже решительно убрала руки, открывая мне грудь.

Хочется прямо сейчас подойти к Алисе вплотную. Обхватить её за талию, поднять над полом. Заставить выгнуться в моих руках. И держать так крепко, чтобы она и дёрнуться не могла. Держать её изгибающееся в муке ожидания тело, как держат питейный рог для вина. Прильнуть губами к её груди. И сосать. Посасывать её соски. Долго. Сладко. До её полного изнурения. Пить её накатывающее наслаждение. Довести её до оргазма так, обжимая губами и лаская языком её грудь.

Желание наливает член готовностью. Нужно спасать её от самого себя.

— Чего же ты ждёшь? — она продолжает смотреть в пол, стоя передо мной совершенно обнажённая. — Иди в воду.

Она с опаской поглядывает на пенящуюся жидкость, подсвечиваемую тёмно-синими огнями.

— Хочешь, чтобы я сам тебя искупал? Ты этого не заслужила. Я взял тебя не для того, чтобы отмывать. А абсолютно из других, эгоистичных целей.

Повернулась ко мне попкой. Вот же я скотина. Красные следы от моих пальцев до сих пор горят на её ягодицах. И ещё два симметричных пятна. Словно я хлестал её ремнём, а не толкал бёдрами.

Подняла ножку, вытянув мысочек. Маленькие тонкие пальчики блеснули нежно-розовым лаком. Хочу, чтобы она растопыривала эти пальчики, прежде, чем кончить. А ещё хочу эти пальчики на своём бедре, под столом, укрытым скатертью в пол, когда вокруг люди, и Алиса, заливаясь пунцовым огнём, перебирает ими между моих ног.

Мда. Столько всего хочется с ней сделать, что глаза разбегаются. Влада купила ей всего одно платье. Она надеялась, что я наиграюсь с девчонкой за день? Или что одежда ей не понадобится?

И ведь знает же, что я не могу выйти из дома. А от фантазии, как эта карамелька меняет образ за образом, и каждый из них я срываю единолично и полноправно, сводит яйца. Вот Алиса в кружевном корсете, мелькнула белой полоской кожи между коротенькой юбкой и чулками. А вот она в лёгких джинсиках и маечке на голое тело, поправляет бретельку, которую я давлением одного пальца разорву за секунду. И деловой костюм с остроносыми туфлями превратил бы её в недоступную бизнес-леди, которая разомлеет в моих руках. И как легко будет задрать на ней летний сарафанчик, прижать к стенке, и войти сзади.

— Какой ты предпочитаешь стиль одежды? — я сажусь на край ванны, и девушка отвечает мне испуганным и смущённым взглядом. — Я не вижу ничего за пеной. Расслабься.

Молчит.

— Алиса, я задал вопрос.

— Простите, но как мне понимать, когда Ваш вопрос риторический, а когда я могу разговаривать? Вы ведь всё время мне это запрещаете.

Я усмехаюсь:

— Не переживай. Ты поймёшь, когда ошиблась, — опускаю пальцы в бурлящую воду. Девушка следит за моим движением как загнанный в угол зверёк. — Тебе не холодно?

Мотает головой.

— Так ответь на вопрос. Как ты выглядела, когда ехала в тот дом с Антоном?

— На мне… — сглатывает, — был сарафан. Но обычно я ношу что-то удобное. Не люблю юбки. Чувствую себя в них незащи… — она вздрагивает и замолкает, когда моя рука касается её скользкого тела.

— У тебя очень красивые ножки. Преступление их прятать, — глажу её бедро под водой. Пальцы так и просятся выше, протиснуться между мокрых складочек, и погрузиться внутрь. — Я хочу, чтобы мы выбрали тебе одежду, в которой ты будешь ходить. Мы закажем через интернет, сегодня, после ужина, — по животику, к груди. Довожу пальцы до выпуклости и останавливаю тогда, когда её сосок оказывается у самого их сочленения. Алиса закусила губу, когда я начал натирать между пальцами самое чувствительное местечко на её груди. — Расскажи мне про свой первый оргазм. Что ты чувствовала?

Сжимаю её сосок подушечками пальцев, и чередую трение и сжатие. На её щеках румянец. Не знает, куда деть глаза. Взгляд мечется, как брошенный в ярости резиновый мячик, от стенки к стенке.

— Али-са. Расскажи.

— Вы же всё видели. Сегодня, — её грудь чуть подпрыгивает, когда я сжимаю сильнее, и под пеной мелькает красный бугорок под моей рукой.

— Разве сегодня был твой первый?

Сжимаю снова, и опять растираю. Алиса глухо простонала, и её новый подъем задал кроткий всплеск воде.

— Ты ведь обещала не обманывать меня, помнишь? — кладу вторую руку на другой её сосок. Он чуть мягче, чем тот, что я уже ласкаю. Но быстро каменеет под моими пальцами. — Или тебе нравится, когда тебя наказывают?

Чуть тяну её за соски, и она следует за моими руками. Её прекрасные белые груди с раскрасневшимися, сжатыми до предела ареолами, показываются над водой полностью. Мои пальцы на ней как голодные змеи, обвивают, натирают, сдавливают, словно хотят выжать из неё молоко.

— Пожалуйста, — шепчет она, закатывая глаза.

— Что, Алиса? Что ты хочешь?

— Остановитесь, — простонала, выгибаясь над водой.

— А твоё тело просит ещё.

— Так нельзя, — хныкнула, морща круглый лобик.

Сейчас в её голосе нет того приказного тона, которым она говорила мне эту фразу в оранжерее.

— Тебе нравится, как я ласкаю твою грудь?

Удивительно, как такие маленькие и твёрдые соски могут так растягиваться. Хотел бы я знать, как сейчас сжимаются мышцы в её дырочке. Сжимать она ох как хорошо умеет. Как жаль, что у меня не три руки. Ощутить эти сокращения на себе становится навязчивой идеей. Уже здравой кажется мысль забраться в ванну прямо в одежде, и вставить моей Лисе-Алисе так глубоко, чтобы из её глаз потекли слёзы. Но ещё сильнее хочется не терять контроль, и до дна испить, не пьянея, её удовольствие.

— Я хочу, чтобы ты потрогала себя. Вставь в свою маленькую дырочку один пальчик, Алиса. Неглубоко для начала. На треть. Как я сделал с тобой вчера.

— Я не умею, — шепчет как сквозь сон. — Я никогда так не делала. Это неправильно.

— Хочешь, чтобы это сделал я?

Мои пальцы сжимают её соски крепко и я тру их беспощадно. Она выгнулась над водой, обнажая мокрый животик. Её маленькие пальчики вцепились в края ванны. Алиса не просто даёт мне ласкать её. Она хочет. Подставляет себя моим рукам.

— Хочешь?

— Неправильно, — прорывается сквозь её губы, и она стонет, подаваясь вверх бёдрами.

Так надо было лишать её девственности. Хорошенько разогрев и подготовив для начала. А не наказывать. Тогда ей бы не было больно ни капельки. Она сейчас может принять весь мой член разом. И получит от этого только кайф.

Она вдыхает глубоко и рвано, и выдыхает моё имя стоном. С таким наслаждением, что это обезоруживает. Она так чувственно отвечает на меня, так объемлюще, что мне самому начинает казаться, будто я внутри неё. Настолько заразительно её удовольствие. И я сейчас, как подросток-девственник, кончу в штаны только от одного вида её покачивающегося под моими руками тела.

— Назови моё имя ещё раз, Алиса, — я не требую, я прошу. — Назови, пожалуйста.

— Илья, — отвечает мне.

Её полуоткрытые губы и раскрасневшиеся щёчки не могут обманывать. Я не просто знаю, что она не симулирует. Я начинаю верить во всё то, что она говорила до этого. Что я самый первый. Что она никогда не трогала себя сама. Что ждала особенного. И мне выпала честь этим особенным стать. Пусть и против её воли. Только я ей нравлюсь. Нравится то, что я с ней делаю, как бы она не сопротивлялась.

И такая фантазия не просто возбуждает. Она делает меня счастливым, не иначе.

Алиса запрокинула голову. Треугольник её подбородка над вытянутой до предела шеей. Она уже стонет не стесняясь, не переставая, всё громче…

— Давай, моя хорошая. Кончи для меня.

Комнату заливает красным светом. И резь сирены въедается в уши. Реальность отрезает, затапливает, как Атлантиду, эту сказку.

Алиса становится холодной, почти колючей от напряжения. Её тело исчезает под водой. Испуганные глаза бегают из стороны в сторону.

— Прости, девочка. Закончим в другой раз.

Глава 11

— Алиса, что происходит?! — Ленкин голос звучит непривычно испуганным. — Что они заставляют тебя делать?!

— Пожалуйста, не кричи, — я, наконец, нахожу розетку, и ставлю телефон на подзарядку. Кутаюсь в белый махровый халат, который мне выдала Малика. Меня привели в комнату, где я спала сегодня ночью. На непривычно мягкой и большой кровати.

Сажусь на пол и говорю тихо:

— Я специально позвонила тебе, а не Катьке. Мне нужен тот, кто обладает спокойствием духа и невозмутимостью.

— Какой, нахрен, невозмутимостью?! Твоя мама сказала, что тебя забрала какая-то женщина. Якобы ты ей что-то должна!

— Они считают, что я украла колье.

— Кто? Речь о той самой блондинке? В машине которой ты была, когда мы приехали? Твоя мама сказала…

— Всё верно. Я действительно трогала пакет, в котором лежало колье. А потом колье пропало. Думают на меня.

— Это не выдерживает никакой критики! Какие у них доказательства? Это правда, что они обыскивали вас без понятых?

— Лен, я не могу долго разговаривать, правда. Мне нужна твоя помощь. Ты можешь… кое-что узнать об одном человеке?

— Лисец, я не полицейский.

— У тебя есть доступ к интернету. А мой доисторический телефон кроме звонков и смсок ничего не умеет.

— Тебя там взаперти, что ли, держат? Что они заставляют тебя делать?

— Мы договорились, что я в течение месяца буду ухаживать за садом, — даже неприятно удивляет, как спокойно я выдала подруге это враньё.

— За садом?

— Да. Здесь огромный дом, оранжерея, и сад просто необъятных размеров. И я хочу знать хоть что-то о человеке, которому этот дом принадлежит.

— Олигарх, что ли, какой-то? Старый пердун?

— Не знаю, олигарх ли он. Но — нет. Он молодой. И…я понятия не имею, чем он занимается. Здесь есть дверь с кодовым замком. Такая… внушительная, как в сейфах банка. И за этой дверью как минимум несколько комнат, если не целый этаж крыла здания. А ещё здесь то ли сигнализация установлена, то ли…. Сегодня слышала, как она работает. Ужас.

— Ты влипла, — бормочет подруга, но испуг в её голосе постепенно сходит на нет. — Они точно тебя не обижают?

— Нет, — даже мотаю головой, будто она видит меня. — Моего хозяина, — сглатываю, — зовут Илья. Илья Сергеевич Савельев. Ему не больше тридцати пяти. Серые глаза. Острые скулы. Есть татуировка, не знаю, какая — но если будет фотка в майке, увидишь завиток на груди слева. Пожалуйста, постарайся до завтрашнего вечера узнать про него всё, что можешь.

— Ладно. Я после работы заскочу к твоей маме. Ты звонила ей сегодня?

— Да. Перед тем, как позвонила тебе. Спасибо, что навещаешь её. И спасибо, что согласилась помочь. Не… не говори Катьке про это, пожалуйста. Подай ситуацию как можно безобиднее, ладно?

— Наврать ей больше, чем ты наврала мне — это имеешь в виду?

Тяжело выдыхаю:

— Лен, прости.

— Я всё понимаю. Мы их из-под земли достанем, если они тебя обидят. Расскажешь как есть, когда посчитаешь нужным. Всё, целую, Лисец. Завтра позвоню и расскажу всё, что смогла нарыть.

Надо было принять у Антона нормальный телефон в подарок. Сейчас бы и своё местоположение знала, и про эту странную семью сама бы выяснила. Но подарок я заставила вернуть. Он старался, выбирал. Хотел, чтобы я порадовалась. Но это было слишком дорого. А я знала, что Антон между вечеркой и работой мечется, да ещё мама в возрасте. И больше никого, кто может о ней позаботиться. Что она теперь будет делать?

На место жалости и чувства вины приходит тревога. Всплывает разговор на кладбище. И те двое, которые хотели меня забрать. Откуда они знали Антона, и что от него хотели? И что хотели сделать со мной? «Товар», «хозяин». И та странная девушка, которая советовала мне не сопротивляться. Кому?

В замочной скважине проворачивается ключ.

— Алиса, — Малика появляется в дверном проёме. — Ужин готов. Идём. Илья Сергеевич скоро появится.

Я иду за ней босая и в халате. На ужин с хозяином.

Будоражащие противоречия. Я одета по-домашнему, будто живу здесь взаправду. Иду ужинать с хозяином дома. Который занимается со мной сексом, как и положено моему жениху или мужу. Еду за меня готовит прислуга. А я не делаю ничего. Как и положено девушке человека, обладающего таким состоянием. А ещё меня запирают на ключ. Малика обращается со мной так… странно. Было бы проще, если бы она выказывала негативное отношение. Но вот это холодное равнодушие, с которым она произносит моё имя. Не считает должным стучаться прежде, чем войти в мою комнату. Можно сказать, что она заботится обо мне… как о вещи.

Но страннее всего то, что я чувствую, когда смотрю на Илью. И когда он прикасается ко мне. Вот здесь кроется такое чудовищное противоречие, что мне, как выразилась бы Катька, сносит крышу.

На столе свечи. Белая скатерть в пол. Стол узкий и длинный. Накрыт на две персоны. Илья будет сидеть в одном конце стола, а я — в другом. Наверное, нам не придётся разговаривать. Глупо разговаривать, когда вы садитесь настолько далеко друг от друга.

Передо мной плоская белая тарелка с золотыми струйками узора. И по бокам бесчисленное количество вилок, ножей и ложек. Несколько бокалов разной формы чуть поодаль.

Шарахнулась, когда Малика наклонилась надо мной, пытаясь накинуть на колени белоснежную салфетку.

Говорила мне мама. Учи правила этикета. Кто же знал, что девчонке из бедного спального района, без отца, и с мечтой об ипотеке, когда-нибудь такие знания понадобятся?

Малика стоит за моим плечом как каменная статуя, и это раздражает. В тишине пустой столовой слышно тиканье часов и мучительное урчание моего желудка, который реагирует на восхитительные запахи, доносящиеся с кухни. Грибной бульон, жареное мясо, прованские травы, и печёные булочки с яблоком.

— Извини, что заставил ждать, — Илья появляется из-за спины. Проходит к другому концу стола. Усаживается. — Можно начинать.

С этими словами он выкладывает ладони на белую скатерть. И я вижу на его безымянном пальце правой руки золотое обручальное кольцо.

Глава 12

Илья

Алиса застыла со странным выражением лица. Какая-то смесь разочарования и стыда. Я слежу за её взглядом. Она уставилась на мои руки.

Вот идиот! Забыл снять кольцо, когда выходил оттуда.

— Когда-нибудь ужинала без трусиков?

Она поднимает взгляд, растерянно мотает головой.

— Не волнуйся ты так. Тебе часто придётся делать то, что ты ещё никогда не делала, пока будешь со мной. И разгуливать по моему дому без белья по сравнению с этим — пустяки.

Убираю руки под стол, и снимаю кольцо. Прячу в карман. Может, есть шанс, что она подумает, будто ей показалось? Впрочем, я не должен перед ней оправдываться. Да она и не будет спрашивать.

Я уверен, что та Алиса, которую мне пытается подсунуть эта первоклассная притворщица, будет трагически молчать. И изображать чувство вины от того, что спит с женатым мужчиной. Но той Алисы не существует. Есть маленькая обманщица, игры которой меня цепляют.

Нам подают грибной суп с мягким чёрным хлебом.

— Как я и сказал, мы поужинаем и выберем тебе новые вещи.

— У меня есть вещи, в спортивной сумке. Она была у Влады в машине. В комнате, которую Вы мне выделили, я её не обнаружила.

— Думаю, Влада уже давно их выкинула. Ты кушай, кушай. Тебе нужно набираться сил.

— Мне не в чем спать, — пробормотала она, погружая в ротик ложку с супом.

— Это всего на одну ночь.

Дальше мы ужинаем молча. Я не без удовольствия наблюдаю, как эта хрупкая девочка с аппетитом поглощает кусочки мяса. Режет пухлый стейк быстрыми и частыми движениями, на тонюсенькие лоскутки. Она сильно прижимает к себе плечики, орудуя ножом и вилкой. И с подозрением поглядывает на многочисленные столовые приборы. Готов поспорить, что ни Антон, ни её клиенты, ни разу не водили девочку в ресторан.

Навязчивой мыслью становится желание узнать, сколько у неё было мужчин до меня. Любила ли она своего первого? По глупости ли отдала свою настоящую девственность, или тоже по расчёту?

Хотелось бы верить, что их было не много.

Да, я бы сводил её в ресторан. В элегантном вечернем платье она смотрелась бы как редкий и чистый бриллиант в простой оправе. Жаль, что не могу этого сделать.

— Нет, спасибо, — она накрывает ладонью бокал, который Карина собирается наполнить вином. — Я бы предпочла кофе.

— В этом доме кофе не подают, — Карина говорит это непозволительно надменно. Влада постаралась, чтобы даже прислуга обращалась с Алисой унизительно.

Когда Карина проходит рядом со мной, я перехватываю её запястье:

— Будь повежливее с Алисой. Влада преувеличила. Она наша гостья, не менее, и не более. Ок?

Та испуганно кивает.

— Хочешь сок, Лисёнок? — перевожу взгляд на Алису.

— Д-да, — тянет неуверенно.

— Апельсиновый?

— Любой. Спасибо.

Сам делаю несколько глотков превосходного красного. Рассматриваю Алису совершенно бестактным образом. Бедная, не знает, куда себя деть. Прячет руки под стол. Ловлю себя на мысли, что завидую ей. Она может прикасаться к своей излучающей свет коже когда угодно. И сейчас её пальчики на бёдрах, в приятной близости от её мягкого лона.

Девушка делает вид, что с любопытством разглядывает обои столовой.

— Мы ведь сегодня закончим то, что начали?

Вздрагивает от моего голоса. Смотрит непонимающе.

— Ты говорила, что никогда не ласкала себя сама.

Её взгляд становится стыдливым, она опять краснеет. Но, судя по затравленному взгляду, брошенному на служанку, уже не столько от моих слов, сколько от присутствия при таком разговоре Карины. А та с невозмутимым видом собирает со стола тарелки.

— Это правда?

Алиса кивает.

— А ты разглядывала себя там в зеркале?

Лисёнок сглатывает, поджимает губы.

— Не надо стесняться Карину. Она сделает вид, что ничего не слышала. Расскажи. Разглядывала? — делаю долгий глоток.

В следующий раз можно прикончить побольше алкоголя, чтобы сбить собственную чувствительность. И трахать эту девочку всю ночь, до изнеможения, пока она не потеряет сознание. А потом очнётся от того, что я снова заставляю её кончать.

— Вы сказали, — тихо и с обидой говорит Алиса, — чтобы Карина была со мной повежливее. Что она, по-Вашему, будет думать обо мне, после всего, что Вы здесь говорите.

— А об этом никто не узнает. Карина ведь очень воспитанная, правда?

Служанка довольно улыбается мне и кивает.

Алиса складывает руки на груди и, смотря мне прямо в глаза, с вызовом говорит:

— Да. Я никогда себя не ласкала. И не разглядывала там. Довольны?

— Видела бы ты себя сейчас, — я растягиваюсь в улыбке. — С таким лицом это говоришь, будто этим стоит гордиться.

— Почему бы мне не гордиться тем, что я не пробовала делать что-то плохое или неправильное?

— Хотя бы потому, что в этом нет ничего плохого или неправильного. Наоборот. Это приятно. Верно, Карин?

— Простите, Илья Сергеевич, но в отличие от Алисы, мне за откровенность не доплачивают.

— А если я доплачу, ты расскажешь Алисе?

— Если доплатите, могу даже научить.

— Я не собираюсь в этом участвовать, — Алиса решительно отодвигается от стола и встаёт. — Отдайте мне мои вещи. Пожалуйста. Я не могу расхаживать по чужому дому без белья и в халате. Меня не так воспитывали.

Встаю и иду к ней. Она слабеет и теряется на глазах, мякнет с каждым моим шагом.

— Я знаю, как тебя воспитывали. Отец-военный. Дисциплина, скромность, чистые идеалы, — подхожу вплотную. Трогаю её подбородок, заставляя поднять на меня лицо. — Мать — учительница русского и литературы. Сама поднимала дочь на ноги после того, как умер муж. Лепила из тебя тургеневскую барышню, учила быть терпеливой и отзывчивой, честной. А затем маленькая Алиса взбунтовалась. И выбрала противоположную стратегию. Так вот, — глажу кончиками пальцев её щёки, лоб, губы. Всё больше поражаясь, как эти черты напоминают мне лицо другой женщины. — Я изломаю их обе. Только так я смогу добраться до тебя настоящей. И вот когда доберусь — изломаю уже тебя. И буду наслаждаться хрустом каждой косточки скелета твоих убеждений. Потому что каждый твой надлом — срыв одной моей цепи. Я освобожусь только тогда, когда от тебя ничего не останется.

Она смотрит на меня влажными глазами. Смотрит и шепчет:

— За что Вы меня так ненавидите?

И я словно прихожу в себя. Я же сейчас не с ней разговаривал. Я же её ломать не хочу. Не хочу. А делаю.

Глава 13

— Сядь ко мне.

Он широко раздвинул ноги, предлагая мне расположиться на его бедре.

Я несмело протискиваюсь между Ильёй и столом, присаживаюсь как на массивную скамейку. Даже через толстенный махровый халат, через его джинсы ощущаю, какие мощные мышцы подо мной.

— Влада дала мне ссылку. Сказала, что одежду привезут через восемь часов. Так что, — он смотрит на наручные часы, — если быстро управимся, то уже утром у тебя будут новые вещи.

Рабочий стол ноутбука с гигантским экраном загорается голубым. Шаблонная заставка с окошком. Скудное количество иконок. Никаких папок, которые скажут об интересах хозяина хоть что-то.

Илья водит пальцем по тачпаду. Обручального кольца нет. Но я своими глазами видела.

Мысль о том, что я сплю с женатым человеком, расстраивает меня сильнее, чем необходимость ему подчиняться. Одно дело — преодолевать себя. Осуждать за то, что преодолеть не могу, и за определённые ощущения. Но совсем другое — вместе с ним обманывать какую-то другую женщину. Она где-то здесь? В этом доме?

На сердце словно давит пыльным мешком, с сочащейся из него грязью в меня проникает отвращение к Илье и к самой себе. То есть он идёт к ней, надевает кольцо. Обнимает её? Целует? Трогает её после того, как трогал меня? И сегодня ночью он будет заниматься с ней любовью после того, как трахал меня? А если она догадывается? Как можно не догадываться, если она живёт здесь же?

Она знает.

Воображение рисует страшные картины. Что его жена — инвалид. Поэтому в доме грузовой лифт. Для коляски — необходимость. И закрытый на стальную дверь этаж — её место обитания. У них какая-то договорённость. Что физиологические потребности он будет удовлетворять с другой. Он говорил, что я на кого-то похожа. На неё? Они обсуждали это с Владой. Влада выбрала меня потому, что я похожа на какую-то женщину.

Либо это семья извращенцев, либо у меня извращённая фантазия.

Илья регистрирует аккаунт. Вводит под него пароль «СИС0446». И на экране появляется калейдоскоп роскошных девиц в платьях и без.

Это мерзко в любом случае. Спать с другой, будучи женатым. И не важно, знает она или нет. Всё равно. Это. Мерзко.

— Как тебе это? — наводит мышкой на короткое чёрное платье, словно сотканное из звёзд.

— Мне всё равно.

— Перестань. Все девочки любят шмотки. Тебе же их носить. Обещаю, они останутся тебе, когда ты уедешь отсюда.

— Я не вижу здесь ничего, что смогла бы носить за пределами этого дома, когда снова буду свободна.

— У тебя же сорок второй размер, верно?

Киваю.

Он начинает листать строчку за строчкой, отправляя в корзину понравившиеся ему варианты. Вкус у него гораздо лучше, чем у Влады. И, к моему удивлению, он выбирает не кричащие наряды. В таких платьях девушке не стыдно будет появиться как в приличном ресторане, так и в бизнес-центре. Он экспериментирует с цветами, фасонами и тканями. Переходит от платьев к кофточкам. От кофточек — к юбкам. Напоминает мне игру в куклы. Его кукла — я.

Дольше всего возится с бельём. Вот здесь его фантазия ныряет в свою истинную суть. Кружева, банты, верёвочки, сетки; развратные дырочки, сквозь которые будут выглядывать мои соски; щёлочки в трусиках, чтобы можно было входить в меня, не снимая бельё; чулки с тесёмками и на поясе. Он всё щёлкает и щёлкает, пока в правом углу увеличивает свой размер число. И я не сразу понимаю, что это число — сумма покупки.

— Мне вот интересно, — Илья улыбается, — зачем тебе нужны были деньги? В смысле, на что ты собиралась потратить то, что выручишь от украденного колье, например? Разве шмотки в этот список не входили?

Лучше не начинать. Не оправдываться. В прошлый раз я горько поплатилась за то, что обвинила его сестру во лжи.

— Просто ты с таким равнодушием смотришь в экран. Будто сквозь него.

— Я здесь для того, чтобы отработать долг. И не хочу из-за вещей, в которых не нуждаюсь, задержаться на дольше.

— Разве я не ясно выразился? Считай это моим тебе подарком. Все вещи останутся с тобой. Отлично. Пишут, что одежду доставят завтра с десяти до полудня. А если будешь вести себя лучше, чем хорошо, — он отворачивается от экрана, поднимает на меня довольное лицо. Кладёт руку на моё бедро. — Подарю тебе колье в сто раз лучше того, что ты украла у моей сестры. М?

Всматривается в мои глаза. Его лицо так близко. Словно тянется ко мне. Опускает взгляд на мои губы. Что? Я должна наклониться и поцеловать? Пожалуйста, оставь мне хоть что-то. Хотя бы поцелуи.

— Идём, — он чуть подталкивает меня, вынуждая встать.

Берёт меня за руку, просовывает свои пальцы сквозь мои. И ведёт к лифту.

Как только двери за нами захлопываются, я начинаю дрожать. Это напряжение наваливается разом. В тишине, наедине с ним, в таком тесном пространстве только вдвоём. И в голову лезут всякие мысли. Что он сейчас нажмёт на кнопку, и мы остановимся между этажами. Что он придавит меня к стенке. И полезет руками под халатик. А там совершенно ничего. Ощущение этой беззащитности перед ним, постоянной беспомощности и необходимости ему покоряться, сделает из меня настоящего неврастеника.

— Перестань.

Буквально подпрыгиваю от его голоса.

— Перестань меня бояться. Хотя бы иногда не играй в эту игру. Иначе я сойду с ума от того, во что верить, а во что нет.

Я сглатываю. И заставляю себя перестать дрожать. Рефлекторно крепче сжимаю его пальцы. Абсурдно. Но когда на краю — неважно, кто протягивает тебе руку.

Он сжал мою в ответ ненадолго. И двери, наконец, открылись.

Илья проводил меня в мою комнату. Я вошла первой.

— Иди к кровати.

Послушно прошла и встала рядом с ней. Спиной к нему. Его медленные шаги. Дыхание на моём затылке. Его ладони обогнули меня с боков. Потянули за хлястик халата. Я поёжилась, когда единственная моя одежда соскользнула к ногам.

Илья тронул мои плечи. Заставил повернуться к нему лицом.

Слишком близко, чтобы как следует рассмотреть меня. Его пальцы медленно поползли по пуговицам рубашки. Расстёгивая одну за другой с одинаковым ритмом. Штрих за штрихом. Перечёркивая мои надежды на то, что мне удастся избежать.

Под рубашкой осталась белая майка. Похожа на ту, в которой я впервые видела его. Опять этот завиток татуировки на груди. Хотелось бы увидеть её всю, так, из любопытства.

Его мышцы напряглись, когда он отвёл руки назад, высвобождаясь из рубашки.

Двинулся на меня корпусом. Я прикрыла глаза. Ощутила тепло на плечах. И когда подняла веки, окончательно поверила, что он надевает на меня свою рубашку. Продевает мои безвольные руки в рукава. А затем осторожно, даже нежно, застёгивает пуговицу за пуговицей, не касаясь моей кожи руками.

— Вот. Так гораздо удобнее, чем спать в халате, — он хмыкает, и идёт прочь.

Только я услышала, как в замочной скважине провернулся ключ, ноги занемели. И я рухнула на кровать как в воду с высоты. Мягкий матрас на долю секунды прогнулся подо мной.

Теперь я лежала там одна. Окутанная запахом мужчины, который в очередной раз подтвердил: первое впечатление обманчиво. И если кто-то мне понравился, это ещё не значит, что он хороший.

Ткань рубашки грела мои плечи, спину, грудь. Превращая его тепло в моё собственное.

Я спешно расстегнула пуговицы, высвободилась, и бросила его рубашку на пол. Словно не кусок ткани скинула, а обрушила оковы.

Под одеяло. Закрыла глаза и уснула.

Завтрак в комнату принесла Малика. Именно она меня и разбудила.

Был уже полдень. Вслед за Маликой внесли пакеты с одеждой. Хрустящие, бежевые, с витиеватой чёрной надписью на французском.

Малика передала, что Илья Сергеевич будет занят в ближайшее время. После завтрака меня ждёт какая-то процедура. А затем я имею право сама распорядиться, чем буду заниматься.

Более того, с сегодняшнего дня я смогу перемещаться по дому свободно, не покидая его.

— Ещё Илья Сергеевич просил передать, — Малика остановилась в дверном проёме, — что ты должна заняться розами в оранжерее. Сама выбери время в течение дня. Я вернусь через полчаса, чтобы отвести тебя в необходимое место для процедуры.

Она вышла, оставив дверь в мою комнату распахнутой.

Я смотрела на её удаляющийся силуэт, и не верила своим глазам. Меня больше не будут запирать? Да ещё и занятие дали. Подпустили к цветам. И на несколько секунд я даже испытываю что-то наподобие благодарности.

Не без удовольствия уплела омлет с беконом, и вкусное пирожное с малиной. Ещё мне принесли какао. Я вспомнила, как вчера просила кофе. Ещё одна странность. Почему «в этом доме кофе не подают»?

Прежде, чем Малика вернулась, я успела позвонить маме, и сбегать в душ. И попыталась выбрать что-то из одежды.

Было странное ощущение, что я беру чужие вещи. И прежде, чем подойти к пакетам, я минут пять, не меньше, сидела на кровати и изучала их на расстоянии. А когда поняла, что осталось не больше трёх минут до прихода мрачной служанки, вскочила, и, вытащив простое чёрное платье на узких бретельках, нацепила на себя. Сбоку в него была вплетена красная тесёмка, и там, где она заканчивалась бантиком, край юбки был чуть корочке. Перелистав в руках тонкие упаковки с трусиками, выбрала самые «целомудренные» — без неуместных дырочек. Но обилие кружева и лент всё равно делали их вульгарными. Особенно учитывая тот факт, что бусинка спереди выпирала из-под платья.

Я надела единственную обувь, которая у меня здесь была — купленные Владой красные туфли. И меня отвели в очень тесную комнатку, похожую на массажный кабинет. Здесь окна закрывали жалюзи, но искусственного света было более чем достаточно. Молоденькая девушка с розовыми прядками в белых волосах попросила меня полностью раздеться, и надела перчатки.

Досконально изучив каждый участок моего тела, она определила интересующие её зоны, и, начиная с ног, стала делать мне депиляцию.

В комнате пахло ванилью и лекарствами. Играла расслабляющая музыка, с восточными мотивами. Я жмурилась и представляла, что каждый последующий этап будет последним. И стойко держалась, пока девушка не добралась до зоны бикини. Здесь молчать было невозможно, и я вскрикивала каждый раз, когда она вместе с волосками отдирала от меня клейкие пятачки.

Наконец, всё закончилось. И пока девушка стояла ко мне спиной, собирая в широкий чемодан свои косметические принадлежности, я провела кончиком пальца по линии у самого лобка. Кожа там была прохладная, мягкая, как никогда, будто истончившаяся.

А потом я осталась одна. Малика, не сказав ни слова, отправилась провожать девушку. Я постояла у распахнутой двери процедурного кабинета, и решила, что пойду в оранжерею.

Когда я шла к лестнице по четвёртому этажу, дверь с кодовым замком внезапно открылась. Я даже замерла от неожиданности. Оттуда вышла высокая женщина лет сорока. У неё были красивые светлые волосы цвета шампань, убранные в высокий пучок. Платье-футляр, обтягивающее стройную фигуру. И причудливое украшение на шее — что-то в нём было племенное, тотемное.

Она бросила на меня заинтересованный взгляд. Чуть улыбнулась. Слегка кивнула. И прошла к лифту. На её безымянном пальце было обручальное кольцо. Такое же простое, как у Ильи вчера. И мне в голову пришла новая сумасшедшая мысль, что эта женщина — его жена. Что она всё про нас знает. И это какая-то игра двух извращенцев в неравном браке.

Когда дверь лифта захлопнулась, и трос плавно стал спускать неизвестную женщину вниз, я ещё стояла. Уже оказавшись на лестнице услышала, как Малика желает ей удачного пути, называя по отчеству: «Лариса Владимировна».

Время в оранжерее пролетело незаметно. И когда за мной пришли, был уже вечер.

— Илья Сергеевич просил тебя переодеться. Выбранная им одежда лежит на твоей кровати. Хозяин будет ждать тебя на третьем этаже, в крайней комнате справа от лестницы.

Пока я ждала в одиночестве лифт, снова позвонила маме. Рассказала ей про розы, за которыми ухаживала. И соврала, что подружилась с остальной прислугой. А потом набрала Ленке. Но она не ответила.

Оказавшись в выделенной мне комнате, я первым делом подошла к кровати. Платье, которое он выбрал, было нарядным. На бретельке из бархата красовалась чёрная роза с серебристым камнем в центре, ровная линия над грудью, вкрапления блёсток по всей ткани. Оно светилось, как звёздное небо. И шло мне.

Я ещё немного постояла у зеркала. Наверное, сама бы ни в жизни не купила себе такое платье. Я не посмела бы его надеть, потому что оно кричало о том, что его обладательница хочет нравиться мужчинам. А мне всегда казалось неправильным пытаться это делать, если ты не в поиске. Да и вообще, показывать, что ты в поиске, для девушки мне казалось неприличным. И зачем, например, красоваться перед другими, если ты уже встречаешься с кем-то? Как обещание, которое ты не собираешься выполнять.

Возвращаюсь из ванной в комнату. Хочу попробовать снова набрать Ленке. Но не нахожу телефона на тумбочке.

Может, забыла, что оставила его в другом месте?

Оглядываю кровать, ещё раз иду в ванную. Снова в комнату. Сажусь на колени, и в надежде, что мой мобильник завалился между тумбочкой и кроватью, низко наклоняюсь к полу.

— Это ищешь?

Вздрагиваю, оборачиваюсь.

Илья стоит, прислонившись плечом к дверному косяку. В его пальцах горит голубым экран моего старенького мобильника.

— Ленка пишет, что ей не удалось про меня ничего выяснить, — он поворачивает экран к себе, и, видимо, перечитывает сообщение. — Ты думаешь, с твоей стороны было мудро посвящать кого-либо в то, что здесь происходит?

Я медленно поднимаюсь. Произношу спокойно:

— Вы не должны брать мой телефон. Это некрасиво. И невоспитанно. Отдайте, пожалуйста, — протягиваю руку.

— Некрасиво? Невоспитанно? Это мне говорит воровка.

— Верните, пожалуйста, — делаю к нему шаг.

— С сегодняшнего дня ты будешь пользоваться телефоном один раз в день. Только один звонок, или одно сообщение. И строго в моём присутствии.

— Нет-нет-нет, — я мотаю головой. — Я должна быть на связи. Моя мама…

— Мне всё равно, — он что-то пишет в моём телефоне. Он за меня собирается отправить сообщение. Затем захлопывает «раскладушку», и убирает в карман.

— Вы не понимаете, — пытаюсь сдержать слёзы, но голос предательски дрожит, и уже через несколько секунд щёки становятся влажными. — Мне необходимо поддерживать связь…

— Приведи себя в порядок. И приходи в комнату на третьем этаже. Не заставляй меня ждать, Алиса, — он идёт по коридору, унося с собой мой мобильник, и, тем самым, разрывая мою единственную ниточку с домом. — И сними трусики. Они тебе сегодня вечером будут только мешать.

Глава 14

Илья

Она уже сбегала один раз, и нет никаких гарантий, что не сделает этого снова. Особенно если её подружки будут и дальше писать ей подобные сообщения. Давят на жалость. И Алиса поедет к матери Антона, у которой теперь серьёзные неприятности из-за несостоявшейся сделки. Только как она будет решать проблему? Откупаться больше нечем.

Смущает меня только одно. Этот Антон уже не в первый раз работал с Власовым. Наверняка понимал, что по сравнению с предыдущими клиентами, этот персонаж далеко не глуп. И на что он надеялся, везя к нему ненастоящую девственницу? Что ему на слово поверят, не будут проводить осмотр?

А может быть и так, что Антон не знал. Повёлся на слова Алисы. Притворяется она превосходно! И тогда очевидно, зачем было красть колье. Она надеялась, что если правда раскроется, ей будет, чем отдавать.

И ошиблась. По словам Влады, Власов упёрся рогом, и не готов на возмещение финансовых убытков. Даже звучит смешно для той суммы, которую Антон потратил на «обработку» Алисы. Студенческие ухаживания: цветы, кафе, кино, и телефончик. Который Антон, по-видимому, оставил себе, иначе с чего Алиса приехала сюда с этим доисторическим устройством.

Нет, Власову плевать на эти крохи. Ему подавай Алису. Здесь дело в принципе.

А это значит, что если она уедет из этого дома, больше её никто не увидит.

В такие моменты меня сильнее всего угнетает моя беспомощность. Не когда я ограничен в свободе, а когда другим приходится делать всё за меня.

Я не могу поехать и поговорить с ним лично. И всё снова на плечах Влады. Целый год моя младшая сестра разгребает за меня мои проблемы. А я в этом доме как овощ. Как человек в коме. Всё ощущаю и осознаю, а ничего не способен сделать. Ни на что не способен влиять. Даже самого себя не могу контролировать.

Неудивительно, что Алиса стала для меня глотком воздуха. Живой подарок. Человек. Которым я могу управлять, и на которого могу влиять. И перед этим голодом по власти, которой всегда у меня было с лихвой, теперь рушатся все моральные принципы. А я прекрасно осознаю, что не способен остановиться. И есть в этом что-то тошнотворно низменное. Вернуть себе свободу любыми средствами. Словно топлю в холодном океане женщину, лишь бы взобраться на её тело и остаться на плаву, пусть и ценой её жизни.

Алиса приоткрывает дверь. Заглядывает, как неопытный актёр из-за кулис.

— Проходи, не стесняйся. Здесь только я и ты.

Её испуганный взгляд мечется по зеркальной стене, будто ищет там выход в страну чудес.

— Подойди чуть ближе. Пожалуйста.

Она останавливается в трёх шагах от меня.

— Можно… — запнулась, когда я начал расстёгивать ремень на джинсах. И я остановился. Жду, пока она скажет. — Прежде, чем… — выдыхает. Моргает часто. Сглотнула. — Сегодня я видела женщину. Она вышла из-за двери с кодовым замком. Это Ваша жена?

— Что?

— На Вас вчера было обручальное кольцо. И я должна понимать, насколько всё плохо… То есть, мне будет проще, если я буду знать, что именно происходит. Я просто хочу…

— Нет. Это была не моя жена, — расстёгиваю ремень.

И внимательно слежу за лицом Алисы. Буквально с наслаждением запоминаю, сравниваю, и делаю выводы.

Страх. Какая она, когда по-настоящему боится.

А сейчас ей очень страшно.

Потому что я вытащил ремень, и намотал на руку.

— Что? Твой строгий папа никогда не бил тебя?

Поднимает на меня огромные влажные глаза. Побелела от ужаса.

— Не бойся. Я тебя бить не собираюсь. Я хочу, чтобы ты сделала вот что.

Раскладываю ремень на полу.

— Это будет твоя граница. Стоп-линия. Не заходи за неё. Встань перед ней.

Делает несмелый шаг. Её нога снова неестественно выгнулась под щиколоткой, и Алиса едва удержала равновесие.

— Сними их. Это необязательно.

Босая, встаёт перед ремнём. Смотрит на себя в зеркало. Кажется, сама к себе испытывает жалость.

Я перестарался. Становится стыдно, что так напугал её. И в то же время задевает. Она думала, что я могу ударить её. Абсолютно серьёзно. Каким монстром я ей кажусь. Впрочем, после того, как я с ней поступал, в этом нет ничего удивительного.

— Что ты видишь? — встаю за её спиной.

Пожала плечом. Снова сглотнула. Набирается храбрости. Словно накажу, если ответит неправильно.

— Говори всё, что приходит в голову.

— Я вижу… Я вижу. Девушку. Себя. Испуганную. Неуверенную в себе. Маленькую. По сравнению с Вами.

— Ещё. Скажи мне больше, — касаюсь её плеч, немного разминаю пальцами. Она прикрывает глаза. Напряжение сходит волной под моими ладонями. От её спины к шее наступает расслабление. Чуть склонила голову. Приоткрыла глаза.

— Вижу девушку в красивом вечернем платье. Словно пришла домой после вечеринки. Сняла туфли. И уже нет укладки, будто опали кудри.

— А сама девушка красивая?

— Нормальная, — снова приподняла плечо. Я убрал руки.

— Что значит — нормальная? Поясни.

— Ничего особенного. Простая. Обыкновенная. Соответствующая возрасту. С нормальным телосложением, — поджимает губы.

— Ты смотришь издалека. И видишь только физиологию. Соответствующие стандартам параметры. Ты всегда так смотришь на своё тело. Обезличенно. Поэтому и воспринимаешь его как товар, а не как часть себя. Сними платье.

Вижу, как меняется её взгляд. Сколько в нём становится осознанности. Над переносицей пролегли две тонкие линии.

Алиса скрещивает руки у бёдер. Подцепляет подол. Стягивает с себя платье. Её волосы падают на спину, скрывая от меня десятки маленьких родинок.

— Даже сейчас, — я продолжаю стоять за ней, — когда ты полностью обнажена. Всё по-прежнему скрыто. Что ты можешь сказать о своём теле, отстранившись от него, и не принимая его? — она мотнула головой как в бреду. Словно ей показалось, что переживает слуховые галлюцинации. — Ничего. Инструмент, оболочка. Идём.

Беру её под локоть, и веду к зеркалу. Подвожу настолько близко, что теперь от её дыхания на гладкую поверхность набегает туман.

— А теперь смотри, сколько может рассказать о тебе твоё тело, когда ты видишь его так близко. Вот здесь, — я провожу пальцем по её шее. И слежу за каждой эмоцией на её лице. Алиса так глубоко погружается в свои мысли, что мои прикосновения становятся для неё неважны. Не вызывают ни возбуждения, ни отвращения. — Тебе нет ещё и двадцати, а здесь уже есть две маленькие морщинки. Ты всё время смотришь в пол?

— Книги, — говорит тихо. — Я читаю каждый вечер. По несколько часов. Стол дома низкий. И плохое освещение. И мне кажется, что когда я читаю — я совсем не шевелюсь. Только пальцы. Перекладывают страницы. Я подолгу сижу так, над книгой, низко опустив голову.

— Прекрасно. Твоя фигура…

Твоя просто отменная фигура!

Я провожу ладонями по её животу, и, опускаясь рядом с Алисой, веду их по её бёдрам и голеням.

— Подтянутая, но не загрубевшая от тренажёров, не иссушенная диетами. Ты ничего специально не делаешь для того, чтобы быть стройной. Ты умеренна в еде — значит, гастрономические ощущения имеют для тебя второстепенное значение. Ты не стремишься к каким-то ритуалам, не выкладываешь фотки из зала в социальных сетях, чтобы соответствовать большинству ровесников. Только твои ножки… — чуть сжимаю её бёдра, и снова поднимаюсь во весь рост. — Много ходишь? Бегаешь по утрам?

— Велосипед. Я люблю ездить на велосипеде. И я работала курьером. Почти всё время, когда была возможность, перемещалась так.

— Замечательно. Всё, что говорит о тебе твоё тело — чем ты занимаешься, и чего ты не делаешь — это не хорошо, и не плохо, это — ты. Твоё правдивое отражение. Ведь так?

Она кивает.

— Хорошо. А здесь, — я глажу её пальцы на правой руке, нажимаю сильнее у сгиба верхней фаланги на среднем пальце. — Твоя кожа твёрже. Ты много пишешь?

— На лекциях. Да. И я рисую. Карандашом. И всегда плотно зажимаю его между пальцами, иногда до боли. Чтобы чувствовать каждую линию, которую провожу.

Её глаза оживают. Из них уходит затравленность, страх, и даже задумчивость сменяется простотой. Принятием.

— А ещё здесь, — говорит уже сама, высвобождаясь легко из моей руки. Гладит перепонку между большим и указательным пальцами. — Вечером красные пятна, когда возвращаюсь из института. Я когда разговариваю с однокурсниками после учёбы, упираюсь этими местами в лямки рюкзака. Я так меньше нервничаю.

— Ты, кажется, поняла, к чему я веду. Твоё тело — не что-то отдельное. Ты не можешь дать его кому-то взаймы, не испытывая ничего здесь, — прикладываю ладонь к её ключицам. — Ты ведь этим себя оправдывала? Всего лишь тело. А то, что в душе — там это ничего не затронет.

Отрывается от собственного отражения, и смотрит мне в глаза через зеркало. В её взгляде снова нарастает ненависть. Да, Алиса. Я лезу к тебе в душу. Именно так.

— А теперь, — я подхватываю её на руки как невесту и несу. — Продолжим наш разговор уже под другим углом.

Сажаю её на краешек стола. Алиса плотно прижимает ножки друг к другу, но не скрещивает. Вцепилась руками в ребро зеркальной поверхности. Смотрит мне в глаза с таким вызовом и неприятием, словно я собираюсь впервые заставлять её.

Сейчас я предпочёл бы заставить её испытать удовольствие. Раздвинуть эти ножки, застывшие в таком напряжении. Но воинственность, с которой она смотрит на меня, вдохновляет не на обычный секс. Я предпочёл бы скользнуть вниз, и коснуться губами внутренней стороны её бедра. Уж больно манит эта её поза к тому, чтобы сделать ей приятно.

— Забирайся наверх. Встань на колени.

Поджала губы, будто разочаровалась во мне. Встала ступнями на зеркальную поверхность. Вытянулась во весь рост.

Её чуть выпуклый лобок задаёт такие манящие впадины между тазобедренными косточками. По ним красиво текли бы капли. Вниз. Огибая идеальную линию расщелины. Настолько узкую, что кажется, в ней может поместиться только тень.

— К Вам лицом? — таким тоном обращение ко мне на «Вы» режет слух.

— Верно.

Опускается на колени.

— Разведи немного шире.

Не отрывая от меня взгляда, раздвигает и оседает немного ниже.

— Я не знаю, врала ли ты мне про то, что никогда не разглядывала себя там…

— Но это проверить Вам уже никак не удастся.

Перебила меня. Уголок её губ победно взметнулся вверх. Две Алисы борются друг с другом. И когда обе упадут, за их синтетическими фигурами появится настоящая. Мне интересно, насколько эта настоящая Алиса похожа на Сашу по складу характера, если так похожа на неё внешне.

— Проверить — нет. Но посмотреть на это мне ничто не помешает. Ну. Чего же ты ждёшь?

Опять краснеет. Как она это проделывает?

Чуть наклонила голову. Волосы ссыпались с плеч, обдавая меня запахом яблочного шампуня. Я подхожу ближе, и убираю её волосы за уши. Чтобы отчётливо видеть её лицо.

— Я вижу, куда ты смотришь. Перестань хитрить, Лисёнок.

Она поморщилась, зажмурилась. Поползла взглядом от отражения своей коленки туда, где припухлые половые губы лишь слегка приоткрыли узенькие складочки. Остановилась. И теперь её лицо не выражает ничего. Словно смотрит на пустой лист.

— Тебе до сих пор кажется, что ты делаешь что-то неправильное?

Молчит.

— Алиса.

— Нет.

— Тебе нравится то, что ты видишь?

— Разве это может нравиться? Неспроста есть выражение «прикрыть срам», — она снова морщится. Но на этот раз так, словно сказала глупость.

— Тебе действительно приходят на ум эти слова, когда ты смотришь на такую красоту?

— Красоту? — она поднимает на меня глаза. — Красота — это одухотворённые лица, цветы, архитектура, которая хранит историю, это поступки, искренние и смелые. Вот красота. Как Вы можете таким добрым словом называть моё… мою…

— Дырочку, вагину, влагалище, лоно…

— Перестаньте, — она оттолкнулась ладонями и села на колени, плотно прижав попку к пяткам.

— Добрым словом, — вторю я. — А подходит злым? Значит, вот где таится вселенское зло.

— Зачем акцентировать столько внимания на этом? Я не понимаю. Как будто больше ничего не существует.

— Ты противоречишь самой себе. Обеим. И той, которая якобы хранила себя для особенного, акцентируя всё внимание на какой-то плёнке внутри твоего влагалища. И той, которая хотела продать свою ненастоящую девственность за сумасшедшие для тебя деньги.

— Это неправда, — заныла, сдерживая слёзы.

— Алиса, вернись в исходное положение. Мы не закончили.

Она с униженным видом, вытирая тыльной стороной руки глаза, снова встаёт на колени.

— Если это не красота, тогда что? Смотри внимательно. Разве это уродство? Разве эта идеальная симметрия — срам? Ты ведь до сих пор не знаешь, сколько удовольствия может приносить столь маленькое, всегда скрытое местечко между твоими маленькими складочками. И никогда не узнаешь, какое наслаждение любому мужчине прикасаться к твоему лону, и входить в него. Но если ты будешь продолжать и дальше относиться к своему телу как к инструменту для зарабатывания денег, ты никогда не узнаешь разницу между ощущениями от секса и эмоциями от него. Я уже молчу про чувства. И ты никогда не поймёшь, что физиология — не отдельное, а неотъемлемое от тебя самой. Прикоснись к себе там. Так, будто ты себя любишь, Алиса. Любишь себя всю.

— Я не могу, — мотает головой.

— Прикоснись, или мне придётся тебе помочь. И тогда я уже за себя не ручаюсь. А сегодня мы должны ограничиться только теорией.

— Я даже не знаю как, — поднимает на меня растерянные глаза.

— Так, как тебя касался твой первый. Только если он тебя любил, и ты его любила.

Она сглатывает. Тяжело опускает взгляд. И проводит кончиками пальцев по отражению своей киски. Будто смахнула с водной глади тину.

Обессилено выдыхает.

— Не могу, — шепчет.

— Ты так выглядела, будто для тебя и это было смело, — я подбираю с пола её платье, и протягиваю девушке. — Будем считать, что на сегодня мы закончили. Ты можешь идти.

Она одевается, повернувшись ко мне спиной. Я жду в кресле, закинув ногу на ногу. Вожу пальцами по подбородку. И думаю о том, что может, и не стоит ничего менять. Алиса сделает головокружительную карьеру, если Власов её не испортит. Она сможет не просто ловко обманывать, симулировать чувства, обольщать и выдаивать всё, что захочет, из мужчины. Она сможет так сыграть в трагичную любовь, что ей сам дьявол поверит.

— Илья, — смотрит на меня через плечо. — Я должна позвонить маме. Она только недавно из больницы. Она очень расстроится, если я не позвоню ей перед сном. Вы сказали, что можно в Вашем присутствии.

— Из больницы? Ладно. Только мы договаривались на один звонок в день. И сегодня твой лимит уже исчерпан.

— Пожалуйста, — просит как у бога.

— Хорошо. Идём.

Я добираюсь с ней до кабинета. Открываю ключом дверь. И жду три минуты, пока она больше слушает, чем говорит со своей мамой.

— Спасибо, — возвращает мне телефон. — Спокойной ночи.

Алиса выходит бесшумно, неся в руках свои красные туфли.

Я звоню Владе.

— Как самочувствие, братишка? — она что-то жуёт в трубку.

— Приятного аппетита.

— Спасибо, — довольное хихиканье.

— Мне лучше. Определённо лучше.

— Похвали меня. Я это люблю.

— Спасибо, что привезла её мне. Ты — молодец.

— Для тебя я бы привезла таких хоть сотню. Но, сам понимаешь, были определённые параметры. Это ограничивало. И всё же мне как обычно повезло. Кажется, удача снова возвращается в нашу семью. Что с твоим проектом?

— Пустота, — отвечаю честно. — Я не могу ничего придумать, пока я здесь. Мне нужно выбраться.

— Всё только в твоих руках, Илюш. И ты сам это прекрасно знаешь.

— Я хотел кое-что уточнить. Про девочку. Она сказала сегодня, что её мама недавно была в больнице. И её подруга писала что-то про самочувствие. Там что-то серьёзное? Алиса очень переживает, что я ограничил её право на свободное использование телефона.

— Конечно переживает! Сейчас, подожди, — Влада молчит секунд десять, дожёвывая, шурша салфеткой у трубки, шумя мебелью. — Конечно, переживает. За хату. Чтобы её мать-алкашка со своими собутыльниками не спалила нищебродские хоромы. Мамаша была накануне в больничке, потому что к ней в очередной раз наведалась «белочка». Только маленькая тварь тебе в этом никогда не признается. Будет давить на жалость, придумывать благородные поводы. Так что ты держись.

— Хорошо, я тебя понял.

— Не выпускай её никуда. Мы так и не решили вопрос с Власовым. И, по ходу, не решим. Его ребята могут появиться из ниоткуда. Так что Алису из дома — ни на шаг. Выздоровеешь — пусть забирает и делает с ней, что хочет. Договорились?

— Договорились.

Даю отбой. Открываю ящик стола. Папка с информацией про Антона не дочитана на две страницы.

Евгения Плотникова, двадцать лет. Вторая девушка, которую Антон привёз к Власову. Тот держал её у себя полтора месяца. Мать искала якобы уехавшую в Европу на заработки дочь. Даже подавала заявление о пропаже. А потом Евгения вернулась. В отличие от первой девушки.

Влада меня, конечно, убьёт. Но я считаю, что будет не лишним мне лично пообщаться с этой Евгенией.

Глава 15

Я стою под душем и не смею прикоснуться к собственному телу. Как сегодня утром не хотела прикасаться к новой одежде в пакетах. Словно оно стало чужим. После этого непонятного и жуткого разговора в зеркальной комнате.

Мне словно дали сыворотку правды, и я готова была ответить на любой вопрос. Илья так разговаривал со мной, будто хотел мне добра, делал это из лучших побуждений. Так он выглядел, и таким был тон его голоса. И я не просто поверила, я на какое-то время стала ему доверять.

Пока он называл ту или иную особенность моего тела, которая говорила о моих интересах и предпочтениях, отражала мою жизнь, я слушала и искала сама. Маленький шрам под коленкой. Когда упала в детстве с велосипеда. Как жалел меня папа, и потом нёс домой, удерживая на одной руке, потому что во второй был велосипед. И я думала, какой он сильный. И гордилась, что он у меня такой. Пока папа был жив, я чувствовала себя в безопасности. Естественно, он никогда меня не бил. Он был добрым. И я очень его любила. Разве после такого воспоминания, вдохновлённого следом на теле, можно не относиться к этому телу с любовью?

Сначала Илья говорил о том, что я должна принимать своё тело. Не смотреть на него как на что-то отдельное от моей души. И мне это понравилось. Я уже стала осознавать их неделимость. Но его слова о том, что нельзя отдать своё тело взаймы, и считать, что это никак не тронет изнутри… Было бы справедливо, если бы я действительно была той, за кого он меня принимает. А на деле он разрушил мою спасительную иллюзию. Я внушала себе — что бы здесь не происходило за этот месяц, оно не повлияет на мои принципы и отношение к миру. Я не тешила себя надеждой, что мне не будет больно морально. Но я была убеждена, что меня это не изменит.

Ужин мне принесли в комнату. Он давно остыл. Я надавила ложкой на кусок яблочного пирога, тот пополз и разломался на несколько частей. Проглотила кусочек без аппетита.

Кто-то из прислуги разобрал пакеты, и теперь новая одежда заполнила целиком пузатый деревянный шкаф. Я стащила с вешалки атласную чёрную блузку с треугольным вырезом. Ткань приятно холодила кожу. Бельё заняло два ящика. Но пакетики были удобно разложены. И на этот раз я без труда смогла выбрать то, что больше всего было похоже на трусики, а не на искусно изрезанный кусочек кружева.

Я лежала в кровати на спине. Откинув одеяло. Но мне всё равно было душно. И от этого я не могла уснуть. Мысль о том, каким приятным будет прохлада из открытого окна, запах сада, и шум июльского ночного ветерка, заставила меня подняться.

Повернула ручку, и распахнула настежь широкое окно. В комнату полился запах доцветающей липы, наливающейся соком травы, и садовых роз. Всё так, как было в первый день здесь. Только теперь темно.

Я уже шла к кровати, когда шум за окном накрыл меня оцепенением. Сбивчивое дыхание. Стон. Шорох шагов. Снова стон. Больше похожий на предсмертный рык раненого животного. Но там был человек.

Бросилась к окну. Наклонилась. Вгляделась в темноту.

И не могла поверить в то, кого и что я там вижу.

Я увидела его изломанный силуэт, и не сразу поняла, что это Илья.

Гримаса дикого ужаса на лице. Он озирался, путался в шагах, пятился. Словно в саду летает призрак, кружит над ним, и Илья знает, что тот хочет убить его.

Он попытался убежать. Сделал в сторону дома несколько шагов. Но вдруг что-то сковало, парализовало его ноги. Он схватился за сердце. Стал оседать медленно-медленно. И вдруг резко упал на колени.

Он больше не мог идти. Не мог ползти. Только часто дышал, изнывая от беспомощности. И смотрел на стены дома как на единственное спасение.

Бежала по лестнице, перепрыгивая по две ступени за раз. И всё пыталась сообразить, в какой стороне было то место, где я видела Илью. И как быстрее мне туда добраться.

Оказавшись на первом этаже, я закричала. Я звала Малику. И Карину. Звала, пока металась в этом глухом пространстве, пытаясь понять, куда идти и что делать. Входная дверь была заперта.

Мне помог ветер. Он сквозняком шёл по дому из того коридора, который некогда привёл меня в оранжерею. Я выскочила туда, и ринулась в сад.

Илья уже лежал на траве, когда я подбежала. Его глаза были плотно зажмурены. Губы сжаты как от сильной боли.

— Что с тобой? Это сердце? Где лекарство? Илья.

Он вцепился в моё запястье так сильно, словно это я причиняю ему боль.

— Отведи меня в дом, — прохрипел он.

Я подставила плечо его руке. И помогла ему подняться. Мои ноги подогнулись, когда он облокотился на меня. И я со стоном сделала первый шаг, буквально заставляя его идти со мной. Ступни скользили по холодной траве. И ветер бросал на лицо волосы, мешая мне видеть.

Маленькими шажками, секунда за секундой, мы приближались к дому.

— Малика! — закричала, как только мы перешли порог. — Карина!

— Они здесь не ночуют. Не кричи.

— Где болит? Ты понимаешь, что с тобой? Такое впервые? Ты что-то принимаешь?

Его взгляд мечется между цветами. Глаза ошалелые. Движения резкие.

— Илья. Ты меня слышишь?

— Сейчас пройдёт. Закрой дверь.

Он прижимается к стенке, и идёт вдоль неё медленно, словно меряет ладонями.

Я стою как вкопанная.

Нужно позвонить. Или найти лекарство. Мама тоже думала, что это пустяки. А потом…

— Закрой дверь, — его голос обретает твёрдость, и одновременно с этим злость.

— Дай мне телефон. Я вызову врача. Это может быть что-то серьёзное…

— Закрой дверь! — рыкнул так, что стеклянный столик рядом с моей рукой зазвенел.

Я бросилась к двери. Закрыла спешно. Когда обернулась, Илья уже сидел на диване, так глубоко утопив в подушки корпус, что стал казаться меньше. И вообще. Сейчас в его облике было столько уязвимости, что меня это пугало не меньше, чем его злость. Настолько это казалось неестественным, предвещающим катастрофу.

— Иди сюда, — он поднял на меня глаза. Уставшие. Измученные.

— Илья, надо позвонить врачу.

— Врач здесь бесполезен. Мне можешь помочь только ты, — уголок его губ скользнул вверх. — Если ты возьмёшь меня за руку, я быстро поправлюсь.

Это шутка?

Устроил представление?

Он так играет со мной? И ему вовсе не плохо?

К нему так быстро возвращалась та надменность, с которой он смотрел на всё и вся, что я уже сильно сомневалась в правдивости происходящего. И себя стала ощущать очень глупо.

— Алиса. Сядь рядом. Мне действительно плохо.

— Если плохо, нужно позвонить в скорую.

Я подхожу, и опускаюсь рядом с ним. На фоне бордовой ткани дивана его и так всегда бледное лицо кажется ещё более болезненным. Особенно в полутьме этой части помещения, которая на ступень ниже оранжереи, и с давящим потолком.

Илья дышал размеренно, словно считал про себя, когда делать вдох, и когда выдох. А его пальцы защипнули перепонку между большим и указательным правой руки; держали, отпускали, держали, отпускали, тоже следуя определённому ритму.

— Что случилось в саду?

Его глаза были закрыты. Он на ощупь стал искать мою руку. Скользнул по моей коленке. Тронул мизинцем впадину рядом с коленной чашечкой. Нашёл мои пальцы. Его ладони были влажные и ледяные. Накрыли мою руку, как тяжёлый и сытый змей.

— Грёбаная имплозивная терапия, — проговорил он с усмешкой. Его глаза всё ещё были прикрыты. — Это ни хрена не работает. Мне казалось, что я мог умереть. Мне всегда так кажется.

— Я ничего не понимаю.

— Зачем ты пришла за мной?

— Что?

— Ты подумала, что у меня сердечный приступ?

— Не знаю. Я подумала, что тебе плохо. И нужно помочь.

— Ты же меня ненавидишь, — он открывает глаза. Садится ровно. Смотрит так, будто его зрачки — иглы, и ему необходимо состыковать их точно с моими прежде, чем ввести инъекцию. — Если бы со мной произошло что-то плохое — ты была бы свободна. Никто даже не узнал бы, что ты меня видела. И уже никому не было бы до тебя дела. Ты не хочешь вернуться домой?

Я отдёргиваю руку.

— Вы издеваетесь надо мной? Это был спектакль? Разве можно шутить на такие темы?

Какая же я дура! Просто круглая дура.

— Разве такое можно сымитировать? — он забирает обратно мою руку, сжимает её сильно, и прикладывает к своей груди. Его сердце бьётся так быстро и сильно, что я это ощущаю ладонью. Будто рвётся наружу, выламывая скорлупу, и задаёт на грудной клетке выпуклость.

Отпускает меня, и укладывается головой на подушки в углу дивана.

— Я хочу спать. Здесь, — закрывает глаза спокойно. — Спой мне колыбельную. А когда я засну — можешь идти.

— Я не знаю колыбельных.

— Спой то, что пела тебе мать перед сном, когда ты была маленькая.

Это было слишком интимно. Убаюкивать его так, как убаюкивала меня мама. Мне казалось, что происходит что-то совершенно ненормальное. Что настоящее пробирается в моё прошлое, и меняет оттенок воспоминаний. Зачерняя его, завязывая как в кокон из красно-чёрных верёвок.

Но я пела. Всё тише. Пока не перестала пугаться эха, которое расползалось по комнате. Пока его пальцы на моей руке не вздрогнули, как и его веки. А когда я замолчала, могла слышать, что он дышит глубоко.

Я уже хотела осторожно встать и идти в свою комнату, когда мой взгляд наткнулся на полоску обнажённой кожи между его чуть задравшимся краем рубашки и ремнём. Совсем у кромки перегиба, чуть левее от дорожки волос, было пятно. И чем дольше я в него всматривалась, тем отчётливее осознавала, что оно имеет объём. И продолжение.

Рука сама потянулась к его животу. Пальцы чуть приподняли ткань. Открывая мне уродливый, въевшийся в кожу овал шрама. Словно кто-то когда-то растопил его кожу там, и всунул туда дуло пистолета, и двигал им вверх-вниз, формируя новые рельефы на теле.

Кольцом вокруг моего запястья. Я дёрнулась. Хотела вскочить на ноги. Но Илья притянул меня к себе, вынуждая лечь на него.

— Хотела раздеть меня перед сном? — его потемневшие глаза надвинулись на меня. Взгляд прыгал от моих глаз к губам, вниз-вверх, как заклинивший механизм, готовый выпустить искры.

Горячее дыхание в мою шею. Его тело напряглось подо мной, сместилось. Он прижал меня к себе. И уже через секунду вдавил спиной в диван. Навалился сверху.

Прошептал в самые губы:

— Теперь моя очередь о тебе заботиться.

Он исчез, давая мне вдохнуть. И в горле стало узко. Потому что уже в следующую секунду его пальцы снимали с меня трусики.

Я не успела поймать его руки. Не смогла остановить. Опёрлась на локти, и отползала, пока моя поясница не уткнулась в подлокотник.

Его лицо над моим животом. Он сдвинул блузку невесомо, словно одним дыханием. Серые глаза будто горели в полутьме стальным блеском. Я и прошептать не могла ничего. Только взглядом пыталась что-то сказать. Пробиться через эту броню желания. Упросить остановить этот каскад переживаний, которые сменяли друг друга с такой скоростью, что гудело в ушах от напряжения. Страх за него. Ненависть к нему. Страх перед ним. И его разъедающая похоть, которая как гипноз. Я не успевала ни одно из них осознать. И когда он опустил голову, теряя со мной зрительный контакт, моё сердце сжалось от беспомощности.

Его дыхание на моём животе. Шибкое. Целеустремлённое. Вниз. Он словно рисовал воздухом дорожку от пупка к бёдрам. Моё тело покрылось мурашками. Я ощутила, как волоски на руках встали дыбом, словно наэлектризованные. И занемели кончики пальцев. Волнение размывало страх, создавая новые опасные пустоты, свободные для проникновения того, за что мне потом будет стыдно.

Он чуть отвёл в сторону мою ногу, и подтолкнул вверх, заставляя сгибать до тех пор, пока моя ступня не оказалась у края дивана.

Коснулся губами внутренней стороны бедра. Поцелуй был прохладный и быстрый. Словно снежинка, которая вмиг тает на разгорячённой щеке. А следующий поцелуй был дольше. Он лизнул меня, не отрывая губ от кожи. И сомкнулся, будто хотел ущипнуть. Бросил на меня взгляд. Как яркий блик в окно быстро мчавшегося поезда. И пока его пальцы толкали ко мне вторую ногу, раскрывая меня перед ним, он неотрывно смотрел в мои глаза. Ожидание, что сейчас он увидит меня всю, что это произойдёт неминуемо через одну, или две секунды, будоражило, терзало, смиряло своей предопределённостью.

Он опустил взгляд. И следом за ним наклонился ко мне. Ладонью накрыл половые губы. Сдвинул их плотно. И между его пальцами проскользнул язык. Он гладил самым кончиком, напряжённым, выпрямленным, по самым кромкам суженной ложбинки. Снизу вверх. Провёл дважды. И чуть развёл пальцы, заставляя немного раскрыться.

Его язык сменился губами. Они были мягче, прохладнее. И ласкали нежнее. Словно атласной лентой по коже. Чуть щекоча. Поднимая щемящее желание от низа живота к лёгким. Дышать глубже. И спрятать за движением от дыхания зарождающуюся дрожь.

Он раздвигает меня шире. Погружает поцелуи всё глубже. Не оставляя без прикосновения ни один миллиметр. Будто скрупулёзно изучает меня там на ощупь. Методично. Со знанием дела. Продвигаясь всё ближе.

И когда его язык тронул у сочленения складочек, внутри заныло от знакомого ощущения. Ощущения, что мне будет приятно. И неестественно, дико этого избегать.

Он гладил языком как гладят пальцем стекло, замутнённое дыханием, вырисовывая любимое имя: сосредоточенно, трепетно, старательно, чередуя складочки. Истончал моё терпение.

Его пальцы отпустили, но лишь на секунду, чтобы соскользнуть глубже, открывая вход. Он провёл языком, широким и напряжённым, вверх, к клитору, не доводя лишь чуть-чуть. Словно отступил. А затем вобрал его в рот. Сомкнул губы. И гладил его языком так, будто рассасывал крупинку каменной соли. Обволакивая, сжимая, стягивая. Это было мучительно хорошо. Изводило. Томило. Как капля, которая стекала слишком медленно, но я не смела шевельнуться, чтобы поймать её прежде, чем доведёт своё дело до конца земное притяжение.

Я зажмурилась, стиснула зубы, чтобы не застонать. Мне казалось, что он смотрит сейчас на моё лицо. И считывает всё, что я себе запрещаю. И упивается моим сопротивлением.

Он отпустил. Прильнул губами к складочкам. Его язык скользнул внутрь меня. Я вскрикнула. Выгнулась. И снова упала под напором его рук. Он двигался внутри. Гибкий и напряженней. Интенсивно. Напористо. Ввинчивался, словно спиралью атласная лента. Приучивая меня к этому давлению. Делая его желанным. Незабываемым. Уникальным.

Выскользнул. Лизнул. Поцеловал. Снова погрузился. Внутри словно рушились песочные стены. Пропуская воду. Навстречу это влажной чаще прикосновений. И теперь только собственное сопротивление причиняло мне боль. Я вцепилась пальцами в мякоть дивана. Запрокинула голову, чтобы спрятать лицо. И чем меньше я извивалась, тем глубже и быстрее становились ласки. А я уже хотела их. И ненавидела себя за то, что мне это было постыдно. Моё тело снова стало отдельным от меня созданием. Оно проучало меня за то, что я не давала ему волю. И требовало, стонало, чтобы я отпустила. Раздвинулась шире.

Я толкнулась навстречу. Зашептала, и сошла на стон. И вторила Илье. Вторила стоном каждому его движению. Подставляясь. Размыкаясь. Позволяя всё без тени сомнения.

Он потянул меня вниз. К себе. Чтобы видеть моё лицо.

Его пальцы у самого краешка. Так беспощадно близко. И язык на моём клиторе. Решительный. Ритмичный. Бьющий в плоть. Вырывающий из меня наслаждение. Я закрыла глаза, впуская его пальцы. Сжимая их изнутри с такой жаждой, словно изнывала без его рук все свои тысячу жизней. Будто я скучала по нему много-много раз. И так долго, что это превратилось в тоску. И сейчас меня поили лаской, заполняя пустоту, и отбирая одиночество.

Тело будто покатилось по крутому склону. И замерло у края. Он удержал меня.

Илья держал меня на руках, пока я дышала и приходила в себя.

Глава 16

— Мне понравилось смотреть на тебя, когда ты кончаешь, — он проводит большим пальцем по моей щеке. С нажимом. Словно формируя новую черту. Возвращается к подбородку. Гладит губы. — Особенно красиво было здесь. Точно ты пила воздух, а не дышала. Так широко разводя их, как если бы хотела захлебнуться.

Я делаю попытку встать. И с первого раза не получается. Илья удерживает меня на руках, но не мешает. Просто моё тело не слушается.

Ступням холодно на полу. Я сажусь на корточки, подбираю трусики, скрученные в тонкую спираль.

Пока надевала их, отвернувшись от Ильи, который уже давно не выглядел как человек, способный испытывать страх, рассудок постепенно возвращался ко мне. Вместе со стыдом. За то, что сейчас позволила с собой вытворить.

Когда обернулась, Ильи уже не было. Он вышел из оранжереи молча. Словно был здесь один. Будто нет никакой разницы между мной и стеклянным столиком, или этим диваном развратно-бордового цвета.

Я пришла в пустую гостиную. Напольные часы по-прежнему размеренно тикали, отсчитывая моё время здесь. Сокращая срок.

Широкая лестница не скрипела под ногами. И за стальной дверью с кодовым замком была всё та же могильная тишина.

На душе скребли кошки. Разница между ощущениями и эмоциями от секса. Он про это говорил. Что я не пойму её. Пока не изменю отношение к своему телу. И вот те мурашки по коже, которые появлялись, когда меня касался Антон — это были ощущения. Голые. Примитивные. Лишь реакция на физическое раздражение. Я сама себе признаюсь, что эмоций там не было. Поэтому возникали сомнения. Я интуитивно чувствовала, что не так должно быть с человеком, который тебе подходит. Я убеждала себя, но не верила, что это разовьётся позже. Любовь развивается постепенно. Чувствам нужно время. Но она просто обязана как-то себя проявить в самом начале. С какого-то особенного знака. Есть же какие-то ограничения, которые помогают нам отсеивать. Должны быть. Та пресловутая искра, про которую говорила Ленка. Вспыхивает между тобой и им, когда вы впервые видите друг друга. И спутать это ни с чем нельзя.

Нехорошо так думать по отношению к Антону. Будто открещиваюсь от него. Оправдываюсь, что не страдаю так сильно, как обязана. Мол, не любила — поэтому не убиваюсь.